Мне снились сны... Долго снились. Сны о каком-то сказочном Королевстве.
Я не умел управлять этими снами, хотя был главным действующим лицом, и вместе с тем присутствовал в них сторонним наблюдателем. Это раздвоение личности не казалось мне странным, а наоборот удобным, позволяя наблюдать за течением загадочной сонной истории одновременно изнутри и извне. Те обрывки воспоминаний, что оставались в памяти некоторое время утром и в первой половине дня, вызывали непонятную тревогу... и я мечтал о том, чтобы скорее вернулась ночь и Королевство.
Каждый новый день я говорил себе по утрам, что было бы неплохо записывать эти манящие сновидения, но... Мне хотелось узнать, что нового появится в знакомой истории. Как далеко она продвинется в своей запутанной сюжетной линии. И я не писал. Я ждал прихода ночи.
И вот однажды... Эти странные сны покинули меня. Точнее, закончились так обыкновенно, как и следует заканчиваться всякой, даже сложной, истории. Раз и навсегда. У всего есть начало и конец. Это так естественно.
Я долго ждал, ждал, ждал, когда Королевство вернется ко мне... Но тщетно. История закончилась, отвернулась и ушла, хотя финала я так и не увидел.
Я записал, всё же, то, что удалось сохранить в памяти.
Как странно, правда, странно... Если осень снится в середине лета.
~~1~~
–Маэстро, у нас посетитель!
Я был в библиотеке.
В полдень, сразу после легкой трапезы, я любил выкурить свою послеобеденную трубку в большой пыльной комнате с огромными шкафами от пола до потолка и плотно зашторенными окнами, которые светились коричнево-золотистыми пятнами в полумраке. В полдень я любил полистать старинные поэтические сборники в твердых обложках с золотистым тиснением на кожаных корешках. Право слово, не знаю почему я испытывал, (и по сию пору испытываю), удовольствие, прикасаясь кончиками пальцев к пожелтевшим страницам, пролистывая их волной от начала и до конца. Останавливаясь то на одном стихотворении, то на другом, наугад. Прочитывая про себя или вслух...
–Маэстро? Вы в библиотеке?
Я сел в кресло, стоявшее посредине библиотеки, и продолжал листать книгу. Я не мог позволить себе оторваться взглядом от страниц, которые с мягким шелестом растекались под пальцами; в них строчки и абзацы казались загадочными конструкциями, квадратами и смещенными прямоугольниками. Иногда между серых форм проскальзывали редкие иллюстрации, как черные пятна или ажурные овалы. В эти мгновения большой палец прижимал томик сильнее, останавливая бумажную волну, и я рассматривал поблекшие графические зарисовки, на которых дамы в изысканных нарядах о чем-то беседовали со своими кавалерами. Широкополые шляпы с пушистыми перьями, шпаги, сабли, тяжелые металлические пояса, мраморные террасы и дивные заросли одичавших садов, в которых пели соловьи.
–Маэстро! Что же это такое-то?! Опять он где-то зарылся и не отзывается специально... Маэстро? Вы в библиотеке? Вот сейчас проверю!
Я рассматривал очередной рисунок над коротким стихотворением. Тонкая дева в воздушном платье слегка склонилась над розой, лежавшей на столе. Она неосторожно коснулась острых шипов... и заворожено смотрела на каплю крови, выступившую на тонком запястье.
~*~
Эта царапина на белом запястье,
Бисера тонкая нить.
Ягоды крови, красные-красные,
Мне б на губах растворить.
Ты оцарапала руку об розу?
К острым шипам прикоснусь.
Чтобы ты знала, нет в них угрозы,
Просто безмолвная грусть.
Эта царапина, тонкая-тонкая,
Знак моей тайной любви.
Что же ты плачешь, моя неспокойная?
Просто на кровь не смотри.
~*~
Так коротко..., так мало слов..., когда их хочется больше и больше...
Я закрыл книгу и посмотрел на светящееся пятно в коричневой шторе. Окно за ней было приоткрыто, и прохладный ветерок приподнимал край тяжелой ткани, отчего свет брызгал в пыльную комнату ослепительными вспышками. В этих белых полосках просматривались стеклянные квадраты большого окна и океан оранжевой листвы за ними. Я встал и подошел к окну. Отогнул край шторы...
Сентябрь рассыпался золотом по парку перед усадьбой. Всё ещё сухой сентябрь, шуршащий золочеными кожицами кленовых листьев по гранитной брусчатке дорожек. Упоенный свежестью и прохладцей сентябрь, вдыхавший глубоко, запоминавший всё: желтые и оранжевые деревья, дорожки, чугунные фонари со стеклянными колпаками в ажурных кантах, сиреневые полоски дыма из редких костров. Тихий шепот опадавшей листвы рассыпался неслышимыми заклятиями в косых солнечных лучах, в которых бурлили на свету белые паутинки. Кленовые листья, как сказочные бабочки, разлетались над дорожками, кружились, плавно падали, скользили...
–Маэстро! Всё-таки вы здесь!
Пришлось оглянуться назад и прищуриться, позволив привыкнуть глазам к полумраку библиотеки. В противоположной стороне светился прямоугольник открытой двери, в которой просматривался расплывчатый черный контур юного Габриеля. Нелепая и гротескная фигура, словно вырезанная из черной бархатной бумаги и положенная на фонарь. Фигура шевельнулась и неловко, тяжело хромая на левую ногу, вошла в библиотеку.
–А я вас ищу-ищу... – юноша подошел к столу, который был завален книжными горами, и покачал головой. – Я же давеча прибирался здесь у вас... Эх, маэстро. – Он взял томик со стихами, безразлично полистал его и вернул на положенное место на полке.
–Ну? – мне всё ещё хотелось впитывать глазами красоту своего парка, и Габриель однозначно мешал этому таинству.
–У нас... – он глянул на меня искоса, и снова принялся якобы рассматривать книги на столе. – То есть, у вас посетитель. Я не смог отказать ему.
–Габриель, посмотри на часы, – я и сам глянул на золоченый циферблат больших напольных часов с тяжелым маятником в виде магической звезды. Я показал на часы возле коричневого шкафа со стеклянными дверками, за которыми просматривались рисованные обложки старых поэтических журналов из Мидоранда, не выпускавшихся уже лет сто как. – Что обыкновенно я делаю в этот час?
–Курите трубку и читаете наивные стишки в старинных книгах, – проворчал Габриель, всё же смутившись оттого, что пришлось нарушить мой послеобеденный покой. Он снова провел рукой по книгам и взял ту, которую я листал только что. Раскрыл, почитал и поморщился. – Снова кровь, – прошептал он. – Нет уж, лучше примите посетителя, чем читать такое... – он не договорил и вернул книгу на горку.
–Есть еще один повод для того, чтобы ты оставил меня в покое хотя бы на час!
–Мне-то что…, а вот как это объяснить посетителю? – Габриель улыбнулся.
А я…
Я не умел сопротивляться его улыбке. Этот негодник хорошо знал все мои слабости и пользовался ими, как ему заблагорассудится. Он мог просто улыбнуться, тем самым вынудив меня на некое действие нужное ему. Он мог просто вздохнуть...
Однако в этот раз я решил, что буду сопротивляться до конца.
В два приема я раздвинул шторы на окнах. Тяжелая ткань собралась волнами, полосками света и тени. Скрипнули стальные кольца на карнизах.
И в комнату ворвался вихрь пыльного света – белесого, как молоко разбавленное водой. Сноп света разлился по противоположной стене, ослепив стеклянные дверки на шкафах, высветив потемневшие от времени книжные корешки, разрисовав золочеными полосками ажурное литье на медных ручках. Пробежавшись волною по дальней стороне библиотеки, свет застыл в её середине и заклубился драгоценными вихрями в дымчатом облаке. Габриель прищурился. А я поманил его к себе. Юноша недовольно вздохнул, но подошел и стал рядом со мной.
Он смотрел в окно. На посеревший от времени мраморный балкон с дождевыми подтеками возле фигурных стоек. Он видел ту же самую красоту, которую видел я. Оранжевые кленовые листья на массивных каменных перилах, и прозрачную бездну чистого воздуха, подсвеченную снизу пылающим багрянцем поздне-сентябрьского парка.
–Ты понимаешь меня, Габриель?
Юноша смотрел, смотрел, смотрел в окно и не отвечал... Я улыбнулся и вернулся взглядом к парку за окном.
–На улице пахнет свежестью, старым прудом и дымом, – прошептал Габриель. Он коснулся окна, проведя пальцами по стеклянным квадратам. – Я нашел его, посетителя то есть, в парке, возле входа.
–Что ты делал в парке, и тем более возле входа?
–Ходил проверять ворота, – он коротко глянул в мою сторону. – Они снова оказались открытыми.
–Они были сделаны на заказ из магического чугуна. Запомни же, наконец, что ворота предчувствуют появление посетителя и всегда открываются перед ним сами собой.
–А я предчувствую, когда они раскроются. Но, как дурачок, хожу проверять.
Я похлопал его по плечу.
–Привыкнешь.
Он кивнул, не отрываясь от золотого вихря над парковой дорожкой. Кленовые пергаменты с острыми краями кружились между солнечных лучей-карандашей, пронзавших алые кроны, рассыпаясь кориандровой охрой по фиолетовому граниту. Часть вихря отлетела в сторону, царапая дорожку хрупкими коготками, надрывая свет на лоскуты, прикасаясь своими высохшими ладошками к черным стволам, к веткам, и опадая в костер.
–Этот человек сидел на скамейке возле ворот, и мне показалось, что он... – Габриель снова глянул в мою сторону невидящими глазами. – Мне показалось, что ему больно. Больно оттого, что он находится здесь. Но не потому, что ему было отвратительно это место... А потому, что он считает себя недостойным его.
–Мне нравится, что ты умеешь чувствовать необъяснимое, но... – я положил руку на плечо Габриеля. – Но меня тревожит твоя чувствительность к чужой боли.
–Это плохо? – прошептал юноша, разглядывая парк над которым, тут и там, поднимались клубящиеся полоски дыма.
–Неплохо, нет... – я отошел от окна, чтобы решительно перебороть сентябрьскую магию. – Это больно. Вдвойне. Я знаю.
–Знаете? – Габриель посмотрел на меня. – Но ведь не чувствуете сейчас? А между тем, он сидит в южной беседке и смотрит на чашку чая, которую я поставил перед ним. Смотрит и не видит. Он сидит там, на холодной мраморной скамье, так и не подложив мягкую подушку..., просто не заметив её.
Я подошел к письменному столу и принялся выбирать трубку, одну из десяти, что лежали в специальной деревянной коробке. В этот раз взял черную, небольшую, вырезанную из вишневого корня, на прямом мундштуке. Щепоть табака, коробок спичек…
–Зачем ты отвел его в самую дальнюю беседку?
–Разве вам нужен ответ?
–Что за привычка отвечать вопросом на вопрос? – буркнул я.
Габриель смотрел на меня какими-то странными глазами, словно пытаясь что-то понять или нечто увидеть в непроницаемо алых зрачках. Он сделал тяжелый шаг в сторону двери, однако остановился и опустил голову.
–Иногда мне кажется, что вы играетесь со мной, как с игрушкой, маэстро Симон, – прошептал он и робко глянул на меня.
–Ты забавный зверек, Габриель, а не бесхребетная игрушка. Мне интересно, знаешь ли, успею сломать твой колючий хребет или сможешь выскользнуть из руки, – усмехнулся я сквозь ароматные облачка дыма, первая затяжка была горькой, вторая сразу показалась сладкой. – И прекрасно знаешь, на каких условиях я взял тебя в свои ученики.
–Конечно, ведь я служу. А вы... Ведь вы знали... Точно знали, что я впустил к нам чужака.
–И что?
–Однако и виду не подали, – Габриель направился к двери, хромая и опираясь на стол, заваленный книгами. – Не сказали да, не сказали нет... Пойду приготовлю чаю. Вам, как всегда, три ложки сахару?
–А что если не знал? – я с интересом наблюдал за тяжелым волочащимся шагом моего служки, вместе с тем признавая, что он не выглядел беспомощным калекой. Он был похож на юного солдата, вернувшегося с войны с тяжелой контузией. Впрочем, так и было…
–Полно вам, всё-то вы знали.
–Наш гость не пьет чай. Принеси ему чистой воды в высоком стакане.
Габриель хмыкнул.
–Именно в высоком? Первый раз слышу, чтобы вы проявляли заботу о ком-то.
–Ещё и о тебе забочусь, – я наблюдал за его реакцией на эти слова.
Габриель приостановился в дверях. Я видел, как напряглись его плечи... Но мой юный друг решил проглотить это замечание, оставив без комментария.
–Он в южной беседке. Если вы насладились видами сентябрьского парка сполна, то соблаговолите выйти к нему.
–Сахар в чай не клади. Вместо него пусть будут фруктовые карамельки вприкуску.
–Как скажете, – он кивнул и скрылся за дверью.
Еще сколько-то времени я курил и смотрел на приоткрытую дверь, размышляя над вопросами, что задавал Габриель. Духмяные теплые струйки табачного дыма обволакивали лицо, скоро расплываясь по комнате сизым облаком.
А ведь и правда, не почувствовал. Ничего не почувствовал. И даже, когда Габриель вел гостя по парковой дорожке... – не чувствовал. И когда тот испытывал боль своего унижения... Ничего. Я просто читал стихи и предвкушал тот момент, когда раскрою шторы, чтобы смотреть на сентябрьский парк. Совсем забыл о том, что у меня есть свои чувства. Словно они умерли давно, стали холодными трупами и просто занимали место в сердце. Холодно... так холодно.
Выкурив трубку я выбил пепел об тяжелый хрустальный бортик пепельницы, и заново забил её табаком другого сорта.
Затем вышел из библиотеки и по боковой лестнице спустился на первый этаж. Большую его часть занимал огромный светлый холл, на стенах которого было развешано множество старинных гравюр в тонких черных рамках. На овальном столе посредине стояла высокая стеклянная ваза с бордовыми розами моего любимого сорта – королевская голова. Я нащупал в кармане жилетки коробок спичек и направился в противоположную от входа сторону. Там имелась неприметная дверь, которая выходила в короткий коридор. А он, в свою очередь, упирался в дверь со стеклянными вставками.
А за ней…
Я вышел на невысокое крыльцо, почти сплошь заросшее одичавшим хмелем, который оплел большую часть стены моего древнего дома, и даже скрыл несколько окон на втором этаже. Далее мне предстояло пройти по петляющей дорожке между невысоких яблонь. Мимо давно засохшего фонтана с диковиной рыбой посредине. Из её рта когда-то била упругая струя воды... И как же так случилось, что я не заметил смерти фонтана? Я постоял возле мраморной чаши, и даже провел ладонью по теплому, нагретому солнцем, камню. Бортик уже начал трескаться, от него откололось несколько кусочков, валявшихся неподалеку на брусчатке. Так жаль... Когда-то я любил приходить к фонтану утром, чтобы полюбоваться игрой света в разлетавшихся алмазах ослепительных капель.
Жаль, что приходится уходить.
Дорожка бежала, бежала, бежала... Мимо старого флигеля с забитыми окнами. В нём когда-то я ставил свои опыты... Всё прошло. Дальше, дальше, дальше.
Я приподнялся над брусчаткой на пару сантиметров и полетел. Быстрее, быстрее, быстрее.
По петле. По краю парка. Мимо, мимо...
Я остановился и стал на дорожку, когда оказался в одичавшем винограднике. Могучие лозы оплетали покосившиеся стойки, расползаясь змеями по траве, по черной земле, по сиреневой брусчатке. Лозы-змеи обвивали мраморные арки и ажурные беседки из тонких чугунных прутьев. Здесь воздух был пропитан винным ароматом увядавшего винограда. Я шел не торопясь, наступая на осыпавшиеся виноградины, на покрасневшие листья, перешагивая через небольшие лужи... Вдыхая пьянящий аромат второй половины сентября. А солнечные лучи стлались по земле золотистой дымкой, завязнув в переплетении веток, гибких стволов, багряной листвы и переспелых винных гроздей.
Единственная целая беседка была занята моим гостем. Я узнал его издали.
Подошел ближе, рассматривая ссутулившуюся фигуру доктора Акаме.
–Привет, док.
Он вздрогнул и посмотрел в мою сторону, неловким движением попытавшись поправить очки.
Однако, что время делает со смертными. А ведь доктору не более сорока лет, кажется...
Я зашел в беседку, нашел взглядом подушку и, подстелив, сел напротив него.
–Маэстро, – только и прошептал доктор.
–Я.
Он был рад увидеть меня, но в тоже время испытывал то, что и должен был испытывать – страх и стыд. Я принялся раскуривать трубку, перед тем придвинув к себе латунную пепельницу. Кинув в неё спичку, затянулся.
–Какими судьбами... – кашель... в горле отчего-то запершило. – Вот уж не подумал бы, что когда-нибудь скажу эти слова вам.
Несчастный доктор в блеклом камзоле мышиного цвета скукожился под моим насмешливым и одновременно сердитым взглядом. Он зачем-то принялся мять полы своей шляпы, лежавшей на скамье возле руки. Тонкие изысканные черты всё ещё имели место быть на его лице, но той наивной беззащитности, что так выгодно отличала его глаза от глаз прочих придворных крыс короля Генриха, не было и в помине. Сейчас это были уставшие и выцветшие глаза. Он не выдержал моего взгляда и отвел в сторону свой.
–Мне очень нужно было увидеть вас. Я боялся, что этот сердитый мальчик не впустит меня в поместье…
–Сердитый мальчик? О ком это вы?
–Тот, который прихрамывает.
–Габриель... – я хмыкнул. Надо же, сердитый мальчик. – Ладно, оставим моего ученика в покое. И вернемся к насущному. Зачем вы здесь?
И вдруг подумал, что впервые вслух обозначил статус Габриеля перед посторонним человеком. И ведь не сказал, что он служка, например... А именно – ученик.
–Я пришел к вам по поручению его величества, – прошептал доктор и в это момент по одичавшим виноградным зарослям пробежался легкий ветерок, смешавший винную сладость с теплым запахом земли.
Я прислонился спиной к мраморной колонне и подвигал плечами, дав привыкнуть спине к прохладце, проступившей сквозь ткань.
–Ну-ну, продолжайте.
Доктор скукожился еще сильнее, совершенно замяв и без того неважную шляпу. Видимо совсем худые времена наступили в королевстве Мидоранд, если уж личный врач короля имел настолько затрапезный вид.
–Его величество опасался, что вы не примете официальное приглашение... в свете тех событий, что были... когда-то…
–Попросту, когда его величество выгнал меня. Вы об этом?
–Выгнал? – Акаме робко глянул вверх, однако вид моих алых зрачков, видимо, совсем додавил те крохи уверенности, что оставались на данный момент.
–А вы не знали?
–Я был очень занят в те дни, – пробормотал доктор.
–Акаме... Хотите, я расскажу вам, как на самом деле происходит изгнание волшебника из королевства? Это касается любого волшебника и, соответственно, любого королевства. Хотите, я расскажу вам об этой несложной и жутковатой процедуре?
–Нет, простите, маэстро, но всё это... не для меня. Я всего лишь доктор. И я ведь был вам другом? – он судорожно сглотнул.
–Ваш король всегда был удивительно талантливым стратегом, – я заметил Габриеля, который нес на подносе чайные принадлежности и высокий стакан с водой. Несмотря на тяжелый и кривой шаг, юноша очень ловко управлялся с подносом, то приподнимая его, то приспуская, впрочем, не пролив и капли воды. Я перевел взгляд на доктора. – Вот и сейчас он прислал вас, и я в очередной раз убеждаюсь, что, всё же, проиграл сильному противнику.