Иван Данилович Рапов был человеком скучным. Сам был таковым и биографию имел малопримечательную. Родился, учился, поступил на службу. В тридцать женился. В сорок овдовел. В  шестьдесят запросил абшиду* и удалился на покой - в скромном чине и со скромным пенсионом; но много ли достатку надобно для покою?

Детьми Иван Данилович не обзавелся, знакомств многочисленных не имел. Приятельство его составляли только двое старых сослуживцев (о которых тут речи нет, так что и распространяться о них нечего), да еще вот сосед, Андрей Карпович Пуляев, военврач в отставке, такой же бесприютный холостяк, как и сам Рапов.

По роду былой деятельности Пуляеву приходилось время от времени консультировать соседа по вопросам всяческих недомоганий, которые Иван Данилович регулярно у себя изыскивал. Но поскольку человеком он был, как уже было упомянуто, скучным, хворями отличался тоже неинтересными, и консилиума по их поводу созывать не требовалось.  

- Живот у меня всю ночь крутило, - сетовал, к примеру, Иван Данилович. - Уж так крутило! До утра проворочался, глаз не сомкнул. Ты как думаешь, Андрей Карпыч, это что такое может быть? Не грыжа ли?

- Я, брат, думаю, - лениво отвечал Пуляев, даже не поднимая  взгляда на представляемый ему живот, - что ты вчера хозяйкина пирога с ревенем переел. Вот тебя теперь и пучит.

- Уж и не знаю, - сомневался Рапов. - Где же переел? Специально голодным из-за стола вышел... Это в пироге разве что было лишнего. Может, Марфа Петровна черешки-то подгнившие в него употребила. То-то так угощать принялась ни с того ни с сего... Кушайте, говорит, батюшка, кушайте; еще кусочек возьмите... Отдувайся теперь! Что ж мне теперь прикажешь делать? Брусничной воды нешто выпить? Как считаешь, Андрей Карпыч?

- Можно и выпить, - милостиво разрешал Пуляев и на том свой лекарский долг почитал исполненным.

Так же запросто он расправлялся и с прочими заболеваниями мнительного соседа. Против "стреляющей" поясницы рекомендовал укрепляющую гимнастику и обливания; от головных болей советовал принять чаю с мятой; от иных жалоб и вовсе отделывался потешным анекдотом из армейской практики.

За долгие годы медицинской службы навидался Андрей Карпович всякого; и к такой мелочи, как осипшее горло, или вспученный живот, или прочему пустяку уважения не мог иметь никакого.

Лишь однажды Рапову удалось удивить приятеля-эскулапа.

На дворе был тысяча восемьсот семьдесят седьмой год от Рождества Христова, время войны России с Османскими изуверами, чьи кривые ятаганы смертоносными серпами выкашивали славянские земли, унося тысячи невинных жизней.

В один из четвергов - по четвергам Иван Данилыч с Андреем Карпычем имели  обыкновение собираться для проведения "шашечных баталий", как, смеясь, называл их времяпровождение Пуляев - Рапов подосадовал в разговоре на свои сны. Сообщил он это между прочим; противу ожидания не прося от приятеля медицинского совета и не пытая на предмет, откуда чего в человеческом телесном устройстве берется и куда проистекает.

- Уж который месяц одно и то же видится, - сказал Иван Данилович, шумно отхлебнув из чашки сладкого чаю. - Как по вызову, в одно и то же место хожу. Будто заело что в голове.

- Это, брат, случается, - рассеянно проговорил Пуляев, выстраивая на доске шашечные боевые порядки. - У нас в части поручик был, Боборыко Иван, тезка тебе, так он сенной лихорадкой очень страдал, и тоже вот ему во снах всякая дрянь лезла. Все, говорил, баня какая-то мерещилась, в ней бабы голышом - но не пикант, а вроде как кошмаром. Будто ведьмы, мол, на шабаше. Как примутся, говорил, вынюхивать всем кагалом, такая жуть берет, не чаешь, как побыстрей проснуться...

- Нет, у меня не то, - покачал головой Рапов. - Мне все Константинополь снится.

- Ишь, - уважительно крякнул Пуляев, всем видом признавая, что Константинополь, конечно, позаковыристей будет, чем какая-то голобабая баня. - Это ты, брат, газет начитался. Там теперь одно турецкое.

- Да ведь не читаю я газет, Андрей Карпович, - возразил Рапов. - Мне что Турция, что Арабия, что какая-нибудь Абиссиния... Знаю только, что нехристи, а больше и ничего. А тут вдруг нате! Извольте в Константиполь пожаловать - турчанину в штосс компанию составлять.

- Ишь, - снова хмыкнул Пуляев, не нашедши, что еще сказать.

- А я, ты знаешь, и до карт тоже не охотник, - развел руками Рапов. - Игрывать-то в жизни приходилось раз, два да обчелся. И игра мне противна, и Константинополь противен, а пуще всего противен этот самый турчанин, с которым играть приходится. Уж такая неприятная рожа - лицом темен, как туча; брови мохнатые; глаза так и бегают во все стороны сразу. И во всей фигуре что-то такое продувное и непристойное, что мерзко до невозможности. И так мне с таким пройдохой играть не хочется, смерть! И хочу во сне сказать: "Не понтирую-с, пардон" - но нет, сажусь против воли, киваю, словно знакомому, и приготовляюсь ставить карту. Турчанин дожидается, пока я поставлю, и затем принимается метать. И все бормочет по-своему, и улыбается - на каждую прокидку по улыбочке - и глазами шныряет, и облизывается совсем по-кошачьи. А я мысленно охаю, и причитаю, и всякий раз думаю: "Ведь объегоришь ты меня опять, бес. Уж верно, передернешь, затуманив снова своими ужимками мне глаза". И впрямь всякий раз моя карта оказывается бита. Черт этот нерусский смеется и потирает руки, а я сижу, как дурак, и чувствую себя сквернее некуда. Как ты думаешь, Андрей Карпыч, что бы означал такой сон?

- Да что ему означать? Не дается нам Осман под Плевной, туго там дело идет; вот тебе и мерещится.

Иван Данилович задумчиво наморщил лоб, словно не удовлетворяясь объяснением.

- Да говорю тебе, я же ни сном ни духом...

- Да выходит именно что сном! - засмеялся Пуляев. - А стало быть, и духом. Ничего, брат, погоди. Вот мы скоро Плевну возьмем, тут и твой ночной турок уймется и от тебя отстанет... А штосс игра дурная, никакого умственного расчета, одна слепая удача. Вот шашки другое дело.

С последним рассуждением Иван Данилович охотно согласился и, прихватив чашку с блюдцем, подсел поскорей к доске с тем, чтобы тотчас и заняться означенными расчетами.

Разговор про неотвязный сон Рапов в тот же вечер выкинул из головы, как всегда выкидывал и прочую подобную чепуху.

Был разгар июля. Шашечные баталии шли своим чередом, а обещанное военврачом взятие Плевны все откладывалось.

- Чтоб его блохи заели! - в сердцах воскликнул однажды Пуляев, отшвырнув от себя газетный лист.

- На кого это ты, Андрей Карпович, так сердишься? - спросил Иван Данилович, как раз явившийся с еженедельным визитом.

- На Османа проклятого, на пашу, - сказал Пуляев, и в самом деле негодуя. - Опять, вишь, наступление отбил. Уж сколько нашего народу напрасно полегло. Тыщи!

Рапов подобающе случаю припечалился.

- А что, - припомнил вдруг Пуляев, - снится ли тебе еще твой карточный турок?

- Снится, - тотчас ответил Иван Данилович и припечалился еще больше. - Не знаю, куда и деться от него. Давеча как раз опять всю ночь понтировал. Сидел как оплеванный, пока он над картами гримасы строил да надо мной глумился. Проснулся разбитый, будто вовсе не спал, а мешки ворочал.

Он помолчал.

- Вот ты говоришь, они опять верх взяли?

- Кто? - не понял Пуляев. - Турки, что ли?

Рапов кивнул, сосредоточенно теребя и без того обтрепанный обшлаг.

- Я вот думаю, Андрей Карпыч... Сны штука не простая. Может, это мне будущее в них показывают? Мол, вот ты, русский, турчанину снова уступишь, и все остальные русские так же уступят.

- Ну, это ты загнул, - усмехнулся Пуляев. - Пророческие-то лавры по нынешним временам стяжать, чай, затруднительно.

Но Иван Данилович не слушал.

- А то, может, похлеще, - сказал он, расширив глаза, так что они у него сделались в рублевую монету. - А ну как это через меня исход военных действий решается?

Военврач уставился на него, как на помешанного, не зная, как урезонить разошедшуюся фантазию приятеля.

- Меня ведь, Андрей Карпыч, уже не первый раз такой сон преследует. С этим самым чертом я уже игрывал в этот же самый штосс - давно уже, давненько, годов более десятка назад: как раз когда в прошлый раз мы с турчанином схлестнулись. При Николае Павловиче...

- Что ж ты, - не вытерпел Пуляев, - уверить хочешь, что из-за тебя вся Крымская война была проиграна?

- Да разве то моя вина? - воскликнул Иван Данилович высоким голосом. - Что ж я могу против него поделать, коли у него карты крапленые?!

"Совсем сдурел", - промелькнуло в голове Пуляева.

- Ты всерьез, что ли, брат? - спросил он вкрадчиво. - Считаешь, что через тебя в каких-то нелепых ночных фантазмусах судьбы славянских народов решаются?

- Я, Андрей Карпыч, не понимаю, что и считать, - грустно вымолвил Рапов, словно бы придя немного в себя. - Одно скажу, если бы ты вместо меня в Константинополь каждую неделю отправлялся в карты проигрывать, а вслед за тем узнавал, что российское воинство тут же немедленное поражение у турчанина терпит, небось, тоже бы всякое подозревать начал.

- Отоспаться тебе надо как следует, Иван Данилыч, - ласково посоветовал Пуляев. - Мёду купи липового, или вот корню валерианового. На ночь с чаем принимай.

- Да что мёд? - горько покачал головою Рапов. - Мне не мух приманивать, а удачу игроцкую. А такого средства ни в одной лавке не купить...

До того под конец расстроился, что ушел совсем, даже играть в этот раз не захотел.

Пуляев плюнул мысленно и принялся собирать со стола шашки.

Бестолковый этот разговор, однако, запал отставному военврачу в душу, и он с тех пор то и дело возвращался к нему мыслями.

В самом начале сентября он, словно невзначай, заглянул к соседу и затеял какую-то незначащую беседу.

- Скажи, Иван Данилыч, - вопросил Пуляев со всей возможной небрежностью, - не довелось ли тебе, случаем, на днях снова посетить во сне Константинополь?

- Да уж довелось, - с готовностью подтвердил Рапов. - И именно что на днях. Я уж думал одно время, что отстал от меня навязчивый бусурманин со своим штоссом, а он тут как тут. И кривлялся и куролесничал в этот раз более обычного - словно с ума меня вознамерился свести. А ты для чего любопытствуешь?

- Я и сам не знаю, для чего, - ответил Пуляев. - Знаю только, что новый штурм Плевненской твердыни, что случился вот только что, под самый, как говорится, закат лета, снова поражением обернулся для российской армии, хотя, казалось бы, уж никак то было невозможно...

Иван Данилыч поднял голову и пристально посмотрел в лицо приятелю: не шутит ли. Но лицо Пуляева сохраняло полную серьезность.

- А ведь я тебе говорил, - заметил Рапов кротко. - Ты по науке привык, Андрей Карпыч, а сновидения это, знаешь, область другая, науке неподвластная...

Он печально потупился, затем вздохнул:

- Понимаешь теперь, верно, каково мне приходится. Словно нож в сердце мне черт турецкий ночь за ночью втыкает. Ведь сознаю, что не за себя только проигрываю, а за всех! Оттого и газет не читаю совсем, и вникать ни во что не вникаю - чтобы понапрасну душу не надрывать... Если бы можно было во сне себе хозяином быть, уж я б нашел какой-нибудь способ прищучить того ловчилу - а так сиди олухом бессловесным и смотри, как надувает вдругорядь дрянной пройдоха.

- Да нет уж, брат, - твердо сказал Пуляев. - Ты теперь просто обязан волю проявить. Что ж с того, что сон? Ты-то и во сне прежний, все равно что наяву.

- Да что же я могу? - растерялся Иван Данилович. - За руку его поймать? Так он, вон, ловкий какой - ясно, что передергивает, но до того незаметно, что вовек не уследить.

Военврач на секунду задумался, но тотчас нашелся.

- Так ты в следующий раз с порога скажи, что в этот раз непременно сам хочешь банкомётом быть. Так не принято, скажи, чтобы в одни ворота. Упрись и на уговоры не поддавайся. Сделай вид, что не понимаешь его тарабарщину. А там уж дело в твоих руках. Какой бы он ни был умелец, а из чужих пальцев карты утаскивать, поди, не сможет.

Пуляев так увлекся идеей, что возвысил голос и возбужденно заблестел глазами.

Иван Данилович потер подбородок и обещал попробовать.

Как назло, следующего визита в "Константинополь" пришлось ждать долго. Неделя шла за неделей, а во сны Ивана Даниловича все никак не являлся его темнолицый партнер по непрошеной игре. Роковая Плевна, сосредоточившая в себе основные силы Осман-паши, оставалась невзятой.

Дело уже шло к декабрю, когда одним ранним утром Рапов прибежал к приятелю с известием, что долгожданная карточная партия наконец состоялась. Пуляев, не успевший еще не одеться, ни выпить кофею, мутными со сна глазами уставился на соседа.

- Сделано! - воскликнул Рапов, весь так и светясь довольством. - Все, как ты велел. Поначалу-то я растерялся, раззявил варежку и чуть было не прошляпил все предприятие. А потом мне в голову как стукнет: "А ну, старый пень, не сиди сиднем. Вспомни, что тут на кону поставлено". И как ошпарило меня. "Изволь, - говорю, - господин хороший, я теперь метать буду". Тот скривился, как от колики, захлопотал, заболботал на своем индюшьем наречии. Но я стою твердо. "Знать, - говорю, - ничего не знаю. А только стану сам метать, и точка".

- Ну?

- Ну, он и уступил! Сделал ставку, отложил карту. Я для верности колоду-то перекрестил и протянул ему. Он подрезал, я перевернул. Открыли карту - оп-ля! бита его шестерка. Он загнул пароли, сделал знак: мечи, мол, сызнова. Я опять крест положил...

- Да не томи, Иван Данилыч! - перебил Пуляев. - Говори сразу, чем закончилась партия.

- Решительным моим выигрышем! - торжествующе объявил Рапов. - Ни одной тальи турчанин взять не смог. Разгромлен был бесповоротно.

Приятели посмотрели друг на друга.

- Что ж, - промолвил военврач. - Поглядим, сработает ли средство. Если верен был расчет, значит, порадуют нас вскоре добрые вести с Балканских земель. Если нет, пиши пропало - считай, оба мы из ума выжили и в обществе здравомыслящих людей находиться не достойны.

Добрые новости последовали незамедлительно.

Двадцать восьмого ноября армия Осман-паши сложила оружие, а сам паша, раненный в сражении, был взят в плен.

Пуляев на радостях устроил в честь соседа угощение. Потчевал его мадерой и пирожным от Филипова, провозглашал тосты за братьев славян и превозносил славу русского оружия.

- Теперь победа не за горами, - повторял отставной военврач со знанием дела. - Силы у противника истощились, и дух подорван. Ты, брат Иван Данилыч, в следующий раз снова наподдай турку, чтобы уж совсем покончить со всем. Являлся он тебе с тех пор, или нет еще?

- Нет, не являлся, - покачал головой Рапов. - Совсем нынче без снов сплю.

- А, ну и хорошо, хорошо, - слегка разочарованно протянул Пуляев, снова заботливо подливая приятелю мадеры. - Я к тому, что славно было бы побыстрее с этим вовсе развязаться.

Иван Данилович соглашался, что это и впрямь было бы славно, и, обогретый вниманием Пуляева, спрашивал совета насчет колотья в боку.

- Все сверлит и сверлит, - сетовал Рапов. - Заснуть иной раз не могу. А ну как отгонит мне нужный-то сон? Марфа Петровна говорит, чтобы я дегтярной воды попил, мол, она  помогает... Ты как полагаешь, Андрей Карпыч, стоит попробовать?

- Отчего бы не попробовать, попробуй, - рассеянно отвечал Пуляев, задумавшись на минуту о том, какая жалость, что такой важности жребий выпал на долю соседа.

"Он и играть-то не умеет, тюря, - переживал военврач. - Разве можно ему доверить серьезную партию? Доведись мне, уж я бы никому не уступил. Ну да, ничего, я его поднатаскаю".

Он сосредоточенно сдвигал брови и рисовал в воображении, как посредством Ивана Даниловича доразберется сначала с Турцией, а потом возьмется и за другие не разрешенные пока что еще вопросы внешней политики.

"Судьбы мира в руце Божьей, - провозгласил про себя Пуляев. - Человеци же суть инструменты. Каждому своя уготована задача. Ну а под великую задачу сотни, тысячи требуются инструментов; да что там тысячи - мильоны! И каждый важен, даже самая что ни на есть мелочь, какую сроду ни в какой важности не заподозришь... Ничье, стало быть, дело не постороннее; каждый знай участвуй. Статский ты, или военный, или вовсе отставной, это все одно... Хитрая, братцы, штука..."

Военврач удивленно крякал, вытирал платком нос и снова погружался в размышления...

Иван Данилович же, сладко жмурясь, откусывал пирожное, позабыв на время и о колотье в боку, и о дегтярной воде, и даже о неотложной необходимости довести еще до победного конца целую турецкую кампанию...

 

 

 

 

 

 

---

абшид - (с нем.) отставка, увольнение со службы.