Сорино Сони Ро : другие произведения.

Сентябрьское чаепитие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мой персональный, уютный ад.
[]
  
  
  
  Сентябрьское чаепитие.
  
  
  
  
  
  Сентябрь прокрался в город незаметно, не шелохнув и листа на старых кленах в парке. Солнца по-прежнему было много, свет и тепло все так же заполняли собою узкие улочки, скверики, дворики, играясь золотистыми бликами в лужах с перевернутым небом, чиркая огненными полосками по окнам и рассыпаясь фейерверками ослепительных пятен в кронах старых лип. Дамы не спешили отказываться от летних шляпок с широкими полями, мужчины все еще предпочитали легкие светлые костюмы, а детишки в шортах светили голыми коленками на игровых площадках. И только вечерами природа напоминала горожанам, что осень прислала к ним своего первого кронпринца, ночами его мантия превращалась в холодный сероватый туман. Сентябрь приучал горожан к прохладе и сырости, под утро окна аккуратных домиков с красными черепичными крышами покрывались серебристой и непроницаемой влагой, которая неспешно испарялась лишь к полудню, а серая брусчатка на узких улочках отчего-то темнела и делалась сиреневой. Впрочем, на парковых скамейках все еще было чисто, листва словно и не собиралась желтеть и осыпаться с деревьев. Но... Дыхание осени пришло в город, люди чувствовали его и с неохотой смотрели на шкафы, куда была убрана теплая одежда.
  
  В летних кафетериях уже было не так многолюдно, как пару недель назад, отчего они принялись закрываться одно за другим, убирая столы и белые зонты с золотистой бахромой на склады, до следующего лета. Посетители теперь неосознанно предпочитали заказывать горячий чай или кофе, хотя на улице было все еще тепло, а прохладительные напитки теперь все чаще использовались в качестве ингредиентов для коктейлей. Официанты скучнели и старели, потому что студентов, подрабатывавших гарсонами, стало меньше, все они укатили в Столицу к началу учебного года, а хозяева ворчали, что теперь о прибыли можно забыть до весны.
  
  Это был небольшой городок на западной окраине империи. Я перебрался сюда пару лет назад, когда Столица сделалась невыносимой, крикливой и окоченелой. Купив небольшой домик с яблоневым садом на улице Короткой, первым делом я перевез в него свою библиотеку в больших картонных коробках, коих набралось двадцать восемь штук. Разбирать и раскладывать, как оказалось, мне было лень, поэтому я просто начинал читать следующую книгу, наугад вынимая ее из какой-нибудь коробки, а по прочтении ставил на полку в громадном книжном шкафу.
  
  Кабинет мой, заваленный рулонами и коробками с самым разнообразным наполнением, был весьма хорош своей планировкой. Особенно мне нравилось большое окно с полукруглым верхом, в котором, как на картине с рамою, отчетливо просматривались и были такими красивыми яблони. Я почти все лето держал его распахнутым, не закрывая створок даже в дождь, и частенько сидел на подоконнике, долго любуясь старинными и согбенными деревами с седой корой и могучими кронами. В сентябре на яблонях краснели крупные плоды, которые наполняли сад и даже дом сладким ароматом и какой-то пьянящей свежестью.
  
  По утрам я любил заварить себе чаю покрепче, размять сигару и сесть на подоконник, привалившись плечом к массивной створке, всматриваясь в глубину сада, где солнце игралось тонкими золотистыми лучами, чертя полоски на мраморной дорожке, и дальше, дальше, дальше растворяясь солнечной дымкой между тяжелыми ветками, трещавшими от тяжести спелых яблок. Это были мгновения счастья, уединения с собою, воплотившаяся мечта о покое, который я выбрал осознанно. Жизнь в Столице приучила меня думать коротко и быстро, принимая решения набегу и считая каждую минуту, точнее постоянно вычитая следующую от предыдущей, выбрасывая, забывая ее. Жизнь в маленьком доме с яблоневым садом вернула ощущение прибавления. Я начал осознавать, что время это не только необоримое старение, но и обретение каждого следующего мгновения, как дара. Например мгновение красоты яблоневого сада, наполненного золотистыми нитями солнечного света. Это мгновение нельзя было назвать незначительным или коротким, потому что в нем так много всего умещалось: и сигара, истлевающая сиреневыми струйками в хрустальной пепельнице, и белесый парок над фарфоровой чашкой с чаем, и скребущий металлический звук напольных часов, и полупрозрачные отблески в распахнутых створках, и беззвучно надувавшиеся белые шторы... Времени становилось все меньше, я чувствовал утекавшие годы буквально, как воду, которая выливается из кувшина, но здесь оно сделалось насыщеннее и плотнее. Здесь время утоляло жажду бытия, а не напоминало ежедневно — вот еще на шаг ты стал ближе к смерти. И за это я полюбил свой уютный тихий домик сразу, как только въехал в него...
  
  Снизу послышался грохот. Я сидел на подоконнике и отрешенно думал, что, по всей видимости, раскатились мои восточные бронзовые блюда с изумительной чеканкой. И даже представил себе, как они катились по паркету, перескакивая через небольшие стопки книг и, ударившись об стену с золотистыми обоями в серую полоску, вертелись и падали на пол со звоном.
  
  Глоток чая, затяжка. Наполовину выкуренную сигару я вернул на бортик пепельницы, точно зная чей голос должен был прозвучать. И он не заставил себя ждать. Сердитый подростковый баритон, все еще ломавшийся на высоких слогах.
  
  -Когда вы уберете отсюда эти железки, Сорис?
  
  Далее стало слышно, как тот, кто по бесконечной своей неуклюжести скинул блюда, теперь пытался собирать их обратно в горку на шатком столике. Он что-то там бормотал и постоянно ронял что-нибудь новое. Наконец, после того, как на пол грохнулась стопа тяжеленных справочников, юнец сдался и крикнул изменившимся голосом:
  
  -Вы это специально делаете, да, Сорис?
  
  -И даже не думал, - пробормотал я, вернувшись взглядом к саду. На отяжелелой спелыми яблоками ветке, что согнулась прямо перед домом, блестела роса. И это была не та роса, что слепила глаз в середине лета, когда солнце превращало ее в россыпи бриллиантов. Это была серая, холодная влага с горчащей нотой. Она проливалась на мраморные плитки дорожки серыми кляксами и не собиралась испаряться.
  
  -Ну, пожалуйста! - крикнул юнец, после того, как за его спиной шумно сползла волна старинных пожелтевших журналов из метрополии. - А то, ведь, уйду!
  
  -Ну и уходи... - я посмотрел на пустую чашку и понял, что все равно придется спускаться на первый этаж, чтобы налить свежей заварки. Впрочем, ладно уж, раз пришел. Я глянул на раскрытую дверь в моем кабинете и в тот же миг внизу бронзовые блюда крепко стали на этажерке, стопка справочников, тяжело ухнув, подпрыгнула и улеглась на столике и журналы уползли обратно с тихим шорохом. Тишина и порядок.
  
  -Как вы это делаете? - восхищенно крикнул подросток. - Прям мурашки по коже!
  
  -Учиться нужно, - я направился к двери, по пути осмотрев свой кабинет легким глазом.
  
  Середину комнаты занимал большой письменный стол с наваленными на нем стопами книг и рулонами имперских карт. Моя любимая настольная лампа на бронзовой стойке была все еще завернута в плотную бумагу, притулившись на краю вместе со шкатулкой для сигар. Перед столом на паркете светился квадрат солнечного света, в котором колыхались воздушные тени от штор. Книжный шкаф был пуст, за исключением пары полок, на которых я расставил уже прочтенные здесь книги. Несколько коробок с разобранной до винтика погодной машиной, коробка с редкими минералами и большой деревянный ящик со все еще запакованным громадным глобусом в нем. Вдохнув яблочного воздуха, я улыбнулся и направился по витой лестнице вниз.
  
  На первом этаже в большой светлой гостиной, заставленной коробками вдоль стен, парой небольших восточных диванов и длинным прямоугольным столом с одним стулом посредине, меня ждал нескладный высокий подросток с копной нечесаных черных волос. Гимназический пиджачок был расстегнутым на все пуговицы, в белом воротничке болтался развязанный галстук, на блестящих от влаги туфлях были прилипшие травинки...
  
  -Ты снова шел через сад, - с неудовольствием проворчал я, направившись мимо него в кухню.
  
  -Здравствуйте, Сорис, я тоже рад видеть вас, - хмыкнул он.
  
  -И для кого я мостил дорожку мраморными плитками, позволь узнать? - я приостановился возле двери и оглянулся в его сторону.
  
  -Неужели для меня? - с хитринкой улыбнулся он.
  
  Я мрачно его рассмотрел. Острые черты лица, выдававшие в парнишке человека с резким характером, снова смягчились и черные зрачки, будто вживленные в глазные яблоки кусочки угля, начали весело блестеть на золотистом солнечном свету, что косыми воздушными столбами проникал из широкого окна в середину комнаты, рисуя неровные светящиеся прямоугольники на светлом паркете. Он был довольно высок для своих четырнадцати и угловат, несуразная фигура его, казалось, состояла сплошь из ломанных линий.
  
  -Я пошел по траве, чтобы подобрать спелое яблоко, - он мечтательно вздохнул.
  
  -И съесть его немытым? - с некоторой иронией резюмировал я.
  
  -Оно было влажное, прохладное и такое вкусное... - он снова улыбался со знакомой хитринкой, которая необыкновенным образом осветляла его нервически сердитое выражение лица, отчего на кончиках тонких бледных губ собирались крохотные морщинки. - Кто же виноват в том, что только в вашем саду яблони плодоносят каждый год? Во всем городе через года, а ваши каждый...
  
  -Не люблю слово виноват, - я отвернулся и продолжил путь на кухню. - Никто ни в чем не виноват, ни люди, ни деревья. И тебе советую забыть это слово, как можно скорее.
  
  -Это совет мага? - он пошел за мной.
  
  -Я не маг! Сколько тебе повторять?
  
  -Тогда почему только ваш сад так странно себя ведет?
  
  Кухня была единственным полностью убранным помещением во всем доме. Шкафчики по левой стене, посудная горка, круглый стол, громадная плита с бронзовыми вентилями, на столе чайные принадлежности и корзинка со свежими булками, за которыми я не поленился сходить в булочную Матильды в семь утра. Я вынул из шкафчика новую чашку с блюдцем и, прежде чем закрыть дверку, посмотрел на своего гостя.
  
  -Булки такие аппетитные... - пробормотал тот.
  
  -Не могу понять парадокса. Ты ешь все и много, а все равно худой, как узник концлагеря. Почему?
  
  -Вам жалко что ли? - буркнул подросток, голодными глазами рассматривая аппетитные булочки в плетеной корзинке. - С клубничным джемом, как я люблю?
  
  -Как я люблю, не забывайся, - сердито ответил я. - Так, что, будешь чай?
  
  -Разве я могу отказаться от вашего чая, да с булочками?
  
  -Ясно, - я вынул из шкафчика еще одну чашку и только после этого закрыл дверку.
  
  Сделав ему некрепкого чаю, показал на свободный стул и подвинул корзинку с булками. Затем я наполнил свою чашку крепкой заваркой, бросил в нее три кусочка сахара и подошел к окну. Отсюда тоже хорошо просматривался сад и петлявшая по нему дорожка. А еще скамейка с высокой спинкой, выкрашенная в белый цвет. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густые кроны яблонь, разливали по белым брускам светящиеся пятна, как густой солнечный сок, который стекал в траву медленно и вязко.
  
  -Вы снова не называете меня по имени, - тихо сказал подросток. - Хотя обещали...
  
  -Просто мне не нравится твое имя, - я сел на край подоконника и посмотрел на него поверх края чашки. Янтарный чай колыхался и тихо мерцал на свету, отчего казалось, что он растворял тонкие фарфоровые стенки, будто они были отлиты из сахара. Капли солнечного света кружились в заварке и медленно оседали на дно.
  
  -Не понимаю, - он шумно отпил глоток, и я поморщился, потому что никак не мог отучить его от этой ужасной привычки. - Сони. Что плохого в этом имени?
  
  -Сони... - я повторил его имя так, будто на языке попробовал. - Слишком короткое, не успеваешь понять, что это и зачем.
  
  -Тоже мне, гурман, - ответил подросток и хмыкнул, затем взял булку и хищно вцепился в нее зубами. Ярко-красный джем тут же брызнул густыми теплыми каплями, измазав острый подбородок. Но мальчишка только улыбнулся и пробубнил с набитым ртом:
  
  -А говорите, что не маг. Булки теплые, будто только из пекарни.
  
  -Может быть я их недавно купил?
  
  -Это утренние булочки с джемом от Матильды, - Сони заметил серебряный ободок с салфетками, вынул одну и принялся вытирать лицо, одновременно с тем дожевывая булку и продолжая излагать свои мысли. - Мама иногда ходит за ними, когда бывает трезвой. И она говорит, что если не успеть к девяти утра, то булок вообще не остается, ни одной, как не упрашивай Матильду.
  
  -Значит солнечные лучи из окна прогрели их, - я поставил чашку и вернулся взглядом к саду.
  
  -Не понимаю, почему вы не хотите признаться? - за спиной снова послышался шумный глоток, затем звон чашки по блюдцу.
  
  -В чем признаться? - я выловил из воздуха раскуренную сигару, затянулся с облегчением и выдохнул ароматную сиреневую струйку.
  
  -Например в этом, - по звуку я понял, что Сони принялся расправляться со второй булкой.
  
  Его имя мне и вправду не нравилось. И вовсе не потому что было коротким или некрасивым, хотя то и другое имело место быть. Мне не нравилось наполнение этого имени, особенно применительно к, в общем-то, славному мальчику с непростой судьбой. Его имя было тяжелым словом, обманным перевертышем, прятавшим свою изменчивую суть за двумя, казалось бы, простыми слогами. Этой сутью была вкрадчивая ловушка, которая манила к себе жертву, завлекала в свою сердцевину, а потом захлопывалась навсегда. Тот, кто носил этот знак — имя Сони, - всегда забирал и впитывал или проникал и разрушал, неся перед собою яркую звезду, что никогда не грела. Это имя было бабочкой с неоново-синими крыльями, которая кружится в свете луны, а если вы протянете руку, завороженные ее воздушным танцем, и она сядет на нее, то... Скорее всего, рука ваша отсохнет.
  
  Конечно, все это не имело никакого отношения к данному конкретному мальчику, который уплетал булки с таким рвением, будто собирался побить рекорд. Не имело отношение к мальчику, который боялся оставаться по ночам в одном доме со своей вечно пьяной матерью, не оставлявшей попыток задушить его подушкой. Все эти мысли вообще могли быть плодом моего расползавшегося на рваные лоскуты ума. Но все же... едва мне приходилось произносить его имя вслух — Сони — как я испытывал боль, буквальную, физиологическую, где-то в районе солнечного сплетения.
  
  Я познакомился с этим мальчиком год назад, когда нашел его спящего, окоченелого, скрутившегося калачиком под яблоней в саду. На его левом виске была глубокая царапина с запекшейся кровью. Он был в сырой от росы пижаме, потому что едва успел убежать от матери, размахивавшей большими ножницами. С тех пор он почти каждый день приходил ко мне после полудня, съедал все, что видел, и уходил под вечер, зная, что и этой ночью, вероятно, придется слушать пьяный бред, угрозы, проклятья, а потом и прятаться на чердаке. Ночевать он никогда не оставался, хотя я и предлагал и даже готов был выделить небольшую комнату на первом этаже. Однажды он сказал, что я ничего не понимаю ни в людях, ни в женщинах, и что если горечь от неудавшейся жизни переполняет чье-то сердце, выливаясь через край, то это нормально — желать кого-нибудь убить. Он говорил про свою мать и меня эти слова повергли в шок, но я ему этого не сказал.
  
  -Я много раз говорил тебе, что не маг. И вообще, ненавижу магию. Зачем ты пытаешься заставить меня признаться в том, чего нет?
  
  -Сложно говорите, Сорис, - хмыкнул он, и снова с полным ртом. - Ну, хорошо, будем считать, что это естественно, что ваш сад цветет и плодоносит каждый год, булки всегда теплые, а раскуренные сигары сами прыгают в руки из воздуха. Я не против.
  
  -Я сказочник... - мне почему-то стало грустно. Возможно, потому что я так и не смог вырваться из круговерти событий, которые сам же придумал и запустил одним нечаянным желанием, как бесконечно повторявшуюся мелодию в механическом пианино. Сказочник, маг — все это пустые слова. Суть моей жизни была в ином... Но вслух я сказал другое: - Я не знаю, как творят свою магию маги, извини за тавтологию. Не знаю ни одного заклинания и вообще не разбираюсь ни в химии, ни в людях, ни в женщинах. Я просто что-то придумываю или, если хочешь, рисую на внутренней стороне век.
  
  -Ну и?
  
  -И то, что я нарисовал вдруг появляется в реальности. Когда-то это пугало меня, сейчас даже не раздражает. Привык.
  
  -Вот бы мне хотя бы на денек... - он отодвинулся от стола и мечтательно вздохнул.
  
  -Я уже предлагал тебе свои услуги...
  
  -Это не то. Вы бы только все испортили, - Сони перевел взгляд на чайник, встал, взял его и подлил в свою чашку немного заварки. Разбавив ее кипяченой водой, он вернулся на место и глянул на меня. - Я знаю, что вы маг, который не хочет признаваться в том, что он маг. Но даже и так, все равно, ваша магия слишком мягкая. Не думаю, что она умеет воздействовать на людей.
  
  -Воздействовать и внушать, это очень близкие по смыслу слова. Ты не находишь?
  
  -Намек понят, но... - мальчик отпил глоток чая и покачал головой. - Иногда нужно что-то сломать, чтобы что-то построить.
  
  -Глупости, - я раздраженно махнул рукой. Умник тут мне выискался. - Можно и достроить, и надстроить и перестроить. А эти твои мысли об разрушении когда-нибудь разрушат тебя самого.
  
  -Ну и пусть, - Сони грустно усмехнулся. - Может быть, тогда бы мироздание, о котором вы мне постоянно талдычите, уравновесится и все станет на свои места. Может я лишний винтик в этой большой машине. И без меня вовсе можно обойтись.
  
  -Смысл наполняет человека не сразу. Например сейчас в тебе вообще нет никакого смысла... - я выбросил недокуренную сигару в окно. - Тут ты прав, лишний винтик. Но... Со временем ты начинаешь задавать себе правильные вопросы и искать свой смысл. И этот поиск наполняет тебя чем-то исключительно твоим, непохожим на прочих. Поиск собственного смысла и места в мироздании - это есть твоя цель в жизни. Найдешь его или нет — не важно. Главное осознать собственную пустоту и пытаться ее наполнить.
  
  -А если я не хочу искать свое место в этой машине? - он прищурился.
  
  -Ну и живи себе, как тело. Кушай, испражняйся, плоди себе подобных, будь землей из которой, когда-нибудь, произрастет другая травинка, и она, возможно, начнет задавать мирозданию правильные вопросы.
  
  -Но ведь ответов она не получит!
  
  -А все ответы лежат на поверхности, просто разбросаны далеко друг от друга.
  
  -Все это слишком сложно для меня, - Сони отвернулся. - Мне бы чудо раздобыть.
  
  -Кстати про чудо, - я улыбнулся мальчику. - Ты когда-нибудь слышал про говорящую голову Эль Негоро?
  
  -Нет, - он с интересом посмотрел на меня. - Судя по тому, что это сказали вы и таким тоном, наверное, это что-то исключительное.
  
  -Насчет исключительности не знаю, но то, что эта штуковина редкий экземпляр — ручаюсь. Пойдем в комнату, я покажу тебе.
  
  -Она у вас? - Сони выбрался из-за стола за секунду, будто телепортировался.
  
  А я подумал: Мальчишки... старые колдуны знают чем вас заинтересовать и ловят в свои сети легко и незаметно.
  
  -Да, в одной из коробок, - я показал на дверь.
  
  Мы пришли в гостиную и я начал разбирать большую гору нераспечатанных коробок, что громоздились возле стены. В них все еще были упакованы какие-то тарелки, чашки и прочие штуки, которые принято называть домашним скарбом. Сони вдруг сорвался с места и убежал на кухню. Впрочем, через минуту вернулся. В ответ на мой вопросительный взгляд, мальчик саркастически хмыкнул.
  
  -На кухне порядок, все чашки вымыты и на столе ни крошки от булок. И вы говорите мне, что не маг.
  
  -Ты об этом... - я вернулся к коробкам, с осторожностью вынул из середины шевелящейся стопы одну мятую и перекрученную скотчем, затем отнес ее к столу и аккуратно поставил на полированную поверхность. Солнце красило позолотой противоположную стену, искрясь и переливаясь бриллиантовыми точками света в паре винных бокалов, что стояли на стеклянной полке. Четвертый час дня, - подумалось мне зачем-то, - скоро пятна солнечного света уйдут из моего дома до утра.
  
  -Подай-ка, - я показал на ножницы, лежавшие поверх столичных газет на журнальном столике в углу.
  
  -Выглядит так себе... - пробормотал Сони, подав мне просимое.
  
  Я разрезал скотч, раскрыл примятые картонные створки и осторожно вынул из коробки нечто небольшое, завернутое в пергаментную бумагу. Показав мальчику глазами на освободившуюся коробку, чтоб убрал, я принялся разматывать бумажные слои, аккуратно сворачивая их и раскладывая рядом.
  
  И скоро нашим глазам открылась...
  
  -Какая гадость... - тихо произнес мальчик, став рядом со мной.
  
  -Мастер, создавший это механическое чудо, слыл в свое время большим оригиналом.
  
  -Механика? А похоже на голову престарелой обезьяны, хоть сейчас на стену прибивай, как трофей.
  
  -И тем не менее, - я сдвинул голову на середину стола и принялся нащупывать в жесткой шерсти на макушке маленькую кнопочку, которая должна была ее включить. - Это тонкая и я бы сказал гениальная работа. В эту голову вмонтирована разговорная машина с громадным запасом слов, кажется, что-то около пяти тысяч. Плюс их варианты и разные словоформы, тысяч шесть. Плюс скользящий эксцентрик из живого золота, который переключает машину от слова к слову самым неожиданным образом. Голова умеет спрашивать и отвечать на вопросы, она способна описать человека или помещение и вообще создает впечатление чего-то разумного. Все это, когда-то, дало повод столичной знати объявить мастера колдуном и агентом дьявола.
  
  -Всего лишь за слова, которые произносила механическая штуковина? - удивился Сони, не отрывая глаз от печальной обезьяньей головы с насупленными бровями.
  
  -Ты не слышал, что я тебе говорил? - я убрал руку от обезьяны, потому что кнопочку так и не нашел. Затем выхватил из воздуха тонкую отвертку, повернул голову к себе затылком и надавил на небольшой выступ за левым ухом. Изогнутая пластина с наклеенным волосяным покровом, прикрывавшая заднюю часть, сдвинулась в сторону. Я подкрутил винтик, отвечающий за заводку, и снова надавил на выступ. В тот же миг голова отозвалась...
  
  -Кто здесь? - прерывающийся механический голос показался чем-то странным и даже потусторонним в этой все еще светлой комнате.
  
  Боковым зрением я заметил, как вздрогнул Сони, затем повернул голову Эль Негоро лицом к нам. Это было то еще зрелище. Мрачная, черная и лохматая физиономия механической обезьяны постоянно меняла выражение: то будто сердясь, то радуясь, то задумываясь, то брезгуя. Массивные брови постоянно двигались вверх и вниз, отчего казалось, что голова испытывала адскую боль, которую не могла терпеть. Она скалила свои ужасные белые клыки. Она надувала морщинистые щеки. Она, и вправду, будто бы жила.
  
  -Спроси у Эль Негоро что-нибудь, Сони, - я легонько толкнул мальчика локтем.
  
  -Я не знаю, что спрашивать, - почему-то шепотом ответил он.
  
  -Просто любой вопрос, какой придет в голову.
  
  -Ну, хорошо... - он вздохнул. - Почему тебя звать Эль Негоро? И что значит твое имя?
  
  -Дурацкие вопросы, - обезьяна закрыла глаза, и оскалилась, будто собралась закричать, да сил не хватило.
  
  -Тебе больно? Ты хочешь быть по-настоящему живой?
  
  -Да, - обезьяна посмотрела мутными глазами на мальчика. - И ты можешь помочь мне.
  
  -Как?
  
  -Отключи меня.
  
  -Я не могу, - мальчик невольно глянул на меня.
  
  Обезьяна проследила за его взглядом и вперила в меня размытый взгляд своих стеклянных глаз. А я думал о том, как же мастеру чертовски удачно получилось добиться эффекта мутных, больных глаз от пары стекляшек.
  
  -Я знаю этого человека, - сказала голова. - Он любит мучить меня вопросами. Он не отключит... - затем стеклянные глаза вернулись к Сони. - Но ты можешь взять тяжелый молоток, я скажу где его найти, размахнуться и разбить меня. Сделай это! Не становись мучителем, как он!
  
  -Мы в другом доме, Эль Негоро, потому что я переехал в другой город - недобро усмехнувшись, я повертел отверткой перед его глазами. - Так что забудь про молоток.
  
  Обезьяна закрыла глаза и снова оскалилась.
  
  -Наверное, теперь я понимаю, почему... - тихо сказал мальчик, задумчиво рассматривая механическую голову.
  
  -И заметь, все это не проявление разума, а бесконечная череда случайностей, потому что в стальных шарнирах нет ни жизни, ни разума.
  
  -Но ведь она почему-то не хочет жить, - мальчик посмотрел на меня и во взгляде его читалась растерянность.
  
  -Возможно поистерлись какие-то детали или начал заедать эксцентрик. Возможно, эти просьбы были вмонтированы в голову изначально самим мастером. Много чего может быть и даже такого, о чем мы и не догадаемся никогда. Факт же состоит в том, что в этой голове нет мозга, который умеет думать, а так же нет артерий и крови, значит и нет души. Это просто каприз творца, который потехи ради придумал ребус для скучающих интеллектуалов.
  
  -Тогда, что же такое человек? - совсем тихо прошептал мальчик. - Может мы тоже чей-то каприз и только разыгрываем разумную жизнь для того, кому просто скучно?
  
  -Все возможно, - я пощелкал пальцами перед печальной мордой обезьяны и та открыла глаза. - Скажи-ка, Эль Негоро, в чем смысл твой жизни?
  
  -Жизни? - стеклянные глаза снова вперились в меня. Но тут вдруг настроение головы резко переменилось и она закричала, насколько позволял слабеющий завод: - Я живу? Тогда дайте мне лапы! Дайте мне хотя бы одну лапу! Всего лишь одну! Умоляю, дайте!
  
  -Зачем тебе лапа?
  
  -Чтобы убить тебя!
  
  -Почему ты хочешь убить меня?
  
  -Я оторву твою голову, потому что хочу, чтобы ты стал таким, как я! Говорящей головой! Чтобы ты стоял на полке и рассказывал мне страшные или веселые истории! Я хочу знать, что я живой, потому что ты мертвый!
  
  -Но ведь если я смогу говорить и рассказывать тебе истории, значит, я не буду мертвым, а так и останусь живым.
  
  -Живым? Ты? - Эль Негоро поперхнулся механическим кашлем, его глаза едва ли не вылезали из орбит. - Значит, обман... Значит, это я мертвец?
  
  -Ты отвечаешь мне, потому что понимаешь мои вопросы. Значит, возможно, ты разумный и живой.
  
  -Тогда почему я здесь? Почему у меня нет лап? Почему я не могу исполнить свою давнюю мечту и убить тебя?
  
  -Возможно, потому что ты живешь только тогда, когда этого захочу я?
  
  -Тогда... - сила заводной пружины ослабевала, обезьяне все труднее давался разговор. Глаза закрывались и механический стрекот делался все тише. - Тогда почему ты хочешь этого так редко? Или если не хочешь этого на самом деле, по-настоящему, то зачем включаешь иногда?
  
  -Я включаю тебя, когда мне становится скучно. Это единственная причина.
  
  -Тогда... - обезьяна засыпала смертным сном, голос сильно ослабел, гримасы растаяли под резиновой кожей. - Тогда... Тогда... Тогда...
  
  -Это отвратительно, - прошептал Сони.
  
  Я снова развернул голову и прикрепил затылочную пластину на свое место. Негромко клацнули застежки. Тяжелая подставка, к которой была прикреплена голова, скрипнула по полировке, но царапину не оставила. Я глянул на задумчивого подростка, однако, не решился сказать ему то, что должен был, вместо этого взял первый лист пергаментной бумаги и принялся заворачивать голову. Новая сигара вынырнула из воздуха и подлетела ко мне. Я закусил ее и неглубоко затянулся. Сиреневое облачко табачного дыма попало в последний луч света из окна и заиграло в нем, переливаясь оранжево-серыми оттенками.
  
  -Почему обезьяна так хотела убить вас, Сорис? - мальчик серьезно смотрел на меня. Возможно, даже слишком серьезно для своего возраста.
  
  Я вздохнул, потому что не хотел говорить ему правду. Сложная это штука — правда, далекая от понимания ребенком. В механической игрушке от мастера Антона не было никакого особенного секрета, кроме того, что сам мастер назвал «инвариантностью». В машинку было заложено несложное правило, что при определенном наборе слов, который она как бы слышала, а если быть точным, то просто записывала на магнитный носитель, скользящий эксцентрик подбирал ответ из противоположного по смыслу набора слов. Например, если бы я сказал, что хочу умереть, то машинка посоветовала бы мне жить. Безо всякого обоснования. Потому и удивился я, когда узнал, как отреагировала столичная знать на новую игрушку знаменитого кукольного мастера. Сначала было много, даже слишком много восхищения, вплоть до того, что игрушку объявили «Головой, знающей ответы на все вопросы». Потом недоумение и в конце ненависть. На моей памяти шесть из десяти обезьяньих голов разбили прилюдно на площади перед домом мастера. Его самого объявили агентом сил зла... А из моей головы не уходила мысль, что, возможно, высокородные дегенераты спрашивали Эль Негоро, как пожить подольше, а тот, ничтоже сумняшеся, предлагал им умереть, да поскорее. Я посмотрел на Сони. Мальчик снова становился печальным. Потому что вечер. Потому что нужно возвращаться домой. Потому что дома его ждала мама... И никто не знал, какой сюрприз она приготовила для сына в этот раз. Поэтому я неопределенно сказал:
  
  -Кто знает, чего хотела обезьяна на самом деле...
  
  -Это не ответ, - Сони умел быть целеустремленным и настойчивым.
  
  -Не уверен, что она осознает свои желания. Я вообще не уверен, что у нее желания есть. Не забывай, что это всего лишь механизм с богатым, но все-таки случайным набором слов. Это варианты, которые вложил в нее мастер.
  
  -Наверное, он был очень умным, этот механик, - мальчик перевел взгляд на напольные часы и вздохнул. - Мне пора.
  
  -У твое мамы снова кризис? - не удержался и спросил я, не глядя на него, а полностью сосредоточившись на укутывании обезьяньей головы в бумагу.
  
  -Вы все время спрашиваете меня про маму, Сорис... - он наблюдал за моими руками, ловко управлявшимися с головой механического зверька. - Зачем вам это знать?
  
  -Я волнуюсь не о твоей маме...
  
  -Тогда о ком?
  
  -О тебе, - я убрал руки от головы, вынул сигару изо рта и стряхнул пепел в тяжелую хрустальную пепельницу, прилетевшую из кухни и ставшую рядом с игрушкой на стол.
  
  -Но ведь вы не сможете мне помочь, несмотря на все свое волнение? И ответить на мои вопросы тоже не сможете... - он посмотрел мне в глаза. - Тогда зачем вы говорите мне это, Сорис?
  
  -Я боюсь, что когда-нибудь она, все же, изловчится и убьет тебя, зарежет или придушит. Этого основания достаточно для моего волнения?
  
  -Нет, - мальчик ободряюще улыбнулся мне, но это была очень грустная улыбка. Он посмотрел на окно в котором пылал яркий алый закат и прошептал: - А я, может быть, совсем не против...
  
  -Не глупи!
  
  -Сейчас вы скажете, что лучше меня знаете, что мне нужно на самом деле. Мне нужно жить и все такое... - он посмотрел на меня, а на лице его расплывались красные закатные пятна, как кровь. - Но это будет говорить ваш жизненный опыт, ваши мысли и ваши желания. Откуда вы знаете, Сорис, чего хочу я?
  
  -Но ведь не смерти же!
  
  -Я никогда не скажу вам этого, Сорис. Никогда. Поэтому не волнуйтесь понапрасну, а лучше ждите. Мне приятно думать, что вы ждете меня. Может быть..., поэтому я до сих пор живу...
  
  -Хочешь... - я показал на голову механической обезьяны, завернутую в несколько слоев бумаги. - Хочешь, я подарю тебе Эль Негоро?
  
  -Зачем?
  
  -Будешь разговаривать с ним о смерти...
  
  -А он будет убеждать меня жить? - мальчик с сомнением глянул на бумажный куль. - Вы хитрец, Сорис. Знаете?
  
  -Знаю, - я подвинул голову в сторону мальчика. - Как заводить ты видел, пятнадцать оборотов хватит на два часа полноценной работы. Отвертка в доме найдется?
  
  -Угу, - Сони подошел к столу, протянул руку, но взять голову не решился. Убрав руку, он прошептал: - Мне, почему-то, кажется, что вы недоговариваете... Почему эта мысль гложет меня, Сорис? Зачем вы дарите это мне?
  
  -У тебя есть два варианта, мальчик. Взять или не взять. Больше я ничего тебе не скажу по этому поводу.
  
  
  
  И он взял голову. Взял. Час спустя я сидел на подоконнике, пил чай и смотрел на свой сад, который становился сиреневым в сгущавшихся сумерках. В наступившей тишине было слышно, как падали перезревшие яблоки на влажную траву. Откуда-то доносились едва различимая мелодия флейты, свист паровозного гудка и перестук железных колес, что расплывался по окраинам волнами.
  
  
  
  
  
  Я вспоминал, как пару месяцев назад зашел к соседке на разговор, пока Сони был на пляже вместе с соседскими мальчишками. Двор перед домом был давно неубран, на стыках пятиугольных гранитных плит, которыми этот двор был вымощен, росла сорная трава. Под старым кленом я заметил каменную лавку с зеленоватыми подтеками, на ней стояла пустая винная бутылка с выцветшей этикеткой. В полуразрушенном фонтане с рыбкой на горке из речных камней рос бурьян. Дом был большим и жалким, окна на первом этаже ослепли от пыли, а на втором они все были закрыты почерневшими деревянными ставнями с железными крюками. Возле последнего окна на углу стояла длинная узловатая палка, которой, видимо, как раз и закрыли все ставни. Побелка осыпалась, обнажив потемневшую кирпичную кладку, по которой расползались пятна мха. Осмотрев двор еще раз, я подошел к дому с невысоким крыльцом под насупившимся навесом. Взойдя по растрескавшимся ступеням, я надавил на кнопку звонка, который был небрежно закрашен позеленевшими от сырости белилами. Дверь была обшарпанной, но с латунной табличкой посредине «С и С».
  
  Я прислушивался к треньканью звонка, что простуженным эхом гулял по пустынному дому. Заглядывать в окна не было смысла, потому что пыль покрывала их изнутри и снаружи плотными слоями. Я решил, что сделаю ровно три попытки, а потом уйду к себе пить чай и разбирать коробки. Но...
  
  Спустя пару минут замок натужно клацнул и дверь приоткрылась ровно на то расстояние, что позволяла цепочка. В темной щели маячило опухшее женское лицо с погасшими глазами. Светлые волосы давно не были мыты, про косметику даже и думать не хотелось. Увидев это лицо я сказал себе, что вот теперь точно уйду, с этим нечто у меня не получится никакого разговора. Но она начала первой.
  
  -Колдун... - хриплый прокуренный голос. - Он предупреждал, что ты придешь.
  
  Я вздохнул. Ну, что же, раз сама сказала...
  
  -Двадцать минут. И я уйду.
  
  -Выпить принес?
  
  Я показал ей бутылку вина.
  
  В щель просунулась трясущаяся бледная рука с синюшными жилами. Не знаю почему, но я обратил внимание на ее кисти. Узловатые суставы, крупные пальцы, ороговевшие ногти... У Сони руки тонкие и красивые. Она попыталась схватить бутылку, однако, я завел руку за спину.
  
  -Сначала поговорим.
  
  -Дай! - в голосе сразу появился надрыв, какой бывает только у нищих алкоголиков, не имевших возможности платить, а вечно ищущих возможность раздобыть.
  
  -Я ведь могу и уйти.
  
  -А я все сыну скажу!
  
  -Скажи. Вот только это не вернет тебе бутылку.
  
  Рука убралась обратно в темную щель из которой тянуло пылью вперемешку с плесенью. Некоторое время она размышляла. Но через минуту послышался звук сдвигаемой цепочки и дверь раскрылась настежь. Мать Сони была в измятой и грязной ночной рубашке до пола, поверх был накинут не менее грязный халат. Она не смотрела на меня, а лишь на бутылку.
  
  -Ну, говори... - обвисшая глотка судорожно сократилась, серый язык облизал губы, давным-давно не видевшие помады.
  
  -Кто сказал тебе, что я приду, Саманта? - я вывел руку из-за спины и повертел бутылкой в воздухе, чтобы забулькало вино.
  
  -Откуда ты знаешь мое имя? - короткий и почти ненавидящий взгляд мне в глаза.
  
  -Я задал свой вопрос первым.
  
  -Он сказал, что ты, возможно, придешь для того, чтобы подействовать на меня.
  
  -Так и сказал? - я хмыкнул, отодвинул ее в сторону рукой и прошел в дом.
  
  -Эй, а как же моя бутылка?
  
  -Ты свое получишь, Саманта, будь уверена. Я просто хочу посмотреть на место в котором живет Сони.
  
  Прихожая была темной, вдоль стен был расставлен какой-то неразличимый хлам. Я отметил лишь несколько сломанных удочек торчавших из горы мешков и перекошенных коробок. Чуть далее угадывался овальный провал большого зеркала на стене, под ним старинная тумбочка, сплошь заставленная пустыми бутылками. Еще дальше светился дверной проем. В него я и свернул.
  
  Открывшаяся мне комната когда-то была гостиной. Теперь она больше смахивала на свалку. Древние шкафы с проломленными полками, покосившийся стол посредине, на котором пыльная ваза с высохшими и почерневшими от времени цветами была похожа скорее на какой-то могильный аксессуар. Пара стульев с засаленной оббивкой, на диване всклокоченная постель, обвисшие от пыли шторы на окнах... Я оглянулся и отдал Саманте бутылку.
  
  Она сразу же подбежала к столу, схватила штопор и попыталась вонзить его в пробку. Штопор сорвался и оцарапал руку, кровь полилась на пыльный пол. Только с третьей попытки она смогла открыть бутылку. Скоро пробка вместе со штопором улетела в сторону, Саманта принялась жадно пить вино прямо из горла бутылки, а трясущаяся рука выбивала звонкую дробь стекла по эмали зубов. Это было то еще зрелище, мерзкое и запоминающееся. Ее морщинистое горло ходило ходуном, а захлебывающиеся глотки оглушали, наполняя тишину, переполняя ее, будто стеклянный куб белыми червями, Кровь из глубокой царапины стекала по руке до локтя и капала на пол водянистыми кляксами. Я отвернулся.
  
  -Знаешь, чего мне захотелось? - я шагнул вглубь комнаты, под ногами звякнул пустой и липкий стакан. Я лишь глянул на него. Стакан подпрыгнул и оказался в руке, став чистым. Я оглянулся и протянул его Саманте. - Знаешь?
  
  Она утолила свою жажду и заметив стакан вырвала его. Ее рука уже не тряслась. Она выдохнула, качнулась, добрела до разобранной постели на диване и тяжело села в середину потной грязной кучи.
  
  -Иди к черту, колдун, - невнятно пробормотала она. Горло бутылки звякнуло по краю стакана. Затем послышался еще один оглушительный глоток, от которого меня передернуло. - Этот гадкий ребенок только и делает, что рассказывает про тебя. Надоело.
  
  -Сегодня ты снова попытаешься его убить? Зачем? Он ведь твой сын, Саманта.
  
  -Сын? - она зло ухмыльнулась и снова наполнила стакан. - Посмотри на меня, а потом на него. У меня светлые волосы, покойный муж был рыжим... Черт... Я точно знаю, что его подменили в роддоме! Слышишь? Его подменили! И знаешь для чего? Чтобы он вырос и убил меня!
  
  -Это бред, - я посмотрел на серое от пыли окно.
  
  -Из-за этого гаденыша меня бросил муж... Ненавижу... - еще один глоток. Бутылка громко стала на пол, а пьяная женщина тяжело посмотрела на меня. - Что еще?
  
  -Ты не производишь впечатление настолько сумасшедшей, чтобы пытаться убить своего ребенка ножницами. Что происходит с тобой по ночам, Саманта? - я повернулся к ней и внимательно посмотрел в мутные глаза. - Кто вселяется в тебя?
  
  
  
  Я представил себе ночь и маленькую темную комнату на втором этаже, с едва теплившимся ночником на тумбочке. В бледноватом свете едва угадывалось черное окно с просматривавшимися сквозь пыль ставнями, стол с книгами и тетрадками, горка аккуратно сложенной одежды на стуле, вырезанная из журнала картинка в рамке, на которой счастливые дети весело смеялись и бежали вдоль морского прибоя. Я увидел Сони, испуганно забившегося в угол кровати и прижимавшего подушку к животу. Он смотрел на дверь широко открытыми глазами, наполненными ужасом. А в дверь кто-то тихонько скребся и бормотал: Впусти... Впусти... Ну, впусти меня, пожалуйста...
  
  Через некоторое время бормотание стало угрожающим криком и скоро в дверь колотили кулаками с той стороны.
  
  -Впусти меня! Я должна тебя наказать! Потому что ты не мой! Ты ничей! Ты ублюдок! Сдохни, сдохни, сдохни!
  
  Одна слеза скатилась по бледной щеке мальчика. Его губы беззвучно сказали: мама...
  
  
  
  
  Я отвернулся и вздохнул.
  
  -Саманта, я хочу тебя убить, - в руке появилась раскуренная сигара. Я затянулся и выдохнул струйку дыма. - Но не сделаю этого, потому что Сони должен кое-что понять. - я снова глянул на нее и улыбнулся.
  
  Она ничего не понимала и ничего не помнила. Все, что ей следовало знать по сценарию, специально придуманному для нее, это...
  
  -Он защитит меня, - прошептала она и снова присосалась к горлу бутылки. Вина осталось ровно на три оглушительных глотка. Бутылка покатилась по полу. - Он называет себя Неузнанный Благотворитель. Знаешь такого?
  
  -Знаю.
  
  -Вот, это он. Он!
  
  -Выражайся яснее, женщина.
  
  -Это он открыл мне глаза, он рассказал про подмену в роддоме. Он сказал, что как только это маленькое отродье исчезнет, так сразу я обрету покой. И еще он сказал, чтобы я не доверяла соседу колдуну, хотя тогда тебя еще не было в городе. Он предвидел...
  
  -Дура, - перебил ее я и махнул рукой, в ту же секунду сиреневое облако сделалось похожим на череп. - Это он и позвал меня в этот городишко, когда я искал себе тихое пристанище. И вообще, со дня на день он приедет ко мне в гости. У нас, знаешь ли, так заведено, в сентябре устраивать небольшое чаепитие с разбором полетов, так сказать.
  
  -Разбором чего? - она пьяно качнулась, икнула и завалилась набок, промахнувшись мимо потного кома подушки. Волосы прикрыли ее лицо.
  
  -Пустое, - я высказал мысль вслух и посмотрел на дверь.
  
  Но тут... Саманта шевельнулась, застонала и задергалась, как в припадке. Кости затрещали, будто принялись выкручиваться или ломаться. Невидимой силой ее дернуло вверх и впечатало в потолок. Тяжелая люстра качнулась, скрипнули провода. С потолка посыпались струйки белесой пыли.
  
  -Значит, ты уже здесь, - я отвернулся. - Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее.
  
  -Например, так? - прохрипела Саманта чужим голосом, затем отлепилась от потолка и застыла в воздухе головой вниз, ночная рубашка и халат облепляли ее ноги, будто мокрые. Засаленные лохмы касались пола.
  
  -А давай оторвем ей голову и оставим живой? Будет еще одна говорящая голова, как Эль Негоро. А еще можно пришить ее к туловищу овцы... У тебя, случаем, не завалялось лишнего туловища?
  
  -А что мы скажем Сони?
  
  -А ничего. Ты перепишешь его жизнь таким образом, что в ней никогда не было негодной матери. Ну или придумаешь для него новых родителей, добрых и любящих в отличие от этой алкоголички.
  
  -Зачем? - я искоса глянул на висящую вниз головой Саманту. Она неторопливо вертелось вокруг своей оси, волосы елозили по грязному паркету. В те моменты, когда ее лицо поворачивалось ко мне, она корчила рот в улыбке наоборот.
  
  -Скучный ты сегодня, - вздохнула Саманта и рухнула на диван, как большая тряпичная кукла. Но скоро ее голова приподнялась и повернулась ко мне, неестественно и страшно вывернувшись. - Все настроение мне испортил.
  
  -Ты уже пришел в гости или нет?
  
  -Я и так в гостях, но не у тебя. А в твою дверь постучу в сентябре. Так что, уходи, не мешай мне развлекаться.
  
  -Мне жаль мальчика...
  
  -Да? - голова Саманты провернулась вокруг. А мне пришлось стиснуть зубы, чтобы выдержать хруст позвонков. - А ее - нет? Смотри, каким испытаниям я подвергаю ее тело, а ты говоришь, что мальчишку жалко.
  
  -Ты же не убьешь его?
  
  -Я? Нет. А насчет нее поручиться не смогу.
  
  -Что бы ты не сделал, я все равно оживлю его, - упрямо проворчал я и направился к двери. Однако, прежде чем выйти, остановился и оглянулся назад. Тело Саманты скручивалось в какой-то замысловатый и невозможный узел. Я опустил глаза, чтобы не видеть этого. - Позвони, перед тем, как придешь.
  
  -Угу, - задумчиво ответило тело сквозь треск костей. - Иди-иди, не люблю, когда ты так смотришь на мои шалости.
  
  Я отвернулся. Голос Неузнанного Благотворителя говорил мне в спину. Он всегда был рядом и его голос всегда звучал в моей голове.
  
  -Прежде чем ты примешься за свое любимое занятие — размышления о моей жестокости, я хочу напомнить тебе, что сейчас пишешь ты, а не я. Это ты придумал для мальчика такую мать, это ты придумал эту пытку, от которой отворачиваешься. Это ты, Сказочник. Все ты. Поэтому возвращайся в свой домик и просто жди. Хотя нет... можешь еще помолиться о том, чтобы однажды я не начал писать свою историю про тебя.
  
  -Не получится, - пробормотал я, толкнув входную дверь. - Потому что я уже пишу про тебя.
  
  
  
  
  -А я к тебе.
  
  Я вздрогнул и оглянулся. В двери моего кабинета стоял доктор Шеридан, бледный и страшный, как сама смерть. Его светлый костюм, казалось, светился в сиреневых сумерках. Седая шевелюра, круглые очки, бородка. Все говорило о том, что этот доктор был солидным и весьма неглупым человеком, если бы не тот факт, что, на самом деле, он был прожженным циником и закоренелым морфинистом. Он прятал трясущиеся руки в карманах брюк и всегда смотрел на вас как бы со стороны, даже если стоял напротив. Осмотрев кабинет, доктор хмыкнул.
  
  -За два года здесь почти ничего не изменилось. Ты не разобрал и половины коробок, Сорис.
  
  -Терпеть не могу, когда ты вкрадываешься в мой дом, как вор, - я встал с подоконника и подвигал плечами, чтобы размяться. - Что в этот раз? Снова до смерти залечил чью-то невинную душу?
  
  -Да, - он заметил стул справа от себя, подошел к нему и тяжело сел. Стул скрипнул, доктор полез трясущейся рукой во внутренний карман пиджака и вынул серебряный портсигар. Однако, открывать не стал, а посмотрел на меня. - Может просто пулю в лоб? Третий умерший за неполную неделю... Я начинаю думать про себя, как про убийцу. И морфий не помогает забыться.
  
  -Ну так переходи на более тяжелые наркотики, скорее умрешь и перестанешь убивать своих пациентов.
  
  -Это был безнадежный случай, - Шеридан все-таки вынул папиросу, обстучал ее об крышку портсигара, смял определенным образом и сунул в рот. - Огонька не найдется?
  
  Я щелкнул пальцами и тут же кончик папиросы затлелся оранжевой точкой.
  
  -И как ты это делаешь... - доктор убрал портсигар обратно в карман и выдохнул дым мощной струей. Он глянул на меня, затем перевел взгляд на темный квадрат окна. - Кстати, на пороге твоего дома лежала черная змея, скрутившаяся колечком. Когда я подошел, она приподняла голову и я увидел, что глаза у нее рубиновые...
  
  -Ты галлюцинируешь, Роберт.
  
  -Нет, точно тебе говорю, змея была. Я сам удивился. А потом она уползла и я вошел в дверь... Почему ты никогда не запираешь ее на замок?
  
  -Змею?
  
  -Дверь.
  
  -А зачем? Насколько я знаю в этом городе уже лет тридцать не было случаев воровства.
  
  -И то верно, - доктор снова затянулся, закашлялся и вынул папиросу изо рта. Он полез в карман за носовым платком и вытер рот. - Поговори со мною, Сорис. Иначе я сойду с ума. - Шеридан посмотрел на платок. На белой ткани отчетливо проступали черно-красные мазки. Убрав платок, он начал искать глазами пепельницу.
  
  -Ну, пойдем чаю выпьем, что ли, - я взял тяжелую стеклянную пепельницу со стола и протянул ему.
  
  -А что-нибудь покрепче? - Шеридан затушил недокуренную папиросу и автоматически поставил пепельницу на пол. Бум. Посмотрел на меня. - Та бутылка рома... В ней еще что-то осталось?
  
  -Осталось.
  
  -Угостишь?
  
  Я направился к лестнице.
  
  -Будь осторожнее. Здесь темно и крутые ступени.
  
  -Не понимаю, почему ты не повесишь здесь лампу? - проворчал Роберт, тяжело встав со стула и направившись за мной. - Когда-нибудь я точно здесь упаду и сломаю шею.
  
  -Это будет лучшим выходом для тебя. Как считаешь?
  
  -Может и так, но... - он вышел из лестничной ниши в коридор и прищурился от яркого света лампы под стеклянным колпаком. В прихожей тоже было полно не разобранного из коробок скарба, слева от него высилась вешалка для верхней одежды на массивной ножке, она была завернута в плотную бумагу. Роберт посмотрел на крючки для шляп и передернул плечами. - Черт, почему мне кажется, что все вещи в твоем доме имеют второе значение или скрытый смысл?
  
  -Потому что у тебя богатое воображение, сдобренное дозой морфия, - я показал на дверной проем в кухню, где нас уже ждал накрытый стол с чайником, чашкой, бутылкой и стаканом с толстым дном. - Однако ты не закончил мысль.
  
  -Э?
  
  -Начет лучшего выхода для тебя, - напомнил я, загородив дверь собой.
  
  -Я наметил дату.
  
  -Назови ее.
  
  -На новый год, - он заглянул за мое плечо, затем вернулся, сглотнул и растерянно пробормотал. - На столе... снова змея... с рубиновыми глазами.
  
  -Новый год... - я подумал и решил, что пусть будет так. Зима вполне пригодное для смерти время. - Мы сожжем твое тело в крематории, чтобы не долбить мерзлую землю.
  
  -Мы? - удивился он. - Ты думаешь на панихиду придет еще кто-то, кроме тебя?
  
  -Уверен, что много народу придет проводить тебя в последний путь, - я отступил в сторону и снова показал на кухню. - И где ты увидел змею?
  
  -Снова твои фокусы, - Шеридан, все же, не решался войти первым. - Знаешь, в городе про тебя бродят странные слухи. Есть люди, которые утверждают, что видели тебя шагающим по воде. А есть и такие, которые рассказывают, что видели твою фотографию в газете, в криминальном разделе. Там было написано, что ты беглый убийца и очень опасен для общества.
  
  -Те и другие ошибаются.
  
  -А еще тебя называют колдуном.
  
  -И это тоже ошибка. Ты же знаешь, Роберт, кто я.
  
  -Сказочник? - доктор искоса глянул на меня, а встретившись с насмешливым взглядом, нахмурился, отодвинул меня в сторону и вошел в кухню. - Точно она была здесь, скрутившись колечком вокруг сахарницы, - послышался звон стеклянной крышки, затем озадаченный голос Роберта. - Ты, кстати, в курсе, что твой рафинад кроваво-красного цвета?
  
  Я усмехнулся и зашел вслед за ним. Сев за стол, я подвинул к себе чашку и наполнил ее ароматным чаем. Доктор сел напротив и с сомнением посмотрел на початую бутылку рома. А я открыл стеклянную сахарницу взял кусочек рафинада и бросил его в чашку.
  
  -Теперь он синий, - тихо пробормотал Шеридан, рассматривая ровные прямоугольники за прозрачной стенкой. - Наверное, мне пора выпить.
  
  Он отвинтил крышечку и наполнил стакан янтарной жидкостью наполовину. Опасливо заглянув в стакан, не было ли там чего постороннего, выпил ром залпом и болезненно сморщился. Видимо первая пошла трудным путем. А через мгновение лицо доктора сделалось бледным, он замахал руками, показывая на сахарницу, одновременно с тем ища по столу чем бы закусить. Я сообразил для него блюдце с порезанным лимоном, присыпанным коричным сахаром. Роберт схватил дольку и сразу отправил ее в рот.
  
  -Черт! Сорис! - выкрикнул он, разбрызгивая лимонный сок на подбородок. - Полная сахарница глаз с синими зрачками! Это уже ни в какие ворота... Перестань сейчас же!
  
  -Ты еще не видел моих бабочек.
  
  -Что? - он испуганно застыл... Но скоро его глаза сделались безумными. Доктор смотрел на что-то невидимое, вьющееся вокруг лампы. Он икнул и прошептал: - Бабочки...
  
  -С бархатисто-черными крылышками, на которых просматривается красный рисунок.
  
  -Это гипноз? Это гипноз! Мне нужно выпить и успокоиться!
  
  Бутылочное горло выбивало звонкую дробь по краю стакана, пока наливался ром. Шеридана штормило, но он не мог оторваться от бабочек, кружащихся вокруг лампы. И только когда ром начал переливаться через край, доктор крикнул что-то нечленораздельное, вскочил на ноги и принялся глотать ром прямо из бутылки.
  
  -А черные змейки с рубиновыми глазками живут в твоих карманах, - не унимался я, наслаждаясь терпким чайным вкусом.
  
  Доктор Шеридан завопил, уронил бутылку и начал лупить себя по груди, по животу, по бокам. Он пытался скинуть с себя что-то невидимое, но этого становилось все больше. Это что-то принялось вылезать из его ушей, изо рта, из глаз. Оно будто бы прогрызало себе дорогу в его плоти и вылезало наружу... Безумие продолжалось что-то около десяти минут, я как раз допил первую чашку. Скоро доктор выкрикнул что-то похожее на «помогите» и упал на пол без сознания.
  
  Однако, едва я наполнил свою чашку повторно, как доктор Шеридан встал с пола, отряхнулся и, как ни в чем не бывало, сел за стол. Бутылку рома он отодвинул от себя. И едва сделал это, как открылись дверки кухонного шкафа и из него вылетели чайная чашка и блюдце. Они, тихо звякнув, стали напротив доктора.
  
  -Спасибо, - наконец-таки сказал Роберт, наливая в свою чашку заварки. - Только у тебя я могу расслабиться и сбросить напряжение. - Он бросил в чай два кусочка абсолютно белого рафинада, вынул из накладного кармашка ручку и принялся ею размешивать сахар. - Но есть одно небольшое «но».
  
  Я вопросительно приподнял бровь.
  
  -В этот раз я реально увидел бабочек. Черных. С красным рисунком на крыльях. - Роберт отпил глоток чая, облегченно выдохнул и откинулся на спинку стула. - Я заигрался или они, и в самом деле, были тут? - Он кивнул в сторону люстры.
  
  -Через год, а может раньше, ты будешь видеть их постоянно. И бабочек, и змеек, и прочее, и прочее.
  
  -Считаешь, что морфий разрушает мою нервную систему?
  
  -Из нас двоих, ты доктор, - усмехнулся я и провел рукой над столом. На нем появилась шкатулка с сигарами, массивная зажигалка и пепельница.
  
  Роберт отрицательно покачал головой и достал из внутреннего кармана свой портсигар.
  
  -От твоих сигар я буду глючить еще сутки, как счетмашина в мэрии. Проверено.
  
  -Кстати, господин мэр приходил ко мне вчера вечером, - я открыл шкатулку и поводил пальцем по сигарам, выбирая самую твердую.
  
  -Что хотел? - Роберт прикурил от спички, выдохнул дым и отпил глоток чая.
  
  -Тоже расслаблялся. Но в отличие от тебя, он помешан не на самоуничижении, а на кое-чем другом.
  
  -И на чем же?
  
  -Он хочет расстрелять. Всех. Всех расстрелять на площади своею рукою. Обычно он садится на тот стул, на котором сидишь ты, и рассказывает про то, как, едва закрыв глаза, видит площадь и согнанных на нее горожан. Он видит солдат с ружьями, целящихся в людей, слышит шепот и женский плач. Он говорит, что небо в его видениях или мечтах, почему-то серое и низкое, как брезентовое прокрывало. На небе, говорит он, не видно солнца и туч, будто город вдруг оказался под гигантской палаткой. И в этой палатке он царь и бог. Потом рассказывает, что к нему подходит адъютант с эполетами и протягивает автомат. Он берет оружие, поворачивается к толпе и нажимает на курок...
  
  -В отличие от меня, его можно переизбрать, - усмехнулся Шеридан и снова показал на что-то невидимое, порхавшее вокруг люстры. - Они здесь?
  
  -Здесь, - я выбрал сигару и тоже раскурил ее от спички. Хотя зажженную спичку я вынул из воздуха.
  
  -Почему я вижу их?
  
  Я лишь неопределенно пожал плечом. А доктор вдруг привстал и резко махнул рукой, будто пытаясь поймать что-то невидимое. И поймал. Он сжал пальцы в кулак, победно хмыкнул и сел.
  
  -Проверим? - он глянул на меня, перетирая в руке то, что поймал.
  
  Я снова неопределенно пожал плечом.
  
  И Шеридан раскрыл пальцы. Его ладонь была испачкана чем-то черным, будто только что он растер в кулаке кусочек угля. Доктор другой рукой вынул из кармана носовой платок и принялся вытирать ладонь с задумчивым видом. А за окном по саду прокатился порыв влажно и все еще теплого ветра, наполнив кухню сладковатым ароматом спелых яблок.
  
  -Никогда не забуду, как ты сказал при первой встрече, что этот город погряз в нормальности, - он убрал платок и осмотрел чистую ладонь. - Здесь все такие нормальные и правильные, что от этого делается страшно. Очень скоро любой чужак начинает что-то чувствовать и подозревать... - Он глянул на меня. - Что почувствовал ты, Сорис?
  
  -Клокочущее безумие, - я положил сигару на бортик пепельницы и взял чашку. - Было бы хорошо и правильно объявить ваш городок карантинной зоной, чтобы безумие не просочилось в другие города, как зараза. От дома к дому новые виды и образы... Ты говорил, что здесь когда-то поселился сатана? А я тебе скажу — нет. Здесь в каждом доме живет по одной его копии.
  
  -И это при том, что в городе не совершалось даже мало-мальских преступлений уже лет тридцать.
  
  -Поверь мне, Роберт, до преступлений вам рукой подать. Хотя... - я посмотрел в сиреневый квадрат окна. Сад уже стал неразличим в темноте, только сквозь ветки и листву просматривался исцарапанный диск луны. - Кто знает...
  
  -И то верно... Кто знает... - Доктор тоже посмотрел в окно, прошептав: - Флейта и эхо проезжающих вдали поездов... Такое странное и красивое сочетание... - Он вздохнул и затушил полуистлевшую папиросу, вдавив ее в дно хрустальной пепельницы. - Твои приступы мигрени больше не возвращались?
  
  -Ты прописал мне действенное средство. Прогулки по улице «Абрикосовый мост». Моста на той улице отродясь не было, а вот приступы ушли. И больше не возвращались. Я, знаешь ли, боюсь из города уезжать, потому что только здесь у меня не болит голова.
  
  -А говорил, что нас всех пора в карантин определить, - Шеридан допил чай и посмотрел на настенные часы. - Пойду я. У меня доза по времени, сам знаешь.
  
  -Валяй, - я смотрел в окно, на просвечивавший сквозь ветки диск луны. Свет кухонной лампы и скошенное отражение на стекле распахнутой створки не отвлекало от странного моего любования ночью. Отражение Роберта встало из-за стола, осмотрелось и направилось к двери.
  
  -Насчет того, что в новый год я... - Шеридан шутливо отдал честь и неловко клацнул каблуками. - Будь уверен.
  
  -Скажи, по какой улице нужно прогуляться, чтобы вернулся сон? - пробормотал я, не в силах оторваться от сиреневых сумерек и лилового неба, в котором плавала луна, как светящийся мяч в озере. - Замучила бессонница.
  
  -Что ты сказал?
  
  
  
  
  Минут через двадцать я подошел к окну и сказал в ночь:
  
  -Выходи. Я знаю, что ты здесь.
  
  Из-за черного ствола показалась белая фигура. Как я и предполагал это был Сони. Воротник его старенькой и давно не стиранной рубашки был оторван на половину. Он держал руки в карманах и смотрел себе под ноги. Пока он шел к дому я раскурил сигару.
  
  -Ну, и долго ты здесь прячешься?
  
  Мальчик стоял в квадрате света, розы в небольшой круглой клумбе казались какими-то хищными существами. Они поворачивали свои красные головы и будто бы принюхивались к подошедшему Сони.
  
  -Я слышал чужой голос... - наконец, пробормотал он, не подняв головы. - И постеснялся войти.
  
  -Ну, по крайней мере, ты более-менее воспитан, и это радует, - усмехнулся я, выдохнув сиреневое облачко дыма. Затем отошел от окна и махнул рукой. - Залезай. На улице холодно, поди.
  
  Его не пришлось долго уговаривать. Скоро мальчик стоял посреди кухни, щурился от яркого света и все еще боялся на меня смотреть.
  
  -Что случилось? - я сел на край стола, рассматривая его бледное лицо с парой свежих ссадин, помятую и разорванную рубашку, прилипшие к голым ногам травинки. - Снова она?
  
  -В этот раз она сумела выбить дверь... - Сони сдерживался изо всех сил, чтобы не расплакаться. - Но я успел выпрыгнуть в окно.
  
  Я закрыл глаза и поискал в темноте за веками комнату, в которой сейчас находилась Саманта. Мне пришлось несколько секунд покружить по дому, ныряя из тени в тень, проскальзывая по захламленным коридорам и заглядывая во все двери подряд. Я нашел ее в комнате сына. Саманта с остервенением рвала его школьные тетрадки, разбрасывая клочки по полу и топча их с воем «вот тебе, сученыш, вот тебе!». В следующее мгновение скомканное покрывало с его кровати взвилось в воздух, свернулось в толстый жгут и обхватило шею Саманты. Она ничего не успела сообразить, как жгут стянулся петлей и дернул ее вверх. Ноги задергались в судороге, сбив настольную лампу, рваные тапочки упали на пол «шлеп-шлеп».
  
  -Не надо, пожалуйста, - прошептал мальчик.
  
  Я открыл глаза, Саманта тут же рухнула на пол и схватилась за горло, громко кашляя в темноте. А ее сын в это время у меня на кухне вытирал беззвучные слезы рукавом. Я смотрел на него и не понимал... Или наоборот, все и так было понятно...
  
  -Как ты догадался? - я лишь глянул на пепельницу, и она тут же сдвинулась мне под руку. Пепел упал на толстое дно. - Впрочем, это твоя мать.
  
  -Сегодня последний день. Так всегда бывает. Неделю она пьет, потом отходит, просит прощения, убирается в доме и даже кушать готовит...
  
  -И на сколько ее хватает обычно?
  
  -Пару недель протянет.
  
  -Понятно, - я искоса глянул на бутылку рома, но тут же заставил себя отвести взгляд. - Переночуешь у меня?
  
  -Если вы не против... - Сони в первый раз глянул на меня с робостью.
  
  -Постель уже готова. В гостиной.
  
  Он кивнул и понуро пошел к двери.
  
  -Где голова Эль Негоро? - спросил я, пока Сони не вышел из кухни. - Я не увидел обезьянью голову в твоей комнате.
  
  -Вы ведь подарили мне ее? - Сони оглянулся через плечо.
  
  -Ну, да...
  
  -Тогда, какое вам дело?
  
  -Никакого, ты прав. Спокойной ночи.
  
  
  
  Я всегда ненавидел ночи, за то, что они были невыносимо долгими, даже летом. Сколько себя помню, всегда, настроение скисало ближе к тому времени, когда сумерки становились фиолетовыми, а небо почти черным. Преддверие ночи, как и всякое ожидание, было мучительным, болезненным, выматывающим душу. Обычно к этому времени в голове начинал ворочаться горячий гвоздь — это боль. Еженощная боль. Необоримая никакими лекарствами. Не поддающаяся никаким отвлечениям. Распирающая голову изнутри, будто в самой ее сердцевине принимался раздуваться колючий шар. Боль и ночь для меня понятия тождественные. Но... Здесь, в этом крохотном городишке с пятнадцатью улицами, парой булочных и тремя парикмахерскими, боль оставила меня. Я по привычке ждал ее к ночи, ждал ее партии в дуэте с бессонницей, и только к трем часам позволял себе расслабиться, так и не дождавшись этой ведьмы.
  
  А бессонницу перетерпеть дело плевое. Главное знать, чем себя занять. Можно, например, записывать то, что происходило днем, а если ничего не происходило или оно было скучным, то и приукрасить малость. Можно было читать... Хотя... Когда моя голова была полна собственных слов, мыслей и образов, я боялся впускать в нее проявление чужого разума - книгу. Я всегда любил читать и собрал большую библиотеку, которую таскал за собой из города в город, и страны в страну, но … с возрастом я все чаще ловил себя на мысли, что чтение это не просто процесс считывания слов и букв для последующей переработки мозгом или душой, если автор умел говорить с ними на одном языке, но таинство сродни открытой двери в свой дом, посреди непроглядной ночи. Ты гостеприимно открываешь ее перед новым писателем, но абсолютно не знаешь, кем окажется тот: добрым другом или жестоким врагом. Или хуже того — безликим ничтожеством, безвозвратно укравшим твое время. Поэтому я предпочитал перечитывать книги знакомые мне и проверенные временем. А новых и вовсе не заводил.
  
  О чем это я? Задумался, знать за полночь перевалило...
  
  Я не читал книг, когда принимался писать свои истории, потому что чужие мысли и фантазии, а особенно, если они текли в одном направлении с моими, засоряли разум, принимались в нем жужжать, как мухи, и биться об череп изнутри. Чужие мысли, со всеми применимыми к ним «если», когда-то сами были так же придуманы — в тишине, наглухо загородившись от посторонних шумов. Потому-то они и оказались настоящими, полновесными, точными, что никто не помешал им стать такими. Вот и огораживаюсь...
  
  Однако, и писать — та еще пытка. Я знаю точно, и знание это пришло не сразу, что слова конечны. Мне иногда представляется некий стеклянный сосуд, наполненный алой жидкостью, как теплой кровью, до краев. Внизу маленький краник с янтарным вентилем. Этот вентиль всегда открыт, но сцеживает жидкость по чуть-чуть. Время идет, жидкость течет, капля за каплей и, в конце концов, приходит такой момент, когда ты, владелец этого сосуда, обнаруживаешь, что покрыто лишь дно. Почти все вытекло. Почти все оказалось растрачено, а результата — не видать. Ты начинаешь паниковать, потому что в голове рой мыслей, которые вдруг становятся будто комом поперек горла, потому что нечему вытекать, потому что последняя капля была потрачена не для того, чтобы утолить жажду, но просто упала в песок и испарилась. Мысли — это призраки. Только слова наполняют их, делают объемными, осязаемыми, действенными. Но почему-то слов нам дано ограниченно, кому-то чуть больше, кому-то чуть меньше. Я уже предчувствую тот час, когда не смогу выцедить из себя даже одного слова. Поэтому не тороплюсь, наполняю смыслами только тех призраков, которые дольше мучают душу и разум, требуют к себе постоянного внимания и сросшись с плотью моей вначале, умеют сами оторваться от нее в конце, пусть и с кровью. Впрочем, алую жидкость в том сосуде нельзя и долго хранить. Потому что скисает и принимается лишь отравлять организм.
  
  Есть еще одно, о чем я сказал бы, что оно самое главное, еще каких-то пять лет назад. То, ради чего я вообще взялся выцеживать из себя алую жидкость по капле. То единственное, что имело для меня значение и было главным смыслом, даже если приходилось жертвовать ради этого логикой, последовательностью и прямой дорогой. И это нечто — красота. Она не зависит от кого бы то ни было, просто существует сама по себе, и чаще, даже в естественной среде обитания, не имеет практического применения. Я до сих пор не верю, что цветок красив лишь для того, чтобы привлечь к себе пчелу. Тогда для чего он? Или лучше сказать, для кого? Каким образом его красоту можно использовать, как инструмент или продукт? Что толку в красоте, если ее нельзя съесть, чтобы утолить голод, если ею нельзя прикрыться от холода или построить из нее дом? Однако, цветок красив просто так. В его красоте заложено столько энергии, желания и вдохновения, что, кажется, примени их для какой-либо из практических нужд, то все человечество облагодетельствовано было бы. Это удивительная тайна присутствует и в том, что касается слов и мыслей. С той же энергией, желанием и вдохновением, с которыми был создан прекрасный цветок, писатель или поэт пишут слова, складывая их в предложения, абзацы, стихи, рассказы. Иногда в этой красоте нет смысла или, по крайней мере, он не лежит на поверхности, чтобы подойти и взять голыми руками. И даже если его вообще в словах нет, если слова рисуют мыслительную красоту саму в себе, а мы, читая, наслаждаемся ею так, как наслаждались бы красивым цветком, найденным случайно — все равно, красота, и только она, управляет нами. И тем она управляет, кто вкладывает ее в свои слова, и тем, кто красоту видит, читает, слушает, впитывает. Я умею рисовать красоту даже там, где ее не должно быть или не было никогда. Ради красоты я заставляю свой мозг трудиться. Ради нее я с легкостью переступаю через правду, справедливость, практическую надобность... Красота выше правды. И если в писателе больше второго, чем первого, то лучше ему не писать вовсе. Впрочем, это лишь мое мнение.
  
  
  
  В два часа ночи я ушел в кабинет, прихватив с собою бутылку рома и чистый стакан. Включив настольную лампу, я мрачно глянул на коробки и ящички, что попали в ее свет, затем сел на подоконник и посмотрел в небо. Сиреневая тьма, подсвеченная мириадами звезд, в который раз успокоила разгоряченные нервы. Луна укатилась в обратную сторону, ее было не видать. Пить расхотелось, от сигар уже тошнило, поэтому я решил, что раз уж не спится, то просто посижу и подумаю. Не могу сказать, что люблю это занятие, которое в моем случае всегда превращалось в мазохистское самокопание. Со временем я нашел способ избавить мозг от лишних самоуничижительных фрикций, заменив функцию думания на придумывание. Ложь для внутреннего употребления, как способ отгородиться от всего мира и сосредоточиться на мире внутреннем, подконтрольном, тайном. Это глубокая черная яма, в которую вы шагаете по доброй воле, предварительно выколов себе глаза и отрезав язык. Я всегда знал, что закончу свои дни в сумасшедшем доме с бессмысленными глазами и текущей изо рта мутной слюной, потому что покончить с собой, пустив, например, пулю в лоб, я бы никогда не смог. И дело было не в трусости или неуверенности, а в том, что я совершенно точно знаю — самоубийцы выключены из круговорота жизни в мироздании. Откуда у меня это знание не спрашивайте, а просто верьте. Играть с мирозданием в игры на выживание, шантажировать или требовать к себе особого участия — это то, что я не рекомендовал бы вам проделывать с ним. А то, ведь, вдруг обратит на вас свой взор и возьмется принимать участие? Это все равно что слону похлопать по спине мышку, «не переживай, все у тебя будет хо-ро-шо», вот только... от мышки, скорее всего, останется лишь красное пятно.
  
  Три часа ночи. Бессонница..., чертова бессонница.
  
  Флейта, что наполняла ночную прохладу простой и красивой мелодией давно умолкла, поезда изредка пробегали светящимися пунктирами где-то вдали, город заснул. И только красные огоньки на радиовышке по-прежнему мерцали в ночи.
  
  -Ты пафосный дурак, Сорис, - прошептал я в тишине и грустно усмехнулся. - Когда некуда отступать и, кажется, только делом можно доказать свою правоту... Ты начинаешь вещать. Ты становишься отвратительной машиной по производству слов. Сказать тебе кое-что от души, мин херц? Я тебя ненавижу.
  
  Что же поделать... Я встал с подоконника и сел за стол, вынул сигару из шкатулки и раскурил ее обыкновенной спичкой. Напротив меня стояла старенькая печатная машинка с заправленным листом.
  
  -Красота, говоришь, - прошептал я, выпуская облачка дыма. Некая литера на изогнутом рычажке в машинке отошла назад, приготовившись впечатать в бумажный лист первую букву. Застыла будто в ожидании приказа «пли!»... - Ну, хорошо, красота, так красота.
  
  Буквы с громким клацаньем посыпались на бумагу, каретка задвигалась вперед-назад, а я закрыл глаза, чтобы представлять себе строчки.
  
  
  
  Однажды мне случилось познакомиться со слепым стариком художником, который когда-то рисовал прекрасные картины и особенно силен был в искусстве портрета. Он искал общения с новым человеком, потому что имел много невысказанных мыслей, я же, в свою очередь, запутался в собственных изысканиях и страстно желал иного мироощущения, чтобы сравнить его с собственным и найти ответы на некоторые, мучившие меня, вопросы. В общем, наши интересы сошлись по всем параметрам. Мы долго разговаривали с тем стариком о природе красоты, пока его дочь, женщина немолодая, дородная и суровая, угощала нас чаем. Мы даже пришли к какому-то общему мнению, но... Я отошел к окну, чтобы выкурить сигару, как вдруг заметил небольшой карандашный рисунок в простенькой рамке на стене. Это был портрет дочери старика, когда ей было лет тринадцать, я узнал ее по некоторым характерным чертам. И вот, пораженный разницей, между тем, какой она была и какая сейчас, застыл и даже забыл про свою сигару.
  
  На рисунке была изображена тоненькая, как тростинка, девчушка с косичками и бантиками. Россыпь позолоченных веснушек, сияющие радостью глаза, открытая и беззаботная улыбка превратили обыкновенный и, возможно, случайный портрет в нечто сияющее, как отражение полуденного солнца в окне, которое и радует, и одновременно режет глаз. Этот рисунок был столь убедителен, что казался цветным. И синие глаза, и веснушки, и кусочек неба за ее спиной, все играло красками и словно бы дышало. Это была иная реальность, это было другое измерение, в котором живут счастливые дети, не желавшие взрослеть и превращаться в немолодых, дородных и суровых взрослых. Я подумал, что весь наш двухчасовой разговор был пустотой в сравнении с настоящей красотой. С той красотой, что не теория, а вот — смотри и улетай.
  
  -Что случилось? - спросил старик, учуяв мое недоумение. Он зашевелился в своем кресле и словно бы осматривал комнату.
  
  -Портрет вашей дочери... - ответил я, не в силах отвести глаз от рисунка. - Я просто вижу тот летний день, когда вы написали ее. Это было лето? Море? Пляж?
  
  -Ни то и ни другое, - сказал старик, вдруг сделавшись грустным. Он взял стакан с водой, который дочь заботливо поставила на привычное место на столике, отпил глоток и покачал головой. - Этого дня вообще не было.
  
  -Странно... я кожей чувствую, что этот рисунок правда, а не вымысел...
  
  -Тогда я безбожно пил, - перебил меня старик. - Слава, деньги, кутежи... Элле сильно доставалось от меня, ее некому было защитить, мать умерла за год до того, от рака. Всякое случалось... И даже такое о чем мне сейчас страшно вспоминать... Она была просто маленькой девочкой, которая любила своего непутевого папу всей душой. Много-много боли я причинил этому ребенку...
  
  -Может быть, не стоит? - я с тревогой посмотрел на старика. У каждого человека в этом мире есть кое-что..., что не нужно наполнять конкретными словами. Я не люблю чужие тайны.
  
  Но, старик лишь грустно улыбнулся и повернул голову в сторону окна. Я понимал, что он просто знает, где оно расположено, что он не мог видеть оранжевое закатное солнце в окнах дома напротив, но... Мне вдруг стало страшно, потому что старик именно смотрел в окно...
  
  -Однажды утром я очнулся на кухне после очередной пьянки. Поднял голову со стола, залитого липким вином, засыпанного сигаретными бычками и крошками..., и увидел, как моя девочка перемывала посуду в раковине. Солнце так едко светило в окно, отчего у меня разболелась голова. Я позвал ее, чтобы подала стакан холодной воды... А она вздрогнула и сжалась, будто я собирался снова поколотить ее. Она повернулась ко мне... Лицо... Ее лицо было опухшим и покрытым синяками, разбитые губы сочились кровью, а глаза были наполнены страхом, потому что и этой ночью я бил ее; бил подло и как всегда кричал, что она меня достала и лучше бы умерла; а если я не сделал чего-то пострашнее, то, возможно, черти в аду просто сдерут с меня кожу и окунут в кипящее масло, и я с радостью приму эту пытку, как расплату. Я верю в ад, господин Сказочник. Знаете почему? Потому что я есть. Понимаете? Я есть. Тот, кто не должен жить, наполняя болью другие жизни. Одно лишь мое существование доказывает, что ад это реальность, в которую я, и подобные мне, должны попасть. Потому что тем утром эта маленькая девочка подала мне стакан с водой и сказала разбитым ртом: «Доброе утро, папочка»
  
  Старик опустил голову.
  
  -А вечером я был снова пьян. Оставался ровно год до того, как мне ослепнуть. Элла, как всегда, пряталась в чулане, но я... Плакал, как побитый шелудивый пес. А потом взял лист бумаги, карандаш и зачем-то нарисовал ее такой, какой она должна была быть, если б не было меня. Такой, какой мечтала ее увидеть моя светлая половина, что как-то ухитрилась выжить. Такой, какой она не была и не стала бы никогда...
  
  В комнату вошла немолодая, дородная женщина. Она с любовью посмотрела на отца и спросила:
  
  -Может быть, еще чаю, папочка?
  
  Старик больше не рассказывал о своем прошлом. Да и вообще, разговор перестал клеиться. Спустя полчаса я попрощался и ушел, чтобы больше никогда сюда не вернуться. И рисунок тот, с веселой девочкой и кусочком неба за ее спиной, запомнил навсегда. Это, что касается красоты.
  
  
  Что-то пошло не так... Я выдернул лист из машинки и перечитал историю, напечатанную только что... Иногда вы не можете совладать с собственным текстом. Он, будто кусок погнутой медной проволоки, которую вы пытаетесь распрямить, но вдруг обнаруживаете, что выпрямляя ее в одном месте вы гнете ее в другом. Тогда вы в бешенстве хватаете плоскогубцы и начинаете править эту упрямую штуку грубой силой, делая еще хуже, оставляя на проволоке новые, неисправимые изгибы. Иногда... Да, иногда нужно что-то отложить на пару дней, чтобы потом посмотреть свежим взглядом. И, возможно, оставить это в ящике стола, а лучше скомкать и выбросить в корзину. Есть такие истории, и есть такие персонажи, с которыми вы не можете совладать. Они не могут исчезнуть, потому что уже обосновались в вашей голове, они не могут жить, потому что не вписываются или вписываются криво в ваши истории, они просто есть и с этим нужно что-то делать. Я нашел такой выход. Придумал для этих странных, недоделанных персонажей и историй определенную область в сознании, в которой они живут сами по себе и иногда, некоторые из них, дозрев определенным образом просачиваются в настоящие истории.
  
  Поэтому я не скомкал лист с напечатанным текстом, а сложил его вдвое и засунул поглубже в ящик стола. Авось когда-нибудь пригодится.
  
  
  
  
  В семь часов утра я спустился на кухню, чтобы заварить чаю. Сони, оказывается, тоже проснулся и приперся ко мне мешаться под ногами и выхватывать свежие теплые булки из рук. Я погнал его в ванную комнату, чтобы умылся и почистил зубы. И пока он занимался собой, громко фыркая водой и что-то там напевая, придумал для него новую одежду для школы, которая появилась в комнате и аккуратно развесилась сама собой на спинке стула. Затем я плотно занялся приготовлением завтрака, сообразив яичницу с обжаренными кусочками бекона, гренки, посыпанные тертым сыром и булки с клубничным джемом к чаю. И пока Сони выражал радость по поводу нового костюма из гостиной, я раскурил сигару и высунулся из окна в сад.
  
  Косые солнечные лучи гуляли между яблонь, пробиваясь сквозь все еще густые кроны, в их дымчатой белизне кружились и переливались паутинки с бисеринами росы. Трава уже была не та, что летом, она сделалась жестковатой и побледневшей, готовясь потерять зеленую шелковистость, и сделавшись плотным желтоватым покрывалом. Легкий ветерок касался лица, будто целовал, распушив волосы и наполнив кухню прохладным ароматом яблок. Этот удивительный запах, свежий и пьянящий одновременно, приглушал сигарный дым, да так, что скоро мне расхотелось курить. Я вернулся и сразу затушил сигару в пепельнице.
  
  Сони уже был за столом в новом костюме. Я улыбнулся.
  
  -Нравится?
  
  -Угу, - он кивнул и расплылся в счастливой улыбке. - У меня никогда не было таких роскошных вещей. Но все это, наверное, страшно дорого?
  
  -В приличном обществе не принято обсуждать цену подарков, - я подался вперед и щелкнул мальчика по носу. - Ты лучше принимайся завтракать.
  
  -Спасибо, Сорис, - мальчик кивнул и подвинул к себе тарелку с яичницей. - Вы свободны вечером?
  
  -Нет. Сегодня у меня будет очень важный гость, - я сел напротив мальчика и налил себе чаю. - Если не хочешь возвращаться домой, то...
  
  -Да ладно, - он махнул рукой и продолжил с полным ртом: - По срокам у нее сегодня отходняк. Будет спать сутки, а завтра проснется, как новенькая.
  
  -Ну, если ты в этом уверен... - я хотел сказать ему про флигель, в котором можно переночевать, но тут...
  
  Но тут зазвонил телефон. Мы оба вздрогнули и посмотрели на подоконник, на котором стоял большой черный аппарат.
  
  -У вас есть телефон? - прошептал Сони.
  
  -Есть, - так же, шепотом, ответил я. - Только звонит в него всего один... - слово человек я не смог произнести вслух.
  
  -Странно, я не замечал его у вас... - мальчик перевел взгляд на меня. - Возьмете трубку?
  
  В моей руке снова оказалась раскуренная сигара. Я встал, подошел к окну и поднял массивную трубку. Черный монстр сразу перестал трезвонить.
  
  -История про старика художника неправдоподобна, - сказал в трубке знакомый насмешливый голос. - Рекомендую тебе изъять ее из этой твоей новой сказки.
  
  Я глянул на недоумевавшего мальчика и изобразил на лице некоторое извинение.
  
  -Раньше ты никогда в мои истории не вмешивался... - Я отвернулся и, сбавив тон, продолжил: - И никогда не упреждал свое реальное появление звонками.
  
  -Просто я прочел эту твою новую историю и она мне совершенно не понравилась. Надуманная, вычурная, неестественная. Образ старика и дочери, я имею в виду тот образ, который относится к настоящему времени, не вяжется с тем, что он рассказал о своем прошлом. Переработай.
  
  -Но ты ведь знаешь, что этот старик реален. И его история...
  
  -Да, какая разница, реален он или нет? Ты прочти, что сам написал, и очнись. Это бред. Кто поверит в то, что старичок, божий, уж прости за глупую аллегорию, одуванчик и его мужеподобная дочурка имели в своем прошлом такую тонкую и многоплановую трагедию? И это идиотское «папочка» Нужно переписать, добавить намеков на трагизм, что ли, ну, или неких аллюзий...
  
  -Замолчи! - я снова глянул на Сони, тот усердно доедал яичницу и не смотрел в мою сторону. Снова пришлось приглушать голос. - Мои истории — это мои истории. И вообще, ты сейчас где? В моем кабинете?
  
  -Чтобы читать тебя мне не обязательно быть в кабинете. Мне достаточно захотеть, ты же знаешь.
  
  -И чего ты хочешь?
  
  -Увидеть тебя, мой друг. Мы не виделись год. Не забыл?
  
  -Не забыл, - выдохнул я, развернулся и сел на край подоконника. - Я тоже соскучился, дружище.
  
  -И это несмотря на то, что, как минимум, один раз в этом году ты попытался меня убить...
  
  -Это вопрос или утверждение? - усмехнулся я.
  
  -Ну, знаешь, ощущение перерезанного горла... Врагу не пожелаешь.
  
  -Но ты, ведь, не в обиде на меня?
  
  -Что толку обижаться на убогого, - хмыкнул голос в трубке. - Скажи спасибо, что я сдержался и не ответил тебе тем же. Потому что мой ответ...
  
  -Знаю, - закончил я. - Убил бы меня точно, без иных вариантов.
  
  -Ну, что же, раз уж ты все понимаешь... - голос помолчал несколько секунд. - Тот крохотный кафетерий на площади перед библиотекой...
  
  -Работает. Мне тоже нравится это место.
  
  -Ближе к полудню, жду тебя там. И не опаздывай, будь добр, как в прошлый раз. Не люблю, знаешь ли, ждать и догонять.
  
  -Буду.
  
  -Значит, до встречи.
  
  Я положил трубку на рычаги и телефон тут же исчез. Этот момент заметил Сони.
  
  -Круто, - только и сказал мальчик, и вдруг... улыбнулся. Просто. По-настоящему. С солнечными брызгами в глазах. - И все-таки вы не маг..., а волшебник.
  
  
  
  Перед встречей со своим старинным другом я решил прогуляться по городу. Первым делом прошелся по знакомой улочке со странным названием «Абрикосовый мост», вспоминая, как она излечила меня от бесконечной выматывающей мигрени. Я точно помню, что думал в то утро. Говорил себе, что доктор Шеридан закоренелый наркоман, псих и, возможно, маньяк. Ну, скажите, какой врач пропишет лекарство от головной боли в виде прогулки по определенной улице? Меня, как отчаявшегося пациента, вполне можно было понять, я готов был делать что угодно, лишь бы прекратились мучения. Но случилось маленькое чудо. Я понял, что боль ушла где-то на середине улицы. Остановился, прислушиваясь к себе и даже легонько потряс головой, ожидая возвращения приступа. Боль отозвалась неясным эхом где-то в тектонике мозга, но не вернулась, а осталась спать там, в своей пещере.
  
  Город приготовился к осени. Тонкие клены, что росли по обеим сторонам улицы, все еще шелестели на ветру ярко-зелеными кронами, но в них уже просматривались медные отсветы и золотистые штрихи. И по тротуарам уже разлетались редкие золоченые листья, прилипая к поверхности луж возле бордюров. И горожане, несмотря на тепло и яркое солнце, одевались куда более основательнее и строже, чем позволяли себе летом.
  
  Я рассматривал людей, которые шли мне на встречу и не мог избавиться от мысли, что все их я где-то уже видел. И вот эту даму в невообразимой шляпе, похожей на кремовый торт. И этого седого господина с обвисшими усами, который каждый будний день в полдень приходил в Восточный парк с книгой, занимая первую от входа скамью. И этот юноша тоже вроде был мне знаком, с папкой подмышкой, вечно спешащий куда-то. И милая девушка цветочница в скромном платье, поверх которого был накинут белый фартук. И коротышка мороженщик, который всегда и всем улыбался, а глазах прятал давнюю грусть.
  
  Когда я выходил на свои прогулки по городу, то мне чудилось, что люди, встречавшиеся на пути, узнавали меня, улыбались мне и не выказывали своих чувств явно лишь потому что у них меж собой был заключен некий договор. Условий того договора я не знал, но чувство, что ты попал в место, где все решили тебя немножко разыграть, было неприятным и весьма стойким. Иногда кто-то приподнимал шляпу передо мной, иногда кто-то просто кивал мимоходом, иногда долго смотрели мне вслед, иногда даже останавливали, чтобы нечто сказать, но передумывали, смущались, приносили извинения и ретировались. Я не хотел знать, что люди думали по моему поводу. Мне достаточно было тех из них, кто приходил в мой дом со своими проблемами или радостями. За два года в моем доме перебывало много народу, и с каждой встречи я, снова и снова, выносил странное впечатление — мы были всегда знакомы, вот только позабыли, где познакомились и когда.
  
  За этими рассеянными размышлениями я и не заметил, как дошел до небольшой площади перед монументальным зданием городской библиотеки. Здесь было светло, а четыре столика под зонтиками перед кафетерием Крунца, на другой стороне, вовсе не портили вид, а наоборот добавляли в него какого-то уюта и доброго настроя. Столики пустовали, за исключением одного, крайнего, занятого неким светловолосым господином в кремовом костюме.
  
  Я подошел к тому столику с улыбкой. За ним располагался мой друг. Все тот же и чуточку новый. В этот раз его роскошные волосы не были собраны в косицу, а свободно волновались на теплом ветру. Рыжеватые брови были, как всегда, иронично изогнуты. Тонкие губы украшала загадочная улыбка. Белый воротничок, манжеты, красивые движения, тонкая папироса... Улыбка сошла с моих губ, когда я увидел листок с напечатанным текстом.
  
  -Это уже, знаешь, ни в какие ворота, - я сел напротив него и потянулся за листом.
  
  Мой друг опередил меня. Его тонкие пальцы легли на листок и подвинули к себе.
  
  -Ну, что ты привязался к этому тексту? - раздраженно прошипел я.
  
  Возле столика неожиданно нарисовался пожилой официант с унылым лицом. Он вынул карандаш и блокнот из кармашка на фартуке и изобразил на лице мучительное ожидание. Мой друг хмыкнул и постучал пальцами по листку.
  
  -Чаю, как всегда? - он глянул на меня.
  
  -Мне все равно, - буркнул я и отвернулся.
  
  -Значит, чаю. Крепкого и сладкого. Две чашки.
  
  Официант зачем-то все это записал, неловко кивнул и поплелся исполнять заказ.
  
  -Ты даже не сказал мне своего обычного «привет!» - сказал мой друг.
  
  -А ты умеешь с ходу испортить настроение, - парировал я, разглядывая небольшую группку гимназистов, которые взбегали по ступенькам библиотеки. - И вообще, я спрятал эту бумажку глубоко в стол. Как ты нашел ее?
  
  -Все твое — мое, - друг качнул головой и вздохнул, глянув на синее небо, в котором даже маленького облачка было не видать. - Ну, тогда скажу я. Привет тебе, друг!
  
  -Привет, - я уже пытался быть обиженным, а не был им. Все-таки мой друг умел располагать к себе даже в те моменты, когда я был на него страшно зол. Он потянулся через стол ко мне и похлопал по руке, вместо пожатия. А я и растаял. Не умею я, да и никогда не умел злиться на него больше одной минуты. - Как тебя звать в этот раз?
  
  Он пожал плечом, рассматривая площадь и немногочисленную публику на ней. Возле овальной клумбы с розами, что рдели посредине, прохаживалась пожилая пара. Старик придерживал супругу за локоток, а та говорила ему что-то нежное.
  
  -Ты назвал себя Сорис, - он перевел взгляд своих пронзительно-зеленых глаз на меня. - Тогда называй меня Симас.
  
  -Отдай бумажку, Симас, по-хорошему.
  
  -И не подумаю, - тот снова хмыкнул и выдохнул тонкую струйку сиреневого дыма. В воздухе запахло чем-то таким... отдаленно напоминавшим ладан. - И дело, как раз в том, что я знаю этого старика. Мерзкий типчик. И дочка у него та еще оторва. Он никогда не был особенно популярен, и портреты писал посредственные. Хотя, да, пил всем чертям на зависть.
  
  -Я хотел...
  
  -Брось! Согласись, что получилось плохо, если не сказать глупо. Я не знаю, каким ты хотел его изобразить, потому что у тебя ни черта не вышло, но то, что написано здесь — он еще раз постучал пальцами по листку с текстом, - Не просто не имеет ничего общего с правдой, но и вообще, со здравым смыслом не дружит. Правда или ложь — все пустое. Главное, чтобы это было красиво. Так вот, он, гаденький этот старикашка, и в жизни был паршивой колоды картой, а здесь и подавно — мумия, бубнящая что-то себе под нос. Ты не справился с этой историей, признай.
  
  -Черт с тобой... - я вздохнул, потому что совершенно не разозлился на тираду друга. Он все сказал правильно.
  
  -Ненавижу, когда ты включаешь свою машинку по производству слов. В этом случае твой разум, почему-то, оказывается отключенным от процесса. Поэтому и слова получаются неловкими и трудносовместимыми друг с другом. Зачем ты вообще взялся за эту историю?
  
  -Я хотел выдавить из себя несколько слов...
  
  -Зачем? - настаивал друг, которого сегодня звали Симас.
  
  -Ну... в качестве некоей тренировки...
  
  -Боже ты мой, гляньте на этого писаку, дамы и господа. Тренировался он. Ты посмотри вокруг — он махнул рукой в сторону площади. - Весь этот город словно полигон. Чего тебе еще нужно?
  
  -Полигон? - я с недоумением посмотрел на Симаса. - Я здесь живу, между прочим, уже два года.
  
  -Ты здесь прячешься, мой друг, - он наклонился ко мне и теперь улыбка на его красивом лице была пугающей. - На самом деле, твое реальное физическое тело находится в психиатрической клинике. В большой белой палате с окном, которое выходит на прекрасный парк с аллеями. На этом окне нет решетки, кстати, потому что стекло бронированное. У тебя был срыв и я решил, что тебе нужно подлечиться.
  
  -Это ложь... - прошептал я.
  
  -Не веришь, значит, - Симас откинулся на спинку стула и покачал головой.
  
  В этот момент к нам подошел официант с подносом, на котором стояли две чашки с чаем. Он поставил поднос на стол и принялся как-то неловко и опасливо расставлять чашки, то ли боясь пролить горячий напиток на белую скатерть, то ли вообще путаясь в руках, какая там из них левая, а какая правая. И только он закончил эту мучительную процедуру, как вдруг Симас поманил его к себе пальцем. Официант зачем-то посмотрел сначала на меня, затем вопросительно на моего друга. Симас улыбнулся ему и прошептал: Просто покажу кое-что.
  
  -Что? - растерянно пробормотал официант, и...
  
  Мой друг зажал папиросу в кулаке, затем разжал пальцы и показал ладонь, на которой лежала иголка. Он уколол ею недоумевавшего официанта. В тот же миг тот лопнул, как воздушный шар. Только, вместо кровоточащих клочков плоти, на мостовую упали два исписанных неровным почерком листа бумаги. Симас наклонился и подобрал их, затем с усмешкой посмотрел на меня и протянул листы.
  
  -Что это? - я взял их.
  
  -Твои черновики. Лет пять назад ты писал рассказ про одного кукольного мастера. И в нем была сцена, где мастер встречался со своим наставником в кафе. Их обслуживал этот официант. Там, кажется, даже его имя записано. Фердинанд.
  
  -Я не помню, - я с ужасом смотрел на страницы и узнавал свой почерк. Однако, смысла не понимал, будто текст был написан на другом языке.
  
  -Конечно, не помнишь. Потому что, после финальной правки, эту сцену ты выбросил из рассказа. А Фердинанд остался в памяти, потому что ты никого до конца не отпускаешь, точнее в той ее части, которая так и осталась бессознательной. И, в конце концов, незаконченный персонаж поселился здесь. В этом городе, в котором живут только незаконченные, брошенные или забытые тобою персонажи.
  
  -Это реальный город, - снова прошептал я, выронив страницы..., которые тут же стали унылым официантом.
  
  Он осмотрел нас и спросил:
  
  -Еще что-нибудь желаете, господа?
  
  -Вы свободны, - Симас отмахнулся от него, не отрывая своих пронзительных глаз от меня.
  
  Я смотрел на чашку и пытался справиться с дрожью, которая охватывала мое тело. Я замерзал. Снова.
  
  -Как зовется этот город, Сорис? - мой друг взял чашку и отпил глоток. - Кстати, чай замечательный. Да так и должно быть, потому что вкус этого чая придумал ты. А ты знаешь в чаях толк. Ну, так как же зовется город, в котором ты прожил целых два года в образе незаметного, но незаменимого божества?
  
  -У него нет названия... - я опустил голову, потому что был почти раздавлен.
  
  -Странное обстоятельство, не находишь? - он поставил чашку на блюдце — дрзинь — затем вынул из кармана золотой портсигар, раскрыл его и достал тонкую папиросу. Прикурил он точно так, как прикуривал я, простым встряхиванием рукой. Папироса затлелась ароматным дымком. - А этот мальчик, Сони, что ты скажешь о нем?
  
  -Просто несчастный ребенок...
  
  -И вовсе не просто, - Симас глянул на стол, по белой скатерти пробежался солнечный зайчик. Он застыл возле моего друга и стал стеклянной пепельницей. Столбик бурого пепла лег на прозрачное дно. - Он это ты. А если быть совсем уж точным, то реальная история из твоего детства, которую ты так и не дописал. В этой истории есть место и для механической обезьяньей головы. Как ты назвал ее, Эль Негоро? Она — это голова твоего друга, которую, по стечению трагической случайности, отрезало куском стекла на стройке, когда вы там гуляли и шалили. Этот случай долго мучил тебя, он снился тебе в ночных кошмарах, и однажды ты решил все записать на бумагу. Вот только работу свою забросил по той же причине, по которой не смог справиться с историей старика художника. Слишком плотно переплелись в ней правда и вымысел. Ты не совладал с нею.
  
  -Эль Негоро это твое изобретение! - с нажимом произнес я, но в глаза ему не посмотрел.
  
  -В каком-то из множества твоих миров — да, мое. Но если посмотреть правде в глаза...
  
  -А я не хочу туда заглядывать!
  
  -А придется, мой друг, - Симас положил папиросу на бортик пепельницы и снова взял чашку. - Придется, потому что ты мне нужен.
  
  Я поднял голову и...
  
  Симас стоял возле окна с чашкой чая. На его плечи был накинут белый халат. Он смотрел на меня с жалостью и некоторым участием, в котором сквозило презрение. А я стоял возле небольшого овального зеркала и заглядывал в глаза своего отражения. Временами я отрывался от безучастных серых глаз в холодном стекле, чтобы посмотреть на друга. Тот ободряюще улыбался и приподнимал чашку с чаем, как бокал, но даже и в этом случае презрение не покидало его глаз. Я осмотрел комнату, в которой мы находились... Или, лучше сказать, что это была палата? Довольна большая, светлая, с кроватью по правой стороне и столом по левой. Кровать была аккуратно заправлена, подушка поставлена треуголкой, простенькое полотенце висело на перекладине. На столе были книги, расставленные тремя аккуратными стопками и печатная машинка с заправленным в нее листом.
  
  -Ну, наконец-то, - сказал Симас, убедившись, что я реагировал на внешние раздражители. Он подвигал рукой с чашкой вправо и влево, я проследил за этими простыми движениями. Мой друг сел на край подоконника и отпил глоток. - Каждый сентябрь, как ты помнишь, мы встречаемся для того, чтобы вместе выпить по чашке-другой крепкого чаю и поговорить.
  
  -Мы поговорили? - услышал свой голос я. Отражение в зеркале не раскрыло рта.
  
  -Да, - загадочно улыбнулся он.
  
  -Я не вижу своего чая, - я оглянулся и посмотрел на стол. Белая фарфоровая чашка стала на блюдце — дзинь. Из воздуха в нее упали три кусочка сахара. Вслед за ними появилась тоненькая серебряная ложка, которая размешала сахар, а потом легла на краешек блюдца. Я перевел взгляд на Симаса. - Это дурдом?
  
  -Это клиника неврозов. Здесь нет сумасшедших, Сорис, а только такие, как ты. Неврастеники.
  
  -Мне не нравится это место, - я отошел от зеркала, отметив про себя, что отражение осталось на месте. Лег на кровать и закрыл глаза. - Я хочу вернуться в свой город.
  
  -Для тебя..., точнее для твоей фантазии открыты все двери, дружище. Я прошу тебя покажи мне свои возможности. Хочу убедиться, что ты все тот же... - он вдруг поперхнулся и пробормотал, - Черт.
  
  Потому теперь мы были в каком-то маленьком городке на окраине империи. Потому что было самое начало лета и тополиный пух кружил в горячем воздухе между солнечных лучей. Потому что впереди была трасса, по которой на большой скорости проезжали легковые машины, вздымавшие цунами пуха, закручивавшие его в смерчи. Мы сидели за круглым столиком в небольшом придорожном кафе под тополями и смотрели на расплавленный воздух, клубившийся над степью и искажавший пространство. Здесь пахло горячим асфальтом, чабрецом и бензином.
  
  Симас поставил чашку на пластмассовый столик и усмехнулся.
  
  -Экзамен принят. Зачет, - сказал он мне. - Только почему ты до сих пор в больничной пижаме?
  
  По трассе пронесся двухэтажный автобус с зеркальными окнами, в которых частили тонкие стволы пирамидальных тополей. Вслед за ним поднялась волна пуха...
  
  -Отпусти меня, - прошептал я. - Я не хочу здесь быть. Позволь мне вернуться в мой маленький город.
  
  -Этот город существует лишь в твоей голове, Сорис. Ты понимаешь, что прежде чем уйти туда, тебе что-то нужно будет сделать со своим физическим телом?
  
  -Понимаю...
  
  -Тебе нужно куда-то его определить. И отнюдь не в канаву. Потому что, если умрет твое тело, то умрет и город вместе с тобой. Смерть штука абсолютная. Она случается раз и навсегда. А рай или ад это то, что мы делаем при жизни.
  
  -Меня можно поместить обратно в клинику... - я глянул на своего задумчивого друга.
  
  -Нет, Сорис, эта палата уже занята другим. Ведь ты не один у меня на попечении. Но если ты так уж этого хочешь, то есть у меня одно местечко... - теперь он посмотрел на меня с плохо скрываемым отвращением.
  
  -Я согласен.
  
  -Даже не спросишь, что это и где?
  
  -Мне все равно, лишь бы вернуться в город.
  
  -Ну что же, ты сам захотел этого.
  
  
  
  
  По утрам я любил заварить себе чаю покрепче, размять сигару и сесть на подоконник, привалившись плечом к массивной створке, всматриваясь в глубину сада, где солнце игралось тонкими золотистыми лучами, чертя полоски на мраморной дорожке, и дальше, дальше, дальше растворяясь солнечной дымкой между тяжелыми ветками, трещавшими от тяжести спелых яблок. Это были мгновения счастья, уединения с собою, воплотившаяся мечта о покое, который я выбрал осознанно. Жизнь в Столице приучила меня думать коротко и быстро, принимая решения набегу и считая каждую минуту, точнее постоянно вычитая следующую от предыдущей, выбрасывая, забывая ее. Жизнь в маленьком доме с яблоневым садом вернула ощущение прибавления. Я начал осознавать, что время это не только необоримое старение, но и обретение каждого следующего мгновения, как дара. Например мгновение красоты яблоневого сада, наполненного золотистыми нитями солнечного света. Это мгновение нельзя было назвать незначительным или коротким, потому что в нем так много всего умещалось: и сигара, истлевающая сиреневыми струйками в хрустальной пепельнице, и белесый парок над фарфоровой чашкой с чаем, и скребущий металлический звук напольных часов, и полупрозрачные отблески в распахнутых створках, и беззвучно надувавшиеся белые шторы... Времени становилось все меньше, я чувствовал утекавшие годы буквально, как воду, которая выливается из кувшина, но здесь оно сделалось насыщеннее и плотнее. Здесь время утоляло жажду бытия, а не напоминало ежедневно — вот еще на шаг ты стал ближе к смерти. И за это я полюбил свой уютный тихий домик сразу, как только въехал в него...
  
  Снизу послышался грохот. Я сидел на подоконнике и отрешенно думал, что, по всей видимости, раскатились мои восточные бронзовые блюда с изумительной чеканкой. И даже представил себе, как они катились по паркету, перескакивая через небольшие стопки книг и, ударившись об стену с золотистыми обоями в серую полоску, вертелись и падали на пол со звоном.
  
  Глоток чая, затяжка. Наполовину выкуренную сигару я вернул на бортик пепельницы, точно зная чей голос должен был прозвучать. И он не заставил себя ждать. Сердитый подростковый баритон, все еще ломавшийся на высоких слогах.
  
  -Когда вы уберете отсюда эти железки, Сорис?
  
  Далее стало слышно, как тот, кто по бесконечной своей неуклюжести скинул блюда, теперь пытался собирать их обратно в горку на шатком столике. Он что-то там бормотал и постоянно ронял что-нибудь новое. Наконец, после того, как на пол грохнулась стопа тяжеленных справочников, юнец сдался и крикнул изменившимся голосом:
  
  -Вы это специально делаете, да, Сорис?
  
  
  
  
  
  КОНЕЦ.
  
   Сони Ро Сорино (2013)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"