–Ты ошибаешься. Мой врач ошибается. Вы все ошибаетесь. Нет у меня никакого рака. Во мне сидит чёрт.
Мы стояли возле пирожковой. Времени было что-то около десяти вечера. Мой приятель держал перед собой большой кулек, до верху набитый скукоженными пирожками, и смотрел на них голодными глазами. Стеклянный павильон, ярко светившийся в снежно-серой ночи, казался каким-то нереально красивым сооружением. Аквариумом каким-то казался, внутри которого обитали не золотые рыбки, а вполне себе молодая особа в белом колпаке, витающая над стеклянными полками, заставленными пустыми подносами. Мой приятель собрал с витрин все, что осталось к этому позднему часу: и с капустой, и с повидлом, и парочку с рисом с яйцом. Он стоял, смотрел на кулек и светился. Буквально. Золотистый свет из павильонного окна расчертил затоптанный снег яркими полосами и квадратами, частью ложась на сгорбленную фигуру в черном плаще и светясь в седых волосах. Мой приятель рано поседел, лет в тридцать, наверное. Сейчас же вообще был белым, как лунь, и если бы не относительно моложавое лицо, то казался бы древним стариком, особенно со спины.
–Что ты смотришь на меня? – спросил приятель. – Старо выгляжу?
–Тебе по-честному сказать?
–Не знаю, – он запустил руку в пакет, вынул из него бесформенный пирожок и с сомнением рассмотрел его со всех сторон. – Поздно пришли. К этому времени одни залежалые остаются. Впрочем, я был у них утром, брал десять штук беляшей. Да съел все, пока шел домой. – Он откусил половину пирожка и сказал с набитым ртом: – С картошкой. Вкусно. А насчет по-честному или нет, то просто скажи, как видишь.
–Хорошо. Ты выглядишь так, как и должен больной раком в третьей стадии. Бледный и страшно худой.
–Я всегда был худым, – ответил он, доев вторую половину пирожка и вынув следующий. – Худым и прожорливым. Что-то там с метаболизмом.
–Нет, не таким худым, как сейчас. И не таким бледным. Сейчас ты выглядишь, как ходячий мертвец.
–Спасибо за честность, – он хмуро глянул на меня и направился по дорожке в сторону своего микрорайона. Заметив, что я догнал и пошел рядом, проговорил с полным ртом: – Я всегда думал, что рак – это боль. Об этом все говорят, даже по телевизору. Вот недавно была передача про какого-то телеведущего, который покончил с собой из-за боли. Видел, нет? Вот я и говорю – боль и отсутствие аппетита. У меня нет ни того, ни другого, сам видишь.
Он вынул из пакета следующий пирожок и принялся жадно его поедать.
–А что врач говорит? – я вынул из кармана пальто пачку сигарет, покрутил ее в руке и сунул обратно. Мне почему-то в его присутствии всегда было неловко курить. Он за всю свою жизнь не выкурил ни одной сигареты. Водку пил, но в меру, а на сигареты реагировал потешным негодованием, которое никто не воспринимал всерьез
–Глупости он говорит. Метастазы, говорит, по всему телу, даже в костях. Даже в мозгу. А я ничего не чувствую, кроме острого голода. Представляешь, просыпаюсь и первое о чем думаю, чего бы пожрать. Ем круглые сутки, даже ночью. Дома, на работе, в гостях у детей.
–В гостях? – я посмотрел на него с ленивым удивлением. А потом вспомнил его звонок мне пару месяцев назад. Глубоко за полночь. И бесцветный голос, рассказавший о том, как у него случайно обнаружили рак лёгких на какой-то там очередной диспансеризации в НИИ. Буквально на следующий день жена собрала манатки, детей и переехала к своей матери. Она всегда была сукой. Ничего удивительного. – Ты всегда был идеалистом. В отличие от своей жены.
–И тем не менее, она приходит ко мне два, а то и три раза в неделю.
–Зачем?
–То есть, не ко мне. А к нему.
–Не понял. Ты о ком?
–К чёрту, который поселился во мне. Я, ты знаешь, всегда был слабоват в этом деле. Ну, в смысле секса. Поэтому она и гуляла от меня все пятнадцать лет, что жили вместе. А я был не против. Пусть хотя бы кто-то бабу удовлетворит, если я не могу. А тут, понимаешь, повадилась приходить по вечерам и на все выходные. Я спрашиваю, тебе чего надо? А она молчит и улыбается. Я только недавно догадался, что не ко мне она приходит. Не ко мне. К чёрту. О чем они разговаривают и как у них все это происходит – не знаю. Он отключает меня, когда приходит бывшая.
–Ты еще и умом тронулся, Петь.
–Это ты Рё не знаешь. Он умеет привлечь и отключить.
–Рё, я так понимаю, это имя твоего чёрта?
–Угу, – приятель судорожно поедал очередной пирожок.
–Если хочешь знать мое мнение...
–Не хочу.
–...то ты просто сошел с ума на фоне болезни. Сработал какой-то защитный механизм в сознании. Сработал и сломался. Вот ты и поимел, в некотором роде, раздвоение личности.
–Он мне чудеса показывает. И говорит, что я предназначен для какой-то одной, но великой миссии.
–Вот-вот, – я все же достал пачку, вытряхнул из нее сигарету и прикурил.
Пошел снег. Вот прямо с фиолетово-черных с серым отблеском небес и пошел. Бесшумно и красиво, как только может быть в аду. Покрывая свалку, труп окоченевшей на холоде собаки сразу за высоким бордюром, пластмассовые машины, взъерошенные лужи, ощетинившиеся кусочками молотого льда, вперемежку с грязью. Снег облеплял редкие березки, высаженные еще весной и, кажется, тогда же умершие, сгибая их под своей влажной тяжестью в поклоне богу этого мира. Снег снова что-то сделал с пространством, расширив его до непроглядного серого марева вдали и придавив сверху, как прессом. А маячившие за снежной пеленой высотки, в сторону которых мы шли, подняв воротники и скукожившись, сделались будто черными квадратными башнями, обтянутыми золотой проволокой. Там, помимо отсвета флюоресцирующих небес, был еще зеленоватый неоновый отблеск, что давали витрины магнитов и прочих пятерочек.
–Ты правда думаешь, что я сошел с ума?
–Мы ведь всегда были честны друг с другом. Так?
–Ну да, однако... – приятель остановился с половиной жирного пирожка в руке и расстроенно посмотрел на меня. – Сейчас мне это неприятно.
–Хочешь сказать, что я должен был пожалеть болезного тебя и подыграть безумию?
–Но ведь я не безумец. Вот за что обидно. Я ведь могу доказать!
–Что доказать?
–Нет, ты правде мне не поверил? – он казался расстроенным почти до слёз, на его высушенном лице с острыми скулами это выглядело скорее как гримаса нелепого клоуна. – Ты ведь знаешь меня с институтских времен!
–Все течет, все изменяется.
–Повторяю, я могу это доказать! – он даже ногой топнул.
–Как? – я щелчком отбросил недокуренную сигарету и проследил за ее виражом над заснеженными декоративными кустами, что росли вдоль бордюра. Оранжевая точка упала на один такой куст, зашипела и погасла, выпустив тоненький завиток дыма.
–Как? Ну, я не знаю как... – он задумался на некоторое время, сунув большой комок пирожка с картошкой в рот и начав медленно его пережевывать. Потом просветлел и посмотрел на меня. – Я позову Рё! Пусть он сам тебе всё доказывает!
–И зачем, позволь спросить?
–Чтобы ты поверил!
–Зачем тебе это нужно, поверю я или нет?
–Ну как же зачем? Ведь мы с тобой друзья с самого института, знаем друг друга уже двадцать лет. Да ты даже трахал меня на втором курсе!
–Было-то всего раз по пьяни, – смущенно пробормотал я, снова достав пачку сигарет.
–Что? Я не расслышал.
–Ладно, говорю, давай свои доказательства.
–Вот так-то лучше, – он улыбнулся, вынул пирожок и начал его буквально пожирать и давиться. – Я позвал его. Должен проснуться в течение ближайших десяти минут. Так что не удивляйся, если что-то буду говорить не так, как ты ожидаешь. Я ведь знаю, ты давно изучил меня, как облупленного.
Он улыбался, как счастливый ребенок. Я закурил и подумал, что черт с ним, доставлю болезному такое удовольствие, выслушаю его бред. Идти нам оставалось минут пятнадцать, а там распрощаемся и я забуду про него ещё на месяц.
А снег уже сделал пространство не просто приплюснутым, но еще и оглохшим. Звуки шагов, проезжающих машин и ломающихся под тяжестью снега веток сделались как будто нереальными, выдуманными, звучавшими не взаправду, а в голове. Словно я додумывал эту реальность, а не жил в ней и подчинялся ее законам. Снег пытался затушить сигарету и я вынимал ее изо рта, чтобы рассмотреть мерцающую оранжевую точку.
–Ты единственный, кто не бросил меня.
Я посмотрел на него. Он все ел и ел, но все равно казался пугающе худым. Таким худым, что, кажется, подуй сейчас сильный ветер – с ног собьет и по обледенелому асфальту размажет.
–Кому еще ты рассказал про свой рак?
–Тебе и жене. Все.
–Так почему же ты считаешь, что тебя кто-то бросил?
–Хочешь сказать, что у меня никогда не было друзей, кроме тебя? Что я нелюдимый? Что я как был соплей и чмом, так им и остался?
–Всё это ты сам сказал, – я отвернулся и начал глядеть вбок, на заснеженный пустырь с недостроенной многоэтажкой в середине, за которой высились дома старого микрорайона.
–Хотя по сути, это так и есть. Я нелюдимое чмо, которое так и не поняло к своим сорока годам, зачем живет.
–В таком случае, я тоже чмо. Да и большая часть населения этой страны.
–Ты выглядишь, как человек, который знает зачем он есть на этом свете.
–Видимость.
–И еще эта твоя теория о том, что наш мир, на самом деле, ад... Знаешь, чем дольше живу, тем больше доказательств нахожу. Ну а Рё это подтвердил окончательно.
–Кто такой Рё? – меланхолично пробормотал я.
–Это я. Приятно познакомиться.
–Э? – я с удивлением посмотрел на своего приятеля.
А тот широко мне улыбнулся, потом вдруг выронил пакет с пирожками, согнулся от спазма и громко, с натугой, вырвал все пирожки, съеденные по дороге. Он блевал долго и страшно. Пришибленное снежное эхо пыталось хватать эти звуки и куда-то нести, но тут же роняло на землю. А приятель все блевал, согнувшись, скоро и вовсе упав на колени, царапая посиневшими от холода пальцами промороженный асфальт. Я с плохо скрываемым испугом смотрел на него.
Наконец, этот кошмар закончился. Он поднял голову и посмотрел на меня. Снова улыбнулся, даже не пытаясь вытереть запачканное рвотой лицо.
–Ненавижу эти его пирожки, – прохрипел приятель, нашарив пакет и с надрывным отзвуком отбросив его в кусты. – Жрет и жрет, тварь. Ненавижу.
–Так зачем же вселился в него? – сказал я, сам не поняв что именно и зачем.
–Не твое дело, – он тяжело поднялся, грязными от блевотины руками стряхнул снег с коленей, медленно выпрямился и посмотрел на меня. – Веришь в меня?
–Пока что все это вписывается в болезненное раздвоение.
–А если так? – он осмотрелся по сторонам, что-то заметил возле бордюра, подошел к этому и поманил меня.
Я подошел. Приятель показывал на желтоватую кучу собачьих фекалий.
–Поверишь, если заставлю его это съесть?
–Что? – выдохнул я ошарашенно, выронив сигарету изо рта. Петька всегда был страшно брезглив, просто до оторопи вместе с коликами.
–Хорошо, – приятель наклонился, подобрал замороженную кучку и сунул ее в рот. Скоро он с хрустом начал всё это пережевывать. – Теперь веришь в мои чудеса?
–Это чудеса? – я трясущейся рукой вытряхнул еще одну сигарету, кое-как прикурил от зажигалки и с дрожью выдохнул дым. – Ну знаешь, это уже слишком, Петь. Это уже ни в какие ворота.
–Я тебе не Петя. Меня звать Рё.
–Тебе не только у онколога нужно лечиться, придурок!
–Что-то я не пойму, дорогой друг, – сказал приятель, проглотив то, что жевал. – Как-то так получается, что твоя теория как будто не настоящая и не про настоящее. Как будто ты просто придумал себе мирок, в котором ты самый бедный, самый запуганный, но нашедший в себе силёнки гордо спрятаться от всех в норке, дабы наблюдать от туда за тем, как мир катится в тартарары. Отшельник. Инок! Почти святой, который знает правду, в отличие от всех прочих.
–Не понимаю тебя...
–А ведь именно ты должен меня понять! Именно ты! Это... – приятель обвел окружающее пространство общим жестом обеих рук. – Это и есть АД! И я в него не просто вписываюсь, не просто его часть, я и есть он. А теперь скажи, кто ты? Мудрствующий от скуки и лени премудрый пескарь или право имеешь? Тварь ты, смертная, смердящая, пресмыкающаяся или чёрт из ада? Теоретизирующее ничто или личность?
–А черти, что, не пресмыкаются?
–В Аду? Черти? – красивое, в общем-то, лицо моего приятеля вдруг потемнело и еще больше заострилось. Он расстегнул плащ и распахнул его передо мной. И то, что я там увидел...
–Это не доказательство, – прошептал я, хотя уже думал по-другому. Плащ моего приятеля был, как оказалось, надет на голове тело. И то, что я там увидел породило много всякого, которое умеет рождаться лишь в голове. Много мыслей пронеслось за несколько мгновений, сверок соответствий, ссылок на болезнь и признание реальности, которая была такой, какой была. Много вопросов появилось, а за ними и ответов, будто возникших из ниоткуда. Я на все вопросы, в течение секунды, ответил – да.
Тощий живот моего приятеля был покрыт язвами и ранами, мокрыми от сукровицы и гноя. Его ребра были исполосованы, соски отрезаны и висели на веревочке, как кулоны. И воняло от него так, что дух захватывало.
–Как же этого не замечает жена, которая приходит несколько раз в неделю? Как этого не видит врач? – я опустил глаза.
–Не видят, – с насмешкой произнес черт. – Она удовлетворяет свою похоть. Ему, то есть врачу, вообще плевать на всех. Я, что называется, даю каждому то, что он хочет. Но в большой степени даю то, что НЕ хочет. Я исполняю желания не из сердца, а из позвоночника. Я показываю то, что ты хотел бы увидеть, но никогда не увидишь. Я не дам тебе мыслей и смыслов, но дам импульсов, поступков, настоящего, прошлого, будущего, да так много, что будешь блевать и молить о пощаде!
–Странно, что Петя еще жив.
–Странно, что еще жив ты, – чёрт сунул два пальца в одну из ран на животе, поковырялся там, затем вынул и протянул руку мне. На пальцах была дрожащая, как клочок студня, сукровица с гноем. – Прими причастие Ада. Стань не просто посвященным в тайну, но открытым служителем. Тебе многое будет позволено, хотя многое и заберется. Тебе многое будет дано, хотя многое и закроется. Ты будешь одним из нас и уже никогда не увидишь света.
Мимо нас прошла небольшая группка молодежи. Три парня и три девушки. Они шли медленно под тяжелым снегом, были похожи на нахохлившихся воробьев и судя разговору направлялись на какую-то вечеринку, которую называли «пати». Я широко раскрытыми глазами смотрел на них и ждал, что сейчас завизжат от страха и отвращения девочки и грязно начнут ругаться парни, потому что картина, в виде меня и моего окровавленного друга, была, мягко говоря, не из обыденных. Однако какой-то из ребят вынул смартфон из внутреннего кармана куртки и сказал, что нашел на youtube классную песню. Компашка лениво поинтересовалась «и че там?», он быстро пролистал до нужной ссылки, включил песню и прибавил звук на максимум. «Да ну на хуй, нигерский рэп. Я по-английски только fuck you знаю» – сказал кто-то из ребят. Компашка нехотя посмеялась.
Они вообще не обратили внимание на нас. Мы так и стояли под снегом, я и чёрт, и смотрели им в спину, под страшненькую песенку «Panda».
–Тебе еще чудес надо? – насмешливо спросил черт. Затем резко подался в мою сторону и что-то написал кровью и гноем на лбу. – Говори, я всё устрою.
–Например, разорви свой живот, чтобы кишки вывалились. И останься живым. Сможешь?
–Наблюдай, – надменно прохрипел черт, запуская руки в раны на животе.
Я вернулся домой что-то около полуночи. Закрыл дверь, бросил ключи на столик под зеркалом и какое-то время просто стоял в темноте, прислонившись спиной к холодной стене. Потом я кое-как скинул с себя тяжелые ботинки и поплелся на кухню, чтобы включить чайник. Мне сильно хотелось крепкого кофе, несмотря на поздний час. Впрочем, уснуть бы сегодня я все равно не смог, после всего увиденного.
Поставив чайник на огонь, я поплелся обратно в прихожую и просто сбросил с себя тяжелое пальто. Прямо на пол.
Потом в ванную.
И в ванной я пробыл очень долго.
Потому что включил свет и увидел свое отражение в зеркале. Потому что увидел странную надпись на лбу, сделанную кровью. И свои руки, тоже в крови. И всего себя, вымазанного кровью так плотно и густо, будто отработал смену на скотобойне.
Кое-как отмывшись и переодевшись я вернулся на кухню и заварил себе кофе. Сел на подоконник с полной кружкой и закурил в форточку.
Зазвонил телефон.
Я поднял трубку.
Это был мой приятель.
–Хотел сказать тебе спасибо, что прогулялся со мной, – сказал он очень слабым голосом.
Я смотрел на падающий снег за окном.
–Мне было приятно пройтись с тобой, – ответил я. – Как ты себя чувствуешь?
–Честно сказать, чувствую себя несколько разбитым. Так будто целый день разгружал вагоны. Я ничего не натворил? А то знаешь, со мной такое бывает, сделаю что-то и не могу вспомнить что.
–Мы просто ходили в пирожковую. А потом пошли обратно.
–И это всё?
–Да.
–Странно, почему я не принес пирожков домой. А так есть хочется!
–Ты их все, до последнего, пока шли.
–И в холодильнике, как назло, ничего нет. Ты случаем не знаешь, в нашем районе есть какой-нибудь круглосуточный магазин?
–Да, есть.
–А ты не мог бы, раз все равно не спишь, сходить туда со мной? А то что-то качает меня из стороны в сторону. Боюсь идти один. А есть хочется так, что кажется умру. Вот просто до смерти.
–Вообще-то уже почти час ночи...
–Ну, пожалуйста, – взмолился мой приятель. – И Рё тебя просит. Еще он говорит, что полюбил тебя и хочет почаще с тобой видится.
–Ну раз Рё просит, – я закрыл глаза, непроизвольно вспомнив недавнюю картину, как я в панике запихивал в брюшину приятеля тёплые внутренности, обливаясь его кровью, шепча что-то неразборчивое. А люди шли мимо и не обращали на нас внимание, некоторые и вовсе отворачивались, пытались говорить громче с попутчиками или просто ускоряли шаг. А мой сумасшедший приятель кричал в низкое, как потолок в тюремной камере, небо «Не нужно никаких скорых, дружище! К черту всё! Всё и всех! Потому что пришло время чудес! Время подарков! Никто, блядь, не уйдет обиженным! Никто!» – Раз просит Рё...