Белое платье. Поразительно белое. Я не знаю что это за материал, не знаю как они добились такого эффекта, но такой яркой, ослепительной белизны я еще не встречал. Хотя нет, в детстве, после недельной вьюги, когда я наконец выбирался гулять на еще нерасчищенную улицу, тогда снег, и мир вокруг тоже сиял такой же белизной и чистотой. И так же, как и тогда, я замер в восторге и благоговении. Мой взгляд опустился ниже. Безупречные, античной красоты ноги, стройные, без единого изъяна в ало-красных туфельках. Девушка, чью фигуру я так бесцеремонно разглядывал, стояла ко мне спиной. Голову её и плечи скрывала от меня соломенная шляпка с широкими полями и белой, развивающейся лентой. Одной рукой она придерживала эту шляпку, другой будто делала какой-то жест. Я смотрел на её прямую и невероятно красивую спину, на её тонкие, воздушные руки и стройные ноги, на её безумно белое платье, так хорошо, так правильно подчёркивающее её совершенную фигуру. Смотрел и понимал, что никого и ничего красивее я не видел и уже не увижу в своей жизни. И поэтому я замер и наслаждался этими прекрасными мгновениями, этим созерцанием совершенства и чистоты. Я даже был рад, что не видел её лица, потому что лицо рождает личность, делает человека определённым и идентифицированным. Она же сейчас была для меня общим понятием совершенной женской, да нет, всечеловеческой красоты, безликой богиней пришедшей из мифов, совокупностью всех прекрасных образов, что вдохновляли нас, мужчин, на подвиги и заставляли писать хвалебные стихи их совершенству. Как только она обернётся это волшебство будет разрушено. Нет, я ни на секунду не сомневался, что лицо у неё такое же прекрасное и совершенное, как и тело. И что оно светится чистотой и белизной, подобно этому платью. Но это будет уже красота человека, а не красота идеи. И вдруг стало совершенно не важно, кто мы и где мы. Не важны были больше такие понятия, как пространство и время. Она могла быть, кем угодно и где угодно. Она могла вскидывать руку в приветственном жесте, со словом "Хайль" на устах. Она могла указывать в августовское небо, на одиноко летящий В-29, от которого отделилась и стремительно приближалась к земле маленькая точка. Она могла держать в руке взрыватель и славить своего бога. Она могла через мгновение быть расстрелянной или взять винтовку и расстрелять. Всё это было не важно, не существенно, пылью и мишурой. Вечны и бессмертны были лишь эти секунды совершенства и чистой красоты.
И тут меня охватило странное, новое и очень сильное чувство. Предчувствие потери прекрасного, потери этого совершенства. Пройдет совсем немного лет и она, эта стройная, молодая девушка померкнет, постареет, исчезнет. Да что лет, достаточно ей обернуться, достаточно встать по другому, или что-то сказать, завершить движение рукой, сделать шаг - и она перестанет быть совершенством. На солнце набежит туча, и её платье вмиг посереет и померкнет. Любое дуновение ветра, любой жест или звук украдут у меня и у мира этот миг волшебства.
Теперь я понял, я увидел, почувствовал что именно заставило Герострата совершить своё злодейство. О нет, не желание прославиться, как неправильно поняли его современники, не мания величия, не гордыня или зависть. Он ощутил тоже что и я. Совершенство у которого путь был лишь один - потеря совершенства. Ведь совершенному больше нет возможности совершенствоваться.
Когда я это понял, действия мои стали молниеносны и точны. Я достал пистолет, тщательно прицелился и спас её.