Ей сказали смотреть за Джонни. Сказали и уехали. Зазвенела разбиваемая ваза. Негодный мальчишка! Она вскрикнула, обожглась гренкой и выбежала из солнечной кухни на застекленную веранду. Вперемешку с тенью цветных стекол окон на крашеном полу лежали осколки сверкающего хрусталя. Любимая ваза мамы! И попадет не Джонни - ей. Светлая челка мелькнула в сирени. С белых соцветий, недовольно жужжа, взлетел толстый шмель. "Смотри за мальчиком", - сказал отец и улыбнулся. Она стиснула зубы и перевела взгляд на клетчатую рубашку. "Джонни", - застенчиво сказал он. Золото было в его ресницах, золото запуталось в макушке, золото искрилось в его глазах, золото осело на губах. Он был нежным и робким, смотрел исподлобья и с прищуром. Джонни... Солнышко Джонни... Будь ты проклят! Они уехали и оставили его здесь. Было лето. Сумасшедшее лето, которое вчера благословила весна. Оно солнцем целовало ее по утрам, дарило венок из ромашек и кидало на колени букетики одуванчиков. Яичница напоминала ей солнце, клетчатое платье - радугу. Она мечтала о росе и восходах, но видела чего-то ждущий голубой взгляд напротив. "Зачем ты мне? - подума-ла она. - Зачем? О, боже". Он ничего не делал. Улыбался ей, глядел на свои туфли, лечил царапины на своих коленках и локтях, и когда было особенно больно, поднимал радугу глаз и умоляюще смотрел на нее. Она отворачивалась, бессильно и бессознательно изворачивая губы, и наклонялась со словами: "Что еще? Не трожь... Давай сделаю". И он тихо-тихо вздыхал. Иногда она просыпалась по ночам и слушала, сев на подушку, стрекот кузнечиков. Отчего-то она не чувствовала лета, и ей нужна была боль. Однажды oнa замечталась. И услышала шаги в доме. Страх ударил по глазам искрами. А потом она прислушалась: тихие шаги, шлепанье босых ног по веранде. Вода, он пошел попить воды. Разве дети не спят по ночам? Она хлопнула дверью. Он вылил жидкий холод себе на грудь и испуганно сжался. В настороженных зрачках билось сердце. Потом ее голос зазвучал, и она увидела, как он расслабился и улыбнулся. Чему он улыбается? Зачем он улыбается? Всегда улыбается... - Своему детству, - шепнул кто-то, - он счастлив. Негодный мальчишка! Он разбил вазу. Она собирала осколки и подумала, что, наверное, один из них застрял в ее сердце. Ветерок рванул занавеску и принес запах сирени. Ветерок... Его брат. Солнечные лучи блестели на осколках, и в их золотых нитях танцует пыль... Она порезала руку. Он ничего ей не сделал, этот мальчик. Так почему она его ненавидит? Скорее, я ненавижу себя, поправилась она, а мальчик просто рядом. Ночью она впервые заплакала, глядя на переплетающиеся на темном полу лунные и звездные лучи... Было утро. Так начинался каждый день: зеленело, розовело, голубело небо, пронзительно вскрикивала птица и заливалась нежной звонкой трелью в вышине, хихикал ветерок и влюбленно перебирал листья березы, и в травах лежала тяжелая роса. А потом все заливал золотой свет, прозрачный, теплый, восторженный, и на Землю падал еще один летний сверкающий день. Это белый дом встретил среди лета уже восемьдесят лет. Он помнил - всегда было так: высокое голубое небо над серой черепичной крышей, цветущие розы и сирень, благоухание жасмина по ночам, от крыльца - дорожка, две клумбы и большой газон, гараж с белой машиной внутри, впрочем, он сейчас закрыт, а дальше, сбегая с холма, луга, луга, а дальше горы, и нет конца этой бесконечности - голубой сверху и зеленой - лугов. А он, дом, всегда был белым, сверкали цветные стеклышки на веранде, кресло-качалка, запах пирога с вишнями и меда, лепестки герани на крыльце и солнечные лучи повсюду. И всегда были дети. В это лето, такого золотистого и прозрачного он не помнил, были девушка, темноволосая, изящная и в белом платье, и мальчик с выгоревшими на солнце волосами. Мальчик был отсюда, излета, такой же золотистый, и даже имя у него было золотое с розой - Джонни. А девушка была в сумраке. Ей не было дела до мальчика и лета. Ее душу терзала глухая тоска. И ничего ей не могло помочь. Было утро, когда они вместе спускались с холма. Девушка изредка наклонялась и срывала одуванчики, которые теплым золотом ложи-лись ей в ладонь. Мальчик шел рядом, и спина его была напряженной. Он споткнулcя и что-то сказал девушке. Она схватила его за руку. Он закусил губы и рванулся, побежал на луга. Дом потерял их из виду. Над лугами и под небо взлетел крик. Он зазвенел и рассыпался. Все замерло на мгновение. Потом беспокойная бабочка дрогнула, и дом смотрел, как день проходит в своем обычном разноцветье. Девушка вернулась только в сумерки. Платье ее смутно белело в си нем воздухе. Мальчика с ней не было. Она медленно поднялась на крыльцо, а с ее расцарапанных рук на ступеньки падали увядшие одуванчики... Она не помнила, сколько дней прошло. Она не помнила, как они прошли. Чай по утрам, белые платья, цветы на клумбах, золотистые лучи на полу. Чувство умиротворения и тихого покоя, золота солнечных лучей на ресницах. Порой она улыбалась и напевала, вытаскивая из духовки горячий пироге вишнями. Сумерки... Да, пожалуй, сумерки она помнила лучше всего, и переплетения своих белых рук в этих сумерках, когда она сидела и кресле-качалке. И именно в сумерки ее охватило беспокойство. Руки ее стали нервно сплетаться и искать себе место, не находя. Что-то не так... Но она забыла. Ночью она проснулась и села на кровати. Ее начал бить озноб. Она обхватила себя руками. В комнату в раскрытое окно вплыл ночной аромат жасмина, тяжелый, тревожный, умоляющий, шепчущий, почти удушающий. В доме кто-то был. Она боялась шевельнуться. Легкие шаги на веранде. Сейчас она закричит. И вдруг тихо-тихо ощущение ушло, и она вновь почувствовала, что одна. Только ночь, лунные лучи и запах жасмина - просто легкий и нежный. Озноб проходил, но она еще долго смотрела на развевающиеся занавески. День вновь был солнечным, как всегда. Она вновь пекла пирог с вишнями и села на пол, чтобы поставить его в духовку. В доме была тишина. За стенами было лето, этот солнечный день, зеленели луга и пели птицы. Но в доме была тишина да солнечные лучи в ней. И по этой тишине и застоявшемуся пруду света пролетел легкий, едва ощутимый вздох. Она замерла и оглянулась. - Кто здесь? - тихо прошептала она и подняла голову. В глазах ее загорелось беспокойство. Вздох повторился. Он походил на дуновение ветерка, и в нем была светлая печаль забытого. Она вздрогнула, вскрикнула и разбила тарелку. - Кто здесь? Джонни?! Ее пронзили радость и беспокойство. Джонни... Где он? Отчего?.. Она вскочила на ноги. - Джонни, Джонни! Она словно что-то забыла или потеряла. Где он? Джонни!.. Она обошла дом, вышла на веранду. Джонни, малыш, милый, где ты? Ну, только попадись мне!.. Где ты, Джонни? Не пугай меня... "Джонни!" - звала она его. Он не откликался. И куда он мог убежать? Он спрятался, негодный мальчишка... Пустота... Пустота была в ее сердце. Что она забыла? Она остановилась на дорожке, и ветерок ударил ей в глаза. Зрачки ее расширились, и в них отразилось небо. Нет, нет. Она сбежала с холма на луга. Белое платье обвивало ее колени. Трава зеленела под ее ногами. Синева уходила в бесконечность. Свет казался радугой. - Джонни! - закричала она, и крик ее звонко разлетелся по лугам. "Джонни, Джонни", - подхватили птицы и унесли крик на своих крылышках далеко, далеко, в голубое небо. Она упала на коленки и порезалась травой. -Джонни, - шептала она, увидев его, и камень свалился с ее сердца. - Ты напугал меня, господи, малыш... Как ты мог?.. Не делай так больше, родной, милый, не убегай от меня... Она смеялась и плакала. А вокруг бушевало лето. -Джонни... Он лежал на траве, закинув руки за голову. Светлые волосы шевелил ветерок, и когда-то голубые глаза широко и мечтательно смотрели в залитую светом вечность.