Аннотация: Продолжение истории семьи величайшего завоевателя, покорителя Восточной Европы, Бату.
Часть 4. Небесный мандат
Там, где течет река Ахтуба, рукав реки Итиль, или Волги, люди разных племен, языков и вер строили город. Волею судьбы, или, скорее, одного человека, были они заброшены туда. Закладывались христианские армянской и православной церквями и мусульманские кварталы с прямоугольными мечетями, бани-хаммамы из сырцового и обожженного кирпича, водоемы, постройки для туалетов, бедные дома, расположенные рядом и дворцы - отдельно.
Тот человек, одно имя которого, вызывало у них страх, не имел даже титулов. Тот, кто вершил судьбы народов, переселяя их из одного места в другое, тот, по чьей воле разрушались одни города и строились другие, презирал дворцы. Овладев богатствами Булгара, Киева, Владимира, он остался кочевником, как и его предки. Дворцы - это для хорезмийских и булгарских чиновников, купцов, те любят это дело, а его народ- народ - воин, народ-кочевник, он рожден, чтобы править теми, кто любит негу, дворцы и размеренную сытую жизнь. Его народ имеет мандат Неба на владение миром. Переселенные сюда пленники называли этот народ 'татарами', а сам властитель звал его и себя монголами, названием, известным на Востоке еще со времен династии Тан. Татарами назывался народ, покоренный и практически истребленный его дедом за кровь предков Золотого Рода. Тех, кто выжил, гнали в походах впереди войска и те несчастные персы и кипчаки, что попадались всадникам в куяках и круглых пластинчатых шлемах на пути, кричали, что идут татары. Среди выживших татар была и его старшая жена, приезжавшая иногда посмотреть, как строится город, выходила из повозки в окружении десятка рабынь, придерживая высокий боктаг с пером.
Те из строителей, кому довелось видеть Его хоть издалека, удивлялись: неужели этот худощавый азиатский мужчина с маленькой бородкой и двумя косами, сидящий на низкорослом монгольском коне, одетый в орбелге, круглую шапку с козырьком и золотым навершием, закреплявшим перо на макушке, со спокойным голосом и задумчивым взглядом - тот самый, что держал в страхе Европу, как когда-то Атилла, тот самый, по одному приказу которого могли вырезать весь город.
Его личный стражник, старый евнух, бежавший из дворца хорезмшаха, спрашивал властителя, объезжающего на своем коне в окружении стражников строящиеся кварталы:
- Вы строите такой прекрасный город, таких городов я не видел и не слышал о них на моей родине, только в Хорезме видел похожее, но почему не собираетесь в нем жить с вашей женой, сыном и внуками?
- Я буду жить там только зимой, города нам нужны только для торговли, для богатства, что от нее пойдет, а оседлость - не удел победителей, а побежденных сартов, - сказал он рассмеявшись. - Пусть утешаются дворцами и бассейнами! А мы будем жить, как велело Небо победителям - в войлочных гэрах. Род хорезмшаха осел, нежился во дворцах с садами, стал жить, как покоренные им персы, и где он сейчас?
Нукер вел булгарина Юсуфа в Его ставку, располагавшуюся недалеко от места, где строился город. Юсуф попал в плен во время взятия Булгара. Его страна когда-то могущественным государством в Восточной Европе, принявших ислам примерно в то же время, что и Руси приняла христианство, в противовес их врагам-хазарам, исповедовавшим иудаизм. Сохранились предания о троих сахабах - сподвижниках Пророка, посетивших Булгарскую землю. Жили там потомки воинов-кочевников, не менее отважных, чем кипчаки или монголы. Тюрки-булгары, в свое время пришедшие на землю, где проживали разные оседлые народы, постепенно перешли к оседлому образу жизни, но воинственный дух номадов никуда не исчез. До Западного похода около десяти лет монголы не могли ее покорить, упорно сопротивлялись и союзники Булгарии - башкиры, после каждого столкновения приходилось отступать. Булгары помогли разгромленным кипчакам, пустив их в свои земли, и заключив с ними союз. И во время Западного похода не сдалась столица Биляр без боя, и, как полагается по монгольским законам, была уничтожена. После падения Булгара два булгарских правителя Байян и Джику сдались, но через несколько лет восстали и были разгромлены отрядами Субедея и Бурундая.
Отказались сдаться и жители торгового города буртасов, подчиненных Булгарии. Название города остается тайной, а то сражение прошло мимо русских летописцев. Там жили булгары, мордва, славяне, буртасы и аскизы, кыргызский народ, заброшенный волей судьбы на Волгу с долины далекого Енисея. Не написали о нем и персидские авторы. Все защитники полегли до единого.
Юсуф славился как один из лучших зодчих в Булгаре, благодаря чему и остался жив и даже был поставлен надзирателем. Дрожащими ногами он приближался к огромному золотому шатру, перешагивал через порог, на который под страхом смерти нельзя было наступать, и тогда умрет последняя надежда на то, что сможет оправдаться. 'Как бы ни забыть о пороге из страха перед допросом' - думал он.
Зайдя и упав на оба колена, он, не поднимая головы, почувствовал на себе взгляд того, кто сидел на троне. Все, кому довелось говорить с властителем, приходили в замешательство, не зная, как обращаться к тому, у кого нет титулов.
- Что молчишь? - послышался голос сверху. - Рассказывай, что произошло.
- Пощадите, моей вины нет, - оправдывался дрожащим голосом зодчий. - Я не знал, как их остановить.
- Кто зачинщик?
- Не знаю, кто больше виноват... - робким голосом отвечал Юсуф. - Тот хорезмиец, Дильшод... Я его знаю, покладистый парень. Киликиец его вывел из себя. Жара в степи стояла сильная. Им разрешили отдохнуть немного, выпить воды, и эти двое разговорились. А Тигран, тот киликиец, плохие, обидные слова о нашей вере сказал, а тот в ответ стал порочить веру христиан и ударил его так, что киликиец упал. А тут соплеменники и того, и другого прибежали, и стали драться.
- Тебе было приказано следить за строительством! - вдруг закричал властитель. - А ты вместо того, чтобы за порядком следить, чем занят был?!
Его жена, сидевшая рядом на широком троне, тревожно взглянула на мужа: кричал он или открыто гневался крайне редко. Что-то с ним не то, но нельзя на людях показывать беспокойство, надо подождать, пока все закончится.
- Господин, мне приказали следить за строительством, а разнимать дерущихся я не умею, я не воин, меня с детства только строительному делу обучали. Что я мог с ними сделать? Только позвать на помощь, я и позвал...
- Вон с глаз моих! - закричал монгол.
- Передайте мой приказ, - говорил он двум стоящим в шатре нукерам, - отрубить головы киликийцу, что затеял ссору и сартаулу, что затеял драку, тем, кто участвовал - удары палками!
Один из нукеров, несторианин, робко спросил:
- Я могу спросить?
- Спрашивай, - отвечал правитель, уже не способный не морщиться не не дышать тяжело от боли.
- Можно ли этих людей селить рядом? Христиане и мусульмане уже воюют сотни лет.
- Мне все равно, как ни жили раньше, теперь во всем мире будет только наш закон - Великая Яса. За это полегли наши воины, выполняя волю Неба!
- Я хочу уйти, - сказал он тихо, глядя на жену. Он спустился с трона, прихрамывая на правую ногу, и остановился, морщась от боли.
- Бату... - сказала полушепотом Боракчин, подойдя к мужу и взяв его за руку, хоть и не положено жене называть мужа по имени. - Ноги?
Она так надеялась, что эта болезнь племени унгират, что погубила отца Бату Джучи, обойдет их семью стороной.
- Первый раз почувствовал боль во время того пира, когда Гуюк и Бури произнесли эти слова. Тогда я подумал, что это от гнева и вскоре забыл.
- Я сам от себя пытался скрыть, что становлюсь слабым, как отец когда-то...
- Вы никогда не будете слабым, мы будем делать все, чтобы излечиться! Я найду лучших лекарей!
Тот пир, о котором говорил Бату был устроен во после взятия города Магас. Его давно раздражали эти двое - сын Угедея Гуюк и внук Чагатая Бури. Первый с надменным взглядом и тоном в разговорах, второй - внук человека, клеветавшего на покойного Джучи, Бату было понятно, от кого он унаследовал способность выводить людей из себя. Во время осады крепости Бату, находясь в лагере, наблюдал за войсками с холма под крики осаждавших забиравшихся по лестницам, падавших и снова забиравшихся, под звуки разбивающихся ядер китайских стенобитных орудий. Не положено Чингизиду самому участвовать в битве. К нему подошел его верный соратник - старый урянхаец Субедей, один из тех, кого звали 'людьми длинной воли', с кем сам Чингисхан создавал империю. То, что этот человек стоял во главе войска было для Бату бесценным даром: без его способностей, его опыта, удалось бы молодому Бату достичь всех побед?
- До меня дошли слухи, что Гуюк сейчас занят не осадой.
Бату стал спускаться с холма.
-Позвольте отправить к нему людей. Вам не стоит с ним ссориться. Он сын кагана.
- Это не значит, что он может творить, что хочет, проявлять неуважение к своему командиру и ака!
Из шатра Гуюка были слышны женские крики, воины, охранявшие лагерь, расступились, увидев идущего Бату. Он шел быстрым шагом с каменным лицом, ни на кого не глядя, звенели металлические пластины его доспеха куяка, холодный зимний ветер со снежинками развевал его длинные косы, выглядывающие из-под круглого шлема. Перешагнув порог, резким нагом вошел в шатер Гуюка, оттолкнул и без того напуганную обнаженную девку так, что та упала наземь. Гуюк резко встал с лежанки от неожиданности. Вторая девка стала прикрываться шерстяным одеялом.
- Пошли вон! - закричал Бату
Несчастные пленницы сразу поняли, несмотря на то, что не говорили по-монгольски, и. схватив одежду, быстро выбежали на улицу.
- Бату-ака, рад вас видеть! - пытался его задобрить Гуюк.
- Что это все значит?! - кричал он вне себя от ярости.
- Что ж тут плохого - поразвлекаться с пленными девками? - улыбался Гуюк. Пмните, что говорил Чингисхан? Счастье - это целовать алые губы жен врага.
- Но не во время битвы! Не в то время, когда твои воины проливают кровь, а нойоны командуют войсками! Оправляйся на свое место смотреть за войсками! И не смей покрываться словами нашего великого деда! Такой, как ты даже имени его не достоин!
Город взят. Бату, как обычно, въехал на своем коне в крепость, от которой остались только развалины и дым, разрубленные трупы на снегу, и немногочисленные выжившие, угоняемые нукерами в плен.
По его приказу в лагере поставили огромный золотой шатер: там были все цревичи и военачальники. Бату в приподнятом настроении от тяжело доставшейся победы первым поднял чару с вином. Радость победы резко ушла, когда он увидел выражения лиц гуюка и Бури.
- Как смеет пить чару раньше всех Бату, который лезет равняться с нами? Следовало бы протурить пяткой да притоптать ступнёю этих бородатых баб, которые лезут равняться! - произнес внук Чагатая.
А Гуюк добавил:
- Давай-ка мы поколем дров на грудях у этих баб, вооружённых луками! Задать бы им!
Все полководцы и царевичи замолчали.
Встали два сына Толуя Мунке и Бучек
- Что не так, Гуюк? Зачем устраивать ссору во время войны на радость врагам - сказал Мунке, человек похожий на Бату, только чуть крупнее, глядя на двоюродного брата с укором. - Бату - командующий походом и старший среди Золотого Рода.
- Золотого Рода? - ехидно улыбнулся Гуюк. А ты уверен, что он принадлежит Золотому Роду?
Тут глаза Бату залились кровью, руки сжались в кулаки, таким его не видели никогда. Он направился в сторону Гуюка и со всей силы ударил кулаком в лицо так, что тот чуть ни упал на землю. Бату сразу почувствовал на себе руки Мунке и Субедея, державших его.
- Вы заплатите за это, - тихо говорил Гуюк, вытирая рукой алую кровь, текущую по азиатским скулам.
Резкая боль в ноге, словно отрезвила Бату. Зайдя потом в свой шатер, он снял сапоги и увидел шишку на стопе. Неужели это оно? То, что делало его отца, великого воина, слабым и беспомощным? Неужели это все суждено перенести и ему? Нет, это, наверно, от тяжести походной жизни. Нельзя об этом думать, надо забыть и не говорить никому.
Бату отправил Бури и Гуюка к своим отцам, а Угедею приказал передать секретное послание, где все подробно описывалось, было повторено каждое слово, сказанное ими.
Зайдя за ворота ограды, окружавшей ставку Угедея, Гуюк представлял, как он скажет о том, как Бату опьянел от славы и вообразил себя равным хану, но, стоя у тона отца услышал: 'Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица, - выговаривал великий хан сыну. - Уж не ты ли и русских привёл к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингисхана, что множество - страшно, а глубина - смертоносна. То-то вы всем своим множеством и ходили под крылышком у Субедея с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. (О какой-то особой роли в походе Бучека, сына Тулуя, из других источников ничего не известно; может быть, здесь ошибка в тексте? - А. К.) Что же ты чванишься и раньше всех дерёшь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл (как мы знаем, очевидное преувеличение. - А. К.)?! Благодари ближних друзей моих Мангая да Алчидай-Хонхортай-цзангина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котёл'. От досады тряслись ноги и руки, хотел он рассказать об ударе, но не стал, негоже воину плакаться, как женщине. Когда отец его отпустил, пошел в юрту матери и рассказал все, как было.
- Потерпи, сын мой, - успокаивала его Дорегене. - Придет время, и Бату за все ответит, надо только дождаться подходящего момента.
В городе столпился народ, вели на казнь киликийца Тиграна и хорезмийца Дильшода.
- А я в чем провинился?! - кричал связанный Тигран на толкавшего его лысого монгола крупного телосложения. - Меня ударили, разве я в том виноват?
Остальных, как и было приказано, связанных, били палками. Стоявшие за стеной строящегося дома и наблюдавшие за этим русский кузнец Василий и его жена Ефросинья. Василий попал в плен во время взятия Владимира, родители были убиты, что стало с молодой женой, никто не знает: убили или тоже забрали в плен. В пустынных волжских степях, куда его вместе с множеством пленных пригнали строить город, он встретил такую же пленницу из Москвы, маленького городка во Владимирской земле. Она, как и он, потеряла все. О семье он ее не спрашивал, не спрашивал и о том, что с ней делали в плену, оно и так было понятно: прикосновение мужчины не вызывали у нее ни радости, ни страха, ни волнения, а глядела только с отвращением, как будто собиралась перетерпеть что-то мерзкое, но привычное. У обоих не было выбора: поодиночке здесь не выжить. А еще она легко произносила вслух ругательные слова, прямо, как мужчина: после пережитого не до приличия. Православный священник, такой же пленный, как и они, обвенчал их в юрте, устроенной под церковь, невзирая на неясную судьбу их прежних супругов. Сам процесс не был виден из-за столпившегося народу, слышались только крики несчастных на разных языках.
После завершения сего действа Василий подошел к проходившему мужчине туранской внешности с косой, одетому в колпак, и спросил его на половецком, языке большей части воинов Бату, который, как и жена, выучил хорошо за годы плена:
- А почему киликийца казнили тоже? На него же тот напал?
- Он нарушил Ясу - закон монголов. Тот закон велит уважать все веры, а киликиец стал бранить веру хорезмийца. А Дильшода казнили с ним за то, что драку затеял, а остальных получат сколько-то сотен ударов палками.
- Мда... - с грустной улыбкой покачал головой Василий. - Подобрел Батый, я-то думал, всех порубят...
- Ну после стольких ударов они вряд ли встанут. Зато мир и порядок будет, как у самих монголов, - ответил кипчак. Кто порядок не нарушает, тот живет спокойно и спокойно своим делом занимается: кочевник воюет, купец торгует, баба детей рожает и воспитывает, все друг друга уважают, не дерутся и даже ругаются редко!
Боракчин приказала разыскать прославленных врачевателей во всех частях Еке Монгол Улус, простиравшегося от Желтого до Черного моря. Привозили разные мази, читали молитвы разных вер, а один перс посоветовал нечто невообразимое:
- От этой болезни лечатся тем, что долго не едят мясо. Чжувану следует хотя бы месяц не употреблять мясо и спиртное.
Бату громко рассмеялся:
- Ты что это советуешь, лекарь? Не есть мясо монголу? Может, мне еще не ездить верхом?
Называть просто по имени правителя было делом для восточных народов неслыханным, поэтому членов Золотого Рода, владевших улусами стали называть китайским словом 'чжуван'.
Хочешь, чтобы я из монгола сделался индусом?
Вдруг Боракчин его прервала:
- Сейчас лето, не мясное, а молочное время, поэтому джуван сможет его пережить и без мяса, говорила, улыбаясь, Боракчин.
Еще при покойном кагане Угэдее по всей стране стала организовываться ямская служба. Для быстрой связи были установлены ямские станции-ямы со станционными смотрителями-ямчинами гонцами - улаачин. На этих станциях гонцы и послы меняли лошадей, обедали. Так связи между народами и культурами становились крепче. По такому ямскому пути улаачин принес весть в Сарай и Каракорума о готовящемся курултае. Прошло четыре года после смерти Угедея. Теперь половина мира находилась в руках женщины - старшей жены кагана Дорегене. Она была регентом, пока не могли провести курултай. Служанка Дорегене иранка Фатима, такая же бывшая пленница, как и ее госпожа, поднялась до небывалых высот. Нойоны, даруги тех, кто когда-то гнал ее в плен в колодке, теперь ходили поклониться как второму человеку в империи. Бату каждый год получал тревожные вести о том, что творилось в Каракоруме: отстранили сподвижников Чингисхана, людей, которые вместе с которыми он строили государство - Елюя Чуцая и Махмуда Ялавача. Вместо Чуцая даругой Северного Китая был поставлен некий хорезмиец Абдурахман. Единственное, чем этот обычный торговец превосходил старого китайца - это умение льстить императрице. Получая эти послания, Бату с горестью говорил:
- Все, ради чего проливали кровь два поколения мужчин, готовы разрушить две бабы-интриганки! Теперь все больше становится ясно, в кого пошел Гуюк, ведь его отец был достойнейший из мужей Золотого Рода ...
Не получалось в Каракоруме собрать курултай, потому Бату не ехал. Не думал он раньше, что и от болезней бывает польза: она стала хорошей отговоркой, чтобы не ехать в Каракорум. Он знал, что Дорегене сделает все, чтобы ханом стал ее любимый сын Гуюк, и он не может в этом участвовать. Непростая дилемма: или прекратить беспредел, творимы Дорегене с Фатимой или допустить к власти Гуюка... Долго он размышлял и решил: зачем ему Каракорум? Пусть Дорегене с Гуюком творят, что хотят, а он будет туда не поедет, он будет строить Сарай, Хаджи-Тархан и Укек, восстанавливать разрушенный Булгар, наладит торговлю, приведет к покорности вассалов, будет собирать дань со своих владений. Он, член Золотого Рода, победитель кипчаков, русов, алан, мадьяр, немецких и польских рыцарей, вправе бороться за трон кагана, но не станет этого делать. Зачем ему Каракорум, если есть Итиль, Крым и часть Шелкового пути? Более того, он получал доходы со своих владений в Китае, в округе Пинъянфу, провинции Шаньси выделенные покойным Угедеем. Он был единственным человеком из других ветвей Золотого Рода, о котором Бату вспоминал с огромной благодарностью в душе: во время поездки Бату с братьями на курултай не поддался на уговоры врагов Джучидов, обеспечил безопасность его и Братьев, позволил Бату участвовать в походе на Северный Китай. Зачем ему Каракорум, если есть Сарай, который должен его превзойти? Скоро туда будут приезжать торговцы со всех концов мира: из Египта, Генуи, Венеции, Китая.
Но теперь курултай точно состоится, Бату снова решил не ехать, благо болеет теперь по-настоящему, и о его болезни знают лекари, которые непременно разнесут слухи.Он вызвал к себе старшего сына Сартака и сводного брата Берке, старшего, среди троих сыновей Джучи и пленной дочери хорезмшаха. В шатер вошли двое молодых людей двадцати и двадцати пяти лет в халатах с вышитыми драконами и орбелге головах. Сартак похож на отца в молодости: не похож был на монгольского багатура брутального вида, скорее, напоминал китайца, было что-то в его лице по-азиатски утонченное, телом худой, на плечи падали длинные волосы, которые он забывал брить на затылке заплетать в косички. В детстве над из-за миловидности над ним смеялись, как и над его отцом в молодости, но в обоих случаях внешность оказалась обманчивой. Скакал на коне он не хуже багатуров, хоть и в детстве не сразу научился, всегда участвовал в состязаниях по борьбе, чтобы показать, что не слабак и не трус, хоть и не богатырского вида. Только стрельба из лука никак не получалась: ни один наставник не мог его научить попадать в цель. Во время облавной охоты, что устраивали ради тренировки военных навыков, Сартак в очередной раз промахнулся, его сводный брат, сын Бату от второй жены Орбай Тукан похлопал его по плечу и, засмеявшись, сказал, обращаясь к нему на 'вы', как принято у монголов в отношении любого старшего:
- Смиритесь, брат, вы всегда будете промахиваться, как говорят буддисты, это ваша карма.
- Да, брат, ты - надежда для отца, а не я.
- Не правда, брат, вы ошибаетесь, - улыбнулся Тукан. - У вас множество других достоинств: вы умеете нравиться людям, ладить с ними, а я нет. Вы больше достойны быть наследником отца.
- Не забывай, есть еще и дяди.
- Берке умен, но слишком горяч, Беркечар всегда смотрит на брата, а сам вряд ли на что-то способен, и Бури тоже. И, к тому же, они полукровки, воспитаны по хорезмийскому обычаю, пусть и правят в Ургенче! К этому их и готовил наш дед.
-Ладно, прокатиться хочется! - сказал Сартак, запрыгнув на своего белого коня по имени Урус, и помчался по бескрайнему зелено-желто-красному ковру из степной травы и желтых и красных тюльпанов, мчался, среди коричневых холмов с редкой зеленой травой. Тукан забрался на своего коня и помчался за ним следом.
Бату сообщил сыну и брату, что выделяет им уделы: Сартаку - от Итиля до Дона, Берке - на Кавказе. Также они услышали, что Берке поедет на Курултай в Каракорум представлять Улус Джучи.
- Отец, почему я не еду? - удивился Сартак. - Я тоже могу поехать!
- Ты нужен здесь, - ответил Бату спокойным ровным голосом.
Берке еле сдерживался, чтобы не показать свои эмоции и не улыбнуться от радости, а его улыбка могла заразить всех вокруг. Бату долго объяснял Берке, как он должен себя вести, что говорить и велел узнать, кого поддержит большинство участников, хотя это и так ясно, и отдать свой голос за него. Сартак стоял рядом с дядей, который годился ему в старшие братья, и молча слушал, едва сдерживая досаду.
Не успев пройти через ворота ограды, окружавшей шатер Бату, у которых стояли стражники, Берке сказал веселым голосом:
- Не расстраивайся, Сартак, не тебе придется перед каждым оправдываться за брата, ведь он сам должен был поехать.
- А я и не расстроен, - отвечал Сартак своим высоким голосом. - Если отец поручил вам, значит, вы больше подходите для этого дела.
- Да по твоему лицу это не скажешь!
- Вам показалось. Я просто задумался, беспокоит эта вражда Гуюка и Дорегене-хатун с отцом.
Выйдя за ворота, они встретились с Боракчин, направлявшейся в окружении служанок к шатру. Улыбка Берке сразу сползла с его лица, как только он увидел ее.
- Сайн байна уу, Боракчин-гуай, - поприветствовал он ее, поклонившись, но взглядом дал понять: смерть матушки не забыта. Его раскосые широкие черные глаза, как у его матери Хан-Султан, глядели на Боракчин в упор с ненавистью.
- Сартак, зайди ко мне и жди, я скоро вернусь, - приказала она сыну строгим голосом.
Долго ждал Сартак в гэре матери, задумавшись и глядя на пламя в очаге.
- Сын мой, отец сказал, ты расстроился? - завела разговор Боракчин, сев с ним рядом.
- Немого, матушка, я тоже мог поехать. Отец считает Берке более достойным...
- Он просто старше тебя, участвовал в Кипчакском походе, у него больше опыта. У тебя еще будет возможность проявить себя перед отцом, но никогда не показывай, что ты не доволен его решениями. Так ты можешь впасть в немилость.
- Я ни слова не сказал против, матушка.
- Но ты показал взглядом. Глаза тоже должны научиться скрывать чувства.
- Понял, матушка.
- Вот и прекрасно.
Тем временем, прославленный полководец Бубедей-багатур без предупреждения направился к шатру чжувана. Скрестили стражники копья, что без разрешения пришел к властителю, а старый урянхаец был непреклонен: встал и стоит у ворот.
- Еще ты, юнец, будешь мне приказывать, да я с самим Чингисханом эту страну создавал! - говорил старик своим строгим низким голосом, глядя суровым взглядом на одного их охранявших нукеров, когда тот повторял слово 'нельзя'.
Услышав его голос, Бату приказал пустить полководца. Субедей, как и положено, перешагнув порог правой ногой, стал на оба колена перед чжуваном.
- Зачем пожаловали, багатур, - удивленно спросил его Бату. - Вижу, вас что-то беспокоит?
- Простите меня, чжуван, что смею упрекать члена Золотого Рода, но вы знаете, что старый урянхаец не умеет льстить.
- Говорите, что у вас?
- Не хорошо, что вы не едете на курултай. Бату-ака-старший в роду Чингизидов.
- Вы же знаете, багатур, сейчас туда ехать опасно.
- Воля ваша. На самомделе я пришел не упрекать вас, а просить отпустить меня на родину. Я всю жизнь верой и правдой служил вашему деду, вашему дяде и вам. Я рожден, чтобы для битв, походов, поле брани мой удел. А сейчас у вашего старого слуги нехорошее предчувствие, что прошло время храбрых воинов, людей длинной воли, и наступает время умных и хитрых государей.
- Я понял вас, багатур, - спокойно ответил Бату. - Если на то ваша воля, не стану силой вас держать. Только одно меня беспокоит: выдержите ли вы в вашем возрасте такой далекий путь?
- Я столько походов выдержал, чжуван, и этот, чувствую, перенесу.
Простились нойоны и нукеры со своим багатуром, скончался старый урянхаец через два года в родных монгольских степях. Он был посмертно пожалован званиями: 'Сяо-чжун сюань-ли цзо-мин гун-чэнь' ('Верно и старательно отдававший все силы в помощи царствующим императорам заслуженный сановник'.), его превосходительство 'итун саньсы'1
Вечером Сартак прискакал на белом Урусе к своему гэру с дверью, повернутой на юг, около которого его встретила жена Ану с маленькой дочерью на руках. Хулан, девочка, на вид 3-4 лет, милой улыбкой напоминала отца. Увидев Сартака, привязывающего коня, она засмеялась и стала протягивать маленькие ручки. Увидев дочь, Сартак забыл о проблемах и взял ее из рук жены к себе на руки. Ану, дочь ровесница Сартака, стройная миниатюрная девушка с белоснежной кожей, нежным взглядом загадочных азиатских глаз и мелодичным, как звуки морин хуура 2, голосом. Ее с Сартаком обручили, когда им было девять лет. Когда Бату его привез в юрту сватов, дети сразу подружились. Своими спокойным характером и кротким нравом Ану заслужила уважение свекрови и привязанность мужа.
1. Высший ранг сановника - буквально означает 'равен саньсы', где 'саньсы' или три гуна, означают трех высших министров императора - сыма, сыку и сыту.) и 'шанчжуго' (Высшее почетное звание для сановника, буквально - 'высшая опора государства'.), посмертно возведен в ранг Хэнаньского вана [Его] посмертное почетное имя - 'Чжун-дин'
2. Морин хуур - монгольский музыкальный интструмент (см. часть 3. 'Царица степей'). Их обручили с Сартаком, когда им
Сартак любил лежать ночью, не сомкнув глаз, глядя в тоноо, круг на вершине юрты для выхода дыма, символизирующий солнце, края которого соединялись восьмью спицами. По его просьбе жена не закрывала полностью на ночь отверстие. Через тоноо видны были звезды на чистом степном небе.
Тем временем на те же самые звезды через шанырак, такой же круг на вершине юрты, только с четырьмя спицами, расположенными в виде креста, глядела юная половчанка Юлдуз с раскосыми зелеными глазами и каштановыми волосами. Глядела она на звезды, лежа в кипчакской юрте, повернутой дверью на восток, где восходит солнце. Каким необычным для тюрчанки цветом волос и глаз она была обязана бабушке из южнорусских земель, взятой в плен кипчаками во время одного из набегов. Юлдуз, как когда-то в детстве глядела на звезды в поисках самой яркой, чтобы загадать желание. Но что она попросит сейчас у судьбы? Единственная мечта сбылась - она свободна. Теперь будет просить, чтобы не узнали, кто она, а то сдадут, ведь за укрывательство беглых рабов, по Ясе, полагается смерть. Поэтому клинок всегда спрятан под поясом, даже когда спит. Вспоминала он детство, глядя на звезды, вспомнила свое племя эльбори, что означает народ волка, отца, сестру и их вождя Бачмана.