Аннотация: История безымянного странника, коих сотнями по осенним дорогам.
- Ты думаешь, что в этом мире есть что-то реальнее смерти?! Всё есть иллюзия.
Смерть - это твоё дыхание; смерть - это причудливое облако в небесной лазури; смерть - это мой разговор с тобой; смерть - это ты и твои золотые мечты о жизни; смерть это и есть твоя свобода которую ты так безудержно ищешь. Смерть - она всё и ничто. Ничто! Она здесь, хотя ее нет здесь вообще.
Он стоял на холме, едва сдерживая удары ветра и дождя. Старый дорожный плащ трепался шелковым платком за его спиной, промерзшие пальцы намертво вцепились в посох. Но несмотря на беспощадный озноб, в глазах его не было болезненной пелены, в них горела всепоглощающая злоба. Два кровавых уголька вперились в мою спину и я чувствовал это нутром.
Потому спешил, как мог и насколько был способен мой разум, старался забыть эти слова, блуждающие эхом в моей голове.
Дорога стала скользкой, колея заполнилась водой. Сапоги промокли почти сразу, но как всегда... Как всегда, угнетение тела ничто, пред смятением души. Сколько болезненных истин мне открыл этот безумец? Сколько страшных слов прокричал? Всё канет когда-нибудь в ничто. И это.
Теперь я уходил туда, где небо и земля сливались в одно целое, в горизонт, где настоящее и будущее осядет пылью дорог за моей спиной...
Теперь я... Нет, не уходил.
Бежал, мчался, летел. Прочь.
Но время будто играло со мной в свою собственную игру, возвращая снова и вновь к истории старика и водоворот событий продолжал свою безумную пляску.
Мы оказались там, где боль и крики в покрытых кровью простынях, где отчаянные мольбы в сцепившихся руках. Там лазарет.
Лекарь сновал туда-сюда, раздавая указания, тыча быстрыми пальцами в больных и требуя молчать. Игла и нить мелькали, стягивая края ран, крепкие настойки убивали заразу. Страх и надежда сменяли друг друга в глазах угодивших сюда людей. Вот кто-то в благодарности своей расплакался, обещая подарить все драгоценности мира за свое спасение, на что хмурый лекарь лишь махнул рукой. Что ты мне дашь, мол, голодранец проклятый, иди уже отсюда, место не занимай. Но спустя миг в его белый халат вцепилась рыдающая мать, проклиная всеми словами черными за то, что не сумел излечить раненного солдата, тело коего уже сложили на носилки и несли к выходу. Вечная суета не кончалась даже ночью.
- Ты видишь, сколь он полезен нам? Сколько жизней он спас, отдав всего себя? Сколько чувств убил, что бы сохранить лик истукана ? Не подвиг ли это величайший? А?
- И пропело о жизни: тризну ли? Иль рождению гимн? - пробубнил я себе под нос.
- Чего?
- Да так, вспомнилось что-то...
- А теперь посмотри на эти стены. - выпучив глаза продолжил вещать старик, - Посмотри. Когда они белились, покрытые копотью лучин и алыми брызгами? Посмотри на потолок, он покрыт паутиной! Старой паутиной! А кровати? Каждая первая шатается из стороны в сторону! Каждая простынь заштопана в трех местах! И много ли монет уходит на больных? А почему? Да потому что...
Еще издали доносились яростные крики и гвалт сталкивающихся щитов. Там шла война, тысячи людей желали смерти друг другу. И были среди них те, чье умение сеять смерть завораживало. Ярость их иссушающим ветром носилась над полем брани, клинки летали молниями и крики боевого безумия то и дело перекрывали все прочие звуки.
Настоящие берсерки, каждый взмах - чья-то смерть. Неважно как, остроконечным ли шлемом, кованным сапогом или топором, они могли убивать из любого положения. Я невольно замер, созерцая сие кровавое великолепие. От того еще горше казался яд проникающих в меня слов:
- Ты посмотри, это не воины, но любовники самой Смерти и каждая душа погубленная ими - страстный поцелуй на теле ее, жаждущем ласки с тех пор, как первую душу облекли во плоть. И что же взамен? Тысячи золотых монет! За смерть платят больше, понимаешь?!
Сколько болезненных истин мне открыл этот безумец? Сколько страшных слов прокричал? Всё канет когда-нибудь в ничто. И это.
Исходящее в хохоте, злобное,
Напророчившее смерть
Он выплескивал нечеловеческое,
Словно потусторонний зверь.
И бежал я себя раскидывая,
Как балластом нависший груз,
Только время - спираль невиданная,
Убегая, все знал. Вернусь.
* * *
Дождь стих, полумгла застлала мир, окутав его безвременьем, заглушив все звуки. Я более не знал куда иду, что ищу, для чего... Только усталые шаги с противным хлюпаньем напоминали мне, что следовало не останавливаться. Только спустя какое-то время, измеряемое, разве что, тягучими мыслями, вдали неуверенно затрепетал одинокий огонек. Он был настолько чахлый и едва различимый, что я невольно засомневался в собственных глазах. Но нет, каждый шаг приближал меня к заветному теплу.
Скрюченные от холода пальцы сжались в кулак, стало совсем туго от страха не дойти. Уже на подходе обнаружил свежую могилку с покосившимся крестом - рыхлую землю размыло от дождя.
- Откуда путь держишь, болезный? - окликнул кто-то, стоящий на крыльце большой избы.
То был обычный крестьянин, не выдающийся в росте, но в плечах косая сажень.
- Из города. - устало ответствовал я.
- Ну так проходи, чего шкуру морозить? - хохотнув, тот распахнул дверь и приглашающе мотнул головой.
Такое желанное тепло очень скоро обернулось моими мучениями. Пальцы рук и ног свело в нестерпимой боли, словно кто-то огромный сжал их в кулак и медленно выворачивал. Долгие четверть часа я не мог осознавать окружающий мир, покуда все не стихло. И вот оглядел то место, где оказался.
Дом изнутри выглядел очень большим, огромные скамьи, длинный стол. Он почти не имел перегородок, только тряпкой был завешан нужник, да глиняным кирпичом обложена кухня. Ближе к огромной печи расположились три двухъярусные кровати из отполированного орешника. В каждой по детю. Разглядеть их толком не удалось. Единственная свеча давала мало света, а отблески пламени из печи так и вовсе делали все вокруг каким-то странным.
Короткий диалог полушепотом завершился внезапно, как это случается, когда и говорить-то не о чем. В итоге я остался со своими мыслями наедине.
Пахло свежеколотыми дровами, кажется березой. Из печи то и дело с треском вылетали крохотные угольки, катились по железной обивке перед дверцей, где удивленно мерцая, гасли насовсем. Поутру хозяин сметет их веником на совок и выбросит. Сейчас же они просто исчезали во тьме, как звезды. Где-то снаружи мог бы завывать ветер, но нет. Стояла необычная тишина, какая случается перед наступающими морозами. Только треск углей, неровные полосы пламени на стенах и кружка горячего чая в руке.
Когда я был моложе, то искал не славу и деньги, а истину. И встретил много единоверцев на своем пути, мы словно чаинки в кружке, поднимались вверх. Затем опускались. И поднимались. До тех пор, покуда не оседали в отстойнике мертвых надежд. Все под иным углом становится неверным. Но какой ценой я до этого дошел? Тот старик, он ведь не просто сумасшедший, он мой учитель.
"Само твое существование служит доказательством несвободы." - сказал он мне, с уже пульсирующим безумием в глазах.
"И бежал, я себя раскидывая", кричал до хрипоты с теми, кто доказывал мне обратное. Я жаждал найти опровержение в словах других, мечтал оказаться в дураках и признать чью-то правоту. Но всякий раз выигрывал спор.
Я проснулся, когда было еще темно и обнаружил себя сидящим на табурете. Хозяин дома давно спал на большой супружеской кровати. Даже странно, что мне так доверяли. Койка, та что для гостей, была застелена не белым, но явно чистым бельем. Только спать уже не хотелось. Печь погасла. От нее по прежнему веяло домашним, материнским теплом.
Тишина стояла такая, что даже звенело в ушах. И тьма. Привыкшие к ней глаза порою улавливали знакомые с ночи силуэты, которые спустя миг таяли, появляясь в другом месте. Так я играл со своими глазами и воображением достаточно долго, ощущая трепет, вернувшийся из глубин забытого давно детства, покуда хмурый рассвет не украл все таинство происходящего, раскрасив мир в мертвенную бледность.
Слабое хриплое дыхание со стороны детских кроватей привлекло мое внимание. Подойдя, я обнаружил, что один из мальчиков болен и довольно сильно. Если не лечить, осень точно заберет его с собой.
- Как спалось? - поднялся с кровати хозяин.
- Нормально. Спасибо за кров и пищу.
- Оставайся пока, вещи-то так и не просохли, до зимы не доживешь, если сейчас в путь выйдешь.
- Это верно...
Через какое-то время проснулась маленькая девочка, лет семи, а то и меньше. Она спросила:
- Пап, а что мы кушать будем?
Отец сразу погрустнел, осунулся. Его взгляд скользнул по остальным кроватям, слегка задержался на замеченном мною ребенке.
- Дедушка обещал, что привезет нам ребра барашка, их и сварим. Только немного подождать нужно.
Что-то екнуло у меня внутри, что-то страшное сдавило в когтях сердце. Прежде чем в неудержимом порыве выскочить на улицу, я мельком глянул на больного.
Он больше не хрипел.
Дорога казалась мне адом. Когда спешишь от прошлого, время тянется куда медленнее. Все думалось, как же так? Неужели жизнь и вправду столь жестока, что за смерть платят воистину безмерную цену? Что за могила была у дома? Я ведь так и не решился спросить, боялся случайным словом потревожить душу. Да и про хозяйку тоже задавать вопросов не станешь. Слишком уж это подозрительно. В определенный момент совесть моя возобладала и ноги сами собой заторопились назад, к избе. Кошель мой был тощ, но на пару горстей крупы могло хватить. Ведь нельзя же так!
Распахнув двери, я вошел.
Сразу пахнуло теплом и едой. За столом сидело пятеро детей, они выжидающе смотрели на отца, то и дело пытаясь заглянуть за его спину. А тот суетился у большого казана, что-то сыпал туда, помешивал, шептал. Наконец закончив, снял его с печи и торопливо водрузил на стол.
- О, я и не слышал, как ты вернулся! - удивленно проронил он, черпаком разливая варево по тарелкам. - Куда ходил?
А я не знал, что и ответить, с ужасом разглядывая тонкие "бараньи" ребрышки в мисках. И вот уже слезы потоком прильнули к глазам, а вопль праведного гнева дрожал комом в горле, как вдруг дверь за моей спиной распахнулась.
- Отойди, дядька, а то зашибу!
Невольно охнув, я отступил, пропуская в дом мальчишку лет двенадцати. Полубегом, тот пронесся к печке и с грохотом высыпал охапку дров. Поправил налезшую на глаза ушанку.
- Ну ты батька и повар, мамка и то не смогла бы так! - звонкий его смех заставил улыбнуться и меня.
- Ну да, скажешь тоже. Вот погоди, придет из города, все по ушам получим!
Я еще раз вспомнил могилку у дома.
Вечером все стало совершенно ясно. Крестьянин собрал довольно богатый урожай в этом году, вот только беда, старший сын прихворал. И мать пошла к лекарю, сложив в суму самое ценное, что восхвалялось тем ученым господином - парное молоко, что бы каких настоек полезных купить, а заодно и к местному булочнику заглянуть, за сдобой во всей округе известной. А в могилке той старый пес лежит, много лет верно служивший этому дому. Дети недолго упрашивали отца сделать все именно так, сам он тоже любил всеобщего друга, даже члена семьи. ДА и нового щенка обещались с соседнего хутора привезти на днях, говорят, породистого волкодава серой расцветки.
Все это перевернуло мои мысли с ног на голову. Стало как-то противно думать о том, кто я есть на самом деле. Когда распрощался и с обещаниями как-нибудь зайти, отправился в путь, долго размышлял о безумном старике и простом крестьянине. Осеннее солнце все же иссушило хмарь, щедро распустив свои лучи по стылой земле, заставив ту размякнуть. Но за годы раскатанная дорога была тверда, что не могло не радовать. ближе к полудню встретил большую телегу, полную народа. От мала до велика, они шумно что-то обсуждали, в то время как крепкий жеребец ходко стучал копытами о землю, словно и не было за его спиной целого семейства.
Среди общего гомона бойко тявкал серый щенок, смешно кусая за рукав играющего с ним ребенка.
И я подумал, как дешево стоит смерть, раз за нее платят золотом.