Аннотация: Сартак убит, Боракчин становится регентшей Золотой Орды. Она полна решимости отомстить за смерть сына, но и Берке намерен продолжать борьбу за престол.
Часть 4. Свое царство
Боракчин, Хулан и Юлдуз вышивали одежду золотыми нитями на шелковой ткани, наслаждаясь тишиной и теплом очага в гэре, когда страдники сообщили о приходе Уруудая.
- Пусть зайдет. - сказала Боракчин.
Старый седобородый нойон поприветствовал регентшу, поклонился.
- Как идет работа, Боракчин-гуай? - спросил он из вежливости.
- Слава Тенгри, мяса и кожи запасено много в этом году. Шелка тоже много привезли купцы в наши города и стойбища.
- Но теперь, фуджин, у вас есть более важные дела, чем хозяйственные хлопоты.
Женщина лишь улыбнулась в ответ. Казалось, морщины, не закрашенные, как обычно, белилами, вовсе не портили красоты царицы степей, а лишь добавляли ощущение мудрости, как и ясная речь.
- Когда мой муж был в походах или на курултае, я тоже занималась государственными делами, но шитье, ткачество, приготовление пищи, поддержание очага никогда не забрасывала. Хулан тоже учу этому, так ведь, дочка? Если знатные женщины народов войлочных стен станут утопать в неге, как принцессы оседлых, они станут слабыми.
- Верно говорите, Боракчин-гуай. Я пришел поговорить о моей дочери.
Суровое лицо монгольского воина выражало непреодолимую печаль. Прошел месяц с тех пор, как пропала Олджей. Нойон помнил каждое слово, сказанное дочерью после смерти Сартака.
- Дочка, почему ты печалишься о смерти чжувана едва ли не так же, как и его кипчакская наложница? Он был нашим правителем и командиром, но не близким человеком, чтобы так убиваться, - спрашивай Уруудай, видя каждодневные слезы Олджей.
- Он был для меня не просто правителем, не просто сыном Бату-ака, отец.
Военачальник задумался, поглядев на пламя очага в гэре.
- Так значит, все эти годы ты была влюблена в него, как в мужчину?
- Да, отец.
- Почему тогда не сказала мне? Я бы устроил ваш брак. Хоть и наша сияющая религия * запрещает многоженство, но монгольские обычаи позволяют.
- Я бы не смогла жить с мужчиной, который всю свою любовь отдавал другой женщине, даже промолчал, когда Берке первый раз пытался его подставить, чтобы Бату не приказал ее убить. Жить с ним и видеть такую любовь к ней было бы очень больнее, чем рана от меча или стрелы.
На следующий день рано утром ее просто не оказалась в юрте. Кипчакские степи бескрайние, нельзя каждый кусок земли обыскать. Уруудай отправлял каждый день своих сыновей с воинами, но не нашлось даже тела девушки.
- Я отправила по нукеру в каждый вилайят месяц назад, - сказала Боракчин, виновато глядя на военачальника, но вестей пока нет. - Я знаю. Каково вам сейчас, мы сами все эти месяцы царапаем землю печенью*.
* "царапать землю печенью" - находиться в глубокой печали, печень считалась символом жизни
Послышался скрип ворот ставки, в стойбище въезжал огул Берке со своими гвардейцами и нукерами, чтобы совершить поклон новому Чжувану. Хулан пошла к воротам посмотреть, кто едет.
- Дорогу! - кричал нукер. - Берке-огул едет!
Жар поплыл по телу Хулан, когда она услышала это имя. Впервые юная дева узнала, что такое ненависть, разъедающая изнутри, не дающая спокойно спать и радоваться мелочам. Посмотреть бы на убийцу отца! Народ, будто назло толпился у ворот, везде из уст людей слышалось имя царевича. Это были джучидские воины - кипчаки и огузы, в чьих жилах текла та же кровь, что в матери Берке. Хулан пробралась сквозь толпу и встала посреди дороги на пути двигующихся всадников, пытаясь разглядеть издалека лицо врага, окруженного нукерами. Ехавшие впереди резко остановили ржущих коней.
Она стала неохотно отходить, продолжая вглядываться в лица всадников.
- Пропустите, - приказал Берке окружавшим его стражникам. Всадники расступились, и он подъехал ближе к девушке. Азиатские глаза пристально глядели на всадника. Хулан радовалась, что не взяла с собой оружие, а то рука бы не послушалась - сама полезла в ножны за саблей.
- Поклонись человеку Золотого Рода! - приказал строгим голосом нукер. Не хотела Хулан говорить, кто она, но подумала: "лучше скажу, чем поклонюсь ему".
- Я сама из Золотого Рода, - молвила девушка, вытащив из-под воротника овечьего дээла подвеску с тамгой дома Бату.
- Сайн байна уу, ханым, - поприветствовал он ее. - Кто ты? Почему ходишь без слуг?
- Я - Хулан, дочь Сартака.
- Тукан усыновил тебя и братьев?
- Да, - отвечала она, а трясущиеся от гнева руки сжимали кулаки так, что ногти впивались в ладони. "Как можно так умело притворять? Изображать заботу о том, кого лишил отца?" - думала она
- Не ходи одна, Хулан, сказал он. Хулан отошла к толпе, и Берке с нукерами поехал дальше. Снежинки медленно ложились на шлемы и хатангу дегели * воинов
* одежда из плотной ткани, усиленную прикреплёнными изнутри металлическими пластинами
Берке сразу почувствовал силу во взгляде и голосе миниатюрной девушки с иссиня-черными густыми косами, спускавшимися на плечи и поясницу из-под малхая.
"Глядишь на меня с ненавистью, Хулан? - думал Берке. Я бы тоже на твоем месте ненавидел себя.
Хулан побежала, оставляя следы гуцулов на тонком слое снега, лежавшем на сухой степной траве. А бегала она по-прежнему быстро, как тот счастливый озорной ребенок при жизни отца и матери. Охранявший гэр Боракчин нукер с суровым лицом с трудом успел сообщить регентше:
- Хулан идет. Нет, бежит.
- Пусть заходит, - улыбнулась Боракчин.
Струя холодного зимнего воздуха ворвалась в теплую юрту через открытую дверь, согретую изнутри очагом. На женской половине юрты сидела Юлдуз с сыновьями. В свободное время Боракчин всегда завала к себе младших внуков. Раньше она видела только один раз, когда приезжала в ставку Сартака, а последние два года, когда Сартак по приказу Бату откочевал далеко на восток, не видела совсем. Улагчи в то время находился у учителя-уйгура, приставленного к нему для обучения грамоте.
- Сайн бауна уу, бабушка, - сказала Хулан и поклонилась.
- Что у тебя с голосом? - спросила регентша, заметив волнение внучки.
- Я видела Берке. Он уже в стойбище.
- Он говорил с тобой? - спросила Боракчин, стараясь сохранять спокойный тон.
- Да, бабушка.
- Ты держалась?
- Да. Не беспокойтесь, я ничего ему не высказала, только отвечала на его вопросы. Бабушка, он говорил со мной, будто ничего не произошло, будто не по его приказу меня лишили отца!
- Хулан, Юлдуз,- обратилась Боракчин к ним строгим голосом. Вы будете присутствовать на пиру. Мы окажем честь Берке.
Юлдуз отвела взгляд от сидевших рядом и игравших в кости Хукджи и Тук-Тувы
- Что вы такое говорите, Боракчин-гуай? Какую еще честь?
- И мы будем улыбаться веселиться в его присутствие! - продолжала держать строгий тон регентша.
Хулан взглянула на нее с недоумением.
- Это будет началом нашей мести. Пусть Берке видит, что, вопреки всему, огонь в наших глазах свет не погас! Пусть видит, что жажда жизни не покинула наши сердца! Что рядом с нами Мать Этуген, а Эрлик далеко!
Берке преклонил колени перед троном, где сидели регентша и маленький чжуван, а в мыслях звучало:
"Я - Берке, сын Джучи-чжувана и внук Чингисхана. А еще в моих жилах течет кровь хорезмшахов, правивших всем Мавераннахром. Безродная женщина думает, что я перед ней склонил голову. Но я - приобрел славу после того, как преклонил колени перед Мунке-каганом, которого сам же посадил на трон. Я - Берке, я - тот, кто склоняет колени только для того, чтобы подняться". Придворный поднес ему чашу с черным кумысом.
Для пиршеств всегда ставили специальный шатер. Поставили его и на этот раз. Он был настолько просторным, что вмещал несколько десятков человек. Внутри шатра стояло несколько небольших столов, куда слуги подавали еду и напитки.
На столах стояло множество сухофруктов и сладостей: сушеные дыни и абрикосы, плоды смоковницы*, халва, борцоги.
*Инжир
Берке зашел в шатер, среди кланяющихся придворных он нашел взглядом ту, что согрела душу во время невзгод. Стоявшая у входа с другими служанками, опустив голову, Чечек изредка поднимала ее, чтобы увидеть, глядит ли царевич в ее сторону. Она не хотела верить, что обманывала себя все эти годы, но эти мысли заставляли возвращаться к ним все снова и снова.
Чечек не слушались дрожащие от волнения колени, учащенное сердцебиение не давала свободно дышать. Помнит ли он ее, ни оставит ли, когда ее помощь станет не нужна?
- Ты извини, Берке, что яства на столах - те, что больше любят женщины, но на них сейчас держится наш улус. И вам должно прийтись по вкусу то, что едят в Мавераннахре.
Берке глядел на улыбающуюся женщину в высокой бокке красного цвета, с белилами на лице и думал:
"Неужели Боракчин не опечалена смертью сына? Такого быть не может, ведь она всегда его защищала, значит, любила!"
- Почему же не ешь, не пьешь Берке? Не отравим же мы тебя! Гость для степняка священен, а мы строго чтим традиции, вопреки тем, кто от них отступает.
- Что вы такое говорите, - Боракчин-гуай! - притворно засмеялся Берке. -Я просто задумался, глядя, как вы быстро оправились после смерти сына. -в его голосе зазвучал издевательский тон.
- Когда на твоих плечах не только ставка, но и весь улус, долго пребывать в печали - гневить Небо. Боракчин позвала Чечек. Когда девушка подошла, регентша что-то сказала тихим голосом. Чечек вышла из шатра и привела девушек-шанзисток. Среди них была сама Хулан.
"Девушка из Золотого Рода сама будет играть для гостя? К чему это?" - подумал Берке.
- А теперь девушки сыграют что-нибудь для гостя.
Пальцы девушек прикоснулись к струнам, но заиграла не протяжная монгольская мелодия, а кипчакская, более быстрая, ритмичная, та, в которой жила вольная душа народа Дешт-и-Кипчак. Берке не смог скрыть удивления, отразившегося на его лице. Еще сильнее удивила то, что в центр шатра вышла Юлдуз и начала петь на родном языке. Пела она о беглом половецком бее, которого запах пучка, оторванной от родной земли, заставил вернуться в кипчакские степи. Пела и улыбалась, глядела на Берке своими широкими раскосыми зелеными глазами, в которых, казалось, не было печали.
- Кипчакская песня под шанзу? - с искренним любопытством взглянув на регентшу, на минуту забыв о вражде, спросил Берке.
- Мы это придумали специально, -как всегда спокойным, но твердым, уверенным голосом отвечала Боракчин, - Берке-гуай, мы все, живущие в войлочных юртах - один народ: монголы, кипчаки, татары, верующие в Тенгри, христиане, буддисты, мусульмане. Никто и ничто не сможет нас разделить.
- Но татары, которых вы назвали... - хотел было напомнить Берке о кровной вражде, но регентша его остановила:
- Этот народ уже сполна заплатил за свое преступление перед Золотым Родом, религия моего сына и моих внуков учит прощению. Мы не сможем идти по одному пути, вечно враждуя.
Боракчин позвала Хулан, принцесса передала Юлдуз шанзу и подошла к регентше, поклонившись. Юлдуз села в ряд с девушками-музыкантами, продолжившими играть теперь уже монгольские мелодии.
- Садись, Хулан за стол, наслаждайся сладким вкусом своих любимых сушеных фруктов, велела Боракчин, улыбаясь, а потом сменила мягкий тон на твердый:
- Мы потратили много сил, чтобы оправиться, но мы смогли! - произнося эти слова, женщина обратила свой взгляд в сторону Берке.
Уходя из шатра, вежливым тоном поблагодарив хозяйку и попрощавшись с гостями, он еще раз окинул взглядом Боракчин, Хулан и Юлдуз, игравшую на инструменте, и не увидел в их глазах ни тени скорби.
"Я понял, что ты вы все хотели мне сказать. Хоть я и ваш враг, но, все же, не могу не восхищаться силой женщин Дешта".
Боракчин в сопровождении служанок вышла из шатра, где проводился пир и направилась в парадный шатер чжувана, приказав служанкам не следовать далее за ней, а стражникам - выйти из шатра. Регентша поднялась по ступенькам к высокому длинному трону, дотронулась рукой до сидения. Упав на колени, совсем недавно улыбавшаяся женщина зарыдала: "ПрОклятый трон! Ты был когда-то для меня спасением от презирающих татарку, которую Бату сделал частью Золотого Рода, давал возможности мстить врагам. Но теперь... Теперь ты стал моим взамен на жизнь моего сына, не спрашивая моих желаний! Будь ты проклят, трон чжувана, раз взял себе такую жертву!" Боракчин услышала шаги в шатре:
- Я же приказала никого не пускать! - крикнула она, но, оглянувшись, увидела Улагчи. Не пустить чжувана в его собственный шатер никто не посмел. Стыдно стало регентше показывать внуку лицо со смытыми слезами белилами.
- Бабушка, вы плачете?
- Все в порядке, Улагчи. Я еще не до конца оправилась от смерти твоего отца, но это последний раз, когда я лью по нему слезы. Слезами мы только покажем слабость нашим врагам, убившим чжувана.
- Бабушка, за смерть родных монгол всегда будет мстить! Наш великий предок Чингисхан отомстил татарам за то, что те отравили Есугея-багатура, и мы должны наказать тех, кто отравил отца! Потом он отомстил меркитам, взявшим в плен Бортэ-фуджин!
Твердые слова, произнесенные детским голосом из уст мальчишки с двумя тонкими короткими косичками звучали по-взрослому.
- Верно говоришь, Улагчи. И мы скоро этим займемся. Но без союзников из Золотого Рода мы не сможем победить наших врагов.
- И кто же будет нашим союзником, бабушка?
- Это пока секрет, - сказала Боракчин полушепотом. Расскажу, когда будет суд над убийцами чжувана. - И не вздумай никому. Кроме сестры и матери говорить об нашем разговоре. Ты понял? - она, сидя на коленях, посмотрела в глаза внуку.
- Да, я понял.
Улагчи скучал по те временам, когда он мог просто взять у поваров борцогов или фруктов, когда хотелось пожевать вкусной еды: теперь для любого приема пищи требовалось вызвать слугу или служанку, чтобы они попробовали прежде чжувана.
- Бабушка, почему чжуван может есть только после слуг? Отец так не делал! А Бату-ака разве так ел? - спрашивал маленький правитель у регентши.
Боракчин велела сесть ему рядом и, глядя в лицо, спокойным, но уверенным тоном отвечала:
- Послушай, Улагчи. Вспомни, что случилось с твоим отцом из-за того, что он был неосмотрителен в еде и напитках и доверчив к окружавшим его людям. Враги, убившие его, не оставили мысли о власти, и ради нее они могут отравить и тебя. Чтобы править людьми, надо уметь терпеть, переносить трудности, не говоря об этом о том, как тебе тяжело. Поверь мне, Улагчи, это не навсегда!
Чечек не могла уснуть всю ночь: невозможно было не то что лежать. Но и сидеть на месте от мысли, забыл ли он ее, смеется ли над ней или скучает. На следующий день слуга Берке подошел к Чечек, когда она стояла на улице со служанками и нашептал ей то, что заставило девушку глубоко выдохнуть и пойти, и быстрым шагом пойти за ним. По дороге слуга вытащил из сумки булгарское покрывало и велел Чечек накинуть и прикрывать лицо. Они быстро прошли через пропустившую их по просьбе слуги охрану к шатру Берке. Чечек боялась, что Берке на нее даже не взглянет, но он сжал ее крепко в объятиях, как будто думал, как будто скучал все это время.
Ее сердце успокоилось: эти крепкие горячие объятия не похожи на обман, тело ощущает, как бьется его сердце. Этот мужчина говорил ей полушепотом:
- Прости, что заставляю так долго ждать, мне тоже нелегко. Проживать каждый день, не видя дикого цветка, кажется адом.
Девушка недоверчиво отвечала:
- У вас жена и множество наложниц: и смуглых персиянок, и златовласых оросок и аланок. Можно ли верить, что вы все два года тосковали по такой невзрачной, как я?
- Глаза и волосы этих дев прекрасны, но слова и улыбки притворны, в них лишь желание облегчить свою участь. Нет в тех невольницах огня, что согреет в трудное время, нет силы воли дикого цветка степного, что преодолеет все преграды. Кто может заменить ту, для которой не помеха ни отцовская воля, ни расстояние?
Берке глядел в глаза Чечек, целуя в губы и румяные от морозного ветра щеки:
- Не сомневайся во мне. Ни в одно мгновение.
Он медленно развязал пояс на ее халате, обоими руками стянул верхнюю одежду и оголил худые плечи и тонкую талию девушки. Она больше не стыдилась своего некрасивого, непышного тела, как первый раз, ощущая на себе тот самый, обжигающий взгляд этого необыкновенно красивого мужчины с южным темпераментом. Ощущение горячих поцелуев в шею и плечи и крепких мужских рук на груди заставили ее забыть о всех обидах и сомнениях.
Отправляя ее обратно, к регентше, Берке сказал то, что огорчило девушку, вновь ощутившую счастье:
- Я не использую тебя, Чечек. Верь мне. Меня снова пытались убить.
Он, опережая вопросы встревоженной девушки, стал серассказывать:
- Это была девушка. Она стреляла в меня, но попала в моего кешиктена. Иншалла, он жив.
- Я знаю, кто это! - хотела назвать ее имя Чечек.
- Я тоже знаю. Все давно выяснилось, узнай только, по своей воле ли она на это решилась или по приказу Боракчин.
Потом стал прощаться с взволнованной и прижавшейся к его груди девушкой. Чечек накинула покрывало и вышла, словно окрыленная. Она отбрасывала любые мысли, что та женщина, против которой она действует, приютила ее и доверилась всецелой, что ее внучка относится к ней, словно подруге. Чечек защищает жизнь того, кто дороже всего на свете, благодаря кому она ощутила себя желанной женщиной, а все остальное не важно. Всех мешающихся надо отбросить, расчистить дорогу к спокойной жизни с ним.
Берке возвращался в Сыгнак встретил на пути Уруудая, выезжавшего из ставки в сопровождении троих нукеров. Он отъехал вперед и остановил коня, как будто, специально преграждая путь.
- Куда направляешься, Уруудай? В свое стойбище? - резвым голосом спросил Берке, бросая хитрый взгляд в сторону нойона.
- Да, Берке-гуай, - спокойно отвечал Уруудай. - позвольте, мы продолжим путь.
- А что ж так, не поинтересовались, как идут дела в моем юрте, много ли запасов мяса и шкуры в этом году? - продолжал бросать в него загадочный взгляд царевич.
Уруудай взглянул враждебно на Берке, но продолжал сохранять достоинство монгольского военачальника.
- Простите, Берке-гуай, мои мысли были заняты важными делами.
- Конечно, Уруудай-нойон, что может быть важнее поиска пропавшей дочери?
- Откуда вы узнали?
Берке взглянул на него удивленными глазами, видя отсутствие притворства в голосе старика.
- Похоже, вы и правда, не знаете.
- Чего не знаю? - насторожился нойон, а потом подумал несколько секунд. - Вам что-то известно?
Берке продолжал изображать вежливый тон и улыбаться:
- Я не могу вас пригласить в свой шатер, иначе Боракчин несправедливо обвинит в измене своего верного союзника. Встретимся завтра, в городе, в караван-сарае.
У Уруудая прихватило дыхание.
- Скажите, только одно: она жива?
- Приходите в караван-сарай и узнаете.
У нойона жар поплыл по всему телу от гнева, "Сартаульская полукровка!" - прошептал он и в ярости погнал коня, воины последовали за командиром.
Караван-сарай представлял собой четырехугольный внутренний двор, соединенные между собой помещения. Уруудай приехал поздно вечером, опасаясь, что днем, при множестве народу, его заметит кто-нибудь. Служитель караван-сарая, пожилой армянин, встретил нойона и проводил до покоев, где находились Берке и его стражники. Увидев огула, Уруудай в одно мгновение вынул саблю из ножен, подбежал к нему и приставил лезвие к его шее. Все произошло так быстро, что Берке не успел среагировать.
- Где моя дочь?! Отвечай! - закричал нойон. Трое нукеров Берке, в свою очередь, приставили сабли к шее Уруудая сзади и по бокам.
Берке сохранял внешнее спокойствие.
- Спокойно, Уруудай-нойон. Амбиции у вас велики: хотите стать первым нойоном, поднявшим меч на члена Золотого рода!
На лице человека, к шее которого приставлено лезвие, появилась улыбка, а руки нойона дрожали от гнева и отчаяния.
- Все знают, кто виновен в смерти Сартака! Придется вам за это отвечать!
- Вот так вы мне платите за благодарность, что я не казнили Олджей за покушение на жизнь потомка Чингисхана?
- Это невозможно! - сказал нойон и задумался.
Байнал не поехал с Берке, а остался в Сыгнаке. Ему было поручено следить за тем, как охраняют ценного и опасного пленника. Он спустился по лестнице в темницу, представлявшую собой ров и решетку, где лежала без памяти исхудавшая девушка, одетая в мужские штаны и кафтан Распущенные волосы покрывали ссадины на лице. Он аккуратно убрал волосы с лица и потряс за плечи. Девушка не открыла глаза, Байнал пощупал пульс: живая, тело теплое. Он погрузил пленницу на плечи. И стал подниматься вверх по лестнице.
- Куда вы с ней? - спросил испуганным голосом один из четырех стражников, охранявших темницу.
- От жизни в темнице совсем плоха стала. Ее надо перенести в другое место. Оставлю ее в своем гэре.
- Что вы такое говорите? Берке нас убьет!
- Берке точно нас всех прикончит, если эта девушка умрет, - спокойно и уверенно отвечал он.
Девушка открыла глаза и увидела перед собой очаг и войлочные стены юрты и мужчину, стоявшего к ней спиной. Она сразу поняла, благодаря кому оказалась за пределами темницы. Типичная монгольская прическа - косы за ушами и выбритый затылок.
- Ты! Почему не дал умереть? - услышал Байнал знакомый низкий голос.
Второй раз теряя сознание и приходя в себя Олджей восстанавливала картину последних событий, чтобы сохранить разум: она поднимается на полуразрушенную крепость Сыгнака, оставив недалеко коня на привязи. Она несет лук в руках и колчан со стрелами на поясе. Она помнит, как Сартак глядел на половчанку и надеялась, что когда-нибудь и на нее, Олджей, так же взглянет, хоть и вида не показывала. А теперь - не надежда, а ненависть - ее воздух, ее цель, ее религия. Теперь Берке узнает, как бывает опасна женщина, чья мечта разрушена по чье-то воле. Она не может даже дышать спокойно, она жаждет крови врагов. Олджей берет стрелу, натягивает тетиву, целится в проезжающих мимо всадников, ищет глазами цель, и находит в лице всадника, слезающего с коня и говорящего о чем-то со своим гвардейцем. Тетива натянута, меткий черный глаз обозначил мишень, но воин, стоящий рядом с Берке, глядит наверх. У него нет щита, и он что-то кричит и закрывает собой царевича. Стрела пронзает не того, а к Берке подбегают нукеры и укрывают его щитами.
* Сияющая религия - так в Азии называлось христианство несторианского толка
Удар тяжелой руки крупного лысого мужика оставил на лице кровавый след. Но эта боль не была больнее той, что причинили ранее люди Берке. Байнал пристально глядел на пленницу, пытаясь разглядеть страх в ее глазах.
- Говори, кто ты! - настаивал мужик.
- Я уже сказала, Оюна!
Байнал пытался не выражать во взгляде и голосе, что ему было не по себе: никогда еще не приходилось допрашивать пленных, тем более женщин, тем более своих, монголок.
- Лучше скажи сразу, меньше боли испытаешь перед смертью, - сказал он ровным тоном. - Даже если знатная, тебе не будут ломать позвоночник, а казнят удушением тетивой.
- Больнее смерти нашего чжувана не может быть ничего.
Слова девушки заставили Байнала задуматься: "Она, должно быть, из близкого круга Сартака".
- Кто твой отец?! - продолжал кричать мужик. Олджей лишь злобно глядела на него и Байнала. Он второго удара она упала, ушиблась коленями, побежали искры из глаз. Мужчина подошел к Олджей, поднял ее за связанные руки. Придя в себя от удара, пленница заметила, как этот худощавый юноша, отдающий приказы нукеру, отворачивает напряженный взгляд, сжимая кулаки.
- А где же Берке? - Байнал услышал охрипший голос пленницы с кровью на лице и растрепанными косами. - Всю грязную работу поручает другим и сбегает? Сартака велел брату убить, глядеть, как пытают пленников, не хочет!
Она бросала на него все тот же гневный взгляд и говорила, словно не чувствует боли и страха. Кажется. Байнал до сих пор не мог поверить, что перед ним не воин, а женщина, рожденная для очага и продолжения жизни. Нукер снова замахнулся на нее и готов был нанести очередной удар, но услышал: "Стой!"
- Но, Байнал-гуай, я еще только начал, - возражал мужчина.
- С нее хватит. Это бесполезно.
- Может железом?
- Подожди, я поговорю с Берке.
- А что тут говорить? Беке-гуай приказал развязать ей язык, а как, это уже на наше усмотрение.
- Я сказал, достаточно! Уведи ее!
Стражники отказывались пускать Байнала в шатер Берке
- Циньван приказал никого не пускать!
- Скажи, что я пришел, это очень важно, - как всегда спокойно настаивал Байнал. - Она заговорила?
- Нет. Она, как будто не боится пыток.
- Но ничего, скоро ее разговорим. Вначале все пленные так храбрятся.
- Но кое-что понял: эта девушка - непростая. Она из близкого окружения Сартака. Девка опечалена его смертью и желает возмездия.
- Вот как, - Байнал заметил заинтересованный взгляд и тон в голосе царевича. - Смазливое личико моего покойного племянника околдовало не только кипчакскую рабыню Юлдуз!
- Берке-гуай, - вдруг вспомнил Байнал, - ваш брат оправлял посла к Сартаку, когда притворялся его союзником, он не мог не заметить девушку-воина. Позвольте отправить человека в ставку Беркечар-гуай.
- Зачем отправлять кого-то к моему брату, если девка у нас и сама может все рассказать?
- Думаю, она не заговорит, даже если запытают до смерти. Когда ее били, она не пролила ни одной слезинки, а лишь гневно глядела.
- Да что с тобой сегодня? Не видел, как пытают пленных? Забыл, что ты не был на войне. Как в походы будешь ходить. Если чувствительнее девки?
- Но Берке-гуай, она не пленный враг, она монголка и, похоже, знатная.
Берке бросил в сторону воина изумленный взгляд, царевич не стал сдерживать эмоции:
- Ты забыл?! Эта девка пыталась меня убить и ранила тебя! Какая может быть жалость?!
- Помню, Берке-гуай, вы говорили, что наша вера запрещает убивать детей и женщин. А еще говорили, что, когда вы были в Кипчакском походе, вам не нравилось глядеть, как в завоеванном городе насилуют женщин, тогда вы вспоминали вашу мать, но приходилось не показывать, держать отвращение внутри. Помните?
Берке вспомнил когда-то сказанные им слова, и по телу поплыл жар от гнева, что верный воин посмел пристыдить.
- Я верил вам, поэтому год назад принял ислам, но теперь, гляжу. Это не больше, чем слова.
Берке, забыв, что Байнал только недавно оправился от ранения, со всей силы ударил его кулаком по лицу
- Поучать меня вздумал?! Проваливай!
На следующий день Олджей снова вывели из зиндана, на этот раз, крупный мужик разрезал безрукавый мужской кафтан и привязал обе руки к столбам. Она пыталась сдерживать крик, сжимая зубы, когда раскаленные прутья касались ее кожи. Чувство гнева было сильнее страха. Олджей даже надеялась, что боль телесная сможет затмить боль в сердце, сотрет из памяти взгляд и слезы чжувана перед смертью. Наблюдающий Байнал вновь не нашел страха в глазах девушки, даже крик от боли звучал, как голос воина при сражении.
- Лучше скажи, прекрати свои страдания, и будешь казнена более легкой смертью!
- Вы ответите! Все равно ответите! - лишь слышал он в ответ. После этих слов девушка потеряла сознание, и шея повисла на плечах.
- Хватит. Унеси ее. - приказал Байнал нукеру.
Байнал не нашел Берке ни в парадном шатре, ни в гэре. "Снова поехал на охоту в одиночку" - подумал он, зпррыгнул на коня и помчался искать царевича.
Вокруг не было никого, кроме мальчика, пасущего стадо овец вдалеке.
Он лег посреди зеленой травы на светло-коричневых песках и глядел в чистое голубое небо с редкими облаками.
- Аллах, ты видишь все: я должен был защитить себя. Несли я не одержу победу над врагами, я не смогу править так, как велит наша вера. С того самого дня, как свели в могилу мою матушку, я понял, что надо будет защищать себя и братьев. Ты видишь, Аллах, не по моей воле началась эта вражда!
Шум сухого ветра и аромат полыни успокаивали мечущуюся душу внука двоих императоров Азии.
- Берке-гуай! - услышал он знакомый голос. Берке настолько погрузился в свои размышления, что не заметил подъехавшего и оставившего коня где-то рядом Байнала.
-Все в порядке. Я просто отдыхал.
Байнал протянул руку, Берке оперся на нее и поднялся.
Мне нравится это ощущение единства со степью: шум шелестящих колосьев и запах полыни. Пусть говорят, что я не похож на монгола, что принял чужую веру, я не смогу жить без запаха полыни.
- Вы слишком много думаете о вашей крови. Вы - потомок Чингисхана, и этого достаточно, а тюрков среди наших простых воинов намного больше, чем монголов, и то, что ваша мать - тюрчанка, вызывает у них уважение.
В укоризненном взгляде воина царевич заметил глубоко сидящую обиду.
- Твоя рана зажила?
- Да, Берке-гуай.
- Давно мы не оттачивали мастерство боя, - Берке вынул саблю. - Нападай!
Берке отражал удары вяло, первый раз Байнал наблюдал такое. До этого никто не мог сравниться с циньваном в битве на саблях.
- Я знаю, что грешен, чтобы понимать это, мне не нужны другие люди.
- Мне не следовало быть столь дерзким, простите, - произносил Байнал те слова, которые должен был произнести, пытаясь скрыть обиду.
Берке бросил саблю на землю.
- Нападай!
Байнал не понял его.
- Буду уходить от ударов, будучи безоружным!
- Может прекратим? Вы сегодня не такой, как раньше,- испугался Байнал, что поранит вялого царевича, но тот стал ловко увиливать от ударов.
- Говоришь одно, думаешь другое. Кроме Беркечара, тебя и Кутлуга, у меня нет верных людей
- Я сам виноват, Берке-гуай. Мне не следовало быть слишком дерзким с вами. Но среди верных вам людей вы забыли еще одну женщину.
- Чечек, да, пока она мне служит. Но нельзя исключить того, что она, как Юлдуз - та кипчакская рабыня, переметнется к моим врагам.
- Скажи мне кое-что? Почему так беспокоишься об это пленнице? Только ли жалость к женщине тому виной?
- О чем вы, Берке-гуай? - слышал он растерянный ответ воина.
На лице царевича появилась прежняя улыбка, а в голосе - задор - все то, чего не было после того, как покойный Бату отнял у него кавказские земли.
- Я бы отдал ее тебе, но боюсь, что прирежет в первую же ночь!
Берке увидел, как мальчик-пастух наблюдал издалека за "битвой" двоих незнакомцев. В Степи простые араты и воины люди редко враждуют: под открытым небом и широкими просторами много не скроешь, а без помощи будь соплеменнику, будь то иноземцу, не выживешь. Берке и Байнал ощутили на себе пристальный и удивленный взгляд мальчика лет двенадцати.
- Подойди сюда, не бойся, - позвал его Берке.
Мальчик стал подходить неуверенно к странным незнакомцам.
Берке понял, что мальчик не знает его в лицо
- Я и мой товарищ, сказав это, он обнял глядящего с удивлением Байнала за плечи оттачивали мастерство боя.
Мальчик взглянул на Берке внимательно:
- Ага, почему вы говорите по-монгольски? - спросил мальчик по-кипчакски. - Вы не похожи на монгола.
"Вот же мальчишка!- подумал Байнал, ожидая гневного ответа огула"
- Ошибаешься, мальчик. Мой род самый что ни на есть монгольский. А ты сам чей будешь? Кто твой отец?
- Мы боголы *, отец умер недавно, братьев у него не было, маму никто в жены не взял.
- А братья есть?
- Есть один, но ему только год
- Дашь кров путникам? - неожиданно для Байнала спросил Берке. Оба знали ответ любого кочевника.
- Зачем это вам? - спросил Байнал, ожидая, что Берке совершит очередное безрассудство.
Мать мальчика, кипчакская женщина, маленького роста, исхудавшая, как и предполагалось, согласилась пустить путников переночевать в юрте
Сестры мальчика принесли чаши с кумысом, курт и лепешку. Больше еды у них не было. Женщина с дочерьми ютилась в женской - левой части юрты, а Байнал и Берке устроились в торе - самом почетном месте для гостей.
Открыв глаза на рассвете Берке впервые ощутил ту легкость, которую испытал тогда, когда притворялся обычным воином и проник в лагерь врагов Мунке. И словно нет ни врагов, кроме военных противников и нет за душой тех поступков. За которые сам Чингисхан карал народы.
- Как думаешь, Байнал, родись я простым аратом, какой бы воин из меня вышел?
- Вы бы впереди всех гнали своего коня при наступлении, первым бы карабкались по лестнице при штурме крепости.
- Да. Лук и сабля, а не яд и обман были бы моим оружием. Уходя Берке раскрыл свою личность и велел удивленной женщине ждать пастуха со стадом овец и сватов для дочерей от его нукеров. Байнал лишь вздыхал, наблюдая за очередными проделками царевича.
Боракчин долго думала о том, как привлечь Берке к суду Золотого Рода: только члены династии могли судить Чингизида. Она вызвала в золотой шатер только тех людей из ближнего круга, кому доверяла: Уруудая, Хулан, Цветноглазого, Баира, Юлдуз и ее названного брата - кипчака Арслана.
- Отправлять послов к Мунке-кагану нет смысла: среди нукеров, охраняющих ямские пути, немало тех, кто служит Берке. В Улусе Чагатая тоже правит регентша, она никак не может повлиять на кагана и весь Золотой Род. Остается только Хулагу. Он сейчас на войне, но я все равно хочу отправить к нему послов.
Боракчин заметила, как задумчив Уруудай: вопросов не задает, глядит в сторону, как будто мыслями где-то далеко.
- Уруудай! - окликнула она его. - Я понимаю твое горе, как никто другой, но это не повод забывать о делах государственных.
- Простите, Боракчин-гуай, - нойону трудно было сдержать неловкость от стыда. - я вас внимательно слушал, я согласен с вами.
Боракчин обратилась к воинам:
- Ты, Баир - тот, на чьих глазах умер мой сын, поэтому тебе в первую очередь поручаю доставить послание и рассказать Хулагу обо всем, что тогда произошло. Нукер молча поклонился регентше.
- Это очень опасный путь: там идут бои, ассасины славятся по всему миру как умелые убийцы.
- Госпожа, Сартак когда-то спас меня от плена, я готов погибнуть за его семью.
- Боракчин-гуай, - сказал Баир, - вы, меня, старого воина, пугаете опасностями!
Небольшую двухколесную повозку со скромными дарами с трудом удавалось перевозить через гористую местность Курхистана. Сами воины ехали верхом, охраняя ее. Путь к осажденному Аламуту лежал через одну из захваченных исмаилитских крепостей. Дым от пожарищ уже стих, но оставался еще запах гари, вид обгоревших домов с поломанными стенами, следы крови и разрубленные или с воткнутыми стрелами трупы, не все из которых еще не успели убрать, бросив в большие ямы, которые рыли недалеко люди из хашара. Жуткий запах заполнил улицы.
- Цветноглазый, скажи, ты, наверное, проклинаешь судьбу за то, что сделала тебя евнухом? - спрашивал Арслан.
- Если думаешь, что никогда не глядел на женщин, неет. Глаза и сердце мне не отрезали, - засмеялся иноземец. - Когда служил в гареме хорезмшаха, я глядел на ту, имя которой не могу назвать, иначе меня казнят здесь. Я рисовал ее. Вот тогда и проклинал судьбу.
- Наши казнят за оскорбление женщины из гарема хорезмшаха? - вдумчиво взглянул на него Баир. - Значит, она одна из взятых в плен в Илале и отданных сыновьям Чингисхана?