Коста Соня : другие произведения.

Время волка 1, 2, 3 части и начало 4-й - одним текстом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В центре сюжета борьба за власть между родственниками правителя Золотой Орды Бату: сыном Сартаком, братом Берке и женой Боракчин. А также судьба матери Берке, пленной принцессы Хорезма Хан-Султан и дочери Сартака, ставшей женой белозерского князя Глеба. Основано на исторических событиях, легендах и фантазиях автора. Автор не ставит цель оскорбить чьи-то национальные и религиозные чувства, а пытается отобразить взаимоотношения между людьми разных этносов и религий в одном государстве. Описания расовых признаков используется для создания образа.
   В центре сюжета борьба за власть между родственниками правителя Золотой Орды Бату: сыном Сартаком, братом Берке и женой Боракчин. А также судьба матери Берке, пленной принцессы Хорезма Хан-Султан и дочери Сартака,ставшей женой белозерского князя Глеба. Основано на исторических событиях, легендах и фантазиях автора. Автор не ставит цель оскорбить чьи-то национальные и религиозные чувства, а пытается отобразить взаимоотношения между людьми разных этносов и религий в одном государстве. Описания расовых признаков используется для создания образа.
  
  
   Пролог
  
  По улицам Сарая везли крытую двухколесную повозку, охраняемую всадниками. Из нее выглядывала немолодая женщина. Эта была не та повозка, в которой она привыкла путешествовать, - огромная, запряженная десятком быков. В маленькой повозке было разумнее совершать побег, не привлекая внимание. Женщина не подавала вида, что ее мучили жажда и голод, что ей больно. Во взгляде ее не было страха пойманного зверька, то был взгляд воина, готовившегося к сражению. Где-то глубоко в душе ей хотелось громко зарыдать не от страха, от того, что побег не удался, что проиграла своему врагу, но нельзя показывать свою боль, нельзя унизиться, надо быть сильной, ведь она монгольская женщина.
   Толпы зевак - разноэтничных жителей города проходи мимо, смотрели, кто с любопытством, кто с удивлением и перешептывались на разных языках. Стояла группа мужчин-монголов, стройного телосложения, невысокого роста с азиатским разрезом глаз в длинном халате без плечевого шва с запахом спереди и в маленьких круглых шапках с расширяющимися к низу клиньями, смотревших с сочувствием. Их головы были наполовину обриты, а из остальных волос заплетены косы. Рядом стояла группа кипчаков мужчин и женщин в колпаках, их рост был выше, чем у монголов, более широкий разрез глаз, некоторые из них выглядели совсем, как европейцы. Их мужские прически были похожи на монгольские - несколько косичек, заплетенные в одну косу. В их взглядах не было ничего, кроме любопытства. На противоположной стороне улицы из-за стен глиняных домов поглядывали бледнолицые и русоволосые выходцы из русских княжеств и смуглые и черноволосые армянские пленники. Когда они еще такое могли увидеть - стражники везли как преступницу саму Боракчин, старшую жену покойного правителя Кипчакского улуса Великой Монгольской империи Бату. Когда-то ее муж, продолживший дело своего деда Чингисхана и завоевавшего земли кипчаков, булгар, русских и венгров и построившего этот город на месте безлюдной степи, где течет река Ахтуба. Строился тогда и другой крупный город выше по течению реки Итиль - Укек. Там поселили жителей завоеванных земель: мусульман - булгар и хорезмийцев, православных жителей жителей русских княжеств, григориан - жителей Киликийского царства, иудеев-караимов, язычников-мокшан. По Великой Ясе Чингисхана состояние рабства не передалось по наследству, их дети станут свободными, но не будут стремились вернуться на земли предков. В поволжских городах удобно вести торговлю и сбыт ремесленных изделий, благо в монгольских улусах была организована безопасность торговых путей. Многие вчерашние пленники, занимаясь торгово-ремесленным делом, смогут сколотить себе неплохое состояние и обеспечить свои семьи сытой жизнью. Стали туда приезжать китайцы, уйгуры, бывшие тогда буддистами и несторианами, персы, арабы. Время разорения, похожего на Апокалипсис, сменилось временем мира и процветания. Люди разных вер жили в своих кварталах, но под мудрым монгольским руководством не смели ни словом, ни делом оскорбить религиозные чувства друг друга, как и завещал великий Темучин. Но все знали, как хрупок мир, одно неправильное действие, и он может рассыпаться, как стеклянная ваза. Первые жители городов, проклинавшие Бату, отнявшего у них родину и все, что было в прежней жизни, тревожились после его смерти. Что будет с ними при новом правителе? Каким он будет? Сможет ли сохранить этот мир? Когда пришел Сартак, ощущалась тревога в мусульманских кварталах, а сейчас - в христианских. Тревоги оказались напрасными: борьба между аристократами и их вероисповедания никак не сказалась на простых жителях. Ни Берке, ни Сартак не запрещали проводить ни христианские, ни мусульманские, ни языческие обряды. А пока строительство городов шло полным ходом: только закладывались фундаменты мечетей, церквей, устанавливались трубы для водопровода.
   Знал бы покойный муж, какие унижения испытает Боракчин в этом городе! Вдруг к повозке подбежала юная девушка лет пятнадцати и закричала дрожащим голосом 'Бабушка!'. Один из стражников - пожилой монгол преградил ее дорогу, строгим голосом, но без грубости и, не дотрагиваясь до нее, пытался объяснить девушке, что ей нельзя подходить к Боракчин. Боракчин посмотрела на нее, окликнула: 'Хулан!', громко и повелительным тоном сказала: 'Не плакать! Помни, ты из золотого рода!' Хулан глубоко задышала, чтобы остановить слезы, так и намеревавшиеся выкатиться из глаз. К ней подошла молодая женщина - половчанка, одетая в монгольский халат. Она взяла ее за руку и стала уводить. 'Юлдуз, принеси бокку!' - кричала Боракчин в след половчанке.
   Боракчин увели в юрту, окруженную стражниками, где она должна была ждать чингизидского суда. Этот неудавшийся побег в Персию и плен совсем покосили ее здоровье, страшно болели ноги, от жажды и усталости кружилась голова. Будь она лет на тридцать моложе, все бы выдержала! Упав на землю, она боялась уснуть потерять сознание, возможно, это последний день ее жизни...
   Хулан и половчанка Юлдуз привели к юрте Боракчин трех служанок. Один из нукеров, охранявших Боракчин, человек европейской внешности, но в монгольском халате и шлеме вышел вперед и преградил путь, вынув саблю из ножен. 'Отойди!' - приказала Хулан по-монгольски. А тот ответил на ломаном кипчакском:
   - Нельзя. Хан не велеть.
   - Я приказываю! Ты знаешь, кто я? Я - Хулан, дочь Сартака, внучка Бату-ака ! Я тебе приказываю пустить нас к Боракчин, мы принесли ей еду и воду! - сказала Хулан по-кипчакски, а он смотрел на нее молча.
   - Ты ни по-монгольски, ни по-кипчакски не понимаешь?
   - Да он булгар, - сказал другой подошедший стражник-монгол. - Нам приказано никого не пускать.
   - Позвольте только дать воду и еду, - заговорила Хулан уже другим - просящим тоном.
   - Простите, не могу, приказано не пускать, - ответил он с сожалением.
   - Или вы забыли, чья она жена? У вас нет почтения к Бату-хану?
   - Вы несправедливо нас обвиняете, мы почитаем Бату-ака, как отца! Кроме Чингисхана, я не знаю человека, более великого, чем хан Бату! Я сам ходил с ним в поход на западные земли, как в стране мадьяров он сам встал на пути отступающих воинов и заставил их вернуться на поле боя.
   - Поэтому вы не позволяете его жене увидеть внучку перед смертью? Поэтому не позволяете утолить ее жажду и голод? Вы все знали, как умер мой отец, но молчали! Вы знали, кто виновен в его смерти, но позволили этому человеку стать вашим ханом!
   - Не говорите это вслух, хатун! - произнес со страхом воин. - Хоть и не носил Бату ханского титула, но подданным, у которых этот человек вызывал страх и трепет, а значит, уважение, язык не поворачивался называть его и членов Золотого рода по имени.
   - Иначе что? Казнят? Я, в отличие от вас, не боюсь смерти.
   - Не мы изменники, мы - простые нукеры и бессильны перед знатными. Не мы,а они предали вашу семью, они молча смотрели на смерть вашего отца, они выбрали нынешнего хана на курултае, - заговорил он полушепотом. - Мне больно смотреть на страдания семьи Бату-ака, но не могу нарушить приказ. Да если бы я был уверен, что полетит голова, только моя, Баира, я бы вас пустил, не задумываясь, но, наверно, со мной казнят воинов.
   - Идемте, - сказала Юлдуз, обняв ее на плечи.- Мы больше ничего не можем сделать.
   Вдруг Баир позвал их: 'Стойте! Ждите!' и куда-то ушел.Хулан с любопытством и проблеском надежды посмотрела в его сторону, и он ушел куда-то.
   В огромной ханской юрте, сделанной из войлока и лиственницы, на возвышении сидел человек, по внешности не очень похожий на монгола: более высокий рост, выступающий нос с небольшой горбинкой, более широкий разрез глаз говорили о южных корнях, и только разрез глаз выдавал в нем монгола. На голове у него была не монгольская круглая шляпа с козырьком - орбелге, а чалма, на правом ухе висела сережка. Ближневосточными элементами одежды он подчеркивал свое вероисповедание, рядом располагался трон, где так же сидела одна из жен с боккой на голове. В его хитром взгляде, улыбке с ухмылкой, было что-то притягательное. Для нойонов все собрания с ним казались пыткой, тому, как взгляды их жен были обращены только в сторону Берке. Его речь и голос, выдававшие южный темперамент, унаследованный от матери, тоже заставляли женские сердца биться чаще. Покойный Сартак тоже был красив, но слегка меланхоличен, молчалив и миловиден.
   К трону подошел нукер в круглом шлеме, преклонив колено, сказал: 'Один нукер просит разрешения передать вам важное сообщение лично. Мы его прогнать, но он не уходит и говорит, что это очень важно, вопрос жизни и смерти'.
   - Кто он?
   - Стражник, что охраняет Боракчин.
   - Наверно, она просила что-то ему передать, пусть войдет.
   Баир зашел в золотой шатер и встал на оба колена, опустил голову и сказал:
   - Хан, я прошу приказать отрубить мне голову!
   Берке посмотрел на него с удивлением и немного растерянным голосом ответил:
   - Зачем ты это просишь? Или обезумел? Не пускайте больше всяких ненормальных! - с улыбкой сказал он.
   Стоявшие у трона правителя в двух рядах нойоны в орбелге смотрели на него и тихо посмеивались, жена хана тоже смотрела с изумлением на этого странного человека.
   - Я хотел нарушить ваш приказ никого не пускать к Баракчин, но это только моя вина, Баира, не нукеров, Баир этого хочет, а не они.
   - Но ты же только подумал, а не нарушил, - с улыбкой сказал тот.
   - Я заслуживаю смерти, что осмелился просить вас об этом.
   Улыбка спала с ханского лица, а голос зазвучал более жестко:
   - Ты настолько верен ЕЙ, что готов отдать жизнь, только чтобы ОНА увидела родных? Она изменница!
   - Не ради Боракчин, а ради детей и внуков Бату-ака, чтобы они могли увидеть ее перед смертью.
   - Так это они просили? Что же сами не пришли, а тебя послали?
   - Тот молчал в ответ.
   - А твоя верность Бату-ака не угасла даже после его смерти... Каким надо быть твоему новому правителю, чтобы ему были верны?
   - Не важно, Чингизиду всегда надо быть верным, его власть - воля Тенгри, отвечал спокойно Баир.
   - Правильный ответ, - его на лице снова появилась улыбка. - А каким надо быть новому Берке, чтобы ему были верны после смерти, как вы Бату-хану и готовы были пожертвовать головой за его семью? Таким же жестким и справедливым, как мой брат? - говорил тот снова с улыбкой, а в его взгляде можно было увидеть что-то хитрое.
   Баир смутился и не мог понять, зачем он задает такие вопросы: проверяет или просто издевается? Но нельзя было теряться, ему казалось, если он растеряется, то пропадет все.
   - Саин-ханом, как Бату - ответил Баир после недолгого молчания. 'Саин' - означало 'славный', именно этим именем называли Бату в последние годы жизни мусульманские жители Улуса Джучи.
   Хулан, Юлдуз и служанки долго стояли у юрты Боракчин в ожидании Баира. И.. он вернулся, сообщив, что они могут войти. Печальные глаза тоненькой хрупкой девушки засверкали о радости и безмерной благодарности этому человеку.
   - Я была с вами несправедлива, напрасно обвиняла, вы получите награды.
   - Мне ничего не нужно, хатун, ступайте скорее, Боракчин-хатун болеет.
   - Она не хатун. А мы -не ханы, когда уж наконец запомните?
   Лежавшая от бессилия Боракчин, поднялась, увидев Хулан, Юлдуз и служанок. Крепко обняв плачущую девушку и гладя ее по голове, Боракчин приговаривала:
   - Я же запретила тебе плакать. Как ты сюда попала? Ты ходила к нему? Умоляла его? - ее голос стал снова строгим.
   - Нет, бабушка, не я. Тот человек, что командует стражниками, попросили за нас. Попейте, бабушка, и принесли воду и кумыс, - сказала Хулан и поднесла к ней флягу с водой. Женщина жадно глотала воду.
   - Не торопитесь, - говорила Хулан, - мы еще кумыса принесли.
   - Кислого? - с улыбкой сквозь слезы спросила Боракчин.
   - Кислого.
   - Вот, что мне прибавит храбрости! - бодро сказала она.
   - И хурууд принесли, - сказала Хулан, взяв из рук служанки связку с шариками жесткого сушеного творога, похожими на белые камни.
   А сейчас наденьте мне боку! Надеюсь, вы принесли белила? Я не должна выглядеть жалкой, когда предстану перед Берке. Знаю, что меня казнят, но хочу умереть достойно.
   - Все принесли, хатун, - вмешалась в разговор Юлдуз. - Только поешьте сначала, вы совсем ослабли.
   - Пусть лучше Хулан ест, и так худая была, а сейчас совсем тощая стала! Не следишь за ней совсем! Зря тебе ее доверила! Твой орос, как там его... - обратилась она к Хулан.
   - Глеб, бабушка, Г-ле-б
   - Гэ-лэ-бе твой на тебя и глядеть не будет. Оросам тоже не нравятся худощавые. Как я раньше сердилась, а сейчас, думаю, это к лучшему, что ты уедешь далеко от Сарая.
   - Сейчас не время выходить замуж, когда творится такое беззаконие. Сначала мой отец, потом брат, потом ты... Кто следующий? Дядя Тукан или другие братья? не могу бежать, как трус, монголы не сбегают с поля боя, бабушка.
   - Не вздумай ничего делать! - строго, в приказном тоне сказала Боракчин. - Ты - не воин, ты - девушка. Что ты сможешь сделать?
   - Я не смогу спокойно жить на чужбине, пока Берке не сломают хребет за его преступления, как велит Великая Яса! - говорила тихо Хулан, чтобы не услышали стражники. Тех, кто стоял рядом, она не опасалась: в верности Юлдуз, кипчакской наложницы покойного отца, не сомневалась, а служанки - русские пленницы, привезенные пять лет назад, еще при жизни Бату, после похода Нюрына, не говорили по-монгольски.
   - Хулан, мы сделали все, что смогли. Только Хулагу нам мог помочь...
   - Надо писать в Каракорум великому кагану, полушепотом сказала Хулан.
   - Вспомни, кто посадил Мункэ на трон кагана, - сказала Боракчин со скептицизмом.
   - Мункэ сам этого тяготился, он именно отца сделал ханом улуса, потом тебя регентом.
   - Даже если и так, не пытайся просить у него помощи. Твое письмо перехватят, а тебя казнят. У Берке свои люди по всему улусу.
   - А если через Масуд-бека? Он помнит, как хан Бату дал ему убежище, когда он с его отцом впал в немилость Дорегене-хатун.
   - Масуд-бек - наверно единственный мусульманин во всем Еке Монгол Улус , который был за нас. - Но мы не можем знать, за нас ли он сейчас. И Мункэ, похоже, согласился с решением курултая... , - говорила Боракчин, а в ее голосе слышалась безнадега. - Берке нравится многим людям: кипчакам - он их крови, мусульманам - он их веры. Он победил. Выходи замуж, уезжай, пока он не узнал, что ты мне помогала с побегом. В семье ороса тебе будет несладко: твой дед казнил его отца и деда, но там будет безопаснее, он обещал тебя защищать.
   Вдруг в юрту вошли стражники, и все поняли, что сейчас Боракчин поведут на суд. Теперь она была похожа на прежнюю Боракчин: красивую, с гордо поднятой головой, белилами на лице и черной краской на зубах, как делали женщины Дальнего Востока, чтобы скрыть изъяны зубов средневековья. Именно такой она предстала перед своим врагом и его нойонами в золотом шатре. Нукера пытался заставить ее склонить колени, но она его оттолкнула.
   Берке
   - Пусть стоит, сказал Берке. - Вы признаетесь в измене?
   - Нет, - твердым голосом ответила Боракчин. - Какой измене?
   - Покажите письма! - приказал он, и один из нукеров поднес к ней куски бересты, где был написан текст на монгольском языке уйгурским письмом. - Ты эти письма писала Хулагу! - стал он обращаться к ней теперь без почтения.
   - Писала. Так в чем измена? Хулагу - один из ханов Великого Монгольского государства, сын Толуя, наш родственник. Он - не иноземный правитель, как... Халиф Багдада!
   Лицо Берке побледнело от ее дерзости.
   - Молчи! Преступление - не письма, а то, что там написано! Клевета на хана и военачальников! Ты просила присоединить наш улус к его улусу. Сам Чингисхан сказал, что Кипчакские земли - владения Джучи и его потомков. Хотела нарушить волю Чингисхана?
   - Если бы Чингисхан знал, что ты и твой брат Беркечар отравили прежнего правителя, чтобы он с вами сделал? За подобное преступление он приказал уничтожить ВСЕ мое племя!
   - Ты смеешь лгать здесь перед всеми! Ошибся великий хан, что приказал пощадить малых детей, а ты была среди них. Ты выросла в семье монголов, но в тебе кровь изменников, и никакое воспитание не помогло. Моего брата предупреждали, что не стоит жениться на такой девушке.
   - А ты, рожденный и воспитанный в Золотом роде, бросаешь на него тень!
   - Покажите ей те подарки! - приказал Берке нукерам, ни высыпали перед ее ногами из мешка золотые чаши и тарелки.
   - Таргутай, - обратился он к знатному человеку, одетому в халат, завязанный поясом с изображениями драконов и орбелге. - Это то, чем она пыталась вас подкупить, чтобы вы поддержали Тукана на курултае?
   - Да, хан, - сказал военачальник, отворачиваясь от укоряющего взгляда Боракчин.
   - Я не боюсь смерти, Берке, - сказала спокойно Боракчин. - Только в одном раскаиваюсь: что не смогла защитить от тебя свою семью.
   Всем и так было ясно, что этот допрос окончится казнью. Ей связали руки,посадили в телегу и повезли за город, чтобы утопить в Ахтубе. На улице стояла разноликая толпа, среди нее пробиралась Хулан и бежала за телегой, пока не устала и не упала на песок. Пожилая кипчакская женщина подбежала к ней и закричала на своем языке:
   - Так вам всем надо! Тысячи таких девочек, как вы, видели, как убивают их семьи по приказу вашего деда. Теперь ваш и род познал горе! Не лейте слезы, вы это заслужили!
   К сидящей на земле Хулан подбежала Юлдуз, стала помогать ей подниматься и закричала на женщину тоже на кипчакском:
   - Что несешь, старуха, совсем из ума выжила! Причем тут девушка?
   - Как разговариваешь со старшими, монгольская прислужница! - ругалась старуха. К ней подбежал мужчина и стал уводить. Поглядев со страхом на Хулан, он стал просить прощения, объясняя, что у старухи во время Западного похода погибла семья, и она обезумела.
   Хулан, посмотрев в глаза Юлдуз, сказала:
   - Может, на права... Отец, брат, бабушка и правда заплатили за то, что дедушка был слишком жесток на войне?
   - Знаете, Хулан, погибшие люди противились воле Неба, у них была возможность покориться, но они сами выбирали смерть.
   - Почему же тогда Небо нас наказывает?
   Как то ваш отец мне говорил, что по нашей вере каждый человек после смерти ответит только за свои грехи, так же говорят и мусульмане. Мы же не знаем, какая вера правильная: наша или их...
   Когда Боракчин увели, Берке остался в шатре со старым уйгуром с седой бородой который в детстве обучал его астрономии, математике, монгольскому и уйгурскому письму.
   Берке глубоко выдохнул и сказал:
   - Наконец-то, матушка, вы отомщены. И ваша мечта исполнена! Я, Берке, сын Джучи и хорезмийской пленницы, теперь правлю улусом.
   - Да, Хан-Султан была бы счастлива! Но не думайте, что это победа...
   - Как?
   - У вас пока немало противников, особенно среди христиан и буддистов. Они боятся, что вы силой будете обращать в вашу веру. Вам лучше их успокоить. Ведь ваш брат, Бату-ака, не давал предпочтение никакой вере, но все его считали своим: мусульмане говорили, что он принял ислам, христиане, что принял христианство... Он построил города, где живут люди разных вер и правил так, что между ними всегда был мир. Люди бояться, что сейчас будет все по-другому.
   - Они зря боятся. Мой отец, вы, моя матушка учили уважать людей других религий. Никто в моем улусе не будет силой обращать в ни в какую веру. Вас же не заставил, - сказал он, улыбнувшись. - Но если несториане переметнутся к Хулагу, то будут наказаны за предательство, не за веру.
   - Хан, ой, забыл, что вы не хан, - засмеялся Учитель. - Думаю, вы настолько мудры, что сумеете их перетянуть на вашу сторону. Вы даже шейха Бохарзи, ярого ненавистника монголов, сделали нашим союзником, - говорил Учитель, прищурившись. - Скажите, от кого вы на самом деле приняли веру? От матушки или Бохарзи?
   Тот глубоко задумался. Действительно, не Бохарзи рассказывал ему сказки, не Бохарзи пел ему песни. Тоска по матери заставляла его изучать книги, которые она ему в детстве читала, слушать рассказы имамов о жизни Пророка, которые она ему рассказывала...
   Продолжение следует...
  
  
  1 Ака - старший в роду Чингизидов, это звание носил Бату. Титул хана Джучидв до Менгу-Тимура не носили (см. работы Р.Ю. Почекаева)
  2 Великая Монгольская империя
  Время волка. Пленница дважды Пленница дважды Хан-Султан росла, как и положено принцессе, в роскошном дворце. Она была дочерью хорезмшаха султана Ала-ад-Дина Мухаммеда. Озорного, все время смеющегося ребенка обожал весь гарем - и жены, и наложницы султана. Ей позволяли многое: и бегать целый день со звонким смехом по гарему и дергать за халаты наложниц, есть много приторных восточных сладостей. Любила Хан-Султан и со своим братом Джелал-ад-Дином, которого она постоянно задирала, а тот терпел, так как тоже души ни чаял в своей милой веселой сестренке. Матушка часто дарила Хан-Султан шелковые наряды, благо такой товар продавался там в огромном количестве. Эта ткань была приятна ее гладкой белой коже.
   Только одного человека боялась маленькая Султан, это была самая главная женщина в гареме и не последний человек в государстве - мать хорезмшаха Теркен-хатун. И не только она. Поговаривали, что сам султан ее побаивается и не смеет перечить. Маленькая девочка постоянно видела мать в слезах после разговора с Теркен. Не было любви у нее и к внуку Джелал-ад-Дину, как и ко всем детям старшей жены сына. Бегая по саду, брат и сестра боялись встретить бабушку, один ее суровый взгляд заставлял детей замолчать и опустить головы. Как-то, гуляя по саду в сильную среднеазиатскую жару, озорница Султан уговорила брата искупаться в фонтане, и, увидев издалека прогуливающуюся по саду Теркен со служанками, Джелал посмотел на сестренку совсем растерянным взглядом. Она, крепко взяв брата за руку побежала. Не остановили ее крики грозного голоса хатун: "Стоять! Что натворили?! Стойте, кому говорю!" Джелал хотел было повиноваться приказу бабушки, но сестра не слушала, бежала и тянула его за собой.
   Не чувствовала Хан-Султан в Теркен родного человека. Какая-то другая, непонятная... Не похожа она была на покладистых и улыбчивых персидских, арабских и тюркских мусульманских женщин с приятными, как журчание ручья, глоссами. Как будто и не женщина Востока совсем. Но она была женщиной Востока, но другого Востока, а вернее, женщиной Евразии. Теркен была родомиз тех самых мест,где люди делали каменные изваяния женщин с луками, поклонялись женскому божествуУмай.И хорезмшах Текеш взял в жены дочь вождя кочевого тюркского народа канглы.В ней текла кровь того самого народа, который сотни лет назад появился в евразийских степях и беспокоил Киевскую Русь. Они говорили на огузском языке, в Азии их знали как кангюйцев, восточные славяне - как печенегов. Те, что ушли в Восточную Европу и беспокоили Киев, в последствии были разгромлены ромеями и новыми хозяевами степей - кипчаками, известными как половцы и куманы. Оставшиеся в Мавераннахре перешли на кипчакский и соседи их стали считать за кипчаков, но память о былом могуществе и древнем Конгюе хранил народ в песнях и сказаниях. Появившись перед глазами хорезмшаха, она не опустила голову и даже не стала прятать взгляд, а посмотрела своими большими раскосыми черными глазищами ему в упор, да посмотрела так, будто собиралась вынуть саблю и вступить в неравный бой. Неравный для шаха, конечно же.
   Пройдут столетия, канут в лето народы и империи, и скажет государь новой страны, как терзали Русь предки этой гордой степнячки. Так это или нет, но своего мужа и весь горем Теркен терзала точно.Бедные наложницы, оглядываясь с опаской, ходили по коридорам дворца, боясь попасться ей на глаза. А провести ночь с шахом сопровождалось очень большим риском. Если ему не удавалось это скрыть от служанок и евнухов, осведомителей хатун, тут же на лице несчастной персиянки или тюрчанки, или индианки появлялись синяки и кровоподтеки. Шли годы, глядя в зеркало, стала замечать Теркен, как на лице появляются морщины, как увядает красота. И муж все чаще стал заглядываться на молоденьких рабынь. Видите ли, решил вспомнить, что он мужчина, да еще и восточный, хозяин в стране, так должен быть и хозяином в семье. Как только начинались крики и слезы, слышала в ответ: "Молчи, женщина! Тебе дурно, иди поспи или погуляй в саду!" И этого хатун вынести не смогла.
   Дочь степей, она так и не научилась смирению, хоть и приняла новую веру. Однажды, Текеш, как и полагается султану, позволил себе уединиться с наложницами в бассейне. Узнав об этом, Теркен приказала слугам нагреть комнату максимально,потом заперла двери в бане, что муж долго кричал и стучал в дверь, когда ему стало дурно от сильной жары. На требование объяснений она сделала вид, что все получилось случайно. Шах сделал вид, что поверил, но после этого заходил в бассейн без наложниц.
   Чем старше становилась Хан-Султан, тем краше: огромные черные глаза, густые волнистые черные, как ночь, волосы. Росла девочка, как цветок в том дворцовом саду. Хан-Султан, девушка туркменских кровей отцу и матери, была душою персиянка, даже в семье предпочитала говорить на языке коренных хорезмийцев, близком к фарси, а не тюркском. Обучали принцессу также арабскому, чтобы знала и понимала суры из священного Корана и хадисы Пророка. Многие суры она знала наизусть, больше всего любила слушать азан, никогда не пропускала пять обязательных молитв, ни глотка воды не позволяла себе в священный месяц Рамадан, пока не зайдет солнце. Не любила Хан-Султан сплетничать с женами и наложницами, а проводила свое время с книгами часами на пролет. Родители не нарадовались дочери: и красоты неписаной, и благочестивая, улыбчива и покладиста с родными. Но был у нее один грех - любила персидских поэтов Омара Хайяма, читала его всегда тайком, когда других женщин не было поблизости. Как-то проведала Теркен про это и отобрала книгу, проведя воспитательную беседу. Стихи те были о вине и страсти, что грешно для правоверных. Долго горевала принцесса, даже любимая пахлава в горло не лезла. Тогда матушка Ай-Юлдуз книга и сказала, чтобы читала только наедине.
   Исполнилось Хан-Султан пятнадцать лет, как Ала-ад-Дин Мухаммад решил выдать ее замуж. Тогда великая радость была в Хорезме: войско шаха нанесло поражение кара-китаям, победа над неверными, освобождение мусульманского населения от власти язычников, притеснявших мусульман, закрывавших мечети и запрещавших мусульманскую одежду. Теперь хорезмшах - единственный покоритель Востока, как думали тогда, не ожидая сюрприза из Монгольских степей. Союзником Мухаммада был правитель Бухары и Самарканда Усман из династии Караханидов. За него и суждено было выйти Хан-Султан. Теркен сына попросила: "Юная она совсем, жизни не знает, не привыкла жить без отца и матери. Это не я, выросшая в степи, пусть пока в нашем дворце поживут, привыкнет быть женой". Сын матери не посмел ослушаться и сообщил будущему зятю "У нашего народа издревле такой обычай, чтобы после свадьбы молодые пожили недолго в доме отца жены, и ты должен пожить у нас". До встречи с женихом Хан-Султан никогда не видела мужчин, кроме отца и братьев, последних и то, только в детстве. Предстала перед женихом с головы до пят была покрыта покрывалом, которое она постоянно поправляла, чтобы оно не спало и не открыло волосы. Взгляд был опушен вниз от смущения и желания следовать предписаниям Корана. Только краем глаза на секунду позволила себе во время никяха взглянуть на Усмана. Увидев, что он красив собой, и лицо приятное, голос тонкий, спокойный, сердце успокоилось. Значит, сможет полюбить...
   Пока жил у хорезмшаха Усман был заботливым, говорил жене, что прекраснее ее нет на свете, глядел на нее влюбленными глазами. Он был так обходителен, что постепенно ушли страх и неловкость перед взглядом и прикосновением мужчины. Распустился дворцовый цветок. Теперь взгляд Хан-Султан стал другой: то был не взгляд застенчивого ребенка, а уверенный взгляд женщины, красивой женщины, благородных кровей.А жизнь, кроме появления мужа, не поменялась: отдых в покоях после утренней молитвы до обеда, многочасовое сидение перед зеркалом и наведение красоты с помощью рабынь, примерка на шею, пальцы, уши золотых украшений, подаренных мужем и отцом бассейн в хамаме, прогулка по саду, уроки богословия, арабского и фарси чтение персидских поэтов и халва... О, эта сладкая, таящая во рту штука! Она готова была есть ее каждый день и только ее... Однажды, по приказу Усмана, евнух принес куклу, купленную у бродячих артистов. Но незнала Хан-Султан, как сказать мужу, что сомневается, хороший ли это подарок, ведь она читала у ученых-богословов, что рисовать и лепить людей - харам. Только Бог может сотворить живые существа, а изображая их, человек пытается уподобляться Богу. Хоть и в Коране она такого не видела, но видела в Но как отказаться от подарка мужа? Как сказать, что он не прав? Никак. Бабушка бы запросто, а матушка - никогда. И она не станет. Просто, улыбнувшись, промолчит, а куклу уберет в сундук подальше. Но как же красива кукла! С черными кудрями, огромными глазами и белоснежной кожей, словно девушка из стихов персидских поэтов. Каким же талантом художника обладал простой ремесленник, смастеривший куклу!
   Детство хатун приторно сладкое, как халва. Вот бы у каждой девочки было такое детство... Но вскоре Хан-Султан предстоит узнать всю жестокость мира за пределами дворца и сада с фонтанами. Спустя год Усману предстояло вернуться в Самарканд и править как вассал Хорезма. Первый вкус горечи, но не самый сильный, она познала, прощаясь с отцом и матерью, не зная, увидит ли когда-нибудь их еще. В закрытой повозке в окружении отряда охраны, проезжая улицы Гурганджа, Хан-Султан услышала шум толпы звонкий смех детей, женщин, мужчин. Осторожно выглянув из повозки, прикрывая лицо краем чадры она увидела толпу людей вокруг каких-то декораций. Что это? - спросила она сидевшую рядом служанку. - Бродячие артисты - ответила та. - Остановитесь ненадолго - приказала хатун. Хатун, отстанем от экипажа - говорила служанка. - Не отстанем. Лошадей остановили. Хан-Султан стала выходить из повозки. - Хатун, опасно! - уговаривала служанка. Закрыв лицо чадрой в окружении нескольких мужчин-охранников, она пробралась через толпу и увидела представление с куклами, похожими на ту самую. Вокруг бегали дети и хохотали. Смеялась и Хан-Султан. С удивлением ребенка смотрела на стоявшего рядом китайского купца с его охранниками. Очень необычная внешность у него была: немного похож на ее бабушку, но с более узким разрезом глаз. И одет был необычно, и говорил ни на одном из языков, которые она знала: ни на огузском, ни на хорезмийском, ни на арабском, ни на фарси. Думала она о том, как интересен мир вне дворца: базары с изделиями гончаров, украшенными разноцветными узорами, шелковыми тканями, прекрасными мечетями и звуком азана. Не то, что вечная ругань между наложницами, которую она слышала за стенами своих личных покоев. И не знала, что это последние дни счастья. Проезжая дальше, она также выглядывала из повозки и видела крепостные стены городов, шатровые мавзолеи, бескрайнюю пустыню с барханами и верблюжьеми колючками, на над ней чистое синее небо без единого облака. Раньше она видела все это, но только на персидских миниатюрах в книгах про Алладина и Шахерезаду.
   Дворец Усмана в Самарканде оказался скромнее и покои, предоставленные хатун меньше прежних.Во дворце их встретила старшая жена Усмана Нур-хатун, дочь гюр-хана кара-китаев. Маленькая стройная женина монголоидной внешности улыбалась Хан-Султан, делая вид, что рада ее прибытию. На второй же день после приезда шах Усман приказал привести к нему наложницу. И тут Хан-Султан словно ледяной водой облили. Прошло детство-сладкая халва... Теперь поняла, что она больше не та принцесса, любимица отца, матери, брата, которые весь мир готовы были бросить к ее ногам, стоило только попросить, улыбнуться, посмотреть своими огромными глазищами. Выпало несколько слезинок из глаз, но вытерев щеки, быстро отогнала эти мысли хатун: "Зачем я переживаю? Муж ничего не запретного не делает. Где написано, что он должен только обо мне думать? Он все-таки Бухарой правит".И вспомнила, как ей говорила матушка: "Проси Аллаха, чтобы дал сына. Тогда муж будет любить и уважать. И люди уважать будут - станешь матерью наследника. А если много сыновей, то великое счастье". Молчала Хан-Султан и не показывала мужу свою обиду.
   Но так повторялось уже много раз. Прошел месяц, а Усман только с наложницами.Тут не то что сына, и дочь не родишь. -Нет, надо что-то делать, - подумала Хан-Султан, и, разведав у слуг, когда хан ханов собирается в очередной раз принять наложницу, юную индианку. Остановила наложницу на пути в покои, приказав: "Стой! Возвращайся к себе!" Увидев не ту девушку, которую ждал Усман недоумевал: - Как ты смеешь решать здесь?! Ты даже не старшая жена, не Нур-хатун! -Хан ханов, с тех пор, как мы приехали сюда, вы забыли о существовании Хан-Султан, дочери хорезмшаха Ала-ад-Дина Мухаммеда! Будь это Нур-хатун, я бы слова ни сказала, но жалкие рабыни...
   - Молчи! - закричал Усман. - Зачем упомянула имя твоего отца? Намекаешь, что пожалуешься папочке? Думаешь, его кто-то здесь уважает? Или боится? Да народ ненавидит его и всех хорезмийцев! Стоит мне приказать и туту же все пойдут рубить воинов Хорезма и всю твою свиту! Поэтому иди в свои покои и веди себя тихо.
   Что делать? Как быть? Хан султан сидела на полу и рыдала в своих покоях. Если он разведется, то позор будет отцу, величайшему из правителей. А если нет, то придется прожить всю жизнь ТАК. Надо писать письмо отцу, он не оставит это просто так, а кто такой Усман? - Всего лишь вассал хорезмшаха.
   Пока Усман год пребывал в Ургенче хорезмийский шихне эмир Дорт-Аба и его люди бесчинствовали в Самарканде и вызвали ненависть чуть ли ни каждого горожанина. Недовольство наместником грозило перейти в бунт против хана ханов как союзника хорезмийцев и зятя шаха. Оставалось только одно - порвать союз с хорезмийцами. Ночью его воины зарубили отряд хорезмшаха, прибывший с Хан-Султан.
   Письмо, которое Хан-Султан написала отцу и приказала служанкам передать послать гонца, оказалось в руках Нур-хатун. Та вызвала ее в свои покои. Когда Хан-Султан зашла туда, то пришла в ужас, увидев письмо в ее руках. Письмо было написано на арабском с надеждой, что рабыни не смогут прочитать. Сама Нур не говорила ни на хорезмийском, ни на фарси, ни на арабском. Даже тюркский недавно выучила. Она происходила из народа кара-китаев, потомков монголоязычных киданей. В прошлом носила другое имя и была буддисткой. Перед замужеством, как и полагается, приняла ислам и стала Нур-хатун. Эта худощавая маленькая женщина чем-то напоминала Теркен, обладала таким же властным голосом и держала в страхе всю женскую половину дворца. Найти человека, знавшего арабский, не составило труда.
   - Ты наказана за предательство мужа, будешь сидеть в своих покоях без еды до тех пор, пока я не решу!
   Та стояла молча, опустив взгляд, но про себя думала: "Ничего...Скоро придут отец с войском, подавит бунт, и полетят чьи-то головы! Не зря его называют Вторым Александром Македонским".
   За время, проведенное во дворце мужа, Хан-Султан и так потеряла аппетит и сильно похудела, в спустя три дня после приказа Нур сторожить ее покои совсем превратилась в скелет и ослабла, а всегда была полна здоровья и энергии. Старая служанка на четвертый день тайно принесла миску с шурпой и лепешку из тандыра. - Поешьте быстро, госпожа, пока никто не видит
   - Не хочу.
   - Надо, госпожа, а то совсем не встанете. Шурпа помогает выздороветь, сам Абу Али ибн Сина говорил.
   - Спасибо. Когда смогу, отблагодарю. Первый раз в жизни она сказала это слово служанке, раньше даже по именам их не называла, звала просто "женщина". Это Аллах наказывает за кибр (высокомерие), решила она, открыла она, встала на колени и прочитала молитву.
   Хан-Султан решила, что надо просить мужа, чтобы развелся с ней, все равно она была ему равнодушна, а теперь, к тому же, дочь его врага. Попросила ту самую старую служанку сказать Нур об этом. Нур с радостью разрешила ее выйти
   - Я все равно вам не нужна, - говорила она Усману. - Один мой вид вызывает у вас гнев.
   - Гнев? Ты? Не придумывай, женщина! Слишком много о себе мните, ханут! - сказал он издевательским тоном.
   - Я это вижу по вашему взгляду, по вашему голосу.
   Тот, разведя руками, громко истерично захохотал: - Увы, хатун! Я - хан ханов, а не ваш сартский поэт, который воспевает каждую часть женского лица.
   - Отпустите меня, шах, я уеду домой. Союза отца с вами больше нет, зачем вам я теперь?
   Глаза Усмана наполнились гневом, дрожащая рука сжалась в кулак и он закричал:
   - Нет, ты продолжаешь!
   И почувствовала удар по лицу. И второй удар. Потом столкнул на пол. - Думаешь вести себя, как твоя бабка?! - орал он. Я тебе не твой папочка или дед, которыми баба помыкает!
   На крики Хан-Султан прибежала Нур со служанками. Она схватила за руку мужа, чтобы остановить удары, - Пожалуйста, остановитесь! Вы же убьете ее. Помогите ей подняться, что уставились? - закричала она на растерянных служанок. Они осторожно увели дрожащую и рыдающую Хан-Султан в ее покои. Теперь она знает, что такое боль... ни отец, ни мать, ни даже бабушка никогда не поднимали на нее руку. А он сделал это. И он заплатит. Непременно. Только бы дождаться отца, только бы не убил до этого времени...
   Вдруг к ней подошла служанка и сказал шепотом: "Вас хотят спасти". Сегодня с восходом солнца, через черный вход, будут ждать ваши люди. "Бисмилляхи ррахмани ррахим" - тихо произнесла Хан-Султан несколько раз радостным голосом.
   - Наденете это, - сказала служанка, показывая бурку.
   - А если споткнусь у входа?
   - Тогда наденете у входа. А пока поспите, нужен трезвый рассудок.
   Но Хан-Султан не спала, она всю ночь молила Аллаха, чтобы получилось бежать. Вышло все, как планировали. Служанка проводила ее по лестнице до потайного входа, там ее встретил человек, подкупивший стражников у входа в сад. Он крепко схватил ее за руку и побежал бегом до места, где ждала повозка. Подкупить стражников и служанку помог купец, торговавший с Хорезмом. Выжившие хорезмийцы, воины, торговцы и их жены, заперлись в цитадели, туда и привезли Хан-Султан. Женщины сидели группой в одно стороне, мужчины - в другой.
   Хан-Султан не запомнила, сколько дней она просидела в темной крепости, но воды и еды хватило. Как и ожидали, хорезмшах пришел с войском, Самарканд был взят, Усман и его семья захвачены. Когда к нему привели Хан-Султан, он еле сдержался, чтобы не заплакать, он даже не знал, жива ли дочь. Увидев на ее лице синяки и ссадины, он все понял. В захваченном дворце Усмана она со слезами подробно рассказала отцу о произошедшем.
   - Отец, вы накажете его? Если нет, я не смогу жить спокойно! Он должен за все ответить, отец!
   - Конечно, дочка, моя роза Хорезма! Он ответит за каждую твою слезинку! - говорил султан, обнимая дочь.
   - Какая роза? Посмотри на мое лицо, какой уродиной я стала! Прикажу, чтобы выбросили все зеркала во дворце.
   - Девочка моя, раны заживут, и ты снова станешь самой прекрасной розой в Хорезме!
   - И эту кара-китайку тоже!
   Три дня Хан-Султан отходила от пережитого ужаса во дворце поверженного мужа и лучшие врачи Самарканда приносили делали для нее целебные мази. А тем временем воины султана порубили множество самаркандцев, причастных и непричастных к бунту. А казнь Усмана прошла на главной площади города, в окружении согнанного народа. Сам Ала-ад-Дин Мухаммад смотрел на это, сидя на коне. Дочери выходить из дворца даже в сад запретил. Зачем ее видеть всю эту резню, кровь, слышать плачь и стенания матерей и детей? И так это милое создание сколько горя пережило! Пока палачи вели связанного Усмана, султан сказал:
   - Снимите мешок!
   Ему хотелось, чтобы тот видел. Как сабля возвышается над его головой и падает ему на шею. Пока его вели, Усман, увидев хорезмшаха, кричал: "Будь ты проклят, чтоб все твое царство было разрушено, а твои города утонули в реках крови! Чтоб на улицах твоих городов были только звуки плача, а все твои титулы превратились в пустынный песок! Какой ты второй Александр Македонский, ты бабий прислужник!". Следующей повели кричащую и рыдающую Нур, затем братьев Усмана...
   Когда Хан-Султан услышала о казни мужа и его семьи, стало не по себе, задрожали руки, прихватило дыхание. Ни она ли виновна? Ни она ли слезно просила отца о наказании? Но просила НАКАЗАТЬ, не убивать. Отец, хоть ее любит, но не может быть она важнее дел государственных, а Усман устроил бунт, ходят слухи, вел переписку с каракитаями, их общими врагами.
   По дороге домой отгоняла она эти мысли и радовалась, что все закончилось, теперь вернется ее прошлая, счастливая жизнь. Перед отправкой в путь как-то Хан-Султан сказала отцу:
   - Я теперь поняла, какой была счастливой раньше. Только сейчас я узнала, что счастье - это просто жить дома, с вами и матушкой.
   По дороге в Гургандж принцесса уже редко выглядывала из повозки. Нагляделась она на мир на воротами дворца достаточно... В Гургандже Хан-Султан встретила Ай-Чечек, и, рыдая, росилась в объятия дочери. Аннэ, аннэ, не выдавайте меня больше замуж, хочу всегда тут жить в вами, - плакала принцесса, целуя дрожащие руки матери. Захотела ее увидеть и Теркен, вызвав к себе в покои, встретила сдержано, говорила, как всегда, строгим голосом: - Это что за вид? Что за косы неаккуратные? Где твои золотые серьги? Почему шальвары мятые? Спала в одежде?
   - Я устала сильно в дороге.
   - Быстро приведи себя в порядок! Никого не интересует, что ты устала. - Там.. В Самарканде... Людей много убито... Жалко... - говорила она, заикаясь
   - Брось это! Они предатели, сами виноваты!
   - И подняла быстро голову! И спину выпрямила! Иди к себе, хочу видеть не жалкую рабыню, а дочь султана хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда, Аллах фи-л-ард , Искандар-и Сани и внучка Исмат ад-Дунйа ва-д-Дин Улуг-Теркен Малика ниса"ал-аламайн!
   Шли годы. Хан-Султан снова стала улыбаться, смеяться, только улыбка уже не до ушей и взгляд не милого беззаботного ребенка, а женщины, пережившей душевную боль.
   Через несколько лет пришла в Хорезм печальная весть о гибели шейха, казненного найманским правителем кара-китаев Кушлу-ханом , бежавшего от Темучина, сменившего христианство несторианского толка на буддизм. Он мусульман насильно заставляли носить кара-китайскую одежду и головные уборы. Однажды Кушлу-хан решил унизить всех мусульман, живших в его владениях, и приказал созвать мусульманских улемов . Собрались более трех имамы, аскеты и факихи, которым было приказано доказывать истинность их веры. Сначала все боялись возражать Кушлу-хану, считая его "необузданным варваром". Но решился один известный имам, шейх Ала ад-Дин Мухаммад ал-Хотани, и, подойдя к Кушлу-хану, стал спорить с ним. Назревал скандал, и когда Кушлу-хан осмелился оскорблять и поносить пророка Мухаммада, шейх не выдержал и воскликнул: "Прах тебе в рот, о ты, враг веры, проклятый Кушлу-хан!" и Шейх Ала ад-Дин по приказу Кушлу-хана был схвачен, раздет и заточен в темницу, где в течение многих дней оставался без пищи и воды. Не добившись от шейха раскаяния, Кушлу-хан приказал распять его на воротах медресе, построенного Ала ад-Дином ал-Хотани в Хотане.
   Люди в Хорезме ждали новой войны, священной войны, желали её. Но хорезмшах так и не организовал поход. У него были другие заботы: поход на город его единоверцев - Багдад с целью заставить халифа ан-Насира признать его светским владыкой всего мусульманского мира и оглашать в столице Халифата Багдаде хутбу с его именем. Но взять Багдад не удалось.
   - Аннэ, - спрашивал султан у матери перед советом дивана. - Все ждут от меня этой войны. Шейхи только об этом и говорят.
   - Сейчас твоя цель - Багдад, - говорила мать твердым голосом. - Не получилось, и опустил руки? С Кушлу еще успеешь разобраться.
   В 1218 г. от Рождества Христова пришла весть Кара-китайское ханство разгромлено, мусульмане освобождены от гнета, но не хорезмшахом, а монгольским правителем Темучином, или Чингисханом, покорившем сначала монголоязычные племена кереитов и найманов, затем чжурчженьское государство Цзинь на Севере Китая.
   Джелал-ад, молодой статный юноша с большими черными глазами, как у Хан-Султан и их матери Ай-Чечек, белой кожей, чуть сгорбленным носом. Дети Ай-Чечек были необычайной красоты, как и она сама. Эта красота и покорила. Легкий, веселый человек с мягким покладистым характером, она была полной противоположностью Теркен. Это и покорило Ал-ад-Дина Мухаммада, в первые годы после никяха он выглядел таким же легким и веселым, как и его жена. Она занимала все мысли шаха, настолько, то он стал реже навещать мать в ее покоях.
   Теркен не смогла смириться с тем, что сын теперь уважает не только мать, любит не только мать и слушает не только мать. Она нашла сыну вторую жену - из кипчакского племени, тоже красавицу, и он увлекся ей, постепенно остыв к старшей жене. А отношение свекрови не изменилось: один вид ее, ее тонкий голосок, миловидное лицо, улыбка - свое раздражало Теркен. Не такой она вида идеальную жену сына.
   - Как пережить этот стыд? - говорил сын султану. - Не мы защитили братье от гнета неверных, а другие неверные. - Спросят ли нас в Судный день за то, что воевали с единоверцами? Стоит ли вам слушать человека, дающего неверные советы, сбивающего с пути?
   - Это ты на кого намекаешь?! - закричал разгневанный султан. - Кто ты, чтобы проявлять неуважение к матери султана? - И приказал сыну уйти.
   Расстроенный Джелал-ад-Дин гулял в саду с сестрой, как в детстве
   - Почему отец не отправляет меня в Афганистан? Он ведь передал мне его в управление? Почему не доверяет? Чем его прогневал?
   - Не расстраивайтесь брат, успокаивала сестра, обняв его и мило улыбаясь. - Скоро отец поймет, что мой брат - самый умный, самый храбрый.
   От взгляда и улыбки Хан-Султан на душе становилось легче. Постепенно Хан-Султан оттаивала от душевных ран, даже стала иногда выезжать из дворца, делала пожертвование мечетям, медресе, больницам, библиотекам. Только по ночам иногда Усман являлся во сне, говорил, что скоро сбудется его проклятие.
   - Не моя вина! Не хотела твоей смерти! - кричала она на яву и просыпалась в слезах. А при мысли о вине тяжело становилось дышать и отнимались ноги.
   Тем временем, далеко на востоке от Маверранахра, в степях Монголии и Серевном Китае вершилась мировая история, создавалась новая империя. Темучин, названный в 1206 г. на курултае Чингисханом, объединивший монгольские племена, разгромивший монголоязычных найманов и кереитов, в 1215 г. покорил Цзинь, на которую ранее положил глаз хорезмшах, расспрашивавший купцов о богатствах этой земли. Уйгуры стали его добровольными союзниками монгольского кагана. Вступив на землю Кушлу-хана, монголы нашли себе новых союзников в лице местных мусульман, угнетаемых каракитаями. Каган объявил, что по его законам не будет гонений за веру. Вскоре Кушлу бежал, его поймали местные жители и с радостью выдали этого угнетателя монголам, которые отрубили ему голову. Два завоевателя обменивались торговыми караванами и подарками в виде дорогих тканей и камней. Но не могли две империи существовать под одним небом, а тысячи мирных горожан и земледельцев, потомков древних иранских народов, живших в городах Хорезма вскоре хлебнут горя и поплатятся своими жизнями за амбиции двух императоров Азии.
   Когда пришло время назначать наследника, перед заседанием дивана султан ходил в покои матери, а Теркен рассказала ему о том,к акой кроткий и почтительный младший сын Узлаг от жены кипчачки, как его ждут военачальники - ее половецкая родня, и как горяч, горд и ненадежен сын туркменки Джалал ад-Дин Манкбурны.
   Рано или поздно, где-то должно было вспыхнуть, кто-то должен был создать повод для начала войны. И это произошло. В Чингиз-хан снарядил в Хорезм большой торговый караван во главе с купцами Умаром Ходжой ал-Отрари, ал-Джамалом ал-Мараги, Фахр ад-Дином ад-Дизаки ал-Бухари и Амин ад-Дином ал-Харави. Всего с караваном следовали 450 купцов-мусульман и с ними (по приказу Чингиз-хана) - по два-три человека от каждого племени монголов. В городе Отрар по приказу племянника Теркен Инала, заподозрившего купцов в шпионаже, приказал их убить.
   Когда послы и купцы прибыли в город Отрар, тамошним эмиром был некто, по имени Иналчук. Он принадлежал к родственникам Туркан-хатун, матери султана, и стал известен под прозвищем "Гайир-хан". В группе купцов был один индус, который в прошлые дни имел с ним знакомство; Иналчук по принятому [им] обычаю приглашал его к себе, тот же, возгордившись величием своего хана [Чингиз-хана], не проявлял к нему [должного] уважения. Гайир-хан на это сердился, да кроме того он позарился и на их [купцов] добро. Задержав их, он послал посла к султану в Ирак с уведомлением о [караване Чингиз-хана и о] положении [купцов].
   Хорезмшах, не послушавшись наставлений Чингиз-хана и не вникнув глубоко, отдал приказ, допускающий пролитие их крови и захват их имущества. Он не понял того, что с разрешением их убийства [букв, крови] и [захвата их] имущества станет запретной жизнь [его собственная и жизнь его подданных]. Гайир-хан, согласно приказу [султана], умертвил их, но [тем самым] он разорил целый мир и обездолил целый народ
   Чингисхан потребовал выдать убийцу купцов и направил нового посла Ибн Кафраджем Богра с посланием: "Ты даровал подписанное твоей рукой обещание обеспечить безопасность для купцов и не нападать ни на кого из них, но поступил вероломно и нарушил слово. Вероломство мерзко, а со стороны султана ислама еще более! И если ты утверждаешь, что совершенное Иналом сделано не по твоему велению, то выдай мне Инала, чтобы мы наказали его за преступление и помешали кровопролитию. А в противном случае - война, в которой самые дорогие души станут дешевы и древки копий преломятся". Но он также был обезглавлен. А по обычаям монголов за убийство послов ответить должен был не только правитель, но и весь его народ...
   В Гургандж приходили вести, одна печальнее другой, одни за другим пали города. Враги там убивали всех до единого, кроме красивых женщин и ремесленников, взятых в плен. Они разрушали ирригацию, с незапамятных времен построенную трудолюбивыми земледельцами Маверранахра. Эти люди не знали ни страха, ни жалости. В простом народе говорили, что они пришли из Преисподней. Отступая, султан оставил столицу, управление полностью возложил на мать. В 1204 г., когда город осаждало войска правителя таджикской династии Гуридов, она успешно руководила обороной. Дочь половецкого хана, степнячка, выросшая на коне, неплохо разбиралась в военном деле и чувствовала себя в своей тарелке. А уж принимать решения отдавать приказы получалось не хуже любого мужчины! Зря думали наивные персы, что легко будет захватить город, где правит женщина...
   Но теперь она уже не молода, пропал тот задор, та непреодолимая тяга к опасности, да и нервы стали подводить. Узнав, что сын бежал на остров в Каспийском море, она долго молчала, не выходя из своих покоев, даже на заседание диван-ал-ард (войскового дивана). К тому же пропал визирь Ала ал-Мулал-Алави. Зачем бежал? Куда бежал? Джин что ли в него вселился? Никто не мог понять. Вскоре о объявился как...Военачальник Чингисхана. Предательство повсюду. Сначала предали купцы, убитые в Отраре, затем стали предавать жители вассальных земель. И теперь сам визирь... Вскоре пропал и евнух, урожденный латинянин Эмин.
   В Гургандже теперь все по-другому: нет шума и веселья на базарах, нет на улицах сказителей и бродячих артистов, только звуки азана прерывают тишину. Люди теперь собираются только вокруг проповедников, которые рассказывают о Страшном суде. Даже во дворце тихо: не слышны смех и ругань наложниц и звуков арфы. Город осаждался врагами и ранее, но чтобы приближалась смерть, которая сметала на своем пути всех и вся...
   Хан-Султан теперь все чаще во сне приходил Усмани напоминал, что скоро, очень скоро сбудется его проклятие, скоро хорезмийцы своей кровью ответят за кровь его семьи и самаркандцев. И саму хатун заберет смерть, тогда встретятся они после Страшного суда в аду.
   Хан-Султан было не узнать: теперь улыбка никогда не появлялась на её лице, взгляд был наполнен тревогой и ожиданием чего-то страшного. С приближением смерти к мирному городу, ей захотелось больше общаться с младшими сестрами и братьями. У нее не было детей, после неудачного рака замуж не захотела. Её руки просили многие эмиры, визири, но она наотрез отказывала, как бы отец ни нахваливал потенциальных женихов. А теперь в ней словно проснулась мать, только сейчас стала понимать, что самая старшая среди детей султана и не может, никак не может допустить, чтобы братьев убивали, а сестренок, того хуже, насиловали. По ее приказу прислали гвардеец из хараса (гвардия из воинов-рабов) учил в саду сражаться саблей и ездить верхом в присутствии младших братьев (нельзя было уединяться с мужчиной). Если монголы возьмут город, то придется защищаться. Теперь она все чаще вспоминала, что ее предки, и со стороны отца, и со стороны матери, были воинственными кочевниками, у которых конь и лук были родными братьями. Глядя на это, Теркен говорила суровым голосом: "Вместо того, чтобы выходить замуж, в игрушки играешь?!" А сама думала. Вернуть бы молодость, села бы на коня и поскакала бы на охоту с соплеменниками. И стреляла бы из лука точно в цель. А это девчонка, только и научилась за все время, что саблю правильно держать.
   В Гургандж прибыл посол Чингисхана и передал письмо лично в руки хатун. Развернув сверток, она прочитала: "Тебе известно, как неблагородно поступил твой сын в отношении твоих прав. Вот теперь, в согласии с некоторыми из его эмиров, я выступаю против него, но я не стану нападать на то, чем владеешь ты. Если ты принимаешь это, то пришли ко мне кого-нибудь, кто подтвердит тебе, что я верен своему слову, а затем тебе будут отданы Хорезм, Хорасан и то, что соседствует с ними по ту сторону Джейхуна".
   В покои хан-Султан зашла служанка Теркен и сказала. Что ей и Ай-Чечек приказано собирать вещи, им предстоит долгий путь через пустыню. Не может быть! Она решила покинуть город! И это, когда принцесса приготовилась встретить врага и погибнуть смертью мученика или разделить с жителями города победу! А вместо этого семье султана придется бежать, как последним трусам? Нет, такое не может быть! Хан-Султан побежала в покои бабушки, там она застала Ай-Чечек и двух других жен отца.
   - Кто тебе позволил так врываться! - закричала Теркен.
   - Как может защитница веры и мира, Великая Теркен, Владычица женщин обеих миров просто так взять и трусливо бежать от неверных?! - говорила Султан, глядя прямо в глаза хату. Голос ее был тверд, взгляд наполнен негодованием жены оцепенели, глядя на это, как будто перед ними стояла не там милая и капризная принцесса, которую они знали.
   - Султан, - Подошла к ней Ай-Чечек. - Сейчас же проси прощения Теркен-хатун!
   - АннЭ, а кто будет просить прощения у жителей Гурганджа за то, что оставили его жен и дочерей варварам на поругание? Кто будет просить прощение у отца за то, что не отстояли столицу?! Вы, хатун, езжайте, а я остаюсь!
   Теркен сначала молча слушала, а потом замахнулась рукой и ударила по щеке дерзкой девчонке. - Молчи! Смеешь ослушаться приказа?! Совсем тебя избаловали. Хотя, нельзя удивляться дурному воспитанию, ты же дочь Ай-Чечек.
   Ай-Чечек молча опустила голову и стала напрягать лицо, чтобы не заплакать.
   - Айше! Мунира! - позвала хатун служанок, - проводите Хан-Султан до ее покоев и помогите собрать вещи в сундук. Завтра с рассветом отправляемся.
   - Айше, как стыдно, - говорила тихо Хан-Султан юной служанке.
   - Хатун, вы женщина, а не воин, все равно бы ничем не помогли городу, - успокаивала ее девушка. - Иншалла, город выдержит осаду. А если нет, что будет с вами, даже страшно представить! А крепость Илал - самая неприступная, там вы будете в безопасности, великая Теркен все правильно решила!
   - Илал, это же в Мазандаране, в Персии,- взялась за голову Хан-Султан. - Придется идти по пустыне!
   - Да, но это лучше, чем попасть в руки монголам.
   На рассвете жены, дочери, наложницы, младшие сыновья султана, везира Мухаммада ибн Салиха и сына правителя Языра Умар-хана, который хорошо знал окрестные дороги, в сопровождении воинов хараса выходили из крепости. Там их ожидали проводники с верблюдами. Дойдя до берега Амударьи, все увидели двадцать шесть человек, стоявших связанными на коленях. Хан-Султан узнала в некоторых из них аманатов хорезмшаха - сыновей вассальных правителей, живших во дворце. - Что это значит? - спросила она у матери.
   - Похоже, их собираются убить, тихо с ужасом в глазах ответила Ай-Чечек.
   Хан-Султан побежала к воинам, стоявшим у реки рядом с заложниками. - Что вы делаете?! Развяжите их! Я приказываю!
   - Хатун, мы выполняем приказ Теркен-хатун, - ответил один из воинов. - Аманатов велено утопить.
   Хан-Султан подбежала к Теркен, упала на колени и со слезами стала умолять пощадить заложников. Султанша отвернула голову и ровным спокойным повелевающим тоном сказала:
   - Иди к матери
   -Бабушка, за нами идет смерть, неужели вы не страшитесь гнева Всевышнего, совершая такое преступление? Не боитесь Страшного суда, мучений ада?
   - Они опасны. В вассальных землях многие переходят к монголам. И они могут, - отвечала таким же спокойным ровным голосом Теркен, глядя таким же равнодушным безучастным взглядом. Не тот был взгляд, что у Хан-Султан, наполненный страхом и слезами.
   - Потому что знают, чем ВЫ от них отличаетесь, - вмешалась подошедшая к дочери Ай-Чечек.
   - Что ты сказала?! - воскликнула низким грозны голосом Теркен, посмотрев на невестку, как хищник, собиравшийся напасть.
   - Вы были неверной, ей и остались, - сказала громко осмелевшая от шока Ай-Чечек.
   - Да как ты смеешь лгать? Мы с отцом и всей семьей приняли ислам еще моего замужества!
   - А не обманули ли вы всех и не молитесь в мыслях вашим кипчакским балбалам?
   - Хочешь пойти с ними?
   Хан-Султан поднялась и увела Ай-Чечек за руку к каравану.
   отправился в путь, тем временем приказ султанши был выполнен. Юные сыновья вассалов с камнями на шее погрузились на дно Амударьи. Не убили только одного Умара, знавшего путь в Илал.
   Стояла невыносимая жара, все время хотелось пить, пот лил ручьем при малейшем ветре приходилось прятать лицо от песка. Эта пустыня не казалась безжизненной, как африканские. Каравану по пути редко встречались золотистые барханы, чаще засохшие травянистые растения на песчаной почве. Периодически по песку проползали змеи и черепахи, а над караваном возвышалось - вечное синее небо. И, казалось, не было конца и края, как не было конца этому пеклу и жажде, и только небесная мозаика из звезд ночью успокаивала и внушала мысль о том, как прекрасен божий мир, в котором мы живем.
   Вся прошлая жизнь - беззаботное детство, юность, персидские поэты, мечты о встречах с ними, замужество, жизнь после возвращения домой - словно превратилась в песок барханов этой знойной пустыни, есть только матушка, сестры и братья, сумасбродная султанша, от которой не знаешь, что ожидать, верблюды и пустыня. А еще где-то далеко монголы, с которыми, уходи - не уходи, а встречи не избежать. Золотые украшения, драгоценности в сундуках, которые несли на своих горбах верблюды, которыми Хан-Султан часами могла любоваться у зеркала, превратились в обычные побрякушки, по сравнению с настоящей драгоценностью - жизнью. Бог, как будто, ее наказывал за то, что никак не могла понять этого. Раньше она ругала поваров, когда во дворце не было сладостей, а теперь, кажется, что нет вкуса, приятнее вкуса воды.
   И вот, долгожданный Мазандаран... Издалека виднелись горы, покрытые густыми лесами. В этой местности не было засухи, казалось, нехватка воды осталась в прошлом. Наконец-то жизнь! После долгого пути по пустыне женщинам пришлось подниматься по склонам гор. Наконец издалека показались мощные каменные стены крепости Илал. Харасцы, выполняя тайный приказ Теркен, окружили Умара, единственного выжившего вассала, отняв у него саблю, зарубили. Хан-Султан хотела, побежать, как в прошлый раз, но Ай-Чечек ее взяла за руку:
   - Не надо, дочка, мы не можем ничего сделать, - говорила она сквозь слезы
   - Как с этим жить, матушка?
   - Здесь нет нашей вины, не мучай себя. Отвечать будем только за наши грехи, а за свои - хатун ответит. Всевышний видит, что мы пытались этому препятствовать, но бессильны перед той властью, что твои дед и отец дали ей. Вот когда закончится война и вернется хорезмшах, будем с ним говорить. Разгневается - и пусть, дальше это терпеть нельзя.
   - Отец сам теперь бессилен перед властью Теркен. Почти все эмиры и наместники - ее соплеменники.
   У ворот крепости их встретил мустахфиз (комендант) иранец Али ибн Хусейн ибн Хасан ат-Туси. Хан Султан запомнила его лицо: голубоглазый, бледнолицый мужчина не был похож на ее соплеменников - тюрков. Тридцатилетний комендант мог при желании иметь четыре жены, но жил по принципу Омара Хайяма "лучше будь один, чем вместе с кем попало" и искал недостатки в семье каждой девушки, предлагаемой ему в жены.
   - Так и умрешь один, как Омар Хайям, - говорил ему сотник Бурак, единственный товарищ из гарнизона. Только с ним этот замкнутый перс был откровенен, иногда мог даже пожаловаться, как трудно управлять тюрками, заставлять их подчиняться, действовать строго по команде, да еще и иноплеменнику.
   Встретив с несколькими солдатами, женщин тут же проводили в одно из зданий для проживания солдат выделенного для проживания командного состава. Для мужчин выделили одно из помещений для проживания гарнизона, а солдат оттуда пришлось переселиться и потеснить своих товарищей. С первого же дня Теркен-хатун приказала вызвать коменданта и стала возмущаться:
   - Почему ваш гарнизон не вышел поприветствовать жену хорезмшаха?
   - Солдаты находились на своих постах. Я не могу их отвлечь, только чтобы произнести все ваши титулы
   Теркен поперхнулась, другие женщины смотрели на него с удивлением и даже страхом, помня судьбу заложников и Умара.
   - Простите, хатун, я должен работать, - ушел, поклонившись Али.
   - На второй день Теркен снова вызвала мустахфиза и начала ругаться:
   - Это где вы нас поселили?! Знали, что приедет гарем хорезмшаха, не могли подготовиться? Почему все должны жить в общих покоях: и жены, и наложницы, и даже мать султана?!
   - Хатун, - спокойно, улыбаясь отвечал Али, - помещения здесь предназначены для проживания воинов, а не гарема. За короткое время собрать строителей, зодчих и построить огромных дворец, достойный царственных особ, невозможно.
   - Но кормить нормально вы нас можете? Это что такое! - возмущалась султанша, нервно протягивая ему сухую лепешку. - Как это можно есть? И это после долгого пути по пустыне! Хоть баранов заколоть к нашему приезду вы могли?
   - Мясо нужно для воинов, - так же спокойно отвечал командир. - А женщины вполне могут довольствоваться растительной пищей. Завтра вам принесут мешки с рисом и чечевицей, сварите похлебку.
   - Мы тюрки, степняки, не можем без мяса, хоть мужчины, хоть женщины, без разницы. Наши прадеды верили, что они потомки волка.
   - Хатун, наши враги тоже говорят, что они потомки волка и лани. Только это все язычество, пусть в это верят идолопоклонники, а я верю только в Писание, где говорится, что все люди - дети Адама.
   - Да как ты смеешь мне перечить?! Забыл, кто перед тобой?! Да стоит мне только намекнуть...
   - И что? Прикажете убить? А кто вас тогда будет оборонять крепость? Вы? Вы и Гургандж оборонять не захотели, хотя город хорошо подготовлен. Монголы вот-вот будут тут. Ах, да, - засмеялся комендант. - Есть другой вариант: пока я вам нужен. Буду жить, пока я вам нужен, а после победы убьете, как это было с Умаром. Но есть один момент: вас и так ненавидят люди Хорезма за невинно пролитую кровь, а после убийства командира, спасшего вас, что будет?
   Хатун молчала,нервно прикусывая губу, думая, как ответить на такую наглость коменданта.
   - Хатун, мы тут готовимся воевать с монголами, а не развлекаться. Если вам и вашим невесткам это не нравится, можем погрузить на верблюдов и отправить в другой город.
   У хатун затряслись руки. А Хан-Султан и женщины, сидевшие рядом тихо улыбались, вылупив глаза и прикрыв лица ладонями, а потом опустили головы, как только хатун повернула голову в их сторону.
   Наблюдая за округой на высокой башне, Али разговаривал с товарищем:
   - Ну, вы совсем отчаянный! - говорил он. - И не боитесь, что прикажет казнить потом?
   - Страшнее казни, - говорил он медленно, думая над каждым словом, как делал обычно, - это когда тебя презирают даже женщины. Да, - заговорил Али после короткого молчания, - Не понимаю я этих тюркских обычаев. Нельзя давать женщинам столько власти. Думаю, повелитель теперь сам не рад. Всевышний создал женщину, чтобы она продолжала род, воспитывала детей, дарила любовь и тепло. А когда все меняется местами, наступает конец... Ругал он тюрков в личной беседе постоянно, а у самого перед глазами лицо большеглазой женщины из гарема.
   Монголы не заставили себя долго ждать. Первый штурм удалось отбить. Огромные каменные стены Илала устояли перед ядрами китайских стенобитных орудий. Женщины вздрагивали от громких звуков, закрывали уши, кто-то читал молитву. Одна Хан-Султан притворялась спокойной.
   - Нельзя бояться! - говорила она повелительным тоном, копируя подражая своей бабушке. - Им нужен наш страх, он им доставляет наслаждения. Чем больше мы боимся, тем они сильнее! Теркен лишь с грустью глядела на внучку, видя себя в молодости, во время осады Гурганджа Гуридами. Она раздала всем женщинам флакончики с ядом, который по ее приказу изготовили перед исходом, и приказала пришить к одежде, чтобы всегда иметь при себе, и, если крепость падет, выпить содержимое сразу.
   - Приказываете совершить самоубийство, харам! - говорила Султан, глядя с укором на хатун. - Мало грехов мы совершили в пути?
   - Всем известно, что делают монголы с женщинами, это хуже адских мук.
   Хан-Султан взяла флакон и поставила его в сторону, а сама прибрала волосы и повязала голову чалмой вместо покрывала, сказав, что сильно жарко, потом взяла саблю и куда-то побежала, ничего не отвечая недоумевающим женщинам. Забираясь бегом по лестницам на верхнюю часть крепости и думала: "Нет, Усман, мы не встретимся в аду, я искуплю свой грех кровью".
   Но саблей работать не пришлось. Сначала она стала помогать воинам сбрасывать вниз на забирающихся по лестнице нукеров горшки с горячей смесью из смолы. Затем попросила лук и стрелы и пыталась попасть в какого-нибудь вражеского солдата в пластинатом доспехе куяке и шлеме дуулга сферической формы из нескольких металлических пластин, соединенных наклепками. Али был занят организацией обороны и долго не замечал нового человека. Но, когда его взгляд остановился на не незнакомом воине, неумело обращавшемся с луком. Присмотревшись он увидел, что это женщина, и праведный гнев одолел командира.
   - А ЭТО еще кто?! - спрашивал он, глядя на солдат с гневом в глазах. - Зачем ее пустили? Он взял принцессу за рукав, думая, что это одна из наложниц или служанок гарема и повел вниз по лестнице.
   - Пусти! Я приказываю! - кричала принцесса. - Ты не знаешь, кто я такая?!
   - Иди отсюда! Мы здесь не в игрушки играем! Увязался этот гарем на мою голову!
   - И я не играю! - посмотрела на него она своими большими черными глазами прямо в лицо. Этот взгляд, словно обжог коменданта. Никогда он не видел таких диких, дерзких, в тоже время дико красивых женщин.
   Она говорила быстро и громко, глядя коменданту в лицо, в голосе звучала твердая уверенность в каждом сказанном ею слове. Ее голос и взгляд заставили перса на минуту замолчать. Я устала сидеть и бояться, бояться целыми днями и только думать о страшном. Думать о том, бессильна невыносимо, что ничего не смогу сделать, если враги убьют моих родных, если обесчестят наших женщин! Я уже испытала это восемь лет назад, была в плену, испытала мужские удары, знала, что в любой момент меня могут убить и не могла ничего сделать, кроме ожидания, что придет отец и спасет меня. Но сейчас он далеко, и под угрозой не только моя жизнь, и от того еще страшнее, чем тогда.
   - У кого вы были в плену?
   - Караханидов.
   Теперь Али понял, кто перед ним. Женщина из гарема хорезмшаха, побывавшая в плен у караханидов, которую вызволил из неволи отец - это и есть та самая, которую в народе называю "мужеубийце", о которой говорят, что по ее прихоти был казнен правитель Самарканда с его родственниками. Жена, навлекшая казнь на мужа, злая жена, ослепленная властью и роскошью бесстыжая женщина - так знают о дочери шаха в народе.
   - Ступайте, госпожа Хан-Султан. Если вас убьют или ранят, то нам отвечать своей головой, - сказал командир спокойным повелительным тоном, который неожиданно заставил своенравную принцессу замолчать и повиноваться. Спускаясь с лестницы, она глядела в сторону коменданта, бегом поднимавшегося обратно.
   После того, как штурм был отбит, как ни пытался Али не отвлекать свои мысли ни на что, кроме обороны, из головы не выходили слова принцессы.ю
   "Похоже врут ли злые языки? - думал он. - Женщина своенравна, но она тюрчанка. А на ту, что может убить из прихоти".
   Вернувшись к женщинам, Хан-Султан пришлось выслушать крики Теркен:
   - Совсем потеряла стыд! Стояла рядом с мужчинами! Думаешь, отец далеко, можно его позорить?! Нет, говорила я ему, чтобы он тебя не слушал и снова выдал замуж!
   - Вы, хатун, тоже стояли рядом с мужчинами на собрании дивана, - тихо и уверенно отвечала принцесса.
   - Как ты смеешь сравниваться себя со мной! Ты не родила сына правителю! Да что там сына, ты даже дочери не родила и не родишь больше!
   - Только Всевышний знает, стану ли я женой и матерью, - также спокойно отвечала Хан-Султан. Айчечек подошла и, как обычно, стала уговаривать дочь не перечить хатун.
   - Да кому ты нужна в свои 24 года? а у шаха, кроме тебя есть другие дочери. Для союза с ним тебя не попросят.
   Али встретил на улице из служанок, которая несла воду из колодца. Вручив ей маленький сверток, приказал передать госпоже Хан-Султан. Девушка, обрадовавшись, что, кроме войны и казней, наконец-то происходит что-то интересное.
   - Поняла, - говорила она с ехидной улыбкой. - Передам незаметно.
   - Не поняли, - раздраженно ответил Али.
   - Да все я поняла! - улыбаясь, качала головой служанка. - Госпоже давно пора замуж, только вам ее не отдадут, а-ха-ха!
   - Отдай отрыто, чтобы все видели. И разрешаю прочитать. Там только о военных делах.
   Ай-Чечек стала часто болеть: после казни аманатов у нее стали возникать боли в сердце, а перенесенная дорога совсем пошатнула ее здоровье. В Мазандаране засухи были редкостью, воды в крепости всегда хватало. А сейчас, как назло, пекло и засуха, воду приходилось экономить, что еще хуже сказывалось на самочувствии Ай-Чечек.
   Когда зашла загадочно улыбающаяся Айше, Хан-Султан сидела рядом с лежащей на соломенной лежанке матерьюи поила ее из чашки, приговаривая, чтобы она пила медленными глотками.
   - Айше, что такое? Что там у тебя?
   - Хатун, приказано передать, чтобы все видели.
   Хан-Султан, открыв сверток, прочитала: "Госпожа, я долго думал над вашими словами и хотел бы посмотреть, как вы владеете оружием".
   - Ты еще не выкинула эти мысли из головы?
   - Не переживайте, матушка. Он просто хочет научить меня защищать себя, но не разрешит участвовать в боях. Если крепость падет, нам все равно придется защищаться.
   - Да почему ты решила, что крепость падет? Она, вон какая мощная!
   - Ишалла, мы выдержим, но Отрар пал, другие города пали. Поэтому все может быть...
   - Нехорошо, что ты будешь наедине с мужчиной.
   - Мы будем учиться на улице, там ходят люди. В стены и башни я не пойду, не переживайте. Айше, найди мне платок или шарф, полегче, чтобы можно было надеть на голову вместо покрывала.
   Они встретились на улице у наружной стены крепости. Али попросил Хан-Султан показать, как она умеет обращаться с саблей, и та с радостью от всей души начала изображать. Как рубит ей врагов, а перс чуть ни упал со смеху.
   - Госпожа, вы только махать саблей можете, а собрались воевать. Подойдя, он своей саблей вырвал саблю из белых гладких рук принцессы. - Даже держать нормально не умеете! - смеялся он еще громче.
   - Но меня учили в Гургандже сражаться! - обиженно спорила принцесса.
   - Плохо учила! Когда вернетесь, прикажите отрубить головы вашим учителям!
   - Вы думаете, я такая?
   - Да шучу! Он подошел сзади, схватил ее за плечи и изобразил, будто перерезает шею саблей.
   - Все, я вас убил.
   - Принцесса скривила лицо и закричала:
   - Ты, что, совсем обезумел! Как смеешь прикасаться к женщине! И так не честно, я тебя не видела!
   - А вы думаете, монгол подойдет к вам спереди, чтобы предупредить о своем приближении или не будет вас трогать. Потому что вы женщина? Его не волнуют наши законы, он же неверный!
   - Ай! - топнула ногой принцесса.
   - Мда... Как все запущено... Работать много придется. Я вас научу, только с одним условием: во время занятий забудете, что вы госпожа и будете делать, что вам скажут.
   - Принцессе ничего не оставалось, кроме, как подчиниться.
   Как только Али мог выделить хоть один час, он вызывал ученицу на урок.
   - Госпожа, расскажите про ваш плен в Самарканде, - неожиданно попросил он. После этого вы больше не захотели выходить замуж?
   - Зачем вам это? - разозлилась Хан-Султан от неожиданного вопроса, будто ее задели в давно зарубцевавшуюся рану и стала ударять своей саблей по его сабле с большей силой, и снова сабля была выбита из рук.
   - Вы дали волю гневу, посторонним мыслям, а врага не будет волновать, что у вас на душе.
   - Я не просила отца его убивать, - неожиданно сразу по делу начала говорить Хан-Султан. Вы ведь это хотели узнать? Я просила его наказать за то, что обращался со мной, как с пленницей, наказать его жену за то, что держала меня в запрети и морила голодом, но не убивать, тем более, не просила смерти его семье, - она говорила дрожащим голосом. Может не надо было просить об их наказании, но я не могла! - зарыдала Хан-Султан, присев на землю и прислонившись спиной к стене крепости.
   - Успокойтесь, хатун. Мне не стоило спрашивать. Ваш муж заслужил смерть, он предал султана и совершил бунт. Этого было достаточно для казни и его, и его родни. Не думайте о них.
   - Не могу не думать, он восемь лет уже приходит ко мне во сне. Говорят, перед смертью он проклял весь Хорезм, кричал, что кто-то разрушит города, и мы все утонем в крови.
   - Встаньте! - приказал комендант и дал ей в руки лук.
   - Видите вон то дерево? Представьте, что это призрак Усмана и стреляйте в него. А мне надо идти, больше нет времени. Прощайте.
   Она стояла и стреляла в дерево, пока не израсходовала все стрелы из колчана. Покойный муж ей больше во сне не являлся. Зато стал являться другой человек... Человек, голос которого заставлял ее вести себя, разговаривать вежливо, и как нормальной женщине, слушаться мужчину, мужчину, при виде которого сердце билось чаще, рядом с которым было ничего не страшно и верилось в победу.
   Комендант стал понимать, что скучает, когда принцессы нет рядом, когда не видит ее больших черных глаз. Ее белую гладкую руку, которой она смущенно поправляет случайно выпавший из-под платка черный локон. Разум говорил ему. Что он никто и даже не смеет мыслить о такой женщине, а сердце - что, возможно. Скоро они все будут убиты, как казнят монголы жителей всех непокорных городов. Что же он потеряет тогда? ......
   Айше на этот раз было велено передать письмо тихо и незаметно.
   "Если из-за вас мне придется сложить голову, не вините себя. Я сам выбрал себе такой путь, путь усыпанный раскаленными углями"
   Встретившись с ним у стены снова. Она тихо сказала:
   - На грех я не пойду, и так грехов у меня много. Если не собираетесь взять в жены, прекратите.
   - А если после войны попрошу вас у вашего отца или ваших братьев. Пойдете за меня? Этот ответ удивил и, в тоже время, обрадовал принцессу.
   - Почему вы думаете, что отец выдаст меня за вас? Вы хоть знаете, что тот, кто женится на мне, поднимется на небывалую высоту?
   - Госпожа моя, если мы победим, я стану военачальником, спасшим город. А если проиграем, то мы все умрем. Так что же нам терять? А если ваш отец или ваша бабушка, что более вероятно, прикажут отрубить мне голову, так что ж? Это жизнь... Страшнее смерти жить и думать, что мог быть счастливым, если б попытался. ......
   Хан-Султан бежала домой, придерживая платок, чтобы не упал с головы. Она словно не бежала, а летела, и такая легкость была на душе, как будто ей еще не много лет и не была в плену у собственного мужа, не было тяжелой дороги по пустыне и горам, не было кошмаров с призраком Усмана и не было монголов...
   - Ну, ты, брат, совсем безумен, - говорил ему Бурак на вершине башни, когда услышал о намерениях своего приятеля. - Совсем не дорожите жизнью, мустахфиз! Первый раз совершили безумие, когда дерзили Теркен-хатун и сейчас. Скоро лишишься головы, с которой совсем не дружишь, перс! И помню, говорил, что никогда не женишься на туюрчанке!
   Хан-Султан просила шепотом у матери, чтобы помогла потом уговорить отца выдать ее за коменданта. Только Ай-Чечек отвечала:
   - Если только доживу до конца войны...
   Не долго длилось счастье Хан-Султан. Скончалась Ай-Чечек. Совершив омовение тела, завернув в ткань, похоронили в тот же день. Похоронили ее не в склепе, как положено хоронить людей из царственного рода, а в обычной могиле, поставили только надгробие с арабской вязью. Хан-Султан не видела, как ее хоронили, женщины не участвуют в похоронах. Она только сидела на полу и тихо плакала. От Али приносили письма со словами: "Госпожа, вы не роза, что цветет в саду, которую поливают. Вы - дикий тюльпан, что цветет в пустыне. Пройдет засуха, и цветок в пустыне зацветет снова. Все пройдет, а я буду рядом". У Хан-Султан в новой жизни были только два СВОИХ человека, которые всегда были за нее, беспокоились о ней, как о женщине, а не только как о члене династии. Теперь из двоих остался только один, о нем одном теперь волновалась душа: не мучает ли ЕГО жажда, ел ли ОН, не ранен ли ОН. Его письма она прятала под одеждой, читала их тайком. Но женщины уже не обращали на нее внимания, все их мысли были о воде. Они сильно истощали, невозможно было есть, когда все время мучила жажда. Крепость оборонялась уже четвертый месяц, а дождей все не было, вода в колодцах заканчивалась. Женщины сильно истощали, есть из-за жажды было невозможно. Воины наблюдали со стены, как в стане противника толпы пленный что-то роют и строят, когда оно становилось все выше и выше, стало понятно, что они строят стены вокруг, чтобы блокировать город.
   Не сойти с ума Хан-Султан помогали только мысль о том, что любимый человек рядом и желание пролить ИХ кровь, тех из-за кого она потеряла мать, из-за кого пропал отец, тех, кто убивает мирных хорезмийцев, невзирая на пол и возраст. Гнев заставлял сердце биться, заставлял ее дышать, как заставляет он людей творить, двигаться вперед и достигать вершин хоть в чем.
   Ай-Чечек была только первой смертью. Потом умерло еще несколько женщин, потом стали умирать воины. Но старуха-султанша жила. Ослабла немного, хворала, но не торопилась покидать этот мир. Казалось, ни возраст, ни дальний путь, ни жажда не сломили эту дочь степей. Только кричать на женщин стала чаще, грозила всех казнить, как будто питалась не водой, а негативной энергетикой. Только с Али она говорила спокойно, но приходила к нему постоянно и требовала начать переговоры о сдаче.
   - Вы знаете, что будет с вашими женщинами, если мы сдадимся? Если вы готовы их отдать на поругание, то для нас лучше смерть!
   - Это мой приказ! Повинуйтесь, иначе потом ответите за неуважение к матери султана! - закричала она на него впервые за долгое время.
   - Хатун, хотите, чтобы все четыре месяца были напрасны? Чтобы были напрасны смерти наших людей? Чтобы отдать такой приказ, вам придется отрубить мне голову!
   Вскоре сам Али захворал, мучил сильный жар, не мог подняться. Хан-султан, уже не скрываясь, бегала узнавать о его самочувствии и слезно молила Всевышнего о его выздоровлении. А Теркен, воспользовавшись болезнью упрямого командира, приказала отправить посланника во вражеский лагерь. Воины, чьи мысли теперь тоже занимала только вода, повиновались правительнице.
   - Сдаться? Чтобы подвергнуться насилию? Лучше пусть я умру, пусть другие умрут, но мы попадем в рай!
   Теркен в ответ молчала, потом тихо сказала:
   - Флаконы с ядом при вас. Поступайте, как считаете нужным. Монгольским командованием было приказано, открыв ворота, всем выйти из крепости. Хан-Султан решила, что настал тот час, когда она попрощается с жизнью. Нет, не совершит харам и не выпьет яд, а будет убита врагами в сражении.
   В тот момент, когда все подходили к воротам, Хан-Султан обратилась к служанке:
   - Айше, передай всем, чтобы не сожалели обо мне. Я сделаю то, чего давно ждала: сражусь с ними. - И побежала в обратную сторону.
   - Вы одна... Как же... - не понимала служанка.
   - Хан-Султан, стой! - кричала Теркен.
   Она вернулась в дом, где жили султанши, нашла чернильницу, написала прощальное письмо Али на фарси "Нам не суждена была победа, не суждено осуществить наши мечты, но я благодарна за это время. Когда была счастлива по-настоящему. Благодаря вам, я знаю, что значит любить". Она взяла сверток, маленький кинжал и положила во внутренний карман, специально пришитый к одежде, затем взяла саблю и побежала в сторону крепости.
   Когда хорезмийцы подходили к воротам, чтобы открыть их, как по закону подлости, грянул гром, далеко, у вершин гор сверкнула молния, словно грозя небесной карой. Когда люди выходили из крепости, полился ливень. Женщины и воины не думали о позоре, а падали на колени, подставляя ладони струям небесной воды и жадно ее глотали. Выходивших людей окружили всадники и повели во вражеский стан.Гургандж тоже держался несколько месяцев. Нового хорезмшаха Джелал-ад-Дина диван не признал и возвел на престол брата ТеркенХумар-Тегин. Он, в свою очередь, приказал сдать город монголам. Но простые жители не признали кипчака новым султаном и не послушали не его приказ, а призыв шейха Наджм-ад-Дина аль-Кубра к священной войне, продолжая сопротивление.
   Еще продолжались бои за городские кварталы, когда старший сын Чингисхана Джучи со своими нукерами, среди которых был хорезмийский перебежчик - бывший раб, зашел во дворец хорезмшаха. Слуги и наложницы, которых Теркен не взяла с собой в Илал, стояли, склонив головы. Пока воины бегали по покоям, переворачивая сундуки с золотом, Джучи взглядом тронный зал, зашел на высокий султанский трон и, смеясь разлегся на него.
   - Какой огромный трон!- говорил сын хана по-монгольски Хорезмийский нукер, не похожий на хорезмийца, зеленоглазый и рыжебородый, стал понимать некоторые монгольские слова, он старался схватывать все: любые бытовые фразы, слова, связанные с войной, оружием и даже ругательства. Но выучить другой язык теперь труднее, чем когда-то в детстве, когда пришлось сменить родной язык на тюркский. Практически все монгольские военачальники и многие нукеры знали тюркский, и в общение с ними не было проблемой, но надо было стать своим для них.
   - Теперь он ваш, повелитель!
   -- Сколько раз тебе повторять, чтобы ты так меня не называл? - перешел Джучи на тюркский.
   - Простите.
   - Если не захочешь забыть, что был рабом, так и всю жизнь им останешься. А вина здесь есть?
   - Сарацинам вино запретно, но многие знатные запрет нарушают.
   - Ясно... - улыбнулся сын хана, будет, чем праздновать, когда штурм закончится.
   - Пойдемте, я вам покажу еще много чего интересного. Рыжебородый привел его в шахский бассейн.
   - А это ему зачем? Здесь столько всего бесполезного.
   - Здесь шахи сидели в воде.
   - Зачем?
   - Говорят, вода имеет целебные свойства. Часто они здесь развлекались со своими наложницами. Однажды покойный султан Текеш решил также развлечься, так Теркен-хатун чуть не сварила мужа в бассейне!
   - Во как! Повелители мира, тоже мне! - громко засмеялся Джучи.- Интересно, есть ли среди дочерей султана похожие на его мать?
   - Наверно, старшая, ее имя Хан-Султан. Она была замужем за ханом ханов Усманом, но тот поднял бунт против султана и был казнен, говорят, по настоянию Хан-Султан.
   - Она красива? - с хитрой улыбкой спросил Джучи.
   - Самая красивая из женщин гарема, хоть и уже не совсем молода. - Он куда-то побежал, обещав быстро вернуться. Вернулся рисунком в руках и показал его Джучи. Там Жак, подражая авторам персидских миниатюр, нарушавших запрет изображать людей,попытался нарисовать восточную красавицу и длинными волнистыми волосами и с чуть раскосыми, но широкими глазами.
   - А ты, Цветноглазый, или как там тебя зовут, в душе остался мужчиной, - засмеявшись, похлопал Джучи его по плечу.
   - Господин, мое имя Жак, уверенным голосом сказал воин. - Я христианин.
   Жак родился в небольшой французской деревушке, в семье было девять детей, четверо умерли в младенчестве. Однажды пришли в деревню проповедники и поведали, что только дети с их непорочными душами могут освободить Гроб Господень. Жак поверил проповедникам, сбежал из дома и присоединился к другим ребятам, таким же доверчивым, как он. Купцы обещали помочь, посадили детей на корабль. Беззащитные дети стали добычей работорговцев, которая сама пришла к ним в руки. Горе-крестоносец смутно помнил, как его перепродавали разным лицам. А то, как сделали евнухом. Память отбросила, как будто защищая душу от страшных воспоминаний. Так он попал в Хорезм. Поприказу хозяев пришлось поменять веру и имя. Но наедине, тайком, доставал хорошо спрятанный католический текст и произносил слова молитвы на латыни, которые так и не забыл за все эти годы. Только, будучи взрослым, Жак стал думать о том, что все было подстроено, что злые люди использовали чистые веру и чистые помыслы для своей наживы. Он каждый день видел в гареме красивых девушек, видел их непокрытыми, и хотелось кричать и плакать от мысли, что не суждено ему стать ни мужем, ни отцом, ни просто любимым юной красавицей. Он все время ждал, когда пройдет старшая дочь султана, чтобы взглянуть на ее огромные черные глаза и густые брови. Вторая мечта тоже была несбыточной - вернуться домой. Но никто его, вероотступника, там не ждал, и кого волнует, что предал Святую Церковь не по своей воле? Когда пришли монголы, он не понимал, кто они, откуда, но решил, что это его шанс: если не может осуществить две мечты, тогда хотя бы сможет третью - стать свободным. Он бежал к ним не с пустыми руками, с рисунком расположения городских кварталов и построек.
   - Почему мы должны верить, что ты из самого дворца хорезмшаха? - спросил крупный военачальник с суровым лицом.
   И Жак вытащил украденную печать хорезмшаха. Так он стал монголом. Теперь он не раб, а воин. Такое и на родине не светило безродному крестьянину. Здесь никого не волновало, как он молится богу, какое он носит имя. С этими людьми он смог снова стать собой - христианином Жаком, вернуть себе то имя, которое он носил, когда спина еще не привыкла к плетям работорговцев. Не привыкать бывшему рабу терпеть боль, и во время воинских учений проявлял он стойкость, и в монгольской борьбе вызывался участвовать, был не раз сброшен на землю силачами, но поднимался. Не сразу и стрелять метко из лука научился, но пытался и пытался, пока не стал попадать в цель. Пришлась Жаку по вкусу и монгольская еда - кумыс, сушеный творог хурууд и мясо в разном виде. Мясо почти каждый день. Он не помнит, сколько раз в год на родине удавалось поесть мяса. Еда для настоящих мужчин, придававшая силу. Есть ли запрет Святой Церкви на такую пищу он не знал или забыл. И пусть эти люди язычники, могут потом стать христианами. Монголы видели его бесстрашие в бою, безжалостность в захваченных городах, непреодолимое рвение в исполнении приказов и поручений. И пусть у них необычные лица, которые он видел ранее только у ханьских и кара-китайских купцов,и пусть они говорят на языке, который ранее не слыхал ни у арабов, ни у хорезмийцев, они не смотрели на него, как на раба, не разговаривали, как с рабом. Их темники и даже хан с сыновьями ели ту же пищу, что и простые воины, жили в таких же юртах, звали своего правителя просто каганом. Только одно не понимал цветноглазый латинянин - что принимают в свои ряды сарацинов, пришедших к Чингисхану с земель, где правили кара-китаи от гонений. Приходили перебежчики и из земель Хорезмшаха, чтобы сохранить свою жизнь и жизни близких людей. Приходилось ему видеть, как они совершают намаз в военном лагере и разделять с одним из хорезмийцев трапезу, Цветноглазый возмутился, обратившись к сидевшим рядом монголам:
   - Зачем принимаете к себе ваших врагов?
   - Затем же, что и приняли тебя, - ответил монгол. Кто по доброй воле встал под знамя Чингисхана, то не враг.
   - Но почему хан позволяет им оставаться сарацинами?
   - Почему кагана должно заботить, как молятся его воины? Мы не за веру с ними воюем, мы - не твой народ, а за купцов возмездие вершим. А те купцы тоже мусульмане. Но то были наши купцы, потому что служили Чингисхану. Если бы он не уважал все веры, сартаулы бы не помогли ему победить кара-китаев. К кому бы ты бежал из рабства, глупый человек? Не поднимай шум в лагере! Если что-то не нравится, держи в мыслях, не произноси в словах! Пришлось Жаку терпеть и повиноваться и поднимать в бою упавшее оружие соратника - шаманиста, еретика-несторианина, мусульманина, потому как в противном случае по Великой Ясе грозила смерть.
   Еще один момент омрачал новую жизнь нукера Жака: частенько воины подтрунивали над его увечьем. Во время взятия какого-то города привели местных женщин, стали воины разглядывать дрожащих и плачущих полонянок и говорит ему один: Цветноглазый, а ты что не никого не выбрал? Посмотри, какая! Ах, да, забыл... Ты же... И поднялся хохот, заглушивший плачь несчастных девушек. Но все это были мелочи, посравнению с огромной благодарностью Цветноглазого к детям волка и лани, давшим ему свободу.
  
   - Поручаю тебе привести эту женщину ко мне, когда мы возьмем Илал, - говорил сын хана, глядя на изображение красавицы, сделанное Жаком.
   - Господин, зачем вам она? У принцессы дурной нрав, она виновна в смерти своего мужа! - недоумевал Жак.
   - Знаешь, какое мое любимое занятие? - улыбался ханский сын. - Укрощать диких лошадей.
  
   Хан-Султан жадно глотала дождевую воду с ладоней, она бежала, ступая ногами в глубокие ручьи и лужи, но ей не было противно от мокрой обуви и одежды, но чувствовала облегчение от возможности глотать капли, падающие с неба, набрать их в ладони и умыть лицо. Она прибежала в пустую башню, забралась по лестнице наверх.
   Одна из наложниц, развязавшая язык от страха сказала монгольским воинам, что не все вышли из крепости.
   - В чем дело?! - ругался старый нойон на Теркен. Я же приказал ВСЕМ выйти из крепости! Вы не соблюдаете договор?!
   - Простите, все вышли, - оправдывалась уставшая, впавшая в уныние старая женщина. Осталась только одна дочь султана, она шла с нами, но от страха, что ее могут отдать на поругание резко побежала. Мы не успели ее остановить. Это она от страха. Наверное, прячется в крепости.
   Из окна башни Хан-Султан увидела бегущих нукеров.
   - Время пришло, - сказала она. - Прощай жизнь, прощайте, Али.
   И, произнеся молитву, она подбежала к окну, закричала, чтобы те ее увидели.
   Оглянувшись, двое побежали к башне. Принцесса, вынув саблю из ножен, приготовилось. Сердце бьется все чаще, дыхание становится глубже. В лице забравшегося по лестнице воина, одетого, как монгол в куяк, из-под пластинчатого шлема выглядывали две косы, но лицо не монгола, а хорезмийского изменника. Первые его удары успела отбить саблей.
   - Брось оружие, ущербная разумом! - говорил изменник на родном языке.
   - Нет, умрешь, неверный! Не успел изменник отбить удар принцессы, и угодил удар на руку, потекла кровь из раны.
   -Дура, меня убьешь, договор нарушишь, вырежут весь гарнизон!
   - Не пытайся пугать!
   - Это правда, женщина, если город не сдается, вырезают всех до единого! Вы сдались, но если убьете кого-то, убьют всех ваших воинов!
   И защемило в груди: опять стать виновницей смерти многих людей? Не сейчас. У нее еще есть спрятанный ножик. И она непременно попытается сбежать. А если не получится, то погибнет. Но не сейчас. Не настал еще ТОТ ЧАС.
   - Что стоишь! Брось саблю!
   Она медленно положила саблю на пол, словно попрощалась с близкой подругой.
   В лагере Теркен увидела, как воины на конях ведут ее внучку, в промокшей, грязной одежде, она побежала к ней и закричала:
   - Хан-Султан! Это она!
   Ее привели к сестрам и бабушке. Старая султанша первый раз в жизни обняла внучку и первый раз заплакала.
   - Что ты натворила, глупая? Тебя могли принять за простолюдинку и обесчестить!
   - Бабушка, я сражалась, радостным голосом вдруг заговорила принцесса. - Я даже ранила одного.
   - Безумная!
   - И погибла бы, если бы не стали угрожать, что вырежут гарнизон.
   Через некоторое время один монгол повел Теркен к военачальнику. Женщины с тревогой ожидали, что будет дальше. Когда ее привели обратно, она велела Хан-Султан отойти в сторону и сказала тихо:
   - Хан-Султан, не противься судьбе. Тебя повезут к старшему сыну Чингисхана. Не брыкайся и не перечь ему. Меня, вольную степнячку, тоже когда-то отец против воли отправили в гарем к твоему деду. Я смогла вызвать его любовь и была повелительницей женщин мира. Ты тоже можешь. Я подскажу, как понравиться мужчине.
   -Нет, - заплакала Хан-Султан, упав на колени и взяв султаншу за руку. - Ушам своим не верю, вы мне это говорите! Быть с неверным?! Никогда! Харам! Лучше пусть убьют!
   - От нашей воли больше ничего не зависит. Только зависит, станешь ты снова царицей или рабыней...
   - Бабушка, у меня есть любимый человек. Не важно, жив он или убит, ко мне не притронется другой мужчина
   - Забудь о нем. Думаешь, я никого не любила до того, как меня отдали Текешу? Вереницы невольников шли пешими, охраняемые нукерами на конях и подгоняемые стражниками с палками. Проходили разрушенные города. Страшная картина предстала перед глазами Хан-Султан: сожженные дома, трупы жителей, лежащие на улицах. Проходили в каком-то городке, который сдался и остался цел. Местные зеваки стали толпой и кричали:
   - Смотрите, Теркен ведут! Вот она! Вы такие же дикари, как и они! Это вы, проклятые погубили нас! Вы их навлекли беду на Хорезм, грызлись между собой, когда пришли враги! Вышли из юрты, туда и возвращайтесь!
   И полетели камни из толпы в группу полонянок.
   Нукеры стали ругаться по-монгольски и разгонять толпу. Хан-Султан была в ужасе от такой ненависти людей и жестокости к ее семье, и так лишенной всего: власти, дома, свободы. И вспомнила она, как сидела во дворце, когда по приказу ее отца расправлялись в самаркандцами, молчала и не желала знать о резне, не видеть кровь, трупы И теперь вместо звуков арфы и голосов певиц во дворце - ржание маленьких монгольских лошадей и горловое пение нукеров, вместо запаха благовоний и цветов в саду - запах гари и трупов. Где сейчас ее любимый? Думала она, сжимая в руке письмо, что написала в Илале. Погиб смертью мученика. По-другому и быть не может...
   Затем пленниц повели в разные стороны. Саму Теркен - в ставку Чингисхана.
  
   Хан-Султан и воинам, ее сторожившим, предстояла дорога в ее родной Гургандж, захваченный ныне монголами. С ней взяли и одну из служанок - Айше. Там находился старший сын хана, наложницей которого она должна была стать. Надо бы успеть бежать до того, как они прибудут в Гургандж.
   Досаднее всего, что ее сторожил рыжий евнух, служивший во дворце султана, и теперь он отдает ей приказы, как рабыне.
   Воины решили сделать передышку у маленькой речки, остановили коней, слезли с них и принялись есть. "Самое время" - подумала Хан-Султан и подошла к одному стоявшему чуть дальше от сидевших за трапезой монголов тюркскому изменнику, сняла серьгу, чудом незамеченную нукерами, и сказала полушепотом:
   - Смотри, ты на нее многое можешь купить, если поможешь
   - Нет-нет, - трусливо качал головой воин. Пока слушал ее, на вытащила из-под одежды тот самый нож, воткнула ему в ногу и мигом вытащила его саблю. Он закричал от боли и другие оглянулись.
   - Не убивать! - приказал Жак. - Она нужна живая!
   Она бежала вдоль реки, пока не почувствовала, как что-то надавило ей на шею и потянуло на землю. Это один из нукеров забросил аркан. Второй воин слез с коня и преподнес саблю к ее шее.
   - Не убивайте ее! - подбежав, бросилась на колени Айше.
   - Встань, не смей! - приказала хан-Султан.
   - Режь, что медлишь?
   Нукер обратился к Цветноглазому:
   - Разрешите ее убить. Она ранила нашего воина.
   - Мы не можем с ней делать, что хотим, она наложница Джучи! Он пусть решает ее судьбу. Жак замахнулся на нее плеткой, грозясь ударить, и засмеялся.
   - Хотите, вы, госпожа Хан-Султан, или но вы больше не принцесса, а рабыня.
   - А ты как был жалким евнухом-латинянином, так им и остался. Только хозяева поменялись.
   - Пошла!
  
   По улицам города всадники вели принцессу на аркане. Она шла, спотыкаясь и снова вставая. Оглядываясь вокруг, Хан-Султан не узнавала родной город Вместо медресе, дворцов, садов - развалины, пепел от пожара и разрубленные тела жителей.Позже она узнает, что убиты были не все: ремесленники уведены в плен. Если бы Теркен не заставила оставить город и осталась бы сама с визирем? Может эти люди были бы сейчас живы? А если бы Теркен не настроила отца против брата? Сколько городов были целы? Сколько жизней мусульман бы сохранили? Нет, она непременно убьет того сына хана. Найдет способ. Нет больше беспокойства о судьбе Теркен, страшно только за сестер, отданных другим сыновьям кагана, нойонам и хорезмийским изменникам. И тревога за отца и брата. Позже она узнает, что родственники Теркен прогнали Джелал-ад-Дина из города.
   Полонянку привели в бывший дворец ее отца, где любил бывать сын хана. Перед газами предстал не страшный варвар в лохмотьях, как она его представляла, а мужчина довольно приятной внешности: высокий, стройный с бледным лицом и мелкой бородкой, хоть и не молодой (38 лет), но выглядел моложе своего возраста. Длинные черные волосы были заплетены в две косы, как у всех монголов, а во взгляде чувствовались какая-то сила и мужество. Он подошел близко, осторожно взял ее сильной рукой за подбородок и стал разглядывать лицо большеглазой полонянки, глядевшей на него с ненавистью. В ее взгляде полыхал огонь вражды, что, казалось, ни будь связанной, тут же напала бы. Думала она, что вот он, разрушитель Гурганджа, которого надо убить, но взгляда от его глаз оторвать не могла, что-то было в них демоническое...
  
  
  
  
  
   - Эта женщина пыталась бежать и ранила нашего воина, прикажите ее убить! - говорил один из нукеров.
   - О как! Ранила? - удивился ханский сын. - Где взяла оружие?
   - Где-то прятала нож всю дорогу.
   - О чем ты сейчас думаешь? - обратился он к полонянке на тюркском. - Дай-ка догадаюсь... О том, что тебя ждет после того, как ранила нашего нукера.
   - Да, убейте меня, - уверенным голосом молвила принцесса, по-прежнему глядя с ненавистью в глаза монголу. - Там, в крепости, когда все сдались, я сражалась и ранила еще одного.
   Он осторожно провел краем сабли по ее лиц, чувствуя напряжение ее тела и глубокое дыхание: - Ты, до сих пор не поняла, Хан-Султан, что больше не хатун, а моя рабыня? И умрешь ты не по своему желанию, а когда я прикажу. И даже дышать ты будешь по моему приказу! Уведите ее к пленницам, откормите хорошенько, мне что свою рабыню за кости держать? а мне пора отсюда в свой шатер, пока меня не испортили эти излишества. Вся эта роскошь сильно расслабляет и превращает воина в ленивую бабу. Уходя, он бросил факел на пол.
   Хан-Султан и Айше привели в шатер, где сидели другие пленницы. Она глубоко вздохнула: того, чего больше всего боялась, пока не случилось. Пленниц много молоденьких, о ней, может и забудет. Пусть придется доживать оставшиеся дни в рабстве и грязной работе, такова судьба, таково божье наказание за смерть Усмана и его семьи, надо его принять. Лишь бы монгол не притронулся.
   - А он совсем не страшен на лицо, даже симпатичен, - говорила шепотом ей Айше.
   - Что ты говоришь, ущербная разумом? Страшный и грязный, как и все варвары, - говорила надменным тоном бывшая принцесса.
   - Не настраивайте в себе отвращение к нему, а то погибните. Говорят, он старший сын кагана. Возможно, унаследует престол после смерти отца. Завоюете его расположение - снова станете хатун.
   - Не вздумай даже думать об этом! Позволить к себе прикоснуться неверному, уничтожившему нашу страну, ставшему причиной смерти матушки и Али, уничтожившему все, что было дорого, отнявшему мою жизнь? Ущербная разумом!
   Джучи сидел, держа в руках, чашу с кумысом в огромном золотом шатре со своим братом Угедеем. На лице Джучи было заметно напряжение, как будто ожидает чего-то нехорошего. А ждали они своего брата Чагатая, чтобы отпраздновать взятие города. Человека, оскорбившего старшего брата незадолго до похода на Хорезм, назвав его при отце и нойонах меркитским ублюдком. Старший сын Темучина родился после того, как Бортэ-хатун была освобождена из меркитского плена. Был ли ребенок зачат до плена или в плену, никто точно не знал. Только сама мать твердо настаивала, что ребенок от мужа. Темучин запретил сомневаться в своем отцовстве. В любом случае, Темучин не видел вины жены в ее плене и возможном бесчестии. Однако слухи уже не в силах был остановить даже страх смерти. И когда встал вопрос о наследнике Еке Монгол Улус, Чагатай напомнил об этом, и брать подрались. Присутствующим на совете пришлось разнимать ханских сыновей. Чингисхан, обратившись к сыновьям, сказал: "Как смеете вы подобным образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!" Но, понимая, что в случае вступления Джучи на престол кагана, может произойти усобица, Чингисхан назначил наследником Угедея, а двое враждующих братьев не стали возражать.
   - Не ругайтесь с братом, - говорил Угедей старшему брату на "вы", как это принято у монголов - Говорите с ним спокойно, люди не должны видеть ваших обид. А то слухи непременно дойдут до врагов, а для них мы должны быть единым целым.
   - Верно говоришь, брат.
   Чагатай, сойдя с коня, привязал лошадь к коновязи и открыл дверь. Затем снял с себя оружие саблю, оставить его снаружи, затем вынуть нож из ножен, прикреплённых к поясу, и оставил его просто висящим на цепочке, входя в юрту, как полагается, коснулся ладонью правой руки притолоки двери в знак миролюбия. Войдя в шатер, как положено, спросил братьев: Войдя в юрту, гость произносит традиционные слова приветствия: "Всё ли у вас хорошо?"
   - Всё хорошо, - изображая улыбку и доброжелательный тон, ответил Джучи.
   В шатер с рабынями зашел нукер и потащил куда-то за руку Хан-Султан. Та кричала, упиралась, дергала рукой, думая, настолько мерзко было прикосновение чужого мужчины.
   - Пусти! Сама пойду!
   Нукер затолкнул ее в ханскую юрту, откуда разносились шум и музыка, приказал перешагнуть через порог, затем преклонить колени перед сыновьями кагана. Рядом несчастные хорезмийские рабыни танцевали лязги. Девушки передвигались на полусогнутых ногах, слегка наклоняли корпус и задорно потряхивали плечами. Ближе к концу движения все более ускорялись: босые женские ноги мелькают, а колокольчик на их руках издают непрерывной мелодичный звон.
   - А это старшая дочь самого хорезмшаха Хан-Султан, - гордо представил Джучи братьям свой главный трофей по-монгольски.
   - Танцуй с ними, - приказал Джучи по-тюркски
   Хан-Султан стояла на коленях неподвижно, глядя на сыновей кагана исподлобья.
   - Не слышишь? Танцуй, говорю, как они!
   Она медленно встала, подошла дрожащими не от страха, а от негодования, к танцующим девушкам, стала медленно поднимать дрожащие обессиленные руки вверх, передвигая пальцами.
   "Ты слабая, Хан-Султан, надо было сказать "нет", чтобы убил или забил до смерти в гневе. Но, вместо этого я делаю, что говорят, как настоящая рабыня". Затем медленно опускала руки, так же двигая пальцами, слегка качая голой. "Нет, Хан-Султан, ты не слабая, ты просто играешь слабую и покорную, чтобы потом убить этого варвара, когда будет возможность. Тебе нельзя умирать, пока не прольешь его кровь, не отомстишь за Хорезм. А пока танцуй, Хан-Султан, танцуй, пусть они обманутся, потеряют бдительность. Пусть болят ноги от долгого пути, а кожа на них стерлась в кровь, пусть болит шея от аркана, болят руки плечи от падения, болит душа от того, что стало со всем, что было дорого. Танцуй, Хан-Султан, как на углях, танцуй!" Гнев ей снова придал силы, и она стала двигать руками, ногами, плечами с необыкновенной скоростью, что взгляды сыновей кагана и воинов были прикованы к ней. Джучи на миг забыл о присутствии ненавистного брата и глядел на эту женщину, непохожую на миниатюрных и спокойных монгольских, чжурчженьских, китайских девушек, которых он встречал ранее. Другая фигура, южного, типа другой темперамент проявлялся и в движениях и во взгляде.
   - Вы для чего меня пригласили? - оборвал его мысли Чагатай. - Чтобы показать, как вы превратились в сартаульского шаха? Я не удивлен, помня, как вы не хотели уничтожать этот город и уговаривали их сдаться? Может вы еще и их веру примете, если вам все сартское роднее нашего? - говорил брат с ухмылкой.
   - Не начинайте снова! - уговаривал братьев Угедей. Но их перепалку уже было не остановить.
   - Не тебе, Чагатай, этот город отдан во владения, не тебе здесь править и восстанавливать все разрушенное по твоей воле! Ааа, как я не догадался, засмеялся Джучи. - Тебе это и надо было!
   - Не знаю, что вы себе там придумали, мне незачем вам вредить. Кочевнику не нужны каменные стены, тесные кварталы, ему нужны только конь, сабля, лук и степные простор!
   Джучи встал, подойдя к брату, глянул ему в глаза: - Может врезать, как в прошлый раз?
   Остановитесь! Это приказ! - встал Чагатай между ними. Чагатай, возвращайся в свой лагерь!
   Хан-Султан, не зная монгольского языка, не могла понять, о чем они так горячо спорят, но понимала одно: нет между сыновьями кагана согласия, значит, не так они и всесильны.
   Вскоре братья отправились каждый в свои владения. "Все области и улус, находившиеся в пределах реки Иртыш и Алтайских гор, летние и зимние кочевья тех окрестностей Чингисхан пожаловал в управление Джучи и издал беспрекословный указ, чтобы Джучи завоевал и включал в свои владения области Дашт-и-Кипчак и находящиеся в тех краях государства"
   Джучи и его воины отправились во владения на Иртыше, а с ними и хорезмийские пленники.
   Ту пищу, что давали наложницам, Хан-Султан не могла есть. Голодом пленников не морили, давали мясо, но такое мясо запрещено есть мусульманам. Если у мусульман режут горло скота, сливая кровь и произнося молитву, и только такое мясо можно употреблять, то у монголов резали у лопатки, затем засовывали руку внутрь и останавливали сердце, не давая крови испачкать землю. От голода Хан-Султан совсем обессилела, идти могла только с помощью Айше, а впереди еще предстоял долгий путь в Кипчакские степи. - Поешьте, - уговаривала ее та, - Так и умереть с голоду можно. Всевышний видит, что другой еды нет.
   - Нет, не стану есть нечистую пищу, харам!
   Во время очередной стоянки пленницы пожаловались Джучи, что наложница морит себя голодом, отказываясь есть не халяль, при этом чуть ни падая в голодный обморок. Он приказал привести ее к нему:
   - Похоже, ты до сих пор не поняла, кто ты? Я напомню. Галдан! Выпори ее как следует! Монгол богатырского вида связал ей руки и хлестнул плетью по спине. Султан стиснула зубы, пытаясь не кричать, но не получалось. Второй, третий удар. Стой, хватит, поднял ладонь Джучи. Уведи ее. Но не страх он разглядел в мокрых от слез глазах, а все тот же огонь, огонь ненависти.
   Айше промывала раны на спине Султан, сидевшей в одних шароварах, прикрывая грудь снятым халатом, когда в шатер зашел Джучи. Обернувшись, она закричала, от стыда стала судорожно прятаться за другими рабынями, которые стали накидывать на нее халат и платок. На несколько секунд, наконец, он смог разглядеть густые черные волосы, которые раньше были прикрыты платком. На белой спине и плечах виднелись красные полоски - следы от плети.
   - Ты что визжишь, как будто тебя режут! Оглохнуть можно от твоего визга! - засмеялся Джучи.
   - Нашим женщинам нельзя показывать тело и волосы мужчинам, - пояснила Айше. - Только муж может видеть.
   - Какой еще муж? - еще сильнее засмеялся он. - Не будет у нее никакого мужа. Она моя наложница. И как ты, Хан-Султан ночи будешь со мной проводить, если даже волосы показывать боишься?
   - Что вы хотите? - заговорила, наконец, Султан.
   - Узнать хотел, как себя чувствуешь? Поела, наконец? Что будет, если посмотрю на твои волосы? - говорил он, подойдя к ней, взял за край платка и попытался его стянуть. Хан-Султан снова закричала и стукнула его по руке, - А Джучи продолжал смеяться.
   - Думаешь, Бог накажет? Он уже тебя наказывает, я - и есть твое наказание! Бог послал нас, чтобы наказать твой народ за грехи.
   Когда орда двигалась дальше, Джучи, глядя на шедших пешком пленниц, заметил, что Хан-Султан по-прежнему, опирается руками на Айше. - Так и не поела? - спросил он, подскакав на коне к группе пленниц.
   - Глупая женщина! Галдан, съезди в ближнее селение и найди ей хлеб!
   Через некоторое время Галдан вернулся с сухими лепешками в мешке.
  
   Войско проходило через маленький городок, не оказавший сопротивление и оставшийся целым. Люди, увидев монголов, побежали прятаться по домам, даже с базарной площади люди стали убегать толпой, только уличные артисты с куклами остались, продолжая свое представление. Хан-Султан вспомнила, как она впервые увидела кукольников, когда ехала в Самарканд к Усману. Монголы из любопытства подошли к артистам и с удивлением наблюдали за действом. Воины из местных стали подробно объяснять Джучи, что это такое. Хан-Султан пробралась через толпу воинов, желая увидеть привет из прошлой жизни, той жизни, когда она была принцессой великой и цветущей державы, когда все близкие были рядом и всегда защищали, а на шумных базарах Гурганджа всегда было много людей. Но что она увидела, присмотревшись к куклам? Не истории о Ходже Насреддине, а кукол, изображающих злобную старуху, ее толстого сына в чалме, дрожащего перед матерью, его избалованную дочь, хныкающую и просящую отца отрубить голову мужу, и их имена: Теркен-хаун, Ала-ад-Дин, Хан-Султан. Хан-Султан в слезах собиралась побежать, но кто-то остановил ее, схватив крепко за руку. Оглянувшись, она увидела своего пленителя.
   - Стой. Не показывай, что они тебя задели.
   Привести их всех сюда!
   Растерянных кукольников привели к сыну кагана и поставили на колени.
   - Вы посмели надсмехаться над родом вашего бывшего султана и над наложницей вашего нынешнего правителя? Вы заслуживаете смерти.
   Тут Хан-Султан упала на колени перед врагом, которому больше всего боялась казаться слабой:
   - Хан, не убивайте их, лучше меня казните! Люди злы на наш род, что не смогли защитить их. Это только наша вина, не их!
   - Встань, смотреть противно. Пустите их, а это забрать! - говорил он, указывая на кукол.
   - Можно, я их возьму?
   Бери, глупая женщина.
   Хан-Султан положила кукол в связку с едой и водой.
  
  
   Владения Джучи, выделенные Чингисханом, находились в восточной части Дешт-и-Кипчак, в пределах реки Иртыш и Алтайских гор. Каган выделили ему от 4 до 10 тысяч монгольских воинов с семьями, остальными жителями улуса были кипчакские племена. Последние значительно преобладали по численности монголоязычных завоевателей. Их дети говорили на двух языках, а внуки и правнуки стали забывать монгольский. Схожесть культур и хозяйства облегчила созданию смешанных семей: монгольские нукеры охотно брали в жены половецких красавиц.
   Туда же и прибыла из Монголии семья Джучи: старшая жена Саркаду и сыном Ордой-Эдженом и вторая жена Уки с сыном Бату. Бату, мальчик на вид лет десяти-одиннадцати первым прибежал встречать отца. Первым делом Джучи спросил сына, заботился ли он о матери, усвоил ли монгольское вертикальное письмо, которому обучал его учитель-уйгур. Потом, зайдя в юрту, Бату покажет ему, как красиво у него получается писать монгольские слова. А Орда-Эджен в очередной раз обиделся, что отец говорит с Бату больше, чем с ним, хвалит брата чаще, чем его.
   - Отец, но я три раза побеждал на состязаниях, а Бату - ни разу! Я лучше стреляю из лука, а Бату все время промахивается, а Бату умеет только писать красиво и учить языки. Это дела бесполезные, блажь для воина!
   - Ошибаешься, - отвечал отец. - Вы будете не только воинами, но и правителями. Елюй Чуцай говорил Чингисхану: "Страну можно завоевать, сидя на коне, но править, сидя на коне нельзя".
   Саркаду оставалось только с завистью глядеть на Уки, понимая, что Бату, а не ее сыну уготована судьба править улусом.
   - Уки, я поручаю тебе воспитание куммайан . Обучи их нашим обычаям, - поручил правитель второй жене.
   Уки усердно выполняла, делая из кумайан монгольких женщин:
   От нее Хан-Султан узнала, как надо сидеть в юрте: колено поднятой ноги, согласно правилам, должно было быть обязательно обращено к двери, поэтому женщины, как правило, сидели на правой ноге и выставляли перед собой колено левой, а мужчины, наоборот, - на левой, выставляя перед собой колено правой, или же подложив под себя скрещенные ноги и выставив их перед собой. Научили наложниц и обращаться к людям: называть незнакомого человека "почтенным", а знакомого - "гуай".
   Подавая угощения, следует держать обеими руками, либо только правой. В последнем случае она придерживает кончиками пальцев левой руки себя за локоть правой. Хан-Султан была удивлена, что монголы чистить зубы после еды щеткой с костяной рукоятью , подумав: "Разве им известна чистота?".
   Пленницам пришлось самим собирать юрту. Сначала ставили решетчатые стены юрты - ханы, жердей - уни. Один конец у которых заострен, а на другом имеется веревочная петелька. Заостренным концом они упираются в круг - тоно - центр кровли, а нижним - на решетки-ханы. У входа в юрту устанавливалась занавеса из войлока, снаружи накладывалась, иногда в два слоя, войлочная кошма, поверх которого укладывалась материя, защищающая войлок от дождя и снега. Ткань обвязывалась веревкой. Это был не тот гарем, в котором провела детство Хан-Султан. В степи, и наложницы, и жены работали, стали мозолистыми некогда белоснежные и гладкие, как шелк, руки принцессы.
   Девушки били мокрыми, палками, которые держали в обеих руках по шерсти, чтобы она стала твердой, потом из нее катали войлок. Хан-Султан била со всей силы, проклиная свою судьбу. Кто бы мог подумать? Дочь второго Александра Македонского, которую боялись рабыни гарема, руки которой знали только золотые украшения, теперь валяет войлок, доит кобылу, шьет дээл, ей самой теперь отдают приказы. И, наконец, ударила так, что одна палка сломалась. Уки взяла у нее ворую палку:
   -Ну, зачем так сильно бить? Куда торопишься? Или от злобы бьешь, Султан? Посмотри на меня. Хан-Султан подняла мокрые глаза.
   - Смирись, турчанка, со своей судьбой. Иначе так себя изведешь, умрешь раньше времени.
   - Пусть, Уки-гуай, я свою жизнь уже потеряла: нет больше матушки, нет любимого человека, что с отцом, не известно, даже от родного города ничего не осталось Хан-Султан больше нет, нет больше хатун, есть жалкая рабыня. Зачем дорожить ТАКОЙ жизнью?
   - Не можешь изменить то, что тебя окружает, полюби это, стань его частью, забудь прежнюю жизнь. В степи, где живут войной, многих девушек постигла эта участь Оэлун-хатун, мать самого Чингисхана, была похищена его отцом Есугеем. У нее так же, как у тебя, был жених. Но Оэлун-хатун стала верной женой своему мужу и воспитала великого хана. Жена Угедея Дорегенэ была женой сына вождя меркитов, была взята в плен, родила сына Угедэю, стала его любимой женой. Он теперь во всем ее слушается!
   - Может, женщинам вашего мира это привычно, они полюбят любого, что их похитит, но я не могу. Полюбив однажды, не смогу любить другого мужчину.
   - Не пойму, зачем хранить верность мертвому.
   Маленькая монгольская лошадка не собиралась позволять чужим рукам прикасаться к ней и не стояла на месте, отходя назад. Уки, подошла к лошади. Кобыла встала спокойно и ждала, пока Уки отожмет молоко из вымени.
   - Да что это такое, ничего не умеешь! Как будто не женщина.
   - Почтенная, вам известно, что в моей стране я была хатун.
   - И что? У вас хатун не работают? Я тоже выросла в семье знатного человека, нойона унгиратов, но я делала все то же самое, что и дочери аратов: и шила, и катала войлок, ставила юрту, взбивала масло, стригла овец.
   - Во всех странах, о которых я знаю, это унизительно для знатных.
   - Что ж ту унизительного - постричь овцу, подоить кобылу? - засмеялась Уки. - Это жизнь. Выходит, жить унизительно?
   Рабыни получили приказ привести Хан-Султан ночью в юрту Джучи. Айше, обрадовавшись, что вместе с положением Хан-Сулан, может измениться и ее положение как ее доверенного человек, уговаривала бывшую госпожу быть нежной с ханским сыном. А Хан-Султан думала, что, наконец, настал момент, когда она прольет его кровь за матушку, за Али, за поруганных сестер, за разрушенный Гургандж, заодно и лишит Чингисхана старшего сына. Рабыни намазали лоб и подбородок белилами, и дали чернила, чтобы покрасила зубы, как было принято у китайских, японских и монгольских красавиц.
   Она сделала все, как положено, затем коснулась двери ладонью правой руки, перешагнула через порог, приклонила колено перед Джучи.
   Он медленно стянул с нее платок, стал расплетать косы, с распущенными волнистыми волосами она казалась необыкновенно красивой. Как же было стыдно, когда сын того, кто разрушил Хорезм, прикасался к ней, целовал ее. Но ничего, это последняя женщина, к которой он прикасается, думала она, вынимая нож, висевший у него на поясе. Вынув нож, вдруг почувствовала, как он схватил и зажал ее руку в сильной ладони.
   - Я знал, что сделаешь это - попытаешься меня убить. Это было видно по твоему взгляду, да и убить мужа - для тебя не впервые. Поэтому не стал вынимать нож. В тебе есть храбрость, но нет ума, поэтому повелась на уловку.
   - Казните меня, хан! Отрубите голову рабыне, пытавшейся вас убить! Чего же вы ждете?
   - А я говорил, если ты умрешь, то не по своей, а по моей воле.
   Он бросил нож в сторону, она стал кусаться, пинаться, отталкивать его, потом, отбежав, подобрала нож и прислонила к своему горлу.
   - Не подходите! Я убью себя!
   - Неужели я настолько противен? Никто из моих жен и наложниц не жаловался! Большее оскорбление я получал только от Чагатая, - засмеялся Джучи, смягчив голос.
   - Противен, язычник, проливший кровь невинных людей!
   - Твой народ ответил за свое преступление, за убийство послов. Мы просили твоего отца выдать Инальчика, он отказался.
   - Вы в своем уме?! За поступок моего дяди и отца вырезать целыми городами?! Женщин, стариков, детей! Хотя, чему удивляюсь? Язычники же.
   - Это их народ, пожелавший иметь таких правителей.
   - Да где вы видели, чтобы кто-то спрашивал крестьян и ремесленников, какого правителя они себе хотят? Они живут своей жизнью, своим ремеслом и даже не знают о многих приказах султанов и шахов.
   - Да быть такого не может, что не знают! По нашим законам отвечает ВЕСЬ род за преступление. Твоему народу еще повезло, за отравление Есугея-багатура, было уничтожено ВСЕ племя татар.
   - В Судный день перед Аллахом за свои грехи только каждый ответит, а не за чужие. И гореть вы будете в адском пламени!
   - А буддисты говорят, что после смерти мы переродимся, и будем страдать за грехи в следующей жизни. Кому верить?
   - Позвольте мне уйти к себе.
   - Уходи, - удивил Джучи своим ответом. Хан-Султан думала, что он будет делать то, что его соплеменники делали с хорезмийскими женщинами. - Зачем применять силы, если все равно САМА покоришься. Рано или поздно не выдержишь жизни рабыни и захочешь вернуть жизнь хатун. А я подожду.
   Хан-Султан выходила из юрты, ежась от холода и степного ветра. На пути она встретила Саркаду.
   -Что случилось? Кто кричал? Ты?
   Она ничего не ответила, пройдя мимо старшей жены. Та была шокирована наглостью и зашла в юрту к мужу.
   - Она сопротивлялась? Не далась? Прикажите казнить.
   - Иди к себе, - спокойно отвечал муж.
   -Тогда накажу ее.
   - Я сказал, ничего не делай! - вскрикнул Джучи.
   - Значит, Султан можно то, что нельзя другим? Если бы на ее месте оказалась другая наложница, что с ней стало бы?
   - Ступай к себе! - раздраженно ответил он.
   - Околдовала тебя эта сартаульская девка.
   По дороге юрту наложниц Хан-Султан думала: "Почему ему было не все равно, что я могла себя порезать? Почему его волновало, что я была голодная? Почему готов был отрубить головы кукольникам, только за то, что смеялись надо мной? Не, он варвар, он не может любить и чувствовать сострадания. То не любовь, это похоть"
   В юрте ее встретила Айше:
   -Почему так быстро вернулись? Думала, вернетесь утром. Хан, что вас прогнал? Говорила же я не надо мазаться этими китайскими белилами, это некрасиво!
   - Как только язык поворачивается говорить такое? Я сама заставила его меня прогнать.
   - Что вы творите? Хотите умереть в рабстве?
   - Ложись спать, завтра вставать рано. На следующий день Хан-Султан с другими наложницами снова валяла войлок, как прямо днем ее снова повели к Джучи.
   - Не бойся. Я хочу сообщить, что узнал сегодня. Твой отец умер на острове.
   - Нет, не правда, вы обманываете, вам нравится делать больно, поэтому так сказали.
   - Хан-Султан, я никогда не вру, - говорил он, глядя ей прямо в глаза. - Ты должна пережить это, не вздумай наложить на себя руки.
   - Не беспокойтесь, хан, я много раз думала об этом, но самоубийство - харам, только это останавливает. Когда отец был жив, никто не мог причинить вред его дочери. А кто посмел, тот расплатился с жизнью. Пока отец был жив, оставалась смутная надежда, что меня отсюда вызволят, но теперь мне точно суждено здесь умереть. Я могу идти? Еще много работы.
   Он снова взял ее за руку:
   - Стой. Здесь тоже есть человек, который может тебя защитить.
   Первые несколько дней Хан-Султан, не произносила ни слова. Вставала, шила, катала войлок только по инерции, от женщины, все время строившей планы то побега, то мести, больше ничего не осталось. Когда ее ночью снова привели к Джучи, он увидел вместо гордой, непокорной принцессы увидел измотанную, убитую горем женщину с обреченным взглядом.
   - Кто ты? Я приказал прийти Султан, а кто пришел вместо нее?
   Она молчала в ответ.
   - А я тебе завидую.
   - Что? - спросила она, решив, что этот варвар в очередной раз говорит глупости.
   - Тебя с твоим отцом разлучила смерть, ты не знаешь, что значит потерять отца при его жизни.
   - Это как? - оживилась Хан-Султан.
   - Не важно... - он прижал крепко ее к себе. Сломалась Хан-Султан, больше не сопротивлялась, не было сил. Только на следующий день осознала, что опозорена. И не вернется она больше в Хорезм, даже если брат одержит победу, никто ее, опозоренную, ждать не будет. Жить ей теперь здесь вечно. Только сейчас Хан-Султан стала замечать красоту этого места: широкая долина Иртыша, гористые берега. Джучи стал ее брать на охоту на куланов, диких копытных животных, похожих на лошадей и обитавших в Кипчакских степях. Поскакать верхом по берегу Иртыша мимо кипчакских балбалов навстречу степному ветру, забыв о рабстве - вот это радость! И гнев тогда куда-то улетал вместе со степным ветром. И не страшило, что могут напасть непокорные кипчакские племена: терять больше нечего, и так потеряно все, что можно.
   Хан-Султан была теперь покорна с Джучи, но по-прежнему холодна, в ее глазах он не видел больше ненависти, но и любви не видел. Среди звезд над Иртышем она пыталась разглядеть те созвездия, что видела в Гургандже, в пустыне Каракумы или горах Мазендерана, там, где она была счастлива, где от людей исходила теплота, в Кипчакских степях люди совсем другие, резкие, прямые. Пыталась она увидеть и те звезды, что светили над крепостью Илал, когда она любила и даже надеялась на брак по любви...
   Один раз все-таки напали на них кипчаки во время охоты, были перебиты стражей Джучи, а Хан-Султан стало плохо. Ее отвезли в ближайшее стойбище дружественного племени, позвали местную шаманку. Старуха сказала по-кипчакски, что вовсе не больна кумма, а еще одна жизнь.
   Джучи запретил своим женам давать Хан-Султан тяжелую работу, приказал поставить ей и Айше отдельную юрту, как бы девушки не навредили из зависти. Он, сама выросшая в гареме, была крайне осторожна: прежде, чем есть и пить, давала пробовать Айше.
   Родила Хан-Султан сына, дали имя Берке. И вся тоска по прежней жизни ушла куда-то. Теперь ее жизнь - это жизнь ее мальчика, который должен расти сильным, храбрым, умным и, непременно, стать правителем Улуса Джучи.
   Джучи сделал Хан-Султан своей женой, торжественно возложив боктаг на голову. Теперь с рабством было покончено, и она сала сама собой: вновь тот гордый взгляд, повелительный тон. Саркаду и Уки теперь говорили с ней, изображая вежливость и улыбку, Хан-Султан отвечала тем же.
   Айше отдали в услужение Хан-Султан, еще по ее приказу привели трех хорезмийских рабынь. Половчанок и монголок к себе не допускала. Рабство казалось страшным сном, после которого принцесса проснулась и позвала служанок, чтобы помогли ей одеться.
   - Ты все еще вспоминаешь об этом человеке? - как-то спросил ее муж во время одной из ночей. -
   У тебя был возлюбленный в Хорезме? Не отрицай, Уки рассказывала. Ты должна его забыть.
   - Не понимаю, почему вы спрашиваете об этом. Того человека нет в живых. Я вам клянусь, что у меня в душе, сидит глубоко, не вылезет наружу и не заставит стать неверной вам. Вы - мой муж, благодаря вам меня не постигла судьба многих хорезмийских девушек в монгольском плену.
   - Откуда ты знаешь, что он погиб? - спросил Джучи, будто что-то скрывая.
   - Потому что командовал гарнизоном Илала, крепость сопротивлялась четыре месяца, монголы не могли оставить его в живых.
   - Ну конечно, мы же дикари. Конечно же, мы убили его, поджарили и съели мясо.
   Хан-Султан побледнела, губы задрожали.
   - Что, поверила?! - громко засмеялся Джучи. - Серьезно?! Глупая, ты Хан-Султан. Учили тебя во дворце языкам всяким, а ума не прибавилось.
   - Не смешно. Он погиб, как мученик, и попадет в рай, а мне туда вход закрыт.
   Джучи только, загадочно улыбаясь, покачал головой.
  
   Когда Илал был сдан, Али лежал с жаром, а, узнав об этом, будто забыл о своей болезни, побежал, чтобы остановить людей, выходивших из крепости, но их было не остановить. Его связанного представили перед военачальником, поставившем его перед выбором:
   - Али-гуай, храбрый воин, говорят, хотел драться до последнего, но Теркен-хатун тебя не послушала, таких мы ценим. Станешь служить Чингисхану, будешь у нас в почете, откажешься - будешь убит.
   Али хотел сказать: "Я выбираю смерть, но вспомнил, что гарем теперь у них в плену, а значит, и Хан-Султан. Что с ней может случиться, страшно даже думать.
   - Если соглашусь, позволите выкупить женщину, что у вас в плену?
   - Конечно, бери любую.
   И он согласился, но Хан-Султан найти не смог, позже узнал, что ее увезли в ставку старшего сына Чингисхана и теперь выкупить ее невозможно. Ему говорили: "Какая разница? Есть много других женщин" и отдали одну из пленных кипчакских девушек. Она своей строптивостью напоминала Хан-Султан, но сердце покорить не смогла.
   Джучи принимал в своей ставке даругачи хорезмийских владений. Хоть он и был персом, но одет был в куяг и пластинчатый шлем, волосы были заплетены в две косы за ушами и завязаны в узел, как у монгола. Ему советовали одеть доспехи, ибо в тех местах жили воинственные кипчакские племена, покоренные Джучи неокончательно. Все, кто служил у Чингизидов, независимо от того, к какому народу и вере принадлежали, были обязаны носить монгольскую одежду и монгольские прически: плешь и две косы. Даругачи сходил на поклон к правителю улуса и его старшей жене. Затем ему велели почтить вторую и третью жену. Говорили, что вторая - дочь нойона племени унгират, а третья - дочь самого покойного хорезмшаха Ала-ад-Дина Мухаммада, плененная монголами в Илале. Не думал Али, что когда-нибудь сможет увидеть ее. Зайдя в шатер, он увидел ту самую женщину, завладевшей его разумом в Илале и ради которой был готов лишиться головы, ради спасения которой вместо смерти героя выбрал бесчестие. То чувство, казавшееся сладким шербетом, оказалось ядом, отравившем душу, сбившем с пути истинного. Она была одета в халат с вышитыми золотыми драконами на груди и спине, на голове - боктаг, украшенный золотой подвеской и длинным пером. Когда увидела Хан-Султан даругачи, у нее задрожали руки и ноги, застучало сердце.
   Увидев в человеке с монгольскими косами и в монгольских доспехах, Хан-Султан узнала того самого человека, подарившего надежду на счастье, человека, что был рядом, когда готова была пасть духом, человека, в котором видела героя, не знавшего, что такое страх. И теперь она видит заурядного человека, желающего жить и боящегося смерти, готового пойти на измену шаху, чтобы выжить.
   - Хатун, я рад, что вы живы и в добром здравии, - говорил Али.
   - Почему вы согласились служить кагану? Я думала, вы не боитесь смерти.
   - Почему вы судите меня, хатун, если сами стали женой сына кагана?
   - Я искала смерти. Там, в крепости, я не вышла, а осталась, чтобы сражаться, хотела погибнуть в бою, но была схвачена. И в плену пыталась бежать, но снова было не суждено.
   Он мог сказать, что остался жить ради своей хатун, чтобы вызволить ее из плена, но не стал. Рядом с хатун стояли служанки, пусть хорезмийки, но все равно могли проболтаться, и каждое их слово могло быть использовано недоброжелателями против Хан-Султан. По той же причине не решился оставить письмо с подарками. Он вручил ей подарки: книги на фарси со стихами персидских поэтов, среди них и стихи Омара Хайяма, любимого ими обоими.
   Когда Хан-Султан осталась с Айше наедине, села на пол и зарыдала. Айше ее упрекала:
   - Прекратите сейчас же, хатун! Это могут заметить! Испортите свое будущее и вашего сына! Ради него только надо жить! Когда мы ту страдали в плену от голода, побоев и страха, он спасал свою жизнь и благополучно служил монголам и дослужился до баскака! Простите, хатун, за дерзость вашей рабы, но для вашего блага стараюсь!
   - Ты права, Айше. Я вырву Али из сердца, тогда мы были другие. Мы оба шли одной дорогой - к победе или смерти, но сейчас пути разные и войны разные: у меня за сына, у него - за что-то свое. Подними боктаг и одень мне на голову.
   Джучи не ошибся, после этой встречи Хан-Султан стала иногда улыбаться и была более ласкова к мужу. Не успело Берке и года исполнится, как Хан-Султан поняла, что ждет еще одного ребенка. И снова сын, ему дали имя Беркечар. После него родился Бури. Жена, подарившая троих сыновей правителю, стала пользоваться еще большим почетом среди подданных.
   Однажды Хан-Султан приказала привести к ней Цветноглазого. Жак преклонил колени перед ханшей, а она, запомнив, как он надсмехался над ней, когда вез в ставку Джучи, испытала необыкновенное счастье:
   - Ну что, евнух, - говорила она с ним в презрительном тоне и глядя надменным взглядом. - Все встало на свои места: я снова хатун, а ты преклоняешь колени. Все, как должно быть.
   - Да, госпожа, все, как должно быть, - соглашался латинян, боясь разозлить госпожу. Тогда была война, вы были пленницей...
   - Не дрожжи от страха, - прервала его Хан-Султан. - Я мстить не стану.
   - Что же вам тогда угодно?
   - Расскажи мне, как был разрушен мой город? Долго ли держался? Сколько горожан убили? Ничего не таи.
   - Вначале город осаждали Джучи и Чагатай, но между ними не было единства: Джучи много раз пытался уговорить жителей сдаться, он не собирался разрушать город, но Чагатай хотел разрушить Гургандж до основания, потому что знал, что он должен стать частью владений Джучи. Тогда каган приказал другому сыну Угедею командовать осадой.
   - Стой! Достаточно, ступай к себе!
   - Хатун, вы не хотите послушать дальше?
   - Я же сказала, иди отсюда! - раздраженно накричала Хан-Султан на Цветноглазого.
   Сжала сердце боль от сожаления, что хотела убить Джучи. Слезы покатились по щекам первый раз не о своей судьбе, не по родным, а по мужу - бывшему врагу. Она вытащила из сундука куклу, ту самую, отнятую у уличных артистов куклу Хан-Султан, глядя на нее, как будто на свое отражение, говорила: "Столько зла ты сделала людям, Хан-Султан, столько боли причинила! После смерти семьи Усмана надеялась на счастье. Не заслужила ты его, ты - плохой человек!"
   Хан-Султан стояла у шатра Джучи, ожидая, когда нойоны закончат говорить о государственных делах и выйдут оттуда. Дождавшись, она подошла близко и, глядя в глаза, спросила:
   - Хан, почему года вы не сказали, что не хотели разрушать Гургандж?
   - Прекрати меня так называть, хан - ой отец, а то люди наклевещут, что я хочу отделиться.
   - Простите, но почему не сказали, видя, как я хотела вас убить? - говорила она со слезами на глазах.
   - Как я мог сказать кому-то о разладе с братом, сама подумай, глупая женщина?
   - я так виновата перед вами! Она обняла мужа за шею, сама, впервые.
   Маленький Берке сочетал в своем облике азиатские и южные черты. Сыновья засыпали под туркменские колыбельные, слушал восточные сказки, рассказы о Пророке с фразой "мир ему" о том, что есть только один Бог. От отца мальчики слышали рассказы о сивом волке Бортэ-Чино и прекрасной лани Гоа-Морал, предках всех монголов, о дочери вождя хори-туматов Алан-Гоа, родившей детей от луча света, излучаемого рыжим и голубоглазым человеком, о том, что Хан Тенгри, Вечное Синее Небо, приказал монголам покорить мир. Как только мальчишке исполнилось три года, отец посадил его на коня, хоть и мать ругалась, что он еще совсем мал. Потом стал брать сына на охоту и учить стрелять из лука, брать на облавную охоту, на которой юные монголы вырабатывали тактику боя. В шесть лет Берке уже побеждал в скачках среди детей. Беркечара воспитывали также. А мать стояла с маленьким Бури на руках и криками поддерживала сыновей. Хан-Султан смирилась с таким воспитанием, решив, что ее сыновья должны быть сильнее своих братьев во всем, пусть даже придется каждый раз сталкиваться с опасностями. Им расти в суровом мире, в суровом мире им править, поэтому должны быть суровыми батырами.
   Как-то раз повел его отец с матерью и братьями в юрту арата.
   - Джучи-гуай, зачем вы нас сюда привели? - удивилась Хан-Султан. Они прислонились руками к двери юрты и перешагнули через порог, хозяин - молодой монгол Аюр и его жена Дариимаа приклонили колени перед представителями Золотого рода. Хозяйка опустила безымянный палец, называемым "чистым", в чашу с молоком и разбрызгала, "накормив" дух огня, затем, повернувшись на северную сторону, почтив духов предков, затем брызнула на гостей, поделившись богатством и счастьем дома. Потом угостила их хуруудом и борцогами .
   - Берке, Беркечар - обратился к сыновьям отец, - Мы пришли сюда, чтобы Аюр-гуай показал, как расписывают седло. Аюр слой за слоем наносил рисунок лаком одного цвета, затем заполнял фон лаком другого. Так на седле появились дракон, феникс, рыбы и птицы с головой в виде полумесяца, а посередине пылающий ромб в двойном круге. Стоявшие рядом седла были с не менее сложными и замысловатыми рисунками.
   - Разве могут дикие варвары делать такие рисунки? Могут дикари любить красоту? - обратился Джучи к Хан-Султан. Та лишь молчала в ответ.
  
   Гургандж стал отстраиваться заново, крупнейший город Шелкового пути просто необходимо было восстановить, Еке Монгол Улус нужна была развитая торговля. Хан-Султан пожелала сама посмотреть, как отстраивают ее родной город. Взяв с собой старшего сына, она отправилась в путь на крытой повозке, запряженной волами, в сопровождении нукеров и рабынь. Она проезжала мимо полей затопленных из-за разрушения ирригации, не было больше и тутовых деревьев, древесину которых использовали вместо ядер китайских осадных машин. Вдруг среди развалин ханша увидела торговца халвой, тщетно кричавшего и искавшего покупателей. Она вышла из повозки при помощи двух служанок и скупила у торговца всю халву. Этот приторно-сладкий вкус детства, беззаботного детства во дворце, вкус Востока, ЕЕ ВОСТОКА, теплого и родного...
   Она говорила Берке: "Это твой город, только ты и твои братья Беркечар и Бури должны править улусом. Этими землями правил ваш дед, мой отец Ала-ад-Дин Мухаммад , теперь ими правит твой отец Джучи, потом будешь править ты. А чтобы править улусом, каким ты должен быть?
   - Сильным!
   -Этого мало.
   - Умным!
   - Верно, сынок. Сначала умным, потом сильным. Повтори:
   - Умным и сильным!
   - Молодец! А еще каким надо быть?
   - Не знаю...
   - Осторожным. Нельзя верить всем. Повтори за мной, кому можно верить: матери, отцу, Беркечару, Бури, Айше.
   Был еще один человек, имя которого она не произносила при муже и детях: ее родной брат Джелала-ад-Дин. После того, как его выгнала кипчакская знать из Гурганджа, он сумел собрать войско и даже нанести поражение одному монгольскому отряду в битве при Парване. Затем переправился через Инд, приказав утопить в реке свою жену и гарем, а сын, попавший в плен к монголам, был убит. После этого направился в Персию, после чего вторгся в Закавказье, подчинил атабеков Азербайджана, нанес поражение Грузинскому царству, совершавшему набеги на соседние мусульманские государства, в битве при Гарни.
   Хан-Султан молилась за брата тайком, молилась, чтобы просто выжил. Победит он или нет, к своим она уже не вернется.
  
   Спустя некоторое время после смерти Джучи, Хан-Султан решилась отправить брату послание и вышитый ее рукой пояс. В лагере Джелал-ад-Дина на территории, завоеванной им у Грузинского царства, появился купец. Воины его долго проверяли и опрашивали, не является ли он вражеским лазутчиком: монгольским или грузинским, или киликийским. Врагов у хорезмшаха было се больше и больше. Выяснилось, что он обычный купец, которому поручили передать послание от сестры хорезмшаха, ставшей женой старшего сына Чингисхана. Открыв сверток, хорезмшах прочел: "Наверно, вы от меня отреклись после того, как я стала женой сына кагана. Если так, то это справедливо. Я не надеюсь на ваше прощение, но не могла тогда поступить иначе. Пленнице среди врагов не у кого было искать защиты, кроме сына кагана. Теперь у меня трое сыновей, суфий из Хорезма обучает их Корану". Она ошиблась, не стал брат проклинать свою несчастную сестру, два раза испытавшую горечь плена.
  
  
  
  
   Сноски:
  
   5 Сарт - слово, которым тюрки и монголы называли ираноязычных оседлых жителей Средней Азии
   9 Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Том 1. Книга 2. М.-Л. АН СССР. 1952,стр.188-189
   10 Рашид ад-дин 1960, с. 78.
   11Наложницы у монголов
   12 Есть мнение, что зубные щетки появились только в XV веке, и то в Китае. На самом деле, щетки известны благодаря раскопкам городов, расположенных на территории древней Монголии и датируются они Х-ХII веками. Эта находка указывает, что в западном районе золотоордынского города Азак (так в средневековье называли Азов) проживало население с нетривиальными по тому времени культурными привычками, - рассказал заведующий отделом археологии Азовского музея-заповедника Андрей Масловский.
   13 Племя хори-туматы - монголоязычный народ, принявший участие в этногенезе современных бурят.
   14 Борцог - блюдо монгольской кухни, представляющее собой простое тесто, нарезанное на небольшие кусочки, которые обжариваются в масле
  
   Царица степей
  
   Боракчин не знала своих родителей и предпочла бы не знать вообще. Она родилась в монгольских степях в семье рода алчи племени татар 1 . Это народ кочевал на побережье озера Буйн-Нур южнее реки Керулен. Говорили они на тюркском или на монгольском, доселе не известно. Этот воинственный народ в свое время принесенного зла монголам. Сначала предательски схватили деда Темучина Амбагая, когда он вез свою дочь, чтобы выдать замуж за одного из вождей, и сдали чжурчженям, правившим в Северном Китае, а те распяли его на деревянном осле. Потом также подло отравили отца Темуджина хана Есугея, тем самым два раза нарушив закон кочевого мира, согласно которому нельзя было обидеть путника, обмануть доверившегося, даже если он из враждебного племени. За эти два неслыханных преступления народу предателей был вынесен смертный приговор. В живых должны были остаться только дети ростом ниже оси телеги, чтобы не могли запомнить смерть родителей и не затаили в сердцах чувство мести, и не чтобы не знали эти дети обычаи изменников. Небольшая группа татар смогла бежать на север и несколько лет скрываться в горной тайге. На поимку тех татар и была послана сотня Тимура. Среди тех беглецов были и родители Боракчин. Трудно было убегать от погони на руках с младенцем, которому было несколько месяцев. Мать просто оставила ребенка лежать на земле, услышав топот копыт монгольских коней и бежала вместе с мужем. Не известно, смогли ли мать и отец Боракчин в очередной раз убежать или были убиты - не известно. Девочку подобрали нукеры, один из них хотел забрать ее в свою семью, но сотник приказал отдать ребенка ему. У него уже было трое сыновей - огромное счастье для семьи! Но жене нужна была помощница. Баярма радостно встретила мужа, вернувшегося с похода с ребенком на руках.
   Боракчин воспитывали как родную дочь, для братьев в ней души не чаяли, 'своим парнем' считали. Девочка росла силы богатырской - высокая, крупная, но не толстая, а сильная, крепкая, любила играть в компании мальчишек, стрелять из лука, и конь был самым верным другом. Всех ребятишек из друзей и родичей заставила забыть о своем происхождении: если кто и пытался дразнить ее 'татар', возвращались в свою юрту с синяками, разбитыми носами и губами. Правда, и самой драчунье потом приходилось нести наказания от матери, но от этого драк меньше не стало. Став подростком, радовалась не новым нарядам, сшитым матерью, а луку и сабле, подаренными братьями, поездке с ними на охоту. Мать долго ругалась, а потом успокоилась, отец шутил, что у него не трое, а четверо сыновей.
   Детство кислое, как вкус ааруула высушенного на солнце монгольского творога, как вкус айрага - монгольского кумыса. Это и вкус лета, сезона, когда монголы ели молочную пищу. Детство и соленое, как вкус монгольского чая с молоком, маслом, солью, и курдючным жиром, мясом и листьями бадана. Запахи детства - аромат супа из баранины, приготовленного на костре. Картины детства - это солнечный луч, падающий в гэр, монгольскую юрту, через верхнее отверстие и скользя по решеткам стены, в течение светового дня проходил 29 временных периодов, соответствующих вертикальным жердям каркаса юрты. Время определяли по тому, на какое место юрты упадет луч. Детство - это бег по степи с пушистыми щенками овчарки-банхара и лай взрослых братьев с длинными ушами. Детство - это согревающий очаг в центре юрты, разговоры гостей, сидевших в северной половине, это тооно, верхнее деревянное кольцо юрты, символизирующее солнце.
   Война с Цзинь 2, война с Хорезмом. Везде прославился сотник Тимур. И дослужился Тэмур до тысячника. Теперь в семье был всегда достаток: куча диковинных китайских вещей, ковров, зеркал. Появились даже несколько китайских и персидских пленников. Баярма и Боракчин не знали, куда все это девать. Не понимала Боракчин, зачем кочевнику все эти безделушки? Были бы верный конь, лук и сабля и Вечное Синее Небо. А еще сильный степной ветер. Как она любила этот ветер и бескрайнюю степь за то, что они давал ощущение свободы. Иногда она задумывалась о том, как несчастны народы, живущие за стенами, не знающие этих просторов, где нет преград, и мир кажется бесконечным. Как же ей повезло родиться и вырасти в этих просторах! Жаль только, родилась девочкой... Как же обижалась на отца и братьев Боракчин, что не брали ее на войну, не позволяли внести вклад в наказание чжурчженей за убитых предков, хорезмийцев - за убийство послов. Из этой высокой, крупной девушки с низким голосом, лихо скачущей на коне и метко стреляющей из лука, с недюжинной силой, не раз побеждавшей мужчин в состязания по борьбе, вышел бы воин, не хуже мужчины.
   - На войне умирают и убивают - говорил отец. Ты думаешь, что это сказка, потому что не видела, как отрубают голову и как из шеи брызжет кровь. Война не для женщин. Кто будет поддерживать очаг, к кому мы вернемся после победы или поражения, если ты будешь воевать? Кто будет лечить раны братьев? Одна мама? Война - не сказка, но это благо. Благодаря борьбе с иноземными врагами, мы не воюем между собой, не грабим друг друга. Когда не был Великого хана, наш народ был жертвой то татар, то чжурчженей, то других племен. А теперь люди, говорящие на одном языке, стали единым народом, живем по единым законам и вместе творим возмездие за наших предков. В семьях достаток, жены и дочери защищены'.
   - Как бы я хотела кровью искупить вину тех, кто меня родил, - сказала Боракчин, первый раз завела сама разговор о своем происхождении. - Я хочу стать своей для нашего племени и для всех монголов навсегда. Хочу что-то сделать, чтобы все забыли, кто я.
   Тимур, суровый воин со шрамом на лице, вдруг чуть не расплакался, обняв дочь.
   Тимур-багатур был среди тех военачальников, что были оправлены с четырьмя тысячами монгольских воинов во владения старшего сына Чингисхана Джучи. Тимур в то время воевал в Хорезме, когда семья получила весть о приказе направляться на далеко запад в Восточный Дешт-и-Кипчак. Баярме и Боракчин с младшими братьями и китайскими пленницами пришлось самим разбирать гэр, монгольскую юрту, ставить ее на повозку, запрягать ее быками, выгонять из стойла овец, верблюдов, складывать связки из вещей на их горбы. Рядом шли другие переселенцы с их повозками и стадами. Боракчин любила перекочевки, а эта была самая дальняя. Сидит она с матерью на повозке, подгоняя быков, глядя вдаль, а вокруг бескрайняя степь да холмы, переливающиеся разными оттенками золотистого цвета, иногда покрытые зелеными деревьями, а над ними парят орлы и соколы и возвышается Его Величество Вечное Синее Небо с маленькими редкими облаками.
   Кипчакская степь с курганами и балбалами, река Иртыш, песчаные холмы, покрытые редкой степной травой, отражающиеся в прозрачной воде вместе с облаками. Это теперь их дом. Ставка Джучи располагалась на том месте, где в древние времена располагался одни из городов кимаков 3. Местные кипчаки, покоренные монголами, жившие на территориях, выделенных для кочевья монгольским родам, получали названия этих родов. Тимур тужа уже прибыл из Ургенча 4. Четырнадцатилетняя девочка быстро усвоила язык местных жителей, познакомилась на охоте со своим сверстником Оврулом, сыном кипчакского арата. Этот парень отличался от ее земляков: ростом повыше и глаза чуть побольше и характер совсем другой: вспыльчив, резок и упрям до ужаса, совсем не похож на спокойных и сдержанных монголов. А еще страшно хвастлив: хвалился, что в стрельбе излука нет ему равных и на коне обгони Боракчин. Но прически у них были похожи но монгольские, мужчины тоже носили косы, а на головы надевали колпаки.
   - Ну, посмотрим, как ты обгонишь! - засмеялась она и понеслась на своей маленькой монгольской лошадке навстречу степному ветру. И не догнать ее Оврулу!
   - Да это я сегодня коня загнал! - оправдывал Оврул свое поражение.
   У Тимура с женой не оставалось сомнений, что не необходимости искать жениха для дочери, остается только ждать, когда отец с Оврулом приедет свататься. Шли годы, а свататься Оврул не торопился: думал, еще молоды, торопиться некуда.
  
   Настало время Наадама, праздника состязаний в борьбе, стрельбе и скачках. И тут Оврул хвалился, что ему не будет равных. Играли монгольские девушки на морин хуур, струнном смычковом музыкальном инструменте мелодию спокойную и мелодичную, как жизнь степей их далекой родины, где время течет неторопливо, мужчины разминают руки и ноги, готовясь к борьбе. Баярма хватилась, нет в гэре Боракчин. Кричала, кричала - нигде нет вокруг.
   - Не уж то на состязания убежала, негодница! Только б все делать, как мужчина! - ругалась она, что некому буде помогать готовить хушууры, монгольские жареные пирожки с бараниной. - Готовить не любит, а уплетать хушууры будет за обе щеки! Вон, какая здоровая вымахала!
   - Не ругайся ты, - успокаивал Тимур. - Она же фарш порубила. Праздник сегодня, пусть отдохнет. Выйдет замуж, отдыхать времени не будет.
   Мужчины выходили на поединки, захватывали противники за ноги или за руки и валили на землю. Проигрывал тот, кто касался земли, а победитель исполнял танец орла. Неожиданно для борцов и толпы зрителей выбежала девушка, одетая в мужскую одежду.
   - А ты кто такая? Тоже хочешь побороться? - пошутил секундант.
   - Да, - твердо ответила Боракчин. Из толпы поднялся смех. Секундант вывел далеко не самого крупного мужика:
   - Только не сильно ее роняй! - снова засмеялся секундант. Но не успел мужик опомниться, как девчонка быстро и ловко подхватила его ноги и повалила на землю. Из толпы поднялся восхищенный крик.
   - Кто следующий? - закричала девушка. Вдруг неожиданно толпа замолчала, и вышел человек, стоявший в окружении нукеров. Кто это был, Боракчин точно не знала, но догадывалась, что кто-то из семьи Джучи. Молодой парень был на вид лет шестнадцати-семнадцати, совсем не богатырского вида, худой с бледным каменным лицом и задумчивым взглядом. Ему так же, как и первому, суждено было пасть на землю. Но, казалось, борьба не занимало мысли этого человека, не вы внимательно оглядывавшего Боракчин с головы до ног. Казалось бы, поражение от девушки должно оскорбить мужчину, но на его лице не отразилось ни капли эмоций.
   - Как твое имя? - тихо и спокойно спросил он.
   - Боракчин...
   -Чья дочь?
   - Тимур-багатура из племени унгират...
   Следующему борцу Боракчин уже проиграла.
   - Ты хоть знаешь, кого повалила на землю? - говорил Оврул.
   - Кто-то из Золотого рода?
   - Сам Бату, сын Джучи. Ты хоть бы для вида проиграла ему.
   - Что? Совсем глуп? Уступить только из-за знатности. Щас!
  
   Бату выбрали невесту, когда ему было семь лет, как и положено, дочь нойона из племени унгират. Так издавна повелось у Золотого рода Борджигинов брать в жены девушек-унгираток. Но девочка, не успев повзрослеть, заболела и скончалась.
   - Тимур говорил, что воспитал татарскую девочку как свою дочь. Может это она и есть?
   - Но воспитывалась в монгольской семье и в наших обычаях.
   - А кроме красоты, какие у нее достоинства?
   - Крепкая, здоровая, детей родит много, характер сильный, опорой будет.
   - Правильно мыслишь, сын, - похлопал его отец по плечу. - И семья у девушки хорошая. Не говори твоей матушке про татарскую кровь, а то никогда не согласится на этот брак.
   Уки сидела в боктаг у очага, держа спину и голову прямо, головило медленным, спокойным тоном, но в голосе всегда слышалась твердость и уверенность госпожи:
   - Тимур-багатур - не знатных кровей, он не рожден сыном нойона. Достоин ли он того, чтобы породниться с Золотым родом?
   - Он заслужил все почести своей доблестью, а не рождением. Из простых были наши Субедей и Джебе. Это и есть люди длинной воли. Такие люди достойнее нойонов, что в прежние времена сеяли вражду между нашим народом. Уки удалось уговорить, и в стойбище Тимура пожаловали сваты.
  
   - Для нас это великая честь, - говорил Тимур, но не могу таить. Известно ли Джучи-гуай и его сыну о происхождении нашей дочери, о том, что она не родная , а рожденная татарской женщиной. - Узнайте об этом, и мы дадим ответ.
   После ухода посланников Баярма говорила мужу:
   - Хозяин дома 5, зачем же вы сказали? Теперь они окажут.
   - Я не смею врать и сам хотел подумать.
   - Что тут думать? Отказывать Золотому роду! Гнев хотите на себя навлечь?! Не отказывайте, если передумают, я вас умоляю! - произнесла эти слова жена настойчивым тоном. - Говорят, Бату - самый умный из сыновей, его прочат в наследники. Высоко взлетит наша дочь!
   - Она рождена их кровными врагами. Каково ей придется в их семье?
   - Боракчин хоть раз давала кому-то себя в обиду?
   - Нет, откажутся они.
   - Не откажутся! Потому что Джучи сам... - тихо сказала жена
   - Замолчи глупая женщина! И чтобы я больше этого не слышал! Грязные сплетни все это.
   Когда сваты пришли второй раз, Тимур принял хадак - шелковый шарф.
   Борачин, узнав о свадьбе, заупрямилась:
   - Не выйду за него! У меня уже есть жених, я люблю его, вы знали об этом!
   - Какой он жених, - говорила мать, - за столько лет не посватался? И не можем мы противиться Золотому роду!
   Боракчин схватила кожаный сосуд для айрага 6, горстку ааруула 7 выбежала из юрты, оседлала коня. Хотела запрыгнуть на него, но Тимур взял за рукой за поводья.
   - Куда собралась? Одна, посреди степи, погибнешь.
   - Пусть. Но не пойду замуж силой!
   - Знаешь, дочь, в жизни не всегда все выходит по нашей воле. Мы часто жертвуем своими желаниями ради семьи, рода, целого народа. Я могу прямо сейчас послать человека к Джучи, чтобы передал мой отказ. Твой отец своей кровью заслужил звание тысячника и багатура, а что будет после такой дерзости? Джучи и Бату будут сомневаться в моей верности, а как люди будут на нас смотреть? И не забывай, Боракчин, откуда ты родом. Ты можешь изменить судьбу твоего народа - тех немногих, что спаслись чудом от резни, сейчас они боголы, живущие со страхом за свою жизнь.
   - Мне их судьба безразлична, заслужили ее, - сказала Боракчин пренебрежительным тоном. - Они - чужое мне племя. Я - монголка, а не татарка! Монголка!
   - Но это твоя кровь! Ты можешь не признавать свой род сколько угодно, н их кровь в тебе течь не перестанет.
   Боракчин запрыгнула на коня и ускакала.
   - Куда поехала!! - кричала Баярма. Погибнет!
   - Оставь ее, - сказал муж тихим спокойным голосом. - Она вернется.
   Весь вечер проскакала Боракчин по берегу реки, совсем загнала коня. Нет, она не плакала, она злилась на судьбу. Как ни пыталась походить на мужчину, родилась деочкой - не избежать женской доли - выйти замуж по воле родителей. Вернулась в юрту к ночи.
   - Благодари Тенгри, что сохранил тебе жизнь, а то могли и волки в темноте загрызть! - ругалась Баярма.
   - Да лучше бы волки загрызли!
   Служанки надевали на Боракчин свадебный дээл из ярко-красного шелка, подпоясанный длинным широким узорчатым кушаком, заплели две косы, что называлось 'разделить черные волосы', надели украшение невесты - суйх, длинные серьги из червонного золота, украшены бирюзой, кораллами и жемчугом. Невеста сидела с отсутствующим взглядом, как будто не ее свадьба, не ее жизнь, и не на нее суйх надевают. Гости из овога, или рода, невесты сидели с правой стороны, а жениха с левой. Ели гости тихо, на монгольской свадьбе не шумят, женщины подавали бузы и борцоги двумя руками.
   Когда Боракчин увозили в ставку, родители совершили обряд призвания счастья - даллага: вышли из юрты вслед за ней, мать держала с руках ведро с молоком и кричала 'Хурай, хурай!' - 'да сбудется!'.
   Когда закончилось празднество, жених и невеста сели на коней, да ускакали в ставку. Там они проехали верхом между двумя кострами, теперь им идти вдвоем о жизни сквозь огонь и воду, и не важно, как состоялись встреча и знакомство, все, что было до, значения уже не имело.
   Потом невеста должна была совершить поклон семейному очагу, бурхну Золотого рода, свекру, свекрови и другим старшим родственникам мужа. А так как у свекра, помимо свекрови было еще несколько жен, пришлось поклоняться поклоняться еще и им. Старшая жена Джучи Саркаду к тому времени скончалась, и вторая жена Уки, теперь свекровь Боракчи осталась в роли старшей. За день до торжества злые языки донесли Уки о татарском происхождении Боракчин. Пока кланялась, невеста видела взгляд Уки, полный злобы и презрения. Потом ей велели поклониться другой жене Джучи Хан-Султан, та сидела не в боктаг, а в покрывале, глядела своими огромными глазищами на Боракчин пристальным, изучающим взглядом. 'Вот попала я' - думала она. За что же, Тенгри, так меня наказываешь? Стала бы женой простого человека, жила бы нормальной жизнью, без вражды'. После поклонов она должна была соблюсти обычай избегания - не разговаривать и не встречаться с теми, кому поклонилась, а еще сидеть три дня в юрте мужа за занавеской.
   Наконец, остались они одни, и Боракчин откинула занавеску:
   - Хозяин. Дома, почему не спросили у меня, когда отправляли послов, хочу ли стать вашей женой, свободна ли я?! А у меня был жених, и я его любила, любила больше жизни! Ради своей похоти ломаете жизни людей, да покорает вас Вечное Небо!- кричала она со слезами, гневом и негодованием, а он сидел молча, задумавшись, глядя на очаг посредине юрты, держа в руках чашу с айрагом, и в ее сторону даже не смотрел.
   - Вместо свободы и счастья с возлюбленным, я теперь в семье, где будут все ненавидеть! Что вы молчите?! - негодовала Боракчин. А у мужа так и не отразилось на лице никаких эмоций: ни злобы, ни обиды, ни раскаяния.
   - Не важно, что было раньше, Небо нас соединило, лучше не противься небесной воле и прекрати истерики, - говорил он с улыбкой спокойным голосом. - Вон, огонь скоро потухнет, - указывал он взглядом на очаг, намекая, чтобы жена занялась своим делом. Сжимала Боракчин кулаки, так хотелось врезать этому худощавому, миловидному мальчишке с длинными косами, который был моложе ее на два года.
  
   Когда Бату навестил мать, она спросила, чуть не плача:
   - Почему ты мен обманул? Почему не сказал, что она татарка?
   - Матушка, никто вас не обманывал. Боракчин с младенчества воспитывалась в семье унгиратов, воспитывалась в монгольских обычаях, значит, она монголка.
   - Но кровь наших врагов никуда не делась! Если понравилась тебе девка, в чем проблема? Взял бы ее у отца как наложницу. Но ты сделал своей старшей женой татарку! И не боишься, что предаст? Ведь предательство в крови у ее племени.
  
   Уки приказала своей главной служанке, худощавой китаянке Джингуа узнать подробно о жизни Боркачин. Вернувшись, Джингуа сказала:
   - У Боракчин 8 был возлюбленный, говорят, кипчак. Этого брака она не желала.
   - Прекрасно! - обрадовалась Уки. - Она совершит ошибку. Такую ошибку, которая поможет нам от нее избавиться.
   В юрту Боракчин пришла девочка лет двенадцати, половчанка, сказала, что ее прислала Уки-фуджин ей на службу.
   - У меня и так достаточно рабынь. Зачем мне еще? - удивилась Боракчин.
   - Но не могу же я вернуться обратно, мне приказали, - сказала девочка.
   - Раз так, проходи. Как зовут?
   - Аппак.
   - Кипчачка?
   - Да. Из Хорезма.
   - Ясно.
   - Фуджин, мне кое-что сказать вам надо. Чтобы другие не слышали.
   - Выйдите! - приказала Боракчин двум служанкам.
   - Вас сегодня ночью будет ждать человек на берега реки, я вас провожу.
   - Какой еще человек? Зачем он будет ждать?
   - Не знаю, назвался Оврул...
   Жар пробежал по телу Боракчин от его имени. 'Неужели готов рисковать жизнью? Неужели надеется бежать?'
   - Не надо никуда провожать! Я никуда не пойду! - говорила Боракчин, пытаясь произносить твердым, уверенным голосом госпожи, но в голосе слышался плач. - Я теперь жена! Ты что, не знаешь, что за прелюбодеяние полагается смерть? Добиваешься, чтобы мне хребет переломили? - она хотела бы с ним встретиться, увидеть в последний раз, сказать пару слов на прощание, успокоить свое сердце. Но если кто увидит, то произойдет то, что страшнее смерти: не может она подвергнуть позору и бесчестию родителей.
   - Ему передать, что вы не придете?
   - Нет, не ходит туда и ничего не передавай. Ступай к служанкам.
   Уходя, Аппак остановилась.
   - Госпожа...
   - Что еще?
   - На самом деле это приказала передать Джингуа.
   - А это еще кто?
   - Главная служанка Уки-гуай. Они хотели вас поймать с ним...
   - Все ясно... - ровным низким голосом сказала Боракчин. - Как будто это я к нимв невестки напрашивалась! Почему решила рассказать? - спросила она удивленно служанку.
   - При Уки-фуджин я самая низкая рабыня, мне приказывает не только госпожа, но и другие рабыни. Зачем мне делать плохие поступки ради нее? Уки-уджин уже не моложа, а вы, госпожа, молоды. Если ваш муж станет ханом, то вы станете самой главной госпожой. Поэтому мне лучше быть верной вам.
   - Молодец, мелкая! Соображаешь! Но ты делай вид, что по-прежнему служишь фуджин и докладывай мне обо всех.
   - Поняла! - радостно сказала девочка.
   - А вторая из жен, которая в платке, она не так опасна?
   - Скажите тоже! Это же Хан-Султан, дочь самого покойного хорезмшаха! Уки-фуджин хан уважает, а Хан-Султан, словно околдован! Ее пленницей к нему привели на аркане, - засмеялась рабыня и Боракчин с ней. - А сейчас - госпожа! Говорят, по ее просьбе хорезмшах казнил ее мужа и его родственников.
   - Ничего себе! Даже так...
  
   Всю ночь простоял Оврул с конем у реки, как и слуги Уки, караулившие его. Уел Оврул обманутым, ругал его брат:
   - Безумец! До того докатился, что в блуд в чужой женой хотел впасть и себя погубить! Думал, она захочет с тобой погибнуть? Дурак!
   - Я лишь свое хотел забрать. Монголы пришли и отняли у нас наши земли, нашу свободу, теперь и отнимают наших женщин.
   - Опомнись, чем они хуже наших ханов? Они принесли закон - Ясу и жизнь спокойнее стала.
   Утром Боракчин услышала крики за юртой. Выйдя, он увидела, как Джингуа куда-то вела за локоть и ударяла палкой.
   - Почему Боркчин не пришла? Ты не выполнила приказ?
   -Я сказала ей, она сама не захотела!
   - Врешь, негодница! Почему не уговорила ее пойти?
   Боркчин схватила Джингуа за руку, вырвала у нее палку и замахнулась:
   - Ты что творишь?!
   - Госпожа, я наказываю рабыню за то, что плохо вам служит, бездельничает.
   - Кто тебе разрешил наказывать моих служанок?! Шла вон отсюда!
   - Простите, госпожа, я для вас старалась.
   Аппак вытирала слезы и злорадно улыбалась вслед своей обидчицы.
  
   - А она не глупа... - сказала Уки, когда Джингуа вернулась, дается в ловушки не попадается. Но ничего у Бату будут и другие жены, я сама найду ему вторую жену красавицу, унгиратку из знатной семье, и он перестанет обращать внимания на первую.
  
  
   __________________
   1 Татары - племя или группа монголоязычных или тюркоязычных племен Центральной Азии, являлись сильными врагами монголов. К современным казанским, крымским и сибирским татарам, вероятно, отношения не имеют.
   2 Кимаки - кочевой народ, живший на территории современного Восточного Казахстана в IX-XI вв.2 Старый 3 Ургенч (Гургандж)
   4 Цзинь - государство на севере Китая, основанное чжурчженями
   5 Жена мужа не называла по имени
   6 Монгольское название кумыса
   7 сушеный творог, куски размером меньше, чем хурууд.
   8 госпожа
   Прошло три дня, наступило время снятия занавески. Джучи, стрелой поднял занавеску, и, как полагалось, произнес: 'Выходи, дочь моя, выросшая в неизвестном нам месте, из своего укрытия'. Уки, стараясь скрыть недовольство за вежливым тоном, сказала заученные слова: 'Садись на верблюда черной масти и веди свой караван'. Боракчин вздохнула с облегчением: теперь она могла разговаривать с новыми родственниками.
   В ставке праздник - таах, первое пострижение сына Джучи Хан-Султан Берке. У золотого шатра собрались старшие сыновья Джучи и нойоны с женами.
   Боракчин еле удерживала на голове бокку, не умея держать спину и шею прямо. Он ждала, когда же, наконец, торжество закончится, чтобы можно было поскорее вернуться домой и сбросить с головы этот тяжелый неудобный убор. Тяжела, однако, бока, для неблагородной головы! Красить лицо белилами наотрез отказалась, несмотря на уговоры служанок.
   Миниатюрная девушка играла на кобузе, уйгурском двухструнном музыкальном инструменте.1 Женщины, стоявшие рядом в бокках, украшенных драгоценными камнями и перьями, глядели, ехидно улыбаясь, на неуклюже стоящую и все время придерживающую боку Боракчин. Но одна из них заговорила о девушке с кобузом, и на какое-то время на Боракчин не смотрели.
  
   - Это новая наложница Джучи-гуай, опять сартянка. В последнее время что-то его на них потянуло.
   - И что он в них находит? Но она похожа на монголку.
   - Говорят, у нее отец перс, а мать киданька. На нашем языке хорошо говорит.
   - Ах вот оно что!
  
   Нежные белые пальцы юной наложницы касаются струн, издавая печальную музыку, словно плач.
   Люди думали, что это плач невинной души, отданной родными, чтобы умилостивить завоевателей, разом лишившейся детства и девичьей чести, но принявшей свою судьбу и глядящей кротким взглядом на своего господина, его сыновей и двух старших жен. И пусть думают. Пусть не догадываются, что попала она сюда по своей воле и задумке.
   Фария глядела на Хан-Султан, приветливо улыбаясь, и перед глазами вставала пятилетняя девочка по имени Дильбар, монголоидной внешности, похожая на ее мать, что родом из Западного Ляо.
  
   1 Лютня кобуз охарактеризована М.Кашгари как "музыкальный инструмент, похожий на уд", то есть с грушевидным корпусом.
  
   Девочка бежала по базарной площади Самарканда, наполненной толпой. Она бежала, пробираясь сквозь толпу, громко плача, ведь площади стоит на коленях ее отец, а рядом с ним стоит палач, держа саблю над его головой.
   Мужчина на коне в окружении множества воинов поднимает руку, палач опускает саблю на шею отца, и этот момент девочка не забудет никогда. Он ей будет являться в кошмарах каждую ночь. Потом сабля палача возвышается над головой матушки, и тут чья-то рука закрыла девочке глаза.
   - Дильбар, - идем скорее!- послышался женский голос. Дильбар оглянулась и увидела тетю Фатиму, сестру отца. Она крепко сжала ее руку и потянула куда-то. Они бежали долго, Дильбар упиралась, желая побежать туда, где ее мать. Вокруг лежали окровавленные трупы убитых самаркандцев.
   - Не смотри туда! - говорила тетя. - Смотри на меня. Она привела Дильбар в дом ее мужа перса Ахмеда, придворного отца.
   - Они скоро придут за нами! - слышала Дильбар разговоры взрослых.
   - Быстро собирай вещи! Бели самое малое.
   - Куда мы бежим?
   - К родственникам Нур-хатун, к кара-китаям.
   - Нельзя, мой брат их предал.
   - Предал, но потом снова вступил с ним в союз. С нами Дильбар, она внучка гур-хана.
   Крытая повозка идет в неизвестность. Дильбар запрещено выглядывать оттуда, она слышит только стук колес и ржание лошадей, чувствует, как трясется сидение под ней из-за быстрой езды. И рядом не ни матери, ни отца, их не только нет рядом, их просто нет. Нет, потому что пришли хорезмийцы и отняли их жизни. Теперь никто не возьмет Дильбар на руки, не будет рассказывать сказки. Даже плакать бесполезно, мать и отец на ее плач не придут - так сказали взрослые. Еще взрослые говорили, что эта юная большеглазая красавица и черными, как ночь, густыми волнистыми волосами и белой кожей, которая появилась в их доме как вторая жена отца, принесла смерть в дом. Дильбар любила ее, как любят дети красивых людей, которые им кажутся добрыми, ведь сказки сочиняют только о красавицах. И вот, эта прекрасная принцесса просит своего отца убить ее семью... Нет, красавицы - это зло, они коварны и бездушны. Так теперь думала подросшая Дильбар, сидя в киданьской юрте. Спустя год, как они прибыли в государство Западное Ляо, зять гурхана, найманский вождь Кучлук, бежавший от Темуджина. Кучлук думал выдать беглого визиря с дочерь казненного хана, но его жена Тафгач-хатун запретила выдавать родственников погибшей сестры, особенно племянницу, в которой она души ни чаяла.
   Ахмеду и Фатиме ощутили горький вкус жизни на чужбине, где речь слышана не тюркская, иранская, а незнакомая монгольская, где презирают их веру, запрещают отмечать праздники Курбан и Ураза, где храмы закрыты. Дильбар еще не успела впитать основы веры в Самарканде, и Ахмеду и Фатиме оставалось только с болью в сердце наблюдать, как другая ее тетя по матери воспитывает девочку как буддистку. Они бы снова бежали, но бежать некуда: на западе их враги хорезмийцы , на востоке - монголы, о которых ничего не известно, кроме того, что они их язык похож на язык киданей. А Дильбар Западное Ляо не стало чужим миром: там жили люди, похожие внешне на нее и ее матушку, и язык киданей она усвоила быстро. Но ее религией буддизм не стал, как не стал ей ислам, не стало ни христианство, ни шаманизм, а стала ненависть к хорезмшаху и его дочери. Он берегла и растила это чувство, как крестьянин растит фруктовое дерево в оазисе. Ненависть стала её и верой, и подругой, и воздухом и глотком воды в среднеазиатской пустыне. Она заставляла жить, заставляла быть сильной. Девочке исполнилось 11 лет, она уже была готова к жертвоприношениям ее Богине Ненависти. А тетушки Фатима и Тафгач ненависть лелеяли, не давали уйти из памяти девочки убитым родителям.
   Новое дуновение ветра опять изменило судьбу Дьльбар и дало ей шанс вернуться в родные места. В Азии появился новый игрок и перепутал все карты хорезмийцам и кара-китаям. Кучлук терпит поражения от монголов, оседлые жители отказываются защищать Западное Ляо Ахмед решает, прежде, чем быть с женой и племянницей убитыми ли стать пленными рабами бежать к монгольскому военачальнику Джэбэ и предложить ему свою помощь: он знает кара-китаев, знает хорезмийцев. С последними у него счеты: они убили не только правителя, но и родственника, в случае войны, поможет с превеликим удовольствием. Только Дильбар решил представить своей дочерью: кто знает, если монголы заключат союз с Хорезмом, и выдадут их султану, что будет с девочкой? Нет, не убьют, конечно, но сделают аманатом при дворе или отправят в гарем.
   - Дорогая, - говорил Ахмед, - нам придется бросить тетушку и твоих друзей. Иначе мы погибнем, кидании обречены.
   - А если погибнем, я не смогу отомстить. Да, придется бросить, и мы сделаем это. Я не буду переживать.
   Дильбар чувствовала боль в душе, но это первая жертва ее богине ненависти, которой она ревностно поклонялась.
  
   Ахмед усердно служил монголам: участвовал в походе на Хорезм, консультировал полководцев по устройству ирригации и крепостных сооружений. Когда были захвачен Мавверанахр, он был поставлен даругой в одной из местностей. Вскоре принцесса узнала, что не родственников мужского пола по линии отца у нее совсем не осталось: никто не выжил во время правления Ала ад-Дина Мухаммеда. Дильбар просила дядю брать ее в поездки. Она видела руины некогда цветущих городов, съездила она в сопровождении слуг и в родной Самарканд. Город за 8 лет только успел оправиться после резни, учиненной войсками хорезмшаха, только высохли слезы, и снова разорение... Восемь мирных лет запомнят жители древнейшего города - потомки иранских и тюркских народов, веками жившие рядом и создававшие смешанные семьи. Пройдет столетие, и монгольские народы станут частью Мавверанхра, их дети Тимуриды восстановят разрушенное, построят мечети и дворцы, медресе, обсерваторию. А пока кровь... Проезжала по улицам и видя разрушенные дома родного города и обезлюдевшие улицы перед глазами вставала все та же картина, что и в детстве во время захвата города Ала-ад-Дином Мухаммедом. Но монголы не стали устраивать резню горожанам, как в Отраре, Бухаре и Гургандже, убив только тюрков из гарнизона, но ограбили жителей и увели в плен ремесленников. 'Они друг друга стоят' - думала она про монголов и хорезмийцев. Хоть бы друг друга перерезали!' Ала ад-Дин Мухаммед умер в одиночестве и нищете, и это грело душу принцессы, но его дочь... Ее не обесчестили нукеры, не продали на рабовладельческих рынках, не зарубили монгольской саблей. Она снова хатун, снова на высоте, родила сыну кагана наследника. Видать, обладает злыми чарами, на которые попался не только отец Дильбар, но и сын самого Чингисхана. Но пусть не думает, что ей повело.
  
   Дильбар взрослела и становилась изящной азиатской девушкой, похожей на фарфоровую статуэтку, с белоснежным лицом, длинными прямыми гладкими волосами и нежным голосом. Она потребовала от дяди, чтобы тот отправил ее как подарок к Джучи-хану.
   - Это не возможно. Он не примет подарки человека из владений Чагатая. Ты же слышала, как братья ненавидят друг друга!
   - Придумайте что-нибудь! Нет другого способа отмстить. А если не отомщу, жить мне будет незачем!
   - Не смей так говорить!
   - Ваш друг Фархад стал наместником в каком-то городе в Улусе Джучи, вы говорили. Пусть он
   отправит меня в гарем, как свою дочь!
   Дильбар в сопровождении нескольких слуг, направлявшаяся в ставку Джучи, имела при себе два письма: одно - в случае, если их остановят, второе - для Фархада. Первое было якобы от покойного отца, просившего родственника приютить дочь. Нукеры, остановившие экипаж, услышав, что сирота держит путь к родственника и увидев письмо покойного отца, не стали препятствовать. Во втором Ахмед просит старого друга помочь племяннице, имеющей огромное желание стать наложницей Джучи, отправить ее к хану как свою родственницу, и обещает в долгу не остаться.
   - Вы должны представить меня под другим именем, - говорила Дильбар с мужчиной в приказном тоне, чем ввела его в ступор. - Возможно, Хан-Султан помнит имя дочери ее покойного мужа.
   Теперь я Фария, отныне так меня и зовите.
   - Но как же я объясню, моя племянница похожа на девушку из Китая, если я перс?
   - Все очень просто: мать вашей племянницы - и киданей.
  
   И теперь она, Дильбар-хатун, дочь Усмана, хана ханов из династии Караханидов, истребленной хорезмшахом, здесь, в Улус Джучи, чтобы покарать ту, по чьей вине погибла семья. Она обязательно назовет свое настоящее имя, когда все свершится, чтобы знал враг, кто и за что нанес удар.
   И принесла она новую жертву Богине Ненависти - девичью честь. Ненависть... ее яд пронимает в кровь и течет по всему телу, не давая свободно дышать. Она уничтожает разум, заставляет забыть любые моральные принципы и страх перед Всевышним. Она овладевает женщиной так, как не овладевает мужчиной, ибо у ненависти женское лицо...
   Хан-Султан не волновало, что у мужа, кроме нее шесть жен и несчетное количество наложниц, не задевало женскую гордость. Она подарила ему троих сыновей, чем заслужила уважение мужа, но была холодна, хоть и покорна, приходила к нему с вечно печальным лицом. У Джучи появилась еще одна пленная тюрчанкаНасира, та была похожа внешне на Хан-Султан, но моложе и покладистее, а Хан-Султан глядела на все равнодушным, отсутствующим взглядом. Она редко находилась в компании других жен, предпочитая общество сыновей и рабынь - хорезмиек и персиянок. Иногда ей наносили визит имамы и суфии. Во время их визита она заставляла сыновей сидеть в юрте и слушать, что они говорят, объясняя другим, что это надо для того, чтобы мальчики лучше освоили тюркский огузского диалекта. Она решила, что ее жизнь теперь - это жизнь сыновей, но, все же, иногда позволяла себе предаваться воспоминаниям. Глядя на звезды по ночам, искала похожие на те, что видела во время похода в Илал через пустыню и в самой крепости, где, несмотря на лишения, чувствовала себя самой счастливой. Она вспоминала Али, хоть и больше не мечтала о встрече с ним. Он прослужил даругой недолго, скончался от неизвестной болезни. Как было бы легко и спокойно на душе принцессы, если бы он погиб за веру, но нет.. Умер своей смертью, служа язычникам, не видать ему рая после Судного Дня. И с ней будет то же самое. 'Поэтому не живи больше своей жизнью, своими чувствами, своей печалью, живи жизнью сыновей. Воспитай их так, чтобы они не стали варварами, привей им тюркскую и персидскую культуры, те. В которые впитала ты с молоком матери. А когда они вырастут, их родне по отцу придется несладко, и ответят монголы за разрушенный Хорезм и попранную честь рода султана Ала-ад-Дина Мухаммеда: за позорную смерть Второго Александра Македонского в бегах и нищете, за унижение Повелительницы женщин мира Теркен-хатун, теперь прислуживающей женам Чингисхана и питающейся объедками с их стола, за рабство дочерей шаха'.
   Хан-Султан обрадовалась появлению новой девушки из Хорезма, видя в любой хорезмийке потенциальную союзницу. Она пригласила Фарию в свою юрту.
   - Я прекрасно понимаю твою печаль. Я оставила свою жизнь в Илале, и ты оставь ее в родном доме.
   - Благодарю вас за милосердие, говорила Фария-Дильбар, а в мыслях звучали не те слова: 'Вот дрянь! Еще жалеешь себя, что-то говорит про сломанную жизнь. Если бы ребенком видела, как падает с плеч твоего отца!'
   - Можешь приходить ко мне, если будут обижать. Я нашим сестрам в помощи не отказываю.
   Фария улыбнулась, подумав: 'Какая еще сестра? Я - стану твоим концом, Хан-Сулан, своей жизнью ответишь за кровь Караханидов!'
   Боракчин смотрела за женщинами, катающими войлок, а сама думала, что жить как-то надо среди этих женщин, людей недобрых, людей лукавых. Не зря христиане говорят, что это Ева уговорила Адама вкусить запретный плод. С мальчишками было проще: обидел - получил тумаки и замолчал. А здесь такое не пройдет... Надо ум иметь, чтобы им противостоять. Но где бы его взять... Вспомнила она, как мать советовала одаривать подарками многочисленных жен отца и братьев мужа, а то и гляди, забудут про ее кровь татарскую. Сшей, говорит, халаты, пояса. Решила шить Боракчин, хоть и не любила это делать. То ли дело, охота, стрельба из лука, вот это нормальные занятия! А шитье - так, для девчонок!
   - Ну, кто так делает шов? Он же разъедется. Смотри, каким он должен быть, - говорила Уки невестке, сидящей на левой стороне юрты (невестке не положено было сидеть на правой стороне для гостей), показывая шов на своем рукаве. - Сделай, как положено.
   - Да, - отвечала Боракчин, кривя губы, пытаясь изобразить кроткую улыбку.
   В следующий раз позвала ее Уки. В юрте, кроме нее, сидели Хан-Султан и жена Орду-Иджена, старшего брата Бату. Боракчин снова подарила два халат: Уки и Хан-Султан. Свекровь поглядела, потрогала пуговицы из узелков, и сказала: 'Кто так делает узелковые пуговицы? Разве так делают узлы? И зачем пуговица красного цвета, когда халат коричневого? Все одного цвета должно быть. Переделай. И почему тебя мать ничему не научила?
   Тут Боракчин подняла опущенный взгляд, посмотрела на Уки и молвила:
   - Зачем же мне переделывать, если вам снова не понравится? Лучше я не буду делать.
   - И правда, - вдруг заговорила Хан-Султан, сидевшая до того молча с отсутствующим взглядом. - Зачем заставляете шить Боракчин, у вас же есть рабыни?
   - Похоже, тебя не только рукоделию не научили, - повысила голос Уки, до того говорившая спокойно, - но и почтению к старшим! Хотя, стоит ли удивляться, зная, в каком племени ты родилась? Кровь есть кровь, как ни воспитывай!
   - Уже поздно. Позвольте, я вернусь к себе, - сказала Боракчин, изображая улыбку и сжимая пальцы в кулак, и спешно покинула юрту свекрови.
   Боракчин всю ночь просидела, не сомкнув глаз, думая, что с этим делать, как жить дальше. Да, с девчонками бороться она в детстве не училась.
   На рассвете она сообщила служанкам, что идет охотиться, оседлала коня и ускакала одна.
   - Как? Вы едете одни?! - удивилась Аппак. - Вам нельзя просто так взять и поехать одной, вы же хатун!
   - Ни слугам говорить, что мне нельзя!
   - Когда господин узнает, он будет на вас сердиться!
   - Ну и пусть! Не я напрашивалась к нему в жены и в невестки его матушки!
   - Он и на нас сердиться будет! - кричала маленькая половчанка вслед скачущей всадницей. Аппак тут же побежала за нукером.
   - Госпожа уехала совсем одна на охоту! Ее надо догнать и охранять! Вдруг с ней что-то случиться? Не сносить всем головы!
   Над Иртышем возвышался холм, заросший деревьями, а над ним чистое голубое небо, а на нем, словно одинокий ягненок на широком лугу, гуляло маленькое белоснежное облако. Небо с облаком, холм с деревьями отражались в зеркально чистой речной воде. Туда и решила подняться Боракчин, привязав коня к дереву.
   - Стой тут! - приказала она догнавшему ее нукеру.
   - Куда вы? Хочу забраться наверх, там красиво!
   Тут неожиданно наверху за деревьями показались два силуэта 'Наверно, тоже охотники' - подумала Боракчин. 'А вдруг кипчаки из вражеского племени? Надо подобраться к ним поближе' Она украдкой подошла и спряталась за деревьями. И снова неожиданность: услышала знакомые имена: Джучи, Бату.
   - Джучи обычно охотится на горе неподалеку, вон в той стороне.
   - Правда ли, что он не отправился в поход на кипчаков и булгар из-за болезни?
   - Не знаю, но то, что болеет в последнее время часто - правда.
   Один другому передал маленький мешочек, ток развязал, высыпал монеты в ладонь, и разочарованно спросил:
   - Это все?
   - Остальное потом получишь.
   'Так они следят за Джучи! И кому-то докладывают. Но кому же?' - подумала Боракчин.
   - Там кто-то есть! - сказал взявший мешок.
   'Проклятье!' - подумала Боракчин и вытащила из ножен саблю.
   - Женщина! Я убью ее, уходи скорее!
   И замахнулся саблей на девушку, только его сабля напоролась на ее саблю.
   - Сюда! - закричала Боракчин.
   Нукер услышал чьи-то крики и звук от ударов сабель и поспешил наверх холма. От удара в ногу Боракчин упала, уронив саблю, тот отодвинул ногой саблю в сторону и уже готов был зарубить Боракчин, если бы ни прибежавший нукер, который отвлек лазутчика на себя.
   - Он нужен живым! Это лазутчик! - приказала Боракчин, ползя к лежащей сабле. Она поднялась, прихрамывая на больную ногу, вытащила из поясной сумки аркан и набросила на мужика, сражавшегося с нукером. Тот от неожиданности пропустил удар и был ранен.
   - Вытащи у него мешок с монетами, пока не успел выбросить!
   Удивительная картина приковывала взгляды людей: жена Бату едет на коне в ставку на коне, ведя мужика на аркане.
   'Как, все-таки, хорошо воевать с мужиками! - думала Боракчин.
   -А если бы он тебя убил или того хуже?! - кричал в юрте обычно всегда спокойный и молчаливый Бату. На его, обычно каменном, лице отражалась тревога, оно даже побледнело. - Ушла, не спросив позволения мужа. Что я должен был думать - сбежала?!
   - Вам было все равно, каково Боракчин, когда брали ее в жены против воли, девушку, у которой уже был жених. Вы не думали, каково будет ей, среди Борджигинов, кровных врагов ее племени? И Боракчин не подумала о вас.
   - Что?! Вместо благодарности за оказанную честь твоим родителям, ты еще упрекаешь?
   Задержанного посадили в деревянный ящик с отверстием.
   Бату и Джучи и Цветноглазый стояли рядом, глядя на заключенного.
   - Кто тебя послал? - спрашивал Бату как всегда спокойным ровным голосом. - Скажи, и тебе дадут воды.
   Тот молчал в ответ.
   - Разрешите, я с ним поработаю, - говорил Жак. - Мигом у меня расколется!
   - Ну, зачем сразу? - говорил Бату с дружелюбной улыбкой. - Тебе лишь бы пытать кого-то. Посидит пару дней в ящике под палящим солнцем без воды, и научится говорить. А если нет, тогда уже можешь приниматься за любимую работу. - А тебе желаю хорошо отдохнуть, - сказал он, глядя на арестанта, высунувшего мокрую от пота голову в отверстие ящика и глубоко дышавшего.
   Отойдя от заключенного, Бату обратился к отцу:
   - Не сомневаюсь, вы думаете о том же человеке, что и я. Так ненавидеть родного брата, даже зная, что он не станет наследником кагана...
   - Готовься, Бату, - говорил Джучи сыну. - Проклятие меркитского плена твоей бабушки будет висеть над нами всегда.
   - Я сделаю так, чтобы они забыли об этом, я стану таким же великим, как и мой дед, завоюю еще больше земель, прославлю ваше имя и наш улус, и замолчат клеветники!
   - Пусть поможет тебе Тенгри. Но сейчас тебе будет трудно.
   Пойманный оказался десятником из охраны. Прошло два дня, лазутчик молчал. Пришлось подключить Жака, который поработал ножом и раскаленным железом, и мужик заговорил. Как и предполагалось, он докладывал человеку, приезжавшему из Чагатайского улуса
   Как только Джучи поправился после долгой болезни, он сразу отправился с сыном на гору охотиться на быстроногих куланов.
   А твоя жена - сильная женщина и умная, - говорил Джучи сыну, подгоняя низкорослого монгольского коня.
   Мы не ошиблись с выбором. Такая женщина должна быть рядом, когда будет трудно. Вот, мне не повезло: мои жены красивые и сильные, а умом не блещут.
   - О Хан-Султан бы не сказал такого: читает, пишет на трех языках.
   - Писать и читать ее во дворце хорезмшаха научили, а думать - нет.
  
   Прибежала радостная Аппак и сообщила, что к Боракчин пришла очень важная гостья.
   - Кто же это? - удивилась она.
   - Вы ни за что не догадаетесь! Сам Хан-Султан!
   Хан-Султан вошла в юрту в сопровождении двух служанок, несших сундук.
   Поприветствовав ее, Боракчин ступила на перевязанную ногу и почувствовала резкую боль. Хан-Султан взяла ее за руку и подвела к сидению у очага. У Боракчин тело сжалось от чувства неловкости из-за внимания такой влиятельной женщины и благородной по рождению. О ней говорили больше, чем об Уки, слава о красоте дочери хорезмшаха и колдовских чарах вышли далеко за пределы орды Джучи. Боракчин слышала, что принцесса высокомерна, не допускает никого к себе, кроме сыновей и рабынь из Хорезма и Персии. А тут сама явилась, спрашивает о самочувствии, принесла целый сундук подарков: шелковые ткани, хорезмийские халаты, украшения и разные сладости, среди которых была странная масса серого цвета.
   - Попробуй, это халва. Ничего вкуснее нет на свете, говорила, улыбаясь, принцесса.
   Боракчин вкусила и побежала за айрагом, настолько приторно сладкая вещь, она была к любым сладостям непривычна.
   - Здесь не принято есть сладкое, вся еда или кислая или пресная. А там, где я выросла, вкусы блюд яркие: острые, сладкие. Плов, шурпа, пахлава...
  
   Как только Джучи поправился после долгой болезни, он сразу отправился с сыном на гору охотиться на быстроногих куланов.
   - Для меня большая честь, что вы пришли. Я не ожидала.
   - Слышала, на тебя напали на охоте, и решила узнать о твоем самочувствии.
   - Я в порядке, только получила удар по ноге, но скоро заживет. Я в детстве часто дралась, так что не впервые.
   - Оно и видно - засмеялась Султан. Она аккуратно сняла чадру и обнажила черные роскошные косы, и ее красота показалась Боракчин еще более необычайной. Золотые кольца и браслеты на руках, одетая в шаровары и кафтан, вышитый золотыми нитями, она вся сияла, словно звезда Востока. И как же ей, неуклюжей Боркчин с низким голосом, шаркающей походкой, далеко да такой красоты!
   - А ты не поверишь, я тоже дралась!
   - Вы?! Как?!
   - Вернее, сражалась. И ранила двоих.
   - Да ну!
   Когда монголы напали на мою страну, первый раз в крепости, второй - когда пыталась бежать из плена. И мужские удары на себе испытала от обоих мужей. Я знаю, что такое жажда, от нее на моих глазах умерла мама. Так что, не думай, что я роза из дворцового сада. Я тюльпан, что растет в степи и пустыне. Но везде он останется цветком.
   - Да, трудно представить, что вам пришлось пережить.
   -Но не будем о плохом. За все годы пребывания тут ты первый раз заставила меня смеяться.
   - Я?
   - Я чуть не умерла со смеху, вспоминая выражение лица Уки, когда вы говорили про шитье. Она ждала, что невестка будет покорна, как рабыня, - расхохоталась принцесса. - И сейчас, когда услышала, как вела мужчину на аркане. И как я могла пропустить такое!
   - Ну я же на охоту уходила, не могла без добычи вернуться.
   - На самом деле, я пришла не только навестить тебя. Есть еще кое-что. Уки уже ищет для Бату вторую жену из знатного рода, чтобы обязательно была красива.
   - Это неизбежно... У почетных всегда много жен и наложницы еще.
   - Неизбежно. Но если твой муж влюбится в нее, то, что ты старшая не будет иметь значения. Уж поверь мне, я выросла в гареме. А при твоих мужских повадках это неизбежно.
   - О чем вы, не понимаю?
   - О том, как ты выглядишь, ходишь, разговариваешь.
   - Если вы хотите сказать, что я некрасива, то это не изменить. Такой родилась. Тем более, с вашей красотой не сравнится ни одна женщина.
   - Спасибо, дорогая моя, но я не про лицо. Про осанку, походку, про то, как ты еле стоишь в бокке, смотришь в пол, вместо того, чтобы на мужа глядеть. Но ничего, я научу тебя быть женщиной. Умеешь танцевать?
   - Нет.
   - Нет танца прекраснее персидского. Не знаю народа, умнее персов!
   Она велела Боракчин встать, несмотря на больную ногу, и повторять за ней. Та неуверенно по нескольку раз пыталась повторить изящные взмахи и изгибы рук.
   -Нельзя так резко, ты так себе руки подвернешь! Медленно, плавно!
   - А говорят, вы носите чадру, чтобы быть незаметными, прячете красоту от мужчин, вам ничего нельзя.
   - От чужих мужчин! Этот танец только для твоего мужа! Так и скажи ему, это будет льстить, потешит его мужскую гордость.
   Когда Хан-Султан вернулась к себе, Аше ее спросила:
   -Позвольте узнать, госпожа, почему вы к ней так добры? Вы же не подпускаете к себе монголок.
   - Она не монголка. А татарка. Слышала, монголы вырезали почти все ее племя. Но кто она, это не важно. Бату прочат в преемники Джучи, а Боракчин - его старшая жена, и у нее есть характер.
   - Это пока она наивна, как ребенок, но скоро мир, в который она попала, ее изменит. Поэтому надо за ней наблюдать и знать, что у нее на уме.
  
   Как узнала Боракчин про вторую жену, стала забывать свою злость и обиду на Бату, задело это ее гордость, и не хотелось уступать Уки и ее окружению. Нет, не будет, так. Как они хотят. Сколько жен и наложниц бы ни имел бату, она, ее, Боракчин им не затмить. Никогда!
   На следующий день Боракчин навестила новую наложницу Джучи с азиатской внешность и арабским именем Фарию, играющую на разных инструментах и на моринхуур, на флейте. Она дружит с Хан-Султан, значит, не дружит с Уки, значит, с ней можно подружиться, пусть научит ее музыке. И лоб и подбородок стала красить белилами, хоть поначалу и не нравилось, и зубы чернить. Боктаг не снимала с утра до вечера, чтобы привыкнуть к нему, и спину прямо держать научилась, ходить стала с высоко поднятой головой. Заметил Бату, какиой глубокий взгляд у жены, как она изящно двигается гибким телом, словно змейка, во время танца, какие волшебные звуки издают ее пальцы, прикасаясь к струнам.
  
   В ставку пришла весть, что пойман сын покойного меркитского вождя Тохтоа-Беки Култукан-мерген. Приставка 'мерген' у монголов давалась к имени метких стрелков излука.
   Когда он предстал перед глазами победителя, тот спросил:
   - Говорят, нет стрелка, более меткого, чем ты. Докажи это. Он повесил на дерево мишень, Култукан выстрелил, затем выпустил вторую стрелу и попал в зарубку, где оперенье первой стрелы, и расколол ее.
   - Я оставлю его в живых, он храбрый воин, будет служить нам. А кагану не сообщу о его поимке.
   - Отец, мы не можем. Чагатай этим воспользуется, его люди повсюду. Тем более меркит, а она нас называет меркитами, он обязательно разнесет слух, что мы покровительствуем меркитам не просто так.
   - Хватит, - взглянул Джучи на сына с укором.
   - Простите, отец, что напоминаю об этом, но вы сами говорили, что плен Борте-хатун всегда будет острым лезвием, меткой стрелой в руках наших врагов. Что, думаешь, Боракчин, взглянул он на жену.
   - Все верно, говорите, хозяин дома. Нельзя гневить кагана. Наверно, он и так сердится на нас, что мы сейчас не можем воевать с кипчаками и болгарами1.
   - Отец, прикажите его убить! Ради вашего и нашего будущего!
   Вечером Хан-Султан рассказывала персидские сказки двоим сыновьям Берке и Беркечару, держа на руках младенца Бури, когда к ней пришел Джучи и приказал вывести детей. Хан-Султан радовалась, новая наложница стала отвлекать внимание мужа, и неужели снова? Она напряглась.
   - Не бойся. Сказал Джучи, я пришел только поговорить. Есть то, что меня беспокоит. И рассказал о пленнике, которого не хочется убивать.
   - Вам посторонний чужой человек дороже собственных детей?! Хотите второй разозлить Чингисхана? Доиграетесь так. Что он пошлет войско и захватит ставку! А ваш братец, что следит за нами будет рад выполнить! Этот пленник стоит того, чтобы нас всех перерезали? - говорила она со слезами. - А ваши резать умеют!
   - И твои умеют! Тебе про Самарканд напомнить?
   И тут Хан-Султан побледнела.
   - Усман и Караханиды казнены за бунт против отца, за бунт в первую очередь!
   - И у нашей войны была причина. Забудь, наконец, прошлое, и я забуду!
   Он обнял ее за плечи, целуя ее шею. Она сжалась, тяжело дыша, но терпела, сдерживала себя, чтобы не оттолкнуть. Громкий плач проснувшегося младенца заставил Джучи отпустить жену.
   - Не ставьте нас под удар, умоляю вас! - говорила жена. Вы не самый жестокий из монголов, но, но если сохраните ему жизнь, отнимете многие другие.
   Но Джучи сделал не так, как советовали родственники - не приказал убить меркита сразу, а отправил послание Чингисхану, где сообщал о поимке сына меркитского вождя и просил разрешения сохранить ему жизнь. Из Монголии пришел ответ, что Култукана следует казнить. Так и было сделано, и без пролития крови: меркиту сломали позвоночник. Кровь знатных не должна проливаться, чтобы душа переродилась.
  
   После рождения первенца, которому дали имя Сартак, Боракчин стало совсем не узнать: взгяд, улыбка, голос, походка, стали более женственны. И во взгляде муж теперь видел любовь и теплоту. Не было больше того дикого и обиженного волчонка. Протяжные монгольские песни, звучали из ее уст, когда плакал маленький Сартак, и тут же появлялась на лице малыша милая улыбка.
   Подобрала, все-таки, Уки Бату вторую жену. Орбай, дочь знатного нойона, блистала красотой и свежестью утренней росы. Милая улыбка, тонкий голос, с виду покладистый нрав. Уки в ней сразу почувствовала родную душу.
   Как-то Орбай увидела на Боракчин вышитый бухарский кафтан, подошла к одной из служанок и приказал достать для нее из точно такой же ткани и таким же узором.
   - Это подарок госпожи Хан-Султан, говорила рабыня. Изготовлено специально для нее мастерами, то ли из Самарканда, то ли из Персии. Трудно будет такой найти. И помогу ли я сто-то делать для вас, я Боракчин-гуай служу.
   - Теперь мне служишь! Делай, что тебе приказывают, старуха, если не хочешь быть битой!
   Старуха пришла к Боракчин, пожаловалась. Та приказала посидеть с сыном, а сама пошла разбираться.
   - Разве у тебя мало слуг, Абрай? Как ты можешь моим слугам приказывать? Зачем проявляешь неуважение к старшей жене? Если понравился кафтан, сказала бы мне, я бы узнала у Хан-Султан, откуда его привезли.
   - Да, я должна уважать старшую жену моего мужа, - ехидно улыбалась девушка. -Но я дочь знатного монгольского рода, не могу уважать того, кто рожден в племени наших кровных врагов- татар, приговоренных к смерти самим Чингисханом!
   Боракчин сжала кулаки, замахнулась:
   -Сейчас как! - Но остановилась и опустила руку и ушла в свою юрту. Плакала недолго, тепло и улыбка малыша ее быстро успокоила. Но ночью глаз не сомкнула, все думала.
   Придя вечером к жене, Бату увидел незнакомые лица служанок, только одну юную Аппак узнал.
   - Откуда они? Я их раньше не видел.
   - Хозяин дома, это рабыни-татарки.
   - Что они здесь делают?
   - Это я их приказала привести. Хан-Султан прислуживают люди из ее народа, и я решила также. Но если вам не угодно, они сейчас же уйдут.
   - Но ты же и слышать о них не желала. Что случилось? - удивился Бату.
   - Мое рождение моя кровь были для меня слабым местом. Я с детства обманывала себе, доказывая что я настоящая монголка. Но это всегда было страшным оружием в руках тех, кто меня не любит. И я решила принять свою кровь, признаться себе в том, кто я есть. Отныне люди словом 'татарка' не смогут ранить Боракчин. Потому что она знает, кто она есть. Боракчин, жена внука Чингисхана и дочь некогда самого воинственного племени, наводившего ужас на соседей!
  
   Бату велел жене пригласить старших женщин рода на трапезу, распорядился зарезать барана.
   Матушка, Арбай, Хан-Султан я пригласил вас разделить с нами трапезу, поглядеть на то, как вырос мой сын. Очень редко удается вас всех собрать вместе, надеюсь, этот день нас сплотит еще больше. Но, кроме того, хотел бы сказать, что моя жена Боракчин, дочь уважаемого в народе полководца, подарила мне прекрасного сына и достойна уважения. Любое неуважение к ней буду считать за свою обиду, нанесенную мне, сыну правителя улуса.
   Его взгляд останавливался по очередности: на Уки, Арбай, Хан-Султан. Уки ощущала растерянность, а Хан-Султан одобрительно подмигивала Боракин, а сама думала: 'Да, я была права. Эта женина не так проста, как кажется'. Боракчин чуть не расплакалась от такой открытой поддержки мужа, и ощущала ужасный стыд за то, что противилась их браку и долго вела себя с ним непочтительно, была холодна, как снежный ком. Поняла Боракчин, какого прекрасного мужа подарила ей судьба, и она должна его держаться. Отныне все будет по-другому: всю жизнь Боракчин теперь посвятит мужу, сыну и будущим детям.
   Ели женщины тихо, как и положено. Дым от очага согревал воздух и разносил по юрте запах вареного мяса, солнечный луч проникал в тооно и освещал гэр. Возле очага стоял опорный столб, упирающийся нижним концом в пол юрты, верхним, имеющим развилку, в обод дымового отверстия, этот столб символизировал символ магическую связи поколений и времен, небо и землю. Но в гэре было шумно от звонкого детского смеха мальчишек Берке, Беркечара, Бури и маленького Сартака.
   - Подумать только, дядя старше своего племянника на пять лет! - говорила Боракчин про Берке.
   Посидев, женщины попрощались и разошлись по разные стороны, уведя детей за собой. Это была их последняя совместная трапеза.
  
   После рождения третьего ребенка Хан-Султан перестала ходить к Джучи, когда он ее звал. То притворялась больной, то говорила, что кто-то из детей болеет. Две хорезмийские наложницы Насира, родившая сына Шибана, и Фария, тоже недавно родившая Шинкума, также обладали южной красотой и темпераментом, но не смогли заменить Хан-Султан: не было в глазах того огня. Однажды он устал и приказал привести жену во что бы то ни стало, больную или здоровую, хоть силой.
   Он целовал ее дрожащие губы, ощущая ее слезы, ручьем льющиеся из глаз, напряжение во всем ее теле.
   - В чем дело? Ты моя жена уже много лет. Почему снова стала строптивой?
   - Я родила вам троих сыновей, - говорила Хан-Султан дрожащим голосом . - Что же вы еще от меня хотите? Я уже не молода, здоровьем слаба стала, красота увядает. У вас есть другие молодые красивые женщины. Зачем вам я?
   - Ты не забыла его? Того человека из Илала? Прошло столько лет, он давно умер, а ты все еще о нем думаешь?
   - Это неправда, просто я не хочу...
   Он закрыл ее рот руками:
   - Молчи! Ни слова больше!
   Джучи и громко рыдающая Хан-Султан услышали какой-то шорох, обернулись и увидели стоящего у двери Берке. Мальчик потерял мать и пошел к отцу ее искать. Зайдя, он увидел громко плачущую и дрожащую мать и отца, грубившего ей. Такими своих родителей Берке еще не видел. Испуганный мальчик, плача, прижался к матери.
   - Отец, почему обижаешь маму?
   - Нет, сынок, - говорила Хан-Султан, отец меня не обижает, я плачу, потому что болею.
   - Не думай так, Берке, - говорил Джучи, отец маму никогда не обижает!
   - То вы кричали на нее! Я все видел!
   - Что ты видел, сынок? Скажи, что видел? - испуганно спрашивали оба родителя.
   - Как отец ругает маму, а мама плачет!
   - Ты долго здесь стоишь? Давно пришел или нет?
   - Нет, сейчас пришел.
   Родители вздохнули с облегчением и продолжали убеждать ребенка, что отец мать не обижает.
   Боракчин попросила мужа, чтобы он отправил к ней учителя Берке и Беркечара, который обучал их изобретенному недавно уйгурскому письму. На вопрос, зачем женщине обучаться грамоте она ответила, что хочет понимать своего сына и будущих детей, которые непременно будут ей обучены. Какое же оно красивое, изящное - монгольское письмо! Напоминает ей вышитые узоры на одежде. Глядел Бату, как старается медленно аккуратно рисовать вязь его жена, дивился, как она преображается: из неуклюжего, неуверенного в себе человека, в то же время, грубоватого, становится похожей на утонченную аристократку. Часто приходила к Хан-Султан, чтобы пообщаться с учеными людьми - мусульманами из ее окружения, особенно часто спрашивала об искусстве врачевания. Сама часто приглашала заезжих уйгуров и китайцев, узнавая, как и чем люди живут в других странах, во что верят, чем учение Иисуса отличается от учения Будды, о чем книга, посланная Всевышним у мусульман, в чем мудрость Конфуция.
  
   Джучи болел уже несколько лет: отекали стопы, случали приступы сильной боли, сопровождавшиеся лихорадкой. Никто не знал, что это и от чего. Знали только, что болезнь та часто встречается у племени унгират, откуда была родом Борте-хатун, старшая жена Чингисхана. Когда заболевал человек у монголов, у его гэра ставили копье, обмотанное черным войлоком, и к нему никто не приближался, чтобы не распространялась болезнь. Но на этот раз приступы были особенно сильными. Но в этом случае все знали, что болезнь не заразная, а наследственная, поэтому правитель разрешил сыновьям и двум женам посещать его. Боли раньше приходили и уходили. А сейчас приступы были особенно длинные, и лихорадка длится долго. Чувствует Джучи, что наступили его последние дни. Ни шаманы, ни мусульманские врачи не могут уменьшить боль.
  
   Предчувствуя смерть, попросил Джучи принести ему пучок степной полыни, чтобы в последний раз почувствовать этот запах кипчакских степей. Аромат, впервые вдохнув который, сын агана решил, что останется здесь навсегда. Пришла та, которую ждал,но не надеялся, что она придет. Хан-Султан сжала в руках руку лежащего мужа. Рука ледяная, а ведь у него был жар!
   - Ты пришла? Кто заставил? Что вы? Никто, сама беспокоюсь. Все пройдет, так уже было ни раз.
   - Что ж ты печалишься? Скоро освободишься от меня, вздохнешь спокойно, никто тебя не будет больше принуждать. Долго этого ждала? Может, мой сын по обычаю возьмет тебя в жены, но не притронется, ты ему не нравишься.
   - Не говорите так, хан. Я не хотела вашей смерти! Только благодаря вам со мной случилось того, что испытали многие женщины Хорезма. Лучше оказаться у вас, чем быть обесчещенной множеством нукеров.
   Тот засмеялся сквозь слезы:
   - Ты ли это говоришь? Наконец, ты научилась соображать!
   - В молодости бы даже в мыслях произнести такие слова не смогла. Жизнь сделала меня циничной. Боялась даже в глаза мужчине глядеть, а потом увидела, что делают с женщинами на войне, когда нас вели из Илала.
   - Забудь прошлую жизнь, наслаждайся настоящим, как будто ты не жила во дворце и не была дочерью султана. Тогда сможешь полюбить эту жизнь, эту степь, просторы и шелест ковыля. - Да, вы правы. Я буду стараться забыть мою семью, мою юность. Даже кукол отдала, чтобы не глядеть на них и не вспоминать мою семью. Помните? Кукольники встретились по дороге в ставку?
   Он тихо улыбнулся:
   - Подумала, страшный варвар хочет крови невинных артистов?
   - Я тогда первый раз вас зауважала. Я же поняла, за что вы их хотели казнить. И за те удары плетью обиды не держу. Вы тогда не хотели, чтобы я голодала.
   - А за последнее?
   - Тоже. Вы муж, вы были вправе требовать. А я должна была покориться. Знаю, что была плохой женой, но больше никогда не буду вам перечить и смогу вас полюбить, только не умирайте!
   Аромат полыни и черные глаза тюрчанки... Это все то, что было рядом с ним в его последний час.
   Хан-Султан видела, как умирает мать от жажды и перенесенных тяжестей в крепости Илал, теперь муж скончался на ее глазах...
   Не стало больше старшего сына Чингисхана, храброго полководца, над которым черной тенью висело проклятье плена матери с рождения до конца его дней. Покоритель северных племен, герой сражения на Тургайской равнине 1 и осады Гурганджа. Свое родство с отцом он доказывал на поле брани.
   Айше уговаривала свою хатун поесть, но та лишь лежала в слезах.
   - Почему вы так печалитесь, госпожа, вы же не любили хана? - говорила рабыня, все время забывая, что хан только один - в Монголии. - Вы все время плакали с тех пор, как оказались у него, а теперь оплакиваете его смерть...
   - Кажется, если бы мы с Джучи встретились по-другому и если бы он был нашей веры, я бы его полюбила. Но время не повернуть вспять, Когда глядела в его красивое мужественное лицо, перед глазами вставали разрубленные окровавленные трупы на улицах городов, дым от пожарищ, смерть отца и матушки.
  
   1 Первое сражение между войском хорезмшаха и монгольским войском во главе с Джучи 1218 г.
  
   Все ужасы, мною пережитые, мощной крепостной стеной нас разделяли. Не знаю, сколько крепостей удалось взять отважному полководцу, но не эту крепость...
   Во время своего пребывания в строящемся заново Ургенче Хан-Султан встретила торговца-уйгура, бродившего среди развалин города в поисках тех немногих, готовых купить у него товар. Рядом с ним шла девочка лет десяти в тюбетейке и множеством косичек.
   - Почему девочка не осталась дома? - удивленно спросила ханша торговца.
   - Жена скончалась, бабушек и дедушек нет в живых. Поэтому приходится путешествовать со мной.
   - Смотри,- сказала она девочке, - это я и моя семья, в каждой из них частица моей души. Возьми этих кукол. Только береги их, не ломай.
   - Если они вам дороги, почему вы их отдаете? - спросил торговец.
   - Хочу расстаться с воспоминаниями. Они делают меня слабой, тянут на дно.
   Похоронил Бату отца в каменном кургане. Вернулся гонец, отправленный к Чингисхану, что сообщить о смерти Джучи и рассказал, как каган, поверив клевете, что Джучи не лжет о болезни, не желая выполнять его приказы, и кто-то видел, как он охотится на горе, приказал Угедею и Чагатаю собирать войско для похода на улус.
   -Чагатай! Да проклянет его Небо! - разгневался обычно спокойный Бату. Мой бедный отец страдал от болезни, а он на него клеветал кагану! Почему каган сделал его хранителем Ясы, человека без чести?
   - Тише, хозяин дома, не надо вслух оспаривать решения кагана, а то еще кто услышит, - говорила полушепотом Боракчин, мешая в котле бульон из баранины с крупными кусками мяса. - Люди Чагатая пойманы, но кто знает?
   - Да. Ты права. Нельзя было позволить боли затуманить разум. Скоро каган будет решать, кто станет править улусом. А сейчас он опечален.
   - Каган знает предсмертною волю вашего отца? Что он вас хотел видеть правителем улуса?
   - Это мне неведомо. Но если назначит Орда-Иджена, я покорюсь и не буду мешать брату. Я же не Чагатай!
   Явился старший брат к Бату и приклонил колено, как перед правителем:
   - Я старше, но все знают, что отец хотел видеть правителем только тебя. Поэтому я поеду к кагану и скажу, что уступаю.
   Пришла весть о приказе кагана, что Бату должен занять место отца. Он собирался отправиться в Монголию на утверждение, как пришла новая горестная весть - о кончине Чингисхана. Предстоял курултай, где должны были избрать нового кагана. Туда надо обязательно явиться, да не одному, а с братьями. Если не со всеми, то хотя бы с несколькими. А со всеми нельзя. Мало ли что может случиться в ставке кагана? Тогда править улусом будет некому.
   Пока он думал над этим прибыла Уки уговаривать сына приструнить Хан-Султан:
   - Хан-Султан плохо влияет на детей. Берке мне сказал, что он с братом будет править улусом после тебя. Как она может настраивать на это детей, если у тебя есть сын и он твой наследник? Ни вырастут и будут к нему враждебно относиться.
   - Матушка, займусь их воспитанием позже. Сейчас мне не до этого.
   - Мы все скорбим, сын мой, но подумай над этим, пока не поздно
   Только бабьих разборок ему не хватало!
   Днем ранее Берке гулял с детьми нойонов и состязался с ними в стрельбе из лука. Вдруг один из них стал смеяться:
   - Его мама носит мешок на голове!
   - Это не мешок. А покрывало!
   - Нет, мешок! А еще она ударяется головой о землю, когда молится!
   Берке подошел к мальчишке и кулаком в нос. Тот дал сдачи и началось. Прибежала к бату мать мальчишки, держа за руку сына с разбитым лицом и давай жаловаться.
   - Берке, почему ты побил Аюра? - спрашивал брат.
   - Он говорил плохо про маму! Сказал, что она носит мешок на голове!И ударяется головой о землю! И извиняться не буду! Даже если накажете!
   - Послушай, Берке. Я не скажу, что ты не должен драться. По отцу твой предок Бодончар, сын сивого волка, по матери - Ашина - сын волчицы, Огуз-хан тоже рожден серым волком 1. Волк не знает страха, сражается до последнего вздоха за свою стаю. Но драться надо не всегда. Ударить можно не только кулаком, но и словом. В следующий раз просто передай слова такие кагана: как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути' Никто не должен проявлять неуважение к любым религиям, иначе пойдет против нашей воли. Небо избрало наш народ для покорения мира. Скоро мы выполним небесный приказ, весь мир будет жить по законам кагана, и не будет в этом мире вражды племен, народов и вер. А кто не покорится, тот умрет.
   Пришел Берке к матери, рассказал о драке.
   - Зачем мне слушать слова чужих людей? - говорила она, промывая кровоподтеки и царапины на теле сына. Переживать из-за их слов, если я знаю, что МОЯ вера истинна. Я права, и они это своими словами не изменят. Сынок, всегда думай, прежде, чем что-то делать. Если перед тобой твой чужой человек, он не должен знать, что ты думаешь , чего ты хочешь, злишься ты или радуешься.
   - Почему, матушка?
   - Потому что много злых людей, много завистников.
   - Твои слова не должны повторять твои мысли.
   - Это как?
   Повторяй за мной:
   - Не говорю о том, что думаю. В мыслях одно, в словах другое.
   Берке повторил эти слова.
   - Потом жду, когда судьба позволит сделать то, что хочу.
   - А судьба мне скажет, когда можно делать, как хочу?
   - Она даст тебе понять, что можно сделать то, что хочешь. Ты это сам увидишь.
   Прошло немного времени после смерти отца, и Бату получил подарок от Хан-Султан, который должен был его утешить, - красавицу - персиянку, а сама тайно поручила ей докладывать о словах и действиях нового правителя.
   Бату снова проводит ночь с рабыней.
   - Чем же я перед вами провинилась?
   - Ничем, - говорила Хан-Султан, изображая удивление. - О чем ты говоришь?
   - Зачем вы послали к нам эту девушку?
   - Ах, вот ты о чем, - улыбнулась Хан-Султан. Чтобы утешить Бату, уменьшить его страдания хоть немного.
   - У него есть жена!
   - Две жены. Орбай забыла?
   - Когда муж проводит время с законной супругой, это не унижает, а когда с какой-то ...
   - Стой! - не дала ей договорить Хан-Султан. Здесь так же, как и на моей родине мужчинам дозволено иметь наложниц. На что ты тогда обижаешься? А что будешь делать, когда муж приведет множество пленниц из очередного похода?
   - А я вам верила! - сказала, уходя, Боракчин.
   Решила она, что правильно делала в детстве, что не общалась с девчонками.
   Не заметил Бату печали жены, думал, как заставить Хан-Султан отпустить Берке и Беркечара на курултай, да так, чтоб без скандала. Легче войска громить и города брать.
  
   - Вам придется убить меня, чтобы забрать моих сыновей, только из-за них я еще жива, только ради них все терпела, со всем смирилась! - кричала Хан-Султан на Бату и Боракчин, вызвавших ее с сыновьями, чтобы сообщить свое решение.
   - Они под моей защитой. Я клянусь вам, Хан-Султан, что мои братья вернуться и с ними будет все хорошо!
   - Матушка, ну пожалуйста, - просил Берке, брат поедет на родину Чингисхана, я тоже хочу!
   - И я!- вторил Беркечар.
   - Мы будем представлять наш улус, как взрослые!
   - Как вы сможете их защитить? - с недоверием в голосе говорила она. - Там вокруг владения земля монголов, бежать будет некуда! Вы себя там не сможете защитить, не то, что детей!
   - Потому что я знаю, как буду их и нас всех защищать, - как всегда спокойно отвечал Бату.
   - Там не враги, а наши родственники, - говорила Боракчин. Угедей не способен нас убить!
   - Я видела и ни один раз, как ваш род относился к моему мужу. Их вовсе не волновало, что он одной с ним крови! С чего это его сыновей будут любить?
   - Это был Чагатай, он и клеветал на Джучи-гуай, Угедей не такой, он всегда мирил братьев!
   - Тебя не волнует судьба моих сыновей, потому что это не твои дети!
   - Да вы можете такое говорить? Они братья мужа, не чужие мне! И своего сына я тоже беру. Да ведь, Сартак, - говорила она, улыбнувшись сидящему у нее на руках ребенку. - мы тоже едем.
   - Ты хочешь, чтобы твои сыновья имели власть и влияние. Не скрывай, всем известно. А как они станут уважаемы среди Золотого рода, если не будут участвовать на курултае? Они монголы, а наша жизнь от рождения до смерти полна опасностей. По-другому не можем. Тенгри нас создал такими, и Золотой род - не султаны, сидящие на мягком троне за чашей щербета, окруженные пляшущими одалисками. Мы рождаемся на коне и умираем на коне!
   Промолчала в ответ Хан-Султан, поняла, что правду говорит Бату. Еще много раз придется ее сыновьям рисковать своими жизнями. И как ей это пережить? Остается только молиться...
   Выйдя из юрты Хан-Султан, будущий покоритель западных земель, глубоко выдохнув, сказал жене:
   - Неужели обошлось без криков и истерик...
   На следующий день снова явился Бату к мачехе.
   - Хан-Султан, Дорегне нужны подарки, чтобы все получилось. Ну, ты сама знаешь. Как там у вас говорят, 'бакшиш'. А у тебя много дорогих вещей: самаркандских, персидских. Ни у кого больше такого нет, придется с ними расстаться.
   Поругала про себя Хан-Султан варваров: 'Так бедны, что даже на бакшиш не хватает, надо жен обирать!',но делать нечего. Что эти побрякушки и ткани, хоть и драгоценные, когда речь об интересе сыновей?
   Были посланы люди в Самарканд и Бухару, чтобы закупили у местных торговцев лучшее вино, которое так любит Угедей.
   Ехали юрты на колесах с членами Золотого рода, запряженные десятками быков в окружении немногочисленных воинов, их охранявших. За ними тянулись обозы с дарами для будущего кагана, его жен, нойонов, слуг. Не думала Боракчин, что доведется побывать на родине. Сколько счастливых воспоминаний связано с этими степями, реками, озерами. Не понимала она тогда, что проживает самое радостное и беззаботное время, когда не надо бояться за жизнь близких и за свою, не надо обдумывать каждое слово, перед тем, как сказать что-то людям. Хороший человек ей достался в мужья: и храбрый, и умный, и заботливый, но тяжело жить в его мире обреченных властью, как тяжела бокка для простолюдинки. Бату предупредил Берке и Беркечара, что там будет Чагатай, который их не любит, а еще не любит народ их матери, и он или его дети могут сказать что-то плохое об отце или матушке, и чтобы мальчики молчали, не грубили и не дрались, их старший брат все решит сам.
   Сделал караван остановку на ночлег. Уже на пока еще светлом небе появилась первая звезда.
   - Сейчас бы запрыгнуть на коня да погнать...- говорила она мужу, вздыхая.
   - Так что мешает?
   - Знаю, не положено знатной женщине ездить одной. Здесь никого вокруг, кроме наших людей. Земля наша, это там, в улусе, еще остались непокорные кипчакские племена. Я с тобой! Погнали!
   Скачут молодые в шапках-малхаях на низкорослых лошадях по пустынной степи, хохочут на весь Еке Монгол Улус, перестав на мгновение думать обопасностях, что их ждут. Совсем загнала коня Боракчин, как в юности, чуть не сбросил ее. Но подхватил Бату свою жену и понес на руках к берегу маленькой речушки, раскинутой среди ковра из ковыля и степных цветов без конца и края. Глядел в ее глаза и вил в них искру, которой не было во время их свадьбы. Этот взгляд оказался до боли знакомым. Кого же он напоминал? Похожий взгляд и похожая игривая улыбка были у отца, когда находилась рядом пленная тюрчанка. Вернулись в стойбище поздно, когда на небе была у же ни одна звезда. Напуганные, потерявшие их воины воины, потерявшие скакали им навстречу. Мальчики дрожали от страха, сидя в повозке на колесах, а маленький Сартак ревел во весь голос на руках рабыни. Опасно брать сына с собой, но и с Орбай оставлять опасно, и не ехать нельзя: все царевичи будут с женами и надо разделить с мужем все трудности. Так ему будет легче.
   Поставили воины стены гэра из деревянной решетки, связав их веревками, затем жерди для крыши, обматывали войлоком. Боракчин помогала ставить гэр, мальчики наблюдали и старались запомнить, как это делается. Вскоре они услышали, что Угедей болеет, а курултай уже назначен, родственники приехали. Если состояние не будет улучшаться, то не получится у сыновей Великого Темучина выполнить его волю. Если каганом станет Чагатай, несдобровать сыновьям Джучи.
   Вспомнила Боракчин о дармине высушенной степной полыни для отвара, на всякий случай, если кто-то в пути заболеет. Только у них, в Дешт-и-Кипчаке, такая росла.
   Старшая жена Угедея Дорегене-хатун принимала их в своем шатре.
   - Мы ужасно опечалены болезнью дяди, я и мои братья видим Угедей-гуай достойным стать каганом, говорил Бату и просил разрешения его жене приготовить отвар.
   - Дорегене, не подпускай ее к брату. В ней кровь убийц нашего дела Есугея, они подло его отравили, помни об этом! - говорил прибывший раньше Бату Чагатай, узнав об этом.
   - Зря беспокоитесь, Чагатай-гуай. Не в ее интересах смерть моего мужа. В случае его смерти кто станет каганом? Избрание Толуя будет лучшим для Бату и его семьи исходом, а худшим для них исходом будет, сами понимаете, чье избрание. Толуй моложе, у него шансов меньше. Я не глупа, и рабыни попробуют приготовленный Боракчин отвар.
  
   Бату забрался на холм, возвышавшийся над степной равниной, покрытой ковылем, распростер руки к небу и стал молить Тенгри-хана о выздоровлении того, от кого зависела судьба его семьи. Буйный степной ветер шевелил ковыль. Будущему кагану с каждым днем становилось все лучше. Стали ходить слухи, что молитва Бату помогла, другие говорили, отвар Боракчин подействовал.
   - Похоже, твоему племяннику благоволит Небо, - говорила Дорегене. - Он явно обладает suu jali.
   Ханша снова пригласила Боракчин в свой шатер, после выздоровления мужа, разговаривала с ней более мягким голосом, чем раньше, но все равно глядела как на одну из своих многочисленных служанок.
   Дорегене была одета в широкий халат из шелковой ткани, при том, что сама была стройна. Халат был пошит из ткани с изображением пары уток-мандаринок. Но на груди и спине этот узор прерывался крупными фигурами драконов с четырьмя когтями, вышитый золотыми нитями. На голове, как и полагается хатун, одет боктаг с огромным драгоценным камнем в верхней части и длинным пером. Она глядела на Боракчин снисходительным взглядом, как смотрят госпожи на своих рабов. Прямая осанка и горделивый взгляд, изящная фигура азиатской женщины, тонкие черты лица, накрашенного белилами, медленные походка и движения - все это предавало загадочность и недоступность. И откуда у дочери кочевников повадки восточных императриц? Казалось, время не властно над сорокалетней женщиной, она красива, и знает это. Боракчин испытывала такую же не ловкость перед ее красотой, как и первое время перед Хан-Султан. Особенно расцвела Дорегене после смерти Чингисхана. Когда весь коренной улус погрузился в скорбь, она решила, что теперь ее час: лишь бы Угедей удержал власть. Джучи не стало еще до смерти отца, у Бату и других его сыновей нет ни малейших шансов, есть еще брат ЧингисханаТемугэ, но он не горит желанием занять трон, а вот Чагатай силен, уважаем, властен, а значит, опасен, как и младший брат Толуй. Мужу нужны люди, на которых бы он мог опереться. Бату молод, но осторожен и рассудителен, не в пример отцу. Хотя бы вспомнить его ответ Угедею.
   Вокруг хатун постоянно крутилась ее служанка - персиянка Фатима, захваченная в плен во время захвата Мешхеда, города, где хранились шиитские святыни. Дорегене чем-то с ней перешептывалась. 'Ее тоже надо уважить - подумала Боракчин. 'Хоть и рабыня, но хатун ее слушает'.
   Встретив Фатиму, на следующий день, Боракчин остановила ее, вручив золотые серьги:
   - Такие красивые серьги подходят вашему лицу.
   Фатима, хитро улыбнувшись, поклонилась Боракчин.
   Принимал Угедей в своем шатре братьев и племянников с их женами. Сидели царевичи и их жены по другую сторону в золотом шатре, играли красавицы на шанзе, вино и кумыс лились рекой.
   Чагатай, сделав глоток вина из золотого кубка,с презрением взглянув в сторону Боракчин, сказал:
   Похоже, сыновья старшего брата предпочтения в женах передалось по наследству?
   - Хотите сказать, что Боракчин похожа на мою матушку? Возможно.
   - Нет. Брать в жены дочерей наших злейших врагов.
   Угедей поморщился, Дорегене тоже к нему попала через плен.Боракчин растерянно опустила глаза.
   Бату лишь улыбнулся в ответ:
   - Вы совершенно правы, вкусы сыновьям моего отца передались по наследству: нам нравятся красивые, здоровые женщины, которые могут родить здоровых, умных сыновей. Посмотрите на нашего Берке. А то, что они дочери врагов, только не дает скучать в перерывах между битвами .Угедей и Толуй громко расхохотался, и Чагатай тоже, пытая скрыть за смехом досаду, что не получилось вывести из себя этого мальчишку, как ни раз бывало с его отцом.
   У Боракчин от еще большей неловкости появились капли пота на лице, накрашенном белилами.
  
   Он предложил племяннику сесть рядом, а когда все отвлеклись, глядя на борьбу, сказал:
   - А ты молодец. Будь брат на твоем месте, он бы сразу полез в драку, а у тебя даже в глазах спокойствие: ни гнева, ни обиды не выдал. Настоящий монгол!
   Устроили состязания в честь курултая. Бату уверял дядю, что не видит никого достойнее его, что так говорил ему отец, да и воля великого деда - закон, как уверяла Боракчин Дорегене в том же.
   Борец богатырского вида валил наземь таки же,как он, бугаев. Царевичи наблюдали за этим, попивая вино. 'Самое время' - подумал Бату и вышел к борцам. Сердце билось учащенно, но нельзя, чтобы другие увидели страх. Сидевший рядом с Угедеем Чагатай не скрывал своего смеха, глядя, как ему казалось, на хлюпенького холёного племянника.
   - Сейчас от нашего племянника и мокрого места не останется, - говорил он тихо брату, улыбаясь.
   Итог было не трудно предугадать: Бату пал на землю и исполнил танец орла. Но то, с каким отчаянием дрался царевич, зрители оценили.
   Исполнилась мечта детства Бату - посетил он стойбище Субедея-багатура. Пятидесятитрехлетний урянхаец 2 богатырского телосложения с угрюмым морщинистым лицом опустил на ханского племянника суровый взгляд. Недаром говорят: нет воина суровее урянхайца.
   - Подарки оставьте для хатун и наложниц, - таким же суровым, как и его взгляд, голосом сказал полководец, - я и без подарков вижу достойных и недостойных людей. Ваш отец был достойнейшим из всех.
   - Так примите же кинжал моего отца. Это трофей, добытый в Гургандже.
   Субедей принял только саблю и ничего больше.
   - Больше всего в жизни, я мечтал познакомиться с Вами, Субедей-багатур. Направляясь суда, этой встречи ожидал больше других.
   - Лесть тоже оставьте для хатун. Наши люди перенимают привычки покоренных народов: все эти церемонии, роскошь, богатства, дорогие наряды - все это для холеных ханьцев и сартаулов. Даже город решили строить, к чему степняку города? Конь, лук, сабля, да степные просторы - вот богатство кочевника! А вино - это настоящая беда! Наша природа не приспособлена пить эту дрянь, когда, наконец люди поймут? Так оседлые победят кочевников не в бою, а своими вещами и питьем. Потеряем себя - потеряем все.
   Устроили состязания в честь курултая. Борец богатырского вида валил наземь таки же, как он, бугаев. Царевичи равнодушно наблюдали за этим, попивая вино. 'Самое время' - подумал Бату и вышел к борцам. Сердце билось учащенно, но нельзя, чтобы другие увидели страх. Сидевший рядом с Угедеем Чагатай не скрывал своего смеха, глядя, как ему казалось, на хлюпенького холёного племянника.
   - Сейчас от нашего племянника и мокрого места не останется, - говорил он тихо брату, улыбаясь.
   Итог было не трудно предугадать: Бату пал на землю и исполнил танец орла. Но то, с каким отчаянием дрался царевич, зрители оценили.
  
   Наконец свершилось - на курултае была исполнена предсмертная воля Чингисхана: поднят Угедей на белой кошме и провозглашен каганом. Бату решил, что теперь можно быть посмелее с Чагатаем и пора поговорить о спорных территориях. Обезопасив себя, он заранее сообщил кагану о том, что хочет предложить Чагатаю.
   Пригласил дядю в свой шатер, оказав подобающий прием. Боракчин пришлось здорово похлопотать с угощениями и напитками.
   - Мы больше не должны повторять ошибок: держаться за свою правду, нанося обиду родному человеку, или думать о своем богатстве больше, чем об интересах Золотого рода. Стоит ли чинить раздор из-за двух городов, когда нас ждут города болгар, оросов, берега Итиля. Но одно меня и моих братьев беспокоит: несправедливость к нашему отцу. Мы были свидетелями его болезни, что не давала ему выполнять приказы Чингисхана, но поздно узнали, что Чингисхана и вас с Угедеем вводят в заблуждение. Это не ваша вина, понимаю. .............. Они клевещут на вас. Но мы им не верим. Что злые языки чужих людей, по сравнению с кровными узами? Не могу им верить больше, чем своему дяде.
   - И что же они говорят?
   - Они рассказывали о действиях моего отца кому-то со стороны. Говорят, вашим людям докладывали. Подлые лгуны! Хотят внести раздор в Золотом роде. Конечно, мы им не верим.
   Чагатай глядел на юнца внимательно, ожидая
   - Вы, введенные в заблуждение этими подлецами, думали плохо о нашем отце. Если скажете, что были обмануты и не правы, все забудется. Мангут, оклеветавший отца, был приговорен к смерти еще при жизни Чингихана, но он бежал и до сих пор не найден. Он может скрываться где угодно.
   - Не намекаешь ли ты, что я его прячу? - раздраженно глядел на него Чагатай.
   - Он может прятаться и в моих владениях, и в ваших, и в коренном улусе. Но нигде пока не найден. Я уже попросил кагана заняться его поиском, теперь прошу об этом вас.
  
   На следующий день пришел Чагатай к кагану, настойчиво прося принять его.
   - Бату ведет себя недопустимо. Ставит условия старшему в роду! Да кто он такой? Щенок! Брат, он, его братья и сын нам чужие, меркитская кровь, помешанная с сартаульской и татарской, явившиеся сюда с кипчакскими воинами и слугами! Если не избавимся от них сейчас, они внесут смуту в наше государство! - с негодованием в голосе говорил он брату.
   - Успокойся! Он прав, - спокойно отвечал новый каган, сидящий на троне рядом со старшей женой, внимательно слушавшей разговор. Бату чтит память своего отца и ценит ее выше, чем богатства Шелкового пути! И я тоже, как и нашего брата. Или ты не оскорблял брата прилюдно? Или не клеветал на него нам с отцом? Я сам чувствую вину, что верил этим сплетням. Бату не требует наказания или возмездия, он лишь ждет признания неправоты.
   - В чем моя неправота? Что они Золотому роду не принадлежат?
   - Ни будь Джучи нашим братом, называл бы его отец своим сыном? Ставил бы во главе войска? Или воля Чингисхана для тебя - пустые слова? Не один Бату ждет от тебя этих признаний. Ты хранитель Ясы, так почему не требуешь с себя. Как с других?
   - Что? Пожалеешь, брат, что принял их сторону, но будет уже поздно.
  
   После ухода Чагатая Боракчин глядела с упреком на мужа:
   - Не рано ли? Мы еще не укрепили наше положение, не завоевали доверие Угедея.
   - Как-то мне учитель моих братьев сказал: нельзя быть наглым вначале пути, но и если покажешься слабым, съедят. Кто найдет эту середину, тот и выживет среди людей. Угедей согласился, все будет в порядке.
   - А если Чагатай будет мстить? Мы рискуем не только собой, но и нашими детьми! - говорила Боракчин, в ужасе глядя на ползающего по юрте смеющегося и ничего не понимающего Сартака.
   - Мы уже рискнули всем, приехав сюда. По-другому нельзя.
   - Берке, Беркечар! Сюда! - звала она мальчишек, носящимися неподалеку с щенками банхара. -Не выходите из юрты без взрослых или без нашего разрешения!
   Цветноглазый! Где тебя носит, проклятый евнух? Не упускай мальчиков из виду!
   Тщетно напрягала она мышцы лица, пытаясь сдержать слезы, готовые выпасть из глаз.
   - Только не смей падать духом! - ругал ее муж. - Покажем свой страх - точно не вернемся. Твоя задача - быть уверенной в том, что я делаю, хотя бы на людях и перетянуть Дорегене на нашу сторону.За ее окружением наблюдай, кого она слушает больше всех.
   - Я уже разглядела такого человека.
   - Так займись им.
   - Уже одарила ее.
   - Прекрасно.Работай дальше с Дорегене е ее свитой. Свои мальчишеские привычки юности забудь и развивай свои женские качества, здесь они нужны. Хорошо хоть Боктаг научилась носить! - тихо засмеялся Бату, глядя на нее, как бы подбадривая. Дивилась Боракчин качествам мужа: как можно сохранять спокойствие в такой ситуации и даже шутить?
   Спустя несколько дней Цветноглазый сообщил Бату, что прибыл Субедей и просит его принять. Боракчин стала судорожно доставать аарауул и вяленое мясо, приготовленное в пути под седлом коня и пропитанное ароматом конского пота. Не знала она о его приходе и не приготовила еду.
   После обряда опрыскивания молоком при встрече гостя полководца пригласили на скромную трапезу.
   - Почему же вы не заранее не сообщили нам, Субедей-богатур, мы бы встретили вас, как полагается встречать прославленного полководца, говорил Бату.
   - Вы знаете, я не люблю церемонии. Пришел только, чтобы попросить прощение за холодный прием, мной оказанный. Не следовало так разговаривать с внуком самого Чингисхана. Помните, говорил, что вижу достойного? На этот раз разглядел не сразу. Теперь я увидел вашу отвагу.
   - Не извиняйтесь, богатур, я рад, что здесь есть хоть один человек бесхитростный, который если любит, то любит, если ненавидит, то ненавидит, а если презирает, так презирает. И не надо гадать, что у него в голове.
   - Знайте одно, Бату-гуай, всегда можете на рассчитывать на старого воина Чингисхана.
   Борачин испытала облегчение - теперь у них есть союзник, очень уважаемый не только в народе, но и среди знати.
   Приказал Бату жене и братьям с охранявшими их воинами возвращаться в улус, а его ждал Китай, ждало обучение военному делу у великого полководца, прославление имени отца. Страшно было Боракчин возвращаться без мужа. Не нападут ли на них по дороге?
   - Чагатай не посмеет пойти против Угедей-хана, звание хранителя Ясы сдерживает его в своих стремлениях. И каган обещал дать нескольких кешектенов для охраны вас в пути.
   В Кипчакском улусе родственники собрались, чтобы встретить караван, прибывший из ставки кагана
   Солнце светит ярко, степной ветер дует не так сильно, как обычно, а лишь ласкает лицо, словно радостно встречая Боракчин с мальчиками: вернулись живые! Навстречу бежит Хан-Султан, придерживая кончик своего длинного халата, чтобы не споткнуться. И не заметила, как покрывало спало с головы, обнажив густые черные локоны. Аллах защитил ее сыновей!
   - Матушка, дом здесь, а не там! - говорил Берке. Хоть и ему говорили взрослые, когда он и Беркечар просились домой, что их родина там, в монгольских степях, где текут Онон и Керулен, и они уже дома, но там никто их не ждал, никто не встречал со слезами на глазах. Только снисходительные взгляды Дорегене и Угедея и откровенное презрение в голосе Чагатая и его детей. Их дом - степи Дешт-и-Кипчак, не там, где течет река Онон.
  
  
   1 С распространением ислама образ волка в сказании об Огуз-хане трансформировался в волка-помощника
   2 Урянхайцы, урянханы, монгольское племя, участвовали в этногенезе современных тувинцев, урянханы есть в составе современных монголов.
   Бату остался, чтобы отправится с Угедеем в поход на Цзинь, государство чжурчжэней на севере Китая, первое оседлое государство, которое начал завоевывать Чингисхан. Те самые чжурчжэни, что распяли их прадеда Амбагая, первого хана, пытавшегося объединить монголов. До похода Бату решил отправиться в долину реки Орхонт, где строился город, который должен был стать столицей империи. Никогда не видел он ранее, как строятся города. Место выбрано неслучайно: недалеко отсюда находятся развалины древней столицы Уйгурского каганата Кара-балгасун . Туда были переселены тысячи пленных мусульман и китайцев который и занимались возведением построек.
   В безбрежной степи под Вечным Синим Небом расцветет красавец Каракорум с дворцами и фонтанами, буддийским храмами и мечетями. Будут дивиться этому приезжавшие туда католики и мусульмане, привыкшие считать друг друга врагами.
   Не думал он, что они будут строиться по приказу монголов. А увидев, глазам своим не поверил, какое чудо появляется в пустынной степи. Так и не думали деды до Чингисхана, что у монголов будет своя письменность: что будут записывать стихи, сочиняемые простыми воинами и императорами, что будут они отправлять дипломатические письма, записанные на родном языке, отправлять пока еще не ставших вассалами католическим королям и папам. Не думали, что, благодаря письму, зазвучат на монгольском буддийские религиозные тексты 1. Народ, как человек, растет, набирается опыта, познает новое, рвется в бой за что-нибудь, а потом стареет, но становится мудрым, рассудительным и миролюбивым.
   Тем временем в улусе жизнь шла, как обычно: старшие дети учились, тренировались на охоте и состязаниях, женщины занимались хозяйством, вдовы Джучи, которых взял в жены Бату лишь формально, ради соблюдения традиции, плели интриги. Отсутствие правителя развязало им руки.
  
   Радовался Бату, что сейчас на войне, занимается тем, к чему его готовили всю жизнь, и еще долго не будет в его жизни головной боли под названием 'жены отца'.
   Фария незадолго до смерти Джучи родила сына Шимкура, после рождения сына Джучи взял ее в жен, восьмой по счету. Казалось, все идет, как задумано, только после рождения сына муж перестал уделять ей внимание, как и другой хорезмийской жене - Насире. Так и суждено было им остаться куклами хорезмийского театра, изображающими Хан-Султан. Только всем уступали куклы настоящей принцессе: и красотой, и характером, и образованностью. Только угождать мужу и глядеть на него покорно и могли.
  
   А Боракчин готовилась к большому празднику: Сартаку скоро четыре года - пора сажать на коня. Боракчин пошла к шаману, чтобы он подсказал подходящую дату. Жаль, только отца не будет в этот важный день. Народу придет много: приказала зарезать аж нескольких баранов, гоняла служанок, сама лепила борцоги и хушууры.
   Боракчин подняла сына и посадила в седло:
   - Держись, - говорит, - руками за седло.
   А она схватил крепко руки матери и не отпускает. К тому же, испугавшись, громко заревел.
   - Не бойся его, Сартак, - говорила Боракчин. Он - твой друг, самый верный друг. Вы на войне будете неразлучны. Меня рядом не будет, а конь - будет. С ним ты от жажды не умрешь - он каплю своей крови отдаст. Ну же, держись руками за седло.
   Сартак долго качал головой.
   - Эх, какой же ты монгол, если боишься коня! - говорил Орда-Эджэн.
   Боракчин тихо запела: 'Мужчина с сильной волей ездит верхом на коне, значит, и он, и лошадь храбрые'
   - Сартак хочет быть храбрым монголом? -ласковым голосом говорила мать.
   - Да.
   Тогда отпусти мои руки и держись за седло.
   После долгих уговоров Сартак отпустил руки матери. Боракчин обрызгала лошадь молоком.
  
   На берегу реки служанки набирали воду. Бахор, юная туркменская рабыня, захваченная монголами еще в детстве и отданная в услужение Хан-Султан, примеряла сережку своей госпожи, глядела она на свое отражение в чистейшей воде, слово в зеркале.
   - Ты с ума сошла?! - говорила ей другая служанка примерно ее же возраста. - Здесь за обычную кражу могут казнить, а рабыню и подавно!
   - Не бойся, я сегодня же положу обратно. Ах, такая красота гибнет в этой степи! Чем я хуже Хан-Султан? Мои родители тоже были знатных кровей! Почему должна тратить свою молодость, прислуживая ей? Ни мужа, ни детей!
   - Не серди госпожу, она проявит милость и выдаст тебя за какого-нибудь арата.
   - Нееет, так не пойдет, я благородных кровей и должна понравиться кому-то из благородных! Вот вернется Бату или заедет Орда-Эджен, обязательно надо попасться им на глаза! Я обязательно когда-нибудь буду на месте Хан-Султан и сама буду ей отдавать приказы.
   - Тише, услышат! - испуганно сказала подружка, увидев подошедшую к реке третью девушку.
  
   Хан-Султан сидела в юрте, внимательно читала какое-то письмо с арабской вязью, как вдруг послышались громкие женские крики с улицы. Среди этих криков она смогла распознать голос Айше. Выйдя на улицу, Хан-Султан тащит Бахор за локоть.
   - Айше, что такое? - тревожным голосом спросила госпожа.
   Айше толкнула рабыню так сильно, что та упала на землю прямо перед ногами Хан-Султан.
   - Госпожа, она посмела разносить говорить о вас с неуважением и разносить грязные сплетни!
   - Не, она все врет! - сквозь слезы кричала девушка.
   - Она говорила, что скоро займет ваше место, девушки это подтвердят, - настаивала Айше.
   - Не верьте ей, она лжет! - продолжала отрицать Бахор.
   Я сейчас прикажу тебе отрезать язык, - спокойным ровным голосом сказала Хан-Султан.
   - Не надо, госпожа, это неправда, - продолжала рыдать девушка.
   - Пусть побьют ее, как следует, чтобы навсегда выбили эти мысли из головы, - сказала она тихо своей верной служанке.
   Кричащую и думающую, что ей сейчас будут отрезать язык, Бахор связали, и стали бить палкой, а сама пошла к Фарие, чтобы не слышать крики. Тут же вспомнила, как много лет назад в Самарканде не выходила из дворца, чтобы не видеть, как по приказу ее отца рубили восставших жителей Самарканда, казнили Усмана и его родственников. 'Нет, ты все та же слабая Хан-Султан, милосердной быть не можешь, а жестокой - боишься' - думала она про себя.
  
   - Может, и правда, надо было отрезать ей язык? - говорила Фария, она же Бахор. - Она потом снова будет болтать.
   - Нет, больше не посмеет. Я ее понимаю. Она и правда, не достойна участи быть рабыней, как и я, из знатного рода, была захвачена в плен монголами еще ребенком, а родители были убиты. Я думала также, когда сюда попала, но у нее мозгов нет, чтобы свои мысли не озвучивать.
   Сама Фария думала про себя: 'Наконец, пришел тот час. Судьба предоставила мне возможность'.
   Бахор с кровоподтеками лежала на земле, ее дрожащие губы еле-еле шептали проклятия. К ней подошла какая-то девушка, подала чашку с водой и тихо сказала: 'Очухаешься, подойди к Фарие-гуай, никому ни слова'. 'А этой что от меня надо? Она же подружка Хан-Султан, ни собралась ли еще и угрожать после всего? ' - удивилась Бахор.
   Все-таки, отбросив сомнения, Бахор, еле-еле передвигая ногами, пришла к восьмой жене и не прогадала.
   - Уверена, ты хочешь отомстить твоей госпоже?
   Та молча кивала головой.
   - Что ты можешь о ней рассказать?
   Та не понимала, что ее спрашивают.
   - Какие у нее тайны, спрашиваю.
   - Не знаю, что и сказать...
   - Быть такого не может, чтобы у женщины не было тайн! - засмеялась Фария. - И, правда, ума у тебя нет. - Чем она занимается каждый день, с кем встречается? Ее же постоянно кто-то посещает: то суфийские мудрецы, то торговцы. О чем она с ними говорит? Что они ей говорят? Напряги память.
   - Она писала кому-то письмо. Потом ей кто-то прислал письмо, она читает его каждый день. Недавно второе написала, говорила Айше, что надо пригласить какого-то купца, чтобы взял письмо.
   - А это уже что-то! На тюркИ или на фарси пишет?
   - Не знаю, меня не учили читать.
   - Будешь убираться, поищи у нее эти письма, принеси мне.
   - Да. Постараюсь, госпожа, уверенным голосом сказала рабыня.
   Через три дня два письма были уже у Фарии.
   Развернув маленький сверток, Фария прочитала слова, написанные на тюркИ арабской вязью: 'Дорогая моя сестра, ни в пустынях перси, ни в горах Кавказа не переставал вспоминать и корить себя за твое бесчестие, за твои слезы. Только себя корю и отца, что мы оставили вас с матушкой и сестрами. Думаю о том, что чувствовали вы, когда пересекали пустыню под палящим солнцем, как пробирались чрез горные тропы Мазендарана, чтобы не попасть в плен к неверным, как несколько месяцев страдала ты от жажды в Илале, о том, что с тобой делали наши враги, когда оказалась ты у них. И за позорную смерть бабушки себя и отца корю, хоть и не любила она меня и матушку. Знаешь, у меня есть человек, бежавший из плена, он рассказывал, как видел ее и предлагал бежать с ним, но она сказала: 'Лучше приму бесславную смерить в плену, чем помощь от сына Ай-Чечек'. И это при том, что матушка наша давно скончалась! Никогда не мог понять женщин нашего гарема! Теркен-хатун - это Теркен-хатун даже в плену! Но они прекрасны в своем гневе и своих капризах, прекрасны своей глупостью. Но таких женщин больше нигде нет. Даже до моих воинов дошли слухи о проявленной тобой храбрости в Илале: когда врагам открыли ворота, ты одна осталась сражаться в крепости. Ты сильная, обещай, что выживешь в окружении врагов. Не пиши больше и сожги это письмо. Знаю, ставлю тебя в опасность, отвечая на твое письмо, но, не ответив, раню твою душу. Будь спокойна, брат тебя никогда не забудет. Живи, борись'. Когда Джелал-ад-Дин писал эти слова, сидя в своем шатре у прозрачной горной речушки, на горе виднелся дым, мелькали языки пламени, то был грузинский поселок, разоряемый его воинами, с высоты раздавались крики женщин и детей.
  
   Когда персидский купец доставил это письмо Хан-Султан, она не послушала брата, не стала сжигать письмо. Отправляя послание брату, Хан-Султан не надеялась на ответ и была уверена, что, окажись она пред ним, он непременно предаст ее смерти, как и полагается, за грех, бесчестие, допущенные ею, за позор всей династии Ануштегинидов. Прочитав письмо, она упала в слезах на колени, то были слезы счастья. Первый раз, за все годы, проведенные в Дешт-и-Кипчак, она почувствовала радость, улыбка появилась на лице, словно на миг превратилась в ту самую, беззаботную принцессу, бегающую по гаремной части дворца и испытывавшей страх только перед суровым взглядом грозной бабушки.
   Не послушала она и совета брата больше не писать:
   - Напишу еще раз, - говорила она Айше. - Последний раз, пока Бату не вернулся из Китая.
   - Госпожа, это опасно, - пыталась ее отговорить Айше.
   - Знаю, Айше, но брату даст силу моя поддержка. Там, на далеком Кавказе, он прочтет мое письмо и поймет, что сестра душою с ним. Пусть, нас разделяют сепии и горы, пусть, наша семья сильно поредела, но она есть! Понимаешь, Айше, я ведь думала, что навсегда потеряла семью!
   И теперь эти письма в руках Фарии. Та не могла поверить своему счастью. Кровь отца, всей династии Караханидов, жителей родного Самарканда будет отомщена. Дочь убийцы семьи маленькой девочки Дильбар умрет медленной и позорной смертью: наверняка, ей как благородной сломают хребет и оставят валяться на земле с болью, с жаждой.
   - Теперь ты отнесешь эти письма Боракчин-гуай, с ней у Хан-Султан соперничество, - говорила она избитой служанке, - только не говори, что я приказала. Моя месть должна оставаться тайной для Хан-Султан. Ты получишь украшения, много.
   Бахор собралась уходить. Как вдруг остановилась:
   - Госпожа, позвольте спросить. Мне нужно знать, чтобы доверять вам.
   - Хочешь знать, почему я ненавижу Хан-Султан? Ее отец и она сама виновны в гибели моей семьи. Этого достаточно?
   Та кивнула в ответ.
  
   Боракчин как жена правителя приказала Хан-Султан явиться к ней. Какое это чувство! Раньше Хан-Султан ее вызывала.
   - Вы ничего не потеряли? - спрашивала она Хан-Султан. - Узнаете?
   Аппак развернула один из свертков.
   - Дай сюда! - Хан-Султан попыталась наброситься на девушку, но Боракчин протянула перед ней саблю. - Спокойно! Вы не приблизитесь к моим слугам. Боракчин увидела ее растерянный взгляд.
   - Не переживайте. Я могу отдать их Уки-гуай или Орда-Эджэну, и тогда вам казни не избежать. Ваш брат - наш враг. Но я не стану этого делать, я не хочу, чтобы твои сыновья лишились матери и стали врагами мне и Бату. Только если вы не будите ничего предпринимать против меня и моей семьи. А еще перестанете внушать вашим детям мысли о власти, будете сидеть тихо и воспитывать детей и напрочь забудете о государственных делах. Вы не думайте, что я хочу вас уничтожить, у меня нет ненависти к вам, поверьте. Но за мою семью и моего сына готова на все.
  
   Хан-Султан в растерянности прибежала к Фарие и все ей рассказала про письма.
   - Сейчас нельзя паниковать, она же не отдала письма. Можно будет их выкрасть, только дождаться случая.
   А сама думала, почему Боракчин решила их никому не показывать? Она явно затеяла свою игру... Неужели месть провались? То, чего ждала долгие годы, с самого детства, то, на что положила свою жизнь, на что променяла свою свободу, так и не случится? Надо дальше наблюдать, что будет делать Боракчин.
   - Думаю, вы, Хан-Султан, не сомневаетесь, кто мог их украсть, - намекала Фария. Нельзя держат среди слуг вашего врага.
   - Хочешь сказать, что ее надо убить? Нет, не могу!
   - Она вас предала, потом будет предавать много раз. Видно же, что Боракчин подкупила эту рабыню.
   - Нет, я не могу!
   - Ладно, тогда мои люди это сделают.
   Вскоре тело задушенной Бахор было сброшено в реку, а всем сказали, что она утопилась.
  
   Когда Аппак спросила Боракчин, почему она не показала письма, та ответила:
   - Если я их покажу их Уки, Бату непременно прикажет казнить Хан-Султан, а сыновья, особенно Берке, очень любят мать. Тогда братья станут врагами.
   Берке и двое его братьев увидели, как мать вернулась с заплаканными глазами. Они спрашивали ее, но она ничего не отвечала, лишь шептала одни и те же фразы: 'это конец' и 'я глупая'. Ничего не сказав матери, Берке забрался на коня и куда-то поскакал. Она даже не глядела ни на кого и не заметила пропажи сына.
   Боракчин делала пуговицы из узлов для халата, когда услышала топот копыт. Выйдя, узнать, кто едет, она увидела детскую фигуру на маленьком монгольском коне. Всадник спустился, привязав коня к дереву, и быстрым уверенным шагом направился к юрте Боракчин. Берке ничего не ответил на предложение Боракчин зайти в юрту. Десятилетний мальчишка глядел на нее, как глядят взрослые мужчины, готовые сразиться с врагом на поле брани.
   - Что вы сказали матушке? Почему она плачет? Почему не разговаривает после того, как вернулась от вас? - говорил мальчик строгим тоном, словно командир отчитывает солдата.
   - Послушай, Берке, - говорила спокойным мягким голосом Боракчин, - взрослые люди иногда ссорятся. А женщины ссорятся чаще мужчин. Мы говорили о делах и поругались, а твоя матушка придала этому слишком большое значение.
   - Не пытайтесь меня обмануть, я уже не маленький! Я знаю, вы ей угрожали!
   - Это неправда, твоя матушка все неправильно поняла, я просто с ней жестко разговаривала как жена Бату, а не угрожала. Поверь, я никогда не причиню вреда твоей матушке! - говорила она, глядя мальчишке в глаза.
   - Вы лжете! Я помню, вы ругались с ней еще до поездки на курултай!
   - Тогда мне не понравилась рабыня, которую подарила матушка моему мужу. Это была ерунда!
   - Уки-гуай тоже не любит матушку, вы все против нее и брату Бату о ней плохое говорите, я знаю!
   - Да кто тебе такое сказал! - недоумевала Боракчин
   - матушку любили только я, братья и отец. Отец умер, и вы решили, что ее некому защитить, но вы ошибаетесь. Я клянусь, Боракчин-гуай, - произносил он уважительное обращение с издевкой. - Если еще раз матушка хоть одну слезу из-за вас проронит, будете иметь дело с ее старшим сыном! - говорил он это, достав из ножен кривую саблю и приставив к ее груди. Аппак, испугавшись, хотела звать на помощь, но Боракчин сказала: 'Стой!'
   - Я клянусь тебе, говорила она мальчику, что никогда не причиняла и не причиню вред твоей матери, опусти саблю.
   Он опустил саблю и направился к коню обернувшись прокричал: 'Помните мои слова, Боракчин-гуай!'
  
   Прошло полгода, о письмах никто не говорил, будто их и не было. Боракчин ушла с сыном тренировать его стрельбе из лука: никак не получалось у мальчика попадать в мишень. Решила она сначала, что надо заменить нукера, что обучал Сартака военному делу. Поменяла наставника, но все равно у сына никак не получалось. Сама могла с леккостью попасть в кулана, отец тоже был метким стрелком. И в кого сын пошел, такой недотепа? Ладно хоть сидеть на коне нормально научился.
   Служанки Боракчин хлопотали по хозяйству, как вдруг прибежала служанка Фарии, чем-то напуганная, кричала. Что юрта горит.
   - Где горит? - спрашивали они?
   - Сюда, все сюда! Быстрее! - кричала она.
   Это горела юрта Орбай. От чего загорелась, так и никто не понял. Никто не пострадала, только хозяйка немного обожгла руку.
   Узнав об этом, обеспокоенная Боракчин прибежала с сыном к Орбай. Узнав, что никто не пострадал, она вернулась в свой гэр.
   Открыв сундук, Боракчин обнаружила пустую шкатулку. Она стала громко звать служанок, никто не мог ответить, куда делись письма. Боракчин решила, что это Хан-Султан выкрала письма, никому ничего не сказав, накинув на голову первый попавшийся малхай, и поскакала к юрте Хан-Султан, но увидела двоих стражников, сказавших. Что им получили приказ никого не впускать и не выпускать, кроме одной рабыни.
   - Кто приказал? - тревожно спросила Боракчин.
   - Уки-гуай, ответил стражник.
   Боракчин снова запрыгнула на коня и погнала к свекрови.
   Уки сидела в гэре в компании старой китаянки Джингуа.
   - Откуда тебе известно? - с подозрением в голосе спросила Уки.
   - Кое-кто из слуг проболтался, - не растерявшись, ответила Боракчин.
   - И кто же?
   - Это не важно. Важно то, что будет мальчиками, если Хан-Султан обвинят прилюдно и казнят как преступницу? Какой позор они испытают!
   - Ей самой надо было думать о сыновьях, когда вела переписку с нашим врагом.
   - Госпожа, Берке и Беркечар будут считать нас всех своими врагами, если Хан-султан казнят. Берке и так глядел на меня с ненавистью, когда я очередной раз с ней поссорилась.
   - Так что же, из-за мальчиков мы должны скрывать преступления их матери? В нашем государстве преступники никогда не знали пощады, даже воровство карается смертью, оттого и люди могут жить спокойно на земле кагана. А здесь явная измена! Что она могла сообщить своему брату о наших делах!
   - Все это так, но, если братья станут врагами, это не пойдет на благо государству. А им еще предстоит вместе выполнять приказ Неба - покорять мир.
   - Зачем ты ее покрываешь?
   - Госпожа, неужели я своими делами не доказала свою верность? И зачем мне покрывать женщину, которая настраивает сыновей на борьбу за власть?
   - Я благодарна тебе за то, что поддерживала моего сына, но не позволю покрывать преступницу. Ступай к себе!
   - Госпожа, я лишь прошу никому не говорить о том, что она совершила до возвращения Бату. Пусть он решает ее судьбу!
   - Ступай!
   Когда Боракчин ушла, Уки спросила Джингуа:
   - Как думаешь, она специально покрывает или правда, беспокоится о семье?
   - Госпожа, Боракчин-гуай уже давно не дружит с Хан-Султан, с тех пор, как Бату-гуай стал править улусом. Хан-Султан ей завидует.
   - Возможно, она права, не стоит торопиться. Я придумаю, что сказать Орда-Эджэну, поподу взятия ее под охрану.
   - Может отправить послание в Цзинь?
   - Зачем? Что мой сын забивал себе голову этими глупостями? Сейчас для него важнее война и дела государственные.
   Утром, подкараулив Айше недалеко от юрты Хан-Султан, Боракчин остановила ее, схватив за руку.
   - Как твоя госпожа?
   - Болеет, - сухо ответила Айше, злобно глядя на Боракчин.
   - Мне надо с ней поговорить, поможешь?
   - Госпожа не захочет с вами говорить, да вас к ней и не пустят.
   - Ясно... - вздохнула она, поняв, что с этим человеком разговаривать бесполезно.
   На следующий день Аппак все же удалось договориться за плату с двумя кипчаками, сторожившими Хан-Султан.
   Зайдя, она увидела Хан-Султан сидящей у очага неподвижно и задумчиво глядящей на огонь.
   Увидев Боракчин, она, словно очнувшись, резко встала:
   - Зачем пришла? Посмотреть на поверженного врага? - говорила она на редкость спокойным голосом, в котором даже звучало какое-то равнодушие.
   - Хан-Султан, поверьте, это не я отнесла письма! У меня их украли!
   - Зачем отрицаешь? Ты же со мной покончила, чего еще хочешь?
   - Случился пожар в юрте Орбай, все побежали смотреть, меня с сыном не было. Похоже, тогда и выкрали письма. Если бы я хотела, показала бы сразу, а не держала полгода! Уки-гуай как-то узнала. Может, рабыни проболтались? Кто-нибудь еще знал?
   - Это уже не важно. Позорной казни не будет. Когда Бату вернется, меня уже не будет в живых.
   - О чем вы говорите?! Вы хотите убить себя? А как же ваши дети? Я постараюсь уговорить мужа, чтобы вас пощадил, - говорила она, взяв Боракчин за руку и глядя ей прямо в глаза.
   - Все уже сделано, - тихо отвечала Хан-Султан. Скоро яд начнет действовать. Если говоришь правду, сделай одолжение: хочу видеть Берке. Времени осталось мало.
   - Конечно, Хан-Султан! За сыновей не беспокойтесь, я буду о них заботиться как о своих, никому в обиду не дам!
   Хан-Султан сильно закашляла и отвернулась, потом накричала на Боракчин, чтобы та ушла.
   Хан-Султан приняла решение совершить тяжкий грех самоубийства, чтобы сыновья не испытали позора казни матери и чтобы самой избежать мучительной смерти.
   Айше пыталась ее отваривать:
   - Как же так, вы же столько пережили, столько боролись! Для чего? Чтобы просто так убить себя?
   - Мне надо было сделать это раньше, там, в крепости, когда бабушка дала яд. А я считала себя сильной. Да, мы боролись вместе, ни будь тебя рядом, я бы раньше сломалась! Прости, что не благодарила тебя. Сюда мы попали вместе, прости, что я свободная, а ты в рабстве. - Что вы, госпожа! Ни будь вас, неизвестно, что бы было со мной!
   Хан-Султан приказала добыть яд и принести ей под видом лекарства, а сама притворилась больной.
  
   Когда принесли яд, Хан-Султан открыла флакон, и, вспомнила все важные моменты жизни: беззаботное детство со вкусом халвы, с запахом плова, первое неудачное замужество в пятнадцать лет, первый мужской удар, первую любовь в Илале, смерть матушки, монгольский плен, первую встречу с Джучи, рождение сыновей. Ее жизнь была похожа на качели: то вверх, то вниз, то такое счастье, что хочется лететь, то боль и унижение, что жить дальше не хочется. Жизнь взрывная, как ее характер. Но и в беде, и в радости она знала, что благородных кровей. И теперь не даст врагам себя унизить - судить и казнить как преступницу и радоваться ее мучительной смерти. Она уйдет из жизни ПО СВОЕЙ воле. Глубоко вздохнув, она проглотила содержимое флакона.
  
   Боракчин сумела уговорить Уки разрешить умирающей матери повидаться с сыновьями.
   Во время последней встречи с детьми Хан-Султан завещала Берке заботиться о младших, быть умным, осторожным, чтобы выжить, а потом подняться, а Беркечару и Бури - во всем поддерживать и слушаться брата: он их защитник, их опора.
   Плачущему у тела матери Берке Айше рассказала про письма, и, думая, что их отдала Боракчин, говорила, что это она погубила ее госпожу.
   Нашли имама в ставке, чтобы прочитал погребальную молитву, но, узнав, что Хан-Султан совершила самоубийство отказался это делать, сказав, что покойная нарушила предписания Священного Корана и совершила страшный грех.
   - Матушку заставили убить себя! - громко сказал Берке имаму. - Ее заставила Боракчин! Она виновата в смерти матушки!
   У Боракчин перехватило дыхание от услышанного.
   - Что ты такое говоришь, Берке?! - задыхаясь, говорила она. - Кто тебе это сказал?
   - Мне рассказали про письма. Если бы вы их не украли, матушка была бы жива!
   Уки взяла его за руку и отвела подальше.
   - Молчи про письма, если не хочешь, чтобы твою мать позорила, называя преступницей, ей нельзя было писать эти письма, - говорила она ему на ухо.
   Привели другого имама, сказавшего, что предыдущий был не прав: покойная совершила тяжкий грех, но не вышла из религии, поэтому надо похоронить, как положено и молиться, чтобы Всевышний простил ее грехи.
   В этот же год заговорщиками был убит Джелал-ад-Дин, а несколькими годами ранее в Монголии скончалась Теркен-хатун.
   Уки, посоветовавшись с Орда-Эдженом, решила отстранить всех хорезмийцев из окружения покойной от воспитания сыновей: заменили служанок, прогнали всех учителей, оставив из прежних только уйгура Кутлуга, что обучал его монгольскому и уйгурскому письму. Даже Айше, которая нянчила мальчиков с младенчество и к которой они привязались, особенно, Берке. Обратился о в мыслях к матери, глядя на небо, наполненное облаками': 'Матушка, этим двум ведьмам Уки и Боракчин мало, что извели вас, теперь хотят стереть вас из нашей памяти. Но нет, не стану я манкуртом из сказки, что вы мне рассказывали. Из мыслей, из сердца они вас не вырвут!'. На его мокрые от слез щеки стали падать капли дождя. Берке воспринял это как знак и упал на колени.
   Вдруг почувствовал, чья-то рука дотронулась до его плеча. Это был учитель Кутлуг.... Идемте, Берке-гуай, говорил он, - Вы же простудитесь под дождем. Берке послушно поднялся и направился к своей юрте, произнося в мыслях такие сова: 'Я - Берке, мне нельзя плакать, я смогу все, ибо во мне течет кровь Чингисхана и хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда, величайших из властителей мира. Стану взрослым - пусть не ждут пощады!'
   Утром, к удивлению братьев и учителя, Берке улыбался, был бодрым и сказал, что очень хочет на охоту. Целясь из лука, сидя на коне, в быстроногих куланов, он представлял тех, кого считал виновниками в смерти матери.
  
   Прошло три года после смерти Хан-Султан. Скончалась Уки, мать Бату, теперь Боракчин как старшая жена стала самой уважаемой среди женщин улуса. Хоть и тяготило ее подчинение свекрови, новый статус не радовал: больно было от того, что брат Бату считает ее виновной в смерти матери. Не могла Боракчин выполнить обещание, данное Хан-Султан. Как можно заботиться о мальчиках, если они с ней даже не разговаривают?
   Джингуа после смерти своей госпожи пришли к Боракчин, стала проситься на службу.
   - Думаешь, я забыла, как ты с моей покойной свекровью пыталась меня подставить - устроить встречу с бывшим женихом?
   - Я выполняла приказы госпожи, - оправдывалась китаянка.
   - Думаешь, я не стану мстить? Здесь все друг другу за что-то мстят. Думаешь, я добренькая?
   - Госпожа, позвольте искупить вину перед вами.
   - Хорошо, ступай.
   Боракчин стала задумываться: а что, ели, и правда, по ее вине погибла Хан-Султан? Если бы она не приняла письма, украденные обиженной рабыней и не стала держать их у себя в своих целях, этого всего бы не случилось? Она сидела целыми днями в юрте, ни с кем не разговаривала, кроме сына, не ходила ни к кому в гости, не проверяла, как обычно, как пасут стадо и валяют войлок.
   - Госпожа, вы не едите, не выходите к людям, - говорила Джингуа. - Совсем себя изведете!
   - Не могу спокойно жить, когда обвиняют несправедливо. И не посторонние люди, а тот о ком обещала заботиться, как о своем сыне!
   - Берке - еще совсем юный, не придавайте его словам большого значения.
   - Прошло три года, а он продолжает называть меня убийцей матери!- говорила Боракчин, закрыв руками мокрое от слез лицо.
   - Я слышала, К нему продолжает ходить Айше, хоть и запретили служанкам Хан-Султан приближаться к мальчикам. Она его и настраивает против вас.
  
   Завершилось завоевание Северного Китая, на новом курултае было принято решение выступить в поход в Восточную Европу,и возглавить его должны Бату, с полководцем Субэдэем полководец Тангу двинулся в Корею, а царевичи Кодон, Кочу и Куун-Буха во главе трёх армий должны были покорять Южную Сун.
   В улус пришла радостная весть, что Бату возвращается и скоро возглавит поход на Запад. Правы те, кто говорит, что Небо ему благоволит.
   Возвращаясь, Бату знал о смерти матушки и Хан-Султан тремя годами ранее, но подробностей ему не сообщали. Среди встречающих родственников он не разглядел лица своей жены, ему говорили, что она уже давно болеет и не появляется на людях.
   Увидев ее, сидящую в юрте, печальную, подавленную, он молвил:
   - Кто ты, женщина, и что здесь делаешь?
   Боракчин, не поняв, посмотрела вопросительным взглядом.
   - Ты не моя жена, точно. Моя жена не такая, она всегда веселая, бодрая, выглядит красиво, не ленивая, все время о чем-то хлопочет.
   Она выложила мужу все, как есть. Пусть осудит, пусть разлюбит, но этот груз в душе уже нести не в силах.
   - Значит, ты хотела скрыть, что она ведет переписку с хорезмшахом?
   - Если бы вы узнали, вы бы ее казнили.
   - Конечно, казнил бы!
   - А что стало бы с Берке, Бури и Беркечаром?
   - Неужели ты думаешь, что я могу причинить вред моим братьям?
   - Нет, я не то хотела сказать. Если бы вы приказали казнить Хан-Султан, тогда бы братья считали вас врагом, и меня, и нашего сына!
   - Они уже не маленькие, поняли бы, что их мать совершила преступление и должна ответить.
   - Я так не думаю. Особенно, Берке. Он всегда защищал мать, был на ее стороне. И то, что письма исчезли во время пожара, очень подозрительно. Кто-то хотел избавиться от Хан-Султан.
   - Не стоит об этом беспокоиться. Нам повезло, что так случилось. Я проклинаю тот день, когда отец привел эту пленную тюрчанку. Эта женщина всегда была для нас большой проблемой, она оказывала дурное влияние на братьев. Но отец был так слеп, что старался ничего не замечать.
   - Скоро мы идем в поход. Всем хозяйством улуса будешь управлять ты, и женщинами тоже.
   Боракчин тяжело вздохнула:
   - Хозяйство - ладно, а вот с женщинами ... Не понимаю их интриги совсем. Лучше родиться мне мужчиной с сражаться на поле брани, осаждать крепости, рубить непокорных, это проще, чем бабьи склоки...
  
   Бату засмеялся:
   - А кто же тебе велит в этом участвовать? Твоя задача - покончить с этим раз и навсегда, установить порядок, как у мужчин в войске. Поэтому забудь о страхе и жалости. Только холодная голова. И не повторяй ошибок с Хан-Султан.
   Муж разрешил Боракчин казнить и миловать рабынь и наложниц. Она приказала привести Айше.
   - Как посмела, жалкая рабыня клеветать саму жену Бату?! Отрубите ей голову!
   Нукер потаил кричащую и молящую о пощаде рабыню. Кривая сабля упала на ее шею и отсекла голову.
   Вызвал Бату к себе в шатер Берке, спросил, как он и братья, потом строгим голосом сказал:
   - Берке, не обвиняй Боракчин. Женщины тебе лгут. Это не Боракчин отдала письма, а кто-то другой. Хотя она должна была сообщить об этих письмах, твоя мать совершила настоящую измену! И должна была понести наказание. Но Боракчин хотела сохранить мир в семье, боялась, жалела тебя и братьев, что останетесь без матери, поэтому долго никому говорила об этом.
   - Но Джелал ад-Дин - ее родной брат, она сильно тосковала по нему.
   - Не важно, по кому она тосковала, Джелал ад-Дин - наш враг, наследник Ала ад-Дина Мухаммеда. Личные чувства не служат оправданием. Она должна была забыть свою прежнюю семью. С тех пор, как стала женой отца, у нее появилась другая семья. Поклянись мне, что больше не проявишь неуважение к моей жене, ОНА теперь вместо матери.
   - Да, брат, - изобразил покорность Берке.
   - Попроси к нее прощения. Прямо сейчас.
   Берке молчал в ответ.
   - Ну что молчишь?
   - Да, я так и сделаю.
   Бату вызвал Боракчин и сказал, что Берке хочет с ней поговорить.
   - Простите меня за то, что я сказал тогда, при имаме, когда умерла мама.
   - Когда нам больно, нами владеют чувства, а не разум, - спокойным голосом ответила Боракчин. Знаешь, я встретилась с твоей матушкой, когда она умирала, и обещала, что буду заботиться о вас с братьями, как о своих сыновьях.
   Берке, слушая ее слова, думал про себя: 'Лицемерка! Как можно так нагло лгать, глядя в глаза? Ведьма, так околдовала брата, что он всегда будет за нее!'
   Помнил Берке слова, неоднократно повторяемые матушкой: ' В мыслях - что хочешь ты, на словах - что ждут от тебя люди, только так выживешь'. Говорил, что поверил брату в непричастности Боракчин к смерти матери. На словах соглашался, что это сплетни рабынь и наложниц, и о казни Айше - ни словом не обмолвился. Молчал он о ненависти, что жгла сердце, разъедала душу, не давала спать. Не противился он с виду и решению старших лишить его с братьями всего, что напоминало о матери.
   - Пусть они хотят, чтобы мы забыли о матушке, - говорил он братьям, - мы будем думать о ней каждый день. Не будем говорить, что мы ее помним, обманем их.
  
   Берке уже исполнилось четырнадцать лет: теперь он походил на молодого мужчину. Смешанная кровь выделяла его среди остальных монголов: более широкий разрез глаз, высокий рост, нос с горбинкой. И темперамент матушкин: веселый нрав, болтливость отличали его от спокойных немногословных соплеменников. Своей непохожестью на других он уже в этом возрасте приковывал взгляды девушек, во время состязаний по борьбе и стрельбе из лука, где он показывал себя бравым воином. А если нравилась ему одна из них, то в глазах его была заметна страсть. Казалось, выбросил из головы мысли о смерти матери, но не было и дня, чтобы не вспомнил он о ней, тайком в одиночку посещал ее могилу на мусульманском кладбище. Перед походом, отправился туда в последний раз. Молча посидел он у могильной плиты с надписью арабской вязью: 'Они думают, что я забыл вас, матушка. Делаю все так, как вы меня учили. Не озвучиваю то, что чувствую, стараюсь быть сильнее всех. Обязательно настанет тот час, когда ваша душа будет радоваться. Виновница вашей смерти понесет наказание, просто нужно время...'
  
  
   Сартак с каждым годом все больше походил на отца: худощавое телосложение, белая кожа, густые гладкие волосы. Если бы он родился девочкой, повезло бы иметь такую шевелюру, но мальчику она была не нужно, особенно там, где принято частично сбривать волосы с головы, оставляя чуб и две косички за ушами.
   Вдруг конь, словно испугавшись чего-то, сильно разогнался и понесся куда-то. Сартаку казалось, что вот-вот он его сбросит наземь, и стал звать на помощь. Берке смог его догнать и ухватить коня за вожжи. Увидев заплаканного племянника, он засмеялся:
   - Испугался? Ну, ты трус! И как мир будем с тобой покорять? - улыбался Берке с усмешкой.
   Боракчин сидела у очага и помешивала бульон в котле, когда увидела, как в в гэр заходит Сартак с опушенной головой, а за ним отец.
   - Скверно ты воспитала сына, пока меня не было! Ругал Бату жену
   - Что он натворил?
   - Опозорил меня перед всеми! Показал свой страх, захныкал, как девка!
   В честь решения курултая начать выполнять небесный приказ о покорении мира были устроены состязания. Сначала стреляли из лука стоя. Берке попадал точно в цель, промахнулся только один раз, а Сартак ни разу не попал в мишень. Берке и Беркечар, глядя на него, тихо улыбались. Бату молча краснел, с укором глядя на жену. Потом стреляли из лука, сидя на коне. Тут уж тем более Сартаку не везло.
   Потом началась борьба. После взрослых мужчин стали бороться дети и подростки.
   Вышел мальчик лет двенадцати, высокий, крупный.
   Говорила Боракчин тихо сыну:
   - Иди, говорит Боракчин, поборись с ним.
   - Матушка, он же во многом сильнее меня.
   - Думаешь, на войне люди не сталкиваются с теми, кто сильнее? Ты вчера отца опозорил, надо это исправить, а то он думает, что ты трус.
   - Нет, я не смогу его победить.
   - Иди, сказала. И не вздумай страх людям оказывать.
   Сартак вышел чувствуя на себе прикованные взгляды зрителей, особенно дядей Берке и Беркечара, скорее, годившихся ему в братья. Они глядели на него, тихо посмеиваясь, и перешептывались. Колени дрожали, но нельзя было унизиться перед отцом и дядями. И, к своему удивлению, худощавому Сартаку удалось повалить тучного мальчишку.
   - Да! - тихо сказала Боракчин, хотя ей хотелось кричать, как в молодости до замужества, когда смотрела состязания.
   Бату вздохнул с облегчением: хоть что-то может непутевый сын!
   Армия из 59 тысяч воинов со всех улусов, одетых в куяг 2 и хатангу дегель из толстой ткани с железными и кожаными пластинами, шла покорять кипчаков, ясов, булгар и русов во главе с семью царевичами, везя за собой китайские стенобитные машины с китайскими инженерами, и сама армия напоминала машину, никто не смел нарушать дисциплину: при бегстве одного положено было казнить десяток, десятка - сотню, сотни - тысячу, горе те, на кого шла эта машина! Не зря писали на пайцзах: 'Волею Вечного Неба, кто не покорится, да будет убит'. Окропила молоком путь уходящим воинам Боракчин вместе с другими женщинами.
  
   Боракчин было поручено управлять улусом в отсутствие мужа. Приходила она утром на реку, где женщины набирали воду в сосуд, чтобы мыться. Мыться в самой реке запрещалось под страхом смерти, реки озера священны для степняка. Там она знакомилась с женщинами, спрашивала их о детях, мужьях, хозяйстве. Женщины с удовольствием болтали с женой их правителя, ни Саркаду, ни Уки, ни Хан-Султан о них так не беспокоились, брезговали их обществом. Если кто-то жаловался на болезнь ребенка, Боракчин готовила отвар из дармины или других целебных трав, о которых слышала от матери или рассказали пленные хорезмийские врачеватели или же местные половецкие шаманки проболтались.
   Сказала Аппак, что среди наложниц слухи ходят, что старшая жена Бату ведовством занимается, травы собирает, зелье варит. Привели одну из них, та из страха выдала распространителя слухов. Вызвала Боракчин Фарию к себе в шатер, там ей закрыли рот, держа в руках кусок ткани и, потерявшую сознание, связали, завернули в кошму, погрузили на коня и повезли к реке. Затем положили на землю у реки и развернули и облили холодной водой. Она, еле живая, открыла глаза, увидела реку рядом, почувствовала, как руки и ноги стянуты веревками, а рядом рек и жутко закричала от испуга.
   - Никто не придет, дорогая, - говорила Боракчин манерой хорезмиек. Мужчины на войну ушли, а из женщин и слуг никто не посмеет жене Бату перечить, да и уважают они ее больше, чем покойных жен Джучи-гуай. Бросят тебя в реку скажут, что утопилась от тоски по родному дому. Хан-Султан же тосковала, что связь с братом не смогла порвать, почему бы и Фарие не тосковать?
   - Что я сделала? - дрожащими губами, тяжело дыша ели проговаривала Фария-Дильбар.
   - А ты напряги память! О трава я от ваших сартаульских ученых мужей вычитала. Они тоже колдуны?
   Она взяла нож, подошла к связанной, заплакала вслухот ужаса. Но этот нож не ее тело, а веревки разрезал.
   - Ступай к себе и не болтай больше!
   Дрожащая и бледная Фария приползла к Насире, другой из живых жен покойного Джучи, тоже хорезмийке, и таким же дрожащим голосом, как и она сама, рассказала ей все.
   Говорила Боракчин своим верным служанкам Джингуа и Аппак:
   - Непонятны мне увлечения Джучи-гуай хорезмийками. Что в них особенного? Одна головная боль! А сейчас еще и чжурчженек привели, а потом и болгарок приведут, и оросок. Эх, жизни спокойной ждать не приходится!
  
   - Не связывайся с ней, дорогая, держись подальше, - говорила Насира. - Вспомни, как она несчастной Айше приказала отрубить голову. Такая же дикарка, как и все кочевники!
   Потом говорила Насира, сидя с женами нойонов, какая жестокая Боракчин.
   - Боракчин жестокая? - удивлялись женщины. - Да вы что? Она обо всех беспокоится, всем помогает, подарки всегда дарит, в гости приглашает.
   - И накормит всегда вкусно! Столько блюд за один раз может приготовить! - сказала одна полная женщина. - Самых разных народов блюда готовит, мы и не знали про такие! Этот, как его... Забыла, как называется, ваше блюдо, рис с мясом?
   - Плов.
   - Точно! - засмеялась женщина.
   Насира поняла, что бесполезно их переубеждать.
   Прекратились сплетни о Боракчин среди благородных женщин и рабынь: ни о ее татарском происхождении не вспоминали, ни о колдовстве, ни о смерти Хан-Султан никто не решался заговорить.
   Спустя год пришло послание от Бату, что пора перекочевывать на завоеванные у западных кипчаков земли. В ее жизни уже была дальняя перекочевка - из Монголии - на Восток Дешт-и-Кипчак. Вспомнились юные годы: повозка, запряженная быками, вокруг ковер из ковыля и степных цветов, реки, озера да половецкие балбалы. А еще аромат степной полыни, который почувствовала тогда первый раз и которого так не хватало во время пребывания в Монголии, в ставке Угедея. Запах полыни - чувство чего-то родного, близкого душе. А какой запах у трав, что в степях на Итиле растут? Станет ли он так же близок сердцу? Вышла Боракчин на берег Иртыша попрощаться с рекой, держа за руку десятилетнего Сартака. И счастливые детские годы, и первую влюбленность, и слезы, и обиды, и семейное счастье - всему была свидетель эта река.
  
   Едет Боракчин в кибитке, запряженной десятками быков. Степи Итиля встретили свою новую царицу палящим солнцем и сухим воздухом. Все вокруг окрашено в желто-зеленые и коричнево-зеленые цвета: зеленая трава на солончаковых, светло-каштановых, бурых и песчаных почвах, деревья с зеленой листвой по берегам реки. Среди степной травы расцвели двуцветковые тюльпаны с белыми лепестками. Где-то недалеко в давние времена находилась столица могущественного Хазарского каганата, где правил тюркский народ, принявший веру иудеев. Потом завоевывали и поселялись на той земле печенеги, кипчаки, и теперь это монгольская земля. Канут в лето народы и империи, и только Итиль, степь да синее небо над ними вечны.
   Боракчин приказала остановить повозку. Надев боктаг, выйдя при помощи служанок, подошла к берегу реки, где росли редкие ивы, отражаясь вместе с чистым небом в водной глади, взглянула вдаль своими таинственными азиатскими глазами и сказала громко: 'Ну здравствуй, Итиль-река!'
  
  
   1 Сутра "Ключ разума" XIII-XIV века - один из самых древних монгольских манускриптов - содержит "завещание потомкам" и наставления Великого хана о воспитании детей. Ученые расшифровали рукопись Чингисхана, которая хранится в Национальном музее Республики Алтай
   2 По структуре твердый доспех монголов, все виды которого назывались монгольским по происхождению термином '***г', был ламеллярным или ламинарным, из сплошных широких полос материала, соединенных между собой ремешками или шнурами (Горелик М. В. Ранний монгольский доспех)
   Конец 3 части. Впереди 4 и 5 часть.
  ________________________________________
   Часть 3. Небесный мандат
  
   Там, где течет река Ахтуба, рукав реки Итиль, или Волги, люди разных племен, языков и вер строили город. Волею судьбы, или, скорее, одного человека, были они заброшены туда. Закладывались христианские армянской и православной церквями и мусульманские кварталы с прямоугольными мечетями, бани-хаммамы из сырцового и обожженного кирпича, водоемы, постройки для туалетов, бедные дома, расположенные рядом и дворцы - отдельно.
  
   Тот человек, одно имя которого, вызывало у них страх, не имел даже титулов. Тот, кто вершил судьбы народов, переселяя их из одного места в другое, тот, по чьей воле разрушались одни города и строились другие, презирал дворцы. Овладев богатствами Булгара, Киева, Владимира, он остался кочевником, как и его предки. Дворцы - это для хорезмийских и булгарских чиновников, купцов, те любят это дело, а его народ- народ - воин, народ-кочевник, он рожден, чтобы править теми, кто любит негу, дворцы и размеренную сытую жизнь. Его народ имеет мандат Неба на владение миром. Переселенные сюда пленники называли этот народ "татарами", а сам властитель звал его и себя монголами, названием, известным на Востоке еще со времен династии Тан. Татарами назывался народ, покоренный и практически истребленный его дедом за кровь предков Золотого Рода. Тех, кто выжил, гнали в походах впереди войска и те несчастные персы и кипчаки, что попадались всадникам в куяках и круглых пластинчатых шлемах на пути, кричали, что идут татары. Среди выживших татар была и его старшая жена, приезжавшая иногда посмотреть, как строится город, выходила из повозки в окружении десятка рабынь, придерживая высокий боктаг с пером.
  
   Те из строителей, кому довелось видеть Его хоть издалека, удивлялись: неужели этот худощавый азиатский мужчина с маленькой бородкой и двумя косами, сидящий на низкорослом монгольском коне, одетый в орбелге, круглую шапку с козырьком и золотым навершием, закреплявшим перо на макушке, со спокойным голосом и задумчивым взглядом - тот самый, что держал в страхе Европу, как когда-то Атилла, тот самый, по одному приказу которого могли вырезать весь город.
   Его личный стражник, старый евнух, бежавший из дворца хорезмшаха, спрашивал властителя, объезжающего на своем коне в окружении стражников строящиеся кварталы:
   - Вы строите такой прекрасный город, таких городов я не видел и не слышал о них на моей родине, только в Хорезме видел похожее, но почему не собираетесь в нем жить с вашей женой, сыном и внуками?
   - Я буду жить там только зимой, города нам нужны только для торговли, для богатства, что от нее пойдет, а оседлость - не удел победителей, а побежденных сартов, - сказал он рассмеявшись. - Пусть утешаются дворцами и бассейнами! А мы будем жить, как велело Небо победителям - в войлочных гэрах. Род хорезмшаха осел, нежился во дворцах с садами, стал жить, как покоренные им персы, и где он сейчас?
   Нукер вел булгарина Юсуфа в Его ставку, располагавшуюся недалеко от места, где строился город. Юсуф попал в плен во время взятия Булгара. Его страна когда-то могущественным государством в Восточной Европе, принявших ислам примерно в то же время, что и Руси приняла христианство, в противовес их врагам-хазарам, исповедовавшим иудаизм. Сохранились предания о троих сахабах - сподвижниках Пророка, посетивших Булгарскую землю. Жили там потомки воинов-кочевников, не менее отважных, чем кипчаки или монголы. Тюрки-булгары, в свое время пришедшие на землю, где проживали разные оседлые народы, постепенно перешли к оседлому образу жизни, но воинственный дух номадов никуда не исчез. До Западного похода около десяти лет монголы не могли ее покорить, упорно сопротивлялись и союзники Булгарии - башкиры, после каждого столкновения приходилось отступать. Булгары помогли разгромленным кипчакам, пустив их в свои земли, и заключив с ними союз. И во время Западного похода не сдалась столица Биляр без боя, и, как полагается по монгольским законам, была уничтожена. После падения Булгара два булгарских правителя Байян и Джику сдались, но через несколько лет восстали и были разгромлены отрядами Субедея и Бурундая.
  
   Отказались сдаться и жители торгового города буртасов, подчиненных Булгарии. Название города остается тайной, а то сражение прошло мимо русских летописцев. Там жили булгары, мордва, славяне, буртасы и аскизы, кыргызский народ, заброшенный волей судьбы на Волгу с долины далекого Енисея. Не написали о нем и персидские авторы. Все защитники полегли до единого.
  
   Юсуф славился как один из лучших зодчих в Булгаре, благодаря чему и остался жив и даже был поставлен надзирателем. Дрожащими ногами он приближался к огромному золотому шатру, перешагивал через порог, на который под страхом смерти нельзя было наступать, и тогда умрет последняя надежда на то, что сможет оправдаться. "Как бы ни забыть о пороге из страха перед допросом" - думал он.
   Зайдя и упав на оба колена, он, не поднимая головы, почувствовал на себе взгляд того, кто сидел на троне. Все, кому довелось говорить с властителем, приходили в замешательство, не зная, как обращаться к тому, у кого нет титулов.
   - Что молчишь? - послышался голос сверху. - Рассказывай, что произошло.
   - Пощадите, моей вины нет, - оправдывался дрожащим голосом зодчий. - Я не знал, как их остановить.
   - Кто зачинщик?
   - Не знаю, кто больше виноват... - робким голосом отвечал Юсуф. - Тот хорезмиец, Дильшод... Я его знаю, покладистый парень. Киликиец его вывел из себя. Жара в степи стояла сильная. Им разрешили отдохнуть немного, выпить воды, и эти двое разговорились. А Тигран, тот киликиец, плохие, обидные слова о нашей вере сказал, а тот в ответ стал порочить веру христиан и ударил его так, что киликиец упал. А тут соплеменники и того, и другого прибежали, и стали драться.
   - Тебе было приказано следить за строительством! - вдруг закричал властитель. - А ты вместо того, чтобы за порядком следить, чем занят был?!
   Его жена, сидевшая рядом на широком троне, тревожно взглянула на мужа: кричал он или открыто гневался крайне редко. Что-то с ним не то, но нельзя на людях показывать беспокойство, надо подождать, пока все закончится.
   - Господин, мне приказали следить за строительством, а разнимать дерущихся я не умею, я не воин, меня с детства только строительному делу обучали. Что я мог с ними сделать? Только позвать на помощь, я и позвал...
   - Вон с глаз моих! - закричал монгол.
   - Передайте мой приказ, - говорил он двум стоящим в шатре нукерам, - отрубить головы киликийцу, что затеял ссору и сартаулу, что затеял драку, тем, кто участвовал - удары палками!
   Один из нукеров, несторианин, робко спросил:
   - Я могу спросить?
   - Спрашивай, - отвечал правитель, уже не способный не морщиться не не дышать тяжело от боли.
   - Можно ли этих людей селить рядом? Христиане и мусульмане уже воюют сотни лет.
   - Мне все равно, как ни жили раньше, теперь во всем мире будет только наш закон - Великая Яса. За это полегли наши воины, выполняя волю Неба!
   - Я хочу уйти, - сказал он тихо, глядя на жену. Он спустился с трона, прихрамывая на правую ногу, и остановился, морщась от боли.
   - Бату... - сказала полушепотом Боракчин, подойдя к мужу и взяв его за руку, хоть и не положено жене называть мужа по имени. - Ноги?
   Она так надеялась, что эта болезнь племени унгират, что погубила отца Бату Джучи, обойдет их семью стороной.
  
   - Первый раз почувствовал боль во время того пира, когда Гуюк и Бури произнесли эти слова. Тогда я подумал, что это от гнева и вскоре забыл.
  
   - Я сам от себя пытался скрыть, что становлюсь слабым, как отец когда-то...
   - Вы никогда не будете слабым, мы будем делать все, чтобы излечиться! Я найду лучших лекарей!
  
   Тот пир, о котором говорил Бату был устроен во после взятия города Магас. Его давно раздражали эти двое - сын Угедея Гуюк и внук Чагатая Бури. Первый с надменным взглядом и тоном в разговорах, второй - внук человека, клеветавшего на покойного Джучи, Бату было понятно, от кого он унаследовал способность выводить людей из себя. Во время осады крепости Бату, находясь в лагере, наблюдал за войсками с холма под крики осаждавших забиравшихся по лестницам, падавших и снова забиравшихся, под звуки разбивающихся ядер китайских стенобитных орудий. Не положено Чингизиду самому участвовать в битве. К нему подошел его верный соратник - старый урянхаец Субедей, один из тех, кого звали "людьми длинной воли", с кем сам Чингисхан создавал империю. То, что этот человек стоял во главе войска было для Бату бесценным даром: без его способностей, его опыта, удалось бы молодому Бату достичь всех побед?
   - До меня дошли слухи, что Гуюк сейчас занят не осадой.
   Бату стал спускаться с холма.
   -Позвольте отправить к нему людей. Вам не стоит с ним ссориться. Он сын кагана.
   - Это не значит, что он может творить, что хочет, проявлять неуважение к своему командиру и ака!
  
   Из шатра Гуюка были слышны женские крики, воины, охранявшие лагерь, расступились, увидев идущего Бату. Он шел быстрым шагом с каменным лицом, ни на кого не глядя, звенели металлические пластины его доспеха куяка, холодный зимний ветер со снежинками развевал его длинные косы, выглядывающие из-под круглого шлема. Перешагнув порог, резким нагом вошел в шатер Гуюка, оттолкнул и без того напуганную обнаженную девку так, что та упала наземь. Гуюк резко встал с лежанки от неожиданности. Вторая девка стала прикрываться шерстяным одеялом.
   - Пошли вон! - закричал Бату
   Несчастные пленницы сразу поняли, несмотря на то, что не говорили по-монгольски, и. схватив одежду, быстро выбежали на улицу.
   - Бату-ака, рад вас видеть! - пытался его задобрить Гуюк.
   - Что это все значит?! - кричал он вне себя от ярости.
   - Что ж тут плохого - поразвлекаться с пленными девками? - улыбался Гуюк. Пмните, что говорил Чингисхан? Счастье - это целовать алые губы жен врага.
   - Но не во время битвы! Не в то время, когда твои воины проливают кровь, а нойоны командуют войсками! Оправляйся на свое место смотреть за войсками! И не смей покрываться словами нашего великого деда! Такой, как ты даже имени его не достоин!
   Город взят. Бату, как обычно, въехал на своем коне в крепость, от которой остались только развалины и дым, разрубленные трупы на снегу, и немногочисленные выжившие, угоняемые нукерами в плен.
   По его приказу в лагере поставили огромный золотой шатер: там были все цревичи и военачальники. Бату в приподнятом настроении от тяжело доставшейся победы первым поднял чару с вином. Радость победы резко ушла, когда он увидел выражения лиц гуюка и Бури.
   - Как смеет пить чару раньше всех Бату, который лезет равняться с нами? Следовало бы протурить пяткой да притоптать ступнёю этих бородатых баб, которые лезут равняться! - произнес внук Чагатая.
   А Гуюк добавил:
   - Давай-ка мы поколем дров на грудях у этих баб, вооружённых луками! Задать бы им!
   Все полководцы и царевичи замолчали.
   Встали два сына Толуя Мунке и Бучек
   - Что не так, Гуюк? Зачем устраивать ссору во время войны на радость врагам - сказал Мунке, человек похожий на Бату, только чуть крупнее, глядя на двоюродного брата с укором. - Бату - командующий походом и старший среди Золотого Рода.
   - Золотого Рода? - ехидно улыбнулся Гуюк. А ты уверен, что он принадлежит Золотому Роду?
   Тут глаза Бату залились кровью, руки сжались в кулаки, таким его не видели никогда. Он направился в сторону Гуюка и со всей силы ударил кулаком в лицо так, что тот чуть ни упал на землю. Бату сразу почувствовал на себе руки Мунке и Субедея, державших его.
   - Вы заплатите за это, - тихо говорил Гуюк, вытирая рукой алую кровь, текущую по азиатским скулам.
   Резкая боль в ноге, словно отрезвила Бату. Зайдя потом в свой шатер, он снял сапоги и увидел шишку на стопе. Неужели это оно? То, что делало его отца, великого воина, слабым и беспомощным? Неужели это все суждено перенести и ему? Нет, это, наверно, от тяжести походной жизни. Нельзя об этом думать, надо забыть и не говорить никому.
  
   Бату отправил Бури и Гуюка к своим отцам, а Угедею приказал передать секретное послание, где все подробно описывалось, было повторено каждое слово, сказанное ими.
  
   Зайдя за ворота ограды, окружавшей ставку Угедея, Гуюк представлял, как он скажет о том, как Бату опьянел от славы и вообразил себя равным хану, но, стоя у тона отца услышал: "Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица, - выговаривал великий хан сыну. - Уж не ты ли и русских привёл к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингисхана, что множество - страшно, а глубина - смертоносна. То-то вы всем своим множеством и ходили под крылышком у Субедея с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. (О какой-то особой роли в походе Бучека, сына Тулуя, из других источников ничего не известно; может быть, здесь ошибка в тексте? - А. К.) Что же ты чванишься и раньше всех дерёшь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл (как мы знаем, очевидное преувеличение. - А. К.)?! Благодари ближних друзей моих Мангая да Алчидай-Хонхортай-цзангина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котёл". От досады тряслись ноги и руки, хотел он рассказать об ударе, но не стал, негоже воину плакаться, как женщине. Когда отец его отпустил, пошел в юрту матери и рассказал все, как было.
   - Потерпи, сын мой, - успокаивала его Дорегене. - Придет время, и Бату за все ответит, надо только дождаться подходящего момента.
  
   В городе столпился народ, вели на казнь киликийца Тиграна и хорезмийца Дильшода.
   - А я в чем провинился?! - кричал связанный Тигран на толкавшего его лысого монгола крупного телосложения. - Меня ударили, разве я в том виноват?
   Остальных, как и было приказано, связанных, били палками. Стоявшие за стеной строящегося дома и наблюдавшие за этим русский кузнец Василий и его жена Ефросинья. Василий попал в плен во время взятия Владимира, родители были убиты, что стало с молодой женой, никто не знает: убили или тоже забрали в плен. В пустынных волжских степях, куда его вместе с множеством пленных пригнали строить город, он встретил такую же пленницу из Москвы, маленького городка во Владимирской земле. Она, как и он, потеряла все. О семье он ее не спрашивал, не спрашивал и о том, что с ней делали в плену, оно и так было понятно: прикосновение мужчины не вызывали у нее ни радости, ни страха, ни волнения, а глядела только с отвращением, как будто собиралась перетерпеть что-то мерзкое, но привычное. У обоих не было выбора: поодиночке здесь не выжить. А еще она легко произносила вслух ругательные слова, прямо, как мужчина: после пережитого не до приличия. Православный священник, такой же пленный, как и они, обвенчал их в юрте, устроенной под церковь, невзирая на неясную судьбу их прежних супругов. Сам процесс не был виден из-за столпившегося народу, слышались только крики несчастных на разных языках.
  
   После завершения сего действа Василий подошел к проходившему мужчине туранской внешности с косой, одетому в колпак, и спросил его на половецком, языке большей части воинов Бату, который, как и жена, выучил хорошо за годы плена:
   - А почему киликийца казнили тоже? На него же тот напал?
   - Он нарушил Ясу - закон монголов. Тот закон велит уважать все веры, а киликиец стал бранить веру хорезмийца. А Дильшода казнили с ним за то, что драку затеял, а остальных получат сколько-то сотен ударов палками.
   - Мда... - с грустной улыбкой покачал головой Василий. - Подобрел Батый, я-то думал, всех порубят...
   - Ну после стольких ударов они вряд ли встанут. Зато мир и порядок будет, как у самих монголов, - ответил кипчак. Кто порядок не нарушает, тот живет спокойно и спокойно своим делом занимается: кочевник воюет, купец торгует, баба детей рожает и воспитывает, все друг друга уважают, не дерутся и даже ругаются редко!
  
   Боракчин приказала разыскать прославленных врачевателей во всех частях Еке Монгол Улус, простиравшегося от Желтого до Черного моря. Привозили разные мази, читали молитвы разных вер, а один перс посоветовал нечто невообразимое:
   - От этой болезни лечатся тем, что долго не едят мясо. Чжувану следует хотя бы месяц не употреблять мясо и спиртное.
   Бату громко рассмеялся:
   - Ты что это советуешь, лекарь? Не есть мясо монголу? Может, мне еще не ездить верхом?
   Называть просто по имени правителя было делом для восточных народов неслыханным, поэтому членов Золотого Рода, владевших улусами стали называть китайским словом "чжуван".
   Хочешь, чтобы я из монгола сделался индусом?
   Вдруг Боракчин его прервала:
   - Сейчас лето, не мясное, а молочное время, поэтому джуван сможет его пережить и без мяса, говорила, улыбаясь, Боракчин.
  
   Еще при покойном кагане Угэдее по всей стране стала организовываться ямская служба. Для быстрой связи были установлены ямские станции-ямы со станционными смотрителями-ямчинами гонцами - улаачин. На этих станциях гонцы и послы меняли лошадей, обедали. Так связи между народами и культурами становились крепче. По такому ямскому пути улаачин принес весть в Сарай и Каракорума о готовящемся курултае. Прошло четыре года после смерти Угедея. Теперь половина мира находилась в руках женщины - старшей жены кагана Дорегене. Она была регентом, пока не могли провести курултай. Служанка Дорегене иранка Фатима, такая же бывшая пленница, как и ее госпожа, поднялась до небывалых высот. Нойоны, даруги тех, кто когда-то гнал ее в плен в колодке, теперь ходили поклониться как второму человеку в империи. Бату каждый год получал тревожные вести о том, что творилось в Каракоруме: отстранили сподвижников Чингисхана, людей, которые вместе с которыми он строили государство - Елюя Чуцая и Махмуда Ялавача. Вместо Чуцая даругой Северного Китая был поставлен некий хорезмиец Абдурахман. Единственное, чем этот обычный торговец превосходил старого китайца - это умение льстить императрице. Получая эти послания, Бату с горестью говорил:
   - Все, ради чего проливали кровь два поколения мужчин, готовы разрушить две бабы-интриганки! Теперь все больше становится ясно, в кого пошел Гуюк, ведь его отец был достойнейший из мужей Золотого Рода ...
  
   Не получалось в Каракоруме собрать курултай, потому Бату не ехал. Не думал он раньше, что и от болезней бывает польза: она стала хорошей отговоркой, чтобы не ехать в Каракорум. Он знал, что Дорегене сделает все, чтобы ханом стал ее любимый сын Гуюк, и он не может в этом участвовать. Непростая дилемма: или прекратить беспредел, творимы Дорегене с Фатимой или допустить к власти Гуюка... Долго он размышлял и решил: зачем ему Каракорум? Пусть Дорегене с Гуюком творят, что хотят, а он будет туда не поедет, он будет строить Сарай, Хаджи-Тархан и Укек, восстанавливать разрушенный Булгар, наладит торговлю, приведет к покорности вассалов, будет собирать дань со своих владений. Он, член Золотого Рода, победитель кипчаков, русов, алан, мадьяр, немецких и польских рыцарей, вправе бороться за трон кагана, но не станет этого делать. Зачем ему Каракорум, если есть Итиль, Крым и часть Шелкового пути? Более того, он получал доходы со своих владений в Китае, в округе Пинъянфу, провинции Шаньси выделенные покойным Угедеем. Он был единственным человеком из других ветвей Золотого Рода, о котором Бату вспоминал с огромной благодарностью в душе: во время поездки Бату с братьями на курултай не поддался на уговоры врагов Джучидов, обеспечил безопасность его и Братьев, позволил Бату участвовать в походе на Северный Китай. Зачем ему Каракорум, если есть Сарай, который должен его превзойти? Скоро туда будут приезжать торговцы со всех концов мира: из Египта, Генуи, Венеции, Китая.
  
   Но теперь курултай точно состоится, Бату снова решил не ехать, благо болеет теперь по-настоящему, и о его болезни знают лекари, которые непременно разнесут слухи.Он вызвал к себе старшего сына Сартака и сводного брата Берке, старшего, среди троих сыновей Джучи и пленной дочери хорезмшаха. В шатер вошли двое молодых людей двадцати и двадцати пяти лет в халатах с вышитыми драконами и орбелге головах. Сартак похож на отца в молодости: не похож был на монгольского багатура брутального вида, скорее, напоминал китайца, было что-то в его лице по-азиатски утонченное, телом худой, на плечи падали длинные волосы, которые он забывал брить на затылке заплетать в косички. В детстве над из-за миловидности над ним смеялись, как и над его отцом в молодости, но в обоих случаях внешность оказалась обманчивой. Скакал на коне он не хуже багатуров, хоть и в детстве не сразу научился, всегда участвовал в состязаниях по борьбе, чтобы показать, что не слабак и не трус, хоть и не богатырского вида. Только стрельба из лука никак не получалась: ни один наставник не мог его научить попадать в цель. Во время облавной охоты, что устраивали ради тренировки военных навыков, Сартак в очередной раз промахнулся, его сводный брат, сын Бату от второй жены Орбай Тукан похлопал его по плечу и, засмеявшись, сказал, обращаясь к нему на "вы", как принято у монголов в отношении любого старшего:
   - Смиритесь, брат, вы всегда будете промахиваться, как говорят буддисты, это ваша карма.
   - Да, брат, ты - надежда для отца, а не я.
   - Не правда, брат, вы ошибаетесь, - улыбнулся Тукан. - У вас множество других достоинств: вы умеете нравиться людям, ладить с ними, а я нет. Вы больше достойны быть наследником отца.
   - Не забывай, есть еще и дяди.
   - Берке умен, но слишком горяч, Беркечар всегда смотрит на брата, а сам вряд ли на что-то способен, и Бури тоже. И, к тому же, они полукровки, воспитаны по хорезмийскому обычаю, пусть и правят в Ургенче! К этому их и готовил наш дед.
   -Ладно, прокатиться хочется! - сказал Сартак, запрыгнув на своего белого коня по имени Урус, и помчался по бескрайнему зелено-желто-красному ковру из степной травы и желтых и красных тюльпанов, мчался, среди коричневых холмов с редкой зеленой травой. Тукан забрался на своего коня и помчался за ним следом.
  
   Бату сообщил сыну и брату, что выделяет им уделы: Сартаку - от Итиля до Дона, Берке - на Кавказе. Также они услышали, что Берке поедет на Курултай в Каракорум представлять Улус Джучи.
   - Отец, почему я не еду? - удивился Сартак. - Я тоже могу поехать!
   - Ты нужен здесь, - ответил Бату спокойным ровным голосом.
  
   Берке еле сдерживался, чтобы не показать свои эмоции и не улыбнуться от радости, а его улыбка могла заразить всех вокруг. Бату долго объяснял Берке, как он должен себя вести, что говорить и велел узнать, кого поддержит большинство участников, хотя это и так ясно, и отдать свой голос за него. Сартак стоял рядом с дядей, который годился ему в старшие братья, и молча слушал, едва сдерживая досаду.
   Не успев пройти через ворота ограды, окружавшей шатер Бату, у которых стояли стражники, Берке сказал веселым голосом:
   - Не расстраивайся, Сартак, не тебе придется перед каждым оправдываться за брата, ведь он сам должен был поехать.
   - А я и не расстроен, - отвечал Сартак своим высоким голосом. - Если отец поручил вам, значит, вы больше подходите для этого дела.
   - Да по твоему лицу это не скажешь!
   - Вам показалось. Я просто задумался, беспокоит эта вражда Гуюка и Дорегене-хатун с отцом.
   Выйдя за ворота, они встретились с Боракчин, направлявшейся в окружении служанок к шатру. Улыбка Берке сразу сползла с его лица, как только он увидел ее.
   - Сайн байна уу, Боракчин-гуай, - поприветствовал он ее, поклонившись, но взглядом дал понять: смерть матушки не забыта. Его раскосые широкие черные глаза, как у его матери Хан-Султан, глядели на Боракчин в упор с ненавистью.
   - Сайн байна уу, матушка, - поприветствовал Сартак мать печальным голосом.
   - Сартак, зайди ко мне и жди, я скоро вернусь, - приказала она сыну строгим голосом.
   Долго ждал Сартак в гэре матери, задумавшись и глядя на пламя в очаге.
   - Сын мой, отец сказал, ты расстроился? - завела разговор Боракчин, сев с ним рядом.
   - Немого, матушка, я тоже мог поехать. Отец считает Берке более достойным...
   - Он просто старше тебя, участвовал в Кипчакском походе, у него больше опыта. У тебя еще будет возможность проявить себя перед отцом, но никогда не показывай, что ты не доволен его решениями. Так ты можешь впасть в немилость.
   - Я ни слова не сказал против, матушка.
   - Но ты показал взглядом. Глаза тоже должны научиться скрывать чувства.
   - Понял, матушка.
   - Вот и прекрасно.
  
   Тем временем, прославленный полководец Бубедей-багатур без предупреждения направился к шатру чжувана. Скрестили стражники копья, что без разрешения пришел к властителю, а старый урянхаец был непреклонен: встал и стоит у ворот.
   - Еще ты, юнец, будешь мне приказывать, да я с самим Чингисханом эту страну создавал! - говорил старик своим строгим низким голосом, глядя суровым взглядом на одного их охранявших нукеров, когда тот повторял слово "нельзя".
   Услышав его голос, Бату приказал пустить полководца. Субедей, как и положено, перешагнув порог правой ногой, стал на оба колена перед чжуваном.
   - Зачем пожаловали, багатур, - удивленно спросил его Бату. - Вижу, вас что-то беспокоит?
   - Простите меня, чжуван, что смею упрекать члена Золотого Рода, но вы знаете, что старый урянхаец не умеет льстить.
   - Говорите, что у вас?
   - Не хорошо, что вы не едете на курултай. Бату-ака-старший в роду Чингизидов.
   - Вы же знаете, багатур, сейчас туда ехать опасно.
   - Воля ваша. На самомделе я пришел не упрекать вас, а просить отпустить меня на родину. Я всю жизнь верой и правдой служил вашему деду, вашему дяде и вам. Я рожден, чтобы для битв, походов, поле брани мой удел. А сейчас у вашего старого слуги нехорошее предчувствие, что прошло время храбрых воинов, людей длинной воли, и наступает время умных и хитрых государей.
   - Я понял вас, багатур, - спокойно ответил Бату. - Если на то ваша воля, не стану силой вас держать. Только одно меня беспокоит: выдержите ли вы в вашем возрасте такой далекий путь?
   - Я столько походов выдержал, чжуван, и этот, чувствую, перенесу.
   Простились нойоны и нукеры со своим багатуром, скончался старый урянхаец через два года в родных монгольских степях. Он был посмертно пожалован званиями: "Сяо-чжун сюань-ли цзо-мин гун-чэнь" ("Верно и старательно отдававший все силы в помощи царствующим императорам заслуженный сановник".), его превосходительство "итун саньсы"1
  
   Вечером Сартак прискакал на белом Урусе к своему гэру с дверью, повернутой на юг, около которого его встретила жена Ану с маленькой дочерью на руках. Хулан, девочка, на вид 3-4 лет, милой улыбкой напоминала отца. Увидев Сартака, привязывающего коня, она засмеялась и стала протягивать маленькие ручки. Увидев дочь, Сартак забыл о проблемах и взял ее из рук жены к себе на руки. Ану, дочь ровесница Сартака, стройная миниатюрная девушка с белоснежной кожей, нежным взглядом загадочных азиатских глаз и мелодичным, как звуки морин хуура 2, голосом. Ее с Сартаком обручили, когда им было девять лет. Когда Бату его привез в юрту сватов, дети сразу подружились. Своими спокойным характером и кротким нравом Ану заслужила уважение свекрови и привязанность мужа.
  
   1. Высший ранг сановника - буквально означает "равен саньсы", где "саньсы" или три гуна, означают трех высших министров императора - сыма, сыку и сыту.) и "шанчжуго" (Высшее почетное звание для сановника, буквально - "высшая опора государства".), посмертно возведен в ранг Хэнаньского вана [Его] посмертное почетное имя - "Чжун-дин"
   2. Морин хуур - монгольский музыкальный интструмент (см. часть 3. "Царица степей"). Их обручили с Сартаком, когда им
  
  
   Сартак любил лежать ночью, не сомкнув глаз, глядя в тоноо, круг на вершине юрты для выхода дыма, символизирующий солнце, края которого соединялись восьмью спицами. По его просьбе жена не закрывала полностью на ночь отверстие. Через тоноо видны были звезды на чистом степном небе.
  
   Тем временем на те же самые звезды через шанырак, такой же круг на вершине юрты, только с четырьмя спицами, расположенными в виде креста, глядела юная половчанка Юлдуз с раскосыми зелеными глазами и каштановыми волосами. Глядела она на звезды, лежа в кипчакской юрте, повернутой дверью на восток, где восходит солнце. Каким необычным для тюрчанки цветом волос и глаз она была обязана бабушке из южнорусских земель, взятой в плен кипчаками во время одного из набегов. Юлдуз, как когда-то в детстве глядела на звезды в поисках самой яркой, чтобы загадать желание. Но что она попросит сейчас у судьбы? Единственная мечта сбылась - она свободна. Теперь будет просить, чтобы не узнали, кто она, а то сдадут, ведь за укрывательство беглых рабов, по Ясе, полагается смерть. Поэтому клинок всегда спрятан под поясом, даже когда спит. Вспоминала он детство, глядя на звезды, вспомнила свое племя эльбори, что означает народ волка, отца, сестру и их вождя Бачмана.
   Вольный дух в крови у тюрка. Не давала Юлдуз уйти воспоминаниям о детстве, о семье, о том времени, когда она была вольной, как степная орлица. Только они помогали дышать, только они помогали жить в неволе, только мечта о воле, о побеге не давала все эти годы наложить на себя руки. Помнит она их кош 1 , отца Китана, брата, сестру Айлин, соплеменников, одетых в распашные кафтаны, полы которого обычно запахивались налево, нижние рубахи, штаны и сапоги. Волосы мужчин были заплетены в косы, а на голове носили остроконечные колпаки. Женщины носили головные уборы в виде рогов, сделанные из серебряных полуколец, нашитых на войлочные валики. Помнит синие воды Итиля, тюльпаны в степи, среди которых бегала она с другими детьми. Не забудет рассказы отца о былой кыпчакской славе: о том, как обращались к ним грузинские цари и ромейские императоры за помощью против печенегов. Но знали степняки, что нельзя верить лукавым ромеям. Говорили кипчаки: "печенеги - волки, а ромеи - бараны". И ушли они от византийцев подальше сразу после битвы, а те вырезали всех пленных печенегов.
   - Правильно было сделано, - говорил отец Юлдуз. Нельзя верить лукавым ромеям! Печенеги были врагами, но они - дети степного волка, как и мы!
   Терзали половцы ромеев, изнеженных роскошью, помогая восставшим дунайским болгарам - ведь в жилах их кровь тюркская текла! 2
   Слышала Юлдуз и рассказы, как совсем недавно в союзе с русскими князьями сражались в Крыму с сельджуками, захватившими Сугдею 3 и наложившими джизью на местных православных жителей, но были ими разбиты, и только монгольское завоевание покончит с властью сельджуков.
   1. Кош - кочевье половцев во главе с кошевым
   2.Ряд украинских, венгерских, казахских и российских историков считает предводители восстания Петр и Асеня принадлежали болгаро-кипчакскому клану (см. статья Я. Пилипчук "Кипчаки на Балканах и в Византии" в г. "Реальное время")
   3 Ныне город Судак
  
   Слышала о лихих походах на русские земли и о степных красавицах, которых любили брать в жены и русские князья, и хорезмшахи, и грузинские цари. Слышала легенды и о первой женщине-султане Разии в далекой Индии, что была их кровей, и о Теркен-хатун, что правила в Хорезме вместе с мужем, а потом сыном, что руководила обороной столицы от таджиков Гуридов. Рассказывали и о суздальском князе сыне Юрия Долгорукого и дочери кыпчакского хана, что боролся с боярами за власть и был ими убит.
  
  
   Только мать она не могла вспомнить - та скончалась, когда Юлдуз была еще младенцем. От нее дочерям остались серебряные серьги с дутыми рогатыми подвесками. А также металлические зеркала, отлитые из светлой бронзы. Воспитывали ее сначала тетки- сестры отца, затем старшая сестра, потом мачеха. Помнила она и звездный небосвод над степью, в честь этих звезд она и названа - Юлдуз. Помнила она каменные балбалы, посвященные предкам. И обряды в честь богини плодородия Умай. И женщины, жившие рядом, были подобны богиням: скакали на коне, не хуже мужчин, стреляли из лука, владели саблей. Айлин, в отличие от Юлдуз, чернявая и кареглазая, учила сестру стрелять из лука.
  
   А еще слышала она разговоры отца с соплеменниками о грозных врагах, что появились с востока и завоевали множество земель. Пришел как-то отец от шамана и передал его рассказ о сне. А сон был странный, не к добру: встретились в пустынной степи два волка в степи, долго рычали и рвали друг друга зубами и перегрыз один глотку другому.
  
   Кипчаки были главными из всех противников монголов, против которых был организован Великий Западный поход. Хан Котян со своей ордой бежал в Венгрию, где жили потомки таких же кочевников, только осевшие и принявшие латинскую веру. Но не примут католические феодалы степняков, нападут на Котяна, не спросив короля. Он станет семью, отбиваясь до последнего от кованых в доспехи рыцарей. Степняк не носит тяжелых доспехов и не строит каменные стены, как латинянин - он глядит смерти в глаза.
   Бей Балдучак добровольно покорился монголам вместе со своим родом и стал сотником, его сын Тутук станет главнокомандующим Хубилая и генералом кипчакской гвардии, его правнук Эль-Тэмур будет сажать на трон ханов Юань. Долго будут терзать Поднебесную потомки половцев, пока не свергнут ханьцы монгольскую династию.
  
   Детство - это сокол, взлетающий с руки отца и порхающий под Вечным Синим Небом над степью и Итилем, чья вода, словно зеркало, отражала степную траву, солнце и облака. Детство - это кисло-соленый вкус жестких шаров курта и конской колбасы казы, заготовленных тетушками на зиму. Детство - это тюльпаны в степи, среди которых она бегала вместе с другими детьми, синие воды Итиля и лотосы в дельте. Никогда не забудется то чувство, когда Юлдуз впервые одна сидела на коне. Никогда до этого ребенок так не волновался - теперь она, как взрослые! Гордость переполняла душу.
   Навсегда она запомнит, как плыла на лодке с братом и старшей сестрой Айлин по одному из рукавов Итиля, маленьких речек, на которые распадается дельта, соединяясь с Каспийским морем, а вокруг берега, поросшие тростником и ивами, донимающие насекомые, летящая стая диких лебедей и цветущие лотосы. Век этих бело-розовых цветков среди зеленых круглых листьев короток, как коротко детство. Как причалили они к берегу, взяла Айлин сестру за руку и повела в воду.
   - Сейчас будем учиться плавать! - сказала она веселым голосом.
   - Нельзя, сестра! - упиралась девочка. - Отец будет ругать, нельзя в реку заходить!
   - Иди, не бойся! Отец уже не будет ругаться: надо учиться плавать, вдруг придется убегать и плыть вручную.
   - А река не накажет? Не заберет с собой?
   - Многие люди плавали, и ничего не случилось: все живы - здоровы! - засмеялась Айлин.
   Юлдуз медленно заходила в прохладную воду.
   - Окунайся быстрее, а то замерзнешь!
   Сестра взяла ее за руки.
   -Ляг прямо! Расслабься, насколько можно! Руки, ноги расслабь! Не бойся, я держу тебя!
   Преодолев суеверный страх, Юлдуз расслабилась и почувствовала, как вода сама держит ее.
   Выходя из воды, Юлдуз чувствовала холод от промокших шаровар, хотелось зайти обратно в воду, чтобы согреться.
   Выходя из воды, она чувствовала холод от промокших шаровар, и все время хотелось зайти в воду, где было тепло. Потом Юлдуз сама тайком, пока никто не видит, стала заходить в реку, настолько было хорошо в воде, так и научилась плавать.
   Ей было то ли восемь, то ли девять лет, когда их орда вместе с союзниками - аланами укрывались от монголов в зарослях тростника дельты Итиля, что люди звали "лесом" и внезапно нападали на монгольские обозы. Назовут попом их вождя Бачмана персидские летописцы, служившие монгольским ханам, разбойником и "кыпчакским негодяем".
   Помнит она, как играла у речки в тростниках с детьми Бачмна, а взрослые им говорили, чтобы не шумели, и не привлекали внимания. Во время очередного из нападений на монгольские отряды не вернулся брат. Айлин тоже туда ходила, взяв свой луки и стреляя в ненавистных нукеров, и улетая на вороном коне обратно, словно степной ветер, поднимая за собой клубы пыли. И не могли догнать ее вражеские стрелы. Они постоянно переходили из одного места в другое, стараясь не оставлять следов.
   - Скажите, отец, многие сдались, почему мы все время бежим? Их больше, они сильнее, сможем ли мы их победить?
   - Знаешь, Юлдуз, что самое страшное для кочевника?
   - Смерть?
   - Нет.
   - Когда погибает родной человек?
   - Это страшно, но бывает кое-что и страшнее. Это потерять свободу - жить по чужой воле. Если бы мы им сдались, то пришлось бы ходить в походы не ради своей добычи, а ради монгольского хана, ради расширения его владений, и ходить не куда пожелаем, а куда ОНИ скажут! А еще забыть имя нашего племени и взять их имя! Неужто такая жизнь не страшнее смерти? В нас течет кровь степного волка, а не барана! Помнишь сон шамана? Как один волк загрыз другого? Монголы, как и мы, считают себя потомками волка. Кто-то из волков должен победить, а кто-то погибнуть. Такова воля Тенгри - не быть двум волкам под единым Небом!
   - Тот волк, что победит - это мы или монголы?
   - Этого даже сам шаман понять не смог.
   Бату поручил своему двоюродному брату Мункэ разгром мятежных эльбори. Мункэ приказал построить суда и перекрыть Бачману путь по дельте. В Каспийском взморье есть множество островов, красуются над ними алые закаты, отражаясь в воде вместе с облаками, гуляет по ним буйный ветер, срывая шапки с отчаянных рыбаков. На одном из них и укрылся отряд Бачмана. Юлдуз навсегда запомнит тот закат над островом - алый, как кровь и воющий ветер-волк. Подошло войско Мункэ к воде, поднялись волны, подул ветер с могучей силой, как обычно здесь бывает, остановились монгольские кони, заржали. Казалось, сама природа воспротивилась встрече новых хозяев этих мест. Суеверный страх охватил нукеров: и зловещее ли это предзнаменование? Страх исчез, когда двое нукеров, отправившись на разведку, увидели, что глубина мелкая - до острова можно добраться.
   Юлдуз стояла на берегу, глядя вдаль, вдруг увидела, как с противоположного берега по мелководью идут всадники на конях, а за ними тьма таких же.
   - Монголы! Монголы! - кричали испуганные от неожиданности люди. Бегите на другой конец острова! - крикнул детям Бачман детям - Айлин! - охраняй детей! Отобьемся!
   Мужчины сели на коней и приготовились к бою. Звон сабель и свист стрел слышались на другом конце острова. Столкнулись воины Мункэ в куяках и пластинчатых шлемах с кипчаками Бачмана в кольчугах и остроконечных шлемах с масками на лице. Подбежали к Юлдуз двое нукеров.
   - Бегите! - приказала она детям, а сама вынула саблю из ножен и сразилась с одним, порубив его, потом - со вторым, потом - с третьим. Прекрасное лицо девы половецкой было обрызгано кровью убитых монгольских нукеров, на самом деле, кипчаков, мобилизованных в войско Мункэ.
   Так бы и сражалась Айлин, пока не вонзилась стрела в спину, и выпала сабля из рук гордой степнячки. Потом вторая стрела - в грудь, и упала она в реку, оставив на воде пятно алой воинственной крови.
   - Айлин! - закричала Юлдуз, побежав к реке, но почувствовала, как чьи-то крепкие руки схватили ее, подняли, и потащили, а она кричала со слезами, брыкаясь руками и ногами.
   Взятые в плен женщины и дети глядели, Бачмана со связанными за спиной руками подвели к Мункэ, слезавшего с коня. Бачман, высокий туранец батырского вида, лицо которого сочетало азиатские и европейские черты и двумя косами, дергался локтями, не давая нукерам - таким же кипчакам, как и он, поставить его на колени.
   - Вставай на колени, - по-азиатски спокойным, но строгим тоном приказал Мункэ.
   Бачман с брызгами крови на лице, задыхаясь, не столько от усталости после боя, сколько от волнения перед последними мгновениями жизни, отвечал:
   - Я был владетелем государства и могу ли дорожить жизнью? Сверх того, я не верблюд, для чего мне становиться на колено? Я, убежав в море, воображал себя рыбой, но взят в плен. Так Небу угодно. А теперь убей меня, удостой чести умереть от рук кого-нибудь из Золотого Рода.
   - Бучек! - позвал Мункэ младшего брата. Отруби ему голову.
   Опустилась сабля в руке Бучека на шею, и слетела с плеч буйная голова вождя.
   Юлдуз отдали в услужение жене тысячника Баяна-нойона. Ей вместе с другими служанками, половчанками и славянками, полагалось сопровождать госпожу Энхчимэг повсюду, надевать на нее дээл и боку, шить ей одежду, готовить еду. Ничего сложного для степной девочки, но каждый шаг - по её приказу. Правильно говорил отец: нет ничего хуже, чем жить по чужой воле. Он погиб вместе с другими воинами на том каспийском острове... С утра Юлдуз думала: "Скорее бы наступила ночь, чтобы увидеть во сне отца, сестру, брата, тетушек, степные просторы, цветущие лотосы в реке и тюльпаны в степи, себя, бегающей среди цветущих трав весной и валяющейся в снегу зимой. Девочка, которую отец с сестрой воспитывали как воина, должна была стоять с опущенной головой в присутствии Энхчимэг, а кто поднимет голову, того сразу била главная служанка. Теперь ей повторяют одни и то же слова - "покорность" и "рабыня". Иногда, когда госпожа отвлекалась, болтая с торговцами, несторианскими священниками или суфийскими мудрецами, Юлдуз поднимала голову, чтобы поглядеть на парящего в голубом небе среди редких облаков степного орла. Вот бы ей такие крылья и когти, полетела бы она над степью туда, где Итиль впадает в Каспийское море. Лет в двенадцать она попыталась осуществить свою мечту: украла фляжку с водой и арауул и попыталась убежать ночью из ставки. Уже было дошла до конца, еще бы чуть-чуть, и попала бы в безлюдную степь, но встретилась с нукером, охранявшим ставку.
   - Куда собралась в такое время одна?
   И поволок ее за локоть к хозяевам. Главная служанка, которую Юлдуз звала за глаза Ведьмой, такая же половчанка, как и она по приказу Энхчимэг била непокорную рабыню палкой на улице.
   Только бы не закричать и не заплакать, - стиснув зубы, кривя лицо от боли и тяжело дыша, думала она. Но, продержавшись немного, все-таки стала вскрикивать от ударов.
   Анастасия, русская пленница из Владимира, старше Юлдуз на год, говорила, промывала ей раны на ногах и руках:
   - Ты не убежишь, отсюда некуда бежать! Кругом степь безлюдная!
   - Ну и что! Я родилась в степи!
   - Но ты же с людьми жила. А как девочка может одна выжить здесь?
   - Я смогу выжить одна! Это как здесь, в рабстве, смогу я жить? Я все равно убегу, когда буду взрослой, у меня будет больше сил, я смогу все продумать, - заговорила она шепотом сквозь слезы. - И Энхчимэг... - замолчала она, проведя пальцем по своей шее.
   Шли годы... Неказистый подросток постепенно превращался во взрослую девушку: ее тело приобретало женские очертания, зеленые раскосые глаза и каштановые косы приковывали взгляды своим необыкновенным сочетанием двух сторон света. Юлдуз периодически стала ощущать взгляд мужа хозяйки, падающий на нее.
   - Нет! Только не это! - думала она про себя. Ни один мужчина не будет ей владеть. Уж этого она не допустит!
   Служанки весь день хлопотали, готовя борцоги и хушууры, разливая айраг и вино - ожидался визит очень важного гостя.
   - Говорят, приедет младший брат самого Батыя Беркай! - полушепотом говорила Анастасия, разрезая мясо на мелкие куски.
   Юлдуз громко захохотала.
   - Что смешного? - растерянно спросила Анастасия.
   - Как-то ты странно их всех называешь! Он же Бату!
   - У нас его все так называют, - пожала плечами Настасья.
   - Ну-ка скажи настоящее имя Ведьмы!
   - Ай.. Айба... Айбага
   Юлдуз еще сильнее рассмеялась.
   - Что?!
   - Айбеге!
   - Скажи "Энхчимэг"
   - Зачем?! Услышат же!
   - Боишься или знаешь, что все равно не выговоришь?
   - Скажи "Темуджин" - сказала она полушепотом, закрыв свой рот рукой, поняв свою наглость. - Скажи "Чуцай"!
   - Чучий... Чучай
   - Тайцзун! - услышали девушки голос вошедшей в юрту Энхчимэг. Анастасия опустила голову от страха. - Точно не выговоришь. Это первый император династии Тан, наших кровей! Мужчины у них женились на девушках из тоба 4 и дугу 5. Да, наши предки веками правили ханьцами!
   Анастасия глядели на нее и Юлдуз, не понимая, о чем и о ком речь.
   Энхчимэг, маленькая худая монгольская женщина, приехала к своему мужу сразу после завоевания Западных земель. Обладая спокойным нравом, она не была склонна слишком часто кричать на служанок или наказывать их, любимым занятием было мастерить боктаг, прикрепляя павлинье перо подлиннее, а драгоценный камень, украшавший верхнюю часть убора, покрупнее, и царапать на маленьких берестяных свертках свои желания, пряча их затем в металлическом футляре внутри верхней части боки. Вся женская часть гэра была заставлена боками. Любила заводить разговоры и с подругами, и с гостями, и со служанками то об Иисусе, то о Будде: говорила о Колесе Сансары, вечной череде перерождений, жизней, наполненных желаниями и страстями, вызывающими страдания, откуда могут выбраться те немногие, совершающие благие деяния.
   - Вот ты скажи, - говорила она Анастасии. У вас человек умирает и попадает в Ад или Рай. И все? На Землю он не вернется?
   - Нет.
   -А у буддистов он переродится, а в кого, зависит от поступков. И не Бог их наказывает, а сами они своими поступками свою карму портят. Только они хотят вырваться из колеса Сансары, мне кажется, жить легче, думая, что после смерти переродишься и твои родные переродятся. Что скажешь?
   - Не знаю..., - неуверенно проговорила Анастасия.
   - Так и знала, ничего не поймешь. Только мямлить и можешь!
   - Мы люди православные, госпожа, - не выдержала Анастасия. - Нам грех верить языческим учениям.
   - Какое язычество, глупая рабыня?! - разозлилась. - Я тебе про учение Будды, дхарму, а не язычество!
   Так и заканчивались все эти разговоры фразой: "Так и знала, ничего не поймешь, глупая рабыня!"
  
   Для дорогого гостя специально поставили шатер. По его прибытию после всех обрядов приема гостя служанки разложили горячее мясо. Его аромат и пар навеивали жуткий аппетит. Лицом двадцатипятилетний мужчина, скорее напоминал среднеазиатского тюрка, нежели монгола.
   - Я надеюсь, Энхчимэг-гуай, не станет отказываться от мяса? - спросил он, глядя с улыбкой на жену хозяина. - А то, судя по тому, что рассказывал о вас муж...
   - Нет, Берке-гуай, - ответила хозяйка виноватым голосом. - От мяса я точно не могу отказать!
   - И пришлось снова испортить карму, зарезав очередного барана! - громко засмеялся Баян.
   - Что смеетесь? - обиделась жена - Это не смешно!
   Мужчины засмеялись еще сильнее.
   Зорким взглядом своих широких раскосых черных глазищ он обжог обеих рабынь с головы до ног.
   - Откуда такая бледная и желтоволосая? Аланка? - спросил он своим мягким высоким голосом, улыбаясь, когда Анастасия наливала ему вино в золотой кубок.
   Та молчала в ответ, глядя на него оленьими глазами.
   - Нет, русская, - ответил Баян грубым низким голосом. Я обеих приобрел, когда они были еще девчонками. О певой ничего не знаю, а у второй отец - то ли родственник, то ли друг Батмана. Ее взяли вместе с его женой и детьми. У нас они выросли, погляди, какие вымахали! Нравятся? Хотите кого-нибудь из них к вам сегодня отправлю?
   Юлдуз взглянула в лицо Берке, ее зеленые глаза говорили: "Согласишься, убью!" Просила она Мать Умай сделать ее страшной, чтобы не возникало у мужчин похотливых мыслей, глядя на нее, но нет...
   - Нет. Не нравятся, - вдруг неожиданно для хозяина ответил гость. Баян чуть не поперхнулся вином.
   - Мне нравятся черноволосые, кареглазые, а у тут одна желтоволосая, другая каштановая.
   На самом деле Берке неподуше было, когда женщина сопротивляется, кричит или просто дрожит от страха. Сказать прямо - засмеют, своим в мужской компании не признают. Сколько лет прошло, он уже не помнит. Смутно предстает перед глазами картина, как слышит маленький Берке крики матери из отцовской юрты, заходит туда, а она лежит рядом с отцом и рыдает вслух. Только повзрослев, он понял, что это было.
   - Ааа... Я понял! - улыбался хозяин, стараясь всячески угодить дорогому гостю. - Люди говорят, мужчинам нравятся женщины, похожие на мать. Вам подуше прекрасные хорезмийки?
   - Ошибаются люди, - отвечал гость, улыбаясь, хоть и не понраву ему было, что упомянули мать, потеря которой оставила вечную рану в его душе. - Нет глаз прекраснее, чем у монгольских женщин! Никакие кипчачки и ороски не сравнятся с нашими красавицами!
   Лицо Энхчимэг расплылось в улыбке. Только легкий толчок локтя мужа заставил ее убрать эту улыбку с лица.
  
   Сколько помнит мать, ее большие черные глаза все время грустные, печальные. Помнил Берке и ее мечту - чтобы сыновья правили улусом, но как это возможно? Пойти против старшего брата, заботившегося о нем, Беркечаре и Бури? Нет. Единственное в чем он винил Бату, что поверил он своей жене-татарке, виновной в смерти матушки, встал на ее сторону, еще прощение просить заставил. Но это вина женских чар колдовских. Нет, не станет он чинить вред брату, брат велик, как их дед, он и Субедей привели монголов к величайшим победам, только на Бату сейчас держится империя. Но брат не вечен, а Берке немногим старше его избалованного сынка со смазливым личиком. Пусть Бату готовит Сартака себе в преемники, решать будет каган, и выбирать будет из самых видных, способных, уважаемых среди знати и воинов. Поэтому ему, Берке нужно налаживать связи: не скупиться на подарки нойонам и их женам, не брезговать их обществом, хлопотать за них перед братом. "Да, матушка, может, я безумен, но постараюсь исполнить Вашу волю" - звучало в его мыслях.
   Все вино в шатре было выпито до дна, хозяйка отправила девушек в ее юрту за вином за новой флягой с ручками в виде драконов, на поверхности также был изображен дракон.
   - Фух, пронесло! - сказала тихо, вздохнув, Юлдуз. - Повезло, что сам отказался. ЕМУ повезло!
   - Знаешь, Юлдуз, - полушепотом загадочным голосом заговорила Анастасия. - Грех, конечно, об этом говорить, но Берке красивый! Видела, какие глаза, и от других чем-то отличается, что-то в нем особенное!
   - Наивная, не обольщайся! Он такой же, как и все, просто устал или не в настроении.
   - Аккуратнее неси! - ругалась Айбеге на Юлдуз. - Прольешь - я тебя палкой так поколучу!
   Разлив вино в кубки, девушки ушли в юрту хозяйки.
   - Госпожа, у вас все белила стерлись, позвольте, накрашу! - неожиданно сказала Юлдуз.
   - Правда? Ну-ка дай сюда зеркало!
   - Может, вам бокку поменять? Эта больше подойдет по цвету, - говорила она, подавая красную бокку.
   - Я думала, мне желтая больше подходит, - задумчиво сказала хозяйка.
   - Госпожа, а расскажите про Нестория, - вдруг попросила Анастасия. - Почему его назвали еретиком? Потому что он Богородицу Богородицей не признал?
   - Да зачем тебе? Ты же, глупая рабыня, ничего не поймешь! Нестрий был прав, это фанатичные священники его осудили! А что это вы обе так засуетились?
   Из шатра слышались пьяные голоса мужчин.
   - Понятно... - помолчав несколько секунд, сказала Энхчимэг.
  
   Зашла Айбеге:
   - Девушки! Вас хозяин зовет! Живо в шатер!
   - Госпожа, - снова обратилась Юлдуз к Энхчимэг. - Вам что-нибудь нужно?
   - Я сказала, хозяин зовет! - ругалась Айбеге.
   - Они мне нужны, так и скажи Баяну, - приказала хозяйка. Девушки вздохнули с облегчением.
   Берке сидел с холодным, равнодушным взглядом, держа в руке золотой кубок с вином в руке. Опять вы позвали этих страшных рабынь, - спокойным ровным тоном говорил он.
   - Страшные? Я бы не сказал..., - пьяным голосом отвечал Баян.
   - Это сколько кубков мне придется еще выпить, чтобы они показались красивыми?
   4 Тоба - монголоязычный народ, основавший государство Северная Вэй
   5 Дугу - тюркоязычный клан, родственники суйского императора Вэнь-ди
  
  
   Зимой они вместе со всей ставкой Бату перекочевывали поближе к строящейся столице. Город был назван чжуваном персидским словом, пришедшим в тюркский, обозначающий "дворец" - Сарай. Юлдуз и Анастасии приходилось постоянно бродить с госпожой по улицам города. Проходя мимо строящихся домов из кирпича, она не глядела, как Анастасия на стены, не поворачивала голову в сторону возводившихся минарета и армянской церкви. Стены, облицованные изразцами, богато украшенными разноцветной глазурью и растительными орнаментами, не привлекали глаз. Стены, плиты, камень, здания - нет в этом жизни. Степные просторы, чистое небо, реки и кони. А еще степной орел, летающий над головой - вот это жизнь! Только скрип тонкого слоя снега на желтой засохшей степной траве напоминал о детстве. Энхчимэг постоянно останавливалась у какого-нибудь строящегося здания, подробно расспрашивая зодчих, что и для кого строится. От зодчего-булгара Юсуфа она узнала, что строящийся дворец с изразцами предназначается для самого Бату, а приезжает смотреть на то, как идет строительство, только его старшая жена. Сам он приезжал с ней только один и глядел на все равнодушно, как будто и не для себя строит.
   Потом разговорилась она со странствующим уйгурским монахом, прибывшим из далекого Турфана, чтобы нести учение Будды. Он рассказал ей о стране, о которой она мечтала узнать - о Тибете.
   - Мой учитель побывал там.
   - Не может быть? Расскажите, как живут монахи?
   - Ему посчастливилось там обучаться основам махаяны. Отличие махаяны от тхеравады не только в том, чтобы самому достичь Нирваны. Цель человека - это приносить благо всем живым существам, не важно, маленьким или большим.
   - Вся их жизнь - труд: труд над душой, телом, умом. С раннего утра до вечера. Они говорят: "Не разделяй работу и действие, вкладывай в работу свое сердце, весь свой ум, тогда время работы станет времени покоя", а еще, что все страхи рождаются в уме, укротить их можно, укротив свой ум.
   - Они никогда не едят мясо?
   - Убийство любого живого существа накладывает отпечаток на карме. Любого. И я не ем. Молоко и яйца едят, для этого не нужно убивать. Мы должны понимать, что все взаимозависимо, связано, и поведением своим не наносить вреда живому.
   - А как же вы живете?
   - Нормально живем, - улыбнулся монах.
   - Вы отчаянный человек, если беретесь это проповедовать среди тех, чья жизнь - война, кого избрало Небо для покорения мира, - засмеялась женщина.
   - Благодаря терпимости кагана и правителей улусов, я имею возможность донести учение как можно большему числу людей. Уверен, то же самое скажут последователи других учений.
   Юлдуз не слушала эти нудные, как ей казалось, разговоры, а думала, как бежать и когда лучше бежать и, главное, куда. Ответ один - на юг, там, где земля алан, которых монголы уже долго не могут покорить. Аланы - древний народ, говорящий на языке иранской группы, родственный скифам и сарматам, высокие, светловолосые люди. Говорят, они выходят из ущелий, угоняют скот и обратно в горы.
   Все сильнее половецкая рабыня приковывала взгляд Баян, словно околдовала, ведьма проклятая! Знает, что жена обидится, она даже о других женах слышать не хотела, говорила, сыновья есть, для работы по хозяйству рабыни сгодятся, но что поделаешь: годы идут, она дурнеет, а рабыня растет, все краше и краше становится.
   Юлдуз убиралась в юрте, пока хозяйки не было, когда зашел Баян, обжог на нее похотливым взглядом, подошел сзади, обхватил за пояс. Запах женины возбуждал животные инстинкты, но, вдруг почувствовав резкую боль от удара ее пяткой по ноге и локтем по бокам, не успел удержать разомкнувшую его руки рабыню.
   - Не подходи! Убью! - кричала она, ища глазами острые предметы.
   - Как ты разговариваешь, жалкая рабыня?! Я могу тебе отрубить голову за непокорность!
   - Ну и руби! Я это жизнью не дорожу!
   На крики прибежала Энхчимэг и Айбеге.
   - как ты разговариваешь рабыня, сейчас поколочу тебя! - ругалась служанка.
   - Юлдуз, сходи, принеси воды, - спокойным голосом приказала хозяйка, с молчаливым укором взглянув на мужа.
   Возвращающуюся с водой Юлдуз встретила Айбеге и стала наставлять:
   - Если хозяин захочет сделать тебя своей наложницей, ты не сможешь противиться! Да и не надо - жизнь станет легче.
   Юлдуз подняла на нее свои зеленые глаза и взглянула на нее в упор и сказала так, что каждое слово звучало твердо:
   - Никогда ни один мужчина не будет мной владеть!
   Поняла Юлдуз: больше тянуть нельзя. Готовился большой праздник: по приказу Бату должны состояться состязания в честь курултая, что проводят в далеком Каракоруме. Ходили слухи о его вражде с Гуюком, но показывать народу и ока еще не покоренным иноземцам это нельзя. Она рассказала Анастасии об этом. В этот день вино и кумыс станут литься рекой, все будут навеселе - самое время бежать!
   - Бежим вместе!
   - Куда же? Нас убьют! Бежать некуда - повсюду земля татарская. Да и не уйдем далеко, поймают нас!
   - Такая жизнь тебе не страшнее смерти?
   - Нам досталась участь лучше других пленных: госпожа Энхчимэг добрая, кровь не пьет, как другие.
   - Ага, добрая! Помнишь, как она приказала меня поить, когда первый пыталась бежать?
   - Будь кто-то другой на ее месте, приказал бы отрубить голову!
   - Пойми, Анастасия, нет жизни степняку в неволе! Нет счастья больше, чем мчаться на коне навстречу ветру среди ковыля и тюльпанов!
   Прости, тебя не выдам, но бежать не смогу. Страшно мне! Поймают или волки съедят, или змеи ужалят!
   - Как знаешь. Одной мне даже будет проще.
   Порезав мясо для супа, Юлдуз украла маленький ножик, быстро спрятав за пояс. Спрятав фляжку с кумысом, арауул, огниво, Юлдуз украла нож, быстро спрятав за пояс.
   После того, как Баян с женой ушел смотреть на состязания, она отвязала одного из хозяйских коней и поскакала.
   Толпа глядела на борцов, монгольские и кипчакские красавицы нежными пальцами девушки играли на шанзе. Где-то вдалеке виднелся шатер джувана, сидели на конях в окружении стражников его сыновья и младшие братья. Один из воинов, следивших за порядком
   Под завораживающе звуки горлового пения манили воина глаза прекрасной половчанки. Отойдем подальше! - сказала она, улыбаясь. Трудно было выдержать отвращения, когда его руки и губы касались ее тела. Страсть настолько овладела нукером, что не заметил он, как вытащила она из-за пояса нож и вонзила в тело, мигом вынув саблю из ножен, и полоснула по шее. За криками толпы, его крики не услышали. Мертвое тело с окровавленной шеей рухнуло на землю.
   - Да! Получилось! - подумала Юлдуз и стала торопливо стягивать с трупа верхнюю одежду.
   Юлдуз, надев шлем и доспех, пошла за конем, и, запрыгнув на него, поскакала в сторону юга. Патрулировавшие ставку воины приняли ее за одного из них и не заметили ускакавшую девушку ночью. Все получилось!
  
   И пусть путь освещают только луна и звезды, пусть на нет людей вокруг, а из звуков только волчий вой - она сама потомок волка, она и есть та степь, то небо звездное.
   Нащупав в траве сухой кизяк и ветки, Юлдуз разожгла костер и стала искать большую палку, чтобы можно было ее зажечь и отпугивать волков, если подойдут близко. Ходить вокруг пришлось медленно, прислушиваясь к каждому шороху в траве, чтобы не наступить на змею.
   Первая ночь на воле, пусть полна опасностей, но самая счастливая. Теперь ей хозяева - только степные просторы да Вечное Небо, одетое в звездное платье, а кто попытается это отнять - на того есть острая сабля. Больше нет угрозы, что какой-то мужчина может ею овладеть, а кто попытается, острую саблю на шее почувствует.
   На рассвете увидела Юлдуз то самое чистое небо и тот ковер и трав степных и цветов, что были ее домом родным. Первое утро на воле! Нет счастья больше, чем мчаться по степи навстречу ветру. Солнце палило все сильнее, под кожаным доспехом пот лился ручьем. Она остановилась, слезла с коня и сняла его, бросив на земле - маскироваться уже незачем - вокруг ни души. А если кто и встретится, такое одеяние, наоборот, навредит - подумают, что дезертир, поймают или сообщат. Вся одежда промокла от пота, оно и к лучшему - долго жара не будет ощущаться.
   Кумыс закончился во фляге, конь давно не пил, и саму мучила дикая жажда, а вокруг ни одной речушки, сколько ни ехала верхом, ни шла пешком. Всюду на пути лежали кости и черепа погибшей скотины.
   Нашла заброшенную яму, очень давно служившую водопоем. Выкапывали их обычно там, где есть источник воды. Юлдуз вырыла яму, набралась вода, грязная, мутная, потом всю воду вычерпала, новая вода заполнила, уже чище - можно пить. Вода в степи на вкус соленая, но и такую найти - уже удача! А коня поить по-прежнему нечем.
   Вдруг конь отчаянно заржал.
   - Да знаю, что ты хочешь пить! Потерпи еще немного! Обязатльно найду воду! Она стала рыть рядом новую яму, теперь для коня. - Подожди, сейчас вода наберется. Конь продолжал ржать. Оглянувшись, Юлдуз увидела две приближающиеся издалека серые фигуры. Это были волки. Увидев, как от страха убегает конь, она поняла, что встречи не избежать.
   - Спокойно, Юлдуз, - говорила она себе. - Ты сама - волчица.
   Она стала вынимать саблю, бесшумно отступая назад. Один из них направлялся в ее сторону все ближе и ближе.
   - Прости, брат, но ты первый начал, - говорила она, готовясь защищаться саблей. Вдруг неожиданно прилетевшая откуда ни возьмись стрела поразила серого, а затем другого, что ходил подальше.
   Чувствую, как слабеет тело и темнеет в глазах, Юлдуз потеряла сознание.
  
   Продолжение следует...
  
  
   6 Основан одним из первых иерархов школы по имени Кхон Кучок Гьяпо в 1073 году. Современный вид приобрел в 13-м веке при поддержке основателя династии Юань великого монгольского хана Хубилая. Владение Сакья (букв.: Бледная земля) - небольшое княжество на западе Центрального Тибета - выступило на большую центральноазиатскую арену в первой половине XIII в. и стало центром заново объединенного Тибета.
   Спустя день после побега Юлдуз было найдено тело убитого нукера-кипчака, причем убитый был раздет. Говорили, что недавно несчастный воин отлучался со своего поста с какой-то девушкой, видно, соплеменницей. Боракчин слышала, как муж в своем шатре во весь голос кричал на подчиненных. С появлением болезни ног исчезли и характерные для него выдержка и спокойствие. Она понимала: если Бату кричит и грозит казнями, значит, снова приступ боли. Но болезнь могла его одолеть, когда нужно было показать все величие империи прибывшим посланникам Папы Джованни Дель Плано Карпини и Бенедикту Поляку. Боракчин уговаривала мужа отложить прием, пока боль не утихнет, но чжуван был непреклонен: не должны властители пока еще непокоренных стран и заподозрить покорителя кипчаков и русов в слабости. Латиняне испытали на себе монгольские стрелы и сабли. После поражения в двух битвах - при Шайо и Легнице весь Христианский мир стал гадать, кто тот народ и откуда он взялся. Нечто подобное старушка Европа испытывала на сие только при нашествии Аттилы, тогда гунны пришли оттуда же, откуда и монголы, но ныне степняки более организованны. Искали латиняне ответы в Священном Писании, кто-то увидел в пришельцах потомков Измаила, кто-то - кару божью, кто-то - пришельцев из античного Тартара, кто-то - народами Гога и Магога. Отправил Папа францисканцев, что узнать намерения татар, как называли монголов европейцы и мусульмане, путая с разгромленным Чингисханом народом.
   Тогда тоже, как назло, боль в ногах не хотела отступать, но никто из послов и знати этого не заметил. Нойоны видели на приеме прежнего Бату, спокойного, гордого, каждое слово, каждый жест которого выражало достоинство Золотого рода. Послы увидели одного из правителей огромной империи, что грозила Христианскому миру. Не увидел никто и на лице старшей жены Бату волнения за мужа. Карпини и Бенедикт соблюли все церемонии, как их прежде обучили: трижды преклонили колени перед шатром Бату, встать на оба колена перед изображением Чингисхана. Бату приказал перевести грамоту Папы на монгольский, предоставив сопровождающих и обеспечив продуктами, отправить к Гуюку. Не видели послы, как после приема, как гордый и приветливый господин вставал с трона и выходил из шатра при помощи нескольких слуг.
   - Вы выдержали это, мы выдержали, - тихо сказала тогда Боракчин мужу.
   Они опишут монгольские законы, быт и верования монголов, напишут о том, что было и чело не было, поведают Западному миру о настоящем имени грозных всадников.
  
   Вечером, будучи наедине со старшей женой, он снова кричал:
   - Где это видано, чтобы в Еке Монгол Улус прямо во время праздника кто-то нарушил порядок! Опозорили меня, ублюдки! Казню всех!
   - Я прикажу позвать лекаря, - говорила тихим мягким голосом жена. - Возможно, его убила беглая рабыня, - таким же спокойным тоном говорила Боракчин. - Мне сегодня жена Баяна-нойона сказала, что у нее сбежала служанка.
   Боракчин вспомнила, как во время обеда, организованного ею в своем шатре для знатных жен (связи надо поддерживать и укреплять) она спросила Энхчимэг, жену Баяна:
   - Слышала, вы хотели ко мне обратиться по какому-то вопросу и это касается дел духовных?
   - Да, Боракчин-гуай, - робко и с улыбкой заговорила дама. - Я бы хотела сделать пожертвования буддийским монастырям в земле уйгур, но не знаю, как это сделать, это очень далеко отсюда.
   - Расстояние для нашей страны не проблема. Мы решим этот вопрос, - тоже улыбаясь, отвечала Боракчин.
   - Спасибо огромное, хатун, теперь я вдвойне счастлива!
   - Сколько учим наших подданных не называть нас ханами, а они все продолжают, - изображая сожаление в голосе, молвила Боракчин.
   Протяжная музыка шанза казалась Энхчимэг такой радостной, что не хотелось скрывать свою радость от чужих людей, и пусть у людей Азии плохой тон показывать чувства, она будет веселиться и шутить, и пусть говорят, что хотят!
   - Вы такая веселая, госпожа, я сгораю от любопытства, какая же радостная весть пришла в ваш гэр?
   - Сейчас прибегал слуга и сообщил о побеге одной из моих рабынь?
   - И вы так этому рады? - удивленно спросила Боракчин.
   - Муж хотел ее сделать своей наложницей.
   Дамский хохот стал еще громче.
   Хохот дам в бокках с павлиньими перьями раздался на весь шатер.
   - И не стоило переживать из-за таких мелочей.
   Наши мужья в походах могут владеть сколькими угодно женщинами, но они не будут ждать их возвращения и залечивать им раны.
  
   - Что за чушь несешь, жена? - пытался смеяться мучимый болью Бату. - Как девушка могла повалить такого здорового мужика?
   - Я же могла в молодости.
   - Откуда такой навык у простой рабыни? Нет, это, должно быть, обычный грабитель.
   - Долго он прятаться не сможет, поэтому не стоит так беспокоиться.
   Этого врачевателя пригласила Боракчин из Персии, услышав о его способностях. Сам он был родом из Сирии, веры христианской, того же направления, что и монгольские кереиты, найманы, часть уйгуров, некоторые кипчаки, ошибочно называемого несторианством, ибо архиепископ Несторий, осужденный собором за ересь Эфесским собором в 431 г., как и они, верил в двойственную природу Иисуса Христа, но не был основателем Церкви Востока, берущей начало еще с апостольских времен. Из Персии по Великому Шелковому пути проникали проповедники, неся веру Христову, в Китай, к уйгурам, монгольским народам. После покорения Чингисханом найманов и кереитов немало христиан оказалось в монгольском войске, были христианками даже некоторые хатун, как Сорхохтани-беки, жена Толуя, или ее невестка Докуз, жена Хулагу.
   Бату позвал стоящего рядом слугу.
   - Пусть придет Масуд-Бек!
   - Прямо сейчас? - Удивилась Боракчин.- Почему не в столь поздний час? Ни лучше ли подождать до завтра?
   - Медлить нельзя. Если вовремя не выясним, могут быть проблемы. Он встал на забинтованные ноги, морщась от боли, с помощью слуг вышел из гэра, забрался на коня и в сопровождении нукеров во главе с начальником охраны Цветноглазым направился к своему золотому шатру.
   Масуд-бек, сын Махмуда Ялавача, наместника Мавераннахра. После восстания Табари его отец был понижен в должности и переведен в Северный Китай. При регентстве Дорегене-хатун оттуда он бежал к сыну Угедея Годану, а его сын - в Улус Джучи, к Бату. Бату его принял и назначил даругачи Киевского, Черниговского и Переяславского княжеств, где по приказу Бату и втайне от хатун провел перепись и стал собирать дань шкурами и людьми неженатыми мужчинами и незамужними девушками. Собирал он налоги не так, как принято у монголов, а так, как принято в мусульманских странах. Во время состязаний он явился в ставку по приказу чжувана. Явился, как и полагается, с подарками белыми мехами и самыми красивыми из тех, незамужних. Молодой хорезмийский туркмен с черной бородкой, одетый в чалму и бухарский халат, пройдя между двумя кострами, по монгольскому обряду для очищения визитера от злых намерений и выполнив китайскую церемонию поклонения, Масуд предстал на коленях в шатре Бату. Увидев белые меха, Боракчин приветливо улыбнулась, но, как только услышала о подарках, что ожидают ха шатром, поглядела на стоящего на коленях наместника с укором.
   - Масуд-бек, твой отец был даругачи в Мавераннахре. Кроме того, ты поддерживаешь связь с хорезмийскими торговцами. Тебе должно быть известно имя Сайф ад-Дин Бохарзи.
   - Да, господин, мне известно имя этого человека. Это очень уважаемый шейх.
   - До меня доходят разные слухи: к нему ходят толпы людей, у него множество учеников. Меня интересует, насколько он опасен: может ли этот человек готовить восстание, призывает ли к джихаду?
   - Про это я не слышал.
   - Не вздумай лукавить, покрывая братьев по вере, жизнью поплатишься. Помни, благодаря кому ты тут стоишь.
   - Я не лгу, клянусь! Ваш покорный слуга всегда будет вам признателен за свое спасение! Все, что мне известно, что он был мюридом шейха Наджм ад-дин аль-Кубра.
   Суфии не любят войны и силу, они любят в душу заглядывать, свою и чужую.
   - Того самого, что со своими последователями сражался с монголами в Ургенче?
   - Да, господин.
   - Поэтому ничего не стоит исключать.
   - Вы правы, не стоит... - неуверенно отвечал Масуд.
   - Чингисхан предложил ему как шейху спокойно покинуть город, но тот отверг предложение кагана. Достойный был человек, но его ученики могут быть опасны для нас.
   Бату отпустил Масуда, довольный тем, что удалось выведать хоть что-то.
   На следующий день Бату вызвал в свой шатер Сартака, что дать распоряжение отправляться в выделенные ему владения.
   - Направляйся на западный берег Итиля. Это хорошее место для торговли. Я приказал поселить киликийцев и строить город. Потом будут приезжать другие люди. Это место станет твоей ставкой. Ответственность за строительство возлагаю на тебя. Решил дать имя городу - Хаджи Тархан. Киликийцы - прекрасные ремесленники, народ трудолюбивый, они христиане, уважай их веру, прикажи построить церковь, почести христианскому богу отдавай во время праздников. Но, в тоже время будь строг и насторожен, не будь доверчив, закон обходить не позволяй. Где люди искусны в торговле, там надо настороженность проявлять. Потом придут булгарские и хорезмийские торговцы, а они мусульмане, ты прикажи их всех селить разными кварталами, чтобы все могли жить по своим обычаям, если те не противоречат Ясе, и чтобы не ругались.
   Сартак внимательно слушал отца, вдумчиво глядя на него.
   - Сделаю все, как вы скажете, отец.
   Твои владения на севере заканчиваются там, где строится Укек, на западе рекой ... Улус Джучи станет самым процветающим в стране, прославим имя моего отца и твоего деда Джучи на весь мир! Все распускавшие грязные сплетни закроют свои рты навсегда!
   - О каких сплетнях вы говорите, отец?
   - Тебе уже пора знать. Достаточно созрел для этого. Когда наш предок Чингисхан воевал с меркитами, они пленили его жену, твою прабабку Бортэ-фуджин. Она в то время ждала ребенка. Чингисхан собрал войско и освободил жену, потом родился мой отец, и Чингисхан сказал: "Это мой сын", но, все равно, люди стали распространять грязные слухи. Однажды Чагатай сказал это моему отцу в лицо в присутствие деда, тогда они вступили в схватку. Из-за этого Чингисхан не назначил старшего сына своим наследником. Во время походов эти слухи забылись, но в конце теперь уже дети и внуки Чагатая с Гуюком продолжили это делать. Сплетни - бабий удел, а не воинов. А теперь ступай к матери. Она ждет тебя.
   - Я же говорила, что тебе еще выпадет шанс показать себя перед отцом! Сынок, не думай о Берке, не завидуй ему, исправно выполняй свой долг, не рвись куда-то сломя голову, отец, знать, воины оценят.
  
   После возвращения из Западного похода Бату завел себе личную гвардию для охраны и выполнения распоряжений, наподобие гвардии кагана, что называлась кешик. Состав набрал, наподобие кешика, из сыновей нойонов. Перед тем, как отправил Берке на курултай, он выделил ему в личную охрану часть гвардии. Среди них Берке заметил юношу лет двадцати по имени Байнал и сделал руководителем охраны. Вызвав его к себе в шатер, где, кроме самого царевича, находился только его воспитатель уйгур Кутлуг, которого он сделал своим секретарем, сказал
   - Я вижу, ты способный человек, у тебя может быть большое будущее, если будешь мне служить исправно.
   - Пусть мне сердце, если я стану плохо служить! - бодрым и радостным голосом молвил юноша, поклонившись.
   - Кутлуг, распорядись, чтобы его родителям отправили подарки.
   - Как вам угодно, Берке-гуай, - улыбнулся уйгур.
   В Каракоруме к Берке прибыл гонец и передал послание от старшего брата.
  
   - Что там, читай, - велел он Кутгугу.
   -Бату-ака приказывает вам возвращаться в ваш улус сразу, но прежде заехать в Бухару и собрать сведения о шейхе Сайф ад-Дине.
   - Дай сюда, - сказал он, взяв сверток. - Брат думает, что этот человек может готовить восстание.
   Я сам хотел съездить в эти города - Бухару и Самарканд.
   Постройки из обожженного кирпича, восстанавливающиеся из развалин после монгольского погрома, после сады, восстановленные трудолюбивыми жителями Мавераннахра, завораживали Берке, каким сладким казался этот жаркий среднеазиатский воздух! Это было то ощущение. Как будто он жил там всегда. И звук азана заставлял трепетать душу, словно он родом оттуда.
   Проезжая на коне, Берке увидел величественный минарет пятничной мечети Калян, построенной во времена Караханидов. Хан-Султан рассказывала ему, что Караханиды были уничтожены хорезмшахом за измену. Бухарец, сопровождавший царевича, говорил:
   - Золотое было время, когда правили Караханиды: такие красивые мечети были построены! Печальная судьба их настигла! Говорят, выжил только зять Усмана, женатый на его сестре. Он взял с собой одну из дочерей хана ханов Усмана и бежал к кара-китаям, благо, та девочка была рождена от дочери гурхана. Что с ними стало потом, никто не знает.
   - Они заслужили свою судьбу, старик, - остановил его Берке. Род изменника Усмана, предавшего своего шаха.
   - Едем на базар, - приказал Берке.
   - Зачем нам там появляться? У нас приказ собрать сведения о шейхе, - удивленно спрашивал Байнал.
   - А где ж еще можно спросить о человеке, кроме, как ни на базаре? - отвечал с задором в голосе Берке.
   - Позвольте, мы сами сходим, вам там появляться не обязательно. Это место для простолюдинов.
   - Бойтесь, что не сможете обеспечить мою безопасность? - засмеялся он. - Так-то ваш долг, где бы я ни был!
   - Мы это понимаем, просто, то место не достойно вас.
   - Не будь таким скучным, я давно хотел побывать на городском базаре!
   Лавки кишели шумными торговцами разных стран, вер и рас, прибывшими по Шелковому пути. Берке, со своими людьми, страшившимися за безопасность знатной особы пробирался сквозь толпу и с любопытством глядел на лавки с искусно вышитыми персидскими и армянскими коврами, китайскими шелковыми тканями и восточными сладостями. Воздух был наполнен смесью различных ароматов: лепешек из тандыра, пирогов, жареной баранины. Здесь все напоминало о матери: персидские ковры, что висели у нее в юрте, даже халва, которую настойчиво предлагал купить местный мальчишка, подбегавший к каждому прохожему. Женщины в длинных платках, они так напоминали мать и няньку, служанку Айше, заботившуюся о нем и братьях, как о родных детях, ту самую Айше, после казни которой ему нельзя было даже проливать слезы.
   Он запомнил, как сильно любила Хан-Султан эту сладость, могла только ее и есть весь день. Все торговцы, приезжавшие в ставку, чтобы распродать свои товары кочевникам, знали, что, помимо своих товаров, следует привезти для третьей жены Джучи.
   - Господин, купите халву! - подошел он к воину Берке.
   - Иди отсюда! - огрызнулся тот на мальчишку.
   - Купи у него, - приказал Берке.
   Тому пришлось подчиниться. Берке тут же хотел взять ее себе, но Байнал крепко сжал в руках.
   - Подождите, сначала я попробую!
   - Глупый, он же не знал, что я сюда приду и кто я такой! - засмеялся Берке. - Ну ладно, ешь.
   Байнал, отломив кусок, с трудом проглотил из-за приторной сладости.
   - Еда для баб, а не воинов! Только ради вас проглотил!
   - Ну что, живой? Дай сюда! - хохотал Берке, пытаясь отобрать у него корзину.
   - Подождите, должно пройти время, по-прежнему, не давал ее царевичу, крепко сжимая в руке корзину. - Ни пора ли заняться тем, зачем пришли?
   Они подошли к лавке таджика, торгующему украшениями.
   Радость хозяина в тюбетейке с густой бородой, увидевшего в покупателе знатного человека по золотому навершию и перу на шапке:
   - Какая честь для меня презренного, что такой господин посетил нашу лавку! Нет таких камней, которые бы превзошли красоту ваших жен.
   - У меня пока только одна жена,- прервал его сладостную речь Берке. - Мы купим что-нибудь у тебя, только ты сначала расскажи о шейхе Сайф ад Дине Бохарзи.
   - О, хазрат Сайф Ад-Дин - это уважаемый здесь человек! Все хотят его совета спросить.
   - Ты говорил с ним когда-нибудь?
   - Я нет, улыбался торговец, поглаживая седую бороду.
   - Кто-нибудь из твоих знакомых говорил?
   - Нет, не припомню.
   Байнал стал доставать саблю из ножен.
   - Тогда я припомню тебе событие двадцатипятилетней давности, сказал он ровным спокойным голосом.
   - Стой! - взял его за руку Берке. - Зачем сразу за саблю?- Он достал из сумки мешочек, вытащил монету, и на лице дрожавшего от страха торговца появилась улыбка.
   - Кажется, что-то припомню. Сын моего соседа был его мюридом.
   - И чему он учит, кроме Корана и Сунны? А чему он еще может учить? Чтению, математике учит, астрономии.
   - Что он говорит о нашей власти, о монголах?
   - Вроде не передавал сосед. Нельзя членам ордена Кубравийа все рассказывать.
   Берке стал снова развязывать мешочек.
   - Хотя, кажется, что-то припоминаю... Он говорил, то, что с нами со всеми случилось - это наказание Аллаха за наши грехи и грехи шаха: за кровь невинных, за пьянство, языческие обычаи, вино, блуд и праздные речи, а еще за войну с правоверными.
   - А что он советует делать, чтобы ваши беды прекратились?
   - Соблюдать шариат, не лицемерить.
   - А про войну что-нибудь говорил?
   - Помилуйте, какая война? Города разрушены, поля затоплены, мужчин много погибло и в плен уведено!
   - Однако восемь лет назад Бухара восстала.
   - То была изголодавшаяся чернь.
   - Хорошо. Ты получишь свое, купец, - протянул он несколько монет.
   - А как же серьги и браслеты жене?
   - Не за этим я мы сюда пришли.
   - Только зря деньги потратили. Ничего нового не сказал, все это мы уже слышали. Надо было просто пригрозить ему.
   Когда они собирались выйти из базара, взгляд Берке остановился на лице девушки, выглядывающей из паланкина, что несли двое слуг. Девушка сильно высунула голову, словно желая из него выпрыгнуть. Он не мог поверить своим глазам: ее лицо точь-в-точь повторяло черты лица покойной матери. Это была минута безумия: взрослый мужчина, словно на миг поверил в чудо, ощутя одновременно и суеверный страх, и радость в душе, он побежал за паланкином. Слуги, державшие паланкин, страшно испугались бегущего в их сторону монгола. Девушка задвинул шторку, но продолжала наблюдать через щель, внимательно разглядывая бегущего мужчину.
   - Стойте! - приказал он носильщикам. Тем ничего не оставалось, кроме как выполнить приказ монгола. Берке резко открыл штору, взглянув черноглазой девушке прямо в лицо. Ее черные, как ночь, волосы были заплетены во множество косичек, голова была одета в маленькую тюбетейку, на которую, увидев мужчину, мигом набросила туркменский халат-накидку курте и прикрыла ее концом пол-лица.
   -Что же он делает? - недоумевал Байнал
   - Все в порядке. Я обознался, - сказал он удивленно глядящей, но, почему-то не испугавшейся его девушке. Собираясь надвинуть штору обратно, он почувствовал, как к шее прикасается что-то железное.
   - Стой, что ты делаешь?! - закричал на тюркИ туркмен, вынув саблю и направляясь к Берке. - Думаешь, напугает твоя монгольская рожа?! Прикончу на месте!
   Берке засмеялся:
   - Надо же, а говорят, я не похож на монгола! Если моя рожа не напугает, то это напугает точно, - приподнял он пайцзу, привязанную к поясу.
   - Ты смотрел на нашу госпожу! - говорил юнец, как будто не понимая, о чем он.
   - Ну, посмотрел, и что!
   - Убери саблю! - испуганно закричал второй, не видишь, у них пайцзы, они посланники хана, нам всем за них башку оторвут!
   Гвардейцы вынули сабли из ножен, трое стали приближаться к тому, что поднял саблю на Берке, остальные скрутили второго.
   - Ты хоть знаешь, на кого поднял меч, идиот?! На члена Золотого рода! Хочешь, чтобы весь твой род высекли под корень?! - кричал Байнал.
   - Брось саблю, сказал! - испуганно кричал второй. - Простите, его наняли недавно, он не знает новых законов!
   Пока они говорили, Берке своими сильными руками оттолкнул руку туркмена, державшего саблю у его шеи, резко вынул свою саблю и скресил ее с саблей туркмена.
   Девушка снова приоткрыла штору и наблюдала за всем этим, как и столпившиеся зеваки, с ужасом на лицах ждавшие, что монгольские нукеры начнут расправу.
   - Стойте! - приказал главный из них - Они посланники хана. Дикари никогда не поймут, что такое честь! Унесите поскорее госпожу отсюда! - приказал он слугам.
   Тут прибежала нянька, ходившая по базару.
   - Госпожа, с вами все в порядке? Они вас не тронули?
   - Все нормально, - ответила девушка, затем шепнула на ухо старухе:
   - Узнай, кто такой тот господин, сейчас же, - и показала взглядом на Берке.
   - Зачем, госпожа?
   - Делай, как говорю.
   Айгозель была дочерью покойного купца туркменского происхождения. Их дед оставил кочевую жизнь, занявшись торговлей. Отец продолжил это дело и нажил немалое состояние, его часто сравнивали с Ялавачем. Когда отец скончался, дело перешло в руки старшего брата, как и опека над сестрой. Айгозель еще в детстве была обручена с сыном другого богатого торговца. Теперь ей шестнадцать, брат сказал, что пора уже вступать в брак.
   - Госпожа, - зашла няня в покои женской части дома. - Я узнала. Это Берке, брат Бату.
   -Ты узнала, где он остановился? - спрашивала хозяйка, разглядывавшая свое отражение в зеркале.
   - Да.
   Айгозель протянула ей маленький свиток.
   - Сходи туда и передай это. Да смотри, чтобы тебя никто из знакомых не заметил.
   - Зачем, госпожа моя? - с ужасом на лице глядела на нее служанка. - Что вы задумали? У вас скоро свадьба!
   - Я не желаю этой свадьбы, и ты это прекрасно знаешь! Только никого, кроме меня это не беспокоит...
   - От судьбы не уйдешь, госпожа. Послушание старшим - наш долг. А если после свадьбы узнают, что вы совершили грех, позор навлечете на весь род! Тогда и вам, и мне несдобровать!
   - А кто сказал, что я собираюсь совершить грех? И кто сказал, что будет свадьба? Я попрошу, чтобы он забрал меня в свой гарем.
   - Вы обезумели! Хотите променять брак с уважаемым человеком на жизнь с дикарем? Эти люди не знают жалости, они готовы разрушить все на своем пути!
   - На войне так делают все. Я слышала, что мать Берке - пленная дочь хорезмшаха, в нем течет и наша кровь.
   - Это не важно. Он так же кровожаден, как и они все!
   - Я скорее, полюблю воина, чем холеного толстого торговца. Взгляд его отважный забыть не могу.
   - Госпожа! - всплеснула руками няня. - А если он вас прогонит?
   - Мы не хозяева нашей жизни. Раньше я жила для брата и отца, если свадьба случится, то буду потом жить для другой семьи, и буду жалеть, что не сделала ничего, чтобы быть с тем, кого люблю. А если не получится, то хотя бы один день будет моим.
   - Никому не сказал, зачем остановил ее, а вам скажу.
   - Я понял. Я тоже успел разглядеть ее лицо. Никто здесь, кроме меня, не помнит Хан-Султан живой. А та женщина очень на нее похожа. Но то, что произошло с вами, это очень опасно. Чувства вас заставили забыть о разуме.
   - Я это хорошо пониманию. Больше такого не повторится.
  
   Во дворце местного чиновника остановился Берке со свитой. Ему передал ... письмо, сказав, что его принесла какая-то старуха. Открыв сверток и прочитав текст, написанный арабской вязью на тюрки, Берке засмеялся.
   - От кого это? - спросил Байнал.
   - От той девушки в паланкине.
   - Стоило ли на нее смотреть? - засмеялся Байнал, а за ним и все остальные.
   - Послушайте: она пишет, что обручена, но этот брак для нее нежелателен и просит спасти от него.
   - Вас? Как?
   - Она хочет встретиться завтра у заброшенного дворца, - громко смеясь, говорил он, свита захохотала еще громче.
   - Бедная девочка будет ждать, пока не кончится терпение! И, главное, не боится!
   - Я пойду, - тихо сказал он, в ответ все нахмурились. - Надо же объяснить наивному ребенку, что ничего не может быть.
   - По нашим законам за блуд полагается убить на месте, по их - забить камнями.
   - Камнями могут побить, только если люди женаты.
   - Но у нее есть жених.
   - Тюрки не применяют такую казнь, мне мать говорила.
   - Все равно, если узнают, думаю, девушке будет очень плохо.
   - Никто не узнает. Молодость - не время строго жить строго по правилам, - улыбнулся он.
   - Если вам нужна женщина, ни лучше ли найти блудниц, а эта девочка, вроде, из приличной семьи.
   - Я не собираюсь ничего делать. Просто поговорю.
   - А если это чья-то ловушка?
   - Я все предусмотрел. Со мной пойдут два человека, ни прочешут округу.
   Когда зашел Берке в свои покои, Байнал сказал другому нукеру, что сидел рядом с ним:
   - И, правда, не похож на монгола. Не будет монгол такой ерундой заниматься.
   - И девушку не жаль, - говорил другой. - Накажут ведь ее, если узнают.
  
   Почему пришла? Совсем не боишься? Будь сейчас война, ты бы бежала от меня, сломя голову. Я не стану читать стихов сартских поэтов, мне смешно воспевание женской красоты. Удаль в бою, победы над врагами - вот, что надо воспевать.
   - Мои предки тоже были воинами. Кони мне милее золотых побрякушек.
   Простолюдинка не может быть женой знатного.
   - Я это знаю. Я слышала, у ваших мужчин, как и у мусульманских, есть наложницы. Я готова стать наложницей или рабыней.
   - Я бы хотел тебя взять в наложницы силой власти, что дана нашему народу, но ты обручена. А если твой жених или брат пожалуется сыну Чагатая, что правят на этой земле, или того хуже, новому кагану, пострадает не только мое доброе имя, но и моего брата.
   - Есть такое выражение у китайцев - "потерять лицо". Моя матушка говорила: "Слова не должны повторять мысли, тогда выживешь и поднимешься среди людей". Так вот, ни я, ни ты не лицо не потеряем. Мы проживем один день так, как мы хотим, а всю остальную жизнь - как приказало Небо.
   - Что значит "так, как мы хотим"? О чем вы? - испуганным голосом спросила Айгозель повернулась, собираясь уйти, но, почувствовала, как крепкая мужская рука сжала ее ладонь.
   - Не бойся. Я тебя не трону, знаю, что тебя могут наказать.
   - О чем же вы тогда?
   - Садись, - показал он рукой на коня, привязанного к дереву. - Ты же любишь лошадей. Он прокатит тебя по саду.
   Она забралась на коня с легкостью, как это делают монгольские и половецкие девушки, и сидела расслабленно, держась за седло, расписанное несколькими слоями рисунков лаком в виде драконов и птиц, пока он вел коня за поводья. Драконы на седле, дракон, вышитый на его халате. Он ощущала себя, словно в сказке, ей так хотелось быть похищенной драконом наяву. Сад, заросший сорняками, высохшие плодовые деревья, опустевший большой дом, хозяева которого, только-только сумевшие восстановить его после монгольского нашествия, куда-то пропали после восстания Махмуда Тараби: то ли были убиты восставшей чернью за связь с неверными, то ли бежали и после не вернулись больше.
   - Вы не похожи на монгола. Правду говорят, что ваша мать туркменка?
   - Не похож, говоришь? Слазь! Да-да, слазь с коня, - говорил он, видя вопросительный взгляд Айгозель. Затем он вытащил клинок и подошел к самому дальнему стволу дерева, вырезав на нем мишень. Потом запрыгнул на коня, достал лук и стрелу из своего колчана , натянул тетиву и выстрелил.
   - Иди, погляди, куда попал!
   Айгозель нашла тот ствол и стрелу, воткнутую в мишень.
   - Все еще будешь говорить, что я не похож на монгола? - смеялся Берке.
   - Вы стыдитесь вашего происхождения?
   - Вовсе нет, я храню память о своей матушке. Она была самым дорогим человеком в жизни, но я монгол, как мой отце, я один из тех, кого избрало Небо править миром! У многих воинов нашего улуса матери кипчачки, от этого они не менее свирепые псы, чем в других улусах!
   - Называете ваших воинов собаками? Вы настолько их презираете?
   - Зачем презираю? Уважаю! Поэтому и зову свирепыми псами! Это у вас собака - нечистое животное.
   - Я тоже хочу попробовать! - сказала девушка. В детстве просила отца и брата, а они ругались.
   - Я же сказал, сегодня живем, как нам хочется. Он вложил в ее руки лук и, стреляя, стал натягивать тетиву ее руками.
   Этот мужчина с длинными черными волосами, заплетенными в две косы держал ее ладони в своих сильных руках, глядел на нее своими черными раскосыми глазами, го взгляд казался таким же огненным, как дыхание того дракона, что вышит на его халате.
   Уже поздно, - заговорил долго молчавший Берке. - Скоро будет темно, и стражники станут ходить по улицам, прогоняя людей по домам. Мы пожили это короткое время, как вольные люди. А потом ты выполнишь волю твоей семьи, а я буду исполнять мечту моей матери. Но один день счастья будем вспоминать всю оставшуюся жизнь. Можешь мне оставить какую-нибудь свою вещь? Чтобы я смотрел и вспоминал этот день?
   Она стала снимать сережку с подвеской.
   - Я тебе ничего не буду оставлять, чтобы никто не догадался.
   Айгозель напрягла губы, сдерживая слезы.
   - И не вздумай слезы лить. Тогда не будет монгол о тебе вспоминать, у нас слабых не уважают.
   - Можно спрошу, прежде, чем уйти.
   - Спрашивай.
   - Кая была мечта у вашей матери?
   - Прости. Не могу сказать. Это была ее и наша с братьями тайна.
   Он вернулся в сопровождении двоих воинов. Байнал встретил Берке с веселым лицом.
   - Ну как сартская девка? Они горячие, я слышал, повезло вам! - смеялся он вместе со своими товарищами. Берке, сжав руку в кулак, подошел и ударил кулаком по лицу.
   - Что это с ним? - спросил один из стражников. - Здесь с Берке-гуай творится что-то невероятное...
   Берке, зайдя в свои покои, вытащил саблю, взяв лезвие в ладонь и сжимая все сильнее, пока на ладони не появилась кровь. Кутлуг, видя, Берке в гневе, вошел в покои без спроса и не пожалел, что успел вовремя выхватить саблю и тут же приказал принести воду и ткань.
   - Что вы делаете?
   - Боль телесная помогает боль душевную заглушить.
   - Это я понял. Вы полюбили ту девушку?
   - Просто понравилась. Я же не мальчишка.
   - Видно, "как просто понравилась". В этом нет ничего стыдного. Это переживает каждый человек, хоть раз в жизни, будь то благородный, будь то безродный. Но мы не выбираем тех, кто пойдет с нами по жизни, Небо разделило людей на благородных и простолюдинов, на молящихся разным богам. Надо просто пережить это. О Бохарзи все, что могли, выяснили, зря Бату-ака его опасается, - говорил он, перевязывая руку своему воспитаннику.
   - Если я уеду из-за собственных переживаний, покажу себя слабым. Мы еще очень мало выяснили о Бохарзи. Завтра снова отправимся на улицы города.
   Базарная площадь Бухары заполнена людьми как никогда: приехал хорезмийский театр. Запахи местной еды, палящее солнце, шумные торговцы, минареты - все больше и больше и больше кажутся родными. Хочется остаться тут навсегда. И как эти женщины на улице похожи на матушку! Но в глазах тех людей, что глядят на Берке и его воинов, вражда и страх одновременно. Он думал "С этим надо что-то делать. Вечно подавлять восстания невозможно. Нельзя на это тратить силы. Надо расположить к себе сартаулов и булгар. Но как, если мы для них - неверные, напавшие на мусульман и уничтожившие их страны? Какие милости ни оказывай имамам, для них останешься врагом. Здесь нужно что-то другое. А что?"
   Артисты с куклами, окруженные толпой показывали какой-то спектакль.
   - Теркен-хатун, - послышался голос из труппы.
   Берке, растолкав толпу, устремился к труппе. Воины поспешили за ним, приказывая всем расступиться и гадая, какой фокус на этот раз он выкинет. Толпа расступилась, и перед глазами Берке предстали артист с толстой бородатой куклой, изображающей хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда, куклой, изображающей Теркен-хатун и куклой - юной Хан-Султан. Плачет кукла Хан-Султан, уткнувшись в грудь кукле-хорезмшаху, за что тот приказывает: "Отрубить голову!", и опускают саблю над куклой-Усманом, приказывает кукла-хорезмшах: "Рубить самаркандцев!", потом появляется кукла на деревянной лошадке, одетой в нечто, имитирующее монгольский доспех и уводит куклу Хан-Султан на аркане. Стоял, молча глядя на это Берке. Как наяву, предстали перед глазами картины из детства: куклы, хранящиеся у Хан-Султан в сундуке, те куклы изображали ее саму и ее родных, она рассказывала сыновьям, как их отец отнял их у такой же труппы уличных артистов и не казнил их за оскорбление пусть даже врагов, но благородного семейства, лишь, благодаря ее мольбам. Часто видел царевич, как матушка проливала слезы, испытывая горечь монгольского плена и вечной разлуки с семьей, родным домом. Такой и осталась она в его памяти - с большими печальными глазами, полными муки и горечи.
   - Спектакль остановился, толпа умолкла, когда подошел к артистам человек в одежде знатного монгола и своими воинами.
   - Эти куклы, - заговорил он. - У кого вы их купили?
   - Ни у кого, господин, - отвечал один из артистов. - Сами изготовили.
   - Точно? Не лжете?
   - Зачем же нам лгать, господин.
   Байнал подшел к царевичу.
   - Они оскорбляют вашу мать и должны понести наказание.
   - Это не наш улус, а земля дома Чагатая.
   - Надо сообщить Есу-Мункэ и потребовать их наказания.
   - Не стоит беспокоить дядю из-за каких-то бродяг. Пойдем отсюда. Берке и его стражники забрались на коней и уехали с базарной площади.
   - Позвольте спросить, Берке-гуай, почему вас заинтересовали эти вещи уличных артистов?
   - У моей матери были такие же куклы, незадолго до смерти отца ездила в строящийся заново Ургенч и отдала своих кукол уйгурской девочке. Поэтому спросил. Ничего особенного.
   - Простите меня за дерзость, но тот, чья жизнь - война, не умеет льстить.
   - Говори, не бойся.
   - С тех пор, как мы приехали сюда, вы стали слишком много думать о вашей матушке, ее семье, слишком много интересуетесь местными обычаями. Будет лучше, если вы забудете о второй половине вашей крови, вам жить с монголами, ими и править.
   - Верно говоришь. Я это понимаю.
   Берке уже выезжал из города в сопровождении своих воинов, как на дороге перед всадниками встал человек, весь седой, одетый, как нищий.
   - Уйдите с дороги! - скомандовал Байнал. Худощавый мужик палкой продолжал стоять, опустив голову. - Идите отсюда, вы что, не слышите?!
   - Ты совсем глухой, бродяга?! Тебе сказали, уйди с дороги!
   Бродяга, словно не замечал знатного всадника с шапкой с золотым навершием и его воинов в куягах.
   - А ты не только глухой, но и слепой? Не видишь, кто перед тобой?! - говорил раздраженно Берке. - Видимо, он хочет быть растоптанным конями! Тогда езжайте! - скомандовал он. Всадники не торопились двигаться с места. На дорогу выбежал пожилой мужчина, на вид лет пятидесяти, с длинной бородой в чалме, одетый, как духовное лицо, взял за руку бродягу и стал его уводить с дороги.
   - А вам не приходило в голову, что он действительно может быть слепым и глухим! - говорил хазрат, глядя на знатного монгольского всадника с укором. Нищий шел за ним, водя палкой по сторонам.
   - И, правда, калека... - растерялся Берке.
   Хазрат сказал слепому:
   - Варвар, а нос задирает выше, чем перо на его шапке!
   - Хазрат, постойте! - сказал Берке, услышав это. - Если мы проявляем милость к духовным лицам, это не значит, что позволим этим пользоваться!
   - Думаете напугать? Чем? Смертью? Мне смерть не страшна, господин.
   Берке достал монету из поясной кожаной сумки.
   - Лучше отдайте это слепому!
   - Зачем это вам, господин? Хотите подкупить собственную совесть? Обойдется он и без вашей милостыни.
   - Как хотите. Странный какой-то...
   Недалеко, у маленького глиняного дома стоял и наблюдал за этим мальчик лет двенадцати. Когда хазрат ушел, он подбежал к всадникам.
   - Господин! Господин, постойте!
   - Еще один... - сказал Берке недовольным голосом.
   - Подождите, я передам монету слепому!
   - Лови, - он бросил монету на землю, мальчишка тут же подобрал. - Кто тот человек, что говорил с нами?
   - Шейх Сайф ад-Дин Бохарзи.
   - Точно он?
   - Конечно! - улыбался мальчик. - Здесь все его знают.
   - Держи! Это тебе! - Берке бросил еще одну монету. - Только первую передай слепому, не вздумай оставить себе!
   - Не бойтесь, не оставлю!
   Покидая Бухару, Берке вспоминал свой один день счастья, что пережил он в этом городе, глаза той девушки, так похожие на глаза его матери, никогда не уйдут из памяти. Зазвучал азан, призывавший мусульман к молитве. Есть что-то необыкновенное в этом звуке, успокаивающем сердце и заставляющем думать спокойно о том, что было и прошло, о тех, кто ушел из его жизни.
   Разворачиваемся! - неожиданно приказал Берке. Каждый гвардеец смотрел на него вопросительным взглядом, ничего не понимая.
   - Я сказал, разворачиваемся! Мы еще здесь задержимся, у нас остались дела.
   - Как? Берке-гуай, мы же выяснили об этом человеке все, даже увидели его!
   - Этого мало. Теперь мы должны перетянуть его с его братством на нашу сторону.
   - Что? Возможно ли это? Да и зачем он нужен?
   - Как зачем? Ну и вопрос! А я считал тебя неглупым человеком. Духовные лица управляют умами людей.
   - Берке-гуай, - вмешался Кутлуг. - Никогда шейх не станет союзником язычников. Христиан, иудеев - возможно, это люди Писания, верящие в единого Бога, им на землях мусульман разрешено исповедовать свою веру и даже могут находиться под защитой при условии оплаты налога джизья. Но язычники - многобожники.
   - Кто сказал, что ему будет предложен союз с язычниками?
   На лице Берке появилась хитрая улыбка, которая привела в еще большее замешательство гвардейцев. Во взгляде каждого из них угадывался один и тот же вопрос: "О чем это он?". Но делать было нечего - приказ есть приказ. Берке развернул заржавшего коня, и гвардейцы последовали за ним.
   - Как же трудно понять Берке-гуай, сказал Байнал, когда царевич ушел в свои покои. - Никогда не знаешь, что ему завтра придет в голову.
   Но он сам не понимал, почему его не злили странности царевича, проявление чувств, не одобряемое в среде воинов, даже тот удар в ответ на шутку о девушке не вызывал обиды.
   Берке приказал позвать Кутлуга.
   -Напиши и отправь брату послание, что шейх Бохарзи не опасен и попроси прислать пайцзу.
   - Ни обманем ли мы Бату-ака, если напишем такое? Помните, как он с вами разговаривал тогда. И не побоялся, видя, что перед ним знатный монгол. Другой бы на вашем месте такое терпеть не стал.
   - Я никому не сказал о моих планах, узнают позже, а тебе скажу сейчас. Я и мои братья росли у тебя на глазах, ты знаешь, что матушка и учителя обучали нас исламу. Отец не был против, он хотел выделить нам владения на востоке улуса. Ты можешь на людях поклоняться любым богам, но твоя истинная вера узнается по тому, к какому богу ты обращаешься, когда тебе больно или в опасности. Когда мне плохо, я прошу о помощи Аллаха, а не Тенгри, не Иисуса, не Будду. Твоя вера - та, чьи молитвы заставляют тебя замолчать и прекратить думать о насущном. Твоя вера - та, мимо чьих храмов ты не можешь проехать без трепета. Я мусульманин и всегда им был. Осталось только самому себе признаться и поведать миру.
   - Поведать миру? Если вы хотите принять ислам, совершите обряд тайно. Так делают мужчины Золотого рода, что принимают сияющую религию 6. Если объявите, что приняли ислам, открыто, то нарушите обычай.
   - Обычаи... Неужели они важнее Всевышнего?
   - Но вы можете вызвать гнев вашего брата. Без его поддержки никогда не сможете осуществить мечта Хан-Султан.
   - Я сумею убедить брата. Нельзя править, постоянно подавляя восстания, тратя на это силы, отправляя на смерть нукеров. Бату будет польза от брата-мусульманина, не сомневайся. Его сейчас интересуют торговые связи, персы и арабы охотнее будут вести дела с единоверцем.
   - Дело вашего слуги - повиноваться приказу, что об этом думаю, уже сказал. Осталось только найти имама, который проведет обряд.
   - Я уже нашел.
   Загадочная улыбка Берке не предрекала ничего обыкновенного, естественного, общепринятого. Теперь вся свита знала: появилась эта улыбка - готовься к неожиданностям.
   - Неужто это... - заговорил изумленный секретарь.
   - Да-да! Сам шейх проведет обряд! Подождем только, когда привезут пайцзу.
  
   Шейх Бохарзи жил в небольшой, неприметном глиняном доме, ничем не выделявшимся среди остальных домов, кроме толп мальчишек и юношей, что приходили к нему на занятия. Деревьев в тех местах мало, из дерева строились только стойки каркаса, прогоны и балки-перекрытия. В недавно отстроенном после разрушения доме шейха, учеников было много, как никогда. Солнечный луч освещал пол маленькой комнаты. Восходит солнце на Востоке, а в те времена, оно и светило с Востока: свет шел и из Китая, где научились делать бумагу, бумажные деньги, печатать книги, шел он и из земли Мавераннахра, где жили и творили математики, астрономы, врачи, бывшие одновременно и поэтам. Бохарзи учил мюридов рисовать зидж.
   - Учитель, - вас у ворот ожидает какой-то посланник. Говорит, хочет вам вручить пайцзу.
   - Пайцзу дают тому, кто служит хану! - радостным голосом сказал второй ученик.
   - А нам она зачем? Мы кагану не служим, - говорил спокойным голосом шейх.
   Шейх велел ученикам подождать и вышел во двор.
   Увидев всадника-монгола спускающегося с лошади, шейх насторожился: ни мстит ли ему тот знатный господин за грубость, допущенную им тогда. Сам себя стал корить: зачем не сдержался, не смог обуздать свою гордость? Если бы можно было вернуть время вспять!
   - Салам алейкум, хазрат, - Байнал вежливым тоном поприветствовал его по-тюркски. Он вынул из поясной сумки металлическую пластину овальной формы и протянул шейху.
   - Сам Бату-ака, правитель Кипчакского улуса по просьбе его брата Берке-гуай прислал вам эту подорожную пайцзу. Это сделает руку шейха всеохватной и защитит каждого, кто будет вместе с ним.
   Шейх взял пайцзу и стал рассматривать непонятную ему надпись на монгольском языке уйгурской вязью и узор в виде солнца в верхней части дощечки. Он был обучен своим наставником арабскому, фарси был родным языком перса, и на тюрки говорил свободно. Но монгольский язык не считал нужным учить даже после завоевания.
   - Что здесь написано? - спросил шейх.
   - Силою Вечного Неба, кто не послушает, да будет убит.
   Шейх протянул пайцзу монголу.
   - Возьмите. Мне это не нужно.
   - Как? Вы не можете ее не принять.
   - Прикрепи её к ослу и отправь его в степь. Если она защитит его от мух, то я приму её; а если она не сможет защитить осла, тогда, возможно, от нее для меня не будет никакого толка.
   - Я передам ваши слова Берке.
   - Передайте.
  
   - Что? Вернул пайцзу?! До чего упрямый старик! Первый раз в жизни слышу, чтобы кто-то возвращал пайцзу! - громко смеялся Берке.
   - Его следует наказать за такую дерзость!
   - Это не понадобится. Он примет пайцзу. Собирайся. Мы идем к нему.
   - Вы сами пойдете? Кто он такой, чтобы удостаиваться такой чести - визита внука Чингисхана?! - с неприкрытым возмущением решением царевича говорил гвардеец. Берке лишь промолчал в ответ, взглядом дав понять, что не желает слушать.
  
   Прошло немного времени, и ученик снова отвлек.
   -Хазрат, вас ожидает сам... - говорил он с широко открытыми глазами.
   - Кто там еще? - раздраженно говорил уставший старик
   - Сказали, что это внук самого Чингисхана, младший брат правителя Кипчаксского улуса.
   Шейх с двумя учениками вышел из дома во внешний сад. Пройдя через айван 8, они вышли к воротам.
   Он был слегка удивлен, увидев перед собой того самого знатного человека, с которым произошла недавняя перепалка.
   - Ступайте, откуда пришли господин. Я не приму милости от неверных, захвативших землю предков и предавших огню и заливших кровь города. Даже если это будет стоить жизни мне и моим ученикам! Мой наставник Наджм ад-дин аль-Кубра так и сделал - отказался покинуть Гургандж и погиб со своими мюридами, защищая город от монголов.
   - Но мы пришли с миром, - говорил Берке спокойным тоном, пытаясь расположить к себе шейха.
   - Уходите! - крикнул Сайф ад-Дин Бохарзи, быстро выйдя с учениками за ворота и приказав закрыть их.
   - Я все равно не уйду, пока не откроете! - кричал Берке.
   - Вечно ждать будете! - кричал в ответ шейх.
   На небе появились розовые оттенки заката, загорелась первая звезда. Ученики стали расходиться по домам. Выйдя со двора, они с удивлением наблюдали все еще стоящего у ворот того господина. Каждый кланялся ему, проходя, что бы показать уважение к благородной крови. Один юнец лет четырнадцати решил вернуться назад, чтобы сообщить наставнику, что тот благородный господин все еще ждет его.
   - Он угрожал тебе и другим? - спросил в ответ шейх.
   - Нет, просто стоит молча.
   - Ну и пусть стоит. Сколько с ним человек?
   - Трое. Тот, что приносил вам пайцзу, и еще двое.
   - Тогда не страшно. Если бы захотел устроить погром, привел бы отряд.
   - Они вас не тронут, если прислали пайцзу. Может, к нему выйдите? Он уже давно стоит.
   - Забыл, как следует вести себя с наставником? Обсуждаешь его решения?
   - Простите, учитель. Как вам угодно.
   - Вот так-то лучше. Иди домой. На монголов не обращай внимания, даже если будут угрожать.
   -Уже темнеет. Пора уходить, - уговаривали Берке.
   - А мне нравится бывать на улице ночью. Небо сегодня чистое, звезд должно быть много. В глазах Байнала читался вопрос: "Что он опять несет?"
   - Моя мать любила высматривать ночью созвездия, даже помнила, как каждое называется. Она во дворце своего отца начиталась трудов астрономов.
   Байнал резко выдохнул воздух, раздраженно глядя на Берке. А тот лишь похлопал его по плечу:
   - Потерпи до завтра, там снова придут ученики или сам пойдет на службу.
   Ранним утром Сайф ад-Дин собрался идти в мечеть читать азан. Как только вышел за ворота, тут же увидел подбегавших к нему стражников Берке.
   - Вы снова здесь? Только солнце успело взойти...
   - Мы и не уходили, - улыбаясь, развел руками Берке.
   - Зачем надо было стоять всю ночь? Я же сказал, нам с вами говорить не о чем.
   Байнал потерял терпение, все это настолько злило, что он, словно забыл на короткое время, что говорит братом самого Бату.
   - Ни вы ли говорили о китайском выражении "потерять лицо"? так вот, мы его сегодня потеряли, по вашему же приказу и выставили на посмешище весь род Чингисхана! Почти два дня стоять у двери дома какого-то безродного старика.
   - Знаешь, ради общего дела можно и лицо. Вернее, приобрести новое.
   - Общего дела? Вам вздумало поменять веру, ваше же желание - чтобы свидетелем был именно этот человек, а не кто-то другой. В чем общее дело?
   - Я уже объяснял, зачем это надо. Это не простой имам, а богослов, за ним и дут люди, и богатые, и бедные, и благородные, и чернь. Если такие люди, как он будут поддерживать нас, то за нами пойдут и хорезмийцы, и булгары, которых много в Кипчакском улусе. И еще: если я сказал, что не уйду, тогда должен держать слово.
   - Булгары - воины, а хорезмийцы - торгаши, поддержка воинов пригодится, а зачем нужна поддержка торгашей?
   - У торгашей есть деньги.
   Шейх возвращался, делая вид, что не замечает ожидающих его путников.
   - Хазрат, так мы поговорим? - шел ему навстречу представитель Золотого рода, шейх быстрым шагом направился во двор завии 8, захлопнув дверь. Опять... - раздраженно сказал Байнал.
   - Подождем, когда будут приходить ученики, станут открывать дверь, и мы быстро проникнем.
   Кумыс во флягах заканчивался, Берке послал одного гвардейца, чтобы добыл воду.
   - Знали бы, что придется столько стоять, взяли бы больше воды и еды, - не скрывал своего недовольства Байнал.
   Ближе к вечеру первый ученик и стал стучать в дверь. Как только замок зазвенел с другой стороны, Берке прислонил палец к губам, показывая мальчишке, чтобы тот молчал. Когда дверь стала открываться, Берке подбежал и схватился за нее.
   - Шейх вместе с другим учеником-сиротой, что жил в завии постоянно, вложив все свои силы, успели захлопнуть ее, чуть не прижав благородную руку нежданного гостя. Второй ученик тоже остался снаружи.
   Он нас не пустит, сколько бы ни стояли.
   - Байнал, ты в чем-то был прав. Это было мое решение, я ни с кем не посоветовавшись, его принял. Поэтому ступайте все. Я останусь один.
   - Я приведу других людей. Вас нельзя здесь оставлять одного.
   - Не надо. Если останусь один, перестанут бояться.
   - Мы не можем вас оставить в опасности.
   - Ступай. Это приказ. Если что, я смогу защитить себя, - показал он свою саблю.
   Шейх приоткрыл дверь и увидел столпившихся вокруг незваного гостя учеников. Редко кому доводилось видеть знатных людей, владевших половиной мира, так близко, а если и доводилось, то только стоя на коленях и глядя снизу вверх. Они спрашивали его, правда ли он брат самого Бату и разглядывали тамгу Бату на рукоятке.
   - Быстро на занятия! И не смейте больше подходить к этому господину и говорить с ним!
   - Мы ждали, пока вы откроете, - оправдывались ученики.
   К вечеру мюриды стали расходиться. Шейх был уверен, что Берке давно уехал, но на всякий случай решил заглянуть за стену, и, открыв дверь, увидел, как нежданный гость все еще ходит поблизости.
   - Ну, поговорите с господином! - уговаривали ученики. - Он второй день тут стоит, сильно устал!
   - Они убийцы ваших отцов, не забывайте об этом! Вы не знаете, сколько усилий понадобилось, чтобы восстановить этот дом после того, как в этом городе побывал его дед!
   Карим, мальчик-подросток, что жил у шейха постоянно, был значительно моложе всех остальных учеников. Когда все ушли, шейх заметил в руках мальчика какую-то монету и приказал отдать ее.
   - Где взял? Украл? Лучше сразу признайся!
   - Нет, хазрат, клянусь, ничего не крал!
   -Откуда тогда она у тебя?
   - Помните, когда тот господин, что стоит за стеной, говорил с вами первый раз? Когда слепой не заметил всадников, а господин его ругал, помните?
   - Конечно, помню, совсем недавно было. Не совсем еще стар!
   - Вы тогда отказались передать от него милостыню.
   - Отказался, потому что он хотел загладить свою ошибку, показаться перед людьми милостивым государем, а не от чистого сердца.
   - Когда вы ушли, он отдал мне одну монету для слепого человека, другою - для меня. Ту, что для слепого, я ему передал. А эту себе оставил, не хочу ничего на нее покупать, хочу, чтобы просто у меня была.
   - А зачем она тебе? Ну возьми тогда, - протянул он монету мальчику.
   Уединившись, шейх принялся читать математический трактат, но после слов воспитанника мысли о том человеке не давали сосредоточиться: "Выйти посмотреть, не ушел ли? Не стоит, не могут люди столько ждать. Почему он тогда, при первой встрече был таким щедрым? Нет, не могут эти люди быть милосердными, он явно хотел себя показать не тем, кем является. Зачем он стоял так долго? Явно, хотят монголы склонить шейха на свою сторону.
   Второй день начался, как обычно. Утром и днем шейх Бохарзи снова пошел в мечеть, Берке спал сидя, прислонившись к стене. Измученный конь на привязи ржал толи от голода и жажды, толи от усталости.
   - Ну, шайтан! - выругался Сайф ад-Дин, разбудив дремавшего царевича.
   - Уходи отсюда, монгол! Хоть вечно здесь сиди, никто тебя не пустит!
   - Забыл, с кем разговариваешь, старик? К нему со всем уважением, а он! Где это видано, обращаться на "ты" с внуком Чингисхана!
   - Я же сказал, мы смерти не боимся.
  
   На утреннем небе собирались облака, ближе к обеду оно потемнело, загремел гром. Шейх снова пошел в мечеть, что прочитать намаз.
   - Эй, старик, - говорил все еще сидевший у стены незваный гость. - Ты выбрал не лучший способ мстить за Хорезм!
   Шейх молча прошел мимо, словно не замечая незваного гостя. Звук ливня и раскаты внушал уверенность, что царевич ушел, тем более, он слышал, что монголы боятся грозы.
   Берке стоял под дождем, опрокинув голову назад. Струйки ливня бежали по лбу и щекам. Как же хотелось, чтобы вода смыла всю печаль по тем, кто покинул его навсегда и той, с кем не может быть рядом.
   Вечером стали приходить ученики. Шейх остался в доме, велев Кариму впустить их во двор.
   Вчера все занятие мюриды перешептывались о Берке, и снова продолжили отвлекаться, невзирая на правила.
   - Прекратите болтать! Прогоню вас всех за непослушание!
   - Учитель, простите,- заговорил один из юношей. Вы запретили говорить о том господине, но он может заболеть, если продолжит там стоять. Этот господин прибыл из далекой страны, чтобы просить благословения от шейха и поговорить с ним. И нет вреда вреда в том, чтобы дать ему пустить его.
   - Что?! Он еще там?
   - Крепкие, однако, варвары, - покачал головой шейх.
   - Учитель, если огул заболеет, с нас всех головы полетят!
   - Шейх встал и пошел быстрым шагом к воротам. Берке в мокрой одежде и мокрым косами, дрожа от холода, кашляя, сидел у стены, сняв шапку, которая тоже промокла.
   - Глупый человек! - подошел к нему Бохарзи. - Зачем стоял под дождем?!
   Проводите в дом, дайте другую одежду и напоите горячим.
   Сайф ад-Дин уступил ему свою маленькую комнату, Карим нашел в сундуке старую одежду.
   - Это одежда простолюдинов, но другой у вас нет, а вашу надо высушить, а то заболеете, - говорил шейх. Когда Берке переоделся, двое учеников принесли ему чашу с горячим бульоном.
   - А теперь расскажите, кто вы и что вас сюда привело? Почему так сильно хотели со мной встретиться, что аж три дня стояли у ворот?
   - Я Берке, сын Джучи, правителя Кипчакского улуса, старшего сына Чингисхана. Моя мать - старшая дочь хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда. Я пришел сюда, чтобы вы помогли мне принять ислам и прочитать шахаду в вашей мечети.
   - Но почему вам нужны именно мы? Есть много других имамов в вашем улусе. Зачем было ехать сюда?
   Берке не смог сказать, помешал сильный кашель.
   - Вы, наверно, заболели, господин? Чувствуете слабость?
   Он кивнул в ответ, сильно кашляя и хлюпая носом.
   Мои мюриды вас осмотрят, сказал он, даже не спрашивая разрешения.
   - Да вы весь горите! - сказал ученик, прикоснувшись рукой к его лбу.
   - Останьтесь пока здесь, мы умеем лечить, - сказал Бохарзи.
   - Вину чувствуете? Раньше не могли пустить?
   - Кто же вас заставлял стоять так долго, да еще и под дождем?
   Их разговор прервался от криков, которые они услышали за воротами.
   - Господин огул, вас потеряли, - улыбнулся шейх.
   - Пустите их, не бойтесь, без моего приказа ничего они не сделают.
   Явился Байнал, приведя троих еще человек.
   - Берке-гуай, с вами все хорошо?- обрадовался Байнал, увидев царевича сидевшего на лежаке и укрытого одеялом. - Почему вы так одеты?
   - Плохие вы слуги, зачем оставили своего господина? - говорил шейх.
   - Господин, вам надо лежать, у вас жар, - говорил Карим.
   - Как ты смеешь говорить с Берке-гуай и смотреть на него, мальчишка! - взглянул на него презрительно Байнал.
   - Оставь его.
   - Почему вы заболели?
   - Пустяки, простыл.
   Моя вина в этом есть, - вмешался Бохарзи. - Я не сразу понял хороших намерений господина и долго не хотел пускать его.
   Байнал строго посмотрел на шейха.
   - При Чагатае часто приходили его люди и следили за нами, расспрашивали о нас прожих. Один раз увели и допрашивали двоих наших мюридов. Вот и мы подумали, опять...
   - Теперь вы будете под защитой, - сказал Берке. Хоть это и не мой улус, но я брат самого Бату-ака, а он старший в роду, его уважают не меньше кагана.
   - Берке-гуай, нам следует поскорее отсюда уйти, - говорил Байнал.
   - Вы же слышали, - ваш господин болен, ему надо лечиться.
   - Мы останемся тут ненадолго. У меня еще есть здесь дела. Ты тоже останешься, так всем будет спокойнее, а остальные пусть возвращаются.
   - Как скажете, - недоверчивым тоном ответил Байнал.
   - Этих людей не стоит опасаться. Они изучают науки и Коран.
   Вскоре пришел Карим и принес лекарство.
   - Господин, шейх велел выпить это. Байнал выхватил чашку.
   - Что это?
   - Лекарство для господина Берке, - ответил мальчик.
   - Я сначала попробую.
   - Но это для господина, он болеет.
   - Я тоже приболел, сказав он это, глотнув настойку. - Ступай!
   - Брось ты, зачем им нас травить? Мы даже не из этого улуса.
   - Кто знает этих сартов!
   - Какие сарты? Из мюридов только один перс или таджик и еще сам шейх. Все остальные тюрки, посмотри на этого мальчишку.
   - Без разницы, все равно, живут, как сартаулы
   - Тюрки - не сарты, они воины, в них кровь течет кочевников.
   На следующий день в покои вновь зашел Карим.
   - Господин, ваша одежда высохла.
   - Надеюсь, не на солнце ее сушил, а то опять будет гроза, - говорил Берке.
   - Почему будет гроза - не понял мальчик.
   Берке, как будто вспомнив о чем-то, засунул руку в поясную сумку. Не найдя того, чего искал, он постарался скрыть огорчение. Это была серьга Айгозель. Сказать о том, что потерял женскую серьгу, он не мог - засмеяли бы, и так слишком много странных выходок за одну поездку.
   "Наверно, вытащили, - подумал он, - но есть вероятность, что просто выпала". Берке встал и вышел из покоев, оставив там Байнала. Он глядел в глиняный пол, ища под ногами потерянную вещь. Потом вспомнил, что последний раз держал в руках, когда стоял третий день.
   - Господин, я нашел это во дворе, - сказал Карим, держа в руках ту самую серьгу. - Вряд ли вы могли уронить, это женское.
   - Дай сюда, негодный мальчишка! - сказал Берке, выхватив у него из рук.
   - Простите, не знал, что это было у вас, она женская, - засмеялся Карим.
   - Ну я тебе сейчас покажу, воришка! - схватил он за ухо мальчика.
   - Я не крал, клянусь, она лежала на земле!
   Неожиданно раздался громкий смех в доме. Они оба не заметили, как из своих покоев вышел шейх и наблюдал за ними. Берке отпустил мальчика.
   - Господин, зачем вы носите с собой женские украшения?
   - Я сейчас сам тебя выпорю за такую бестактность! - ругался Бохарзи.
   - Не стоит. Это потеряла знакомая женщина, - спокойно ответил Берке.
   Шейх замолчал, задумавшись. Он подождал, когда Берке уйдет в свои покои и тихо сказал Кариму:
   - Видишь, как огул разволновался из-за этой побрякушки? Даже у них может болеть душа из-за женских чар.
  
   В мечети, где служил шейх Сайф ад-Дин Бохарзи собралось много народу: пришли все его все мюриды, чтобы увидеть, как прочитает шахаду Чингизид.
   "Я свидетельствую, что нет никого, достойного поклонения, кроме Аллаха. И я свидетельствую, что Мухаммад - Его раб и Посланник" - прочитал Берке выученные слова на арабском.
  
   И шейх, и царевич ощущали себя победителями. Берке обещал помочь со строительством ханаки, суфийской обители, как только увеличатся доходы с его владений на Кавказе.
  
   - Случается, когда есть сила непреодолимая, что не победить в бою, не поразить мечом. Мы можем погибнуть, как погиб шейх аль-Кубра с его учениками, потом погибнут другие, так погибнет весь Мавераннахр. Здесь другой путь нужен, - говорил шейх сидящим вокруг него на полу ученикам, сжимая в ладони пайцзу, когда Берке уже выехал из города на пути в свой улус.
  
   В шатер Бату прибыл улаачин 2, доставивший послание, где сообщалось о смерти вассала, которого он отправил на курултай- владимирского и киевского князя Ярослава. Второе донесение было секретным и тоже касалось смерти русского князя.
   - Что там написано? - спросила, как обычно, сидевшая на троне рядом с мужем Боракчин.
   - Смерть Ярослава похожа на смерть от отравления. Незадолго до отъезда его приглашала на обед Дорегене, - ответил Бату после прочтения письма. Не знал князь, что обедать с Дорегене опасно для жизни.
   - А если бы и знал, что бы это изменило? Не мог же он отказаться от угощений хатун, - говорила спокойным голосом Боракчин.
   - Что хотели этим сказать Дорегене и ее сынок? Что не я буду решать, кто станет править вассальными землями? Или хотели меня напугать?
   - Думаю, нам надо быть готовыми ко всему, - говорила жена.
   В этот же день прибыл еще один гонец - на этот раз не из далекого Каракарума, а из близкой ставки Сартака. Эту новость гонец сообщил устно: у Сартака родился наследник.
   - Хотя бы одна радостная новость за последнее время! - сказал Бату, как обычно, старавшийся сильно не выражать свои эмоции, а лишь улыбнулся, услышав о рождении внука.
  
   Ану благодарила Небо за сына. Когда рожала первый раз, огорчилась, узнав, что появилась на свет девочка. Но огорчение это продлилось недолго, уж очень прелестный ребенок родился, и Сартак в дочери души не чаял. Но не может быть девушка наследницей, и Ану хорошей женой, если наследника не родит. А теперь появился Улагчи,и не стыдно ей в глаза мужу и свекрам смотреть. Даже если и возьмет муж других жен или наложниц, не станет она менее уважаемой, чем они. Меньше года длилось счастье в семье Бату-ака 3, пока не пришли вести из ставки Сартака о болезни сына. Шаман, находившиеся там, пытался лечить травами, заклинаниями, но лучше ребенку не становилось. Бату отправил к сыну лекаря-булгара, изучавшего арабскую медицину, но и его лечение не помогло.
  
   Монах встал на оба колена, как этого требовала китайская церемония.
   - Ты должен вылечить моего внука. Сегодня же отправишься в ставку моего сына. Все, что нужно для лечения тебе предоставят. Вылечи Улагчи, и тебя щедро вознаградят.
   - Господин, - сказал монах, подняв голову. - С моей стороны я сделаю все, что могу, но на все воля Божия. Вы можете мне пообедать богатства, если у меня получиться излечить вашего внука, можете пригрозить смертью, если нет, - но воля Господа от этого не изменится.
   - Ты так спокойно говоришь о смерти? Ты ее совсем не боишься, монах?
   - Умирает только тело, а душа бессмертна. Земная жизнь - лишь подготовка к жизни вечной.
   - То есть ты хочешь сказать, что жить надо ради подготовки к смерти? - улыбнулся Бату.
   - Жить надо ради спасения души, чтобы достигла она Царствия Небесного.
   - Ладно, не начинай свои проповеди. Ступай, монах, и отправляйся в путь. Жизнь и так коротка, незачем ее тратить на подготовку к смерти.
  
   Ану всю ночь не сомкнула глаз, опухших от слез, все сидела у изголовья маленького Улагчи. Солнечный луч, проникший в гэр через тоноо, словно хотел ее успокоить. Она хочет оградить от всех опасностей, защитить свое дитя, но она бессильна. Небо не слышит, духи предков отвернулись. Она готова молиться каким угодно богам, только бы спасли ее ребенка!
   Хулан проснулась, позавтракала.
   - Матушка, поиграем в алаг мэлхий 4, - говорила ласковым, словно весенний весерний речек девочка.
   - Возьми шагай 5 и иди на улицу, поиграй с кем-нибудь.
   Своей улыбкой Хулан очень похожа на отца, улыбнется - словно солнце на ясном небе озарит своим светом все вокруг. Но сейчас и улыбка дочери не могла прогнать печаль Ану. Прислонится она губами к маленькому лбу сына, а жар не проходит. Она встала на дрожащие еле двигающиеся ноги, достала мешочек с цветными косточками, надела на дочь овечью шубу и малхай, меховую шапку и отправила гулять на улицу. Дверь гэра открылась, впустив холодный зимний воздух - вошел Сартак.
   - Приехал.
   - Кто? - тихо спросила Ану, не глядя на мужа.
   - Христианский монах, что лечит отца.
   - Знаете, я больше ни на кого не надеюсь. Мне кажется, мы потеряем нашего Улагчи, - говорила она медленным голосом, не в силах даже плакать. Казалось, все слезы вытекли этой ночью.
   - Не смей так говорить! - присел он к жене и поглядел в глаза. - Не смей сдаваться! Мы найдем того, кто вылечит нашего сына! Этот человек хороший лекарь, он учился у арабских и персидских врачей.
   Улагчи посадили, Захария осмотрел Улагчи, дал ему проглотить ложку настойки, приказав слугам поить ребенка регулярно.
   - Я поговорил со священником-кереитом в вашей ставке, наша община будет держать трехдневный пост и молиться за исцеление вашего сына.
   - Если мой сын выздоровеет, я приму вашу веру. Жена и дочь тоже. Ану лишь скептически взглянула на мужа.
   На следующий день жар стал спадать. С каждым днем Улугчи становилось все лучше
   Сартак подошел к покрывшемуся льдом Итилю, посмотрел о в небо, жадно вдыхая зимний воздух с падающими мелкими снежинками и выдыхая пар. Сын будет жить! Этот лед, тонкий слой снега на желтой степной траве, холодный ветер - все необычайно прекрасно! Как же радостно и легко дышать зимним воздухом, глядя на заснеженные степные просторы. Радостно, от того, что постиг истинного Бога! Он обязательно выполнит клятву, данную христианскому Богу за спасение Улагчи.
   - Папа! - услышал он родной голосок. Это Хулан бежала, тянув держащую ее за руку служанку.
   Держа на руках дочь, Сартак вошел в гэр. Слышать голос сына, чувствовать запах варящегося мясного бульона, видеть кроткий взгляд жены - казалось в тот момент, больше ничего не нужно.
   - Жена, доставай шагай, будем играть в алаг мэлхий.
   - Мясо еще долго будет вариться.
   - Позови служанок, чтобы присмотрели.
   - А Улагчи? - поглядела она на ползающего по лежанке мальчика.
   - Неси его сюда, пусть смотрит!
   Сартак сам собрали черепаху, а Хулан, еще не способная собрать сама, лишь наблюдала, а Улагчи, сидевший на коленях матери, державшей его, глядел, ничего не понимая.
   - Хулан, бросай шесть костей, сказал отец. - Смотри, один, два, три, четыре, пять, шесть, - взял он кости за пока не умеющую считать дочь положил ей в маленькую ладошку.
   - Бросай!
   Хулан бросила, смеясь.
   - Теперь смотри, сколько у нас выпало баранов? - показывал он на кости, выпавшие рожками вверх. - Один, два, три, четыре, пять. Значит, ты берешь пять пальцев у черепахи. Где у черепахи пальцы?
   Так, кидая кости, разобрали они всю черепаху.
   - Уже нашел крестных для нас. Тысячник - кереит с женой. Отец говорил, что он прославился в битве при Легнице. Осталось найти крестных для детей, пока на примете три человека: два кереита, один найман. Один из них незнатный, но священник говорит, что человек набожный, как и его жена. Потом дам распоряжение, чтобы строили церковь.
   Ану глядела на него молча, не возражая, христианский бог спас их сына, значит, вера кереитов истинна.
   - Но что скажет ваш отец?
   - Не думаю, что он станет запрещать. Наш прадед завещал уважать все религии.
   Вскоре Бату получил послание от сына, что он твердо намерен принять христианство, креститься с женой и детьми. Он продиктовал писцу:
   - Не вижу ничего дурного в твоем решении, препятствий чинить не стану. Среди членов Золотого рода есть христиане. Ты волен верить во что хочешь, молиться какому угодно богу, только не называй себя при иноземных послах, вассалах и подданных себя христианином. Так повелось, что мужчины-Чингизиды не называют себя последователями каких-либо религий, хоть и почитают каких-то богов, нельзя нарушать традиции. Мы правим не только христианами. Назвавшись христианином, оттолкнешь от себя мусульман, назвавшись мусульманином, оттолкнешь христиан.
   Диакон-кереит возложил на Сартака с женой и детьми, одетых в белые одежды, из белой шёлковой ленты, где на арамейском было написано: "Он просил у Тебя жизни; Ты дал ему долгоденствие на век и век"6 К коронам были пришиты по три кисточки. Одна, чёрного цвета, свешивается над лбом и символизирует смерть, которая всегда будет перед его глазами. С правой стороны - белая кисточка, символизирующая Крещение. С левой стороны - красная, символизирующая мученичество. Как пояснил диакон, обычай пришивать кисточки берет начало в Ветхом Завете "Сделай себе кисточки на четырех углах покрывала твоего, которым ты покрываешься"7, "объяви сынам Израилевым и скажи им, чтоб они делали себе кисти на краях одежд своих в роды их, и в кисти, которые на краях, вставляли нити из голубой шерсти".
  
   К Бату прибыл гонец и передал послание от Берке, где говорилось, что он прибыл в свои владения, а прежде принял ислам, проведя обряд в Бухаре при помощи шейха Бохарзи. Объяснял он это тем, что шейх и орден, к которому он принадлежит, имеют большое влияние в Мавераннахре, и будет лучше, если они станут союзниками, чем врагами.
   Накладывая мазь, изготовленную Захирией, на ноги мужа, Боракчин говорила тихим спокойным голосом:
   - Почему Берке нарушил традиции и не посоветовался с вами, прежде, чем принять решение? Разве он не должен был спросить у вас?
   - Я всегда знал, что эта ведьма Хан-Султан плохо влияла на моих братьев. Отец позволял ей все: она воспитала сыновей в обычаях своего народа, но сказать ему об этом не решался. Потом отец умер, а я уехал на Курултай, потом воевал в Китае, за ними некому было следить. Тея и мою мать Хан-Султан к детям не подпускала.
   Бату пришлось забыть о своем гневе, когда стали приходить новые вести из Каракорума.
   Незадолго до этого он отправил к Гуюку вассалов на утверждение: сыновей Ярослава Александра и Андрея, грузинских царевичей Улу Давида и его двоюродного брата Давида Нарини, сельджукского султан Изз ад-Дин Кей-Кавуса II и оспаривавшего у него трон его брата Рукн ад-Дина. С ними отправил письма Гуюку, где просил назначить Александра, Изз ад-Дина Кей-Кавуса II, Давида Нарини.
   Сидя на троне и в присутствии стоявших нойонов, Бату выслушал решение кагана: ярлыки на правление вассальных государств получили Андрей Ярославич, Рукн ад-Дин стал султаном под именем Килич-Арслана IV и получил в управление восточные земли султаната - Сивас, Эрзинджан, Эрзурум и другие города, тогда как старшему, Кей-Кавусу II, остались западные владения - Конья, Анкара, Анталья. Царем Грузии был признан незаконнорожденный сын Георгия Лаши Давид VII Улу. Гуюк везде назначил не тех, кого Бату желал видеть на тронах вассальных стран.
   - Одного вассала он отравил, других не утвердил... Он все делает мне назло. - говорил Бату вечером, находясь наедине с Боракчин.
   На следующий день снова пришло послание, на этот раз секретное: Гуюк собирает войска.
  
  
  
   1 огул - наследник, представитель правящей династии, не носящий титул хана
   2улаачин - курьер
   3 -ака - старшй в роду Чингизидов
   4монгольская игра "черепаха"
   5 кость ладыжки барана
   6 Псалом 20 стих 5.
   7 Второзаконие, глава 22 стих 12
   8.За;вия (араб. - угол) - келья, обитель суфия или марабута.
   Во владения Берке прибыл гонец, донесший приказ Бату явиться в ставку. И добраться следует, как можно скорее. "Явно что-то недоброе" - подумал Берке. Путь предстоял небыстрый - от предгорий Северного Кавказа до низовьев Итиля, но не привыкать монголу к дальней дороге.
   Сартак ехал со своими воинами в ставку отца по бескрайним золотистым просторам под Вечным Синим Небом. Тяжелый камень он нес на душе: будет ли война? Не войны как таковой он страшился: монгол рожден для нее, а войны со своими - таким же монголами, такими е Борджигинами - членами Золотого рода, потомками великого Темуджина. Что будет с их страной, если брат пойдет на брата? То, ради чего проливали кровь отважные нукеры, то, ради чего были разрушены одни города и начали строиться другие - единое государство во всем мире с едиными законами и властью кагана, данной Небом - не будет построено. Тревожное ржание коня лишь усиливало тревогу в сердце. Клубни степной пыли вдали и дрожание земли от стука копы говорили о приближении каких-то всадников. Кто это может быть?
   - Это едет Берке-огул, - сказал Баир, командир гвардейцев, охранявших Сартака. - Похоже, Бату-ака, вызвал его раньше, а через какое-то время, чтобы он успел приехать, вызвал вас.
   - Едем дальше, - спокойным голосом сказал Сартак.
   - Вы не остановитесь поприветствовать?
   -Нет.
   - К вам будет угодно.
   Сартак ехал, не оглядываясь, пока вблизи послышался топот копыт и ржание коня. Гвардейцы не стали останавливать приближающегося всадника - сам Берке мчался на гнедом коне, догоняя Сартака.
   - Сайн байна уу, Сартак. Почему не подождал своего дядю?
   -Салам алейкум! - ответил Сартак, остановив белого коня.
   - Мой племянник, наконец, научился шутить?
   В его глазах, как в зеркале отражалось презрение, оно слышалось и в каждом слове, произнесенным молодым сыном чжувана, державшим прямо спину и шею, сидя на своем белом коне.
   - Если пойдем на халифат, за кого будете сражаться, - говорил Сартак веселым голосом сосвоей характрной милой улыбкой на лице.
   - А мой дорогой племянник все шутит, видно, хорошее настроение? А если пойдем на страну Папы, за кого будешь сражаться ты, дорогой мой племянник? - улыбался в ответ Берке, изображая вежливый тон. - Ах да, забыл, ты для подданных Папы не христианин, а, как там они говорят, отступник.
   - Значит, мне не велено не говорить открыто о моей вере, а тебе позволено все?
   Вы враги христиан, твое лицо для меня видеть - несчастье. И не пытайся выслуживать перед отцом. Не думайте, что вы более достойны быть его преемником, чем мы с Туканом. Уж не сомневайтесь - мы этого не допустим. И не пытайтесь выслуживаться перед отцом, это бесполезно.
   В ответ Сартак увидел гримасу на лице удивленного родственника.
   - Во как! И чем же я и мои единокровные братья хуже детей Бату-ака? Или мы не члены Золотого рода? Мы также можем быть хоть правителями улусов, хоть Еке Монгол улус.
   - Сами подумайте, как дети хорезмийской пленницы, воспитанные в чужих обычаях, могут править монголами?
  
   Они пристально глядели в глаза друг другу, словно враги, готовые пуститься в схватку на мечах.
   Берке крепко сжал рукоять сабли, лежащей в ножнах, жар прошелся по щекам от гнева, и погнал резко пегова коня в сторону своего экипажа, что клубни степной пыли поднялись под копытами.
   - Остановимся здесь, надо передохнуть, - приказал Берке.
   - Но до ставки осталось совсем недолго, - уговаривали его гвардейцы.
   - Я сказал, остановимся.
   - Как вам будет угодно.
   - Берке-гуай, что с вашим лицом? - спрашивал Кутлуг слезшего с коня огула. - Вы чем-то огорчены.
   - Да, учитель. Мой дорогой племянник произнес очень обидные слова.
   - Говорил обидные слова старшему родственнику? Не стоит принимать близко к сердцу, в молодом наследнике говорит зависть.
   - Если бы... Его слова звучали, как угроза. Такое чувство, будто он что-то задумал или решил задумать...
   Кутлуг насторожился.
   - Что он говорил?
   Берке передал слова племянника.
   - Вы правы, это похоже на угрозу. Сартак-гуай не просто вам завидует, похоже на то, что он вас ненавидит.
   - Мы должны знать, что у него в голове, что он делает, что планирует. Сартак явно нацелен на борьбу, но мы, в случае чего, должны ударить первыми, говорил задумчиво Берке.
   Берке приказал отъехать подальше от каравана Сартака и направляться в ставку в расстоянии от него.
   Услышав топот копыт и ржание коней, Берке оглянулся. Вдали он разгляделдве фигуры всадников, один из них ехал медленно, держадлинную веревку, за которой тянулась третья человеческая фигура. Когда они подъехали поближе, он увидел, что всадники-кипчаки, а человек, которого ведут со связанными руками за веревку, - девушка. Было заметно, что онас трудомпередвигала ноги, тяжело дыша, спотыкалась, падала и снова вставала. Простоволосая, с распушенными каштановыми косами, она глядела в сторону экипажа свои зоркими зелеными глазами. Вид ее был настолько неприличен и притягателен, что Берке вначале подумал, что ведут куртизанку.
   - Наверно, преступницу ведут, - сказал Байнал.
   - Выясни, кто они.
   - Мы ведем беглую рабыню, - говорил кипчак. - Она выдавала себя за другого человека и скрывалась у моих родственников, обманула нас всех! И родственники знали, кто она, но лгали мне и моим сыновьям! А мы не знали, кто она и приютили ее у себя! Теперь из-за ее обмана нас всех могут казнить! Господин, помогите нам!
   Половчанка услышала, как он говорит о людях, что приютили ее.
   - Ага, вы же обещали не говорить о них! Я только поэтому вам сдалась! Сразиться со мной побоялись?! Обманом взять решили?!
   - Заткнись, ведьма! - крикнул мужчина и врезал ей плеткой по спине, а та и звука не подала. - Надо было о них думать, когда обманывала нас!
   Берке, сидевший на коне и окруженный гвардейцами, слушая их разговор.
   - Что эта девка мнит о себе!
   Южный темперамент, громкая речь, порой выделяли его среди спокойных монголов. Воины любили его за веселый нрав и эмоциональность, прощая браненые слова, сказанные в гневе, который быстро утихал.
   Байнал глянул с удивлением на троих мужчин, стерегущих одну девушку.
   - А почему втроем ее ведете? Один из вас вполне бы справился с девчонкой.
   - Она умеет сражаться и может бежать в любой момент... - говорил старший мужчина, обдумывая каждое слово, чтобы не показаться слабаком в глазах воинов и знатного господина.
   Берке одолело любопытство, и он с хитрым взглядом слез с коня и подошел к ким близко. Все замолчали. Трое мужчин поклонились господину в орбелге. Только Юлдуз стояла прямо, глядя ему в знакомое лицо, пытаясь понять, что ему нужно и где она еще могла его видеть. Он тоже ее внимательно разглядывал, пытаясь понять, где видел раньше. Потом он стал сжимать ладонями по очереди: руки, плечи, пояс. Юлдуз, испугавшись, что этот темпераментный господин с обжигающим взглядом хочет сделать с ней то, что обычно делают с пленными женщинами, стала дергаться, кусать его за руку.
   - Стой спокойно, - сказал он лишь два слова направляя на нее свой огненный взгляд.
   - Даже не пытайтесь! Убью! - говорила Юлдуз, тяжело дыша от усталости. От долгой быстройходьбы ныли ноги, капли пота текли полицу, задевая клок каштановых волос.
   Двое сыновей старшего мужчины подбежали к ней и схватили на связанные руки, чтобы не дергалась.
   Почувствовав предмет, похожий на ножны, который он и искал, Беркевытащил из-под пояса нож.
   - Тебя просто обыскали, сказал он, улыбаясь. - Не думай слишком высоко с себе.
   "Девушка необычная, мыслит не как все, сильная характером, и красотой не обделена. Может быть от нее польза" - подумал Берке.
   - Байнал, скажи им, пусть идут за нами, я все объясню хозяину рабыни, их никто не казнит. Они ведь сами ее привели.
   По дороге выяснили, что Юлдуз - рабыня жены Баяна, того самого нойона, что приглашал Берке к себе на пир.
   Новая, настоящая жизнь Юлдуз началась, когда, лежащая без сознания в пустынной степи под палящим солнцем кто-то ее приподнял и преподнёс к губам флягу с водой. Недалеко лежали волки, убитые стрелами. Рядом сидел худощавый мужик с посидевшей бородой и держал перед ней флягу, приподнимал за плечи Юлдуз мальчик лет десяти. Они оба говорили по-кыпчакски и были одеты, как половцы: кафтаны с запахнутыми налево полами, с испачканными пылью галунами на полу старых кафтанов, и широкими, стянутыми поясом полосами войлока или кожи, которой обёртывалась поверх кафтана поясница.
   - Как ты оказалась тут, дочка? - спросил мужик.
   Юлдуз, ничего не отвечая, жадно глотала воду.
   - Не торопись. Девушка одна в степи. Что же могло случиться?
   - Я заблудилась.
   - И куда путь держишь?
   - На юг, где страна алан.
   - Как же твоя семья тебя отпустила одну?
   - Нет семьи. Погибли все.
   - А как же ты жила несколько лет после войны?
   - Так, - медленно говорила Юлдуз, придумывая на ходу, но плохо соображая от голода и усталости. - Ходила по разным аилам, помогала по хозяйству, за это мне давали кров и еду.
   - Дай ей немного сушеного мяса, сказал мужик мальчику, и тот протянул Юлдуз маленький кусок.
   - Спасибо, ага 2, что спасли мне жизнь. Есть ли поблизости река или хотя бы маленький ручеек? Конь страдает от жажды.
   - Верно. Речка есть недалеко. Пойдем отведу.
   Юлдуз взяла лошадь за поводья и пошла за путниками.
   - Как твое имя? - спрашивал мужик, пока они шли к водоему.
   - Юлдуз.
   - Не хочешь ли переночевать у нас? Ночью опасно, волки загрызут.
   - Я вам благодарна, ага, но не могу.
   - Чего же ты боишься? Неужели думаешь, я могу обидеть девочку? Я не один, со мной жена и сын живут.
   - Что вы, ага, не хотела вас обидеть. Просто не могу.
   - Ты бежала из плена? Так ведь? Тем, кто даст еду и кров беглому пленнику, по монгольскому закону грозит смерть.
  
   1 - старший брат, при обращении к старшему мужчине у тюркских народов
   2 - дочь (при обращении к девочке) у тюркских народов
  
  
  
   - Нет, ага, как бы я одна смогла бежать от монголов?
   - А тогда зачем ты едешь к аланам - в такую даль?
   Юлдуз промолчала.
   - Можешь не придумывать. Я понял, что ты беглая.
   - Ага, вы никому не говорите, никто и не узнает, что вы меня встретили. Сыну скажите, чтобы тоже не рассказывал. Здесь, кроме нас, никого нет.
   Конь стал жадно хлебать воду из узенькой речушки.
   Мужик обратился к мальчику:
   - Послушай,Арслан, если мы оставим эту девушку здесь, она погибнет или ее поймают и казнят.
   - Отец, давай тогда приведем ее к себе.
   - А если мы ее спрячем, и кто-нибудь об этом узнает, тогда нас казнят. Подумай, сам, готов ли ты рисковать. За тобой решение. Если оставим, будем спокойны, но до конца наших жизней не будут оставлять мысли, что могли спасти жизнь человека, а не сделали. Готов ли ты жить с этим грузом? Подумай, не торопись.
   - А если мы не скажем, что она беглая, никто не узнает?
   - Не знаю. Если что-нибудь придумать, может, и не узнают.
   Юлдуз услышав эти разговоры, стоя рядом с конем и подошла к ним:
   - Ага, не стоит рисковать вашими жизнями ради меня. Лучше не говорите обо мне, а я пойду свой дорогой. Прощайте. И спасибо за все, - сказала она, собираясь запрыгнуть на коня.
   - Постой, дочка. За свою жизнь я не боюсь, я уже не молод, это самый младший из моих детей: старшие сыновья погибли в походе, их монголы угнали на войну, дочь умерла, жена сильно больна, кажется, тоже ей недолго осталось. Только жизнью сына дорожу. Но если жена не выкарабкается, останемся без женских рук. Замуж за меня вряд ли кто-то дочь отдаст. Ты вряд ли сможешь до Кавказа добраться, да и доберешься, что потом? Монголы у ущелий заслоны ставить стали: аланы нападают, угоняют скот - и снова, в свои ущелья.
   - У меня есть сабля.
   - И что ты, кыз, сможешь заслоны нукеров прорвать? - засмеялся мужик. - Даже и если проберешься, они тебя примут с распростертыми объятиями? Что ты там будешь делать?
   - Не знаю, жить в горах, охотиться, пить воду из горных рек.
   Мужик засмеялся еще громче.
   - Работать по хозяйству.
   - А в рабстве ты не тем же самым занималась? Зачем было бежать?
   - Нет ничего хуже рабства у тех, кто убил родных, лишил свободы. Мой отец, говорил, ничего нет для степняка важнее воли!
   - Молода ты еще, неопытна. Когда знаешь, что такое голод и нищета, ни о какой воле не думаешь.
   - Отец, - вдруг сказал мальчик. - Я согласен, пусть поживет у нас, мы обманем всех.
   - Послушай, кыз, не отказывайся. - Если станешь моей второй женой, я смогу тебя в свою семью привести.
   - Нет! - сказала твердым голосом Юлдуз. - Ни один мужчина не дотронется до меня! Кто попробует, убью!
   - Да не собирался я тебя трогать, немало лет уже! Просто поживи у нас как жена, когда, найдешь другое убежище, просто отпущу.
   - Нет, не хочу, - недоверчиво глядела на него Юлдуз.
   - Ладно, скажем, что ты дочь моей сестры, ее давно выдали замуж в дальний курень, ее детей и мужа у нас давно никто не видел, а ее детей и мужа - ни разу, о них ничего не слышно, живы ли, неизвестно.
   - Садись на коня, нет у тебя другого выхода.
   Юлдуз молча и неуверенно кивнула головой, села на коня и пошла за охотниками.
   Актай и его сын Арслан пасли скот кошевого - двоюродного брата Актая, по причине того, что лишился он своего стада. Питались он с женой продуктами, что давала семья кошевого и рыбой, пойманной в притоках Итиля. А рыболовство - признак бедности, не почетное занятие для степняка. Можно ли рыбу пищей назвать? Баранина, конина - вот это еда! А еще семья питалась дичью. Когда встретили они Юлдуз, они шли охотиться на сусликов, их мясо тоже съедобно. Когда-то Актай сам был кошевым, имел свой аил-кош, но во время Кипчакскоо похода кош был, разорен. Так остался он с семьей без скота и пришел с женой и единственным оставшимся в живых ребенком в кош своего родственника.
   Как твое имя, дочка?
   - Юлдуз.
   - Звезда... Придется называть тебя другим именем, а то, вдруг будут искать? Выбери сама.
   - Теркен, сразу ответила Юлдуз.
   - Почему тебе нравится это имя? Так звали мать хорезмшаха, злая была женщина.
   - Да, мужа, сына и весь Хорезм под сапогом держала!
   Актай, лишь улубаясь, покачал головой
   Кошевой по имены Клыч приходился Актаю двоюродным братом. Его семья состояла из жены, двоих старших сыновей Сункура и Атрака и двух дочерей-подростков. Актай представил им Юлдуз как Теркен, дочь своей покойной сестры, сказав, что девушка потеряла и отца, и мать.
   - А почему после смерти твоего отца его брат или другой родственник не взял твою мать в жены? - спросил кошевой по имени Клыч, крупный мужчина лет сорока с южным профилем и густой черной бородой, видимо, имевший печенежеские корни.
   - Брат отца взял мою матушку в жены, но он ругал ее и бил, а после смерти матушки пытался и меня избить, а я как врезала ему! А потом взяла саблю и пригрозила, что зарублю.
   - А дальше что? -спросил, смеясь, старший сын Сункур.
   - А потом я просто ушла.
   Выйдя из юрты кошевого, Актай прошептал "племяннице":
   - Не могла ничего помягче придумать?
   - Я хотела придумать еще жестче, но не стала...
   Пастух лишь молча покачал головой.
   Через две недели жена Актая скончалась, на женской половине юрты осталась только
   Юлдуз, и всё хозяйство тоже на ней. Актай и Арслан пасли скот кошевого, охотились и ходили на Итиль ловить рыбу.
   Рыбалка - не почетное занятие для степняка, а рыба - не еда, но остались далеко позади годы изобилия, когда кипчаки были хозяевами на этой земле. Теперь даже каменные балбалы перестали ставить на курганах. Жарким летом осетр отправляется на нерест. В сети плескалась большая остроносая рыба. Она отчаянно билась, пытаясь вырваться на свободу. Юлдуз за свою жизнь ни разу не пробовала рыбу, какова она на вкус? Пусть, пища бедняков, но в этой мяса должно быть много. Юлдуз попробовала кусок сваренной в котле рыбы, на вкус оказалось вполне съедобно, почти, как мясо.
   - Вкусно! Зря люди говорят, что не еда!
   - Тагай, научите меня сражаться! Вдруг снова появится такой человек, как Бачман! -уговаривала Юлдуз Актая.
   - Вряд ли кипчаки снова поднимутся, их время прошло, - отвечал пастух, вздыхая. Многие уже и не считают тяжелой участью быть в орде Бату и сражаться за него. Монголы говорят, что хотят объединить все народы, живущие в войлочных юртах под едиными знаменами.
   - Зачем? Чтобы ползать перед их ханами, как это делают они сами? Мы всегда были вольным народом!
   - Поэтому и были разгромлены. Они подчиняются единому правителю, а наши не могли, их воины слышат каждое слово командира, наши так не умели, они погибали, зная, что выполняют волю Неба, а наши - ради чего? Мы ходили на чужие земли, брали добычу и уходили, а они - обложили их налогами, сделали правителей своими вассалами. Они несли с собой всю мудрость Китайского и Уйгурского царств. Зачем воевать, если нет шансов на победу? Зачем погибать, если можно жить, как раньше, только с другой знатью и другим названием рода?
   - Все равно мне надо научиться сражаться. Вдруг придётся бежать?
   - Хорошо, Арслан, научи эту девчонку сражаться! Заодно и сам потренируешься.
   Арслан достал старую саблю отца, вышел на улицу и стал учить Юлдуз.
  
   Прошло больше года с тех пор, как Юлдуз появилась в семье Актая и Арслана. Несмотря на постоянный труд, нехватку еды, она наслаждалась каждым днем на воле: наслаждалась холодным зимним ветром, игрой в снежки с Арсланом, бегом по заснеженным пустынным просторам, весенним цветением степной травы. Через их кош проезжал молодой охотник. Как и положено, Юлдуз и Актай накормили его ужином.
   - Сосватана ли ваша дочь? - спрашивал охотник.
   - Нет, мы много работали, не было времени этот вопрос решать.
   - А зря, девушка красивая. Я тоже не помолвлен.
   Юлдуз недовольно взглянула на "дядю", но ничего при госте говорить не стала, но когда он уехал, хотела возмутиться, но Актай начал первым разговор.
   - Знаю, что ты сейчас скажешь, но не может женщина в нашем мире жить без мужа, отца или брата.
   - Быть чьей-то келин3 - ни за что! Попытаетесь против воли выдать уйду! Я много лет в плену мечтала о воле, а, став невесткой и женой, снова ее потеряю!
   -Меня не будет, кто станет охотиться и скот пасти? Ты одна? - улыбнулся пастух.
   - Почему одна? Арслан подрастёт.
   - Он обзаведется семьей, а ты что будешь делать?
   Юлдуз молчала в ответ.
   - Никто не сможет такую, как ты против воли выдать. Но подумай, о чем я тебе сказал. Если этот человек пришлет сватов, не отказывай.
  
   3 келин (казахский), килен (татарский) - невестка
  
   На следующий день в коше опять появились путники - два человека. Актай сначала подумал, что сваты и удивился, что так быстро. Но потом выяснилось, что это люди из ставки: один из них - русский, другой - кипчак, Клыч принял их у себя.
   - Ага, мы здесь вот, по какому делу, - начал говорить русский по-кипчакски. - Нас сюда прислал нойон Баян, чтобы мы разыскали беглую невольницу. Ей лет семнадцать или восемнадцать, высокая, глаза зеленые, большие, волосы каштановые. Ни появлялась ли здесь такая?
   Клыч тут же вспомнил зеленые глаза и каштановые волосы племянницы Актая. И по возрасту подходит...
   - А как давно она сбежала?
   - Около двух лет назад.
   - Нет, не появлялась.
   - Если появится, приведите ее к хозяину живой, он обещает вознаграждение.
   - Этому господину так важна невольница, что он готов заплатить тому, кто ее найдет?
   - Я не знаю, мое дело - найти.
   Когда путники уехали, кошевой посидел какое-то время молча у котла, погрузившись в свои мысли.
   - Клычсказал он Сункуру. - Съезди, узнай, действительно ли умерла сестра Актая и ее муж и была ли у них дочь по имени Теркен.
   - Отец, вы думаете о том же, что и я?
   - Очень надеюсь, что наши подозрения не подтвердятся, иначе полетят наши головы за укрывательство беглой рабыни!
  
   Кузнец Василий вернулся в свой маленький глиняный домик расстроенный: не нашел он с его напарником - половцем беглянку, не получит вознаграждение от знатного татарина. Жена, ругаясь, доставала из печки похлёбку.
   - Не нашли мы я эту девку половецкую, - грустно вздыхал Василий. - Спряталась хорошо или померла...
   - Не нашел, и слава богу! Переживаешь еще! Что б с ней стало, если б нашли?
   - Поймали бы, нойон бы больше заплатил.
   - Бесстыдник! Ради денег девку готов погубить! А ни забыл ли, как МЫ сюда попали, - говорила она, словно, подчеркивая слово "мы".
   - Ты, баба - то не заговаривайся! - крикнул Василий. - Для одного себя стараюсь? Будем всех жалеть, вспоминать всегда, каково нам было, не встанем здесь на ноги!
  
   Юлдуз ждала в юрте дядю с братом, как она их называла, помешивая еду в котле. Когдаони, наконец, вернулись, за ними следом вошелСункур. Не поприветствовав, как положено, хозяев он начал говорить сразу:
   - Актай, я был в аиле, где жила ваша сестра. Она, и правда умерла, но у нее остался только сын, все дочери умерли еще в младенчестве.
   Юлдуз ощущала дрожь по телу, слыша эти слова. Обман раскрыли, ей придется уйти. Оставив поварёшку в котле над очагом, она встала, опустив голову и готовясь выслушать грубые слова.
   - А это значит, ты она самая беглая рабыня Юлдуз, которую искали эти двое?! - продолжал он. - Вы обманули отца и нас всех!
   Актай стоял молча, опустив взор, ему нечего было возразить, оправдываться не было смысла.
   - Это моя вина... - начала говорить Юлдуз.
   - Ты уйдешь отсюда! Сегодня же!
   - Да..., тихо отвечала она,
   Сункур ушел, Актай с грустью в голосе спросил:
   - И куда ты теперь пойдешь?
   - В страну алан, как хотела раньше. Нельзя было у вас оставаться, простите меня... - сказала она тихо, сжимая губы, чтобы сдержать слезы.
   Арслан слушал разговоры молча, пока не ушел ...
   - Теркен, - назвал он попривычнее ненастоящее имя Юлдуз.
   - Юлдуз, - прервала она его. - Больше не нужно лгать. Это мое имя.
   - Ты уйдешь от нас навсегда?
   - Мы не знаем, куда забросит нас судьба через много лет. Не надо говорить слово "навсегда".
   - Я подросту и найду тебя. Обязательно. И женюсь, если не выйдешь замуж.
   На печальном лице Юлдуз появилась кривая улыбка. Обняла онакрепко мальчишку и вышла на улицу.
   - Спасибо, тагай, - называла она по-привычке Акая дядей. - Спасибо за дни, что я прожила на воле. Ради этого стоит жить, ради этого стоит умереть.
   Как ни напрягала Юлдуз мышцы лица, не смогла сдержать слезы, так и норовившие покатиться по щекам.
   Актай дал ей флягу - борху плоский сосуд с закругленным дном с кумысом, связку с куртом и сушеным мясом и коня, украденного ею у Баяна во время побега.
   - Спасибо за те дни на воле, - продолжала шептать Юлдуз, залезая на коня и направляя его в сторону юга.
   Клыч тем временем говорил со своими сыновьями:
   - Мы ее прогнали, а если поймают и начнут выведывать, у кого так долго скрывалась, полетят наши головы!
   - Отец, давайте ее догоним и приведем сами. А хозяину расскажем, все, как есть, что обманули нас, выдали ее за другую.
   Они втроем оседлали коней и направились в сторону, где был слышен топот копыт. Оглянувшись, Юлдуз увидела всадников, мчавшихся за ней издалека, но не смогла разглядеть их лица, да и не нужно было. Она помчалась, подгоняя коня ногами.
   - Стой, Юлдуз! - услышала она знакомый голос. Зачем Клыч зовет ее? Не уж то хочет вернуть. Юлдуз остановилась, слезла с кон и стала ждать, когда они подъедут. Приглядевшись к ним, она увидела, как Сункур держал в руке что-то похожее на аркан. Юлдуз не успела среагировать, как петля окутала ее шею. Она упала, но боль от падения не помешала быстро вытащить клинок, перерезать петлю. Встав, Юлдуз вынула саблю. Сункур подъехал к ней близко, соскочил с коня и попытался с ней сразиться, но сабля порезала ему руку. Сжав рану рукой, он отступил назад и стал ждать. Чуть позже подъехали Атрак и Клыч. Юлдуз, тяжело дыша, оглядывалась по сторонам, думая, в какую сторону бежать от них. Она побежала к коню, готовясь на него запрыгнуть, но услышала голос Клыча:
   - Если не пойдешь с нами, вместо тебя приведем Актая с Арсланом и скажем, что они скрывали беглую рабыню!
   - Я пойду, только скажите, что это я всех обманула, выдала себя за потерявшуюся сироту.
   - Договорились!
   Ей связали руки и повели вставку.
  
   В ставке быстро распространились весть о принятии ислама Берке. Толпы пленных булгарских и хорезмийских ремесленниковвстречали гвардейцев, охранявших Берке, некоторые подходили совсем близко к воинам, пытаясь разглядеть лицо самого огула. Гвардейцы с трудом сдерживали толпу, угрожая ей и преграждая им дорогу копьями. Люди пытались вручить воинам подарки в виде вышитых тканей и посуды. "Все идет по плану, - думал Берке, - теперь главное - заручиться поддержкой не только этих бедняков, но и мусульманских купцов".
   Бату вызвал сына и племенника одновременно. Знал бы он, каково им обоим стоять рядом, глядеть друг другу в лицо. Бату сидел на троне, подложив под себя одну ногу, на лице его отражалось беспокойство, не Гуюк был причиной. Оба царевича были удивлены: "Мне доложили о вашей ссоре. Как вы оба позволили себе промытьмозгикаким-то сирийцу и персу, внушить неприязнь друг к другу?! Ни одна религия не может быть выше родства!".
   - Сартак, что тебя заставило произнести обидные слова о твоем дяде?
   - Берке-гуай нарушил наши обычаи, открыто заявив о своей вере.
   - Он нарушил обычай, но это не повод оскорблять его, тем более, о твоей вере тоже стало известно всему улусу. Все заметили, как тебя приветствовали кереиты, найманы, армяне и русские, когда ты въехал в ставку. Так же и тебя, Берке приветствовали хорезмийцы и болгары. Наш великий дед завещал не принимать ни одну религию члену Золотого Рода. Но ты, Сартак, забыл еще один завет: "Как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути". С самого начала, когда владения кагана вышли за пределы земель, где проживали монголы, он проявлял уважение и к исламу, и христианству, и буддизму. Именно поэтому мусульмане Кашгара, притесняемые Кучлуком, покорились Чингисхану, они же и помогли уничтожить Кучлука. Когда каган пришел в Хорезм, он нашел себе много покорных среди местных, хоть и он для них "неверный" А все потому, что он не трогал их веру. В каждом из городов, которые мы строим, будут жить люди разных вер. Пока потомки следуют Великой Ясе, в государстве будет порядок, но любое неосторожное слово, любое неосторожное действие - и все полыхнет. Бунты можно подавить один раз, второй, можно это делать бесконечно, но тогда никаких новых завоеваний, никакой торговли, никаких доходов. Вы понимаете, что можете разрушить ВСЕ с вашими религиями, враждой и обидами?! Тот, кто начал эту ссору должен ее и закончить.
   Сартак понял, что требует от него отец, жар прошелся по лицуи ушам от негодования, но отказ выполнить приказ чжувана или даже показать свое недовольство им было равносильно смерти. Сжав волю в кулак, он попросил прощения у Берке, а тот сделал вид, что принял извинения.
   Выйдя из шатра и дойдя до ограды, они не проронили ни слова, сердце Сартака переполняла буря негодования, обида на отца и ненависть к Берке, теперь уже не зависть, не неприязнь, а настоящая ненависть. То чувство, что не дает спокойно дышать, не позволяет радоваться весеннему солнцу или первому снегу. Чувство, вычеркивающее из памяти основы любой религии. Никто и никогда его так не унижал. Выйдя за ворота, Сартак молвил:
   - Что же вы, сын Джучи, внук самого Чингисхана, участник Кипчакского похода, а жалуетесь, как женщина?
   - Сартак-гуай, ни я, ни мои люди не говорили Бату-ака о том, что случилось. Можешь не сомневаться.
   "Не следовало брату об этом знать, теперь Сартак точно будет мстить".
   Вечером Боракчин увидела гнев в глазах мужа. Совсем недавно она радовалась, что болезнь отступила, приступы боли больше не беспокоят Бату, но в этот день он был взволнован сильнее, чем во время приступов. Она ничего не спрашивала, боясь разгневать мужа еще больше, но Бату заговорил сам, видя вопросительный взгляд жены:
   - Эти два идиота могут быть опасны для улуса еще больше, чем Гуюк!
   - О ком вы, муж мой?
   - О сыне, которого ты не смогла воспитать должным образом, пока я воевал в Китае! И о брате, воспитывавшемся матерью по чужим обычаям, а потом предоставленном самому себе! Видела бы ты, как они глядели друг на друга, даже в моем присутствии не скрывая неприязни!
   Боракчин молчала, опустив взор, не могла она ничем возразить мужу, услышав самый страшный укор - в том, что не привила сыну одну из главных добродетелей - уважение к старшим. Но следующая фраза чжувана обнадежила ее:
   - Боюсь я за Сартака. Он самый способный из моих сыновей и братьев после Берке, но не умеет скрывать то, что на душе. Таких людей у власти быстро уничтожает окружение. Поговори с ним, Боракчин.
   - Да, конечно. Это моя вина, вы правы... Простите...
   На следующий день, когда Сартак навестил мать, как только он поприветствовал ее, она начала с разговора о той ссоре:
   - Ты хоть представляешь, какую глупость совершил, сын мой! Берке давно питает ко мне обиду, хоть и не говорит. Он считает меня виновной в смерти своей матери. А теперь ты оскорбил его...
   - Оскорбил?! - недоумевал Сартак. - Почему-то отец позволил ему открыто заявить о своей вере, а мне - нет! и я еще должен был извиниться! Никогда ее меня так не унижали! Я уже понял, что отец ценить этого сарта больше, чем меня и Тукана.
   - Не говори так! Он твой дядя и ты обязан это почитать. Хотя бы на людях и при отце. Теперь будет очень трудно вернуть его расположение!
   - А зачем возвращать, матушка? Меня больше не интересуют дела государственные. Есть среди нашего рода более достойные, чем я.
   Боракчин взяла за руку Сартака:
   - Не говори так, сынок! Нельзя сдаваться, нет в роду людей достойнее тебя! Только надо измениться, научиться сдерживать свои чувства, быть хитрее, не говорить того, что на уме. Ты похож на меня в юные годы, когда я жила с родителями. Но, ставши частью Золотого Рода, я сообразила, как надо себя вести с людьми, обличёнными властью. Будешь честным человеком с открытым сердцем - тебя съедят. Насчет отца, ты не прав, сын мой: он держал гнев на Берке, и мне почти удалось этот гнев в нем развить, если бы ни ваша ссора.
   - Матушка, не заставляйте меня бороться, стараться понравиться отцу во что бы то ни было, врать всем, власть не для меня! Теперь я хочу просто спокойно жить с женой и детьми. Позвольте мне удалиться к себе.
   - Ступай, но не решай ничего сгоряча. Сейчас в тебе говорит обида, а не разум. Сартак уходил из юрты Боракчин, твердо решив, больше не стараться завоевать расположение отца: перестанет доверять ему дела пусть будет так.
   - Берке приказал Кутлугу:
   - Отправляйся к Баяну, пообещай ему, что если будет мне служить исправно, сделаю все, чтобы стал темником, затем приведи ко мне его, я сам передам ему девку.
   К вечеру нойон прибыл к шатру Берке и увидел сидящую на земле связанную девушку, подошел к ней, глазам своим не поверил: перед ним та самая, дикая, дерзкая, непокорная половчанка с воинственным взглядом, которую никто не мог найти два года.
   Баян хотел преклонить колени перед Берке в его шатре, но тот его остановил:
   - Перейдем сразу к делу. Если вы пришли сюда, значит согласны на наше предложение.
   - Берке-гуай, я благодарен вам за пойманную рабыню.
   - Не стоит. Но готов ли ты пожертвовать ею ради нашего союза?
   - Что вы имеете в виду, Берке-гуай? Неужели вам приглянулась эта девушка? У нее дурной нрав, она дика и строптива я собирался преподать ей хороший урок.
   - Дикая, строптивая, - засмеялся Берке, - Но согласитесь, что такую хочется покорить. Мне она не приглянулась, но приглянется другому человеку, - говорил он с загадочным блеском в черных лукавых глазах. Баян глядел на Берке внимательно, вслушиваясь в каждое слово, пытался понять, что же задумал царевич. Мне нужен человек в его Хаджи-Тархане, который бы докладывал, что у моего племянника на уме.
   - Мой племянник угрожал, недвусмысленно намекая, чтобы я не стоял у него на пути.
   Баян знал: если убьет пленницу, не будет чувствовать себя победителем, для нее смерть предпочтительнее, чем стать его женщиной. Как надеялся нойон, что найдут эту строптивую половчанку, посмевшую сопротивляться своему господину, бежать, украв его коня.
   - Но Берке-гуай, я не уверен, что эта девушка может быть нам полезна. Она не из тех, кто умеет находить подход к людям.
   - Уверен, вы ошибаетесь, в ней есть что-то, не похожее на других. Вы подарите эту рабыню Сартаку, подготовьте и другие подарки, чтобы не выглядело странно и подозрительно и, вы же понимаете, ее нельзя бить или калечить. Ли вы ей пожертвовать? Мы все жертвуем чем-то, чтобы подняться выше. Я тоже пожертвовал. Самым святым... - сказал Берке, задумавшись, сжимая в ладони серьгу Айгозель.
   - О какой жертве выговорите? Это всего лишь рабыня.
   - Вот еще что: этих троих кипчаков, что привели рабыню, казнить не будем, ни брат, ни кто-либо другой не должен о них знать. Взамен прикажи им сторожить того мужика и мальчишку, которые укрывали ее. И вообще, пусть выполняют все наши поручения.
  
   Задетая гордость мучила Баяна: не успел он тогда овладеть рабыней, не смог предотвратить ее побег, все вышло, как ОНА желала. Нет, ее обязательно надо было найти живой, чтобы отомстить. Он посылал разных людей по аилам тайно, потому что не хотел, чтобы Юлдуз убили. Вот теперь она перед ним: связанная и на коленях, глядела на него своими дерзкими зелеными глазами, словно загнанный зверь. В них не было ни страха, ни мольбы о пощаде, лишь злоба и желание вырватья.Этот дикий взгляд только возбуждал желание. Но даже теперь, когда она беззащитна, для него недоступна.
   - Ты заслуживаешь смерти.
   - Я знаю, - тихо ответил она. - Так почему медлите?
   - Но я дарую тебе жизнь.
   Юлдуз посмотрела на него с подозрением.
   - Ты не рада?
   - Я догадываюсь, что вы предложите взамен, но этого не будет. Поэтому лучше казните.
   - А что скажет гордая строптивая девушка, если по ее вине погибнут еще двое, один из них - совсем еще мальчишка.
   Тело Юлдуз задрожало от страха.
   - Они не виноваты! Я их обманула, они не знали, кто я! Я им сказала, что ...
   - Мне все рассказали. Они знали, кто ты и сами выдавали тебя за другого человека.
   - Будь ты проклят, кошевой, поклялся, что не скажешь! - шептала она дрожащим голосом, напрягая губы от желания пролить слезы.
   - Но об их преступлении не узнают, если будешь делать то, что я скажу.
   - Что вы хотите? - спросила она, вопросительно взглянув на Баяна.
   - Ты даже получишь то, чего так сильно желаешь.
   Юлдуз нахмурила брови от непонимания.
   - Я дам тебе свободу.
   - Меня уже один раз обманули.
   - Но у тебя нет другого выхода, кроме, как поверить мне. Если не хочешь, чтобы казнили твоих спасителей.
   - Что я должна делать? - удивленно спросила Юлдуз.
   - Ты станешь рабыней одного человека, будешь с ним ласкова, покладиста, придётся скрыть свой характер, притвориться другим человеком, - говорил Баян, передвигаясь из стороны в сторону. - И рассказывать моему человеку о нем все: что он говорит, делает или собирается делать. Справишься?
   - Справлюсь. Только как я потом получу свободу, если буду у него, а не у вас?
   - Об этом не беспокойся. Я помогу тебе бежать.
   - Снова бежать, чтобы снова поймали?
   - На этот раз мой человек тебя проводит в другую страну - в Венгрию, где много кипчаков.
   - Не только меня, но и дядю с братом.
   - Хорошо. Поедешь с ними.
   - А если я не понравлюсь этому человеку?
   - Должна понравиться. Иначе поступим с тобой и твоими друзьями по закону.
   Юлдуз промолчала в ответ, чтобы не злить Баяна.
  
  
   Нукер сообщил Сартаку, что прибыл Баян-нойон, хочет вручить ему подарки.
   Баян зашел в шатер, в сопровождении слуг, державших в руках сундуки с тканями, посудой и украшениями. Позади слуг стояла Юлдуз с напудренным белилами лбом и подбородком, одетая в новый, богато вышитый дээл.
   - Зачем кочевнику множество рабов? Чтобы тратить на них мясо и молоко? - улыбался огул, мило щуря глаза. У меня и так их слишком много, большую часть наложниц я раздал нукерам.
   - Сартак-гуай, она может прислуживать вашей жене.
   - У моей жены достаточно служанок. Не беспокойтесь, я не могу не принять ваш подарок, найдем, куда ее определить.
   Сартак, готовый проговориться о том, что его вера запрещает иметь много жен и прелюбодействовать, вспомнил о приказе отца. "Я мог бы говорить прямо после выходки Берке, но не стану, я - не он" - подумал царевич.
   Подошел Сартак к рабыне, взглянул на нее: вроде, как и все стоит колени преклонив. Вроде, как и все голову вниз опустила, но глаза, взгляд...глаза подняты к верху, глядит по сторонам внимательно и на царевича глядит пристально, изучающе.
   Ночью Берке снял дээл перед тем, как лечь спать, свет от огня в очаге, освещал тёмное пространство, струи пота бежали по крепкому телу, тонким черным косам и мелкой бородке. Слишком много волнений и решений, волнения вызывающих за последние несколько дней... А огонь горел, притягивая взгляд и напоминая о вечности. Как жаль, что не вечны только моменты счастья! Вечная только борьба. Он ни раз подумывал выбросить эту серьгу никому не известной девушки из Бухары, но нет. Снова сжимал ее в руке, думая, что это единственный луч света в вечном мраке его души. Хотя нет, еще есть вера. Страшно делать первый шаг на пути, уготованном судьбой, ведь царевич с детства знал, что он и его братья больше всех достойны править улусом отца.
   Помнит, как он еще ребенком боялся огня и не ходил играть с мальчишками, если те жгли костер.
   - Ты почему не идешь играть? - говорила Хан-Султан, помешивая еду в котле. -Беркечар давно убежал.
   - Матушка, я боюсь огня! Им можно обжечься!
   -Никогда не говори людям, что ты боишься. Огня не надо бояться, к нему надо относиться с почтением, он будет согревать людей, дарить свет. А если нанесешь ему обиду, испепелит все вкруг. Не бойся огня, сам будь, как огонь!
   На следующий день решил Берке вручить подарки двум старшим женам Бату. Так повелось, что царевичи, нойоны, вассалы, послы одаривали жен правителя, потому что знали: как бы ни был велик правитель, но он всегда слушал советы жены и матери. Кроме бухарских тканей, закупленных во время возвращения из Каракорума, слуги, зашедшие вместе с Берке в шатер Баракчин, держали карзины с серо-коричневыми прямоугольными сладостями. Он улыбался, как обычно, в присутствии женщин и говорил мягким голосом, тая в душе готовность начать войну.
   - Это халва. Знаете, что это такое?
   - Да, слышала, говорят, очень сладкая вещь.
   - Моя матушка ее очень любила.
   Тут притворная улыбка сползла с лица Боракчин, тело напряглось в ожидании наконец услышать упреки и обвинения, что озвучивал Берке в юности.
   - Я помню все, что матушка любила: еду, напитки, одежду, украшения, помню ее взгляд и голос, - говорил Берке, словно давая понять, что все помнит.
   - Нам всем тоже очень не хватает Хан-Султан.
   - Я так же, как и матушка, люблю халву, хоть и говорят, что это еда не для мужчины.
   - Надо же, - улыбалась Боракчин.
   - Люблю, потому что этот вкус напоминает о сладостях жизни - о счастливых моментах. А еще я люблю дикий лук.
   - Почему? - удивилась Боракчин. - Он же совсем не сладкий, наоборот...
   - Он напоминает, что жизнь преподносит нам не только сладости, но и горечь. Так вкус сладостей чувствуется по-настоящему. Вам тоже советую иногда есть дикий лук.
   - Что ж.. Красиво сказано... - продолжала изображать вежливую улыбку Боракчин.
   Вечером, сняв с себя тяжелый боктаг с длинным пером и огромным камнем,Боракчин глядела на себя в зеркальце и стирать белила с щек и подбородка. На лице уже появились морщины: как -никак сорок четыре года. Но, казалось, даже они не заставили красоту покинуть ее. Может быть, гордость и достоинство знатной женщины во взгляде и осанке делали ее привлекательной.
   Старшая служанка Аппак, видя печаль в глазах жены Бату, спросила:
   - Госпожа, вы опечалены словами Берке-гуай?
   - Что могут означать эти слова? Зачем он заговорил о матери, чего не делал много лет? К чему эти слова про лук и халву? Есть ли в них намек или угроза? Ах Сартак, Сартак... Что же ты наделал, обидев Берке? Как думаешь, мне следовало извиниться за поведение своего сына?
   - Не знаю, госпожа... Кто я, чтобы советовать вам что-либо...
   На военном совете было принято решение двигаться вместе с войсками навстречу Гуюку, не произнося слово "война", а говоря, что чжуван едет с охраной на поклон кагану.Сартаку Бату приказал оставаться на Итиле, вместе с ним оставил и часть войск. Боракчин и другие жены должны былиостаться в ставке чжувана.
  
   Сартак возвращался в свою ставку.
   - Садись в повозку! - приказал Сартак, указывая на кибитку, запряженную быками, а сам поехал верхом. Он редко садился в повозку, говоря, что не старик и в состоянии доехать верхом. Он часто подъезжал к кибитке, поглядывая на Юлдуз, стоявшую на досках над колесами снаружи кибитки. Он сам не понимал, почему эта девушка, пристально глядевшая в его сторону, приковывала его взгляд. На не опускала взор, как другие рабыни, стояла с высокоподнятой головой и глядела прямо в лицо подъезжающему к кибитке господину.
   "Надо же, - думал она он, смеясь и глядя на нее, - обычная кипчакская рабыня, а взгляд, как у хатун". Греховные мысли постепенно стали заглядывать в голову Сартака.
   "Какая глупая улыбка, и похож на девчонку, - думала Юлдуз, еле сдерживая себя, чтобы не засмеяться, глядя на его худощавое телосложение и белоснежное лицо.
   На затянутом тучами небе появились закаты грома, стали падать капли дождя.
   - Огул, сядьте в кибитку, простынете, советовали воины.
   - Хотите сказать, что я не воин, не крепкий? - раздраженно спросил царевич, думая, что они смеют потешаться над его миловидной внешностью.
   - Что вы? Как можно! Мы о вас беспокоимся.
   Кибитку остановили, и Сартак залез в нее, присев рядом с Юлдуз. Она молча глядела в стену, думая об Актае и Арслане, о том, исполнит ли Баян свое обещание, ни убьет ли их и ее, когда она станет не нужна. Но верить ему или нет, выбирать не приходилось.
   "Наверняка, у Сартака какая-то вражда с его дядей, а Баян постоянно вертится вокруг него. Иначе, зачем ему следить за Сартаком, только, чтобы угодить Берке. Ладно, Юлдуз, прекращай думать о монгольских разборках, путь перебьют друг друга, тебе надо думать, как выпутаться из этого".
   - Как-то грустно стало, - заговорил Сартак, все молчат. - Скажи что-нибудь.
   - Что вам сказать? - равнодушно спросила Юлдуз.
   - Почему такое серьезное лицо?
   - Обычное лицо.
   - Ты должна улыбаться, смеяться, радоваться, что попала ко мне!
   - Как вам угодно, Сартак-гуай, сказала она, изобразив улыбку и нежный голос.
   - Спой что-нибудь. Хочу послушать песни.
   "А больше ничего не хочешь?" - подумала она про себя.
   Юлдуз, собрав все силы, чтобы скрыть раздражение, запела звонким высоким голосом
   Всю печаль по отцу, сестре, охотничьему соколу, вольно взлетающем с руки в сторону синего неба и парящему над степями, по лотосам в дельте Итиля и раскатам на каспийских островах, где скрывались они от войск Мунке. Под стук колес и звука капель дождя, падающих на войлочную стену, голос половчанки казался еще печальнее.
   - Почему такая грустная песня?
   - Она не грустная. Ее пела моя сестра.
   - Где она сейчас?
   - Погибла, сражаясь с монголами.
   - Девушка погибла, сражаясь? Интересно... У нас тоже есть девушки, которые умеют сражаться. Знаю одну такую, она с детства любила забавы мальчишек.
   - Лучше наших девушек не могут.
   - Не зря говорят, кипчаки любят хвастаться! - на лице Сартака появилась милая улыбка до ушей, и загадочный блеск в глазах.
   - А вино сладкое или горькое? - резко попыталась сменить тему разговора Юлдуз, решив, что может разозлить Сартака.
   - А с чего это вдруг девушка спрашивает о вине? - засмеялся Сартак.
   - Да так... Много раз приходилось разливать, а пробовать запрещалось....
   Сартак рассмеялся еще громче.
   - Конечно, это мужской напиток! Девушке. Да еще и рабыне не пристало его пить! Но ничего, приедем, я разрешу попробовать, только немножко, - показал двумя пальцами - большим и указательным.
   - Правда? - на лице Юлдуз, наконец, появилась малая заинтересованность.
   По прибытии перед глазами Юлдуз, приоткрывшей войлочную ткань кибитки предстало небольшое поселение на берегу Итиля, которое должно было Хадж-Тарханом. Лица людей те же самые, что и в Хаджи-Тархане: русские, булгарские, армянские, кипчакские, монгольские. Проезжая через один из кварталов, она увидела строящееся здание.
   - Что здесь будет? - спросила Юлдуз.
   - Церковь, - ответил Сартак.
   Проехав поселение, ониприбылив кочевье Сартака рядом. Юлдуз поселили в юрту, где жило несколько служанок. Сартак вначале думал выдать ее замуж за какого-нибудь нукера, но по прибытии почему-то ее оставить - что-то есть в этой половчанке запоминающееся, почему-то ее дерзкий взгляд всегда перед глазами. Бежит дочь на встречу Сартаку, выходящему из кибитки, Ану с маленьким Улагчи на руках, а в его мыслях дева половецкая. "Вызову ее завтра, - твердо реши Сартак, - прости, господи, знаю, что грех, но не слушается тело разума".
   Одна из служанок передала шепотом Юлдуз, когда та сидела в юрте и шила халат:
   - Сартак-гуай приказал тебе сегодня вечером явиться к нему. Только девочка не говори, заклюют. Он такой красивый, а никого к себе не вызывал после того, как принял веру кереитов.
   Юлдуз молча легко вздохнула, похоже, у нее получается. "Я клялась себе, что ни один мужчина мною не овладеет, а теперь предется покориться мужчине. Покориться самой, не сражаясь, не сопротивляясь".
   Она предстала перед Сартакомне той, что видел он в ставке и в пути, а взволнованной и робкой
   - Что стоишь?
   - А что делать?
   Царевич громко рассмеялся. Он сам стал развязывать пояс, Юлдуз сжалась, как напуганный зверек.
   - Ты меня боишься?
   - Боюсь? Вовсе нет! Вы мне обещали разрешить попробовать вино.
   - Точно! - продолжал смеяться Сартак.
   Он позвал слугу, приказав принести сосуд.
   - Ну как, горько или сладко? - спросил Сартак, громко смеясь
   - Можно еще?
   - Понравилось?Тот захохотал еще громче и налил ей еще кубок.
   Милая улыбка не сползала с лица Сартака, а Юлдуз, словно забыла, что перед ней сын ненавистного народа, отнявшего у нее семью и свободу. И не просто сын народа, но и сын чжувана. Она тоже стала смеяться, и вкус вина заставил забыть о ситуации и потерях прошлого, и она все время просила еще. Вино затуманило разум, но Сартак - мужчина, к вину привыкший, продолжал оставаться на ногах, а Юлдуз все сильнее клонило ко сну. В беспамятстве она уронила голову на его плечо и уснула. Сартак, вздохнув, уложил ее на свою лежанку, укрыв шерстяным одеялом. Спящая девушка бормотала по-кипчакски: "проклятые монголы", "только тронь, убью".
   - Эй! - стал ее толкать рукой Сартак. - ты что себе позволяешь!
   Та никак не реагировала.
   Ему ничего не оставалось, кроме как лечь рядом и тоже уснуть.
   Открыв глаза утром, Юлдуз почувствовала, как ломит голову. Повернув голову, она увидела спящего Сартака. Вспомнив, что произошло, ей хотелось спрятаться от стыда. У нее не вышло, такая ночь вряд ли сможет понравиться мужчине, теперь все пропало. Она закрыла покрасневшее от стыда лицо руками.
   - Проснулась? - послышался голос Сартака.
   - Сар-так-гу-ай, - говорила он, запинаясь, - мне так стыдно, я виновата перед вами.
   - Да уж! Расскажешь кому-то, как вызвал наложницу, а она напилась, - громко смеялся огул, а его улыбка все больше приковывала взгляд опозорившейся наложницы.
   "Наверно, сейчас прикажет избить палками или надеть колодку за такое неуважение. А что было? И было ли?".
   - Но не думай, что ты так легко отделалась. Я тебя в следующий раз обязательно вызову и сделаю то, чего ты так боишься.
   -Значит, ничего не было?
   - Могу я вас попросить: не рассказывайте никому об этом позоре.
   - Не расскажу, будь спокойна. Только в следующий раз будешь учтива и покорна.
   Девушки-рабыни встретили Юлдуз завистливыми взглядами:
   - Как же тебе повезло, Сартак-гуай нас никогда не звал к себе из-за его веры. Многих рабынь он подарил нойонам и нукерам, а нас оставил для работы. Говорили, ему можно только одну жену иметь.
   На следующий день одна из служанок с недовольством в голосе сказала, что Сартак снова приказал Юлдуз явиться к нему ночью. "Судьба сжалилась и предоставила ещё один шанс, - подумала она, - теперь надо себя пересилить, во что бы то ни стало".
   - Сартак-гуай, позвольте, возьму вашу саблю, - сказала Юлдуз, поклонившись.
   Царевич нахмурил брови от удивления.
   - Ты опять что-то задумала? Меня не провеешь.
   - Нет, клянусь, на этот раз будет все, как положено.
   -Зачем тебе сабля? Или зарубить меня решила? - снова засмеялся Сартак.
   - Для танца. Это старинный танец моего племени. Его исполняли воины, но мне очень нравится.
   - Тебе нравится вино и танец воина, как угораздило тебе родиться в женском обличии?
   - Сама часто спрашиваю Небо об этом.
   Он протянул ей свою короткую монгольскую саблю с расширением клинка на последней трети. Юлдуз стала виртуозно верить ей, словно изображая сцены боя, ее зеленые глаза глядели на Сартака, словно на врага, которого она готова была пронзить этой саблей, и остановилась, вытянув руку, державшую саблю прямо перед лицом Сартака.
   Она стояла перед ним неподвижно, стыдливо прикрывая халатом тело от груди до ног. Распущенные каштановые волосы падали на голые плечи. За время пребывания на свободе Юлдуз похорошела: худощавая фигура слегка округлилась. Женственная и смущенная, она выглядела такой невинной, совершенно не похожей на ту, что глядела Сартаку прямо в глаза.
   - Ну чего же ты боишься, глупая?- говорил он мягким голосом. Пересилив себя, она обвила его шею руками, позволив целовать себя. Халат, которым она себя прикрывала, упал на пол.
   Есть необыкновенная красота в азиатских глазах: приковывают взгляд, словно завораживают, а потом навсегда остаются в памяти. Такпритягивал ее его нежный взгляд, хотелось коснуться длинных иссиня-черныхпрямых волос, падающихна плечи и гладкую грудь. Тело стройное, но сильное: мышцы на руках и животе выдают воина. Но, все-таки, не похож этот мужчина на багатура, выглядит моложе своего возраста, и взгляд и улыбка, как у ребенка. Но ее притягивала такая внешность, хотелось крепко его прижать к себе, защитить ото всех. Будто испарилось куда-то недавнее смущение.
  
   На рассвете Юлдуз открыла глаза, ощутив тепло и сердцебиение человека, крепко прижимающего ее к себе, взгляд этого человека, все его движения были наполнены нежностью. Никогда ни от кого не чувствовала Юлдуз столько тепла к себе, как от ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА.
  
   Юлдуз вспомнила, как Сартак говорил, что собирается на охоту.
   - А можно мне с вами?
   Сартак взглянул на нее удивленными глазами, промолчав несколько секунд.
   - Ты еще и охотиться умеешь? Откуда рабыня...
   Юлдуз вдруг вспомнила, что никто не должен знать, что она находилась в бегах.
   - Я в детстве умела! - быстро сказала она, не дав ему договорить. - С отцом ходила.
   - Это давно было. Наверное, навык потеряла.
   - Я вспомню.
   - Ты прямо, как Олджей, - смеялся Сартак.
   - А это кто?
   - Это дочь нойона Уруудая, они кереиты. Она крестная моей старшей дочери. Она единственная дочь отца, он позволял ей все, в том числе и мальчишеские забавы. Но она знатная девушка, а ты обычная пленница, а ведешь себя, словно дочь хана!
   Тут Юлдуз забыла, кто она и зачем она здесь.
   - Я рождена вольным народом, что веками был хозяином Степи, держал в страхе оседлых соседей, их князья, цари и шахи искали мира с нашими ханами и брали в жены кипчакских девушек. Как угодно меня могут называть: рабыней, пленницей, служанкой, Степь в моей крови.
   На этот раз Сартак расхохотался чуть не до слез.
   - Ну и где сейчас это могущество?Не зря говорят, любите вы хвастаться!
  
   Берке мыслями был не на войне с Гуюком, а в ставке Сартака.Он послал Кутлуга к Баяну, командовавшему своей тысячей, чтобы тот разузнал, как он намерен получать сведения о Сартаке на таком большом расстоянии, если ставка переедет на восток.
   - Мой человек поедет в Хаджи-Тархан, разузнает все у Юлдуз и доложит нам. Не беспокойтесь, ставку он найдет, - отвечал нойон. Человек, о котором он говорил, русский монах Изосима, взятый в плен. Попал в хашар 3, так бы и погиб, строя укрепления и штурмуя крепости под стрелами своих же, если б ни приметил его один из военачальников и не сделал переводчиком, благо знал монах половецкий язык. В рясе Изосима не ходил уже давно, с тех пор, как оказался в плену, не жил более, как монах. Когда война закончилась, попал на службу к Баяну.
  
   Болезнь Бату вовремя отступила, он благодарил Тенгри, что в самый трудный момент может сам, без помощи, забраться на коня, не изображать уверенность и спокойный нрав. Вернулся прежний Бату, тот самый, Бату, что сокрушал государства.
   Войско собрано, готовится отправиться навстречу Гуюку. Блестят куяги и пластинчатые шлемы, развевает ветер девять бунчугов на тугах - боевых черных знаменах хар, символизирующие сульдэ. А это значит, восстанет Улус Джучи против кагана. Помнит Бату, как в молодости опасался за свою жизнь и жизнь братьев, когда ездил в Монголию на курултай, помнит, как перед смертью отца боялись прихода войск Чингисхана, помнит, и как рассказывал отец об оскорблениях, нанесенных Чагатаем. Всегда Джучи и его сыновья были для Золотого Рода словно чужие. Думал Бату, завоевав новые земли и боевую славу Чингизидов, прославит имя оболганного отца, но, как оказалось, вражда утихла лишь на время войны.
  
   Сартак, как и обещал, взял Юлдуз на охоту. Теперь люди вокруг понимали, что эта девушка - не просто рабыня, а наложница царевича.
   Она мчалась вслед за Сартаком по золотистому морю степной травы без конца и края. И словно снова вернулись те дни, когда она жила с отцом, сестрой и братом. Второй раз ей подарили ощущение свободы, и снова она погубит или поучаствует в гибели человека, сделавшего для нее добро. Юлдуз гнала эти мысли от себя, чтобы не омрачили радость тяжелым камнем на душе. И почему так хорошо? Почему хочется парить в небе, словно степная орлица? Только ли потому что она скачет верхом, как свободный человек? Почему так хочется, чтобы царевич заговорил с ней, посмотрел на нее?
   А Сартак, к удивлению, серьезен и молчалив. Даже присутствие половецкой наложницы не могло отвлечь от тяжких раздумий: неужели не удастся избежать войны, неужели вместо крови врагов, непокорных воле Неба, меч будет обагрён кровью таких же монголов?Гуюк в свое время сильно оскорбил отца, и тот обязательно использует возможность отомстить, забыв о воле Вечного Небе и Чингисхана.
   Та самая Олджей, о которой говорил Сартак, стройная монголка с тонкими косами, несмотря на свою миниатюрность казалась сильной и ловкой, уверенно стреляющей из лука со скаку и попадающей точно в цель. В обществе мужчин также держалась уверенно, не пряча от них взгляда, покрикивая своим низким голосом то на рыжего пса, сопровождающего ее и отца, то на нукеров.
   - Сартак-гуай, возьмите меня в вашу охрану, я сражаюсь не хуже ваших воинов! - говорила Олджей, догоняя его.
   Отец, услышав это стал ругаться сердитым голосом:
   - Еще чего вздумала! Ты это брось! Твое дело - хозяйство, очаг, шитье.
   Сартак первый раз вяло улыбнулся:
   - Пора тебя замуж выдавать. Уруудай, почему еще не подобрали ей жениха?
   - Прежде, чем выдать замуж, придется меня сначала догнать! - сказала она и погнала на вороном коне.
   - Ну, девка, - покачал головой нойон.
   - Думаешь, это невозможно?- сказал Сартак, встряхнув повод и поскакав за ней.
   Юлдуз молчала всю дорогу, чтобы казаться незаметной для других, зная, что Сартаку было неудобно брать женщину на охоту. Она глядела вслед Сартаку, пустившемуся вдогонку, думая, почему он так непринужденно общается с этой девушкой и что их может связывать. "А впрочем, без разницы, сколько у него женщин, главное, втереться в доверие и сделать, что обещала, - думала она, - только выполнят ли другие свои обещания или используют ее, а потом избавятся? Второе более вероятно, я не наивный ребенок, но что было делать: согласиться на смерть тагая с сыном?"
   Юлдуз вспомнила, как Сартак говорил, что собирается на охоту.
   - А можно мне с вами?
   Сартак взглянул на нее удивленными глазами, промолчав несколько секунд.
   - Ты еще и охотиться умеешь? Откуда рабыня...
   Юлдуз вдруг вспомнила, что никто не должен знать, что она находилась в бегах.
   - Я в детстве умела! - быстро сказала она, не дав ему договорить. - С отцом ходила.
   - Это давно было. Наверное, навык потеряла.
   - Я вспомню.
   - Ты прямо, как Олджей, - смеялся Сартак.
   - А это кто это?
   - Это дочь нойонаУруудая.Он кереиты. Она крестная моей старшей дочери. Отец позволял ей мальчишеские забавы. Но она знатная девушка, а ты обычная пленница, а ведешь себя, словно дочь хана!
   Тут Юлдуз забыла, кто она и зачем она здесь.
   - Я рождена среди вольного народа, что веками был хозяином Степи, держал в страхе оседлых соседей, их князья, цари и шахи искали мира с нашими ханами и брали в жены кипчакских девушек. Как угодно меня могут называть: рабыней, пленницей, служанкой, Степь в моей крови.
   На этот раз Сартак расхохотался чуть не до слез
   - Ну и где сейчас это могущество? Не зря говорят, любите вы хвастаться!
  
   Юлдуз запрыгнула на коня и поскакала вслед за Сартаком по золотистому морю степной травы без конца и края. И словно снова вернулись те дни, когда она жила с отцом, сестрой и братом. Второй раз ей подарили ощущение свободы, и снова она погубит или поучаствует в гибели человека, сделавшего для нее добро. Юлдуз гнала эти мысли от себя, чтобы не омрачили радость тяжелым камнем на душе. И почему так хорошо? Почему хочется парить в небе, словно степная орлица? Только ли потому что она скачет верхом, как свободный человек? Почему так хочется, чтобы царевич заговорил с ней, посмотрел на нее?
   А Сартак, к удивлению, серьезен и молчалив. Даже присутствие половецкой наложницы не могло отвлечь от тяжких раздумий: неужели не удастся избежать войны, неужели вместо крови врагов, непокорных воле Неба, меч будет обагрён кровью таких же монголов? Гуюк в свое время сильно оскорбил отца, и тот обязательно использует возможность отомстить, забыв о воле Вечного Небе и Чингисхана.
   Та самая Олджей, о которой говорил Сартак, стройная монголка с тонкими косами, несмотря на свою миниатюрность казалась сильной и ловкой, уверенно стреляющей из лука со скаку и попадающей точно в цель. В обществе мужчин также держалась уверенно, не пряча от них взгляда, покрикивая своим низким голосом то на рыжего пса, сопровождающего ее и отца, то на нукеров.
   - Сартак-гуай, возьмите меня в вашу охрану, я сражаюсь не хуже ваших воинов! - говорила Олджей, догоняя его.
   Отец, услышав это стал ругаться сердитым голосом:
   - Еще чего вздумала! Ты это брось! Твое дело - хозяйство, очаг, шитье.
   Сартак первый раз вяло улыбнулся:
   - Пора тебя замуж выдавать,Уруудай, почему еще не подобрали ей жениха?
   - Прежде, чем выдать замуж, придется меня сначала догнать! - сказала она и погнала на вороном коне.
   - Ну, девка, - покачал головой нойон.
   - Думаешь, это невозможно?- сказал Сартак, встряхнув повод и поскакав за ней.
   Юлдуз молчала всю дорогу, чтобы казаться незаметной для других, зная, что Сартаку было неудобно брать женщину на охоту. Она глядела вслед Сартаку, пустившемуся вдогонку, думая, почему он так непринужденно общается с этой девушкой и что их может связывать. "А впрочем, без разницы, сколько у него женщин, главное, втереться в доверие и сделать, что обещала, - думала она, - только выполнят ли другие свои обещания или используют ее, а потом избавятся? Второе более вероятно, я не наивный ребенок, но что было делать: согласиться на смерть тагая с сыном?"
   Вернулся Сартак, держа за поводья коня, на котором сидела наездница.
   - Все, поймал, можно выдавать замуж!
   Место для загона сайгака выбрали такое место, чтобы можно было задержать зверя - у высокого холма. Охотники собрались в малые кучи, затем, поодиночке образовали круг. Сайгаки с длинными рогами, закрученными, словно кудри девицы, увидев всадников, понесли ноги прочь. Но всадники со всех сторон гнали и окружали зверей, пугая их криками и свистами, пуская свистящие стрелы. Юлдуз также, обрадовавшись, кричала, словно готовясь напасть на вооруженных мужчин.Она старалась держаться рядом с Сартаком. Видя, как он, сидя на коне, даже не вытащил лук из аркана, спросила веселым голосом:
   - А почему вы, Сартак-гуай не стреляете?
   - Жду подходящего момента. Не стоит зря тратить стрелы.
   На самом деле Сартак не хотел показывать, что у него не получается попадать в цель, и быть, как ему казалось, тайным посмешищем у воинов.
   Но на этот раз решил, что эта дерзкая кыпчакская девушка подумала, что он не уверен.
   Царевич быстро вытащил лук из колчана и прицелился в бегущего вдали сайгака. Но, в очередной раз, попал мимо. Стрела упала прямо у копыт животного, что за ставило его бежать еще быстрее.
   - Теперь я! - игривым голосом сказала Юлдуз, натянула тугую тетиву и попала сайгаку прямо в шею. Животное упало наземь. Сартак злобно поглядывал на наложницу, думая, какому позору она его подвергла. Юлдуз мигом понеслась в сторону павшей добычи. Боевой настрой немного утих, когда она, спрыгнув с коня,увидела застывший напуганный взгляд умирающего животного.
   - Что-то ты погрустнела. Не женское все-таки это дело. Бог создал женщину, чтобы она жизнь давала и берегла.
   - Тут мысли об убитом сайгаке сразу ушли из головы Юлдуз, и появилось желание доказать, что она годиться не только для того, чтобы рожать и шить.
   - А вы видели, как сражается женщина?
   - Видел. Олджей все время участвует в состязаниях, но, все равно у нее не получается, как у мужчины, - говорил он со скепсисом в тоне, лукавя, ведь даже матушка Боракчин рассказывала ему, как до замужества стреляла из лука и боролось не хуже воинов.
   - Вам не нравится охота?
   - Что за вопрос, женщина? Как монголу может не нравиться охота?
   - Но вы весь день печальны.
   - Это о другой причине. Скоро случится то, о чем даже охота не может заставить перестать думать.
   - И что же такое должно случиться, что вас так это печалит?
   - До отца дошли сведения, что Гуюк на наш улус идет войной.
   - А какой монгол не любит войну? Или вы думаете, что потомкам Джучи не по силам одолеть Гуюка?
   - Глупая девчонка! Одно дело - когда воюешь с иноземцами, другое - когда проливаешь кровь своего народа. Эта война может разрушить Еке Монгол Улус, дать силы нашим врагам. Наша прародительница Алан-Гоа говорила своим сыновьям, что ветки в связке нельзя сломать. Теперь понимаешь, о чем я? Еще не покорен Сун, не покорен Халифат, не покорена земля латинян. Загубим дело Чингисхана. Я рад, что отец оставил меня на Итиле, и не придется в этом участвовать.
   Грусть и сожаление чувствовалось и в голосе, и во взгляде Сартака. Юлдуз робким движением дотронулась рукой до его плеча.
   - Не стоит печалиться, если это случиться, значит, так угодно Небу.
  
   Вернувшись с охоты, Сартак увидел грустное личико Хулан, игравшей около гэра с пухлым щенком банхара.
   - Дочка, ты почему меня не встречаешь? - говорил Сарак, привязывая коня.
   Хулан, держа на руках щенка, подбежала к отцу.
   - Сайн байна уу, отец, тихо сказала девочка.
   - А что такая грустная?
   - Мама стала часто плакать из-за вас. Она говорит, что вы больше ее не любите.
   - Послушай, Хулан, мама ошибается. Мама, ты и Улагчи всегда будете главными людьми в ставке Сартака. После меня, конечно, - улыбнулся Сартак.
   Видя во взгляде мужа ожидания ответа, Ану сказала:
   - Когда я принимала вместе с вами веру кереитов, я надеялась, что у вас не будет других женщина. Но я зря надеялась.
   Сартак сел у очага рядом с женой, стал говорить, глядя в ее маленькие черные печальные глаза:
   - Ану, я не стану обманывать тебя, мне нравится эта девушка. Но тебе не о чем беспокоиться, как бы дальше с ней ни сложилось, ты всегда будешь старшей женой, твои заботы - моими заботами, твоя печаль - моей печалью. Каждый живущий в Хаджи-Тархане будет оказывать почтение Ану-гуай, Улагчи и Хулан.
  
   Девочка-служанка подбежала к Юлдуз и сказала, что ее ждет какой-то человек и назвала место, где он ждет - недалеко от кузницы старого армянина.
   Юлдуз поняла, что ее ждет Изосима, и настало время отчитаться о выполненном задании.
   Сменив богатую одежду на свою старую, чтобы не привлекать внимание, она прошла юрты, строящиеся дома Ходжи-Тархана. Хоть и снял давно монах свою черную рясу, его лицо было мрачным, как она.
   - Сартак со мной мало говорит о своих делах.
   - Значит, не выполняешь свое дело, не стараешься ему понравиться.
   - Я стараюсь, как могу.
   - Плохо стараешься.
   - Но все-таки он кое о чем обмолвился: огул не хочет войны с Гуюком, он рад, чтоБату его оставил на Итиле.
   - Ну, хоть что-то.
   - Ты учти, Юлдуз, что в твоих руках жизни других людей. Будешь плохо служить Баяну, станешь ему не нужна.
   - Я старюсь, правда, - говорила она, шмыгая носом и еле сдерживая себя, чтобы не закашлять.
   - Это еще возьми, - протянул он кожаный мешочек.
   - Что это? - спросила Юлдуз, открыв его и увидев какую-то сушеную траву.
   - Заваривай настой и пей, чтобы не понесла. Нойон сказал, если это случиться, поступит, как обещал поступить, если предашь его.
   - Да. Поняла.
   Возвращаясь, Юлдуз почувствовала, как ноги перестают слушаться ее, а голова соображает все хуже и хуже. Боль в горле она чувствовала еще утром, даже сильнее, но сейчас болело еще сильнее.
   Она не помнит, как вышла из поселка, еле-еле волоча ноги. Дойдя до юрты служанок, она услышала голос за спиной:
   - Где ты была? Я уже решил, что сбежала.
   Юлдуз слышала и не слышала слова Сартака, как будто это все происходило не с ней, а с кем-то другим.
   - Я скем разговариваю?
   -Простите, Сартак-гуай, я плохо соображаю.
   - Ты какая-то сонная и с голосом что-то не то.
   Сильный першащий кашель мешал ей говорить.
   - Прогуляться ходила.
   - Ты слишком своенравна для рабыни: самовольно ходишь, где хочешь. Пожалуй, надо тебя проучить!
   Юлдуз, как будто не слышала его.
   - Что ты все время кашляешь? Не простыла на охоте?
   - Лучше не подходите близко, кажется, начинаю болеть.
   Не послушав ее совета, Сартак провел рукой по лбу и щеке девушки.
   - У тебя жар.
   "Какие у него теплые руки, - подумала Юлдуз, вспоминая все прикосновения этого человека, - и взгляд такой теплый. А еще преданный своему народу, беззаветно верящий в небесный мандат. Зачем его хотят уничтожить? Кому он мог перейти дорогу? Только тем, кто ставит СВОЮ власть, СВОИ желания выше всего" Сартак распорядился, чтобы Юлдуз поставили отдельную юрту. У ее входа было поставлено копье, а на него повешен черный войлок - знак того, что человек болеет, и туда нельзя заходить.
  
  
   Изосима с трудом нашел ставку Бату, которая двигалась на восток. Боялся, что найдут для выполнения поручений другого, местного кочевника, хорошо ориентирующегося в степи, но все обошлось: он передал Баяну слова Юлдуз.
   - Оставайся пока здесь, дальше скажу, что делать, сказал военачальник. Изосима подумал: "Значит доволен, хорошо заплатит, можно будет заняться торговлей". Жизнь мирская поглотила его уже давно и окончательно.
   Баян сам пришел в шатер Берке и рассказал, что передал его слуга.
   - Берке-гуай, я отправлю в Хаджи-Тархан, русского, он сможет наладить другие связи, мы попытаемся выйти на служащих канцелярии, человек толковый. От Юлдуз мало толку.
   - Зря ты так. То, то она рассказала для нас очень важно: выдала слабое место своего господина. Мы не зря тогда ее приметили.
   - Умеете вы с первого взгляда распознать нужных людей, Берке-гуай.
   Военный лагерь. Огни костра и факелов сверкают вдалеке. Берке вышел из шатра, глядит на огни. Перед глазами умирающая мать от выпитого ею яда, которой он обещает заботиться о двоих младших братьев, надпись на тюрки арабской вязью и дождь, бьющий в лицо. А еще нянька Айше, которую тащил нукер на казнь. А еще наглое выражение лица Боракчин, изображающей несправедливо обвиненную, голос, изображающий сочувствие. Он много ждалмомента, когда можно будет нанести удар. Ждал и притворялся, словно хорезмийский артист с куклой, исполняя свою роль. Словно наяву, слышит царевич голос матери: "Сам будь, как огонь!". Теперь Берке понял слысл этих слов. Тот, кто вынудил мать уйти из жизни и тот, кто нанес ему оскорбление, будут обращены в пепел.
  
   В Церкви Востока нет таинства исповеди, есть таинство покаяния, но есть ли смысл в покаянии, если знаешь, что сможешь отказаться от греха? Так рассуждал Сартак, глядя на крест на лотосе в юрте, устроенной как церковь. Отдал душу Сартак зеленоглазой половчанке, не видать ему спасения, променял он его на скоротечное счастье земной жизни. Священник-кереит читал молитву на арамейском о покаянии, а Сартак стоял, преклонив колено, каясь за свой грех и за то, что слаб вчерашний язычник, не может отказаться от страсти к прекрасной половчанке.
   Юлдуз лежала одна в юрте, слуги приносили ей лекарства из трав, изготовленные лекарем-сирийцем. Так, как она болею многие, кто-то умирает, но большинство вылечиваются. Но почему она так расстроена, что заболела? Половчанка- девка крепкая, перенесла плен, жизнь в бегах и бедности, и холода, и жажду, неужели боится умереть от обычной простуды? Как бы ни так! Переживает девушка, что Сартак ее больше не вызовет. "Уходи, проклятый монгол из головы - бормотала она себе под нос. - Ты сын Бату, захватившего земли моего народа, от твоего родственника Мунке погибли мои отец, сестра и брат". Она закрывает глаза и видит перед собой эту милую улыбку.
   Ночью, услышав шорох, Юлдуз спрыгнула с лежанки, рука по инерции потянулась к поясу, ища клинок, которого не было.
   - Ты что, это я! - послышался знакомый высокий голос.
   - Что вы здесь делаете?
   - Я соскучился, говорил он, крепко прижимая ее.
   - Вам нельзя сюда, уходите!
   - Не бойся, не заражусь, это обычная простуда, другие девушки-служанки не заболели.
   - Если вы заболеете, меня обвинят.
   - Никто не знает, что я здесь.
   - Ты пьешь лекарства?
   - Да.
   - Почему тогда такая горячая? - говорил он, прижимаясь губами ко лбу и щекам, убирая ладонями за плечи распущенные волосы.
   - Скоро должно пройти. Надо потерпеть. Зачем же вы так беспокоитесь о простой рабыне?
   - Сегодня в небо над Хаджи-Тарханом чистое, как никогда. Он взял длинную палку, которой открывали тооно и раздвинул войлок на отверстии для дыма. Сквозь отверстие через спицы открылся вид на небо, усыпанное звездами, словно мозаикой, а среди них огромным бриллиантом сияла луна. Юлдуз от радости аж подпрыгнула и чуть не задушила Сартака в объятиях.
   - Яв детстве любил смотреть на луну.
   - Почему?
   - Не знаю, чем-то она притягивала, может быть, своей недосягаемостью. Я говорил дочери, что когда буду в походах, пусть вспоминает обо мне, глядя на луну. Тебе скажу то же самое.
   Сартак поглядел на небо молча несколько минут, а потом закрыл тооно.
   - Нууу, зачееем! - недовольно ныла Юлдуз.
   - Посмотрела и хватит, а то еще больше простынешь. Не последняя звездная ночь в нашей жизни.
   Он ушел, оставив в сердце Юлдуз и радость, и печаль, и полет в звездном небе, жгучую боль. "Ну почему ты такой хороший, почему ты не жесток не груб, не похотлив, как многие мужчины? Было бы проще служить твоим врагам".
   Сильное тело и лекарства помогли Юдуз выздороветь. Ее снова поселили со служанками.
   Сартак сидел в шатре, перебирая свертки, принесенные ему бичэчи 1Айдаром с тщательно выведенной изящной монгольской вязью. Как же это утомительно, но надо! Вдруг он услышал громкий женский голос с улицы и ругань Баира:
   - Я же сказал, Сартак-гуай занят, ему не до тебя!
   - Это не займет много времени, я только спросить хочу!
   - Вечером приходи, когда огул освободится.
   - Вечером будет поздно!
   - Этим должна старшая служанка заниматься, члены Золотого Рода не могут тратить время на эти глупости!
   - Она меня не отпускает, а я почти три недели никуда не выходила!
   Сартак медленно выдохнул тонкую струю воздуха, снял шапку с золотым навершием и пером, помахал ей перед лицом, словно веером.
   - Я сейчас велю старшей служанке тебя палкой отлупить! - послышался голос Баира. Далее из его уст прозвучали бранные слова на монгольском и кипчакском.Была бы другая на ее месте - тут же бы выволок и врезал плеткой пару раз, но любимую наложницу царевича нельзя: еще прогневается на верного солдата. Баир вошел в шатер и заговорил неуверенным и робким голосом:
   - Простите, Сартак-гуай, что беспокою вас по такому глупому поводу,но никак не могу унять эту девушку. Что прикажите делать?
   - А что ей надо?
   - Хочет в поселок пойти, что-то купить лепешек всяких у торговцев на базаре.
   - Пускай идёт, и не отвлекай меня больше!
  
   Проходя по улице, Юлдуз увидела знакомое лицо Изосимы. Рядом с ним стоял служащий канцелярии. Она не знала, кто это, но его лицо тоже показалось знакомым: он был рядом с Сартаком, когда они ехали из Сарая.
   Юлдуз тихо пошла за ним. Потом она увидела, как писец разговаривает с торговцем, разносившем лепешки.
  
   - Ага, - обратилась Юлдуз к торговцу. - Вы знаете, кто этот человек?
   - Он служит в канцелярии Сартака, а зачем спрашиваешь?
   - Да так, видела его раньше где-то.
  
   1 бичэчи - писарь
  
   Юлдуз вернулась домой с тяжелым чувством камня на сердце. Теперь она поняла, что этот человек ей не менее дорог, чем тагай и брат. Его боль, как и их боль - это ее рана...
   Так хочется к нему прижаться, стать частью его тела, чувствовать его кожу, его дыхание.
   - Нет! Нет! Она не сможет причинить ему вред. Это, как самой отрезать часть своего тела, это, как вонзить клинок себе в сердце. Она не сможет, даже если придется предать человека, с которым много лет разделяла горечь плена. Но это тоже невыносимо. Хочется заплакать, закричать от отчаяния. Проще уйти под воды Итиля, но, если ее не станет, они найдут другой способ привести Сартака к гибели. Она лежала шептала, плача:
   -Мать Умай, подскажи, что делать! Не сделать причинить ему вред, помоги выпутаться!
   Она сидела, охватив ноги руками, не в силах сдержать слезы. Одна из служанок, маленькая черноволосая половчанка, зашла в юрту резким шагом и сказала с недовольством в голосе:
   - Юлдуз, сегодня Сартак-гуай приказал тебе прийти к нему.
   Юлдуз ничего не ответила в ответ.
   - Эй! Ты слышишь?! - злобно прокричала она.
   - Да, я все слышала.
   - Что тогда не отвечаешь? Еще сиди с недовольным лицом! Если бы кто-то из нас заболел, никто бы лечить не стал!
   Юлдуз, словно не слышала этих слов, сидела и думала о своем.
   Она шла к Сартаку, проходя юрты, в голове была только одна мысль: как помешать им? Если она сама не может выдать Баяна, Изосиму с Айдаром и того, кто за ними стоит, тогда пусть это сделает кто-то другой. Но кто? Тот, кто верен Сартаку. Аир? Он главный в его охране, все время рядом с Сартаком, постоянно что-то ему подсказывает. Нет, он суровый вояка, не сможет скрыть, что это она обо всем рассказала.
   - Что-то ты совсем не в духе, - улыбался Сартак, трогая рукой ее лоб. - Может, не выздоровела? Жара нет... Что случилось?
   - Ничего...
   Прикосновения его рук, его губ снова заставили на время забыть обо всем.
  
  
   Вы говорили, что ... с дочерью часто посещают вас.
   - Да, Хулан очень любит Олджей, несмотря на ее грубый нрав.
   - Можете ли вы пригласить их снова? Мне тоже нравится эта девушка. А здесь у меня нет друзей.
   - Думаешь, станет знатная девушка дружить с простолюдинкой? - засмеялся Сартак, явив на своем лице ту самую милую улыбку до ушей.
   - Мой отец был соратником Бачмана, его имя знают многие.
   - Опять начала... Забудь о прошлом, это никого не волнует.
   - Так вы позовете ее? - говорила она, изображая улыбку и целуя в губы.
  
   - Олджей-гуай, я хочу вам кое-что сказать, но это тайна. Никто не должен знать, кроме вас.
   - Но зачем мне твои тайны, девушка? - отвечала она своим низким голосом.
   - Это касается Сартака. Его жизни.
   Они отошли далеко - к берегу Итиля.
   - Насколько вам важен Сартак?
   - Что за вопрос, девчонка?
   - Готовы за него жизнь отдать?
   - Конечно!
   - Тогда проследите за писцом и русским, который приезжает сюда из ставки Бату под видом торговца, имя ему - язык сломаешь... Изосима. Они хотят что-то сделать с Сартаком, сама не знаю. Что, но, похож, задумали что-то недоброе. Они выполняют приказа Баяна, а он связан с Берке. Сартак и Берке, не любят друг друга, это всем известно.Никому не говорите, что это я рассказала. Я здесь... Для этого же.
   - Что ты говоришь?! Ты послана этими людьми, чтобы ...
   - Следить за Сартаком, - недала она договорить.
   - Ах ты, потаскуха!
   Олджей вынула саблю из ножен.
   - А если я сейчас тебя зарублю, и тело сброшу в Итиль?! Подумают - утонула и забудут скоро о рабыне.
   Юлдуз стояла неподвижно, лицо ее не выражало страха.
   - Убивайте. Только, умоляю, спасите Сартака.
   Юлдуз встала на колени. Первый раз сама, когда никто не толкал для этого.
   Ветер гнал волны Итиля к берегу, предвещая бурю на суше.
   - А зачем ты все рассказала?
   Тут Юлдуз все подробно рассказала о том, как бежала, как скрывалась и как пообещали ей жизнь близких людей и свободу.
   - Если они узнают, что я их сдала, дядя и мальчик будут казнены. Я только ради них на это согласилась. Но я не хочу, чтобы с Сартаком что-нибудь случилось!
   - Русский еще не уехал?
   - Думаю нет.
   - Тогда надо узнать, где он остановился.
   - Обычно он назначает встречу у кузницы армянина Григора.
   - Попробуй выяснить, что он передал Айдару.
   - А если ему приказали не рассказывать ничего мне?
   - Ну не знаю, найди как-нибудь подход.
   - Если бы он выпил немного.
   - Я это устрою. А ты потом с ним поговоришь.
   На следующий день Олджей оседлала коня и отправилась в строящиеся кварталы ремесленников. Прохожие подсказали, где находится кузница, того самого Григора. Ремесленник, весь в поту вышедший из кузницы жадно вдыхал потоки воздуха, что несли с реки итильские ветра. Увидев девушку, привязывающую коня с привязанным колчаном и саблей, он протер руками вспотевшее в жаркой кузнице лицо. Олджей поздоровалась с ним по-кипчакски.
   - Зачем пожаловала, девушка, к нам обычно приходят воины, - говорил с сильным армянским акцентом чернобородый смуглый кузнец. - Тебе подсказать, где ювелирная лавка?
   - Нет, я пришла по делу, ага. Слышала, в вашем доме остановился один монах.
   - Ааа, это мой старый друг! Только он уже давно не монах! - засмеялся Григор.
   - Не поняла...
   - Обет безбрачия нарушил. И живет мирской жизнью.
   - А разве другие не нарушают?
   - А черт их знает! Все мы грешные!Как мужчина может жить без женщины? - смеялся Григор.
   - Если не живет, как монах, значит, и мясо ест, и дурманящие напитки пьет?
   - Вино пьет, кумыса боится. Грех, говорит.
   - Вы, ага, не говорите ему, что я о нем спрашивала. Сделаете кое-что для меня, вознаграждение получите.
   Вечером Григор и позвал постояльца ужинать, жена принесла лаваш и кувшин с вином.
   - Где столько заработали, что напиток благородных смогли купить? - удивлялся Изосима.
   - Одному знатному человеку услугу оказал, что он решил угостить, в общем, долго рассказывать, - улыбался Григор.
   Выпил и русский армянином, за разговорами на кипчакском. Объединило людей разных языков и вер Вечное Синее Небо и желание выжить, и не просто выжить, а жить дальше и зажить хорошо.
   - Теперь мне надо отлучиться, - сказал Григор. Сделал знак жене глазами, и вышел с ней из дома. У калитки во двор уже поджидала Юлдуз. Горигор, выходя, говорил жене на своем языке:
   - Вон, что девки творят!
   - Бесстыжая! И кто ее замуж возьмет после этого? - отвечала жена.
   Олджей попросила Григора напоить Изосиму, но так, чтобы остался слегка навеселе, а не повалился напол.Оставшись один, Изосима затянул песню о храброй дружине Святослава, сражавшейся с хазарами, болгарами и печенегами.
   Произнеся слово "печенег", услышал скрип двери и чьи-то шаги.
   - О, печенеги! - сказал Изосима, увидев Юлдуз. - Зачем пришла? Я же не завал тебя.
   - Новости о Сартаке хочешь получить?
   - Конечно!
   - Только для начала расскажи, что Баян хочет делать?
   - Какая тебе разница до татарских разборок? Делай, что тебе велят, и все.
   - Я в этом участвую, им помогаю, а знать ничего нельзя! Тогда пойду.
   - Стой! Куда! - пьяным голосом говорил Изосима.
   Юлдуз села рядом, поглядела на кувшин, вино еще осталось, стала наливать себе в чашку.
   - Ты чего?
   - А что? Выпить нельзя? Я люблю вино!
   - Бабе?
   - И что?
   - Так чего они хотят? - спросила она после того, как Изосима допил свою чашку.
   - Сартака выставить плохим человеком перед отцом и знатью.
   Тут рука. Юлдуз, державшая чашку, дрогнула. Хорошо, хоть чашка на столе стояла, не пролила, не выдала себя.
   Чтобы Батый подумал о нем плохо и сам казнил своего сына. Не знаю, какая у них там вражда, что друг от друга избавиться хотят. Нехристи же поганые!
   - Что это за слова такие ты произнес?
   - Это так идолопоклонников у нас называют.
   - А вас, христиан, знаете, как у нас называют.
   - Нет. Как?
   - А вот не скажу, лучше допьем!
   Она налила ему новую чашу и себе налила, а сама пить не стала.
   - Так как называют?
   - Лучше расскажу, зачем пришла. Про Сартака: он о Берке говорит с большим презрением, что он не допустит того, чтобы Берке пришел к власти после того, как Бату уйдет в мир иной, что есть у Сартака верные люди, которые всегда встанут на его защиту.
   - И это все? - говорил он заплетающейся речью.
   - Да.
   Юлдуз вышла, а Изосиму стало клонить ко сну. К утру он уже все смутно помнил. Олджей поджидала ее у ограды.
   - Ну что? Удалось что-нибудь выяснить?
   - Он проболтался. Спасибо, мать Умай.
   - Благодарить свою богиню будешь, когда пресечем то, что они хотят сделать. Давайте отойдем, где людей нет.
  
   На следующий день Олджей пришла к шатру Сартака и увидела идущего куда-то Баира, поздоровалась с ним.
   - Чем сейчас заняты? Куда направляетесь? - спросила она.
   - Сартак-гуай отпустил меня.
   - Прекрасно. Сейчас будем следить за человеком, сидит за писарем, как его имя...
   - Что? Следить за Айдаром? Зачем?
   - Он предал Сартака, служит его врагам. А они хотят выставить Сартака в глазах людей изменником.
   - Что ты такое говоришь? Бредишь? Замуж пора выходить, чтобы чушь всякая в голову не лезла!
   - Мне кто-то подбросил письмо, там сказано, что Айдар служит недругам Сартака и следит за ним.
   - Ты что, читать умеешь?
   - Нет... - придумывала на ходу она. - Брат прочитал, он умеет.
   - Кому понадобилось писать об этом? Если тот, ко написал знает об этом, значит, он с ними в сговоре, зачем ему рассказывать об этом?
   - Не знаю, но, клянусь, письмо было! - говорила она убедительно, глядя ему в глаза. - Послушайте, вы можете мне помочь, это не сложно?
   - Нет! Я в этом не участвую! Вдруг Айдар все поймет и наклевещет на меня?
   - Значит, своя шкура дороже жизни Сартака?
   - Нет, но как-то это все подозрительно... Вдруг это ложь с целью посеять смуту в государстве?
   - Но надо это проверить! Надо посмотреть, с кем он встречается, какие послания передает.
   Послания! - вдруг - остановилась мысль Олджей на одном слове. - Сартакчитает письма, которыми занимается Айдар?
   - Вряд ли. Дай ему волю, он бы с утра до ночи охотился, да любился с наложницей, а потом свой грех в церкви замаливал.
   - Надо бы как-то выкрасть все эти письма и дать грамотному человеку, чтобы почитал.
   Баир взглянул на нее с ужасом в глазах:
   - Ты что, хочешь, чтобы нам всем головы поотрубали?! А еще моим братьям, сыновьям и твоим тоже!
   - А если Сартака оклевещут, нам всем тоже конец. Так что, выхода нет.
   - Нет, я не безумец, чтобы подвергнуть себя такой опасности!
   - Я сама тогда их достану! - раздраженно она и пошла в сторону.
   - Куда пошла?
   - К шатру писца, смотреть, кто туда ходит.
   - Подожди, я тобой.
   Они притаились у задней части шатра. Прислушавшись. Олджей поняла, что там никого нет. Затем, услышав шаги и голоса, она медленно и тихо прошла ближе к входу в шатер, Баир остался стоять на прежнем мете, Олджей прислонила палец к губам, дав знак, чтобы он молчал.
   Айдар зашел в шатер с улаачином1, худощавым парнем лет восемнадцати.
   - Доставишь это послание в ставку кагана. И не вздумай открывать, - говорил Айдар.
  
   - В ставку? А можно ли сейчас что-то передавать кагану? Ходят слухи, что грядет война кагана с улусом.
   - Бред все это! Не будет никакой войны, чжуван едет на поклон кагану.
   - Не стану я!
   - Отказываешься подчиниться приказу вышестоящего? Я доложу Сартаку о твоем неподчинении.
   - Хорошо, я передам ... -неуверенным голосом говорил парень.
   Он подошел к нему, сунул в ладонь пару монет.
   - Это, чтобы не боялся, - сказал он тихо. Эти слова Олджей и Баир не услышали.
   Олджей вернулась туда, где стоял Баир и сказала шепотом:
   - Я поеду к яму, я возьму вашего коня, к нему ближе идти.
   Тот покачал головой, тихо пробормотав: "Безумная".
   Олджей и Баир дошли до того места, где Баир привязал коня, запрыгнула на него. Она поскакала к ближайшей ямской станции почти одновременно с ямщиком. Посреди степи стоял одинокий глиняный дом с постоем для лошадей и другими хозяйственными пристройками. Наступил вечер, солнечный свет становился все менее и менее ярким. Холодный степной воздух бил в лицо монголке, гнавшей своего низкорослого коня в сторону станции. Улаачин ехал немного впереди. И еще бы чуть-чуть,и доехал до станции, тогда бы поймать его было сложнее: станция охраняется.Надо поторопиться. Олджей погнал коня, что есть силы. Услышав топот за спиной за спиной, обернулся, но не испугался, увидев девушку.
   - Постойте! - крала она. - Можно узнать кое-что?
   Ямщик остановился, девушка подъехала. Айдар предал Сартака! У меня и у еще одного человека есть подозрение, что те письма, которые он вам передал, могут оклеветать нашего огула. Давайте вернем эти письма Сартаку и попросим грамотного человека их прочитать!
   - Вы с ума сошли, я выполняю приказ! Меня же накажут, если я не доставлю послания. Одно из них я должен доставить самому кагану.
   - А ты не подумал, что Сартак не мог ничего написать кагану, потому что Бату-ака готовится к войне с ним?
   - Девушка, я не о чем не думаю, просто делаю свое дело, а все остальное меня не волнует.
   - Так, значит. Ну, хорошо.
   Олджей вынула стрелу из колчана, натянула тетиву, гонец помчался прочь, но стрелы стали падать у копыт коня. Конь вставал на дыбы и ржал от страха.
   - Следующая стрела полетит в тебя! Остановись, слезай на землю! - кричала Олджей.
   Растерянный парень остановил коня и спустился. Он приподнял рукой подорожную пайцзу, висящую на шее:
   - Пайцза, меня нельзя трогать! А то смерть!
   Но воительница не обращала внимание на его слова:
   - Пойдешь со мной к Сартаку!
   - Некуда не пойду!
   Олджей тоже слезла с коня и вынула саблю. У парня сабля тоже имелась, но после нескольких ударов ей удалось выбить ее из рук.
  
  
  
   Улааачин 1 - курьер
  
   На улице уже темнело, когда Баир зашел в юрту и стал просить принять Олджей. С улицы звучали чьи-то крики и смех нукеров.
   Сартак широко раскрыл глаза, увидев Олджей, ведущую несчастного ямщика на аркане, крепко сжимавшего в руке кожаную сумку.
   - Сартак-гуай, эта женщина на меня напала, я не виноват, что не смог доставить по месту назначения! - дрожащим голосом оправдывался он.
   - В чем дело, Олджей? Что все это значит? Разве так ищут женихов? Конечно, я понимаю, что он тебе не ровня, но, зная твой характер, мало кто решится...
   - Сартак-гуай, прикажите прочитать все письма вслух, но только не...
   - Ты обезумела, что напала на беззащитногоулаачина. Ты знаешь, что они по нашим законам неприкосновенны, у них у всех пайцзы?! Я могу казнить тебя за это!
   - Казните, только позвольте сначала проверить эти письма!
   - Ты, и правда, не в своем уме. Развяжите его! - приказал Сартак.
   - Позвольте проверить письма! - настаивала девушка.
   - Зачем их проверять?
   - Вас хотят подставить.
   - Чтоо?!
   - Дай сюда! - приказал он улаачину. - Я сам прочитаю.
   К счастью, Сартака научили читать и писать в детстве. Там было три письма, в первых двух он не увидел ничего особенного, но, прочитав третье письмо, покраснел, почувствовал дрожь в руках. Там говорилось: "Сообщаю вам, каган, что мой отец Бату-ака собирает войско, чтобы выступить вам навстречу".
   - Я не диктовал это письмо! Оно не мое! Кто его написал?! - кричал царевич.
   - Не переживайте так, - пытался успокоить его Баир. Надо благодарить Тенгри, что мы нашли его раньше, чем те, кто должны были найти.
   Гонец крутил головой, говоря дрожащим голосом:
   - Это не я! Я лишь вез то, что мне передали, я никогда не смотрю, что там!
   - Не бойся, - говорил Сартак спокойным голосом, сумев унять свой гнев. - Расскажи, кто их передал.
   -Айдар.
   - Не может быть... Олджей, а ты откуда узнала? - нахмурил брови Сартак, в его голосе звучало подозрение.
   - Мне кто-то подбросил письмо. Ваш доброжелатель, знающий о предательстве, но пожелавший остаться в тени.
   Сартак приказал привести писаря в его шатер, сам отправился в свой шатер в сопровождении нукеров, несших факелы, так как на улице уже было темно.
   - В чем я провинился?! Что я сделал?! - кричал Айдар, когда его связанного вели в шатер Сартака.
   - Ты украл дорогую вещь, - говорил Бар. - Покажи, что ты нашел в его вещах, - сказал он одному из нукеров, сопровождавших задержанного писаря. Он развязал мешок и вытащил золотую чашу с ручками в виде головы дракона.
   - Это чаша нашего правителя, и ты ее украл!
   - Нет, я не крал, Сартак-гуай, они лгут! Сартак сидел молча, на лице появилась все та же милая улыбка, но глаза и голос отражали ненависть.
   - Раз говоришь, что не брал, давай спросим других воинов, что тебя задержали.
   - Вы видели, как вытащили эту чашу из сундука Айдара?
   - Я видел.
   - И я, -говорили они.
   - Да я сам ее нашел! - сказал Баир.
   Сартак, улыбнувшись, развел руками.
   - Все говорят, что ты украл.
   - А теперь расскажи, как появилось это письмо, - развернул он свиток. - Мы же его не писали?
   Лицо Айдара побледнело, словно труп.
   - Уведите его.
   Нукеры увели Айдара, в шатре остались только Сартак и Баир.
   - Сомневаюсь, что он сразу все расскажет, - сказал Сартак.
   - Будьте спокойны, он скоро расколется. Как хорошо, что я в конце концов если поверил Олджей, то решил проверить правдивость ее слов.
   - Напоминаю: никто не должен знать, что мы задержали и пытали Айдара. Если все-таки что-то просочиться, говори, что он заподозрен в воровстве.
   - Конечно. Я помню.
   Мне бы хотелось взглянуть на то письмо, что ей подбросили. Странно все это...
   - Она уже давно уехала домой.
   - Ладно, потом.
   - Вы не хотите вернуться к себе, уже ночь.
   - Нет. Пожалуй, останусь здесь. Мне после всего на сон совсем не тянет.
   - Сартак-гуай, позвольте, я скажу кое-что. Не примите это за дерзость, я говорю из-за того, что переживаю за вас.
   - Хочешь сказать, что я что-то делаю не так? Говори...
   - Не стоило вам тогда обижать вашего дядю. Вспомните, с чего начиналась вражда Джучи и Чагатая, вашего отцаи Гуюка - со слов. Ну принял он ту веру, что душе близка, как и вы. Тем более, его мать была мусульманка, тоже вера предков. А Захария и ему подобные говорят плохо про мусульман из-за давних войн, не имеющих к нам, монголам, никакого отношения.
   - Назад уже ничего не вернешь. Война началась... И мои слова не соизмеримы с тем, что со мной хотел сделать Берке. Разве можно убивать за слова?
   Айдара увели помещение для хозяйственных нужд и держали там всю ночь.
   Утром его, еле двигающего ногами, с кровоподтёками, кровавыми пятнами на халате.
   - Он назвал имена двоих, - сказал один из воинов.
   - Пусть их повторит, -приказал Спартак.
   Говори, кто тебя подкупил! - сказал Баир, подняв пальцами за подбородок опустившуюся голову Айдара
   - Баян и его слуга, русский, имя сложное... На "И"... Монах бывший, говорят, сейчас торговлей занимается... - говорил, задыхаясь и заплетаясь Айдар.
   - Есть еще один человек, - на окровавленном лице бичэчи появилась злорадная улыбка. Так захотелось ему причинить душевную боль своему мучителю. - Вы даже не представляете, кто это!
   - Говори, наконец! - закричал Баир, ударив его сапогом в живот. Изо рта писца потекла кровь.
   - Ваша кипчакская наложница! Нас послал один и тот же человек.
  
   Двое из воинов, охранявших торговый путь, ждали гонца, которого, по тайному заданию людей некого знатного человека за обещанное вознаграждение, они должны были остановить и перехватить послание кагану. Но гонец все никак не появлялся. Осматривая каждый проезжавший караван, они надеялись увидеть его, но напрасно. Сартак не велел трогать их, он пока не хотел, чтобы о поддельном письме стало известно. Изосиму было приказано схватить и привести к Сартаку, но когда двое воинов пришли в дом Григора, Изосима уже уехал. Напуганный до смерти кузнец говорил:
   - Он никогда не задерживался надолго, я давал ему ночлег только потому, что он платил, о его делах не ведаю, клянусь вам! Никогда не мог подумать, что этот человек, с виду тихий, порядочный, мог что-то совершить!
   Жена вытирала слезы краем платка.
   - Успокойся, насчет тебя пока не было никакого приказа, - говорил кипчак в пластинчатом монгольском шлеме.
   - А можно узнать, что такого совершил Изосима? - спрашивал Григор, искренне интересуясь, и, в то же время, стремясь показать, что он, действительно, ничего не знает.
   - Не велено говорить.
   - Раз так ... - удивленным голосом молвил кузнец.
   - И ты никому ни слова, что мы его искали, если жить охота.
   - Никому не скажу!
   Тут вспомнил Григор воительницу-монголку, попросившую напоить Изосиму и вторую девушку-половчанку, которую он оставил с ним наедине. Вот, что они от него хотели - о преступлении выведать, а он тогда подумал совсем о другом...
  
  
   Теперь Юлдуз стояла перед Сартаком связанная, соглашалась с обвинениями, даже не пряча бесстыжего лица. Блудница, обольстившая доброго христианина, теперь она ответит за все. Счастье, оказавшееся ложью, заставляло сердце Сартака разрывалось на части. Подобного унижения он не испытывал ни разу, даже на состязаниях, когда его побеждали на глазах у отца, даже в детстве, когда Берке его спас его, остановив загнанную лошадь, после посмеявшись над ним, и тоже на глазах у Бату. Сартакглядел на наложницу с вожделением, как и раньше, только теперь не ее любви он жаждал, а ее боли. Казалось, только причинив страдания ее телу, Сартак сможет унять ту разрывающую боль, что прятал он в своей душе. Плеть в руках нукера, казалось, не пугала Юлдуз. Ей самой хотелось себя бить за то, что обманывала частного, благородного человека, готова была выдавать все тайны его врагам. Только она смогла разглядеть в гневном взгляде ту глубокую рану, что нанесла ему. Пускай бьют, может, боль тела сможет заглушить боль от чувства вины и потерянной любви.
   Но она не делала ничего, что бы заставило приказать оставить красные следы от плети на ее спине.
   - Я видела Баяна рядом с Берке два раза. Когда меня поймали и повели в ставку, Беркеи его люди встретились на пути. Он приказал меня вести за собой, и сам передал Баяну. Они тогда говорили долго.
   "Зараза, так быстро всех сдает, -думал Сартак.- А казалась дерзкой..."
   - Что прикажете делать? - спрашивал старый нукер.
   Он молча вырвал согнутую плеть у него из рук.
   - Что Баян тебе пообещал?!
   - Волю.
   - И все?! - кричал он.
   - Еще не казнить людей, что меня укрыли.
   - Кто они?
   - Актай, бедный пастух, и его сын, Арслан, еще совсем юный. Можете проверить, послать человека, я скажу, где их аил.
   - Что?! - в его голосе звучало недоумение. - Жизнь каких-то харачу для тебя важнее меня, члена Золотого рода, сына самого Бату?!
   - Господин, вас я тогда не знала, а перед этими людьми у меня долг, мне они заменили семью. А если человек дорог, все равно, из знатного рода он или бедняк. Ни вы ли говорили, что перед вашим Богом все равны: и челядь, и почетные? - говорила она, как обычно, глядя в глаза, даже стоя связанной на коленях.
   - Молчи!
   Он замахнулся плетью на половчанку. Но какое-то чувство не давало ему ударить ее. Ругая в мыслях себя за свою слабость перед колдовскими чарами распутной девки, он швырнул плеть, упавшую рядом с Юлдуз.
   - Бейте, я заслужила. Забейте меня до смерти. Только не печальтесь из-за такого ничтожества, как я, говорила она заплаканным голосом.
   Сартак вышел из юрты, оставив там Юлдуз, крупный нукер лет сорока, но уже с сединой в жидкой бородке, пошел за ним. Они быстро вернулись, и ...повел Юлдуз на улицу, одел на нее аркан, сам сел на коня и повел куда-то.
   Олджей направлялась к шатру Сартака, когда увидела, как Юлдуз волочет ноги за всадником. Олджей, резко натянув поводья, мигом спрыгнула с коня и побежала к ним.
   - Куда вы ее ведете? На казнь?
   - Это приказа Сартака-гуай.
   - Стой! Это она рассказала мне про заговор и попросила помочь Сартаку! Если бы ни она, мы бы не узнали!
   - Это приказ, я ничего не могу сделать.
   Олджей запрыгнула обратно, на коня, и, подгоняя его вожжами и ногами, помчалась дальше.
   Когда Юлдуз вывели в пустынную степь, все ее мысли занимало только то, что будет с Актаем и Арсланом после ее казни. Забудут ли о них или убьют? Ведь она и Сартаку о них рассказала... Сейчас настанет конец ее никчемной жизни, жизни в неволе. Она готовилась к смерти и раньше, когда ее поймали, был риск погибнуть и тогда, когда пыталась бежать первый раз, и второй... Но почему сейчас страх смерти сильнее, чем раньше? Ни потому ли, что она познала счастье, большее, чем воля?
   - Зачем так далеко идти, чтобы отрубить голову рабыне? - спросила тихим ровным голосом Юлдуз.
   Нукер остановил коня, она подумала: "наконец-то", сев на траву от того, что уставшие ноги не слушались ее.
   - Ну что ты медлишь! - нервно закричала она на нукера. Вместо монгольской сабли с широким лезвием, он достал маленький клинок. "Зачем? - думала она. - Неужели Сартак придумал особую казнь? Нет, медленно казнят благородных, а не слуг.
   Тут Баир поднес клинок к рукам Юлдуз, сердце от страха чуть не выскочило, и он Обрезал веревку, связывающую ее руки.
   - Что это значит? - спросила она.
   - Ступай.Сартак-гуай дарует тебе жизнь, только не смей появляться ни в Сарае, ни в Хаджи-Тархане. По щекам половчанки покатились слезы рекой, никогда она так не плакала, всегда пыталась сдержать слезы: даже когда били палкой в наказание за первый побег, даже, когда была поймана после второго побега. И не от страха рыдала, то были слезы раскаяния.
  
   Нукеры, стоявшие у ворот ограды, окружавшей шатер Сартака, преградили путь девушке, скрестив сабли.
   - Сартак-гуай приказал никого не пускать.
   - Но у меня срочное дело к нему. Иди и скажи Сартаку!
   - Ты не слышала, женщина, что я сказал? Сартак приказал никого не пускать!
   - Если он не узнает вовремя, ничего уже нельзя будет сделать!
   - Кому сказал, ступай отсюда!
   - Ну, пеняйте на себя! - сказала Олджей, вынув саблю из ножен. Она ударяла по саблям нукеров, пытаясь никого не ранить, и краем глаза поглядывала на ворота, ища, можно ли на что-то опереться руками и ногами. Отступая все дальше от ворот, она пыталась отвести нукеров подальше. На крики стали сбегаться другие стражники. Напугавшись на минуту, Олджей, бросив саблю, со скоростью ветра помчалась к забору. Поставив ногу на выпуклую деревяшку, она схватилась руками за невысокое заграждение и перелезла через него до того, как стражники успели подбежать. Сартак, услышав крики и звон сабель, вышел из шатра, взяв свою саблю и готовясь защищаться, но увидел только перепрыгнувшую забор Олджей и бегущих стражников, готовых накинуться на нее. Подняв ладонь, он приказал:
   - Оставьте ее.
   - Сартак-гуай, - начала говорить задыхавшаяся от усталости девушка.
   -Кто позволил тебе врываться сюда?
   - Юдуз...
   - Не желаю слышать это имя.
   - Вы не можете убить ее!
   - Какая-то девка будет указывать, что может сын чжувана, а что нет?!
   - Это Юлдуз мне все рассказала. Я соврала про письмо, потому что она попросила, чтобы никто не узнал, что она всех сдала!
   - Врешь! Зачем ей понадобилось мне помогать?
   - Она боится за вас, неужели вы не видите?
   - Отмените свой приказ, мы еще можем успеть!
   - Успокойся, ее не убьют, я приказал просто выгнать ее из ставки.
   - С ней не было ни вещей, ни оружия. Что будет делать девушка одна в степи?
   - Я просто не смог отдать приказ о ее казни и решил ее прогнать, а людям сказать, что казнил. И ты молчи, не хочу, чтобы все говорили, что сын Бату оказался таким слабым.
   - И вы не вернете Юлдуз? Она же ради вас рискнула людьми, которые ей дороги!
   - Все равно, она служила моим врагам.
   - Она умоляла меня на коленях вам помочь. Вы дали ей еду или воду?
   - Нет, может, у нее была... - растерялся Сартак.
   - Так и знала! - с этими словами она побежала за ворота, к коню.
   - Куда ты? -успел только пробормотать Сартак.
   "Как хорошо, что верный конь не убежал" - подумала Олджей. Она вложила в ножны подобранную саблю, что бросила, когда перелезала через ограду, и поскакала в сторону конца ставки.
   По пути она встретила возвращавшегося Баира.
   - Где вы ее оставили? - спросила она, остановив коня.
   - В смысле, тело?
   - Я знаю, что ее не убили, мне сам Сартак сказал.
   Баир указал рукой, в какой стороне от поста караула он оставил Юлдуз. Сартак-гуай приказал отвести ее подальше от ставки.
   Ничего не сказав, Олджей снова погнала коня.
  
  
   Баир уехал. Куда же теперь идти? Она снова одна в степи, но на этот раз у нее нет ни воды, ни еды, ни коня, ни оружия. Называется, "дарует жизнь"! Надо найти какое-нибудь стойбище. И успеть до ночи. Она глядела на землю в поисках следов лошадей или другого скота.
   Услышав за спиной топот копыт, она глубоко вздохнула: будем жить!
   - Как хорошо, что я тебя нашла! - услышала она женский низкий голос.
   - Олджей-гуай...
   Она бросила ей с коня флягу с кумысом:
   - Держи!
   Юлдуз ловким движением поймала флягу.
   - Держи саблю! Это чтобы волки не съели, - протянула она саблю.
   - А как же вы? - растерянным голосом спросила Юлдуз.
   - От кого может исходить опасность для девушки на земле кагана? Разве что только от волков, но они меня не догонят. Направляйся на север по течению Итиля, там кочует аил Айдара, он тоже же кипчак, как и ты. Мой отец год назад взял в жены его дочь. Скажешь, что ты от меня.
   - Его не накажут?
   - Нет, ты не беглая, Сартак сам тебя прогнал.
   Сартак сидел в своем шатре, отдавая распоряжения, но мыслями был где-то далеко. Вечером, когда все ушли, он приказал Баиру
   - Оседлай коня.
   - Прямо сейчас, на ночь глядя?
   - Ты не слышал?! - раздраженно сказал Сартак.
   - Член Золотого Рода, сын Бату-ака, сам поедет искать какую-то женщину. Что подумают люди? Будете посмешищем в глазах подданных и вашего отца.
   - Проклятье! - он резко встал с трона и стал ходить из стороны в сторону. Ладно, сделаем по-другому... Завтра утром отправимся... На охоту. Вели завтра привести Олджей. А теперь ступай, ты устал.
  
  
  
  
  
   Баир вздохнул, но никак не мог смириться, что этот юноша, забивающий свою голову всякими глупостями, сын самого чжувана, того самого Бату, которого воины почитали, словно отца. Больше никто из наследников Великого Хана не относился к ним, как к сыновьям, никто из них не умел найти слова, вселяющие храбрость в их сердца. "Друзья, мы не должны терять бодрости духа: пусть этих людей великое множество, но они не смогут вырваться из наших рук, поскольку ими управляют беспечно и бестолково. Я ведь видел, что они, как стадо без пастыря,- заперты, словно в тесном загоне" - эти слова на далекой земле мадьяр Баир услышал, когда стоял на своем коне в ряду лучников. Одно слово "друзья" вызвало у него пламенное желание посвятить свою жизнь служению ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ и, если надо, отдать свою жизнь за НЕГО. Люди говорят, чжуван обладает харизмой, то есть покровительством Тенгри. Теперь его мечта сбылась: он ответственен за жизнь сына ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА, но нет в нем ничего в этом юноше с глубоким задумчивым взглядом, погружающемся, как в омут, то в любовь к христианскому богу, то в страсть к женщине, ничего от прославленного отца.
  
   Олджей видела, как Сартак глядел на нее, словно пытаясь что-то спросить.
   - Вы меня снова взяли с собой, потому что хотите что-то спросить. Так? Я вчера нашла Юлдуз. И велела ей идти к родственникам жены отца. Надеюсь, что добралась благополучно.
   - Едем туда.
   Сартак в сопровождении Баира и Олджей поехали в пловецкий кош, находившийся недалеко от места охоты. Юлдуз приняли половецкие родственники, накормили, выделили маленький угол в женской части юрты. Не дать приют путнику - смертное преступление для кочевника, не важно, какого человек племени, какой веры, из какой страны прибыл, только если этот путник - не беглый раб. Юлдуз сразу вызвалась помогать отцу семейства пасти скот, благо мужская работа была ей больше по душе, но и от помощи его жене никогда бы не отказалась. Куда идти дальше? Что будет с Актаем и Арсланом, если Баян узнает, что Сартак ее прогнал? Выход один - надо найти их кош и бежать, но кошевой и его сыновья, наверняка, следят за ними строго. Ничего не поделаешь, придется с ними сразиться.
   - Юлдуз! - услышала она голос одного из сыновей хозяина. Там какой-то ага приехал, одет, как знатный господин, о вас спрашивает.
   "Нет, этого не может быть" - подумала Юлдуз о Сартаке. Человек благородной крови из рода, наделенного небесным мандатом на владение миром, будет беспокоиться о какой-то рабыне, тем более, узнав, что она служила его врагам. Кто же это может быть? Возможно, человек Баяна?
   - Хотите знать, кто такая Юлдуз на самом деле? Сражайтесь!
   - Что?!
   - Хотите, чтобы я вернулась лишь по вашему приказу? Настоящая Юлдуз рисковала жизнью, чтобы не выполнять чужие приказы, она убила нукера и украла лошадь Баяна, когда бежала.
   - Ничего себе, кого Баян мне подкинул! - говорил Сартак, вынимая саблю из ножен. Звон от столкнувшихся сабель заставил сбежаться всю местную детвору и болеть за кого-то из них.
   Сартак понял, что у него не получится выбить саблю из рук половчанки и поставил ей подножку, и та упала, но быстро схватила свою саблю.
   - А еще она мечтала отомстить монголам, - говорила Юлдуз о себе, сидя на земле и, что есть силы удерживая своей саблей его саблю.
   - Твои родные погибли в бою, у них была возможность покориться, но они сделали выбор.
   - Хотите ли вы видеть ТАКУЮ Юлдуз, а не куклу из хорезмийского театра?
   - У тебя не сильно получалось притворяться. Я помню, что ты бормотала, выпив вина.
   - И что же? - удивилась Юлдуз, подумав: "Неужели себя выдала?". И в этом момент сабля под напором выпала из рук.
   - Я лишь хочу забрать свою рабыню.
   Эти слова, острие меча, ударили по ее гордости, она резко потянулась за саблей, но Сартак успел ее отодвинуть ногой. И приставил свою саблю к шее Юлдуз.
   - Вы сражались нечестно!
   - Кто честно воюет, тот проигрывает.
   Вокруг раздались радостные клики людей. Он схватил Юлдуз, понес брыкающуюся ногами девушку к коню на радость зевакам.
   Баир, глядя на это, молча качал головой и думал: "Видел бы Бату-ака, чем его сын занимается... Хорошо, что эти люди не знают, кто он".
   - Ты должна мне помочь после всего, что было, чтобы загладить свою вину.
   Небо темнело, Сартак решал, что охотники не успеют вернуть, будет лучше переночевать в шатрах. На берегу Итиля горел костер, Юлдуз решила просидеть ночь около него, чтобы не замерзнуть.
   Мчится всадник с длинными косами, в шапке ху мао и, в отличие от его соплеменников, небритым затылком, по степи, сзади на коне сидит девушка с густыми каштановыми косами, держась за всадника. Они ощущали тепло друг от друга, а в степи уже раскрыли свои бутоны двуцветковые тюльпаны с белыми лепестками и желтой серединой. И не вспоминает больше девушка о детстве, о родном коше. Глядя на эти тюльпаны, думает только о том, что снова может дотронуться до этого человека, почувствовать его тепло, больше ничего не стыдясь. Только с волнением, одышкой от учащенного биения сердца теперь ассоциируются цветы половецкого поля. Новая жизнь раскрывается перед ней, словно бутон степного тюльпана.
  
  
   Сартак подошел к ней и сел рядом.
   - А теперь расскажешь все снова, спокойно, подробно.
   Она рассказала ему то же самое, что и на допросе, только добавила, как мечтала о воле все годы, проведенные в плену, как не давали покоя воспоминания о сколе, парящем в небе.
   - Воля? Зачем она тебе? И что это такое? Это когда слоняешься по степи в поисках еды и воды, как бродяга? Даже птицы не парят вечно, у них есть гнезда, куда они возвращаются. Почему мне помогла? Я выгляжу таким жалким?
   - Нет. Просто... Просто... - она думала на ходу, что бы сказать.
   - Просто не хочу, чтобы вам навредили, и все! - быстро проговорила Юлдуз раздраженным голосом, встала и собралась отойти, но Сартак крепко схватил за руку, она обернулась и увидела, как он глядит ей в лицо, словно хочет что-то сказать. Искры от костра летели в сторону реки, отпугивая волков. Этот огонь, словно символизировал пылающие души двоих людей.
   Сартак, крепко сжимая руку, повел Юлдуз в сторону своего шатра. Он не проявлял к ней нежность, как раньше, ведь теперь перед ним не та покорная, хоть и смелая наложница, а воительница, которую хочется покорить. Но она не сопротивлялась, хоть и глядела ему прямо в глаза.
  
   Юлдуз сидела, прижавшись к гладкому телу и обняв его за спину. Он живой, здоровый, рядом с ней, никто ему не навредил
   - Как хорошо, что с вами ничего не случалось, вы теперь все знаете и никому не дадите себя обмануть.
   - Почему не сказала мне сама? Почему надо было обязательно через Олджей? Боялась меня? Не верила, что я пойму?
   - Я боялась за тех людей, что меня спасли. Я им жизнью обязана, из-за меня х могут казнить! Вы ведь не скажите, что знаете о заговоре? Они сразу подумают, что это я их сдала! - говорила она, чуть не плача.
   Он посмотрел ей в лицо с недоумением.
   - Значит, я должен скрывать, что меня чуть не подставили, не подвели к гибели? Ты серьезно?
   Она резко вырвалась из его объятий и хотела побежать к двери, какСартак крепко схватил ее за руку.
   - Стой! Я скрою от отца, от матери, ото всех! Но не ради них. Если отец узнает, прикажет допросить Баяна, а он расскажет про тебя. Тогда тебя точно казнят. То, что тебя заставили и ты одумалась, никого не волнует.
   - Я знаю, для вашего отца я просто песчинка по сапогом, как и многие другие.
   - Я сам накажу Баяна и доберусь до Берке. По-тихому.
   Она снова резко к нему прижалась, пустив слезу, словно прося защиты.
   - Вы простили то, что простить невозможно, - говорила Юлдуз, прижимая губы к теплым рукам любимого.
   - Если бы ни ты, меня бы обвинили в измене и валялся бы я на земле со сломанным хребтом, ныл бы от боли и жажды, - говорил он, смеясь. Смех этот казался каким-то неестественным, похожим больше на смех, прикрывающий страх.
   - Это я им рассказала, что вы не хотите этой войны, тогда им пришло в голову вас подставить. Я приношу несчастье всем, кто дор со мной. Дядю и брата из-за меня могут казнить, вас могли обвинить из-за меня. Я не притворялась тогда, когда сказала, что заслуживаю смерти.
   - Молчи, - сказал он, резко прильнув к ее губам. - Не тебе решать, когда тебе жить, когда умереть. Твое тело, твоя душа - все мое.
  
  
   Жена, слуги - все были удивлены, когда Сартак вернулся с Юлдуз. Говорили, что он за что-то прогневался на свою наложницу, и ее увели, чтобы казнить. А тут, как ни в чем не бывало, скачет половчанка за ним следом. "Да она ведьма!" - бормотали за спиной завистливые служанки.
   - Что произошло с Юлдуз? Я думала, она что-то натворила, и вы приказали ее казнить? - спросила Ану, когда они остались наедине.
   - Забудь об этом и никому не рассказывай, что случилось, - отвечал Сартак. А Юлдуз приказал: Пусть русский, как приходил, так и ходит, как будто никто ничего не знает. Будешь передавать то, что я скажу.
   Он кивнула в ответ.
  
   Бату с войском остановился в Алакамаке 1 "Сорхохтани решила принять нашу сторону, - подумал он про себя, - это нельзя не использовать во благо наше и улуса"
   Бату решил сам, лично, без помощи писаря, написать ответное письмо Сорхохтани: "Если она неглупая женщина, то, прочитав это, все поймет...". Когда он только собрал войско и готовился двигаться с устья Итиля на Восток, как вечером прибежал к золотому шатру гвардеец, попросил разрешения принять гонца с секретным посланием. Когда закончился военный совет, и все военачальники покинули шатер, Бату приказал пустить гонца.
   - От кого? - коротко спросил чжуван.
   - От Сорхохтани-беки
   Развернув маленький сверток, он прочел короткий текст: "Будьте готовы, так как Гуюк-хан с многочисленным войском идет в ваши пределы".
  
   1 в семи днях пути от Каялыка - большого города, расположенного в Илийской долине, на юге современного Казахстана
   Гуюк остановился недалеко от Самарканда. Кишектены давно заметили, что каган в приподнятом настроении, словно и не на войну с двоюродным братом собрался, а на собственную свадьбу. Предвкушение возмездия заставляло сердце биться чаще. Перед глазами стояла картина, как судят Бату на семейном совете и звучит приговор: смерть, как кричит он и корчится от боли, когда крепкие нукеры ломают бревном его позвоночник. Почтить кагана не являлся много раз, посылая вместо этого жалких вассалов, приказ о переписи не исполняет - все признаки непокорности на лицо. И теперь настал час расплаты за те унижения что пережил Гуюк в походе на Запад и после него. Тогда сказала покойная матушка Дорегене-хатун "Потерпи, дождись своего часа". Каков он - вкус возмездия? Горько-сладкий, как вино? Он часто ссорился с матерью в последние годы ее жизни: как можно было слушать персидскую ведьму Фатиму больше, чем родного сына? Вернуть бы время назад он бы действовал мягче, хитрее, но Гуюк не умел лукавить, улыбаться тому, кого презирает, кого ненавидит. И как мог покойный отец Угедей-каан поставить во главе Кипчакского похода того, в ком может не течь кровь Золотого Рода? Поставить его над другими царевичами, сыновьями и внуками Угедея, Чагатая и Толуя - кровными Борджигинами, тем самым унизить всех?
   Вина Гуюк опасался, помня судьбу своего отца, талантливого государя, расширившего границы империи и приказавшего установить систему ямов. Даже великих людей губят дурманящие напитки и пары. А может, месть сладкая, как щербет? Ах, эти персидские напитки яства! Если горячее, то пряное, если сладости, то приторные. Пристрастилась к ним матушка, благодаря персидским слугам. Кроме Фатимы, был еще Абдрахман, которого Дорегене поставила даругой Северного Китая. Помнит Гуюк, как расплывалось лицо хатун в улыбке, когда Абдрахман приезжал с отчетами. Отданная замуж, как и все, по воле отца, а затем попавшая в плен к врагу своего отца, меркитского вождя и взятая Угедеем силою а потом посвятившая всю жизнь тому, чтобы понравиться новому мужу и приобрести влияние, после смерти супруга наслаждилась властью и вниманием сполна. Для кого-то вдовство и старость -конец жизни, а для хатун - настоящая жизнь, та жизнь, которой у нее не было. Льстивые, пафосные фразы перса, цитирования восточных поэтов, роскошные подарки и хатун, и служанке позволили высоко подняться обычному купцу. Для кого-то нашествие стало концом, а для кого-то открыло широкие возможности. Не надо было говорить открыто плохо об этих людях, околдовавших Дорегене,надо было намекать. Но это же Гуюк! И Бату тогда не сказать в лицо не мог все, что о нем думает...
   Щербет и другие восточные сладости Гуюк презирал, как и вино...
   Слуга робко с опущенной головой вошел в шатер, преклонил колени, как полагается, перед ханом и сказал:
   - Каган, вам пора принимать лекарство.
   Слуга все время приходил к кагану с чувством страха, опасаясь одним своим видом вызвать его раздражение. И что говорить о слуге, если полководцы и чиновники опасаются излагать ему доклады. И не напрашивались сами, если каган не вызывал, а делал он это редко. Проще было самим решить все вопросы, без его распоряжений.
   Выпив, как обычно, положенную дозу лекарства, Гуюк снова погрузился в глубокие раздумья о прошлом и будущем, как вдруг, почувствовал боль в сердце, попытался позвать на помощь, но не смог выговорить ни слова из-за невозможности сделать вздох. Потом пошли судороги и пена изо рта, но никто не видел агонию умирающего, лишь к концу дня, забеспокоившись, что он не выходит и никого не зовет, слуги вошли в золотой шатер и обнаружили бездыханное тело императора. Возмездие осталось только в фантазиях...
  
   Задолго да этого события Сорхохтани-беки, высокая стройная женщина с роскошными густыми черными, как и у многих красавиц Азии, волосами, заплетенными в длинную косу, всегда приветливая и улыбающаяся, вежливая как со знатными, так и обычными чиновниками и даже слугами, получила сверток с секретным письмом акаЧингизидов. По ее приказу был вызван грамотный писарь-уйгур, чтобы прочитать письмо, да сохранил в тайне его содержимое: "Мы всеми силами пытались не разгневать кагана и избежать братоубийственной войны. Небо знает, как мы не желаем ее и сейчас. Но каган своими действиями не отставляет нам иного выбора, кроме как защищаться. Ваш супруг Толуй был достойнейшим из Золотого Рода, готовым принять на себя болезнь брата. Потому его сыновья не менее достойны трона кагана, чем сыновья Угедея особенно, Мунке, проявивший себя при разгроме Бачмана в Кипчакском походе. Мы просим вас, Сорхохтани -беки сделать все возможное, чтобы предотвратить это бессмысленное кровопролитие, и мы останемся в огромном долгу у рода вашего почтенного супруга, нашего дяди Толуя. "Я поняла вас, Бату-ака" - подумала про себя Сорхохтани.
  
   Изосима приехал в новую ставку Бату и рассказал Баяну, что письмо так и не было перехвачено. Ямщик поехал с посланиями только через день, его остановили, но нужного письма не оказалось. А позже он узнал, что Сартак приказал казнить своего писаря, как сказали, за воровство.
   Берке, узнав обо всем, готовил себя к худшему, стал думать, как оправдаться перед братом, как убедить его в неправдивости слов, которые могут прозвучать из уст Сартака.
   - Простите, Берке-гуай, - оправдывался Баян. - Я старался сделать все, как надо, но, похоже, что-то пошло не так.
   - Только если для одного что-то идет не так, значит, для другого все складывается наилучшим образом.
   - Что же теперь делать?
   - Подождем, что будет дальше и уйдем действовать по обстоятельствам. Главное - сохранять холодную голову.
   После этого разговора Берке не мог найти себе покоя. Ему трудно было сосредоточиться на военном совете, а думать о предстоящей войне - невозможно. Он позвал в свой шатер Байнала.
   - Я втянулся в одну опасную авантюру. Ты как человек из моего круга тоже можешь пострадать. Думал, что стояние под дверью у шейха - это единственное безумие?
   - Может ли что-то быть более безумным?
   - Лучше тебе не знать, может, сможешь оправдаться, и хребет целым останется.
  
   Когда пришла весть о смерти Гуюка, в ставках Бату и Сорхохтани изображали внешнюю печаль. Они оба отправили дорогие ткани для похорон кагана. Но за войлочными стенами юрт все - от чжувана до сотников и десятников вздохнули с облегчением - войны не будет. Сорхохтани не забыла обещание Бату и отправила в его ставку сына Мунке. Она отправила его в ставку бату переговоры. Когда Мунке приехал, чжуван приступил к выполнению обещания: направил послания ко всем членам дома Угедея, Чагатая и Толуя. "Мы не можем из-за болезни ног приехать в коренной улус, поэтому Вас во владения нашего покойного отца Джучи решить судьбу Еке Монгол Улус" - диктовал он писцу. И отдельное послание Сорхохтани: "Нужно расположить сердаца членов Золотого рода, нойонов и гургэнов к Дому Толуя, а значит, и Мунке. Но для этого следует отвратить их от Дома Угедея. Никто не сможет это сделать лучше, чем Огул-Гаймыш, сама того не подозревая, своей глупостью и ветреностью. Пусть жена покойного каана станет регентом. Наку и Ходжа, взрослые сыновья Гуюка не будут понимать, зачем нужен регент, когда есть они, достойные быть поднятыми на белой кошме. Они будут всячески показывать свое недовольство регентством матери, что пойдет на пользу Дому Толуя". В Алакамак прехали Мунке, Арик-Буга и Моге, также сын Угедэя Кадан и сын Чагатая Мауции внук Чагатая Кара-Хулагу, в свое время обиженный Гуюком тем, что тотлишил его владений в Мавераннахре. сыновья Гуюка Наху и Ходжа тоже прибыли, но, оставив своего представителя Темур-нойона, покинули ставку. сын Куджу и внук Угедэя Ширэмун на курултай не приехал. В своем золотом шатре чжуван как старший в роду произнес речь перед собравшимися царевичами и нойонами: "Из всех царевичей один Менгу-каан обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну и отличается от всех других умом и способностями; его значение и почет в глазах Угедей-каана, прочих царевичей, эмиров и воинов "были и являются самыми полными. Казн послал однажды его, его брата Кулкана и Гуюк-хана со мной, Бату, и с Ордой... в края Кипчака и в государства, кои находятся в тех пределах, дабы мы их покорили. Менгу-каан привел в покорность и подданство племена... кипчаков... и черкесов; предводителя кипчаков Бачмана, предводителя племен асов и город... [несколько пробелов в тексте. - Р. П.] Менгу-каан захватил и, произведя казни и разграбление, привел в покорность... В настоящее время подходящим и достойным царствования является Менгу-каан. Какой другой есть еще рода Чингиз-хана царевич, который смог бы при помощи правильного суждения и ярких мыслей владеть государством и войском? Один только Менгу-каан, сын моего милого дяди Тулуй-хана, младшего сына Чингиз-хана, владевшего его великим юртом. А известно, что согласно ясе и обычаю монголов место отца достается меньшому сыну, поэтому все "предпосылки для вступления на царство у Менгу-каана". Но Бату знал, что не может надеяться, что все Чингизиды посчитают собрание в его владениях за курултай, и было решено провести его в Монголии в следующем году.
  
   Тем временем в новую ставку прибыл гонец, чтобы с письмом для Берке от его жены Токтагай. Это была дочь нойона-кунгирата, которую Берке взял в жены сразу после прибытия из Каракорума. Луноликая, здоровьем крепкая, телосложением крупная, из знатного рода - Берке не долго думал, отправляя сватов: здоровых сыновей родит. "И не прогадал" - подумав он, когда открыл берестяной сверток с монгольским текстом и прочитал, что его луноликая красавица скоро родит ребенка.Берке овладело чувство досады, что он не сможет присутствовать на мусульманском обряде имянаречении собственного ребенка. Он приказал передать мужское и женское имя, которые он хочет дать мальчику или девочке.
   Тактагай родила вскоре после известия о смерти Гуюка. Беркепередали слова имама, что девочку нарекли Урбай, как и он хотел, что девочка луноликая, как мать, и большеглазая,как отец.
   Весть о смерти кагана достигла и Хаджи-Тархан.
  
   - Уруудай, - спрашивал Сартак своего полководца. - За что молиться: за упокой души Гуюка или благодарить Бога за избавление от войны между монголами?
   - Не знаю, огул, не знаю... - растерянно отвечал он.
   А жизнь шла своим чередом. Юлдуз все еще ходила на встречи с Изосимой, рассказывая, как Сартак ездил на охоту, молился на службе в церкви и ругал своего дядю Берке бранными словами.Сартак приказал отрубить голову Айдару за кражу золотой чаши, чтобы, как решил ранее. Оставить в тайне преступление Берке и Баяна, а значит, и преступление Юлдуз. Корил себя, каялся, что отдал душу половецкой деве, сдался перед чарами ее зеленых глаз и строптивого нрава.
   Он отвечал Юлдуз, когда та его спрашивала, что сказать, когда встретится с Изосимой:
   - Берке считает меня за идиота, пусть считает дальше. Надо усыпить его бдительность.
   - А как я объясню казнь Айдара? Он уже узнал и обязательно спросит.
   - Скажи, за воровство, как все и думают.
   - Не поверит, заподозрит что-то...
   - Неужели рус решит, что огул будет скрывать преступление против него же самого?
   - Ваши враги могут решить, что вы сами захотели отомстить Берке, без вашего отца.
   - А зачем мне это ни за что не догадаются! Не беспокойся, они меня недооценивают! - улыбался Сартак.
   За день до этого разговора Юлдуз увидела Изосиму, изображавшего торговца русскими подвесками, прямо в ставке, скорее всего, ездил разбираться, почему с письмами ничего не вышло, и не мог не узнать о казни бичэчи. Как и она предполагала, вскоре пришел русский невольник, работавший в ставке, и передал, чтобы она встретилась с торговцем из Сарая в том же месте - у кузницы Григора.
   По приказу Сартака с ней пошли Баир и Олджей - не мог спокойно отпустить одну. Они шли за ней на расстоянии, чтобы не вызвать подозрение.
   - Ну что расскажешь, Юлдуз? - говорил Изосима по-кипчакски.
   - Сартак ничего не говорил мне о Берке.
   - А еще что-нибудь случилось? - глядел с подозрением расстрига на половчанку.
   - Сартак приказал отрубить Айдару голову. За кражу золотой посуды.
   - Почему сразу голову, а не просто побили палками? - спрашивал с подозрением голосе Изосима. - У татар, хоть и казнят за воровство, но не часто...
   - Одна из украденных чаш была очень большая... - вначале неуверенным голосом оправдывалась Юлдуз, а потом, быстро сообразив, сказала:
   - Огулу не нравится, что его все считают мягким, хочет, чтобы все его боялись!
   - Врешь, сука! - схватил бывший монах Юлдуз за косы и потянул так, что она вскрикнула от боли и наклонила голову на бок.
   Прятавшиеся за стеной с другой стороны постройки Баир и Олджей слушали наблюдали, чтобы русский не посмел нанести вред Юлдуз. Баир уже начал вынимать саблю из ножен, но Олджей остановила его, взяв за руку, державшую саблю, дав понять взглядом, что еще не время.
   - Клянусь, не вру! - терпела Юлдуз, хотя так хотелось нанести этому бородатому мужику пару ударов - и он бы рассыпался, в этом она не сомневалась!
   Он резко отпустил ее волосы:
   - Смотри у меня! Предашь - и твоих друзей, и тебя саму уничтожат!
   Изосима ушел, Юлдуз вернулась в юрту для служанок, где жила по-прежнему, ощущая на себе завистливые взгляды девушек и шепот за спиной. Не успела она войти, как тут же старшая служанка сообщила:
   - Юлдуз, Сартак-гуай вызывает тебя, сейчас же ступай, он очень зол на тебя!
   Юлдуз удивилась, она вроде больше ничего не скрывала от огула.
   Зайдя в юрту Сартака, Юлдуз увидела, как он сидит, подогнув под себя ногу, глядит на нее с упреком и держит в руке кожаный мешочек.
   - Твое? Это нашли в юрте рабынь, - спрашивал он спокойным, но недовольным голосом.
   - Не знаю, дайте, посмотрю.
   Она подошла ближе и увидела тот самый мешочек с сушеной травой, который велел пить Изосима от зачатия.
   - Да, моя трава, я ее завариваю и пью.
   - Пьешь, чтобы не зачать?
   - Мне тогда велели. Я должна была следить за вами, а если бы родила, то забыла бы о тагае с Арсланом - так они думали.
   - А сейчас тоже пьешь?
   - Я должна притворяться, что по-прежнему служу им.
   Сартак встал, резким шагом пошел к двери юрты, вышел на улицу и высыпал все содержимое мешочка на землю.
   Юлдуз бежала за ним, пытаясь, хватала за руки, пытаясь отобрать мешочек:
   - Что вы делаете, Сартак-гуай?! Если это случится, все сразу поймут!
   Он взглянул с тем же укором своими черными азиатскими глазами в ее зеленые раскосые:
   - Я не готов жертвовать продолжением своего рода!
   Юлдуз тяжело вздохнула и взялась за лоб, словно сдерживала себя, чтобы ей-презренной рабыне не накричать на члена Золотого рода.
   - Может, тогда привести сюда Актая и Арслана, тогда я ничем не буду должна Баяну?
   - Рано еще, я должен знать, какой следующий шаг предпримет Берке.
   - Но потом, когда все закончится, мы их приведем, правда? - умоляюще спрашивала она Сартака.
   Он снова взглянул на половчанку с подозрением, потом улыбнулся:
   - А вдруг ты сбежишь, если я их приведу? Ты же на все была готова ради этой твоей воли.
   - Обязательно сбегу! - ответила Юлдуз раздраженным голосом. - И прямо сейчас!
   Она подбежала к коню на привязи, быстро развязала, запрыгнула и помчалась. Сартак тоже запрыгнул на своего белого Уруса и погнал следом за ней. Один из нукеров собирался преградить путь Юлдуз копьем, но другой его остановил, просто сказав "оставь". Тот поглядел на догоняющего ее Сартака и все понял.
   - Вы спрашивали, что такое воля! - кричала она, подгоняя ржавшего коня среди зелено-коричнево-желто-красных оттенков бескрайнего моря степи, что придавали им цветущие желтые и красные тюльпаны, под чистым и таким же бескрайним голубым небом, которое в этих краях так низко над землей. - Вот она! Просто мчаться среди ковыля мимо рек и холмов, а над вами никого и ничего, кроме Вечного Неба! И просторы степные бескрайние, не прерывают их дома и стены!
   - Так чем же мы отличаемся от вас?!- смеялся Сартак. - Дома, кварталы - только для покоренных, чтобы своей торговлей умножали богатство юрточно-войлочного народа!Мы, как и вы, презираем стены! Воинская доблесть для нас значит одно! На каком бы языке ни говорили, каким богам бы ни молились, мы, дети Степи - один народ!
   - А вы ползаете перед вашими ханами, как китайцы перед своими императорами!
   - Эй, рабыня кипчакская! Ты забываешься! Вот я сейчас тебя догоню и накажу, как следует! - кричал царевич, подгоняя коня.
   - Сначала догоните!
   - Воля - хорошо! Но нападет соседнее племя - и воля закончится! А когда есть порядок, скачи ты на своем коне спокойно: ни честь твою, ни гэр твой никто тронуть не посмеет!
   Уставшие кони ржали все громче. Юлдуз остановилась, и Сартак тоже. Слезли с коней, взял он ее на руки, понес к берегу реки, посадил на землю, глядел со своей милой улыбкой в зеленые глаза колдовские. А вокруг никого - только река, холмы, покрытые цветущей степью и бескрайнее Синее Небо. Итиль... Сколько радости и боли, пламенной любви и жгучей ненависти помнит эта река и сколько узнает еще...
   Мысли Юлдуз о том, что люди, ставшие ей семьей, все еще в опасности не покидали ее ни дня, но стоило взглянуть в глаза Сартака, стоило его рукам каснуться ее тела, она тут же, забыв обо всем, становилась покорной.
   Сартак заметил, что всегда бодрая Юлдуз стала плохо себя чувствовать, жаловаться на тошноту и боли в животе. Что-то похожее было с его женой, когда она ждала обоих детей. Он вызвал шаманку, чтобы та ее осмотрела.
   - Готовьтесь к появлению наследника! - сказала женщина после того, как вышла из юрты служанок.
   Сартак тут же приказал выделить для Юлдуз отдельную юрту и приставить к ней одну из рабынь. Другие рабыни и так на нее косо смотрели из зависти, не решаясь причинить вред только из страха наказания, а теперь еще более люто возненавидят Юлдуз.
   - Ну как тебе здесь? Спокойно? - спросил радостный Сартак, когда навещал наложницу.
   В ответ он увидел взгляд, выжавший страх. Она бросилась ему в объятия, прижалась крепко, словно загнанный зверек, дав почувствовать быстрое биение сердца. Никогда Сартак еще такой Юлдуз не видел, даже тогда, когда допрашивал, узнав, кто она есть.
   - Да, они узнают, - сказал он спокойно и уверенно. - даже если бы мы решили скрывать, то долго бы не смогли. Старайся не выходить далеко от юрты, в город не ходи вообще. Ничего не бойся.
   - Актай и Арслан... - тихо произнесла она.
   - Их приведут сюда. А ты думай теперь только о нашем сыне, он важнее всех!
   Сартак отправил Олджей под Сарай в кипчакский аил за стариком и мальчиком.
   Юлдуз немного успокоилась и стала просить осетра чаще, чем прежде, уговорила Сартака попробовать. Повар приготовил, как готовила осетра в городе Саксин в устье Итиля, что находился на месте столицы погибшей Хазарии Итиля, где жили огузы и булгары, - запекли фаршированный рисом. После этого Сартак перестал смеяться над привязанностью своей наложницы к "еде бедняков".Олджей вернулась, и с ней был только Арслан. Юдлуз бежала им на встречу, не слушая служанку, говорившую ей: "Не бегите!", "Не волнуйтесь!". Она прижала к себе еще больше исхудавшего мальчика.
   - Юлдуз, я думал, больше тебя никогда не увижу! - улыбался Арслан.
   - А где тагай? - спрашивала Юлдуз заплаканным от радости голосом.
   Арслан замолчал в ответ.
   - Юлдуз-гуай, помните, вам нельзя волноваться, - напомнила стоящая рядом рабыня.
   - Его отец давно умер, - сказала за мальчика Олджей.
   - Отец много болел, - сказал, наконец, Арслан, опустив голову. - Дядя Клыч никак не хотел ему помогать
   - Я просто выкрала мальчишку, - сказала Олджей. - была уверена, что поучится донести до его дяди, что я исполняю приказ Сартака-гуай.
   - Правильно. Ему приказали следить за Актаем и Арсланом, - говорила Юлдуз заплаканным голосом.
  
   Ану, узнав обо всем, сказала мужу, что рада за него, а сама отправились с Хулан в сопровождении служанок на берег Итиля, чтобы не предаваться переживаниям из-за беременности наложницы. Она любила прогуляться по берегу реки, вдохнуть влажный воздух. Улагчи с собой не брала, боялась, что простудится от речного ветра.
   Ану глядела вдаль, стоя на берегу Итиля. Нет смысла противостоять судьбе, если суждено ей той женщине и ее ребенку стать частью семьи. Прошли те счастливые годы, когда были только муж, она и дети, она так просила сначала Небо, а потом и христианского бога, чтобы это не закончилось, даже зная, что негоже знатному человеку иметь только одну жену.Супругу выбирает семья для благополучия рода и государства, а любимую женщину - сердце, это Ану тоже понимала. Думала она и глядела в сторону синего горизонта, одетого в белоснежные облака. Все ближе к берегу становилось видневшееся издалека парусное судно.
   - Матушка, гляди, что это? - показывала рукой Хулан.
   - Похож на русский корабль. Наверно, торговцы.
   Из ладьи вышло несколько бородатых воинов в кольчужных бармицах и шлемах сфероконической формы. За ними вышел мальчик-подросток лет двенадцати, на нем не было доспехов, он был одет в верхнюю цветную льняную рубаху с шелковой отделкой по горловине и рукавам, поверх рубахи - свита из латинского сукна, длиной ниже колена, застегнутая с помощью парных пуговиц и петлей, завязанная поясом, украшенным пряжкой скольцами, соединяющими отдельные части ремня. Шитый воротник-стоечка из бересты и шелковой ткани, украшенный цельной золототканнойлентой, и ожерелье говорили о принадлежности юноши к знатному роду, к поясу пришита кожаная сумка с металлическими деталями. На макушке левого уха виднелась серьга, на пальце - наперстный крест-мощевик энколпион, а другой крест - нательный висел на шее под рубахой, на ногах - сапоги, одетые в вязанные носки- онучи.
   - На торговца не похож... - размышляла Ану вслух. Это, наверно, северный вассал.
  
   Ану оказалась права: это прибыл один из вассалов северных земель, где жили потомки славян и финно-угров, а правили князья скандинавских кровей, принявших славянские традиции и греческую веру. Вассал приехал, чтобы получить ярлык от правителя Улуса Джучи, подтверждающий право на владение землями далекого лесного Белозерского края. Рядом с мальчиком был дружинник со светло-русой бородой, одежда которого была похожей на одежду мальчика. Мужчина произнес на незнакомом для Ану и Хулан языке:
   - Ну вот, князь, мы и прибыли в Хаджи-Тархан. Впереди все самое трудное. Отдохните хорошо, когда прибудем на постоялый двор, чтобы набраться сил, дорога была нелегкая. Видите, как кая шапка у той женщины с ребенком? - повернул он голову в сторону Ану с Хулан. - Такие шапки у них княгини и царицы носят, когда пройдем, поклониться не забудьте. На всякий случай.
   - Понял, - отвечал князь.
   Род, из которого происходил князь, известен с того времени, когда славянские и финно-угорские племена пригласили править на своей земле скандинавского вождя Рюрика. Правил он во всех княжествах некогда единой Киевской Руси. Его отец князь Василько Ростиславич, казненный монголами после битвы на Сити, правил Ростовским уделом, находившимся в составе Владимиро-Суздальского княжества. Незадолго до гибели он разделил свой удел между двумя сыновьями, выделив младшему - Глебу земли вокруг Белоозера.
   В памяти Глеба не отложился 635 год хиджры 1, когда войска Бату разорили Владимирскую землю, и не мог отложиться в памяти, так как на тот момент ему было меньше года. Нет перед глазами ни пепла из деревянных городских построек, ни разрубленных тел, лежащих на снегу.
   Детство - это тесты Священного Писания, греческие церковные книги, что заставлял читать взятый на службу для обучения княжичей ростовский священник Игнатий, жития первых русских святых - Бориса и Глеба, Феодосия Печерского но только за одной книгой тянулась рука, только одну хотелось перечитывать вновь и вновь - это было "слово о полку Игореве": имена поверженных древних славянских богов и легендарного сказителя-гусляраБояна, мир ушедший, но не преданный забвению. И Степь: ковыль, река Каяла, половецкие вежи и красные половецкие девы- мир языческий - поганый, но манящий и загадочный. Глеб знал, что скоро ему все это предстояло увидеть, как видел его старший брат ростовский князь Борис пять лет назад, когда ездил в Орду, как называли на Руси Улус Джучи, и часто расспрашивал брата о людях, живущих в Булгарии и Половецкой степи и ставке татарского царя, но Борис мало что мог рассказать из-за того, что не знал ни половецкого, ни других местных языков, когда ездил в Орду первый раз с их дядей угличским князем Владимиром, вел переговоры только через толмача. Он мог рассказать только, как выглядели их лица, одежда, жилища, но плохо запомнил, так как не особо обращал на это внимания.Тогда их матушка-княгиня Мария Михайловна не предполагала, что отправит Бориса в ставку Батыя, но когда он вернулся, и стало понятно, что ездить придется обоим сыновьям и не раз, то приказала Якиму найти дружинника, знающего половецкий язык, чтобы обучал Бориса и Глеба.
   Детство - это церковные песнопения и местные славянские и финские языческие суеверия, предания о предках жителей Ростовской земли - древнем финно-угорском народе меря и славянах-вятичах и рассказы о предках самого Глеба- суровых рыжебородых варягах-норманнах, бороздивших северные моря на своих кораблях - драккарах, заставлявших дрожать всю Европу. Детство - это вкус кислого ржаного хлеба, постных щей разнообразных каш и рыбы с озера Неро: щуки, карася, судака.
   Но самую вкусную вяленую рыбу Глеб попробовал на Волге - так звучит по-русски название Итиля. Когда пришло время ехать за ярлыком, он всопровождении Якима и дружинников добирался до ставки речным путем: сначала по Оке, затем - Волге-Итилю. У Булгара ладья чуть не перевернулась: небо с утра стало затягивать тучами, а к вечеру совсем потемнело, подул буйный ветер, словно не желая пускать путников на Булгарскую землю. Ладью качало тов одну строну, то в другую, казалось, вот-вот перевернется. Главное - не показать страха.
   - Не пугайтесь, князь, - сказал Яким стоявшему у носа палубы Глебу и крепко державшемуся руками. - Такое здесь бывает.
   - А мне и не страшно, - улыбнулся князь. - Не на море же шторм!
   - Вот и правильно!
   Наутро шторм утих. Путники причалили в Булгаре, чтобы отдохнуть и закупить продукты. Тогда и Яким приказал сходить на базар и купить вяленую стерлядь, которой в этих краях водилось много. Разрушенный во время нашествия город отстраивался заново, здесь по приказу Бату был основан монетный двор. Одной из первых новых построек стала мечеть с минаретом. Зеленые холмы, где стоял некогда центр некогда могущественного государства, готовый возродиться из пепла, открывали вид на Итиль с такими же зелеными островами. Подошел Глеб к краю высокого берега, огляделся вокруг: нигде он не видел такой красоты - даже озеро Неро с ней не сравнится! Вдруг громкое пение на непонятном для Глеба языке.
   - Что это за голос? - удивился Глеб.
   - Это мулла - священник магометан зовет на молитву, - ответил Яким. - Болгары - хоть и басурмане, но народ храбрый, долго давали отпор татарам, те болше десяти лет не могли их покорить. Лет тридцать назад они ходили в Ростовские земли и брали Устюг. Ваш отец тогда тоже ходил на болгар с владимирскими князьями, так что я не первый раз на этой земле. Глеб видел вокруг людей темноволосых, с карими и светлыми глазами, европейскими лицами, мало отличавшимися от жителей Владимирской земли, о среди них увидел он женщину в половецком головном уборе в форме "рогов", скулы ее чуть более широкие, а глаза раскосые.
   - Глядите, князь! А это половчанка.
   - Их сейчас много здесь поселилось, а местных было немало перебито, - сказал один из дружинников, знавший булгарский язык, немного отличавшийся от кипчакского, вернувшийся с купленными рыбой и лепешками. Мне это торговец сказал.
   Плывя дальше вниз по Итилю, останавливались в поселении вдоль возвышенности, где строился город Укек.В переводе с монгольского, это название означает "массивная гора, или крупная возвышенность с плоским верхом". Здесь так же, как и в Булгаре с высокого берега открывался вид на синие воды Итиля под чистым, бескрайним синим небом.Тогда Глеб впервые ступил на землю Степи, сорвал колоски ковыля, развеваемые, и тревога охватила душу: какие испытания готовит для него эта земля? Плен, как его любимому герою - князю Игорю? Или же казнь, как его деду по матери - черниговскому князю Михаилу? Глеб уговорил Якима отпустить его с двумя дружинниками прогуляться по селению. Первый встретившийся на берегу русский рыбак сказал, что здесь много русских людей, не только пленных, но и торговцев, и дядька согласился. На своем пути юный князь встречал самые разные лиц: тут и славяне, и булгары, и кипчаки, и мокша. И все доброжелательны: кланяются, приветствуют, предлагают угостить, видя знатного гостя. И между собой общаются, как хорошие знакомые, невзирая на разницу вер и племен. Тогда он впервые увидел монгола, пришедшего туда, чтобы продать мясо и шкуры. Он был одет, как положено: в дээл и шапку малхай, из-под которой выглядывали две косы. Когда он снял шапку, Глеб увидел, что затылок это выбрит. Этот человек не был похож ни на половца, ни на булгара: людей с такими ярко выраженными азиатскими чертами - разрезом глаз и скулами Глеб еще ни разу не встречал. Говорил он с местными, как и они между собой - на кипчакском. И вел себя, как мирный человек, разговаривая спокойно и приветливо с жителями. "Не похож он на воинственного человека" - подумал князь. Яким позже объяснил ему: "На войне и в мирной жизни люди ведут себя по-разному. Этот татарин не смог бы торговать с местными, если бы насильничал". "Никогда, Яким, я раньше не видел столько разных людей в одном месте!", - сказал Глеб, когда они уже взошли на судно.
   Помещение, где жил Глеб, Яким и двое слуг, оказалось тесным. Для покоев князя смогли выделить маленькую комнату, в остальной части дома ютились Яким и слуги. Монгол, которого приставили сопровождать князя, принес дээл и сказал:
   - Наденьте дээл, князь. Все, кто приезжает в ставку обязан надеть.
   - А брить голову и косы заплетать, как у татар, не придется? - засмеялся Глеб.
   - Князь! - строго сказал по-русски Яким. - Не злите татарина!
   Но монгол все с тем же серьезным выражением лица, не выражавшим ни гнева, ни веселья, спокойно ответил:
   - Нет, об этом не говорили.
   - И слава богу! - продолжал смеяться Глеб.
   По взгляду монгола было видно, что его это начинало раздражать, и Глеб замолчал.
   Глеб взял халат с широким поясом, накинул его прямо на одежду.
   - Слишком большой, - сказал он по-кипчакски. Монгол молчал в ответ. Глеб, накинул дээл прямо на свою одежду, он, и правда, оказался таким длинным для него, что волочился по полу.
   - Найду другой, - спокойно сказал сопровождающий. - В ставку всегда приезжают люди ростом повыше.
   Через некоторое время монгол вернулся с другим дээлом - для подростка. Глеб, послушавший за время его отсутствия наставления Якима, что нельзя гневить сопровождающего и что им еще повезло с этим сопровождающим, другие бывают грубые, он взял, вышел в свои тесные покои и сразу переоделся. Выйдя в халате, юный князь рассматривал пояс и рукава, пытаясь сдерживать смех над собой в необычном виде.
   Монгол опять куда-то ушел по своим делам, уставший Яким лег спать, слуги ютились по хозяйству, а татарин, монгол, на самом деле, куда-то ускакал. Выйдя из маленькой комнатки, Глеб, тихо пройдя к двери, перешагнул порог дома, прошел до ворот двора, и вышел на улицу. Он шел в сторону базара, пытаясь запомнить дорогу обратно.
   Спрашивая прохожих на ломаном кипчакском и ожидая грубые ответы, он удивился вежливостью местных жителей. Один монгол даже предлагал проводить до рынка. "Неужели это тот самый народ?" - подумал Глеб.
   Глеб проходил торговые ряды, жадно вдыхая ароматы лепешек и жареного мяса,повсюду витало сразу несколькими мирами: тут и хорезмиец, торгующий лепешками, и лавка армянина, с искусно вышитыми коврами, и выходцы из русских княжеств, продающих такие знаковые украшения для подвесок, и знатная монголка в боктаг с двумя служанками, рассматривающая ковры, и буддийский монах-уйгур,ни о народе, ни о вере которого в родном Ростове не знали ничего, и половцы в колпаках. Глеб шел, постоянно оглядываясь по сторонам. Городские кварталы еще не были выстроены, поэтому торговля казалась беспорядочной. Вдалеке виднелась вершина недавно построенного несторианского храма, чей он, людьми какой веры выстроен, Глеб тож понять не мог. Та земля, которой его пугали с детства, кажется вовсе не страшной. Нет, она не страшная, а вовсе не похожая на то, что видел Глеб всю жизнь вокруг себя, здесь другие запахи, другие лица, другая речь, по-другому одеты люди. И, чем дольше он шел, чем больше притягивал его этот мир разноязыких людей.
   Звонкий девичий голос заставил Глеба повернуть голову в сторону хорезмийца, разносившего лепешки. Рядом с ним стояли две девочки, на вид ровесницы Глеба: одна крупная, но не сильно полная, круглолицая, азиатской внешности, одетая в дээл, другая -чернобровая,с большими черными глазами и длинной черной, как ночь косой, одетая в армянский костюм -халав,длинную красно-белую рубаху с широкими прямыми рукавами, и длинные штаны, расшитые золотистыми нитями и тесьмой. Поверх рубахи - антари, сшитое из шелка или хлопка платье с боковыми разрезами ниже бедер. Из под платка выглядывало множество косичек которые они искусно удлиняли вплетенными в них шерстяными нитками, такими же черными, как и ее волосы, украшенные серебряными шариками и кистями. Глеб не мог понять, кто эта девочка: на татарку не похожа, на славянку - тоже, и на булгарку не походит. "Наверное, ромейка. - Его Преосвященство говорил, что они так выглядят". Её подругу, громко спорившую с хорезмийцем, он тоже внимательно разглядывал: одета по-татарски, скулы азиатские, разрез глаз азиатский, но цвет их, как у Вечного Неба. "Может,половчанка, просто одета, как татарка?" -думал Глеб.
   - Ваши лепешки за такую цену никто покупать не станет!
   -Дешевле ты не найдешь, девочка! - возражал торговец.
   - Пойдем, Ануш, - сказала степнячка подруге. - У других купим.
   - Хорошо, возьму меньше! - проворчал он. - Эх, наглые степнячки, с мужчинами любят спорить!
   Довольные девчонки с лепешками в руках пшли дальше.
   -Ануш, посмотри на него, - указала девочка на Глеба. - Знаешь, кто это?
   - Нет, не видела его раньше, - пожала плечами чернобровая и черноокая красавица.
   - Одет хорошо, богатый, видно.
   - Наверно, сын купца.
   - Булгар?
   - Не очень похож. Орос, наверно.
   - Давай подойдем к нему.
   - Зачем? - неуверенно спросила Ануш, но подруга взяла ее за руку и повела в сторону Глеба.
   Поздоровавшись с ним, степнячка спросила:
   - Ты кто и откуда?
   - Почему на "ты" к нему обращаешься, вдруг он старше? - тихо сказала Ануш. Но та, словно, не обратив внимания.
   - Меня зовут Глеб, - начала он говорить на кипчакском с сильным акцентом. -Я из Ростова.
   - Гэлээб, какое смешное имя! Где эта земля, что ты назвал? - посмотрела на него внимательно девочка.
   - Владимирская земля, подбирал он слова на кипчакском, - Русская земля.
   - Алтынай, Ануш, представила степнячка себя и подругу. Какими судьбами здесь? Ты не похож на простого русского ремесленника.
   - Я... - стал придумывать на ходу Глеб. - Мой отец сопровождает ростовского князя в поезде, и меня взял с собой. Князь приехал на поклон царю Батыю, а его отправили к его сыну.
   - Ты хотел сказать "к Бату"? - засмеялась Алтынай.
   - Я пока плохо говорю на половецком, оправдывался Глеб, смущенный тем, что над ним посмеялись.
   - Ты хотел сказать, "на кипчакском"? - засмеялась еще громче Алтынай, и ее смех оказался настолько заразительным, что Глеб, забыв о смущении, стал смеяться тоже.
   - У нас их зовут "половцами".
   - Смешное слово! Надо матушке сказать, как ее народ называют оросы!
   - Ты разве ни татарка? - спросил Глеб.
   - Нет, мой отец - найман.
   - Кто? - не понял Глеб, первый раз услышав название одного из кочевых народов Центральной Азии.
   - Татарка она! - сказала Ануш.- Татары сами себя татарами не называют.
   - А ты гречанка? - спросил ее Глеб. Девочки снова засмеялись:
   - Она из Киликийского царства, ее отец служит в канцелярии Сартака.
   - Я бы сама сказала! - возмутилась Ануш.
   - Пойдешь с нами играть в черепаху? - спросила Алтынай, приподняв мешочек с бараньими косточками.
   - Во что?
   - Какой ты странный, ничего не знаешь! Черепаха - это животное такое, живет в странах, где море. А в Еке Монгол Улус есть игра такая - "черепаха".
   - Пойду! - резво ответил Глеб.
   - Идемте к реке!
   Вечное Небо ясное, ни облачно на нем, и Итиль спокоен, лишь легкий ветерок побуждал его плескаться небольшими волнами. Дети Востока, Юга и Севера наслаждались замысловатой игрой в черепаху, итильским ветерком и обществом друг друга, забыв о разных культурах и религиях. Благословенна Небом Земля Великого хана, где синими водами Орхона и Итиля смывается стены культурных и религиозных различий!Они или не помнили войну вовсе, или помнили очень плохо,желание жить дальше их родителей, позволило жить здесь и сейчас, на этой земле, ставшей родной - побережье Итиля. Степная трава под бурыми и светло-каштановыми почвами по берегам Итиля, города домами из глины и выжженного кирпича стали картинами детства христиан, мусульман, буддистов и приверженцев Тенгри.
   Тем временем,Яким, проснувшись, обнаружил, что Глеба нет ни в помещении, ни во дворе. От страха перехватило дыхание. Может, вызвали? Тогда бы его разбудили. Убили? Но Глеб - не его дед, самостоятельно поуправлять своими владениями не успел, ни с кем ни против кого союзы заключить не мог, и обвинить не в чем. Но черт их знает, этих безбожных агарян!
   - Где князь?! - кричал он на слуг. - Как это не знаете?1 Почему не остановили, когда уходи?!
   Нукер вернулся в самый неудобный момент, для Якима. "А может, наоборот, поможет найти князя или скажет хотя-бы,если убили" - думал он.
   - Как могли не уследить?! - ругался нукер, когда услышал, что вассал пропал. Чем занимаетесь вместо того, чтобы охранять вашего князя?!
   - Наша вина, только помогите его найти! - говорил Глеб.
   - Поселение небольшое, если жив, найти будет нетрудно. Но если не найдется, укажу на вас и прощайтесь с жизнью!
   Они спрашивали у каждого торговца на базаре, видел ли он богото одетого двенадцатилетнего русского мальчика. Один из них, наконец, сказал:
   - Видел я русского мальчика, похожего на того, кого вы ищите. Он ходил с двумя девочками: одна - монголка, другая - армянка. Они пошли в сторону реки.
   - Скажи, Алтынай, а что за дом похожий на храм, виднелся на восточной стороне? - спросил Глеб.
   - Да это храм.
   - Каким огам в нем поклоняются?
   - Одному Богу.
   - Он христианский?
   - Нет.
   - А как зовут вашего бога?
   - Не знаю, просто Бог... Захария, сириец, говорит, что Бог послал на Землю своего сына Иисуса, чтобы спас людей и пострадал за их грехи.
   - Быть такого не может! Неужели у татар есть христиане? Епископ Кирилл говорил, что они безбожные агаряне, поганые идолопоклонники!
   - Кто такие христиане? И что за слова ты назвал?
   - Они христине, - вмешалась Ануш. - Только нет у них этого слова.
   - Наша вера называется "сияющая религия" - сказала Алтынай. Среди монголов больше тех, кто почитает Тенгри, но у моего народа много людей нашей веры. И у кереитов тоже. И Сартак недавно принял нашу веру.
   - Но епископ не мог обманывать! - недоумевал Глеб. - Почему он ни слова не сказал о татарских христианах?
   Алтынай взяла палку, лежавшую на берегу, и нарисовала на песке цветок. Глеб внимательно глядел на нее.
   - Что за цветок?
   - Это лотос.
   - Не слышал про такой...- задумался Глеб.
   - Он растет в Китае, и здесь, в дельте Итиля.
   Затем она начертила четырехконечный крест над лотосом.
   - Это знак нашей веры, его рисуют на камнях и могильных плитах.
   Топот копыт на фоне плеска итильских волн заставил Глеба оглянуться. Он понял: его потеряли. Планируя погулять недолго, он погрузился в этот новый, незнакомый для него мир, забыв на время, кто он и для чего здесь. При приближении двоих всадников Глеб разглядел знакомые лица Якима и того монгола, что приставили к нему.
   - Слава тебе Господи вы нашлись! - закричал боярин, перекрестившись. Монгол в орбелге с суровым лицом слез с коня и направился в сторону Алтынай и Ануш. Девочки пошли от него в сторону.
   - Не трогай их! - сказал Глеб приказным тоном, вновь мыслями вернувшись в княжеское обличие.
   - Вы здесь приказываете только вашим слугам, князь! - ответил нукер таким же приказным тоном. - А с вами нам еще предстоит разговор.
   Яким взял заруку Глеба и повел к коню, а тот глядел в сторону девочек, беспокоясь за них.
   - Что он будет делать? Накажет их?
   - Не знаю, князь, здесь свои порядки, нам не следует лезть. Велел Глебу сесть на коня, а сам взял поводья и пошел пешком.
   - Знаете, как я напугался, когда увидел, что вас нет! Что только ни пришло в голову!
   - Прости, что напугал. Я хотел погулять недолго, на людей местных посмотреть, но знал, что не разрешат.
   - Это страна чужая, князь, и люди чужие. Не подобает князю дружить с детьми смердов, да еще и басурманками.
   - Они христианки. Таких красивых девочек никогда в Ростове не видел.
   - Понимаю! - улыбнулся Яким. - Вы уже взрослый юноша, пора на девок заглядываться! Но не простолюдинок, а из родов благородных. Даже если татарка, не страшно - покрестим, лишь бы знатная была и прок Белозерскому княжеству был от этого брака.
   Глеб и Яким вернулись на постоялый двор, а нукер остался разбираться с детьми.
   - Стоять! - приказал нукер девочкам.
   - Побежали! - сказала Алтынай, взяв Ануш за руку.
   - Может не стоит? - возразила Ануш. - Вдруг проблемы будут у родителей?
   - Вы хоть знаете, что бы стало с вами и вашими семьями, если б с этим мальчишкой что-нибудь случилось, глупые девчонки! И почему родители за вами не следят?
   - Мы ничего плохого не сделали, только играли с ним, - возразила Алтынай.
   - Играли! Простолюдинкам не положено играть со знатным! Играйте с себе подобными1
   - Разве он знатный?
   - А ты не знала? Он русский князь, приехал на поклон с Сартаку.
   - Он - и есть тот князь? Но он нам говорил, что сопровождает князя..., - задумчиво отвечала девочка.
   - Обманул вас. Больше не смейте к нему приближаться! Запомните: "Пусть все станут по местам: почетный здесь, а челядь - там", и никогда не переступайте.
   Ануш ответ ила, стыдливо опустив голову:
   - Простите, мы не знали.
   Но Алтынай молчала, даже не опустив взора и глядя в лицо нукера своими глазами небесного цвета.
   Нукер сказал строгим голосом, глядя на Алтынай, перейдя с кипчакского на монгольский:
   - Ты смотри у меня!
   А она глядела на него и думала: "Я обязательно встречусь с ним еще раз, хотите вы или нет!"
   Нукер сел на коня и поскакал на постоялый двор.
   Оставшись наедине с Якимом в доме для приезжих купцом, Глеб спорил:
   - Скажи, Яким, почему Его Преосвященство не говорил, что в Орде есть христиане?
   - Это ересь несторианская, осуждена Третьим Вселенским собором. Они еретики, такие же, как и латиняне.
   Тем временем монгол вернулся и вызвал князя и Якима на разговор.
   - Я разве не ясно сказал: "Не появляться нигде без меня"?!
   Глеб лишь молчал в ответ. Вас могли вызвать в любой момент, и что бы я сказал? Где вассал? Пошел на рынок бегать за девками?!
   Глеб лишь молчал в ответ.
   - Вы простите нашего князя, больше такого не повторится, - уговаривал Яким монгола. Он очень устал в пути - столько дней сидеть в ладье!
   - Ты следи за ним хорошо. Совсем мальчишка, какой ему ярлык, не наигрался еще!
   - Сначала вы докажите, что ваши помыслы чисты - пройдете между двумя кострами.
   Нам повезло, что отправили не к самому Батыю, а Сартаку - ждать не так долго придется.
   Сверкает пламя от двух больших костров разносит степной ветер дым, режущий глаза. Расстояние между костров немалое, но все равно, непонятный страх овладел душой и телом Глеба. Он остановился на мгновение, не решаясь сделать шаг.
   - Почему князь стоит? - спросил нукер Якима с подозрением глядя на него.
   "Я говорил много раз, что надо делать".
   - Князь, пройдите здесь, - сказал спокойным, но строгим голосом один из нукеров.
   Глеб, преодолев робость, прошел эту черту, прикрывая рукой лицо от дыма. Необыкновенное чувство охватило Глеба, словно перешел он границу между двумя мирами.Потом поклонился золотой статуе Чингисхана, Яким передал шаману ткани, предназначенные в подарок Сартаку, его жене и наложнице, шаман отрезал по маленькому куску от каждой и бросил в костер - тоже для очищения. Придворный, в чью обязанность входило подавать сосуд с черным кумысом, протянул Глебу позолоченную чашу с напитком белоснежного цвета. Держал Глеб золотую чашу с ручками в виде головы дракона и думал: "Напиток нечистый, греховный, придется епитимью держать", глотнул и выпил до дна, а вкус очень даже неплох, жаль,что напиток запретный. Сопровождавший монгол, имя которого Глеб так и не запомнил, говорил, что такой кумыс подают только знатным особам империи. Кто отказывался, тому давали вино, но матушка-княгиня наказала ни чему не противиться: "Будешь вхож в царский двор, никто твой Белозерский удел отнять не посмеет, а грех замолим". Затем зашел двенадцатилетний князь в золотой шатер царевича, перешагнув, как и велели, через порог, преклонил оба колена перед его троном.
   - Я Глеб из рода Рюриковичей, сын Василько, ростовского князя, внук Ростислава, прибыл, чтобы изъявить свою покорность перед ханами Бату Сартаком.
   Когда толмач-кипчак перевел речь Глеба, со стороны трона послышался недовольный голос огула. Дрожь пробежала по телу Глеба: что-то сделал не так, все пропало, не справился?
   - Не называйте ханом Бату-ака! Никогда. Хан может быть только один! - перевели ему слова Сартака, сказавшего по-монгольски
   - Простите. Я перепутал.
   - Не путай больше, - сказал Сартак по-кипчакски.
   Писарь прочитал по-монгольски: "Силою Вечного Неба и при полном одобрении великого божественного величества, мы, Бату, вручаем эти наши слова: Глеб, сын Василько из рода Рюрика владеет землями Владимирского княжества вокруг Белого озера, доставшиеся ему по наследству от отца. Дабы никто не смел нанести ему ущерб или покуситься на его жизнь. Дабы абсолютно никакой посланец, направляющийся для переписи армии, не уводил поименно у них войска и не брал в свое распоряжение средств передвижения или что-нибудь другое, что нанесло бы им ущерб; и дабы чиновники налогов и податей не получали или требовали от них ни подати, ни сбора и не касались чего-либо из их имущества". Глеб внимательно разглядывал незнакомые ему знаки на сверке - уйгурские буквы и печать красного цвета. Толмач перевел прочитанное. "Это ярлык! - радостно подумал он. - Все получилось!". Потом писарь протянул Глебу прямоугольную металлическую пластину с такими же буквами и кругом в верхней части.
   - Это пайцза, - сказал толмач. - Здесь написано: "Силою Вечного Неба, имя хана да будет свято. Кто не покорится, тот должен быть убит".
   Ярлык получен, и теперь Глеб может позволить себе думать о чем-то другом. И это другое -голубые раскосые глаза той девочки, которой запретили к нему приближаться. Теперь его забота - как встретиться с ней. Легко ли будет найти? Как много в Орде девочек с именем Алтына? Может, каждая вторая? А может быть, это очень редкое имя? Хоть бы второе! Глеб и Яким выходят шли к выходу ограды, что окружала золотой шатер Сартака. Навстречу им мчатся девочка монголоидной внешности, на вид лет шести-семи, держа в руках кожаный мешочек. Остановилась рядом с Глебом,сказала, глядя на него что-то на незнакомом языке. Язык этот не был похож на кипчакский, по звучанию язык напоминал тот, на котором говорил Сартак, а писарь зачитывал ярлык. Глядит своими черными глазками и мило улыбается.
   - Я не понимаю, - говорит Глеб по-кипчакски.
   - Как... тебя... зовут? - спрашивает девочка по-кипчакски с паузами, видно, что плохо пока говорит на этом языке.
   - Глеб.
   Девочка смеется, щуря черные глазки.
   Уставшему взволнованному Глебу хочется скорее вернуться на их постоялый двор, отдохнуть начать искать Алтынай. А маленькая девочка с ее милой улыбкой только раздражала Глеба.
   - Идем, Яким, - говорит он воспитателю усталым голосом. А девочка тем временем развязывает мешок и протягивает Глебу:
   - Играть - говорит по-кипчакски. - Алаг мэлхий, - снова перешла на монгольский.
   "Где-то я эти слова слышал" - подумал Глеб. Девочка вытаскиваетиз что-то из мешочка и показывает Глебу окрашенную в зеленый цвет баранью ладыжку:
   -Алаг мэлхий - повторяет она.
   - Вспомнил. Это та игра. Я занят, двочка, найди кого-нибудь другого.
   Глеб и Яким пошли дальше, Глеб хотел было снова погрузиться в свои мысли, как почувствовал боль в затылке от удара чего-то лелкого и жесткого, словно маленький камушек. Глеб поворачивает голову, потирая рукой затылок, и то же самое летит в плечо. От третье рараньей косточки, брошенной этой милой девочкой он успел увильнуться.
   - Что творишь, мелкая! - сказал он на родном языке.
   - Хулан! - послышался женский голос. - Фуджин, прекратите! - бежит немолодая крупная половчанка. - Как хорошо, что вы нашлись, не убегайте больше! - тяжело вздыхает женщина и берет девочку за руку.
   - Эта девочка плохо воспитана, она бросалась в нас костями! - возмутился Глеб.
   - Идемте, князь - уговаривает Яким. - Нам не нужны неприятности.
   - Простите, госпожа так быстро бегает, не успеваю за ней. - Она - внучка самого Бату и доч Сартака!
   - Зачем, фуджин, вы бросали в этого мальчика костяшки? Так нехорошо себя вести! - ворчала рабыня по-монгольски.
   - Он не хочет играть в черепаху! -плакала и упиралась принцесса .
   - Моя госпожа, вам не следует расстраиваться из-за этого мальчика, он всего лишь жалкий вассал и не достоин вашей дружбы, -успокаивала она принцессу, уводя в гэр матери.
  
   Через день планировалось отплытие во Владимирскую землю. У Глеба был только один день, чтобы найти Алтынай. Яким об этом и слушать не желал - негоже князю разыскивать какую-то девчонку, что люди подумают? Местный православный священник, узнав, что в поселок прибыл белозерский князь, стал приглашать Глеба с Якимом к себе в дом на трапезу, пока мясоед. Яким в последний момент, наконец, смог уговорить своего воспитанника посетить батюшку, а Глеб подумал: "Спрошу у него, как найти Алтынай". В маленьком доме из выжженного кирпича было очень уютно. Молодая пленница, которую отец Онфим недавно взял в жены выложила на стол запеченного осетра и положила нарезанные куски какого-то неизвестного красного то ли овоща то ли фрукта с зеленой коркой. Аромат приготовленной рыбы напоминал Глебу о доме (хоть и водится там другая рыба), доме, где его ждут и куда он скоро вернется, обнимет матушку, придет на берег озера Неро, окунется в прозрачную воду, как он любил в детстве. Хоть здесь и река, но заходить туда по Великой Ясе запрещено под страхом смерти.
   - Батюшка, а где вы служите? - разговаривал Яким со священником. - Не видел здесь православного храма.
   - Церковь сделали из юрты, там и службу ведем.
   - Да что вы говорите!
   Глеб долго молчал, потом решился спросить:
   - Отец Анфим, не знаете ли, не поможете ли найти человека? Она христианка из татар, зовут Алтынай, лет наверно столько же, сколько и мне, может на год моложе.
   - Вряд ли отец Анфим знаком с несторианами, - сердито посмотрел Яким на Глеба.
   - Нет, князь, с татарами не знаком, здесь русские люди, булгары, армяне живут, а татары за поселком кочуют, приезжают сюда только на торги.
   - Тогда армянку Ануш знаете? Ее отец случит в канцелярии Сартака, она ее подруга, может подсказать.
   - Нет, князь, не знаю, из армян только с торговцами знаком.
   Глеб уныло вздохнул.
   - Не хорошо, дружбу с еретиками вести, князь! - осуждающе взглянул на него священник.
   Возвращался на гостиный двор Глеб с грустным молчаливым лицом, Яким пытался уго успокаивать:
   - Скоро увидим родную Владимирскую землю, воздух лесной, прохладный, с запахом хвойных деревьев, не тот, что в степи, сухой и жаркий!
   Издалека виднелись ворота гостиного двора, а у ворот - маленькая фигура всадника, а подойдя ближе, убедились, что - всадницы. Раскосые небесно-голубые глаза горделиво и довольно глядят на Глеба. Он подбегает к коню.
   - Залазь скорее! - кричит Алтынай. - Глеб запрыгивает на коня, садится сзади, Алтынай дергает за поводья, дети мчатся в сторону реки.
   - Проследите за ними! - приказывает Яким двоим дружинникам, сопровождавших их.
   Они бегут в гостиный двор, оседлают коней и едут по следу детей. На берегу Итиля под деревьями прохладно.Ветер навеивает волны вод, что связывают эту землю с родны домом. Ветер навеивает радость на душе Глеба, что увидел того, кого и не наделся увидеть, что живой, что увидит скоро Ростов, матушку и брата. Ветер навеивает легкую грусть, что покидает этот, как оказалось, совсем не страшный мир, манящий своей непохожестью во всем: в лицах и одежде людей, красках природы, вкусах и запахах. Он должен бояться этого мира,но лета еще не те, что б думать, как дОлжно.
   Алтынай, поднимая подбородок, словно чем-то гордясь, глядела в глаза знатному знакомому:
   - Мне тот человек, что тебя сопровождал, сказал: "Пусть все встанут по местам: почетный - здесь, а челядь - там". Но моя мма - из кипчаков, она говорит: "У кипчакской девушки для какждого найдутся стрелы, кто посмеет ей отдавать приказы". Я пошла в нее! Где твоя страна?
   - Там - показывает он рукой. - Вверх по Волге. Так мы называем Итиль.
   Повернув голову, Глеб увидел вдалеке стоящий паланкин, окруженный множеством женщин. Эти женщины бежали куда-то вдоль берега реки из бурой почвы, покрытого зеленой травой. Одна из них пыталась бежать, придерживая одной рукой боку с длинным пером, другой - чуть преподнимая длинный широкий халат, вышитый золотыми нитями, но все равно. Спотыкалась о подол.
   Слово, которое выкрикивали женщины, показалось Глебу знакомым. "Где же я его слышал?" - думал он.То было слово "Хулан". Впереди бежалребенок. По мере приближения бегущих Глеб увидел, что это та самая девочка, что бросала в него кости. Пробежав мимо Глеба и Алтынай, девочка чуть их не столкнула, поглядела на них, засмеялась, как тогда, щуря глазки. Наконец, одна из служанок, сопровождавших Ану, решившую прогуляться у берега Итиля, догнала уставшую Хулан и взяла ее за руку.
   - Не зря вас так назвали, фуджин, бегаете, как настоящий кулан! - говорила она, задыхаясь от усталости. К служанке подбежала Ану, взяла девочку крепко за руку и повела к паланкину.
   Младший дружинник, которого отправил Яким, нашел Глеба на берегу Итиля. Глеб заметил его:
   - Мирослав, подожди еще немного, сейчас вернемся! - отвечал
   - Князь, вас опять потеряют! - звал его он.
   - Тебя дома потеряли? - обратился он к Алтынай.
   Она открыла кожаную поясную сумку с лепешками:
   - Нет, я их обещала купить, чтобы меня отпустили в поселок! Но мне уже пора, прощай! Она отвязала коня от дерева, забралась на него.
   - Постой! - кричал вслед Глеб девочке, - Ты живешь не здесь? Как поедешь одна в степи?
   Алтынай улыбнулась в ответ:
   - А что может случиться? Люди говорят: "На земле Великого хана девушка с золотым блюдом может пройтись от конца до края, и блюдо, и честь останутся при ней!"
   - Буду здесь в следующий раз, обязательно тебя найду!
   Она развернула коня и погнала в сторону стойбища аила.
   - Местные девушки - что-то удивительное, Мирослав, - сказал Глеб дружиннику. - Скачут верхом, спорят с мужчинами, глядят в глаза. У нас девушки скромнее.
   - Верно говорите, князь. - Но в Ростове никому не рассказывайте про эту татарку, княгине, особенно. Девка красива, кровь с молоком,но не ровня вам!
  
   На следующий день Хулан сидела на занятиях по письму и чтению по настоянию Боракчин, приславшей в Хаджи-Тархан учителя - уйгура. Сартак не понимал, зачем обучать девочку граоте, но не стал перечить матери. Учитель чертил на бересте уйгурские буквы, велев Хулан повторять за ним.
   Хулан сидела на полу, держа перед собой кусок бересты.
   - Не хочу! Скучно! Лучше учите меня играть на шанзе!
   - Обязательно научу, но сначала вы должны научиться писать!
   Принцесса вздохнула, положив подбородок на ладонь. Учитель продолжил дальше писать. Подняв голову, он увидел, как Хулан подбегает к двери, перешагивает через порог и убегает Старый уйгур бежал, задыхаясь, за маленькой принцессой.Сартак, выходя из своего золотого шатра, увидел это, позвал дочь и отпустил учителя. Он грубо взял ее за руку и повел в свой гэр.
   - Зачем себя так ведешь?! Убегаешь ото всех? Зачем бросалась костями в вассала?
   - Они плохие! Эти слуги, вассалы, ничего не разрешают, не играют!
   - Хулан, послушай. Мне тоже многое нельзя, чего я хочу. И матушке твоей нельзя.
   - А вам почему? Вы же взрослые!
   - А взрослым больше нельзя, чем детям. Нет людей, которым все можно
   Я знаю, есть! Дедушке! Его все боятся!
   - Ему больше всех нельзя!
   - Почему? Его же все слушаются, все боятся!
   - Поэтому и нельзя, потому что думать должен не только о себе и не только о нас, но и о своих воинах и военачальниках.
   А мы из Золотого Рода, поэтому нам нельзя больше, чем простолюдинам. Нам дан небесный мандат, нам дана власть над миром!
   - Тогда лучше быть простолюдином, чем из Золотого рода!
   - Да, только тогда мы бы ели не мясо каждый день, а протертое зерно, сваренное на воде, ужасно невкусное, голодали бы во время джута, не играли бы на шанзе, мама не носила бы боктаги не красилась белилами, ты бы не носила красивую одежду, вышитую золотыми нитями. Хочешь так жить?
   - Нет.
   - Тогда благодари Бога, что родилась среди нашего рода, и служи его имени, а не позорь! Обещай мне, что будешь уважать старших и не станешь убегать!
   - Обещаю. А вы пообещайте, что покатаете меня на лошади. Раньше катали, а сейчас только Юлдуз катаете!
   Сартак тяжело вздохнул.
   - Юлдуз сама ездит верхом, ее не надо катать. У нас просто было много дел.
   Он вывел Хулан, взял ее на руки, посадил на село и повел за поводья лошадь.
   - Хулан, у всех есть вторые, третьи жены наложницы.
   - Мама говорила, что у вас не будет других жен и наложниц!
   - Я тоже так раньше думал, но Юлдуз оказалась очень хорошей, она спасла меня от злых людей.
   - Кто они?
   - Я потом тебе расскажу, когда подрастешь. Юлдуз тебе не чужая, она родит твоего брата. Ты должна с ней подружиться.
   - Нет, не хочу! Мама на меня обидится, она из-за нее плакала!
   - Не обидится, я с ней поговорю.
   Хулан держалась за седло, расписанное узором из лака, изображающих птиц, драконов и фениксов. Стараясь держать спину прямо, глядела с высоко поднятой головой на юрты в ставке, а во взгляде и улыбке отражались такие слова: "Я госпожа,я красавица!"
   На следующий день в Хаджи-Тархане был праздник. В строящийся город прибыли бродячие артисты-кукольники из Мавераннахра.Сартак давно слышал о приказал пригласить. На берегу Итиля собралось множество народу: оседлые и кочевые, кипчаки и монголы, славяне и армяне.Сартак сидел под навесом от солнца, который держал один из воинов. Рядом, под другим навесом сидела Ану с Улагчи и Хулан. Последняя, то и дело, вставала и бегала вокруг - сложно сидеть на месте! Она хлопала в ладоши и громко смеялась, как и народ вокруг, когда закончилась сценка с разбойниками и Ходжой Насреддином. Муллу ограбили разбойники: отобрали осла, забрали деньги и начали его бить.
   - За что вы меня бьете?! - кричал артист, держащий куклу- Насретдина - Разве я не вовремя пришел или мало принес?!
   Изосима знал, что здесь будут все и легче будет передать Юлдуз, где нужно встретиться. Он нашел местного мальчишку и попросил за дешевую побрякушку сказать наложнице Сартака, что русский ремесленник изготовил товар, который она заказывала, и ждет у несторианской церкви. Юлдуз подошла к Олджей:
   - Русский снова хочет встретиться.
   - Просто не ходи, как и велел Сартак. Надо кончать с этим.
   - Жаль, что я больше не смогу играть роль, как эти артисты, и узнать, что задумали враги Сартака.
   - Вряд ли они бы тебе стали говорить.
   Изосима прождал дотемна, но Юлдуз так и не пришла.
  
   В этот же день Глеб отправился в путь. Дорога обратно прошла спокойно. Глеб больше не говорил с Якимом об Алтынай, понимая, что дружил с тем, с кем не должен и по статусу, и по религии. Он лишь думал, глядя в сторону горизонта не вперед, а назад. А солнечные лучи падали на плещущиеся волны Итиля, отражаясь золотистым зеркальным блеском. Словно жизнь другого человека он прожил на той земле. Словно один из снов, которые он видел после прочтения "Слова о полку Игореве", где видел он бескрайнюю зеленую степь, море из ковыля, низкое синее небо над головой и половецких дев. И не известно, хотел бы он просыпаться, но нельзя - то земля вражеская, поганая. Земля тех, кто казнил отца и деда по матери, разорил владимирские города.
  
   В Ростове у крыльца деревянного княжеского терема на крыльце стояла женщина в длинной рубахе до ступней с жесткими опястьями из бересты и стоячим воротняком из золототканной ленты, что могли себе позволить только богатые или знатные. На голове, под шапко спадал на плечи убрус , полотняный белый или красный платок с богато расшитыми краями, сложенный треугольником и заколотый под подбородком. Глядела женщина своими широкими голубыми глазами на крест купола церкви Святых Бориса и Глеба, построенной отцом ее покойного мужа прямо в княжеском дворе. Рядом с ней стояли, опустив взоры, две девушки-челядинки.
   Ни громкий жесткий голос, ни повелительный тон и стать аристократки не могли скрыть волнение, легкая дрожь слышалась в ее голосе, когда она отдавала распоряжение слугам. Дождаться бы, выдержать, а потом зайти в терем, остаться наедине с сыном, прижать его крепко, прильнуть щекой в его темные волосы и зарыдать. И как она выдержала все эти три месяца, что провел ее Глеб на земле чужой, земле враждебной? Пытаясь отвлечься от тяжких мыслей, она хлопотала по хозяйству, настойчиво советовала ростовскому князю Борису, своему старшему сыну, собрать со смердов оброки, благо Ростовская земля не была разорена монголами.
   - Жизномир! - говорила она вышедшему на крыльцо тиуну,иди в столовую, проверь, как идут приготовления яств! Жаль, нашего старого повара похоронили, а этот какой-то криворукий! - И про баню не забудь! Как прибудет князь, пусть тут же принимаются топить!
   - Слушаюсь, княгиня, - сказал, поклонившись, управляющий.
  
   Княгиня Мария Михайловна Ростовская уже не первый раз отпускала младшего сына Глеба к татарам.Это имя побежденного монголами народа, кровного врага Золотого Рода, теперь закрепилось за ними самими. Так звали китайцы всех кочевников, обитавших к северу от Великой стены, так стали называть монголов и представителей покоренных ими кочевых народов разных языковых групп в войске Чингизидов половцы, а затем и персы и арабы. Потом этим именем станут называть и самих покоренных монголами, называемыми татарами, половцев и булгар, ставших жителями западной части Монгольской империи - Улуса Джучи.
  
   Первый раз о татарах десятилетняя Мария узнала, когда ее отец черниговский князь Михаил Всеволодович был одним из южнорусских князей, принявших участие в сражении на Калке, где отряд Джебе и Субедея разбил объединенное русско-половецкое войско. Боярин Федор, обучавший грамоте ее и сестру Феодулию, которая была на год старше, говорил, что те самые измаильтяне 1, о которых говорит пророчество: выйдут они из пустыни перед началом Конца Света. Но пришельцы ушли, так же неожиданно, как и появились. Стали говорить, что это очередной степной народ, перекочевывавший из глубин Азии к границам Руси.
   Но нет худо без добра: в битве погиб черниговский князь Михаил Ярославич, а Михаил, отец Марии, занял княжеский стол. А жизнь шла своим чередом на ее родной Черниговской земле: за окном высокой башни княжеского терема: летящие по ветру разноцветные листья осенью, падающие хлопья снега за белоснежные сугробы симой, распустившаяся зеленая листва поздней весной. Выйти в княжеский двор, подышать свежим воздухом, или же выбежать тайно, когда отец был в то Новгороде, то в походе против курского князя Олега, да поглядеть на народные гуляния на Ивана Купалу - радость для юной княжны! С Марией бегали девки из челяди, Феодулия отзывалась на языческие игрища глядеть:
   - Грех это! - говорила она.
   - Ну и оставайся, пока Солнце купается в Иванов день! "Сегодня Купала, а Завтра Ивана!" -напевала она своим низким голосом.
   - Что батюшке говорить будешь на исповеди? - продолжала сестра нравоучения.
   - Как есть скажу, не велик грех - отмолю!
   Глядела Мария издалека, стоя за деревом, как прыгают люди через костер у реки.
   - Княжна, пойдемте отсюда, скоро купаться начнут, - тихо сказала одна из девок.
   - Не называй меня так, а то услышат, - полушепотом отвечала Мария. - Мы еще останемся.
   - Не собираетесь же вы...
   - Да! - резво с горящими голубыми глазами молвила княжна.
   Служанка поглядела на княжну испуганными глазами:
   - Грех же это! Язычество, бесовщина!
   - Не самый страшный грех! - игриво улыбалась Мария. Они отошли в сторону от толпы заходящих в реку людей. Мария не стала раздеваться донага, как другие, а полезла в воду прямо в рубахе. Чем дальше от берега, тем теплее казалась вода, легкий летний ветерок надувал запах речной воды, а водица чистая, прозрачная! Окунулась Мария с головой, в прохладную воду, бодрящий холодок пробежал по мокрому телу.
   - Идемте уже, княжна, - уговаривала челядинка. Отойдя в сторону, девки закрыли княжну сосбой, чтобы та переоделась. Мария вернулась в терем с мокрой косой, Феодулия ужаснулась:
   - Ты заходила в воду?
   - Да! Не представляешь, как это хорошо!
   - Безумная!
   Мария лишь смеялась в ответ, кружась по покоям и напевая: "Купала на Ивана!"
  
   Вся борьба отца с другими князьями как будто где-то далеко от мира Марии: терем, княжеский двор, храм, город Чернигов и книги: Священное Писание, жития святых. Она читала не так много в своих покоях, как Фодулия, но та говорила много с сестрой о прочитанном.
   Но исполнилось Марии четырнадцать лет, и мир отца стал частью ее жизни: союз Михаила с Владимиро-Суздальским князем Юрием Всеволодовичем был закреплен браком Марии и племенника Юрия Василько Константиновича, правившего Ростовским уделом.
   Василько был старше Марии на пять лет, недурен собой, статен, широкоплеч, как богатырь из былины, что Мария об закончившимся детстве не печалилась, хороший муж ей достался. Ростовская земля поначалу казалась совсем чужой: жили там потомки финно-угорского племени меря, смешавшиеся со славянами и перенявшие их язык. Только зачать не могла три года. Молилась православным святым, ходила к старухам, проводившим обряды в честь рожениц 2 Не помогало ничего. От прежней веселой Марии ничего не осталось: сидела целыми днями в покоях, даже по хозяйству не хотела отдавать распоряжения. Уже думала о том, чтобы освободить мужа и уйти в монастырь, как и Феодулия, принявшая постриг под именем Ефросинья. Пусть Василько найдет себе другую жену, которая родит ему наследников. Так ей СЛЕДОВАЛО поступить. Но жизнь в тишине, молитве и смирении, вдалеке от мирских забот, хлопот по хозяйству княжеского двора, шумных ремесленных кварталов Ростова, казалась еще печальнее, чем ожидание зарождения новой жизни.
  
   Но смиловался Бог над княгиней. Спустя три года узнала, что ждет ребенка, и как в благодарность за годы мучительных ожиданий, первенцем оказался мальчик. Нарекли по святцам Борисом. Мальчик родился похожим на мать - светло-русым, голубоглазым. Через два года был совершен обряд: Борису постригли волосы, а еще через два года провели другой обряд - посажение на коня. Спустя шесть лет после рождения Бориса появился на свет второй сын, наречен был Глебом. Словно совпадение, два брата получили имена первых русских святых, которые тоже были братьями. Младший сын походил на отца, темно-русого и кареглазого.
   В этом же году, спустя несколько месяцев после рождения Глеба, Бату взял Рязань. Северо-Восточная Русь вновь услышала о монголах под именем татары еще за год до этого, когда начался Кипчакский поход и монгольская военная машина обрушилась на кипчаков и булгар. Мария помнила пророчество священников, услышанное в детстве.
   В один день княжескую семью в очередной раз посетил ее духовный наставник - сам ростовский епископ Кирилл. Некогда игумен владимирского Рождественского монастыря, он был отпущен князем Юрием на ростовскую кафедру, затем он был отправлен в Киев на рукоположение, откуда уже вернулся в сане епископа.
   - Ваше Преосвященство, правда ли сбывается страшное пророчество? Пришли измаильтяне перед Концом Света? Не уж то скоро Страшный Суд? - спрашивала княгиня епископа за столом.
   - Татары - меч карающий, которым Господь наказывает за грехи наши.
   - Перед отъездом Василько отправился в Успенский собор, получил благословение Кирилла с Марией зашли в храм при княжеском дворе, поставили свечи у икон, отстояли службу. В храме никого не было, кроме супругов и священника и дьякона. После окончания службы священник и дьякон покинули храм, князь и княгиня остались вдвоем. Аромат ладана, обычно, придавали спокойствия, но не в этот раз.
   - Послушай, Мария, обратился Василько к жене. - Коль случится так, что Владимир падет, отправляйся с детьми в Белоозеро. Яким останется в Ростове, будет охранять тебя с сыновьями.
   - Бежать? Как трусы? - тихо с недоумением спросила княгиня.
   - Кроме Бориса и Глеба у меня нет сыновей. Вы погибните, кто наш род ростовских князей продолжит? Если я погибну, Борис - самый старший из князей нашего удела, он должен будет править в Ростове, если никто не помешает.
   - Но он еще мал, - возразила Мария.
   - Ты будешь регентом.
   - Но... - смутилась Мария. - Я не знаю... Как править... Не женское это дело...
   - Яким тебе во всем будет подсказывать. Ты по хозяйству княжеского двора неплохо справляешься, и здесь справился. Я отдал приказал разделить наш удел на две части: вокруг Белоозера будут владения Глеба и его сыновей, чтобы он с братом за Ростов не враждовал.
  
   Глеб не мог помнить побег из Ростова, ему тогда было меньше года, знает только по рассказам, а вот у Марии все перед глазами, будто вчера все это было: скрипит снег под полозьми, слышатся вой зимнего ветра и ржание коней. Едут две крытые в окружении дружинников: на одной княгиня сыновьями, дядькой их боярином Якимом, и челядинками, на другом - Его Преосвященство со свитой. Мчатся навстречу метели на север, в сторону Белоозера, дальнего владения ростовсих князей. Все дальше и дальше деревянные стены Ростова и купола белокаменного Успенского храма. На устах княгини только молитвы, произносимые дрожащими губами. Бегут благочестивые от измаильтян окаянных, от кары Господней, что зовется татарами.
  
   Исчезли из виду ров с городскими стенами, вокруг поля заснеженные, леса по краям и замерзшие реки и тишина. Только скрип снега. А над головой все то же... Вечное Синее Небо, но затянутое темными тучами. Сидит Мария в повозке, крепко прижав громко плачущего Глеба, первый раз ребенок покинул терем, не привык езде и не понимает, что с ним. Шестилетний Борис тоже плохо понимает, что происходит, зачем и куда они бегут, но сидит смирно. Леса поблизости становятся все боле густыми. Темнеет, детей надо уложить спать, во чтобы то ни стало,а то ночью испугаются. Ветер утих, но старик- давно Мария не проделывала такой длинный путь - с тех пор, как покинула родной Чернигов. Опасность миновала. Татары в такие дебри не полезут - крупных городов нет поблизости. А что будет с ростовчанами? Примут на себя смерть мученическую и обретут спасение, как владимирцы, или сдадутся на милость татарам? Но выстоять город не сможет, это точно. Что может сделать небольшой гарнизон и ремесленники, не умеющие воевать? Стыдно бежать, стыдно оставлять город, но что может быть дороже жизни тех, кого носила под сердцем, кормила грудью, тех, о ком слезно молила Господа несколько лет? А леса на пути становились все гуще...
   Город Белоозеро располагался в двух километрах от истока реки Шексны из Белого озера. Поселение занимало и правый, и левый берег реки, и оба - довольно низкие. Небо, затянутое серыми тучами, над замершей рекой, покрытой снегом и деревянными усадьбами ремесленников.
  
   От туч день казался темным и мрачным, на душе Марии не мрак, а покой. Эти густые леса по берегам Шексны и Белого озера укроют ее и детей от опасности. Княжеский терем в городе пока построен не был, епископское подворье - тоже, Василько только успел отдать приказ о разделении удела, Марии с детьми и епископом со своими дворами пришлось потесниться в старинном деревянном погостье 2. Челядинкам княгини долго пришлось отмывать чистить от паутины старое, давно не посещаемое здание. Местные жители - потомки финского народа весь, смешавшиеся со славянами, спокойные, трудолюбивые люди, промышлявшие ремеслом и торговлей, охотой и рыболовством.
   Ростов сдался. Рязань в руинах, Владимир, Ярославль тоже, жители уиты и взяты в плен. Нет смысла погибать в оставленном всеми власть имущими городе. Собрали вече и открыли ворота. Город разграблен, но цел, жители живы.
   Жизнь на Белозерье текла тихо и размеренно, как будто и не было Батыя. Лишь разговоры людей, знавших обо всем по слухам, напоминали обо всем. Мария надеялась на победу владимирских князей, ждала, когда придет весть от мужа, что все кончено, пора возвращаться в Ростов. Прошло больше месяца, а от Василько все нет вестей. Княгиня побежала искать Якима. Он стоял на берегу покрытой зеркальным дном, одетой в платье из белого снега Шексны.
   - Яким, возвращаемся в Ростов. Больше ждать нет силы. Пойду, скажу епископу, а там пусть сам решает, но мы больше здесь не останемся!
   - Опасно, княгиня, - уговаривал боярин, вдруг татары еще там?
   - Зачем им сидеть в городе целый месяц?
   - А если возвращаться и некуда? - спросил Яким полным печали и безнадеги голосом. - Лучше я пошлю человека, пусть все разузнает.
   Яким отправил местного жителя, обещав хорошее вознаграждение. Мария не знала, куда себя деть, как скоротать время, не знала она, что самые напряженные ожидания ждут ее впереди. Услышав, что гонец вернулся, княгиня выбежала во двор.
   Светло-русый мужик с серыми глазами и широкими слулами, внешность которого напоминала о финских предках, вернулся, начал рассказывать все своим местным говором, напоминавшим финно-угорский акцент:
   - Ростов стоит, татары пробыли там недолго.
   - Что с князем? - прервала его Мария.
   - Княгиня, приготовьтесь услышать печальную весть.
   - Говори, сказала Мария тихим голосом, делая глубокие вздохи.
   - Погиб князь Василько. Взят в плен татарами после битвы и казнен.
   Яким быстро подхватил за руку тяжело дышавшую Марию и увел в дом. Маленький Борис глядел на мать, ничего не понимая.
   - Что стоишь?! Уведи княгиню! - накричала он на девку-челядинку, выбежавшую вслед за Марией.
   Еле передвигая ногами, Мария шла к дому, опираясь на служанку. Чудом поднялась по деревянной лесенке в горницу, теперь уже можно было не сдерживать себя, и она завыла, упав на пол. Не увидит она больше лица мужа, не услышит его спокойного голоса. С детства Мария под чьей-то защитой: сначала отца, потом мужа. Жалела, что не понимала, какой была счастливой. Как теперь быть? Князь завещал ей управлять уделом, если погибнет. Что делать? Не женское это дело. Где женщине взять столько силы, сколько есть у мужчины?
   - А князь Юрий? - продолжил расспрос Яким.
   - Тоже погиб, войско его разбито. Оба князя погребены в Ростове, - отвечал гонец.
   Василько был взят в плен в марте в то время, когда отряд темника Боролдая настиг лагерь Юрия.
   Связанного Василько двое нукеров привели к шатру Боролдая, поставили на колени. Высокий монгол богатырского вида в металлическом шлеме дулга с конским хвостом, забралом и стрелкой, защищавшей нос с одной косой, выглядывающей из-под шлема, а не двумя, как обычно. Военачальник спокойно глядел на него и спокойным голосом что-то говорил, а нукер-кипчак переводил Юрию, произнося слова на ломаном древнерусском:
   - Перед тобой Боролдай-нойон, командующий туменом. Он предлагает тебе признать власть кагана Угедея и чжувана Бату. Нет смысла дальше противиться воле Вечного Неба, отдавшего приказ монголам покорить мир.
   - А если я соглашусь, князь, - отвечал Василько, - что потом буду говорить своим сыновьям? Струсил, испугался смерти? Что воины мои будут думать? Нет... Не могу я быть на вашей стороне.
   Боролдай терпеливо выслушав перевод слов князя, сказал, как обычно, спокойным ровным голосом:
   - Этот человек благородных кровей, и умереть он должен, как благородный.
   Прижав ноги князя к земле одним бревном, и привязав руки и туловище к другому, князю сломали позвоночник и оставили умирать на снегу.
   Боролдай, сидел с другими военачальниками в шатре на пиру, когда услышал издалека крики Василько.
   - Достойный человек был, - сказал он спокойным голосом, держа в руке чашу с айрагом и задумчиво повернув голову в сторону, откуда разносились крики.
  
   Выслушав мужика до конца, Яким тихо отблагодарил его, а сам вошел в терем вслед за княгиней и увидел бегущих навстречу девок, одна из них даже чуть не столкнула его.
   - Смотри куда бежишь! - крикнул он.
   - Княгиня! - кричала вторая
   - Что с ней?!
   - Пропала..., - растерянно отвечала рабыня, опустив взор.
   - Как это пропала?! Куда вы смотрели?! - нервно закричал Яким и побежал вслед за ними.
   Марию нашли на берегу Шексны, стоящей на коленях на снегу, прислоняя ладони к заснеженной земле и сжимая холодные, таявшие в руках комки снега.
   - Мать Сыра Земля, дай мне силы все пережить, все вынести! Иссуши мои слезы, помоги поднять детей, помоги сохранить княжество!
   И стала произносить древнее залинание.
   - Ну, слава Богу! Вы так нас напугали, княгиня! - послышался голос Якима из-за спины.
   - Пойдемте, княгиня, а то простынете, - уговаривали челядинки.
   - Грех это, княгиня, старым богам молиться. Суть бесы, - говорил Яким, увидев все это.
   - Мне еще столько грешить, - вставая, отвечала Мария сиплым от долгих слез голосом. - Нельзя править и не грешить.
   На ее лице больше не было слез, все выплакала. Завтра возвращаемся в Ростов. Виновата перед князем, не участвовала на похоронах.
   2 Погостье - двор, остановки князя и его дружины во время сбора урока
  
   Два экипажа вернулись в Ростов. Мария, не заезжая в терем, зашла, как положено, держала траур, провела поминки по Василько на девятый и сороковой день. Мария держала траур по мужу, как и полагается - сорок дней, но страх, бессилие перед боярами показывать не смела. Мария быстро научилась управлять уделом с помощью Якима и нескольких бояр. Мытника 3, городника и мостника оставила тех же, что были при муже. На княжеские суды в села отправляла своих тиунов.
  
   3 Мытник - сборщик торгового налога.
  
   Тиун передал, что пришел один из дружинников, стороживших башню городской крепости, чтобы сообщить что-то важное. Княгиня разрешила его впустить. Дружинник рассказал, что у ворот городской стены ожидает угличский князь Владимир Константинович, родной брат Василько.
   Марию напугала эта новость - неужели Владимир решил воспользоваться малолетством
   Бориса и Глеба и отнять у них удел?
   - Сколько с ним человек дружины? - спокойно спросила княгиня, пытаясь не показать своего страха, подумав про себя: "Если придется воевать, что ж..."
   - Князь без дружины, едет в Орду. С ним только человек десять и еще несколько слуг. Говорит, хочет побеседовать с вами.
   Мария выдохнула.
   - Передайте приказ князя Бориса: пусть войдет.
   А тиуну велела распорядиться, чтобы приготовили стол, баню и покои для угличского князя.
   Потом ей передали, что Владимир не собирается долго задерживаться в Ростове и ждать, пока готовиться прием - дело очень срочное, нужно побеседовать княгиней как можно скорее.
   Князь вошел в тронный зал, где на двух небольших тронах, напоминавших прямые кресла, сидели тринадцатилетний князь и регентша.
   Владимир поприветствовал князя и регентшу и сразу начала с дела:
   - Я еде в Орду Батыя за ярлыком, готов взять с собой Бориса и Глеба. Благослови сыновей, княгиня! Буду беречь их, как детей родных в память о брате, вот тебе крест! - и перекрестился
   - Бориса и Глеба?! К татарам?! Нет, никогда! - Мария резко встала с трона. - Возвращайся, князь, к себе в Углич!
   - Не торопись, Мария! - строгим голосом сказал Владимир. - Теперь Ярослав имеет полную власть над Владимирской землей. Пойти против него - значит пойти против Батыя. А если он захочет захватить уделы, что будем делать? Уже поговаривают, что князь недоволен слишком большой самостоятельностью удельных князей. А будет ярлык у нас - все под защитой окажемся.
   - Когда погиб Василько, я далеко была, не смогла похоронить мужа. Теперь хочешь, чтобы с сыновьями было так же?! - с трудом сдерживала слезы Мария, напрягая мышцы лица. - Ступай, Владимир, возвращайся к себе в Углич, не отдам я своих сыновей!
   - Зачем Батыю нас убивать? Мы же покориться приедем, признаем себя его вассалами! Будешь дальше стоять на своем, не простят тебе сыновья, что лишила их возможности получить защиту.
   Борис сидел на троне и долго молча слушал разговор матери и угличского князя, но вдруг резко встал и произнес уверенным голосом:
   - Матушка, разрешите, я поеду!
   - Даже думать не смей! Не будет на то моего благословения! - нервно отвечала Мария.
   - Как же я стану править сам, если буду бояться?
   - Все верно говоришь, князь, - одобрительно кивал Владимир.
   - Я должен поехать, чтобы сохранить отцовский удел!
   Мария закрыла лицо ладонями, села на трон и долго молчала, Борис позвал тиуна, стоявшего у входа и приказал приготовить коней и повозку.
   - До Ярославля поедем, а потом буде вплавь добираться.
   Заставив себя успокоиться и вернуть равновесие, Мария сказала:
   - Поедет только Борис, Глеб еще мал, подождем, пока подрастет.
   Как и теперь, она погрузилась в заботы по хозяйству и молитвы, ездили в Суздальский монастырь к игуменье Ефросинье - ее кроткой сестре Феодулии. Пережила. Вернулся старший сын. Но на этот раз было страшнее - после казни отца - черниговского князя Михаила. Ни двенадцатилетний Глеб, ни Борис, ни сама княгиня и не думали противиться Батыю или вступать в какие-либо союзы, как Михаил - нет поводов обвинить в измене, но все равно страшно: кто знает этих язычников!
  
   Глеб заходит в терем поднимается по деревянной лестнице на второй этаж в свои покои, Мария следует за сыном: как много она должна у него спросить. Он расскажет ей и о Булгаре и Укеке, и о шторме, об огромных вкусных рыбинах, что водятся на Нижней Волге, о розовом фрукте с зеленой коркой, о нечистой еде и греховных обрядах, еретиках-несторианах и невоспитанной внучке Батыя. Умолчит только, по совету Якима, о дружбе с простолюдинкой - наполовину монголкой - наполовину половчанкой, по которой скучает до сих пор. Но матушка, словно не будет слушать, станет только расспрашивать, здоров ли он сейчас, не болел ли в дороге и мокрыми от слез глазами будет глядеть она икону Святых Бориса и Глеба, крестясь у красного угла. Потом, вытерев слезы, оставит сына в своих покоях, наказав оставить в бане веник для домового. А пока будет сын мыться в бане, прежняя - бодрая, властная с горделиво поднятым подбородком аристократка, зайдет в столовую, чтобы проверить, как идут приготовления множества яств. А когда сядут сыновья за стол, скажет:
   - Поешь, Глебушка, хорошо, пока владыка Кирилл не наложил епитимью за языческие обряды!
  
   Сункур, сын половецкого кошевого Клыча, приехал в новую ставку Бату на востоке улуса и рассказал Баяну, что Юлдуз перестала сообщать о Сартаке. Он стал выполнять любые приказы Баяна в благодарность нойону за то, что он простил его семье укрывательство его беглой рабыни после того, как он с братом и отцом выдали Юлдуз. Спустя полгода Актай скончался от болезни, а Арслан сбежал. Он пытался его искать, но люди вокруг говорили, что видели похожего мальчика, сидящего на коне на заднем сидении, рядом с худенькой девушкой-монголкой, одетой с мужской кожаный доспех. Девушка разговаривала низким голосом, а мальчик все время улыбался, словно, чему-то сильно радовался.Сункур с братом взяли луки, отправились в погоню за девушкой, но так и не смоли настигнуть ее след. Он не стал говорить Баяну, что недоглядел за мальчишкой, а сказал, что он умер от болезни, как и его отец.
   Баян пришел в шатер сам лично и сказал после того, как Берке приказал всем выйти:
   - Берке-гуай, слуга принес нам плохие известия из Хаджи-Тархана.
   Его голос звучал неуверенно, взгляд внушал озадаченность чем-то. "Этого стоило ожидать, - подумал Берке. - Было бы странно, если бы наш провал с письмом обошелся без последствий".
   - Говори. Все, как есть. Что бы ни было.
   - Похоже, моя рабыня решила меня предать.
   - Почему ты так решил?
   - Она уже год находится в ставке Сартака, он ее сильно приблизил к себе, но ничего важного не рассказывает, а теперь не пришла на встречу с моим слугой совсем. Не знаю, может быть, ее просто не отпустили...
   - Те люди, что ее скрывали?
   - Как вы и велели они оставались с отцом и братьями Сункура, те должны были за ними приглядывать, но сегодня Сункур сказал, что но старик заболел и умер, а за ним и мальчишка.
   - Странно все это. Может, твой слуга врет, и они сбежали?
   - Все возможно, Берке-гуай.
   - В любом случае, сильно переживать не стоит. Не забывай: эта девчонка всего лишь кипчакская пленница, рабыня. Сартак, конечно, ей поверит. И Боракчин, и попытаются использовать против нас. Но брат - вряд ли. Слова рабыни против членов Золотого рода ничего не значат.
   - А если Сартак решит взять ее в жены? Девка красивая. Тогда ее словам могут и поверить.
   - В жены? Конечно, случалось, что мужчины Золотого рода брали в жены пленниц, но все они были из знатных родов, как моя мать.
   - Юлдуз тоже не дочь простого арата. Ее отец был родственником кипчакского хана Бачмана.
   - Будем думать, что делать. А пока, ступай.
   Берке отпустил Баяна и вызвал Байнала. Должен быть еще один надежный человек, который обо всем знает.
   - Зря вы все это затеяли с девушкой, - выслушав, спокойна рассуждал Байнал. -На женщин не стоит полагаться, особенно, в таком деле. Они часто отдают волю чувствам. Предлагаю избавиться от рабыни, пока она не приняла другую сторону.
   Сункурвернулся с приказом Баяна, а решение, конечно, принял Берке.
   - Едем в Хаджи-Тархан, - сказал он Изосиме. - Ты мне нужен, чтобы найти ту служанку, которая передавала Юлдуз твои слова о встрече. Мы будем сопровождать госпожу. Она не знает, за чем на самом деле едем в Хаджи-Тархан, Баян ей велел передать подарки жене Сартака о чем-то ее попросить.
   - А что делать-то надо?
   - По дороге расскажу.
   Энхчимэг отправилась в ставку Сартака в кибитке, запряженной быками в сопровождении двоих слуг мужа и русской служанкой Анастасией. Она была удивлена, когда ей передали повеление мужа ехать в ставку Сартака, просить его жену о строительстве буддийского храма. Раньше. Баян никогда не одобрял ее новую веру, считал блажью знатной дамы, говорил: "Это не чужая вера". Когда они приехали, Энхчимэг посетила Ану, вручила ей подарки, предложила ей уговорить Сартака построить в ставке буддийский храм, но тщетно:
   - У нас некому будет молиться. Здесь много людей сияющей религии, есть люди веры ромеев, есть мусульмане, а буддистов не встречала.
   - Благодарю, что вы меня выслушали, могу я увидеть мою бывшую рабыню.
   - Да, конечно. Для нее поставили отдельную юрту, она скоро родит.
   - Очень рада за вас! - сказала дама и, увидев не особо радостное лицо жены Сартака, тут же убрала улыбку.
   Служанка сообщила Юлдуз, что к ней хочет зайти жена Баяна, ее бывшая госпожа. "Это Баян ее подослал, потому от меня нет вестей, - подумала она, Энхчимэг, наверняка, в курсе всех дел ее мужа с Берке".
   Энхчимэг зашла, поприветствовала Юлдуз. Удивительно было видеть свою бывшую рабыню в одежде знатной дамы, разве что только без бокки.
   - Почему так смотришь? Не рада меня видеть? Стала наложницей сына Бату зазналась?
   -Что вы, Энхчимэг-гуай? - пыталась улыбаться Юлдуз, ожидая, что женщина начнет ее угрожать. - Очень рада. И Настю тоже, - улыбнулась она, на этот раз искренне, глядя на Анастасию.
   - Повезло тебе, что попала к нам, и что мой муж тебя подарил Сартаку!Теперь станешь матерью его сына!
   - Да, повезло, продолжала криво улыбаться Юлдуз. -Кто знает, сына или дочери?
   - Дочь - тоже неплохо.
   Юлдуз приказала служанке принести осетра, дыню и черную икру.
   - Что это? Рыба? -нахмурилась дама. -У нас ты лучше питалась! Настя, пойдем отсюда. Я ее вырастила, как родную, эта неблагодарная, даже угостить нормально не может!
   Энхчимэг и Анастасия ушли, а Юлдуз задумалась: "Почему она ничего не спросила? Может, не знает? Зачем тогда приезжала?".
   Выйдя из юрты Энхчимэг велела Анастасии найти Изосиму и Сункура.
   - Пора возвращаться, а эти двое где-то бродят! Я слишком была добра к слугам, совсем их распустила!
   Анастасия увидела какую-то хозяйственную постройку. Открылась дверь, оттуда вышел Изосима, один, без Сункура.
   - Что ты там делал? А где Сункур? - спросила она на родном языке.
   - Так, бабу красивую нашли, - засмеялся Изосима. - А он еще там.
   - Госпожа и так сердится! Все должны ждать, пока он...
   - Я видела Юлдуз. Мы обе попали в плен еще в детстве, выросли вместе, а теперь она скоро родит ребенка от сына самого Батыя!
   - Ребенка? - переспросил Изосима.
   - Да!
   - Жаль бабу...
   Изосима задумался. Неужели он - тот самый человек, что с детства искренне верил в Христа и мечтал стать монахом? И этот человек теперь станет виновником смерти женщины, да еще и с ребенком под сердцем?
   - Почему жаль? Ей сейчас лучше, чем нам.
   - Да так, забудь...
   Сункур вышел, а за ним и служанка Любава, та самая, которую должен был помочь найти Изосима.
   - Договорился? - спросил шепотом Изосима.
   - Да. Все будет сделано.
   Анастасия поглядела на выходившую служанку:
   - А баба совсем некрасивая, какая-то худощавая.
   Пока они втроем шли к ожидавшей хозяйке, Изосима подошел близко к Анастасии и сказал ей тихо по-русски:
   - Сейчас беги к наложнице и скажи, что ее отравят
   - Что?
   - Быстро! Только не говори, от кого узнала, а то Баян меня убьет, придумай что-нибудь.
   Настя пробежала мимо стоявшей Энхчимэг и ругавшей слуг, что ей долго пришлось их ждать
   - Куда ты! В чем дело?
   - Она - с подругой попрощаться, госпожа, - улыбался Изосима. Давно не видела!
   - Мы когда-нибудь уедем отсюда?! Нельзя было быть такой доброй, совсем распустила слуг! Одна, неблагодарная, гостеприимство проявить не может, другие ждать заставляют!
   - Госпожа, ну здесь же хорошо, не так жарко, ветер с Итиля! Съездили бы в поселок, на базар, там, говорят, вяленая рыба вкусная и фрукты.
   - Опять эта рыба! Ну сколько раз говорить, что мы ее не едим!
   Юлдуз думала о том, что не смогла поговорить с Анастасией из-за присутствия Энхчимэг, а столько всего хотелось рассказать! Она вышла из юрты и стала спрашивать людей, ни уехала ли знатная дама со светловолосой служанкой и вдруг увидела бежавшую навстречу Анастасию.
   - Настя, идем скорее в юрту, поговорим!
   - Берегись, тебя хотят отравить! - сразу сказала она.
   - Этого следовало ожидать,- сказала спокойно Юлдуз. - Откуда узнала?
   - Подслушала. Мне надо бежать, госпожа ждет.
   - Не зайдешь ко мне?
   - Не могу, прощай!
   Анастасия побежала обратно на том месте уже не было ни госпожи, ни слуг. Они ушли в сторону повозки, которую вот-вот были готовы двинуть с места, ожидая лишь ее одну.
   Юлдуз все рассказала Сартаку. Он вызвал Баира, приказал послать за Олджей, а своей наложнице велел никуда не выходить далеко от юрты и пока ничего не есть и не пить, кроме того, что уже лежало в юрте.
   - Говори, что тебя тошнит, придумай что-нибудь.Я знаю, как найти кого они подкупили.
   Олджей привели в шатер Сартака.
   - Ты всегда мечтала быть воином? - начал разговор сидящий на троне Сартак.
   - Да, Сартак-гуай, с детства! - отвечала она своим низким голосом.
   - Станешь одним из моих гвардейцев, если выполнишь задание.
   - Какое? - радостным голосом спросила девушка.
   - Будешь охранять мою женщину?
   - Да, Сартак-гуай!
   - Вот и славно.
   Утром Юлдуз пришла в юрту служанок и попросила сладостей, да побольше и разных. Любава приветливо улыбнулась и сказала на ломаном кипчакском:
   - Я принесу халвы и борцогов! Наконец-то у вас появился аппетит!
   Любава принесла сладостей и увидела Олджей, сидящую рядом с Юлдуз и о чем-то говорившую с ней. Она поприветствовала богато одетую монголку.
   - Сядь, Любава, поговори с нами, - сказала Юлдуз ласковым голосом, мило улыбнувшись.
   - Я? - смутилась служанка, будто чего-то испугавшись.
   - Не стесняйся, я такая же пленница, как и ты.
   - Я не могу, - говорила она, глядя на Олджей.
   - Я вовсе не против! - улыбалась Олджей.
   - Откуда ты родом? - начала расспрос Юлдуз.
   - Из Киева...
   - Кто твой отец?
   - Кузнец.
   - Он жив?
   - Не знаю, сухо и коротко отвечала служанка.
   - Что-то мне расхотелось есть.
   "Все пропало" - подумала Любава.
   - Но вы давно не ели, вам надо хорошо питаться.
   - Будешь, Олджей? - притворно спросила подругу.
   - Нет, я такое не ем.
   - Угощайся! - веселый голос и улыбка наложницы вызвали дрожь, пробежавшую по телу служанки.
   - Спасибо, Юлдуз-гуай, - отвечала она робким голосом, - но я тоже не хочу есть.
   - Ешь, это приказ! - мягкий тон и милая улыбка сменились злобным голосом и суровым взглядом.
   - У меня болит живот, мне станет плохо.
   Олджей стала вынимать саблю из ножен.
   - Что-то рабы нынче стали строптивые. Делай, что тебе приказали! - она прислонила саблю к шее служанки.
   Юлдуз снова стала улыбаться:
   - Если ты не хочешь есть, хорошо, я прикажу позвать кого-нибудь из девушек и угощу. Когда им еще доведется поесть сладостей!
   - Не надо, дрожащим голосом отвечала Любава. Она взяла халву, резко откусила, прожевала и проглотила.
   - Ешь все! - приказала Олджей. Служанка взяла борцог, также быстро прожевала и проглотила, из глаз потекли сразу. Дальше она сама, без указаний брала оставшуюся еду, жевала и проглатывала.
   - Все, - продолжала улыбаться Юлдуз. - Вкусно же! Можешь идти.
   Когда дрожащая служанка вышла из Юрты, Олджей сказала уверенно:
   - Видела? Как тряслась.
   Юлдуз промолчала в ответ.
   К концу дня пришла одна из служанок и сказала, что Любава заболела непонятным недугом: весь день тошнило, поднялся жар. А теперь и ходить не может, словно яд выпила.
   Сартак сам, в сопровождении двоих гвардейцев, пошел к рабыням.
   - Не ходите туда! - отговаривала его старшая служанка. - Вдруг недуг заразен! Я приказала всем девушкам выйти из юрты, надо поставить копье с черной кошмой!
   - Не нужно, - спокойно сказал Сартак. - Я, кажется, знаю, что это за недуг - измена и жадность. Он сел рядом с лежащей девушкой. Она взглянула на царевича, не понимая, бредит или нет.
   - Простите,- медленно говорила рабыня.
   - Что?! - недоумевающим голосом молвил Сартак. - Ты хотела убить мою наложницу с моим ребенком, а теперь... Кто тебе велел? - глядел гневно Сартак на умирающую рабыню. - Говорили! - закричал он.
   - Их ... было .. двое, - говорила Любава с паузами, с трудом произнося каждое слово.
   Не знаю... их имен... Один - русский...
   - Зачем ты согласилась?! - он больно сжал пальцами ее щеки. - Говорили!
   - Хотела... заплатить русским купцам... Чтобы бежать... Домой...
   Произнеся эти слова, служанка испустила дух. Сартак вернулся в свой шатер, приказал всем выйти, кроме Баира - никто не должен видеть огула в таком состоянии. Он сел на трон, закрыв лицо ладонями.
   - Уныние - сейчас для вас худший враг, - спокойно говорил нукер.
   - Берке ответит за все! Я убью его!
   - Сартак-гуай, сейчас нельзя принимать решения! Вы не владеете собой!
   - Конечнно, не сейчас. Когда придет время, - говорил царевич, тяжело дыша. -Нужны люди, которые не предадут никогда. -так хочется рассказать матушке, но боюсь, что она что-нибудь сделает с Юлдуз.
   - У вас есть четыре таких человека: я, Олджей, Уруудай и Юлдуз.
   - Вас не достаточно. Нужны сильные, влиятельные союзники.
   Сартак пришел к жене и произнес нервным голосом:
   - Ану, больше не смей принимать у себя жену нойона Баяна и никого из ее слуг!
   - Почему? Что случилось? - ничего не поняла Ану.
   - Я запрещаю! - громко сказал царевич. Никогда еще Ану не видела мужа в таком гневе.
   Он заставил себя успокоиться, приказал привести Юлдуз.
   - Не смей пугаться, навредишь ребенку. Второй раз не посмеют. Но мы, все равно, будем бдительны.
   - Я спокойна, Сартак-гуай.
  
   Нукер сообщил Берке, что Бату вызывает его в свой золотой шатер. "Неужели все узнал? - подумал он. - Девка точно проболталась Сартаку, а он не мог промолчать, не воспользовавшись неудачей врага. Но не все потеряно. Слова какой-то наложницы против члена Золотого рода ничего не значат. А письмо... Мало ли, кроме меня родственников, кому может не нравиться покровительство Бату своему старшему сыну. Главное-уверенность и спокойствие в голосе и на лице. Как говорила матушка, слова не должны отражать мысли. Надень маску, Берке". Он вошел в шатер, перешагнув порог в маске все того же, уверенного в себе Берке, внука Чингисхана и хорезмшаха, поприветствовал Бату, улыбнувшись.
  
   Ни взгляд, ни голос брата не выражали ни гнева, ни обеспокоенности, значит, вызвал по другому вопросу. Хотя... Нет, Бату всегда был сдержан и спокоен. Но... В последнее время, из-за болезни, у него все меньше получалось сдерживать эмоции.
   - Противники Мунке не признают курултай, оправдываются тем, что он проходил в моих владениях. Поедешь на курултай, будешь действовать от моего имени. Мунке понадобится защита. Я отправлю с тобой три тумена.
   Берке еле сдерживал чувства, чтобы не показать на лице свою радость. Еще совсем недавно он готовил себя к худшему из-за провала с тем письмом. Но все не только обошлось, но удача повернулась к нему лицом. "Берке, ни обладаешь ли ты харизмой, как и твой брат" - думал про себя царевич.
   - Благодарю за такую честь, - говорил Берке, глядя на брата серьезным взглядом. - Я постараюсь сделать все, как надо.
  
   Ночью Берке долго не мог уснуть после разговора с братом, все думал, как ему помочь избрать Мунке, с кем договориться, как использовать свои войска, и сам не заметил, как погрузился в сон.
   - Берке! - слышит он за стенами шатра голос матери, ушам своим не верит. - Ушам своим не верит, "безумие" - думает. А голос звучит второй раз, третий. Выходит из шатра, видит женскую фигуру в черной чадре, прикрывающей краем лицо, опускает руку, и открывается лицо Хан-Султан. Эти большие черные глаза, широкие брови, нос с маленькой горбинкой. Сколько лет он не видел этого лица, не слышал родного голоса.
   - Матушка, - тихо дрожащим голосом, сказал Берке.
   - Берке! Ступай за мной! - она идет быстрым шагом, степной ветер развеивает черную чадру. Берке бежит за ней, но не успевает. Бежит среди стен Сарая, видит ды вокруг, словно город горит. Спотыкается обо что-то мягкое, глядит под ноги - тело убитого, только лица разглядеть не может, пугается. Но голос матери продолжает звать. Бежит дальше, снова спотыкается. Снова о тело. На этот раз, женщины, и тоже лица не может разглядеть из-за дыма вокруг. Идет дальше на зов Хан-Султан, перешагивая через трупы убитых, видит рядом раненую совсем юную девушку, стонущую от боли, пытается разглядеть ее лицо, но тоже не может и бежит дальше, в сторону того места, где недавно был построен дворец чжувана. Сон закончился на рассвете. "Что это было, что это значит? - думает он. - Чьи это тела? Друзей или врагов?"
  
   В лагерь прибыл гонец, принес Бату радостную весть из Хаджи-Тархана: кипчакская наложница Сартака родила сына, назвали Хукджи. Когда Юлдуз первый раз увидела лицо громко кричащего новорожденного сына, сразу поняла: весь в отца. Азиатский разрез и карий цвет глаз, нос, лоб - все черты лица Сартака. Когда Хукджи громко кричал, Юлдуз клала ему в рот кусок курдюка, как было принято у монголов для пользы ребенка. Подержит курдюк во рту, уберет его мать, и появится на довольном лице та самая, милая улыбкаотца.
  
   Темнело. Только пламя очага наполняло оранжевым светом кереге и войлочные стены. Сартак глядел задумчиво в сторону, на лице не было той легкой улыбки и игривого взгляда.
   - Вас что-то беспокоит? Ваши враги что-то предприняли? - догадывалась Юлдуз.
   - Бату-ака отправляет Берке с тремя туменами, чтобы он помог посадить Мунке на престол.
   - Если у него все получится, он станет еще могущественнее.
   - Я это понимаю.
   - Надо придумать, как ему помешать!
   - Я не могу. Отцу очень нужна победа Мунке, он его союзник! И Еке Монгол Улус тоже. Между детьми Джучи и Толуя нет обид и неприязни, не будет того, что чуть не случилось между Бату-ака и Гуюком. Тогда мы сможем выполнить заветы Чингисхана.
   - Но вы не можете позволить Берке вернуться более сильным!
   - Я обязательно нанесу удар Берке. Когда придет время. Понимаю, что теперь будет труднее, но не могу навредить отцу и всем нам.
   Обеспокоенная Юлдуз крепко обняла его сзади за плечи, прижавшись головой к спине и заплакала от страха за родного и самого дорогого человека.
   - Все будет хорошо, ничего не бойся. Я смогу вас всех защитить.
   Хукджи проснулся, издавая звуки. Юлдуз подошла к люльке, взяла ребенка и принялась кормить.
   - Больше никогда не отчаивайся. Бог с нами, он видит, на чьей стороне правда.
   - Я каждый день молю Тенгри и Умай, чтобы защитили нас.
   Сартак промолчал в ответ. С этой женщиной спорить очень трудно, а ссориться из-за религии нет смысла. Он это понял после того разговора с Берке.
   - Сартак-гуай, вы не помешаете Берке ради отца. Прошлый раз вы промолчали ради кого? Ради жалкой рабыни, того, кто для других, как скот. Вы не готовы жертвовать никем. А Берке, думаю, готов подняться по трупам.
   Сартак остался ночевать в одной юрте с наложницей и сыном. Утром Сартак и Юлдуз продолжили говорить о Берке, их разговор прервала одна из служанок, пришедшая сообщить, что в ставку Сартака приехала Боракчин из Сарая.Сартак и Юлдуз смотрели друг на друга вопросительными взглядами. Их разговор прервала одна из служанок, пришедшая сообщить, что в ставку Сартака приехала Боракчин из Сарая. Сартак и Юлдуз смотрели друг на друга вопросительными взглядами.
   - Почему матушка не сообщила, что приедет? - высказал мысли вслух Сартак.
   - Пугает меня это, - растерялась Юлдуз при мысли о встрече с матерью Сартака.
   - Не стоит бояться матушку, она славится во всем улусе как благородная женщина.
  
   Крытая повозка, запряженная быками, в окружении множества служанок и охранявших ее всадников, прибыла в Хаджи-Тархан. Протянув руку одной из служанок, из нее, не тропясь, вышлаБоракчин в широком дээле и высокой красной бокке с огромным камнем, украшавшим вершину головного убора.Она держала спину прямо, высоко подняв голову, одобрительно улыбаясь всем вокруг, будто давая понять, что царица довольна. Она ступала медленными шагами, как и полагается царственной особе. Навстречу ее шел сам Сартак с Ану, держащей за руку маленького Улагчи, одетый, как взрослый знатный монгол - в дээле и орберге с пером, только в сшитом на ребенка костюме. Рядом с ней шла Хулан.
   - Сайнбайнауу, матушка - приветствовал ее Сартак, другие члены семьи поприветствовали следом. Сдержанная и одобряющая улыбка сменилась живой и искренней, когда ее взгляд пал на детей.
   - А где же мой младший внук?
   - Спит в гэре матери.
   После традиционных расспросов, все ли в порядке в хозяйстве и все ли здоровы, она направились в золотой шатер. Где собирались ждать, когда приготовятся яства.
   - Почему вы не предупредили, что приедете? Мы даже не подготовились! - спросил радостный Сартак.
   - Так мне не терпелось увидеть внуков, особенно, младшего, что решила не суетиться и вас не беспокоить. Я поела аарауул в дороге.
   Голос ее звучал мягко, но уверенно, а взгляд и каждое движение выражали достоинство знатного рода. Самой смешно вспоминать, ту грубоватую и неуклюжую девчонку, еле стоявшую в боктаг, какой она была в молодости. Хулан, к удивлению, была спокойна и не баловалась в присутствие бабушки. Боракчин заметила, что сын изменился: не улыбается, как раньше, и взгляд другой - задумчивый, серьезный, словно не рад ее приезду.
   - Точно все в порядке? Ты, как будто, чем-то обеспокоен.
   - Нет, матушка, просто дела, как всегда.
   Боракчин долго разговаривала с Хулан, улыбаясь, потом сказала сыну:
   - Хочу увидеть твою кипчакскую наложницу. Она, должно быть, красивая? Кипчакские женщины красивые
   - Прикажу ее позвать. Только ей сегодня не здоровится, слаба еще.
   - Не нужно, я самак ней зайду, и погляжу на Хукджи.
   Юлдуз кормила Хукджи грудным молоком, когда служанка ей сказала, что идет сама Боракчин.
   У юрты Юлдуз Боракчин увидела Олджей, одетую в мужской безрукавый кафтан и саблей на поясе.
   - А ты кто? - просила она с удивлением.
   - Нукер Сартака. Олджей, дочь Уруудай-нойона из племени кереит, отвечала Олджей своим громким низким голосом.
   - Хорошо, раз нукер..., еле сдержалась Боракчин, чтобы не засмеяться.
   - Ты охраняешь наложницу?
   - Да, Боракчин-гуай.
   - Она в чем-то провинилась?
   - Нет, Боракчин-гуай, - растерялась Олджей. - Вернее, не знаю. Это приказ Сартака-гуай.
   Юлдуз прикрыла грудь и хотела положить плачущего ребенка, чтобы поклониться жене самого Бату.
   - Стой! - сказала Боракчин. - Не нужно, если мо внук хочет есть. Юлдуз снова взяла ребенка и продолжила кормить. Боракчин подошла ближе и внимательно поглядела на малыша и вспомнила Сартака в младенчестве: его глаза,его улыбка, нос, овал лица. Служанка принесла еду для Юлдуз - осетра и черную икру. Увидев Боракчин, она смутилась.
   - Вам принести госпожа?
   - Что это? Рыба? - удивиласьБоракчин. - Это же еда бедняков!
   - Юлдуз-гуай очень любит осетра.
   - Ешь, Юлдуз, обратилась она к наложнице. - Я не буду. Чингисхан в детстве был вынужден ловить рыбу, потому что его семья бедствовала, но сейчас Золотой Род не бедствует.
   Служанка осторожно отломила горячий кусок рыбы и съела.Боракчин посмотрела на нее, задумавшись.
   - Юлдуз, ты опасаешься, что тебя отравят? Зачем кому-то травить простую наложницу?
   - Не знаю, фуджин, это приказ огула, отвечала уверенно Юлдуз, пытаясь скрыть свою растерянность.
   Баранина для Боракчин приготовилась, она вернулась в шатер Сартака. Боракчин внимательно глядела на сына с мыслями, что что-то здесь не так, что-то он скрывает. Как же ей хотелось насладиться обществом сына и внуков, но подозрение не давало покоя. Боракчин пришлось ждать, пока для нее поставят гэр - никто не был готов к ее приезду. Наконец, зайдя в него, она осталась наедине со своей старшей служанкой половчанкой Аппак, той самой, которую еще ребенком отправила к ней покойная свекровь, Боракчин Уки, мать Бату, и которая стала верой и правдой служить тогда еще презираемой старшими женщинами в семье Джучи татарской девушке.
   - Чувствую, что Сартак от меня что-то скрывает: введет себя странно. Надо это выяснить у слуг. Займись этим.
   - Госпожа, слуги побояться рассказывать, даже если мы их подкупим. Огул их потом накажет.
   - Тогда сделаем по-другому: выберем одну из служанок, и увезем ее с собой.
   Боракчин попросила Сартака отдать ему одну служанок, молодую булгарку Айсылу. Царевич не смог отказать матери, решив, что для наложницы найдет другою рабыню. Та сразу рассказала Боракчин и Аппак, когда они потребовали и дали несколько монет:
   - Говорят, Юлдуз пытались отравить, когда она ждала ребенка. Служанку заставили съесть то, что она ей принесла, а та умерла на следующий день. Она была все бледная, ее рвало, знобило. Как будто, отравили.
   - Ясно... - сказала Боракчин, глядя на Аппак. - У Юлдуз были враги?
   - Не знаю, она открыто ни с кем не ругалось, но девушки ей завидовали, Сартак-гуай никого больше к себе не приглашал.
   - Похоже на женские козни, госпожа, - сказала Аппак. - Помните, как их против вас стророили?
   - Может быть. Но сердцем чую, что здесь другой человек замешан, и вовсе не женщина.
   - Позвольте еще сказать, - продолжила Айсылу. - Давно, когда Юлдуз только появилась здесь, огул на нее был очень зол и собирался то ли казнить, то ли прогнать. Ее увели в степь, но потом огул сам привел ее обратно. Еще не так давно огул приказал казнить писаря за воровство.
   - О чем я и говорила. - сказала Боракчин Аппак. - Теперь я уверена, чьи это козни. Вызови ко мне Сартака.
   Когда пришел Сартак, служанки вышли из юрты, оставив Боракчин наедине с сыном. Он не стал обманывать и рассказал ей все, как было.
   - Где же то поддельное письмо?
   - Я его уничтожил. Боракчин схватилась рукой за лоб.
   - Матушка, только обещайте мне, что ничего не сделаете Юлдуз! - говорил он, глядя в глаза Боракчин.
   - О чем ты думаешь?! После всего ты не только пощадил эту девушку, но и защищаешь ее? Пусть она одумалась, но служила нашим врагам!
   - Тебе рассказал, как заставили. Она теперь мать моего сына!
   - Ладно, не бойся. Только не верь слепо, что она предупредила тебя из любви. Возможно, она увидела для себя лучшее будущее в том, чтобы быть с сыном самого Бату, а не служить Баяну. Нельзя терять голову от пленниц! Такую ошибку совершил твой дед, когда привел дочь хорезмшаха. Мы это сейчас расхлебываем.
   - Матушка, я не позволю женщинам помыкать собой и вмешиваться в государственные дела, и дети будут воспитываться, как я хочу, но буду защищать и Ану, и Юлдуз от любого!
   - Ладно, забудем о женщинах. Нам грозит большая опасность со стороны Берке.
   - Я обязательно уничтожу Берке, когда он вернется! Я жалею, что когда-то сказал вам, что не желаю бороться за улус. Если он посадит кагана, то каган будет ему обязан. Дай бог отцу долгой жизни, но если что, кого назначит каган править улусом? Берке!
   - Верно говоришь. Бату теперь тоже будет уважать Берке еще больше, - вздохнула Боракчин от тяжелых мыслей
   - Только не предпринимайте ничего, не посоветовавшись со мной. Если не будем держаться сообща, мы проиграем.
   Боракчин возвращалась в Сарай. Она долго сидела молча в повозке, а с ней рядом - Аппак. Лишь скрип колес и ржание коней сопровождающих нарушали тишину. Когда уже почти подъехали, жена чжувана прервала молчание:
   - Аппак, знаешь, о чем я сейчас думала?
   - Эта наложница, судя по тому, что рассказывал мой сын очень похожа на меня в молодости...
  
   Небо чистое, небо безбрежное, висящее так низко над землей, а вокруг степь золотистая и такая же бесконечная, каксинее небо. Топот копыт, ржание коней и скрип колес от повозок и передвижных юрт вокруг. Наконец, Берке живет, как настоящий монгол, наконец, он в своей стихии. Он еще молод, поэтому едет верхом, а не юрте на колесах, запряженной волами, в окружении гвардейцев. Чувство было то же, что двенадцать лет назад, когда юный царевич впервые командовал в боях с кипчаками. Но теперь в его под его командованием три тумена, и эта миссия намного важнее: от нее зависит дальнейшая судьба Бату и всего улуса. И доверие брата, и уважение нойонов. Гордился бы им отец, лица которого он не помнил? Но матушка точно была бы счастлива, как никогда. Если все получится, огул поднимется на небывалую высоту, а если нет, то все пропало. Осознание, что в его подчинении тумены, придавало Берке силы, энергии. Все, что его окружало: бескрайние небо над водной гладью узкой реки Орхон, холмы, покрытые степной травой и редкие сосенки на них. Нет девицы соблазнительнее той, что зовется Властью. Ни одна из них не способна дать такой прилив сил, такую уверенность в себе. Ни одна не может заворожить навсгда, да так, что можно забыть о страхе смерти, забыть о родстве.
  
   Вдали виднелась городскаячетырехугольная невысокая стена Каракорума, обмазанная глиной, и возвышающиеся над ней два минарета и купол христианского харама. Въезжая за ворота, Берке увидел чытыре гранитные черепахи, стоявшие на севере, юге, западе и востоке. Мусульманский квартал с двумя мечетями и постройками, похожими на хорезмийские, самый шумный и многочисленные располагался ближе всех ко дворцу Угедея, пока пустовавшему под охраной. В этом квартале находился базар. Далее располагался китайский квартал с характерными крышами, за ним - и дворцы вельмож, христианский и буддийский храмы. Столпившихся зевак в мусульманском квартале нукеры, громко ругаясь, отгоняли в сторону, чтобы те дали проехать всадникам. Когда на пути всадников встретилась мечеть, звук азана раздался над кварталом, Берке приказал остановиться: время намаза. Он слез с коня и под молчаливыми взглядами гвардейцев и нукеров направился в строну входа в мечеть. Мужчины-хорезмийцы, расстилавшие коврики для молитвы глядели удивленными глазами на богато одетого монгола, на шее которого висела пайцза. Когда господин уходил, его также провожали взглядами.
   Байнал, сидя на коне и ожидая вместе со всеми воинами, пока Берке помолится, взглянул на Кутлуга:
   - Удивительный человек наш огул. Ничуть не брезгует простолюдинами.
   Кутлуг лишь загадочно улыбался:
   - Что бы ни делал огул, все не просто так. Я слышал, что ханака Бохарзи растет: Сорхохтани-беки дала им тысячу серебряных балышей. Теперь построили большую стену с кельями, и мюридов стало больше. Скоро они станут силой...
   - Удивительно. Раньше он и слышать не хотел о союзе с "неверными", как они говорят.
  
   На пути Берке встретились двое совсем юных кешиктенов, патрулировавших улицы. Один из них,высокий худощавый лопоухий парень с гладким лицом и длинными косами спросил второго, стоявшего рядом:
   - Кто эти люди?
   - Это воины Бату-ака из Кипчакского улуса, их привел его брат. Будут охранять курултай.
   - А я думаю, эти бравые ребята здесь, чтобы помочь сделать правильный выбор, - глаза юноши заблестели.
   - Держи рот на замке! - сказал строго напарник.
   - А что, неправду говорю? - смеялся парень.
   - Бука!
   - Ладно-ладно! - ответил тот с задором.
   - И о том, кто твой настоящий отец тоже помалкивай!
   - А что мало ли полководцев из простых людей? А Субедей-багатур?
   - Сейчас время другое наступило. У нас одни дети нойонов и иноземных вассалов, - дальше он стал говорить полушепотом. - Если узнают, что твой отец продал тебя моему отцу за барана, тогда держись!
   - Понял.
   Стоявшая недалеко женщина европейской внешности, одетая в монгольский дээл, подошла к гвардейцам и спросила на ломанном монгольском:
   - Уважаемые, не подскажите, по какому поводу так много войска?
   - Не пугайтесь, это все для курултая, брат Бату-ака привел свое войско, - ответил спокойным голосом лопоухий Бука, а сам внимательно глядел на иноземку. К женщине подошел бородатый мужчина славянской внешности и позвал ее:
   - Пакетта! Где ты там бродишь? Пакетта тут же пошла за мужем.
   - Иду, Кузьма! Я потерялась, когда стали разгонять людей!
   Бука снова спросил у напарника:
   - Эта женщина - иноземка. Никогда таких лиц не видел. Кто она? Из оросов?
   - Не думаю, не похожа. Но муж - точно орос.
  
   Берке отправился в лагерь Мунке недалеко от города, чтобы поприветствовать участника курултая, которого ему предстояло защищать, одарить его мать и жен. Сначала зашел к самому Мунке, чтобы обсудить дальнейшие планы.
   - Мунке-гуай, мы с моим братом хотим преподнести вам небольшой подарок.
   Слуга протянул доску с шахматами.
   - Шахматы? - удивился Мунке, что в подарок преподнесли вещь, которая имеется у любого знатного монгола.
   Переставляя шахматы, он загадочно глядел на Мунке, а тот пытался прочитать во взгляде родственника, что же он задумал:
   - Смотрите, чтобы победить в этой игре, надо правильно расставить фигуры на доске, не оставить противнику шанса сделать ход. Также и в жизни. Представьте, что шатер, где будет проходить курултай - это шахматная доска, а участники - это фигуры.
   - Что вы имеете в виду? - спрашивал Мунке, напряженно задумавшись.
   - Надо рассадить участников правильно.
   - Но существуют правила, кто за кем должен сидеть, это зависит от знатности.
   - Мои люди этим займутся.
   Потом он нанес визит Сорхохтани-беки, преподнес ей самые обычные подарки: шелковые ткани, булгарские и русские украшения. Они были лишь поводом, формальностью, чтобы обсудить будущее избрание Мунке с самой мудрой монгольской женщиной, как о ней говорили.
   - Надо перетянуть на свою сторону кешик и дворцовых служащих, - сказал уверенным голосом Берке.
   - Не получится. И дворцом, и дневной стражей командует старик Додай-черби - человек из старой гвардии, людей длинной воли, помнит самого Чингисхана, неподкупный, нельстивый. С главой ночной стражи тоже трудно будет договориться.
   - Надо найти к нему поход. Предоставьте это мне.
   - Поступайте, как считаете нужным.
   Берке с охраной отправился к ханскому дворцу, где должен был находиться глава турхаха - дневной стражи, но стоявшие у стен гвардейцы сообщили, что Додай отправился со всем турхахом на учения.
   - Банал, узнай, где их лагерь. Отправимся тута! - приказал царевич.
  
   Додай-черби, высокий человек преклонных лет, узнал о внезапном прибытии огула, когда он в своем шатре разговаривал с сотником, коренастым мужчиной, лет сорока, ругая его:
   - И как ты мог допустить такое безобразие?!
   - Виноват,Додай-черби, - оправдывался сотник. - Виновник найден и наказан, больше такого не повториться.
   Старик хотел что-то ответить, пока один из воинов не отвлек его, сказав о приезде брата Бату.
   - Приехал сам? - удивился Додай. - Он мог вызвать к себе. - Ступай к себе! - нервно сказал Додай сотнику.
   Пожилой командир с седой бородой собирался преклонить колени перед царевичем, но тот его остановил и поприветствовал сам, поклонившись и взяв за руки.
   Спросив, как полагается военачальника, все ли у него хорошо и получив утвердительный ответ, тоже, как полагается, Берке, не желая жертвовать временем ради монгольского этикета, сразу перешел к делу:
   - Я пришел поговорить с вами о предстоящем курултае.
   - Кто я такой, чтобы обсуждать курултай? Пусть члены Золотого рода решают.
   - От гвардии может зависеть многое.
   Командир сразу, идя медленным шагом, говорил и глядел по-монгольски спокойно и умиротворенно:
   - Берке-гуай, я мы, кешиктены, не из тех, кто делает что-то ради подарков и званий.
   - А я пришел к вам с пустыми руками, - покрутил царевич ладонями и показал рукой на стоящих недалеко воинов. - Видите, у моих людей нет в руках сундуков.
   - О того, кого поднимут на белой кошме зависит будущее всего Еке Монгол Улус, сможем ли мы сохранить то, за что проливали кровь отцы и деды, и продолжить завоевания. Не каждый наследник Золотого рода способен управлять огромной империей, не каждый может сохранить единство.
   Додай недоверчиво взглянул на царевича, догадываясь, чье имя он сейчас назовет:
   - Вы думаете, никто, кроме Мунке, не может управлять страной.
   - Только в роду Толуя есть способные и доблестные люди. Бату-ака был свидетелем, как вели себя сын Угедея и внук Чагатая, и какую доблесть проявлял Мунке. Есть еще одно: если мы победим, тогда Мунке будет советоваться с нашим братом Бату как со старшим в роду.
   Командир продолжал отвечать со скепсисом в голосе и глядеть на Берке с подозрением:
   - Почему же чжуван сам не захотел участвовать? - спросил Додай и сразу опомнился:
   - Простите, таким, как я не стоит лезть в эти дела.
   - Вы можете спрашивать все, что хотите знать. Бату, как и нашему отцу, полюбился запах полыни кипчакских степей и земли Итиля имеют большое преимущество для развития торговли.
   - Да, вы правы, - спокойно отвечал командир. - Каракорум далек от водных путей и сильно зависим от поставок продуктов.
   - Так мы можем рассчитывать на дворец и дневную стражу?
   Додай взглянул на Берке внимательно и задумчиво, словно пытаясь погрузиться в его душу.
   - Берке-гуай, мы - не члены Золотого рода, наше дело - охранять ставку. Пусть все встанут по местам: почетный - здесь, а челядь - там.
   - Не стоит так принижать кешиктенов, Додай-черби, - говорил Берке, пристально глядя в глаза командиру, словно давая понять, что с ним это не пройдет. - Их когда-то Чингисхан поставил над тысячниками и сотниками обычных войск. - Додай-черби, кому вы служите сейчас?
   - Тому кого Золотой Род избрал регентом, Берке-гуай, - так же спокойно отвечал Додай.
   - Огул-Гаймыш? Ну, это ж несерьезно! Или забыли, как Дорегене-хатун чуть не развалила империю?
   Командир замешкался, думая, что царевич сейчас начнет его запугивать.
   - Простите, Берке-гуай, но у нас учения, я не могу терять время, - заговорил Додай взволнованным голосом.
   - Не подумайте, что я пытаюсь на вас давить. Если не посчитаете нужным нам помогать, заставлять не стану и мстить не буду, если победим. Я лишь прошу вас встать на сторону достойного, иначе все, за что сражались люди длинной воли, погибнет.
   - Вы, может, не будете, новый каган это сделает.
   - Как я сказал, новый каган будет советоваться с нашим старшим братом, а брат - со мной.
   Берке уже собрался распрощаться с Додаем, как вдруг услышал с улицы, как один из воинов кричит на кого-то:
   - Сказал же, иди отсюда!
   - Но его одного накажут это несправедливо! Это Тутук все начал, Бука долго терпел!
   - С нойоном сейчас брат самого Бату, ему точно не до тебя!
   - Я подожду, сколько нужно! - послышался в ответ юношеский, почти детский голос.
   - Негодный мальчишка! Тебе вообще разрешили покидать твой десяток?! Я скажу десятнику или сотнику, пусть накажет!
   По взгляду Додая-черби, было видно, что хочет быстрее разобраться со всем, но не может из-за присутствия знатной особы.
   - Видите, Берке-гуай, - сказал военачальник, глядя на царевича с укором, - у нас много забот.
   - Вы можете разобраться сейчас, я подожду, - сказал Берке спокойным голосом.
   - Но... - растерялся командир.
   - Разбирайтесь. Я послушаю, мне тоже интересно.
   - В вашем присутствии?
   - Да, - спокойно и непринужденно отвечал Берке.
   Додай взглянул с недоумением, Берке прочитал во взгляде: "Какой наглый тип! Вмешивается в дела кешика!"
   - Здесь недавно прибывшие юноши нарушили дисциплину. Стоит ли вам тратить время на такие мелочи?
   - Мне интересно, я послушаю.
   Додай-черби велел впустить воина. В шатер вошел юноша, совсем молодой, лет пятнадцати-шестнадцати, поприветствовал поклонился командира, поклонившись ему, и преклонил колени перед Берке.
   - Рассказывай, что случилось.
   - Сотник приказал наказать Буку, а он не виноват, он защищался.
   - Этот юноша нарушил воинскую дисциплину, за что должен быть наказан, - как обычно, спокойным, но строгим тоном, говорил военачальник.
   - Но не он один виноват! Тутук все время Буку оскорблял, когда узнал, что он неродной сын простого арата. Один раз сломал лук, я сам видел. Но сказать побоялся. А потом они втроем на него напали первыми, ему пришлось защищаться. Они солгали десятнику и сотнику, что это он на них напал.
   Старик раздраженно выдохнул струю воздуха, поглядывая на Берке и пытаясь понять, действительно ли царевича это все интересует.
   - Додай-черби, прикажите, чтобы он привел этих двоих зачинщиков, - тихо сказал Берке военачальнику.
   - Зачем вам это нужно, Берке-гуай? -на этот раз удивленным тоном спросил Додай-черби.
   - Пусть приведет, - повторил Берке.
   - Приведи их, - велел командир. -Передай мой приказ, пусть отпустят этого Буку.
   Бука стоял с деревянной колодкой на шее, по худому лицу его, расписанному ссадинами от ударов, текли капли пота, длинные косы на оттопыренными ушами тоже мокрые от жары, азиатские глаза глядели волком на всех вокруг, даже анду, родного сына Мэгужина, приподнесшего к его губам флягу с айрагом.
   - Не думай, что это я сказал, это не я! - говорил Ганбаатр, чувствуя, что Бука будет обвинять его. - Кто-то из наших слуг, которых отец послал с ними, проболтался.
   - Уходи! - раздраженно отвечал Бука, глядя с укором на Ганбаатра.
   - Говорю же тебе, не я!
   Тело и так ныло от ушибов и ссадин, еще эта колодка, давящая на шею и плечи. Говорят, сам Чингисхан в молодости носил колодку, и много лет, а он и половины дня не простоял, уже хотелось сесть на землю. И сел, согнув колени и положив колодку на них, думая, как сесть так, чтобы меньше давило на шею и чтобы отдохнули руки, уставшие все время колодку. Бука в мыслях ругал господина, купившего его о родного отца и воспитавшего как своего сына. Ругал за то, что отправил его туда, где ему не место: почетный - здесь, а челядь там. Все должны быть на своем месте. Он родился в семье арата в местности, что зовется Секиз-Мурэн, где жили лесные племена 4.В семье, кроме Буки, было еще семь детей. В памяти остались горы, покрытые лесом над степью, где кочевал их аил и река с каменистым дном. Бука с самого раннего детства знал, что нельзя заходить в ее зеркально-чистую воду и бросать мусор. Его народ говорил на монгольском, но с другим наречием, нежели у остальных монгольских народов. В то время, когда Джучи покорял северные племена, ойраты подчинились Чингисхану добровольно, поэтому остались со своими правителем Худуха-беки, за сына которого Чингисхан выдал свою дочь.
   В то время случился падеж скота, когда проезжал их аил тысячник Мэгужин и встретил на пути лопоухого мальчика лет девяти, который предложил путнику отобедать с его семьей. Тысячник из вежливости согласился, и ему и его сопровождающим пришлось есть похлебку из протертого дикого проса, мяса у семьи не осталось. Чтобы не обидеть хозяев, путники старались не подавать вида, что вкус был ужасен - пресная, безвкуная масса Буки с трудом лезла в горло. Это был вкус детства Буки - вкус никакой. А еще детство - это постоянные крики многочисленных братьев и сестер и грустный, уставший взгляд матери. Тогда и предложил тысячник отдать ему мальчика, отец охотно согласился и велел сыну подойти ближе. Бука молча подошел, встал рядом с отцом с опущенной головой.
   - Видишь, сынок, этого господина. Ты последуешь за ним и будешь ему служить.
   - Когда я вернусь домой, отец? - спрашивал тихо мальчик.
   - Ты всегда будешь служить этого благородному господину, забудешь навсегда, что такое голод, и братья и сестры твои не умрут с голоду.
   - Матушка! - обратился он к молча глядящей матери.
   -Иди, сынок, там тебе будет лучше, чем с ними! - говорила худая женщина с загорелой кожей, выглядящая старше своего возраста лет на десять, с трудом сдерживая слезы. Бука тоже не плакал, нехорошо плакать, особенно мальчику, так учили его в семье. Он пока не понимал, что такое оказаться вдали от близких навсегда. У тысячника был только один сын и трое дочерей, к Буке относился по-доброму, как будто и не слуга вовсе. А когда заскучал по отцу и матери, стал спрашивать, когда вернется домой, и тогда сын хозяина Ганбаатар сказал:
   -Ты никогда не вернешься домой, твой отец продал тебя как раба за мясо, ты ему не нужен!
   Поплакал Бука ночью на улице в одиночестве и стал ненавидеть родного отца, пытаясь вычеркнуть его и мать из памяти. Тысячник нанял буддийского монаха-уйгура, чтобы тот обучил сына монгольскому письму. Бука, услышав, что начинается урок, тихо садился недалеко, и внимательно наблюдал, как Ганбаатар рисует уйгурские буквы чернилами на бумаге.
   - Мальчик, ты тоже хочешь учиться? - спросил учитель, глядя на стоящего рядом Буку.
   - Нет, я просто рядом, если господину что-то понадобится.
   4 Секиз-Мурэн - территория от Байкала до Алтая.
  
   Однажды учитель продиктовал несколько слов, а Ганбаатар все написал неправильно.
   - Мы вчера учились писать эти слова. Буквы ты уже давно должен был запомнить!
   Он поглядел на стоящего рядом Буку:
   - Подойди-ка сюда, - велел учитель. - Напиши слово "доблесть".
   Он дал мальчику кусок бумаги и перо. Бука сел на пол, положил бумагу и стал выводить уйгурские буквы. Написал с ошибками, но монаха удивил красивый почерк. Он попросил тысячника разрешить слуге обучаться с сыном:
   - Мальчик способный, жаль, если не будет учиться, - сказал он.
   - Пусть учится, - ответил он. Бука освоил грамоту не хуже Ганбаатара.
   Когда юношам исполнилось пятнадцать лет, нойон, как было положено, отправил сына на службу в кишек, а вместе с ним решил послать и Буку: парень вырос способный, воспитанный, к выполнению поручений прилежный, "может, что-то и выйдет" - подумал он. Бука невольно возвращался мыслями в родной аил: что бы подумал отец, простой арат, если бы узнал, что его сын служит в элитных войсках, но потом гнал эти мысли: "Да ему все равно, как и всегда! Наверно, и забыл, как зовут одного из восьми сыновей".
   Пока никто не знал, что Бука не сын Мэгужина, проблем не было, все получалось: стрельбе из лука, владению саблей он, как и любой монгольский мальчик, был обучен еще с раннего детства. Но когда юноши упражнялись в стрельбе из лука, он увидел, что кто-то порезал тетиву.
   - Кто это сделал?! - кричал он, глядя по сторонам на каждого стоящего и показывая на вытянутой руке сломанный лук. Все стояли и глядели на него молча, один мальчик с короткими тонкими косами тихо улыбался - Тутук, сын половецкого сотника Болдучака. В свое время, будучи кипчакским бием, Болдучак вовремя сообразил, что на Евразийском пространстве настало время другого гегемона и пришел вместе с членами своего рода к Бату, таким образом, из бежав участи многих элит половецких племен - быть убитыми, а стал возглавлять сотню из кипчакских воинов в составе монгольского войска в Западном походе.
   - Ты?!- подошел Бука к Тутуку, глядя ему в лицо.
   - Нет, с чего ты взял?
   - Зачем тогда улыбаешься? Смешно, да?!
   - Что там у вас происходит?! - послышался голос десятника. - Быстро прекратить!
   Вечером перед сном Бука вышел из шатра, за ним следом пошли Тутук и еще трое юных кешиктенов. Один из них сказал тихо
   - Может, не надо? А то потом будут неприятности.
   - Ничего не будет, не посмеет. Надо проучить этого харачу, он позорит нас.
   Тутук с самодовольным лицом окликнул Буку:
   - Постой! Поговорить надо.
   Тем временем трое остальных встали по разные стороны, как будто, чтобы не дать мальчишке и уйти или сбежать.
   - Что хотел? - говорил Бука, догадываясь, что они замыслили недоброе, но сохраняя внешнее спокойствие.
   - Почему ты не сказал, что ты не сын ... и что он тебя купил у твоих родителей за барана? - говорил Тутук, смеясь, со стороны его товарищей тоже раздался громкий хохот.
   - А ты и не спрашивал.
   - Если тебя продали, значит, ты раб! - смеясь, говорил один из товарищей Тутука. Бука, пытаясь скрыть пробежавшую дрожь по телу и отогнать страх, отвечал спокойным голосом:
   - Я не раб, а приемный сын, иначе бы он отправил сюда меня, как сопровождающего Ганбаатар.
   - Так и поверил! - улыбался Тутук. - Ты низкого происхождения, тебе нечего делать в кешике, здесь служат только люди благородных кровей. Зачем сюда пришел?
   - Я не сам, мне Мэгужин-гуай приказал.
   - Сам, наверно, просил его!
   - Пропусти, я пройду, - спокойным голосом говорил Бука. Тутук в ответ ударил его кулаком по лицу, из губы побежала струйка крови, Бука ударил его в ответ так, что тот упал наземь.
   - Держите его! - закричал Тутук. Один подошел сзади и схватил Буку за плечи, другой стал бить кулаком, Бука отбивался ногами и смог вырваться из рук держащего и стал ловко отбиваться от ударов троих, повалив одного и второго на землю, а Тутуку выбил зуб. Третий, тот, что сомневался ранее, просто стоял, не решаясь вступить в драку. На крики дерущихся сбежались другие, увидев четверых с кровью на лицах и одежде и стали их разнимать. О том, что случилось дошло до сотника, никогда еще не было, чтобы так нагло нарушали дисциплину. Тутук и двое товарищей оправдывались:
   - Это он первый на нас напал!
   - Мы защищались, этот безродный первый угрожал Туку и ударил его!
   - Это кто тут безродный! - кричал Бука. - Еще хочешь получить?! - и направился в его сторону, но другие юные воины скрутили его. Тутук , в свою очередь, подбежал к Буке и попытался его ударить, но тоже был остановлен другими воинами. Десятник доложил сотнику о произошедшем, а тот приказал наказать зачинщика - подержать пару дней в колодке, коим посчитали Буку.
   Не прошло и дня, как неожиданно к Буке подошли двое кишектенов и стали снимать колодку.
   Бука подошел к стоящему на улице десятнику и увидел рядом Тутука.
   - Вам обоим приказано идти к Додай-черби, -сказал десятник, когда к нему подвели уставшего и тяжело дышащего Буку с мокрыми от пота косами.- Благодари Небо, что тебе повезло.
   - Слушаюсь, - отвечал Бука, а сам глядел в упор своими черными азиатскими глазами.
   Ганбаатр привел Буку и Тутука к шатру Додай-черби.
   - Преклонить колени! - приказал военачальник строгим голосом. Перед вами член Золотого рода!
   Все трое мигом встали на колени.
   -Пусть встанут, - спокойным тоном обратился Берке к командиру. Додай разрешил им встать разрешил Ганбаатру выйти.
   - А теперь рассказывайте, что заставило вас так опозорить лучших людей империи.
   - Додай-черби, Бука на меня и моих друзей, мы вынуждены были защищаться. Даже, когда пришли остальные воины и остановили его, он продолжал нам угрожать.
   - Один напал на четверых и избил?
   - Да... - растерянно отвечал Тутук.
   -Додай-черби, позвольте мне сказать, - заговорил Бука.
   - Говори.
   - Это Тутук и его люди первыми напали на меня, они не хотят, чтобы я был здесь.
   - Потому что он этого не достоин, он всех обманул, говорил, что сын тысячника. А он сын обычного арата.
   - Я его приемный сын, - прервал Бука Тутука.
   - Так и его и Ганбаатра отправила как сыновей тысячника, - возразил командир - значит, обоих считает своими сыновьями, значит, это его воля.
   Берке молча и с любопытством глядел на юношей, а И вдруг неожиданно спросил:
   - Субедея ты тоже презираешь? Думаешь, он был не достоин быть военачальником?
   - Нет, господин, как можно? Субедей-багатур - пример для всех нас!
   - А знаешь, кем он был, - на лице Берке появилась характерная хитрая улыбка.
   - Нойоном.
   - Да? - изобразил Берке удивление в голосе? - Он им родился? Кто был его отец?
   - Если Субедей - нойон, то и его отец тоже ... - не успел Тутук договорить
   - Ответ неверный. Отец Субедея-багатура был кузнец.
   Тутук смутился и молчал в ответ.
   - Стыдно не знать о таком человеке. А знаешь, кем был Джэбэ-нойон до того, как выстелил в беломордого саврасого коня Чингисхана?Нукером, служившим тайджиутскому нойону. Все его племя йисут было обязано служить тайджиутам, - говорил царевич в ответ на молчание Тутука.
   - Скажи, знатный человек рождается с умением стрелять из лука, владеть саблей, командовать десятком, сотней, тысячью, брать мощные крепости.
   - Нет... - тихо отвечал мальчик.
   - Если знатный этому учится, почему простолюдин не может научиться? А храбрость и доблесть в бою только сыновья знатных отцов проявляют? Поклянись мне, что больше никогда не будешь унижать своих товарищей, кем бы они ни были, тебе сражаться с ними плечом к плечу за кагана, - говорил Берке, как обычно, строгим, но спокойным голом, - кто подберет оружие, если ты уронишь, кроме как боевой товарищ, даже если он и низкого происхождения?
   - Да, господин, больше никогда не буду этого делать.
   Додай-черби глядел на царевича с удивлением: почему он так охотно разговаривает с юношами, будто они его сыновья или младшие братья? Почему его так заботит их воспитание? Никто еще из Золотого рода не интересовался внутренними делами кешика.
   Юношей отпустили - велели возвращаться в свой десяток.
   - Совсем еще мальчишки, - засмеялся Берке, глядя на изумленного военачальника, ведут себя, как глупые дети: "Это он первый начал", "нет, он"!
   Ганбаатр ждал Буку на улице.
   Бука с виноватым взглядом подошел к своему анде:
   - Прости, брат. Это ты говорил с военачальником?
   - Я же говорил, что не я рассказал, - обиженно ответил юноша.
   - Ну прости! - положил Бука руку на плечо брата.
   - Ладно, пошли, а то, гляжу, ты еле живой.
   - Еще бы, - вздохнул уставший Бука. - Не знаю, как дойду.
   - Я помогу. Опирайся на меня, - сказал Ганбаатр. - Ты тоже извини, нельзя было оставлять тебя одного.
   - Все нормально. Мне больше не страшно. Я должен быть здесь, потому что так хочет Мэгужин-гуай. Он многое для меня сделал, хотел бы я быть ему настоящим сыном.
   Берке попрощался с Додай-черби, запрыгнул на коня и отправился со своими людьми обратно.
   Бука.
   Бука посмотрел в сторону огула и сказал:
   - Брат, можешь еще кое-что для меня сделать? Давай догоним огула.
   - Как? Ты еле ходишь?
   Юноши ускорили шаг:
   - Господин!
   Берке и Байнал оглянулись.
   - Не стоит обращать внимания, Берке-гуай, - сказал Байнал.
   - Стойте, - приказал Берке под недовольный вздох Байнала.
   Мальчики подбежали к Берке, стоявшему на коне, преклонили колени.
   - Спасибо вам, господин, что защитили! Мы никогда вас не забудем! - сказал Бука.
   Берке засмеялся в ответ:
   - А ты молодец, как разукрасил лицо этого кипчака! Правильно делал, надо защищаться, биться, даже если страшно и больно. Не будешь отвечать - будет еще страшнее и больнее. Только не вздумай передавать командирам мои слова, а то скажут, что огул велит нарушать дисциплину!
   - Мы все поняли! - на лице Буки появилась улыбка до оттопыренных ушей.
   - Как твое имя, мальчишка?
   - Бука!
   - Надеюсь, еще услышу о тебе! Если увижу через много лет, сразу узнаю. По ушам!
   Среди воинов Берке раздался смех, мальчики тоже засмеялись. Царевич и его охрана уехали, а Додай-черби стоял и наблюдал вдали, не переставая удивляться.
   Берке ехал верхом и говорил Байналу:
   - Когда у меня будут сыновья, я хочу, чтобы они были похожи на этих двоих!
   Теперь Баянал подумал, что понял, в чем тут дело:
   - Надеюсь, Тактагай-гуай подарит вам много сыновей.
   - Я каждый день прошу Аллаха о сыне. Моя Урбай - прелестное дитя, но у каждого мужчины должен быть наследник!
   - Надеюсь, ваш бог вас услышит.
  
   В огромном золотом шатре, вмещающем сотни человек, собрались участники курултая - члены Золотого рода, гургэны, военачальники, нойоны. Берке пришел с нескольким десятков нукеров, который показывали каждому гостю, куда ему сесть. Участники стали оглядываться друг на друга, перешептываться, когда среди них стали занимать места нукеры Берке:
   - Почему они здесь? Как они связаны с Золотым родом? - тихо роптал престарелый нойон.
   - Обычные воины, у них не должно быть голоса!- возмущался вслух второй, помоложе. - И почему мы сидим здесь? Мы должны сидеть впереди! Нарушается порядок курултая!
   Но за громкими разговорами нукеров
   Один нойон, крупный пожилой человек с маленькими седыми косами, увидел, что место, где он должен был стоять, согласно его статусу, занято другим человеком, а двое воинов Берке просят разрешение проводить его на другое место. Вначале, растерявшись, он пошел за ними, но потом опомнился:
   - Я должен сидеть не здесь, а впереди! Мой род более знатный!
   - Это место больше для вас подходит, здесь вам будет удобнее,- говорил джучидский нукер.
   - Что за дерзость - указывать мне какому-то нукеру! Я здесь не сяду!
   - Это не я говорю, это приказ Берке-гуай, он организует курултай от имени Бату-ака, старшего в роду.
   - Мне все равно! Я буду сидеть, там, где должен - на три ряда впереди!
   - Господин, остальные места уже заняты.
   - Тогда им придется их освободить!
   - Они добровольно не освободят, - говорил тихо нукер, подойдя близко к нойону, - а если попытаетесь силой прогнать, наши воины будут вынуждены защищать членов курултая, - говорил он чуть-чуть приподняв висевший в ножнах клинок.
   Нойон сел на свое место и ворчал себе под нос: "Беспредел творят потомки Джучи на земле кагана! Это где такое видано, чтобы курултай проводили с угрозами и запугиванием, да еще и в отсутствие половины Золотого рода!"
   Берке, представлявший главу рода - Бату называл имена тех Чингизодов, кто мог стать ханом. Каждое имя было встречено громкими возражениями участников, сидевших впереди:
   - Он болен, он не может быть ханом!
   - Он слишком молод!
   Один из воинов Берке подошел к нему и что-то тихо сказал. Он дал знак, что скоро вернется, вышел из дворца, и в сопровождении двоих телохранителей вскочил на коня и помчался в сторону двигавшихся ко дворцу всадников, чтобы... Поприветствовать Додай-черби и его гвардейцев дневной стражи. Свершилось чудо: он согласился встать на сторону Бату и Мунке - вот, что передал Берке его воин. Увидев издалека седобородого военачальника, Берке одобрительно улыбнулся.
  
   За одобрительными криками сторонников Мунке было еле слышно отдельные возгласы его противников, сидящих вдалеке. Имя нового кагана было названо. Как и положено по обычаю, Мунке первый раз отказал посланцу, заявив, что не достоин возглавлять Великую Монгольскую Империю, но согласился после долгих уговоров. Предстояла церемония возведения на престол - поднятия на белой кошме.
  
   В христианском храме священник провел службу, читая молитву по-сирийски (арамейский). На службе присутствовали несколько нойонов и их жены, но главной прихожанкой была Сорхохтани-беки. Она благодарила Бога за удачное для ее сына проведение курултая и молилась, чтобы эту победу никто у них не отнял. Выйдя из церкви, Сорхохтани в сопровождении служанок направилась на паланкине ко дворцу Угедея, где обосновался новый каган. Она, как и полагается, преклонила колени перед сыном, сидевшим на огромном возвышении на широком троне, подогнув под себя ноги, Мунке поприветствовал матушку. Сорхохтани попросила кагана, чтобы тот велел слугам и писарю выйти, и своим служанкам велела их оставить наедине.
   - Сын мой, я пришла поговорить с тобой о приготовлениях к пиру.
   - Я передаю это дело полностью под ваше распоряжение, матушка.
   - Но есть один вопрос, который мы должны обсудить. Я хочу дать распоряжение, чтобы скот закалывали по исламским обычаям: через перерезание горла и с произнесением молитвы. Это называется "халяль". Берке-гуай будет очень доволен.
   - То есть вы хотите, чтобы для Берке готовили в отдельном котле?
   - Нет, я хочу, чтобы все мясо на пиру было халяль.
   - Но почему все члены Золотого рода и нойоны должны придерживаться его обычаев? Среди всех мусульманин - он один. По нашим обычаям кровь животного не должна литься на Землю! Мы должны поступаться своими обычаями ради одного Берке?
   - Мунке-каан, не забывай, что сделали для нас Бату и Берке. Я сомневаюсь, что внуки Угедея и Чагатая успокоились. Будущее дома Толуя сейчас зависит только от Берке, у него три тумена!
   - Как вам будет угодно, матушка, решайте сами.
   - Для пиршества готовят специальный шатер, в нем будет просторно.
   Берке с гвардейцами выехал за ворота стен дворца под звуки шанза, стун, которых касались тонкие пальцы изящных наложниц. Ханский двор имел прямоугольную форму, вдоль стены располагались здания для хранения продуктов.
   Навстречу ему вышла сама Сорхохтани-беки в сопровождении свиты. Он приветствовал хатун, улыбаясь.
   "Государь мира сидел на троне, по правую его руку - царевичи, стоявшие толпой, точно созвездие Плеяд, и семь его высокопоставленных братьев чинно стояли перед ним, по левую руку сидели жены, подобные райским девам, а среброногие кравчие [принесли] жбаны с кумысом и вином и обносили [всех] кубками и чарами; [далее] нойоны и эмиры, а впереди них Мункасар-нойон покорно стоял между телохранителями, [далее] - битикчи, везиры, хаджибы и наибы, а впереди них - Булга-ака, [все] по своим степеням и должностям стояли, построившись в ряд. Прочие же эмиры и приближенные стояли снаружи приемного шатра чинно, каждый на своем месте" - напишет Рашид ад-Дин.
   Берке, чувствуя свою уверенность в том, что он не должен никому угождать, покинул пир со своей свитой раньше всех под завораживающие звуки горлового пения. Царевичи и нойоны были слегка навеселе, но Берке не выпил ни капли вина, лишь поднимая наполненный кубок и запивая еду только кумысом.
   - Вина в рот не брал. Мог хотя бы ради приличия! - тихо возмутился один из братьев Мунке и сыновей Толуя Хулагу с полностью обритой головой под шапкой орбелге с навершием и пером.
   - Его религия запрещает вино, - так же полушепотом ответил стоявший рядом другой брат Хубилай.
   - Мы все нарушили монгольский обычай, запрещающий лить кровь скота на землю! Ради него одного!
   - Надо потерпеть. Сейчас нам очень нужен Бату, а Берке его представляет.
   Над Каракорумом звезды светят низко, и, похоже, благоволят Берке. Уставший от пира, огул отправился в свой шатер в лагере за городской стеной. От предложенных покоев во дворце отказался - кто бы что ни говорил, он был и есть настоящий монгол, презирающий негу и любящий сон на свежем воздухе.
   Пиршество продолжалось целую неделю. За мелодией шанза, громкими разговорами знатных гостей не было слышно криков и ругани стражников, охранявших ворота в ограду у шатра. Один из стражников, зайдя в шатер. Прошел мимо сидящих за трапезой нойнов, направился прямо к трону кагана, подошел к нукерам, стоявшим у трона и что-то сказал. Некоторые гости лишь ненадолго останавливали взгляды на стражников, разговаривавших с каганом и между собой.
   - Арат? - смеялся Мунке. - Какая наглость - явиться сюда и что-то требовать! Гоните вон его!
   - Но он говорит о чьих-то войсках и готовящемся бунте.
   Берке, как всегда, трезвый, заметил, что что-то происходит и направился к трону кагана.
   Все в порядке, Берке, - улыбался Мунке, - какой-то сумасшедший пастух рвется сюда, якобы сообщить мне о готовящемся нападении на нас.
   Утром Берке, словно предчувствовал неприятности, испытывал необъяснимую тревогу, отправляясь в очередной раз на пир.
   - Думаю, его стоит выслушать, каган.
   - Стоит ли верить неизвестно кому?
   - Все это похоже на правду. Они не зря не приехали на курултай.
   - Приведите этого человека! - приказал Мунке. Пастух рассказал, как у него убежал верблюд, и в поисках его набрел на военный лагерь. В нем стояло множество телег с грузом. Один мальчик сидел у сломанной повозки. Встретив пастуха, мальчик принял его за своего воина и попросил помочь починить повозку. Он спросил мальчика: "Это что за груз?", тот ответил: "Оружие, так же, как и в других повозках". Пастух нашел в лагере своего верблюда, и, вернув его в стойло, помчался в ставку.
   - Ты хорошо осознаешь, кого обвиняешь? - говорил Берке, стоявший рядом с троном кагана. - Потомков Чингисхана, членов Золотого Рода. Хорошо осознаешь, что случится, если твои слова окажутся ложью?
   - Зачем мне лгать, господин? Чтобы быть казненным?
   - ты думаешь, ему стоит доверять? - спросил Мунке, сидевший на троне и долго слушавший их молча.
   - Надо проверить, каган.
   Вечелом было объявлено об окончании пиршества. На совете военачальников было решено отправить на предполагаемый военный лагерь царевичей отправить две тысячи воинов и окружить этот лагерь.
   - Позвольте, и я отправлюсь с нашей тысячей.
   - Тебе не стоит туда ехать, твоей тысячей будет управлять военачальник. Я отправлю своего военачальника Мунсакара. Член Золотого Рода должен руководить вдали от боевых действий, - отвечал Мунке, а потом подумал: "Пребывание здесь Берке с его воинами слишком затянулось, это, и правда, может быть опасно. Стоит ли остужать буйную голову?". Ранее он слышал, как Берке сам, лично отправился в ханаку, чтобы вести с ними переговоры и составил собственные представления о характере царевича: "Расчетлив, но любит играть против правил и любит чувство опасности".
   - Я подчинюсь любому вашему приказу, каган, но все я прошу отпустить меня, ведь речь идет о возможном предательстве членов Золотого Рода. Как мы можем верить словам простого пастуха и даже военачальников, когда речь идет о нашем роде?
   - Хорошо. Я разрешаю тебе участвовать в их поимке. Если это окажется правдой.
   Берке взял часть джучидских воинов и присоединился к Мунсакару. Вечером в лагере Байнал увидел нукера со знакомым лицом, пригляделся и понял, что его царевич опять задумал что-то ненормальное. Берке переоделся в нукера, решив совершить непозволительное для члена Золотого рода - проникнуть в лагерь мятежников. Это не принято - чтобы военачальник, тем более Чингизид участвовал в сражениях, военачальник должен оставаться в живых, чтобы командовать. С собой решил взять только двоих воинов, но увидел выходящего из шатра Байнала, тоже переодетого в простого воина.
   - Я не могу вас оставить, не зная, где вы и что с вами.
   - Я не приказываю тебе со мной идти, я и так много раз втягивал тебя в свои безумства.
   - Помните, вы сказали, что служить вам - уже безумство. Значит, такова моя судьба.
   - Тогда поторопись
   Берке и его нукеры ехали в том направлении, как показал пастух. Добравшись до лагеря, они смогли проникнуть в него. Стража их не остановила, приняв за своих. Все, сказанное пастухом подтвердилось: телеги с оружием и продуктами, шатры царевичей, только обычные, не золотые, чтобы не привлекать внимание. Из одного большого шатра раздавался громкий шум. Берке и Байнал увидели издалека, как оттуда выходит мужчина, одетый, как аристократ.
   - Кто-то из циньванов, - шепнул Байнал.
  
   Берке сделал жест Байналу, чтобы шел за ним, а остальным велел оставаться на месте. Берке и Байнал подошли с задней стороны шатра, противоположной входу. Тм стоял только один нукер, не обративший внимания на незнакомые лица. По голосам они поняли, что там было много людей. Из произнесенных слов Берке услышал имена: Бату, Мунке и свое. Обсуждают планы - понял он. Берке, а за ним Байнал уверенно направились в сторону входа, делая вид, что они охраняют царевичей. Шепнув Байналу стоять у входа, Берке зашел прямо внутрь, перешагнув порог. Словно не замечая его, царевичи продолжали обсуждать. Один из них - Бури, внук Чагатая, тот самый, кто вместе с Гуюком осмелился дерзить Бату в походе сказал, посмеиваясь:
   - Кем был поставлен Мунке? Внуком неизвестного меркита и его братом - тоже внуком меркита. И сыном сартянки!
   В ответ раздался хохот остальных царевичей. Берке почувствовал, как жар пробежал по лицу от обиды и злости. Тут сидящие заметили его.
   - Что надо? Зачем вошел без разрешения? - слышались раздраженные голоса тех, чье веселье он прервал.
   - Простите, огул, - стал он изображать изображать обычного воина, -но я должен сообщить кое-то срочное.
   - Говори, что у тебя! - недовольным голосом проворчал Бури.
   - В лагере был посторонний человек. Говорят, это был пастух, он искал своего пропавшего верблюда. После этого пропало пять сабель из груза.
   - Что!!! - громко закричал один из царевичей - Ширамун. - Совсем идиоты! Как вы могли пропустить в лагерь какого-то пастуха!!!
   - Простите, огул, тогда не я был на посту, - изображал Берке растерянного подчиненного, провинившегося перед военачальником.
   Тут он услышал голоса и звон сабель и, не спросив разрешения царевичей, выбежал из шатра.
   Байнала заметил, ожидавшего Берке у входа в шатер, заметил один из стражников, который ушел ненадолго со своего поста заметил незнакомое лицо:
   - Кто ты? - внимательно глядя на незнакомца, спросил он. - Я тебя раньше не видел.
   - Я нукер Ихнудэн, - придумал на ходу Байнал
   - Ты его знаешь? - обратился он к напарнику.
   - Не помню... - растерялся он.
   - Давай-ка проверим! Пойдешь со мной! - оба нукера вынули сабли. Прибежавший вовремя Берке помог отбить нападение, оба полегли. На крики и звуки металла сбежались другие нукеры мятежников.
   - Взять живыми! - закричал толи десятник, то ли сотник.
   Первый раз в жизни Берке посчастливилось участвовать в настоящей схватке, не упражнении в оттачивании навыков, а рубить саблей по-настоящему, нанося кровавые раны нападавшим - военачальнику положено только руководить из далека. Чувство опасности, азарта, победы над противником и своего личного превосходства, ощущая на лице брызги их крови - все эти ощущения он никогда не забудет.
   Увидев шесть лежащих тел однополчан, никто из них не решался подойти к этим двоим чужакам. Берке сказал, задыхаясь от усталости:
   - Эти люди нарушили закон, напав на посланника кагана, - он вытащил наружу, спрятанную под халатом пайцзу, висящую на шее, - не подходите, и вам ничего не будет.
   Нукеры глядели на Берке недоверчиво, но подходить так и не стали. Царевичи в шатре, услышав крики звон сабель, не стали выходить из шатра, посчитав, что так будет безопаснее, лишь приоткрывали дверь и смотрели, что там происходит, ожидая, когда, наконец, порубят неизвестных лазутчиков. Несколько лучников прицелились в Берке и Байнала, натянув тетиву:
   - Бросьте оружие! - кричал военачальник богатырского вида.
   На лице Байнала отражались мысли о прощании с жизнью, но Берке глядел на них то ли сочувствующим, то ли презирающим взглядом.
   - Не боитесь расстаться с жизнью за убийство послов кагана? - с усмешкой на лице спрашивал Берке, будто ему и ничего не грозило.
   - Если вы послы, затем проникли сюда, как лазутчики и убили наших воинов?
   - Что я сделаю, если тот, кто должен быть на своем посту и охранять лагерь, занимается непонятно чем? Если сюда проникают всякие пастухи с верблюдами, почему бы и нам свободно не пройти? - улыбался Берке.
   - Кончай паясничать и бросай оружие!
   Тут из шатра вышел один из царевичей - Бури, несмотря на уговоры родственников. Другие воины быстро подбежали к Берке и Байналу, протянув перед ними сабли, чтобы они не могли подойти к циньвану.
   Крупный усатый мужчина с полностью выбритой головой внимательно глядел на незнакомца, ему показалось, будто где-то он уже его встречал:
   - Кто ты?
   - Я тот, циньван, кого вы назвали внуком меркита и сыном сартянки.
   - Как ты смеешь дерзить?! - удивился царевич, услышав ответ.
   - Я Берке, - произнес он спокойным голосом, посмотрев на циньвана сочувствующим взглядом, и аккуратными движениями рукой снял со своей шеи вторую подвеску (первая была - пайцза), бросил ее в сторону Бури. Бури ловким движением поймал подвеску, взглянув на нее, увидел тамгу дома Бату - знак, схематически изображающий птицу, и полумесяц.
   - Ты мог украсть подвеску, - произнес скептическим тоном царевич, а у самого жар пробежался по лицу.
   - Ваш лагерь окружен войсками кагана. Советую не испытывать судьбу и отправиться к нему на поклон, может, сможете оправдаться.
   - Нам оправдываться не в чем, - нервно, повышенным тоном, отвечал Бури. - Мы держали путь на курултай.
   - Что-то сильно опоздали. Каракорумские черепахи двигаются быстрее, - сказал Берке с усмешкой и все прежним сочувствующим взглядом и слегка стукнул ногой стоящего неподвижно, словно деревянного и бледного от страха Байнала. Он вытащил из кожаной поясной сумки бумажный сверток с посланием кагана и его печатью.
   - Возьмите письмо! - приказал Бури. - Если вы,- сменил на всякий случай тон царевич, - и правда, циньван, зачем же вам лично доставлять приказ кагана? Для этого есть гонцы.
   - Один из воинов взял у Берке сверток и передал циньвану.
   Письмо оказалось подлинным - содержало ханскую печать.
   - Пусть идут, - сказал царевич.
   - Вы их отпускаете? - как будто не расслышал военачальник.
   - Я же сказал, пусть идут! Не видишь, у него пайцза и тамга?! - закричал разволновавшийся Бури.
   Берке перед тем, как уйти, сказал:
   - Просто так гонишь? Даже не пригласишь в шатер, не позволишь поздороваться с другими братьями? Так внуки Чагатая и Угедея соблюдают законы гостеприимства?
   - Даже если ты на самом деле Берке, то пришел сюда не так положено члену Золотого рода, проник сюда тайком, как лазутчик, одетый в простолюдина.
   - Хоть меня и обижает ваше негостеприимство, но настаивать не стану, - говорил Берке, нелепо изображая грустный тон. - Мне тебя искренне жаль: я передам твои слова о Бату о нем и обо мне, а он очень не любит, когда клевещут на нашего отца.
   Заговорщики явились к кагану, им было приказано остаться в столице, а их нукерам - ехать обратно. Берке было приказано явиться во дворец на поклон кагану.
  
   Стена, окружавшая дворец Тумэн-Амгалан, что означает "мир, десятитысячекратное спокойствие", имела прямоугольную форму вдоль нее располагались помещения для хранения продуктов и других хозяйственных нужд. Сам дворец был семинефный, опиравшийся на семьдесят два столба. Черепичная крыша дворца в свое время действительно сверкала изумрудно-зеленой и золотисто-желтой поливой, а ее декоративные детали были окрашены в ярко красный и синий цвета. Здание, где располагался приемный зал, было возведено на насыпной платформе, его высота означала высокие помыслы кагана.
  
   Открылись двери зала приемов, Берке поднялся по высокой и широкой лестнице, и перед его глазами открылось все великолепие дворца: огромный пятипролетный зал в форме корабля, недалеко от входа - фонтан в виде серебряного дерева, у корней которого находились четыре серебряных льва, Отверстия труб были обращены вниз, и каждое из них было сделано в виде позолоченной змеиной пасти, а хвосты змей обвивали ствол дерева. И внутрь дерева проведены были четыре трубы вплоть до его верхушки; отверстия этих труб были обращены вниз, и каждое из них сделано было в виде пасти позолоченной змеи, хвосты которых обвивали ствол дерева. Пасти змей изрыгали четыре различных напитка: вино, тарасун (рисовое пиво), кумыс и бал (напиток на меду).По вершине дерева было видно, что мастер - латинянин: на ней возвышался ангел, одетый в позолоту и державший трубу. Этот фонтан был создан Гильомом Буше, парижским скульптором, захваченным в плен и привезенный кагану в Монголию в качестве трофея.
  
   Берке, как положено, приклонил колени перед каганом, встав на пол, покрытый поливными плитками зеленого цвета. Неожиданно раздался гудок, то был звук трубы ангела, подававший сигнал слугам, находившимся в подвале, чтобы они наливали напитки в трубы фонтана, полились из пастей змей и львов напитки. Потом ему подали чашу с кумысом из фонтана. Такой красоты Берке не видел ни в полуразрушенной Бухаре, ни в строящемся Сарае. Блеск и роскошь вызывали у Берке чувство трепета перед столицей половины мира и необычайную гордость за Золотой род, которому он принадлежал. Пусть иноземные послы трепещут перед имперским величием, как трепещут Восток и Запад перед монгольскими стрелами и саблями! Но, в то же время, вся это великолепие внушало и неуверенность в себе, ощущение, что он не хозяин на той земле и не в своей стихии. И так захотелось Берке погнать коня по берегу Итиля или Иртыша, ощутить аромат полыни Половецкого поля! Осталось потерпеть немного, и скоро Мавераннахр, куда он планировал отправиться по пути обратно, с которым связаны воспоминания о матери и первой возлюбленной, скоро возвращение в кипчакские степи, которые милы сердцу не меньше.
   Мунке, одобрительно улыбаясь, взглянул на него с высокого трона. Тяжким камнем на сердце лежала мысль, что он обязан многим Бату и Берке, но делать было нечего. Когда исчезнет опасность от рода Угедея и Чагатая, тогда и покажет власть кагана, а пока - терпеть и ждать.
   - Ну как тебе дворец кагана, Берке-огул? - спросил Мунке приветливым тоном.
   - Только в столице мира можно увидеть такую красоту что ни в одной стране не сыскать. Я видел фонтаны в Мавераннахре, но такой - ни разу.
   - Такое великолепие удалось создать только благодаря нашему брату и главе Золотого рода Бату-ака.
   Черные широкие раскосые глаза Берке выразили искреннее удивление.
   - Во время похода на Запад в стране мадьяр был захвачен один латинянин. Сам он не из оттуда, а из страны еще западнее. Бату-ака отправил его в Каракорум. Латинянин оказался способным человеком и придумал эту вещь.
   - Благодарю, каган. Обязательно передам Бату-ака.
  
   Мунке и Сорохтани глядели с внешней стороны окна покоев дворца кагана, как кешиктены и их военачальники приветствуют Берке, как он стоит своем коне рядом с Додай-берчи:
   - Теперь наша задача, - говорила Сорхохтани, чтобы Берке и его нукеры поскорее покинули Каракорум.
   - Вы правы, матушка, - отвечал Мунке. - Мне кажется, он пытается завоевать доверие кешиктенов и нойонов. Бату рассчитывает, что моими руками будет править всем Еке Монгол Улус. Но когда Берке уведет свои войска, я никому не позволю вмешиваться в управление империей.
  
   Ставка Бату возвращалась обратно, в низовья Итиля. Скрип колес под передвижной юртой, запряженной быками, в которой сидел Бату наводил давние воспоминания: как в детстве откочевывал он с матерью на завоеванную отцом часть Дешт-и-Кипчака, как ездил он с братьями и женой в коренной юрт на курултай, где избрали Угедея, как отправлялся он от Иртыша к Итилю в поход на Запад. "И как живут оседлые, - думал чжуван, - жизнь у них скучная, на одном месте, ничего не видят". Вслед за многочисленным караваном мчался гонец с новым посланием от Берке.
   - Что на этот раз? - говорил Бату придворному, подъехавшему на коне к юрте. Он развернул письмо на бумаге, китайском изобретении, начал читать текст, написанный вертикальным монгольским письмом, лицо его побледнело: "Сообщаю вам печальную новость. Больше ваш брат Берке никогда не сыграет с братом Мунке в шахматы. Разве что только с вами, как старшим в роду, вторым человек после кагана, он сыграет". Бату выдохнул и засмеялся.
   Он приказал остановить повозки, видя недалеко высокий холм. Нукеры поняли: он будет молиться Тенгри. Поднявшись на холм, возвышающийся над степью и узенькой речушкой, он распростер к руки к небу и обратился к духу Джучи: "Отец, вы видите, как ваш сын прославил ваше имя, покорив западные страны, вы видите, как он сам сажает людей на ханский престол! Теперь никто не посмеет порочить ваше дорое имя! Отныне прольется кровь любого, порочащего ваше имя, будь он знатным или простолюдином, дабы душа того мерзавца не смогла переродиться!".
  
   Берке получил приказ возвращаться со своими туменами. Случилось то, чего так долго сильно Мунке и Сорхохтани. Берке тоже ждал этого. Тумены отправил по прямому пути в низовья Итиля, а сам с гвардейцами решил держать путь в свои владения через Мавераннахр, чтобы вновь встретиться с шейхом Бохарзи. Вместе с туменами едет в повозке связанный Бури. Его Мунке решил не отдавать под свой суд, а отправить к Бату, как разрешил вершить судьбу обвиненной в ведовстве Огул-Гаймыш своей матушке. Пусть они оба оценят возможность самим наказать обидчиков как благодарность. Большего унижения Бури в жизни не испытывал: он, член Золотого Рода, внук хранителя Ясы Чагатая, едет связанный на чей суд? На суд того, над кем он с Гуюком когда-то надсмехался, чью принадлежность к Золотому Роду ставил под сомнение. И глядит на него, сидя на коне, брат Бату, похожий внешне больше на покоренного хорезмийца, нежели монгола.
  
   Берке возвращается победителем. Он уже не увидит, как казнят часть заговорщиков, а другую часть отправят в ссылку. Бунчуки Джучидов и знамена с тамгой Дома Бату блестели на солнце над степями коренного юрта, над землей, где создавалась империя. Внутри необыкновенное чувство: и не радость, и не и не горечь, и не легкость, и не тяжесть. Это то чувство, когда на одну ступень становишься ближе к цели, оставляя за собой первые жертвы среди соплеменников. Холодный степной ветер бьет в лицо всадника, шевелит перо на золотом навершии шапки-орбелге, словно призывает остановиться, но тщетно, назад дороги нет, свернуть - значит погибнуть.
   Все то же палящее солнце над Бухарой, все тот же звук азана с минаретов, те же гранатовые деревья, оживленные улицы, женщины в покрывалах. Но стал красивее, чем пять лет назад, когда Берке был там в первый раз: восстанавливались караван-сараи, бани, усадьбы. Улицы стали заметно оживленнее, благодаря многочисленным приезжим торговцам.
  
   Берке в сопровождении своих воинов заехал в то место, где стояла разрушенная усадьба, где он испытал один день счастья, там же он понял, насколько оно коротко. Кто-то купил эту землю и отстроил дом вновь, и теперь там вместо беспорядочно растущих травы и деревьев - цветущих, ухоженный сад. Что стало с той прекрасной тюрчанкой, так похожей на покойную Хан-Султан? Живет ли она спокойно, в достатке с детьми и мужем или мучается от жизни с нелюбимым, властным, жестоким мужчиной? Берке пресек те мысли, словно лишил головы врага монгольской саблей: не нужны они сейчас.
  
   - Поворачиваем обратно! - приказал он. Теперь царевич держал путь к обители ордена Кубравийа.
  
   Ханака тоже изменилась. Вместо невысокого забора - мощные стены, раньше был один дом, теперь - несколько келий, и мюридов больше. Все благодаря пожертвованиям покойной Сорхахтани-беки и других знатных покровителей. Но на шейхе и мюридах по-прежнему скромная шерстяная одежда.
  
   Шейх был заранее оповещен о приезде огула. Привычную скромную пищу пришлось заменить праздничными яствами: мясом и фруктами.
  
   - Гляжу, хазрат, вы по-другому смотрите на монголов, - говорил Берке, сидя рядом с шейхом и мюридами за ужином. - Видел у ворот знатного вельможу со свитой.
  
   И прием нам оказали уже не тот, что в прошлый раз.
  
   - Господин, мы находим иные способы усмирить их гордыню.
  
   - Кто может стать вашим мюридом, хазрат? Бедный или же богач? Благородный или простой крестьянин?
  
   - Тот, кто готов раскаяться во всех грехах, отречься от мирских страстей, от собственной гордыни, слушаться наставника беспрекословно, забыть про роскошь и довольствоваться малым.
  
   Берке загадочно улыбнулся.
  
   - Я что-то не то сказал, господин?
  
   - Нет, просто подумал, что нельзя мне садиться на чужого коня.
  
   - Я вас понял, господин, - спокойно ответил шейх. - Есть у меня, жалкого раба, к вам просьба. Только боюсь вызвать гнев ваш.
  
   - Что за просьба, хазрат? Говорите, не бойтесь.
  
   - Не считаю правильным держать вас в неведении: до меня доходят разговоры людей. С тех пор, как вы объявили себя мусульманином, на вас стали возлагать надежды. Особенно сейчас. Когда пошли слухи, что монголы собираются продолжить завоевания. И я прошу вас защитить мусульман от нового кровопролития.
  
   Берке задумчиво поглядел в сторону:
  
   - Вы знаете, хазрат, что я, хоть и стал мусульманином, но не перестал быть членом Золотого Рода и монголом, и если мой род примет решение начать войну с Багдадом, я не пойду против него.
  
   - Берке-гуай, вы меня неправильно поняли. Разве я посмел бы предлагать нечто подобное! Не обязательно идти против Золотого Рода, чтобы примирить его с Исламским миром. В ваших жилах течет кровь Чингисхана и Хорезмшаха, вы воспитаны в двух культурах. Кто, как не вы, способен объединить два мира? Тюрки когда-то тоже были многобожниками, но приняли ислам и стали храбрыми его воинами. Тюрки с монголами очень похожи.
  
   - Если свет ислама распространится среди нашего народа, то произойдет это очень нескоро.
  
   - Но, господин, возможно ли отсрочить войну?
  
   - Я буду стараться делать для этого все, что в моих силах, но большего от меня не ждите.
  
   Шейх привел Берке в келью, где мюриды, усевшиеся вокруг старшего юноши, изучали священные тексты, совершали зикр* Мальчики тут же преклонили колени перед Чингизидом.
  
   - Помните Карима? - спросил шейх, указав взглядом на самого старшего юношу. Тот самый мальчишка, который тогда вел себя смело с царевичем, превратился в статного юношу с серьезным взглядом. - Я прошу взять его и еще двоих моих учеников в ваши владения, чтобы служили Аллаху на дальних землях. Много им не надо: только дом бедняка, а пропитание себе сами добудут, обучая детей грамоте.
  
   - Я буду рад видеть последователей Кубравиа в моем улусе.
  
  
  
   * Зикр - прославление имени Бога
  
   Бату вернулся в низовья Итиля. Боракчин распорядилась, чтобы весь двор и ставка подготовились к возвращению чжувана и его нойонов, как следует: столы с яствами, музыканты с шанзой и кобызом, соревнующиеся борцы и лучники на конях. Бату поблагодарил жену за то, что, как обычно, в его отсутствие содержала двор в порядке.
  
   Празднества закончились через три дня. Настало время раз и навсегда закрыть страницу прошлого, наказав последнего осквернителя памяти об отце. Два нукера, поставили связанного пленника на колени перед Бату, надавив на плечи. Пленник, подняв голову, глядел на родственника, и не было страха в глазах внука Чагатая, лишь гнев и презрение. Бату встал с трона, спустился по лесенке, подошел к нему и сказал:
  
   - Мне Берке передал твои слова обо мне, о нем и нашем отце.
  
   - Я их произнес, когда был пьян.
  
   - Как ты посмел, будучи пьяным, говорить обо мне?! - закричал Бату, чем удивил своих нукеров, редко видевших чжувана в нервном состоянии.
  
   Бури лишь молча кусал губы от злости, что его унижает презираемый им человек.
  
   - Мне и кагану доложили, что ты собирался откочевать на Итиль, в мой улус, не спросив разрешения ни кагана, ни моего? Ты, член Золотого Рода, не можешь не знать, что это запрещено Великой Ясой.
  
   - Неправда! Я собирался спросить кагана, но мне я ждал, когда закончится курултай.
  
   - Скажи честно: ты собирался перекочевать, после того, как заговорщики свергнут Мунке-кагана? Нет смысла отрицать: мои люди все видели и слышали, видели войска, приготовленные для бунта. Суд кагана вынес тебе свой приговор - смерть, мой суд - то же самое. Я приказываю отрубить ему голову!
  
   - Нукеры глядели на Бату с недоумением.
  
   - Вы не слышали?! - нервно сказал Бату.
  
   - Но, Бату-ака... - начал говорить один из них, не понимая, как члена Золотого рода можно казнить с пролитием крови.
  
   - Он не заслуживает смерти благородных, - понял Бату удивление нукера. - Он много раз показывал презрение к своим родственникам, а теперь предал Золотой род, участвуя в заговоре. Радуйся, Бури! Твоя сметь будет как у простолюдина, зато не такая мучительная, - улыбнулся Бату. - Исполняйте приказ! - обратился он к нукерам. Они подняли бури за локти и стали силой уводить из золотого шатра. Бури, упираясь, повернул голову назад в сторону Бату прокричал:
  
   - Да будет проклят весь род твой меркитский! Да познают горе и смерть твои дети и внуки! Прокляни его, Небо! За Гуюка и за меня!
  
   - Уведите его! - раздраженно крикнул Бату.
  
   В тот момент Бату не напугали слова Бури, но в последующие дни они всплывали в его голове все чаще и чаще. Единственным человеком, с которым покоритель Запада, ака рода Чингизидов мог поделиться своими страхами, была старшая жена. Боракчин успокаивала мужа:
  
   - Не стоит придавать внимание его словам. Чжуван обладает харизмой, что может против нее проклятие преступника?
  
   Бату поверил словам жены и постарался забыть последние слова побежденого.
  
  
  
   Юлдуз не давало покоя судьба Анастасии. Как бы хотелось, чтобы подруга была здесь, рядом, а не у врага. Она пришла вечером в шатер Сартака, подождав, когда оттуда уйдут нойоны.
  
   - Я бы хотела выкупить Настю и привести сюда. Эту девушка спасла мне жизнь, еще нас связывает детство в плену.
  
   Сартак встал с трона, подошел к Юлдуз, показав тем самым, что хочет говорить с ней не как царевич:
  
   - Я понимаю, что ты хочешь помочь этой девушке, но мы сейчас не можем привести в нашу ставку человека Баяна. Есть вероятность, что она будет ему служить.
  
   - Настя не может предать! Она же меня предупредила!
  
   - Сегодня она тебя предупредила по старой дружбе, а завтра будет действовать против нас своей выгоды. Сейчас мы никому не должны полностью доверять: ни родным, ни друзьям, ни придворным, ни слугам.
  
   Юлдуз отвела грустные зеленые глаза.
  
   - Понимаю, - сказала она.
  
   - Не держи на меня обиду.
  
   - Я не смею. Ваша безопасность и нашего сына важнее всего. Вы и так очень много сделали для меня.
  
   Сартак прислонился к ней прямо на глазах у слуг, стоявших у входа и шепнул на ухо:
  
   - Мы приведем ее, когда я покончу с Берке, Баяном и всеми, кто служил Берке.
  
   Теперь Юлдуз поняла, что Сартак всерьез настроен убить Берке, и стало страшно от мысли, что он рискует. Но и просить Сартака остановиться она не может: бездействие тоже может привести к гибели.
  
   Бату еще несколько лет назад поручил Сартаку вести дела с русскими вассалами. На этот раз к нему прибыл Александр Ярославич, сын отравленного шесть лет назад по приказу Дорегене владимирского князя Ярослава Всеволодовича. В 1248 г. Александр получил от кагана ярлык на киевское княжение, а его брат Андрей - на Владимирское. Александр прошел между двумя кострами, рядом с которыми стояли жерди, символизирующие ворота, а сверху - еще одна жердь, те ворота напоминали ему, христианину, текст из Библии о том, как в Римской империи побежденные проходили под воротами, называемыми "игом". Куски византийских тканей, предназначенных для даров Сартаку, Ану и Юлдуз шаман отрезал и бросил их в костры. Князь переступил через порог шатра царевича, преклонил перед ним оба колена.
  
  
  
   Сартак сидел на своем троне в халате с вышитым золотыми нитями драконом орбелге с длинным пером, длинные, до пояса, густые черные спускались по плечам. Стройный и миловидный, с белоснежной кожей, он так напоминал молодого Бату! Рядом сидела Ану, по разные стороны стояли нойоны и их жены, с любопытством глядевшие на далекого северного вассала.
  
   - Слышал я, Александр, о твоих победах над шведами и ливонцами. Чжуван ценит способных военачальников! - перевел слова говорившего по-монгольски Сартака толмач-булгар.
  
   - Благодарю, вас, Сартак-гуай, - сказал стоявший на коленях Александр.
  
   - Не хочешь ли ты рассказать о чем-то важном, что происходит в русских землях? - сказал Сартак, а на лице появилась знакомая всем подданным и членам семьи обманчиво милая улыбка, а в азиатских глазах - блеск, какой появлялся, когда царевич собирался развлечься или пошутить.
  
   - О войнах с ливонцами, шведами и литовцами вы уже знаете.
  
   - Это все было давно, продолжал улыбаться Сартак.
  
   - Тогда я не знаю, что вам рассказать, Сартак-гуай, - сказал Александр, в мыслях перебирая варианты, что имеет в виду Сартак: или переписку с Папой несколько лет назад, или союз, заключенные его братом с Галицким князем Даниилом. Папа Иннокентий предлагал принять латинство и объединиться против татар. Князь не давал согласия или отказа, а лишь предложил построить католический храм для западных купцов. Папа отправил буллу, но она дошла, когда князь был в Каракоруме. Вернувший, он ее прочел, но не дал ответа. Переписка с Папой прекратилась.
  
   - Татары требуют признания их власти, хотят переписать людей, чтобы собирать дань, - говорил он своим боярам, - а латиняне покушаются на душу. Я видел в Каракоруме храмы разных вер. Пусть мы будем покорны вам, но не откажемся от веры и обретем спасения.
  
  
  
   - Верность брату - это достойно, - неспешно говорил Сартак, - но ставить ее выше нашей власти, значит, идти против воли Бога. Что же ты молчишь, Александр, том, что твой брат заключил союз с Даниилом и готовит бунт против нас? - говорил Сартак хитрым голосом, а с лица не спадала та самая улыбка.
  
   - Я не мог так низко оценить лазутчиков Бату-ака и не знать, что вам все известно. Так зачем рассказывать то, о чем давно знаете?
  
   Князь приготовился к худшему, он хорошо выучил монгольские законы: за измену кагану следовала казнь расчленением, независимо, знатный человек преступник или простолюдин. Но ответ Сартака удивил его:
  
   - Мой отец может тебя заподозрить в неверности. Поэтому ты отправишься к нему и все расскажешь про Андрея. Чжуван, конечно, все знает, ты должен убедить его в своей верности нам.
  
   Поздним вечером все нойоны ушли, Сартак попросил остаться только Уруудая и канцеляриста-уйгура.
  
   - Почему вы отпустили этого вассала? Ясно же, что он пытался скрыть намерения своего брата? -
  
   Сартак, встал с трона, подошел к военачальнику и сказал полушепотом:
  
   - Пусть Господь дарует отцу долгих лет жизни, но приступы его болезни случаются все чаще и чаще. Возможно, придется бороться с Берке не на словах. А на мечах. Тогда вассал может нам понадобиться.
  
  
  
   В том же году вышел приказ кагана о переписи населения по всей империи, по образцу того, как это делалось в Китае, чтобы установить постоянный размер налога, тоже по китайскому образцу. Правы были ханьцы, говорившие, что их страна - центр мира! Бату в присутствии нойонов выслушал приказ и заявил, что покорно его исполнит. Оставшись наедине с Боракчин, стал возмущаться:
  
   - Мунке решил провести перепись, даже не посоветовавшись со мной, старшим среди Чингизидов!
  
   - Вы когда-то говорили, что население каких-то земель оросов уже переписано, и с них собирается дань?
  
   - Это было сделано пять-шесть лет назад в южных княжествах, когда еще мне служил Масуд-бек, сын Махмуда Ялавача. Тогда он собирал дань жестко, у тех, кто не хотел платить, брал женщин и детей. Теперь Мунке хочет установить постоянный размер выплат, как у китайцев. Золотой род во всем смотрит на китайцев и киданей - в управлении, церемониях, одежде! Скоро будем воевать с халифом, мне придется выделить войска, а на это понадобятся средства! - в голосе Бату звучало раздражение. - Как можно было не посоветоваться, или каган забыл, кто его посадил на трон?!
  
   - Не стоит вам так беспокоиться, - говорила, как обычно, спокойно, рассудительно, смягчая голос, Боракчин. - Мы получаем большие доходы от торговли сухопутном и речных путях и от ортаков Думаю, хватит средств.
  
   - Но само поведение Мунке беспокоит, похоже, он потерял ко мне всякое уважение уже спустя год после поднятия на белой кошме!
  
   В прошлом году Мунке уже огорчил Бату приказом лишить купцов привилегии бесплатного проезда через ямские станции, а теперь он понял, что каган желает показать, в чьих руках власть в Еке Монгол Улус.
  
  
  
   Вскоре из Каракорума прибыли численники с охранявшим их вооруженным отрядом, который возглавлял молодой полководец Нюрын, сын тысячника Тайдара.
  
   Чжуван ощутил на себе недовольный взгляд военачальника, когда сказал ему, что не может провести перепись из-за того, что взбунтовались владимирский и галицкий князья. "Думает, если представляет кагана, то может вести себя с старшим из Золотого Рода, c тем, кто посадил кагана на престол, как ему вздумается? Каков наглец!" - прозвучало в мыслях у Бату.
  
   - Что вы делаете, чтобы привести взбунтовавшихся вассалов к покорности? - продолжал говорить дерзкий юноша таким тоном, словно он чжуван, а не Бату.
  
   - Мой старший сын организует поход на Владимирское княжество, а возглавите его вы.
  
   Юноша был приятно удивлен решению чжувана и потерял дар речи.
  
   "Надо расположить этого амбициозного мальчишку к себе, предоставить часть добычи Мунке, привести к покорности Андрея. Заодно проверю Сартака, что для него важнее: единоверцы или интересы Еке Монгол Улус" - подумал чжуван.
  
   - Силами улуса Сартака и вашим отрядом справитесь.
  
  
  
   Владимирская земля снова разорена, войско князя Андрея Ярославича разбито, а сам он бежал к шведам. Во вновь не тронутом монголами Ростове в княжеском дворце поселились и страх, и радость в одной крыше. Страх - от похода Нюрына, а радость - от известия, что молодая жена Бориса Марья Ярославна, дочь муромского князя, ждет наследника. Белокурая голубоглазая красавица с веселым нравом со дня венчания пленила Бориса, он много раз благодарил мать за то, что нашла ему такую невесту. Глеб еще год назад отправился в удел, выделенный ему князем Василько незадолго до гибели, а Борису стали все чаще приходить мысли в голову, которые он старался гнать прочь, но, словно чья-то злая воля возвращала их все снова и снова: "Правильно ли сделал отец, что отделил от Ростовского удела два города - Белоозеро и Устюг?"
  
   Сартак все чаще думал, что поступил опрометчиво, в свое время в присутствие воинов упрекнул Берке в принятии ислама. Слово обронишь - не поймаешь, коня упустишь - поймаешь*. Теперь до него стали доходить слухи, что царевич благоволит христианам, но неблагосклонен к подданным-мусульманам. Исправить положение он решил, построив мечеть в Хаджи-Тархане. Для этого приказал своему распорядителю двора Койяку найти богатого торговца, способного вести дела с царствующими особами. Койяк нашел уважаемого и влиятельного торговца - хорезмийца. Сартак был с ним вежлив, даже приказал подать чашу черного кумыса, что подают благородным гостям, и обсудил строительство мечети. Купец был приятно удивлен, решив, что людская молва - глупые сплетни.
  
   Сартак, словно угадывая мысли стоявшего перед ним солидного возраста купца в чалме, с длинной седой бородой, велел:
  
   - Расскажи своим братьям по вере, что нас не стоит опасаться. Все циньваны Джучиева улуса благоволят всем религиям подданных, как и того завещал наш великий предок.
  
   Царевич отпустил купца и сказал Койяку:
  
   - Это не единственное дело, которое мы будем вести с торговцами. Приведи мне еще одного человека: более молодого, сообразительного, готового рисковать ради выгоды.
  
   Койяк вышел, и Сартак отправил всех слуг остался наедине с Баиром:
  
   - Я нанесу удар по Берке его же оружием - переманю одного или нескольких людей из его двора и канцелярии. А для этого нужен мир с мусульманскими купцами. При дворе Берке много хорезмийцев, и поэтому с ними может договориться только тот, кто для них "свой". Матушка завела ортак с купцами, мне тоже стоит. Полученные деньги будем использовать для подкупа людей.
  
   Койяк привел Абдула, приехавшего по торговым делам из Самарканда и готового завести ортак с циньваном. Он его принял в своем шатре точно так же, как и первого купца, и, отпустив Абдула, сказал Койяку:
  
   - Понаблюдай, как ведет дела этот человек. Пока он мне кажется не слишком совестливым и способным выполнять тайные поручения. Но это первое впечатление.
  
   Потом огул распорядился, чтобы отправили послание в ставку Бату, где он просил разрешение чжувана завести ортак, которое было вскоре получено.
  
   Через несколько месяцев Койяк укрепил уверенность Сартака в самаркандском купце, и царевич решился сделать его своим лазутчиком.
  
  
  
   Койяк встретился с Абдулом в здании, где хранились канцелярские документы. Купец должен был выполнить приказ Сартака - отправиться во владения Берке по торговым делам и там встретиться с кем-то из служащих его двора.
  
   - Сначала предложи вести с ним совместное торговое дело, жалования они получают мизерные, охотно принимают подарки от послов и всех тех, кто посещает властителей. И вряд ли станут отказываться от возможности заработать больше. А потом, если убедишься в готовности этого человека делать все ради своего продвижения по службе, пообещайте вознаграждение и чиновничий пост, и пусть тоже найдет людей, готовых нам служить.
  
   Они не прогадали, выбрав этого человека: молодой торговец оказался готов идти на риск ради обогащения.
  
  
   *монгольская пословица
  
  
   Боракчин раньше Сартак получила разрешение чжувана на ведение ортака с мусульманскими купцами. Просьбы жены и сына заставили Бату задуматься, но не было причин для отказа.
  
  
   Весной 1253 года от Рождества Христова монах-францисканец Гильом де Рубрук по поручению французского короля Людовика IX отправился в Монгольскую империю. Главный распорядитель двора Сартака несторианин Койяк сообщил о прибытии фринцисканцев. Сартак следовал приказу отца не называть себя "христианином" при подданных и иноземцах, но армяне и сирийцы, находившиеся в его ставке, видели, как царевич соблюдает несторианские обряды, и весть о принятии христианства сыном самого Бату разнеслась далеко за пределы Улуса Джучи.
  
   - Позвольте сказать, Сартак-гуай, обратился к нему Кояк. - Ваш дядя Берке не скрывает свою мусульманскую веру и использует это себе во благо: заручается поддержкой суфиев и богатых купцов. Почему бы вам не пользоваться поддержкой христиан?
  
   Сартак печально вздохнул:
  
   - Пока мои заслуги не столь велики, как у Берке, и нарушение приказа чжувана мне не простят.
  
   Францисканцы в коричневом манто и поясе из веревки вызывали любопытство у народа, толпившегося вокруг них.
  
   - Прочь! С дороги! - разгоняли нукеры зевак. Койяк открыл войлок у входа в парадный шатер Сартака, царевич взглянул на них издалека, сидя на троне. Потом монахам было приказано зайти в шатер, не касаясь порога и пропели на латыни: "Радуйся, Царица". У двери стояла скамья с кумысом и чашами, там же стояли по обе стороны стояли придворные, Ану сидела рядом с мужем на троне. Койяк подал Сартаку курильницу с благовониями и псалтырь, которые он и Ану с любопытством рассматривали. Затем Койяк передал Библию и католический крест с изображением Христа. У несториан было не принято изображать Иисуса на крестах.
  
   - Это изображение Иисуса? - спросил Сартак.
  
   - Именно, - ответил Рубрук.
  
   Сартак приказал передать ему королевскую грамоту, переведенную на два языка: сирийский и арабский. Он приказал своему толмачу-армянину Ованесу, знавшему арабский, сделать перевод грамоты.
  
   - Возьмите у них вино и хлеб, а книги верните, - приказал Сартак.
  
   Когда перевод был готов царевич снова вызвал францисканцев и приказал ехать в ставку Бату.
  
   Бату отправит Рубрука с грамотой в Каракорум к великому хану. Францисканец поведает Западу об обычаях неведанных народов, о тайных могилах монголов и кипчакских курганах с балбалами, о жестких наказаниях за воровство, о "неправильных", с точки зрения католика, христианах-несторианах, о городах на Итиле и к востоку от него. Расскажет францисканец о Каракоруме, об иноземцах на службе каганов, о фонтане с кумысом и фигурой херувима и непонятном ни христианам, ни мусульманам равном отношении ко всем религиям, как к пяти пальцам одной ладони.
  
  
  
   Бату собрал совет военачальников, чтобы обсудить происходящие в южных владения Улуса Джучи. Часть алан, не желавших покориться монголам, ушла с равнины к горному хребту и теперь ведет партизанскую войну. А те аланы, что жили в монгольских владениях, оказывали всяческую помощь своим братьям. Бату понимал: не получится так просто сломить дух дух предков этого народа - таких же кочевников, потомков сармат, некогда господствовавших в степях Восточной Европы, народа-воина.
  
   Боракчин сидела на троне рядом с мужем. Она молчала, но величественная осанка и внимательный взгляд внушали важность присутствия фуджин.
  
   - Аланы опять напали на наши заслоны во владениях Берке - огула, докладывал темник. - А вчера они совершили набег на кипчакский аил у и угнали скот.
  
   Ими убиты уже два десятника и даругачи. Надо что-то предпринять, Бату-ака. Аланские военачальники имеют своих лазутчиков в наших городах среди живущих там их соплеменников.
  
   - Ваше предложение, - как обычно, спокойно среагировал Бату.
  
   - Надо организовать поход для окончательного их покорения.
  
   - Нужно будет взять крепость Дедяков, а у нас сейчас нет сил. Не так просто воевать в горной местности. В будущем придется воевать с халифом, каган обязательно потребует тумены от Улуса Джучи. На севере еще не подавлен бунт галицкого князя.
  
   - Какой же будет ваш приказ?
  
   - Пока укреплять заслоны. И следить за аланскими торговцами в наших городах. Чтобы они не выезжали за ущелья.
  
   Боракчин слушала доклад военачальника, и в мыслях прозвучали такие слова: "Значит аланы целенаправленно выслеживают монгольских чиновников и военачальников. И это происходит во владениях Берке. Это тот самый случай. Здоровье Бату все хуже и хуже, а влияние Берке растет. Если его не устранить сейчас, то будет уже поздно".
  
   Вечером, когда Бату вышел из золотого шатра и листал письма в своей юрте, которая была его личными покоями, один из стражников сообщил о прибытии Боракчин.
  
   - Пусть зайдет.
  
   - Боракчин поприветствовала мужа.
  
   - Тенгри-хан дал мне хорошее зрение, что, несмотря на возраст, могу читать письма. С благодарностью вспоминаю, как отец пригласил учителей-уйгур, чтобы обучить меня и братьев грамоте.
  
   - Это прекрасно. Никакой писец или толмач не может быть честнее собственных глаз.
  
   - У тебя есть ко мне просьба?
  
   - Да. Я прошу, чтобы вы разрешили мне отправиться в Хаджи-Тархан. Я соскучилась по сыну и внукам.
  
   - Ты уже много лет никак не можешь привыкнуть, что Сартак далеко от нас. Поезжай. Заодно выясни, что за монахи с Запада прибыли в его владения. Они зачастили в наши земли, западные короли хотят выяснить, кто мы и каковы наши силы.
  
   - Так стоит ли их принимать?
  
   - Обязательно. Пусть у них королей сложится о нас представления, нужные нам. А что им не следует знать - о военном деле и проблемах внутри Золотого Рода - им не покажут. И привези внуков, тоже хочу их увидеть.
  
   - Хукджи еще слишком мал. Его мать сопровождать не может, она вот-вот родит.
  
   - Привези Улагчи и Хулан.
  
   - Да. Сделаю, как вы велели, муж мой.
  
  
   К приезду Боракчин Юлдуз родила Сартаку второго сына. Отец дал имя - Тук-Тува. В отличие от Хукджи, взявшего азиатскую внешность отца, Тук-Тува был похож на туранца, как мать - такие же широкие зеленые глаза. Снова Боракчин глядела на внука-младенца, но радость омрачали тяжелые мысли, что родные люди не могут быть в безопасности, пока враг не будет устранен. И в этой вражде Берке с ее сыном виновна она: всегда было понятно, что сын Хан-Султан не оставил мысли о виновности Боракчин в смерти матери. И теперь он перенес свою ненависть и на ее сына. Своим подарком несколько лет назад Берке это ясно сказал. А может, есть и вина Хан-Султан, внушавшей сыновьям, что они достойны власти в улусе больше, чем дети Бату?
  
   А может, виновно Небо, столкнувшее две империи в срединах Азии и лишившее хорезмийскую принцессу семьи, свободы и родной страны и вселившее в ее сердце желание возмездия? Но это уже не важно. Опасность надо устранить...
  
   Когда она осталась наедине с сыном, было решено, что аланы, до этого нападавшие на баскаков и военачальников, теперь должны покуситься на представителя самой правящей династии. Как и велел чжуван, Боракчин увезла Хулан и Улагчи на время в ставку Бату.
  
  
   Караван с Хулан и Улагчи направлялся в сторону ставки чжувана. За воловьей повозкой тянулись вереницей повозки с сундуками. Бату давно хотел увидеть внуков, особенно Улагчи, но долго не было времени. Кочевнику привычен скрип колес кибитки, топот множества волов, мчащих ее вдаль, в сторону синего горизонта. Хулан в шелковом дээле, вышитом золотыми нитями, приоткрыв дверьцу кибитки на колесах с войлочными стенами, перешагнув порог, встала на деревянный пол, держащий кибитку, и, держась двумя руками за перила, чтобы не упасть, оглядела проносившиеся перед глазами бескрайние степные просторы низовьев Итиля.
  
   - Осторожно, не упадите! - послышался голос суетливой няньки-хорезмийки, выходившей из повозки. Десятилетняя принцесса уже не убегала, не задирала нянек, как несколько лет назад. С каждым годом внешность Хулан приобретала все более утонченные очертания: белоснежная кожа, острый подбородок, маленькие черные глаза и аккуратный нос придавали ей вид фарфоровой статуэтки, а когда улыбалась, то так походила на отца! Только одного не хватало принцессе, чтобы стать, как ей казалось, самой прекрасной из Джучидов: мать пока не разрешала пользоваться белилами, а одеть боктаг предстояло совсем не скоро - только после замужества. Род Хулан владеет половиной мира, она могла, как и ее сверстницы - дочери других восточных владетелей, жить в огромном дворце за высокими стенами в гаремной части покоев: есть приторные сладости, слушая бесконечные сплетни наложниц, гулять по саду, глядя на фонтаны и бассейн и не видеть и не знать мира, что за стенами. Но зачем нужен маленький сад, когда есть широкая цветущая степь без конца и края, сад созданный самим Вечным Небом или Богом? Зачем бассейн и фонтаны, когда есть волны Итиля? Зачем прятать взор при юношах, если можно глядеть им в глаза?
  
   Караван с Хулан и Улагчи направлялся в сторону ставки чжувана. За воловьей повозкой тянулись вереницей повозки с сундуками. Бату давно хотел увидеть внуков, особенно Улагчи, но долго не было времени. Кочевнику привычен скрип колес кибитки, топот множества волов, мчащих ее вдаль, в сторону синего горизонта. Хулан в шелковом дээле, вышитом золотыми нитями, приоткрыв дверьцу кибитки на колесах с войлочными стенами, перешагнув порог, встала на деревянный пол, держащий кибитку, и, держась двумя руками за перила, чтобы не упасть, оглядела проносившиеся перед глазами бескрайние степные просторы низовьев Итиля.
  
   - Осторожно, не упадите! - послышался голос суетливой няньки-хорезмийки, выходившей из повозки. Десятилетняя принцесса уже не убегала, не задирала нянек, как несколько лет назад. С каждым годом внешность Хулан приобретала все более утонченные очертания: белоснежная кожа, острый подбородок, маленькие черные глаза и аккуратный нос придавали ей вид фарфоровой статуэтки, а когда улыбалась, то так походила на отца! Только одного не хватало принцессе, чтобы стать, как ей казалось, самой прекрасной из Джучидов: мать пока не разрешала пользоваться белилами, а одеть боктаг предстояло совсем не скоро - только после замужества. Род Хулан владеет половиной мира, она могла, как и ее сверстницы - дочери других восточных владетелей, жить в огромном дворце за высокими стенами в гаремной части покоев: есть приторные сладости, слушая бесконечные сплетни наложниц, гулять по саду, глядя на фонтаны и бассейн и не видеть и не знать мира, что за стенами. Но зачем нужен маленький сад, когда есть широкая цветущая степь без конца и края, сад созданный самим Вечным Небом или Богом? Зачем бассейн и фонтаны, когда есть волны Итиля? Зачем прятать взор при юношах, если можно глядеть им в глаза?
  
  
   Детей привезли в ставку чжувана. Хулан и Улагчи знали, как надо заходить в золотой шатер Бату, как совершать поклон. В широкой улыбке Хулан Бату узнал юного Сартака, а Улагчи своим серьезным взглядом, немногословием и спокойным нравом больше походил на самого аку Золотого рода.
  
   Маленькая принцесса взяла в свои нежные руки шанз, струннощипковый инструмент с деревянным корпусом овальной формы, сверху и снизу затянутый мембраной из змеиной кожи, от легких движений тонких пальцев, как по волшебству, зазвучала мелодия степей от Дона до Китайской стены. Бату одобрительно глядел на внучку и, на время забыв о заботах, почувствовал удовлетворение от того, как идут дела в государстве: перед глазами предстали мусульманские, западноевропейские, русские, армянские, китайские, византийские купцы в Крыму и на Дону, Сарае, Суммеркенте 1 , Саксине 2 Укеке и Булгаре, рынки, где торгуют шелковыми тканями и бумагой из Восточной Азии, кожей, меха, солью, рабами. Красуются здания и дворы караван-сараев в городах, где останавливаюся эти купцы, звенят дирхемы. Поступает пошлина, незначительная для купца, но приносящая огромные доходы улусу. Он не только увеличил границы отцовского улуса, но и делает все, чтобы он процветал: пусть на весь мир славится имя Джучи, некогда оболганного отца!
  
   Сдержанность улыбки на лице Боракчин, сидевшей на троне рядом с мужем не могла скрыть ее умиления, когда взгляд падал то на внучку, то на мужа.
  
   Хулан волновалась перед встречей с дедом. Это был не страх, а робость, трепет ребенка перед чем-то великим. Даже улыбаться не смела шаловливая принцесса. О чжуване говорили, что он безжалостен к непокорным воле Неба, но милостив и справедлив к подданным, соблюдающим Ясу, покровительствует купцам, богословам и ученым. Простые люди зовут его Саин-ханом. Принцесса нажимала на струны, мельком поглядывая на деда, сидевшего на широком троне рядом. Неужели этот худощавый мужчина, лицо которого в сорок четыре года покрылось морщинами, а две длинные косы - легкой сединой из-за болезни и нелегкого труда управления государством - и есть тот самый Саин-хан? Человек, которого все боятся и уважают в Улусе Джучи и во всем Золотом роде почитают как старшего?
  
   - Сартак уже выбрал жениха для Хулан? - спросил Бату, глядя на жену.
  
   - Он еще не заводил об этом разговор.
  
   - И правильно. Не стоит с этим торопиться, такое прелестное создание достойно на лучшего. Скажи Сартаку, пусть не выдает ее за вассала. Зачем отдавать иноземцам самых красивых монголок?
  
   - Вы правы. - улыбалась Боракчин.
  
   Бату поднял ладонь, сделав знак Хулан, чтобы она остановилась. Хулан послушно положила длинный инструмент на ковер.
  
   - Хулан, ты замечательно играешь на шанзе, - улыбнулся Бату. - Лучше, чем многие твои сверстницы.
  
   Хулан робко улыбнулась:
  
   - Спасибо, ака, - сказала тихо она.
  
   - Знай, мы никогда никого не хвалим лишний раз и не произносим ни единого слова впустую.
  
   Девочка глядела на Бату непонимающим взглядом, подняв голову.
  
   Боракчин объяснила слова чжувана:
  
   - Ака никогда не льстит, не хвалит того, кто этого не достоин, просто, чтобы порадовать человека.
  
   Если он сказал, что ты хорошо овладела игрой на инструменте, значит, так и есть.
  
   - Да. Я поняла,- тихо сказала Хулан.
  
   - А теперь ступай на улицу и поиграй с братом, - сказал Бату.
  
   Хулан взяла за руку Улагчи и увела из гэра.
  
   Боракчин всегда говорила с мужем, смягчая свой низкий голос:
  
   - Хозяин дома, эта музыка мне напомнила нашу с вами молодость.
  
   На лице Бату воявилась легкая усмешка:
  
   - Ты тогда не хотела становиться моей женой. Помню выражение твоего лица, когда тебя только привезли из отцовского аила.
  
   - Я тогда была глупа и не понимала своего счастья.
  
   - Я слышал, что каждая юная невестка сталкиваются с трудностями в новой семье. Но тебе пришлось труднее с нашим родом.
  
   - Вы правы. Причиной тому было мое происхождение. Я сама тогда себя стыдилась. Но благодаря вашей поддержке я смогла выстоять, - улыбнулась Боракчин, сжав в своей ладони руку мужа.
  
   - Но сейчас ты не стыдишься своего происхождения. Большая часть твоих служанок - из алчи-татар.
  
   - Уже давно, муж мой. Мы не выбираем в какой семье родиться, кем родиться. Как только приняла правду, стала сильнее.
  
   - Я только спустя много лет стал понимать, почему отец принял тебя в семью. Во время осады Магаса, когда Гуюк произнес эти слова.
  
   Хулан и Улагчи поселили в гэр Боракчин. Оставшись наедине с бабушкой, Хулан стала часто спрашивать, когда она поедет в город смотреть дворец. Боракчин обещала свозить внуков в Сарай посмотреть недавно построенный дворец чжувана, в котором он наотрез отказывался жить даже во время зимовок. Сейчас там поселилась восьмая жена Джучи мать Шинкура Фария. Два года назад, когда Бату вернулся а дельту Итиля из восточной ставки, он сообщил старшей жене:
  
   - Младшая жена отца Фария желает пожить в городе. Я решил поселить ее в нашем дворце в Сарае. Все равно, кроме слуг, там никто не живет. Встреть ее как полагается, со всеми почестями, распорядись, чтобы дворец приготовили к ее прибытию.
  
   - С радостью! - улыбнулась Боракчин.
  
   Тогда умер его старший брат Орда-Эджен, который после смерти Джучи, как велит обычай, заключил брак с молодой восьмой женой отца. Теперь Фария не пожелала снова выходить замуж, а попросила разрешения поселиться в Сарае со своим двором. Рожденная в Мавераннахре, она мечтала провести остаток жизни в городских стенах - так Фария объяснила чжувану свою просьбу.
  
  
  
   На самом деле ей резанули по сердцу эти слова: вдруг окружением вспомнится то, что давно забыто - обстоятельства смерти Хан-Султан, обвинения Боракчин к ее причастности. Завоевание новых земель, противостояние с Гуюком, курултай, строительство новых городов и налаживание торговли - всем было не до прошлых интриг. Один только Берке иногда намекал, что ничего не забыл.
  
   - Мне кажется, это она тогда украла письма Хан-Султан Джелал ад-Дину, - говорила Боракчин Аппак в своем гэре.
  
   - Не думаю, госпожа, что вам стоит опасаться Фарию-гуай. Хан-султан многие не любили, в том числе, и Бату-ака, вряд ли спустя столько лет будут разбирать обстоятельства ее гибели.
  
   Когда Фария приехала, Боракчин встретила ее, как и велел чжуван. Хотя она была моложе Боракчин, но годы ее изменили сильнее. Некогда привлекательная дочь тюрко-киданьского брака, пленившая мучившегося от болезни Джучи, подарившая ему глоток свежего воздуха, теперь выглядела как сильно исхудавшая с тщательно замазанными белилами морщинами на лице женщина. Боракчин, улыбаясь, и рассказывая о делах (приплоде скота, торговле, благотворительности, постройке храмов разных вер), все ждала, заведет ли гостья речь о Хан-Султан. Но Фария лишь восклицала:
  
   - Наконец, я, рожденная в Самарканде буду жить в городе, а не кочевье!
  
   Боракчин беспокоилась, но на всякий случай велела служанке, подаренной ею во время приезда Фарии, присматривать за ней.
  
  
  
   Фария на этот раз оказала ответное гостеприимство, когда Боракчин привезла детей из ставки Бату посмотреть город. Дома из обожженного кирпича, широкие улицы, мощеные дороги, высокие минареты мечетей и купол армянской церкви с крестом, постройки общественных бань по образцу хорезмийских, полуподземное здания, заглубление в землю основного объема которых позволяло сохранять в нем тепло. Надземную часть составляло входное каркасное помещение раздевальной верхней одежды, комнаты, разделенных на мужские и женские, бассейны радом с домами знатных ордынцев - вся эта картина открывалась перед глазами Хулан, когда она приоткрывала занавеску палантина. Принцесса бегала с братом, резвясь, по дворцу и саду, вовсе не пытаясь запомнить этот миг. Ведь она не подозревала, что так будет не всегда...
  
   Когда детей в сопровождении гвардейцев отправили обратно, у отцу, Боракчин приказала своим служанкам втайне от всех привести Цветноглазого, как называли хорезмийского евнуха, бывшего христианина, проданного в рабство и бежавшего к монголам. Старый европеец с седой бородой, которому было уже далеко за пятьдесят, уже много лет выполнял поручения жены Бату, зная, что она всегда щедра к своим слугам. Ему было поручено отправить человека во владения Берке встретиться с подкупленным Абдулом бухарцем, служащим при дворе Берке, и все организовать.
  
  
   Ставка Берке находилась в урочище Гашун Уста в бассейне реки Чограй. Это были степи Предкавказья в районе Манычских озер*. Привычная местность для кочевника, только с высокими холмами: привычный ковыль, аромат полыни. Южнее начинались горы Кавказа - грозные исполины, не желавшие покоряться евразийским империям. Вести о нападениях алан стали приходить в тот момент, когда Берке в полной мере ощущал триумф и все большее приближение к главной цели. В глазах военачальников он стал выглядеть человеком, способным править и вести за собой людей. И вот, именно в его улусе стали происходит позорные вещи - гибель военачальников, угон скота у кипчаков.
  
   - Эти проклятые горцы унижают меня в глазах нойонов и Бату! - чуть ли ни кричал Берке, шагая из стороны в сторону в своем шатре, когда остался наедине с Кутлугом. - Что они теперь обо мне думают?! Что я не способен даже организовать защиту своего улуса?!
  
   Старый уйгур отвечал спокойно и рассудительно:
  
   - Помимо способностей управлять, люди ценят и другое:
  
   - Щедрость и сговорчивость. А этими способностями вы обладаете, Берке-огул.
  
   - Намного важнее, как мы выглядим в глазах кагана, который назначает преемников правителей улусов и брата - главы рода, человека уважаемого во всем Еке Монгол Улус.
  
   - Может ли Мунке-каган забыть, кто помог ему прийти к власти.
  
  
  
   * - современная территория Ставропольского края
  
  
  
   Обученный в детстве арабскому и фарси по воле матери и с разрешения отца, Берке любил проводить свободное время, занимаясь изучением Корана и Сунны. Недавно по его заказу прислали книгу Джелаладдина Руми "Маснави-йи ма"нави" ("Поэма о сокрытом смысле"). Подрастающая Урбай радовала глаз, но с возвращением Берке из Каракорума прошло уже два года, а сына с Тактагай зачать не получалось. "Пора брать вторую жену, - решил он твордо, - хотя это надо было сделать и раньше. Она должна быть из владений Бату и обязательно дочерью крупного военачальника, связи сейчас нужны, как никогда". На этот раз книги не помогли отвлечься от тяжелых мыслей о неудачах на Кавказе и только предстоявшая облавная охота могла заставить его взбодриться.
  
  
  
   Ветер тревожно шевелил ковыль на берегу реки Чограй. Небо, недавно ясное, с былоснежными облаками, оделось в покрывало из темных туч. В душе царевича ощущалась необъяснимая тревогу. Все чаще в мыслях возвращался он к тому самому образу матери во сне, что указывал ему путь сквозь дым и трупы. Он гнал эти мысли от себя, чтобы нукеры и военачальники, сопровождавшие его на охоте, не заметили страх в его глазах внука Чингисхана и Хорезмшаха. Обычно смирный конь тоже был на удивление беспокоен: все время ржал, будто чувствовал присутствие хищника неподалеку. Берке лишь хлопал его ладонью по спине, не желая хлестать поводьями за тот же страх, что испытывал и сам огул. Топот копыт со стороны холмов заставил насторожиться и других участников охоты.
  
   - Аланы! - послышался крик одного из нукеров.
  
   Берке вопросительно взглянул на ехавшего рядом Байнала:
  
   - Откуда они узнали?
  
   - Выясним потом огул, сейчас надо их разбить.
  
   Нападавших оказалось больше, чем участников охоты. Многие багатуры, прикрывая царевича полегли под аланскими саблями и клинками. Пришлось и самому царевичу снова нарушить обычаи и самому вступить в схватку. Он мыслях взывал к Аллаху, но в глазах виднелись лишь ярость и блеск. Обагрялось лезвие меча кровью подходивших сзади и спереди, мутная вода узкой речки окрашивалась в красный цвет. Нападавшие были уничтожены, но ценою гибели многих нукеров, защищавших военачальников. Что-то заставило его спуститься с коня, подойти к лежащему раненому алану, потянуться рукой к медному шлему с наносником и бармицей, стянуть его с головы. Байнал, гвардейцы и нукеры заметили, как Берке наклонился и внимательно глядит в лицо истекающего кровью противника. Когда они подошли к царевичу, он усмехнулся:
  
   - Ты не похож на светловолосого и голубоглазого жителя Кавказа! Перед ним лежал степняк с косой и монголоидными чертами лица. Кто вас нанял?
  
   Тот молчал в ответ. Байнал приказал опросить преступника на месте. Удары ногами не помогали. Несмотря на раны и боль, мужчина повторял. Что он кипчак, бежавший к аланам. Берке приказал осмотреть тела остальных нападавших. В конце концов, от ран и пытки он испустил дух. Только часть из них оказалась аланами.
  
   - Нетрудно догадаться, кто все это организовал, - тихо сказал Берке Байналу, вытирая лоб, забрызганный потом и кровью. Вот почему Сартак несколько лет молчал о том поддельном письме! Он хотел уничтожить меня сам, без Бату. Понятно, что он действовал вместе с Боракчин, у самого бы ума не хватило.
  
   Тяжело дыша от усталости и нервного напряжения, он тут же приказал Байналу отправить посланника к Беркечару.
  
   - Пусть сообщит Беркечару, что произошло, и если он решит принять сторону своего старшего единоутробного брата, пусть передаст мне тайно. Сартак и Боракчин должны думать, что он против меня.
  
   - Они могли пойти вашим путем, - говорил Байнал, когда они уже были в шатре Берке. - переманили кого-то из наших придворных или слуг.
  
   Берке приказал найти новых людей на все придворные должности, кроме главного битикчи, которым был Кутлуг. Гвардейцев поменять нельзя - их не так много, и почти каждый из них - сыном нойона, а ссориться со знатью равнозначно потере добытого с трудом влияния. Но впредь царевич решил действовать осторожно, сообщая о своих будущих передвижениях лишь Байналу и Кутлугу.
  
   Посланник Берке принес в ставку Бату известие о нападении алан.
  
   Бату, сидевший в золотом шатре, прочитал послание сначала просебя, а потом вслух перед стоящими нойонами.
  
   - Слава всемогущему Тенгри, что Берке выжил в этой резне! - молвил чжуван.
  
   Раздавались голоса военачальников:
  
   - Нападение на самого представителя Золотого Рода!
  
   - Не помню, когда в последний раз такое случалось!
  
   Боракчин молила Небо, чтобы Берке не удалось выяснить. Кто за этим стоит.
  
   - Он обязательно использует это, чтобы уничтожить не только меня. Но и Сартака! - говорила она Аппак, еле сдерживая слезы. - Почему Небо меня не защищает? Защити моего сына! Если я в чем-то провинилась, но он не виноват!
  
  
  
   В том же году в Ростове княжеский дом отпраздновал два события: крещение сына бориса Дмитрия и освящение нового храма. По этому случаю в город приехал белозерский князь Глеб. Прошло два года, с тех пор, как четырнадцатилетний княжич отправился в Белоозеро, чтобы сесть на сесть на престол выделенного отцом удела. Мария уговорила Якима последовать за своим воспитанником, обещая, что Глеб сделает его своим воеводой.
  
   - Не оставляй моего сына, он молод ее, неопытен! - просила княгиня.
  
   Дружинник отвечал:
  
   - Покойный Василько Ростиславич доверил мне жизнь вашу и сыновей, не могу пойти против воли князя.
  
   Борису пришлось отправить с братом небольшую часть из своей дружины. Он не говорил никому - ни матери, но боярам и не подавал вида, что не нравится идея разделения Ростовского удела. Но ничего не поделаешь: волю покойного отца надо выполнять.
  
  
  
   Юного князя Глеба угнетала жизнь в лесной глуши. Ни шумных ремесленных рядов, ни каменных храмов владимирских городов. Единственной забавой была охота, но и она вскоре наскучила. Однообразная жизнь заставляла его скучать по тому, по чему тосковать не должен. Все чаще видел он во сне ладью, плывущую по Итилю, берега Булгара и Укека Глеб искал повода навестить брата и матушку в Ростове. Случай представился: крещение новорожденного племянника и освещение нового храма епископом Кириллом.
  
   Вечером Борис пришел в горницу к жене.
  
   - Сегодня приезжал посол Сартака узнавать, нет ли у меня младших сыновей братьев, которым исполнилось пятнадцать лет, чтобы отдать их на службу Батыю, в заложники, или аманаты, как они говорят. Говорит, у татар принято брать на службу при дворе сыновей вассалов. Слава богу, наш сын только родился!
  
   - А как же Глеб?
  
   - Глеб теперь сам княжит, приказать ему не могу.
  
   - А если Сартак решит, что мы проявляем непокорность, как Андрей?
  
   - Царевич, три года назад видел меня и должен понимать, что я слишком молод, чтобы иметь взрослых сыновей.
  
   - Глеба он тоже видел и не мог не знатью, что он брат ростовского князя.
  
   - И правда... - задумался Борис.
  
   - Может можно уговорить Глеба? В прошлом году Нюрын разорил Переяславский удел, а наш не тронул. Все потому, что вы, матушка-княгиня и Глеб Василькович не давали им повода для гнева.
  
   Борис снова задумался на несколько секунд. Мерцание огня светильников в темной деревянной комнате падал на прекрасное лицо молодой княгини, изгибы тела, которые выглядели еще соблазнительнее после рождения ребенка.
  
   Борис позвал брата в тронный зал и убедил его, что надо продолжить дело, начатой матушкой - во что бы то ни стало обеспечивать мир Ростовского удела с монголами, и для этого Глеб поедет в Орду.
  
   Мария, узнав об этом, с трудом смогла сдержать чувства:
  
   - И не страшно тебе за жизнь брата?! - взглянула княгиня на старшего сына с укором.
  
   - Я ездил к татарам - вернулся, Глеб тоже ездил, и ничего страшного не случилось. Их порядки мы усвоили, главное - вести себя тихо. Ни в каких союзах против Орды мы не участвовали, с самого начала показали себя покорными вассалами, казнить нас с братом не за что. Тем более, мы, князья, рождены быть воинами, опасность - наш удел. Была бы воля божья, чтобы мы родились смердами или ремесленниками, жили бы себе спокойно.
  
   Вечером священник провел службу в церкви Бориса и Глеба при княжеском дворе. Мария глядела на невестку, пытаясь увидеть в ее глазах хитрость и коварство. Как же невыносимо видеть ее в княжеском храме, творящей крестное знамение, а в мыслях строящей планы, как избавиться от соперника будущих сыновей!
  
   Служба закончилась, Марья Ярославовна отправилась в свои покои, села вышивать узоры на рубахи. Княгиня подняла голову, услышав быстрые шаги челядинки.
  
   - Княгиня, княгиня Мария Михайловна идет к вам. Кажется, она сердита!
  
   Марья Ярославовна от отложила ткань нитью и иголкой. Мария Михайловна резко распахнула дверь, ведущую в покои невестки.
  
   - Это ты надоумила Бориса отдать Глеба в аманаты?! Хочешь, чтобы мой сын сгинул среди степных дикарей?! - говорила Мария, не сдерживая ярости.
  
   -Я? Матушка Мария Михайловна, зачем напрасно обвиняете? Кто вам такое сказал?
  
   - Думаешь, не догадываюсь, что замышляешь?! Я страшно виновата перед Борисом, что выбрала ему такую змею в жены! Только знай: не бывать по-твоему, мой сын никуда не поедет! У него теперь свой удел, старшего брата он должен слушать по закону христианскому, а по закону людскому не
  
   Младшая княгиня сменила тон на более твердый и уверенный:
  
   - Матушка, вы забываете, что вы уже давно не регент, а Борис правит сам правит, а я - княгиня ростовская. Не стоит вам со мной, как с челядью обращаться! Ступайте к себе!
  
   - Я уйду, Марья, но рано или поздно Борис поймет, кто для него близкие люди, а кто недруг!
  
  
  
   Глебу второй раз ехать в Орду не страшно: в памяти остались синие глаза татарской девочки, рисовавшей на песке крест над лотосом, скромная улыбка ее подруги-армянки, плеск волн Итиля, вкус вяленого осетра и аромат степной полыни. За четыре года Глеб заметно возмужал, но борода еще не успела появиться на его лице. Якима Глеб оставил воеводой в Белоозере, несмотря на желание взять верного дружинника с собой. Но никому он больше не мог доверить управление своим уделом. Теперь молодому князю придется ехать с незнакомым человеком.
  
  
  
   Борис представил брату придворного, которому поручил сопровождать его в поездке.
  
   - Это Тимер, крещеный половец. К своему христианскому имени так и не привык, поэтому зови его по-половецки. Он бежал, когда татары завоевали Половецкую степь, потом служил толмачом у Ярослава Всеволодовича, когда он ездил в Канову землю*
  
  
  
   Ростовский князь отправил сопровождать Глеба только троих человек: дружинника Жизномира, толмача Тимера и слугу-холопа Петра. На вопрос брата, почему так мало людей, отвечал, что татары и так будут везде давать сопровождающих. Нескольких человек, сопровождавших его по пути из Белоозера в Ростов, Глеб не взял с собой - отправил сопровождать Якима на обратном пути. Путь дядьки князь посчитал опаснее своего.
  
   Подъезжая к ставке Сартака, одеты в монгольский халат и орбелге с пером, Глеб спросил Тимера, ехавшего на коне с ним рядом:
  
   - Почему ты оставил князя Андрея Ярославовича, не последовал за ним?
  
   - Не было смысла идти с беглецом неизвестно куда, в северные земли, где мои знания о Степи нигде не пригодятся. Тогда я узнал, что ростовские князья, хоть и не великие, как владимирские, но всячески стараются поддерживать мирные отношения с монголами.
  
   - Так значит... - вздохнул Глеб, возвращаясь к мыслям о том, что надо было оставить в Белоозере кого-то другого, а Якима взять с собой вместо этого половца.
  
   На удивление, пришлось ждать только три дня, пока князя пустили к царевичу.
  
   - Ты знаешь, князь, зачем ты здесь? - переводил толмач, которому Глебу пришлось заплатить за его работу из своей сумки, слова Сартака, когда Глебу разрешили подняться с колен, когда он предстал перед огулом в золотом шатре. - Тебе предстоит отправиться в Каракорум ко двору кагана. Есть ли тебя свой толмач?
  
   - Да, Сартак-гуай, - ответил Глеб, повернув голову в сторону Тимера. - Это он.
  
   - Сартак-гуай отправит с вами двоих проводников. Вам и вашим людям выдадут зимнюю одежду. Осенью и зимой в степи бывает очень холодно, ветра сильные, не выросшие в седле с трудом выдерживают. Запасы еды и воды тоже выдадут на первое время.
  
   - Благодарю, Сартак-гуай, - спокойно отвечал Глеб, поклонившись.
  
  
  
   *Канова земля - Каракорум, коренной юрт, потом служил Андрею.
  
  
  
   Глеб уже не испытывал такого страха и волнения перед приемом у Сартака, как в детстве. Все его мысли были лишь о том, чтобы церемония поскорее закончилась. Он знал точно, что попытается найти Алтынай любыми способами.
  
   Выходец из киликийского царства Ованес давно служил в канцелярии Сартака. И он не был единственным армянином в его окружении. Дела с армянскими вассалами Бату поручил вести Сартаку так же, как и русскими, огулу нужны были толмачи.
  
   - И почему нельзя жить в городе, как нормальные люди? У них такие богатые города! - причитал писарь с черной густой бородой, перебирая бумаги в сундуке. Он взял один из свертков, развернул и глубоко выдохнул: наконец, нашел! - Как же неудобно хранить бумаги в шатре!
  
   Услышав скрип двери и оглянувшись, он увидел юношу, перешагивающего через порог.
  
  
  
   - Кто вас пустил! - закричал Ованес. - Уходите отсюда!
  
   Глеб в ответ спокойно поздоровался по-кипчакски.
  
   - Вы - Ованес-битикчи?
  
   - Я, господин.
  
   - Я - Глеб Василькович, князь белозерский.
  
   На лице писаря появилась улыбка, голос стал более мягким - раньше вассалы с просьбами подходили к другим битикчи, у них были более высокие ранги, они могли помочь сократить время ожидания.
  
   - Проходите, господин, присаживайтесь! - указал он рукой на скамейку. - С чем пожаловали?
  
   - У вас есть дочь по имени Ануш? Ей сейчас должно быть лет пятнадцать или шестнадцать.
  
   Ованес настороженно взглянул на Глеба. Его тон снова стал неприветливым:
  
   - А вы откуда знаете?
  
   - Не беспокойтесь, она и ее подруга помогли четыре года назад мне найти дорогу, когда я заплутал в Хаджи-Тархане. Я хочу их отблагодарить и привез им подарки - изделия ростовских мастеров.
  
   Глеб достал две подвески. Ованес вновь успокоился.
  
   - Ваша дочь тогда дружила с Алтынай, она наполовину монголка, наполовину половчанка. Вы знаете, где она живет?
  
   - Я знаком с ее отцом, он нукер, христианин. Я передам подарок.
  
   - Я бы хотел передать сам. Только скажите, как ее найти.
  
   - Думаете, я утаю? Считаете меня вором?
  
   - Да нет, что вы? Я совсем не о том! Просто я хотел с ней поговорить.
  
   - Зачем вам разговаривать с этой девушкой? Алтынай из хорошей семь, нельзя ее обижать! Нужна женщина, поищите другую! - снова рассердился Ованес.
  
   - Вы снова меня не поняли. У меня нет злого умысла, хотел просто вновь увидеть друга, с которым играл в детстве. Обещаю, я ей ничего не сделаю!
  
   - Ваш род благороднее, чем ее. А благородным искать друзей и любовь надо среди своих. Нельзя прикасаться к чужому, ничего хорошего не выйдет! Если ее отец узнает, что я помог юноше найти его дочь, будут проблемы, а если мать узнает - еще хуже! Ступайте князь, благодарю за подарок!
  
  
  
   Глеб с Тимером вернулся в город на постоялый двор. На следующий день Ованеса тоже отпустили в Хаджи-Тархан навестить жену и дочь. За обедом он завел разговор с женой о знатном господине, который просил помочь найти Алтынай. Повзрослевшая и похорошевшая за четыре года Ануш молча слушала, расставляя на стол постную еду, и думала, что завтра Церковь Востока и Григорианская церковь будет праздновать Пасху и, может быть, Алтынай приедет в город.
  
  
  
   На следующий день несторианская церковь была наполнена разноликими, разноплеменными прихожанами, приподнимавшими полусогнутые руки к небу при молитве. Ануш, хоть и исповедовала христианство другого толка, стояла на службе в другом храме, но, все-же, зашла туда ненадолго, чтобы посмотреть, приехала ли Алтынай. Синеокая девушка стояла в кипчакском колпаке, густые черные косы, ставшие еще длиннее, спадали на плечи, крупные серьги, сделанные в Булгарском вилайяте, красовались на ушах. Ануш тихо подошла к ней и что-то прошептала. На лице девушки появилась скромная улыбка.
  
   Тихими шагами выйдя из церкви, Алтынай позвала бегавшего на улице кипчакского мальчика и попросила сходить на постоялый двор.
  
  
  
   Тимер зашел в покои князя.
  
   - Один мальчишка просил передать, что Алтынай вас будет ждать у реки, когда закончится служба. Я иду с вами, буду стоять недалеко.
  
  
  
   Глеб не мог поверить своему счастью, а Тимер ворчал в мыслях: "Думал, буду сопровождать князя, а приходится водиться с мальчишкой, бегающим за девками!".
  
   Она сильно изменилась за эти годы: постройнела, в глубине синевы небесных глаз теперь отражалась не беззаботность, а спокойствие и рассудительность. Гордый взгляд, лебединая осанка, достоинство в речи - все это вселяло в душа Глеба ощущение недоступности степной красавицы.
  
   Они зашли на тот самый берег, где гуляли в двенадцать лет. Глеб хорошо запомнил, как Алтынай чертила на песке несторианский крест. Она приняла украшения, тут же примерила, широко улыбаясь.
  
   - Помнишь, Алтынай, мы тогда гуляли здесь, на этом берегу.
  
   - Конечно, помню. Мы не должны были дружить, но те дети, что здесь гуляли четыре года назад, не понимали, что каждому в земной жизни свое место отведено. Нарушать порядок установленный свыше нельзя, иначе последует наказание. Пока птица не успела подняться высоко в небо, надо спуститься на землю. С большей высоты будет больнее падать.
  
   - О чем ты, Алтынай? - вдумался Глеб в ее слова.
  
   - Мы с вами больше не увидимся. Прощайте. Пусть стада в ваших владениях будут многочисленны, урожай обильный и торговля процветает.
  
   - Я тоже желаю, чтобы тебя в жены взял человек достойный, уважал тебя, любил. Чистая, словно вода в степной реке, она покидала его. Покидало и детство с его впечатлениями от ранее невиданного.
  
   На следующий день Глеб и его люди в сопровождении двоих проводников, посланных Кояком, отправились по тому же маршруту, по которому на несколько месяцев позже направится Рубрук. Понадобилось немного времени, чтобы душа смирилась с концом одного и началом другого этапа в жизни. Он не злился на подругу: девушка оказалась мудрой, у них не могло быть будущего, а лишь кратковременная греховная страсть, принесшая бы ей позор и душевные раны. Да и прошло слишком много времени, чтобы хранить память о той встрече.
  
  
  
  
  
  
  
   Путь до каждого яма по пустынной степи, тихо цветущие под Вечным Небом, без людских голосов, где лишь изредка встречались ямщики и посланники с подорожными пайцзами: торговые караваны двигались по другому пути - южнее, а этот путь лежал восточнее реки Яик - севернее Аральского моря, вдоль Сыр-Дарьи, по равнинной местности, долину реки Талас Полная тишина, которую нарушало лишь ржание коней, заставляла Глеба задуматься о многом: что он увидит в конце пути? Будет ли этот город похож на Сарай и Укек? С какими людьми столкнется? Какие народы повстречает? Будут ли они с такими же лицами, так же одеты, как в ордынских городах? Позже стали приходить в голову мысли, которые не могли возникнуть ни в Ростове, ни даже в Сарае: почему он не отказал брату? Ведь Глеб уже правил своим уделом и не должен был подчиняться Борису. Не было ли у брата других намерений, кроме как обезопасить Ростовский удел, доказав верность хану? "Нет, эти мысли наводит Нечистый. Они вселяют страх и уныние на долгом пути". Князя злили яркие краски цветов среди зеленой степной травы. Слишком это не сочеталось с состоянием его души, где властвовала поздняя осень. Но спустя два месяца, думалось только об одном: как добраться до следующего яма. Невероятной силы сухой жаркий ветер бил в лицо, заставляя прищуривать глаза. От усталости часто приходилось пересаживаться с коня на крытую повозку, слушая неприветливый вой суховеев. От жары часто хотелось пить, но надо было беречь воду. Теперь мысли Глеба занимало желание выжить в пути и поскорее добраться до Каракорума. Тимеру не пришлось долго уговаривать Глеба учить монгольские слова, так князю легче было преодолеть тоску в дороге и бороться с тяжелыми мыслями.
  
   Подъехав к воротам ямской станции, Глеб снимал с шеи подорожную пайцзу, показывая ее стражникам и ямщиками. Затем, минуя стойло с овцами, которых содержали при станции для питания путников, шагая еле передвигавшимися ногами по деревянной лесенке и падал на лежанку. И даже ноющее от усталости тело не могло помешать погрузиться в крепкий сон.
  
  
  
   Глеб и его свита ехали неделями по безлюдные степям, пустыни и долины рек с редкими деревьями по берегам, а когда на пути попадались небольшие торговые города - Талас, Ики-Огуз, Кайлак - так радостно было увидеть шумные улицы с рынками, пусть даже и не такие многочисленные, как в Сарае.
  
  
  
   Так прошло четыре месяца. Позади Владимирская земля, позади Укек и Сарай, позади Тиль и Яик, позади Арал и Балхаш, улусы потомков Джучи и Чагатая. Теперь он в коренном юрте - в Монголии. Там, где возгласами на курултаях решаются судьбы народов и стран. Там, откуда вышел народ, приведший врасплох Исламский и Христианский миры и не вписавшийся ни в библейскую, ни в кораническую картину мира, сила, что свела воедино удаль лихих номадов и мудрость древних цивилизаций Азии. Вдалеке виднеется невысокая стена Каракорума.
  
   - Первый раз вижу стену! - с удивлением сказал Глеб Тимеру.
  
   - Монголы не опасаются нападений врагов. Откуда им взяться, если вокруг только их владения? А вот стены могут быть опасны. Как бы царевичи или наместники не устроили бунт и не использовали эти стены. Трон кагана намного выше трона Сартака, и, вероятно, трона Бату, которого ему так и не удалось увидеть. И придворных, военачальников, знатных дам, щеголявших высокими бокками и драгоценными камнями на головных уборах. Фонтан... Фонтанов Глеб не видел никогда. Фонтанов с кумысом - тем более. Во всей пышности двора, невиданной Глебом ранее, ощущались вся мощь империи и свое бессилие перед роком судьбы.
  
  
  
   Этот город не был похож на другие, где когда-либо бывал Глеб. Крыши странной формы - загнутые вверх.
  
   Тимер предупредил Глеба, что ожидание приема у Мунке может продлится еще дольше, чем в ставке Сартака. Оно и понятно: титул кагана не сравнится с титулом царевича. Но Глеба это не печалило. После пройденного пути длиной в почти год душа жаждала наслаждений. Первую женщину в своей жизни он никогда не забудет: незадолго до отъезда в Белоозеро. Красота юной Ярославы, челядинки Марии Михайловны, и желание познать женщину оказались сильнее религиозных запретов. Она умоляла взять ее с собой, но ни нежности, ни душевных страданий Глеб не чувствовал, а в мыслях все мелькал образ той татарской девочки с синими глазами. Грусть по Алтынай унесли холодные степные ветра, усталость и трепет перед неизведанным миром.
  
   - Я знаю здесь одно место, где можно расслабиться, - сказал Тимер с блеском в карих глазах. - Одна китаянка содержит кабак и тайно от властей торгует куртизанками.
  
   - Пусть никто не узнает, куда мы идем. Не место это для человека из знатного и древнего рода.
  
   - Я знаю, князь. Я уже позаботился об этом. Все думают, что мы пойдем вручать подарки очередному чиновнику.
  
   Хоть и тоска по Алтынай давно прошла, но еще оставались воспоминания о радости, испытанной им при встрече. Глеб надеялся вернуться к ним рядом с незнакомыми девушками из Азии, но эти две миниатюрные покладистые китаянки ничем не напоминали гордую степную красавицу, дерзко глядевшую в глаза мужчине. Почему-то все чаще вспоминалась и та маленькая дочь Сартака, бросавшая в него кости.
  
   Через две недели Глеба вызвали ко двору кагана. Как обычно. Как обычно, князь совершил поклон на оба колена, поднялся, когда толмач с длинным пером на шапке велел встать, переводя слова Мунке.
  
   - Ты, князь, как заложник из вассалов, будешь нести службу при дворе, - объявил толмач, переводя слова Мунке с монгольского на кипчакский. Станешь дневным стражником.
  
   Глеб заставил обратить на себя испуганный взгляд Тимера, когда осмелился произнести слова:
  
   - Могу ли я узнать у кагана, как долго мы здесь пробудем?
  
   Тимер прикусил язык, чтобы скрыть свое негодование: "И за что меня Небо так наказало? Заставило сопровождать этого идиота!" - подумал он.
  
   - Какая дерзость! Сколько вассал находится при дворе, определяет только воля кагана!
  
   - Прошу прощения, - Глеб попытался исправить ситуацию.
  
   - Отправляйся к командиру турхаха*!, - перевел толмач слова хана, сказанные раздраженным голосом.
  
   Когда Глеб с Тимером вышли за пределы дворца, кипчак тут же повысил голос на представителя древнего знатного рода:
  
   - Я же вас учил - будете говорить, когда велят!
  
   - Не дрожи так, Тимер, ничего же не случилось. - спокойным голосом отвечал Глеб. - Вроде вырос в степи, где каждый мужик - воин, а трясешься, как баба!
  
   - Князь, неужто вы забыли о судьбе вашего деда, князя черниговского?
  
   - Я не опасен для монголов, не станет хан просто за слова казнить.
  
   - Князь, - голос Тимера стал более тихим, в нем чувствовалась мольба, а не раздражение, - везде, где проник дух Китая, любое неверное слово более старшему по возрасту, знатному по роду, высокому по званию, любой неуважительный жест может дорого стоить!
  
   Прежний командир дневной стражи Додай-черби, помнивший самого Чингисхана, недавно скончался. Новый командующий приказал построить усадьбу в городе для его семьи. Тимер привел Глеба туда. Показал пайцзу и сопроводительное письмо, написанное одним из канцеляристов. Командир приказал своему писцу записать Глеба с его свитой в реестр.
  
   - Направляйтесь в военный лагерь, сейчас как раз идет обучение новых стражников. Есть ли у вас майхан?
  
   - Нет, господин, - ответил Тимер.
  
   - Надо будет купить разобранную палатку. Ваши люди умеют устанавливать?
  
   - Я умею, покажу остальным, как это делать.
  
  
  
   Военный лагерь располагался недалеко от городской стены. Глеб молча глядел, как Тимер ругал Петра и Жизномира, когда все трое устанавливали майхан.
  
   - Я же не степняк, откуда мне знать! - ворчал Жизномир.
  
   Затем Глебу следовало подойти к кипчаку Тутуку, командовавшего десятком дневных стражников. Тутук говорил на своем родном, кипчакском языке, зная, что так его лучше поймут.
  
   - Здесь служат дети военачальников и вассалов. Для них это честь. Я, сын кипчакского бея, тоже пришел сюда как заложник. Теперь командую десятком. Когда отца не станет, молю Тенгри, чтобы это произошло не скоро, командование тысячей перейдет ко мне.
  
   - Тутук-гуай, отвечал Глеб вежливым тоном, - мне не нужны никакие награды. Мое единственное желание - чтобы нас скорее отпустили.
  
   Командир выдал Глебу лук, стрелы и саблю. Меч, который Глеб взял с собой, выезжая из Ростова, здесь не годился.
  
   Князь присоединился к юношам, тренировавшихся в стрельбе. Казалось, они и не нуждались в обучении, владея луками превосходно, а стрелы Глеба одна за другой приземлялись мимо мишени. Монгольские, кипчакские и уйгурские юноши смеялись, глядя на неудачливого сэму*.
  
   Сэму - "цветноглазые", иностранцы - мусульмане и европейцы на службе у монгольского каана
  
  
  
   У него с детства не всегда получалось попадать в цель, стреляя из лука, а на этот раз лук по-другому устроен. Один из десятка, юноша крупного телосложения, такого же возраста, как и Глеб (шестнадцать лет) по имени Ихн;дэн все время глядел на чужеземного вассала то с любопытством, то с насмешкой.
  
   - Ты, перс!
  
   -Я не перс!
  
   - А кто ты? Уйгур?
  
   - Русин, из Ростовской земли.
  
   - А где это? - на лице юноши вновь появилась усмешка.
  
   - Служишь в кешике и ничего не знаешь о походах Бату, старейшины Золотого рода?
  
   Тот взглянул на него злобно, не успел ответить - пришел Тутук. Все тут же отвели взгляды на иноземца и взялись за луки.
  
   Вечером юношей отпустили передохнуть в своих палатках.
  
  
  
   *турхах - дневная стража
  
   - Что ж ты, чужеземец приехал сюда и ничего не умеешь? - услышал Глеб голос за спиной, когда собрался уходить. Обернувшись он увидел того же крупного парня.
  
   - Я прибыл сюда не по своей воле, - отвечал он спокойным голосом на ломаном монгольском. - И не по моей воле мой род стал подданным Золотого Рода. Не желаешь меня видеть здесь - идешь против воли кагана.
  
   На следующий день с раннего утра Тимер по приказу Глеба отправился на городской базар купить хлеба, которого князю не хватало вдали от родного края. Запахи выпечки, бууз, баранины, специй, смешивались друг с другом, витали по воздуху, наводя аппетит. Тимер подошел к лавке таджика, торговавшего лепешками из тандыра, стал вытаскивать мешочек с монетами из поясной сумки, как вдруг цепкие детские руки выхватили мешочек. Мальчишка быстро, словно, ветер помчался по базару, толкая и сбивая с ног горожан. Тимер побежал за ним! "Вор! Держите его!" - кричали прохожие, некоторые тоже погнались за мальчишкой. Тимер настиг его уже у выхода, когда мальчик сильно устал и уже не мог бежать так быстро. Он крепко схватил воришку за руку и отобрал у него мешочек, открыл его и убедился, что мальчишка еще ничего не успел вытащить. Горожане, тем временем, окружили их, чтобы вор не смог бежать дальше. Мальчик молча отводил глаза, не плакал, не просил прощения и не сопротивлялся.
  
   - Мальчишку надо отвести к заргучи *. - посоветовал один горожанин.
  
   - Его казнят? - спросил Тимер обеспокоенным голосом.
  
   - Вряд ли. Воровство незначительное. Нанесут множество ударов палками, как скоро он сможет ходить после этого, не известно.
  
   Мальчишка продолжал молчать.
  
   Тимер спросил полушепотом:
  
   - Где твои родители?
  
   - Умерли, - ответил мальчик. - Я живу в доме сестры и ее мужа.
  
   - Будешь служить одному знатному человеку? Тогда не сдам стражникам.
  
   - Да.
  
   - Мальчишка едет со мной! - объявил Тимер.
  
  
  
   * Заргучи - судья.
  
  
  
   Глеб, тем временем снова был на учениях. На этот раз все прошло спокойно. Сражаться саблей у него получалось намного лучше, чем стрелять из лука, но нежелание выглядеть в чем-то слабее других одолевало юношу все больше и больше.
  
   Вечером, когда учения закончились, Глеб взял лук, вышел из майхана и стал искать место, где можно было пострелять.
  
   Глеб увидел, что к нему подходит тот самый Ихн;дэн, презрительно глядевши тогда на него, и еще двое радом с ним. Поздоровавшись с Глебом, он сказал:
  
   - Мы как раз тебя искали, сэму, хочу пригласить тебя в мой сайхан. Выпьешь с нами кумыса, поешь конины.
  
   - Благодарю, но по нашей вере такая еда и напитки считаются нечистыми.
  
   - Значит, нашу еду грязной назвал!
  
   - По православной вере, выходит, так.
  
   - Иди сюда, если не трус. Сейчас мы тебе покажем, кто здесь грязный!
  
   Глеб положил лук в сторону и спокойно направился в сторону монгола. Ихн;дэн был намного крупнее Глеба, но первый удар Глеб выдержал и нанес ответный. От следующего удара он упал, но поднялся, вытирая рукой кровь на лице, и ему пришлось отражать удары еще двоих товарищей Ихн;дэна.
  
  
  
   В лагерь со стороны городской стены возвращались двое человек из другого десятка.
  
   Один из них выглядел, как кипчак, второй - худой лопоухий парень с длинными косами и ярко выраженными азиатскими чертами лица.
  
  
  
   Лопоухий юноша взглянул на Глеба:
  
   - Ты, перс! Иди за мной!
  
   - Я не перс! - говорил Глеб, тяжело дыша. -Кто ты? Почему приказываешь? - Глеб глядел на него изучающим взглядом.
  
   - Где твой майхан? Ничего не отвечая, спокойным голосом спросил парень.
  
   Глебу показалось, что у парня нет злых намерений и пошел рядом с ним в сторону шатра. Парень был на год-два старше Глеба, поэтому молодые воины не решились пойти против него, но из-за своей худобы выглядел таким же молодым, как и они.
  
   Второй, похожий на кипчака, сказал:
  
   - Бука, оставь его, сам дойдет!
  
   Тот, словно сомневаясь, неуверенно взглянул на напарника, потом взглянул на Глеба, шедшего, прихрамывая. Потом посмотрел на второго с укором, вспомнив прошлые ссоры с ним.
  
   - Иди один, я скоро приду.
  
   - Из-за чего они напали на тебя?
  
   - Один из них злой, любит драться, вот и подговорил других.
  
   - Ты низкого происхождения? Поэтому они с тобой так обращаются?
  
   Глеб остановился:
  
   - Нет! Неправда! Мой род древний, уже более трехсот лет правит нашими землями!
  
   Парень отвел взгляд от Глеба.
  
   - Я отказался есть их еду и пить кумыс, в нашей вере такая еде считается нечистой.
  
   Казалось, лицо парня не выражало эмоций, кроме вопросительного взгляда.
  
   - Ты так и говорил с презрением о наших обычаях? Теперь понятно... - говорил он все тем же ровным спокойным голосом. Я бы тоже разозлился. Здесь служит много иноземных вассалов, но все помнят, что они покоренные.
  
   - Не говори командирам, а то тебя посчитают трусом. Я сам скажу, если будет нужно. Жаль, Додай-черби недавно ушел из жизни. Он не был безразличен к жизни воинов.
  
   - Спасибо. Как звать тебя?
  
   - Бука, сын Мэгужин-нойона из рода джалаир.
  
   Так он отвечал каждому незнакомцу, выдавая себя за сына нойона, которому был продан.
  
   Они дошли до шатра Глеба, и встретили Тимера, возвращавшегося из города. Рядом с ним шел мальчик. Увидев Глеба с кровоподтеками на лице, Тимер понял, что нельзя было оставлять князя.
  
   - Что с вами случилось князь? -спросил он, забыв поприветствовать Буку.
  
   - Слуга где-то разгуливает, когда господину грозит опасность, - как обычно, спокойным ровным голосом сказал Бука.
  
   - Юноша, я не слуга! Я воин князя! - возмутился кипчак.
  
   - Не важно, ты служишь этому человеку, - не меняя тона, отвечал кешиктен. - Гляжу, ты сам из Степи, и не научил своего господина вести себя с нашими людьми.
  
   - Парень, я тебя старше, знаешь на сколько!
  
   - Не кипятись ты! - сказал еле стоящий на ногах Глеб. - Сам же говорил, кешиктены главнее всех.
  
   Бука кивнул в сторону Глеба:
  
   - Не время! Сначала помоги ему! Раны промой!
  
   - Темер подошел к князю, положил его руку на плечо, собираясь повести его в шатер, но князь велел остановиться, увидев незнакомого мальчика.
  
   - А это еще кто?
  
   - Потом расскажу, сначала вылечим вас.
  
   - А где Петр?! - раздраженно спросил князь. - Где Жизномир?
  
   - Не знаю, пошел за водой, наверно. А Жизномира я попросил отправить подарки командиру дневной стражи и его жене.
  
   - Я не отдавал такого приказа! Вы зачем все самовольничаете! - уже не в силах сдерживать себя кричал Глеб.
  
   На безмятежном лице Буки, блеснула вялая улыбка.
  
   Мальчишка поклонился князю, улыбнулся и спросил резвым голосом:
  
   - Ага *, вы подрались! Кешиктены тоже дерутся, - засмеялся он.
  
  
  
   - Замолчи, негодник! Это тот самый благородный господин, которому ты будешь служить! - закричал Тимер. - Ну погоди у меня! - сказал он и увел князя в шатер.
  
   Тут Бука увидел возвращавшегося Петра. Теперь его улыбка растянулась до выступающих ушей:
  
   - Какие дерзкие слуги!
  
  
  
   * Ага - тюркское обращение к старшему
  
  
  
   - Так почему ты не сдал его стражникам? - спрашивал Глеб Тимера, пока тот промывал ему раны на лице мокрой тканью и рассказывал о мальчике.
  
   - За воровство здесь наказывают жестко. Подумал, у нас не хватает слуг.
  
   - Дай ему поесть и отправь его обратно.
  
   - У мальчишки никого нет.
  
   - Как бы не было неприятностей, что укрыли воришку.
  
   - Я сказал, отправь его! - раздраженно повысил голос князь.
  
   - Понял, - ответил половец, осуждающе глядя на Глеба.
  
   Тимер посадил Касыма на заднее сидение и увез в мусульманский квартал, где жил мальчик, снял его с коня и сказал ему, взяв руками за плечи и глядя в глаза:
  
   - Не вздумай больше красть, я буду приносить еду. Ты понял меня?
  
   Мальчик кивнул в ответ.
  
   - А паровые булочки?
  
   - Что?! Наглый мальчишка! Что принесу, то и будешь есть!
  
   Тимер положил ему в ладони горсть арауула.
  
   - Где можно тебя найти?
  
   - У мечети.
  
   - Которой?
  
   - Той, что побольше, там людей много бывает.
  
   - Ага, вы мусульманин или монгол?
  
   - Не мусульманин и не монгол, - улыбнулся Тимер.
  
   - Христианин?
  
   Тимер снова улыбнулся, задумавшись.
  
   - Я молюсь христианскому богу, потому что я из поверженной части степи. Мой народ проиграл монголам, и судьба меня занесла в чужие края. Но где бы я ни находился, какому бы богу ни молился, надо мной всегда будет Тенгри. Вот и гадай, мальчик, какой я веры! - поднял глаза половец на Вечное Синее Небо.
  
   Когда Тимер вернулся, Глеб заметил, что некогда разговорчивый и веселый человек стал молчаливым, на лице появился серьезный и задумчивый взгляд.
  
   - Неужели переживает из-за того мусульманского мальчишки? - говорил Глеб ... Не похоже это на Тимера.
  
   - Да кто их знает, поганых! - отвечал Петр.
  
   - Не называй его язычником, он крещеный!
  
   - Простите, князь, но они, даже когда принимают святое крещение, продолжают жить по своим обычаям. Он носит с собой кумыс и еду степняков. Или возьмите хоть здешних христиан - ничем от язычников не отличаются!
  
   Ночью после учений Глеб окликнул сидевшего в шатре и молча глядевшего на пламя очага Тимера.
  
   - Я хочу, чтобы ты нашел того человека, который тогда помог мне. Пригласи его к нам вечером, после службы, накорми вашей едой. Он может быть нам полезен в будущем.
  
  
  
   Уставший после того, как простоял целый день возле ворот дворца, Бука, сняв круглый шлем, от которого потела голова, пошел к человеку, желавшему поблагодарить его. Он бы не пошел, так как заранее знал, что иноземец скажет ему "спасибо" и подарит какую-нибудь безделушку, которую стыдно вручить чиновнику, любопытство взяло верх над усталостью. Кого только не видел Бука при дворе каана: и кипчаков, и алан, и уйгуров. Были и родственники царей грузинских и киликийских, но ни с кем из них не говорил, и из самых северных владений кагана, видит аманата первый раз. Бука, как полагается, перешагнул порог шатра, поприветствовал князя, Тимер брызнул каплей молока в очаг, потом на гостя. Петр недовольно глядел на чужеземные обычаи, а Глеб понимал: надо задобрить этого воина, да и в Ростове не раз наблюдал языческие обычаи. Тимер предупреждал его, когда узнал у кешиктенов о Буке:
  
   - Этот человек на самом деле не тот, кем представился. Он низкого происхождения, сын бедного простолюдина, купленного за еду. А сюда он попал лишь по доброй воле своего господина, отправившего его со своим сыном и сына господина, который относится к нему, как к брату. Стоит ли вам, князь, общаться с таким человеком?
  
   - Нам нужны добрые отношения с гвардейцами и чиновниками, не важно, кто они и откуда. Просто, чтобы выжить. Слово "гордость" давно забыто мною и братом.
  
   - Как велите. Только не упоминайте при Буке о его происхождении, говорят, он может побить любого, кто об этом заикнется.
  
  
  
   Яким, а потом Тимер долго учили Глеба, как разговаривать с монголами: при встрече поздороваться, потом спросить о здоровье семьи, о хозяйстве.
  
   Когда Бука поздоровался, Глеб сразу спросил по-монгольски с сильным акцентом:
  
   - Все ли здоровы?
  
   - Здоровы, - задумчиво ответил Бука, вспомнив, что от приемных родителей давно не было вестей, а о судьбе родных понятия не имеет.
  
   Глеб продолжил спрашивать, путая заученные слова:
  
   - Овцы целы? Волки не поели?
  
   - Не понял, - серьезный взгляд гостя вызвал у Глеба растерянность.
  
   - Хотел сказать, стада целые?
  
   На грустном и задумчивом лице гостя появилась легкая снисходительная улыбка.
  
   - Молодец, сэму, хорошо выучил. Только многие из нас служат далеко от своего стойбища, и я не знаю, целы ли наши стада.
  
   Глеб засмеялся:
  
   - И правда, совсем не подумал.
  
   Потом Глеб сделал так, как научил Тимер: положил на правую руку голубую шелковую ткань- хадак, а на него - подарок и протянул Буке. Тот взял двумя руками хадак с серебряной византийской чашей с с позолотой, взглянул без интереса и перекинул ткань на левую руку, значит, принял.
  
   - Это ты хорошо запомнил, - говорил Бука все тем же ровным голосом и скукой в глазах. Глеба начало раздражать вечно ровный голос и кажущиеся отсутствие эмоций на лице гостя, крое пристального взгляда и слабо заметной снисходительной улыбки.
  
   - Я их остановил, только потому что нарушалась дисциплина. Ты оскорбил этих людей, я бы тоже разозлился.
  
   - Разве что-то может разозлить Буку-гуай?
  
   Парень бросил в сторону князя вопросительный взгляд.
  
   - Я произвожу впечатление слабого человека? - произнес он снова спокойно, без ярости.
  
   - Я не то сказал, слова перепутал...
  
   Потом Глеб, Бука и Тимер сели, а Петр стал разливать вино и кумыс. Глеб сел, подогнув под себя правую ногу и вытянув левую.
  
   - Так сидят женщины, - заметил гость.
  
   - Не понял, - еле сдержал раздражение Глеб.
  
   - Наоборот: другую ногу надо подогнуть. Но не страшно, - на лице Буки снова появилась улыбка.
  
   Увидев, как слуга наливает кумыс из бурдюка, на Глеба снова пал внимательный взгляд Буки.
  
   - Кумыс? Ты же, князь дрался, чтоб его не пить.
  
   - Это для дорогого гостя и Тимера, он, хоть и крещеный, но не хочет бросать степные привычки, и косы носит даже в Ростове.
  
   - Ты, князь, был прилежным учеников Тимера-гуай. Только одно упустил.
  
   Вопросительные взгляды Глеба и Тимера обратились в сторону Буки.
  
   - Ты со старшим по возрасту человеком говоришь не почтительно.
  
   - И намного ли лет ВЫ, - выделил он "вы", - меня старше?
  
   - На два года, а это немало.
  
   - Трудно здесь жить, - сказал Глеб задумчиво и отвел взгляд в сторону: все друг другу кланяются, колени преклоняют, любой шаг, любое слово могут принять за неуважение.
  
   - А в твоя страна? Расскажи о ней.
  
   - В моей Ростовской земле дома и крепости из дерева, каменные храмы, многолюдные села, а полям, кажется, нет края, а севернее - густые леса, такие же бескрайние. Народная молва населяет их разными духами. Я жду, когда в здешних краях пойдет снег, он будет напоминать о моей земле.
  
   Иноземец вызывал у Буки все большее любопытство. Время настало такое: судьба заносит людей из одного края империи в другой. Вдруг и ему доведется побывать на этой окраине? Но Буке захотелось смеяться от собственных мыслей.
  
  
  
   На следующий день сотник приказал Буке подойти к командиру дневной стражи.
  
   - Главный битикчи ищет замену своему умершему служащему. Он просил найти человека, знающего монгольское письмо. Мне указали на тебя.
  
  
  
   Сухолай-битикчи был сыном того самого Татунга, создавшего по приказу Чингисхана монгольскую письменность на основе уйгурского алфавита. Один из его подчиненных представил ему Буку. Поглядев на юношу с ярко выраженными монгольскими чертами лица, битикчи спросил его недоверчивым голосом:
  
   - Он из кочевников? Они хороши для войны, но среди них мало кто умеет писать и читать.
  
   - Я умею, господин! - заговорило в юноше желание доказать обратное, хотя на эту службу он не очень хотел: не для воинов она.
  
   - Тогда попробуй, - отвечал все тем же недоверчивым тоном пожилой уйгур. Он протянул ему лист бумаги и ... И стал медленно диктовать:
  
   - Пиши: "Мудрой женой родилась Оэлун.
  
   Малых детей своих вот как растила: буденную шапочку покрепче приладит, поясом платье повыше подберет,
  
   по Онон-реке вниз и вверх пробежит,
  
   зернышку с черемухи да яблонь-дичков сберет
  
   И день и ночь своих деток пестует".
  
   Писарь взглянул на листок, его удивил красивый почерк юноши.
  
   - Достаточно!
  
   - Смелой родилась наша мать - Учжин, - произнес продолжение Бука. - "Чад своих благословенных вот как растила:
  
   С лыковым лукошком с степь уйдет.
  
   На варево деткам корней накопает"*
  
   - Откуда знаешь? - удивленно взглянул на него битикчи.
  
   - Учитель читал, а я запомнил.
  
   - Ладно, я беру тебя на службу. Но только потому что сын умершего писаря слишком мал, чтобы занять место отца. Пока этот ребенок не подрастет, будешь вместо него, разрешение от командования я уже получил.
  
   "Засмеют гвардейцы. - подумал Бука, - такая служба для сатов. Но ничего, мне не привыкать..."
  
  
  
   * "Сокровенное сказание монголов. Раздел второй "Юность Чингисхана"
  
  
  
   Тем временем, Глеб вечером вновь не пошел в свой майхан, а остался и продолжал пытаться попасть в дальнюю мишень, нацарапанную им на столбе. Тутук проходил мимо тренирующегося Глеба и остановился, направившись в его сторону.
  
   - Ты не слышал команду, орос? - услышал он голос Тутука.
  
   - Слышал, Тутук-гуай, - спокойно отвечал Глеб, натягивая тетиву. - Но я стреляю хуже других и хочу научиться.
  
   - Зачем? Иди отдыхай.
  
   - Позвольте, останусь. Я должен оттачивать мастерство стрельбы из монгольского лука. Благодаря вашим воинам я научился бороться руками и ногами, улыбнулся Глеб. - И саблей владею не хуже любого монгола.
  
   - Давай проверим! - усмехнулся Тутук и вынул саблю из ножен. Глеб с горящими глазами успешно отбивал удары.
  
   - Скажи мне, почему ты так стараешься? - взгляд и голос Тутука отражали упрек и подозрение. Тебя не пошлют ни в Сун, ни в Корё, ни в Персию. Ты здесь не для того, чтобы стать монгольским воином.
  
   - А для чего же? - отвечал Глеб, звеня саблей.
  
   - Тебя отправили сюда как заложники, а в кешик приняли, как и других аманатов, чтобы был на виду и не слонялся по городу, бегая за блудными девками, что успешно и делал, когда прибыл в Каракорум. Побудешь тут какое-то время и отправишься домой.
  
   - А кто знает, может, еще придется послужить хану?
  
   Тутук опустил саблю и громко засмеялся.
  
   - Думаешь, я не догадываюсь, зачем тебе все это надо?
  
   - Не понимаю, о чем вы?
  
   - Знаешь, почему Чингисхан приказал казнить взятого в плен малолетнего сына Джелал ад-Дина?
  
   - Почему же?
  
   - Сын всегда будет испытывать чувство мести за погибшего отца. По этой же причине не оставляют в живых жителей непокорных городов. Мой отец спас семью и весь наш род, когда по своей воле присоединился к войску Бату-ака. Я слышат о том, что твой отец был казнен.
  
   - Нет, ага, вы ошибаетесь, что я учусь, чтобы подготовить восстание. Кто проехал от Итиля до Орхона, тот видел всю мощь империи и понимает, что это сейчас невозможно. Наши священники говорят, что ярмо татарское - это наказание Божье за все прегрешения. А если наказание, значит, надо сносить достойно.
  
   - Считаешь наивным сына сотника кагана, бия кипчакского рода?
  
   - Я не обманываю, Тутук-гуай. Я хочу узнать ваш народ. Что за люди вы на самом деле? Зачем вы покоряете мир, ищите последнее море, когда можно просто ограбить в набеге соседние страны, как это делали другие степняки? Говорят, половина мира подвластна монголам, богатства многих стран в ваших руках. Почему же степняки остаются в юртах?
  
   Тутук засмеялся еще громче.
  
   - Ты этого никогда не поймешь, сэму. Думай лучше о возвращении в родной заснеженный край, о заботах твоего народа. Мир устроен по воле Неба. Кому-то суждено покорять мир, кому-то - торговать, кому-то править княжеством. Ступай к себе.
  
   Глеб ушел в свой шатер и все рассказал Тимеру.
  
   - Тутук вас подозревает, это опасно для нас. Нам вновь понадобятся подарки, чтобы вас перевели на дворцовую службу.
  
   - Это какую службу?! - рассердился Глеб. - Подавать вино и кумыс Мунке? Я? Потомок Рюрика?!
  
   - Это здесь не унизительно. Отец Тутука в Западном походе командовал кипчакской сотней, а потом в Каракоруме поставлял черный кумыс при дворе кагана. Я сам схожу и поговорю с ним.
  
   - Нет! Я не пойду на такую службу! Во дворце будут думать, что русский князь слаб и труслив для службы в страже!
  
   - Пусть думают, - спокойно ответил Тимер. - Это лучше, чем если будут думать, что вассал так рьяно хочет научиться воевать, как монгол.
  
   Тимер пошел к командиру дневной стражи, в очередной раз вручать рулоны ткани и византийскую посуду в награду за помощь. Дворцовая должность, на которую определили Глеба, как и предполагалось, показалась ему унизительной. Он стал зугурчи - человеком, державшим навес над головой кагана. "Никто во всей Владимирской земле не должен узнать, кем я был здесь!" - приказал он своим людям.
  
   Тимер произнес слова, разозлившего молодого князя. Он ждал, что половец потребует награды, но думал, позже, когда они вернутся.
  
   - Разрешите сказать, князь. Я много для вас сделал: обучил языку, обычаям монголов, ходил, договаривался со всеми, а пока даже слов благодарности не услышал. Я не слуга, не стоит об этом забывать.
  
   Сидевший в майхане с князем Жизномир готов был броситься на Тимера:
  
   - Как смеешь, степной дикарь, так с князем говорить! Сейчас покажу тебе!
  
   Глеб встал между ними:
  
   - Прекратите! Не беспокойся, Тимер, я вознагражу тебя, слово даю. Н только, когда вернемся. Сейчас, сам знаешь, вещей на подарки чиновникам все меньше и меньше.
  
   - Я не о том, князь. У меня просьба к вам есть. Она не о жаловании. Разрешите привести к вам на службу того мальчика, я не могу думать о том, как он голодает.
  
   Глеб помолчал несколько секунд, задумавись.
  
   - У тебя дети есть?
  
   - Сын умер в младенчестве, когда был с женой в бегах. Тогда у нас закончилась еда, а вокруг была степь пустая, некому было помочь.
  
   - Приведи мальчика.
  
   - Спасибо, князь! Половец поклонился Глебу.
  
  
  
   Глеб решил не мучить себя ожиданием времени, когда его отпустят домой, не к чему бесполезная печаль. Пока тем, чего он ждал, была зима. В Белоозере он любил прокатиться по лесной тропинке среди заснеженных деревьев. Он любил ощущение, когда холодный ветер бьют в лицо, а после прогулки на морозе попариться в бане - большое облегчение для тела и души! Пусть, здесь не так много деревьев, но таящие снежинки на ладони будут напоминать о счастливом детстве.
  
   Белоснежные хлопья медленно падали на изогнутые вверх китайские крыши Каракорума. Никогда ранее Глеб не видел подобной картины. А снега в этом году выпало много. Горожанам нетрудно пережить зиму, а скотоводам-аратам в тягость: низкорослые монгольские лошадки привыкли добывать пищу из-под ног, выкапывая копытами слои снега. А теперь копать глубоко! Глядит Глеб и видит под снежными шапками не китайские крыши, а ели и сосны Белоозера, того самого городишки, в котором когда-то испытывал невыносимую скуку.
  
  
  
   Зимние дни текли медленно и спокойно. Хан редко выезжал из дворца, поэтому у Глеба оставалось много свободного времени, но юноша этому не радовался: опять в голову лезли мысли о том, зачем брат уговорил его ехать к татарам и отправил с ним так мало людей? Вечера часто проводил с Тимером и Букой на чашами вина, которое иногда дарил кравчий по приказу кагана. Вино позволяло забыть о тяжелых мыслях и тоске по родным краям.
  
   Близилось Рождество. После проведенной ночи на службе Глеба долго не тянуло на сон.
   Утром он пригласил двоих алан-гвардейцев и всю немногочисленную русскую общину: ремесленника Кузьму с его женой-француженкой Пакеттой, плененной монголами в Венгрии и так и не запомнившей имя, данное при православном крещении, священника, также попавшего в плен и проводившего службы в лагере Гуюка во время Западного похода, и двоих келемечи *. Князь угощал гостей вином и мясом и вспоминал о вкусе рыбы и пирогов из печки, которые подавали на Рождество и другие церковные праздники в Ростове.
  
   * переводчики
  
   У ворот караван-сарая послышался лай собак. Глеб велел Петру сходить посмотреть, кто пришел.
  
   - Это, господин, тот татарин, который к вам тогда приходил.
  
   - Бука его зовут.
  
   - Не запоминаю я эти бусурманские имена!
  
   - Впусти его. И поуважительнее говори о ком-то на людях!
  
   - Да он был таким же холопом, как я! - засмеялся Петр.
  
   - Был. А сейчас - нет. И никогда не упоминай об этом, а то прикажу Тимеру выпороть тебя прямо здесь! Мне нельзя здесь ни с кем ссориться.
  
   Петр, наконец, встретил Буку. Он поприветствовал князя и гостей.
  
   - Думаю, тебе, Глеб, было бы полезно сходить на торжество, которое устраивает Сулохай.
  
   - Не знаю... - задумался Глеб. - Все мы христиане, но греческая церковь считает несторианство ересью.
  
   - Если бы ты не был сэму, я бы подумал, что ты хань, - улыбнулся Бука. - Всех вокруг считаешь варварами.
  
   - А я думал, что только греки такие!
  
   К вечеру Глеб вынужден был оставить гостей и отправиться в дом к Сулохаю с византийской посудой в подарок. Жена битикчи подавала маньтоу сидевшим, подогнув ноги, гостям. Пятеро человек были из монгольского племени кереит, десять - из уйгур. Среди гостей Глеб увидел Буку, увлеченно поедающего манду и лагман, подошел к нему и тихо спросил:
  
   - Вы приняли христианство?
  
   - Нет, зачем? - непонимающе взглянул он на Глеба.
  
   - Почему тогда тебя позвали?
  
   Тот тихо засмеялся в ответ:
  
   - Тенгри не запрещает почитать разных богов и, тем более, отмечать их праздники.
  
   В Ростове длилась Святочноя неделя. Горожане колядовали за воротами княжеского дворца, пение их слышно в тереме. Будь Мария юной девицей в отцовском тереме в Чернигове, подождала бы, как отвлекутся челядинки, побежал бы, словно ветер, к воротам и открыла колядующим. Но сейчас ничего не могло разогнать овладевшую ей печаль. "Как там Глебушка, жив ли? Жив! Иначе привезли бы его тело! Есть ли у него возможность праздновать Рождество Христово? В ставке Батыя есть священники и христиане, правда, не православные, но хоть кто-то. А как в Кановой земле?"
  
   - Ярослава! - позвала она стоявшую у двери челядинку. - Выйди за ворота и одари колядующих. И узнай, есть ли волхв в городе или поблизости. И никому ни слова!".
  
   - как можно, княгиня? Грех же!
  
   - Сейчас лучшее время для гаданий. Все грешат! Разве ты с девками не гадала?
  
   - Гадала! Но к волхвам сейчас народ боится ходить.
  
   Поздним вечером Ярослава привела старика с длинной седой бородой под видом юродивого, которого надо накормить. Посадила его в деревянное помещение, где находилась баня. Княгиня вышла из терема, зашла туда. Старик совсем дряхлый; худой, все лицо в морщинах, зубов несколько во рту осталось, длинная борода вся белая, что снег.
  
   Мария обратилась к волхву:
  
   - Скажи, старик, жив ли мой сын? Вернется ли с Кановой земли? Что бы ни было, правду говори, щедро отблагодарю, что бы ты ни сказал.
  
   Прочел жрец какие-то заклинания, стал кружиться в трансе. Мария почувствовала, как бьется сердце от ожидания ответа.
  
   - Говори, волхв, что ты видишь? Он жив?! - глядела княгиня на старика умоляющими глазами.
  
   - Жив.
  
   - Ну слава Богу!
  
   - Вернется. Но вернется он и не он...
  
   - Это как?
  
   - Не знаю, княгиня.
  
   - Не один вернется. Вижу рядом с ним волков. Несколько волков. И волчица.
  
   - Волчица?
  
   - Что же это может значить?
  
   - Не знаю, княгиня. Говорю только, что вижу.
  
   Мария приказала заплатить старику, дать еды и одежды, а сама с легким сердцем направилась в горницу. "Жив, и это - самое главное! Каким он вернется, уже не важно. Главное - вернется!"
  
  
  
   Прошло погода с того "нападения алан". Степь, словно, замерла зимой. Засохшие травы и кустарники желтых и коричневых оттенков одиноко выглядывали из-под тонкого слоя снега, буйный морозный ветер бил в лицу. Зато в Сарае шумно: многочисленные жители-хистиане - несториане, православные, армяне - всю Рождественскую неделю посещали храмы, ходили на базары, исполняли обрядовые песни в своих кварталах. И начиналось все не с шестого января, а с пятого, когда в Армянской церкви проводится литургия. Через день начинали праздновать православные и несториане. Боракчин, как обычно, во время религиозных праздников, в окружении служанок и воинов, ездила по городским кварталам, и сулги по ее приказу раздавали подарки. А жен и дочерей военачальников, в обязательном порядке, приглашала к себе, угощала и одаривала лично. Священникам всех трех христианских конфессий тоже следовало оказать всяческие почести. Царица почти успокоилась: если бы Берке удалось что-нибудь выяснить, то он бы давно известил Бату. Даже, если все обошлось, Берке, все равно, снова оказался победителем. Но оставалась одна, призрачная надежда - чтобы Берке сам совершил ошибку и потерял доверие брата.
  
  
  
   Боракчин приказала принять купца из Ургенча Ахмата, с которым вела ортак. Седобородый хорезмиец в чалме преклонил колени перед сидящей на троне в собственном огромном парадном шатре женой чжувана.
  
   - Можете встать, - сказала Боракчин, улыбаясь.
  
   - Скажите, Ахмат -ага, что говорят персидские купцы о Золотом Роде?
  
   - Только добрые слова, хатун говорят о чжуване.
  
   - О ком говорят чаще всего?
  
   - О Берке-огуле. Очень его почитают, госпожа! Говорят, он правоверный и благоволит мусульманам, ведет дружбу с самим халифом, даже недавно принял посольство от него!
  
   - Посольство? - удивилась Боракчин и сразу опомнилась и улыбнулась - Да, точно.
  
   Боракчин приказала отблагодарить купца, а как только он ушел сразу же в сопровождении служанок направилась к Бату. "Небо предоставило последний шанс избавиться о него!" - звучали мысли в голове госпожи.
  
   Бату выслушал жену, взгляд чжувана выражал обеспокоенность, но ровный спокойный голос звучал, как и прежде. Казалось, вернулся прежний Бату.
  
   - Слухи часто бывают ложными. Мало ли что могут болтать верующие люди от радости, что один из Золотого рода принял ислам?
  
   - Мне тоже кажется, что это пустые сплетни, но, все же, лучше бы вам отправить людей в юрт Берке, чтобы они все выяснили.
  
   Бату последовал совету старшей жены.
  
   Посланник, вернувшийся из владений Берке, подтвердил, что огул принимал посольство халифа. Бату вызвал к себе Тукана и Боракчин.
  
   - Берке огорчает нас все больше и больше: нападения алан, прием послов халифа без моего ведома. Больше мы не можем позволить ему владеть юртом на Юге. Что же вы посоветуете?
  
   - Муж мой, думаю, будет правильным передать владения Берке вашим сыновьм - Сартаку или Тукану, а Берке вызвать в ставку, - уверенно заговорила Боракчин.
  
   Что скажешь, Тукан, - обратил свой взор чжуван в сторону младшего сына.
  
   - Мы не можем забыть былые заслуги Берке и просто так отобрать у него владения.
  
   - Предлагаешь все оставить, как есть? Мой брат мне дорог, но если он еще больше возгордится, то погубит сам себя.
  
   - Нет, я предлагаю выделить ему другие владения, к востоку от Итиля.
  
   - Думаю, это мудрое решение. Боракчин? - обратился Бату к жене.
  
   - Тукан-гуай прав, - ответила она одобрительным тоном.
  
  
  
   К Берке прибыл гонец чжувана с приказом перенести ставку Берке к Сыгнаку *, а Кавказские земли решено передать Сартаку. А прежде, чем переехать в новые владения Берке должен был явиться к брату. Как обычно, в таких ситуациях, Берке вызвал в свой шатер двоих человек: Байнала и Кутлуга. Царевич не мог сидеть на месте, она встал с трона и ходил из стороны в сторону.
  
   - Боракчин и Сартаку не удалось меня убить, я догадывался, что на этом они не остановятся. Теперь, похоже, они смогли настроить брата против нас. Ака уже не молод, но, по-прежнему живет под чарами татарской ведьмы. После всего, что мы для него сделали, он решил поверить ей и своему бездарному сынку!
  
   - Берке-гуай, для нас наступили сложные времена, но вам и нам всем нельзя терять самообладание, - советовал Кутлуг, заметив, как нервничает Берке.
  
   - Зачем Бату-ака вас вызвал в ставку? Не опасно ли туда ехать? - спрашивал Банал.
  
   - Предлагаешь ослушаться приказа Бату?! - раздраженно отвечал Берке. - А ты подумал что сделает брат, если не послушаюсь?!
  
   - Если бы чжуван хотел отдать под суд вас, Берке-гуай, - рассуждал Кутлуг он вряд ли бы передал вам другие владения.
  
  
  
   Свой двор, жену, дочь и наложниц Берке и часть гвардейцев для их охраны Берке отправил в Сыгнак, а сам с Байналом и другой частью гвардейцев отправился к Бату.
  
  
  
   *Сыгнак - город на территории современной Кызылоринской области Казахстана
  
   Берке ехал, всю дорогу готовясь к тому, что его не ждет ничего хорошего. Но он попытается перетянуть брату на свою сторону, убедить в коварстве Сартака и Боракчин. Вдалеке веднелась группа всадников. Когда караван проехал дальше, стало видно, что это был знатный господи и его свита на охоте.
  
   - Дорогу! Дорогу! Едет Беке-огул, брат Бату-ака! - кричал нукер. Берке разглядел сред всадников юную девушку с двумя густыми длинными до пояса черными косами, мчавшуюся впереди всех. Голос, приказавший уступить дорогу Чингизиду, казалось не смог заставить остановиться всадницу, но случилось непредвиденное: лошадь стала сбрасывать хозяйку, и та, пытаясь удержаться за седло, но не смогла и упала на землю, громко за кричав от страха и боли. Берке, не задумываясь, поскакал в ее сторону, гвардейцам пришлось следовать за ним.
  
   - Берке-огул, вам не стоит..., - пытались ему напомнить о правилах приличия для знатного человека. Он спустился с коня и подошел к девушке раньше, чем к ней подъехали отставшие сопровождающие ее и ее старшего брата.
  
   - Чечек, ты цела? - послышался голос слезавшего с коня брата.
  
   Девушка, на вид лет шестнадцати, своими широкими карие глазами, выступающим носом походила на иноземку, и лишь широкие скулы выдавали монгольскую кровь. Она, опираясь руками на проросшую степной травой землю, приподнялась. От резкой и тянущей боли слезы фонтаном брызнули слезы и крик невозможно было сдержать, но пристальный взгляд и уверенный голос подошедшего мужчины заставил ее замолчать, а страх - уйти. Этот взгляд Чечек не сможет забыть никогда: он, словно завораживает, подчиняя своей воле.
  
   - Успокойся. Смотри на меня. Дыши глубже.
  
   Чечек, словно подчиняясь, приказу перестала стонать. Брат с сопровождающими подошел ближе, но услышал приказ Берке:
  
   - Стойте! Я посмотрю, есть ли перелом. Брату ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Берке снял сапог в ноги девушки. Он любил листать персидские медицинские трактаты и сейчас решил проверить свои знания. Чечек снова начала было уже стонать от боли, но твердый мужской голос снова заставил ее замолчать. Он аккуратно снял красный сапог из булгарской кожи
  
   - Спокойно. Это всего лишь вывих, - говорил он, улыбаясь, мягким голосом и о обжигая ее взглядом своих черных глаз с головы до ног.
  
   - Есть, что зажать зубами? - спрашивал он Чечек, быстро проговаривая.
  
   Княжна в ответ крутила головой с напуганным взглядом, испугавшись предстоящей боли.
  
   - Нет, я боюсь, - тихо говорила она.
  
   - Надо, говорил тихим, но уверенным голосом. Это быстро.
  
   Гвардейцы глядели на огула с удивлением, улыбаясь и перешептываясь, пока не заметили на себе недовольный взгляд Байнала. Он глубоко вздохнул, поняв, что его Берке снова теряет лицо, пренебрегает всеми возможными правилами.
  
   Берке достал кожаную флягу, сунул девушке в рот и вправил ногу под громкий стон. Вот и все, видишь? - плачущая Чечек улыбнулась в ответ на его улыбку.
  
   - Надо завязать чем-нибудь и пусть не двигается какое-то время, ногу растянула. - сказал Берке стоявшему рядом брату девушки в одежде знатного господина - шелковом халате и шапке - олберге с пером, в отличие от своей сестры, выглядевшему как типичный монгол.
  
   - Благодарим вас, Берке-гуай, - говорил парень вежливым голосом.
  
   - Кто вы?
  
   - Я - Бухату, сын Батцагаан-еке-нойона. Это Чечек, моя младшая сестра.
  
   - Помню Батцагаана! - засмеялся Берке. - И подумать не мог, что Чечек-гуай - эго дочь! - говорил он, снова бросая взгляд на сидящую на земле девушку.
  
   - Чечек скоро выйдет замуж. Она обучена с десяти лет.
  
   Бухуту молча забинтовал ногу сестры поясом, взял ее на руки и посадил на лошадь.
  
   - Нам надо ехать домой.
  
   Он еще раз поблагодарил Берке и попрощался.
  
  
  
   Берке, не дожидаясь, пока Бату вызовет его, направился к Боракчин. Нкер, охранявший ее парадный шатер сообщил о приходе царевича, она не была к этому готова, ожидая, что сначала Берке будет говорить с чжуваном.
  
   Берке перешагнул через порог, поклонился жене чжувана, поприветствовал, Боракчин его поприветствовала в ответ и тоже поклонилась.
  
   Боракчин начала говорить обеспокоенным голосом:
  
   - До нас дошли новости, что на вас напали.
  
   Берке не дал ей продолжить, потеряв силу слушать притворные речи и подыгрывать им, делать вид, что ни о чем не догадывается.
  
   - Вы видите, фуджин, я жив и стою перед вами.
  
   - Я рада, что вы живы, Берке-гуай! - продолжала сохранять видимость спокойствия Боракчин - пусть думает, что не напугал! А у самой холодок по телу.
  
   - Говорят, у меня глаза моей матери, - его голос казался ровным, спокойным. - Фуджин, пусть тот, кто свел мою мать в могилу и пытался это проделать со мной, запомнит мое лицо. Пусть оно будет напоминанием о неминуемой каре.
  
   Боракчин спрятала ладони под широкими рукавами халата, сжимая их так, что ногти впились в кожу.
  
   - Вы снова на кого-то клевещете, Берке-гуай! - потеряла терпение Боракчин и начала разговаривать повышенным тоном. - Хан-Султан никто не убивал, она сама выпила яд, служанки видели это! Она сама виновна в своей смерти: испугалась позорной казни за свое же преступление! Уходите отсюда!
  
   Берке вышел, Аппак и две служанки подбежали к Боракчин.
  
   - Госпожа, с вами все в порядке.
  
   - Тяжело дышать, - отвечала Боракчин, с трудом сдерживая слезы. - Отведите меня в юрту.
  
   Служанки помогли ей подняться с трона и вывели из шатра. Пока две девушки вели ее за руки, а третья придерживала подол длинного, широкого халата, Боракчин в мыслях молила Небо: "Я пыталась защитить сына, внуков и потерпела неудачу, что же теперь будет со нами? Защити нас, Тенгри! Только ты знаешь, кто начал эту войну, а кто защищается!"
  
   Берке, представ перед чжуваном, старался сохранять спокойствие в голосе, в речи, во взгляде. Нет его вины перед братом!
  
   - Ты принимал послов халифа, с которым мы собираемся воевать, не спросив меня. Ты завел ортаки с мусульманскими купцами, даже не известив об этом.
  
   - Но Бату-ака, когда я принимал послов два года назад, вы не возражали.
  
   - Сейчас все изменилось. Но ты не должен был проявлять своеволие.
  
   - Вы правы. Это была моя ошибка, я должен был спросить разрешения, - старался сохранять спокойствие и не показывать обиды Берке. - Но нужна ли нам эта война? Торговля с персами и арабами может принести неплохие деньги. Мы посадили Мунке, чтобы он забрал наших воинов?
  
   - Если завоюем земли халифа, весь Средиземноморский путь будет наш. У халифа множество богатств. И ты со своей новой верой забыл о небесном приказе! Монголы рождены не для того, чтобы сидеть на троне и получать деньги от пошли. Они рождены воинами, призванными покорить мир! Не лукавь. Ты просто не хочешь воевать с твоими единоверцами. Придется решить, что важнее - вера или родственные узы. Кавказские земли тебе больше не принадлежат. Перекочуешь на восток, ближе к владениям Беркечара. Начинай готовиться уже завтра.
  
   Растерянность и негодование трудно было спрятать глубоко внутри, чтобы они не выползли наружу. Берке сжал кулак и прикусил губу.
  
   - Бату-ака, - сохранял царевич вежливый тон, - на то ваша воля. Но прежде чем я отправлюсь, хотел бы поговорить с вами без посторонних глаз и ушей.
  
   Бату сделал знак рукой слугам, чтобы они вышли.
  
   - То нападение алан, - начал Берке, - у меня и моих людей есть подозрение, что оно было спланировано моими недругами. Они знали, в какой день и где я буду охотиться, сколько человек будет со мной. И среди них было много кипчаков.
  
   - То, что среди них были кипчаки, ни о чем не говорит. Многие кипчаки бежали кто куда: в Венгрию, Болгарию и на Кавказ могли.
  
   - Но как могли они все узнать?
  
   - Это я должен задеть тебе этот вопрос. В твоем улусе врагами убито несколько командиров. Никогда еще монголы не испытывали подобного позора. Это твоя вина.
  
   - Но не могли они без чьей-то наводки написать на члена правящей династии! - перестал изображать спокойствие Берке. - Вы хорошо знаете, кто в нашей семье меня не любит!
  
   - Не намекаешь ли ты на моего старшего сына?! - Бату тоже перестал сдерживать гнева. - У Сартака есть и хорошие, и плохие качества, как и у любого из нас, но он не склонен к интригам. Он ответственный, исполнительный и бесхитростный.
  
   - Подумайте, Бату-гуай, принимает ли Сартак все решения сам? Любой правитель советуется со своими близкими и ближайшим окружением!
  
   - Ты намекаешь еще на кого-то из моих близких?! - в голосе, во взгляде Бату отражалось недоумение. - Пытаешься внести смуту в наш улус?! Весь в мать! Убирайся с глаз моих!
  
  
  
   После того, как Берке ушел к себе, Бату вызвал Боракчин в свой золотой шатер и приказал всем удалиться. Он рассказал жене о подозрениях Берке. Страх овладел сердцем Боракчин, но она за долгие годы научилась не показывать истинных чувств.
  
   - Вы же не верите в этот бред!
  
   Бату взглянул на нее внимательно, помолчав несколько секунд.
  
   - Думаешь, я слеп и не вижу, что Сартак и Берке враждуют? И то, как ты высказывалась о моем брате, не заставляло меня задуматься?
  
   - Да, мне не нравилось его своеволие, но подготовить покушение... Зачем?! - изображала она изумление, - у вас еще есть Тукан, он имеет такое же право стать вашим преемником. Как и Сартак с Берке. Почему же на него никто не напал? А младшие братья Берке Беркечар и Бури? Боракчин вздохнула, немного помолчала и решила, что теперь можно дать волю слезам:
  
   - вспомните, кто был всегда рядом, когда вы не были Бату-ака, покорителем западных земель, а были одним из сыновей Джучи? Кто ездил с вами на курултай, где избрали Угедея, когда мы не знали, вернемся ли оттуда живыми? А теперь вы верите, что я способна на такое преступление?!
  
   - Ступай к себе, Боракчин. Но знай, если мне станет известно, что кто-то плетет интриги против моих близких, пощады никому не будет!
  
  
  
   С тех пор Боракчин продолжала сидеть рядом с мужем на троне на собраниях знати, но месяца не было доверительных бесед, как прежде.
  
  
  
   Княжна, чье имя значит "цветок", была рождена наложницей-булгаркой. Несмотря на имя, данное ей, Чечек никому вокруг не казалась красивой не казалась из-за худосочности и тонких стоп. Единственное, чем можно было гордиться, это густые волнистые волосы.
  
   Навсегда остались глаза матери, такие же широкие и карие, как у нее, и песни на непонятном ей булгарском - огурском языке. Что означают слова песен, не знала, но могла их повторить. Юная пленница приглянулась нойону-христианину Батцагаану, как бы ни был отвратен уже немолодой военачальник с вечно угрюмым лицом и грубым голосом, она проявила покорность, тем самым, улучшила свое положение. Спустя семь лет после рождения дочери женщина скончалась, а нойон велел старшей жене Тулунбай воспитывать девочку вместе с ее родными детьми. Госпожа не стала возражать мужу, но видеть в этом ребенке лицо пленной мусульманки было невыносимо, поэтому она не проводила с Чечек много времени и, в случае чего, часто срывалась на девочке.
  
   Старый нойон был ужасно зол, узнав о встрече его детей с Берке. Ведь тысячник стал темником, благодаря покровительство Боракчин. О вражде Боракчин и Сартака с Берке давно ходили слухи среди знати, хотя никому не было известно, что именно между ними произошло.
  
   Взгляд и голос этого мужчины не выходили у Чечек из головы. И во сне он ее не оставил. Утром Чечек прошептала сводной сестре Хадаан о своем сне. Хадаан, которая была младше Чечек на год, покраснела от стыда и закрыла лицо:
  
   - Грех какой об этом думать!
  
   - Безгрешные не поднимаются выше!
  
   - Берке - мусульманин, отец никогда не отдаст вас за него, даже если он из Золотого Рода! Тем более, вы обручены!
  
   - Если Берке захочет, сможет ли он воспротивиться воле брата самого Бату? Я найду способ с ним встретиться! - говорила она полушепотом, держа сестру за руки, а сердце учащенно стучало от волнения.
  
   - Сестра, вы обезумели! Вы только один раз видели этого мужчину!
  
  
  
  
  
   Чечек приказала служанке тайно привести ее на рассвете в ставку Бату, где Берке расположил свой лагерь. Нога болела, она шла, прихрамывая, опираясь на служанку, но казалась. Боль не могла одолеть то чувство, охватившее душу и тело княжны. Ставка была огорожена забором, ворот стояла стража.
  
   - Госпожа, нас туда не пустят!
  
   - Пустят! - сказала она уверенным голосом. - А сама стала пытаться сообразить на месте, как проникнуть за ворота. А сердце стучало все сильнее и сильнее. Небо услышало княжну, мимо проезжала повозка с продуктами. Служанка подбежала к ней и попросила извозчика передать слугам или стражникам Берке за плату просьбу госпожи. Стражники открыли ворота, повозка въехала в ставку. Извозчик, как и обещал, подошел к стражникам, охранявшим парадный шатер Берке и передал просьбу Чечек.
  
   Ворота открывали уже во второй раз. До этого оттуда выезжал всадник, пристально глядевший на Чечек и служанку. Она пыталась закрыть собой Чечек, но тот ее увидел и узнал, судя по взгляду. Это был слуга из пленников, два дня назад отпущенный на свободу.
  
  
  
   Никогда еще Берке не был так подавлен, как после того разговора с Бату. Пытаясь отвлечься, он брал в руки персидские ученые книги, но и они не помогали. "Он доверяет жене и сыну больше, и не во мне, а в Сартаке видит будущее улуса" - звучало в голове царевича.
  
   - Берке-огул, - зашедший стражник отвлек его от мыслей. - Не знаю, можно ли беспокоить сам по такому поводу...
  
   - Говори, что у тебя?
  
   - Одна госпожа стоит у ворот, хочет вручить вам подарки в благодарность за то, что вы ее спасли на охоте. Если бы не подумал, что это та девушка, которая упала с лошади, не стал бы вас беспокоить.
  
   - Сходи к воротам и скажи, чтобы подождала. Я сам подъеду туда.
  
   - Слушаюсь.
  
   Чечек казалось, что сердце разорвется на части, пока она ждала, разрешит ли огул впустить его. Служанка уговаривала ее вернуться, но госпожа было непреклонна.
  
   - Я дочь знатного человека, я достойна того, чтобы Беке позволил мне вручить подарок. За забором послышался топот копыт, ворота отворились, Чечек резко оглянулась, ожидая, что ей сейчас скажут: "Можете проходить". Но тут она увидела то, о чем она даже не могла и мечтать: Берке сам, даже без сопровождения, выехал.
  
   - Не нужно поклонов, - сказал он сразу, слезая с коня.
  
   - Сайн;байна;уу, Берке-гуай, - поприветствовала его Чечек, пытаясь скрыть волнение. Я хочу поблагодарить вас, и принесла пояс. Я его сама сшила его и вышивала золотым нитями. Служанка передала Чечек пояс, и она протянула его Берке.
  
   - Благодарю, Чечек-гуай, - улыбался он, глядя в ее карие глаза. - Только здесь, в Кипчакской степи мог вырасти такой цветок! - он взглянул на красный тюльпан, расцветший под палящим солнцем посреди короткой сухой травы.
  
   - Моя приемная мать часто повторяет, что зря меня назвали этим именем, я выросла страшной.
  
   Берке громко засмеялся. Его смех оказался настолько заразительным, что Чечек засмеялась вслух в ответ.
  
   - Твоя приемная мать говорит глупости, слышал, женщины завидуют друг другу! Как ваша нога?
  
   - Еще болит, но скоро заживет. Давайте прогуляемся, тут берег Ахтубы недалеко.
  
   Служанка глядела вниз, пытаясь сделать вид, что ничего не слышит. Чечек обняла ее и попросила идти на расстоянии и смотреть, чтобы за ними никто не следил, обещав щедро вознаградить.
  
   Берке вел за поводья коня, рядом шла Чечек.
  
   - Ты не похожа на монголку. Кто твоя мать?
  
   - Пленница-булгарка. Когда ее привели в шатер моего немолодого отца, она ничуть не сопротивлялась, так родилась я.
  
   Берке снова громко засмеялся:
  
   - Зачем об этом говорить вслух?
  
   - Это тоже постоянно повторяет жена отца!
  
   - Вы хорошо помните свою родную мать?
  
   - Никогда не смогу забыть ее печальный взгляд! Она говорила, ей повезло, мой отец хороший, но улыбалась очень редко.
  
   Тут на время улыбка спала с лица Берке. И тут он вспомнил свою мать, такую же пленную тюрчанку, нелюбовь к ней и к нему некоторых родственников.
  
  
  
   Издалека прям вдоль берега виднелись крыши зданий Сарая, города, что нуждался в высоких стенах. Веселый нрав, легкость и тепло, исходившие от этого мужчины, все больше увлекали деву в бездну греховных желаний. Что-то в нем иное, чужеземное, не похож огул на спокойных немногословных монгольских мужчин.
  
   - Я скоро уезжаю далеко, на перекочевку.
  
   Тут Чечек остановилась, наклонившись и зажмурив глаза.
  
   - Что такое?
  
   - Нога! Больно!
  
   Он взял ее за руку и помог подняться.
  
   - Позвольте... - прошептала она дрожащими губами. - Увидеться с вами еще раз...
  
   - Я постараюсь найти возможности. Жди. Но если не захочешь не приходи.
  
   Недалеко проезжала повозка, и Берке велел отвезти Чечек и ее служанку в их стойбище, бросив ему монету дирхема.
  
  
  
   Перед тем, как отправиться в путь, Берке решил съездить на охоту. Он много лет не был в низовьях Итиля, и, побыв несколько дней, вынужден отправиться снова, не налюбовавшись вдоволь на построенный прекрасный город, словно тюльпан расцветший посреди пустынной степи. Впервые за много лет после первой поездки в Бухару позволив себе подчиниться женским чарам, вынужден покинуть. Он вызвал Байнала и приказал подготовить людей и лошадей к охоте и сказал, что возьмет с собой только троих человек.
  
   - Поедете почти без охраны? Зачем вы снова подвергаете себя опасности?
  
   - В ставке чжувана, центре отцовского улуса что мне может угрожать?
  
   - Ваши враги совсем близко.
  
   - Они не столь глупы и не нападут открыто, пока жив брат. У меня будет еще одно указание. Найди человека, который привезет Чечек к месту охоты.
  
   - Так вот в чем дело! - не скрывал возмущения в голосе. - Семья этой девушки - несториане,
  
   - Ты глупец, если думаешь, что я не знаю, - улыбнулся Берке, - поэтому эта девушка может быть нам полезной.
  
   - Чечек, ты знаешь, что по Ясе полагается за блуд? Смерть.
  
   - Мне не страшно, - отвечала она тихим и уверенным голосом. - Страшно потерять вас.
  
   - Ты христианка, тебе грех быть с иноверцем. Не получишь спасения по твоей вере. А по моей вере мы оба достойны быть битыми камнями.
  
   - Жизнь без вас для меня страшнее ада.
  
   - Говорят, я похож на огонь, огонь греет, но может все обратить в пепел. Моей жизни угрожает опасность. А значит, и всем, кто верен мне.
  
   - Я готова быть с вами до конца.
  
   - Тебе придется какое-то время лгать твоей семье.
  
   - Я всегда была в ней человеком лишним. От Тулунбай я получала только ругань и побои, а отец никогда не слушал мои жалобы.
  
  
  
   Он не помнит, сколько женщин побывали в ого объятиях, но все они приходили, или выполняя супружеский долг, или же были покорны участи наложниц, пленниц, рабынь. А она пришла к нему сама. Без всякого стыда, не скрывая греховной страсти. Стоит обнаженная, распустив черные густые косы. Ее тело жаждет его прикосновений. Ни у одной из его женщин не светились от счастья глаза, ни одна не проявляла такой нежности. Царевич, окруженный врагами, чья жизнь - сплошная борьба, впервые после смерти матери нашел родную душу.
  
  
  
   Мальчик-слуга нашел Чечек, когда она с сестрой и рабынями валяла войлок.
  
   - Ждите на рассвете. За вами приедет крытая повозка. Родным скажите, что едите в Сарай к госпоже ... обсудить строительство новой церкви. Возьмите с собой одежду простолюдинки, в дороге переоденетесь. Чечек показалось, что от радости она сейчас взлетит в высь. С волнением в голосе она прошептала сестре.
  
   - Вы обезумели! - прикрыв рот и нос ладонями, полушепотом молвила девушка.
  
   - Вас могут казнить за это!
  
   - Это то, что сильнее всякого страха, это то, что сильнее стыда. Я не смогу жить, не смогу дышать, пока вновь не встречусь с огулом.
  
   Берке поставил майхан.
  
  
  
   * Майхан - большая палатка для группы людей. Она достаточно легкая, устойчивая и быстро устанавливалась. Конструкция палатки состояла из трёх шестов: два устанавливались вертикально и один между ними горизонтально.
  
   Один нукер передал огулу:
  
   - Берке-гуай, - приехала служанка той госпожи, забыл имя... Чечек... - хочет передать послание.
  
   - Пусти ее.
  
   Чечек, переодетая в кипчакский халат и штаны своей служанки вошла в шатер и, как положено, приклонила колени, встала, не дождавшись разрешения и бросилась в его объятия.
  
   - Ваши люди не проболтаются?
  
   - Они думают, что вы служанка-простолюдинка и не видят ничего особенного в том, что к мужчине привели девушку, - улыбнулся игриво Берке. - Со всеми бывает. Вот если бы они знали о вашей благородной крови... Ее тело вновь ощутило его ласки, и печаль с недоверием быстро ушли.
  
  
  
   Перед тем, как уйти, Чечек спросила возлюбленного:
  
   - Вы скоро уедите и ... Все? Не увидимся никогда?
  
   - Что же ты говоришь, глупая? - отвечал Берке ласковым голосом. - Думаешь, я способен так поступить? Я отправлю своего посла к твоему отцу, чтобы договорился о браке.
  
   На заплаканном лице тут же появилась улыбка. Берке почувствовал себя виноватым, в от миг он решил: даже если нет в его душе той боли от расставания с ней, как после первой и единственной встречи с первой любовью в Бухаре, пусть эта девушка будет единственным человеком в этом мире, что не может без него дышать.
  
  
  
   Из юрты, где жили сестры Чечек и Хадаан были слышны женские крики.
  
   - Матушка, не бейте сестру! - звучал голос Хадаан.
  
   - Потаскуха! Ты к нему бегала?! Тебя видели в ставке! - Тулунбай хлестала приемную дочь по лицу. Человек, видевший Чечек, стоявшую у ворот ставки, чтобы вручить подарок Берке, рассказал, когда случайно встретил бывшую хозяйку. Тогда Чечек сказала, что поехала в город, чтобы отвести служанку к лекарше. Тулунбай приказала обыскать служанку, и у нее нашли украшения, подаренные Чечек за молчание.
  
   Чечек схватила руку мачехи, остановив очередной удар.
  
   - Больше не позволю! - и оттолкнула ее с такой силой, что та упала.
  
   - Да как ты смеешь поднимать руку на старших! - кричала полная неуклюжая женщина.
  
   - В вас говорит зависть! Не хотите, чтобы я вошла в Золотой Род!
  
   - И правда, ты не достойна Золотого Рода, дочь рабыни! Ни девичьей чести, ни почтения к старшим, ты, как девка из кабака. С такими мужчины только развлечься готовы! Не может быть в тебе нашей крови, не известно, чем занималась твоя мать в отсутствие хозяина. Ни развлекалась ли со слугами?
  
   - Когда поднимусь выше, ответите за эти слова!
  
   В это время нойон с седой бородой, прихрамывая и упираясь на палку вошел в юрту и спокойным голосом приказал:
  
   - Прекратите все. И чтобы ни одна живая душа не услышала о том, что случилось. Завтра военный совет. Поговорю с Бату-ака, чтобы угомонил своего брата.
  
  
  
   За день до отъезда Берке Бату пригласил его на прощальный ужин. Все было, как положено: множества блюд и напитков, под звуки шанза, но по задумчивым взглядам обоих братьев было видно, что они не настроены пировать. Когда все гости вышли, Бату велел Берке остаться, и тот понял, что снова предстоит разговор о делах семейных.
  
   - Берке, твой поступок снова принес мне огорчение, - начал разговор чжуван. - Вчера после совета я говорил Батцагааном. Он боится, что ты будешь принуждать его отдать дочь за тебя. А он уже ей выбрал жениха, тот юноша их веры. Мы не тираны, нойоны нам не рабы, они благородные люди Степи! И уважение к религиям и обычаям подданных - это то, что свято соблюдалось в Еке Монгол Улус со времен Чингисхана. И я не потерплю неуважения к военачальникам, с которыми мы вместе покоряли западные земли.
  
  
  
   Чечек делала вид, будто покорилась отцовской воле: молчала, говорила редко даже с сестрой. Печальные глаза, глядевшие вниз, серьезное лицо лишь прикрывали мысли о побеге к тому, без которого жизни не мыслила. "Смириться с судьбой мне все вокруг велят, - думала она про себя, - но они не провидцы, чтобы судьбу мою знать. А я ее узнаю: коль получится убежать - права буду я, а не они".
  
  
  
   На лице покорность, а в сердце бунт. Конь унесет дочь монголов и булгар далеко от родного стойбища в сторону города. Умчит в неизвестность, навстречу или вопреки судьбе, сама пока не знает. Что ждет ее? Позор или трон? Счастье или сердце разбитое? В кожаной поясной сумке собраны все украшения, даже свадебные, кресало, кумыс, арауул и вяленая конина. Встречай, Ахтуба, буйное сердце, сколько ты таких повидала, сколько еще предстоит увидеть!
  
   Чечек стала искать в городе на базарной площади среди иноземных торговцев отправлявшихся в путь в этот день и готовых ее подвести на своей повозке. Нашелся один купец из Мавераннахра, готовый подвести не прямо в ставку Берке, но в направлении Сыгнака. Она села в крытую повозку с шелковыми тканями. Повозка дернулась, и послышался стук копыт. Несколько ночей провела Чечек в этой повозке. Она все чаще замечала на себе пристальные взгляды купца и его работников. Становилось страшно, но она терпела, стараясь не разговаривать, чтобы не привлекать внимания. В один день повозка остановилась, и купец велел покинуть его караван.
  
   - А дальше? - растерянным голосом спросила Чечек.
  
   - Дальше не повезу.
  
   - Как?! Мы же договорились - до Сыгнака! - возмутилась Чечек.
  
   - Платить надо.
  
   - Но мы же договаривались!
  
   - Мы не до этого яма договаривались, девушка, а до прошлого.
  
   - Не может быть!
  
   Делать было нечего, Чечек слезла с повозки и стала рыться в своей сумке в поиске оставшихся украшений.
  
   - Нет, - остановил ее купец, крепко взяв за руку, - другим заплатишь!
  
   Он крепко сжал ее руку и поволок в сторону повозки. Вокруг пустынная степь, никого, кроме купца, работников и лошадей с повозками. Почувствовав боль от пинка сапогом, купец крикнул и отпустил руку Чечек. Чечек побежала, выругавшись по-монгольски.
  
   - Татарка! - сказал испуганным голосом один из работников, ожидая больших проблем. - А по лицу и не скажешь!
  
   - Держите ее, она не доплатила! - приказал купец.
  
   - Может, не стоит?
  
   Чечек вынула из-под пояса маленький нож, не предназначенный для битвы, который она украла у слуг на всякий случай.
  
   - Оставьте ее, господин! - умолял работник, наслышавшись в одном из осажденных монголами городов, степнячка убила и взяла в плен множество мужчин. "Язычники, бич Божий!" - подумал работник.
  
   - Ну, кто первый? Думаете, буду из стыда- сказала Чечек, готовясь отражать нападения. - Первому, кого увижу! Тогда не сносить головы посягнувшим на честь девушки на земле кагана!
  
   - Никого здесь нет, женщина! - засмеялся купец. Он стал осторожно приближаться к Чечек.
  
   - Мы в этом не участвуем! Не для этого нанимались! - сказал работник, а трое других молча с ним согласились. Вдалеке показались двигавшиеся фигуры лошадей и людей. Чечек, оглядываясь назад.
  
   - Трусы! Девки испугались! - сказал четвертый, самый молодой и со шрамом на лице.
  
   Издалека послышался стук копыт. "Пусть проваливает!" - приказал торговец. Чечек, оглядываясь назад и не опуская нож, подбежала к своему коню, ..... обрезала ножом веревки, запрыгнула на него и поскакала в сторону неторопливо двигавшегося другого каравана.
  
   В караване было только два коня, запряженные в две арбы. Мужчина, его трое сыновей-подростков, брат и двое помощников оказались странствующими артистами-кукольниками, тоже из Мавераннахра. К счастью Чечек, они направлялись из Сарая в ставку Берке.
  
   - Вы держите путь совсем одна, ханум, - удивился старший артист со смуглой морщинистой кожей.
  
   - Да, ага.
  
   - Как не испугалась? - поглядел он на нее с недоверием.
  
   - Вы не думайте, ага, я не куртизанка. Я бегу от свадьбы к любимому человеку. Он там, куда вы направляетесь.
  
   Она достала из поясной сумки мешочек и нашла там только две подвески.
  
   - Это все, что осталось, вздохнула Чечек. Меня обманули - не довезли до обещанного яма. Но я могу... Помогать! - вдруг сообразила Чечек. Я в детстве любила ходить на кукольные представления!
  
   - Оставьте, ханум, сказал мужчина, глядя на сумку. Женщины нашим ремеслом не занимаются.
  
   - Я могу переодеться мужчиной!
  
   - И правда, так лучше, никто о вас не будет плохо думать, что ходите и ночуете среди мужчин.
  
  
  
   Бродячие артисты напоминали Берке о Бухаре, о палящем солнце, под которое его так тянуло, о минаретах, караван-сараях. О городе, где он прожил один день счастья, о городе, где нашел веру. Он сидел под навесом, который держал слуга. В какой-то момент мальчик-артист вышел вперед, опустил куклу, провел взглядом, окружавшую толпу из воинов и остановил свой взгляд на властителе. Берке внимательно вгляделся в лицо мальчика. "Не может быть!" - мелькнуло у него в голове. Он слез с коня и приказал одному из придворных позвать Байнала, а сам направился к своему шатру.
  
   Пришедший Байнал был удивлен, когда царевич заговорил с ним, словно просил, а не приказывал:
  
   - Сделаешь мне одолжение? Освободи свою юрту, мне нужно поговорить наедине с Чечек, - просил.
  
   - Что? Она здесь?! - не поверил услышанному военачальник.
  
   - Да, похоже, она сбежала от отца и приехала вместе с бродячими артистами, - улыбнулся Берке, но не от смеха, а от неверия в происходящее.
  
   - Да, конечно, Берке-гуай, - ответил он, отводя в сторону недовольный взгляд.
  
   Байнал вышел, встретил на пути Кутлуга, когда тот собирался зайти в шатер к царевичу.
  
   - Мужчине тридцать три или тридцать четыре года, а ведет себя, как мальчишка! Может, вы его угомоните, Кутлуг-гуай!
  
   Старый уйгур лишь улыбнулся в ответ.
  
   - Впервые после первой поездки в Бухару огул так часто бывает веселым. Он никак не мог забыть ту туркменку-простолюдинку. Может быть, эта девушка даст ему силы выдержать все испытания.
  
  
  
   Кукольники уже давно закончили представление и покинули ставку. Чечек стояла недалеко от шатра, окруженного нукерами, сняв колпак, которым спрятала свои косы, связав их в пучок. Близился вечер. В светлом небе
  
   Нукеры стали глядеть с подозрением на стоявшего в стороне человека и глядевшего в сторону шатра, и она отошла дальше. Он ее узнал: она заметила на себе взгляд огул. Но рад ли ее приезду? Тосковал ли по ней? Чечек позволила себе быть наивной, и сейчас это поняла. Она села на землю от усталости. Нет, не угадала она судьбу- мелькало в ее мыслях. Но тут стал приближаться человек в орбелге, чье лицо показалось знакомо. Это был Байнал, она его видела два раза: во время первой и последней встречи с Берке.
  
   - Чечек! - обратился к ней Байнал, даже не поприветствовал. Иди за мной! Не реви, Берке ждет тебя.
  
   Чечек быстрым шагом помчалась за ним.
  
   - Стой, - приказал он равнодушным сухим голосом. - Прежде, чем вы встретитесь хочу сказать: забудь Берке и возвращайся к отцу. Чжуван не одобрил ваш союз. Из-за тебя у Берке могут испортиться отношения с братом еще больше. Эта смена улусов - на самом деле ссылка. Но в ответ лишь услышал:
  
   - Идемте. Где он?
  
   Чечек вошла в юрту, от учащенного биения сердца все время не хватало воздуха. Ожидание влекло за собой нешуточное волнение: примет ли он ее или прогонит прочь? Надо быть ко всему готовой. Но нет, ее сердце никак не могло подготовиться ко второму исходу.
  
   - Ну что же ты плачешь, я рядом! -Берке прижал голову девушки к груди, стал целовать ее голову, мокрые от слез щеки.
  
   - Как у тебя получилось? Как добралась? Расскажи все!
  
   - Это не важно! Я знаю, вы не можете жениться на мне, тогда сделайте своей наложницей, рабыней! Никто не знает, куда я пропала, назовите меня здесь другим именем, никто не узнает!
  
   - Что ты такое говоришь, Чечек? Разве ты заслуживаешь подобного унижения? Если я стану чжуваном, твой отец не сможет мне отказать. Так давай дождемся и сделаем все по закону.
  
   - А как же...
  
   - Моему брату недолго осталось... Болезнь ног мучает сильнее, чем раньше, еще вдобавок к этому сердце стало болеть. В последние годы он все дела с вассалами, послами передал Сартаку. Чтобы правителем улуса стал я, а не кто-то другой, мне нужна помощь близких людей, которые бы находились в ставке. Все в наших руках, Чечек! Сделаешь то, что я попрошу?
  
   Чечек ничего не сказала, но ее взгляд выразил молчаливое согласие.
  
   На следующий день Байнал увидел, как Чечек в сопровождении нескольких слуг стояла у повозки, которая готовилась к ее отъезду. Слуги грузили какие-то вещи.
  
   "Берке сохраняет трезвость духа, - подумал он, - но почему же она совсем не выглядит печальной? Эта девушка не из тех, кто скрывает свои чувства".
  
   Зайдя к Берке, Байнал спросил о Чечек:
  
   - Вы отправили ее домой?
  
   - Отправил, но не отказался.
  
   - Не навлечете ли вы на себя еще больший гнев чжувана?
  
   - Когда-то я отказался от той, в которую был влюблен, зная точно, что ее брат не одобрит. Я устал делать все ради того, чтобы получить его одобрение.
  
   - Садись, - приказал Берке. Байнал сел рядом, Берке приказал принести золотые чашт с кумысом и вяленого мяса.
  
   - Берке-гуай, я понимаю ваши обиды на чжувана, но не следует им поддаваться. Большеротый рот раскроет, а удачливый;- проглотит*. Вы же не забыли о вашей мечте?
  
   - Нет, не забыл, спокойно ответил он. - Не беспокойся, глупостей совершать не стану. И спасибо, что беспокоишься, несмотря ни на что.
  
   - Как же я могу не беспокоиться. Мой долг - охранять вашу жизнь!
  
   - Скажи честно, каково служить изгнаннику? - усмехнулся Берке. В смехе том нетрудно было разглядеть печаль.
  
   - Сам Чингисхан был когда-то изгнанником. И его изгнание было намного тяжелее. Эта хорошая возможность доказать свою верность, пока у вас не станет все хорошо.
  
   - Молодец! - теперь, искренне засмеялся Берке.
  
   После отъезда Чечек приближенные Берке снова увидели прежнего бодрого, жизнерадостного царевича, любившего тренироваться в стрельбе из лука и битве на саблях. На одной из тренировок Берке выбил саблю из рук Байнала.
  
   - Может, достаточно? - умоляюще глядел задыхавшийся от усталости гвардеец.
  
   - Подними саблю!
  
   - У меня больше нет сил, Берке-гуай!
  
   - Так быстро сдался?
  
   - Вы победили.
  
   - А я не сдался! Теперь у нас на одного своего человека больше в Сарае!
  
   - Вы о ком? - просил Байнал, а потом, подумав, сказал: "А, понял!".
  
  
  
   * Монгольская поговорка
  
   Сартак год назад принял решение решил открыто отправить послов Папе Римскому и сообщить о принятии христианства. Он не стал советоваться, ни с приближенными, ни с семьей. Тяжело найти баланс между осторожностью, нежеланием вызвать гнев чжувана и решительностью, готовностью идти на риск, чем обладал его соперник.
  
   - Если Берке позволено показывать перед всем, вплоть до самого кагана, какой веры он придерживается, значит, позволено и мне, - сказал он Уруудаю.
  
   Захария пытался отговорить царевича, когда тот его вызвал в золотой шатер:
  
   - Вы знаете, огул, что латиняне считают нас еретиками?
  
   - Да, поэтому делайте вид, что вы если не собираетесь, то не против того, чтобы узнать о католицизме.
  
   - Но как вы это объясните чжувану? - с опаской спросил Захария.
  
   Сартак встал с трона.
  
   - Купцы с Запада принесли вести, что Папа призывает королей к крестовому походу против нас. Покорителям множества стран не пристало бояться войны, но, в таком случае, мы не сможем организовать поход на халифа. Воевать одновременно с крупными государствами и на Западе, и на Востоке будет очень сложно.
  
  
  
   Посольство, состоявшее из Захарии, армянина-толмача Аванеса и монахов-уйгур отправилось в Крым, оттуда - морским путем далее, было задержано в Южной Италии по приказу императора германского Конрада IV, враждовавшего с Папой и отлученного им от церкви. Прошел год, а от посланников не было вестей. Хулагу уже выступил в сторону Персии и пока остановился со своим войском в Чагатайском улусе. Сартак не находил себе места, старался чем-то себя занять: отдавал распоряжение, приказывал писарям показывать ему канцелярские документы. Даже оставаясь наедине с Юлдуз, он не мог не думать о посольстве.
  
   - Если их убили, я буду выглядеть в глазах отца и кагана неудачником, не который не смог обеспечить безопасность западных границ! - говорил Сартак, повернувшись к ней спиной. - Я жалею, что послал в это опасное путешествие столь важного для меня человека, благодаря которому я пришел к христианской вере!
  
   Юлдуз подошла к нему, осторожно дотронулась ладонями до спины, пытаясь понять, нужны ли ему сейчас ее объятия или же он так раздражен, что хочет побыть один. Скажи ее лет восемь назад, что гордая половчанка Юлдуз будет угадывать желания мужчины, зарубила бы на месте.
  
   - Что молчишь, скажи что-нибудь, Юлдуз, я же переживаю!
  
   - Если бы я могла вас чем-то утешить или что-то посоветовать! Но что Юлдуз, всю жизнь прожившая с степях Дешт-и-Кипчака, может знать о западных королевствах? Отец рассказывал только о ромеях, которым нельзя верить, о Болгарском царстве, что на Дунае, о Грузии - о странах, где звенела кипчакская слава.
  
   - Видишь, не так мало, - вздохнул Сартак.
  
   - А что за народ у Папы, важны ли для него послы, сказать не могу.
  
   - Но почему ты такая прямая! -послышался отчаянный смех царевича. - Могла бы что-нибудь придумать!
  
   В темнице одного из замков Сицилийского королевства всегда прохладно, не то, что на улице! Послы Сартака сидели там уже несколько месяцев. Послышался звон громоздкого замка двери.
  
  
  
   Стражник произнес что-то на местном языке. Император Конрад скончался в военном лагере в Лавелло на границе Апулии * готовясь к войне против Папы. Его преемнику принцу Конрадину было два года.. Незадолго до своей смерти император назначил регентом Бертольду фон Гогенбургу, а он, в свою очередь, передал регентство Манфреду, бастарду императора Фридриха;II и сводному брату покойного Конрада. Манфред заключил мирный договор с Папой, после этого, когда ему напомнили о забытых всеми татарских послах, приказал выпустить, вернуть отнятые имущество и грамоту Папе и позволить пройти через территорию его королевства. Послы вернулись в 1254 году от Рождества Христова с ответным посланием от Папы, где он выражал одобрение принятием Сартаком христианства и выражал надежду, что царевич откажется от несторианской ереси и примет католицизм: "Утешайся, говорим, непрестанно и славь то, что, не взяв ничего из могилы умерших, которые не могли слышать голоса Евангелия Христова, ты доверился духовной жизни, пробуждаемой иррациональным всплеском мысли, благодаря чему сможешь быть причастным к святому воскрешению живых".
  
  
  
   * южный регион;Италии, окруженный Адриатическим и Ионическим морями
  
  
  
   Придворный слуга сообщил Сартаку, что послы-несториане вернулись из страны Папы в сопровождении папских посланников.
  
   - И почему я не родился женщиной? - сказал Сартак, оставшись наедине с Баиром, тем самым рассмешив нукера. - Ну чего ты смеешься? Женщина бы после года переживаний зарыдала от облегчения.
  
   "Мужчине скоро тридцать лет, скоро дочь замуж выдавать, а душой, словно мальчишка!" - думал воин.
  
   Сартак приказал привести Захарию в золотой шатер, угостить черным кумысом, вручить подарки. Сириец, в отличие от священников и монахов греческого толка, не стал брезговать кумысом, как не делал этого и при дворе Бату.
  
   - Спасибо, что вернулись. Все ли живы?
  
   - Все, с Божьей помощью.
  
   - Как с вами обращались?
  
   - Местный властитель, враждовавший с Папой, долго держал нас в темнице.
  
   - Наш народ еще не научил их обращаться с послами! - на лице Сартака появилась характерная улыбка. - Но ничего! - сначала покончим с Халифатом.
  
   Захария улыбнулся в ответ, глядя на духовного сына, несмотря на радения в постижении христианской веры, остававшегося верным делу своих языческих предков.
  
   - Пусть Ованес отдохнет три дня, побудет с семьей, три годя ее не видел. Это мы, кочевники к такому привыкли.
  
   - Мой слуга, которого я оставил в ставке, видел его дочь Ануш на базаре в городе, говорит, они с женой считают его погибшим.
  
   - Другим тоже отдохнуть.
  
   - Господин, ни один сарацинский или же татарский властитель, которым я служил лекарем, никогда так не говорил со своими подданными. Не стоит делать того, что не принято, а то люди уважать вас не станут.
  
   - Я это знаю, вновь улыбнулся Сартак. - Но никто не сделал для меня больше, чем ты, когда исцелил моего сына. Расскажи о западных странах! Тебе, наверняка. Там предлагали остаться? Почему отказался? Это твои братья по вере.
  
   - Предлагали только при условии, что откажусь от Церкви Востока и приму латинство. Скажу кое-то, не страшась, что прикажите казнить. Вы знаете, никого не страшусь, кроме Господа.
  
   - Говори же.
  
   - Когда ехал из моих родных краев к чжувану, одолевали меня и моих братьев сомнения, ожидали мы встретить варваров, которым не нужно ничего, кроме крови. Молва о жестокости татар разнеслась по всем землям мусульман. Прельщало только то, что в ваших землях много людей нашей веры, вдохновлял путь предшествующих поколений служителей Церкви Востока, отправлявшихся в неведомые степные земли к северу от Китайской стены неси язычникам христианское просвещение. В лице чжувана я увидел мудрого властителя, ценящего торговлю и мир в между людьми разных вер своей стране, хоть и безжалостного к врагам своим. Когда мы ехали на Запад, я ожидал увидеть множество добрых христиан, благочестивых государей. Но когда нас заперли в темнице, человек из тех краев, сидевший с нами, рассказал, как у латинян казнят за ересь - жгут на костре.
  
   - Живых? - удивился царевич.
  
   - Именно.
  
   - Казнить за веру, не важно, как - у нас это трудно представить.
  
   - Прожив всю жизнь на Востоке, и представить себе мог подобной казни! Когда начинались крестовые походы, к сарацинам и евреям они не были милосерднее татар, но о татарах слагают страшные легенды. На нас глядели кто с любопытством, кто с опаской. Пришлось овсе время объяснять, что мы не монголы, которых они зовут "татарами", а сирийцы, киликийцы, уйгуры.
  
   Сартак засмеялся:
  
   - И пусть слагают!
  
   - Каждую ночь мне снился Восток: будь то ковыль Кипчакских степей, будь то пески родной Сирии, или караваны в Мавераннахре. На Востоке мы неверные, на Западе - еретики, еретики и для ромеев. Только в вас, господин, наши христиане видят надежду!
  
  
  
   Тем временем, Юлдуз сидела с годовалым Тук-Тувой, а трехлетний Хукджи бегал по юрте, когда одна из служанок сообщила:
  
   - Ханум, - обращалась она по-тюркски, как привыкла, - к вам идет старшая дочь хана.
  
   Юлдуз удивилась - Хулан никогда сама к ней не заходила и старалась всячески избегать наложницу отца. Хулан неуверенно перешагнула порог юрты, настороженно глядя на Юлдуз.
  
   - Сайн;байна;уу, Хулан, рада вас видеть!
  
   - Хулан поприветствовала Юлдуз в ответ, а потом сказала:
  
   - Я пришла навестить братьев.
  
   - Очень хорошо! Я прикажу принести баурсаки, - говорила приветливым голосом Юлдуз.
  
   - Борцоги! - строго сказала принцесса.
  
   - Без разницы, как называть.
  
   - Правильно будет "борцоги"!
  
   - Пусть по-вашему, улыбнулась Юлдуз.
  
   Служанка принесла глубокую тарелку с горкой обжаренных кусков теста. Хулан побегала с Хукджи, подула в свисток в форме птицы, рассмешив братика, казалось, немного оттаяла - стала спокойнее говорить с Юлдуз. Пробыла недолго, побежала к матери, обещавшей научить ее плести ткань тонкими золотыми нитями.
  
   - Хулан? - окликнула Юлдуз направлявшуюся к двери юрты принцессу.
  
   Хулан повернула голову.
  
   - Потом научите меня шить золотой нитью?
  
   - Нет. Матушке это не понравится.
  
   - Понимаю, - улыбнулась наложница принцессе.
  
   Юлдуз решила, что пройдена первая ступень к мирным отношениям со старшими детьми Сартака. Ану не строила козни наложнице, не скандалила, как это часто делают другие, но старалась не встречаться с половчанкой и редко разрешала детям посещать ее и младших братьев. Юлдуз думала, что ей повезло, но опасалась, что старшие дети будут враждовать с ее сыновьями. "Только бы не было у них так, как у Сартака и Берке! Нет, я не буду учить своих, что трон превыше всего, столько бессмыслеенной крови ради него проливают! - думала она. - Пусть лучше растут доблестными воинами и полководцами, коими из покон веков воспитывали мальчиков в Степи. Но, в случае чего, они должны уметь защиттить себя и свои семьи".
  
  
  
   С тех пор, как случился последний разговор с Бату, Боракчин продолжала сидеть рядом с мужем на троне на собраниях знати, но месяца не было доверительных бесед, как прежде. И только узнав о возвращении посольства Сартака с Запада, Бату решил поделиться своими мыслями со старшей женой.
  
  
  
   Проведя весь месяц в печали и страхе за будущее сына и свое, Боракчин вернулась в свой гэр, словно ожившая.
  
   Аппак заметила перемены:
  
   - Грусть спала с вашего лица, Боракчин-гуай!
  
   - Рано говорить о том, что все обошлось и рассеялись тучи, висевшие над нами, но, похоже, чжуван, наконец, оценил старания нашего сына!
  
   - Как я рада за вас, госпожа! Вы с Сартаком-гуай столько лет этого ждали! Берке заставил Бату сомневаться в нас, но, в то же время, сам потерял его доверие.
  
  
  
   Получив разрешение съездить к сыну, Боракчин приказала приготовить повозки.
  
   - Аппак! - обратилась она к служанке с радостной улыбкой на лице. - Отправляемся в Ханджи-Тархан!
  
  
  
   Радости Сартака не было предела, когда приехала Боракчин и сообщила слова Бату: "У моего сына неплохо получается вести переговоры. Я поручу ему вести их с каганом". И передала приказ чжувана двигаться на восток со своей ставкой в направлении коренного юрта - владений кагана, чтобы вести дела с каганом и Хулагу по поводу будущего похода на Ближний Восток.
  
   Перед тем, как от правиться в путь Сартак приказал устроить пир. Сартак, его двор, нойоны и нкеры прощались итильскими степями.
  
  
  
   Небо над Великой Степью ясное, пасмурные дни, длящиеся годами, прошли: теперь Сартак на высоте, а Берке терпит неудачи, тысячи всадников, повозок из юрт со стадами коней, овец, верблюдов движутся от Хаджи-Тархана в сторону Монголии. В одной воловье повозке сидят Юлдуз с Хукджи, в другой - Ану с Хулан и Улагчи.
  
  
  
   Летом в Каракоруме каган покинул дворец, отправившись кочевать в степь и вернулся туда только на три дня на Праздник половины лунного года. Переодевание представителей знати и придворных было частью праздничного ритуала. В первый день и сам каган, и нойоны, и дамы, и придворные были одеты в халаты и головные уборы красного цвета, во второй - синего, в третий - желтого.
  
  
  
   Традиционные для любого праздника состязания бойцов и лучников, игра жонглеров и уличных артистов - все краски иного мира, который становился все привычнее и понятнее, наблюдал Глеб, держа сильно уставшими руками зонт над каганом. Ансамбль из двадцати девушек начал играть на шанзе. Юные девы, изящные. Словно фарфоровые статуэтки, изготовленные искусными мастерами. Среди монгольских девушек выделялась одна, больше походившая на уйгурку своими широкими черными глазами, слабой выраженностью азиатских черт лица. Кровь оседлых тохаров и согдийцев, живших в Турфане до приходе кочевников-уйгуров, разгромленных киргизами, давала о себе знать. Все это время взгляд Буки был прикован в ее сторону. Глеб тоже не отрывал глаз от оркестра.
  
  
  
   Когда празднество закончилось, было уже поздно: на улице еще светло, но в небе появилось очертание луны. Девушки отдыхали в шатре. Их никто не охранял, поэтому Бука подошел близко к шатру и стал ждать, пока уйгурка не вышла из него.
  
   - Сайн;байна;уу, ханум, - услышала она от незнакомца приятной наружности, но с мужественным взглядом. - Как твое имя? Чья ты дочь?
  
   - Айсун, - растерянно ответила она. - Мой отец - Эркин, обычный купец.
  
   - Я Бука. Раньше служил в охране, теперь в канцелярии.
  
   - В канцелярии? Монгол? - удивилась девушка. - Как необычно.
  
   - Бывает и такое...
  
   - Научишь меня играть на инструменте?
  
   - Зачем вам это? - снова спросила она удивленным голосом.
  
   - Просто хочу научиться.
  
   - Сразу научить невозможно, Бука-гуай, я училась несколько лет.
  
   Вежливый тон и приятный голос все больше притягивали битикчи.
  
   - Можешь хотя бы показать, как ты это делаешь?
  
   - Вы же видели, когда мы играли на празднике.
  
   - Я видел издалека, хочу посмотреть вблизи.
  
   Айсун услышала голоса других девушек-музыкантов, вышедших из шатра.
  
   - Ну покажи господину!
  
   Одна из них подала ей шанзу.
  
   Айсун вежливо улыбнулась, и белоснежные пальцы, нажимая на струны сотворили протяжную мелодию, напоминающую размеренную жизнь в степи. Айсун не обращала внимания на внимательные взгляды и тихий смех девушек. Почему-то рядом с этим незнакомцем она чувствовала себя уверенно.
  
   - Скажи, Айсун, сосватал ли тебя кто-нибудь? - спросил Бука, когда она закончила играть.
  
   - Нет. Я служу при дворе и не хочу выходить замуж, - быстро проговорила девушка, отдала шанзу своей подруге и направилась куда-то.
  
   - Подожди! - окликнул ее Бука. - Когда будешь в следующий раз играть?
  
   Айсун не хотела продолжать разговор, но все же остановилась.
  
   - Не знаю, господин. Меня отпустили пожить в доме отца. Надо приготовиться к его приезду, - сказала Айсун и ушла быстрым шагом.
  
   Буке сразу пришло в голову спросить об этой девушке у Сулохаю: она тоже из придворных-уйгуров, наверняка, что-то знает.
  
   - Эту девочку я помог пристроить на дворцовую службу по просьбе ее отца. Тогда торговые дела Эркина шли плохо, жена рано скончалось, а он остался один, с тремя дочерями, родственников в Каракоруме не было. А что, приглянулась девушка? - улыбнулся пожилой секретарь.
  
   - Как думаете, ага, если захочу жениться на Айсун, отец отдаст ее за меня?
  
   - Не знаю. Тогда тебе нужно спрашивать согласия не только отца. Эта девушка служит при дворе кагана.
  
   - К самому кагану идти? Он не примет меня - маленького человека ради такой для него мелочи.
  
   - Вот именно. Иди ко второй жене кагана Огул-Тутмыш - хатун. Она из своей любви к музыке ведает делами оркестра.
  
   - Это она - дочь ойратского тайши? Так и есть. Огул-Тутмыш изначально должна была стать женой Толуй-кагана, но, когда он скончался, была выдана за Мунке-кагана. В голове у Буки мелькнуло: неужели настал тот момент, когда его происхождение не мешает, а, наоборот, может помочь? Настало время перестать его скрывать и стыдиться.
  
   После окончания празднеств большая часть двора последовала за каганом на кочевку. Бука уговорил Сулохая оставить его во дворце. Он давно нашел подход к этому невредному старику, а тот поручил ему переписывать биографии военачальников.
  
  
  
   Айсун пришла в пустой дом, двери которого расписаны, как было принято в Турфане: разноцветными узорами теплых тонов на фоне холодных. Отец два года назад отправился в Улус Джучи, в Булгар, вести торговые дела. Она не помнит, почему родители покинули родной Турфан и вернулись на родину далеких предков, откуда они ушли почти четыреста лет назад, после падения Уйгурского каганата. Да. У ее народа, чьи представители теперь служат к Чингизидов писарями и баскаками, когда-то была своя империя. С меньшей территорией, чем у монголов, но, как и у них. С городами и торговыми путями. Даже Каракорум стоит недалеко от развалин древней уйгурской столицы - Орду-Балыка, там, где стоят священные для всех кочевников горы.
  
   Предки приняли учение пророка Мани, и пламенный фанатизм ослабил государство перед внешней угрозой - енисейскими кыргызами. Часть уйгур, ушедшая в Восточный Туркестан, основала там новое государство - Турфанское идыкутство. Там они познакомились с новыми религиями - буддизмом и христианством несторианского толка - более терпимыми, которые вытеснили манихейство. Буддизм исповедовала и семья Айсун. В доме находился алтарь с маленькой статуей Будды в окружении бодхисаттв, слева от Будды - мантра, написанная на бумаге.
  
  
  
   Айсун открыла сундук и достала то немногое, что осталось от матери, но очень ценное: старые хорезмийские куклы, которая подарила матери в только-только отстраивавшемся заново Ургенче супруга самого Джучи Хан-Султан. Поговаривают, что эти куклы изображают саму Хан-Султан, ее отца - хорезмшаха и бабушку - Теркен-хатун. Айсун глядела на эти куклы и думала, так это или нет, когда услышала собачий лай за стеной.
  
   Она приоткрыла дверь, ведущую во двор, и увидела мужчину, не старого, лет двадцати пяти, но очень неприятной наружности.
  
   - Давно тебя не видел, Айсун. Не помнишь меня?
  
   - Нет, - сказала Айсун, придерживая чуть-чуть приоткрытую дверь, ведущую во двор. Она попыталась ее захлопнуть, но мужчина крепкой рукой потянул ручку двери в свою сторону. Она, и правда, не помнила иноземца, которому при ней отец дал в долг.
  
   - Впустите меня во двор, мне нужно вернуть долг.
  
   - Венете, когда отец приедет.
  
   - Но мне завтра уезжать! - продолжал настаивать незнакомец.
  
   - Ладно, - она отошла от двери, мужчина вошел во двор, отошел далеко от двери и протянул хозяйке мешочек с монетами.
  
   - Благодарю. Я передам отцу. Теперь можете идти.
  
   - Зачем торопитесь? Я хотел узнать, как дела у Эркина-ага, у тебя.
  
   "Каков наглец!" - подумала Айсун.
  
   - Я же сказала, отец уехал далеко, что я могу знать?! - в ее голосе послышалось раздражение. Настойчивость незнакомца стала пугать Айсун.
  
   - Айсун, давай убежим вместе. Я, хоть и не богат, но неглуп и обязательно наживу добро.
  
   - Уходите! - сказала она строгим голосом. Незнакомец крепкими руками схватил ее за плечи и потянул к себе. Айсун изо всех сил стала отталкивать его, но он сжимал ее тонкие плечи так крепко, что хрупкая девушка не могла вырваться из его рук.
  
   - Какая высокомерная уйгурка, прям как твой отец! Ну я тебя проучу!
  
   Айсун ударила его ступней по ноге, вцепилась зубами в руку. Незнакомец вскрикнул и позволил девушке вырваться из его рук, она побежала в сторону калитки.
  
   Горожане показали Буке, где находится дом Эркина. Он уже подходил ко двору, когда увидел бежавшую навстречу с растрепанными косами Айсун.
  
   - Что случилось? - преградил он ей дорогу. Плачущая девушка от дрожи в теле еле выговаривала слова:
  
   - Там...
  
   - Что там?
  
   Он увидел бежавшего навстречу мужчину и заметил, как Айсун испуганно глядит на этого незнакомца. По молчаливому взгляду Буки было ясно, что он все понял.
  
   - Кто ты? - спокойным голосом спросил он у незнакомца.
  
   - А ты кто такой?
  
   - Я спрашиваю, кем ты являешься этой девушке? - спокойный голос Буки на минуту ввел незнакомца в заблуждение, но в пристальном властном взгляде угадывалось желание наказать наглеца.
  
   - Жених ее, не видишь?
  
   - Ложь! - сказала Айсун. - Он представился знакомым отца, сказал, что хочет вернуть долг!
  
   - Ну давай, иди сюда! Покажи, на что ты способен без коня и лука! - улыбался незнакомец.
  
   Буке не стоило много усилий, чтобы одолеть соперника и связать руки своим поясом. На крики прибежала женщина-мусульманка из соседней усадьбы, одетая в покрывало и принялась успокаивать плачущую Айсун.
  
   - Ты хоть понял, на кого напал, недоумок? Эта девушка служит при дворе кагана. Сейчас пойдем к заргучи*, пусть предаст тебя смерти.
  
   Незнакомец с окровавленным лицом сменил самоуверенный тон на умоляющий:
  
   - Господин, я совершил ошибку и готов за нее заплатить!
  
   - Соверши ты что-нибудь другое, то можно бы было простить, но только не такое оскорбление девушке и ее отцу.
  
   - Отпустите его, Бука - гуай, - сказала Айсун. - Слухи пойдут при дворе нехорошие.
  
   - Это не твоя, а его вина.
  
   - Да, но люди обычно обвиняют женщину.
  
   - Правильно Айсун говорит, - вмешалась соседка Фатима. - У людей языки злые!
  
   - Будь по-вашему. Отпущу тебя - повернулся он к стоящему на коленях со связанными руками обидчику. - Но у условием, что ты покинешь город. Сегодня же.
  
   - Бука-гуай, - об этом никто не должен узнать.
  
   - Да, я понял, - как всегда спокойно ответил он. - Ты не должна была впускать во двор незнакомца.
  
   - Я знаю.
  
   - Предлагала же я ей пожить с нами, пока отец не приехал. Негоже девушке жить одной! - снова вмешалась Фатима.
  
   Айсун стала морщиться и наклонилась, словно почувствовала боль. Фатима взяла ее за руки.
  
   - Опять? - спросила она шепотом. Девушка ничего не ответила.
  
   - Пошли к нам домой, посидишь, успокоишься, поешь сладостей.
  
   Фатима повела Айсун в сторону ее дома. Девушка обернулась в сторону Буки:
  
   - Спасибо, господин.
  
  
  
   *заргучи - судья
  
  
  
   На следующий день Бука с трудом смог отбросить мысли о вчерашнем, чтобы не наделать ошибок, когда тщательно выводил буквы монгольского текста.
  
   - Скажите Сулохай-ага, а это правда, что Субедей-багатур уехал из Улуса Джучи, потому что не мог глядеть на вражду Бату-ака с Гуюком?
  
   - Не твоего ума дела! - разозлился главный битикчи.
  
   - Простите...
  
   - Наше дело - писать, переписывать, хранить документы! Что там происходит у властителей знать не надо, да и опасно!
  
   - Понял, - виновато опустил взгляд Бука и подумал про себя: "Вот же я дурак, ляпнул, не подумав!"
  
   - Субедей был слишком стар и решил остаток жизни провести в коренном юрте с родичами.
  
   - Да, я понял, господин.
  
   - Вечером можешь идти, куда хотел.
  
   Вопросительный взгляд буки вызвал удивление у секретаря.
  
   - Иди к той девушке из оркестра. Ты же из-за нее хотел остаться во дворце.
  
   - Спасибо, Сулохай-ага! - Бука поклонился, улыбнувшись. В голосе всегда сдержанного юноши звучал редкий для него задор.
  
   - Только не позволяй с ней лишнего. Айсун - не простая девушка, а придворная служанка. Ее отец - тоже приличный человек.
  
   - Не беспокойтесь, я ее не обижу! Бука столкнулся с Айсун у дома отца. Увидев смятение в глазах девушки, Бука поздоровался, спросил, вернулся ли ее отец.
  
   - Нет еще. А зачем он вам?
  
   - Дело есть... Он промолчал несколько секунд. Айсун поклонилась и хотела открыть калитку, чтобы войти во двор, но услышала:
  
   - Подожди. Я собираюсь на базар. Сходишь со мной? Поможешь кое-что выбрать, я не разбираюсь.
  
   Девушка снова взглянула растерянно на битикчи.
  
   - Да не бойся ты! Мы оба служим при дворе кагана, разве я могу тебя обидеть?
  
   Девушка тихо и неуверенно ответила: "Хорошо".
  
  
  
   Многоликая толпа передвигалась в разные стороны. Степной ветер разносил по рынку запах вареных на пару маньтоу, или баоцзы. В больших черных глазах Айсун, некогда печальных, появился блеск. Она остановилась у прилавка с кореньями и сушеными травами.
  
   - Пойдем скорее! - поторапливал ее Бука.
  
   - Мне надо купить корень имбиря!
  
   - Зачем о тебе? Я уже проголодался!
  
   - Из него хороший завар получается.
  
   Она долго говорила со старым китайцем о травах, пока битикчи терпеливо ждал и не подал вида, что раздражен, когда девушка, наконец, выбрала себе товар. Они сели под навес за маленький столик, подогнув ноги. Начинка из мелко нарезанного мяса и бульона казалась необычайно вкусной.
  
   - Китайцы знают толк в еде. Это они придумали буузы? - сказал битикчи, после того, как проглотил пельмень.
  
   - Причем тут китайцы? -на лице музыкантши появилась широкая улыбка, а звонкий тонкий смех звучал, словно мелодия струн из-под ее тонких изящных пальцев. - это наше, уйгурское блюдо!
  
   - Да ну! Все говорят, что их у хань переняли.
  
   - И вы, и хань у нас переняли. Никто не готовит манты лучше уйгуров!
  
   Бука промолчал в ответ и только любовался прекрасным лицом уйгурки, смущая девушку. Он твердо знал, что с завтрашнего дня будет пытаться попасть на прием к хатун, чтобы та разрешила выйти замуж придворной даме. Айсун он ничего не сказал, чтобы лишний раз не волновать девушку.
  
  
  
   Когда они выходили, Бука увидел Тимера с мальчиком.
  
   - Хочу паровую булочку! - говорил громко Касым, увидев лавку китайца, готовившего на пару булочки.
  
   - Постой! - сказал он Айсун. - Кажется, я его знаю. Это придворный ороса. Помнишь, который со мной того негодяя усмирял? - Девушка с любопытством глядела на незнакомых людей.
  
   - Опять ты со своими китайскими булочками! Нормальный мужик должен есть мясо! - ворчал Тимер.
  
   Тимер, как положено, поприветствовал и поклонился битикчи, потом взял за руку Касыма и прошептал:
  
   - Что стоишь, поклонись, это придворный хана.
  
   - Почему не поехал с Глебом со ставкой хана? - спросил Бука.
  
   - Кто-то должен следить за домом в караван-сарае. С ним поехал его раб, не нужно беспокоиться.
  
   - Этот мальчишка - твой сын?
  
   - Да.
  
  
  
   Неожиданно для Буки долго ждать разрешения хатун впустить его не пришлось.
  
   Хатун недоверчиво взглянула на него:
  
   - Ты точно хочешь жениться на Айсун? Ремесло артистки, музыканта у девушек не очень уважаемо людьми.
  
   - Хатун, я родился в семье простого арата и был продан как раб, хатун. Я попрошу разрешения кагана. Но только если сама Айсун пожелает выйти замуж. Тебе придется вручить подарки наставнице шанзисток, Айсун - ее лучший музыкант, вряд ли она обрадуется.
  
   - Благодарю вас, хатун! - быстро проговорил резвым голосом юноша.
  
   Вечером он, радостный, даже не спросив разрешения у Сулохая, побежал к дому отца Айсун. Девушка встретила его, выйдя за калитку.
  
   - Отец еще не приехал.
  
   - Как долго еще ждать?
  
   - Не знаю, сама беспокоюсь, как бы не было проблем в пути.
  
   -Айсун, я собираюсь просить разрешения твоего отца жениться на тебе.
  
   Айсун от растерянности потеряла дар речи на несколько секунд.
  
   - Насчет ханского двора не беспокойся, я уже поговорил Огул-Тутмыш-хатун.
  
   Айсун неожиданно заговорила громко и раздраженно:
  
   - Спросили хатун, потом отца, а меня спросить не хотите?!
  
   - Почему ты так сердишься? Мне казалось, я тебе понравился!
  
   - Может я не хочу замуж? Мне нравится быть придворным музыкантом!
  
   - Ты же не будешь до старости играть на инструменте? Тебя заменят молодой и красивой шанзисткой.
  
   - Ну и пусть! - в голосе шанзистки звучала надменность, но взглянуть на красивого юношу в орбелге с пером и тонкими косичками боялась. Себя боялась. - зачем молодому господину нужна музыкантша, дочь торговца?
  
   Айсун все время оглядывалась по сторонам, не ходит ли кто из соседних усадеб.
  
   - Я сам сын простого пастуха, был продан голодающей семьей за еду. Когда попал в кешик, пришлось много драться, чтобы перестали обзывать рабом.
  
   - Знаете, - не оставляла она надменного тона, - в детстве, когда я играла с соседскими девочками, мы с пугали друг друга: "За тобой прискачет монгол. Наденет аркан и утащит в юрту!"
  
   Бука засмеялся:
  
   - Что ж. значит, значит, твой кошмар скоро сбудется! Прощай, Айсун, - сказал Бука, собравшись уходить. В глубине души Айсун радовала настойчивость битикчи, но страх отдаться чувству все еще был силен.
  
   - Постойте! Бука-гуай. Зайдите в сад. Есть еще кое-что.
  
   Тот остановился на мгновение, оглянулся:
  
   - Сколько у тебя еще отговорок в запасе? - произнес он равнодушным тоном и пошел дальше. Айсун побежала за ним.
  
   - Бука-гуай, вам это надо знать обязательно!
  
   Он, вздохнув, развернулся и пошел за девушкой. Айсун по-прежнему оглядывалась по сторонам, тихо закрыла калитку изнутри.
  
   - Я не здорова, - сказала она тихо, на этот раз, глядя в лицо Буке своими широкими черными глазищами.
  
   - Заболела? Выздоровеешь, в чем проблема?
  
   - Это шишка или нарост, он болит. Я ходила к знахарке, она не понимает, что это. Мне очень страшно, говорят, от этого умирают.
  
   - От какой-то шишки? Ерунда, пройдет! Все мы чем-то болеем!
  
   Он прижал ее крепко, стал целовать мокрые от слез щеки.
  
   - Глупая! Не думай о плохом!
  
   Теперь Айсун поняла. Что больше не может сопротивляться, а его голос заставлял верить его словам. Она испугалась, что с этим мужчиной сможет позволить себе большее и стала спешно прощаться, силой воли разжимая пальцы, сживавшие его руки.
  
   На следующий день Бука снова направился к дому Айсун и, наконец, застал ее отца дома. Торговец с маленькой седой бородкой уже знал, что придет человек сватать младшую дочь.
  
   - Айсун вам сказала, что у нее за болезнь. Мы не знаем, сможем ли ее вылечить. Незачем пока торопиться. Вы еще молоды, зачем вам больная жена?
  
   - Хорошо. Подожду, как вы говорите. Только знайте, что я не передумаю.
  
   Буддийская ступа Каракорума была тем местом, вблизи которого Айсун ощущала умиротворение. Пятиэтажная ступа, олицетворявшая деяния Будды, была построена по приказу Мунке-хана, помнившего и свято чтившего завет Чингисхана о "пяти пальцах". Бука нашел ее, как она обходила ступу по часовой стрелке и совершала поклоны. Он стал повторять действия за ней.
  
   - Твой отец не пока дал ответа, но и не отказал.
  
   Через три дня он снова пришел к Эркину. Эркин отправил его в дома, где жили две его старшие дочери, давно выданные замуж.
  
   Когда до свадьбы оставалось три дня, у девушки начались приступы боли, церемонию решили отложить, пока ей не станет лучше.
  
   Вечером Глеб выходил из дворца в сопровождении Тимера, минуя хозяйственные постройки, и услышал позади голос:
  
   - Глеб-гуай! Битикчи Бука догонял его. Глеба рассмешило такое обращение. Он все никак не мог привыкнуть к сочетанию своего имени и монгольского слова. Но по взгляду Буки было видно, что он вовсе не настроен на веселье. Он даже не начал с типичных для монголов вопросов о делах и здоровье.
  
   - У меня разговор к тебе. Есть ли среди шаманов или лам твоей веры, или как там еще их называют, людей, умеющих лечить болезни. Но не молиться, а делать лекарства?
  
   - Вы заболели?
  
   - Нет, Айсун. Похоже на опухоль. Ей сейчас стало хуже, из-за этого отложили свадьбу. Поможешь найти такого человека - вознагражу.
  
   - У нас один священник, он лечит болезни, но только молитвами.
  
   Тимер вмешался в диалог:
  
   - Бука-гуай, у меня тоже к вам разговор, - сказал он строгим голосом, а Бука даже не обратил на внимания на его тон.
  
   - Почему вы просите моего сына продавать на рынке мясо и рис?
  
   - Все честно. Я отдаю ему небольшую часть. Это продукты, которые дают служителям канцелярии на пропитание. Придворный врач-перс просит много денег за свои услуги. Ваши подарки уже давно отдал семьям тетушек Айсун, как положено по обычаю.
  
   Глеб внимательно взглянул в бледное уставшее лицо длинноволосого парня, переставшего заплетать косы за ушами и брить макушку, как это было положено на службе у кагана.
  
   - Постойте... Если вы все продаете, что же вы тогда едите?
  
   - Это не проблема. Так вы не знаете такого человека?
  
   - Идем с нами. Подумаем, что делать, - заговорил с ним Глеб как с равным, забыв об этикете.
  
   Бука молча пошел за ними, а потом резко остановился, прислонив ладонь к голове.
  
   - В чем дело? - спросил Глеб.
  
   - У него, похоже. Голова кружится, - тихо сказал Тимер.
  
   - Все в порядке, - сказал Бука и пошел дальше.
  
   - Вот же глупый! Тоже заболеешь. Если не будешь есть!
  
   Петр по приказу Глеба подал писцу хорезмийскую лепешку из белого хлеба. Под косым взглядом слуги Глеб говорил Буке: Мне нравятся этот хлеб, он напоминает привычную еду, только у нас пекут из другой муки. Если не нравится, у Тимера есть вяленое мясо, как вы любите.
  
   - Без разницы, что есть, - равнодушно отвечал Бука. - я привык терпеть голод с детства.
  
   - Ты раньше запрещал говорить о своем детстве, - удивился Глеб.
  
   - Я должен был быть честен изначально. Все равно все знали и говорили за спиной. Твое звание равно званию уйгурских идыкутув или ойратских тайшей. А я презренный раб. Мне стоило почтительней с тобой говорить, князь.
  
   - Да... Это еще хуже, чем "сэму" или "жалкий вассал"! - злорадно улыбнулся Глеб.
  
   - Я тебя так не называл
  
   - Расскажи, кто ты и откуда? Ты монгол или пленник?
  
   - Мой родители - ойраты, наш язык монгольский, но со своим наречием. Мы жили там, где теку восемь рек. Дальше тебе, наверно, уже все рассказали. Господин, которому я служил, оказался щедрым человеком, он позволил мне учиться вместе с его сыном.
  
   - Какая вера у твоего народа?
  
   - Та же, что у всех в Степи - Тенгри, Вечное Небо, есть и буддисты, и христиане, но их немного.
  
   - Хотел бы ты увидеть свою семью?
  
   - Не знаю...
  
   - Держишь обиду? Если бы тебя не отдали, не оказался бы тем, кто ты есть.
  
   - Возможно, - отвечал Бука с равнодушием в голосе.
  
   Тот вяло улыбнулся в ответ, потом встал, поклонился Глебу, сказал: "Спасибо" и попрощался.
  
   - За что? Я ничем не смог помочь, - снова удивился Глеб.
  
   Бука ушел, и Петр осторожно обратился к Глебу:
  
   - Простите, что смею лезть в дела господина, но вы стали часто проводить время с этим человеком.
  
   - Не понял, - нахмурился Глеб.
  
   - Не забыли ли вы, что он язычник и татарин?
  
   - Предлагаешь на земле татар огородиться от них? Тогда не выживем здесь. Этот парень помог мне два раза. Не вижу греха, чтобы просто его не оставить в беде.
  
   - Но стоит ли вести с тем, с кем можете потом встретиться в бою? Ведь не известно сколько еще наши князья будут терпеть их власть.
  
   - Он служит здесь и вряд ли появится в Орде Батыя.
  
  
  
   Императрица Огул-Тутмыш неожиданно вызвала к себе свою бывшую шанзистку. Айсун пришла в покои ханши, совершила поклон, как подобает.
  
   - Почему не сказала о своей болезни? Я бы сама вызвала для тебя придворного лекаря.
  
   - Хатун, как можно? Кто я, чтобы беспокоить вас своими проблемами?
  
   - Оставайся здесь, лекарь скоро придет.
  
   Айсун покраснела от стыда перед хатун.
  
   - Фуджин, как вы узнали? - спросила она робким голосом.
  
   - Сулохай-битикчи рассказал, случайно.
  
   Императорский лекарь-хорезмиец прибыл в покои хатун. Он считался едва ли не лучшим врачом во всей Монгольской империи. Осмотрев девушку за занавесом, он открыл его и сказал: "Будем пускать кровь". Хатун приказала глядящим в пол служанкам постелить ткани и принести воду и тазы. Все остальное было с собой у врача. Страх предстоящей боли были и мысль, что нехорошо громко кричать в покоях императрицы наводи на девушку ужас, но она старалась сохранять внешнее спокойствие в присутствии Огул-Тутмыш.
  
   Когда все закончилось, одна из служанок помогла Айсун спуститься на первый этаж дворца по лестнице и дойти до выхода, держа ее за руку.
  
   - Айсун! - услышала она дорогой сердцу голос. Бука услышал от Сулохая, и ждал, когда она выйдет.
  
   - Оставь, я сам доведу ее, - сказал он служанке.
  
   - Не могу, хатун приказала довести Айсун-гуай до дома.
  
   - Хорошо, тогда пойдем вместе!
  
   На изможденном лице девушки появилась та самая светлая улыбка, которая запала в душу Буки в начале их знакомства.
  
   - Было больно и страшно видеть много крови,
  
   - Слава всемогущему Тенгри! На те деньги, что копил в дар лекарю, куплю дорогую ткань в подарок хатун.
  
  
  
   Так они втроем дошли дома Айсун. Она порощалась с Букой и служанкой, поклонившись, и ушла домой. Радостный Бука при шел к Сулохаю, в доме которого жил с тех пор, как поступил на службу в канцерярию. Битикчи интересовал один вопрос, но не сразу он решился задать его юноше:
  
   - Скажи, Бука, Айсун - хорошая, красивая девушка. Но зачем тебе больная жена? Не сможет она хозяство вести в степи, придется вторуж жену или наложницу искать! Она, в городе будет жить, и дети наши тоже, а я останусь здесь, при дворе, служить. Поможете мне здесь остаться?
  
   - Конечно помогу!
  
   - А не боишься, что люди будут косо смотреть: такой молодой, силен, красив собой, а женился на немощной?
  
   - Пусть смотрят. Я привык.
  
   Писарь вздохнув в ответ, слегка улыбнувшись. Хотел сказать, что девушка вряд ли проживут долго, но так и не решился.
  
   С тех пор, как уехал Берке, здоровье чжувана ухудшилось. Приступы становились все сильнее. Теперь он не совсем не мог ходить и не появлялся перед нойонами. Прежние мази и отвары уже не помогали. Боракчин услышала от служанок, что в городе живет вдова по имени Ширин, которая якобы помогает колдовством лечить болезни. Боракчин приказала тайно привезти ее. Но и ее заклинания не спасли.
  
   Невзирая на свое жалкое состояние, Бату старался на глазах жены и слуг не показывать своего уныния, не срываться на подданных во время приступов боли, как это случалось ранее. "Ведет себя достойно, словно умирающий лев" - говорили о нем.
  
   - Об одном я жалею, - говорил жене лежащий в своем гэре чжуван, грядя на очаг, - что не успею договориться с Мунке. Наши разногласия не стоят единства Еке Монгол Улус.
  
   - Муж мой, вы говорили, что Сартак обладает способностью договариваться. Он сумеет вернуть союз потомков Джучи и Толуя.
  
  
  
   В новую ставку Сартака прибыл посланник Бату с приказом ехать в Каракорум на поклон к кагану.
  
   Месяц назад смерть забрала Ану. Во время перекочевки она простыла и сильно кашляла, поднялся жар, женщина часто жаловалась на боль в груди. У ее юрты поставили копье и черным войлоком и запретили туда заходить всем, кроме одной служанки. Никто не знал, заразна ли болезнь. Даже Хулан и Улагчи Сартак не разрешил навещать мать, несмотря на их слезы.
  
   - Матушка сама будет сердита на вас, если вы пойдете к ней, вашими жизнями она дорожит больше, чем своей, уважайте ее вол, успокаивал Сартак детей.
  
   Ану похоронили по несторианскому обряду, на надгробии была сделана надпись на трех языках: монгольском, тюркском-уйгурском и сирийском. Хулан не кричала, не плакала громко навзрыд, а лишь стояла молча, наклонив голову, и тонкие струйки слез бежали по лицу тринадцатилетнего ребенка, повзрослевшего в тот день. Улагчи быстро увидел в заботливой Юлдуз замену матери, а Хулан месяц ни с кем не разговаривала, не желая видеть в своей юрте даже служанок. Она лишь выходила каждый день на улицу, запрягала своего коня и мчалась безлюдную степь, затем гуляла по берегу реки в полном одиночестве, глядя на печально склонившиеся под напором степного ветра стебли ковыля. Некогда веселая и болтливая девочка ушла в себя, но Сартак приказал не беспокоить ее лишний раз. Он знал, что прежняя Хулан вернется, нужно только дать зарасти ранам ее сердца. Однажды, как обычно, на рассвете Хулан проснулась и стала оседлать коня, неожиданно к ней подъехала Юлдуз, поприветствовала ее первая, хотя была старше по возрасту, но статус наложницы огула был ниже статуса его дочери.
  
   - Прокатимся вместе, фуджин!
  
   Принцесса даже не посмотрела в ее сторону. Юлдуз терпеливо ждала ее, сидя на коне, а поьтом, ничего не спрашивая, помчалась следом. Они долго ехали молча, пока Хулан не остановилась на берегу и не слезла с коня. Взяв его за поводья, Хулан пошла пешком, Юлдуз сделала то же самое.
  
   - Улагчи расстраивается, что вы не хотите с ним общаться, - вдруг начала разговор Юлдуз. - Он, как и вы недавно, потерял мать, и теперь думает, что сестра его не любит. Хукджи тоже о вас все время спрашивает. Тук-Туву уже пора сажать на коня, уговариваю вашего отца устроить праздник.
  
   Хулан продолжала идти молча.
  
   - Он уже самостоятельно держится на коне.
  
   Хулан все еще не поворачивала головы в ее сторону.
  
   - Госпожа, я правильно понимаю, в вашей религии считается, что только тело бренно, а душа живет вечно?
  
   - Да, - неожиданно проговорила Хулан.
  
   - Значит, душа Ану-гуай жива?
  
   Хулан молча повернула голову в сторону Юлдуз.
  
   - Ваш отец получил приказ Бату-ака ехать в Каракорум решать все проблемы с каганом. Сартак не сможет уехать со спокойным сердцем, если не будет знать, что вы оправились.
  
   Хулан словно ожила, в ее взгляде появилась прежняя уверенность и жажда жизни, она мигом запрыгнула на коня и погнала обратно. У юрты ее ждал сам Сартак с сыновьями.
  
   - Сайн;байна;уу, - поприветствовала растерявшаяся от неожиданности Хулан.
  
   - Я решил отложить дела, мы все едем на охоту. Ты с нами?
  
   - Да, отец, - уверенно ответила Хулан.
  
   Сартак с удивлением взглянул на стоявшую рядом Юлдуз. Впервые он задумался, что все эти годы рядом с ним была женщина, годная не только для страсти, рождения сыновей, бесед о делах, но и для того, чтобы быть опорой тому, от кого зависит единство Великой Монгольской империи и процветания Улуса Джучи. Когда-то эта половчанка спасла ему жизнь, теперь вернула к жизни его детей, она достойна большего, чем звания обычной наложницы.
  
   Во время охоты Сартак стал отъезжать в сторону от детей и нукеров и приказал Юлдуз ехать за ним.
  
   - Куда вы? Мы отстанем от всех?
  
   - Я решил после возвращения сделать тебя своей женой, - говорил он прямо и спокойно, как принято в Степи. - Но для надо, чтобы мы были одной веры. Если согласишься, тебе придется отказаться от Тенгри и Умай.
  
   Времени для раздумий было немного. По окончанию охоты она ответила уверенным голосом: "Я согласна стать вашей женой и принять вашу веру".
  
   Сартак позвал детей:
  
   - Хулан, улагчи, подойдите сюда! Юлдуз скоро перестанет быть наложницей, когда я вернусь, она будет носить боктаг!
  
   - Отец, сколько вы пробудете в Каракоруме и в пути? - спросила Хулан. - Полгода? Год? Как выдержать столь долгую разлуку?
  
   - Дети, Юлдуз, посмотрите на небо.
  
   Полная луна сияла на еще светлом вечернем небе.
  
   Когда увидите полную луну, вспоминайте этот день. Юлдуз знала: Сартак вернется, и станет ее мужем перед христианским Богом, надо просто потерпеть. Но откуда взялось чувство, что видит любимого в последний раз? Юлдуз гнала прочь необъяснимую тревогу.
  
  
  
   Она ждала этой ночи весь день, жаждала ее, как никогда. Ждала, чтобы остаться с ним наедине, тяжело перенося невозможность прикасаться к нему из-за присутствия людей. Необъяснимая тревога, чувство, что она видит его в последний раз, никак не покидало. Она жадно прикасалась губами к его лицу, груди, плечам. Это пламенное желание ощущать его тело, слиться с ним в единое целое одолело ей, как никогда. Сартаку нравилось, что его женщина проявляет необычайную нежность, но ощущая учащенное сердцебиение, чувствовал ее неспокойствие.
  
   - Что с тобой, Юлдуз? - пытался он ее успокоить, крепко прижимая к себе и вытирая слезы, бегущие по щекам, - я же сказал, что скоро вернусь, и наша связь станет законна перед Богом, а мои родные больше не будут смотреть на тебя, как на рабыню!
  
  
  
   Утренняя заря окрасила облака над юртами кочевья Сартака в розоватые оттенки. Ржание коней нарушало тишину. Юлдуз, Хукджи и Тук-Тувой и Хулан с Улагчи вышли на улицу, чтобы окропить молоком путь Сартаку и воинам, охранявшим его. Сартак прощался с каждым из своих четверых детей. На лицах младших мальчиков веселье и беззаботность. Сартак подошел к юлдуз, державшей на руказ трезлетнего Тук-Туву, взял у нее сына, подержал несколько секунд и передал обратно, на руки матери, подошел к бегающему рядом Хукджи:
  
   - Веди себя хорошо, отец скоро вернется.
  
   Улагчи, напротив, был серьезен и задумчив.
  
   - Береги сестру и Юлдуз. Юлдуз теперь вам обоим заместо матери.
  
   Степной ветер беспощадно бил по в мокром от слез щекам Хулан.
  
   - Не плакать! - сказал Сартак, посмотрев в глаза дочери. - Ты сильная, в тебе кровь Чингисхана, помни всегда об этом!
  
   - Отец, не так давно матушка покинула нас навсегда, теперь и вы уезжаете.
  
   - А я вернусь! Помнишь, что я тебе вчера говорил? Вспоминай этот день, думай о том, что мы все вместе его обязательно поворим и не раз!
  
   Хулан молча слушала отца, покорно глядя на него.
  
   - И ешь хорошо, а то совсем исхудала, замуж никто не возьмет! - сказал Сартак и подумал, что, и правда, за всеми заботами, государственными делами, до сих пор не подобрал жениха дочери, а ей уже четырнадцать! Вот вернется, и займется этим, в первую очередь.
  
   Сартак с воинами двигался на восток, а Юлдуз показывала Хулан, как окроплять молоком путь.
  
  
   Чувствуя приближающееся дыхание Эрлик-хана, владыки загробного мира, Бату приказал позвать младшего сына, а когда Тукан прибыл, слугам было велено покинуть гэр чжувана. Тукан присел у изголовья лежащего отца.
  
   - Я не мог совершить задуманное, не спросив тебя. Я чувствую, что на этот раз проиграю сражение с недугом. Кто будет править улусом, решит Мунке, но я как старший в роду могу дать ему совет. Ты, Тукан, знаешь сам, что обладаешь меньшими способностями править, чем Сартак и Берке. Мои младшие братья тоже ничем не отличились.
  
   - Да, отец, я это понимаю, - спокойно отвечал Тукан, и не стану вас просить, советовать меня кагану.
  
   - Но у тебя есть одно достоинство - ты не участвуешь в той вражде, что ведут Сартак, Боракчин и Берке. Если они думают, что я из-за своих болезней не замечаю этого, то глубоко ошибаются.
  
   - С этим трудно, что-то поделать, отец. Таков закон жизни: где власть, там нет места родственным чувствам.
  
   - Я мог вынести враждебное отношение Чагатая и его рода, Гуюка, неблагодарность Мунке, но когда самые близкие люди за моей спиной творят интриги... - Бату стал жадно вдыхать воздух, которого ему не хватало.
  
   Тукан взял его за руку:
  
   - Не думайте пока об этом, вы поправитесь, и мы вместе все решим. Бату стал говорить медленно, с перерывами:
  
   - Я... написал письмо Мунке... В нем советую сделать чжуваном Сартака.
  
   - Все правильно, отец, он больше достоин, чем Берке! Сартак бепокоится о единстве империи, а Берке больше думает о своих приближенных.
  
   -Пока не отправил... Может лучше советовать... Тебя?
  
   - Нет, думайте о улусе, о наших воинах, отец! Сартак достоин больше!
  
   Бату продолжил говорить тихо и медленно, с перерывами:
  
   - Я скучаю по временам Кипчакского похода, когда летели головы непокорных, а города их равнялись с землей. Циньваны руководили войсками, а жены ждали и занимались хозяйством. Тогда не было вражды внутри рода!
  
  
  
   Ямщик гнал коня изо всей силы, нарушая тишину безлюдной степи под алым заревом Вечного Неба. Ему было поручено срочно доставить послание от Бату Сартаку, двигавшемуся в сторону Каракорума. Это был последний приказ чжувана... Нукеры Сартака заметили всадника, ехавшего следом, царевич приказал остановиться и сам потянул поводья ржавшего коня. Один из нукеров принял из рук ямщика два послания и передал Сартаку, передав, что первое - более важное. Не слезая с коня, Сартак взял оба свертка, развернул первый, прочитав молча, приказал нукеру:
  
   - Позови Уруудая!
  
   Нойон подъехал, Сартак протянул ему сверток и велел прочесть перед воинами, а сам слез с коня и молча быстрым шагом направился свою кибитку на колесах. В 654 году от Хиджры* скончался правитель Улуса Джучи Бату. Сартак, уединившись в кибитке, дрожавшими руками развернул второй сверток. Это была последняя просьба чжувана к Мунке: "Кто бы ни стал правителем улуса, на то ваша воля, каган, но как ака Золотого Рода прошу принять к сведению, что Сартак более всех из рода Джучи достоин этого". Царевич больше не мог силой воли сдерживать льющиеся из глаз слезы. "Я часто держал на вас обиду - подумал он. - С самого детства, когда вы, пытаясь воспитать достойного преемника, часто выделяли Берке и других братьев. И в юности, когда отдавали важные поручения Берке. Я был недостаточно умен, чтобы понять, на чьей вы стороне". Сартак велел Кояку позвать Уруудая.
  
   - Надо двигаться дальше. Мы не можем вернуться в низовья Итиля. Потеряем много времени, а наши противники не дремлют.
  
  
  
   Царевич со своими воинами продолжил путь на восток. Следом ехали повозки с многочисленными подарками для кагана, его жен и придворных, запряженные быками.
  
   Всадник с длинными косами, одетый в халат, вышитый золотыми нитями, с изображением дракона, в мыслях обращался к своему покойному отцу: "Вы - тот, кто больше из потомков Чингисхана всех преумножил славу монголов. Вам, сыну оклеветанного Джучи, удалось не только выжить, но и возглавить поход на запад. Вы уничтожали непокорных воле Неба, заставляя весь мир дрожать от имени "монгол". Своими военными победами вы не только следовали воле Неба, но и отстаивали честь нашего деда, заставляли замолкать злые языки военными победами и местью. Вы - кочевник, выросший в седле, но понимали, как важны города и торговля. И теперь купцы со всех сторон света едут в Сарай, Сумеркент, Укек, Булгар, Сарайчик. Пусть славит вас народ войлочных стен и проклинают враги!"
  
   *1256 год
   Бату похоронили тайно, как и положено представителю благородного рода. Положили в могилу оружие и наложницу, протоптали конями землю над могилой. Ставка погрузилась траур, а в городах роптали: пусть имя чжувана внушало страх, но при нем после погрома и переселения на новые места жизнь наладилась: оживились торговые пути, связывавшие Итиль, Дон, Крым с Мавераннахром и Китаем. Торговля и промыслы приносили доходы, и даже из разоренных вассальных земель торговцы быстро поняли, что из всего можно извлечь пользу. Продолжится ли мир при новом правителе или воинственный дух номада заставит наследников сражаться меж собой, сметая, словно степной ветер, строящиеся города и прекращая международную торговлю?
   Боракчин редко выходила из своего огромного гэра, обдумывая, что она будет делать, если Мунке назначит Берке. Тогда Берке не пощадит ни ее, ни сына. Потомки Чагатая, наверняка, стали считать Мунке и Бату своими кровными врагами. Хотя регент улуса сейчас - вдова Эргене, и с ней можно будет договориться, конечно же, в обмен на территориальные уступки. А нынешний даругачи Мавераннахра Масуд-бек обязан Бату жизнью. Боракчин приказала служанкам позвать Цветноглазого.
   - Отправь подарки Масуд-беку, напомни ему, как он спасался у Бату от гнева Дорегене, попроси убедить Орхон стать нашим союзником в случае, если Берке займет трон.
   Сартак редко садился в кибитку, запряженную быками, предпочитая ехать верхом. Воины, окружавшие царевича, несли бунчуки и флаги с тамгой Джучидов. Недалеко владения Беркечара. Нукерам приказано быть начеку, извозчикам - ускорить движение. Надо как можно скорее пересечь опасную территорию. Топот копыт послышался издалека, ехавший навстречу всадник казался все ближе и ближе. Нукеры привели к Сартаку задержанного всадника.
   - Я посланник Беркечара, сказал мужчина, приклонив колени перед Чингизидом и показал пайцзу, висевшую на шее. Беркечар-гуай приказал передать, что у него для есть для вас важные сведения. Он их может передать только лично вам.
   - Беркечар хочет, чтобы я приехал в его ставку? - улыбнулся Сартак. - Он считает, что я столь глуп, чтобы повестись на это?
   - У Беркечара нет злого умысла, он хочет сделать предложение в обмен на эти сведения.
   - Возвращайся к своему циньвану, - сказал Сартак, удерживая за поводья белого коня. - У нас нет времени останавливаться у него.
   Посол уехал, а Сартак стал задумываться.
   - Беркечар - сын Хан-Султан, ему нельзя верить, он должен быть на стороне Берке, - рассуждал он вслух. - Хотя я его совсем не знаю, может быть, и способен ради выгоды пойти против брата.
   - Как думаете, Уруудай, - обратился он к нойону, ехавшему рядом, - это ловушка?
   - Кажется, я знаю, как проверить. У шатра циньвана мы должны сложить оружие. Мы так и сделаем, но другие мечи спрячем под одежду. - Хотя, знаете, я сомневаюсь, что кто-нибудь посмеет убить члена Золотого Рода открыто. Но предосторожность нужна.
   В парадный шатер Беркечара вошел стражник.
   - Прибыл Сартак-огул, он согласен зайти к вам только в сопровождении своих воинов.
   Олджей, уже много лет служившая стражником Сартака, вызвалась его сопровождать в поездке. Уруудай тайком злился на царевича, что он позволяет его дочери заниматься мужским делом, а та настолько вжилась в роль воина, что напрочь отказывалась выходить замуж. В один день нойон, все-таки, решил сказать Сартаку:
   - Моей дочери уже двадцать четыре года. Кто возьмет ее в жены в таком возрасте?
   - Я вас понимаю, - отвечал царевич. - Хоть и жаль мне будет терять такого воина, когда вернемся, займусь поисками жениха не только для своей дочери. Только Олджей трудно что-либо заставить, вы же знаете!
   - Против вашей воли она не пойдет.
   Сартак разрешил Олджей сопровождать его в последний раз, поставив условия, что она потом согласиться выйти замуж. Грусть в глазах девушки трудно было не заметить, но она согласилась.
   Беркечар, чья внешность, как и остальных братьев, сочетала монгольские и среднеазиатские черты, отвлекся от танцующей перед троном лязги хорезмийской наложницы.
   - Пусть заходят, только оставят оружие, как положено.
   Сартак, Уруудай и Баир вглядывались в каждого стоявшего у шатра и внутри него дворцового стражника. Олджей Сартак не позволил пойти с ними, сколько она ни упрашивала.
   - Зря вы опасаетесь! - улыбнулся Беркечар. Они оба решили не начинать с долгих приветствий и расспросов о здоровье родственников и состоянии стада.
   Наложница, увидев гостей, тут же упала на колени.
   - Она будет присутствовать? - спросил Сартак недовольным голосом.
   - Если Сартак-гуай того желает, то будет! - засмеялся Беркечар, но, заметив недовольный взгляд племянника, тут же сделал знак рукой, и девушка убежала. - Десять лет тебя не видел, Сартак!, с тех пор, как Бату-ака раздал владения.
   - Беркечар-гуай, я не могу надолго задерживаться... - торопил его Сартак.
   - Знаю, поэтому сразу перейду к делу. Но разговор не может быть коротким, поэтому присядь, и твои воины пусть тоже.
   Сартак сел на скамейку.
   - У меня есть сведения о Берке.
   Сартак и его люди переглянулись.
   - Точнее, о том, что он затеял против тебя и твоей матери. Удивлен?
   Он взял в руки сложенный свиток.
   - Они здесь. Я готов передавать и другие сведения о намерениях Берке, но, естественно, не просто так.
   - И что же вы требуете взамен?
   - Если станете чжуваном, отдадите мне Булгарский вилайет. Это богатая земля, с оживленной торговлей.
   Сартак и его воины снова переглянулись.
   - Но Булгарский вилайет всегда был личным владением отца.
   - Но Бату-ака больше нет, и если ты станешь правителем, то сможешь выделить часть земель чжувана. Только на этом условии я готов помогать тебе.
   Сартак молчал, не зная, что ответить. В шатер зашли слуги, неся в руках кувшины и раскладные столики.
   - Мы не будем пить и есть, - сказал Сартак.
   - Не бойся, не отравлю! - засмеялся Беркечар. - Если будешь из страха пренебрегать обычаями, настроишь против себя всю знать. Баир первым глотнул вина из золотого кубка, во вкусе не показалось ничего подозрительного. Вкус маньтоу тоже был вполе обычным.
   - Что ты решил, Сартак? - спросив Беркечар, глотнув из кубка.
   - Я согласен! - решительно ответил Сартак, пытаясь скрыть свою неуверенность.
   - Даешь слово? - спросил Беркечар пристально глядя на царевича.
   - Да. Я сдержу обещание.
   Беркечар протянул сверток бумаги.
   - Это письмо Берке хотел отправить кагану.
   - Как это письмо попало к вам? - спросил Сартак, недоверчиво глядя на Беркечара.
   - Он через своих слуг сообщил мне о своих планах, и мои воины перехватили это письмо на ямской станции. Они представились твоими людьми, чтобы меня никто не заподозрил.
   Сартак раскрыл его, прочел монгольский текст, заверенный печатью Берке. Лицо его побледнело.
   Когда Сартак и его воины выехали из ставки Беркечара, Уруудай спросил его:
   - Что в этом письме?
   - Берке задумал обвинить матушку в колдовстве. Он написал кагану, что она незадолго до смерти отца обращалась к некой ведьме по имени Ширин, и после ее заклинаний отцу стало хуже.
   - Трудно представить. Что могло быть, если бы это письмо дошло до кагана.
   - Надо предупредить матушку. Отправьте одного из наших воинов на Итиль.
   - Слушаюсь, Сартак-гуай. Не жалеете, что согласились отдать Булгарский вилайет? Это богатые земли, выгодные для ведения торговли, мы потратили более двадцати лет, чтобы их покорить.
   - У меня не было выхода. Потом мы придумаем, как вернуть эти земли.
  
   Отношения покойного чжувана и кагана были настолько испорчены, что последний отказался выдать Бату положенные ему 10 тысяч слитков серебра. Это был ответ Мунке на нежелание Бату проводить перепись в русских землях под предлогом мятежа вассальных князей. За два года до Бату каган и чжуван смогли договориться с каганом о совместном проведении переписи джучидскими и ханскими чиновниками в Арране, Азербайджане и Грузии.
   Мунке находился не в городе, а в летнем кочевье, когда приехал Сартак. Царевич вошел в золотой шатер хана, где могли поместиться сотни человек. Сартак сожалел об этом, он так хотел увидеть дворец с фонтаном.
   - Бату не позволял войску Хулагу вступить в свои владения в Мавераннахре.
   - Мой отец всегда говорил, что монгол рожден не для того, чтобы сидеть на троне и получать доходы от торговли. Он желал новых завоеваний.
   - А что еще мог Бату-ака говорить в присутствии нойонов? Что он не хочет терять свои восточные владения в Персии и доходы от торговли с арабами?
   - Мне рассказывали, как Берке возмущался вашим решением идти на Персию. Это он боялся лишиться возможности торговать с арабскими и персидскими купцами. Кроме того, он мусульманин и не желает войны со своими единоверцами, а мы с Туканом ждем новых завоеваний с нетерпением.
   - Готов ли ты выполнить все мои условия, если сделаю тебя правителем улуса?
   - Каган, ваша воля - мандат Неба.
   - Прямо здесь ты напишешь приказ отправить отряд Улуса Джучи в помощь Хулагу и довести до конца перепись в землях северных вассалов. А еще обеспечить безопасность даругачи *, которых мы пришлем. Пора покончить со слишком большой самостоятельностью этих владений.
   - Все будет сделано, как вы прикажете, каган.
   Через неделю Сартак вновь совершал поклон кагану в его шатре, писарь громко прочитал ярлык, закрепленный красной печатью с монгольской вязью.
   - Каган, ваша милость безгранична! - сказал Сартак, склонив голову. - Смею вас заверить, что это победа тех, кто желает единства Еке Монгол Улус и выполнения заветов Чингисхана!
   * даругачи - монгольские чиновники, в чьи обязанности входил контроль за сбором налогов с определенной территории - доруги, возможно, другое их название - баскаки.
  
   Сартак выполнил условия - оправил призы во все владения Улуса Джучи. Тогда подумал, что не прогадал, решив взять с собой в поездку писаря и свою печать.
   На обратном пути новый чжуван торопился, предвкушая встречу с семьей и торжества в честь его воцарения. Когда он проезжал владения Беркечара, от циньвана вновь прибыл посол и передал приглашение Сартаку на пир. Чжуван больше не испытывал страха: никто не посмеет открыто навредить человеку, поставленному самим каганом.
  
   Шесть хорезмийских и персидских девушек танцевали посреди шатра под бряцание музыкантов.
   - Должно быть, ты за все дни поездки изголодался по женскому телу? - спросил Беркечар, глядя с улыбкой на пышногрудых южанок.
   - Подойди сюда! - велел он одной из девушек, держа в руке кубок с вином. Черноокая наложница с длинными вьющимися волосами подошла к царевичу. - У этих красоток фигура не то, что у наших!
   Сартак равнодушно взглянул на нее.
   - Покорный взгляд, покладистый характер меня не привлекают. Другое дело - степнячки!
   - Вам нравятся бунтарки! - засмеялся Беркечар. - Ваша Юлдуз именно такая?
   - Да, - гордо улыбнулся Сартак, вспоминая дерзкий взгляд зеленых раскосых глаз половчанки. - Скоро она станет моей женой.
   - Надеюсь, новый чжуван помнит о своем обещании? - пристально глядя на Сартака спросил Беркечар.
   -Конечно. Все будет выполнено, можете не беспокоиться. Как приеду в Сарай, сразу издам приказ о выделении ваших владений.
   Слуги наливали вино и кумыс Сартаку, его воинам и Беркечару из разных кувшинов. Уруудай заметил это и подумал: "Зачем так делают?" - но сидел слишком далеко от Сартака, чтобы сказать об это тихо, а вслух было нельзя - оскорбит хозяина.
   Сартак с гвардейцами выехал из ставки Беркечара. Сначала он собирался заехать в свою восточную ставку, забрать детей и Юлдуз, оставшуюся часть двора и отправиться в ставку покойного отца. Он представлял, как встретится с ними: Юлдуз со свойственной ей импульсивностью должна броситься ему на шею со слезами. А горделивая красавица Хулан будет тихо улыбаться, в ее нежном взгляде больше не будет печали. Улагчи будет сохранять выдержку, радуясь в душе, - он весь в деда. А младшие мальчики будут бегать и смеяться. В Сарае чжувана встретит Боракчин. Матушка устроит роскошный прием, как она умеет это делать. Сбылось то, чего так желала. Он увидит ее и произнесет: "Мы победили!" и поцелует руку.
   Неожиданно Сартак стал чувствовал сильную слабость, дрожь по телу от озноба, перед глазами все, расплывалось. Еще раньше начал сильно болеть желудок, но он не придал этому значения. Казалось, вот-вот чжуван упадет с коня.
   - Что это такое? - произнес вслух Сартак.
   - Что случилось? - взглянул на чжувана Баир.
   - Остановимся здесь лагерем! Кажется, плохо себя чувствую.
   Сартак осторожно слез с коня, Баир, видя состояние чжувана, подбежал к нему.
   - Что с вами?
   - Не знаю, слабость и боль в животе. Но много не ел и не пил.
   - Может еда была старая или протухшая. Отдохнете, все пройдет. Воины стали устанавливать майханы, Сартак побежал в сторону. Баир и Олджей хотели последовать за ним
   - Не идите за мной! Не смотрите! - нервно кричал он, придерживая рот руками и судорожно ища место, где мало людей.
   Когда все закончилось, Сартак почувствовал, что еще большую слабость. Баир и Олджей положили его руки на плечи и повели к шатру. Уруудай вдруг вспомнил о вине из разных кувшинов. "Не может быть! - подумал старый нойон. - Почему сразу не сообразил, не нашел способ остановить чжувана?!"
   Он быстрым шагом пошел в шатер Сартака и увидел его лежащим, рядом с ним сидел Баир, Олджей стояла в стороне.
   -Отец, у чжувана жар, что делать? - сказала девушка, глядя на отца беспокойным взглядом.
   - Трава... Полынь... В моих сундуках... - вспомнил Сартак о траве, которой лечила его Боракчин в детстве. Она приучила его брать эту высушенную траву в дальнюю дорогу. Олджей позвала слугу и велела сделать отвар из полыни.
   Сартак встал, опираясь руками.
   - Вам надо лежать! - сказал Уруудай.
   - Уруудай, это похоже на яд! - проговорил Сартак заплаканным голосом. Никогда его еще не видели таким напуганным и подавленным. Уруудай подошел к нему и преподнес к его лицу свою кожаную флягу.
   - Олджей, принеси воды! Много воды! И корыто, - приказал Уруудай. Девушка мигом выбежала из шатра.
   - Такие болезни бывают у многих от плохой еды, - пытался успокоить Сартака нойон, а сам думал о том же. Сартак вдруг громко засмеялся. Смеялся он так, что не поймешь, смех это или плач.
   - Как же я так мог попасться! Какой идиот!
   Он встал на колени, стал бить руками о землю и кричать от досады и безысходности.
   Баир подошел к Сартак и стал поднимать его за руки:
   - Не надо так, Сартак-гуай! Возьмите себя в руки! Сульдэ вашего отца не оставит вас! Сейчас выпейте как можно больше воды, промойте желудок.
   - Я выживу, я обязательно выживу, - тихо говорил Сартак. - Пощады не будет... Никому...
   После выпитых литров воды и отвара Сартак совсем обессилил. Жар не спадал, а только усиливался. Олджей сидела у изголовья чжувана, тихо плакала и вытирала его лицо мокрой тканью. Уруудай, видя, как мучается человек, жизнь которого когда-то доверил ему Бату, сам готов был заплакать.
   - Все бесполезно, - тихо говорил Сартак, уже без слез.
   - Это я виноват, чжуван, мне нет прощения, - сказал Уруудай. - Я обратил внимание, что вино наливали из разных сосудов, но не знал, как сказать.
   - Нет, Уруудай, это я, глупый, попался в ловушку Беркечара.
   - Юлдуз, Хулан... Я хочу их увидеть...
   - Я прикажу, чтобы привели их.
   Уруудай отправил нукера в ставку Сартака за Юлдуз и Хулан, а, вернувшись в шатер чжувана, увидел свою дочь крепко обнимающую обессилившего Сартака и рыдающую, как дитя.
   - Не умирайте! Не покидайте меня!
   - Олджей! - строго сказал отец, но девушка, как будто не слышала.
   Сартак проговаривал слова:
   - Матушка... Дети... Юлдуз... Защитите их...
   - Не переживайте. Мы их не оставим, - сказал Уруудай.
   - Поклянитесь.
   - Клянусь. Мы все сделаем, чтобы они выжили!
   С того времени, как уехал Сартак, Юлдуз смогла подружиться с Хулан. Теперь она знала толк в булгарских украшениях: височных кольцах, браслетах, плетеных из золотых проволок, ажурных подвесках. Принцесса долго учила Юлдуз собирать волосы в берестяной каркас бокки, стоять и ходить так, чтобы головной убор не упал.
   - Надо подготовиться, - говорила Хулан, - чтобы после свадьбы ты не выглядела в боктаг неуклюжей, как моя бабушка в молодости. Жена чжувана должна выделяться среди всех знатных женщин! - А ты в нем хорошо смотришься! - она преподнесла маленькое зеркальце. Юлдуз было странно и даже смешно видеть себя в высоком головном уборе с пером.
   Известия о том, что Сартак стал новым правителем улуса дошли и до его ставки, и до низовьев Итиля, когда стали набирать джучидских воинов для участия в войне с Аббасидами. На сердце Юлдуз полегчало: неужели вся эта борьба закончилась, и теперь можно не опасаться за жизнь Сартака и сыновей! "Нет, расслабляться нельзя, - думала она, - пока жив Берке, он не оставит нас в покое. Надо дождаться Сартака. Когда он вернется, ему придется решать эту проблему".
   Арслан из мальчика-подростка превратился в бравого воина. Сартак оставил его в стойбище охранять Юлдуз и детей. Он часто навещал приемную сестру и, встречая в ее юрте Хулан, не отводил глаз от принцессы.
   - Не гляди так на Хулан. - говорила ему Юлдуз. - Эта девушка из Золотого Рода, ей предначертано стать женой знатного человека. Съезди лучше в стойбища кипчаков или канглы, найди там невесту.
   Еще одним человеком, в обществе которого проводила время Юлдуз, был несторианский священник - кереит. В стойбище имелась юрта в виде церкви, туда приходила Юлдуз слушать проповедь и разучивать молитвы. Скоро ей предстояло пройти обряд крещения. "Вера хорошая, - думала она, она учит, что нет ни эллина, ни иудея. Правда слова не знакомые. Священник говорит, что это имена древних западных народов. Потомки эллинов - есть ромеи, что в Константинополе, а иудеи - те, от кого хазары в свое время приняли веру, а теперь потомки хазар - караимы, что приезжают торговать из Крыма. А еще говорит, что мужчины и женщины, знатные и простолюдины будут перед Богом ответ давать одинаково". Только одного не могла понять Юлдуз: к чему была жертва Иисуса. Если люди, как грешили, так и грешат? И Мать Умай жаль было оставлять, именно к ней обращалась половчанка в трудные минуты. "Простите, Мать Умай, но я хочу со своим мужем и сыновьями идти по одной дороге"
   Когда они с Хулан в очередной раз рассматривали булгарские подвески, в юрту зашла служанка и сообщила, что воин Сартака принес известие. Юлдуз быстрым шагом вышла из юрты, Хулан последовала за ней. "Хорошая весть или плохая? Думала она. - Может быть, скажут, что Сартак вот-вот приедет?" Высокий, богатырского телосложения, кипчак поклонился Юлдуз.
   - Юлдуз-гуай, приготовьтесь услышать печальную весть.
   Сердце Юлдуз, словно замерло. Из рук выпала наземь подвеска.
   - Чжуван умирает, он хочет увидеть вас и Хулан-гуай. Надо торопиться!
   - Нет! - послышался голос Хулан. -Что с отцом?!- глядела девушка на воина, во взгляде ее отражалась надежда услышать, что отца еще можно спасти. Юлдуз резко взяла ее за руку и сказал дрожащим голосом:
   - Едем. По дороге узнаем. Он не умрет!
   А служанкам приказала:
   - Позовите Арслана, пусть охраняет детей!
   Юлдуз и Хулан гнали коней, что есть силы.
   "Не знаю, кого просить, чтобы ты жил? Я готова молить всех богов, что есть у каждого народа, чтобы ты не покидал меня. Когда я тебя узнала, еще молодого, мечтательного, я поняла, что потерять тебя - страшнее собственной смерти. Я забыла, что ты - монгол, сын властителя, лишившего меня рода и свободы. Я поверила в твои слова, что все кочевники объединятся под едиными знаменами. Верность тебе стала тем, ради чего я живу, моей жизнью стала твоя жизнь. Если ты умрешь, твоя Юлдуз станет живым трупом". Ветер дул в спину. "Донеси, ветер, мои слова до Сартака! Не забирай, ветер, его кут *" - шептала она дрожащим от слез голосом. Говорили ей в детстве, что ветру нельзя верить, он озорник, забудет о просьбе. Но сейчас хотелось доверять всем божествам.
   Они доехали до ближайшего яма.
   - Коне надо поменять! - сказал воин. - Еще долго ехать.
   - Что с моим отцом? - спросила тяжело дышащая от усталости Хулан, когда они спустились с коней у ворот.
   - Похоже, отравили, - ответил воин. - Мы сделали, что смогли, но лучше не стало.
   - Кто это мог сделать? Разве у отца есть враги? - спросила Хулан и вдруг вспомнила, что еще при жизни матери слышала, как Сартак говорил с ней о Берке не лестно.
   - Есть, - сказала Юлдуз. - Позже расскажу.
   Вдалеке виднелись шатры лагеря Сартака. Юлдуз стала гнать жалобно ржавшего коня еще сильнее. "Только бы был жив!" - думала она. У входа в лагерь Юлдуз и Хулан встретил стоявший на посту нукер. Он видел умоляющие взгляд зеленоокой женщины и совсем юной девы, сожалел, что не может позволить ей вздохнуть с облегчением.
   - Сартак умер, сказал он.
   - Нет! -услышал воин твердый голос женщины. - Лжете! Он жив!
   Она бежала, не оглядываясь на громко плачущую Хулан, и не замечая печальных лиц молчаливых воинов, и тихо повторяла: "Он жив! Жив!" Ворвавшись в шатер Сартака, Юлдуз прижалась к холодному безжизненному телу и стала кричать:
   - Очнитесь! Посмотрите на меня! Скажите что-нибудь! Не отдам смерти! Эрлик, не заберешь его!
   - Бесполезно! - сказала дрожащим голосом Хулан. Отец мертв.
  
   * Кут - душа-двойник человека, согласно верованиям тюрков
  
   На улице темнело. Дочь и наложницу покойного оставили ночевать в шатре Олджей, только спать никто из ни не хотел. Юлдуз молча ушла куда-то. Уруудай сказал Хулан, что утром надо ехать в стойбище, забрать братьев и двор, а потом отправиться в низовья Итиля к Боракчин. Сартак хотел, чтобы они все держались вместе. Тело Сартака тоже следует отвезти к матери, чтобы похоронили его как правителя, со всеми почестями.
   Юлдуз и Олджей долго ждали, когда вернется Юлдуз, ее все не было. Когда настала глубокая тьма, Олджей взяла факел, направилась ее искать и велела сторожившим лагерь нукерам делать то же самое. В лагере женщины тоже не было.
   - Куда она могла пойти?! - нервничала Олджей.
   - Река... - послышался голос вышедшей из шатра Хулан. - Здесь есть поблизости река? Она всегда любила гулять у реки ил озера.
   - Есть, сказал один из воинов.
   Уруудай глядел на женщин и думал о своей вине за их горе. "Лишь бы наложница ничего не натворила, - подумал он, - тогда сыновья Сартака останутся круглыми сиротами".
   Юлдуз стояла на берегу реки во тьме и полной тишине. Она глядела на черный омут, так хотелось погрузиться в него навсегда, останавливали только мысли о четверых детях, у которых никого не осталось, кроме Боркчин, которой скоро пятьдесят лет.
   - Юлдуз! - послышался мужской голос. Она обернулась, Уруудай, Олджей, Баир и два нукера с факелами шли к берегу.
   - Вы напугали весь лагерь!
   Баир подошел к ней и тихо спросил:
   - Вы ничего дурного не задумали, Юлдуз-гуай? Зачем стояли у реки неподвижно? У вас двое сыновей, еще дети Сартака от покойной Ану. Сартак бы не одобрил такое!
   - Я знаю. Как бы ни тянула меня река, не могу позволить себе такую роскошь. Остается только быть живым трупом.
   Уруудай услышал их разговор.
   - Что вы говорите, Юлдуз-гуай! - сказал он строгим голосом. - Сейчас надо собрать все силы, чтобы отомсить.
   - Как мы сможем отомстить? Если мы убьем Берке и Беркечара, придется отвечать за смерть членов Золотого рода. Что станет с нашими семьями?
   - Когда скончался Сартак, моей первой мыслью было вернуться в ставку Беркечара, устроить там резню, как во вражеском стане, но потом остыл. Надо держаться рядом с Боракчин. А эти сартаульские полукровки еще получат свое!
  
   Боракчин, получив весть, что Сартак едет с ханским ярлыком, сразу же стала отдавать приказы о подготовке продуктов для пира: отправила служанок в город для закупки риса, сухофруктов, имбиря, вяленых дынь и черной икры.
   - Вяленой дыни купите побольше. Хулан ее очень любит! Купите еще вяленой осетрины для Юлдуз, матери Хукджи и Тук-Тувы, она так и не избавилась от привычки бедняков есть рыбу. Жаль ширина улиц не позволяет устроить состязания лучников и борцов прямо в городе, но на базарной площади обязательно будут жонглеры и кукольники!
   - Вы светитесь, госпожа! - сказала новая главная служанка, девушка лет восемнадцати, заменившая скончавшуюся два года назад Аппак. - Я рада, что вы возвращаетесь к жизни!
   - Да, - сказала женщина, вяло улыбаясь. - С тех пор, как Бату не смог встать, я не знала покоя. А когда его не стало, все это время жила в печали и страхе. А сейчас, словно кто-то вдохнул в меня жизнь.
   - Госпожа! - послышался голос другой служанки, постарше, вошедшей в парадный шатер Боракчин. Лицо женщины выражало страх и растерянность.
   - Что с тобой? - испугалась Боракчин плохих новостей.
   Женщина молчала в ответ.
   - Ну говори же! Не пугай меня!
   - Приехали дети чжувана и Юлдуз-гуай.
   - А Сартак? Он еще не приехал?
   Служанка снова молчала.
   - Госпожа... Не знаю, как вам сказать...
   - Говори, что случилось!
   - Чжуван умер от болезни желудка.
   Боракчин стала задыхаться и потеряла сознание, две служанки успели подхватить ее. Они уложили женщину на длинный трон и сняли с нее тяжелую бокку, та, что помоложе, побежала за лекарем.
   В ставку въезжал караван из воинов, детей и двора Сартака. В одной из крытых повозок лежало тело чжувана.
   Хулан, направляясь к шатру Боракчин, увидела, как слуги-мужчины выносят ее на носилках и побежала за ними.
   - Бабушка! Что с ней?! - стала кричать она. - Она жива?!
   - Жива, - отвечал один слуга, - упала в обморок, когда узнала.
   По дороге в повозке Юлдуз ей рассказала:
   - Берке - этот тот, кто приказал убить вашего отца. - Он много лет хотел убрать Сартака с дороги. Похоже, он договорился с Беркечаром, чтобы тот устроил ему ловушку. Надо было мне поехать с Сартаком, я бы не позволила ему попасть в западню.
   Хулан глядела в зеркало на свое отражение. Где ты беззаботная, озорная принцесса, любившая украшения, сладости и игру на шанзе? Не находит она ее в своем отражении, а видит монгольскую девушку из рода Чингисхана, которая будет делать все, чтобы наказать убийц отца и защитить братьев.
   В Сыгнак приехал гонец Беркечара и передал Берке слова: "Все сделано, что вы просили". Позже пришла весть о смерти Сартака. Берке уединился в юрте и приказал никого не пускать. Царевич глядел на пламя в очаге: "Я, как того желал, стал огнем, тем самым, разрушающим все, стоящее на пути, приносящим боль врагам. Теперь ты знаешь, Боракчин, каково это - терять самого дорогого человека. Теперь тебе знакомо это чувство, что ощущал мальчик, потерявший мать, когда ты так умело лгала его брату. Матушка, это только начало!". Но жуткое ощущение, что он свел в могилу сына своего брата и внука отца, начало одолевать Берке. "Аллах, ты видишь, я защищал себя! Мою мать погубили, а мне дали понять, что не позволят полукровке и мусульманину править улусом!" А потом позвал слугу:
   - Принеси вина!
   - Вы же не пьете вино, - удивился слуга.
   - Я сказал, принеси! - крикнул Берке раздраженно.
   Вино помогло ему отбросить тяжелые и ненужные мысли.
   Утром Берке сообщили, что в стойбище приехал Беркечар, чьи владения находились недалеко. С больной головой встречать брата не очень хотелось, но пришлось отдать приказ зарезать барана и приготовить напитки и сладости.
   Он крепко обнял Беркечара, встретив его в шатре и приказав стражникам и слугам выйти.
   - Что с вашим лицом, брат? Ты, будто, не рад! - заметил он состояние Берке.
   Берке молчал в ответ.
   - Я когда узнал, что вас пытались убить, вспомнил, что матушка перед смертью просила нас всегда держаться вместе и защищать друг друга. Было трудно придумать, как убедить Сартака доверить мне, но, благо, у моего старшего брата голова работает лучше! И как вам удалось внедрить Чечек в окружение Боракчин, для меня остается загадкой.
   - Да, я помню, брат, и очень тебе благодарен за помощь. Но говорить о нашей победе пока рано.
   - Если ты о Боракчин, то она станет нам не страшна, когда каган назначит правителем вас или меня.
   - Еще есть Тукан, он был дружен с Сартаком, несмотря на то, что у них разные матери.
   - Тукан никак себя не проявил в государственных делах.
   - Мунке, как раз, это может понравиться. Он любит лояльных и не ярких.
   - Если мы справились с Сартаком, то справимся и с ним.
   Хотел Берке произнести "Иншалла", да не стал.
   Слуги принесли блюда с сухофруктами и борцогами.
   - Скоро будет готово мясо. Ты не предупредил, что приедешь.
   - Я приехал, чтобы предложить тебе прямо сегодня отправиться в Сарай. Когда до нас дойдет ярлык кагана, либо приказ ехать к нему, и пока потом кто-нибудь из нас доберется до низовьев Итиля, Боракчин или Тукан могут подготовить войска.
   - Не стоит переоценивать их, Беркечар, - послышался скепсис в голосе огула. - Они - не Бату, не посмеют идти против кагана и завязать междоусобную войну. А если мы приедем в ставку, то сразу покажем всем наши намерения и выдадим себя. Будь у меня гостем столько дней, сколько пожелаешь, а затем возвращайся к себе. Когда каган примет решение, он обязательно разошлет свой приказ во все улусы.
   Боракчин пришла в себя нескоро. Хулан и Юлдуз все это время сидели в ее юрте. Вечером женщина открыла глаза.
   - Сартак, - послышался тихий голос. - Сын мой, где ты? Хулан сразу подбежала к кровати Боракчин и, плача, обняла ее.
   - Бабушка!
   - Я не смогла защитить сына, Хулан! Оставила тебя и твоих братьев сиротами!
   - Не вините себя, фуджин, - послышался голос Юлдуз. - Это я должна себя винить, что меня не было рядом.
   - Пока вы все вините себя, истинные виновники празднуют победу! - сказала Хулан.
   - Все верные Сартаку люди будут собираться вокруг вас, фуджин. Я сама слышала.
   - Я знаю, - отвечала Боракчин сквозь слезы. - Мне нужны сили.
   Сказав это, она встала и медленно направилась на улицу.
   - Бабушка, куда вы? Вам нельзя вставать! - говорила Хулан.
   - Мне нужны силы! - повторяла Боракчин. Служанки, увидев, как госпожа выходит из гэра, побежали за ней, но Боракчин никого не слушала. Она опустилась на колени, прикоснулась ладонями к земле стала тихо молвила:
   - Этуген-эхе *, богиня, дарящая жизнь! Мои волосы седые, мое лицо покрыли морщины! А я не могу уйти вслед за сыном и мужем! Откуда мне взять столько сил? Я до сих пор вижу, как повитуха отдает мне новорожденного сына, а он улыбается. Так эта улыбка и оставалась с ним до конца жизни! Как мне смириться, что его больше нет? Мать Этуген, дай мне силы, чтобы отомстить врагам и защитить внуков!
   Крик, в котором пожилая царица выразила всю боль души, слышали суровые нукеры и служанки. Каждый из них вспомнил свои потери и не решил оставить Боракчин наедине с Матерью-Землей.
  
   * Этуген-эхе - "мать-земля", богиня плодородие, монгольское имя божества Умай.
  
   На следующий день, когда Боракчин стала спокойнее, Хулан спросила ее:
   - Бабушка, а где же ваша служанка Аппак?
   - Она тоже покинула нас два года назад. Череда смертей какая-то... Стала болеть, ее переселили в отдельную юрту, как когда-то твою матушку, повесили черную ткань на копье. В это время у ворот ставки появилась Чечек-гуай. Она не простолюдинка, а из благородного рода, дочь Батцагаан-еке-нойона.
   - Почему же она здесь, как служанка? - удивилась Хулан.
   - Она совершила глупость, к которым склонны все в юности, но порой они могут обернуться позором благородного рода. Эта несчастна по уши влюбилась в безродного купца-мусульманина, даже сбежала к нему в Сарайчик, а он испугался гнева монгольского военачальника и отверг ее. Отец и приемная мать не желают видеть Чечек, поэтому я ее оставила вместо Аппак.
   Чечек в это время вошла в гэр и вспомнила, что наказывал ей Берке перед тем, как вывезти из своей ставки: "Расскажи, как есть, только не говори, кто на самом деле твой возлюбленный. Придумай другое имя и звание. Сыгнак тоже не называй, все знают, что это моя новая ставка".
   Потом вспомнила, как рассказала приехавшему из ставки Берке человеку, как по приказу Боракчин приводили ведунью Ширин. Бату, запретивший их брак, умер, а Берке ее не забирает. Не лгал ли тогда? Но почему-то его взгляд прямо в глаза, уверенный голос, отражавшие мужскую силу, внушали доверие. И звание жены чжувана и будущие завистливый взгляд и заискивание перед ней мачехи, стоят таких рисков.
  
   С тех пор, как похоронили Сартака, прошло два месяца. Женщины постепенно возвращались к жизни. Выпавший снег постепенно сметал следы печали. Боракчин, Хулан и Юлдуз погрузились в хозяйственные заботы стойбища и города. Настало время забоя скота- согыма. В теплое время кочевники едят молочные продукты, а скот забивают с наступлением холодов. В городе тоже проводился забой скота. Кожа шла на продажу в разные концы Евразии. Боракчин ждала ответа кагана на свое письмо больше, чем его решения о том, кто станет править Улусом Джучи. В нем она продиктовала писарю свои обвинения Берке и Беркечара в смерти Сартака.
   - Фуджин, к вам прибыл улачин, - сказал стражник, охранявший шатер Боракчин.
   Выяснилось, что послание не дошло до Каракорума: нукеры, охранявшие торговый путь, обыскали ямщика, якобы, по ханскому приказу, и забрали письмо.
   "Берке снова предугадал наши действия. - подумала Боракчин. - В следующий раз надо действовать осмотрительнее".
   Во владения Берке и Беркечара приказ Мунке-кагана дошел раньше, чем до Сарая.
   Первой фразой Беркечара, прочитавшего ханский указ, было: "Как такое возможно?", а Берке хотелось разорвать указ в порыве гнева: "Этот неблагодарный забыл, кто его посадил на престол! - сказал он, перед этим выгнав слуг, и, прочитав указ перед нойонами и воинами, не стал скрывать недовольства:
   - Мунке-каган забыл, к чему привело женское правление после смерти Угедея, но на то его воля.
   Боракчин передали приглашение на военный совет, где заргучи* в присутствии военачальников будет зачитывать указ кагана. Впервые после смерти мужа она снова сидела на троне в золотом шатре. Только теперь она сидела одна, и оттого печаль становилась еще сильнее.
   "Силою Вечного Неба, великим соизволением Его, Милостью величества и могущества, чжуваном Улуса Джучи становится Улагчи, сын Сартака и внук Бату-ака, а регентом на время его малолетства - Боракчин. Кто не повинуется указу Мунке-каана, тот будет виновен и убит". В шатре послышался шепот седовласых нойонов.
   - Боракчин-гуай, надо, чтобы Улагчи пришел сюда, - сказал заргучи.
   Пока шел совет, Улагчи обучался сражаться на мечах и стрелять из лука с приставленным к нему нукером. Один из стражников, охранявших шатер, пришел по приказу Боракчин, поклонился мальчику.
   - Улагчи-гуай, велено привести вас на совет.
   - Та скажут, кто новый правитель улуса?
   - Уже сказали. Это вы.
   Девятилетний мальчик взглянул на него с недоверием?
   - Как я? Смешная шутка!
   -Это не шутка. Вы - новый чжуван.
   - Но я еще не вырос и не умею править!
   - Боракчин-гуай будут вам помогать.
   Улагчи впервые вошел в золотой шатер, увидел вблизи военачальников. Стражник привел за руку мальчика к трону, стоявшему на возвышении и посадил рядом с Боракчин. Мальчик растерянно смотрел на бабушку.
   - Не волнуйся, мы вместе с правимся, гляди уверенно, - прошептала ему Боракчин.
   - Выкажите свое почтение чжувану! - приказал заргучи.
   Нойоны сняли шапки-орбелге, пояса, повесили их на шею и преклонили колени перед правителем и регентом.
   Совет закончился, Боракчин вышла из шатра, держа за руку Улагчи. Хулан в зимнем дээле с подкладом из овечьей шерсти и гутулах, в сопровождении двух служанок, шла им навстречу.
   - Бабушка! Улагчи! Какая радостная новость!
   - Ты впервые улыбаешься.
   Хулан тут же убрала улыбку с лица.
   - И это хорошо. Сейчас не самое подходящее время тосковать.
   - Боракчин-хатун! - снова сказала Хулан.
   - Нет, хатун - жена хана, твой дед, при всех его заслугах перед монголами, запрещал называть его, сыновей и братьев ханами.
   *заргучи - судья в Монгольской империи
   Первым распоряжением регентши было отправить приглашения Чингизидам, имевшим владения в Улусе Джучи и вассалам, чтобы приехали почтить Улагчи, а Хулан и Юлдуз предупредила:
   - Берке я тоже пригласила.
   На их лицах она увидела ожидаемое недоумение.
   - Пусть преклонит перед нами колени. Пусть видит, что мы не сломлены. Если попадетесь ему на пути, приветствуйте, как положено. Не бросайте обвинения в лицо.
  
   Ставка покойного Бату наполнена людьми - это торжество в честь воцарения нового правителя. У золотого шатра девушки играют девушки на шанзе, пламеня двух огромных костров видно далеко в степи. Эти костры сооружены для того, чтобы между ними проходили все идущие на поклон к новому чжувану, а значит, и регенту. В самом шатре на троне сидит мальчик, а рядом с ним женщина в красном боктаге длиной в 90 сантиметров. Им идут на поклон Чингизиды-циньваны, нойоны, вассальные князья, священники, имамы, буддийские монахи. Могла ли представить себе подобное татарская девочка, выжившая лишь благодаря тому, что один военачальник решил взять ребенка в свою семью? Могла такое представить девушка, когда сын правителя решил взять в жены рожденную во вражеском племени, и она волею судьбы стала частью Золотого Рода, где ее не ждали и даже открыто презирали? Могла ли такое представить женщина, чьи враги отняли самое дорогое - единственного сына? Она боролась, проиграла, но поднялась. Она - Боракчин.
  
   Конец 3 части. Впереди Часть 4, завершающая.
  
  
  ________________________________________
  ________________________________________
   Часть 4. Свое царство
   Боракчин, Хулан и Юлдуз вышивали одежду золотыми нитями на шелковой ткани, наслаждаясь тишиной и теплом очага в гэре, когда страдники сообщили о приходе Уруудая.
   - Пусть зайдет. - сказала Боракчин.
   Старый седобородый нойон поприветствовал регентшу, поклонился.
   - Как идет работа, Боракчин-гуай? - спросил он из вежливости.
   - Слава Тенгри, мяса и кожи запасено много в этом году. Шелка тоже много привезли купцы в наши города и стойбища.
   - Но теперь, фуджин, у вас есть более важные дела, чем хозяйственные хлопоты.
   Женщина лишь улыбнулась в ответ. Казалось, морщины, не закрашенные, как обычно, белилами, вовсе не портили красоты царицы степей, а лишь добавляли ощущение мудрости, как и ясная речь.
   - Когда мой муж был в походах или на курултае, я тоже занималась государственными делами, но шитье, ткачество, приготовление пищи, поддержание очага никогда не забрасывала. Хулан тоже учу этому, так ведь, дочка? Если знатные женщины народов войлочных стен станут утопать в неге, как принцессы оседлых, они станут слабыми.
   - Верно говорите, Боракчин-гуай. Я пришел поговорить о моей дочери.
   Суровое лицо монгольского воина выражало непреодолимую печаль. Прошел месяц с тех пор, как пропала Олджей. Нойон помнил каждое слово, сказанное дочерью после смерти Сартака.
   - Дочка, почему ты печалишься о смерти чжувана едва ли не так же, как и его кипчакская наложница? Он был нашим правителем и командиром, но не близким человеком, чтобы так убиваться, - спрашивай Уруудай, видя каждодневные слезы Олджей.
   - Он был для меня не просто правителем, не просто сыном Бату-ака, отец.
   Военачальник задумался, поглядев на пламя очага в гэре.
   - Так значит, все эти годы ты была влюблена в него, как в мужчину?
   - Да, отец.
   - Почему тогда не сказала мне? Я бы устроил ваш брак. Хоть и наша сияющая религия * запрещает многоженство, но монгольские обычаи позволяют.
   - Я бы не смогла жить с мужчиной, который всю свою любовь отдавал другой женщине, даже промолчал, когда Берке первый раз пытался его подставить, чтобы Бату не приказал ее убить. Жить с ним и видеть такую любовь к ней было бы очень больнее, чем рана от меча или стрелы.
   На следующий день рано утром ее просто не оказалась в юрте. Кипчакские степи бескрайние, нельзя каждый кусок земли обыскать. Уруудай отправлял каждый день своих сыновей с воинами, но не нашлось даже тела девушки.
   - Я отправила по нукеру в каждый вилайят месяц назад, - сказала Боракчин, виновато глядя на военачальника, но вестей пока нет. - Я знаю. Каково вам сейчас, мы сами все эти месяцы царапаем землю печенью*.
   * "царапать землю печенью" - находиться в глубокой печали, печень считалась символом жизни
   Послышался скрип ворот ставки, в стойбище въезжал огул Берке со своими гвардейцами и нукерами, чтобы совершить поклон новому Чжувану. Хулан пошла к воротам посмотреть, кто едет.
   - Дорогу! - кричал нукер. - Берке-огул едет!
   Жар поплыл по телу Хулан, когда она услышала это имя. Впервые юная дева узнала, что такое ненависть, разъедающая изнутри, не дающая спокойно спать и радоваться мелочам. Посмотреть бы на убийцу отца! Народ, будто назло толпился у ворот, везде из уст людей слышалось имя царевича. Это были джучидские воины - кипчаки и огузы, в чьих жилах текла та же кровь, что в матери Берке. Хулан пробралась сквозь толпу и встала посреди дороги на пути двигующихся всадников, пытаясь разглядеть издалека лицо врага, окруженного нукерами. Ехавшие впереди резко остановили ржущих коней.
   - Ханым, глухая?! - закричал нукер. - С дороги! Задавим сейчас!
   Она стала неохотно отходить, продолжая вглядываться в лица всадников.
   - Пропустите, - приказал Берке окружавшим его стражникам. Всадники расступились, и он подъехал ближе к девушке. Азиатские глаза пристально глядели на всадника. Хулан радовалась, что не взяла с собой оружие, а то рука бы не послушалась - сама полезла в ножны за саблей.
   - Поклонись человеку Золотого Рода! - приказал строгим голосом нукер. Не хотела Хулан говорить, кто она, но подумала: "лучше скажу, чем поклонюсь ему".
   - Я сама из Золотого Рода, - молвила девушка, вытащив из-под воротника овечьего дээла подвеску с тамгой дома Бату.
   - Сайн байна уу, ханым, - поприветствовал он ее. - Кто ты? Почему ходишь без слуг?
   - Я - Хулан, дочь Сартака.
   - Тукан усыновил тебя и братьев?
   - Да, - отвечала она, а трясущиеся от гнева руки сжимали кулаки так, что ногти впивались в ладони. "Как можно так умело притворять? Изображать заботу о том, кого лишил отца?" - думала она
   - Не ходи одна, Хулан, сказал он. Хулан отошла к толпе, и Берке с нукерами поехал дальше. Снежинки медленно ложились на шлемы и хатангу дегели * воинов
  
   * одежда из плотной ткани, усиленную прикреплёнными изнутри металлическими пластинами
   Берке сразу почувствовал силу во взгляде и голосе миниатюрной девушки с иссиня-черными густыми косами, спускавшимися на плечи и поясницу из-под малхая.
   "Глядишь на меня с ненавистью, Хулан? - думал Берке. Я бы тоже на твоем месте ненавидел себя.
   Хулан побежала, оставляя следы гуцулов на тонком слое снега, лежавшем на сухой степной траве. А бегала она по-прежнему быстро, как тот счастливый озорной ребенок при жизни отца и матери. Охранявший гэр Боракчин нукер с суровым лицом с трудом успел сообщить регентше:
   - Хулан идет. Нет, бежит.
   - Пусть заходит, - улыбнулась Боракчин.
   Струя холодного зимнего воздуха ворвалась в теплую юрту через открытую дверь, согретую изнутри очагом. На женской половине юрты сидела Юлдуз с сыновьями. В свободное время Боракчин всегда завала к себе младших внуков. Раньше она видела только один раз, когда приезжала в ставку Сартака, а последние два года, когда Сартак по приказу Бату откочевал далеко на восток, не видела совсем. Улагчи в то время находился у учителя-уйгура, приставленного к нему для обучения грамоте.
   - Сайн бауна уу, бабушка, - сказала Хулан и поклонилась.
   - Что у тебя с голосом? - спросила регентша, заметив волнение внучки.
   - Я видела Берке. Он уже в стойбище.
   - Он говорил с тобой? - спросила Боракчин, стараясь сохранять спокойный тон.
   - Да, бабушка.
   - Ты держалась?
   - Да. Не беспокойтесь, я ничего ему не высказала, только отвечала на его вопросы. Бабушка, он говорил со мной, будто ничего не произошло, будто не по его приказу меня лишили отца!
   - Хулан, Юлдуз,- обратилась Боракчин к ним строгим голосом. Вы будете присутствовать на пиру. Мы окажем честь Берке.
   Юлдуз отвела взгляд от сидевших рядом и игравших в кости Хукджи и Тук-Тувы
   - Что вы такое говорите, Боракчин-гуай? Какую еще честь?
   - И мы будем улыбаться веселиться в его присутствие! - продолжала держать строгий тон регентша.
   Хулан взглянула на нее с недоумением.
   - Это будет началом нашей мести. Пусть Берке видит, что, вопреки всему, огонь в наших глазах свет не погас! Пусть видит, что жажда жизни не покинула наши сердца! Что рядом с нами Мать Этуген, а Эрлик далеко!
   Берке преклонил колени перед троном, где сидели регентша и маленький чжуван, а в мыслях звучало:
   "Я - Берке, сын Джучи-чжувана и внук Чингисхана. А еще в моих жилах течет кровь хорезмшахов, правивших всем Мавераннахром. Безродная женщина думает, что я перед ней склонил голову. Но я - приобрел славу после того, как преклонил колени перед Мунке-каганом, которого сам же посадил на трон. Я - Берке, я - тот, кто склоняет колени только для того, чтобы подняться". Придворный поднес ему чашу с черным кумысом.
   Для пиршеств всегда ставили специальный шатер. Поставили его и на этот раз. Он был настолько просторным, что вмещал несколько десятков человек. Внутри шатра стояло несколько небольших столов, куда слуги подавали еду и напитки.
   На столах стояло множество сухофруктов и сладостей: сушеные дыни и абрикосы, плоды смоковницы*, халва, борцоги.
  
   *Инжир
   Берке зашел в шатер, среди кланяющихся придворных он нашел взглядом ту, что согрела душу во время невзгод. Стоявшая у входа с другими служанками, опустив голову, Чечек изредка поднимала ее, чтобы увидеть, глядит ли царевич в ее сторону. Она не хотела верить, что обманывала себя все эти годы, но эти мысли заставляли возвращаться к ним все снова и снова.
   Чечек не слушались дрожащие от волнения колени, учащенное сердцебиение не давала свободно дышать. Помнит ли он ее, ни оставит ли, когда ее помощь станет не нужна?
  
   - Ты извини, Берке, что яства на столах - те, что больше любят женщины, но на них сейчас держится наш улус. И вам должно прийтись по вкусу то, что едят в Мавераннахре.
   Берке глядел на улыбающуюся женщину в высокой бокке красного цвета, с белилами на лице и думал:
   "Неужели Боракчин не опечалена смертью сына? Такого быть не может, ведь она всегда его защищала, значит, любила!"
   - Почему же не ешь, не пьешь Берке? Не отравим же мы тебя! Гость для степняка священен, а мы строго чтим традиции, вопреки тем, кто от них отступает.
   - Что вы такое говорите, - Боракчин-гуай! - притворно засмеялся Берке. -Я просто задумался, глядя, как вы быстро оправились после смерти сына. -в его голосе зазвучал издевательский тон.
   - Когда на твоих плечах не только ставка, но и весь улус, долго пребывать в печали - гневить Небо. Боракчин позвала Чечек. Когда девушка подошла, регентша что-то сказала тихим голосом. Чечек вышла из шатра и привела девушек-шанзисток. Среди них была сама Хулан.
   "Девушка из Золотого Рода сама будет играть для гостя? К чему это?" - подумал Берке.
   - А теперь девушки сыграют что-нибудь для гостя.
   Пальцы девушек прикоснулись к струнам, но заиграла не протяжная монгольская мелодия, а кипчакская, более быстрая, ритмичная, та, в которой жила вольная душа народа Дешт-и-Кипчак. Берке не смог скрыть удивления, отразившегося на его лице. Еще сильнее удивила то, что в центр шатра вышла Юлдуз и начала петь на родном языке. Пела она о беглом половецком бее, которого запах пучка, оторванной от родной земли, заставил вернуться в кипчакские степи. Пела и улыбалась, глядела на Берке своими широкими раскосыми зелеными глазами, в которых, казалось, не было печали.
   - Кипчакская песня под шанзу? - с искренним любопытством взглянув на регентшу, на минуту забыв о вражде, спросил Берке.
   - Мы это придумали специально, -как всегда спокойным, но твердым, уверенным голосом отвечала Боракчин, - Берке-гуай, мы все, живущие в войлочных юртах - один народ: монголы, кипчаки, татары, верующие в Тенгри, христиане, буддисты, мусульмане. Никто и ничто не сможет нас разделить.
   - Но татары, которых вы назвали... - хотел было напомнить Берке о кровной вражде, но регентша его остановила:
   - Этот народ уже сполна заплатил за свое преступление перед Золотым Родом, религия моего сына и моих внуков учит прощению. Мы не сможем идти по одному пути, вечно враждуя.
   Боракчин позвала Хулан, принцесса передала Юлдуз шанзу и подошла к регентше, поклонившись. Юлдуз села в ряд с девушками-музыкантами, продолжившими играть теперь уже монгольские мелодии.
   - Садись, Хулан за стол, наслаждайся сладким вкусом своих любимых сушеных фруктов, велела Боракчин, улыбаясь, а потом сменила мягкий тон на твердый:
   - Мы потратили много сил, чтобы оправиться, но мы смогли! - произнося эти слова, женщина обратила свой взгляд в сторону Берке.
   Уходя из шатра, вежливым тоном поблагодарив хозяйку и попрощавшись с гостями, он еще раз окинул взглядом Боракчин, Хулан и Юлдуз, игравшую на инструменте, и не увидел в их глазах ни тени скорби.
   "Я понял, что ты вы все хотели мне сказать. Хоть я и ваш враг, но, все же, не могу не восхищаться силой женщин Дешта".
   Боракчин в сопровождении служанок вышла из шатра, где проводился пир и направилась в парадный шатер чжувана, приказав служанкам не следовать далее за ней, а стражникам - выйти из шатра. Регентша поднялась по ступенькам к высокому длинному трону, дотронулась рукой до сидения. Упав на колени, совсем недавно улыбавшаяся женщина зарыдала: "ПрОклятый трон! Ты был когда-то для меня спасением от презирающих татарку, которую Бату сделал частью Золотого Рода, давал возможности мстить врагам. Но теперь... Теперь ты стал моим взамен на жизнь моего сына, не спрашивая моих желаний! Будь ты проклят, трон чжувана, раз взял себе такую жертву!" Боракчин услышала шаги в шатре:
   - Я же приказала никого не пускать! - крикнула она, но, оглянувшись, увидела Улагчи. Не пустить чжувана в его собственный шатер никто не посмел. Стыдно стало регентше показывать внуку лицо со смытыми слезами белилами.
   - Бабушка, вы плачете?
   - Все в порядке, Улагчи. Я еще не до конца оправилась от смерти твоего отца, но это последний раз, когда я лью по нему слезы. Слезами мы только покажем слабость нашим врагам, убившим чжувана.
   - Бабушка, за смерть родных монгол всегда будет мстить! Наш великий предок Чингисхан отомстил татарам за то, что те отравили Есугея-багатура, и мы должны наказать тех, кто отравил отца! Потом он отомстил меркитам, взявшим в плен Бортэ-фуджин!
   Твердые слова, произнесенные детским голосом из уст мальчишки с двумя тонкими короткими косичками звучали по-взрослому.
   - Верно говоришь, Улагчи. И мы скоро этим займемся. Но без союзников из Золотого Рода мы не сможем победить наших врагов.
   - И кто же будет нашим союзником, бабушка?
   - Это пока секрет, - сказала Боракчин полушепотом. Расскажу, когда будет суд над убийцами чжувана. - И не вздумай никому. Кроме сестры и матери говорить об нашем разговоре. Ты понял? - она, сидя на коленях, посмотрела в глаза внуку.
   - Да, я понял.
   Улагчи скучал по те временам, когда он мог просто взять у поваров борцогов или фруктов, когда хотелось пожевать вкусной еды: теперь для любого приема пищи требовалось вызвать слугу или служанку, чтобы они попробовали прежде чжувана.
   - Бабушка, почему чжуван может есть только после слуг? Отец так не делал! А Бату-ака разве так ел? - спрашивал маленький правитель у регентши.
   Боракчин велела сесть ему рядом и, глядя в лицо, спокойным, но уверенным тоном отвечала:
   - Послушай, Улагчи. Вспомни, что случилось с твоим отцом из-за того, что он был неосмотрителен в еде и напитках и доверчив к окружавшим его людям. Враги, убившие его, не оставили мысли о власти, и ради нее они могут отравить и тебя. Чтобы править людьми, надо уметь терпеть, переносить трудности, не говоря об этом о том, как тебе тяжело. Поверь мне, Улагчи, это не навсегда!
   Чечек не могла уснуть всю ночь: невозможно было не то что лежать. Но и сидеть на месте от мысли, забыл ли он ее, смеется ли над ней или скучает. На следующий день слуга Берке подошел к Чечек, когда она стояла на улице со служанками и нашептал ей то, что заставило девушку глубоко выдохнуть и пойти, и быстрым шагом пойти за ним. По дороге слуга вытащил из сумки булгарское покрывало и велел Чечек накинуть и прикрывать лицо. Они быстро прошли через пропустившую их по просьбе слуги охрану к шатру Берке. Чечек боялась, что Берке на нее даже не взглянет, но он сжал ее крепко в объятиях, как будто думал, как будто скучал все это время.
   Ее сердце успокоилось: эти крепкие горячие объятия не похожи на обман, тело ощущает, как бьется его сердце. Этот мужчина говорил ей полушепотом:
   - Прости, что заставляю так долго ждать, мне тоже нелегко. Проживать каждый день, не видя дикого цветка, кажется адом.
   Девушка недоверчиво отвечала:
   - У вас жена и множество наложниц: и смуглых персиянок, и златовласых оросок и аланок. Можно ли верить, что вы все два года тосковали по такой невзрачной, как я?
   - Глаза и волосы этих дев прекрасны, но слова и улыбки притворны, в них лишь желание облегчить свою участь. Нет в тех невольницах огня, что согреет в трудное время, нет силы воли дикого цветка степного, что преодолеет все преграды. Кто может заменить ту, для которой не помеха ни отцовская воля, ни расстояние?
   Берке глядел в глаза Чечек, целуя в губы и румяные от морозного ветра щеки:
   - Не сомневайся во мне. Ни в одно мгновение.
   Он медленно развязал пояс на ее халате, обоими руками стянул верхнюю одежду и оголил худые плечи и тонкую талию девушки. Она больше не стыдилась своего некрасивого, непышного тела, как первый раз, ощущая на себе тот самый, обжигающий взгляд этого необыкновенно красивого мужчины с южным темпераментом. Ощущение горячих поцелуев в шею и плечи и крепких мужских рук на груди заставили ее забыть о всех обидах и сомнениях.
   Отправляя ее обратно, к регентше, Берке сказал то, что огорчило девушку, вновь ощутившую счастье:
   - Я не использую тебя, Чечек. Верь мне. Меня снова пытались убить.
   Он, опережая вопросы встревоженной девушки, стал серассказывать:
   - Это была девушка. Она стреляла в меня, но попала в моего кешиктена. Иншалла, он жив.
   - Я знаю, кто это! - хотела назвать ее имя Чечек.
   - Я тоже знаю. Все давно выяснилось, узнай только, по своей воле ли она на это решилась или по приказу Боракчин.
   Потом стал прощаться с взволнованной и прижавшейся к его груди девушкой. Чечек накинула покрывало и вышла, словно окрыленная. Она отбрасывала любые мысли, что та женщина, против которой она действует, приютила ее и доверилась всецелой, что ее внучка относится к ней, словно подруге. Чечек защищает жизнь того, кто дороже всего на свете, благодаря кому она ощутила себя желанной женщиной, а все остальное не важно. Всех мешающихся надо отбросить, расчистить дорогу к спокойной жизни с ним.
   Берке возвращался в Сыгнак встретил на пути Уруудая, выезжавшего из ставки в сопровождении троих нукеров. Он отъехал вперед и остановил коня, как будто, специально преграждая путь.
   - Сайн байна уу, Берке-гуай, - поприветствовал нойон царевича, сдержав свое отвращение.
   - Куда направляешься, Уруудай? В свое стойбище? - резвым голосом спросил Берке, бросая хитрый взгляд в сторону нойона.
   - Да, Берке-гуай, - спокойно отвечал Уруудай. - позвольте, мы продолжим путь.
   - А что ж так, не поинтересовались, как идут дела в моем юрте, много ли запасов мяса и шкуры в этом году? - продолжал бросать в него загадочный взгляд царевич.
   Уруудай взглянул враждебно на Берке, но продолжал сохранять достоинство монгольского военачальника.
   - Простите, Берке-гуай, мои мысли были заняты важными делами.
   - Конечно, Уруудай-нойон, что может быть важнее поиска пропавшей дочери?
   - Откуда вы узнали?
   Берке взглянул на него удивленными глазами, видя отсутствие притворства в голосе старика.
   - Похоже, вы и правда, не знаете.
   - Чего не знаю? - насторожился нойон, а потом подумал несколько секунд. - Вам что-то известно?
   Берке продолжал изображать вежливый тон и улыбаться:
   - Я не могу вас пригласить в свой шатер, иначе Боракчин несправедливо обвинит в измене своего верного союзника. Встретимся завтра, в городе, в караван-сарае.
   У Уруудая прихватило дыхание.
   - Скажите, только одно: она жива?
   - Приходите в караван-сарай и узнаете.
   У нойона жар поплыл по всему телу от гнева, "Сартаульская полукровка!" - прошептал он и в ярости погнал коня, воины последовали за командиром.
   Караван-сарай представлял собой четырехугольный внутренний двор, соединенные между собой помещения. Уруудай приехал поздно вечером, опасаясь, что днем, при множестве народу, его заметит кто-нибудь. Служитель караван-сарая, пожилой армянин, встретил нойона и проводил до покоев, где находились Берке и его стражники. Увидев огула, Уруудай в одно мгновение вынул саблю из ножен, подбежал к нему и приставил лезвие к его шее. Все произошло так быстро, что Берке не успел среагировать.
   - Где моя дочь?! Отвечай! - закричал нойон. Трое нукеров Берке, в свою очередь, приставили сабли к шее Уруудая сзади и по бокам.
   Берке сохранял внешнее спокойствие.
   - Спокойно, Уруудай-нойон. Амбиции у вас велики: хотите стать первым нойоном, поднявшим меч на члена Золотого рода!
   На лице человека, к шее которого приставлено лезвие, появилась улыбка, а руки нойона дрожали от гнева и отчаяния.
   - Все знают, кто виновен в смерти Сартака! Придется вам за это отвечать!
   - Так вы не хотите узнать о вашей дочери?
   Уруудай медленно опустил саблю, нукеры Берке тоже.
   - Вот так вы мне платите за благодарность, что я не казнили Олджей за покушение на жизнь потомка Чингисхана?
   - Это невозможно! - сказал нойон и задумался.
   Байнал не поехал с Берке, а остался в Сыгнаке. Ему было поручено следить за тем, как охраняют ценного и опасного пленника. Он спустился по лестнице в темницу, представлявшую собой ров и решетку, где лежала без памяти исхудавшая девушка, одетая в мужские штаны и кафтан Распущенные волосы покрывали ссадины на лице. Он аккуратно убрал волосы с лица и потряс за плечи. Девушка не открыла глаза, Байнал пощупал пульс: живая, тело теплое. Он погрузил пленницу на плечи. И стал подниматься вверх по лестнице.
   - Куда вы с ней? - спросил испуганным голосом один из четырех стражников, охранявших темницу.
   - От жизни в темнице совсем плоха стала. Ее надо перенести в другое место. Оставлю ее в своем гэре.
   - Что вы такое говорите? Берке нас убьет!
   - Берке точно нас всех прикончит, если эта девушка умрет, - спокойно и уверенно отвечал он.
   Девушка открыла глаза и увидела перед собой очаг и войлочные стены юрты и мужчину, стоявшего к ней спиной. Она сразу поняла, благодаря кому оказалась за пределами темницы. Типичная монгольская прическа - косы за ушами и выбритый затылок.
   - Ты! Почему не дал умереть? - услышал Байнал знакомый низкий голос.
   Второй раз теряя сознание и приходя в себя Олджей восстанавливала картину последних событий, чтобы сохранить разум: она поднимается на полуразрушенную крепость Сыгнака, оставив недалеко коня на привязи. Она несет лук в руках и колчан со стрелами на поясе. Она помнит, как Сартак глядел на половчанку и надеялась, что когда-нибудь и на нее, Олджей, так же взглянет, хоть и вида не показывала. А теперь - не надежда, а ненависть - ее воздух, ее цель, ее религия. Теперь Берке узнает, как бывает опасна женщина, чья мечта разрушена по чье-то воле. Она не может даже дышать спокойно, она жаждет крови врагов. Олджей берет стрелу, натягивает тетиву, целится в проезжающих мимо всадников, ищет глазами цель, и находит в лице всадника, слезающего с коня и говорящего о чем-то со своим гвардейцем. Тетива натянута, меткий черный глаз обозначил мишень, но воин, стоящий рядом с Берке, глядит наверх. У него нет щита, и он что-то кричит и закрывает собой царевича. Стрела пронзает не того, а к Берке подбегают нукеры и укрывают его щитами.
   * Сияющая религия - так в Азии называлось христианство несторианского толка
  
   Удар тяжелой руки крупного лысого мужика оставил на лице кровавый след. Но эта боль не была больнее той, что причинили ранее люди Берке. Байнал пристально глядел на пленницу, пытаясь разглядеть страх в ее глазах.
   - Говори, кто ты! - настаивал мужик.
   - Я уже сказала, Оюна!
   Байнал пытался не выражать во взгляде и голосе, что ему было не по себе: никогда еще не приходилось допрашивать пленных, тем более женщин, тем более своих, монголок.
   - Лучше скажи сразу, меньше боли испытаешь перед смертью, - сказал он ровным тоном. - Даже если знатная, тебе не будут ломать позвоночник, а казнят удушением тетивой.
   - Больнее смерти нашего чжувана не может быть ничего.
   Слова девушки заставили Байнала задуматься: "Она, должно быть, из близкого круга Сартака".
   - Кто твой отец?! - продолжал кричать мужик. Олджей лишь злобно глядела на него и Байнала. Он второго удара она упала, ушиблась коленями, побежали искры из глаз. Мужчина подошел к Олджей, поднял ее за связанные руки. Придя в себя от удара, пленница заметила, как этот худощавый юноша, отдающий приказы нукеру, отворачивает напряженный взгляд, сжимая кулаки.
   - А где же Берке? - Байнал услышал охрипший голос пленницы с кровью на лице и растрепанными косами. - Всю грязную работу поручает другим и сбегает? Сартака велел брату убить, глядеть, как пытают пленников, не хочет!
   Она бросала на него все тот же гневный взгляд и говорила, словно не чувствует боли и страха. Кажется. Байнал до сих пор не мог поверить, что перед ним не воин, а женщина, рожденная для очага и продолжения жизни. Нукер снова замахнулся на нее и готов был нанести очередной удар, но услышал: "Стой!"
   - Но, Байнал-гуай, я еще только начал, - возражал мужчина.
   - С нее хватит. Это бесполезно.
   - Может железом?
   - Подожди, я поговорю с Берке.
   - А что тут говорить? Беке-гуай приказал развязать ей язык, а как, это уже на наше усмотрение.
   - Я сказал, достаточно! Уведи ее!
  
   Стражники отказывались пускать Байнала в шатер Берке
   - Циньван приказал никого не пускать!
   - Скажи, что я пришел, это очень важно, - как всегда спокойно настаивал Байнал. - Она заговорила?
   - Нет. Она, как будто не боится пыток.
   - Но ничего, скоро ее разговорим. Вначале все пленные так храбрятся.
   - Но кое-что понял: эта девушка - непростая. Она из близкого окружения Сартака. Девка опечалена его смертью и желает возмездия.
   - Вот как, - Байнал заметил заинтересованный взгляд и тон в голосе царевича. - Смазливое личико моего покойного племянника околдовало не только кипчакскую рабыню Юлдуз!
   - Берке-гуай, - вдруг вспомнил Байнал, - ваш брат оправлял посла к Сартаку, когда притворялся его союзником, он не мог не заметить девушку-воина. Позвольте отправить человека в ставку Беркечар-гуай.
   - Зачем отправлять кого-то к моему брату, если девка у нас и сама может все рассказать?
   - Думаю, она не заговорит, даже если запытают до смерти. Когда ее били, она не пролила ни одной слезинки, а лишь гневно глядела.
   - Да что с тобой сегодня? Не видел, как пытают пленных? Забыл, что ты не был на войне. Как в походы будешь ходить. Если чувствительнее девки?
   - Но Берке-гуай, она не пленный враг, она монголка и, похоже, знатная.
   Берке бросил в сторону воина изумленный взгляд, царевич не стал сдерживать эмоции:
   - Ты забыл?! Эта девка пыталась меня убить и ранила тебя! Какая может быть жалость?!
   - Помню, Берке-гуай, вы говорили, что наша вера запрещает убивать детей и женщин. А еще говорили, что, когда вы были в Кипчакском походе, вам не нравилось глядеть, как в завоеванном городе насилуют женщин, тогда вы вспоминали вашу мать, но приходилось не показывать, держать отвращение внутри. Помните?
   Берке вспомнил когда-то сказанные им слова, и по телу поплыл жар от гнева, что верный воин посмел пристыдить.
   - Я верил вам, поэтому год назад принял ислам, но теперь, гляжу. Это не больше, чем слова.
   Берке, забыв, что Байнал только недавно оправился от ранения, со всей силы ударил его кулаком по лицу
   - Поучать меня вздумал?! Проваливай!
   На следующий день Олджей снова вывели из зиндана, на этот раз, крупный мужик разрезал безрукавый мужской кафтан и привязал обе руки к столбам. Она пыталась сдерживать крик, сжимая зубы, когда раскаленные прутья касались ее кожи. Чувство гнева было сильнее страха. Олджей даже надеялась, что боль телесная сможет затмить боль в сердце, сотрет из памяти взгляд и слезы чжувана перед смертью. Наблюдающий Байнал вновь не нашел страха в глазах девушки, даже крик от боли звучал, как голос воина при сражении.
   - Лучше скажи, прекрати свои страдания, и будешь казнена более легкой смертью!
   - Вы ответите! Все равно ответите! - лишь слышал он в ответ. После этих слов девушка потеряла сознание, и шея повисла на плечах.
   - Хватит. Унеси ее. - приказал Байнал нукеру.
   Байнал не нашел Берке ни в парадном шатре, ни в гэре. "Снова поехал на охоту в одиночку" - подумал он, зпррыгнул на коня и помчался искать царевича.
   Вокруг не было никого, кроме мальчика, пасущего стадо овец вдалеке.
   Он лег посреди зеленой травы на светло-коричневых песках и глядел в чистое голубое небо с редкими облаками.
   - Аллах, ты видишь все: я должен был защитить себя. Несли я не одержу победу над врагами, я не смогу править так, как велит наша вера. С того самого дня, как свели в могилу мою матушку, я понял, что надо будет защищать себя и братьев. Ты видишь, Аллах, не по моей воле началась эта вражда!
   Шум сухого ветра и аромат полыни успокаивали мечущуюся душу внука двоих императоров Азии.
   - Берке-гуай! - услышал он знакомый голос. Берке настолько погрузился в свои размышления, что не заметил подъехавшего и оставившего коня где-то рядом Байнала.
   -Все в порядке. Я просто отдыхал.
   Байнал протянул руку, Берке оперся на нее и поднялся.
   Мне нравится это ощущение единства со степью: шум шелестящих колосьев и запах полыни. Пусть говорят, что я не похож на монгола, что принял чужую веру, я не смогу жить без запаха полыни.
   - Вы слишком много думаете о вашей крови. Вы - потомок Чингисхана, и этого достаточно, а тюрков среди наших простых воинов намного больше, чем монголов, и то, что ваша мать - тюрчанка, вызывает у них уважение.
   В укоризненном взгляде воина царевич заметил глубоко сидящую обиду.
   - Твоя рана зажила?
   - Да, Берке-гуай.
   - Давно мы не оттачивали мастерство боя, - Берке вынул саблю. - Нападай!
   Берке отражал удары вяло, первый раз Байнал наблюдал такое. До этого никто не мог сравниться с циньваном в битве на саблях.
   - Я знаю, что грешен, чтобы понимать это, мне не нужны другие люди.
   - Мне не следовало быть столь дерзким, простите, - произносил Байнал те слова, которые должен был произнести, пытаясь скрыть обиду.
   Берке бросил саблю на землю.
   - Нападай!
   Байнал не понял его.
   - Буду уходить от ударов, будучи безоружным!
   - Может прекратим? Вы сегодня не такой, как раньше,- испугался Байнал, что поранит вялого царевича, но тот стал ловко увиливать от ударов.
   - Говоришь одно, думаешь другое. Кроме Беркечара, тебя и Кутлуга, у меня нет верных людей
   - Я сам виноват, Берке-гуай. Мне не следовало быть слишком дерзким с вами. Но среди верных вам людей вы забыли еще одну женщину.
   - Чечек, да, пока она мне служит. Но нельзя исключить того, что она, как Юлдуз - та кипчакская рабыня, переметнется к моим врагам.
   - Скажи мне кое-что? Почему так беспокоишься об это пленнице? Только ли жалость к женщине тому виной?
   - О чем вы, Берке-гуай? - слышал он растерянный ответ воина.
   На лице царевича появилась прежняя улыбка, а в голосе - задор - все то, чего не было после того, как покойный Бату отнял у него кавказские земли.
   - Я бы отдал ее тебе, но боюсь, что прирежет в первую же ночь!
   Берке увидел, как мальчик-пастух наблюдал издалека за "битвой" двоих незнакомцев. В Степи простые араты и воины люди редко враждуют: под открытым небом и широкими просторами много не скроешь, а без помощи будь соплеменнику, будь то иноземцу, не выживешь. Берке и Байнал ощутили на себе пристальный и удивленный взгляд мальчика лет двенадцати.
   - Подойди сюда, не бойся, - позвал его Берке.
   Мальчик стал подходить неуверенно к странным незнакомцам.
   Берке понял, что мальчик не знает его в лицо
   - Я и мой товарищ, сказав это, он обнял глядящего с удивлением Байнала за плечи оттачивали мастерство боя.
   Мальчик взглянул на Берке внимательно:
   - Ага, почему вы говорите по-монгольски? - спросил мальчик по-кипчакски. - Вы не похожи на монгола.
   "Вот же мальчишка!- подумал Байнал, ожидая гневного ответа огула"
   - Ошибаешься, мальчик. Мой род самый что ни на есть монгольский. А ты сам чей будешь? Кто твой отец?
   - Мы боголы *, отец умер недавно, братьев у него не было, маму никто в жены не взял.
   - А братья есть?
   - Есть один, но ему только год
   - Дашь кров путникам? - неожиданно для Байнала спросил Берке. Оба знали ответ любого кочевника.
   - Зачем это вам? - спросил Байнал, ожидая, что Берке совершит очередное безрассудство.
   Мать мальчика, кипчакская женщина, маленького роста, исхудавшая, как и предполагалось, согласилась пустить путников переночевать в юрте
   Сестры мальчика принесли чаши с кумысом, курт и лепешку. Больше еды у них не было. Женщина с дочерьми ютилась в женской - левой части юрты, а Байнал и Берке устроились в торе - самом почетном месте для гостей.
   Открыв глаза на рассвете Берке впервые ощутил ту легкость, которую испытал тогда, когда притворялся обычным воином и проник в лагерь врагов Мунке. И словно нет ни врагов, кроме военных противников и нет за душой тех поступков. За которые сам Чингисхан карал народы.
   - Как думаешь, Байнал, родись я простым аратом, какой бы воин из меня вышел?
   - Вы бы впереди всех гнали своего коня при наступлении, первым бы карабкались по лестнице при штурме крепости.
   - Да. Лук и сабля, а не яд и обман были бы моим оружием. Уходя Берке раскрыл свою личность и велел удивленной женщине ждать пастуха со стадом овец и сватов для дочерей от его нукеров. Байнал лишь вздыхал, наблюдая за очередными проделками царевича.
   Боракчин долго думала о том, как привлечь Берке к суду Золотого Рода: только члены династии могли судить Чингизида. Она вызвала в золотой шатер только тех людей из ближнего круга, кому доверяла: Уруудая, Хулан, Цветноглазого, Баира, Юлдуз и ее названного брата - кипчака Арслана.
   - Отправлять послов к Мунке-кагану нет смысла: среди нукеров, охраняющих ямские пути, немало тех, кто служит Берке. В Улусе Чагатая тоже правит регентша, она никак не может повлиять на кагана и весь Золотой Род. Остается только Хулагу. Он сейчас на войне, но я все равно хочу отправить к нему послов.
   Боракчин заметила, как задумчив Уруудай: вопросов не задает, глядит в сторону, как будто мыслями где-то далеко.
   - Уруудай! - окликнула она его. - Я понимаю твое горе, как никто другой, но это не повод забывать о делах государственных.
   - Простите, Боракчин-гуай, - нойону трудно было сдержать неловкость от стыда. - я вас внимательно слушал, я согласен с вами.
   Боракчин обратилась к воинам:
   - Ты, Баир - тот, на чьих глазах умер мой сын, поэтому тебе в первую очередь поручаю доставить послание и рассказать Хулагу обо всем, что тогда произошло. Нукер молча поклонился регентше.
   - Цветноглазый, Арслан, вы тоже поедете.
   - Спасибо, фуджин! - резвым голосом ответил Арслан.
   - Это очень опасный путь: там идут бои, ассасины славятся по всему миру как умелые убийцы.
   - Госпожа, Сартак когда-то спас меня от плена, я готов погибнуть за его семью.
   - Боракчин-гуай, - сказал Баир, - вы, меня, старого воина, пугаете опасностями!
   Небольшую двухколесную повозку со скромными дарами с трудом удавалось перевозить через гористую местность Курхистана. Сами воины ехали верхом, охраняя ее. Путь к осажденному Аламуту лежал через одну из захваченных исмаилитских крепостей. Дым от пожарищ уже стих, но оставался еще запах гари, вид обгоревших домов с поломанными стенами, следы крови и разрубленные или с воткнутыми стрелами трупы, не все из которых еще не успели убрать, бросив в большие ямы, которые рыли недалеко люди из хашара. Жуткий запах заполнил улицы.
   - Цветноглазый, скажи, ты, наверное, проклинаешь судьбу за то, что сделала тебя евнухом? - спрашивал Арслан.
   - Если думаешь, что никогда не глядел на женщин, неет. Глаза и сердце мне не отрезали, - засмеялся иноземец. - Когда служил в гареме хорезмшаха, я глядел на ту, имя которой не могу назвать, иначе меня казнят здесь. Я рисовал ее. Вот тогда и проклинал судьбу.
   - Наши казнят за оскорбление женщины из гарема хорезмшаха? - вдумчиво взглянул на него Баир. - Значит, она одна из взятых в плен в Илале и отданных сыновьям Чингисхана?
   Тот промолчал в ответ.
   - Но сейчас не жалуюсь, - продолжал рассказывать Цветноглазый. - Я благодарен Господу, что видел жизнь далеко за пределами моих родных краев, что знаю ее такой, какова она есть: знаю цену славе империй, шикарным дворцам и шатрам: это кучи трупов, дым от пожарищ и крики изнасилованных женщин, а благовония во дворцах отдают трупным ядом. Когда я, будучи не смышленым мальчишкой, хотел отправиться в крестовый поход, то и не представлял, как все выглядит, но, побывав во многих походах с Джучи и Бату, знаю. Прошу не серчать на меня за эти слова: я благодарен и Джучи-гуай и Бату-ака, и Боракчин-гуай за то, что возвысили меня, презренного евнуха-перебежчика.
   Всадники и повозка проезжали у подножия скал.
   Пролетевшая стрела вонзилась в землю прямо у копыт коня Арслана. Вторая стрела метко вонзилась в тело Цветноглазого, словно в мишень, латинянин упал с коня, ухватиться за сидение. Всадникам пришлось остановиться. Цветноглазый пополз, опираясь на руки, к колесам повозки, оставляя за собой кровавые следы. Взглянув наверх, воины увидели стоявших на вершине сколы людей в черном одеянии. Вот они - те самые ассасины.
   Скала была не очень высока, и стрелы долетали до нее. Арслан, Баир и Цветноглазый мигом схватили луки и стали стрелять, но фигуры в черном одеянии ловко увиливали от стрел, прячась за деревья, удалось застрелить только двоих. Было ясно, что у врага стрелки не мене меткие, чем монголы. Следующая стела попала в Арслана, ранив его в правое плечо. Спрятавшийся под повозкой Цветноглазый смог, сжав зубы (что не спасло от криков) сломать стелу, испачкав ладони в струе крови.
   Жмурясь от боли, дотянулся правой рукой до колчана, взял стрелу, медленно поднял ее, чтобы натянуть стрелу. Каждое движение рукой давалось с трудом, а рана кровоточила. Но натянуть не получилось, юноша выронил лук и повалился на коня, крепко обхватив его шею.
   - Бегите!- сказал он, глядя на Баира. - Оставь нас, я отвлеку их на себя!
   Тот, словно не слышал: прячься в повозку!
   - Бегите, ага! - умолял его Арслан.
   - Залазь в повозку! - снова сказал монгол строгим голосом. Пока раненый Арслан забирался на повозку, сам он подошел к истекавшему кровью Цветноглазому, тот тоже просил его оставить, он поволок его и погрузил на повозку с помощью кучера, потом вновь запрыгнул на своего коня. Арслан к тому времени сломал стрелу в своем теле.
   - Скинь груз! - приказал Баир кучеру.
   Тот быстро стал сбрасывать с повозки рулоны тканей, меха и золотую посуду.
   - Убегают! - кричали на фарси с горы. Фигуры в черном стали спускаться вниз.
   - Езжай вперед, я их отвлеку! - приказал Баир. Кучер из всей силы погнал коня. А сам, прикрываясь щитом, стал, сидя на коне, стрелять в бегущих в его сторону ассасинов. Стрела, пущенная с их стороны, попала в шею конюЕму удалось уничтожить двоих лучников, пытавшихся попасть в повозку. Всех их немногих лучников удалось убить, но и у самого стали закончились стрелы.
   Арслан, тем временем, в повозке отыскал кресало и металлическую миску, зажег трут, раскалил в пламени кончик кресала, и прижег рану сначала еле живому Цветноглазому, потом раскалил снова, и прижег себе, отрезал куски ткани своего безрукавого кафтана и затянул его и свою раны.
   Каждое слово произносилось латинянином с трудом, через превозмогание боли:
   - А сейчас я рад, что умираю не в очередном походе, выполняя поручение матери, ищущей справедливости.
   - Держись, иноземец, скоро выберемся, - успокаивал его половец. Неудавшийся крестоносец, евнух при дворце Хорезмшаха и верный гвардеец Бату испустил дух.
   Арслан приоткрыл кошму, высунул голову нарежу, поглядел по сторонам и не увидел Баира. Жар, поднявшийся от раны, плыл по всему телу, заглушал боль.
   - Где же ты, Баир? Как мы могли тебя оставить с этими гашишниками?
   - Стой! - приказал он кучеру. - Я должен вернуться.
   - А как же приказ регентши, господин? Кто-то должен остаться в живых!
   -Он нас не оставил, и я не оставлю! Распрягай повозку!
   - Зачем? - удивился тот.
   - Быстро, нет времени! - Бери письмо и беги пешком! Кучер разрезал веревки. Арслан, несмотря на свое полусонное от высокой температуры состояние, забрался на коня.
   Тем временем, к Баиру приближалось ассасинов человек десять. Один из них знал кипчакски:
   -Говорят, монгол ничего не стоит без коня и лука! - говорил он, ехидно улыбаясь.
   Баир тоже в ответ улыбнулся, вынимая саблю из ножен:
   - А чего стоит ассасин, не вдохнувший гашиша?
   Двое нападавших были нейтрализованы его саблей. Спокойствие и невозмутимость в черных азиатских глазах - последнее. Что увидел третий, четвертый и пятый. Он чувствовал, как силы иссякают. "Смерть настигнет на поле брани - подарок для Неба для воина. Это лучше, чем встретиться с ней в собственной постели" - думал он, но послышались топот и ржание коней вблизи, стрелы пронзили врагов. Словно Вечное Синее Небо услышало мысленные молитвы Арслана, и он встретил монгольский отряд, когда раненый гнал коня туда, где оставил товарища. Двадцатилетний юноша обнял его, чуть не плача, словно, мальчишка отца.
   - Зачем вернулся, велел же бежать! Кто бы доставил послание? Как Цветноглазый?
   В ответ он услышал лишь молчание и увидел Арслана.
   - Надо его похоронить по их вере. Я видел, как хоронят христиан. Боль в ране снова дала о себе знать, и юноша смог идти, только опираясь на плечо Баира.
   - Это были остатки тех, кто выжил и смог бежать из взятых крепостей, сказал сотник встретившегося монгольского отряда. - Они приняли вас за обоз и решили напасть.
   Баир сообщил, что вез послание Хулагу от регентши Улуса Джучи.
   "Жаль, пришлось оставить и дары для Догуз" - говорил Баир лежавшему в шатре с завязанной раной Арслану. Догуз - жена Хулагу - несторианка, на ее расположение очень надеялась Боракчин.
   Боракчин думала о своих посланниках каждый день, каждую ночь, молила Тенгри, чтобы они добрались до Хулагу и вернулись живыми. Регентша вскоре узнала, что вернулись только двое из троих. Баир и Арслан зашли в золотой шатер и передали от Хулагу совет ничего не предпринимать и ждать, когда закончится его война с арабами. Тогда он приложит усилие, чтобы убедить кагана и других членов Золотого рода в виновности Берке и Беркечара. Чечек передала человеку из ставки Боракчин, тайно служившему Берке о том, что регентша обменивается посланиями с Хулагу , замышляя судить Берке и его брата.
  
   Глеб возвращался из Каракорума. Трудно было убедить хана отпустить почетного заложника, когда тот решил ввести прямое управление в вассальных землях, проводя перепись и отправляя баскаков. Весной он встретил у ворот дворца Буку.
   Юноша не год назад потерял невесту, умершую от нароста. Ни врачеватели, ни монахи не знали, как лечить ее болезнь. В один день к воротам дворца пришла соседка отца Айсун Фатима, попросила одного из стражников передать молодому писарю, что девушка при смерти. Бука, даже не спросив разрешения Сулохая, бросил работу, выбежал из дворца, сел на коня и погнал к дому Айсун, грозя не желавшим уступать дорогу прохожим пайцзой чиновника. Исхудавшая девушка больше не походила на ту красавицу с уйгурскими большими глазами, игравшую на шанзе. Взгляд измотанной страданиями выражал лишь стремление перед смертью и заставил лить слезы крепкого, выросшего в суровых условиях и бедности сына кочевников. Он не плакал, когда ему хотелось есть, когда отец его отдал в услужение за еду, когда сыновья знатных в кешике пытались сломить его дух. Казалось, жизнь била ойратского мальчика не раз и сделала толстокожим.
   - Это была моя ошибка, что согласилась тогда за вас выйти, - говорила лежащая на кровати Айсун. - Хотела быть счастливой, не подумала, что сердце воина может болеть не меньше женского.
   Бука взял ее за руку:
   - Не надо так говорить. Я сильный, все выдержу. То время, что ты была рядом со мной - мамое радостное в моей жизни.
   Струи слез полились из глаз девушки от радости и печали одновременно.
   - Отец! - позвала она Эркина.
   Постаревший за короткое время мужчина быстро зашел в покои дочери.
   - Достаньте кукол из сундука.
   Эркин вытащил четыре хорезмийские куклы.
   - Этих кукол подарила моей матушке сама Хан-Султан, жена Джучи. Говорят, эти куклы изображают ее саму, отца, бабушку". Матушка перед смертью сказала: "Оставь их себе, а если захочешь подарить, отдай только тому, кого сильно любишь. Возьми их себе, пусть твои дети будут играть".
   В первые два дня после смерти Айсун Бука по вечерам бродил по городу, иногда заходил в то же заведение госпожи Юнхуа, что и Глеб в первые дни после приезда. Глядел он издали на купола церквей, минареты и обо с лентами на деревьях, с обидой на Небо. А когда темнело и городские стражники, ходили по кварталам, разгоняя народ по домам, Бука не с первого раза слушался их.
   - Кому сказано: по домам! - кричали стражники в спину юноше.
   Один раз он подошел к ним и спросил, не ожидая ответа:
   - Скажите мне, зачем в Каракоруме столько храмов? Зачем разным богам столько почтения? Ведь ни один из них мольбы людей не слышит.
   В ответ он лишь услышал:
   - Хватит богохульничать! Иди, проспись!
   На службе долго находиться в таком состоянии нельзя, поэтому Бука быстро прекратил это дело. Раньше он стыдился, что несет такую службу - кочевник рожден воином, а не писарем или торговцем, но теперь радовался - на военной службе бы не позволили погоревать ни дня.
   Глеб не говорил с ним об Айсун, если встречал, то только здоровался - не знал, как утешать человека другой веры и боялся подобрать не те слова на иностранном языке.
   - Ты сильно хотел домой, завтра иди к Огул-Тутмыш-хатун, я договорился с ее служанкой, чтобы она попросила ее принять. Убедите хатун в верности вашего рода, если получится, она поговорит с каганом. Не надейся, что все произойдет быстро. Еще остались вещи для подарков? - Бука вяло улыбнулся.
   - Совсем мало.
   - Служанке отдай какое-нибудь дешевое кольцо. А хатун выбери что-нибудь получше.
   - А тебя отблагодарить нечем, деньги нужны в дорогу. Даже на заведение госпожи Юнхуа нет.
   - Не надо, - равнодушно ответил Бука.
   - Надеюсь, все хорошо у тебя будет, Бука, - сказал Глеб. - Служи хорошо при дворе, чтобы не отправили в поход, а то твой народ никак не может остановиться в завоеваниях.
   - И не остановится, пока не выполнит волю Неба.
   - Не надо дальше, я знаю, что небо отдало мир во власть Золотого Рода. Прощай, и спасибо за все.
   Аудиенция у ханши прошла спокойно. Через месяц Глебу было приказано возвращаться в свои владения. Бука продолжал свою службу, как и прежде, не показывая никому свою печаль. А когда наставляли люди, что надо найти невесту, рассказывали о дочерях знакомых, нехотя отвечал, что скоро этим займется.
   Перед отъездом Глеба Касым незаметно пробрался к покоям, где жили Солухай и Бука.
   - Я по приказу князя поблагодарить Буку-гуай пришел. И попрощаться, - сказал мальчишка.
   - Передай от меня князю пожелания счастливой дороги, как обычно, ответил спокойным ровным голосом Бука, глядя в сторону и думая о своем.
   - Ага, вы переживаете из-за Айсун? - резанул вопросом мальчишка. Бука промолчал в ответ. - Знаете, я один раз ходил к ней. Тогда мальчик рассказал ему о куклах - марионетках, которые она ему показывала.
   - Хочешь, отдам одну из них? Ты мне помогал тогда - продавал еду на рынке. Я не забыл.
   Он вытащил из сундука ту, что изображала Хан-Султан, и протянул Касыму. Мальчик взял и стал внимательно разглядывать.
   - Она правда похожа на Хан-Султан?
   - Не знаю. Не бойся, что Тимер уедет с князем, я позабочусь о тебе: найду семью аратов, где мало сыновей.
   - Благодарю, ага, но я поеду с моим отцом. Князь разрешил.
   - Я хочу усыновить этого мальчика. Моя жена примет его обязательно, - уговаривал Тимер взять Касыма с собой. Дорога предстоит долгая. Мальчишка может создать проблем. Отдай его в какую-нибудь семью кочевников, - Глеб вспомнил, как сам половец рассказывал ему, что степняки часто берут в семьи чужих детей, и те получают равное наследство с родными.
   - Разрешите, князь, взять его с сбой, привязался я к мальчику, как к родному сыну. За это всю жизнь буду только вам служить. Вам человек, знающий Степь, еще понадобится.
   Всю дорогу в четыре месяца Глебу пришлось слушать жалобы Петра, что мальчик-басурманин заставляет замедлять пути, хотя с мальчишкой ни разу не было проблем, и что князь все время на уступки тайному язычнику Тимеру.
   Когда путники добрались до Сарая, Глеб сначала думал остановиться в караван-сарае недалеко от города, но воспоминания потянули в саму столицу.
   Петр, вернувшись на постоялый двор с базара, куда его отправил Глеб, рассказал князю восторженным голосом и с широко открытыми глазами, что видел там саму царевну, дочь Сартака.
   - Говорят, она приехала помолиться в несторианской церкви, которую недавно построили.
   Скучающий Глеб, как будто оживился.
   - Что ты купил, давай сюда!
   Слуга растерялся от реакции князя:
   - Да... Только на лепешки хватило. Глеб выхватил у него из рук связку с товаром и позвал Тимера.
   - Едем к несторианской церкви!
   Ранее, минуя две золотые статуи коней, которые незадолго до смерти приказал поставить Бату у въезда в город, повозка остановилась, и Хулан пересадили на паланкин. Прежде она приказала одному из сопровождавших ее нукеров съездить на базар и узнать, будут ли сегодня выступать хорезмийские кукольники.
   Пока паланкин несли по шумным и многолюдным улицам, Хулан пришла в голову идея зайти сначала на базар. Негоже девушке из Золотого Рода ходить в такие места, - говорила сидевшая рядом с Хулан старая служанка-хорезмийка Нигора.
   - Негоже слугам наставлять хозяев.
   Хорезмийка обиженно замолчала, считая, что может учить Хулан, которой служила, когда та была еще ребенком.
   Когда паланкин вынесли на базар, неожиданно на пусти встали трое мужчин, почтительно преклонив головы перед принцессой. То были Глеб, Петр и Тимер. Князь надеялся, что встреча с принцессой поможет быстрее получить разрешение на аудиенцию у нового правителя и регентши. Глеб опасался, что вызовет гнев Боракчин, если не окажет должного почтения Улагчи, но ждать долго не хотелось: усталость от многочисленных ожиданий аудиенций и разрешения вернуться домой вот-вот готова была затмить расчетливость и осторожность.
   Она не должна была приковывать его взгляд: тонкие руки и ладони, выглядывающие из-под широких рукавов, острый подбородок, к тому же, лицо не украшено белилами, как у всех знатных дам и девиц. Только в длинных да пояса черных густых косах, плавно ложившихся на плечи, могли показаться: ни у татар, ни у русинов она не красавица, но что-то неземное в этой горделивой осанке, в медленном шаге, мелодичной речи, и даже в улыбке отражено достоинство благородного рода.
   - Госпожа, я отдал в Каракоруме и по дороге туда и обратно все, что привез с собой, отдал все на подарки чиновникам.
   Она глядела на него с удивлением, не понимая, зачем он ей это говорит и при этом улыбается.
   - Ты пришел просить милостыню у фуджин? - строго спросил один из нукеров.
   Громкий смех остальных нукеров и служанок встретил ответный смех Глеба.
   - Но я не мог не почтить госпожу и принес подарок, пусть очень скромный, но сделанный пекарем Фарухом из Мавераннахра!
   Глеб протянул корзину с круглыми хорезмийскими лепешками с тонкой серединой и толстыми краями.
   - Что за дерзость! - услышал он сердитый голос воина. - Дарить дешевую еду сестре чжувана!
   - Но это единственное, что я мог подарить госпоже, ей хлеб только пойдет на пользу.
   - Да как ты смеешь, сэму! - второй воин уже было взялся за рукоять сабли, как Хулан снисходительно сделала жест ладонью, чтобы тот остановился.
   - Нет, - стал оправдываться Глеб растерянным голосом, - я вовсе не хотел сказать, что госпожа недостаточно красива!
   Глеб не стал глядеть на раздраженных его наглостью нукеров, а остановил свой взор на принцессе, лицо которой озарила улыбка и тихий, сдержанный смех вселил в голову Глеба уверенность, что у него получилось расположить ее к себе.
   - Госпожа, я пришел попросить о вашей милости.
   - И после такого еще что-то просить смеешь! - еще больше разозлился стражник. Ступай прочь!
   - Оставьте, пусть говорит, - обратилась принцесса к стражникам.
   - Хулан-фуджин, я, мои воины и слуги проделали огромный путь, пробыли несколько лет на чужбине. Я должен сначала заехать в Ростов к матушке и брату, потом скорее вернуться в свои владения, но недавно узнал печальную весть о смерти Бату-ака и Сартака-чжувана и о новом правителе и регентше. Было бы неправильно их не почтить.
   - Вы хотите, чтобы вам побыстрее разрешили прибыть в ставку? - догадалась Хулан.
   - Вы все правильно подумали, госпожа.
   - Я попрошу регентшу, чтобы она вас приняла. Если соизволит, то вам сообщат.
   - Благодарю вас, Хулан-фуджин! - произнес Глеб резвым голосом, поклонился и снова улыбнулся.
   Во время приезда в город Хулан любила посещать бани, построенные по образцу сельджукских. Полностью расслабить свое тело в жарком воздухе сейчас почему-то не получалась: в голове все мелькали нелепая улыбка иноземца. Теплая вода из кувшинов, которой поливали ее служанки, текла по тонким белым плечам, а задумчивая улыбка не спадала с лица принцессы.
   - Госпожа, вы все время улыбаетесь, - заметила необычное поведение одна из служанок.
   - Я все не могу прекратить смеяться над тем вассалом, его нелепыми словами и подарками.
   - Да уж, госпожа! И как могло прийти в голову дарить хлеб девушке из Золотого Рода! Шут, а не вассал!
   Хулан тихо засмеялась в ответ. Она не отказала, и не согласилась, а внимательно глядела на странного вассала из далеких земель, а потом велела ему ступать: принцесса хотела продолжить путь.
   Глеб отправил Петра к сарайским ювелирам узнать, какие украшения заказывают для женщин Золотого Рода, особенно дочери Сартака. Все же кое-какие средства у Глеба оставались, но их было недостаточно для покупки подарков самому чжувану и его родственницам. часть Тимеру пришлось взять у ростовщиков от своего имени. Прибывшему ненадолго иноземцу врятли согласились бы. Затем он сам решил пойти к одному из лучших мастеров, приехавших из Болгара. Полноватый мужчина со спокойной улыбкой спросил иноземца, какие изделия его интересуют.
   - Можешь сделать такие серьги или повески, чтобы девице не захотелось его положить в сундук или подарить служанке?
   - Я не знаю, что это за девица, и какие украшения она любит.
   - Девица - большой ценитель булгарских украшений. Сделай интересный узор.
   Когда Глеб вернулся за готовым украшением, к его удивлению, мастер протянул два височных кольца с фигуркам сканой золотой утки, отделанной зернью*. Утка держит в полу раскрытом клюве комочек земли.
   Жаркое летнее солнце безжалостно палило над головой Глеба. Волнистые волосы стали мокрыми под шапкой орбелге, пот тек по всему телу. Так хотелось развязать пояс и сбросить шелковый дээл! А воды Ахтубы вдали и вовсе манили нарушить запрет Великой Ясы заходить в проточные воды. Оглянулся Глеб - вокруг в степи нет посторонних.
   - Стойте! - приказал он своим воинам. - Поедем сначала к реке!
   - Что вы собрались делать, князь? - настороженно спросил Тимер.
   - Жарко сильно, искупаться хочу!
   - Я вам разве не говорил, что здесь запрещено заходить в реку?! - рассердился кипчак.
   - Не бойся, здесь никого нет! - в голосе Глеба звучал задор, пугающий Тимера.
   *Зернь - это орнамент, созданный из маленьких, диаметром 0,3;0,4 мм, золотых, серебряных или платиновых зернышек.
  
   - Но, если кто-нибудь увидит, вам грозит казнь!
   - Прекрати уже, Тимер! Если я сейчас не искупаюсь, то не доберусь до стойбища!
   - Князь, одумайтесь! - испуганным голосом умолял Жизномир. - неужели хотите повторить судьбу ваших отца и деда?!
   Глеб не стал их слушать и погнал коня в сторону берега, воинам пришлось последовать за ним. Прохлада коричневых вод укрыла Глеба от изнуряющей жары. Сначала он окунулся с головой, потом поплыл вдоль берега.
   Хулан любила ездить к берегу реки, глядеть на воды. Наслаждаться прохладным ветром и пускать сокола на охоту за утками.
   - Не время охотиться, Хулан-гуай, - отговаривал ее Арслан, который обычно сопровождал ее, Боракчин и Юлдуз в поездках, - сегодня жарко, вся дичь попряталась.
   - Поэтому и хочу поехать, там ветер, прохладно.
   Делать было нечего. Ему и одному воину и сокольничему с птицей на присаде пришлось сопровождать принцессу.
   Хулан и ее люди приближаясь к берегу. Заметили вдали двигающиеся фигуры.
   - Там люди. Сказал Арслан, ехавший рядом с Хулан.
   - Они нам не помешают. Тоже. Наверное, спасаются от жары на берегу.
   Тимер и Жизномир, увидев всадников вдалеке, стали судорожно звать плавающего вдоль берега Глеба, который не хотел их слушать и продолжал, как ребенок, наслаждаться водной прохладой.
   - Князь, там люди, они приближаются!
   Чем больше Хулан и Арслан приближались к берегу, тем отчетливее виднелись действия находившихся там людей.
   Арслан остановил коня, чтобы приглядеться.
   - Хулан-гуай! Посмотрите, что делает вон тот человек! - указывал он рукой на выходящего на берег Глеба.
   - Он зашел в реку?! - недоумевала Хулан.
   - Преступника следует схватить и привести к заргучи!
   - Подождем, пока оденется, - спокойно сказала Хулан.
   - Конечно... - еле сдержал себя воин, чтобы не засмеяться над смущенной принцессой.
   Успевший надеть штаны и накинуть халат Глеб увидел мчавшихся в его сторону всадников и услышал женский крик "Стой!". Жизномир с ужасом в глазах глядел то на всадников, то на князя.
   - У нас даже нечем от них откупиться... - растерянно вздыхал Тимер.
   Глеб глядел на двоих всадников, ехавших впереди остальных, и пытался понять, какого они племени и как договориться на месте. К его несчастью, они оба выглядели, как кочевники: воин - как половец, а девушка - как монголка, ее лицо даже показалось Глебу знакомым. "Если кочевники, значит, должны строже относиться к обычаям" - подумал Глеб, понимая, что даже жалеть о своей глупости уже поздно. Голос девушки также показался князю знаком:
   - Этот иноземец посмел осквернить реку своим телом, пренебречь законами Ясы! Арслан, свяжи его. Арслан. Свяжи его и приведи к Заргучи.
   Тон речи сидевшей на коне девушки с горделивой прямой осанкой показался Глебу надменным, как и взгляд. Никогда не видал он таких надменных девушек, даже жена Бориса не сравнится.
   - Я нукер чжувана - сказал Арслан, доставая аркан. - Будешь сопротивляться, казни все равно не избежишь!
   Всадник слез с коня, и стал приближаться к Глебу, держа в руках аркан.
   Желание выжить заставляет воплощать любые идеи, пришедшие в голову в первые же секунды:
   - Не знаю, в чем я провинился, может быть, я не знаю всех обычаев. Тимер, что я сделал не так? - обратился Глеб к подошедшему Тимеру.
   - Простите, это моя вина, что я не рассказал о запрете заходить в реку, - подыграл ему Тимер.
   Если простите, я щедро вознагражу.
   - Ты не можешь не знать обычаев, если был при ханском дворе в Каракоруме! - девушка подъехала ближе, и Глеб, наконец, узнал принцессу.
   - Хулан-гуай... - растерялся Глеб.
   - И чем ты решил вознаградить сестру чжувана в обмен на свою жизнь? - в ее голосе прозвучала та же надменность, которой не было при их первой встрече. - Что у тебя может быть такого, чего нет у меня?
   Касым вышел из арбы, несмотря на приказ сидеть там и не показываться на глаза.
   - Ханум, у вас наверно нет марионетки, принадлежавшей когда-то Хан-Султан.
   Под удивленным взглядом принцессы он передал одному из воинов хорезмийскую куклу, изображавшую дочь хорезмшаха.
   Надменность на лице принцессы сменилась снисходительным смехом.
   - В твоих владениях принято вручать глупые дары?
   "Чертов мальчишка! - подумал Глеб. - Не надо было его брать с собой!"
   Громкий смех воинов внушил надежду, что получится договориться, но Арслан продолжил стягивать петлей руки князя.
   Арслан сел на коня. потянул другой конец аркана, ведя за собой Глеба. Воинам и слугам Глеба пришлось последовать за связанным князем.
   - Фуджин, - продолжал настаивать Тимер, - я виновен, что не рассказал князю. Степной ветер смягчал палящее солнце,
   Неужели ему предстоит повторить судьбу отца и деда?
   - Хулан-гуай! - голос князя звучал резво и задорно, несмотря на одышку и уставшие ноги, - вы и я христиане, проявите милосердие ради Господа нашего!
   - Сначала я монголка из Золотого Рода. Мы можем быть любой веры, но никогда не откажемся от рода и обычаев.
   - Я каюсь, что пренебрег обычаем. Если пощадите, я буду всю жизнь благодарить вас и с каждой поездкой в ставку выражать свою благодарность.
  
   Музыка шанзы звучала где-то рядом. В какой-то момент он забыл тот путь, который указал слуга и стал идти туда, откуда играла мелодия.
   Группа девушек сидели у юрты на маленьких окружив ту, что играла на шанзе. Теперь Глебу стала понятно, откуда эта музыка. Все служанки растерянно обратили свои взгляды на незнакомца. Игравшая на шанзе остановилась. Ее лицо было Глебу знакомо, но вместо того надменного взгляда он увидел глубокую задумчивость и погруженность куда-то. Они взглянули друг на друга внимательно, словно пытаясь что-то понять.
   Опомнившись, Глеб поклонился.
   - Хулан-гуай, простите, прошу прощения за свой проступок у реки и от всей души благодарю, что простили меня тогда.
   - Если подобное повторится, князь, то вас уже никто не спасет, - высокий нежный голос звучал, словно та мелодия шанзы.
   - За первую нашу встречу мне тоже очень неловко.
   - Лепешки были вкусные, служанки вдоволь наелись.
   После слов Хулан послышался тихий смех, а на лице принцессы появилась все та же, сдержанная улыбка. Принцесса взяла булгарские подвески, которые передала одна из служанок из рук Глеба и стала внимательно рассматривать. Изображение утки, несущей в клюве кусок земли, пришло к булгарам от местных финнских народов.
   - Те, кто живет севернее по Итилю, говорят, что утка помогла их главному богу создать мир, сказала Хулан, чем вызвала удивленный взгляд Глеба.
   - Откуда вы знаете легенды народов, живущих далеко отсюда?
   - Мы кочевники, - отвечала спокойным и уверенным голосом принцесса, - наш мир больше, чем то, что нас окружает.
   Лицо принцессы по-прежнему не было закрашено белилами, но это вовсе не лишало его черт некоего благородства, и даже во время тихого сдержанного смеха взгляд сестры чжувана не терял достоинства аристократки. Царственная, неземная, она все больше заполняла собой мысли князя и вызывала желание покорить обладать ею.
   Выходя из гэра Хулан, Глеб точно знал, что он сразу не покинет низовья Итиля.
   - Мы остаемся.
   На лицах воинов и слуги отражались испуг и недоумение.
   - Я не уеду отсюда, пока не стану гурганом*.
   - Вы хотите жениться на... - сказал Тимер, глядя на князя, как на безумца. Казалось, он привык к безумным выходкам Глеба и был готов ко всему, но к подобной самоуверенности.
   - Князь, разве вам отдадут в жены саму внучку Бату? Ваши владения невелики, мало кто знает где находится Белозерский удел. Когда спрашивают, я отвечаю, что на самой окраине.
   Когда Глеб вышел, перешагнув порог, Хулан захотелось выбежать из гэра, найти укромное место побыть вдалеке ото всех, не покидали мысли о странном вассале. Голос и улыбка этого человека с каштановыми волнистыми волосами, все время заставлявшего ее смеяться.
   Глеб не торопился покидать ставку. Он решил во что бы то ни стало встретиться с Хулан наедине. Одна из служанок, которых он видел рядом с принцессой, та, что помоложе выходила из юрты. Он подбежал к ней и сунул в руку дирхам.
   - Скажи Хулан-гуай, что завтра вечером буду ждать ее у реки, в том самом месте, где совершил преступление.
   - Какое преступление? - не понимала девушка странного иноземца.
   - Просто передай госпоже эти слова.
  
   *Гурган - зять Чингизида, занимал почетное место в иерархии, мог присутствовать на курултае, был обязан участвовать в военных походах.
   Старшая служанка что-то спрашивала об изготовлении войлока, но принцесса будто ее не слышала.
   - Госпожа? Вы меня слышите? -тщетно пыталась говорить она с девушкой, мыслями находившейся где-то далеко. Когда Хулан узнала, что иноземец ищет с ней встречи, то не могла думать ни о чем другом и даже ночью не сомкнула глаз. Неужели это то самое чувство, о котором говорила ... , когда рассказывала маленькой внучке чжувана о страданиях .... Та история известна у всех мусульманских народов, и каждый рассказывает ее по-разному.
   "Какая дерзость! Жалкий вассал хочет, чтобы я сама прибежала на встречу с ним! - думала Хулан, пытаясь помогать гордости бороться с желанием снова увидеть ту нелепую улыбку, что отражало лицо вассала, когда его пугали страшной казнью, и услышать
   Мысль, что странный иноземец скоро уедет, и это последняя возможность увидеть его заставила Хулан приказать одной из служанок принести сой дээл в обмен на серьгу, и сменить длинный широкий халат знатной монголки на одежду простолюдинки и молча быстрым шагом выйти из юрты и оседлать коня.
   Она мчалась по коричневому ковру, украшенному сухой травой и ковылем, словно, гнала юная душа, не находившая покоя от желания встретиться с малознакомым мужчиной. Готовность погрузиться в новое, незнакомое для нее чувство полета и страх, стыд и желание ощутить тепло его тела - все эти чувства уживались в душе одной девы.
   - Вы куда, госпожа?! Кричали две подбежавшие к ней служанки.
   - Хочу прокатиться, я недалеко, - отвечала она с волнением в голосе.
   - Одна? - спросила удивленным низким голосом старшая их женщин.
   - Никого за мной не посылай! - молвила принцесса и погнала коня в сторону ворот.
   Глеб старался не обнадеживать себя, но, увидев вдали женскую фигуру всадника, испытал чувство гордости
   - Я снова пришел просить вашей помощи, Хулан-гуай.
   Она не успела спросить, что на этот раз нужно странному вассалу: лишь ощутив вопросительный взгляд взволнованной девушки, о продолжил говорить, быстро произнося каждое слово:
   - Избавите меня от наваждения.
   Пятнадцатилетняя дева, чье детство закончилось только год назад, со смертью отца, ощутила на себе страстный взгляд карих глаз взрослого двадцатилетнего мужчины, потеряла дар речи от волнения.
   - С тех пор, как увидел вас в городе, у церкви не могу думать ни о ком, ни о чем, кроме вас! Места себе не нахожу от желания обнять вас, взять за руку!
   Хулан не успела опомниться, когда иноземец крепко сжал в своих объятиях, когда тоже обхватила его спину руками, словно встретилась с дорогим человеком, по которому долго тосковала.
   - Я чувствую то же, что и вы - тихо говорила Хулан с дрожью в голосе, отводя взгляд в сторону реки, меня не пугают малые владения и жизнь в чужих краях, но как я оставлю бабушку и брата в опасности и уеду далеко? Как часто я смогу узнавать, живы ли они?
   - О какой опасности ты говоришь, Хулан? - резко заговорил Глеб с ней не как с принцессой, а как со своей женщиной. Он глядел ей в глаза и больше не видел ту дерзкую степнячку, приставившую саблю в шее. Не стало и той гордой принцессы со снисходительной улыбкой. Перед князем стояла хрупкое, миниатюрное, нежное создание, нуждавшееся в защите. Он сжал ее тонкие ладони в своих руках.
   - Расскажи мне, Хулан! Не бойся, никто не узнает о том, что происходит в семье чжувана. Я уже здесь прожил долго и понимаю, о чем следует говорить, а что - держать в тайне, но мне нужно знать, чтобы защитить тебя!
   Глеб говорил, все время глядя в глаза девушке, его голос звучал столь уверенно, что, что она решилась довериться иноземцу.
   - Мы боимся, что убийцы моего отца будут покушаться на жизнь брата. Мы не даем ничего есть Улагчи, прежде, чем не попробует служанка или раб.
   - Сартака убили? - удивился Глеб. - Разве не умер от болезни в пути?
   - Для народа и иноземцев отец умер от болезни, но мы точно знаем, что его отравили по приказу Берке,- к дрожащему голосу добавились слезы, которые приходилось часто сдерживать при людях, чтобы казаться сильной, но теперь перед ней человек, рядом с которым можно не стыдиться слабости.
   - Берке - это... - пытался вспомнить Глеб, что слышал об этом человеке.
   - Младший брат моего деда. Каган не обращает внимания на злодеяния Берке, потому что он посадил его на престол. Нам обещал помочь Хулагу, брат кагана, но только когда закончится война с персами. Как я могу уехать в далекую страну, зная, что этот человек может в любой момент навредить моей семье? Он прижал к себе тонкое, словно стебель цветка, тело, стал целовать мокрые от слез щеки.
   - Не бойся, моя Хулан, мы не уедем! Я женюсь на тебе и мы останемся здесь, пока все не утрясется. Я буду защищать тебя и твоих близких от кого угодно!
   Слова, произносимые твердым и уверенным голосом, прогнали печаль и страх, вселили уверенность в душе девушки.
   -Цветок в степи - он кажется тонким и хрупким, но выдерживает сильные сухие ветра. Но у цветка должна быть защита. Я хочу стать теми небесными каплями, что дают силу степному цветку! - продолжал говорить иноземец с такой же уверенностью.
  
   Тени деревьев закрывали горячий поцелуй принцессы и иноземца от палящего солнца и глаз случайных путников, которые могли проехать по пустынной степи, а плещущиеся речные воды защищали с другой стороны. Вечная река и бренные счастье, молодость, безрассудство теперь находились рядом. Казалось, еще чуть-чуть, и она даст волю грешной страсти, забудет о чести самого могущественного рода и позволит этому странному иноземцу вовлечь себя во грех, но стыд взял верх перед страстью, она, словно выскользнула из его рук, задыхаясь от учащенного сердцебиения, повернулась лицом к руке. Глеб обнял девушку из-за спины, а она глядела в сторону реки, отводя от него стыдливый взгляд. Плещущиеся волны, отражающие золотистым светом падающие на них солнечные лучи.
   - Не уходи, Хулан, побудь еще со мной, трудно оторваться от твоего тепла! - умолял ее Глеб. - Я куплю дары на деньги, которые за меня взяли у ростовщика и сразу отправлюсь к регентше просить твоей руки.
   Чистая и гордая, как Вечное Синее Небо, как волны степной реки, как тюльпан, что растет в этих краях.
   Перед Хулан открылись ворота ставки, и туту же навстречу всаднице побежала Нигора:
   - Госпожа, иншалла, вы вернулись! - регентша вас зовет к себе, а мы не знали, где вас искать!
   Боракчин приказала всем покинуть золотой шатер, и самого чжувана отправила тренироваться по стрельбе из лука. Голос регентши был серьезен, но приветлив.
   - Ты опять ездила на охоту одна?
   - Да, бабушка. В наших краях нет никакой опасности для женщин.
   - И все же, ты не обычная девушка, и стоит соблюдать осторожность и ездить с нукерами.
   - Я поняла.
   - Я хочу сообщить тебе важную весть. Это касается нашего и твоего будущего.
   Хулан напряглась, словно почувствовала, что услышит что-то неприятное.
   - Сегодня у нас был Боролдай, обсуждали государственные дела. У него есть внук Туртака, старше тебя на год. Мы решили, что на днях приедут сватать тебя. Душа Хулан, только что летавшая высоко в синем небе, словно, рухнула наземь, больно ударившись.
   - Почему вы не поговорили со мной перед этим, бабушка? Я даже не знаю этого человека!
   - Я его видела, молодой, крепкий, высокий. Не за старика выдаем, будешь у него старшей женой.
   Увидев испуганный взгляд внучки, Боракчин удивилась:
   - Дочка, чего ты испугалась? Все уже давно говорили, что тебе пора выбрать жениха.
   - Я не согласна на этот брак, - уверенно сказала Хулан.
   - Что значит "не согласна"? - удивилась регентша такой дерзости.
   - Князь Глеб скоро приедет свататься. Я за него хочу выйти.
   - Это тот русский вассал, который возвращался из Каракорума и приезжал на поклон к Улагчи?
   - Да, он.
   - Откуда тебе известно? Он сам сказал? Ты была с ним наедине?! - спросила регентша обеспокоенным голосом.
   Хулан растерялась, не зная, как ответить, чтобы Боракчин не подумала неправильно.
   - Решила опозорить Золотой Род так, как этого никто не смог?! У тебя была с ним близость?! - Хулан в первый раз увидела бабушку в таком гневе.
   - Нет, ничего не было, я клянусь! - отвечала она, не сдерживая слезы от обиды. - Мы просто поговорили. Он сказал, что намерен на мне жениться.
   - Какой дерзкий юноша! Решил, что достоин стать гурганом, имея во владении два жалких городишки и небольшую дружину вместо войска. Хулан, нам сейчас очень нужны союзники, чтобы добиться наказания Берке и чтобы он ничего не смог предпринять против нас. Или ты забыла о своем отце и больше не желаешь отомстить за него?
   - Нет, бабушка, как же я могу забыть отца?
   - Этот русский князь, его отец был казнен во время похода твоего деда, а его мать - дочь черниговского князя, которого чжуван приказал казнить как изменника... Даже если его род тебя примет ради хороших отношений с нами, но они все будут тебя ненавидеть. Послушай свою бабушку, Хулан, я сама через это прошла: я знаю, каково это - быть невесткой из враждебного народа. Мне понадобилось много сил, времени, пролитых слез, чтобы женщины и мужчины Золотого Рода забыли, что во мне течет кровь убийц их предков. Подумай, как будет глядеть на тебя ростовская княгиня, у которой и мужа, и отца казнили монголы? Поверь мне, я за свои годы все познала: и влюбленность, и разлуку, и любовь настоящую. Ты скоро забудешь этого мужчину, останутся только близкие люди.
   Хулан, забыв о вежливости, не спросила разрешения и не попрощалась с Боракчин, а ушла из шатра молча, быстрым шагом.
   На стойбище темнело. Боракчин готовилась ко сну, этот разговор совсем ее вымотал. Она приказала всем служанкам, кроме Чечек, выйти из гэра.
   - Вспоминаю себя в молодости, когда гляжу на Хулан. Так же себя вела: не хотела выходить замуж за Бату. С детства дружила с мальчиком - весельчаком, была влюблен в него. А сейчас вспоминаю, как была глупа тогда. Тогда я поступила разумно - не стала противиться воле родителей и стала тем, кто я есть, а ты, Чечек, пошла на поводу у чувств, и судьба твоя сложилась так, как сложилась.
   - Вы правы, Боракчин-гуай, - отвечала Чечек, а сама думала: "Нет, Боракчин-гуай, ошибаетесь: моя судьба сложится так, как я того желаю, через много лет стану еще могущественнее вас".
   - Брак с этим оросом был бы совсем бесполезен? - вдруг пришло в голову Чечек спросить у регентши.
   - Конечно. В Улусе Джучи у него нет влияния нигде, кроме вассальных русских земель, да и тамего владения очень малы. Не сравнить с пользой от родства с Боролдаем. Один из нукеров проговорился, что к нему приезжал посланец Берке. Именно тогда я решила предложить Боролдаю Хулан в жены его внуку. И снова в один миг Чечек пришла в голову мысль: "Надо помочь Хулан воссоединиться с суженым".
   Всю ночь Хулан не сомкнула глаз. Она даже не стала ложиться, а вышла из гэра. Тенгри озарил эту ночь светом множества звезд и луны, которые в степи кажутся такими близкими человеку! Хулан ощутила ранее неведанное и не сразу понятое чувство при виде князя, и теперь душа требует того чувства снова и снова. Она знает точно: без него больше невозможна радость. Теперь Хулан понимает, почему персидские поэты, чьи стихи рассказывала юной принцессе нянька-хорезмийка Нигора.
   - Подскажи мне, Тенгри, как быть? - молила она в мыслях, глядя на звездное небо.
   Утром Чечек направилась в гэр Хулан, на встречу ей шла молодая служанка с подносом со сладостями:
   - Чечек-гуай, госпожа всю ночь не спала и отказывается от еды.
   - Возвращайся, я сама с ней поговорю, - ответила Чечек.
   Хулан сидела на лежанке, обняв ноги руками.
   - Хулан, - обратилась она к принцессе по имени, забыв о правилах приличия. - Я как никто тебя понимаю. Я сегодня еду в город на базар за тканями. Что передать князю?
   - Скажи все, как есть. И о большой крови между нами передай.
   - Слушаюсь, Хулан-гуай, - сказала Чечек, поклонившись.
   - Не надо. Знаю, что ты сейчас скажешь: "Посмотри на мою судьбу, не совершая подобных ошибок".
   - Нет, Хулан, я этого не скажу. Я ничуть не жалею о содеянном. Да, я отвергнута семьей, но она меня, дочь пленницы, и раньше не особо любила. Зато ко мне не прикасается тот, кто не мил.
   Во взгляде Хулан Чечек заметила оживление, будто поняла, от кого можно помощи ждать.
   - А вы попытайтесь уговорить регентшу, придумайте что-нибудь, Хулан-гуай!
   Чечек ждала Глеба у постоялого двора, попросив одного из стражников передать князю.
   Глеб, увидев ее, догадался, что пришли вести от Хулан.
   Чечек поприветствовала князя и тихо сказала:
   - Госпожа просила передать, чтобы вы возвращались в свои владения. Регентша уже нашла ей жениха, также госпожа узнала о том, что ваших отца и деда казнили.
   - Почему я должен отвечать за своих отца и деда?
   - Вы не поняли, князь. Госпожа хотела сказать, что между вами большая кровь, она не сможет стать частью вашего рода.
   Глеб, ничего не сказав, и не попрощавшись с Чечек, направился ко входу. Он думал, что будет все крушить в свих покоях.
   - Князь, постойте! - окликнула она его. Глеб оглянулся и вернулся.
   - Посмею дать вам совет, так как я тоже из благородного рода.
   - Разве? - удивился Глеб.
   - Как я попала к Боракчин-гуай, это отдельная история. Князь, я смогла избежать брака, которого не желала, может, сможет и Хулан. Решение регентши сильно опечалило ее, всю ночь проплакала.
   Боракчин-гуай хотела направить к вам человека с приказом покинуть Сарай. Бегите раньше, чем он прибудет, но не в ваши земли, а найдите аил ..., скажите, что вы от Чечек, придумайте причину, зачем вам нужен кров, он не откажет. Через день в наше стойбище приедут торговцы. Договоритесь с кем-нибудь, чтобы взяли вас с собой, тогда и устрою вам встречу с Хулан.
   Глеб отправил всех своих людей в Ростов, кроме Тимера. - Не удобно просить крова в стойбище для большого количества человек.
   - Дожидайтесь меня там, - велел князь. - Когда вернусь с невестой, сыграем свадьбу в Ростове и отравимся в Белоозеро.
   Пораженный безумной затеей Глеба Петр лишь покачал головой. А Жизномир спросил испуганным голосом:
   - Что же я княгине Марии Михайловне скажу?
   - Так и скажи, что свататься остался, вернусь, когда получу согласия на брак. Пусть княгиня готовится к торжеству.
   - Как же вас можно оставить среди поганых и бусурман?
   - Если бы меня решили казнить хоть в Каракоруме, хоть здесь, чтобы ты смог сделать? Ничего! Поэтому делай, что велено!
   Глеб за годы пребывания у монголов привык к строгому выполнению приказов и все больше раздражался от уговоров и упреков своих людей.
   Хулан распустила свои густые косы, достала зеркальце и приказала служанкам расчесывать гребнем свои иссиня-черные прямые волосы. Она глядела в зеркало и не узнавала свое отражение в этом лице с красными заплаканными глазами.
   - Не стоит так убиваться, госпожа! - говорила Нигора. Вы даже не видели жениха. Он молод, как и вы, может быть, и красив, не женат, вы будете старшей!
   - Мне не важно, каков он, я не смогу его полюбить.
   - Да что вы нашли в этом русском! Говорят, земли его - какие-то леса с болотами, да маленькое деревянное городишко!
   - У Меджнуна тоже не было ничего, но Лейла была совсем не рада богатому жениху.
   Нигора развела руками:
   - Так это всего лишь древняя легенда арабов! Жизнь другая!
   - Приходите прямо сейчас на базар в палатку торговца Махмуда. У него для вас важная новость. Только вам одной он может ее сообщить.
   "Новость о Глебе" - сразу подумала Хулан. Переносные лавки орда-базара располагались рядом со стойбищем. Такие рынки похожи на городские стой лишь разницей, что лавки временные и палаточные. Хулан приказала служанкам найти покрывало мусульманки, вышла из гэра, потом накинула его и направилась быстрым шагом к базару. Люди указали, где находится палатка ювелира... Рядом с ремесленником в палатке стоял Глеб в булгарской одежде. Вся печаль Хулан тут же рассеялась.
   Махмуд сделал вид, что закрывает лавку, задвинув шторы палатки.
   Хулан подошла, и он тихо спросил:
   - Вы к Глебу? Заходите скорее! - он мигом приоткрыл штору, и Хулан быстро зашла.
   Ремесленник остался снаружи, штора закрылась, и Хулан осталась наедине с Глебом. Она скинула покрывало, и князь впервые увидел распущенные прямые гладкие волосы принцессы, которые она не успела заплести в косы. Оттого девушка казалась еще соблазнительнее.
   Хулан сама бросились в объятия Глеба.
   - Я думала, больше никогда тебя не увижу! - произнесла она полушепотом.
   - Моя Хулан, я не могу потерять тебя, - шептал Глеб, горячо целуя ее в губы, щеки и голову. - Прошу, не соглашайся на этот брак!
   - Как я могу не согласиться. Моего желания никто не спрашивает!
   - Придумай что-нибудь: заболей.
   - Есть еще кое-что: твои отец и дед. Между нами кровь.
   - Когда отца убили, была война, на войне всегда убивают. Почему казнили деда, князя Михаила, не знаю: говорят, за измену, он заключал союзы против монголов. Но мы оба христиане, у нас нет кровной мести.
   Хулан бежала обратно, снова накинув покрывало. Бежала, чуть ни сталкивая, покидающих вечером закрывающийся рынок покупателей. Теперь она точно знала, что любой ценой не позволит выдать себя замуж ни за кого другого, кроме НЕГО. Это чувство сильнее всякого страха, сильнее послушания, сильнее испытаний.
   На следующий день вечером Нигора с молодой служанкой попросили их пустить в золотой шатер. Улагчи тогда в присутствии Боракчин, наставника-уйгура, оказывал, как, как он умеет писать монгольские тексты уйгурской вязью, тщательно на листах бумаги каждую букву в строках: "Образованный человек скромен, глубокая река спокойна"*. До этого был другой учитель, но его пришлось сменить, потому что тот заболел. При этом мальчик постоянно сильно кашлял, что начинало пугать Боракчин. "Надо позвать лекаря" - думала она.
   - Говорят, это касается Хулан-гуай, сообщил стражник.
   * Монгольская пословица
   - Пусть войдут, - отвечала регентша.
   - Госпожа, Хулан-гуай весь день ничего не ест, даже от кумыса отказывается, пьет только воду, никуда не выходит.
   - Это пройдет, она успокоится. Я так же себя вела, когда меня выдавали замуж, а Хулан похожа на меня и моего сына.
   Но прошел второй и третий день, а служанки по-прежнему возвращались из гэра Хулан с наполненными едой золотыми блюдцами.
   Казалось, Небу мало проблем для Боракчин: у Улагчи поднялся жар. Регентша отравила гонца в город, в усадьбу предыдущего учителя узнать, какой хворью он страдает.
   - Это чахотка, Боракчин-гуай.
   Женщина почувствовала, как слабее тело и замирает сердце.
   - Позовите лекаря! - приказала она стоявшим в шатре стражникам. Также регентша распорядилась, чтобы к Улагчи никто, кроме двоих слуг не ходил, а у гэра чжувана поставили копье с черной кошмой.
   - Дыхание Эрлика снова чувствуется в нашЕМ юрте! - говорила регентша Юлдуз, оставшись вечером с ней наедине. Неужели Небо мало наказало меня, отняв сына!
   - Не торопитесь думать о смерти, госпожа, - успокаивала ее Юлдуз. - Чахотка лечится. А может, это и не чахотка? Вы тоже разговаривали с этим наставником, но не заболели.
   - Мое здоровье крепкое с самого детства, дети в нашем аиле умирали от разных хворей, а меня ничто не брало!
   Лекарь-хорезмиец подтвердил, что чжуван болен чахоткой.
   Боракчин сама пришла в гэр Хулан, застав девушку лежащей лицом к стене. Она нехотя стала вставать, чтобы поприветствовать регентшу.
   - Поговорить не хочешь? - спросила регентша, не услышав ни слова в ответ. - Твой брат болен, знаешь?
   - Да, знаю. Я молюсь о его выздоровлении.
   - Если Улагчи не справиться с болезнью, новым чжуваном может стать Берке или Беркечар, и тогда трудно представить, что нас ожидает. А если мы породнимся с родом Боролдая, если не я, то ты будешь под его защитой.
   И снова в ответ молчание.
   "Откуда у нее такая уверенность в этом русском вассале? - размышляла про себя Боракчин. - Он же уехал в свои владения. На что же ты надеешься, Хулан?"
   Боракчин ушла, так и не убедив внучку покориться своей воле.
   Нигора в очередной раз пыталась уговорить принцессу принять пищу, хотя бы борцоги или арауул.
   - Ну зачем же так себя губить, госпожа? Идти против судьбы бессмысленно.
   - Может меня ждет судьба Рубии Балхи? Она погибла, но не предала того, кого любила.
   - Жизнь Рубии Балхи - не ваша жизнь, Хулан-гуай, ее мир -не ваш мир.
   Нигора снова пришла к регентше жаловаться на упорство Хулан.
   - Не надо было тебе рассказывать ей в детстве персидские и арабские сказки, читать стихи их поэтов, они слишком сосредоточены на сиюминутных чувствах, а мы проще и реально смотрим на многие вещи.
   - Госпожа, Хулан-гуай и уже третий день и крошки в рот не берет, так заболеет! Она уже ходит по гэру медленно, держась руками за что-нибудь.
   На следующий день в ставку прибыли сваты, пригнав стада овец и привезя обозы с подарками - коврами, золотой посудой.
   Юлдуз зашла в гэр падчерицы, лежавшей на своей кровати и все еще отказывающейся от пищи.
   - Этот русский юноша давно уехал в свои владения, а ты готова ради него себя погубить.
   Хулан, лежавшая лицом к войлочной стене, повернулась, села и сказала тихим голосом:
   - Юлдуз, он не уехал. Только никому не говори.
   - Как не уехал? - ничего не понимала половчанка. - Боракчин-гуай говорила, что посланники его не застали.
   - Глеб бежал из города, но не уехал далеко. Он ждет. Когда я уговорю бабушку.
   - Поэтому ты так уверена? Этот человек относится к тебе так же, как твой отец ко мне.
   Подумав несколько секунд, Юлдуз сообразила:
   - Выйди к ним. Там, наверное, вручают хадак.
   Боракчин разглядывала лежавший на ладонях шелковый пояс, вышитый золотыми нитями, врученный двумя посланниками Боролдая.
   Хулан, державшая за руку служанку,направилась к гэру регентши. Как только порок золотого шатра перешагнула Хулан и упала прямо у входа, будучи подхвачена вскрикнувшими служанками. Боракчин мигом поднялась с трона и подбежала к сидевшей на земле и придерживаемой служанками девушке. Сваты молча переглядывались, боясь словами разгневать регентшу.
   - Зачем ты это делаешь? - услышала Хулан, когда очнулась на лежанке в своем гэре, Боракчин сидела рядом.
   - Бабушка, если я не стану женой Глеба, то Эрлик будет моим мужем.
   - Совсем из ума выжила с этим оросом! - закричала Боракчин, что случалась с ней крайне редко. Она заглянула в черные глаза внучки и увидела там спокойную уверенность.
   - Нельзя было приставлять к тебе няню-мусульманку, вложила она тебе в голову эти персидские сказки! Уверена, тебе станет стыдно, когда окажешься на окраине владений кагана, среди людей с чужими обычаями.
   Боракчин, выходя из юрты, тихо сказала: "Как же ты похожа на меня в юности, Хулан! Но ты более стойкая и последовательная, чем я тогда". А присутствие Эрлика ощущалось все сильнее. Улагчи его рука уже коснулась, теперь Хулан грозит погубить себя ради жалкого вассала.
   Регентша вернулась в свой шатер и сказала гостям:
   - Невестка Боролдай-нойона должна быть здоровой, чтобы подарить много наследников его роду! Наша Хулан в последнее время часто болеет, прямо, как чжуван. Мы ошиблись в свое время ошибся с выбором жены для Сартака, все его дети от Ану со слабым здоровьем! Кроме того, Хулан желает выйти замуж только за христианина, как и велит ее вера.
   - Что ж нам передать Боролдай-нойону, фуджин? - с сожалением в голосе спрашивал посланник постарше.
   - Разумеется, мы не можем отказаться от родства с военачальником, прошедшим с нами множество битв! Дочери Тукана двенадцать лет, и, насколько я заю, ей еще не выбрали жениха. Девочка еще мала для брака, но года через три можно будет играть свадьбу! - говорила Боракчин бодрым голосом, все время улыбаясь.
   Сваты уехали с возвращенными дарами, Боракчин корила себя за слабость, но страх вновь пережить чью-то смерть оказался намного сильнее. Состояние Улагчи не улучшалось,наоборот, жар усиливался. Мысли о внуках долго не давали уснуть. Когда наконец глаза регентши закрылись от усталости, она услышала шаги в своем гэре и резко поднялась с кровати. Свет очага с трудом позволил разглядеть лицо стоявшей у очага женщины в покрывале. Боракчин смогла одолеть охвативший ее на минуту панический страх:
   - Хан-Султан! Уходи, ты мертва!
   - Зачем так стараешься, Боракчин? Эти послания к Хулагу, попытки найти союзников!
   - Уходи! - Боракчин встала и резким шагом направилась к месту, где лежала сабля.
   - Все равно тебе не сохранить власть. И внуков уберечь не сможешь, как ни пытайся.
   - Тебе должно быть видно из того мира, что это не я передала твои письма. Не по моей вине ты себя убила.
   - Все равно, кто. Весь ваш род проклят за разрушенную страну хорезмшаха. И весь ваш народ. Кровь невинных не высыхает на земле бесследно.
   - Не думай. Что удалось меня напугать, - говорила твердым и спокойным голосом Боракчин, словно выступая перед нойонами. Сабля, вынутая из ножен наткнулась на защитный удар сабли принцессы. Боракчин открыла глаза, села, делая глубокие вздохи. Она успокаивала себя: "Это просто сон, он ничего не значит. Нельзя позволить себя одолеть какому-то сну! Иначе окажусь совсем слабой!"
   Хулан держала в руках марионетку, подаренную Глебом и говорила произносила слова веселым голосом, глядя на стоявшую рядом Чечек:
   - Глеб сказал, это хорезмийская хатун. Интересно, которая из дочерей шаха?
   - Вы такая радостная, госпожа! - говорила довольная собой Чечек. - В первый раз за эти дни!
   - Если бы не ты, я бы не жила в браке с другим.
   "Как я тебя понимаю, Хулан!" - подумала Чечек.
   Теперь не было смысла скрывать, где находится Глеб. Хулан передала Боракчин со слов Чечек, естественно, не назвав имя человека, помогавшего ей.
  
   Продолжение следует... ________________________________________
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"