Софа Сергеевна была заколдована первой. Просто этого никто не заметил, потому что она и раньше была злой и сердитой.

Заметил только новенький, рыжий Костик Воробьев.

- Всё, - сказал он таинственно. - Она теперь как ведьма.

Над Костиком посмеялись. Павлик Бизяев назвал его "чеканутым", а Танька Шевченко презрительно сказала, что в ведьм и колдуний верят только недоразвитые.

Но Костик не смутился.

- Дура ты, - сказал он Таньке. - Доразвитая.

Танька обиделась и сильно толкнула его в плечо. Но Костик драться не стал. Он пошел  сел за столик у двери и стал внимательно смотреть в коридор.

Маша делала вид, что рисует, а сама тайком следила за Костиком, что он там делает.

- Ты что делаешь? - спросила она его через какое-то время, строго нахмурив брови и стукнув по ножке стола носком туфли.

- Слежу, - ответил Костик. - Чтобы в шкафчики не полезла.

- Кто? - шепотом поинтересовалась Маша, перестав дышать от загадочности происходящего.

- Нянька, - сказал Костик сурово и значительно. - Она главная.

Не врет, поняла Маша. Сразу стала понятна куча разных вещей. Почему в коридоре поселились длинные ползучие тени, так что в одиночку туда и нос сунуть страшно; почему двери скрипят теперь так протяжно и визгливо, что кажется: стоит зазеваться, и они откусят тебе руку; почему за окнами то и дело мелькают черные косматые звери с горящими глазами и оскаленными огромными зубами. И что во время тихого часа снятся такие гадкие сны, что хочется плакать; и что некоторые игрушки стали совсем живые и тоже отчего-то недобрые. Как Софа Сергеевна. Насчет нее тоже стало понятно.

Хоть она и раньше все время кричала и сердилась, теперь она кричала и сердилась по-другому. Теперь, если она ругалась на нее, на Машу, Маша чувствовала, как по рукам бегут ледяные мурашки, и голос совсем отнимается, и пошевелиться нет никакой возможности - как будто от Софиных слов она потихоньку превращается в снежный сугроб. Ужасно от этого было плохо - хуже были только косы. Софа завязывала их так туго, что кожа на голове натягивалась, как на барабане, а в глазах щипало, словно от лука. Маша шипела сквозь зубы и дергала ногой, а Софа кричала, чтобы она не вертелась и не дрыгалась, а не то придется заплетать все снова.

И суп, который иногда стал пахнуть кислятиной. И тусклые лампочки. И тоненький вой за окнами, от которого хочется залезть с головой под одеяло и заткнуть уши пальцами. А в садик теперь из-за всего этого идти не хочется совсем. Прямо до невозможности.

"Не капризничай", - говорит мама. И еще: "Ты уже большая".

Считает, что Маша выдумывает, чтобы остаться дома.

А на самом деле вон оно как.

- Хорошо, что ты к нам попал, - сказала она рыжему новенькому.

- Я не попал, - возразил рыжий. - Я специально.

"Как это?" - хотела спросить Маша, но не спросила. Какая разница, как. Главное, что теперь делать.

 

 

- Ты только не трусь, - сказал Костик уже потом, после обеда. - Тут самое важное - не трусить. Знаешь, сколько я их уже поборол?

- Сколько? - спросила Маша.

- Пять, - ответил рыжий.

- И все они были нянечками?

Оказалось, нет. Одна была врачихой в поликлинике, другая - продавщицей в магазине, третья работала в библиотеке, а еще две притворялись просто старенькими бабками на пенсии.

- Если забоялся, значит, они победили, - сообщил Костик. - И могут делать, что хотят. Так что если ты бояка или плакса, лучше не лезь. Хуже будет.

- Я не плакса, - твердо сказала Маша, - я хочу помогать.

Ей показалось, что притаившаяся в темном коридоре нянька - та самая нянька - буравит ее колючим внимательным взглядом. Маша втянула голову в плечи и на всякий случай отошла за этажерку.

- Не трусь, - строго сказал Костик.

Маша вытянула голову обратно и кивнула.

- Сейчас поведут спать, - продолжал новенький. - Но ты не усыпляйся. Лежи смирно и читай какой-нибудь стих про себя.

- Какой?

- Все равно. Лучше подлиннее. Поняла?

- Поняла, - неуверенно сказала Маша.

Стихов она вообще-то знала много, правда, почти все не до конца. Она завернулась в одеяло, как в кокон и принялась тихонько шептать под нос: "Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо". Костик лежал в другом конце спальни, с Машиного места его было совсем не видно.

"Пошла муха на базар", шептала Маша. Дети засыпали быстро и дружно. Не шушукались близнецы Стрельниковы, смирно лежал неугомонный Павлик Бизяев, сосредоточенно посапывала вредная Танька.

За окном вкрадчиво заскрипел снег, и тоненький вой зазвучал над ухом унылой колыбельной. Муха-цокотуха обрадованно потерла лапки и подергала длинным мохнатым хоботком.

"Кажется, усыпляюсь", из последних сил подумала Маша и попыталась приоткрыть слипающиеся глаза. За дверью спальни смутно маячил грузный нянькин силуэт; ее белый халат; толстые руки, сыплющие сонный порошок.

"Скорей, Костик, - хотела крикнуть Маша. - Вставай! Побори ее быстрей, пока она всех тут сама не поборола".

Но рыжая голова никак не поднималась над подушками. Веки становились тяжелыми, как мешочки с песком, кровать мягко покачивалась, будто лодка на волнах, а все стихи вдруг разом улетучились из опустевшей головы. В спальню потянулись длинные щупальца сумеречных теней; жадно всхрапнул под окном Медведь-липовая нога, зашевелились и задвигались узоры на пестрых обоях, распутываясь и складываясь снова - во что-то юркое, стремительное и грозное.

"Спаси меня, Костик", попыталась подумать Маша, неудержимо проваливаясь в холодный, студенистый сон.

 

 

- Эх ты, - сказал ей Костик за полдником. - Машка-простоквашка.

- А что она? - залюбопытничала Танька.

Маша съежилась и уткнулась носом в стакан с кефиром. Танька внимательно посмотрела на нее и задумалась.

- Шевченко, отдавай коня, - потребовал из-за соседнего стола Павлик.

На коня была очередь. Его подарил садику Танькин папа, и Танька и так забирала коня чаще других. Конь был большим, белым, с длинной гривой и маленькими колесиками в копытах.

- Отстань, - сказала Танька. - Я не брала.

- Врешь, - возразил Павлик. - Он у тебя был все время. Ты обещала после обеда отдать.

- Я отдала, - огрызнулась Танька. - Он у шкафа стоит.

- Нет его там, - упорствовал Павлик.

- Значит, ускакал. Ты слишком толстый, он тебя не хочет больше возить.

Все засмеялись, кроме Маши и новенького. "Ничего он не ускакал, - подумала Маша грустно. - Это она его украла".

Коня искали всей группой, но, конечно, не нашли.

- Вы его, наверное, опять на улицу таскали, - сказала Софа Сергеевна. - И его, наверное, ребята из другой группы взяли. Мы сейчас попросим нянечек, чтобы они поискали, когда будут вечером убираться.

Маше показалось, что Софа украдкой покосилась в сторону коридора и ухмыльнулась.

 

 

Мама пришла неожиданно рано, и Маша так не успела поговорить с новеньким еще раз.

- Какой у тебя сегодня в шкафчике порядок, - одобрительно сказала мама. - Не то что обычно.

- Это потому что Костик следил, - объяснила Маша. - Чтоб она не лазила.

- Кто не лазила?

Маша оглянулась на дверь и промолчала.

- Ну, пойдем, - сказала мама. - Надевай варежки.

 

 

А наутро заколдованной оказалась и вторая воспитательница, Алла Константиновна. Она, в отличие от Софы, была добрая и с тихим, ласковым голосом; и косы завязывала не больно, хотя и тоже очень крепко. А теперь она выглядела неприветливой и мрачной, нервно барабанила пальцами по подоконнику и хмурилась.

- Не может быть, - ужаснулась Маша, глядя на воспитательницу круглыми глазами.

- Может, - строго сказал Костик. - Совсем у вас тут все плохо.

- Плохо, - подтвердил Павлик. - В раздевалке кто-то шепчется на потолке. И коня так и не нашли.

В раздевалке и правда шептались. Маша тоже утром услышала, только не подала виду.

- Да, - сказал Костик. - Надо быстрее разбираться, а то она тут все сожрет. Буду сегодня заклинания делать.

Танька открыла рот - наверное, хотела сказать, что заклинания делают только недоразвитые, - но перевела взгляд на Аллу Константиновну, потом на невесть откуда взявшееся уродливое темное пятно на стене у самого входа в спальню и рот закрыла.

- А как их делают? - спросила Маша, затаив дыхание.

Костик достал из оттопыренного кармана какую-то непонятную погромыхивающую штуку, покрытую стеклянным колпаком. Под колпаком были кубики, на кубиках - буквы.

- Вот, - сказал рыжий. - Когда как следует разберешься, надо все как следует представить. Потом как следует потрясти, - он поболтал стеклянной штукой в воздухе, и она слабо громыхнула в ответ. - И бац!

- Что "бац"? - не понял Павлик.

- Готово.

Костик спрятал таинственный колпак обратно и пошел на свой вчерашний пост  присматривать за коридором.

- Откуда он все это умеет? - задумчиво спросила Танька. - И почему знает всякое? Про няньку, и вообще.

Павлик пожал плечами. И Маша тоже пожала.

"Какая разница, - сказала она про себя. - Главное, что он пришел. А то бы еще чуть-чуть, и она тут все сожрала".

- Ермакова, - сказала вдруг Алла Константиновна, - ты почему такая растрепанная? Ну-ка иди сюда.

Маша сморщилась. Голос у Аллы Константиновны был неприятный, визгливый, а пальцы скрючились, как птичьи когти, - и идти к ней причесываться совсем не хотелось, тем более что косы еще ни капельки не успели растрепаться.

 

 

Не бояться становилось все труднее. За задернутыми занавесками ворочались нетерпеливые чудища, цветные карандаши все, как один, рисовали серым, а игрушки жались друг к другу и испуганно сверкали остекленевшими от тревоги глазами. В середине дня на улице повалил снег - такой густой, что за ним ничего не стало видно: ни деревьев, ни домов, ни забора. Весь мир словно исчез. Остались только страшные сказки и потерявшиеся в снегу дети. Из-за погоды отменили прогулку, и весь день пришлось сидеть взаперти. Снаружи раздавалось металлическое позвякивание и мерный шорох: это были нянечки; нянечки в своих белых халатах мыли лестницы и коридоры, кружили вокруг со своими тряпками и ведрами, перекликались хриплыми каркающими голосами, как хищные птицы. А та, самая хриплая и хищная, молчала. Она плела тени и шепоты, вытягивала свет из лампочек, выдирала из книжек счастливые окончания и заменяла их печальными и недобрыми.

Дети притихли и насупились. Лена Стрельникова хныкала и просилась домой, но ее никто и не утешал, и не дразнил. Павлик угрюмо стучал о стенку наполовину сдувшимся мячом, но Алла Константиновна не делала ему замечаний. Все были вялыми и какими-то безразличными, и с каждой минутой становились все более бледными и тусклыми, словно выцветали потихоньку. Даже рыжая шевелюра новенького слегка поблекла.

- Ну как, получается? - спросила Маша, улучив минутку, когда Алла Константиновна вышла из комнаты.

- Рано еще, - сосредоточенно ответил Костик. - Тут обязательно надо как следует, иначе ничего не выйдет. Пиши пропало.

"Что писать?" - хотела уточнить Маша, но вместо этого сказала:

- Я сегодня точно постараюсь не уснуть. И буду отвлекать.

- А, - махнул рукой Костик. - Сам справлюсь. Я привык. Главное, все правильно рассчитать. Жалко, времени мало.

- Для чего?

- Да для заклинания. Мне бы заклинание хорошее подобрать, я бы ее сразу победил. А пока все чепуха какая-то выпадает. Смотри.

Он крепко зажмурился и потряс свою стеклянную коробочку. Потом поставил ее на стол и подвинул к Маше.

Маша умела читать, но с этими буквами у нее ничего не получилось.

На кубиках было написано вот что:

 

 ЬЛЖ

КЗБ

ЕЭЮ

 

- Это нельзя прочитать, - сказал Маша уверенно.

- Да говорю же, чепуха, - согласился Костик. - Хитрая она, эта ваша нянька. Увёртливая. Никак не могу ее как следует представить.

- А без заклинания нельзя? - спросила Маша.

- Можно, конечно, и без заклинания, - сказал Костик. - Но трудно. Тем более она у вас такая хитрая...

"Какой он молодец, что пришел, - опять подумала Маша. - Я бы, наверно, не смогла".

Ни за что не усну, решила она. Ни за что на свете.

 

 

Но опять ничего не вышло.

В этот раз она уснула еще быстрее. Не помог ни "Мойдодыр", ни щипание себя за руку. Мойдодыр превратился в великана со стеклянными неживыми глазами и пастью, дышащей свирепой ледяной стужей. "Ну-ка, иди сюда, - сказал великан густым скрежещущим басом и поманил Машу рукой-тряпкой. Голова-ведро закачалась и загромыхала. Из носа-крана потекла вода, черная, как смола. Это она, поняла Маша. Не тронь. Не тронь меня, злая нянька, уйди. За синие моря, за крутые горы, далеко-далеко отсюда. Прочь, пошла прочь. Я встряхну волшебным стеклянным колпаком и узнаю заклинание, самое сильное на свете. От него ты сожмешься в маленький грязный комок, и мы выбросим тебя на помойку, чтобы ты там сгнила и сгинула. Огненный воробей Костик Воробьев тебя заклюет, хищная ледяная сова. Убирайся, пока не поздно; отгони своих лютых зверей, забери свои шепоты и тени, унеси их обратно в свой темный лес и не смей возвращаться обратно...

"У-у-у", - тонко и насмешливо выло за спиной. "У-у-у".

 

 

А когда тихий час закончился, обнаружилось, что пропал Павлик.

- Никто никуда не пропал, - сказала Алла Константиновна. - За Бизяевым пришли родители и забрали домой.

Враки, покачал головой Костик. Не приходили родители, не забирали домой. Его затащили в сонный мир.

- Куда? - переспросила Танька.

- Сюда, - сказал Рыжий, ткнув пальцем в пестрые обои.

- В стенку?

- Да не стенка там, - Костик вздохнул. - Неужели не понятно?

- Понятно, - сказала Маша. - Я видела. Она оживает.

- Ну да, - подтвердил Костик. - Вот толстого туда и заманили. Уж очень он лошадь хотел заполучить обратно... Пока я главную отгонял, остальные его потихоньку увели, - он опять вздохнул. - Очень уж вас много, не уследишь...

"Нас и правда много, - подумала Маша. - А он один. И никто не помогает, только обещания дают".

"Если бы я не заснула, - сказала она себе, - я бы увидела, что Павлика уводят, и закричала бы. И Костик бы его не отдал. А теперь он за стеной, среди всех этих сонных кошмаров и злых чар и, наверное, никогда уже не вернется обратно".

- Это я виновата, - прошептала Маша, но никто ее не услышал.

 

 

 

- Нянька украла Павлика, - сказала она маме. - Насовсем.

- Какая нянька? - встревожилась мама. - Павлик - это такой полненький?

- Да, - кивнула Маша. - А нянька - колдунья. Она уже давно в садике завелась. Я тебе говорила, но ты мне не верила. А Костик подтвердил.

- Что еще за Костик?

- Новенький. Рыжий, как огонек. Воробьёв.

- Что-то не заметила я никакого огонька, - покачала головой мама. - Ты мне лучше скажи, что это за история с полненьким мальчиком? Он что, пропал?

- Я же говорю! - воскликнула Маша. - Его нянька похитила. А Алла Константиновна сказала, что родители забрали. Только она врет! Она сама заколдованная.

- Охо-хо, - вздохнула мама. - Ты меня с ума когда-нибудь сведешь со своими фантазиями. Это ж надо такое нагородить... Вот вернется отец, скажу, пусть с тобой сам разбирается.

Маша остановилась как вкопанная.

- А где папа? - спросила она.

- В командировке твой папа. Я же тебе говорила утром. Ты что, забыла?

"Забыла", - подумала Маша.

Ей вдруг стало не по себе. Как же она могла такое забыть? Странно.

Снег по-прежнему валил, как сумасшедший, покрывая, заметая все вокруг - даже свет фонарей, даже мамины следы...

А вдруг та уже не только в садике, подумала Маша. Вдруг она уже выбралась наружу, и теперь от нее не скрыться нигде, даже дома? Может, и дома теперь уже никакого нет? Его засыпало снегом, сдуло ветром, а на том месте, где он стоял, рыщут громадные желтоглазые волки. И тоненько воют: "У-у-у, у-у-у"...

- Что ты там замерла, снежный барсук? - окликнула мама. - Опять что-нибудь выдумываешь?

Голос у нее был ласковый и теплый. Как огонек.

"Нет, - сказала себе Маша. - Не выбралась она ни на какую наружу. Костик ей не даст. Завтра он точно подберет заклинание. И Павлик вернется... Ты держись, Павлик. Не сдавайся. Мы к тебе идем на помощь".

- Давай скорее руку, - снова позвала мама. - Варежки не потеряла? Побежали быстрей домой, а то папа позвонит и забеспокоится, что нас нет.

 

 

К утру снег устал падать, но солнце так и не выглянуло. Отдельные снежинки продолжали кружиться в воздухе, как осторожные разведчики. Дорожки в парке занесло, и идти приходилось по узким тропинкам, которые проложили самые ранние утренние пешеходы. Маша шла молча, сосредоточенно глядя под ноги. Мама тоже молчала. Лицо у нее было невеселое и какое-то далекое, словно она забыла про Машу и шла сама по себе.

Окна садика светились тускло, еле-еле. В раздевалке было тихо. Шепоты под потолком примолкли. Нянечки будто попрятались. Не гремели ведра, выжидательно застыли швабры, неподвижно висел в углу белый халат.

Маша потянула маму за рукав:

- Смотри, вон Костик.

Но мама смотрела рассеянно, ее далекое лицо осталось равнодушным, как будто она не слышала дочкиных слов.

- Ну, ты иди, - сказала Маша, испугавшись, что мама наглотается отравленного заколдованного воздуха, и та послушно исчезла за дверью, не улыбнувшись даже на прощание.

Подошла Танька, прошептала на ухо, что Павлика сегодня нет. Вид у нее был заплаканный и несчастный.

- Страшно, - сказала Танька жалобно. - Правда?

Маша не ответила.

Костик ходил по комнате - то перебирал игрушки, выглядывал в окно, то принимался изучать трещину на потолке. Он так озабоченно бегал и бормотал, что Маша не решилась отрывать его от дела.

- Пошли, - сказала она Таньке. - Будем поливать цветы, а то они совсем засохли. А еще надо рисовать открытки к двадцать третьему февраля. И вообще.

- Что вообще?

- И вообще, - повторила Маша упрямо. Есть вещи, которые очень трудно объяснить словами.

Время тянулось медленно. Нянька хватала его когтистыми лапами и не давала двигаться. Костик сердито махал руками, как ветряная мельница, и изо всех сил толкал время вперед.

- Меня тошнит, - хныкала Танька.

У всех были кислые, грустные лица. Делать ничего не хотелось, даже думать было тяжело: тягучие, липкие минуты приклеивали к месту, опутывали по рукам и ногам.

- Ух, какая она у вас оказалась сложная, - сказал Костик. - Устал я уже с ней возиться.

Он был весь красный и потный, с оттопыренными ушами и лохматыми волосами; смешной - но Маше было не до смеха.

- Ну как? - спросила она, кивая на карман с заклинательной коробкой. - Получается?

- Получается, - сказал Костик. - Но еще не очень.

Он встряхнул коробкой и показал Маше.

 

ЭЛЖ

ААБ

КЬЮ

 

- Да. Это уже читается, - сказала Маша. - "Эл-жааб-кью". Здорово.

- Не совсем, - покачал головой Рыжий и опять громыхнул коробкой.

 

ЖЛИ

БЭА

ЮРК

 

- Меняется, - пояснил он Маше. - Когда все как следует, должно выпадать одно и то же. Хоть десять раз тряси. Вот тогда это оно самое и есть, заклинание. А это все не то. Не хватает чего-то. Не до конца я ее, видимо, еще изучил.

Маша прищурилась и посмотрела на буквы, точно хотела взглядом заставить их сложиться в нужном порядке.

- Ты, пожалуйста, быстрей, - тихонько попросила она. - Там же Павлик.

- Я знаю, - сказал Костик сурово и опять отошел.

"Откуда он все-таки взялся? - думала Маша, глядя ему в спину. - Почему он всегда появляется в садике первый и уходит последний? Может быть, его вообще не забирают? Откуда он все знает - и про няньку, и про заклинания?"

Тысяча вопросов вертелась и подпрыгивала на языке, но Маша не задала ни одного. Она обещала помогать, а не мешать. И собиралась сдержать обещание во что бы то ни стало.

Серые, вязкие минуты ползли, как улитки, и наконец наступил тихий час. Залезая под одеяло, Маша перебирала в голове стихи и хмурилась. Все они были ровными, гладкими - как будто нарочно сделанными для дремоты, а не для бодрости. Глаза начали слипаться раньше, чем голова коснулась подушки.

Маша изо всех сил ущипнула себя за бок. Не усну, сказала она шепотом, хоть килограмм порошка высыпи, хоть насылай целую армию котов-баюнов. Пестрые стены уже начинали двигаться, ядовитые пауки уже спускались вниз из трещин на потолке. Хоть целую армию, повторила Маша, сонно моргая. "Муха-муха-цокотуха"... нет, не надо муху, пауки ее враз учуют... "Наша Таня громко плачет" - нет, нет, это опасные стихи! Не надо Тане плакать, никому не надо, слышишь, гадкая старуха? Эх, было бы у меня что-нибудь громкое и звонкое, я бы задудела во весь дух, как те мальчики в кино, которые будят спящих солдат, когда приближаются враг. Горнисты и барабанщики, вот как называются эти звонкие люди. Мой папа, когда был маленьким, был барабанщиком, знаешь ты это, глупая ведьма? Он показал мне, как держать палочки и научил специальной песне, которая сама звучит храбро и громко, как будто зовет в бой. "Бей, барабанщик, в ба-ра-бан. Бей, барабанщик, в ба-ра-бан. Бей, барабанщик, старый барабанщик, бей, барабанщик, в ба-ра-бан". Эта песня называется речёвка, а еще - марш. Марш отсюда, мерзкая карга. Убирайся. За синие моря, за крутые горы. Бей, бей, бей. Бей, барабанщик, в барабан.

Пестрые стены ходили ходуном, распахивались бездонными провалами пещер и громадными пастями ненасытных чудовищ. Занавески сорвались с карнизов стаями летучих мышей, между ножек кроватей заскользили полчища змей. Припадая на хромую ногу, все ближе и ближе подкрадывался горбатый карлик в багровом плаще. Павлик, который был вовсе не Павлик, хихикал и кривлялся на раскачивающейся под потолком лампе. Его лицо резиново растягивалось невероятными уродливыми гримасами, а восемь мохнатых паучьих ног без устали плели что-то - то ли паутину, то ли сеть, то ли еще что-то цепкое и отвратительное. Тесную комнату наполнил незнакомый удушливый запах, от которого слезились глаза, и тревожно стучало сердце. И отовсюду, со всех сторон сразу несся ее хриплый шепот, захлебывающийся радостью и нетерпением.

Бей, бей, бей, повторяла про себя Маша, стараясь не смотреть на багрового карлика, который был уже совсем близко. Я барабанщик, я не трушу. Я тебе помогу, Костик Воробьев. "Марш, марш, марш", сказала она вслух, еле слышным, дрожащим голосом. Непавлик на лампе захлопал в ладошки и издевательски запищал, насмешничая. "Ничего у тебя не выйдет, глупая старуха!" - закричала Маша во все горло, сжав руки в кулаки и колотя по одеялу: марш-марш-марш. "Я тебя не боюсь! Это наш садик. Мы здесь главные, а не ты". Марш, марш, марш. Давай же, Костик Воробьев. В атаку! Я ее хорошо отвлекла, громко и звонко. Давай, теперь твоя очередь.

И, словно услышав ее мысленный приказ, огненный воробей стрелой взлетел под самый потолок. Испуганно взвизгнул паучиный Непавлик, шумно шарахнулись в стороны летучие мыши, багровый карлик замер на месте. Оранжевая искра метнулась вниз, камнем падая на карликову голову, скрытую капюшоном. Карлик упал на землю и покатился красным шаром, на глазах разбухая и увеличиваясь в размерах. Шар вкатился в стену; пестрые узоры торопливо замельтешили и обернулись ледяной пустыней без конца и края. Ничего больше не было с той стороны стены - ни пещер, ни чудовищ, ни голодных призраков со смутно знакомыми лицами - только пустота и холод, и кроваво-красная фигура с закрытым капюшоном лицом.

- Я за ней, - огненный воробей, опять ставший Костиком, повернулся к Маше и победно шмыгнул носом. В руке у него, откуда ни возьмись, вдруг появился длинный сверкающий меч, и Костик взмахнул им, словно расчищая себе путь. - Ты молодец, Машка-простоквашка. Ты ее здорово отвлекла. Теперь у нее только половина силы осталась. Ты сиди здесь, смотри, чтобы мне в спину не зашли, а я быстро.

Он небрежно мотнул ладонью, и вся мерзость, толпившаяся в спальне, как сквозь землю провалилась.

- Я быстро, - повторил Костик на бегу, уже снова ослепительно пламенея оранжевым.

Красная фигура при его приближении вздыбилась, ощетинилась рядами костистых шипов. Серебристо сверкнул тонкий меч, пустыня зазвенела тысячей ледяных голосов. Меч отскочил от бронированного панциря, не оставив даже царапины.

"Как же он его пробьет? - пронеслось в Машиной голове. - У него же нет заклинания!"

Она спрыгнула на пол, торопливо выпутавшись из смятой простыни, и побежала к Костиковой кровати. Футляр лежал на стуле, невозмутимо поблескивая стеклянным боком. Маша схватила его обеими руками и крепко зажмурилась. За спиной опять раздался ледяной крик, и на этот раз Маше показалось, что в нем звучит торжество. "Я тебя знаю, - прошептала Маша. - Я тебя знаю как следует". Она встряхнула футляр и заглянула внутрь. Шевеля губами, прочитала буквы и снова зажмурилась. "Грр-мхх", отозвался футляр. Она снова посмотрела внутрь. От волнения горло у нее стало сухим, как бумага. "Грр-мхх". Третий раз тоже выпали те же самые буквы. Сомневаться не приходилось. Она прижала футляр к груди и со всех ног бросилась к стене.

Костик мелькал огненным пятном - так стремительно, что невозможно было понять, куда ударит в следующий раз стальное острие. Красный великан вертелся и яростно ревел, полы его плаща взлетали вверх огромными волнами. Но Костик всякий раз уворачивался, его сверкающий меч впивался то в один, то в другой шипастый бок. Снова и снова. Но великан, кажется, не слабел и не уставал. Он вертелся все быстрее, плащ вздымался все выше - и вдобавок снова послышался проклятый хриплый шепот, от которого у Маши по рукам побежали ледяные мурашки.

- Хватит, хватит, - закричала она. - Оставь нас в покое!

Она выставила перед собой стеклянный футляр и дрожащим голосом прочитала первые три буквы:

 

КРО

 

Великан ощетинился шипами, как дикобраз и снова свернулся в шар - гигантский красный шар, весь покрытый острыми колючками.

 

ВОЖ

 

- крикнула Маша следующие три буквы.

Шар катился на нее со страшной скоростью. Пол под ногами загудел и задрожал, так что стеклянный футляр чуть не выпал из рук. В лицо Маше ударил ветер, в ушах раздался тоненький вой: "у-у-у". Она прищурилась, сжала футляр крепко-крепко и громко прочитала три последние буквы:

 

АБА

 

Шар уже был совсем близко, еще секунда, и костяные шипы проткнули бы Машу насквозь.

- КРО-ВОЖ-АБА, - повторила Маша, из-за воя в ушах не различая собственного голоса. - Мерзкая, старая кровожаба. Вон, вон!..

Багровый шар взорвался миллионом осколков. В глазах зарябило, в голове зашумело. Маша съежилась и закрыла лицо ладонями.

- Здорово. Здорово ты ее! - услышала она веселый Костиков голос. - Надо же, ты, оказывается, талант, Машка-помогашка. Я бы ее, конечно, и сам победил, но с заклинанием - это же совсем другое дело. Как же это ты ее разгадала?

- Не знаю, - растерянно сказала Маша. - Оно само.

Она оглядела стену. Ледяная пустыня исчезла, пестрые узоры беспорядочно двигались, осторожно огибая рыжую Костикову голову. Костик шмыгнул носом и отсалютовал Маше мечом.

- Тебе тоже надо с ними воевать, раз у тебя талант, - сказал он серьезно. - Ты подумай. А то нас не очень много.

Машино сердце сильно стукнуло.

- Нас? - переспросила она. - Значит, ты не один такой?

- Неа, - качнул головой Костик. - Разве ж одному тут справиться? Знаешь, их еще сколько?

Машино сердце снова стукнуло. Она представила другой садик, чей-нибудь еще: выцветшие краски на картинках и высохшие цветы на подоконниках, щупальца за занавесками и чудищ, притаившихся в шкафчиках. И за всем за этим - пронзительный взгляд из-за плохо закрытой двери и вкрадчивый шепот из-за спины. Белый халат и металлическое позвякивание.

- Я подумала, - сказала она, сама не понимая, что говорит. - Я тоже хочу воевать. Только я ничего не умею. И меня не отпустит мама.

- Маме говорить не надо, - строго возразил Костик. - Она будет волноваться. Пусть думает, что ты по-прежнему в садике.

- А как же? - растерялась Маша.

- А вот так, - сказал Костик. - Давай сюда коробку.

"Грр-ммх", отозвался футляр.

- Ну вот, - хмыкнул Костик. - Теперь все как положено.

Маша оглянулась. Сначала она не поняла, на что показывает тощий Костиков палец с обкусанным ногтем, а потом увидела. Себя. Мирно спящую в кровати как ни в чем ни бывало. Сидящая на соседней кровати Танька Шевченко, открыв рот, переводила взгляд с одной Маши на другую.

- Это тебе снится, Танька, - сказала Маша. - Ты еще поспи, а нам пора. Дел еще невпроворот, а нас не очень много. Понимаешь?

Танька медленно кивнула.

- Понимаю, - ответила она серьезно. - А как же Павлик?

- А Павлик скоро придет, - ответил Костик. - Вот проснетесь, а он тут как тут. А коня воспитательница найдет. На кухне, что ли. Или в кладовой.

- Да? - удивилась Танька.

- Да, - ответила Маша. - Теперь вообще все будет хорошо. Ты теперь спи, не бойся.

- Ладно, - кивнула Танька. - Вы там поосторожней. И возвращайся, Маша, быстрей. Я тебя буду ждать. Прости, что называла тебя воображалой.

- Ничего, - махнула рукой Маша и повернулась к Костику.

- Пошли, - сказал Костик. - Шагай сюда. Давай руку.

Маша выпрямилась и сделала глубокий вдох.

"Марш, марш, марш", - прошептала она одними губами и сделала шаг вперед, навстречу разноцветной карусели настенных узоров.