С.В. Соловьев

ЗНАК ДЕЛЕНИЯ

сборник стихотворений
Александрия,
1999 г.



Мёртвым таких вопросов не задают

Однажды (а это 
происходит время от времени,
и каждый раз слово "однажды"
напоминает мне запах
забитого ненужными вещами склада)
я осознал, что всё:
кровать, смутные лица знакомых людей,
площади с каменной дурью, большой театр
женских телодвижений
на фоне беспокойств мужчины,
забыто, - оно - ни к чему,
и ровным счётом ничего не меняет,
двадцать семь, и ещё столько же,
и чуть больше,
единственное - жив,
уже начинённый чувством: усталость
(мёртвым таких вопросов не задают,
и от них не ждут ответа:
"к чему?" - и - "сколько?")...

14.06.1999


Знак деления
	
начинаешь делить всё
начинаешь делиться
разделённый 
надвое на половину
на атомарные тысячные
на вакуум что между ними
	
знак деления моё имя
знак деления моё назначение
в этом целостном мире
монументальных истин
и цельно литых прохожих

я знак деления
неважно зачем
неважно на что
неважно как долго
	
14.06.1999


Последнее слово романа
		
Отыграли поминки,
унесли всё, что играло -
барабаны, литавры и арфы.
Сонно киснут остатки еды,
недопитая водка в стаканах
отражает усталости свет
без лишних вопросов.
Над дорогою ворон
всё ещё кружит.
Вывожу на бумаге
последнее слово 
романа...

23.06.1999



Забывание N.

Я к тебе приходил, постанывая 
				от смущения
быть навязчивым без явного 
				приглашения,
заходя в дверь, сжимал до боли 
				кулак мокреющий -
чувствовал каждый раз себя 
				изрядно стареющим,
чувствовал каждый раз: вот 
				картинка последняя
из цветных фотографий романа. 
				Семнадцатилетняя
ты стояла, нехитрою позой 
				верша правосудие,
и слова остывали: "Я жду на углу тебя
как всегда..." И это "всегда" 
				сжималось во времени
так же быстро, как след горделивого семени
засыхал на упругой поверхности 
				игрищ со зрелостью,
сочетая расчётливость женщины с неумелостью
подростковой... Темнело. Из окон 
				рассеянный свет
подготовил меня жарким будущим 
				полднем в ответ
вяло кивнуть головой, увидев тебя, 
				и что-то в груди
сделает вязким асфальт - на моём пути.

5.07.1999


Дежа вю

Посетив это место опять, - 
			я опять один
возвратился сюда, и задёрнув 
			веки гардин
на окне, испугался теней 
			на морщине стены,
вслушиваясь в шорохи ночи, 
			всё ждал войны
моей памяти и усталости 
			этого мокрого тела,
изнурённый, шептал в одеяло: 
			"мне всё надоело...",
и вгрызался ногтями в поле 
			недавних сражений -
в простыню, что полна 
			чувственных осложнений,
что грозит мне болезнь 
			наподобие тихого рака
и завёт всё забыть без последнего 
			скучного знака...
Я руками искал, чем убить 
			мне свою усталость,
всё искал и искал, и тогда мне казалось:
посетив это место опять - 
			я словно по кругу
бесконечно вращаюсь всю жизнь 
			со скоростью звука.


5.07.1999


В тесноте ощущений

Россыпь соляных камней 
			из мочевого репертуара
мучает тех, кому сорок. 
			Варево тротуара
словно желудочный сок 
			любую подошву
гложет. На тыльном мартене 
			мельхиоровой броши
физиология зеленеет 
			отпечатками мелкого пота.
Марево ливий. Июль.
			Люди шершавою ротой
громко коверкают слог 
			на неразборчивом арго.
Тонкая струйка слюны 
			словно кисель, когда парко.
Кожа магнитит всякую вещь 
			в тесноте ощущений.
Я не прошу холодов, 
			так как без посещений
Бога, инфаркта, фата-морганы 
			или ностальгии
трудно что-то просить 
			в Малой России.

6.07.1999


* * *

Я делю глазами этот уставший год, -
от событий, от дат, от нехватки рубля,
				от каменных львов,
что застыли в пыли: 
		в их открывшийся рот
упорхнул насекомым опять толкователь снов.

Я делю глазами колонии - без времён 
				и пространств
доживают они больной печенью
				кесаря из Юлиев,
так же пошаливают - с отдышкой играя
				порою в транс
фармацевтики яркой в самом начале июля.

Я делю глазами открытое кем-то окно:
словно внутренности свисают простыни 
					и трусы, -
всё полощется в жарком эфире, 
				и так давно
говорит вселенной она: "сохрани и спаси..."

В этих мёртвых словах, в силу инерции 
					и для меня, -
приговор окну, этому году, 
			этим каменным львам,
и июль - как тавро, как бирка сухого огня,
не оставил он мест спасительным маякам

этому берегу - хотя и нет океанских вод, -
омываем усталостью он, пылью 
			и южной жарой.
Я делю глазами этот надтреснувший год,
и деля неделимое, я оставаюсь собой

В чаще призраков - старых авто,
			штопанных криво чулков,
Флоры отпрысков, аллергических 
				кашлей утра,
пробираюсь в завтра на ощупь мокрой рукой,
и шепчу среди шума как пьяный: "Пора..."

7.07.1999


Дна не скрывают

Наблюдаю процесс написания:
мелкие чёрные буквы
появляются вдруг на белом
пустом пространстве,
потом роятся, толпятся, 
склеиваются
в разномастные строчки, 
а те теснимые
полуоформленной мыслью
наползают друг на друга,
провисают в пунктуации,
образуют нестройные 
рванные предложения,
которые как волны 
старого грязного моря
изгибаются,
как волны бегут всегда 
только к берегу -
к концу листа, 
но они, в отличие 
от морских собратьев,
дна не скрывают.
	
1999, июль, 8-е


* * *
Он прошёл, этот месяц, походкою вялой,
Было жарко, были слова: "она мне сказала..."
И вино, что краснело в тенетах заката,
Проникая в гортань, говорило: "Когда-то

Этот месяц горчил тем же привкусом соли,
Острым заревом мускуса, и маска роли
Подводила тебя - она вниз сползала..."
Было жарко, были слова: "она мне сказала..."

Он прошёл, этот месяц, и судоржно пальцы
Попытались опять в сновидческом танце
Сжать покрепче, - и музыка где-то играла.
Было жарко, были слова: "она мне сказала..."

Он прошёл, этот месяц, он канул, растаял
Среди львов и домов, среди чёрных гранул
Полуночных игр без луны и Музы,
Что роняла след своего укуса

В тесноте груди, в пустоте бокала.
Было жарко, были слова: "она мне сказала..."
Он прошёл, этот месяц, утонув в асфальте.
И стучал каблук, и шуршало платье...

24.07.1999



* * *
Бедны, похмельны и небриты
Сидят на лавочках пииты,
Их взор и мутен, и рассеян,
Но будет вскоре стих посеян:
Взойдёт на славу одиночеств
Их Поэтических Высочеств...
		
1999, июль, 26-е


Нет никаких известий

"Нет никаких известий..." -
солнце, солнце мне шепчет
разбитыми в тень
губами.

"Нет никаких известий..." -
небо, перечёркнутое
пулемётной очередью
авиатраэкторий.

"Нет никаких известий..." -
конец июля, конец июля,
сочащийся густым и глухим
одиночеством.

"Нет никаких известий..." -
неизвестные люди - 
люди - известные до
узнаваемости.

Нет никаких известий
из мест, из мест,
недостижимых
по замкнутым обстоятельствам.

Нет никаких известий
в Городе Наименьшего Сопротивления.
"Нет никаких известий..."
"Нет никаких известий..."

1999, июль, 27-е


* * *
Когда выходил из ..., прятал поглубже память,
Ссутулясь еврейскою птицей на знамени детства,
Сжимая в оскомину зубы, но данное средство
Не сколько лечило, сколько множило раны.

Когда выходил из ..., прятал поглубже ладони
От встречи, от камня, от приговора:
Стеная по смыслу, быть в ломке агоний -
Кружиться в бесчисленных коридорах...

1999, июль, 28-е



* * *
Я шёл по трактам выпитого пива,
и потому как пьяным был, не знал - красиво
ли это место. Блики света в встречном взгляде
мне говорили акварелью: "Он - в наряде,

он разодет в шёлк пыли, в бахрому прохожих,
в фаянс витрин, чей звонкий череп неухожен
заставлен жарким утомительным вниманьем,
он как любовник старый, город без названья,

он как истошный кот на крышах зданий
кричал прохожим в кружевах вечерних,
кричал, кричал, и требовал вниманья
от них, доверчивых и суеверных,

он призывал надеть одежды эти снова,
их застегнуть потуже в полшестого,
и в мерном танце как паяц паяцу
сыграть все па под вальсы тёмных стансов..."

Он призывал, чужой и странный город,
что испытал нужду и сильный голод
по бархату метро, по джазу львов и шпилей,
по вереску заморских пышных стилей...

Он призывал, забытый миром город,
в нём был я нищ и слишком молод,
и среди готики базаров и несчастий
я видел шпили, видел львов различной масти,

и в стайках мелочных ночных красавиц
ногтём сколупывал их тонкий глянец,
и находил провалы в томных ощущеньях,
и лунный мел на призрачных коленях,

я находил его заснувшим и небритым,
когда - скупым, когда - изрядным сибаритом,
когда - одетым в таинство поллюций,
когда - раздетым в смысле унций,

я находил его застенчивым и наглым,
я находил наивным и спесивым,
и находя, терял его надолго,
идя по трактам выпитого пива...

1999, июль, 31-е



* * *
Пусть это место будет Вавилон,
Пусть тысячи взбираются по стенам,
И застят кирпичами ближний склон,
И лунный мел струится по коленям;
	
Когда взбираются они, погружены
В метафоризмы жизни и движенья
К чему-то смутному в преддверии войны,
В которой нет побед без поражений.
	
Пусть это место будет Вавилон
Как на дрожжах, наверх взбираться,
И я, сидящий тихо за столом,
Незнающий, как оправдаться
	
За этот рост стены, за бодрый рёв,
За руки, что поспешно тычут камни
В глаз горизонту, чей просторный кров
Для взгляда не содержит важной тайны...
	
1999, август, 6-е


* * *
Вот уже прошло тридцать дней.
Были холода, туч десерт. Луч
прорезал свинцовость небесную иногда,
осени подражая, - я думал о ней:
она снилась мне иногда.

Ссорился с друзьями, пил вино
за успешный исход вражды. Не однажды
закрывал шторами окно, когда луна
шептала мне через стекло: давно
не снилась тебе она...

Неудачных знакомств неловкий штрих
ложился криво на лицо. Налицо
морщинистость жизни в слове "нет".
Неожидан теперь лишь безмолвный вскрик
луны, умирающей в окне.

1999, август, 6-е



Так как

Огибаю стол, покуда рука
сжимает навязчивость молока -
не мартини со льдом, не сухой лондонский джин.
Так как квадратен стол - он недвижим.

Так как скула - словно скала - напряжена:
в мышце скульптурою обнажена,
и, скорее, глубоко вовнутрь, чем вовне.
Так как день потерян, ночь - длинней.

Так как всякая встреча начинаема с "как дела" -
извивается рот, каменеет скалой скула,
через зубы течёт то ли правда, то ль ложь.
Так как ты посторонний - не разберёшь.

1999, август, 6-е



* * *
Ты, может, стал намного жёстче,
И, может, ныне неулыбчив,
Но ты живёшь намного проще
В охоте за далёкой дичью.
	
В твоих глазах усталость тая,
Не оставляет соли под глазами;
Года и города - как запятая,
Что зачастила меж словами.
	
Ты, может, помнишь, что-то помнишь,
Рука потянется, наткнётся
На тяжесть памяти, - её уронишь
И склеишь криво, как придётся.

Твоё лицо полуистёрлось
От зноя дат и выпитого пива,
И зря морщин густую голость,
Ты не найдёшь лицо красивым,

Ты не найдёшь жену в постели,
В кармане - деньги, забытье - в бокале;
И ты останешься не с теми -
Они тебе не всё сказали:

Что будет пир, но будет голод,
Что будет мир, но будет гибель,
Что будет лето, - в зимний холод
Прошепчешь тихо им: "спасибо..."
Ты, может, стал намного старше,
Намного, чем тебе отмерял
Твой бог. В твоей искомой чаще
Дичь - словно зёрна среди плевел.
	
Тебе её искать, смерть сотворяя
Из жизни огрубевшими руками;
Бега по жизни - запятая,
Что зачастила меж словами.
	
Ты, может, стал намного проще,
Лукавишь взор, морщинишь щёку,
В вагоне проезжая жёстком,
Уже не ищешь правды окон.

1999, август, 7-е



* * *
Я пытался выкинуть рот, волосы, волосы, дефект речи,
Что будоражил во мне, что тревожил во мне наивное чувство,
Я пытался выкинуть, выкинуть, выкинуть прочь, но нечто
Делало, делало это странным, болезненным видом искусства.
	
	Я пытался, ещё пытался, пытался...

Пальцы, пальцы - так малы, так гладки, так мягки, мягки,
Я пытался выкинуть, выкинуть, выдавить прочь, отрезать,
Сдавливая виски, сдавливая, сдавливая, но в процессе давки
Чувствовал, видел, видел как сочиться тоска, тоска из пореза.
	
	Я пытался, ещё пытался, пытался...

Я пытался перечеркнуть имя, перечеркнуть, зачеркнуть, замазать,
Прикосновение к коже, к коже, и слов прикосновение, и вздоха,
Закрывая глаза, глаза, закрывая окна шторами, лицо, в экстазе
Я молчал и просил, я молчал и просил, молчал и просил у бога.
	
	Всё пытался, пытался, всё ещё пытался...

1999, август, 7-е



* * *
Что мне мир, когда нет войны,
и судьба, когда все дни сочтены;
что мне Марс, когда его анфас
мой краснотою режет глаз;
		
Что мне танец, когда нет ног;
и богатство, когда есть долг;
и смешок, когда рококко
моей смерти недалеко;

Что мне слава, когда слова
стремятся к множеству, 
		когда их два;
что мне пустырь, когда кусты
не прячут женской наготы;

Что мне испуг при слове "вдруг";
и икс в квадрате, если - круг;
что мне роман под тусклым бра,
когда за ночью желчь утра;
	
Что мне плевок луны в стекле, -
он как штрафной, что бил Пеле;
что мне истерика звонка
опять в дверях, когда тоска;
	
Что мне прогресс, когда есть стресс;
остроты, если свеж порез;
что мне венки, когда гудки
авто сигналят коротки;
	
Что мне эротика ночей,
когда отсутствие ключей;
что мне моря, когда заря
торопит волны - только зря;

Что мне прощанья, если слог
корёжит слух - арго дорог;
что мне сада весной в цвету,
когда убийца на мосту;

Что мне печаль в твоём письме,
когда в декабрь быть зиме;
что мне стерильность, если морг,
красоты позы - когда торг;

Что мне корабль на плаву,
когда всё сжато в "я живу...";
что мне истории богов,
когда корабль - дураков;

Что мне искания в песках,
когда все козыри - в руках,
когда играть - джек-пот не снять
и дрожь у пальцев не унять;
	
Что мне наветы, если знак
вопроса странен в слове "как";
и если кактус будет цвесть,
зачем улыбки злая лесть?..

Что мне кольцо, она в венце,
когда - бессонница в конце,
когда эфирность голограмм
наводит мысль на тщетность драм;
	
Что мне конкиста и Колумб,
когда цветы - в пределах клумб;
что мне закон, когда укол
положит в неглиже на стол;
	
Что мне петля, когда рубля
не досчитаешь с тихим "бля";
и если некто жмёт ладонь -
не из приязни, а как бронь;
	
Что мне металл, когда устал;
плотины вес в девятый вал;
что мне решётки, если мир
сквозит, - он состоит из дыр.

1999, август, 9-11



Августинцы I
		
Август - это месяц печали,
когда лето уже за плечами;
любимая вслед не кричала, -
она - промолчала.
	
Август - время зализывать раны,
найти, что пути твои странны;
дни августа - как ветераны, -
для будущего бесправны.
		
Август: светило ещё не стыло
в небе, и туча тебя не крыла
сырым; ещё память не исказила
черты у милой.
		
Август - это период встречи:
как крыса в начале течи
у судна, как автор речи,
которой конец обеспечен.
		
Август: я помню, как в прошлом
году так же чувствовал - брошен
камнем на дно; лоб наморщен -
от мимик изношен.
		
Август: уже дождило, и ветер
смелел, торопился вечер;
спирт делался крепче,
а закусь - мельче.
		
1999, август, 14-е



Августинцы II
		
В августе псы смелеют,
щёки от бритв синеют,
вены смертью полнеют -
ты близок с нею.
		
В августе ноет хрящик,
сахара мёд не слаще;
чувствуешь - тесен ящик
не в срок, но раньше.

В августе друг скучнеет -
видя тебя, он немеет;
всякий стакан мелеет,
жажды быстрее.
		
В августе чувствуешь: рядом
осень в грязном наряде, -
вывернешь ей, не глядя,
изнанку платья.
		
1999, август, 14-е



Августинцы III

В августе кровь заката
рану бередит, как плата
за улыбку Сократа
с последним "надо".

В августе тронный стиль
мажет к утру постель,
вставая, сажусь на мель
к вящей угла простоте.

В августе нрав погоды
меняется часто, и вроде
земли атмосферные воды
торопят роды.

В августе враг - соцветье
амброзии, сильный ветер
и краткое междометье
в газете.
	
В августе место встречи
меняется, если вечер,
в кармане становится легче,
когда доверчив.

В августе женская голость
в нас развивает портовость:
рук и бровей готовность
плюс скорость.

В августе жрёт пространство
потенциальность танцев;
осени близкой убранство
жду, как коррида - испанца.

В августе день затменья
провидца страшит; томленье
чувствую в сердце, в вене
в конце предложенья.

В августе пыль, кружа
в солнечном блике ножа,
шепчет: твоя душа -
гибнет, но жизнь хороша...

1999, август, 18-19



Напутственное тесеям

			...помни: пространство, которому, кажется ничего
			не нужно, на самом деле сильно нуждается во
			взгляде со стороны, в критерии пустоты.
			И сослужить эту службу способен только ты.
							Иосиф Бродский


Всякое следствие суть болезнь причины.
Запомни: когда нож вдруг перочинный,
одежды ворох приподняв павлиний, -
тебя вскрывает, словно жесть с тушёнкой,
ты не кричи, давясь глаголами, вдогонку
(а если закричишь - кричи негромко), -
ему, тому, кто посягнул впотьмах
на жизнь твою, что содержалась в потрохах,
нередко выступая на висках,
в венозном, в лимфе, в мышце и нейронах.
Поплачь, упавший оземь, о своих уронах
телесных и словах коронных.

А тот, кто скрыл свою вину в подъезде,
спеша невнятно к ряженной невесте,
сложив цветок и нетерпенье горстью вместе, -
уйди во двор, по лестнице, а там за угол -
в сады. Кто виноват, что череп кругл,
что слишком молод и опасно смугл.
Ему, несостоявшемуся Крезу:
голодным будь всегда, - цени, её, аскезу;
и о любви суди по рванному порезу,
что на щеке оставил гвоздь, кирпич, железо
задворок. Прячь поглубже указательного ноготь
в карман; предпочитай неону чёрный дёготь;
не удивляйся ничему - в зубах прячь нёбо.

Запомни: в избежанье жажды пей глотками
мелкими. В кровати спи всегда с ногами
в обувке - будь готовым к драме.
Запомни: если в дверь твою стучатся,
уж лучше крышей торопливо мчаться,
чем с запятой чужой встречаться.
И если позывных не разбираешь
у телефона, - не бери его: сам знаешь -
ты сядешь, если встанешь.

1999, август, 15-е



Августовское анданте

Всякому власть дана,
чтобы её потерять...
Помню: приходит она
то ли взять, то ли дать.

Каждому есть что
вспомнить и что забыть...
Помню: себя в пальто.
Птицы молчат. Знобит.
		
Всякого ждёт успех -
проверить изнанку миров...
Помню: декабрь. Снег.
Рождественский спитч топоров.
	
Каждому хочется быть
как-то - где нет ничего...
Помню: искусство - жить,
когда все на одного.

Всякий знает, что прав, -
он вор или прокурор...
Помню: искать устав,
кричу. И так до сих пор.

1999, август, 19-е



* * *
Я умру на чёрном камне, -
ветви склонятся пугливо;
я паду в бою неравном
под шатром плакучей ивы;

Я умру, и только ветер
донесёт слова поэта
в зимний хрупкий шумный вечер
мира, кровью не согретом;

Я умру, рукой вцепившись
в клок искомканной бумаги,
жалко вскрикнув, в миг лишившись
всех дорог на дне оврага.

1999, октябрь, 4-е



* * *
Я вернусь в начало пути,
там губительных нет утрат
и ошибок, и там ещё ты
не отводишь пронзительный взгляд,

и в касаниях рук есть тепло,
нерастраченное в холодах,
наши губы сплетаются в слог,
нету фальши в наших словах...

Далека и не узнана ты.
Сновидению снова шептать:
Я вернусь в начало пути,
чтоб уже ничего не искать.


Киев, 1999, октябрь, 8-е



Возлюбленной Фаэтона

Без имени, но не без тела,
как оклик, как огрызок звука,
порхая, к океану полетела,
бежав от прошлого испуга,

там, где Свет Новый открывая,
осели паладины эха
мифа утраченного рая
в исканье личного успеха.

Ты, исчезающа в Airlines,
послушай мой сонет; быть может,
когда исполнит время танец,
мне тоже миф бежать поможет;

ты, что в моём воображенье,
как дух от тела отделишься,
в сомнамбулическом паренье
ты не умрёшь и не родишься,

в сновидческом побеге к свету
мы будем тьмою одиночеств...

И там, как здесь, наступит лето,
Не ждущее чужих пророчеств.

Киев, 1999, октябрь, 9-е



Плачь Иеремии

			"...Он повел меня во тьму, а не во свет..."
                               Плач Иеремии, 3:2

Ты не видишь, я брожу по телам павших,
вывожу слова подошвой сапога средь лужи,
и подолом кровь и эту грязь собравши, 
я пою о новом мире, - ты послушай:

что искать его в тиши строений,
что искать его на женском бюсте, -
что найдёшь у привидений,
возвращенец в Фамагусте?..

Вместо смеха, - я утрусь слезою,
вместо красной девы - смерть с косою,
и возможному бахвальному герою -
погребальный холм с искрою.

Ты не видишь, я пою о чёрном -
саване, крыле вороньем, грязи в луже,
раня ноги в острых травах сорных,
я пою о новом мире, - ты послушай:

что рыдать нам о спасительном исходе,
о победе плоти над немощной силой, -
нам, познавшим волю нашей плоти
к позабытости в могиле?..

Вместо знамени - птенец печали,
вместо солнца - шифр свечами,
вместо крыльев - гон с бичами
через топь холодными ночами.

Ты не видишь, я бреду в ознобе,
тычу палкой в поисках надёжной суши
средь полузатопленных надгробий,
я пою о новом мире, - ты не слушай...

1999, ноябрь, 20-е


* * *
В последнее время всё чаще
ты снишься мне. Я же пугаюсь:
в сновидческой путанной чаще
я снова с тобой потеряюсь,

я снова забуду вкус жизни,
вино пригубив с дна бокала,
и горло удавкою стиснет -
что думала ты, что сказала,

глядела как из-под ресницы;
я помню лишь глаз выраженье,
но цвет - всё равно как зарницы
оттенок запомнить в томленье

бессмысленно. Странная чаща
пугает меня в полнолунье.
В последнее время всё чаще
ты снишься, и даришь безумье,

не зная о том, в отдаленье,
сама прибывая в чащобах
в кровь крашенного сновиденья,
мечту воплощая в особах

мужских. Карнавальные маски
смеются, надрывно томятся,
но в приступах деланной ласки
помогут тебе потеряться

в лесу снов полуистёртых -
подушкой, щёкой, пробужденьем;
их древа - простые офорты
оттиснуты на сожаленье...

В последнее время всё чаще
ты снишься мне. Я же пугаюсь:
в сновидческой путанной чаще
я снова с тобой потеряюсь.

1999, декабрь, 13-е



S\Street music

Каждый раз, одно и то же, каждый раз одно и тоже, каждый раз:
раскрываешь рот, раскрываешь легкие, раскрываешь глаз...

Видишь водосток недокрашенных ртов, раскрытых ртов;
пот, выделяемый из пор, громкий спор, почти разговор;
силуэт сапога на стене, щербатой цементной стене;
видишь каски зеленую краску - плакат: солдат на войне;
видишь стройные ноги, дороги, затянувшие в петлицу ноги,
вот петлица street music, - в нём исконный розарий:
перечисляешь всё, что ты сказал, что сказал, что тебе сказали;
видишь слепые глаза на стекле, что текут словно воск, что текут;
перебираешь пальцами мир, перебираешь мир ногами, и снами -
говоришь, говоришь, говоришь, говоришь вещами.

Каждый раз, одно и то же, каждый раз одно и то же, каждый раз:
раскрываешь рот, раскрываешь легкие, раскрываешь глаз...

1999, декабрь 13-е



Selenium

Я с тобой, - я шепчу, - я снова с тобой
им, застывшим от бедности Urbi et orbi,
в океане чернильном расслышав прибой,
что колышет объедки от завтрашней скорби.

Нет мне места. Уныла луна, как струна,
натянул её палец не бога, но рока.
Я с тобой, - я шепчу, - и ты мне видна,
всё стоишь надо мной, невысока.

Этот город оставлен в боях за тепло
уходящей на запад монетой успеха.
Я с тобой, - я шепчу, - хоть не так и светло,
чтобы зрить порождения эха

в этом тёмном аду испоганенных снов,
ломких судеб, корёженных лиц и улыбок.
Я с тобой, - я шепчу, - и мой шёпот не нов,
как и тихое слово "спасибо".

1999, декабрь, 15-ое



* * *
Я с тобою советуюсь, тень на стене,
затверденье в скулах, ущербность в луне,
одинокое завтра - на простыне, -
зная: наедине, ты - вдвойне.

Я с тобою советуюсь, стрелка часов,
дура-дверь с поцелуем в железный засов.
гарцеватое па в парусине трусов,
тараканистость homo в идее усов.

Я с тобою советуюсь, книжный штокверк,
отложение мебели, букв фейерверк,
извержение скепсиса в Страстный четверг,
когда бога не принял, но и не отверг.

Я с тобою советуюсь, запах забот,
море дней, когда полон воды швертбот,
увлечение низостью с сытых высот,
тупики "быт и я", хоть и был поворот.

Я с тобою советуюсь, острый металл,
хотя знаю давно всё, что ты мне не дал:
от судьбы благодарных щедрот я не ждал,
потому как - не звал.

1999, декабрь, 15-ое



Маленькая ода наготе


				Мир состоит из наготы и складок.
						Иосиф Бродский

...возмущённо кричит, вылезая из ванны
Афродиты потомок, обнаружив: неравны
он и космос, решивший учесть недостаток
водорода в пространстве - с мозолистых пяток

гражданина. Увеличиваться в объёме
естественней, чем уменьшаться, - притом весомей
будь то ствол, бак для мусора, женская гордость,
честность любого, когда у него есть подлость.

Как говаривал Туллий на стула: "осёл, не варвар".
Равен бич из трущоб и закончивший с помпой Гарвард
в том, что всякая вещь, будь то статуй иль ксива
хороша только лишь археологу, - ну а красива

или нет, - в этом мире неважно. Избыток глаголов
распирает словарь как тщеславная вечность атоллы,
чтобы после молчание космоса будущей глади
всё слизало, навек уравняв и разгладив.

1999, декабрь, 15-ое



Urbi et orbi

Не для тебя я распахивал чернозём
сапогом, скупо цедил в небесный проём
благодарностей блеклых унылую песнь,
не для тебя я корёжился весь
на развороте суточных колких правд,
не для тебя я снимал богатый наряд
с тела прохожего - ворох лжи,
не для тебя я стоял надо рвом во ржи.

Не для тебя я сушил вино
жаждой своей пополам с "всё равно",
ел бухенвальдов избыток чувств,
и выбирал что чудовищней из искусств -
жить, вырезать на вене чужую вину,
мерить аршином ломанным смерть в длину,
сыпать на раны дня равнодушия соль,
и напивать, напиваясь, усталое си бимоль;
не для тебя я рожал мечтаний стыд,
не для тебя я давился от мелких обид,
не для тебя открывал америки только по ту
сторону жизни, захлёбываясь в поту
на одеялище времени, крытого в срок,
чтобы понять: ты её не отложишь в прок.

Не для тебя я сходился с судьбой,
зная что брак этот - тяжкий бой,
в коем нет места победе, фанфарам, лавру;
не для тебя я родился, не для тебя - умру;
не для тебя я смеюсь арлекином над тенью; боль
не для тебя выжимает над бровью соль;
не для тебя всё вмешаю в батальном "мир", 
краску беря из твоих палитр.
Может, сегодня ты сделаешь ряд
происшествий, в которых как шелкопряд
я спелинаюсь, чтоб завтра изранить крыло
с твёрдой уверенностью: всё прошло,
я отказался делиться с тобою венцом
или быть фото за под лицо
в стекле: кто-то скалится и его рука
словно самсонова крушит бока.
Ты не нагонишь гончией артемид,
не закричишь мне, что путь закрыт,
не схватишь за шиворот, и моя ступня
уже не изранится о крошево дня.

1999, декабрь, 18-ое



Декабрьский офорт

Пахнет окурками. В комнате - ты:
в страхе сжимаешь свой мокрый волос,
сидя на стуле. Из пустоты
тянет. Отчётливо чей-то голос

в ухо вливается, а после - в мозг
он проникает ужом, и сыто
там оседает, как через сито
капает на пол чуть тёплый воск.

Скрипнула дверь. Задрожали стёкла:
там, в тишине отсутствие звёзд,
шиною вскрикнув, забралось на мост,
чтобы в покое оставить окна,

лужу, собак, тебя - в пустоте.
С тихим отчаяньем гложешь зрачками
лунный пятак, как слепец очками
чёрными ищет дорогу к мечте.

Брызжет с крана - словно кто-то бубнит.
Дым, ставший запахом. Желчь вина
жить продолжает во рту как слюна:
прошлое будущим благодарит...

Ты поднимаешься, плоть стены
каждой лобзая коленями, тыльной
гладью ладони, - боли более сильной
чем эта, нет, - когда дни сочтены
и в дверь стучит посыльный.

1999, декабрь, 18-ое



Приглашение в лабиринт

Сверни за угол: там найдёшь ты голость
спины кинотеатра, названного в прошлом
в честь месяца осеннего, а ныне -
он чествует собою завершенье года -
на развороте зимним скроенной пустыни -
одна погода.

Сверни опять за угол: ровная кривая
сведёт тебя иль в топь микрорайона или
туда, куда мы все ходили -
не погрешим, добавив "поголовно".

Свернём за угол: этот дом с пустыми
проёмами оконными - не то, чтоб зданье,
но сам момент Творенья, что растянут
от планов бога до его же невниманья
к предмету лепки.

Свернём опять за угол: фонарей избыток,
снующие фигуры не избитых
ветрами или пятернёй простого
бандита в кровь заката. Пол шестого:
ты будешь поворачивать событья
ногами, избивая пах судьбы - дорогу,
шепча себе: Что лучше, согрешить ли
против прямого в пользу лабиринта
иль костью победить стенную кладку?..

Вся разница - от зренья
на то, что происходит не с тобою,
но с этим телом - непонятным и тяжёлым,
голодным, сонным, потным, далеко не новым:
хотел ты рассекретить шифры бога,
и потому твоя дорога
кричит: сверни за угол, и вновь, сверни за угол.

Смотри: свет фонаря, каблук, пасть псины -
всё шепчет одному тебе, впиваясь в ухо,
и ты проходишь мимо кабака и магазина,
язык сжимая посреди гортани - глухо
для звука, прорастающего на височной кости;
тебе, ни критинянину, но скифу - скоро в гости:
сверни, сверни, сверни за угол.

1999, 20-23 декабря



* * *
Тьмутараканье. Вечер.
Кустами клумбы возле клуба
к огрызку ночи шепелявостью взывают
о щедрости Юноны. В клубах пара
ворочается скарабей, несущий шар навоза
к постройке Завтра для немногих.

Твоя рука, погрязшая в кишках кармана,
вдруг неожиданно наткнётся на живое
и вздрогнет лицевая мышца -
не со стыда за рудиментность тела,
но от удара точечного ветки.

Идёшь из сытого в пустое, к темноте из света,
и если бы курил, то сигарета
означивала путь твой, но в пользу анонима -
тебя - искрит проводка во влагалище подъезда,
и тень ныряет в лужу в поисках невесты -
того, что называли в Греции душою,
спутав с телом.

1999, 20-23 декабря



Декабрьская колыбельная

Слушая ветра голос,
наперекор повторяй,
мучая горстью волос,
с тенью своей играй:

Каждому есть, что вспомнить,
каждому есть, что забыть.
Если твой мир не тронут,
нужно его - разбить.

Каждому есть, что сделать,
каждому есть, что терять.
Если читаешь бегло -
лучше всего молчать,

лучше сшить рот молчаньем,
чем иступлено кричать,
празднуя месть окончанью,
новое слово начать,

новое слово о силе
слабым быть и слепым,
гневным, издёрганным или
просто идти сквозь дым

влажных пожарищ страсти,
алых одежд любви, -
в каждом из всех ненастий -
есть след твоей крови.

Каждому есть невеста,
страшен её наряд:
видишь, как с нею вместе
дух твой и плоть горят.

1999, декабрь, 29-ое






26