Спустя день после побега Юлдуз было найдено тело убитого нукера-кипчака, причем убитый был раздет. Говорили, что недавно несчастный воин отлучался со своего поста с какой-то девушкой, видно, соплеменницей. Боракчин слышала, как муж в своем шатре во весь голос кричал на подчиненных. С появлением болезни ног исчезли и характерные для него выдержка и спокойствие. Она понимала: если Бату кричит и грозит казнями, значит, снова приступ боли. Но болезнь могла его одолеть, когда нужно было показать все величие империи прибывшим посланникам Папы Джованни Дель Плано Карпини и Бенедикту Поляку. Боракчин уговаривала мужа отложить прием, пока боль не утихнет, но чжуван был непреклонен: не должны властители пока еще непокоренных стран и заподозрить покорителя кипчаков и русов в слабости. Латиняне испытали на себе монгольские стрелы и сабли. После поражения в двух битвах - при Шайо и Легнице весь Христианский мир стал гадать, кто тот народ и откуда он взялся. Нечто подобное старушка Европа испытывала на сие только при нашествии Аттилы, тогда гунны пришли оттуда же, откуда и монголы, но ныне степняки более организованны. Искали латиняне ответы в Священном Писании, кто-то увидел в пришельцах потомков Измаила, кто-то - кару божью, кто-то - пришельцев из античного Тартара, кто-то - народами Гога и Магога. Отправил Папа францисканцев, что узнать намерения татар, как называли монголов европейцы и мусульмане, путая с разгромленным Чингисханом народом.
Тогда тоже, как назло, боль в ногах не хотела отступать, но никто из послов и знати этого не заметил. Нойоны видели на приеме прежнего Бату, спокойного, гордого, каждое слово, каждый жест которого выражало достоинство Золотого рода. Послы увидели одного из правителей огромной империи, что грозила Христианскому миру. Не увидел никто и на лице старшей жены Бату волнения за мужа. Карпини и Бенедикт соблюли все церемонии, как их прежде обучили: трижды преклонили колени перед шатром Бату, встать на оба колена перед изображением Чингисхана. Бату приказал перевести грамоту Папы на монгольский, предоставив сопровождающих и обеспечив продуктами, отправить к Гуюку. Не видели послы, как после приема, как гордый и приветливый господин вставал с трона и выходил из шатра при помощи нескольких слуг.
- Вы выдержали это, мы выдержали, - тихо сказала тогда Боракчин мужу.
Они опишут монгольские законы, быт и верования монголов, напишут о том, что было и чело не было, поведают Западному миру о настоящем имени грозных всадников.
Вечером, будучи наедине со старшей женой, он снова кричал:
- Где это видано, чтобы в Еке Монгол Улус прямо во время праздника кто-то нарушил порядок! Опозорили меня, ублюдки! Казню всех!
- Я прикажу позвать лекаря, - говорила тихим мягким голосом жена. - Возможно, его убила беглая рабыня, - таким же спокойным тоном говорила Боракчин. - Мне сегодня жена Баяна-нойона сказала, что у нее сбежала служанка.
Боракчин вспомнила, как во время обеда, организованного ею в своем шатре для знатных жен (связи надо поддерживать и укреплять) она спросила Энхчимэг, жену Баяна:
- Слышала, вы хотели ко мне обратиться по какому-то вопросу и это касается дел духовных?
- Да, Боракчин-гуай, - робко и с улыбкой заговорила дама. - Я бы хотела сделать пожертвования буддийским монастырям в земле уйгур, но не знаю, как это сделать, это очень далеко отсюда.
- Расстояние для нашей страны не проблема. Мы решим этот вопрос, - тоже улыбаясь, отвечала Боракчин.
- Спасибо огромное, хатун, теперь я вдвойне счастлива!
- Сколько учим наших подданных не называть нас ханами, а они все продолжают, - изображая сожаление в голосе, молвила Боракчин.
Протяжная музыка шанза казалась Энхчимэг такой радостной, что не хотелось скрывать свою радость от чужих людей, и пусть у людей Азии плохой тон показывать чувства, она будет веселиться и шутить, и пусть говорят, что хотят!
- Вы такая веселая, госпожа, я сгораю от любопытства, какая же радостная весть пришла в ваш гэр?
- Сейчас прибегал слуга и сообщил о побеге одной из моих рабынь?
- И вы так этому рады? - удивленно спросила Боракчин.
- Муж хотел ее сделать своей наложницей.
Дамский хохот стал еще громче.
Хохот дам в бокках с павлиньими перьями раздался на весь шатер.
- И не стоило переживать из-за таких мелочей.
Наши мужья в походах могут владеть сколькими угодно женщинами, но они не будут ждать их возвращения и залечивать им раны.
- Что за чушь несешь, жена? - пытался смеяться мучимый болью Бату. - Как девушка могла повалить такого здорового мужика?
- Я же могла в молодости.
- Откуда такой навык у простой рабыни? Нет, это, должно быть, обычный грабитель.
- Долго он прятаться не сможет, поэтому не стоит так беспокоиться.
Этого врачевателя пригласила Боракчин из Персии, услышав о его способностях. Сам он был родом из Сирии, веры христианской, того же направления, что и монгольские кереиты, найманы, часть уйгуров, некоторые кипчаки, ошибочно называемого несторианством, ибо архиепископ Несторий, осужденный собором за ересь Эфесским собором в 431 г., как и они, верил в двойственную природу Иисуса Христа, но не был основателем Церкви Востока, берущей начало еще с апостольских времен. Из Персии по Великому Шелковому пути проникали проповедники, неся веру Христову, в Китай, к уйгурам, монгольским народам. После покорения Чингисханом найманов и кереитов немало христиан оказалось в монгольском войске, были христианками даже некоторые хатун, как Сорхохтани-беки, жена Толуя, или ее невестка Докуз, жена Хулагу.
Бату позвал стоящего рядом слугу.
- Пусть придет Масуд-Бек!
- Прямо сейчас? - Удивилась Боракчин.- Почему не в столь поздний час? Ни лучше ли подождать до завтра?
- Медлить нельзя. Если вовремя не выясним, могут быть проблемы. Он встал на забинтованные ноги, морщась от боли, с помощью слуг вышел из гэра, забрался на коня и в сопровождении нукеров во главе с начальником охраны Цветноглазым направился к своему золотому шатру.
Масуд-бек, сын Махмуда Ялавача, наместника Мавераннахра. После восстания Табари его отец был понижен в должности и переведен в Северный Китай. При регентстве Дорегене-хатун оттуда он бежал к сыну Угедея Годану, а его сын - в Улус Джучи, к Бату. Бату его принял и назначил даругачи Киевского, Черниговского и Переяславского княжеств, где по приказу Бату и втайне от хатун провел перепись и стал собирать дань шкурами и людьми неженатыми мужчинами и незамужними девушками. Собирал он налоги не так, как принято у монголов, а так, как принято в мусульманских странах. Во время состязаний он явился в ставку по приказу чжувана. Явился, как и полагается, с подарками белыми мехами и самыми красивыми из тех, незамужних. Молодой хорезмийский туркмен с черной бородкой, одетый в чалму и бухарский халат, пройдя между двумя кострами, по монгольскому обряду для очищения визитера от злых намерений и выполнив китайскую церемонию поклонения, Масуд предстал на коленях в шатре Бату. Увидев белые меха, Боракчин приветливо улыбнулась, но, как только услышала о подарках, что ожидают ха шатром, поглядела на стоящего на коленях наместника с укором.
- Масуд-бек, твой отец был даругачи в Мавераннахре. Кроме того, ты поддерживаешь связь с хорезмийскими торговцами. Тебе должно быть известно имя Сайф ад-Дин Бохарзи.
- Да, господин, мне известно имя этого человека. Это очень уважаемый шейх.
- До меня доходят разные слухи: к нему ходят толпы людей, у него множество учеников. Меня интересует, насколько он опасен: может ли этот человек готовить восстание, призывает ли к джихаду?
- Про это я не слышал.
- Не вздумай лукавить, покрывая братьев по вере, жизнью поплатишься. Помни, благодаря кому ты тут стоишь.
- Я не лгу, клянусь! Ваш покорный слуга всегда будет вам признателен за свое спасение! Все, что мне известно, что он был мюридом шейха Наджм ад-дин аль-Кубра.
Суфии не любят войны и силу, они любят в душу заглядывать, свою и чужую.
- Того самого, что со своими последователями сражался с монголами в Ургенче?
- Да, господин.
- Поэтому ничего не стоит исключать.
- Вы правы, не стоит... - неуверенно отвечал Масуд.
- Чингисхан предложил ему как шейху спокойно покинуть город, но тот отверг предложение кагана. Достойный был человек, но его ученики могут быть опасны для нас.
Бату отпустил Масуда, довольный тем, что удалось выведать хоть что-то.
На следующий день Бату вызвал в свой шатер Сартака, что дать распоряжение отправляться в выделенные ему владения.
- Направляйся на западный берег Итиля. Это хорошее место для торговли. Я приказал поселить киликийцев и строить город. Потом будут приезжать другие люди. Это место станет твоей ставкой. Ответственность за строительство возлагаю на тебя. Решил дать имя городу - Хаджи Тархан. Киликийцы - прекрасные ремесленники, народ трудолюбивый, они христиане, уважай их веру, прикажи построить церковь, почести христианскому богу отдавай во время праздников. Но, в тоже время будь строг и насторожен, не будь доверчив, закон обходить не позволяй. Где люди искусны в торговле, там надо настороженность проявлять. Потом придут булгарские и хорезмийские торговцы, а они мусульмане, ты прикажи их всех селить разными кварталами, чтобы все могли жить по своим обычаям, если те не противоречат Ясе, и чтобы не ругались.
Сартак внимательно слушал отца, вдумчиво глядя на него.
- Сделаю все, как вы скажете, отец.
Твои владения на севере заканчиваются там, где строится Укек, на западе рекой ... Улус Джучи станет самым процветающим в стране, прославим имя моего отца и твоего деда Джучи на весь мир! Все распускавшие грязные сплетни закроют свои рты навсегда!
- О каких сплетнях вы говорите, отец?
- Тебе уже пора знать. Достаточно созрел для этого. Когда наш предок Чингисхан воевал с меркитами, они пленили его жену, твою прабабку Бортэ-фуджин. Она в то время ждала ребенка. Чингисхан собрал войско и освободил жену, потом родился мой отец, и Чингисхан сказал: 'Это мой сын', но, все равно, люди стали распространять грязные слухи. Однажды Чагатай сказал это моему отцу в лицо в присутствие деда, тогда они вступили в схватку. Из-за этого Чингисхан не назначил старшего сына своим наследником. Во время походов эти слухи забылись, но в конце теперь уже дети и внуки Чагатая с Гуюком продолжили это делать. Сплетни - бабий удел, а не воинов. А теперь ступай к матери. Она ждет тебя.
- Я же говорила, что тебе еще выпадет шанс показать себя перед отцом! Сынок, не думай о Берке, не завидуй ему, исправно выполняй свой долг, не рвись куда-то сломя голову, отец, знать, воины оценят.
После возвращения из Западного похода Бату завел себе личную гвардию для охраны и выполнения распоряжений, наподобие гвардии кагана, что называлась кешик. Состав набрал, наподобие кешика, из сыновей нойонов. Перед тем, как отправил Берке на курултай, он выделил ему в личную охрану часть гвардии. Среди них Берке заметил юношу лет двадцати по имени Байнал и сделал руководителем охраны. Вызвав его к себе в шатер, где, кроме самого царевича, находился только его воспитатель уйгур Кутлуг, которого он сделал своим секретарем, сказал
- Я вижу, ты способный человек, у тебя может быть большое будущее, если будешь мне служить исправно.
- Пусть мне сердце, если я стану плохо служить! - бодрым и радостным голосом молвил юноша, поклонившись.
- Кутлуг, распорядись, чтобы его родителям отправили подарки.
- Как вам угодно, Берке-гуай, - улыбнулся уйгур.
В Каракоруме к Берке прибыл гонец и передал послание от старшего брата.
- Что там, читай, - велел он Кутгугу.
-Бату-ака приказывает вам возвращаться в ваш улус сразу, но прежде заехать в Бухару и собрать сведения о шейхе Сайф ад-Дине.
- Дай сюда, - сказал он, взяв сверток. - Брат думает, что этот человек может готовить восстание.
Я сам хотел съездить в эти города - Бухару и Самарканд.
Постройки из обожженного кирпича, восстанавливающиеся из развалин после монгольского погрома, после сады, восстановленные трудолюбивыми жителями Мавераннахра, завораживали Берке, каким сладким казался этот жаркий среднеазиатский воздух! Это было то ощущение. Как будто он жил там всегда. И звук азана заставлял трепетать душу, словно он родом оттуда.
Проезжая на коне, Берке увидел величественный минарет пятничной мечети Калян, построенной во времена Караханидов. Хан-Султан рассказывала ему, что Караханиды были уничтожены хорезмшахом за измену. Бухарец, сопровождавший царевича, говорил:
- Золотое было время, когда правили Караханиды: такие красивые мечети были построены! Печальная судьба их настигла! Говорят, выжил только зять Усмана, женатый на его сестре. Он взял с собой одну из дочерей хана ханов Усмана и бежал к кара-китаям, благо, та девочка была рождена от дочери гурхана. Что с ними стало потом, никто не знает.
- Они заслужили свою судьбу, старик, - остановил его Берке. Род изменника Усмана, предавшего своего шаха.
- Едем на базар, - приказал Берке.
- Зачем нам там появляться? У нас приказ собрать сведения о шейхе, - удивленно спрашивал Байнал.
- А где ж еще можно спросить о человеке, кроме, как ни на базаре? - отвечал с задором в голосе Берке.
- Позвольте, мы сами сходим, вам там появляться не обязательно. Это место для простолюдинов.
- Бойтесь, что не сможете обеспечить мою безопасность? - засмеялся он. - Так-то ваш долг, где бы я ни был!
- Мы это понимаем, просто, то место не достойно вас.
- Не будь таким скучным, я давно хотел побывать на городском базаре!
Лавки кишели шумными торговцами разных стран, вер и рас, прибывшими по Шелковому пути. Берке, со своими людьми, страшившимися за безопасность знатной особы пробирался сквозь толпу и с любопытством глядел на лавки с искусно вышитыми персидскими и армянскими коврами, китайскими шелковыми тканями и восточными сладостями. Воздух был наполнен смесью различных ароматов: лепешек из тандыра, пирогов, жареной баранины. Здесь все напоминало о матери: персидские ковры, что висели у нее в юрте, даже халва, которую настойчиво предлагал купить местный мальчишка, подбегавший к каждому прохожему. Женщины в длинных платках, они так напоминали мать и няньку, служанку Айше, заботившуюся о нем и братьях, как о родных детях, ту самую Айше, после казни которой ему нельзя было даже проливать слезы.
Он запомнил, как сильно любила Хан-Султан эту сладость, могла только ее и есть весь день. Все торговцы, приезжавшие в ставку, чтобы распродать свои товары кочевникам, знали, что, помимо своих товаров, следует привезти для третьей жены Джучи.
- Господин, купите халву! - подошел он к воину Берке.
- Иди отсюда! - огрызнулся тот на мальчишку.
- Купи у него, - приказал Берке.
Тому пришлось подчиниться. Берке тут же хотел взять ее себе, но Байнал крепко сжал в руках.
- Подождите, сначала я попробую!
- Глупый, он же не знал, что я сюда приду и кто я такой! - засмеялся Берке. - Ну ладно, ешь.
Байнал, отломив кусок, с трудом проглотил из-за приторной сладости.
- Еда для баб, а не воинов! Только ради вас проглотил!
- Ну что, живой? Дай сюда! - хохотал Берке, пытаясь отобрать у него корзину.
- Подождите, должно пройти время, по-прежнему, не давал ее царевичу, крепко сжимая в руке корзину. - Ни пора ли заняться тем, зачем пришли?
Они подошли к лавке таджика, торгующему украшениями.
Радость хозяина в тюбетейке с густой бородой, увидевшего в покупателе знатного человека по золотому навершию и перу на шапке:
- Какая честь для меня презренного, что такой господин посетил нашу лавку! Нет таких камней, которые бы превзошли красоту ваших жен.
- У меня пока только одна жена,- прервал его сладостную речь Берке. - Мы купим что-нибудь у тебя, только ты сначала расскажи о шейхе Сайф ад Дине Бохарзи.
- О, хазрат Сайф Ад-Дин - это уважаемый здесь человек! Все хотят его совета спросить.
- Ты говорил с ним когда-нибудь?
- Я нет, улыбался торговец, поглаживая седую бороду.
- Кто-нибудь из твоих знакомых говорил?
- Нет, не припомню.
Байнал стал доставать саблю из ножен.
- Тогда я припомню тебе событие двадцатипятилетней давности, сказал он ровным спокойным голосом.
- Стой! - взял его за руку Берке. - Зачем сразу за саблю?- Он достал из сумки мешочек, вытащил монету, и на лице дрожавшего от страха торговца появилась улыбка.
- Кажется, что-то припомню. Сын моего соседа был его мюридом.
- И чему он учит, кроме Корана и Сунны? А чему он еще может учить? Чтению, математике учит, астрономии.
- Что он говорит о нашей власти, о монголах?
- Вроде не передавал сосед. Нельзя членам ордена Кубравийа все рассказывать.
Берке стал снова развязывать мешочек.
- Хотя, кажется, что-то припоминаю... Он говорил, то, что с нами со всеми случилось - это наказание Аллаха за наши грехи и грехи шаха: за кровь невинных, за пьянство, языческие обычаи, вино, блуд и праздные речи, а еще за войну с правоверными.
- А что он советует делать, чтобы ваши беды прекратились?
- Соблюдать шариат, не лицемерить.
- А про войну что-нибудь говорил?
- Помилуйте, какая война? Города разрушены, поля затоплены, мужчин много погибло и в плен уведено!
- Однако восемь лет назад Бухара восстала.
- То была изголодавшаяся чернь.
- Хорошо. Ты получишь свое, купец, - протянул он несколько монет.
- А как же серьги и браслеты жене?
- Не за этим я мы сюда пришли.
- Только зря деньги потратили. Ничего нового не сказал, все это мы уже слышали. Надо было просто пригрозить ему.
Когда они собирались выйти из базара, взгляд Берке остановился на лице девушки, выглядывающей из паланкина, что несли двое слуг. Девушка сильно высунула голову, словно желая из него выпрыгнуть. Он не мог поверить своим глазам: ее лицо точь-в-точь повторяло черты лица покойной матери. Это была минута безумия: взрослый мужчина, словно на миг поверил в чудо, ощутя одновременно и суеверный страх, и радость в душе, он побежал за паланкином. Слуги, державшие паланкин, страшно испугались бегущего в их сторону монгола. Девушка задвинул шторку, но продолжала наблюдать через щель, внимательно разглядывая бегущего мужчину.
- Стойте! - приказал он носильщикам. Тем ничего не оставалось, кроме как выполнить приказ монгола. Берке резко открыл штору, взглянув черноглазой девушке прямо в лицо. Ее черные, как ночь, волосы были заплетены во множество косичек, голова была одета в маленькую тюбетейку, на которую, увидев мужчину, мигом набросила туркменский халат-накидку курте и прикрыла ее концом пол-лица.
-Что же он делает? - недоумевал Байнал
- Все в порядке. Я обознался, - сказал он удивленно глядящей, но, почему-то не испугавшейся его девушке. Собираясь надвинуть штору обратно, он почувствовал, как к шее прикасается что-то железное.
- Стой, что ты делаешь?! - закричал на тюркИ туркмен, вынув саблю и направляясь к Берке. - Думаешь, напугает твоя монгольская рожа?! Прикончу на месте!
Берке засмеялся:
- Надо же, а говорят, я не похож на монгола! Если моя рожа не напугает, то это напугает точно, - приподнял он пайцзу, привязанную к поясу.
- Ты смотрел на нашу госпожу! - говорил юнец, как будто не понимая, о чем он.
- Ну, посмотрел, и что!
- Убери саблю! - испуганно закричал второй, не видишь, у них пайцзы, они посланники хана, нам всем за них башку оторвут!
Гвардейцы вынули сабли из ножен, трое стали приближаться к тому, что поднял саблю на Берке, остальные скрутили второго.
- Ты хоть знаешь, на кого поднял меч, идиот?! На члена Золотого рода! Хочешь, чтобы весь твой род высекли под корень?! - кричал Байнал.
- Брось саблю, сказал! - испуганно кричал второй. - Простите, его наняли недавно, он не знает новых законов!
Пока они говорили, Берке своими сильными руками оттолкнул руку туркмена, державшего саблю у его шеи, резко вынул свою саблю и скресил ее с саблей туркмена.
Девушка снова приоткрыла штору и наблюдала за всем этим, как и столпившиеся зеваки, с ужасом на лицах ждавшие, что монгольские нукеры начнут расправу.
- Стойте! - приказал главный из них - Они посланники хана. Дикари никогда не поймут, что такое честь! Унесите поскорее госпожу отсюда! - приказал он слугам.
Тут прибежала нянька, ходившая по базару.
- Госпожа, с вами все в порядке? Они вас не тронули?
- Все нормально, - ответила девушка, затем шепнула на ухо старухе:
- Узнай, кто такой тот господин, сейчас же, - и показала взглядом на Берке.
- Зачем, госпожа?
- Делай, как говорю.
Айгозель была дочерью покойного купца туркменского происхождения. Их дед оставил кочевую жизнь, занявшись торговлей. Отец продолжил это дело и нажил немалое состояние, его часто сравнивали с Ялавачем. Когда отец скончался, дело перешло в руки старшего брата, как и опека над сестрой. Айгозель еще в детстве была обручена с сыном другого богатого торговца. Теперь ей шестнадцать, брат сказал, что пора уже вступать в брак.
- Госпожа, - зашла няня в покои женской части дома. - Я узнала. Это Берке, брат Бату.
-Ты узнала, где он остановился? - спрашивала хозяйка, разглядывавшая свое отражение в зеркале.
- Да.
Айгозель протянула ей маленький свиток.
- Сходи туда и передай это. Да смотри, чтобы тебя никто из знакомых не заметил.
- Зачем, госпожа моя? - с ужасом на лице глядела на нее служанка. - Что вы задумали? У вас скоро свадьба!
- Я не желаю этой свадьбы, и ты это прекрасно знаешь! Только никого, кроме меня это не беспокоит...
- От судьбы не уйдешь, госпожа. Послушание старшим - наш долг. А если после свадьбы узнают, что вы совершили грех, позор навлечете на весь род! Тогда и вам, и мне несдобровать!
- А кто сказал, что я собираюсь совершить грех? И кто сказал, что будет свадьба? Я попрошу, чтобы он забрал меня в свой гарем.
- Вы обезумели! Хотите променять брак с уважаемым человеком на жизнь с дикарем? Эти люди не знают жалости, они готовы разрушить все на своем пути!
- На войне так делают все. Я слышала, что мать Берке - пленная дочь хорезмшаха, в нем течет и наша кровь.
- Это не важно. Он так же кровожаден, как и они все!
- Я скорее, полюблю воина, чем холеного толстого торговца. Взгляд его отважный забыть не могу.
- Госпожа! - всплеснула руками няня. - А если он вас прогонит?
- Мы не хозяева нашей жизни. Раньше я жила для брата и отца, если свадьба случится, то буду потом жить для другой семьи, и буду жалеть, что не сделала ничего, чтобы быть с тем, кого люблю. А если не получится, то хотя бы один день будет моим.
- Никому не сказал, зачем остановил ее, а вам скажу.
- Я понял. Я тоже успел разглядеть ее лицо. Никто здесь, кроме меня, не помнит Хан-Султан живой. А та женщина очень на нее похожа. Но то, что произошло с вами, это очень опасно. Чувства вас заставили забыть о разуме.
- Я это хорошо пониманию. Больше такого не повторится.
Во дворце местного чиновника остановился Берке со свитой. Ему передал ... письмо, сказав, что его принесла какая-то старуха. Открыв сверток и прочитав текст, написанный арабской вязью на тюрки, Берке засмеялся.
- От кого это? - спросил Байнал.
- От той девушки в паланкине.
- Стоило ли на нее смотреть? - засмеялся Байнал, а за ним и все остальные.
- Послушайте: она пишет, что обручена, но этот брак для нее нежелателен и просит спасти от него.
- Вас? Как?
- Она хочет встретиться завтра у заброшенного дворца, - громко смеясь, говорил он, свита захохотала еще громче.
- Бедная девочка будет ждать, пока не кончится терпение! И, главное, не боится!
- Я пойду, - тихо сказал он, в ответ все нахмурились. - Надо же объяснить наивному ребенку, что ничего не может быть.
- По нашим законам за блуд полагается убить на месте, по их - забить камнями.
- Камнями могут побить, только если люди женаты.
- Но у нее есть жених.
- Тюрки не применяют такую казнь, мне мать говорила.
- Все равно, если узнают, думаю, девушке будет очень плохо.
- Никто не узнает. Молодость - не время строго жить строго по правилам, - улыбнулся он.
- Если вам нужна женщина, ни лучше ли найти блудниц, а эта девочка, вроде, из приличной семьи.
- Я не собираюсь ничего делать. Просто поговорю.
- А если это чья-то ловушка?
- Я все предусмотрел. Со мной пойдут два человека, ни прочешут округу.
Когда зашел Берке в свои покои, Байнал сказал другому нукеру, что сидел рядом с ним:
- И, правда, не похож на монгола. Не будет монгол такой ерундой заниматься.
- И девушку не жаль, - говорил другой. - Накажут ведь ее, если узнают.
Почему пришла? Совсем не боишься? Будь сейчас война, ты бы бежала от меня, сломя голову. Я не стану читать стихов сартских поэтов, мне смешно воспевание женской красоты. Удаль в бою, победы над врагами - вот, что надо воспевать.
- Мои предки тоже были воинами. Кони мне милее золотых побрякушек.
Простолюдинка не может быть женой знатного.
- Я это знаю. Я слышала, у ваших мужчин, как и у мусульманских, есть наложницы. Я готова стать наложницей или рабыней.
- Я бы хотел тебя взять в наложницы силой власти, что дана нашему народу, но ты обручена. А если твой жених или брат пожалуется сыну Чагатая, что правят на этой земле, или того хуже, новому кагану, пострадает не только мое доброе имя, но и моего брата.
- Есть такое выражение у китайцев - 'потерять лицо'. Моя матушка говорила: 'Слова не должны повторять мысли, тогда выживешь и поднимешься среди людей'. Так вот, ни я, ни ты не лицо не потеряем. Мы проживем один день так, как мы хотим, а всю остальную жизнь - как приказало Небо.
- Что значит 'так, как мы хотим'? О чем вы? - испуганным голосом спросила Айгозель повернулась, собираясь уйти, но, почувствовала, как крепкая мужская рука сжала ее ладонь.
- Не бойся. Я тебя не трону, знаю, что тебя могут наказать.
- О чем же вы тогда?
- Садись, - показал он рукой на коня, привязанного к дереву. - Ты же любишь лошадей. Он прокатит тебя по саду.
Она забралась на коня с легкостью, как это делают монгольские и половецкие девушки, и сидела расслабленно, держась за седло, расписанное несколькими слоями рисунков лаком в виде драконов и птиц, пока он вел коня за поводья. Драконы на седле, дракон, вышитый на его халате. Он ощущала себя, словно в сказке, ей так хотелось быть похищенной драконом наяву. Сад, заросший сорняками, высохшие плодовые деревья, опустевший большой дом, хозяева которого, только-только сумевшие восстановить его после монгольского нашествия, куда-то пропали после восстания Махмуда Тараби: то ли были убиты восставшей чернью за связь с неверными, то ли бежали и после не вернулись больше.
- Вы не похожи на монгола. Правду говорят, что ваша мать туркменка?
- Не похож, говоришь? Слазь! Да-да, слазь с коня, - говорил он, видя вопросительный взгляд Айгозель. Затем он вытащил клинок и подошел к самому дальнему стволу дерева, вырезав на нем мишень. Потом запрыгнул на коня, достал лук и стрелу из своего колчана , натянул тетиву и выстрелил.
- Иди, погляди, куда попал!
Айгозель нашла тот ствол и стрелу, воткнутую в мишень.
- Все еще будешь говорить, что я не похож на монгола? - смеялся Берке.
- Вы стыдитесь вашего происхождения?
- Вовсе нет, я храню память о своей матушке. Она была самым дорогим человеком в жизни, но я монгол, как мой отце, я один из тех, кого избрало Небо править миром! У многих воинов нашего улуса матери кипчачки, от этого они не менее свирепые псы, чем в других улусах!
- Называете ваших воинов собаками? Вы настолько их презираете?
- Зачем презираю? Уважаю! Поэтому и зову свирепыми псами! Это у вас собака - нечистое животное.
- Я тоже хочу попробовать! - сказала девушка. В детстве просила отца и брата, а они ругались.
- Я же сказал, сегодня живем, как нам хочется. Он вложил в ее руки лук и, стреляя, стал натягивать тетиву ее руками.
Этот мужчина с длинными черными волосами, заплетенными в две косы держал ее ладони в своих сильных руках, глядел на нее своими черными раскосыми глазами, го взгляд казался таким же огненным, как дыхание того дракона, что вышит на его халате.
Уже поздно, - заговорил долго молчавший Берке. - Скоро будет темно, и стражники станут ходить по улицам, прогоняя людей по домам. Мы пожили это короткое время, как вольные люди. А потом ты выполнишь волю твоей семьи, а я буду исполнять мечту моей матери. Но один день счастья будем вспоминать всю оставшуюся жизнь. Можешь мне оставить какую-нибудь свою вещь? Чтобы я смотрел и вспоминал этот день?
Она стала снимать сережку с подвеской.
- Я тебе ничего не буду оставлять, чтобы никто не догадался.
Айгозель напрягла губы, сдерживая слезы.
- И не вздумай слезы лить. Тогда не будет монгол о тебе вспоминать, у нас слабых не уважают.
- Можно спрошу, прежде, чем уйти.
- Спрашивай.
- Кая была мечта у вашей матери?
- Прости. Не могу сказать. Это была ее и наша с братьями тайна.
Он вернулся в сопровождении двоих воинов. Байнал встретил Берке с веселым лицом.
- Ну как сартская девка? Они горячие, я слышал, повезло вам! - смеялся он вместе со своими товарищами. Берке, сжав руку в кулак, подошел и ударил кулаком по лицу.
- Что это с ним? - спросил один из стражников. - Здесь с Берке-гуай творится что-то невероятное...
Берке, зайдя в свои покои, вытащил саблю, взяв лезвие в ладонь и сжимая все сильнее, пока на ладони не появилась кровь. Кутлуг, видя, Берке в гневе, вошел в покои без спроса и не пожалел, что успел вовремя выхватить саблю и тут же приказал принести воду и ткань.
- Что вы делаете?
- Боль телесная помогает боль душевную заглушить.
- Это я понял. Вы полюбили ту девушку?
- Просто понравилась. Я же не мальчишка.
- Видно, 'как просто понравилась'. В этом нет ничего стыдного. Это переживает каждый человек, хоть раз в жизни, будь то благородный, будь то безродный. Но мы не выбираем тех, кто пойдет с нами по жизни, Небо разделило людей на благородных и простолюдинов, на молящихся разным богам. Надо просто пережить это. О Бохарзи все, что могли, выяснили, зря Бату-ака его опасается, - говорил он, перевязывая руку своему воспитаннику.
- Если я уеду из-за собственных переживаний, покажу себя слабым. Мы еще очень мало выяснили о Бохарзи. Завтра снова отправимся на улицы города.
Базарная площадь Бухары заполнена людьми как никогда: приехал хорезмийский театр. Запахи местной еды, палящее солнце, шумные торговцы, минареты - все больше и больше и больше кажутся родными. Хочется остаться тут навсегда. И как эти женщины на улице похожи на матушку! Но в глазах тех людей, что глядят на Берке и его воинов, вражда и страх одновременно. Он думал 'С этим надо что-то делать. Вечно подавлять восстания невозможно. Нельзя на это тратить силы. Надо расположить к себе сартаулов и булгар. Но как, если мы для них - неверные, напавшие на мусульман и уничтожившие их страны? Какие милости ни оказывай имамам, для них останешься врагом. Здесь нужно что-то другое. А что?'
Артисты с куклами, окруженные толпой показывали какой-то спектакль.
- Теркен-хатун, - послышался голос из труппы.
Берке, растолкав толпу, устремился к труппе. Воины поспешили за ним, приказывая всем расступиться и гадая, какой фокус на этот раз он выкинет. Толпа расступилась, и перед глазами Берке предстали артист с толстой бородатой куклой, изображающей хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда, куклой, изображающей Теркен-хатун и куклой - юной Хан-Султан. Плачет кукла Хан-Султан, уткнувшись в грудь кукле-хорезмшаху, за что тот приказывает: 'Отрубить голову!', и опускают саблю над куклой-Усманом, приказывает кукла-хорезмшах: 'Рубить самаркандцев!', потом появляется кукла на деревянной лошадке, одетой в нечто, имитирующее монгольский доспех и уводит куклу Хан-Султан на аркане. Стоял, молча глядя на это Берке. Как наяву, предстали перед глазами картины из детства: куклы, хранящиеся у Хан-Султан в сундуке, те куклы изображали ее саму и ее родных, она рассказывала сыновьям, как их отец отнял их у такой же труппы уличных артистов и не казнил их за оскорбление пусть даже врагов, но благородного семейства, лишь, благодаря ее мольбам. Часто видел царевич, как матушка проливала слезы, испытывая горечь монгольского плена и вечной разлуки с семьей, родным домом. Такой и осталась она в его памяти - с большими печальными глазами, полными муки и горечи.
- Спектакль остановился, толпа умолкла, когда подошел к артистам человек в одежде знатного монгола и своими воинами.
- Эти куклы, - заговорил он. - У кого вы их купили?
- Ни у кого, господин, - отвечал один из артистов. - Сами изготовили.
- Точно? Не лжете?
- Зачем же нам лгать, господин.
Байнал подшел к царевичу.
- Они оскорбляют вашу мать и должны понести наказание.
- Это не наш улус, а земля дома Чагатая.
- Надо сообщить Есу-Мункэ и потребовать их наказания.
- Не стоит беспокоить дядю из-за каких-то бродяг. Пойдем отсюда. Берке и его стражники забрались на коней и уехали с базарной площади.
- Позвольте спросить, Берке-гуай, почему вас заинтересовали эти вещи уличных артистов?
- У моей матери были такие же куклы, незадолго до смерти отца ездила в строящийся заново Ургенч и отдала своих кукол уйгурской девочке. Поэтому спросил. Ничего особенного.
- Простите меня за дерзость, но тот, чья жизнь - война, не умеет льстить.
- Говори, не бойся.
- С тех пор, как мы приехали сюда, вы стали слишком много думать о вашей матушке, ее семье, слишком много интересуетесь местными обычаями. Будет лучше, если вы забудете о второй половине вашей крови, вам жить с монголами, ими и править.
- Верно говоришь. Я это понимаю.
Берке уже выезжал из города в сопровождении своих воинов, как на дороге перед всадниками встал человек, весь седой, одетый, как нищий.
- Уйдите с дороги! - скомандовал Байнал. Худощавый мужик палкой продолжал стоять, опустив голову. - Идите отсюда, вы что, не слышите?!
- Ты совсем глухой, бродяга?! Тебе сказали, уйди с дороги!
Бродяга, словно не замечал знатного всадника с шапкой с золотым навершием и его воинов в куягах.
- А ты не только глухой, но и слепой? Не видишь, кто перед тобой?! - говорил раздраженно Берке. - Видимо, он хочет быть растоптанным конями! Тогда езжайте! - скомандовал он. Всадники не торопились двигаться с места. На дорогу выбежал пожилой мужчина, на вид лет пятидесяти, с длинной бородой в чалме, одетый, как духовное лицо, взял за руку бродягу и стал его уводить с дороги.
- А вам не приходило в голову, что он действительно может быть слепым и глухим! - говорил хазрат, глядя на знатного монгольского всадника с укором. Нищий шел за ним, водя палкой по сторонам.
- И, правда, калека... - растерялся Берке.
Хазрат сказал слепому:
- Варвар, а нос задирает выше, чем перо на его шапке!