Прежде чем читать... Позволю себе несколько слов упреждающего характера.
Текст внизу имеет в своем составе сцены немотивированной жестокости.
Вместе с иными видами жестокости, эти сцены нарисованы яркими образами и легкими штрихами к размышлениям. Сатанинский максимализм, с которым некоторые герои подходят к разрешению своих проблем, - игры разума и проделки воображения, всего лишь.
Я предупредил.
Проект Антиготика.
Глава 7.
Исступление аёры.
Красивое место для смерти...,
Позвольте мне здесь умереть?..
Мольбам о пощаде не верьте!
Но бойтесь убить, не успеть...
Порывы раскаленного ветра, смешанные с колючими частицами белого песка, струями городского смога и лепестками магнолий, трепали волосы и обжигали бледное лицо незнакомца. Его пронзительные синие глаза пристально и, вместе с тем печально, всматривались в расплавленную даль. Город, раскинувшийся перед ним до самого горизонта, дышал и пел, словно гигантское и мистическое существо: горячий сирокко был дыханием этого города, безумный вой сирокко был его песней.
Ветер высушил слёзы на бледном лице незнакомца, который смотрел в знойное полуденное марево большого города под ногами, ветер шептал ему магические заклятия, как безумный шаман, ветер: то кричал, то шептал, то бормотал что-то невразумительное, то пел свою страшную песню. Горячий сирокко взмывал из раскаленной бездны города, распростертой под его ногами, из мерцавшего расплавленного марева, в котором сверкали и дрожали огромные квадратные окна, блестели гигантские стальные конструкции, громоздились белые башни небоскребов, и черные полосы скоростных магистралей были похожи на тонкие резаные раны, оставленные безумцем на уродливом и одновременно прекрасном теле.
Он стоял на краю стальной площадки и смотрел в знойную бездну города. Он слушал песню сирокко. А тот, чья тень ныряла в пропасть справа от него, что-то говорил у него за спиной, говорил, говорил, говорил...
-...шанс.
-Что?
-Вы не слушали меня... Однако вам следует серьёзнее отнестись к своей новой работе.
-К работе? Разве я уже работаю на вас?
-А разве нет?
-Я..., еще не решил. Мне нужно подумать..., взвесить все за и против...
-Бросьте вы думать о напрасном! Лучше думайте о том, как вам хочется попасть в сказку. Это и, правда, красивое место, мой дорогой. Особенно летом. Только представьте: древние леса вокруг сонного городка, дивные яблоневые и вишневые сады, старинные замки с окнами бойницами и с одичавшими оранжереями в белых мраморных колоннадах, озёра... Да, что там, mien ami Yuma, всех красот не перечесть! И городок наш, смею утверждать, - самое расчудесное место на всём белом свете. И что не маловажно - отдельный домик в хорошем районе, тихая школа и покладистые ученики.
-Ученики? Но разве летом...
-В нашей школе не бывает каникул. Никогда. Даже выходных не бывает.
-Но...
-На то есть свои причины. У каждого, кто живет в том городке, есть свои причины и свои... Впрочем, вам стоит всё рассмотреть самому. Итак, ваш окончательный ответ?
-Хорошо..., я согласен. Мы будем подписывать договор?
-Мы? Нет-нет, мой дорогой друг, не мы..., а вы подпишите контракт с Неузнанным Благотворителем. Он просил за вас, и..., я внял его просьбе. Потому, что у вас тоже есть своя причина оказаться в том маленьком и уютном городке.
-Что за причина?
-Давнее и тайное желание поработать простым учителем родной речи в маленькой сельской школе. Желание - не причина. Оно - ваш шанс всё вернуть.
-Я что-то потерял? Разве?
-Да. Вы потеряли себя. Но я дам вам последний шанс найти утерянное и расплатиться за ошибки.
1.
Жарко...
В просторной учительской комнате было невыносимо жарко и светло.
Июль бушевал и никого не щадил... В квадратной рамке окна появилась бабочка..., она выпорхнула из солнечных пятен, растворенных в горячем воздухе белым атмосферным золотом..., пёстрые крылышки..., трепетная тень...
Постойте-ка, бабочка? Разве смогла бы выжить бабочка в белом июльском пекле?
Такая тонкая бабочка.
Из белого раскаленного марева, что слепило стеклянными оконными отблесками, в которых покачивалась прозрачная серая тень акации, выпорхнула..., да, она - бабочка. Она села на стекло, медленно поводя крыльями. Ей тоже было жарко...
В окно, распахнутое настежь, наискось били белые лучи июльского солнца - самой его середины, самой раскаленной летней поры. А за окном качались ветки акации с тяжелыми гроздьями белых цветов. На нежно-белых кромках лепестков сверкали и кололи глаз капли росы, как золотые иголочки...
Откуда роса в такую жару? Роса... Прозрачные капли скатывались по гроздям акации..., медленно..., истаивая в жарком свете..., дрожа и мерцая.
Учительская...
Стул посредине.
На стуле - разморенный жарой молодой мужчина. Светлые волосы, бледная кожа, тонкий профиль лица. Его белая рубашка была расстегнута до половины..., одна рука обессилено свисала вниз..., кончики пальцев касались пола. (Умру я здесь от жары..., тихо спекусь, как пирог с фрикадельками)
Пронзительно-синие зрачки глаз..., в них отражался раскаленный квадрат окна и белые шторы..., горячий ветер надувал прозрачно-белесую ткань, как паруса. Глаза лениво глянули в сторону, на стол..., на стопку синих тетрадей и рулон географической карты на краю. Сквозняк дунул сильнее, обдав лицо сухим зноем, качнул рулон..., тот подкатился к самому краю стола.
Нужно бы встать и начать работать, в конце концов.
Глаза лениво отвернулись от стола и снова принялись созерцать лучи солнца, бившие из окна.
Как бы написал Сорино, если бы взялся за мою историю?.. Возможно так?
"Посреди учительской, расслабившись на стуле и закинув одну руку за витую спинку, сидел светловолосый молодой человек в белой рубашке. Он изнывал от жары и мечтал о холодном чае с лимоном в высоком запотевшем стакане... Серая тень полосой протянулась от стула к двери. В шкафу с методической литературой отражался слепящий обруч наручных часов на тонкой кисти руки. И в трёх стеклянных колбах с заспиртованными лягушками, (которые учитель по биологии Зак Бор, как всегда забыл на своем столе в учительской), отражались три благородных профиля одного и того же человека. Ему было плохо и приятно в эту жару, он любил солнце..., он любил лето. И ненавидел собственную разомлелую лень"
Возможно, так бы и написал.
Но... Как там уже написал Сорино для солнцепоклонников Большого Города? - "солнечная проказа на коже и на сердце..., жарко..., томно..., тошнит от неги и..., еще её хочется..., еще и еще! Не остывай моя солнечная проказа! Съешь мою голову, выжги внутренности..., но только не остывай!"
Ах, эти чертовы писатели со своими проклятыми образами..., они отравили моё воображение..., и особенно этот, - который с чертом на ты - теперь любую картину сравниваю с его проклятой эпитомией.
"А вы, Юма, в каких отношениях с чертом?"
"Ах, оставьте, я стесняюсь..., хи-хи"
Молодой человек хмыкнул и чуть шевельнулся на стуле. Шутник-с.
И всё-таки..., откуда роса на таком солнце? - подумал молодой человек и заново попытался сфокусироваться на золотых иголках отраженных лучей. Глазам стало больно..., молодой человек недовольно сощурился и безнадежно посмотрел на стопку тетрадей на столе. Упаси вас боже загреметь в этакую глухомань, как Ройбала, устроиться в ней учителем по родной речи и в самую расчудесную летнюю пору, (когда на желтом пляжном песочке пусто, солнечно и тихо), с тоской смотреть на стопку ученических тетрадей, штук около двадцати, (а речка плещется тихонько и слепит золотой рябью..., где-то).
Одна радость, продолжал лениво думать он, в одной из этих тетрадок имеется сочинение Акиры. Я оставлю его напоследок, себе на закуску... Сначала проверю девятнадцать стандартных и чудовищно унылых сочиненьиц на свободную тему...
Мне интересно..., почему выпускной класс так вяло относится к тому факту, что он таки выпускной?
И кстати, вчера в классе имел место быть маленький бунт..., или мне просто показалось? Это чудесное непослушание рассказало кое-что новое о моих учениках, в особенности об одной из них.
Молодой человек снова хмыкнул, вспомнив вчерашнюю реакцию класса на его предложение написать сочинение на свободную тему. Он просто высказался в звенящую тишину классной комнаты и не стал наблюдать за скисшими лицами и переглядываниями от парты к парте. Он стоял возле окна, наблюдая за мальчишками на школьном футбольном поле, которые резво гоняли мяч от ворот до ворот с криками и веселыми свистами. Затем он рассмотрел гроздья своей любимой акации и наконец, начал прислушиваться к звукам из класса. И поначалу звуков не было вообще... Затем круглая отличница Мира Фокс заявила, что она, знаете ли, не писательница и оной становиться не собирается. Ей, знаете ли, господин новый учитель Юма Романа, желательно конкретную тему узнать, дабы не напрягать мозг в поисках того - не знаю чего. Класс поддержал круглую отличницу одобрительным гомоном. Господин новый учитель Юма Романа вздохнул, повернулся к классу и, осмотрев его опечаленным, (и почти разочарованным), взглядом, подошел к своему столу. Здесь он вынул из папки стопку листков со списком заранее приготовленных тем и поманил отличницу Миру Фокс к себе. Девичьи щечки зарделись..., (шестнадцать годиков, как-никак..., Юма хмыкнул про себя), (нравится - не нравится?.., и не терпится, и так кусается), но Мира быстро взяла себя в руки. Он передал ей листочки, молча, и вернулся к окну, думая про себя, что мог бы смело поспорить на своё месячное жалование, что из полутора десятка тем будут выбраны всего две: "За что я люблю свою семью" и "Как я провожу это лето"...
На мгновение учитель скосил глаза в сторону и глянул на крайнюю парту в дальнем левом углу... Там сидел Акира. Один. Бледный и взъерошенный, как всегда... Моя надежда... Парнишка, кажется, и не подозревает, что в его вихрастой голове растет и развивается себе потихоньку, невзирая на отвратительные внешние обстоятельства, будущий гениальный писатель. Возможно, я ошибаюсь или спешу с выводами, возможно... Но... В шестнадцать лет так рисовать словами... Так передавать настроения и чувства... Так красиво и точно описывать природу... Нет уж, друзья мои и добрые соседи, придёт время, и он очень громко заявит о себе. Если... У него, кажется, проблемная семья? Нужно поговорить об этом с директором школы.
Или всё сделать самому?.. Нет..., знаете ли, я не профессиональный педагог..., могу ведь и дров наломать. Сделаем-ка мы ход конем на официальную клетку.
Щелкнула дверь за спиной... Молодой человек поморщился и, запрокинув голову назад, посмотрел на вошедшего..., то есть на вошедшую. Белое платьице, белый портфель, красивый белый силуэт в двери - картинка в рамке..., с той лишь поправкой, что вверх ногами, (смешно должно быть?)... Ах, я вас умоляю, избавьте меня от общества круглой отличницы из добропорядочной семьи, где наш папа владелец трёх скобяных лавок, двух булочных и одного ресторана, а наша мама тайная пописательница мелодраматических пьес и председатель всех местных благотворительных комитетов. Все эти Ройбальские моды на белое, и сто тридцать три традиции, из которых первая и пресвятая - молчать, потупив глазки...
Впрочем, в лице нашей Миры Фокс нужно срочно заиметь себе союзника, (и навсегда забыть о тихих классных бунтах), в её характере имеются и положительные стороны, - думал молодой человек, продолжая рассматривать перевернутую ученицу. - Во-первых - она лидер в классе... И мне - ой, как! - стоит учитывать это обстоятельство, чтобы иметь удобный ручной рычаг воздействия на класс. Во-вторых - ум. Она единственная, (прибавим молчаливое одобрение Акиры), кто принял мой новый подход к обучению. Всем остальным было..., (как это говорится на местном диалекте?.., буа-муа?.., а мне плевать?), всем остальным было без разницы. Ведь за окном бушевал июль, речка плескалась и отсвечивала серебряными бликами..., и кошмарное просиживание драгоценного летнего времени в классе было, по меньшей мере, невыносимой пыткой. В третьих...
-Учитель Романа? - она, кажется, была удивлена и сразу опустила глаза долу, (ну?.., что я говорил?!). - Я искала... Вы не знаете где директор Сорри Рор?.. Извините.
Так-так...
Юной барышне занадобился директор, не смотря на то, что классный руководитель сидит перед ней, (хотя и совершенно в несерьёзном положении)... И еще вопросик можно? Почему они все называют меня именно так "учитель Романа"? Все. И дети, и взрослые.
Учитель Романа принял благопристойное положение, вздохнул и принялся рыться в карманах в поисках пачки сигарет.
-А тебе он зачем? Может быть, я смогу чем-нибудь помочь?
-Вряд ли.
Она ответила сразу, не задумавшись ни на секунду. Так-так...
Он перестал ковырять свои карманы и поднялся на ноги. Глянул искоса на отличницу, которая уже переминалась с ноги на ногу, остро желая покинуть данное помещение.
Я не местный... Поэтому ко мне такое отношение, да?
-Кстати, он тоже нужен мне..., господин директор Рор. Поищем вместе?
Она покачала головой, не подняв глаз, и шагнула назад, в серую тень коридора.
-Я... Я позже... Извините.
-Постой-ка... - он направился к ней, прихватив две верхние синие тетрадки из стопки. Подошел и сунул одну тетрадь в руку. Девочка автоматически взяла её..., затем удивленно посмотрела на учителя... - Ты кажется староста класса, Мира?
-Да.
-Это сочинение написал Анди Вуур. Он сидит сзади, в трёх партах от тебя... Почитай и..., обрати внимание на ошибки. - Юма улыбнулся, а девочка, как зачарованная смотрела в пронзительную синеву его глаз. - Ошибки простенькие, но очень упорные. Мне кажется, в его случае вы сможете помочь. Ты и остальные ребята. Если захотите, конечно.
Он посмотрел вглубь коридора... Бледно-зеленые стены, доска объявлений, шкафчики для верхней одежды, сетка со старыми баскетбольными мячами...
-Я понимаю тебя, Мира...
Она вздрогнула от мягкой пронзительности его голоса.
-Понимаю твое желание помочь ему. Более того, разделяю его. Поэтому, мы поступим следующим образом. Ты займешься Анди Вууром, а я... - Он глянул на Миру и тихо улыбнулся ей. - А я займусь Акирой. Договорились? - Учитель Романа махнул тетрадкой в воздухе.
-Но... - она не могла отвести взгляда от его глаз.
-Есть такие дела, девочка, которые следует решать взрослым между собой..., по-взрослому. И то, что происходит в семье Акиры - именно такое дело. Оно не под силу детям. Даже таким серьезным девушкам, как ты. Итак, договорились?
Она кивнула и снова зарделась.
"Это стыд..., - думал Юма. - Точнее сказать, я впервые вижу стыдливость..., настоящую..., не деланную..., не показушную. Удивительно. Две недели присматривался к этим деревенским детям, две недели меня коробило - не пойми от чего..., а оказалось, я искал подходящее слово, которое точно определило бы вот это - нервные руки, румянец и глаза вниз. Стыдливость... Это когда же, в последний раз я видел настоящую стыдливость, хотя бы на чьём-нибудь на лице?.. Да что там лицо!"
-Как вы догадались? - Мира смотрела в пол. Он не мог видеть её лица, но был уверен, что щеки были уже ярко-пунцовыми.
-Догадался..., о чем именно? Видишь ли..., я о многом догадался за две недели в Ройбале. Посмотри мне в глаза.
Она глянула..., опомнилась..., попыталась отвести взгляд..., но так и застыла - зачарованная.
-Теперь ты веришь мне?
-Наверное, да... Я не знаю почему, но всё-таки - да.
-Потому, что я никогда не обманываю и не предаю. Просто. Никогда и никого.
-Даже детей?
Юма усмехнулся.
-Даже детей.
Он задумчиво смотрел ей вслед. Умная девочка Мира, которая так точно всё рассчитала... Впрочем, я снова всё усложняю. Проще нужно смотреть на людей, господин учитель Юма Романа, проще.
Да, да, конечно, но...
Странно всё же, что подросток, (или сказать - ребенок?), искал директора для разговора о судьбе другого подростка. Более естественным, в ее возрасте, было бы попробовать самой, (а если она не одна, то и..., - самим!), помочь ему или попытаться соорудить небольшую такую детскую революцию.
Юма привычным жестом принялся выискивать пачку сигарет в пустом кармане.
Отсюда напрашивалось несколько выводов. Либо директор зарекомендовал себя среди ребятни достаточно по-свойски, так, что к нему можно обращаться запросто по любому вопросу. Либо девочка Мира сыграла для меня талантливую сценку... Но таки она была талантлива, медам и месье!
Юма усмехнулся.
Он глянул на опустевшее футбольное поле, затем на ветвистую акацию и вздохнул. Найти директора Рора было не трудно. В это время он обычно бывал на заднем школьном дворе, и, либо читал книгу в тенистой виноградной беседке, либо поливал свои розы в большой круглой клумбе.
Юма обошел школьное здание, прикрыв глаза от слепящего света и наблюдая лишь за колющими блёстками в асфальте, миновал школьные клумбы, вдохнув сладкий аромат ирисов, и вышел на задний двор. Он приостановился в тени старинной разлапистой липы, и с некоторой опаской осмотрел пустой школьный двор и марево, поднимавшееся от раскаленного асфальта. Ему очень не хотелось выходить на пекло... Но... Он вздохнул и поплелся вперед. Солнце жгло. Его лучи давили на плечи и голову. Волосы нагрелись, тело стало потным... Еще пятнадцать шагов и я смогу зайти в распахнутые гаражные ворота. А там меня ждет тень и прохлада... И возможно, если школьный механик не смылся пораньше домой, то и стакан игристого холодного эля из холодильника.
Юма нырнул в живительную прохладу, с удовольствием вдохнув аромат машинного масла и железа. Когда глаза привыкли к тени..., он с удивлением обнаружил, что механика нет на месте, а вместо него, под открытым капотом старинного директорского бентли, возился какой-то старшеклассник. Он подошел ближе, пытаясь узнать того, кто звенел и щелкал запчастями в машине. Старшеклассников в школе было всего двадцать душ, едва-едва на пару классов наскребли... Он осмотрел помещение общим взглядом, отметив белую рубашку, висевшую на приоткрытой дверце покосившегося шкафчика и плоский черный портфель на столе с инструментами. Возле ног старшеклассника блестели две конфетные обёртки. Он пошарил рукой возле себя, нащупал гаечный ключ в раскрытом кожаном футляре, ловко подбросил его в ладони, (Сейчас мы тебя отвинтим..., ох, как отвинтим), и принялся что-то со скрипом откручивать.
Юма остановился возле машины, как раз напротив нырнувшего старшеклассника, и кашлянул.
-Решили всё же остаться, Макс?
Макс, значит. Полагаю, что Макс Фрай, наш школьный механик. Он принял меня за него... Очень интересное развитие сюжета. Посмотрим, что там дальше будет.
-На улице, наверное, зверская жара... Подайте мне ключ на девятнадцать, раз уж вы здесь.
Юма взял ключ и опустил его внутрь машины, стараясь не запачкаться об двигатель.
-Спасибо, Макс. Через десять минут новенький бензонасос будет подсоединен и господин директор даже не узнает, что машина не желала заводиться с утра.
Судя по голосу - это Арин Бун. Молчаливый юноша, совершенно ничем не выдававшийся, тихий, серый, но... Кто бы подумал, что он знаком с нашим наимрачнейшим Максом?! И более того, так свободно чувствует себя в его присутствии. И это с Максом-то, которого школяры прозвали "Зверомакс".
-Кстати, спасибо за конфеты... Только не стоит их подсыпать в портфель тайком... Мне неловко, право слово.
Юма скосил глаза на масляный пол, по которому сквозняк гонял обертки... Он хотел что-то сказать, но передумал и пошел к раскрытой задней двери.
-Макс? Вы уходите?
-Да.
-Можно я переночую в гараже?.. Пожалуйста.
Юма остановился и оглянулся... Парнишка так и не узнал меня. Спина Арина напряглась. Он ждал ответа..., но из машины не выбрался и в глаза не посмотрел. (Наверное, это не в первый раз...)
-Да.
-Спасибо, Макс. Вы отличный взрослый. Я починю машину и приберусь здесь. Всё будет, как всегда - чисто и уютно.
Юма пошарил по карманам. Уютно... Курить захотелось так сильно, что заскребло в горле. Тайны, тайны, тайны маленьких городков. Почему они кажутся такими загадочными и мрачными? Потому, что в маленьких городках всегда так - чем меньше город, тем больше тайны?
Юма вышел из гаража в яркий свет. Впрочем, здесь имелась огромная беседка увитая виноградом. Посреди ее забетонированного пола торчала накренившаяся чугунная колонка с завитушкой на вентиле. Под ней стояло белое эмалированное ведро с водой..., золотые блики сверкали на поверхности и прыгали по резным виноградным листьям вверху. Юма глянул вперед... Директор Рор сидел за столом в дальнем углу, и читал книгу. Он курил тонкую папиросу, стряхивая пепел в латунную чашу пепельницы, и отпивал по глотку холодного чая из стакана с запотевшими стенками.
Юма вздрогнул... Он словно очнулся и заметил, что директор школы смотрел на него. Подошел к столу... Кивнул в ответ на приветственный кивок...
Рор подвинул к нему золотой портсигар.
-Угощайтесь. Чаю вам не предложу, это последний стакан. Но в ведре плещется чистая прохладная вода. Кружка вон там, на столике.
Юма взял папиросу и прикурил.
-Спасибо. Я, собственно, вас искал.
-По-поводу? - Рор снова оторвался от книги и посмотрел на Юму поверх сиреневых очков без оправы.
-По-поводу... - Юма сжал синюю тетрадку, свернутую в тугую трубку. - Одного из моих учеников.
Сорри Рор вздохнул, сунул закладку между страниц и закрыл книгу.
-Ну что же..., давайте, выкладывайте, что там у вас стряслось? - директор показал на свободный стул. - Нужно бы позвать Макса, что бы и вам чаю раздобыл...
-Макс ушел домой..., кажется.
-Вот как? - Рор глянул на раскрытую гаражную дверь. - Мне казалось, что я слышал чьи-то голоса. Впрочем..., наверное, замечтался. - Он положил книгу на стол и погладил её, задумчиво рассматривая рисунок на обложке. - Люблю романы этой писательницы, я брожу в её фантазиях, как зачарованный странник. А вы, любите читать, господин Романа?
-В последнее время ограничиваюсь только методической литературой. Ну, и так кое-что, когда готовлю новые уроки.
-Зря... Иногда нужно позволять себе читать хорошую литературу, чтобы не потерять чувство сопричастности красоте.
-Для этого вполне сойдут и розы под окном.
-Что же это вы так пренебрежительно..., вполне сойдут... Розы - совершенные творения. Точно, как некоторые книги, о которых не говорят на каждом углу и не восхищаются вслух, но читают и плачут, и любят. Для себя. Просто потому, что есть такая человеческая потребность в красоте. И не только человеческая. Скажу вам точно, мой дорогой, что некоторые книги читают ангелы. Эти книги словно написаны для них.
-Например?
-А вот об этом поговорим как-нибудь в другой раз. Итак, что за надобность привела вас сюда?
-Акира.
Рор смотрел на него.
-Талантливый мальчик. С ним какие-то проблемы? Мне всегда казалось, что он принадлежит к той группе школьников, которых я называю покладистыми. Это не так?
-Так. Он действительно хороший и талантливый мальчишка... Вот только... - Юма еще крепче сжал рулон тетрадки. - Мне кажется, в его семье назревает проблема. И... - он старался подбирать осторожные, но точные слова. - И эта проблема не рассосется сама собой, как старый рубец.
-Продолжайте.
-Он всё глубже уходит в себя. Закрывается от одноклассников, и вообще не принимает участия в жизни класса. Он пишет всё лучше и лучше, но... То, что он пишет, начинает меня тревожить.
Директор скосил глаза на тетрадь в руке Юмы.
-Полагаю, в этой тетради как раз то, что вас тревожит?
-Я просмотрел его сочинение. Это талантливый рассказ и возможно, я попрошу своего друга, редактора литературного журнала в Большом Городе, напечатать его. Но название...
Рор отпил глоток чаю и отвернулся.
-Займитесь.
-Что? Я не понял, наверное...
-Я сказал - займитесь. Ведь вы его классный руководитель. Кому, как не вам, заняться проблемой Акиры. Тем более в преддверии выпуска.
-Мне? - Юма удивленно смотрел на директора, а тот, словно потеряв к теме разговора всякий интерес, рассматривал свою клумбу с розами, сквозь виноград и переплетения металлических прутьев беседки. - Но... Я не знаю, что делать. Ведь я, по большому счету, не учитель.
-А кто вы, Юма? - директор неожиданно пристально посмотрел в глаза.
-Ну... Я... Я могу научить правильно и без ошибок писать. Но все эти семейные дела... - Юма едва удерживался, чтобы не отвести взгляд в сторону. Смотреть в черные-черные глаза Рора было невыносимо... - Эта проблема не по мне, господин директор.
-Если вы пришли ко мне, значит Акира, небезразличен вам? Я прав?
-Да, но...
-Вот и займитесь этой проблемой, Юма. Что мешает вам проявить свои лучшие человеческие качества?
-Я боюсь, что сам наделаю ошибок.
-Не разочаровывайте меня, господин Романа. Знаете, не выношу, когда умные и сильные люди начинают, вдруг, мямлить и оправдываться. Если мальчик небезразличен вам, значит, примите участие в его судьбе и не отвлекайте меня от чтения любимой книги. Вы свободны. - Директор взял книгу и раскрыл её на закладке.
2.
-Должно быть, на улице очень жарко?
Юма кивнул, (Да уж, припекает...), он с большим интересом рассматривал пирожные, аккуратно разложенные на стеклянных полочках по цвету и форме. Его очень заинтриговало одно, что лежало посредине, с клубникой на кремовой горке... Этакая красота..., и вкусное, наверное, божественно.
-Наш кондитер сегодня в ударе. Вы позволите предложить вам его новый шедевр, господин учитель Романа?
Юма глянул на розовощекого господина Фокса в неизменном белом колпаке. (Новый шедевр, говорите?..) Однако мелькание и блеск в зеркале, что мерцало за спиной хозяина, сразу отвлекло его от улыбчивого ресторатора и приковало к себе всё внимание. В зеркале, помимо кругленького Фокса, отражалась стеклянная дверь кафетерия, и солнечные блики, прыгавшие по надписи "Ресторан Фоксов", и где-то в глубине стеклянного света..., промелькнул старинный бентли с хромированной решеткой, который, не торопясь и мягко качнувшись на асфальтовом валике, покатил по улице дальше..., в сторону поместья.
-Господин директор изволили... - прошептал ресторатор.
Юма посмотрел на Фокса.
-И что за новый шедевр?
Фокс вздрогнул и сморгнул, словно на секунду потерял чувство реальности, а вернувшись - не понял где он находится. Он смущенно засуетился и, открыв стеклянную дверцу в витрине, вынул оранжевое пирожное с коричневыми полосками, горделиво возлежавшее на белом блюдце.
-Их всего было два. Одно было куплено утром... - господин Фокс посмотрел на блики в дверях. - Утром...
Юма подождал некоторое время...
-Что утром?
-Господин директор зашли ко мне сегодня поутру и купили пирожное. Вот это. Наш кондитер назвал его "Шоколад и апельсин". Только взгляните, господин учитель, какое интересное сочетание...
-Нет!
Фокс испуганно вздрогнул и, наконец, перевел взгляд со стеклянной двери на Юму.
-Господин учитель?
Бледный Юма смотрел на пирожное с отвращением. (Кровь..., капли крови, стекавшие со стального прута..., и еще..., вязкие струйки крови, падавшие в рыхлый снег..., и еще..., шоколад и апельсин в стеклянной чаше, наполненной кровью..., боже, боже что это и откуда?!) В голове помутилось на мгновение, и Юма пошатнулся, едва успев вцепиться в прилавок. Фокс удивился реакции Юмы, но сразу убрал пирожное с глаз долой.
-Извините. Я не...
-Никогда... Слышите? Никогда не предлагайте мне ни того, ни другого!
Его рука сама собой нырнула в карман за сигаретами... Стоп, Юма, стоп! Чего ты взбеленился?!
Он вздохнул и хмуро глянул на удивленного и слегка испуганного ресторатора.
-У меня..., аллергия на эти продукты.
Господин Фокс только моргал и таращился на Юму. Тот искоса глянул вглубь ресторации, отмечая повернутые к нему головы и удивленные лица. Посетителей всего было трое... Я, наверное, крикнул?.. Он заметил среди этих троих девочку со светлыми кудряшками и её маму, (женщина неосознанно положила свою ладонь на ладонь малышки), чуть дальше старик библиотекарь Калеф застыл с ложечкой над мороженым в стакане. Вот и поползут слухи, дорогой мой учитель Романа. Ты только что создал повод... К черту. Он вернулся глазами к Фоксу.
-Я не знал, господин учитель...
-Вот это, с клубникой, пожалуй.
Ресторатор без лишних слов вынул то пирожное, на которое показал Юма, и, положив в картонный пакетик с ручками, протянул через прилавок.
-Сколько с меня?
-Нисколько. В качестве моего извинения за ..., - господин Фокс покачал головой. - Пожалуйста, просто так. Без лишних слов, пожалуйста.
Он остановился возле старинной мельницы, чтобы передохнуть в тени. Над потрескавшимися ступенями из старых досок всё ещё громоздился широкий шиферный навес... Юма сощурился, наслаждаясь видом тонкого бисера оранжевого света, пульсировавшего по неровной кромке навеса. А ведь уже вечер, часов около семи? Он загородился ладонью от бушевавшего свечения неба, в котором оранжевые сполохи солнечного пламени тускнели, теряли свою контрастность и в них всё отчетливее проступали сиреневые облака. Да, сиреневый цвет становился всё глубже, в нем появился серебристый отлив, а оранжевое и золотое стекало по гигантской небесной сфере вниз, за горизонт.
Но пока все еще было душно и достаточно светло. Юма расстегнул верхнюю пуговицу, глянул в последний раз на тускневший перелив точек света на кромке навеса и сел на лавку. Пирожное растает, наверное... И пусть себе... Посижу... Он достал измятую пачку сигарет, вытряхнул одну и прикурил. Полоска дыма изогнулась в изящный завиток...
А хорошо, ведь.
Юма прислонился спиной к шершавой стене и расслабился. Он, верно, все понял, - этот загадочный Рор, хороший друг Неузнанного Благотворителя. Мне не хватало этого... Стрёкота цикад не хватало. Вялого душного ветерка в лицо. Чувства жара в глазах и легкого пощипывания от высохших капель пота. Этого каменного канала с теплой водой, в которой было растворено солнце, и неспешно проплывали травинки. Мне не хватало тишины и...
Юма посмотрел влево, туда, где за журчавшим мельничным каналом с чистой проточной водой, за пшеничным полем, над которым носились ласточки, за фиолетовой полоской далекого леса..., высились остроконечные черепичные крыши Ройбалы. Странно, что поселок был разделен этим полем на две половины... Впрочем... Он глянул вперед... Там на невысоком холме, из зеленого моря кленов, выглядывали шпили и башенки поместья, которое, собственно, и дало название поселку. Не полем был разделен поселок, а поместьем.
Он зачем-то достал из внутреннего кармана синюю тетрадку, свёрнутую в рулон. (Дома положу под толстый справочник...) Он раскрыл её и прочитал оглавление...
Акира Мизобата.
Красивое место для смерти.
Закрыл тетрадь. Ах, Акира, мой маленький гений... Юма вынул из нагрудного кармана карандаш с ластиком на другом конце, кое-что подчистил и кое-что дописал... Глупо..., глупо, черт возьми... Он бросил недокуренную сигарету на землю и придавил её каблуком. Ну, что же, нужно идти. Очень нужно.
Домик семейства Мизобата был последним на улице "Белых каштанов". Сразу за ним, если посмотреть влево, тихо шелестел небольшой яблоневый сад, огороженный покосившимся забором, и начиналось пшеничное поле, тянувшееся далеко, почти до самого Окраинного леса. Юма остановился посредине улицы, рассматривая дом, отмечая его неухоженный вид, потрескавшиеся ступени, покосившиеся перила, криво висевший номер. Он смотрел в светившиеся окна, плотно зашторенные и закрытые наглухо, затем обратил внимание на старенький велосипед без переднего колеса, привалившийся к углу домика... Сорная трава, растрескавшиеся плиты дорожек, лавочка, наполовину вросшая в землю... Неприятное место, однако... Я бы не хотел здесь жить.
А ведь он живет.
Вместе с отцом и теткой, кажется. Из дома он приносил в школу ссадины и ушибы на груди и на руках. Тот, кто одаривал Акиру этими знаками внимания, очень хорошо понимал, что делает, и не трогал лица. Лицо видно сразу, а багровый кровоподтёк на плече - поди ты, рассмотри... И еще, однажды я случайно встретил его в магазинчике Пруфа, с бутылкой молока, которую он принялся смущенно запихивать в потрепанную сумочку, лишь завидев меня. Странное это было смущение...
Юма шагнул к домику и приостановился... Что это за звук? Или мне показалось?
Он прикурил..., два раза нервно затянулся и выбросил сигарету.
Не показалось. Вот опять. Детский плач... Точнее сказать, тонкий и жалобный голосок ребенка пяти или шести лет от роду.
Юма поднялся по скрипящим ступеням и поискал глазами дверной звонок. В конце концов, он просто постучал в дверь. За неимением, так сказать...
"Эй, Акира, ты слышишь? Кто-то колотит в дверь... Пойди, прогони их! Всех гони! А потом принеси мне элю... Как нет?! Что значит закончился?! Значит, живо в лавку, ленивый сучонок!"
Однако... Совсем пьяный мужской голос. Отвратительный голос. Нагонявший тоску - серую и безысходную, (трусы, майка, небритая рожа, мутные глаза, замусоленный окурок в прогнивших насквозь зубах, ленивые почесывания задницы и мерзкая отрыжка), мурашки по коже. И первая мысль: "Уйти! Сейчас же! Не раздумывая и не оглядываясь! Пусть они там сами..., пусть варятся в своем отвратном бульоне..., но без меня... Без меня! Не хочу грязи..."
Он отступил..., всего на ступеньку вниз...
И услышал шаги за дверью. Кто-то подошел к ней с той стороны и заглянул в дверной глазок.
Удивлённое "Ах..."
Щелчок замка...
Юма напряженно смотрел на дверь, (нет..., если пришел..., значит, он небезразличен мне...)
Дверь открылась..., на пороге стоял испуганный и бледный Акира. Вслед за тем, из образовавшейся полоски света, наружу вырвались звуки и запахи этого дома, (Юма едва удержался, чтобы не передернуть плечами). Протяжный и однообразный детский плач, (мама, мама, мамочка), грохот телевизионных динамиков, (трансляция смертобола, кажется, из Большого Города), грохот сковород и кастрюль вместе с проклятьями, (это был истеричный женский голос: "Акира, черт тебя подери..., заткни пасть своей сестре или я зашибу её половником!), знакомый мужской голос вторил ей "Акира, твою мать, заткни эту маленькую дрянь или я выброшу её в окно!"...
Юма смотрел на нахохлившегося парнишку...
Синий-синий взгляд Юмы заворожил его, выключил все звуки в мире..., оставил только синее, синее..., бесконечное синее...
Тише, тише... Смотри, смотри... Читай, читай.
Акира смотрел в глаза Юмы.
Он взял парнишку за руку и выдернул из ада с запахом пригоревших овощей на сковороде. Дверь закрылась. Ад остался где-то..., где-то далеко.
-Учитель Романа... - шепотом. - Вы?
-У тебя есть минута или две, пока они там не опомнились. Я умею разговаривать глазами. Ты видишь в них те слова, которые я не могу сказать вслух?