Дверь в комнату заперта. А за  дверью  чувствуется  отчетливое
храпение. Оно именно чувствуется, а не слышится, так как очень  в
низких тонах. В эти часы Мария Ивановна особенно ревностно следит
за тишиной. Егорушка спит. А значит, будет тишина, а значит можно
ходить только бесшумно, разговаривать только беззвучно, а лучше и
вовсе в это время уходить из квартиры куда-нибудь  подальше.  Так
собственно и поступает младшая дочь  Катерина.  Благо  есть  куда
теперь. Институт или еще куда поинтереснее. Мария Ивановна никуда
не уходит в эти часы. Она на  посту  и  чаще  стоит  недалеко  от
закрытой двери и слушает. Егорушка спит.
   Поэтому резкий звонок в дверь хуже  выстрела,  заставил  Марию
Ивановну вздрогнуть и  бесшумной  молнией  метнуться  к  двери  и
только для того, чтобы, как видно, убить позвонившего.
   "Да что же это такое" - шипела она открывая замки "покоя  нет,
не стыда ни совести нет, ну люди разве." Она уже заготовила целую
обойму проклятий для не важно кого, хоть  для  Самого.  Никто  не
достоин.
   Тот, кто оказался за дверью был действительно не достоин.  Его
лицо  Марии  Ивановне  было  незначительно  знакомым.   Несколько
приемов, дней рождений. Она не удостоила  чести  запоминать  даже
принадлежность,  не  говоря   об   именах   подобного   трущегося
контингента. Так что она сказать не могла кто  это,  автор  -  не
автор, помощник режиссера, или сам режиссер, или сынок  его,  что
часто в одном. Лицо у юноши за дверью (а юношами  Мария  Ивановна
считала  всех  моложе  пятидесяти),  было  холеное,   молодое   и
нахальное,  словом   такое,   какое   должно   быть   у   жертвы,
потревожившей покой спящего. Так что наказание несчастного - пуля
в лоб - уже исполнено.
   - Какое вы право имеете  в  это  время!  -  беззвучно,  и  тем
страшнее, закричала Мария Ивановна в  пришедшего.  -  Как  вы  не
понимаете, своим умом...
   Но юноша ответил так же внезапно.
   - Мамаша, театр сгорел!
   - Я вам не мамаша, - автоматически отреагировала хозяйка и  на
мгновение замолчала, обрабатывая фразу целиком. А через мгновение
продолжила, - а пусть хоть что там у  вас  сгорело!  Как  вам  не
стыдно!
   Но когда смысл окончательно дошел до хозяйки,  она  перешла  в
так  необходимое  для   пришедшего   безвольное,   парализованное
состояние. Она откинулась в сторону, бессвязно повторяя  варианты
фразы.
   - Сгорел... Как это сгорел почему, - ей стало не до охраны, ей
стало вообще все равно.
   Вошедший  юноша  тем  временем,  порхнул  через   прихожую   и
маленький предбанничек святого места и ворвался в  так  тщательно
охраняемый объект - кабинет и одновременно место отдыха Егорушки.
Юноша захлопнул за собой дверь с треском - и воскликнул:
   - Спишь! Ту ты спишь все еще!
   От  кушетки,  на  которой  отдыхал  хозяин  кабинета,  из  под
клетчатого  шотландского  дареного  одеяла  поднялась   лысоватая
голова. Моргая и хмуря брови, голова сказала.
   - А, а! Кто  это,  Васька  -  ты  что  ли?  -  из  под  одеяла
высунулась рука и нащупав очки на столике у кушетки  нацепила  их
на нос. - Ва-аська! Ва-асенька ты! Что случилось? Да на тебе лица
нет! Да ты ли это?
   - Да не я это, отец родной, уже не я! -  воскликнул  Васенька,
расхаживая по кабинету, - этот помреж! Эта скотина  недорезанная!
Опять ведь выкинуть меня хочет!
   - Ну-ну, так ли уж все.
   - Да так! - нервно гонял ветер Василий, - ты только  посмотри,
посмотри, что они мне  написали,  -  он  сунул  хозяину  под  нос
тщательно измятую бумажку.
   - Да ты сядь, - сказал хозяин кабинета, - простудишь еще меня.
И что они еще пишут.
   - Да уж на это у них талантов хватит, -  выпалил  пришедший  и
плюхнулся в кресло рядом с кушеткой.
   - Так "... надеемся на  дальнейшее  сотрудничество..."  -  так
неплохо.
   - "Дальнейшее" - заметь, - подчеркнул гость - ты дальше читай.
   - Ну и что "мы с вами свяжемся..." - что, собственно,
здесь?
   - Как это что "мы с вами свяжемся" -  тебе  ли  объяснять  что
значит. "П-а-а-шел отсюда" - вот что это значит!
   - Да ничего это не значит, - кинул Егорушка  лист  на  пол,  -
ерунда это все. У меня были случаи, когда слова любви и верности,
в сущности, означали то же самое. Это не важно.
   - А что, по-твоему, важно тогда?
   - Важно? - хозяин начал принимать сидячее положение,  все  еще
оставаясь под одеялом и ежась и подрагивая,  -  Ну  вот  ты  меня
разбудил. Вот, например, важно.
   - Эгоист ты, и всегда был эгоистом!
   - Да нет - ты не понял я рад тебе - сколько мы с тобой вот так
не беседовали? Когда твой папочка, царствие ему,  привел  тебя  к
нам. Да когда ж это было. Десять?
   - Пятнадцать.
   - Ох, пятнадцать лет назад? Да я уж и забыл, словно ты  всегда
вот так, - Егорушка изобразил подметающий жест.
   - Что вот так.
   - Так запросто. Так близок.
   Егорушка поискал тапки под кушеткой и не  найдя  их,  все  еще
закутавшись в одеяло встал и направился к блестящему  буфетику  в
углу у  окна.  Буфетик  как  маленький  сказочный  дворец  обещал
счастье входящему.
   - Допинг будешь? - спросил Егорушка.
   - А? - встрепенулся Василий, - После, после.  И  вообще  я  за
рулем.
   -  Рули у  них...  -  промычал  Егорушка,  входя  в  маленький
дворец, замерев в  нем  и  позвякивая  -  нервничаешь  ты  много,
дергаешься. Учат вас, учат - поменьше обращай внимание  на  такие
вещи. Я вот в  твои  годы  вообще  непробиваемый  был  как  этот.
Егорушка защелкал пальцами, - Ну как этот ты знаешь, в общем.
   - Танк что ли?
   - Да какой танк, прости господи. Шымзын, да да  Шымзын  -  вот
кто.
   - Так ты сравнил...
   - А с кем еще сравнивать - думаешь, он талант?
   - А ты что сомневаешься?
   - Нет, я не сомневаюсь, я знаю, братец, что он не талант. Одно
слово рожа. Вот на роже на своей он и ездил всю жизнь. Он с ней и
короля Лира тебе и лошадь его тебе. А все будто не видят, а может
и действительно не видят. Это ведь  даже  партнеры  не  видят,  а
толпа-то тем более. А вот когда рядышком в салате полежишь, когда
целуешься с этой рожей спьяну - тогда поймешь, что  иначе  он  не
может. Не умеет! А впрочем, может это талант и есть с одной рожей
всех. Это  твой  покорный  слуга  играть  должен.  Нос  по  ветру
держать. Да-да, а ты что думаешь - я всегда таким был?  На  сцене
по писанному проще, а  вот  в  реальности  поиграй-ка,  попробуй.
Реальность  наш  самый  жесткий  и  безжалостный  режиссер.   Вот
назавтра  понадобится  я  ведь  другим  стану.  Клеймить  -  там,
поддерживать - там - все запросто. Главное режиссер кто на данный
момент - понимаешь.
   Егорушка подошел к зеркалу и картинно скинул одеяло. Он  стоял
перед зеркалом в длинных трусах и футболке с  надписью  "Он!"  на
спине.
   -  М-да, - он слегка повертелся с боку набок, - килограмма два
надо. Или даже три. Так что вот, тебе,  золотце,  наука.  Нос  по
ветру держи или рожу сделай себе. Ты понял меня?
   Василий сидел в кресле и покусывал свой кулак. Взгляд его  был
устремлен в стену.  Видно  было,  что  слова,  адресованные  ему,
результата не возымели особенно.
   -  Все это. Наука твоя, - ворчал  гость  -  Я  к  тебе  не  за
наукой, а за помощью.
   - А знаешь, как говорят - помоги себе сам!
   - Да уж испомогался я сам себе. Не знаю  чем  еще  помочь  вот
только себе!
   - А ты, дорогой, поверти мозгами. Кто теперь заказывает - тому
и играй. Это же просто - главное понять.
   - Что заказывает? Кто заказывает - этот  придурок  заказывает?
Он ведь ничего кроме своего "в дальнейшем" и заказать не может. Я
ведь по сравнению с ним! Я все время сравниваю -  даже  больно  -
кто я по сравнению с ним.
   - А ты не сравнивай. Считай для успокоения, что вы несравнимы.
Ни на кого не смотри - думай.
   - Так вот... - подбирал слова Василий, - Вот к тебе и  пришел.
Вот и думал...
   - Уже прогресс.
   Егорушка, оторвавшись от зеркала, снял с гладильного  автомата
пиджак и, надев его прямо на футболку, стал рыться в карманах. Он
извлек из недр пиджака изодранную  увесистую  записную  книжку  с
золоченым вензелем "60" и стал листать ее.
   - Так. Не годится, - тихонько нашептывал себе Егорушка,  -  Ой
мать, я и забыл.  Ага.  А  число  сегодня  какое?  -  спросил  он
внимательно следящего за процессом гостя.
   - Да поздно уже все! Поздно!
   - Какое число?
   - А что там у тебя числа? Ты, я так понимаю, ищешь кого-то?
   - Я не ищу никого - это мое расписание. Должен же  я  знать  -
сколько вашему величеству времени обрезать.
   - Ну пятнадцатое.
   - Так, - хозяин снова перешел на шепот,  -  Это  пиво...,  это
тоже... Так. О, сегодня только... Ну-ка подожди.
   Егорушка направился к письменному столу, снял трубку и натыкал
номер. На лице Василия при этом изобразилась тень надежды.
   - Алло! - пропел Егорушка трезвым и бодрым голосом - совсем не
тем, что говорил  секунду  назад,  -  Заинька  моя.  Приветствую,
приветствую. Да. Да. О здоровье не спрашиваю. Да. Это  в  твои-то
двадцать два? Ах вот так вот, да? Ну, простите - двадцать один  -
эх время-время - хирург наш. Да это о себе, дорогая. А меня уж  о
здоровье поздно спрашивать. Да, кстати, когда намечено сегодня  у
нас? - он прикрыл ладонью трубку и  шепнул  Василию  -  списанная
красавица - Да, золотце.  И  этот  будет?  И  этот  есть  еще?  И
телевидение? Ясно - не погулять значит. С тобой,  конечно  с  кем
еще. Так меня не будет. Скажешь, милая? Заболел скажи. Бес  ребро
сломал, скажи. Ха-ха куда уж моложе. Ну, ты знаешь. Кто обделался
как расскажешь потом. Да. Да. Целую. - Егорушка хлопнул трубку  -
Вот так. Если сегодня на меня не свалится еще  что-нибудь  считай
повезло тебе, мой маленький дружок.
   Гость терпеливо ждал, пока хозяин кабинета напяливал  на  себя
парадно-выходной  костюм  для  средних  мероприятий,  именно  для
"средних" по выражению хозяина, хотя принцип ранжирования тот  не
уточнял и судя по досужим наблюдениям  гостя  других  костюмов  у
Егорушки вообще не было, так что  либо  у  него  все  мероприятия
являлись  средними,   либо   костюмы   для   более   высоких   и,
соответственно, более низких  мероприятий  содержались  в  других
местах.
   - Ну что, счастье мое, - наконец выдохнул одетый  Егорушка,  -
поехали тебя воевать.
   Василий подпрыгнул с кресла и пытаясь забежать  вперед,  чтобы
открыть дверь перед мэтром, чуть не сбил его с ног.
   - Легче, легче, - успокаивал его хозяин, - поменьше рвения,  -
и сам открыл дверь.
   А там,  в  предбанничке  полулежала  на  стуле,  верная  Мария
Ивановна. Лицо у нее  было  небесно-блаженное.  Она  смотрела  на
супруга  счастливыми  слезящимися  глазами,  кивала  и  повторяла
только.
   - Все в порядке. Все в порядке, я звонила, все в порядке, Егор
Петрович.
   Мария Ивановна называла его так, то есть по имени отчеству  не
часто, это случалось в основном во времена событий  торжественных
и одновременно  неожиданных,  а  последний  раз,  насколько  Егор
Петрович помнит, это произошло, когда дочь -  Катерина  объявила,
что вышла замуж. Как в последствии  оказалось  это  был  дурацкий
розыгрыш, но именно тогда Егора Петровича назвали таковым.
   - Так и хорошо, что все в порядке, - констатировал хозяин,  не
вдаваясь особенно в нюансы - что же собственно было не в порядке,
а зачем, если уже и так все хорошо.
   Он прошел мимо супруги не задерживаясь. Она  же  поднялась  со
своего стула автоматически, по велению долга и, как  это  бывает,
помогла ему надеть плащ, поправляя воротник и стряхивая  с  плеча
несуществующую пыль.
   - Надолго? - спросила она также механически.
   - Мы люди подневольные, - ответил Егор  Петрович  и  вышел  из
квартиры в сопровождении Василия, который  из  закрываемой  двери
услышал уже знакомое шипение вслед.
   -  Совсем  не  стыда,  не  совести...  -  и  дверь,   наконец,
захлопнулась, а  затхлый  ветер  подъезда  напомнил  о  дороге  и
заставил сразу забыть об обидах.
   Машина  тряслась   и   подпрыгивала   на   бесконечных   ямах,
оставленных талыми весенними водами, но водитель  не  обращал  на
них внимания, влетая в лужи, разбрызгивая грязь во  все  стороны,
на попутные автомобили, зазевавшихся прохожих, и  на  собственный
автомобиль.
   -  А  ты  помедленнее  не  можешь?  -  спросил  Егор  Петрович
уцепившись  за   подлокотник   двумя   руками   -   а   то   ведь
сосредоточиться не даешь. Мне ведь сейчас речь у трона держать, а
тут. Ой, мама! Только и думаешь - как уцелеть.
   - А ты не думай,- говорил Василий, лавируя между автобусами, -
я десять лет езжу - так что уже как автомат.
   - Это меня и пугает, - ответил Егорушка.
   Они  подъехали  к  самому  служебному  входу  также  эффектно,
окатив двери грязью  от  ближайшей  лужи.  Егор  Петрович  только
покачал головой.
   - Слушай, ты, автомат, - сказал он, - там-то хоть кого  грязью
обливай, а здесь-то - а если бы Сам выходил?
   - Не выходит он сейчас, -  с  видом  знатока  интриги  ответил
Василий, - у себя он сидит сейчас и делает  наверняка  что-нибудь
мерзкое.
   Они поднялись по ступеням, покрытым протоптанным до дыр ковром
туда, мимо гримерных, в служебные коридоры. Туда где сидел Сам, а
точнее где сидели Сами,  так  как  их,  небожителей,  принимающих
решения, казнящих и милующих было несколько.
   Егор Петрович остановился перед крытой темным деревом дверью и
сказал Василию.
   - Ты, это, попасись здесь немного, - а подумав добавил, -  или
нет, не здесь - иди вон, подальше, покури на лестнице.
   - Да я не курю, - замялся Василий.
   - Да хоть что там делай, только проваливай, - сказал  Егорушка
и рванул дверь.
   Внутри ковровая дорожка упиралась в раскидистый стол с черными
статуэтками обнаженных богинь по краям, а за  столом,  вернее  на
столе, спиной к входящему сидел Сам, без пиджака в белой  сорочке
с закатанными рукавами. Он попивал из бокала и жевал. Он созерцал
пейзаж за большим окном, потому что так, сидя на столе, созерцать
было  удобнее  всего.  Пейзаж  состоял  из   переплетения   веток
дотянувшегося до окна тополя, ветки были голые  и,  скорее  всего
высохшие,  на  ветке  сидела  ворона  и,  склонив  голову  набок,
смотрела в окно с той стороны.
   -  Так-то  ты  встречаешь  гостей,  -  сказал  Егор   Петрович
сидящему.
   Тот обернулся к нему в профиль, скосив один глаз.
   - Если пришел просить за этого, то...  -  он  махнул  рукой  в
сторону двери - туда, -  сказал  он  нарочито  грубо,  как  могут
говорить только близкие друзья.
   - Уважаемый мой,  так  ли  уж  все  серьезно,  -  начал  песню
Егорушка, - да ты подумай, Лаврович, мы же с тобой о-го-го  -  те
еще.
   - Мы-то, положим и те, а дальше, что?
   - Так и подумай, что нам с тобой,  до  какого-то,  -  Егорушка
показал щепотку и для большей  убедительности  плюнул  в  нее,  -
Тьфу! Плюнуть и то не попасть! О нем через два года и не вспомнит
никто. Не то что о нас с тобой, правильно?
   - Так тем более нечего возиться  с  ним,  -  тот,  кто  сидел,
повернулся всем профилем, носатым и узнаваемым,  таким,  что  его
приходилось тщательно прятать, и взглянул на Егора  Петровича  не
так косо, - а я собственно удивлен - чем это тебя принесло  сюда,
явление народу, ты же спишь в это время?
   -  Да  так,  решил  прогуляться.  Потрясти   стариной,   весну
вспомнить.  Так,   исключительно   ради   тренировки.   Интереса,
спортивного.
   - Ну, интерес я понимаю, а тренировка-то к чему?
   - Так сам ведь виноват - говорил я тебе - неча роль давать мне
с молоденькими, - достойно ответил Егор Петрович, - на них, брат,
силы требуются - вот и приходится, старому коню, что  называется,
силы накапливать, крутиться приходиться. Этак луж поменьше будет,
я и бегать начну. С инфарктом на перегонки, понимаешь.
   - Мученик, ты наш, а мне, по-твоему, не приходится  крутиться?
Как уже прикажете это стадо  заманивать,  -  поножовщина  там  на
сцене, это теперь, мама моя,  детский  сад,  им  подавай  Маркиза
нашего, де Сада в полный рост, сам знаешь, уж  и  классиков  всех
поставили  на  рога,  в  "Гамлете"  из  трубочек  плюются,  а  не
матерятся уж - молчат считай, а им..., им все мало.
   - А обычное им что-нибудь, для разнообразия?
   - А что, пардон, вы считаете обычным? На сумасшедшую  болтовню
идут только такие же сумасшедшие, а у них,  как  правило,  разума
столько же сколько денег.
   - Так спонсоров надо искать, а не зрителей.
   - А я что  делаю,  по-вашему,  по  баням  да  по  притонам  из
удовольствия болтаюсь? О нас же, брат, теперь  никто  не  думает,
кроме нас самих. Вот ты у меня талант, звезда ты у меня и спасибо
тебе. Думаешь капитал  наш  там?  -  Лаврович  мотнул  бокалом  в
сторону сейфа, - нет капитал наш вот ты, и такие как  ты.  Старая
гвардия - гвардия старых, что называется, коней, которую любят  и
помнят, которая не подведет. Да вы просто выйдите, покрутитесь из
стороны  в  сторону  -  уже  на  вас  пойдут,  такая  же  старая,
проверенная, гвардия и пойдет - не подведут.  Не  дадут  копеечку
последнюю потерять. И  да  здравствует  такое  вот  состояние,  -
Лаврович опрокинул остатки в бокале залпом.
   - А с этим я не знаю что делать, - продолжил  Лаврович  слезая
со  стола  и  погружаясь  в  начальственное  кресло,  он   удобно
откинулся на спинку, - ох как  хорошо  здесь  -  сидел  бы  и  не
вставал.
   - Так ты и не вставай - трубочку вон  возьми  и  все,  -  Егор
Петрович показал на стройный ряд телефонов.
   - Возьми трубочку, знаешь, сколько я из-за этого уже  трубочек
брал? Знаешь? Нет? Лучше не знать - они, видите ли, потомственные
артисты, без искусства жить не могут, плюнуть без  искусства  они
не могут, а искусство спросили - оно может  без  них?  Эх,  Егор,
откуда мы только эту соплю не  вытаскивали.  Это  ведь  он  перед
тобой зайчиком скачет, может слегка только нахальным зайчиком.  А
здесь уже персонал мой хором воет от него.
   - Так засунь его в дыру какую-нибудь, на вторые, третьи  дубли
пусть играет себе, хоть до старости. Тебе то что?
   - Мне ничего, то есть именно вообще ничего, а вот не лезут они
в какую-нибудь дыру. На  читке,  премьерах,  и,  не  поверишь,  в
сортире даже - ловит он, под  ноги  бросается,  подмигивает  всем
лицом - мол я-то, меня-то не забудьте... Я уже сам по стенке хожу
или пускаю вперед кого - проверить - не поджидает ли. Я даже дочь
свою, ухитряюсь посылать  подальше,  когда  приемы  всякие.  Они,
видите ли, рвение проявляют,  ухаживать  лезут.  Им  практиканток
мало, а между нами, это мне доносят, дурак он с дамами редкий. Но
дамам проще - они ему так и говорят.
   За спиной Егорушки раздалось потрескивание. Это заставило  его
слегка  вздрогнуть.  Потрескивание  производил,  как   оказалось,
небольшой камин у стены, в  котором  мирно  горели  дрова  и  еще
что-то похожее на бумагу.
   - Нравится? - спросил Лаврович.
   - Да, как-то, - промычал Егорушка.
   - А уютно, правда? - я  вообще  люблю  на  огонь  смотреть,  и
спалить можно что захочешь - вот,  кстати,  -  Лаврович  взял  со
стола пачку испещренной бумаги, - подбрось-ка, не сочти за труд.
   Егор  Петрович принял пачку и сделал несколько шагов  к
камину,  взглянув  только  на  титульный  лист,  на   коем
красовалась надпись "Галатея 2. Триллер в трех частях".
   - Ты уверен? - спросил Егорушка.
   - Только туда - это наше спасение, - ответил Лаврович.
   - Почему спасение?
   - А ты посмотри - кто автор.
   В  самом углу титульного листа красовалась фамилия автора.
   - Ох, да ты японский отец! - Егор Петрович закашлялся.
   - Вот-вот, - заметил  Лаврович,  -  я  же  говорю  -  пали  не
задумываясь. Чего только он с этой  Галатеей  там  не  вытворяет.
Нет-нет не открывай - пали!
   Егор Петрович бросил пачку  в  огонь  и  задумчиво  присел  на
маленький  пуфик  у  самого  камина.  Огонь  нехотя  перелистывал
страницы.
   - А может быть и жаль, - произнес Егор Петрович себе под нос.
   - Конечно жаль, что всего этого  не  пережечь  -  не  сгораема
дурь-то.
   Егорушка  еще  посмотрел  на  безжалостный  огонь  и   покачал
головой.
   - Талант может губишь, а, Лаврович?
   - Тут уж, братец, кто первый - или ты этот талант, или  талант
тебя. Думаешь, я такой вот сухой пень сейчас? Высох, думаешь,  на
административной работе? Приходят ведь ко мне ребята талантливые,
сидят вот как ты. А я что сделать могу? Пожалеть только могу, что
вот этому нашему с тобой наказанию фортуна улыбнулась,  а  им,  с
улицы, не улыбнулось ничего. И я тоже не улыбнулся. Что я могу  -
штатное расписание менять - это даже  ради  таланта  не  станешь.
Обидно просто мне. Ох как обидно.
   Лаврович понурил голову и принялся возить  карандашом  рогатый
рисунок в документе, лежащем на столе. После некоторого  молчания
он произнес понизив голос до откровенного тона.
   - Вот и этот трил..., трил..., тьфу ты,  царапульку  свою  мне
сует. Это после того как месяц он у  нас  нигде  не  занят  -  от
безделья обострение интеллекта, как видно, у нас наступило. Но  я
тут уж не упущу. Велел быстренько Лубянченко моему, безотказному,
сочинить достойный ответ, с уважением,  заметь,  так  мол  и  так
"...на дальнейшее сотрудничество". Да ты, небось, читал уж? Да?
   Егор Петрович мрачно кивнул.
   - Вот и все! Пусть себе задумывается, - заключил Лаврович, - и
пусть себе радуется - я же  его  не  увольняю.  Нужны  мне  косые
взгляды. Пусть себе болтается. И все!
   Егорушка все еще сидя у камина, и делая вид, что рассматривает
стоящий  рядом  китайский  шахматный  столик,   на   самом   деле
просчитывал обстановку. А она была  не  лучшая,  такое  положение
Василия было еще хуже чем увольнение. Когда "ничего" всегда  было
гораздо хуже чем "нет". Егор Петрович и сам до конца не понимал -
чего это он  возится  с  Василием.  А  может  быть,  и  не  хотел
понимать. Может быть,  природная  доброта  его  играла  здесь  не
последнюю и не лучшую роль. Так или иначе, но  вести  себя  также
радикально как Сам он не мог. Он  вообще,  опять  же  по  доброте
своей, придерживался того ангельского убеждения, что все люди без
исключения являются умными и  хорошими,  именно  так  не  "должны
быть" а "являются". А плохо, а точнее никак он начинал относиться
только к тем, кто причинял ему подлость и  боль  сознательно,  но
зато после этого приговор - небытие был окончательный. Василий не
причинил пока ничего такого Егору Петровичу, а  значит  имел  еще
шансы в его глазах на защиту.
   Егор Петрович погладил перламутровый шахматный столик, а потом
поставив пальцы на доску шагнул с Е2 на Е4.
   - Так спонсоры, говоришь, нужны тебе.
   - Ох как нужны, отец родной, охоту бы устроил на спонсоров!
   - А если, наприер, он тебе добудет парочку.
   - Кто?
   - Ты что, действительно высох здесь?
   - Этот? - откровенно удивился Лаврович, -  Этот   знаешь,  что
мне добудет? Сказать?
   - А ты, представь себе такое вот.
   Лаврович  встал  с  царственного  кресла  и  показал  на  него
пальцем.
   -  Сюда вот усажу! И сам при дверях  встану!  Серьезно  говорю
тебе!
   - Смотри - ты сам это сказал.
   - Никаких шансов - поэтому и сказал.
   Егор Петрович поднялся и направился к выходу.
   - Пошел гулять дальше, - сказал он себе под нос.
   - Рассказывай - тот, небось, уже всю лестницу изгрыз.
   Егорушка  в  ответ  пристально   посмотрел   на   ухмыляющуюся
физиономию и покачал головой.
   - Интуиция у вас - как у этого, прямо - не  даром  выбились  в
начальство.
   - Не даром,  отец  родной,  ох  недаром,  -  ответил  Лаврович
провожая выходящего взглядом.
   - Портрет "Сама неподкупность", - пробурчал Егорушка  и  вышел
из кабинета.
   В коридоре никого не было, поэтому  Егор  Петрович  направился
туда, где и велел быть Василию, где можно было  спрятаться  -  на
второй лестнице. Грязной и прокопченной сигаретами. Где прятались
от начальственных глаз, вдоволь  с  эхом  выражались  и  делились
сплетнями  и   придумывали   их   представители   многочисленного
актерского и не только персонала. Эдакая "площадь восстания"  как
любовно называли вторую лестницу всуе.
   Егорушка вышел на площадку лестницы, открыв скрипучую разбитую
дверь, которая издала вопросительный скрип. Там, на площадке тоже
никого не было. "Сон с хорошим концом, что ли" - подумал он было.
Но нет с верхних перил, как в кукольном театре высунулась верхняя
половина Василия.
   - Ну что, - дрожащим голосом спросила она.
   - Все, братец, -  радостно  развел  руками  Егор  Петрович,  -
остаешься ты - никто тебя не выкидывает.
   - Будто я это не знаю,  -  сказал  Василий,  сбегая  рысью  по
ступенькам, - что этот-то говорит?
   - Про что?
   - Как это "про что" - про меня, конечно.
   - Да так, не бери в голову - ворчит старый только и  всего,  -
ответил Егор Петрович, отводя глаза.
   - Прополоскал все мое белье, наверняка, - сказал  зло  Василий
стуча по  перилам  и  по  выцарапанной  на  них  гвоздем  надписи
"Хрен!"
   - Да ничего он там не полоскал, - сказал  Егорушка,  -  а  ты,
вообще, несчастный, чего добиваешься. Чтобы оставили?
   Василий промолчал, опустив голову.
   - Неужели чтобы выгнали?
   Тот снова промолчал, а потом, постукивая кулаком по перилам, в
такт словам сказал.
   - Я ничего не могу добиться. Я  не  нужен.  Совсем  не  нужен,
понимаешь? Ужасно то, что я не знаю даже с чего начать.
   Егорушка отечески положил руку на плечо Василию.
   - Ничего, ничего, придумаем что-нибудь.
   Тут скрипучая дверь снова распахнулась и на площадку впорхнула
стройная девушка в наряде эльфа с прозрачными крыльями.
   - Здравствуйте, - произнесла она красиво, открыто и правильно,
адресуя это, безусловно, Егору Петровичу и  не  замечая  стоящего
рядом Василия.
   - Здравствуй, Марина, - ответил Егорушка.
   Девушка-эльф, царапнув  крылом  Василия,  порхнула   по
лестнице вниз и быстро исчезла.
   Василий будто вспомнив, что-то тоже поскакал вниз.
   - Марина, Мариночка! - призывно заблеял Василий.
   - Стой! Стой, дурак! - крикнул Егорушка властно.
   Это подействовало только на втором пролете.  Василий  замедлил
скорость, но, вытягивая шею, все еще пытался увидеть ускользающую
фигурку.
   - Да что же ты, право! - всплеснул руками Егор Петрович, -  об
этом ли сейчас?
   - Нет-нет, - помотал головой Василий, - мне нужно просто.
   - Просто нужно ему, -  прорычал  Егорушка  грознее  и  властно
добавил, - пошел за мной!  -  он  затем  развернулся  и  вышел  с
лестницы,  не  оборачиваясь  и  уверенно,  что   его   подопечный
последует за ним как на привязи.
   Именно так, друг за другом, они  покинули  здание.  Совершенно
молча. Егор Петрович только махнул барским жестом - мол  "едем!".
И спутник его, проявив на этот раз расторопность, распахнул перед
хозяином дверцу машины.
   - Куда же теперь? - подрагивающим голосом спросил Василий.
   - В ряды! - коротко скомандовал Егорушка, еще раз махнув вдоль
дороги.
   - А зачем?
   - Рядить будем! - резонно гаркнул Егор, - Зачем-зачем!  Будешь
обсуждать что ли? Хватит мне шоу на сегодня. Поехали сказал!
   Только после  получасового  стояния  в  пробке,  на  одной  из
втекающих  в  центр  узких  улочек   нещадно   изрытой   авариями
канализации,  но  такой  тенистой  и  столь  же  романтичной  для
весенних пеших прогулок, полчаса созерцая пьющую пиво из  бутылок
парочку влюбленных, Егор Петрович несколько смягчился. Скорее для
себя он проговорил:
   - Приехали. Ценители прекрасного. Ценят все, что попадется...
   - Он что - орал на тебя? - Василий старался попасть в тон.
   - Да лучше бы орал - ответил Егор мечтательно -  Ох  орал  бы.
Золотое время было ведь, а? Поорем так, друг на друга. С оттяжкой
поорем. Аж стекла дребезжат. И на душе как после грозы, друг мой.
Хорошо и терпко. А сейчас. Гадко и плоско. Понятно до  крайности.
Скажи-ка  мне  вот  что  лучше,  шофер,  буратины  есть  у   тебя
какие-нибудь?
   - В смысле?
   - Носатые в смысле и пузатые - доходит до тебя, однако.
   Василий задумался, брякая по рулю пальцами.
   - Рюрик, кажется. Учились вместе.
   - Рюрик? Это что - кличка? Он что?
   - В рекламе. Или около того.
   - Заказывает?
   - Делает.
   - Нужно тех, кто заказывает. Хотя он может и  пригодиться.  На
совсем худой конец. А еще?
   Василий помотал головой.
   - Так и знал. А впрочем, ничего удивительного. Эх,  брат,  что
бы ты без меня делал. На маслобойню тебя пристроить под  старость
что ли? К вечному бизнесу, так сказать. Да шучу я, не обижайся.
   Пробка, тем  временем,  рассасывалась  и  выносила  машину  на
сверкающий проспект. Весь в стеклах и подъездах из мрамора.  Весь
в   порталах   дорогих   магазинов,   безжалостно   врезанных   в
величественные и ветхие здания.
   - Гудит жизнь, гудит, - ворчал Егор Петрович, - роскошь так  и
прет изо всех щелей.
   Проспект изогнулся  и  впереди  показался  стройный  ряд  арок
старинного,  еще  тех  времен  торгового  комплекса,  старательно
декорированного, однако, бронированными стеклами.
   - Давай здесь, - сказал  Егорушка  уже  почти  ласково,  -  не
волнуйся, главное не делай ничего лишнего.
   Василий приткнул свою машину  между  двумя  мерседесами  почти
вплотную.
   - Только осторожно выходи, - проинструктировал он пассажира, -
а то заденешь.
   -  А хоть бы и задел, - смело ответил Егор Петрович, выполнив,
однако, выход ювелирно.
   Они подошли к блистающим золочеными ручками дверям салона.
   -  Значит  так,   -   сказал   мэтр   перед   входом   пытаясь
сосредоточиться,  -  придется  поиграть,  напряги  свой   талант,
понимаешь. Ты у нас будешь этот. Как его, -  Егорушка  сморщился,
будто стараясь вспомнить что-то, - молодой, начинающий. Этот.  Ну
сам-то кем хочешь быть?
   Василий мечтательно закатил глаза.
   - Продюсером, - наконец выдавил он.
   -  Во-во  продюсером,  -  подтвердил  со  странной  интонацией
Егорушка, - значит молодой начинающий продюсером - так?
   - Продюсер, - поправил Василий.
   - Ты сам-то понимаешь, что этот твой делает?
   - Да так, - неопределенно  ответил  Василий  и,  пытаясь  умно
повернуть разговор, спросил, - А ты кем будешь?
   - Я? А кем я еще могу быть по-твоему? Собой  я  буду.  Или  ты
считаешь, мы неизвестно кто идем неизвестно с кем неизвестно  про
что говорить? Меня же здесь знают. Должны знать...
   Егор  Петрович взялся уже за  ручку  двери,  но  обернулся  и,
оглядев Василия с головы до ног, высказал последнее наставление.
   - Вообще-то такие здесь не  ходят - так что держись понаглее с
той публикой. Они это  ценят.  Это  как  украшение,  как  хороший
костюм, за неимением, понял?
   Они окунулись в бархатную тишину салона. В сладостные запахи и
почти интимный полумрак.
   - М-да, зазеркалье, - пробормотал Егор Петрович.
   - Кен ай  хелп  ю?  -   спросила   гостей   сладким   голоском
тщательно подобранная к обстановке девушка.
   - Кенайхелпю, кенайхелпю, милая, - ответил Егорушка  уверенным
царским басом, - нам бы госпожу Римскую.
   - Нины Николаевны нет, - ответила девушка немедленно.
   - Ни для кого? - спросил Егор Петрович, подставляя лицо свету.
   Девушка, по-видимому, узнав его, улыбнулась.
   - Я сейчас,  -  пролепетала  она,  -  подождите  сейчас,  -  и
упорхнула за стройные ряды безголовых манекенов.
   - Видал? - прошептал Егор Петрович.
   - А откуда она тебя  знает?  -  ответил  Василий  вопросом  на
вопрос.
   - Да, тяжелый случай, - пробурчал про себя Егор Петрович.
   Девушка  вышла  действительно тот  час  и  позвала  гостей  за
собой. Пройдя мимо  еще  двух  девушек,  снующих  вокруг  полного
господина и обмеряющих его объемы, мимо охранника полулежащего  и
грызущего  ногти,  гости  оказались  в  небольшом  кабинетике   с
удобными  диванчиками  в  углу.  Из  за  стола  поднялась  средне
упитанная   дама,   неопределенного   возраста.   Она    выражала
настороженную радость.
   - Уау, - воскликнула дама,  -  Егор  Петрович  -  сколько  лет
сколько зим! Она подошла к гостям, радушно протягивая обе руки.
   - Нина Николаевна! - воскликнул в свою очередь Егорушка -  или
о нет! - он прикрыл ладонью глаза как от яркого солнца, - пардон,
вы может быть дочь ее?
   - По-твоему у меня такая дочь? - спросила дама.  Такой  вопрос
мог сбить с толку кого угодно, только не артиста.
   - Так я и ослеплен. Так я и не вижу. Ты прямо так и блистаешь,
- говорил он, целуя руки хозяйке.
   - А это кто с тобой, - бросила дама взгляд на Василия.
   - О - это позволь тебе представить - начинающий продюсер и мой
друг Василий.
   -  Так  что  примерить  хочет  что-нибудь?  -  спросила   Нина
Николаевна.
   - Нет-нет - мы по другому вопросу, - выпалил Василий.
   Егор  Петрович на это незаметно нащупал каблуком  сзади  носок
ботинка Василия и со вкусом наступил на него.
   - Ну что же, друзья Егора -  мои  друзья,  -  сказала  дама  и
показала на диванчики в углу, - прошу.
   - Чай, кофе, танец живота? - осведомилась  на  полном  серьезе
хозяйка.
   - Нет, спасибо, - ответил Егорушка, - мы, можно  сказать,  так
просто - ехали мимо. Смотрю вот салон твой. Вспомнилось сразу как
мы тогда. Э-э-э отмечали твой бенефис. Дай,  думаю,  заглянем,  а
просто так. Заглянем и все - посмотрим просто.
   - Что ж это  просто  посмотрим?
   -  Да  так,  -  интригуя,  продолжал  Егор  Петрович,  -   так
посмотреть правду ли говорят люди.
   - Люди? Правду говорят? Удивляешь ты меня, Егор  -  отозвалась
дама, - и что ж это говорят твои люди?
   О, Егор Петрович знал и умел всегда исполнять тонкие сценарные
загогулины.
   - Да вот, говорят, плохи у тебя дела, матушка, - ввернул он.
   У хозяйки от этого брови уехали под челку парика. Она  надолго
уставилась на Егора Петровича, а потом, нервно хохотнув,  сказала
то, что должна была сказать, в таких случаях
   - Я не поняла. И какая это такая тебе нашептала?
   - Да вот, сорока одна, на хвосте, так сказать,принесла.
   - Я  представляю себе эту сороку, - погрозив  пальцем, сказала
хозяйка, - одно тебе скажу, - она нацелила тот же палец  Егорушке
в лоб, - мне ее очень жаль, потому что она больше ничего принести
не сможет ни на хвосте, ни гденибудь еще. Очень жаль.
   - Так я и убедился, что это все сущая клевета. Или...
   - Или быть  не  может,  -  отрезала  дама,  доставая   длинную
сигарету и прикуривая от увесистой зажигалки в виде ангелочка  на
столе.
   Но  руки   ее   подрагивали.  Ясно  было,  что  идиллия   была
нарушена, что тонко рассчитанный маневр цели своей достиг  и  уже
не хозяйку надо просить, а сама она будет доказывать статус свой,
привилегию свою, уровень  свой  и  вообще,  свое,  что  требуется
доказывать, реально, а не словом.
   Никого не спрашивая, вошла девушка с подносом  и  с  чашечками
кофия, настоящего. Гости некоторое время пили его молча.
   - Вот, дорогая  Нина  Николаевна,  хотим  пригласить  тебя  на
премьеру, - продолжил Егор Петрович.
   - Да? И чего же ваша премьера?
   - Да секрет, пока, милая секрет. Можно сказать  на  уху нашего
молодого дарования, - Егорушка качнул чашкой в  сторону  Василия,
на что тот немедленно поперхнулся и чуть не  опрокинул  настоящий
кофе на свои брюки.
   - На у-что? - спросила дама.
   - Да на этот хау, как его.
   - Нау хау что ли?
   - Вот-вот, - покивал мэтр, так как  он,  будучи  образованным,
все же плохо и  подчас  неуважительно  обращался  с  иностранными
словами.
   - Знаем-знаем  мы  вашу  нау  хау,  -  попыталась   перейти  в
наступление хозяйка, - пригласили нас тут с Фуфиком и его матерью
недавно на один  такой  этот.  Арт-пефоманс  в  общем.  Закрытый,
приватный там. В этом, во дворце пионеров бывшем, ну  ты  знаешь.
Так там, я вообще не поняла про что.  Чапаев  там  что-то  такое.
Представляешь, вышло штук десять этих чапаевых в ряд и как  давай
орать. Потоптались, а потом девок выпустили типа  кан-кан.  И  те
потом начали орать. Помогло только, что  в  зале  столики.  Кабак
одним словом. Так что мы уж под конец ихнего кувыркания с Фуфиком
и его матерью хорошо посидели  так.  А  там  и  все  хорошо,  что
показывают - если ты за столиком, сам понимаешь. Я честно скажу -
не помню - чем кончилось. Помню не то  хорошо,  не  то  там  всех
похрякали, а, в общем, конец я помню смутно, сам понимаешь.
   - Ох уж эти ваши кабаки! - махнул Егор  Петрович,  -  это  все
несерьезно. А вот у нас, матушка, другое. У нас настоящее. У  нас
пища только духовная. Вот увидишь. И  потом  сама  понимаешь,  на
премьеру не всех зовут. А ты же у нас далеко не все.  А  уж  если
вложено что-то в предприятие...- Егорушка сделал эффектную паузу,
- да, в общем, я так.
   Сработало!   Нина   Николаевна,   кусая   губки,    произнесла
полушепотом.
   - Да я с удовольствием. Только... - она явно терялась.
   - Нет, нет, красавица, как можно, - пытался возразить,  честно
глядя ей в глаза мэтр.
   - У меня... - пролепетала та, - к сожалению мелких нет сейчас.
Но подождите.
   Она вытащила  из-за  пазухи  маленькую  ракушку  мобильника  и
набрав на нем произнесла ласково.
   - Хай, Боб. Что? Хай говорю. Послышалось ему. У меня тут  дело
одно. Да нет, не то, что ты подумал. Нормально все.  С  артистами
связано. Знаешь, кто передо мной сидит? Угадай с трех раз.
   Нина Николаевна зачем-то подмигнула Егору Петровичу.
   - Нет. Нет. Ну и кругозор у тебя,  брат,  безграничный  прямо.
Нет не угадал! - тут Нина Николаевна назвала фамилию Егорушки,  -
ты понял кто? - потом она прикрыла  ладонью  трубку,  и,  помотав
головой - мол "ну дурак", - спросила Егор  Петровича,  -  Ты  где
играл?
   - Когда? - спросил тот.
   - Когда-когда, в кино последний раз, сериале там или где еще -
быстро.
   Егорушка потупился. Ему впервые  будто  стыдно  стало,  но  он
произнес, - В "Умереть  до  рассвета",  -  Так  и  передала  Нина
Николаевна в трубку.
   - Вспомнил? - спросила она, а потом, снова прикрыв,  спросила,
- а кого играл?
   - Да этого. Этого, как его, - мялся артист.
   - Быстро говори кого!
   - Жертву, - совсем тихо произнес Егорушка.
   Это Нина Николаевна не передала. А только сказала.
   - Кого-кого, ну играл кого надо, тебе оно надо что ли  сильно?
Короче они тут с деятелем  с  одним  собрались  нас  с  тобой  на
премьеру развести. А-ть секрет.  М-да  даже  для  тебя.  Так  вот
приглашают принять участье. Ну, ты понял да? Что? Ага. Ну хай.
   Нина Николаевна закрыла телефон.
   - Так, - сказала она деловым тоном, - сейчас к Бобу съездите -
он согласен, только как всегда хочет сам потрогать. Так ты, Егор,
насвисти ему хоть что, он все равно не  рубит  в  нашем  с  тобой
искусстве ничего. На сколько насвистишь  -  на  столько  и  даст.
О-кей?
   Егор Петрович пожал плечами, мол  "наверное  о-кей".  Радушная
хозяйка принялась гостей выпроваживать,  пообещала  им  всемерное
содействие и, как принято выпроваживать, довела их под белы  руки
до  самого  выхода  из  салона.  А  перед  выходом,  аккурат  меж
мерседесов красовалась Васильина машина.
   Нина Николаевна замерев в дверях, только скомандовала назад.
   - Эй - Карло, - ты  секьюрити или что, - убери  это  пугало  с
крыльца, живо!
   Пока Карло прибегал, пока разбирались - кто  хозяин  "пугала",
пока весь горький смысл  происходящего  дошел  до  хозяйки,  было
принято решение. Уважаемым представителям искусства  для  деловой
поездки придадут личный хозяйкин мерседес, чтобы соответствовать.
А  Василия,  убедительно  и  вежливо  попросили   перегнать   его
транспорт во двор. Так сохраннее будет и вообще лучше.
   Так что свое  путешествие  люди  искусства  продолжали  уже  с
гораздо большим комфортом.
   Мерседес шелестел по проспекту, оставляя  за  своей  надменной
спиной и  игнорируя  весь  остальной  транспорт.  Наслаждение,  к
которому нельзя привыкать. О, кто  ездил  так  по  проспекту  тот
знает. Уже не страшно, уже кажется, высшим проведением защищен ты
в этом маленьком, но  блистающем  высшем  мире.  И  нисколько  не
стыдно и нет чувства вины перед другими. Уже это  само  по  себе,
естественно. Как воздух как естественна разница между  высшими  и
низшими. И все это признают,  и  все  уважают,  и  все  не  смеют
догадываться. Словом настоящий класс не нужно доказывать никому и
спорить за него. Он есть. Он уже свершение.
   Василий нервно гладил бархатистую обивку. Судя  по  всему,  не
знал, что делать вообще. Он как дикое животное, вдруг попавшее  в
клетку обстоятельств,  предпочитал,  как  это  часто  бывает,  не
делать ничего. Егорушка  же  полуприкрыв  глаза  будто  спал  или
дремал или продумывал дальнейшие действия. Но, так или иначе,  он
показывал, что не хочет общаться с кем-либо. Так и не с кем  было
общаться. Загнанный Василий да лысоголовый шофер, который ни разу
не обернется, который выполняет свою работу словно  машина.  Наши
темные до техники люди искусства не удивились бы, окажись  он  на
самом деле машиной простой, надежной и чистой в помыслах своих.
   Блуждая по замкнутому пространству, Василий все же  встретился
взглядом с мэтром и неопределенно спросил.
   - Ну как? - это в смысле как дела или что делать.
   - Да ну, - ответил тот это, мол, ну их всех  идиотов,  и  тебя
вместе с ними или не бойся, парень, где же наша не пропадала.
   - Так  ведь  это,   -   констатировал   Василий   с   просящим
милостыню жестом - в смысле так ведь везде пропадала.
   - Так вот, - развел руками мэтр, мол так что делать  если  все
такие дураки, включая нас с тобой или вот видишь, брат,  достигли
мы же чего-то уже, мужайся и надейся.
   Мерседес свернул с проспекта и беспрепятственно проник во двор
роскошного особняка, отделанного европейски, обнесенного  высокой
колючей  кирпичной  стеной.  Особняк   по   первому   впечатлению
напоминал посольство или учреждение государственное,  но  стоящее
на берегу  финансовых  потоков,  впрочем,  возможно  это  было  и
частное учреждение, да кто будет уточнять, нашим  посланникам  уж
точно никто.
   Тем не менее, их встретили достаточно внимательно и  несколько
человек обслуги проводили гостей в один из  меблированных  залов.
Это был именно зал, а не комната, так как его размеры впечатляли.
Еще более подчеркивал размеры большой  стол,  во  главе  которого
сидел  низкорослый  полный  и  бритый  на  голову   человек.   Он
сосредоточенно играл на компьютере в карты и курил сигару. Он был
очень увечен игрой, поминутно сплевывая и поругиваясь.  Очевидно,
не  шло.  Когда  гостей  подвели,  он,  не  поворачивая   головы,
спросил.
   - Так ты это артисты что ли? - обращаясь на ты к обоим  гостям
сразу.
   - Да, - ответил Егор Петрович, - я Егор Петрович,  а  вот  это
Василий, начинающий продюсер. Да вам Нина Николаевна звонила...
   - Да знаю, знаю, тьфу, шайтан, -  еще  раз  плюнул  человек  и
оторвался, наконец от компьютера, - проиграл надо полагать.
   - Так ты это и есть искусство? - снова спросил хозяин.
   На прямой вопрос следовало отвечать прямо.
   - Да, знаете, мы, в общем-то, и есть.
   - Да вкладывал я в твое  искусство,  знаю.  Фуфальное  дело  я
скажу тебе. Потрогать нельзя. Другое дело  песни  там,  душевные.
Это да. Песни поешь?
   - Если надо, то... - ввернул Василий.
   - Надо, надо. Это тебе надо. Мне тут ничего не надо. Я на этом
твоем искусстве чуть не  опустился  уже,  -  ответил  хозяин,  и,
обращаясь к Егору  Петровичу,  спросил,  -  видишь,  голый  хожу,
видишь, спрашиваю? Нет? Правильно -  вовремя  остановился  потому
что. Перестал я вкладывать вот в такие екарные дела.
   Егорушка, чуть освоившись  с  обстановкой,  в  соответствии  с
инструкцией, про то, что надо свистеть, начал.
   - Я вас понимаю, о, как я вас понимаю, - хозяин приоткрыл рот,
- удивившись, как видно, неожиданной  манере  гостя,  редкой  для
здешнего круга, а тот продолжал, - конечно, есть дела выгодные  и
не выгодные. Особенно если  за  ними  стоят  люди  не  честные  и
нечистоплотные, я бы сказал.
   - Кого это ты имеешь? - спросил Боб.
   - Да кого, не честные те,  кто  деньги  тратят  не  честно,  -
ответил Егорушка, и, сделав паузу, добавил, - ваши деньги.
   - Да кудряво говоришь. Верно, -  сказал  Боб,  смягчившись,  -
Кудряво, но верно. Я тебе говорю: уважаю только  песни  душевные,
так чтоб под слезу. Так мы с пацанами и собираемся  по  пятницам,
Мишу с "Полиса" выписываем в баню так он  нам  весь  вечер  слезу
травит. Вот это понимаю. А вот другое что - не могу. Не  то  это.
За это, понимаешь ты, я сам денег не  отдам,  понял.  За  это,  а
потому и на это не отдам, понятно?
   - Так у нас и песни такие же, - продолжал  Егорушка  свист,  -
мы, друг мой, и планируем в нашей премьере сделать такие  номера.
И премьера будет про жизнь. Я бы сказал за жизнь.  И  участвовать
будут там и Миша ваш,  и  песни  душевные,  и  ансамбль  как  его
"Последний этап", - он импровизировал на ходу, - и цыгане даже, в
общем жизнь. Видите ли, в нашем шоу  главное  будут  люди,  а  не
световые эффекты всякие, а не  машины  с  электроникой.  Вот  что
главное.
   - А вот это ты зря, - сказал Боб, -  зря  ты  про  электронику
так. Я вот ее тоже уважаю. Вот смотри.
   И хозяин  вытащил  из  под  стола  небольшую  коробочку,  ярко
исписанную иностранными буквами,  а  также  голубыми  и  розовыми
звездами.
   - Вот, брательник привез -  смотри,  -  сказал  Боб  и  открыл
коробочку.
   На  стол  высыпались  странные  механизмы,  маленькие,   очень
похожие на жучков, с лапками и сложенными крылышками.
   - Что, ты думаешь, это? - спросил Боб с азартом.
   Егор Петрович пожал плечами.
   - Игрушки что ли? - выразил догадку Василий.
   - Сам ты игрушки, - отрезал Боб, - это, брат, блохи  японские,
электронные. "Хит парад" называется. Вот надавишь ей  на  задницу
она и запоет. Каждая свою мелодию. И затанцует даже. Смотри вот.
   Он нажал на одну  их  "блох"  и  та  заверещала  противно,  но
мелодично, и принялась даже пританцовывать, дергая  лапками.  Так
продолжалось минуты три. Затем хозяин надавил на другую блоху,  и
та тоже запела мелодию. Другую, конечно, но в то же время похожую
на предыдущую. Танцевала блоха точно так же.
   - Во дошли до чего, понял? - торжествующе говорил хозяин, -  а
ты говоришь мне. Я,  кстати,  ребятам  их  за  деньги  показываю.
Смешно мне. А что отдают ведь, раз слушают.
   Блоха перестала танцевать и перевернулась на спину.
   - Кончилась,  -  констатировал  хозяин  и  сгреб  "Хит  парад"
обратно в коробочку,  -  вот  что,  ребята.  Денег  я  вам,  дам,
наверное. Раз обещал, наверное,  дам.  Чего  вы  притихли,  я  же
понимаю вас. Сам был когда-то нищим.  Сам  с  пацанами  бегал  по
дворам,  представления  устраивали.  Носы  расшибали  всем.   Эх,
веселое было время. Так мы с  этими  же  пацанами  и  управляемся
теперь. Специалисты по носам, то есть. Вот что только. Уж  больно
мне хочется показать вас Шершавому.
    Артисты  заметно  насторожились  от  такого  имени,   а   Боб
продолжал.
   - Вот человек. Он в искусстве как конь в этом... Ну, в этом...
А не важно, в общем, в чем. Он не то, что  я.  Не  только  песни.
Представляешь, я так удивился когда узнал, что он с Феклой  своей
в театр собрался. Убедил, да? Все как один куда надо,  а  этот  в
театр, да еще не раз. Так  что  пусть  он  вас  двигает.  А  меня
Шершавый попросит, да что меня - всех на круг попросит. Так я дам
и все мы дадим, а что. То есть, ты понял, он хоть и  убедил  меня
давно уже со своим искусством, хоть и раздражает он меня, а  друг
он мне и дураком я его не считаю и верю ему. Так что дуйте сейчас
к Шершавому.
   - Конвой! - крикнул Боб чуть погромче и хохотнул.
   Немедленно вошли двое плечистых мужчин в полувоенной одежде  и
по указанию  хозяина  препроводили  наших  посланников  в  другой
кабинет, этажом выше, обставленный  с  относительным  вкусом.  На
стенах висели внушительные полотна, возможно копии, но уж  больно
хороши они были для копий. И стол был небольшой с завитушками.  И
человек, сидящий за столом производил не  такое  впечатление  как
первый. Одет  с  иголочки  в  дорогой  серый  костюм,  на  глазах
маленькие  кругленькие   очки,   напоминающие   пенсне.   Человек
увлеченно исписывал что-то в ворохе бумаг на столе, а под  столом
валялись смятые, испорченные, то  есть,  листки.  Человек  поднял
взгляд на вошедших и расплылся в улыбке.
   - О, Егор Петрович, какая честь для меня. Безумно  рад  видеть
вас, - человек проворно вышел из-за стола и пошел  к  вошедшим  с
протянутой рукой, - Рад, ужасно рад. Ваш брат редкая птица в этом
обезьяннике. Вы как глоток свежего воздуха. Вот, не поверите, как
вы вошли, так подумалось мне - само  искусство  пришло  навестить
меня. Вы же есть искусство. Осознаете вы хоть это? Я думаю да,  -
на протяжении всей тирады, человек тряс руку Егора  Петровича,  -
считайте меня своим поклонником, я  ведь  видел  почти  все  ваши
спектакли, да что поклонником,  я  теперь  воспарял  духом  можно
сказать. Да напомнить не забудьте мне автограф оставить,  только,
к сожалению, портретом вашим я не запасся, ну да ничего, на  моем
распишитесь. Каково вам а? Ничего ведь вам  не  стоит,  а  мне  -
память, прикосновение. На моем портрете  -  я  и  искусство,  или
искусство и я, не правда ли? Виноват, забыл  представиться,  меня
зовут Сергей Сидорович Гладких, очень рад.
   Еще  не  окончив  трясти  руку  Егорушки,   господин   Гладких
прищурился на Василия. А потом протянул и ему руку.
   - О, а вы, погодите-ка, - он еще больше  прищурился  и  поднял
указательный палец, - а  вы...  Возможно...  о  -  нет,  конечно,
Василий..., - и хозяин кабинета  назвал  и  правильно  назвал,  к
полной неожиданности, фамилию Василия, да еще,  подлец,  добавил,
погрозя пальцем, - слежу за вами. Подниматься пора уж чувствуется
в вас, эдакое, беспутное, что-то.
   Это  был  почти  смертельный  удар.  Василий  резко  взмок   и
побледнел. Он мог предположить все, но не это.  Сама  мысль,  что
кто-то, то есть не из ближнего круга, а кто-то со стороны  следит
за ним, да еще интересуется и оценивает его, была пугающей.  Была
неожиданной и неприемлемой своей новизной.
   -  Да  я,  собственно,  -  пожал  плечами  Василий,  он  хотел
продолжить вроде "я и пытаюсь", но ничего у него не получилось.
   Хозяин   кабинета   дружескими   жестами   пригласил    гостей
располагаться вокруг стола, сам же он устроился на рабочем месте,
достал из ящика белую новую папку с надписью "Дело", нацарапал на
ней что-то, а затем достал  листок  и  приготовился  писать.  Тон
Шершавого стал более деловитым и сухим.
   - Так, друзья мои, у вас, я полагаю, проект?
   - Да, знаете ли, - уверенно подтвердил Егор  Петрович,  метнув
орлиный взгляд на Василия, мол, скажи хоть чтонибудь тоже.
   - Да вот мысль у нас такая, - подтвердил Василий.
   - И материал есть уже? - осведомился Гладких.
   Егор Петрович, понимая, что перед ним не дилетант,  а  человек
вполне образованный, решился на невозможное, он решил  сыграть  в
открытую.
   - Нет, материала, нет пока. Материал еще подбирается.
   Мгновение было решающим. Фактически это означало,  что  пришли
гости ни с чем. Да еще  признаются  в  этом.  Непростительно.  Но
вопреки худшим ожиданиям, хозяин вдруг восторженно встрепенулся.
   - Так ведь это прекрасно, дорогие мои! Просто великолепно!
   - То есть, вы хотите сказать... - не договорил Василий.
   - Я хочу сказать, что мне еще  в  жизни  не  приносили  такого
великолепного проекта как у вас! - продолжал Шершавый, - все  уже
приходят со стопками бумаг. С женщинами  даже.  Показывают  собою
надежность и ум свой. Производят всяческие  впечатления.  А  кто?
Кто, скажите мне, будет слушать чужое? Кому это интересно? Я  вам
больше скажу,  может  быть  кому-то  и  интересно  разбираться  в
готовом, но не  мне.  Я  всегда  мечтал  создать.  Понимаете?  Не
готовый рисунок, но чистый лист?  Понимаете?  В  чем  неоспоримое
преимущество чистого листа?  А  в  том,  что  на  нем  все  можно
изобразить, нарисовать, написать. А изрисованного? Нет, может сам
по себе изрисованный и ценен, а вот не написать и  не  нарисовать
на нем уже. Я давно мечтал,  кстати,  устроить  выставку  картин,
эдакую с карандашами.  Чтобы  посетители  могли  нарисовать,  что
хотят или пририсовать. Впрочем, я отвлекся.
   Гладких написал в листке строчку  и  подчеркнул  ее.  А  потом
поднял почти заискивающий взгляд на гостей.
   - Возьмите меня, а? Возьмите в соавторы.  Прошу  вас!  Вам  же
ничего не стоит, а? Или стоит?
   - Да мы что, - Егору Петровичу стало даже неудобно, - да мы  с
радостью. Вы как соавтор, конечно, почему бы и нет.
   - Именно соавтор! - подтвердил Шершавый, - Так?
   - Да-да, конечно, а вот Василий наш... - Егорушка замялся.
   Но образованный человек, еще и тем образованный, что  способен
понимать с полуслова.
   - Как автор! Не скромничайте! - сказал Шершавый он же Гладких,
- Пора, пора подниматься, друг мой.
   Василию ударило в голову счастье. От этого все поплыло у  него
перед глазами, и все оказались вокруг такие милые. И вообще  день
оказался счастливым.
   - Мы им покажем! - сказал хозяин с азартом и снова  подчеркнул
в листке, - так давайте набросаем  наш  материал.  Итак,  господа
мои, о чем он будет?
   Господа молчали и Шершавый, задал другой вопрос.
   - Чем будем брэндить?
   - Что, простите? - не понял Егор Петрович.
   - Я спрашиваю, чем брэндить будем, чем зрителя цеплять. Брэнд,
я надеюсь, слышали слово? Вот вы, дорогой,  Егор  Петрович,  тоже
брэнд. Спектакль с вашим участием,  значит,  уже  кого-нибудь  да
привлечет. А вот вы, уважаемый, автор, не очень бренд. Знают  вас
мало. Разве  что  фамилия  ваша.  Так  немножко.  Так  чуть-чуть,
ветерок такой, знаете ли, неуверенный. Понятно теперь?
   - А вы что предлагаете? - спросил Василий оживившись.
   Хозяин достал из стола другую папку. Она была уже  не  чистой,
изрядно  засаленной  и  содержала  целую  пачку  листов.  Гладких
углубился в чтение первого листа.
   - Вообще, господа,  брэнды  бывают  разные.  Долгоживущие  или
вечные - основанные на инстинктах, среднеживущие - на личностях и
короткоживущие - на событиях. Причем последние самые эффективные,
с точки зрения отдачи, а первые самые надежные.
   - А вы можете назвать наиболее, лучшие что ли?
   - Извольте, - ответил Гладких тоном человека, у которого все и
давно уже заранее заготовлено.  Он  начал  перебирать  листки  из
папки, - ну вот  секс,  например,  чем  ни  бренд.  А  еще  хлеще
порнография, причем заметьте не нужно порнографии, достаточно  ее
в названии.
   - Не годится, - сурово отрезал Егорушка.
   - Не скажи, - это же интересно, - парировал Василий.
   -  Ага,  дуростью  своей  интересно,  или  ум  для  тебя  тоже
инстинкт? - проворчал Егор Петрович
   - Неоднозначный вопрос, между прочим, - продолжил  Гладких,  -
впрочем, есть еще много на свете. Вот,  положим,  -  национальный
вопрос. Национальность, то  бишь  порода,  чувствуете?  А  там  и
притеснения, помеси, религия,  наконец,  войны,  от  домашних  до
мировых. И все, заметьте интересно, зрителю нашему. Правда,  это,
смотря какой он... породы.
   - Нет, нет, - боже упаси! - снова воскликнул Егор Петрович,  -
начнутся выяснения, а пуще скандалы.
   - Вот, вот - это нам, братья мои и надо - скандалы это  вечно,
это, если  хотите,  инстинкт  номер  два!  Только  скандалы  ведь
привлекательны не сами по себе - скандалы - это внешняя  сторона.
Скандалы основаны на парадоксе. Когда кто-нибудь поступает не так
как от него ждут - вот скандал тогда  и  возникает!  Надо  искать
парадоксальное, прежде всего. Вот  тогда  и  получится  чтонибудь
скандальное, но обязательно без рамок, поняли? Сейчас... где  они
у меня родимые. Сканадлы, парадоксы, - Шершавый увлеченно  листал
свой архив, - здесь они у  меня  голубчики,  истории.  Ага,  вот.
"Красная шапочка", скажем -  почти  стопроцентный  парадоксальный
сюжет и скандальный тоже.
   - Сказочка для  детишек?  Чего  же  здесь  парадоксального,  -
произнес Егорушка, - что вы в ней нашли. Сотый раз...
   - Очень точно подмечено. Только не в сотый, а  в  тысячный!  А
ведь действительно, -  сказал  Шершавый  подняв  палец,  -  самый
цитируемый сюжет. Вот на спор - снимите по нему любой фильм -  от
боевика до жесткого этого. Все пройдет на ура. А почему спросите?
Да потому что там парадокс на парадоксе. Почему  это  мать  дочку
одну в лес отпустила - избавиться хотела что ли. Почему  волк  ее
не съел тут же - пошутить решил он эдак с постелью -  извращенец.
А  финал  каков  -  а?  Идиотизм  чистый,  да  еще  натурализм  с
поторошениями.  Вообще  сюжет  чем  более  идиотский,  рваный   и
запутанный - тем он запоминается  более,  след  оставляет,  рубец
даже, поняли? А  вы  возьмите  в  любом  стандартном  сюжете  или
фильме,  скажем,  переставьте  части  местами  -  сразу  получите
оригинальность,   а   то   и   культовость.    Разорванность    и
парадоксальность если хотите - вообще есть иммитация  ума  и  чем
сильнее эта разорванность тем и иммитация лучше. Непонятность уже
есть  признак  ума,  а  чем  же,  собственно  ум  этот  еще  себя
проявляет?
   Шершавый взял другой листок  и  принялся  его  читать.  Прошло
некоторое  время.  Он  склонил   голову   набок,   улыбка   Будды
обозначилась на его лице. По всему было видно, что он углубился в
чтение серьезно и для гостей наступил тайм аут.
   Василий достал сигарету, не забыв предварительно  осведомиться
- можно ли закурить. На что хозяин показал неопределенным  жестом
за спину, где на стене в золоченой рамке золотыми же  готическими
буквами  красовалась  надпись.  "Денег  нет.   Закурить   можно".
Очевидно, два  самых  распространенных  ответа.  Егорушка,  поняв
смысл надписи,  внутренне  напрягся,  Василий,  в  свою  очередь,
напрягая интеллект, так и не уловив связи двух выражений,  просто
закурил. Хозяин же, дочитав листок до конца, вернулся из транса и
потряс листком в воздухе.
   - Мое первое эссе - как попало сюда - не знаю - как  написано,
боже мой - чистота. Сама правда в каждом слове. С  горькой  болью
об окружающей среде. "Кнопки для государства" -  милая,  наивная,
социалистическая чушь - это я в стенгазете писал. Ладно.  Поросло
это все, - Шершавый заботливо убрал  листочек  в  стол,  а  потом
вернулся к  своим  баранам,  -  А  вы-то,  уважаемый  автор,  что
молчите? - напрямую спросил  Шершавий  прямо  же  глядя  в  глаза
Василию.
   - Я... я согласен, в общем, - протянул тот.
   - С чем?
   - С этим, ну как его с сюжетом.
   На следующий молчаливый вопрос Василий продолжил.
   - Известный должен быть  сюжет,  известный  и  хороший,  -  он
сделал паузу и глубокомысленно добавил,  -  я  так  понимаю.  Или
как?
   Наступило не совсем ловкое  молчание.  Надо  было  вытаскивать
сцену. Это Егор Петрович чувствовал профессионально остро.  И  он
начал.
   - Нет. Не годится, - сказал он очень уверенно.
   - Что, же любезный мой, не годится? - осведомился Шершавый.
   - Ничего не годится, братья мои, по перу. Ничего. В этом  деле
ничего нельзя придумывать. Если например Шекспир, то  ни  запятой
своей ставить нельзя  ни  персонажа  нового,  боже  упаси.  А  то
получится парафраз на тему "мы с Шекспиром  тут  посоветовались".
Не то это все - не то. Ежели  хотите  в  точности  успеха,  ищите
живое. Не по возрасту, а по  факту.  Ставьте  и  горя  не  будете
знать.
   - Да, - сказал Шершавый, кивая в сторону Егорушки и глядя  при
этом на кусающего губы Василия, - а ведь он прав. Живое искать. А
что может  быть  живее  инстинктов  человеческих  -  правильно  я
говорю?
   - Пожалуй,  правильно,  -  прогудел  Василий,  -  надо  только
подумать.
   - Пожалуй, я пойду, - сказал Егор Петрович, -  а  вы  уж  тут,
господа соавторы, занимайтесь инстинктами.
   - О, милейший Егор Петрович - не обидели ли мы вас? -  спросил
Гладких.
   - Что вы, что вы, - ответил тот, - авторы творят на небесах, а
ваш покорный слуга более свободен - он творит на земле.  Надеюсь,
никого не обидел. Всего хорошего, маэстры, смотрю на вас  и  душа
радуется. Вы уж, милейший, не обижайте пасынка  моего  и  так  уж
он...
   Мэтр встал и, пожав молча руки господам соавторам,  направился
к двери. Наверное посчитал долг исполненным, наверное не хотелось
оступаться и ввязываться во все что  так  или  иначе  связанно  с
инстинктами.
   Его проводили с почтением, а приданный  шофер  доставил  Егора
Петровича восвояси с ветерком, синей мигалкой и воем.
   Наш мэтр  вернулся  к  привычному  миру  круговорота  событий.
Впереди  маячило  межсезонье,   а   значит   такое   относительно
беззаботное и незанятое время с редкими публичными телевизионными
или юбилейными анекдотами. Так для разнообразия.
   Прошло  некоторое  время.  Василий  не  проявлял  себя  больше
никаким образом, а значит, был пристроен. Так или  иначе,  миссию
можно считать исполненной. И все потекло, было чередом своим.
   Однако пастораль эта длилась недолго  и  прервана  была  самым
кощунственным образом. Однажды  ночью,  когда  дружное  семейство
видело  десятый  сон,  в  квартире  Егора  Петровича  задребезжал
телефон.
   Как есть, завернутый в одеяло, настраивая на  ходу  севший  со
сна голос, Егорушка прошаркал к телефону.
   - Егорушка, - простонал голос в трубке, - дорогой мой  человек
это ты?
   Голос был странный и совершенно не узнаваемый. Нет - сон здесь
был не причем. Такой голос наш мэтр не узнал даже среди бела дня.
Такой голос бывает у людей страдающих или пьющих или занимающихся
тем и другим одновременно. Таким  голосом  мог  обладать  человек
действительно страдающий и, более того, рыдавший добрую  половину
ночи. На высоких тонах, сдавленный и, по причине  той,  абсолютно
не узнаваемый.
   - Кто это? - естественно спросил Егор Петрович.
   -  Не  узнаешь?  -  воскликнул  голос  с  отчаянием,   -   ах,
(характерное ругательство) никто меня не узнает. Никто!
   По характерному ругательству Егорушка сразу узнал говорящего.
   - Лаврович? Ты что ли?
   - Я, - милый,  я,  -  знаешь,  -  голос  запинался,  -  как  я
волновался. Волновался не застать тебя.  Волновался,  что  ты  не
захочешь узнать меня. Что творится. Никто не понимает и не узнает
- боже.
   - Да толком объясни - плохо тебе что ли?
   - Плохо? - голос Лавровича задумался, - Плохо!  Ой,  Егор  как
мне пло-охо!! - голос ныл.
   "Горячка у парня что ли" - пронеслась мысль у Егора Петровича.
Он быстро соображал - где Лаврович живет - как туда попасть в это
время, да еще без метро.
   - А ты доктора пробовал? - спросил Егор.
   - Да какой (характерное ругательство) доктор! Ты  мой  доктор,
золотой мой! Ты и доктор, и судья, и палач мой! Ты  решаешь  жить
или умереть мне. А впрочем, знаешь, мне пришла идея! Приглашаю я,
друг  мой,  тебя   на   похороны.   Послезавтра.   Да,   пожалуй,
послезавтра.
   - Погоди-ка, погоди. Какие похороны. Чьи похороны?
   -  А  что!  Разве  не  сказал?   Мои-и-а-а!   -   (характерное
ругательство).
   - Вот что! - сказал Егорушка, несколько собравшись, -  никаких
похорон. Понял меня? Понял?
   - Н-ну...
   - Сидеть и ждать. Я приеду сейчас.
   Егор Петрович принялся в скором порядке одеваться, а на  немой
вопрос Марии Ивановны только буркнул.
   - У Лавровича белая горячка. Приготовь-ка мать спирту.
   Вот так, около трех часов ночи. Когда все добрые люди спали, а
остальные, соответственно, нет. Когда, несмотря на позднее время,
город кишел рекламами, бешенными авто и уставшим от ночных бдений
контингентом.  Наш  господин,  отнюдь  не  рядовой  и   даже   не
заслуженный артист, вынужден был мчаться на такси на другой конец
города в глухие стены спальных кварталов, охваченных беспробудной
и плохо освещенной темнотой,  сохраняющие  мрачность  и  сонность
свою даже днем.
   Еще подъезжая, Егорушка увидел на  третьем  этаже  неверный  и
даже  подрагивающий  свет  в  одиноком  окне.  Очень  блеклый  и,
определенно, не электрический. "Еще не хватало" - успел  подумать
об открытом огне мэтр.
   Он долго звонил в дверь и, услышав ползающие шаги,  облегченно
вздохнул.
   Дверь открылась. На пороге со свечей в руке стоял не Лаврович,
а  заросший  недельной  щетиной  старик.  Глаза   у   него   были
заплывшими, и смотрел он куда-то себе под ноги.
   - Чего это ты со свечей? - спросил Егор Петрович.
   - Да ничего, - ответил очень спокойно тот, - хорошо со свечей.
Пушкин там и другие вон - жили при свечах и создали что, а?  А  я
что создал? При лампочках,  а?  Огонь  освещает,  а  свет  только
светит. Вот и разница.
   - Да ладно тебе, - сказал  Егорушка  и,  нашарив  выключатель,
включил в прихожей свет.
   Лаврович зажмурился и воскликнул.
   - Нет только не это! Меньше света, меньше!
   Но мэтр его не слушал а, схватив за шиворот, потащил в ванную,
и принялся  умывать  невнятно  повизгивающего  хозяина  квартиры.
Затем он утащил тем же манером Лваровича в  комнату  и  бухнул  в
кресло.
   - Рассказывай! - скомандовал гость.
   Рассказ у Лавровича не получился. Вообще рассказывать о чем бы
то ни было являлось для него трудом  непосильным.  Куда  легче  и
естественней для него было шпарить  по  писанному,  ну  на  худой
конец  по  надерганному.  И  в  хорошем-то   настроении   рассказ
получался лаконичный до идиотизма, а тут уж и  подавно.  Так  что
только благодаря огромному опыту  общения  с  ним  Егорушка  смог
уловить суть произошедшего.
   Так или иначе, но что-то около двух  недель  назад  в  кабинет
самого,  то  бишь  Лавровича,  пришел  хорошо  одетый  и  манерно
разговаривающий господин с очень выгодным предложением. Мол этому
господину очень надо реализовать  было  свои  замыслы.  "Шоу  там
каких-то там этих самых" - по  словам  Лавровича.  Более  четкого
названия от него не удалось добиться. Да и не важно это, в  конце
концов. На вопрос, какое  этот  господин  имеет  представление  о
репертуаре и вообще о том чем занят был театр, господин  ответил,
что вполне имеет и вытащил перед Лавровичем готовый договор, что,
мол, театр арендуется на энное время в пользу этого господина. На
вопрос о том, что знает ли он что  такое  невозможно,  и  требует
даже трудно представить каких согласований, господин ткнул  снова
в бумагу, в которой к ужасу своему Лаврович увидел,  что  это  не
просто бумага, а Подписанная бумага и даже согласованная с такими
инстанциями,  о  наличие  которых  и  шептаться  было  раньше  не
принято, а сейчас, они оказывается тоже никуда не делись и  имеют
ту же силу. Подписей на бумаге было  предостаточно,  включая  (на
все воля  твоя!),  подпись  самого  Лавровича.  "И  когда  успели
подсунуть. Наподмахиваешся за день. Так и смертный приговор  себе
недолго..." стонал Лаврович. Выхода не было. Не подействовало  на
странного гостя и последнее  Лавровичево  средство,  излюбленное.
Огонь из всех орудий, называется. Мол "пойдите-ка вы,  уважаемый,
со всеми вашими бумажками  отсюда  вон"  (с  обоймой  характерных
ругательств). Однако средство,  безотказно  действующее  на  всех
посетителей без исключения, даже на пожарную инспекцию, здесь  не
сработало. А вовсе наоборот. В кабинете появились вполне законные
представители  исполнительной  власти,   которые,   в   принципе,
объяснили Лавровичу то же самое.
   Более того, на  время  так  сказать  аренды,  управление  его,
Лавровича, делами, передается доверенному лицу. Но когда ввели  в
кабинет лицо, с хозяином кабинета  случился  настоящий  припадок,
который сопровождался действиями трудно описуемыми,  естественно,
самим хозяином. Егор  Петрович  только  уловил,  что  в  процессе
припадка не последнюю роль играли скульптуры  обнаженных  богинь,
стоящие в мирное время на столе. Сам же припадок завершился ближе
к вечеру скорой помощью, медбратьями, а затем домашним покоем.
   Не в пример Егор Петровичу, Лаврович жил один с некоторых пор,
но женский присмотр, тем не менее, ощущался. По крайней  мере,  в
тот роковой день из заботливых объятий медбратьев он попал  в  не
менее заботливые объятия приходящей  домработницы  Фани,  которая
приходила по графику вторник, четверг и воскресенье, для  занятий
хозяйственными делами. А тогда как раз  и  случился  четверг,  то
есть Лавровичу, с его припадком, можно сказать, повезло.
   Госпожа  Фаня,   потчевала   его   в   тот   вечер   раствором
прошлогоднего, малинового варенья, приговаривая басом,  мол  "все
будет только лучше теперь" - с чем трудно было спорить.  А  через
два дня в  ящик  для  почты,  Лавровичу  пришло  уведомление,  от
известного, того же самого лица, о  том,  что  он,  распоряжением
номер один - то есть самым первым распоряжением,  направляется  в
отпуск. Все бы ничего, да сроки этого отпуска указаны небыли. Вот
и все.
   - Г-говорю тебе. Надо было убить. Надо  было,  -  итожил  свой
невнятный рассказ Лаврович, - а ты развел здесь утопию,  а  какая
это утопия - форменное болото с  тварями  болотными.  Особенно  с
одной тварью...
   - Ну уж ты хватил, - промычал Егор Петрович, - так ли  уж  все
серьезно? (Тут мэтра нашего охватило мимолетное ощущение дежавю).
"Вот анекдот" подумалось ему.
   Лаврович слезливо уставился  на  гостя.  Он  будто  подыскивал
слова для очередной тирады, а подыскав произнес:
   - Водка есть?
   - Нет. А тебе не хватит?
   - Да я еще позавчера. Больше и нету.
   Егорушка достал плоскую бутылочку столового спирта и осторожно
с наперсток нацедил в пробку. Лаврович и не поморщился.
   - Ничего не действует,  -  произнес  обреченно  он,  -  совсем
ничего. К чему бы это, а? Может, я уже с ума схожу?
   - Подожди, - ответил Егор Петрович, - дай подумать.
   Он встал и, сложив руки за спиной, пошел на кухню.  Там  царил
беспорядок. Шторы окна были раздернуты, а за окном в мутном дворе
покоились автомобили, остатки детской  площадки  и  развороченная
одинокая изба позапрошлого века. Все  это  было  освещено  луной,
которая смогла пробраться сквозь ущелья стен, и висела в точности
над двором как на картинке душевнобольного художника.
   "Полнолуние скоро" - пришла совершенно не к месту мысль  Егору
Петровичу, которую заменила другая, еще более не  к  месту,  "Как
хорошо". Что  же  происходит  обычно  в  полнолуние  он  не  стал
домысливать, однако его полусонный мозг произвел длинную  цепочку
ассоциаций, в результате которой родился некий план.
    Вернувшись в комнату, где монотонно в такт маятнику настенных
часов, раскачивался Лаврович, Егорушка заговорил.
   - Как ты думаешь действовать дальше.
   - Не как, а куда, - поправил  хозяин  квартиры,  -  пойду  вот
завтра к бывшему тестю. Тоже сволочь...
   Такого предложения мэтр не ожидал, он даже слегка подумал, что
у пациента опять начинается.
   - Пойдешь и что?
   - У него есть отличная штука!
   - Связи что ли?
   - Да какие (характерное ругательство) связи! Не  это  главное.
Хотя связи у него тоже есть, но они в основном дурацкие.  А  были
бы и не дурацкие - какой прок. Говорю же тебе - сволочь он.
   Егор Петрович, предчувствуя недоброе, более не стал гадать.
   - Так какая штука у него есть?
   - Гладкоствольный карабин "Сайгак" у него есть...
   Так и есть - недоброе.  Егор  Петрович  тягостно  замолчал,  а
Лаврович продолжил свое фэнтэзи.
   - Так вот возьму я его, родимого, и сначала  тестя!  Тестя!  А
потом этого! И того!  И  этих!  -  каждое  перечисление  Лаврович
сопровождал взмахом кулака.
   - А потом?
   Лаврович первый раз кисло улыбнулся, что должно было  означать
полную радость.
   - О! Дорогой мой! По твоему я не найду куда патроны истратить?
Здесь у нас и не найду? Уж поверь...
   Лаврович замолчал, видимо прилив радости кончился  и  наступил
отлив.
   "Оставлять его здесь нельзя. Определенно. Брать  его  с  собой
тем более. Так что же будем делать?" - советовался  сам  с  собою
Егор Петрович. И тут все детали плана,  обрели,  наконец,  четкие
очертания.
   - Все это очень интересно, но тебе мой дорогой  охотник,  надо
сначала поспать, так что поехали ко мне!
   - Нет - нет! - запротестовал Лаврович,  -  Сначала  дело  надо
сделать. Это мое правило.
   - Без возражений! - повысил голос Егорушка.
   Лаврович  так  ослаб  за  последние  дни,  что   не   мог   уж
противостоять. Он принялся  собираться  и  прибираться.  Все  эти
действия свелись к тому, что  он  брал  со  столика  тарелочку  с
окурками и ставил ее назад, затем снова брал и  снова  ставил.  А
потом произнес.
   - Да куда я, Егор, пойду. Никуда. И сделать  не  могу  ничего.
Раз раньше не сделал, то и теперь  не  могу,  -  Лаврович  вместо
того, чтобы поставить в очередной раз  тарелочку  хлопнул  ее  об
пол. Она не разбилась, а  только  подпрыгнула  на  мягком  ковре,
безобразно разбросав окурки веером, -  вот!  Ничего  не  могу!  -
заключил Лаврович и закрыл ладонью глаза.
   Егор Петрович, ничуть не смущаясь, поднял тарелочку  и  собрал
разбросанные окурки. Он понимал, что радикальные действия, а  тем
более требования, могут привести только еще к  попыткам  проявить
себя, оставив след - еще разбить что-нибудь. Поэтому уместна  тут
была маленькая святая ложь.
   - Все правильно, - подтвердил Егорушка, - только,  видишь  ли,
ночь на дворе, пойдем. А завтра, не то что дело делай свое,  а  я
вместе с тобой пойду.
   -  Серьезно?  -  тоном  активиста  подпольной  ячейки  спросил
Лаврович.
   - А как же может быть  иначе,  -  приговаривал  мэтр,  помогая
Лавровичу застегивать пуговицы, -  мы  же  с  тобою  сколько  лет
вместе. Считай мы семья одна с тобой. Правда?
   Лаврович  кивал на каждое слово. Он был и так  беспомощный,  а
последняя фраза окончательно его растрогала. Он приобнял Егорушку
и сделал попытку уткнуться ему в плечо.
   - Егор. Дорогой мой Егор, - мычал Лаврович.
   - Ну-ну, -  похлопывал  мэтр  отечески  по  сгорбленной  спине
Лавровича, - После победы, после.
   Тем же, в общем-то, манером. То есть на такси по уже  утренним
улицам, друзья, как были, бок обок мчались  обратно  на  квартиру
Егор Петровича. Всю дорогу, нашедший  духовную  опору,  Лаврович,
нашептывал другу череду  способов  казни  главного  недруга,  без
особой, однако  фантазии,  поэтому  Егор  Петрович  сильно  и  не
вникал, а только поддакивал.
   А дома к заботам подключился "верный оруженосец".  Егорушка  с
супругой своей уложили Лавровича в  комнате  для  гостей,  причем
предварительно хозяин намешал в коньяк изрядную дозу  порошка  от
нервов,  так  что  после  "подкрепления  для  бодрости",   гостя,
наконец, свалило.
   - Проснется - еще дай, - поручил хозяин жене, а сам отправился
в кабинет. Надо было передохнуть. До  рассвета  оставалось  менее
полутора часов.
   В этот остаток ночи Егор Петровичу в неглубокой дреме  снились
собаки. Они все время вылезали  с  разных  сторон  и  норовили  с
мэтром вступить почему-то в дискуссию. Не покусать или залаять, а
именно подискутировать. На сколько позволял сон усилием воли Егор
Петрович таки их переубеждал. Но остаток ночи пролетел  полностью
и очень быстро, так что многое осталось  недосказанным.  Зазвонил
будильник, безобразно заглушая аргументы, адресованные  очередной
собаке.
   - Опять куда-то идти, - сказал Егорушка себе под нос, открывши
глаза. Он сел, мучительно вспоминая, последние доводы из сна. Все
они уже потонули  в  сознании,  осталась  только  странная  фраза
"Сейчас  будем  учинять  контроль".  Егор  Петрович  аккуратно  и
суеверно поставил правую ногу на  пол  первой,  а  затем  нашарил
тапочки. Он прокашлялся и произнес более внятно, -  кто  не  пьет
шампанского, тот не рискует!
   Он рывком встал и, подошедши к шифоньеру, вытащил изза  второй
редкооткрываемой   дверцы   костюм   для   высших    мероприятий.
Оказывается, был у него и такой.

   У  того  же  служебного,  входа,  отличающегося  от  прежнего,
пожалуй,   новыми   дверями   и   наличием    охранника,    начал
останавливаться лимузин.  Он  останавливался  долго  и  сообразно
своей  длины.  "Не  к  добру"  промелькнуло  в  выбритой   голове
охранника - Мишутки. А  лимузин  все  останавливался,  будто  его
покупали на метры специально, чтоб помучить подольше всякого рода
охрану.
   - Э-э-эта, стой!  -  наконец  выдавил  Мишутка,  -  но  машина
остановилась не сразу и явно не по его команде.
   Из машины вылезла  и  довольно  резво,  далеко  не  молодая  и
грузная дама. На даме хорошо сидел тщательно расшитый  и  местами
кожаный костюм, были при ней также тонированные, блещущие золотой
оправой,  очки,  прикрывающий  подбородок   шарф   из   какого-то
несчастного мохнатого  животного  и  убогая  европейская  ушанка.
Сразу было видно, что дама принадлежит кругу избранных, а  точнее
сказать,  исключительных  по  своему   положению.   При   близком
рассмотрении на лице ее без труда  можно  было  увидеть  гримовую
штукатурку слоя в  три,  а  черты  лица  ее  были  совершенно  не
узнаваемые не только для близких, но и для  нас  с  вами.  Это  в
общем-то и требовалось. Однако  при  достаточном  напряжении  ума
знакомых могло посетить  некоторое  сомнение  -  а  дама  ли  это
вообще.  Окончательно  сбивало  с  толку  дрожащее   всем   телом
маленькое  существо  собачьей  породы,  которое  хозяйка  держала
цепкими пальцами словно коршун жертву.
   Дама сделала пару шагов в сторону вожделенного входа в здание,
а значит и в сторону охранника, который подготовил уже  очередную
рубленную фразу.
   - К кому, - промычал Мишутка.
   Дама  на  вопрос  отреагировала  странно.  Она  его  полностью
проигнорировала, будто ее спрашивает вовсе не охранник, а то, что
не должно спрашивать. Так она проследовала по крыльцу  и  сделала
попытку  войти.  Мишутка  перегородил  корпусом  проход  и  снова
спросил.
   - Вам назначено?
   Только тогда, дама остановилась и, смерив взглядом  Мишутку  с
головы до ног, ответствовала низким грудным голосом.
   - Юноша! Посмотрите на  меня,  -  дама  сделала  паузу,  чтобы
Мишутка посмотрел на нее,  а  затем  мотнув  головой  на  лимузин
продолжила, - как вы думаете - мне может кто-то не назначить? - в
произношении  дамы  угадывалась  правильная   утраченная   школа,
возможно эмигрантская, или просто иностранная.
   - Чего? - не дошел Мишутка.
   - Назначено, любезный, назначено.
   - Вы это - кто?
   Гостья в упор взглянула на Мишутку, подняв  дрожащее  существо
почти к самому его носу.
   -  Пожарная инспекция - разве не видно? -  слегка  повысила  и
без того скрипучий голос старуха, - пожарить буду сейчас -  понял
- нет? Или Шершавого спросим?
   Мишутку  после  этого  как   сдуло   с   крыльца,   а   гостья
беспрепятственно прошла в помещение.
   А   там   кипела   работа.В   срочном   порядке   переделывали
внутренность в европейский офисный стиль. Старушенция, ничуть  не
смущаясь, прошла мимо этого всего недоразумения и  поднявшись  на
второй  этаж   распахнула   дверь   со   стилизованной   надписью
"продюсер".
   Здесь  евроремонт  уже  прошел  и  местами  уже  снова   начал
портиться. За столом в белой  рубахе  и  по-деловому  закатанными
рукавами сидел Господин Продюсер. Стол  был  тот  же,  что  и  во
времена доисторические, только на столе вместо  фигур  обнаженных
богинь сидела  спиной  к  вошедшим  девица  в  элегантном  черном
костюме, которую, если напрячь память, мы мельком  уже  встречали
на лестнице, но тогда она  была  с  крыльями.  Девица,  изображая
секретаря, усердно записывала в амбарной книге на коленях.
   - Вот, - закончил говорить продюсер,  -  так  вот.  Издай  это
согласно приказа, приказу, приказом. Тьфу, черт - как  приказ.  Я
хочу, чтобы в первую очередь вот этих.  Господин  продюсер  подал
список девице и та,  вспрыгнув  со  стола  и  метнув  оценивающий
взгляд на вошедшую особу, удалилась.
   Продюсер еще что-то писал, и только по прошествии положенной в
таких  случаях  паузы  поднял   взгляд   на   вошедшую.   А   та,
встрепенувшись с легкостью не свойственной возрасту  пролетела  к
столику продюсера и уселась на жесткий стул прямо пред  ясны  очи
господина.
   - Вы договаривались? - задал свой первый вопрос хозяин.
   - Нет, - опустила глаза дама, - но могу  договориться,  -  она
бесцеремонно протянула руку к телефону на столе.
   - Не стоит, - остановил ее  хозяин,  тем  более,  что  вы  уже
здесь.
   - Да здесь, - дама обвела комнату взглядом, - я здесь  -  даже
не верится.
   - У вас какое-то дело ко мне?
   - К вам? - искренне удивилась дама, - К вам  никакого  дела  у
меня нет.
   - Так чего же вы тогда пришли?
   - Молодой человек, - сказала дама, - вот  вы  возвращаетесь  к
себе   домой.   Представляете   такую   картину?   Отлично!   Вот
возвращаетесь и никому не объясняете, даже  себе,  "зачем  это  я
пришел". Правда ведь?
   - Возможно и правда, но мой кабинет здесь причем?
   - "Кабинет", - покачала дама  головой,  -  какое  простовство!
Боже мой! Возвращаешься вот так, - она мечтательно подняла  глаза
на переплетенные ветки за  окном,  -  возвращаешься  домой  после
долгой жизни там. Пусть лучшей жизни  для  тебя,  но  все  же  не
твоей. Ах, не твоей! Это словно попасть в прошлое - ощущаешь себя
вдруг  безобразно,  несправедливо,  старым.  Да-да,  старым  себя
ощущаешь попадая в обстановку  прошлого  или  даже  проходя  мимо
прошлого...
   Дама замолчала мурлыкая про себя какую-то забытую и  в  то  же
время знакомую мелодию.
   - Я не понимаю... - начал, было, господин продюсер.
   - Тиш-ше, - подняла палец дама, -  ветер  по-прежнему  воет  в
каминной трубе. Я этого и не помню теперь, но  родители  говорили
мне, что я всегда спрашивала - кто там воет. А они не хотели меня
пугать и рассказывали мне о добром волшебнике, который, когда ему
становилось скучно, вечерами, забирался на крышу и учился  играть
на флейте.
   - Я извиняюсь... - снова вставил продюсер
   -...а потом ему занятие так понравилось, что он совсем  бросил
заниматься своим волшебством и влюбился в музыку флейты. Он ходит
по крышам и играет  ветренные  мелодии.  Чувствуете  -  ветренные
мелодии?
   - Э-э я не знаю, - начал ответ продюсер, - только если  у  вас
ко мне дела нет, то попрошу...
   - О нет,  -  встрепенулась  дама,  будто  что-то  вспомнив,  -
конечно, конечно у меня есть к вам дело. Во-первых, я  бы  хотела
осмотреть все помещение.
   Продюсер поднял одну бровь.
   - А во-вторых, хотела уточнить сроки, когда  вы,  наконец,  со
всем вашим скарбом отсюда очиститесь?
   У продюсера поднялась вторая бровь
   - Как это? - только выдавил он.
   - О будто вы не узнали меня?  К  сожалению,  представить  меня
было некому. Ну, что же, извольте: баронесса фон Зингельштурм.
   Дама сделала паузу,  ожидая  реакции.  Но  реакции  так  и  не
последовало.
   - Как? Вы хотите сказать, что в первый раз слышите фамилию?
   - А что? - хозяин почувствовал впервые что-то не доброе.
   - А то, милейший мой,  что  вот  это  все  здесь,  даже  пыль,
которую вы стряхиваете принадлежит мне. Теперь вот так.
   - Я не понимаю..., - только сказал продюсер.
   - Не удивительно, - пожала плечами дама, и существо в ее руках
пискнуло, стиснутое в порыве возмущения,  -  куда  вам  понять  с
вашим варварским мышлением. Есть собственность,  друг  мой  и  ее
никто не отменял. Есть законы, милейший, и не ваши идиотские нет,
а международные законы с международным же судом. Более того  -  я
собираюсь привлечь вас, то есть  администрацию,  вместе  с  вами,
конечно, за то, что вы безвозмездно мое имущество используете, да
еще портите всякой дешевой  отделкой.  И  не  вздумаете  юлить  и
бежать, вас, администрацию, я привлеку. Даю вам, срок до  завтра.
И найдите себе адвоката по карману! Оревуар, мон шер!
   Дама резко встала и проследовала из кабинета вон.
   - Что за, - прошептал продюсер, -  он  набрал  дрожащей  рукой
номер.
   - Сергей Сидоровича, - срочно мне, - почти  крикнул  в  трубку
он, - а тебя не спрашивают, коза! Соединяй говорю!
   - Сергей Сидрыч! -  беда  пришла,  -  начал  дрожащим  голосом
продюсер, - как уже знаете? - хозяин замолчал.
   - Вам звонили? - сказал он после паузы, - а кто  звонил? Ох  -
мама! Сам?! - снова молчание.  У  господина  продюсера  отчетливо
затряслись руки, - Что же делать, то... А может ее  эта,  ну,  ее
таво? А? Как это кто говорит по телефону? Я говорю... Куда пойти?
- дальше разговор после минуты молчания окончился.
   Хозяин кабинета запустил руки в шевелюру и только повторял:
   - Все, все, все... Надо что-то придумать, придумать...

   Лаврович сидел на диванчике в комнате  для  гостей  и  не  мог
проморгаться  после  убойной  дозы  порошка  от  нервов,  а  Егор
Петрович стоял перед ним и вертел бумажкой. Даже в упор  Лаврович
не мог разобрать - что написано.
   - Ч-что это? - прочти, - театрально произнес наконец он.
   - Так вот что, дружище, здесь так  и  написано  -  "в  срочном
порядке отзывается ваша светлость из внеочередного отпуска",  так
что дуй на рабочее место пока не поздно.
   - Ч-что это, Егор, сон это?
   - А похоже?
   - Но как же это? Не понимаю.
   - А зачем понимать! Живи да радуйся! Вот как! Искусство, брат,
вещь действительно во всех отношениях сильная.
   Лаврович все еще не верил своему счастью. Даже когда вызванный
и  взлохмаченный   Лубянченко   примчался,   чтобы   препроводить
Лавровича на законный трон. Даже когда Лубянченко вместе с Егором
Петровичем сами отвезли под руки и усадили законного правителя на
вожделенное   место.  Однако  на  сегодня  процедура  реставрации
оказалась исключительно формальной  и  знаковой.  Так  как  после
душевной бури Лаврович лишь блуждал глазами по кабинету,  бредил,
что надо склеить и вернуть обнаженных богинь на место,  что  надо
разжечь  камин,  так  как  много  накопилось,  и  еще  нес  вовсе
околесицу  насчет  реставрации   в   противоположность   ремонту.
Собравши волю в кулак, законный  правитель,  всетаки  издал  одно
распоряжение. Догадайтесь какое.
   Только ближе к вечеру  Егорушка  вернулся  восвояси  и  еще  в
прихожей встречаемый супругой услышал, что  в  его  квартире  еще
кто-то есть. Причем не просто есть, а находится на кухне и,  судя
по звукам, кормится. Пока мэтр  переодевался  в  домашнее,  Мария
Ивановна, проявив странную холодность, вернулась на  кухню.  "Все
возвращается на круги"  подумал  Егорушка,  а,  войдя  на  кухню,
убедился в этом лишний раз, так как с интуицией у него было все в
порядке.
   На кухне прибывала идиллическая картина.  На  лучшем  месте  у
окна ссутулившись, с видом "я здесь вообще ни  при  чем"  и  явно
изображая  мученика,  сидел  и  кормился  Василий.  Он  с   явным
удовольствием доедал вчерашний  борщ  из  глубокой  эмалированной
тарелки-тазика и кивал на каждое слово хозяйки,  а  та,  разложив
перед ним  семейный  альбом  с  фотографиями,  тыкала  в  него  и
рассказывала. Если присмотреться альбом представлял собой  череду
эпизодов  из  биографии  Егора  Петровича,  причем  исключительно
творческой биографии.
   - Вон он здесь совсем молодой, -  говорила  она,  -  здесь  он
играл матроса железняка, а вот здесь белого офицера, а вот  здесь
он играл товарища Сталина, но я выбросила эту фотографию, тогда с
этим сами знаете  как.  А  вот  здесь  он  в  Каннах,  о  нет,  в
турпоездке. А вот здесь кадры из сериала. Не узнаете? Да вот ведь
он лежит слева.
   - Давненько не виделись! - вмешался в разговор Егорушка.
   - Здравствуйте, - покивал и ему Василий.
   - И чем тебя на этот  раз  занесло?  -  спросил  мэтр,  -  или
случилось чего?
   - Да, -  обреченно  махнул  ложкой  Василий,  -  ну  их  всех.
Представляешь, справились они со мной.
   - Выгнали что ли?
   - Если бы  выгнали  -  в  отпуск  отправили!  Ничего,  мы  еще
поглядим как они попляшут в скором времени!
   - Попляшут, говоришь? А ну-ка, ну-ка расскажи!
   - Да чего рассказывать - все уже было на мази.  Пристроился  я
классно.  Главное  этого  старого  пня  даже  сдвинул  с  кресла,
представляешь? А какой у нас проект с Шершавым был!  Любо-дорого.
Приватное шоу  инстинктов!  Валом  бы  валили!  Так  ведь  нет  -
объявляется какая-то эмигрантская задница и заявляет, что это все
оказывается ее, папы-мамы ее и собаки ее. И Шершавый  подтвердил,
что сматываться пора, так как у  ней  лапы  оказывается  везде  и
звонили ему даже оттуда, - Василий ткнул ложкой вверх, - По судам
обещала затаскать. Так что, я думаю, что легко   отделался. А  по
судам пусть этого пня таскают, так ему и надо.
   - Ну-ну. Не нервничай, -  как  можно  сдерживаясь,  проговорил
Егор Петрович.
   - Егорушка, - произнесла  ласково  Мария  Ивановна,  -  ты  уж
похлопочи   за   Васеньку, -  талантливый   же   мальчик.   Может
Лаврович...
   - Похлопочу, мать, похлопочу, - перебил ее хозяин,  -  ну  что
подкрепил червячка?  Пошли-ка  пройдемся,  что-то  мне  душновато
стало.
   А в ответ на беспокойный взгляд супруги Егор  Петрович  послал
только понятный им обоим взгляд, означающий  примерно  следующее.
"Молчи - я лучше знаю - что делаю, а иначе будет хуже"
   Вечерняя набережная переливалась отблесками фонарей в лужах  и
елочными  огнями  плавучих  ресторанов.   Романтическую   картину
дополнял отдаленный вой вечернего пьяного, толи он пытался  петь,
толи ругался на кого-то, или просто выл от тоски  -  трудно  было
разобрать.
   Егор Петрович и Василий брели по набережной молча.  У  первого
была простая цель - довести пасынка  до  метро  и,  так  сказать,
проводить под землю. У Василия же крутились другие мысли, которые
вскоре он озвучил:
   - А вот бизнесом можно заняться,  например...  -  произнес  он
робко.
   - Можно, Васенька, можно, - согласился мэтр.
   -   Можно   календарики  продавать  или   в   ресторане...   -
фантазировал   Василий   далее   и   в   голосе   его    сквозила
безнадежность.
   - Да не переживай, дорогой. - Егорушка отечески  погладил  его
по спине, - вот съездишь в отпуск, а  там  посмотрим,  посмотрим.
Придумаем что-нибудь - мы же, можно сказать, одна семья...
   - Семья... - отозвался Василий, словно пробуя слово на вкус.
   Темнота вокруг сгущалась  и  поглощала  все.  Теплый  весенний
вечер плавно перетекал в ночь и вот уже  никто  даже  с  близкого
расстояния не смог бы увидеть идущих по набережной. Как, впрочем,
и они никого бы не смогли увидеть. Все-таки у темноты  есть  свое
преимущество.