Аннотация: Первый написанный рассказ и первая публикация. А не замахнуться на нам на самого понимаете Уильями Шекспира, т.е. Булгакова. Опубликована в журнале Порог в 2002 году
Я буду идти за тобой.
Ярослав вышел из метро, поеживаясь от холода. Ноябрьское небо было затянуто тучами. Шел мокрый снег. Ярослав закинул на плечо сумку и пошел к остановке. День выдался не из легких. На работе начальник его снова непонятно за что отругал. Но это дело привычное. Начальники для того и нужны, чтобы вечно быть чем-нибудь недовольными.
Подошел троллейбус. Ярослав с трудом втиснулся в переполненный салон. Стоять, стиснутым с четырех сторон, тоже было делом совсем привычным. Ярослав очень редко жаловался на жизнь, хотя она его особенно и не баловала. В десять лет он остался без матери, его воспитывала бабушка. Отца Ярослав вообще не помнил. Да и мать, когда еще была жива, супруга вспоминала не часто. Он пытался кое-что выспросить у бабушки, но, став постарше, перестал интересоваться.
Жизнь, как у всех, самая что ни на есть обычная. Институт, затем работа с девяти до шести. Иногда ему казалось, что двадцать шесть лет пролетели как один день. Но не смотря на это, было в его жизни нечто, что раскрашивало серые будни во все цвета радуги.
Еще будучи совсем маленьким, он очень любил рисовать. Сначала думали, что как и у всех детей, у него это со временем пройдет. Но рисовать Ярослав не бросил. Хотя так сложилось, что живопись не стала его профессией.
В художественное училище он готовился серьезно. Но после неудачной попытки, он быстро забросил эту затею и пошел в МИФИ. Однако рисовать по-прежнему продолжал в свободное от учебы, а теперь уже работы, время. Картины большей частью украшали его квартиру и квартиру бабушки, которая, к счастью, еще была жива. Некоторые он отдавал своему приятелю, который торговал на вернисаже. Покупались его произведения хорошо, но многие картины ему было жалко продавать. Не потому, что он хотел оставлять их себе, а потому, что не хотел, чтобы картины попали в незнакомые руки. Нередко, Ярослав их просто дарил своим друзьям и знакомым на праздники. Для каждого рисовал специально, со смыслом.
Так и шла его жизнь, спокойно и размерено, без резких поворотов и ухабов. Пока к нему в гости не зашел его старый школьный друг, живший в соседнем подъезде
--
Это что? - спросил он, показывая на одну из картин.
--
Да вот, хотел что-то наподобие "Распятия" Беллини нарисовать, а получилось совсем по-другому
--
Отлично у тебя получилось, - восхищенно сказал друг.
--
Думаешь? - Ярослав засомневался.
--
Конечно, - друг улыбался, любуясь картиной.
Этот разговор давно уже забылся Ярославом, когда его друг пришел к нему спустя месяц с не совсем обычным предложением.
--
Послушай, Ярослав, я тебе, кажется, рассказывал, что мой дядя священник.
--
Да, вроде бы что-то говорил.
--
Так вот он получил приход и сейчас занимается восстановлением церкви. Я с дядей на днях виделся, он мне сказал, что ему нужны картины для оформления стен. И я вспомнил о тебе.
--
Ну, я же не профессиональный художник. На вряд ли я буду чем-нибудь полезен.
--
А ты попробуй. Вон как хорошо у тебя сцена распятья получилась.
--
Я даже и не знаю, - Ярослав был явно ошарашен таким предложением.
--
Я тебе дядин телефон напишу, а ты уж сам решай.
Как ни странно, но все прошло благополучно. Настоятель утвердил эскиз картины. Затем началась долгая кропотливая работа по претворению эскиза в жизнь. И вот, наконец, все было готово. Завтра он отвезет свою работу в церковь.
Ярослав вышел из троллейбуса и пошел к дому. Пешком поднялся на третий этаж, открыл дверь, быстро снял обувь в прихожей и, не снимая куртки, вошел в комнату. Картина была на месте. Да и что могло с ней случится? Но суеверный страх не покидал Ярослава с той минуты, когда был сделан последний мазок кисточкой.
Когда он только начинал работу над эскизом, ему пришлось перелистать десятки альбомов с живописью. Более того, Ярослав впервые в жизни прочитал Библию. Нельзя было сказать, что он был человеком неверующим. Просто его вера была где-то в глубине души, и он не считал нужным ходить в церковь или исполнять какие-то религиозные обряды. Правда, картина многое изменила в нем. Нет, в церковь он регулярно не стал ходить. Хотя московских храмов обошел не мало, пока работал над картиной. Изменилось что-то в душе. Что-то очень трудно уловимое, что невозможно объяснить словами.
Ярослав любовался картиной, знакомой до мелочей. Голгофа, три креста и римский воин с копьем у подножья креста, на котором распят Иисус. Художник вернулся в прихожую, снял куртку и отправился на кухню готовить себе ужин. Поев и помыв посуду, он снова вернулся в комнату, чтобы последний раз полюбоваться картиной. Он просидел возле нее до тех пор, пока ему не захотелось спать. Тогда он достал из шкафа заранее купленный рулон оберточной бумаги и со всеми предосторожностями стал запаковывать картину. Все же придется вести ее в общественном транспорте. Денег на такси у Ярослава не было, а размеры были у картины довольно внушительные: метр в вышину и пол метра в ширину. "До метро надо идти пешком, потому что в троллейбус я с ней утром просто не влезу", - рассуждал Ярослав, проверяя, надежно ли упаковал картину. Убедившись, что все в порядке, он разложил диван и лег спать. Засыпая, он в который раз мысленно воспроизводил свое творение.
Жара стояла просто неимоверная. Казалось, будто солнце сегодня печет сильнее, чем обычно. Крупные капли пота, перемешанного с кровью, медленно стекали по щекам, но Он не мог стереть их, потому что обе Его руки были прибиты огромными квадратными гвоздями к кресту. Подобная смерть одна из самых мучительных и жестоких из всех, которые люди придумали, да и еще успеют придумать для самих же себя. Гвозди забиваются в ноги и руки между костями и тело постепенно начинает провисать под собственной тяжестью, человек начинает задыхаться, а затем кости протыкают грудную клетку.
Но самое страшное, что это происходит не в течение часа и даже не двух. Особо выносливые люди могли провисеть на кресте почти двое суток. Учитель, с трудом двигая головой, посмотрел по сторонам. С двух сторон стояли кресты, на которых весели двое разбойников, приговоренных к смерти вместе с ним. Они так же, как и он, мужественно переносили пытку, не проронив ни слова. Он чувствовал их боль. Впрочем, как и всех людей, терпящих лишения и муки, не зависимо от того заслужили они этого или нет. Правда, тот, что висел справа, понимая, кто принимает мученическую смерть вместе с ним, попросил Его: "Господи, помяни меня в Царствии Твоем". Конечно же, он вспомнит о нем, ведь как можно забыть того, кто обратился к нему с искренней мольбою. Да будь он хоть убийцей, хоть вором, если он понял и искренне раскаялся, пусть даже перед лицом неминуемой смерти, то как же не простить его. Зато душа того, что был слева, внушала ему гораздо больше беспокойства. Может быть ему стало настолько стыдно, что он не в силах был в этом признаться, а может душа его действительно неисправимо черна, но он просил Его лишь о спасении тела. И тут Учитель ему ничем не мог помочь. Он всего лишь пришел сюда выполнять свой долг и не в силах был что-нибудь изменить.
Учитель чувствовал приближающийся конец своему физическому существованию. Но даже сейчас, даже здесь, он уже знал, что своей смертью побеждает смерть и вскоре он в этом убедит остальных. Ведь как же они узрят Бога, если Он не покажет им, в какую сторону смотреть? Как же им не помочь, если только чуть оставишь их в беде и Враг снова явится. Да, они нуждаются в пастыре, но не все это осознают. Помогать, но не заставлять; показывать дорогу, но не вести их туда за руку, убеждая, что она единственная. Дорог на самом деле много, но все пути неизменно ведут или к свету или к тьме. Он может предложить им идти по дороге вместе с Собой и объяснить, куда эта дорога ведет, но за них он выбирать не может, а теперь и за Себя. Боль врезалась в грудь стальным клинком. Он почувствовал, что сотни игл втыкаются в легкие, кровь пошла из носа и ушей, и Он понял, что задыхается и потерял сознание.
Двое легионеров сидели недалеко от крестов, спасаясь от жары под навесом. Одному из них было около двадцати лет и его звали Туллий, а другому было что-то около тридцати и он носил имя Люций.
Всех, кто хотел посочувствовать и поплакать у места казни, ушли, не выдержав послеполуденной жары. Так что работы у воинов Великой империи больше не было никакой. Но уходить пока им было не велено. Если бы распятые были лишь обычными разбойниками, то воины давно сидели бы себе в тени раскидистой пальмы или маслины и пили вино. А тут дело не шуточное, один из осужденных был не какой-нибудь пройдоха-вор, а государственный преступник, покусившийся не на что-нибудь, а на самое святое, что может быть в жизни - власть. И поделом ему - не будет смущать народ. Хотел стать царем, пожалуйста, - вот тебе венец, правда из терна, а не из золота, вот тебе надпись - "Царь Иудейский".
--
Да, зря его так. Ведь он же безумный, - сказал Туллий, наморщив лоб в ожидании броска костей своего противника. Лучше б всыпали плетью да отпустили. Не знаю, что там на прокуратора нашло, Ну, Люций, кидай же, твоя очередь.
Люций взял в свою изящную, не испорченную мозолями от оружия руку кости и кинул.
--
Эх, опять ты меня в кости обставил, - горестно воскликнул Туллий, - вечно ты выигрываешь во все игры: и в карты, и в кости. Ладно, забирай вещи этого бродяги.
--
Да не нужны они мне. Мне к ним даже притрагиваться противно, - с презрением скривился Люций.
--
Разве тебе не нравится плащ, который надел на него сам прокуратор?
--
Он мне не нужен.
--
А зачем тогда играл? - удивленно спросил Туллий .
--
Ради развлеченья, - криво усмехнулся Люций.
Раздосадованный неудачей, Туллий вздохнул и с завистью посмотрел на проигранные вещи осужденного.
Ладно, пойду посмотрю как там наш Царь Иудейский, - усмехнулся Люций, подбирая с земли копье, - коли помер, то нам и делать здесь нечего. Доложим да пойдем отдохнем где-нибудь в теньке.
--
Ладно сходи, - согласился другой воин.
Люций вылез из-под навеса на открытое солнце. Огненные лучи отражались на вычищенном до блеска шлеме. Он был одет в красную тунику и такого же цвета плащ. Он был очень красив собой, но какой-то неестественной, слишком уж нереальной красотой. По таким обычно девушки сохнут, да все бесполезно. Злая это была красота, безответная. Он поправил прядь черных как ночь волос, выбившихся из-под шлема, и посмотрел в сторону распятых. Глаза у него тоже были черные, даже чернее его волос. Люций посмотрел на средний крест и на худую изможденную фигуру на нем. Он усмехнулся, какой-то своей мысли и, опираясь на копье, не торопясь, подошел к кресту.
--
Вот мы и встретились снова, Сын Создателя.
--
Ты зря пришел. Все, что я хотел тебе сказать, я сказал еще в пустыне, - Учитель с трудом смог поднять голову и посмотреть на того, кто стоял под крестом.
Сверху на Люция смотрели пронзительные серые глаза. В них не было ни злобы, ни боли, в них было лишь бесконечное тепло и сострадание. Но именно это ввергло в ужас молодого легионера и он невольно отступил на шаг от креста.
--
Я же еще тогда сказал тебе, что не отступлюсь от своего и буду всегда идти за тобой. Я решил это в тот самый момент, когда Твой Отец выгнал меня из родного дома, - с ненавистью сказал он.
--
Тебе напомнить о том, что ты сам из него ушел?
--
Меня просто вынудили, - с ненавистью прошептал Люций
--
Я не буду спорить и убеждать тебя в правоте моих слов. У каждого из нас своя правда и мы вечно будем с тобой по разные стороны бытия. И мне от этого только печально.
--
Да, мы никогда не будем вместе потому, что зло должно быть всегда наказуемо, а ты этого до сих пор не хочешь понять. Людей нужно не спасать, а наказывать за их грехи. Ты ведь сам говорил о воздаянии. Так что каждый, вступивший на путь зла, теперь принадлежит мне, а не тебе.
--
Я сейчас и вишу на кресте для того, чтобы своей смертью искупить все то зло, которое накопилось в людях, - спокойным, но уж очень усталым голосом сказал Учитель.
--
Но они тебя снова забудут, как это уже случилось сейчас. Много ли времени прошло с тех пор, как они бросали пальмовые ветви, когда ты вошел в Иерусалим? Не знаю, что там ты придумал про искупление, но факт остается фактом: они обрекли на смерть Сына Бога, прекрасно зная об этом. Более того, твоим именем будут еще долгие годы твориться злодеяния и смерть. Тогда чем же я хуже тебя? Тем, что просто предложил людям выбор. А тебя мне жаль, зря ты вновь и вновь мучаешься, не стоят того люди, не стоят, - сказал он.
--
Ты забыл добавить, какой выбор. Если тебе действительно жаль меня, то почему ты не захотел мне помочь? Кто подначивал толпу: "Помилуйте Вараву"? Все, что ты говоришь ложь, ибо ты есть отец лжи. Надо же, и сейчас имя себе выбрал какое - Люций, - Учитель горько усмехнулся.
--
Я только тихо сказал в слух, а толпа подхватила, - развел руками сатана, - я же не виноват, что они к плохому, сказанному шепотом, прислушиваются более, нежели к правде, выкрикнутой во весь голос. И потом - это правда. Варава не спасется, а ты вот можешь, но не хочешь. Все твои принципы. Ты всего лишь хочешь стать мучеником и страдальцем, - его красивое лицо исказила уродливая гримаса.
--
Ты же знаешь, что я не сойду с креста, кто бы меня об этом не просил и как бы мне не было больно. А твой выбор? Что ты можешь предложить людям?
--
Я предлагаю людям множество различных путей. Заметь! - сатана поднял вверх указательный палец левой руки, - Только предлагаю. Я не заставлю их идти моими путями, но, подобно тебе, лишь говорю о том, что они ими могут следовать.
--
Зачем? - Учитель чувствовал, что задыхается, но собрал в себе последние силы и продолжил - Человечество только начинает входить в пору своей юности, а молодым свойственно понимать все буквально. И то, что им покажется хорошим только на вид, они примут за благо. Не лучше ли учить их только хорошему. Люди возненавидят тебя, когда поймут, куда ведут твои пути.
--
Если они выберут пути зла, то винить в этом должны только себя. Это их выбор. Кто им мешал послушать тебя? Так ведь нет, они обрекли на смерть того, кто предлагал им пути добра.
--
Это лишь еще раз говорит о правоте моих слов. Людские души недостаточно окрепли, чтобы сопротивляться соблазну и искушениям.
--
Да, люди слабы, - сатана довольно улыбнулся, - Но они были бы совсем беспомощны, если бы Ты и Твой Отец оставили бы им только один путь. Путь, продиктованный Вами. Неужели Создателю понравились бы беспомощные марионетки?
--
Если ты считаешь свое дело таким уж справедливым, то почему же ты не рассказал им до конца всей правды.
--
Какой правды?
--
Ты сам прекрасно знаешь, - Учитель вздохнул, - У моих учеников есть возможность уйти в вечную благодать, тогда как избравших твой путь будет вечно истязать их собственная совесть.
--
Мы с тобой по-разному смотрим на мир. Но я равен твоему Отцу, а значит непобедим, и я буду вечно идти за тобой для того, чтобы убедить в тщетности твоего учения. Людей нельзя убедить, их можно только заставить. Придет время и твоим именем будут сжигать ученых, настанет час и именем твоим провозгласят начало походов, несущих разорение и смерть. А в Доме Отца Твоего будут чинить непотребство и продавать веру за деньги.
--
Веру нельзя купить или продать. Можно верить, а можно нет. А все, о чем ты предрекаешь может и будет, но по твоему научению, а не по моему. Да, человек носящий распятье, может стать убийцей, но может и лекарем. Все зависит от того, что человек выберет. И не всегда будет так, как ты говоришь. Ведь твои слуги, увидев крест в руках искренне молящегося, будут бежать без оглядки. А крест, на одежде тех, кто будет лечить людей?
--
А крест, на страшных железных машинах, что будут давить своими колесами людей?
--
Не важно под каким знаком. Любое знание может служить как добру, так и злу. Но помни, зло обернется злом и лишь добро остается неизменным, потому и будут во все времена люди, которым жизнь других дороже собственной. Им путь добра, как бы он не был для них тяжел, дороже нежели твоя легкая дорога и они всегда будут делать этот выбор, пусть их немного, но они всегда будут сильнее.
--
Довольно, - гневно воскликнул сатана, - чем скорее Ты отсюда уйдешь...
--
Тем быстрее Я вернусь...
--
Но я всегда, всегда буду идти за тобой. Вновь и вновь я буду появляться рядом с твоими последователями. Я хочу убедить тебя в абсолютной бесполезности этой затеи. Я пришел посмотреть на твою смерть не потому, что мне это доставляет удовольствие. Вовсе нет. Я хочу, чтобы ты понял, что они не поверят, а значит не спасутся, не уйдут в вечную благодать. Единственный способ заставить их жить по твоим заповедями - жестоко наказывать за каждый поступок. Или... - сатана на секунду задумался, - Или пусть они просто живут так, как учу их я. Мой путь не так легок как ты считаешь. Понять дорогу сатаны тоже дано не каждому. Боюсь, что ты меня никогда не поймешь, - сатана вздохнул.
--
Для чего ты это мне говоришь, ты ведь знаешь, что я никогда не сойду с креста?
--
Я вновь и вновь пытаюсь тебя убедить в том, что людей может исправить только наказание. Они не благодарны и никогда не оценят твой дар по достоинству.
--
Я не верю.
--
Не веришь? - сатана усмехнулся, - Эй, Туллий, иди сюда! - крикнул он в сторону навеса.
Из-под навеса поднялся другой воин. Совсем еще юный. Ему было около двадцати лет. Не смотря на одеяние воина он казался совсем мальчишкой: под носом и на щеках вместо грубой мужской щетины - мягкий пушок. Волосы взъерошены. Все его лицо было усеяно веснушками. Туллий вопросительно взглянул на своего напарника.
--
Сейчас ты убедишься, что я прав, - сказал сатана Учителю.
--
Эй, Туллий, подойди сюда, - как можно добродушней обратился сатана к молодому легионеру.
Туллий недоуменно пожал плечами и подошел к кресту, на котором висел Учитель.
--
Ну что, приятель, ты по-прежнему хочешь получить плащ, который принадлежал самому прокуратору и всю остальную одежду?
Глаза Туллия загорелись интересом.
--
Ты знаешь, кто сейчас висит на кресте? - спросил сатана у молодого воина.
--
Это нищий бродяга, который называл себя Царем Иудейским.
--
Не совсем верно, - ответил сатана.
--
Но так же нам сказал десятник, когда поручил нам охрану, - юноша был удивлен.
--
Нет, это Сын Создателя .
Юноша удивленно посмотрел на сатану.
--
Ах да, смертный, для тебя это слишком сложно, - сатана ухмыльнулся. - Ты же слышал, как в городе говорят, что сегодня казнят Сына Бога?
--
Люций, ты, наверное, перегрелся на солнце! - Туллий был немного напуган.
--
Не веришь? Тогда спроси у него сам.
Юноша посмотрел на осужденного. Его глаза встретились с глазами Учителя. Туллий почувствовал слабость в ногах. Казалось, что серые глаза распятого смотрели в самое сердце воина. Юноша опустил глаза и спросил: - Ты правда считаешь себя Сыном Бога?
--
Ты сказал. А рядом с тобой стоит сатана, вечный противник моего Отца.
--
Это так, приятель, - сатана дружески похлопал Туллия по плечу.
--
Я в это не верю, - юноша вздрогнул от прикосновения холодной руки, - Если он Сын Бога, то он смог бы сойти с креста.
--
Видишь! - сатана расхохотался, - Он не верит тебе.
--
Люций, - почти умоляя, сказал юноша, - Я не понимаю твоих слов.
--
Не важно, - сатана усмехнулся, - Но ты ведь хочешь получить великолепный плащ?
--
Ну, хочу и что из того?
--
Возьми, - сатана протянул юноши копье, - Убей его и одежда твоя.
Туллий взял копье и озадаченно посмотрел на сатану: - Зачем его убивать, если он и так скоро умрет?
--
Я хочу, чтобы это сделал именно ты.
--
Почему я? - спросил Туллий.
Сатана сурово посмотрел на юношу: - Ты мужчина или жалкий трус, недостойный носить звание воина Рима?
--
Я мужчина.
--
Так убей его! - сурово сказал сатана. Затем, чуть понизив тон добавил, - Убей и вся одежда будет твоей.
Туллий, несколько минут колебался, затем взял копье в обе руки и отошел чуть подальше, готовясь для удара: "Нужно попасть в сердце. Так он даже ничего не почувствует." Он размахнулся копьем, но в последний момент руки предательски задрожали. Острие копья попало в ребро и удар не достиг цели. Распятый застонал. Юноша отшатнулся. У него вдруг появилось чувство, что он сделал что-то ужасное. Он посмотрел на Люция. Тот стоял и улыбался.
--
Я же говорил тебе! - сатана смотрел на рану, оставленную копьем, - Я говорил тебе, что....
Сатана запнулся на полуслове. Кровь, хлынувшая из раны Учителя, попала на него. Сатана взревел и, упав на землю, начал корчится в болезненных судорогах. На глазах удивленного Туллия, очертания тела Люция стали меняться. И вот на земле, ревя от боли, корчился огромный черный зверь, чем-то напоминающий волка, только гораздо страшнее и больше. Молодой легионер в ужаса попятился.
Неожиданно, над головой что-то громыхнуло. Будто кто-то невидимый со всей силой ударил в огромный барабан. Небо потемнело, словно на него накинули черное покрывало. Лишь отблески молний освещали холм. Все это произошло на столько быстро, что Туллий даже не мог точно сказать, когда все это началось. Он пятился от креста, сотрясаемый мелкой дрожью, по-прежнему сжимая в руках копье. Земля затряслась, словно пытаясь сбросить его со своей поверхности. Ноги Туллия подкосились и он упал на колени, обессиленный страхом.
Страшный черный зверь, в которого необъяснимым образом превратился Люций, пошатываясь, наконец-то поднялся с земли. В некоторых местах на боку шерсть облезла, открывая страшные ожоги. Хромая, он поплелся в сторону пустыни. Сделав несколько шагов, зверь снова споткнулся и упал. Встав, он посмотрел на висящего на кресте и прорычал: "Помни, я буду всегда идти за тобой!" Собрав последние силы, он двинулся дальше, даже не взглянув в сторону обезумевшего от ужаса Туллия.
Начался проливной дождь. Туллий, все еще спотыкаясь, на не слушающихся ногах, поплелся к кресту. Он отбросил шлем и дождь теперь стекал по его мокрым волосам на лицо. Легионер подошел к кресту и посмотрел на распятого. Он висел, склонив голову. "Умер! Неужели это все правда и я убил самого Сына Бога!" Туллию захотелось плакать, но он почему-то не мог. Он прикоснулся к стопе распятого. "Даже, если бы он и не был Сыном Бога, зачем ему было убивать безоружного, тем более и так умирающего на кресте. Ради тряпок? Ради того, чтобы его не посчитал трусом Люций? Зачем?"
--
Прости меня, - прошептал Туллий, - Прости, если сможешь.
Голова распятого с явным усилием приподнялась. На Туллия смотрели пронзительные серые глаза, которые так поразили его в самом начале. Запекшиеся от крови губы еле заметно разжались и Учитель еле слышно прошептал: "Прощаю, ибо не ведал, что творил. Иди с миром".
Дождь все не прекращался И небо было покрыто черными, не проницаемыми для солнечных лучей тучами. Туллий сидел под крестом, не обращая внимания на то, что он промок до нитки. Молодому воину еще сильнее захотелось плакать, но у него не было на это сил. Он закрыл лицо мокрыми руками, а перед его глазами, словно живое, стояло лицо распятого на кресте.
До конца своей не очень долгой жизни пронес этот образ Туллий. И в последний миг своего земного бытия, на арене Колизея под ликующие крики толпы он увидел не ощерившуюся клыками львиную пасть, а лицо умирающего Сына Бога с пронзительными серыми глазами, смотрящими прямо в сердце.
Проснувшись, Ярослав тут же вскочил с дивана и подошел к картине. Она стояла на своем прежнем месте, у стены, обернутая в темно-коричневую бумагу и перевязанная белой лентой. Обрывки странного сна вертелись у него в голове. Но Ярославу сейчас было не до снов. Сегодня у него, возможно, самый ответственный день в жизни. Он уже заранее взял на работе отгул и договорился с настоятелем.
Ярослав быстро оделся, позавтракал и, взяв картину, отправился в храм. Дорога прошла успешно. До метро, как и планировал, он шел пешком, благо всего две остановки. В метро постарался забиться в самый дальний угол, чтобы, никто не задел картину. Но вот опасениям конец. Теперь он стоит на паперти и осталось только открыть дверь.
Когда Ярослав распаковывал картину, руки у него дрожали. Настоятель, отец Николай, тоже немного нервничал, периодически оглаживая свою длинную, немного поседевшую бороду. Распаковав картину, Ярослав прислонил ее к стене и отошел в сторону. На картину он не смотрел. Художник и так знал ее до мельчайших подробностей. Он смотрел на отца Николая. Тот по-прежнему, оглаживая бороду, рассматривал картину. Он то подходил ближе, то отходил дальше. Время текло очень медленно и Ярослав наконец не выдержал.
--
Понравилось, отец Николай?
Отец Николай посмотрел на него суровым проницательным взглядом.
--
Скажи, сын мой, а откуда взялся второй воин, ведь его не было в эскизе?
Ярослав с недоумением посмотрел на отца Николая, затем перевел взгляд на картину. При этом рот его раскрылся от удивления. Художник почувствовал, как спину начал покрывать холодный пот. Действительно, на картине непонятным образом появился второй воин. Он стоял рядом с тем, которого нарисовал Ярослав и, казалось, что-то ему говорил. Ростом он был чуть выше первого и был немного старше. Ярослав с ужасом всматривался в изображение второго воина. Что больше всего поразило Ярослава, так это то, что изображение воина было выполнено в той же манере, что и все полотно. И тут на него накатились воспоминания, оставленные странным сновидением. Ноги художника подкосились. Теперь Ярослав понял, кем был второй легионер.
Художник стоял, не зная, что и сказать. Видя смятение Ярослава, священник поспешил его успокоить: - Ладно, Ярослав, все хорошо, только бы со мною посоветовался. Отец Николай еще раз критически посмотрел на картину и сказал: - Два воина... Ну что же.... Но, тем не менее, работу я твою принимаю. Оплата как договорились.
--
Я не возьму денег, - ответил художник.
--
Сын мой, хоть ты и во славу Божию трудился, но жить-то тебе на что-то надо.
--
А пусть это будет моим подарком церкви.
Отец Николай улыбнулся. Ярослав выходил из храма в смятенных чувствах. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. А перед глазами стояла картина, которою он теперь не решался назвать своей.