Глубокий и  розовый  закат.  Одинокий  бревенчатый  городок,
выброшенный упертыми временами в лес.  Далеко.  Очень  далеко  от
центра. Вообще  всяких  центров.  Без  радости  и  прощения.  Без
названия. Название его при  въезде  на  ржавой   стеле  растащено
нищетой по буквам давным-давно.
     Мужчина долго стучал в ворота старой черной избы. За  спиной
мужчины   изрытая   дорога   и   черный   блистающий   автомобиль
принадлежащий ему. В автомобиле мальчик-шофер читает яркий журнал
и раскачивается в  такт  низким  частотам. На заднем сидении его,
мужчины, подруга, по возрасту дочка по положению жена - не жена -
так в удовольствие - морщится на закат кусает губки.
     - Уснули что ли - эй, - кричит мужчина через забор.
     Окна  дома  занавешены  белыми  шторами.   На   подоконниках
искусственные цветы - так что есть кто живой неизвестно.
     - Хозяева! - снова надрывается мужчина и  пинает  забор.  Он
переминается с ноги на ногу и тихо бормочет. За воротами  никого.
     - Вам кого? - слышится  голос  сзади.  Мужчина  вздрагивает,
оборачивается - женщина с загорелой обветренной  кожей  с  полной
авоськой проходит мимо.
     - Тимофей здесь? - спрашивает мужчина.
     - А вы кто?
     - Да так, из города...
     - Да вы стучите в окно - болеют они.
     Мужчина стучит в окно.  Там  сразу  появляется   старушенция
в  сером  платке  и   с   ввалившимися   глазами.   Вопросительно
всматривается в гостя.
     - К Тимофею! - тыкает пальцем в окно мужчина.
     Та еще смотрит, потом исчезает в окне. Снова тишина.
     - Порядки - ё-к-л-м-н - бормочет мужчина.
     Громыхают засовы. Старушенция выходит к нему.
     - Что? - спрашивает.
     - К Тимофею я.
     - Спит он. Болен он - не встает.
     - А когда встанет?
     - Никогда.
     - Опа! И давно?
     - Полгода.
     - А ты кто?
     - Соседка. Да вы проходите, может он и проснулся уж.
     Мужчина топчется  на  месте.  Потом  трет  подошвами  траву,
словно  отряхивая  пыль.   Внутренность    избы    ухоженная    и
отчаянно выскобленная, чистые шторы  и  искусственные  цветы.  На
большой кровати седой и обросший старик.  Он  лежит  с  открытыми
глазами и смотрит в потолок.
     - Проснулся? - спрашивает мужчина полушепотом.
     - Он с открытыми глазами спит - отвечает  хозяйка  -  да  вы
говорите - он слышит.
     Мужчина подходит. Глаза не реагируют.
     - Он точно слышит?
     - Да, да.
     Она подставляет табурет, и гость присаживается  у  ложа.  Он
воровато оглядывается на хозяйку  и  та  удаляется, прикрывая  за
собою дверь. Он сидит молча и смотрит на глаза.
     - Ну что, отец, - начинает говорить робко как для себя, - ну
что вот он я какой. Вернулся я к тебе.  Застал.   Помнишь   меня?
А, наверное, помнишь. Наказывал как меня, в чулан  запирал.  Дурь
вышибал как помнишь? Вон меня как выгонял из  дома.  А  мать  все
скулила и скулила. А ты ведь барином был - не слушал никого.
     Мужчина усмехнулся и закурил.
     - А я всегда был таким несогласным. Я  всегда  тебя  немного
ненавидел. Я тебя и сейчас ненавижу немного  за   то   что   орал
на меня и выгнал меня тогда. А может быть это и к лучшему. Если б
не выгнал - кем бы я стал. Да. Чтобы я вот  тут  вот,  конкретно,
болтался бы с вами? Вот как. А вот что я хотел тебе сказать -  ни
чего ты не прав и жизнь твоя не правая ни чего. Вот. Понял?  Твоя
не правая, а моя правая! Скажешь, нет? Неправильно я живу? А  вот
правильно! Я считаю, что правильно и абзац!  И  братаны  мои  так
считают. Думаешь, как я таким стал? Один умный человек сказал мне
по откровенности - хочешь жить  нормально  -  будь  готов  глотки
перегрызать. Не важно - на  самом  деле  перегрызать  или  нет  -
главное  готов  будь.  И  сколько,  конкретно,  ты  этих   глоток
перегрызешь, во столько раз нормальней будешь жить! Вот  я  и  не
только готов а грызу уж, грызу,  понял  -  нет?  Я  вот,  век  не
видать, конкретно поставлю, что ты никому не грыз. Вот  и  прожил
как трава вот и скосило тебя. А как может быть еще, твою!
     Мужчина придвинулся к больному, опершись на кровать.
     - Наш мир, папаня  -  это  грызня,  понял - нет? Так уж  оно
устроено. Не знаю почему - испытывает нас кто в этом мире что ли?
Когда получается все и нормально все и  тихо  все  -  обязательно
какая-нибудь вылезет. Или заметут, или в аварию или кинет кто. Я,
понял ты, привык  уже.  Раз  все  нормально  -  значит,  ждешь  -
вылезет. Помогает, знаешь, когда ждешь. Оно вылезло, а ты вот оно
- готов - в морду ему. Я понял еще -  помогать  никому  не  надо!
Именно так если хочешь помочь кому - не помогай ему! Вот  так.  А
иначе только вред - иначе нормального пацана сделаешь  паразитом,
кабаном зоопарочным сделаешь, который из твоей лоханки  только  и
может хлебать -  помощи  просить.  Вообще  чем  людишек  подальше
посылаешь - тем  они  больше  тянутся  к  тебе,  а  что  -  закон
притяжения, его. Ты вот, небось, со всеми водил - первый  дед  на
деревне и что? Как что взять  все  и  к  тебе.  Паразиты  -  одно
слово.
     Глаза смотрят вверх и никак не реагируют.
     - Так что вот папаня, - продолжал гость, - я именно затем  и
заехал, чтобы сказать тебе - никакого ты  не  получишь  от  меня!
Понял, нет? И не потому, что я такой вот подлинный, а потому, что
я действительно помочь хочу. Посуди сам,  думаешь,  бабок  нет  у
меня на швейцарию, клинику, докторов лысых,  медсестуток,  там  и
все такое? Есть у меня на десять швейцарий. Только все  это  тебе
зачем? Они ведь только и  ждут.  Был  у  меня   друг  один  Хрон,
нормальный был. Правда, нет его теперь. Так он, когда заболел, на
ту братию потратил тучу. И что? А  ни  что!   Потратил   до   тех
пор, пока не понял - они только и существуют, чтоб эту самую тучу
высосать. Он мне сам так  и  сказал.  Устроились  они  классно  -
сказал. Если неизлечимый - то все ведь отдаст  на  выздоровление!
Последнее с себя снимет, а отдаст! И родственники его отдадут - а
как же иначе. До последнего срока отдадут. А если  излечимый  еще
лучше - можно за нос водить, пока  не  надоест.  И  дрянь  всякую
колоть и поить дрянью всякой заморской, только что не  из  дерьма
сделанной. Тут главное,  чтобы  дрянь  эта  не  навредила  сразу.
Понял, нет?
     Гость похлопал лежащую неподвижную руку.
     - Так что,  извини,  папаня,  не  дам  я  тебе  ничего.  Вот
передали мне, что повидать надо тебя. Вот  я  и  повидал.    Долг
свой  исполнил,  считай.  Я  вижу  нормально  тебе  здесь  -   не
промокаешь и ладно. Я думал у тебя здесь  творится  что,  а  вижу
устроился ты. И эта бабка твоя ухлестывает за тобой. Это  хорошо.
Это правильно - бабок так  и  надо  держать, чтоб  знали  за  кем
ходить. Вот мы с пацанами как провернем что -  ставим  на  нудную
работу бабок ну или девок - смотря, какая работа -  так  они  что
твои лошади - все выносят. Пацаны не выносят - нудно и скучно  им
без кровушки-то, а те долбятся в бумажках ну или где еще и год  и
два - сколько скажешь, короче - столько и долбятся.
     Гость  посмотрел  по  сторонам  на  чистый  стол   с   белой
скатертью, аккуратно расставленные чашки  и  самовар  по  средине
стола.
     - Ишь как все выскоблено. Честно  скажу  тебе - руки чешутся
что-нибудь размазать здесь, чтоб бабка твоя без работы не сидела.
Ну да ладно я добрый сегодня.
     Мужчина встал, подошел к столу и подхватил  одну  из  чашек.
Повертел на ладони, а потом отпустил.  Чашка  грохнулась  на  пол
разбрызгивая осколки.
     - Это вот тебе на счастье - особенно люблю  я  это  дело,  -
сказал сын и направился было к выходу, - но вдруг вспомнив что-то
вернулся и снова сел у постели больного.
     - Да, я тут слышал -  сын  какой-то  еще  у  тебя  -  не  то
приемный, ни то приблудный здесь? Что - тоже нет?  Он  нормальный
или так - работяга? Я думаю нормальный - давно уже нашел бы меня,
а работного мужика так, я уважаю, но не всех -  не  всех.  Я  тут
знал одного-двух, так послал  я  их  потом,  надоели  они  мне  -
смешные они какие-то - выпить и то не мастера, а точнее не  рубят
они в этом деле по-настоящему. Но когда дашь ему хорошо -  он  за
тебя и встанет и сядет и его превосходительством назовет  тебя  и
голос отдаст - все короче. Так что передай этому второму, как  уж
сможешь, встречу, так слух уж прочищу ему. Чтобы жизнь  медом  не
казалась. Помогу уж ему с оттяжкой. Да и  еще  скажи  ему  ни  на
черта он не получит наследство от тебя. Понял да? Я  единственный
твой, нормальный наследник. Так можешь и  записать.  Чем  ты  там
писать можешь. Запиши, как  помрешь  все  мое.  Ты  думаешь   мне
оно надо вот это вот все? Ничего мне не надо! Спалю я это все, но
чтобы мое было. Вот так - пусть нос свой не сует и пусть эта мать
твоя не сует  нос.  Что  ты, думаешь, она  так  за  тобой  ходит?
Наверняка не так. А ну-ка вот я соседей  порасспрошу кто  ты  ей.
Боишься? То-то. Если при матери к ней не бегал -  рассказывай.  Я
сам такой был. Да почему был и сейчас такой. А ты, небось, уж  не
бачишь бабок-то, а? А вот мы сейчас посмотрим!
     Мужчина подошел к окну и одним  ударом  распахнул  маленькую
форточку. Просунул потное лицо и гаркнул в сторону машины.
     - Эй, Бобка, Альку гони сюда!
     Из машины тут же вылезла на дорогу та подруга  мужчины,  что
кусала  губки   на   заднем    сидении.   Девушка   в   джинсовой
мини юбке и таком же, открывающем  живот  топике.  Она  была  лет
восемнадцати,  а  то  и  меньше.   Пепельные   волосы   ее   были
по-школьному забраны в две косички.
     - Во-от идет, лошадушка моя, - поговорил мужчина, -  а  ведь
тоже из деревни -  в  город  поступать  приехала,  представляешь.
Поступательница, блин. Ну мои ребята ее нашли, ну и поступила она
и спереди и сзади. А то, мы же не варвары, в конце концов.
     Дверь скрипнула и девчонка вошла. Она  удивленно  уставилась
на старика. А потом спросила.
     - Что, папочка?
     - Что-что отозвался "папочка" - видишь-нет - папаня мой, при
смерти можно сказать?
     Девушка кивнула.
     - Так вот, давай-ка обслужи его -  даю  тебе  десять  минут.
Достваь, что называется последнюю радость мужику, - и обращаясь к
старику - добавил -  это  все  что  могу,  извини,  хотя  немало,
согласись.
     Девушка  безропотно  направилась  к  постели  больного.  Она
подошла вплотную, поставила  на  одеяло  полусогнутую  коленку  и
обернувшись посмотрела на своего хозяина. Тот поднял руки.
     - Понял, мать,  понял,  -  не  маньяк.  -  Он  направился  к
двери, сказал снова - так десять минут,  ага? - а потом  вышел из
комнаты, плотно прикрыв дверь.
     В темных сенцах, оборудованных, одновременно и под  кухню  с
болончатой газовой плитой в углу, хлопотала над каким-то  варевом
старушка. Завидев гостя, она спросила:
     - Что, сынок, уже,  уходишь?
     - Уходят, маманя, на кладбище. Я так просто покурить вышел.
     - А дочка-то твоя как?
     - Да она медсестра  мне.  Сделает  сейчас  старику  японский
массаж - помогает, иногда, говорят, -  ответил   гость  и  сально
улыбнулся.
     - Может чаю изволите?
     -   А   что,  давай  мать,  давай,  только  без  всяких  там
сусел-масел, так.
     Чай оказался крепкий и настоящий.  Некоторое  время  мужчина
пил    причмокивая,  молча  и  грыз   свежие   домашние   сухари,
приготовленные из черствого хлеба.
     - Сухари сушишь, значит, - похохатывал он.
     - А как же, сынок, - у нас же, сам знаешь как с хлебом.
     - А как же, хлеб всему голова и  есть,  это  в  меня  еще  с
детства мокрого вколотили. Ты, верно, еще и бутылки собираешь?
     - Да  так,  -  смутилась  старуха,  -  не  всякие.  Подороже
которые.
     - Уау, так у них еще и цены разные что ли?
     - А как же.
     -   Вот   не   думал,   блин,   что   в   этом   деле    еще
пришипетывать надо.
     Гость замолчал, а старуха сделала вид,  что  снова   возится
  у плиты.
     - Нуждаетесь, значит, - произнес он без интонации.
     - Как же, батюшка.
     - Ну, нуждайтесь, нуждайтесь, - заключил тот, - и  сынок  не
объявляется?
     - Да где-ж ему. Работает все в городе.
     - Работяга, значит.
     Старушка ничего не ответила.
     - А ты то, здесь как при Тимофее? Даром, или где?
     - Да так, жалко его. Один он остался. Не  ходить  за  ним  -
долго ли проживет.
     - Так может к лучшему. Пожил уж свое, - он  допил  последний
глоток, и вдруг оживился, будто идеей,  -  а  что,  я  вон  скажу
сестренке моей, она в этом деле что твоя газовая плита. Тихо  все
сделает. Точки там на артериях-мартериях. Никто и не узнает а?
     Старуха уставилась на гостя. Она  похоже   не   понимала, о
чем идет речь. Или тяжелее для нее то, что как раз понимала,  но
не верила, что вообще подобное предлагать могут.
     - Спаси и сохрани, - только прошептала она.
     - Могу устроить, за три бутылки. Пустые. - произнес гость  и
расхохотался, - м-да не тот  случай,  -  сказал  он  после  будто
самому себе.
     Он посмотрел на пустую чашку.
     -  А  бормотухи   у   тебя   нет     какой-нибудь,    что-то
потянуло мне спину.
     - Нет, милый. Я могу к соседу сбегать. А  может  баньку,  на
дорожку тебе.
     - Баньку это как-нибудь в другой раз. Нам тут  двигать  дела
надо. А ты не родственница, случайно ему?
     - Да нет уж. Родственников больше здесь нет.
     Гость встал и посмотрел на часы.
     - Не укладывается, - пробормотал он.
     - Чего говоришь? - отозвалась старуха из угла.
     - Укладывает хорошо сестренка моя, - сказал он чуть  громче,
- кого надо и как надо, поняла - нет?
     - Лечит что ли?
     - Вот-вот. - ответил он, - бесплатно считай.
     За  прикрытой  дверью  тишина.  Только  изредка  прорывается
какое-то  шипение.  Впрочем  источником  шипения  гость  посчитал
газовую плиту.
     Дверь  скрипнула,  и  девушка  появилась   на   пороге.   На
бледность ее хозяин не обратил особого внимания.
     - Ну что, стоек наш герой, -  сказал  он  шутливо,  а  потом
показал ей часы на своей руке, - натикало тебе пять минут лишних,
поняла-нет? Массажистка японская, учить вас не переучить.
     Девушка не поднимая глаз проследовала к выходу.
     Он снова открыл дверь в комнату больного, но  задержался  на
пороге и обернувшись спросил хозяйку.
     - Он двигать-то может чем-нибудь?
     - Да нет.
     - А как же ты... Как ты узнаешь - что надо ему?
     - Да я и так  знаю,  батюшка,  -  ответила  старуха  пожимая
плечами.
     Тот  только  мотнул  головой,   мол   "Ну   и   порядки"   и
вошел в комнату. Больной лежал в той же позе. Все было точно  так
же как сначала.
     Сын снова присел у ложа.
     - Чудно, как-то, папаня. Словно с тем светом разговариваешь.
В то же время слышишь ведь, как твоя благоверная говорит.  Чудно.
     Он снова с подозрительным прищуром взглянул на глаза.
     - А может гнешь ты меня, а? И вся вот твоя нищета гнутая?  А
может в подвале у  тебя  зелень  в    банках  стоит?  Так  ты  не
волнуйся. Я вот еще поезжу, ветеринаров твоих  порасспрошу,  если
гнешь приеду ведь снова. С ребятушками приеду.  Они  ведь  больше
ничего не умеют как таких вот гнутых еще больше загибать,  -  сын
наклонился над  неподвижным  лицом,   -   ну   шевельни.   Глазом
хоть шевельни, а? Молчит. Ну молчи, молчи. Давай прорастай тут.
     Сын потрепал отца по плечу и прямиком вышел  из  комнаты.  В
сенцах хозяйка раскатывала тесто увесистой скалкой.
     - Ну давай, - попрощался так гость, отопнул дверь и вышел во
двор.
     Бобка-шофер    завидев   шефа   своего   завел    мотор    и
подобрался ближе, чтобы тот, не утруждался ходьбой.
     - Как нелюди живут, твою, - пробурчал шеф. И повернувшись  к
шоферу добавил, - давай назад. Что ездили как эти не понял.
     Машина важно развернулась и набирая  скорость  и  прыгая  на
ухабах направилась из  городка вон в  сторону  леса,  за  которым
где-то в трех часах  езды  только  начиналось  то,  что  называют
"разумной жизнью".
     Жалко у пассажиров машины не было желания поглядеть назад. В
последний, определенно, раз. На черную старую избу. Много ли  они
потеряли от этого, никто не узнает уж. А если бы поглядели, то  в
одном   из    окон,    занавешенном     белыми     шторами,     с
искусственными цветами заметили бы  они  белый  треугольник.  Так
показалось бы им из далека.
     Вблизи же это был вовсе не треугольник, а обыкновенная седая
голова с бородой.
     Старик стоял у окна и приоткрыв белую  штору  смотрел  вслед
машине. За ним  почти  вплотную  через  плечо  смотрела  туда  же
хозяйка.
     -  Так  -  то  вот,  Галина  Андреевна,  проговорил   старик
бархатным голосом, - дураком он был, дураком  он  и...  -  он  не
договорил, и достав с  полки  над  окном  миниатюрный  мобильник,
набрал номер.
     - Алло,- произнес он в трубку,-  Муса, мальчик  мой.  Да  да
видел я его. Попрощался уж. Да что он.  Да  ничто.   Так   теперь
уж он твой. Да  еще,  передай  ему,  ну  это  если  время  будет,
конечно, прощаю мол его. А в общем можешь  и  не  передавать.  Не
поймет   он   все   равно   ничего.   Да   все    нормально.    С
городом я с Боярином уж уладил все. У него  там  таких  как этот,
что твоих кроликов. Ну давай заезжай завтра с утречка, удачи, да,
чуть не забыл, Аленушка пусть тоже приедет. Умница,  девка,  толк
будет. Ну, привет времени осталось в обрез у тебя.
     Старик положил телефон на подоконник.
     -  Вот  и   все,   мать   -   Андреевна,   -    сказал    он
бархатно, - жизнь она сложная  штуковина.  А  он  все  -  грызня,
грызня. Грызун, хренов. Коротка она у грызунов-то - вот ведь  оно
как.
     Они еще долго стояли и смотрели на пыль  за  окном.  Старуха
за спиной только неслышно нашептывала молитву.