Коста Соня : другие произведения.

Время волка. Небесный мандат. Продолжение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение истории о восхождении к власти
  Изосима приехал в новую ставку Бату и рассказал Баяну, что письмо так и не было перехвачено. Ямщик поехал с посланиями только через день, его остановили, но нужного письма не оказалось. А позже он узнал, что Сартак приказал казнить своего писаря, как сказали, за воровство.
  Берке, узнав обо всем, готовил себя к худшему, стал думать, как оправдаться перед братом, как убедить его в неправдивости слов, которые могут прозвучать из уст Сартака.
  - Простите, Берке-гуай, - оправдывался Баян. - Я старался сделать все, как надо, но, похоже, что-то пошло не так.
  - Только если для одного что-то идет не так, значит, для другого все складывается наилучшим образом.
  - Что же теперь делать?
  - Подождем, что будет дальше и уйдем действовать по обстоятельствам. Главное - сохранять холодную голову.
  После этого разговора Берке не мог найти себе покоя. Ему трудно было сосредоточиться на военном совете, а думать о предстоящей войне - невозможно. Он позвал в свой шатер Байнала.
  - Я втянулся в одну опасную авантюру. Ты как человек из моего круга тоже можешь пострадать. Думал, что стояние под дверью у шейха - это единственное безумие?
  - Может ли что-то быть более безумным?
  - Лучше тебе не знать, может, сможешь оправдаться, и хребет целым останется.
  
  Когда пришла весть о смерти Гуюка, в ставках Бату и Сорхохтани изображали внешнюю печаль. Они оба отправили дорогие ткани для похорон кагана. Но за войлочными стенами юрт все - от чжувана до сотников и десятников вздохнули с облегчением - войны не будет. Сорхохтани не забыла обещание Бату и отправила в его ставку сына Мунке. Она отправила его в ставку бату переговоры. Когда Мунке приехал, чжуван приступил к выполнению обещания: направил послания ко всем членам дома Угедея, Чагатая и Толуя. 'Мы не можем из-за болезни ног приехать в коренной улус, поэтому Вас во владения нашего покойного отца Джучи решить судьбу Еке Монгол Улус' - диктовал он писцу. И отдельное послание Сорхохтани: 'Нужно расположить сердаца членов Золотого рода, нойонов и гургэнов к Дому Толуя, а значит, и Мунке. Но для этого следует отвратить их от Дома Угедея. Никто не сможет это сделать лучше, чем Огул-Гаймыш, сама того не подозревая, своей глупостью и ветреностью. Пусть жена покойного каана станет регентом. Наку и Ходжа, взрослые сыновья Гуюка не будут понимать, зачем нужен регент, когда есть они, достойные быть поднятыми на белой кошме. Они будут всячески показывать свое недовольство регентством матери, что пойдет на пользу Дому Толуя'. В Алакамак прехали Мунке, Арик-Буга и Моге, также сын Угедэя Кадан и сын Чагатая Мауции внук Чагатая Кара-Хулагу, в свое время обиженный Гуюком тем, что тотлишил его владений в Мавераннахре. сыновья Гуюка Наху и Ходжа тоже прибыли, но, оставив своего представителя Темур-нойона, покинули ставку. сын Куджу и внук Угедэя Ширэмун на курултай не приехал. В своем золотом шатре чжуван как старший в роду произнес речь перед собравшимися царевичами и нойонами: 'Из всех царевичей один Менгу-каан обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну и отличается от всех других умом и способностями; его значение и почет в глазах Угедей-каана, прочих царевичей, эмиров и воинов "были и являются самыми полными. Казн послал однажды его, его брата Кулкана и Гуюк-хана со мной, Бату, и с Ордой... в края Кипчака и в государства, кои находятся в тех пределах, дабы мы их покорили. Менгу-каан привел в покорность и подданство племена... кипчаков... и черкесов; предводителя кипчаков Бачмана, предводителя племен асов и город... [несколько пробелов в тексте. - Р. П.] Менгу-каан захватил и, произведя казни и разграбление, привел в покорность... В настоящее время подходящим и достойным царствования является Менгу-каан. Какой другой есть еще рода Чингиз-хана царевич, который смог бы при помощи правильного суждения и ярких мыслей владеть государством и войском? Один только Менгу-каан, сын моего милого дяди Тулуй-хана, младшего сына Чингиз-хана, владевшего его великим юртом. А известно, что согласно ясе и обычаю монголов место отца достается меньшому сыну, поэтому все 'предпосылки для вступления на царство у Менгу-каана'. Но Бату знал, что не может надеяться, что все Чингизиды посчитают собрание в его владениях за курултай, и было решено провести его в Монголии в следующем году.
  
  Тем временем в новую ставку прибыл гонец, чтобы с письмом для Берке от его жены Токтагай. Это была дочь нойона-кунгирата, которую Берке взял в жены сразу после прибытия из Каракорума. Луноликая, здоровьем крепкая, телосложением крупная, из знатного рода - Берке не долго думал, отправляя сватов: здоровых сыновей родит. 'И не прогадал' - подумав он, когда открыл берестяной сверток с монгольским текстом и прочитал, что его луноликая красавица скоро родит ребенка.Берке овладело чувство досады, что он не сможет присутствовать на мусульманском обряде имянаречении собственного ребенка. Он приказал передать мужское и женское имя, которые он хочет дать мальчику или девочке.
  Тактагай родила вскоре после известия о смерти Гуюка. Беркепередали слова имама, что девочку нарекли Урбай, как и он хотел, что девочка луноликая, как мать, и большеглазая,как отец.
  Весть о смерти кагана достигла и Хаджи-Тархан.
  
  - Уруудай, - спрашивал Сартак своего полководца. - За что молиться: за упокой души Гуюка или благодарить Бога за избавление от войны между монголами?
  - Не знаю, огул, не знаю... - растерянно отвечал он.
  А жизнь шла своим чередом. Юлдуз все еще ходила на встречи с Изосимой, рассказывая, как Сартак ездил на охоту, молился на службе в церкви и ругал своего дядю Берке бранными словами.Сартак приказал отрубить голову Айдару за кражу золотой чаши, чтобы, как решил ранее. Оставить в тайне преступление Берке и Баяна, а значит, и преступление Юлдуз. Корил себя, каялся, что отдал душу половецкой деве, сдался перед чарами ее зеленых глаз и строптивого нрава.
  Он отвечал Юлдуз, когда та его спрашивала, что сказать, когда встретится с Изосимой:
  - Берке считает меня за идиота, пусть считает дальше. Надо усыпить его бдительность.
  - А как я объясню казнь Айдара? Он уже узнал и обязательно спросит.
  - Скажи, за воровство, как все и думают.
  - Не поверит, заподозрит что-то...
  - Неужели рус решит, что огул будет скрывать преступление против него же самого?
  - Ваши враги могут решить, что вы сами захотели отомстить Берке, без вашего отца.
  - А зачем мне это ни за что не догадаются! Не беспокойся, они меня недооценивают! - улыбался Сартак.
  За день до этого разговора Юлдуз увидела Изосиму, изображавшего торговца русскими подвесками, прямо в ставке, скорее всего, ездил разбираться, почему с письмами ничего не вышло, и не мог не узнать о казни бичэчи. Как и она предполагала, вскоре пришел русский невольник, работавший в ставке, и передал, чтобы она встретилась с торговцем из Сарая в том же месте - у кузницы Григора.
   По приказу Сартака с ней пошли Баир и Олджей - не мог спокойно отпустить одну. Они шли за ней на расстоянии, чтобы не вызвать подозрение.
  - Ну что расскажешь, Юлдуз? - говорил Изосима по-кипчакски.
  - Сартак ничего не говорил мне о Берке.
  - А еще что-нибудь случилось? - глядел с подозрением расстрига на половчанку.
  - Сартак приказал отрубить Айдару голову. За кражу золотой посуды.
  - Почему сразу голову, а не просто побили палками? - спрашивал с подозрением голосе Изосима. - У татар, хоть и казнят за воровство, но не часто...
  - Одна из украденных чаш была очень большая... - вначале неуверенным голосом оправдывалась Юлдуз, а потом, быстро сообразив, сказала:
  - Огулу не нравится, что его все считают мягким, хочет, чтобы все его боялись!
  - Врешь, сука! - схватил бывший монах Юлдуз за косы и потянул так, что она вскрикнула от боли и наклонила голову на бок.
  Прятавшиеся за стеной с другой стороны постройки Баир и Олджей слушали наблюдали, чтобы русский не посмел нанести вред Юлдуз. Баир уже начал вынимать саблю из ножен, но Олджей остановила его, взяв за руку, державшую саблю, дав понять взглядом, что еще не время.
  - Клянусь, не вру! - терпела Юлдуз, хотя так хотелось нанести этому бородатому мужику пару ударов - и он бы рассыпался, в этом она не сомневалась!
  Он резко отпустил ее волосы:
  - Смотри у меня! Предашь - и твоих друзей, и тебя саму уничтожат!
  Изосима ушел, Юлдуз вернулась в юрту для служанок, где жила по-прежнему, ощущая на себе завистливые взгляды девушек и шепот за спиной. Не успела она войти, как тут же старшая служанка сообщила:
  - Юлдуз, Сартак-гуай вызывает тебя, сейчас же ступай, он очень зол на тебя!
  Юлдуз удивилась, она вроде больше ничего не скрывала от огула.
  Зайдя в юрту Сартака, Юлдуз увидела, как он сидит, подогнув под себя ногу, глядит на нее с упреком и держит в руке кожаный мешочек.
  - Твое? Это нашли в юрте рабынь, - спрашивал он спокойным, но недовольным голосом.
  - Не знаю, дайте, посмотрю.
  Она подошла ближе и увидела тот самый мешочек с сушеной травой, который велел пить Изосима от зачатия.
  - Да, моя трава, я ее завариваю и пью.
  - Пьешь, чтобы не зачать?
  - Мне тогда велели. Я должна была следить за вами, а если бы родила, то забыла бы о тагае с Арсланом - так они думали.
  - А сейчас тоже пьешь?
  - Я должна притворяться, что по-прежнему служу им.
  Сартак встал, резким шагом пошел к двери юрты, вышел на улицу и высыпал все содержимое мешочка на землю.
  Юлдуз бежала за ним, пытаясь, хватала за руки, пытаясь отобрать мешочек:
  - Что вы делаете, Сартак-гуай?! Если это случится, все сразу поймут!
  Он взглянул с тем же укором своими черными азиатскими глазами в ее зеленые раскосые:
  - Я не готов жертвовать продолжением своего рода!
  Юлдуз тяжело вздохнула и взялась за лоб, словно сдерживала себя, чтобы ей-презренной рабыне не накричать на члена Золотого рода.
  - Может, тогда привести сюда Актая и Арслана, тогда я ничем не буду должна Баяну?
  - Рано еще, я должен знать, какой следующий шаг предпримет Берке.
  - Но потом, когда все закончится, мы их приведем, правда? - умоляюще спрашивала она Сартака.
  Он снова взглянул на половчанку с подозрением, потом улыбнулся:
  - А вдруг ты сбежишь, если я их приведу? Ты же на все была готова ради этой твоей воли.
  - Обязательно сбегу! - ответила Юлдуз раздраженным голосом. - И прямо сейчас!
  Она подбежала к коню на привязи, быстро развязала, запрыгнула и помчалась. Сартак тоже запрыгнул на своего белого Уруса и погнал следом за ней. Один из нукеров собирался преградить путь Юлдуз копьем, но другой его остановил, просто сказав 'оставь'. Тот поглядел на догоняющего ее Сартака и все понял.
  - Вы спрашивали, что такое воля! - кричала она, подгоняя ржавшего коня среди зелено-коричнево-желто-красных оттенков бескрайнего моря степи, что придавали им цветущие желтые и красные тюльпаны, под чистым и таким же бескрайним голубым небом, которое в этих краях так низко над землей. - Вот она! Просто мчаться среди ковыля мимо рек и холмов, а над вами никого и ничего, кроме Вечного Неба! И просторы степные бескрайние, не прерывают их дома и стены!
  - Так чем же мы отличаемся от вас?!- смеялся Сартак. - Дома, кварталы - только для покоренных, чтобы своей торговлей умножали богатство юрточно-войлочного народа!Мы, как и вы, презираем стены! Воинская доблесть для нас значит одно! На каком бы языке ни говорили, каким богам бы ни молились, мы, дети Степи - один народ!
  - А вы ползаете перед вашими ханами, как китайцы перед своими императорами!
  - Эй, рабыня кипчакская! Ты забываешься! Вот я сейчас тебя догоню и накажу, как следует! - кричал царевич, подгоняя коня.
  - Сначала догоните!
  - Воля - хорошо! Но нападет соседнее племя - и воля закончится! А когда есть порядок, скачи ты на своем коне спокойно: ни честь твою, ни гэр твой никто тронуть не посмеет!
  Уставшие кони ржали все громче. Юлдуз остановилась, и Сартак тоже. Слезли с коней, взял он ее на руки, понес к берегу реки, посадил на землю, глядел со своей милой улыбкой в зеленые глаза колдовские. А вокруг никого - только река, холмы, покрытые цветущей степью и бескрайнее Синее Небо. Итиль... Сколько радости и боли, пламенной любви и жгучей ненависти помнит эта река и сколько узнает еще...
  Мысли Юлдуз о том, что люди, ставшие ей семьей, все еще в опасности не покидали ее ни дня, но стоило взглянуть в глаза Сартака, стоило его рукам каснуться ее тела, она тут же, забыв обо всем, становилась покорной.
  Сартак заметил, что всегда бодрая Юлдуз стала плохо себя чувствовать, жаловаться на тошноту и боли в животе. Что-то похожее было с его женой, когда она ждала обоих детей. Он вызвал шаманку, чтобы та ее осмотрела.
  - Готовьтесь к появлению наследника! - сказала женщина после того, как вышла из юрты служанок.
  Сартак тут же приказал выделить для Юлдуз отдельную юрту и приставить к ней одну из рабынь. Другие рабыни и так на нее косо смотрели из зависти, не решаясь причинить вред только из страха наказания, а теперь еще более люто возненавидят Юлдуз.
  - Ну как тебе здесь? Спокойно? - спросил радостный Сартак, когда навещал наложницу.
  В ответ он увидел взгляд, выжавший страх. Она бросилась ему в объятия, прижалась крепко, словно загнанный зверек, дав почувствовать быстрое биение сердца. Никогда Сартак еще такой Юлдуз не видел, даже тогда, когда допрашивал, узнав, кто она есть.
  - Да, они узнают, - сказал он спокойно и уверенно. - даже если бы мы решили скрывать, то долго бы не смогли. Старайся не выходить далеко от юрты, в город не ходи вообще. Ничего не бойся.
  - Актай и Арслан... - тихо произнесла она.
  - Их приведут сюда. А ты думай теперь только о нашем сыне, он важнее всех!
  Сартак отправил Олджей под Сарай в кипчакский аил за стариком и мальчиком.
  Юлдуз немного успокоилась и стала просить осетра чаще, чем прежде, уговорила Сартака попробовать. Повар приготовил, как готовила осетра в городе Саксин в устье Итиля, что находился на месте столицы погибшей Хазарии Итиля, где жили огузы и булгары, - запекли фаршированный рисом. После этого Сартак перестал смеяться над привязанностью своей наложницы к 'еде бедняков'.Олджей вернулась, и с ней был только Арслан. Юдлуз бежала им на встречу, не слушая служанку, говорившую ей: 'Не бегите!', 'Не волнуйтесь!'. Она прижала к себе еще больше исхудавшего мальчика.
  - Юлдуз, я думал, больше тебя никогда не увижу! - улыбался Арслан.
  - А где тагай? - спрашивала Юлдуз заплаканным от радости голосом.
  Арслан замолчал в ответ.
  - Юлдуз-гуай, помните, вам нельзя волноваться, - напомнила стоящая рядом рабыня.
  - Его отец давно умер, - сказала за мальчика Олджей.
  - Отец много болел, - сказал, наконец, Арслан, опустив голову. - Дядя Клыч никак не хотел ему помогать
  - Я просто выкрала мальчишку, - сказала Олджей. - была уверена, что поучится донести до его дяди, что я исполняю приказ Сартака-гуай.
  - Правильно. Ему приказали следить за Актаем и Арсланом, - говорила Юлдуз заплаканным голосом.
  
  Ану, узнав обо всем, сказала мужу, что рада за него, а сама отправились с Хулан в сопровождении служанок на берег Итиля, чтобы не предаваться переживаниям из-за беременности наложницы. Она любила прогуляться по берегу реки, вдохнуть влажный воздух. Улагчи с собой не брала, боялась, что простудится от речного ветра.
  Ану глядела вдаль, стоя на берегу Итиля. Нет смысла противостоять судьбе, если суждено ей той женщине и ее ребенку стать частью семьи. Прошли те счастливые годы, когда были только муж, она и дети, она так просила сначала Небо, а потом и христианского бога, чтобы это не закончилось, даже зная, что негоже знатному человеку иметь только одну жену.Супругу выбирает семья для благополучия рода и государства, а любимую женщину - сердце, это Ану тоже понимала. Думала она и глядела в сторону синего горизонта, одетого в белоснежные облака. Все ближе к берегу становилось видневшееся издалека парусное судно.
  - Матушка, гляди, что это? - показывала рукой Хулан.
  - Похож на русский корабль. Наверно, торговцы.
  Из ладьи вышло несколько бородатых воинов в кольчужных бармицах и шлемах сфероконической формы. За ними вышел мальчик-подросток лет двенадцати, на нем не было доспехов, он был одет в верхнюю цветную льняную рубаху с шелковой отделкой по горловине и рукавам, поверх рубахи - свита из латинского сукна, длиной ниже колена, застегнутая с помощью парных пуговиц и петлей, завязанная поясом, украшенным пряжкой скольцами, соединяющими отдельные части ремня. Шитый воротник-стоечка из бересты и шелковой ткани, украшенный цельной золототканнойлентой, и ожерелье говорили о принадлежности юноши к знатному роду, к поясу пришита кожаная сумка с металлическими деталями. На макушке левого уха виднелась серьга, на пальце - наперстный крест-мощевик энколпион, а другой крест - нательный висел на шее под рубахой, на ногах - сапоги, одетые в вязанные носки- онучи.
  - На торговца не похож... - размышляла Ану вслух. Это, наверно, северный вассал.
  
  Ану оказалась права: это прибыл один из вассалов северных земель, где жили потомки славян и финно-угров, а правили князья скандинавских кровей, принявших славянские традиции и греческую веру. Вассал приехал, чтобы получить ярлык от правителя Улуса Джучи, подтверждающий право на владение землями далекого лесного Белозерского края. Рядом с мальчиком был дружинник со светло-русой бородой, одежда которого была похожей на одежду мальчика. Мужчина произнес на незнакомом для Ану и Хулан языке:
  - Ну вот, князь, мы и прибыли в Хаджи-Тархан. Впереди все самое трудное. Отдохните хорошо, когда прибудем на постоялый двор, чтобы набраться сил, дорога была нелегкая. Видите, как кая шапка у той женщины с ребенком? - повернул он голову в сторону Ану с Хулан. - Такие шапки у них княгини и царицы носят, когда пройдем, поклониться не забудьте. На всякий случай.
  - Понял, - отвечал князь.
  Род, из которого происходил князь, известен с того времени, когда славянские и финно-угорские племена пригласили править на своей земле скандинавского вождя Рюрика. Правил он во всех княжествах некогда единой Киевской Руси. Его отец князь Василько Ростиславич, казненный монголами после битвы на Сити, правил Ростовским уделом, находившимся в составе Владимиро-Суздальского княжества. Незадолго до гибели он разделил свой удел между двумя сыновьями, выделив младшему - Глебу земли вокруг Белоозера.
  В памяти Глеба не отложился 635 год хиджры 1, когда войска Бату разорили Владимирскую землю, и не мог отложиться в памяти, так как на тот момент ему было меньше года. Нет перед глазами ни пепла из деревянных городских построек, ни разрубленных тел, лежащих на снегу.
  Детство - это тесты Священного Писания, греческие церковные книги, что заставлял читать взятый на службу для обучения княжичей ростовский священник Игнатий, жития первых русских святых - Бориса и Глеба, Феодосия Печерского но только за одной книгой тянулась рука, только одну хотелось перечитывать вновь и вновь - это было 'слово о полку Игореве': имена поверженных древних славянских богов и легендарного сказителя-гусляраБояна, мир ушедший, но не преданный забвению. И Степь: ковыль, река Каяла, половецкие вежи и красные половецкие девы- мир языческий - поганый, но манящий и загадочный. Глеб знал, что скоро ему все это предстояло увидеть, как видел его старший брат ростовский князь Борис пять лет назад, когда ездил в Орду, как называли на Руси Улус Джучи, и часто расспрашивал брата о людях, живущих в Булгарии и Половецкой степи и ставке татарского царя, но Борис мало что мог рассказать из-за того, что не знал ни половецкого, ни других местных языков, когда ездил в Орду первый раз с их дядей угличским князем Владимиром, вел переговоры только через толмача. Он мог рассказать только, как выглядели их лица, одежда, жилища, но плохо запомнил, так как не особо обращал на это внимания.Тогда их матушка-княгиня Мария Михайловна не предполагала, что отправит Бориса в ставку Батыя, но когда он вернулся, и стало понятно, что ездить придется обоим сыновьям и не раз, то приказала Якиму найти дружинника, знающего половецкий язык, чтобы обучал Бориса и Глеба.
  Детство - это церковные песнопения и местные славянские и финские языческие суеверия, предания о предках жителей Ростовской земли - древнем финно-угорском народе меря и славянах-вятичах и рассказы о предках самого Глеба- суровых рыжебородых варягах-норманнах, бороздивших северные моря на своих кораблях - драккарах, заставлявших дрожать всю Европу. Детство - это вкус кислого ржаного хлеба, постных щей разнообразных каш и рыбы с озера Неро: щуки, карася, судака.
  Но самую вкусную вяленую рыбу Глеб попробовал на Волге - так звучит по-русски название Итиля. Когда пришло время ехать за ярлыком, он всопровождении Якима и дружинников добирался до ставки речным путем: сначала по Оке, затем - Волге-Итилю. У Булгара ладья чуть не перевернулась: небо с утра стало затягивать тучами, а к вечеру совсем потемнело, подул буйный ветер, словно не желая пускать путников на Булгарскую землю. Ладью качало тов одну строну, то в другую, казалось, вот-вот перевернется. Главное - не показать страха.
  - Не пугайтесь, князь, - сказал Яким стоявшему у носа палубы Глебу и крепко державшемуся руками. - Такое здесь бывает.
  - А мне и не страшно, - улыбнулся князь. - Не на море же шторм!
  - Вот и правильно!
  Наутро шторм утих. Путники причалили в Булгаре, чтобы отдохнуть и закупить продукты. Тогда и Яким приказал сходить на базар и купить вяленую стерлядь, которой в этих краях водилось много. Разрушенный во время нашествия город отстраивался заново, здесь по приказу Бату был основан монетный двор. Одной из первых новых построек стала мечеть с минаретом. Зеленые холмы, где стоял некогда центр некогда могущественного государства, готовый возродиться из пепла, открывали вид на Итиль с такими же зелеными островами. Подошел Глеб к краю высокого берега, огляделся вокруг: нигде он не видел такой красоты - даже озеро Неро с ней не сравнится! Вдруг громкое пение на непонятном для Глеба языке.
  - Что это за голос? - удивился Глеб.
  - Это мулла - священник магометан зовет на молитву, - ответил Яким. - Болгары - хоть и басурмане, но народ храбрый, долго давали отпор татарам, те болше десяти лет не могли их покорить. Лет тридцать назад они ходили в Ростовские земли и брали Устюг. Ваш отец тогда тоже ходил на болгар с владимирскими князьями, так что я не первый раз на этой земле. Глеб видел вокруг людей темноволосых, с карими и светлыми глазами, европейскими лицами, мало отличавшимися от жителей Владимирской земли, о среди них увидел он женщину в половецком головном уборе в форме 'рогов', скулы ее чуть более широкие, а глаза раскосые.
  - Глядите, князь! А это половчанка.
  - Их сейчас много здесь поселилось, а местных было немало перебито, - сказал один из дружинников, знавший булгарский язык, немного отличавшийся от кипчакского, вернувшийся с купленными рыбой и лепешками. Мне это торговец сказал.
  Плывя дальше вниз по Итилю, останавливались в поселении вдоль возвышенности, где строился город Укек.В переводе с монгольского, это название означает 'массивная гора, или крупная возвышенность с плоским верхом'. Здесь так же, как и в Булгаре с высокого берега открывался вид на синие воды Итиля под чистым, бескрайним синим небом.Тогда Глеб впервые ступил на землю Степи, сорвал колоски ковыля, развеваемые, и тревога охватила душу: какие испытания готовит для него эта земля? Плен, как его любимому герою - князю Игорю? Или же казнь, как его деду по матери - черниговскому князю Михаилу? Глеб уговорил Якима отпустить его с двумя дружинниками прогуляться по селению. Первый встретившийся на берегу русский рыбак сказал, что здесь много русских людей, не только пленных, но и торговцев, и дядька согласился. На своем пути юный князь встречал самые разные лиц: тут и славяне, и булгары, и кипчаки, и мокша. И все доброжелательны: кланяются, приветствуют, предлагают угостить, видя знатного гостя. И между собой общаются, как хорошие знакомые, невзирая на разницу вер и племен. Тогда он впервые увидел монгола, пришедшего туда, чтобы продать мясо и шкуры. Он был одет, как положено: в дээл и шапку малхай, из-под которой выглядывали две косы. Когда он снял шапку, Глеб увидел, что затылок это выбрит. Этот человек не был похож ни на половца, ни на булгара: людей с такими ярко выраженными азиатскими чертами - разрезом глаз и скулами Глеб еще ни разу не встречал. Говорил он с местными, как и они между собой - на кипчакском. И вел себя, как мирный человек, разговаривая спокойно и приветливо с жителями. 'Не похож он на воинственного человека' - подумал князь. Яким позже объяснил ему: 'На войне и в мирной жизни люди ведут себя по-разному. Этот татарин не смог бы торговать с местными, если бы насильничал'. 'Никогда, Яким, я раньше не видел столько разных людей в одном месте!', - сказал Глеб, когда они уже взошли на судно.
  Помещение, где жил Глеб, Яким и двое слуг, оказалось тесным. Для покоев князя смогли выделить маленькую комнату, в остальной части дома ютились Яким и слуги. Монгол, которого приставили сопровождать князя, принес дээл и сказал:
  - Наденьте дээл, князь. Все, кто приезжает в ставку обязан надеть.
  - А брить голову и косы заплетать, как у татар, не придется? - засмеялся Глеб.
  - Князь! - строго сказал по-русски Яким. - Не злите татарина!
  Но монгол все с тем же серьезным выражением лица, не выражавшим ни гнева, ни веселья, спокойно ответил:
  - Нет, об этом не говорили.
  - И слава богу! - продолжал смеяться Глеб.
  По взгляду монгола было видно, что его это начинало раздражать, и Глеб замолчал.
  Глеб взял халат с широким поясом, накинул его прямо на одежду.
  - Слишком большой, - сказал он по-кипчакски. Монгол молчал в ответ. Глеб, накинул дээл прямо на свою одежду, он, и правда, оказался таким длинным для него, что волочился по полу.
  - Найду другой, - спокойно сказал сопровождающий. - В ставку всегда приезжают люди ростом повыше.
  Через некоторое время монгол вернулся с другим дээлом - для подростка. Глеб, послушавший за время его отсутствия наставления Якима, что нельзя гневить сопровождающего и что им еще повезло с этим сопровождающим, другие бывают грубые, он взял, вышел в свои тесные покои и сразу переоделся. Выйдя в халате, юный князь рассматривал пояс и рукава, пытаясь сдерживать смех над собой в необычном виде.
  Монгол опять куда-то ушел по своим делам, уставший Яким лег спать, слуги ютились по хозяйству, а татарин, монгол, на самом деле, куда-то ускакал. Выйдя из маленькой комнатки, Глеб, тихо пройдя к двери, перешагнул порог дома, прошел до ворот двора, и вышел на улицу. Он шел в сторону базара, пытаясь запомнить дорогу обратно.
  Спрашивая прохожих на ломаном кипчакском и ожидая грубые ответы, он удивился вежливостью местных жителей. Один монгол даже предлагал проводить до рынка. 'Неужели это тот самый народ?' - подумал Глеб.
  Глеб проходил торговые ряды, жадно вдыхая ароматы лепешек и жареного мяса,повсюду витало сразу несколькими мирами: тут и хорезмиец, торгующий лепешками, и лавка армянина, с искусно вышитыми коврами, и выходцы из русских княжеств, продающих такие знаковые украшения для подвесок, и знатная монголка в боктаг с двумя служанками, рассматривающая ковры, и буддийский монах-уйгур,ни о народе, ни о вере которого в родном Ростове не знали ничего, и половцы в колпаках. Глеб шел, постоянно оглядываясь по сторонам. Городские кварталы еще не были выстроены, поэтому торговля казалась беспорядочной. Вдалеке виднелась вершина недавно построенного несторианского храма, чей он, людьми какой веры выстроен, Глеб тож понять не мог. Та земля, которой его пугали с детства, кажется вовсе не страшной. Нет, она не страшная, а вовсе не похожая на то, что видел Глеб всю жизнь вокруг себя, здесь другие запахи, другие лица, другая речь, по-другому одеты люди. И, чем дольше он шел, чем больше притягивал его этот мир разноязыких людей.
  Звонкий девичий голос заставил Глеба повернуть голову в сторону хорезмийца, разносившего лепешки. Рядом с ним стояли две девочки, на вид ровесницы Глеба: одна крупная, но не сильно полная, круглолицая, азиатской внешности, одетая в дээл, другая -чернобровая,с большими черными глазами и длинной черной, как ночь косой, одетая в армянский костюм -халав,длинную красно-белую рубаху с широкими прямыми рукавами, и длинные штаны, расшитые золотистыми нитями и тесьмой. Поверх рубахи - антари, сшитое из шелка или хлопка платье с боковыми разрезами ниже бедер. Из под платка выглядывало множество косичек которые они искусно удлиняли вплетенными в них шерстяными нитками, такими же черными, как и ее волосы, украшенные серебряными шариками и кистями. Глеб не мог понять, кто эта девочка: на татарку не похожа, на славянку - тоже, и на булгарку не походит. 'Наверное, ромейка. - Его Преосвященство говорил, что они так выглядят'. Её подругу, громко спорившую с хорезмийцем, он тоже внимательно разглядывал: одета по-татарски, скулы азиатские, разрез глаз азиатский, но цвет их, как у Вечного Неба. 'Может,половчанка, просто одета, как татарка?' -думал Глеб.
  - Ваши лепешки за такую цену никто покупать не станет!
  -Дешевле ты не найдешь, девочка! - возражал торговец.
  - Пойдем, Ануш, - сказала степнячка подруге. - У других купим.
  - Хорошо, возьму меньше! - проворчал он. - Эх, наглые степнячки, с мужчинами любят спорить!
  Довольные девчонки с лепешками в руках пшли дальше.
  -Ануш, посмотри на него, - указала девочка на Глеба. - Знаешь, кто это?
  - Нет, не видела его раньше, - пожала плечами чернобровая и черноокая красавица.
  - Одет хорошо, богатый, видно.
  - Наверно, сын купца.
  - Булгар?
  - Не очень похож. Орос, наверно.
  - Давай подойдем к нему.
  - Зачем? - неуверенно спросила Ануш, но подруга взяла ее за руку и повела в сторону Глеба.
  Поздоровавшись с ним, степнячка спросила:
  - Ты кто и откуда?
  - Почему на 'ты' к нему обращаешься, вдруг он старше? - тихо сказала Ануш. Но та, словно, не обратив внимания.
  - Меня зовут Глеб, - начала он говорить на кипчакском с сильным акцентом. -Я из Ростова.
  - Гэлээб, какое смешное имя! Где эта земля, что ты назвал? - посмотрела на него внимательно девочка.
  - Владимирская земля, подбирал он слова на кипчакском, - Русская земля.
  - Алтынай, Ануш, представила степнячка себя и подругу. Какими судьбами здесь? Ты не похож на простого русского ремесленника.
  - Я... - стал придумывать на ходу Глеб. - Мой отец сопровождает ростовского князя в поезде, и меня взял с собой. Князь приехал на поклон царю Батыю, а его отправили к его сыну.
  - Ты хотел сказать 'к Бату'? - засмеялась Алтынай.
  - Я пока плохо говорю на половецком, оправдывался Глеб, смущенный тем, что над ним посмеялись.
  - Ты хотел сказать, 'на кипчакском'? - засмеялась еще громче Алтынай, и ее смех оказался настолько заразительным, что Глеб, забыв о смущении, стал смеяться тоже.
  - У нас их зовут 'половцами'.
  - Смешное слово! Надо матушке сказать, как ее народ называют оросы!
  - Ты разве ни татарка? - спросил Глеб.
  - Нет, мой отец - найман.
  - Кто? - не понял Глеб, первый раз услышав название одного из кочевых народов Центральной Азии.
  - Татарка она! - сказала Ануш.- Татары сами себя татарами не называют.
  - А ты гречанка? - спросил ее Глеб. Девочки снова засмеялись:
  - Она из Киликийского царства, ее отец служит в канцелярии Сартака.
  - Я бы сама сказала! - возмутилась Ануш.
  - Пойдешь с нами играть в черепаху? - спросила Алтынай, приподняв мешочек с бараньими косточками.
  - Во что?
  - Какой ты странный, ничего не знаешь! Черепаха - это животное такое, живет в странах, где море. А в Еке Монгол Улус есть игра такая - 'черепаха'.
  - Пойду! - резво ответил Глеб.
  - Идемте к реке!
  Вечное Небо ясное, ни облачно на нем, и Итиль спокоен, лишь легкий ветерок побуждал его плескаться небольшими волнами. Дети Востока, Юга и Севера наслаждались замысловатой игрой в черепаху, итильским ветерком и обществом друг друга, забыв о разных культурах и религиях. Благословенна Небом Земля Великого хана, где синими водами Орхона и Итиля смывается стены культурных и религиозных различий!Они или не помнили войну вовсе, или помнили очень плохо,желание жить дальше их родителей, позволило жить здесь и сейчас, на этой земле, ставшей родной - побережье Итиля. Степная трава под бурыми и светло-каштановыми почвами по берегам Итиля, города домами из глины и выжженного кирпича стали картинами детства христиан, мусульман, буддистов и приверженцев Тенгри.
  Тем временем,Яким, проснувшись, обнаружил, что Глеба нет ни в помещении, ни во дворе. От страха перехватило дыхание. Может, вызвали? Тогда бы его разбудили. Убили? Но Глеб - не его дед, самостоятельно поуправлять своими владениями не успел, ни с кем ни против кого союзы заключить не мог, и обвинить не в чем. Но черт их знает, этих безбожных агарян!
  - Где князь?! - кричал он на слуг. - Как это не знаете?1 Почему не остановили, когда уходи?!
  Нукер вернулся в самый неудобный момент, для Якима. 'А может, наоборот, поможет найти князя или скажет хотя-бы,если убили' - думал он.
  - Как могли не уследить?! - ругался нукер, когда услышал, что вассал пропал. Чем занимаетесь вместо того, чтобы охранять вашего князя?!
  - Наша вина, только помогите его найти! - говорил Глеб.
  - Поселение небольшое, если жив, найти будет нетрудно. Но если не найдется, укажу на вас и прощайтесь с жизнью!
  Они спрашивали у каждого торговца на базаре, видел ли он богото одетого двенадцатилетнего русского мальчика. Один из них, наконец, сказал:
  - Видел я русского мальчика, похожего на того, кого вы ищите. Он ходил с двумя девочками: одна - монголка, другая - армянка. Они пошли в сторону реки.
  - Скажи, Алтынай, а что за дом похожий на храм, виднелся на восточной стороне? - спросил Глеб.
  - Да это храм.
  - Каким огам в нем поклоняются?
  - Одному Богу.
  - Он христианский?
  - Нет.
  - А как зовут вашего бога?
  - Не знаю, просто Бог... Захария, сириец, говорит, что Бог послал на Землю своего сына Иисуса, чтобы спас людей и пострадал за их грехи.
  - Быть такого не может! Неужели у татар есть христиане? Епископ Кирилл говорил, что они безбожные агаряне, поганые идолопоклонники!
  - Кто такие христиане? И что за слова ты назвал?
  - Они христине, - вмешалась Ануш. - Только нет у них этого слова.
  - Наша вера называется 'сияющая религия' - сказала Алтынай. Среди монголов больше тех, кто почитает Тенгри, но у моего народа много людей нашей веры. И у кереитов тоже. И Сартак недавно принял нашу веру.
  - Но епископ не мог обманывать! - недоумевал Глеб. - Почему он ни слова не сказал о татарских христианах?
  Алтынай взяла палку, лежавшую на берегу, и нарисовала на песке цветок. Глеб внимательно глядел на нее.
  - Что за цветок?
  - Это лотос.
  - Не слышал про такой...- задумался Глеб.
  - Он растет в Китае, и здесь, в дельте Итиля.
  Затем она начертила четырехконечный крест над лотосом.
  - Это знак нашей веры, его рисуют на камнях и могильных плитах.
  Топот копыт на фоне плеска итильских волн заставил Глеба оглянуться. Он понял: его потеряли. Планируя погулять недолго, он погрузился в этот новый, незнакомый для него мир, забыв на время, кто он и для чего здесь. При приближении двоих всадников Глеб разглядел знакомые лица Якима и того монгола, что приставили к нему.
  - Слава тебе Господи вы нашлись! - закричал боярин, перекрестившись. Монгол в орбелге с суровым лицом слез с коня и направился в сторону Алтынай и Ануш. Девочки пошли от него в сторону.
  - Не трогай их! - сказал Глеб приказным тоном, вновь мыслями вернувшись в княжеское обличие.
  - Вы здесь приказываете только вашим слугам, князь! - ответил нукер таким же приказным тоном. - А с вами нам еще предстоит разговор.
  Яким взял заруку Глеба и повел к коню, а тот глядел в сторону девочек, беспокоясь за них.
  - Что он будет делать? Накажет их?
  - Не знаю, князь, здесь свои порядки, нам не следует лезть. Велел Глебу сесть на коня, а сам взял поводья и пошел пешком.
  - Знаете, как я напугался, когда увидел, что вас нет! Что только ни пришло в голову!
  - Прости, что напугал. Я хотел погулять недолго, на людей местных посмотреть, но знал, что не разрешат.
  - Это страна чужая, князь, и люди чужие. Не подобает князю дружить с детьми смердов, да еще и басурманками.
  - Они христианки. Таких красивых девочек никогда в Ростове не видел.
  - Понимаю! - улыбнулся Яким. - Вы уже взрослый юноша, пора на девок заглядываться! Но не простолюдинок, а из родов благородных. Даже если татарка, не страшно - покрестим, лишь бы знатная была и прок Белозерскому княжеству был от этого брака.
  Глеб и Яким вернулись на постоялый двор, а нукер остался разбираться с детьми.
  - Стоять! - приказал нукер девочкам.
  - Побежали! - сказала Алтынай, взяв Ануш за руку.
  - Может не стоит? - возразила Ануш. - Вдруг проблемы будут у родителей?
  - Вы хоть знаете, что бы стало с вами и вашими семьями, если б с этим мальчишкой что-нибудь случилось, глупые девчонки! И почему родители за вами не следят?
  - Мы ничего плохого не сделали, только играли с ним, - возразила Алтынай.
  - Играли! Простолюдинкам не положено играть со знатным! Играйте с себе подобными1
  - Разве он знатный?
  - А ты не знала? Он русский князь, приехал на поклон с Сартаку.
  - Он - и есть тот князь? Но он нам говорил, что сопровождает князя..., - задумчиво отвечала девочка.
  - Обманул вас. Больше не смейте к нему приближаться! Запомните: 'Пусть все станут по местам: почетный здесь, а челядь - там', и никогда не переступайте.
  Ануш ответ ила, стыдливо опустив голову:
  - Простите, мы не знали.
  Но Алтынай молчала, даже не опустив взора и глядя в лицо нукера своими глазами небесного цвета.
  Нукер сказал строгим голосом, глядя на Алтынай, перейдя с кипчакского на монгольский:
  - Ты смотри у меня!
  А она глядела на него и думала: 'Я обязательно встречусь с ним еще раз, хотите вы или нет!'
  Нукер сел на коня и поскакал на постоялый двор.
  Оставшись наедине с Якимом в доме для приезжих купцом, Глеб спорил:
  - Скажи, Яким, почему Его Преосвященство не говорил, что в Орде есть христиане?
  - Это ересь несторианская, осуждена Третьим Вселенским собором. Они еретики, такие же, как и латиняне.
  Тем временем монгол вернулся и вызвал князя и Якима на разговор.
  - Я разве не ясно сказал: 'Не появляться нигде без меня'?!
  Глеб лишь молчал в ответ. Вас могли вызвать в любой момент, и что бы я сказал? Где вассал? Пошел на рынок бегать за девками?!
  Глеб лишь молчал в ответ.
  - Вы простите нашего князя, больше такого не повторится, - уговаривал Яким монгола. Он очень устал в пути - столько дней сидеть в ладье!
  - Ты следи за ним хорошо. Совсем мальчишка, какой ему ярлык, не наигрался еще!
  - Сначала вы докажите, что ваши помыслы чисты - пройдете между двумя кострами.
  Нам повезло, что отправили не к самому Батыю, а Сартаку - ждать не так долго придется.
  Сверкает пламя от двух больших костров разносит степной ветер дым, режущий глаза. Расстояние между костров немалое, но все равно, непонятный страх овладел душой и телом Глеба. Он остановился на мгновение, не решаясь сделать шаг.
  - Почему князь стоит? - спросил нукер Якима с подозрением глядя на него.
  'Я говорил много раз, что надо делать'.
  - Князь, пройдите здесь, - сказал спокойным, но строгим голосом один из нукеров.
   Глеб, преодолев робость, прошел эту черту, прикрывая рукой лицо от дыма. Необыкновенное чувство охватило Глеба, словно перешел он границу между двумя мирами.Потом поклонился золотой статуе Чингисхана, Яким передал шаману ткани, предназначенные в подарок Сартаку, его жене и наложнице, шаман отрезал по маленькому куску от каждой и бросил в костер - тоже для очищения. Придворный, в чью обязанность входило подавать сосуд с черным кумысом, протянул Глебу позолоченную чашу с напитком белоснежного цвета. Держал Глеб золотую чашу с ручками в виде головы дракона и думал: 'Напиток нечистый, греховный, придется епитимью держать', глотнул и выпил до дна, а вкус очень даже неплох, жаль,что напиток запретный. Сопровождавший монгол, имя которого Глеб так и не запомнил, говорил, что такой кумыс подают только знатным особам империи. Кто отказывался, тому давали вино, но матушка-княгиня наказала ни чему не противиться: 'Будешь вхож в царский двор, никто твой Белозерский удел отнять не посмеет, а грех замолим'. Затем зашел двенадцатилетний князь в золотой шатер царевича, перешагнув, как и велели, через порог, преклонил оба колена перед его троном.
  - Я Глеб из рода Рюриковичей, сын Василько, ростовского князя, внук Ростислава, прибыл, чтобы изъявить свою покорность перед ханами Бату Сартаком.
  Когда толмач-кипчак перевел речь Глеба, со стороны трона послышался недовольный голос огула. Дрожь пробежала по телу Глеба: что-то сделал не так, все пропало, не справился?
  - Не называйте ханом Бату-ака! Никогда. Хан может быть только один! - перевели ему слова Сартака, сказавшего по-монгольски
  - Простите. Я перепутал.
  - Не путай больше, - сказал Сартак по-кипчакски.
  Писарь прочитал по-монгольски: 'Силою Вечного Неба и при полном одобрении великого божественного величества, мы, Бату, вручаем эти наши слова: Глеб, сын Василько из рода Рюрика владеет землями Владимирского княжества вокруг Белого озера, доставшиеся ему по наследству от отца. Дабы никто не смел нанести ему ущерб или покуситься на его жизнь. Дабы абсолютно никакой посланец, направляющийся для переписи армии, не уводил поименно у них войска и не брал в свое распоряжение средств передвижения или что-нибудь другое, что нанесло бы им ущерб; и дабы чиновники налогов и податей не получали или требовали от них ни подати, ни сбора и не касались чего-либо из их имущества'. Глеб внимательно разглядывал незнакомые ему знаки на сверке - уйгурские буквы и печать красного цвета. Толмач перевел прочитанное. 'Это ярлык! - радостно подумал он. - Все получилось!'. Потом писарь протянул Глебу прямоугольную металлическую пластину с такими же буквами и кругом в верхней части.
  - Это пайцза, - сказал толмач. - Здесь написано: 'Силою Вечного Неба, имя хана да будет свято. Кто не покорится, тот должен быть убит'.
  Ярлык получен, и теперь Глеб может позволить себе думать о чем-то другом. И это другое -голубые раскосые глаза той девочки, которой запретили к нему приближаться. Теперь его забота - как встретиться с ней. Легко ли будет найти? Как много в Орде девочек с именем Алтына? Может, каждая вторая? А может быть, это очень редкое имя? Хоть бы второе! Глеб и Яким выходят шли к выходу ограды, что окружала золотой шатер Сартака. Навстречу им мчатся девочка монголоидной внешности, на вид лет шести-семи, держа в руках кожаный мешочек. Остановилась рядом с Глебом,сказала, глядя на него что-то на незнакомом языке. Язык этот не был похож на кипчакский, по звучанию язык напоминал тот, на котором говорил Сартак, а писарь зачитывал ярлык. Глядит своими черными глазками и мило улыбается.
  - Я не понимаю, - говорит Глеб по-кипчакски.
  - Как... тебя... зовут? - спрашивает девочка по-кипчакски с паузами, видно, что плохо пока говорит на этом языке.
  - Глеб.
  Девочка смеется, щуря черные глазки.
  Уставшему взволнованному Глебу хочется скорее вернуться на их постоялый двор, отдохнуть начать искать Алтынай. А маленькая девочка с ее милой улыбкой только раздражала Глеба.
  - Идем, Яким, - говорит он воспитателю усталым голосом. А девочка тем временем развязывает мешок и протягивает Глебу:
  - Играть - говорит по-кипчакски. - Алаг мэлхий, - снова перешла на монгольский.
  'Где-то я эти слова слышал' - подумал Глеб. Девочка вытаскиваетиз что-то из мешочка и показывает Глебу окрашенную в зеленый цвет баранью ладыжку:
  -Алаг мэлхий - повторяет она.
  - Вспомнил. Это та игра. Я занят, двочка, найди кого-нибудь другого.
  Глеб и Яким пошли дальше, Глеб хотел было снова погрузиться в свои мысли, как почувствовал боль в затылке от удара чего-то лелкого и жесткого, словно маленький камушек. Глеб поворачивает голову, потирая рукой затылок, и то же самое летит в плечо. От третье рараньей косточки, брошенной этой милой девочкой он успел увильнуться.
  - Что творишь, мелкая! - сказал он на родном языке.
  - Хулан! - послышался женский голос. - Фуджин, прекратите! - бежит немолодая крупная половчанка. - Как хорошо, что вы нашлись, не убегайте больше! - тяжело вздыхает женщина и берет девочку за руку.
  - Эта девочка плохо воспитана, она бросалась в нас костями! - возмутился Глеб.
  - Идемте, князь - уговаривает Яким. - Нам не нужны неприятности.
  - Простите, госпожа так быстро бегает, не успеваю за ней. - Она - внучка самого Бату и доч Сартака!
  - Зачем, фуджин, вы бросали в этого мальчика костяшки? Так нехорошо себя вести! - ворчала рабыня по-монгольски.
  - Он не хочет играть в черепаху! -плакала и упиралась принцесса .
  - Моя госпожа, вам не следует расстраиваться из-за этого мальчика, он всего лишь жалкий вассал и не достоин вашей дружбы, -успокаивала она принцессу, уводя в гэр матери.
  
  Через день планировалось отплытие во Владимирскую землю. У Глеба был только один день, чтобы найти Алтынай. Яким об этом и слушать не желал - негоже князю разыскивать какую-то девчонку, что люди подумают? Местный православный священник, узнав, что в поселок прибыл белозерский князь, стал приглашать Глеба с Якимом к себе в дом на трапезу, пока мясоед. Яким в последний момент, наконец, смог уговорить своего воспитанника посетить батюшку, а Глеб подумал: 'Спрошу у него, как найти Алтынай'. В маленьком доме из выжженного кирпича было очень уютно. Молодая пленница, которую отец Онфим недавно взял в жены выложила на стол запеченного осетра и положила нарезанные куски какого-то неизвестного красного то ли овоща то ли фрукта с зеленой коркой. Аромат приготовленной рыбы напоминал Глебу о доме (хоть и водится там другая рыба), доме, где его ждут и куда он скоро вернется, обнимет матушку, придет на берег озера Неро, окунется в прозрачную воду, как он любил в детстве. Хоть здесь и река, но заходить туда по Великой Ясе запрещено под страхом смерти.
  - Батюшка, а где вы служите? - разговаривал Яким со священником. - Не видел здесь православного храма.
  - Церковь сделали из юрты, там и службу ведем.
  - Да что вы говорите!
  Глеб долго молчал, потом решился спросить:
  - Отец Анфим, не знаете ли, не поможете ли найти человека? Она христианка из татар, зовут Алтынай, лет наверно столько же, сколько и мне, может на год моложе.
  - Вряд ли отец Анфим знаком с несторианами, - сердито посмотрел Яким на Глеба.
  - Нет, князь, с татарами не знаком, здесь русские люди, булгары, армяне живут, а татары за поселком кочуют, приезжают сюда только на торги.
  - Тогда армянку Ануш знаете? Ее отец случит в канцелярии Сартака, она ее подруга, может подсказать.
  - Нет, князь, не знаю, из армян только с торговцами знаком.
  Глеб уныло вздохнул.
  - Не хорошо, дружбу с еретиками вести, князь! - осуждающе взглянул на него священник.
  Возвращался на гостиный двор Глеб с грустным молчаливым лицом, Яким пытался уго успокаивать:
  - Скоро увидим родную Владимирскую землю, воздух лесной, прохладный, с запахом хвойных деревьев, не тот, что в степи, сухой и жаркий!
  Издалека виднелись ворота гостиного двора, а у ворот - маленькая фигура всадника, а подойдя ближе, убедились, что - всадницы. Раскосые небесно-голубые глаза горделиво и довольно глядят на Глеба. Он подбегает к коню.
  - Залазь скорее! - кричит Алтынай. - Глеб запрыгивает на коня, садится сзади, Алтынай дергает за поводья, дети мчатся в сторону реки.
  - Проследите за ними! - приказывает Яким двоим дружинникам, сопровождавших их.
  Они бегут в гостиный двор, оседлают коней и едут по следу детей. На берегу Итиля под деревьями прохладно.Ветер навеивает волны вод, что связывают эту землю с родны домом. Ветер навеивает радость на душе Глеба, что увидел того, кого и не наделся увидеть, что живой, что увидит скоро Ростов, матушку и брата. Ветер навеивает легкую грусть, что покидает этот, как оказалось, совсем не страшный мир, манящий своей непохожестью во всем: в лицах и одежде людей, красках природы, вкусах и запахах. Он должен бояться этого мира,но лета еще не те, что б думать, как дОлжно.
  Алтынай, поднимая подбородок, словно чем-то гордясь, глядела в глаза знатному знакомому:
  - Мне тот человек, что тебя сопровождал, сказал: 'Пусть все встанут по местам: почетный - здесь, а челядь - там'. Но моя мма - из кипчаков, она говорит: 'У кипчакской девушки для какждого найдутся стрелы, кто посмеет ей отдавать приказы'. Я пошла в нее! Где твоя страна?
  - Там - показывает он рукой. - Вверх по Волге. Так мы называем Итиль.
  Повернув голову, Глеб увидел вдалеке стоящий паланкин, окруженный множеством женщин. Эти женщины бежали куда-то вдоль берега реки из бурой почвы, покрытого зеленой травой. Одна из них пыталась бежать, придерживая одной рукой боку с длинным пером, другой - чуть преподнимая длинный широкий халат, вышитый золотыми нитями, но все равно. Спотыкалась о подол.
  Слово, которое выкрикивали женщины, показалось Глебу знакомым. 'Где же я его слышал?' - думал он.То было слово 'Хулан'. Впереди бежалребенок. По мере приближения бегущих Глеб увидел, что это та самая девочка, что бросала в него кости. Пробежав мимо Глеба и Алтынай, девочка чуть их не столкнула, поглядела на них, засмеялась, как тогда, щуря глазки. Наконец, одна из служанок, сопровождавших Ану, решившую прогуляться у берега Итиля, догнала уставшую Хулан и взяла ее за руку.
  - Не зря вас так назвали, фуджин, бегаете, как настоящий кулан! - говорила она, задыхаясь от усталости. К служанке подбежала Ану, взяла девочку крепко за руку и повела к паланкину.
  Младший дружинник, которого отправил Яким, нашел Глеба на берегу Итиля. Глеб заметил его:
  - Мирослав, подожди еще немного, сейчас вернемся! - отвечал
  - Князь, вас опять потеряют! - звал его он.
  - Тебя дома потеряли? - обратился он к Алтынай.
  Она открыла кожаную поясную сумку с лепешками:
  - Нет, я их обещала купить, чтобы меня отпустили в поселок! Но мне уже пора, прощай! Она отвязала коня от дерева, забралась на него.
  - Постой! - кричал вслед Глеб девочке, - Ты живешь не здесь? Как поедешь одна в степи?
  Алтынай улыбнулась в ответ:
  - А что может случиться? Люди говорят: 'На земле Великого хана девушка с золотым блюдом может пройтись от конца до края, и блюдо, и честь останутся при ней!'
  - Буду здесь в следующий раз, обязательно тебя найду!
  Она развернула коня и погнала в сторону стойбища аила.
  - Местные девушки - что-то удивительное, Мирослав, - сказал Глеб дружиннику. - Скачут верхом, спорят с мужчинами, глядят в глаза. У нас девушки скромнее.
  - Верно говорите, князь. - Но в Ростове никому не рассказывайте про эту татарку, княгине, особенно. Девка красива, кровь с молоком,но не ровня вам!
  
  На следующий день Хулан сидела на занятиях по письму и чтению по настоянию Боракчин, приславшей в Хаджи-Тархан учителя - уйгура. Сартак не понимал, зачем обучать девочку граоте, но не стал перечить матери. Учитель чертил на бересте уйгурские буквы, велев Хулан повторять за ним.
  Хулан сидела на полу, держа перед собой кусок бересты.
  - Не хочу! Скучно! Лучше учите меня играть на шанзе!
  - Обязательно научу, но сначала вы должны научиться писать!
  Принцесса вздохнула, положив подбородок на ладонь. Учитель продолжил дальше писать. Подняв голову, он увидел, как Хулан подбегает к двери, перешагивает через порог и убегает Старый уйгур бежал, задыхаясь, за маленькой принцессой.Сартак, выходя из своего золотого шатра, увидел это, позвал дочь и отпустил учителя. Он грубо взял ее за руку и повел в свой гэр.
  - Зачем себя так ведешь?! Убегаешь ото всех? Зачем бросалась костями в вассала?
  - Они плохие! Эти слуги, вассалы, ничего не разрешают, не играют!
  - Хулан, послушай. Мне тоже многое нельзя, чего я хочу. И матушке твоей нельзя.
  - А вам почему? Вы же взрослые!
  - А взрослым больше нельзя, чем детям. Нет людей, которым все можно
   Я знаю, есть! Дедушке! Его все боятся!
  - Ему больше всех нельзя!
  - Почему? Его же все слушаются, все боятся!
  - Поэтому и нельзя, потому что думать должен не только о себе и не только о нас, но и о своих воинах и военачальниках.
  А мы из Золотого Рода, поэтому нам нельзя больше, чем простолюдинам. Нам дан небесный мандат, нам дана власть над миром!
  - Тогда лучше быть простолюдином, чем из Золотого рода!
  - Да, только тогда мы бы ели не мясо каждый день, а протертое зерно, сваренное на воде, ужасно невкусное, голодали бы во время джута, не играли бы на шанзе, мама не носила бы боктаги не красилась белилами, ты бы не носила красивую одежду, вышитую золотыми нитями. Хочешь так жить?
  - Нет.
  - Тогда благодари Бога, что родилась среди нашего рода, и служи его имени, а не позорь! Обещай мне, что будешь уважать старших и не станешь убегать!
  - Обещаю. А вы пообещайте, что покатаете меня на лошади. Раньше катали, а сейчас только Юлдуз катаете!
  Сартак тяжело вздохнул.
  - Юлдуз сама ездит верхом, ее не надо катать. У нас просто было много дел.
  Он вывел Хулан, взял ее на руки, посадил на село и повел за поводья лошадь.
  - Хулан, у всех есть вторые, третьи жены наложницы.
  - Мама говорила, что у вас не будет других жен и наложниц!
  - Я тоже так раньше думал, но Юлдуз оказалась очень хорошей, она спасла меня от злых людей.
  - Кто они?
  - Я потом тебе расскажу, когда подрастешь. Юлдуз тебе не чужая, она родит твоего брата. Ты должна с ней подружиться.
  - Нет, не хочу! Мама на меня обидится, она из-за нее плакала!
  - Не обидится, я с ней поговорю.
  Хулан держалась за седло, расписанное узором из лака, изображающих птиц, драконов и фениксов. Стараясь держать спину прямо, глядела с высоко поднятой головой на юрты в ставке, а во взгляде и улыбке отражались такие слова: 'Я госпожа,я красавица!'
  На следующий день в Хаджи-Тархане был праздник. В строящийся город прибыли бродячие артисты-кукольники из Мавераннахра.Сартак давно слышал о приказал пригласить. На берегу Итиля собралось множество народу: оседлые и кочевые, кипчаки и монголы, славяне и армяне.Сартак сидел под навесом от солнца, который держал один из воинов. Рядом, под другим навесом сидела Ану с Улагчи и Хулан. Последняя, то и дело, вставала и бегала вокруг - сложно сидеть на месте! Она хлопала в ладоши и громко смеялась, как и народ вокруг, когда закончилась сценка с разбойниками и Ходжой Насреддином. Муллу ограбили разбойники: отобрали осла, забрали деньги и начали его бить.
  - За что вы меня бьете?! - кричал артист, держащий куклу- Насретдина - Разве я не вовремя пришел или мало принес?!
  Изосима знал, что здесь будут все и легче будет передать Юлдуз, где нужно встретиться. Он нашел местного мальчишку и попросил за дешевую побрякушку сказать наложнице Сартака, что русский ремесленник изготовил товар, который она заказывала, и ждет у несторианской церкви. Юлдуз подошла к Олджей:
  - Русский снова хочет встретиться.
  - Просто не ходи, как и велел Сартак. Надо кончать с этим.
  - Жаль, что я больше не смогу играть роль, как эти артисты, и узнать, что задумали враги Сартака.
  - Вряд ли они бы тебе стали говорить.
  Изосима прождал дотемна, но Юлдуз так и не пришла.
  
  В этот же день Глеб отправился в путь. Дорога обратно прошла спокойно. Глеб больше не говорил с Якимом об Алтынай, понимая, что дружил с тем, с кем не должен и по статусу, и по религии. Он лишь думал, глядя в сторону горизонта не вперед, а назад. А солнечные лучи падали на плещущиеся волны Итиля, отражаясь золотистым зеркальным блеском. Словно жизнь другого человека он прожил на той земле. Словно один из снов, которые он видел после прочтения 'Слова о полку Игореве', где видел он бескрайнюю зеленую степь, море из ковыля, низкое синее небо над головой и половецких дев. И не известно, хотел бы он просыпаться, но нельзя - то земля вражеская, поганая. Земля тех, кто казнил отца и деда по матери, разорил владимирские города.
  
  В Ростове у крыльца деревянного княжеского терема на крыльце стояла женщина в длинной рубахе до ступней с жесткими опястьями из бересты и стоячим воротняком из золототканной ленты, что могли себе позволить только богатые или знатные. На голове, под шапко спадал на плечи убрус , полотняный белый или красный платок с богато расшитыми краями, сложенный треугольником и заколотый под подбородком. Глядела женщина своими широкими голубыми глазами на крест купола церкви Святых Бориса и Глеба, построенной отцом ее покойного мужа прямо в княжеском дворе. Рядом с ней стояли, опустив взоры, две девушки-челядинки.
  Ни громкий жесткий голос, ни повелительный тон и стать аристократки не могли скрыть волнение, легкая дрожь слышалась в ее голосе, когда она отдавала распоряжение слугам. Дождаться бы, выдержать, а потом зайти в терем, остаться наедине с сыном, прижать его крепко, прильнуть щекой в его темные волосы и зарыдать. И как она выдержала все эти три месяца, что провел ее Глеб на земле чужой, земле враждебной? Пытаясь отвлечься от тяжких мыслей, она хлопотала по хозяйству, настойчиво советовала ростовскому князю Борису, своему старшему сыну, собрать со смердов оброки, благо Ростовская земля не была разорена монголами.
  - Жизномир! - говорила она вышедшему на крыльцо тиуну,иди в столовую, проверь, как идут приготовления яств! Жаль, нашего старого повара похоронили, а этот какой-то криворукий! - И про баню не забудь! Как прибудет князь, пусть тут же принимаются топить!
  - Слушаюсь, княгиня, - сказал, поклонившись, управляющий.
  
  Княгиня Мария Михайловна Ростовская уже не первый раз отпускала младшего сына Глеба к татарам.Это имя побежденного монголами народа, кровного врага Золотого Рода, теперь закрепилось за ними самими. Так звали китайцы всех кочевников, обитавших к северу от Великой стены, так стали называть монголов и представителей покоренных ими кочевых народов разных языковых групп в войске Чингизидов половцы, а затем и персы и арабы. Потом этим именем станут называть и самих покоренных монголами, называемыми татарами, половцев и булгар, ставших жителями западной части Монгольской империи - Улуса Джучи.
  
  Первый раз о татарах десятилетняя Мария узнала, когда ее отец черниговский князь Михаил Всеволодович был одним из южнорусских князей, принявших участие в сражении на Калке, где отряд Джебе и Субедея разбил объединенное русско-половецкое войско. Боярин Федор, обучавший грамоте ее и сестру Феодулию, которая была на год старше, говорил, что те самые измаильтяне 1, о которых говорит пророчество: выйдут они из пустыни перед началом Конца Света. Но пришельцы ушли, так же неожиданно, как и появились. Стали говорить, что это очередной степной народ, перекочевывавший из глубин Азии к границам Руси.
  Но нет худо без добра: в битве погиб черниговский князь Михаил Ярославич, а Михаил, отец Марии, занял княжеский стол. А жизнь шла своим чередом на ее родной Черниговской земле: за окном высокой башни княжеского терема: летящие по ветру разноцветные листья осенью, падающие хлопья снега за белоснежные сугробы симой, распустившаяся зеленая листва поздней весной. Выйти в княжеский двор, подышать свежим воздухом, или же выбежать тайно, когда отец был в то Новгороде, то в походе против курского князя Олега, да поглядеть на народные гуляния на Ивана Купалу - радость для юной княжны! С Марией бегали девки из челяди, Феодулия отзывалась на языческие игрища глядеть:
  - Грех это! - говорила она.
  - Ну и оставайся, пока Солнце купается в Иванов день! 'Сегодня Купала, а Завтра Ивана!' -напевала она своим низким голосом.
  - Что батюшке говорить будешь на исповеди? - продолжала сестра нравоучения.
  - Как есть скажу, не велик грех - отмолю!
  Глядела Мария издалека, стоя за деревом, как прыгают люди через костер у реки.
  - Княжна, пойдемте отсюда, скоро купаться начнут, - тихо сказала одна из девок.
  - Не называй меня так, а то услышат, - полушепотом отвечала Мария. - Мы еще останемся.
  - Не собираетесь же вы...
  - Да! - резво с горящими голубыми глазами молвила княжна.
  Служанка поглядела на княжну испуганными глазами:
  - Грех же это! Язычество, бесовщина!
  - Не самый страшный грех! - игриво улыбалась Мария. Они отошли в сторону от толпы заходящих в реку людей. Мария не стала раздеваться донага, как другие, а полезла в воду прямо в рубахе. Чем дальше от берега, тем теплее казалась вода, легкий летний ветерок надувал запах речной воды, а водица чистая, прозрачная! Окунулась Мария с головой, в прохладную воду, бодрящий холодок пробежал по мокрому телу.
  - Идемте уже, княжна, - уговаривала челядинка. Отойдя в сторону, девки закрыли княжну сосбой, чтобы та переоделась. Мария вернулась в терем с мокрой косой, Феодулия ужаснулась:
  - Ты заходила в воду?
  - Да! Не представляешь, как это хорошо!
  - Безумная!
  Мария лишь смеялась в ответ, кружась по покоям и напевая: 'Купала на Ивана!'
  
  Вся борьба отца с другими князьями как будто где-то далеко от мира Марии: терем, княжеский двор, храм, город Чернигов и книги: Священное Писание, жития святых. Она читала не так много в своих покоях, как Фодулия, но та говорила много с сестрой о прочитанном.
  Но исполнилось Марии четырнадцать лет, и мир отца стал частью ее жизни: союз Михаила с Владимиро-Суздальским князем Юрием Всеволодовичем был закреплен браком Марии и племенника Юрия Василько Константиновича, правившего Ростовским уделом.
  Василько был старше Марии на пять лет, недурен собой, статен, широкоплеч, как богатырь из былины, что Мария об закончившимся детстве не печалилась, хороший муж ей достался. Ростовская земля поначалу казалась совсем чужой: жили там потомки финно-угорского племени меря, смешавшиеся со славянами и перенявшие их язык. Только зачать не могла три года. Молилась православным святым, ходила к старухам, проводившим обряды в честь рожениц 2 Не помогало ничего. От прежней веселой Марии ничего не осталось: сидела целыми днями в покоях, даже по хозяйству не хотела отдавать распоряжения. Уже думала о том, чтобы освободить мужа и уйти в монастырь, как и Феодулия, принявшая постриг под именем Ефросинья. Пусть Василько найдет себе другую жену, которая родит ему наследников. Так ей СЛЕДОВАЛО поступить. Но жизнь в тишине, молитве и смирении, вдалеке от мирских забот, хлопот по хозяйству княжеского двора, шумных ремесленных кварталов Ростова, казалась еще печальнее, чем ожидание зарождения новой жизни.
  
  Но смиловался Бог над княгиней. Спустя три года узнала, что ждет ребенка, и как в благодарность за годы мучительных ожиданий, первенцем оказался мальчик. Нарекли по святцам Борисом. Мальчик родился похожим на мать - светло-русым, голубоглазым. Через два года был совершен обряд: Борису постригли волосы, а еще через два года провели другой обряд - посажение на коня. Спустя шесть лет после рождения Бориса появился на свет второй сын, наречен был Глебом. Словно совпадение, два брата получили имена первых русских святых, которые тоже были братьями. Младший сын походил на отца, темно-русого и кареглазого.
  В этом же году, спустя несколько месяцев после рождения Глеба, Бату взял Рязань. Северо-Восточная Русь вновь услышала о монголах под именем татары еще за год до этого, когда начался Кипчакский поход и монгольская военная машина обрушилась на кипчаков и булгар. Мария помнила пророчество священников, услышанное в детстве.
  В один день княжескую семью в очередной раз посетил ее духовный наставник - сам ростовский епископ Кирилл. Некогда игумен владимирского Рождественского монастыря, он был отпущен князем Юрием на ростовскую кафедру, затем он был отправлен в Киев на рукоположение, откуда уже вернулся в сане епископа.
  - Ваше Преосвященство, правда ли сбывается страшное пророчество? Пришли измаильтяне перед Концом Света? Не уж то скоро Страшный Суд? - спрашивала княгиня епископа за столом.
  - Татары - меч карающий, которым Господь наказывает за грехи наши.
  - Перед отъездом Василько отправился в Успенский собор, получил благословение Кирилла с Марией зашли в храм при княжеском дворе, поставили свечи у икон, отстояли службу. В храме никого не было, кроме супругов и священника и дьякона. После окончания службы священник и дьякон покинули храм, князь и княгиня остались вдвоем. Аромат ладана, обычно, придавали спокойствия, но не в этот раз.
  - Послушай, Мария, обратился Василько к жене. - Коль случится так, что Владимир падет, отправляйся с детьми в Белоозеро. Яким останется в Ростове, будет охранять тебя с сыновьями.
  - Бежать? Как трусы? - тихо с недоумением спросила княгиня.
  - Кроме Бориса и Глеба у меня нет сыновей. Вы погибните, кто наш род ростовских князей продолжит? Если я погибну, Борис - самый старший из князей нашего удела, он должен будет править в Ростове, если никто не помешает.
  - Но он еще мал, - возразила Мария.
  - Ты будешь регентом.
  - Но... - смутилась Мария. - Я не знаю... Как править... Не женское это дело...
  - Яким тебе во всем будет подсказывать. Ты по хозяйству княжеского двора неплохо справляешься, и здесь справился. Я отдал приказал разделить наш удел на две части: вокруг Белоозера будут владения Глеба и его сыновей, чтобы он с братом за Ростов не враждовал.
  
  Глеб не мог помнить побег из Ростова, ему тогда было меньше года, знает только по рассказам, а вот у Марии все перед глазами, будто вчера все это было: скрипит снег под полозьми, слышатся вой зимнего ветра и ржание коней. Едут две крытые в окружении дружинников: на одной княгиня сыновьями, дядькой их боярином Якимом, и челядинками, на другом - Его Преосвященство со свитой. Мчатся навстречу метели на север, в сторону Белоозера, дальнего владения ростовсих князей. Все дальше и дальше деревянные стены Ростова и купола белокаменного Успенского храма. На устах княгини только молитвы, произносимые дрожащими губами. Бегут благочестивые от измаильтян окаянных, от кары Господней, что зовется татарами.
  
  Исчезли из виду ров с городскими стенами, вокруг поля заснеженные, леса по краям и замерзшие реки и тишина. Только скрип снега. А над головой все то же... Вечное Синее Небо, но затянутое темными тучами. Сидит Мария в повозке, крепко прижав громко плачущего Глеба, первый раз ребенок покинул терем, не привык езде и не понимает, что с ним. Шестилетний Борис тоже плохо понимает, что происходит, зачем и куда они бегут, но сидит смирно. Леса поблизости становятся все боле густыми. Темнеет, детей надо уложить спать, во чтобы то ни стало,а то ночью испугаются. Ветер утих, но старик- давно Мария не проделывала такой длинный путь - с тех пор, как покинула родной Чернигов. Опасность миновала. Татары в такие дебри не полезут - крупных городов нет поблизости. А что будет с ростовчанами? Примут на себя смерть мученическую и обретут спасение, как владимирцы, или сдадутся на милость татарам? Но выстоять город не сможет, это точно. Что может сделать небольшой гарнизон и ремесленники, не умеющие воевать? Стыдно бежать, стыдно оставлять город, но что может быть дороже жизни тех, кого носила под сердцем, кормила грудью, тех, о ком слезно молила Господа несколько лет? А леса на пути становились все гуще...
  Город Белоозеро располагался в двух километрах от истока реки Шексны из Белого озера. Поселение занимало и правый, и левый берег реки, и оба - довольно низкие. Небо, затянутое серыми тучами, над замершей рекой, покрытой снегом и деревянными усадьбами ремесленников.
  
  От туч день казался темным и мрачным, на душе Марии не мрак, а покой. Эти густые леса по берегам Шексны и Белого озера укроют ее и детей от опасности. Княжеский терем в городе пока построен не был, епископское подворье - тоже, Василько только успел отдать приказ о разделении удела, Марии с детьми и епископом со своими дворами пришлось потесниться в старинном деревянном погостье 2. Челядинкам княгини долго пришлось отмывать чистить от паутины старое, давно не посещаемое здание. Местные жители - потомки финского народа весь, смешавшиеся со славянами, спокойные, трудолюбивые люди, промышлявшие ремеслом и торговлей, охотой и рыболовством.
  Ростов сдался. Рязань в руинах, Владимир, Ярославль тоже, жители уиты и взяты в плен. Нет смысла погибать в оставленном всеми власть имущими городе. Собрали вече и открыли ворота. Город разграблен, но цел, жители живы.
  Жизнь на Белозерье текла тихо и размеренно, как будто и не было Батыя. Лишь разговоры людей, знавших обо всем по слухам, напоминали обо всем. Мария надеялась на победу владимирских князей, ждала, когда придет весть от мужа, что все кончено, пора возвращаться в Ростов. Прошло больше месяца, а от Василько все нет вестей. Княгиня побежала искать Якима. Он стоял на берегу покрытой зеркальным дном, одетой в платье из белого снега Шексны.
  - Яким, возвращаемся в Ростов. Больше ждать нет силы. Пойду, скажу епископу, а там пусть сам решает, но мы больше здесь не останемся!
  - Опасно, княгиня, - уговаривал боярин, вдруг татары еще там?
  - Зачем им сидеть в городе целый месяц?
  - А если возвращаться и некуда? - спросил Яким полным печали и безнадеги голосом. - Лучше я пошлю человека, пусть все разузнает.
  Яким отправил местного жителя, обещав хорошее вознаграждение. Мария не знала, куда себя деть, как скоротать время, не знала она, что самые напряженные ожидания ждут ее впереди. Услышав, что гонец вернулся, княгиня выбежала во двор.
  Светло-русый мужик с серыми глазами и широкими слулами, внешность которого напоминала о финских предках, вернулся, начал рассказывать все своим местным говором, напоминавшим финно-угорский акцент:
  - Ростов стоит, татары пробыли там недолго.
  - Что с князем? - прервала его Мария.
  - Княгиня, приготовьтесь услышать печальную весть.
  - Говори, сказала Мария тихим голосом, делая глубокие вздохи.
  - Погиб князь Василько. Взят в плен татарами после битвы и казнен.
  Яким быстро подхватил за руку тяжело дышавшую Марию и увел в дом. Маленький Борис глядел на мать, ничего не понимая.
  - Что стоишь?! Уведи княгиню! - накричала он на девку-челядинку, выбежавшую вслед за Марией.
  Еле передвигая ногами, Мария шла к дому, опираясь на служанку. Чудом поднялась по деревянной лесенке в горницу, теперь уже можно было не сдерживать себя, и она завыла, упав на пол. Не увидит она больше лица мужа, не услышит его спокойного голоса. С детства Мария под чьей-то защитой: сначала отца, потом мужа. Жалела, что не понимала, какой была счастливой. Как теперь быть? Князь завещал ей управлять уделом, если погибнет. Что делать? Не женское это дело. Где женщине взять столько силы, сколько есть у мужчины?
  - А князь Юрий? - продолжил расспрос Яким.
  - Тоже погиб, войско его разбито. Оба князя погребены в Ростове, - отвечал гонец.
  Василько был взят в плен в марте в то время, когда отряд темника Боролдая настиг лагерь Юрия.
  Связанного Василько двое нукеров привели к шатру Боролдая, поставили на колени. Высокий монгол богатырского вида в металлическом шлеме дулга с конским хвостом, забралом и стрелкой, защищавшей нос с одной косой, выглядывающей из-под шлема, а не двумя, как обычно. Военачальник спокойно глядел на него и спокойным голосом что-то говорил, а нукер-кипчак переводил Юрию, произнося слова на ломаном древнерусском:
  - Перед тобой Боролдай-нойон, командующий туменом. Он предлагает тебе признать власть кагана Угедея и чжувана Бату. Нет смысла дальше противиться воле Вечного Неба, отдавшего приказ монголам покорить мир.
  - А если я соглашусь, князь, - отвечал Василько, - что потом буду говорить своим сыновьям? Струсил, испугался смерти? Что воины мои будут думать? Нет... Не могу я быть на вашей стороне.
  Боролдай терпеливо выслушав перевод слов князя, сказал, как обычно, спокойным ровным голосом:
  - Этот человек благородных кровей, и умереть он должен, как благородный.
  Прижав ноги князя к земле одним бревном, и привязав руки и туловище к другому, князю сломали позвоночник и оставили умирать на снегу.
  Боролдай, сидел с другими военачальниками в шатре на пиру, когда услышал издалека крики Василько.
  - Достойный человек был, - сказал он спокойным голосом, держа в руке чашу с айрагом и задумчиво повернув голову в сторону, откуда разносились крики.
  
  Выслушав мужика до конца, Яким тихо отблагодарил его, а сам вошел в терем вслед за княгиней и увидел бегущих навстречу девок, одна из них даже чуть не столкнула его.
  - Смотри куда бежишь! - крикнул он.
  - Княгиня! - кричала вторая
  - Что с ней?!
  - Пропала..., - растерянно отвечала рабыня, опустив взор.
  - Как это пропала?! Куда вы смотрели?! - нервно закричал Яким и побежал вслед за ними.
  Марию нашли на берегу Шексны, стоящей на коленях на снегу, прислоняя ладони к заснеженной земле и сжимая холодные, таявшие в руках комки снега.
  - Мать Сыра Земля, дай мне силы все пережить, все вынести! Иссуши мои слезы, помоги поднять детей, помоги сохранить княжество!
  И стала произносить древнее залинание.
  - Ну, слава Богу! Вы так нас напугали, княгиня! - послышался голос Якима из-за спины.
  - Пойдемте, княгиня, а то простынете, - уговаривали челядинки.
  - Грех это, княгиня, старым богам молиться. Суть бесы, - говорил Яким, увидев все это.
  - Мне еще столько грешить, - вставая, отвечала Мария сиплым от долгих слез голосом. - Нельзя править и не грешить.
  На ее лице больше не было слез, все выплакала. Завтра возвращаемся в Ростов. Виновата перед князем, не участвовала на похоронах.
  2 Погостье - двор, остановки князя и его дружины во время сбора урока
  
  Два экипажа вернулись в Ростов. Мария, не заезжая в терем, зашла, как положено, держала траур, провела поминки по Василько на девятый и сороковой день. Мария держала траур по мужу, как и полагается - сорок дней, но страх, бессилие перед боярами показывать не смела. Мария быстро научилась управлять уделом с помощью Якима и нескольких бояр. Мытника 3, городника и мостника оставила тех же, что были при муже. На княжеские суды в села отправляла своих тиунов.
  
  3 Мытник - сборщик торгового налога.
  
  Тиун передал, что пришел один из дружинников, стороживших башню городской крепости, чтобы сообщить что-то важное. Княгиня разрешила его впустить. Дружинник рассказал, что у ворот городской стены ожидает угличский князь Владимир Константинович, родной брат Василько.
  Марию напугала эта новость - неужели Владимир решил воспользоваться малолетством
   Бориса и Глеба и отнять у них удел?
  - Сколько с ним человек дружины? - спокойно спросила княгиня, пытаясь не показать своего страха, подумав про себя: 'Если придется воевать, что ж...'
  - Князь без дружины, едет в Орду. С ним только человек десять и еще несколько слуг. Говорит, хочет побеседовать с вами.
  Мария выдохнула.
  - Передайте приказ князя Бориса: пусть войдет.
  А тиуну велела распорядиться, чтобы приготовили стол, баню и покои для угличского князя.
  Потом ей передали, что Владимир не собирается долго задерживаться в Ростове и ждать, пока готовиться прием - дело очень срочное, нужно побеседовать княгиней как можно скорее.
  Князь вошел в тронный зал, где на двух небольших тронах, напоминавших прямые кресла, сидели тринадцатилетний князь и регентша.
  Владимир поприветствовал князя и регентшу и сразу начала с дела:
  - Я еде в Орду Батыя за ярлыком, готов взять с собой Бориса и Глеба. Благослови сыновей, княгиня! Буду беречь их, как детей родных в память о брате, вот тебе крест! - и перекрестился
  - Бориса и Глеба?! К татарам?! Нет, никогда! - Мария резко встала с трона. - Возвращайся, князь, к себе в Углич!
  - Не торопись, Мария! - строгим голосом сказал Владимир. - Теперь Ярослав имеет полную власть над Владимирской землей. Пойти против него - значит пойти против Батыя. А если он захочет захватить уделы, что будем делать? Уже поговаривают, что князь недоволен слишком большой самостоятельностью удельных князей. А будет ярлык у нас - все под защитой окажемся.
  - Когда погиб Василько, я далеко была, не смогла похоронить мужа. Теперь хочешь, чтобы с сыновьями было так же?! - с трудом сдерживала слезы Мария, напрягая мышцы лица. - Ступай, Владимир, возвращайся к себе в Углич, не отдам я своих сыновей!
  - Зачем Батыю нас убивать? Мы же покориться приедем, признаем себя его вассалами! Будешь дальше стоять на своем, не простят тебе сыновья, что лишила их возможности получить защиту.
  Борис сидел на троне и долго молча слушал разговор матери и угличского князя, но вдруг резко встал и произнес уверенным голосом:
  - Матушка, разрешите, я поеду!
  - Даже думать не смей! Не будет на то моего благословения! - нервно отвечала Мария.
  - Как же я стану править сам, если буду бояться?
  - Все верно говоришь, князь, - одобрительно кивал Владимир.
  - Я должен поехать, чтобы сохранить отцовский удел!
  Мария закрыла лицо ладонями, села на трон и долго молчала, Борис позвал тиуна, стоявшего у входа и приказал приготовить коней и повозку.
  - До Ярославля поедем, а потом буде вплавь добираться.
  Заставив себя успокоиться и вернуть равновесие, Мария сказала:
  - Поедет только Борис, Глеб еще мал, подождем, пока подрастет.
  Как и теперь, она погрузилась в заботы по хозяйству и молитвы, ездили в Суздальский монастырь к игуменье Ефросинье - ее кроткой сестре Феодулии. Пережила. Вернулся старший сын. Но на этот раз было страшнее - после казни отца - черниговского князя Михаила. Ни двенадцатилетний Глеб, ни Борис, ни сама княгиня и не думали противиться Батыю или вступать в какие-либо союзы, как Михаил - нет поводов обвинить в измене, но все равно страшно: кто знает этих язычников!
  
  Глеб заходит в терем поднимается по деревянной лестнице на второй этаж в свои покои, Мария следует за сыном: как много она должна у него спросить. Он расскажет ей и о Булгаре и Укеке, и о шторме, об огромных вкусных рыбинах, что водятся на Нижней Волге, о розовом фрукте с зеленой коркой, о нечистой еде и греховных обрядах, еретиках-несторианах и невоспитанной внучке Батыя. Умолчит только, по совету Якима, о дружбе с простолюдинкой - наполовину монголкой - наполовину половчанкой, по которой скучает до сих пор. Но матушка, словно не будет слушать, станет только расспрашивать, здоров ли он сейчас, не болел ли в дороге и мокрыми от слез глазами будет глядеть она икону Святых Бориса и Глеба, крестясь у красного угла. Потом, вытерев слезы, оставит сына в своих покоях, наказав оставить в бане веник для домового. А пока будет сын мыться в бане, прежняя - бодрая, властная с горделиво поднятым подбородком аристократка, зайдет в столовую, чтобы проверить, как идут приготовления множества яств. А когда сядут сыновья за стол, скажет:
  - Поешь, Глебушка, хорошо, пока владыка Кирилл не наложил епитимью за языческие обряды!
  
  Сункур, сын половецкого кошевого Клыча, приехал в новую ставку Бату на востоке улуса и рассказал Баяну, что Юлдуз перестала сообщать о Сартаке. Он стал выполнять любые приказы Баяна в благодарность нойону за то, что он простил его семье укрывательство его беглой рабыни после того, как он с братом и отцом выдали Юлдуз. Спустя полгода Актай скончался от болезни, а Арслан сбежал. Он пытался его искать, но люди вокруг говорили, что видели похожего мальчика, сидящего на коне на заднем сидении, рядом с худенькой девушкой-монголкой, одетой с мужской кожаный доспех. Девушка разговаривала низким голосом, а мальчик все время улыбался, словно, чему-то сильно радовался.Сункур с братом взяли луки, отправились в погоню за девушкой, но так и не смоли настигнуть ее след. Он не стал говорить Баяну, что недоглядел за мальчишкой, а сказал, что он умер от болезни, как и его отец.
  Баян пришел в шатер сам лично и сказал после того, как Берке приказал всем выйти:
  - Берке-гуай, слуга принес нам плохие известия из Хаджи-Тархана.
  Его голос звучал неуверенно, взгляд внушал озадаченность чем-то. 'Этого стоило ожидать, - подумал Берке. - Было бы странно, если бы наш провал с письмом обошелся без последствий'.
  - Говори. Все, как есть. Что бы ни было.
  - Похоже, моя рабыня решила меня предать.
  - Почему ты так решил?
  - Она уже год находится в ставке Сартака, он ее сильно приблизил к себе, но ничего важного не рассказывает, а теперь не пришла на встречу с моим слугой совсем. Не знаю, может быть, ее просто не отпустили...
  - Те люди, что ее скрывали?
  - Как вы и велели они оставались с отцом и братьями Сункура, те должны были за ними приглядывать, но сегодня Сункур сказал, что но старик заболел и умер, а за ним и мальчишка.
  - Странно все это. Может, твой слуга врет, и они сбежали?
  - Все возможно, Берке-гуай.
  - В любом случае, сильно переживать не стоит. Не забывай: эта девчонка всего лишь кипчакская пленница, рабыня. Сартак, конечно, ей поверит. И Боракчин, и попытаются использовать против нас. Но брат - вряд ли. Слова рабыни против членов Золотого рода ничего не значат.
  - А если Сартак решит взять ее в жены? Девка красивая. Тогда ее словам могут и поверить.
  - В жены? Конечно, случалось, что мужчины Золотого рода брали в жены пленниц, но все они были из знатных родов, как моя мать.
  - Юлдуз тоже не дочь простого арата. Ее отец был родственником кипчакского хана Бачмана.
  - Будем думать, что делать. А пока, ступай.
  Берке отпустил Баяна и вызвал Байнала. Должен быть еще один надежный человек, который обо всем знает.
  - Зря вы все это затеяли с девушкой, - выслушав, спокойна рассуждал Байнал. -На женщин не стоит полагаться, особенно, в таком деле. Они часто отдают волю чувствам. Предлагаю избавиться от рабыни, пока она не приняла другую сторону.
  Сункурвернулся с приказом Баяна, а решение, конечно, принял Берке.
  - Едем в Хаджи-Тархан, - сказал он Изосиме. - Ты мне нужен, чтобы найти ту служанку, которая передавала Юлдуз твои слова о встрече. Мы будем сопровождать госпожу. Она не знает, за чем на самом деле едем в Хаджи-Тархан, Баян ей велел передать подарки жене Сартака о чем-то ее попросить.
  - А что делать-то надо?
  - По дороге расскажу.
  Энхчимэг отправилась в ставку Сартака в кибитке, запряженной быками в сопровождении двоих слуг мужа и русской служанкой Анастасией. Она была удивлена, когда ей передали повеление мужа ехать в ставку Сартака, просить его жену о строительстве буддийского храма. Раньше. Баян никогда не одобрял ее новую веру, считал блажью знатной дамы, говорил: 'Это не чужая вера'. Когда они приехали, Энхчимэг посетила Ану, вручила ей подарки, предложила ей уговорить Сартака построить в ставке буддийский храм, но тщетно:
  - У нас некому будет молиться. Здесь много людей сияющей религии, есть люди веры ромеев, есть мусульмане, а буддистов не встречала.
  - Благодарю, что вы меня выслушали, могу я увидеть мою бывшую рабыню.
  - Да, конечно. Для нее поставили отдельную юрту, она скоро родит.
  - Очень рада за вас! - сказала дама и, увидев не особо радостное лицо жены Сартака, тут же убрала улыбку.
  Служанка сообщила Юлдуз, что к ней хочет зайти жена Баяна, ее бывшая госпожа. 'Это Баян ее подослал, потому от меня нет вестей, - подумала она, Энхчимэг, наверняка, в курсе всех дел ее мужа с Берке'.
  Энхчимэг зашла, поприветствовала Юлдуз. Удивительно было видеть свою бывшую рабыню в одежде знатной дамы, разве что только без бокки.
  - Почему так смотришь? Не рада меня видеть? Стала наложницей сына Бату зазналась?
  -Что вы, Энхчимэг-гуай? - пыталась улыбаться Юлдуз, ожидая, что женщина начнет ее угрожать. - Очень рада. И Настю тоже, - улыбнулась она, на этот раз искренне, глядя на Анастасию.
  - Повезло тебе, что попала к нам, и что мой муж тебя подарил Сартаку!Теперь станешь матерью его сына!
  - Да, повезло, продолжала криво улыбаться Юлдуз. -Кто знает, сына или дочери?
  - Дочь - тоже неплохо.
  Юлдуз приказала служанке принести осетра, дыню и черную икру.
  - Что это? Рыба? -нахмурилась дама. -У нас ты лучше питалась! Настя, пойдем отсюда. Я ее вырастила, как родную, эта неблагодарная, даже угостить нормально не может!
  Энхчимэг и Анастасия ушли, а Юлдуз задумалась: 'Почему она ничего не спросила? Может, не знает? Зачем тогда приезжала?'.
  Выйдя из юрты Энхчимэг велела Анастасии найти Изосиму и Сункура.
  - Пора возвращаться, а эти двое где-то бродят! Я слишком была добра к слугам, совсем их распустила!
  Анастасия увидела какую-то хозяйственную постройку. Открылась дверь, оттуда вышел Изосима, один, без Сункура.
  - Что ты там делал? А где Сункур? - спросила она на родном языке.
  - Так, бабу красивую нашли, - засмеялся Изосима. - А он еще там.
  - Госпожа и так сердится! Все должны ждать, пока он...
  - Я видела Юлдуз. Мы обе попали в плен еще в детстве, выросли вместе, а теперь она скоро родит ребенка от сына самого Батыя!
  - Ребенка? - переспросил Изосима.
  - Да!
  - Жаль бабу...
  Изосима задумался. Неужели он - тот самый человек, что с детства искренне верил в Христа и мечтал стать монахом? И этот человек теперь станет виновником смерти женщины, да еще и с ребенком под сердцем?
  - Почему жаль? Ей сейчас лучше, чем нам.
  - Да так, забудь...
  Сункур вышел, а за ним и служанка Любава, та самая, которую должен был помочь найти Изосима.
  - Договорился? - спросил шепотом Изосима.
  - Да. Все будет сделано.
  Анастасия поглядела на выходившую служанку:
  - А баба совсем некрасивая, какая-то худощавая.
  Пока они втроем шли к ожидавшей хозяйке, Изосима подошел близко к Анастасии и сказал ей тихо по-русски:
  - Сейчас беги к наложнице и скажи, что ее отравят
  - Что?
  - Быстро! Только не говори, от кого узнала, а то Баян меня убьет, придумай что-нибудь.
  Настя пробежала мимо стоявшей Энхчимэг и ругавшей слуг, что ей долго пришлось их ждать
  - Куда ты! В чем дело?
  - Она - с подругой попрощаться, госпожа, - улыбался Изосима. Давно не видела!
  - Мы когда-нибудь уедем отсюда?! Нельзя было быть такой доброй, совсем распустила слуг! Одна, неблагодарная, гостеприимство проявить не может, другие ждать заставляют!
  - Госпожа, ну здесь же хорошо, не так жарко, ветер с Итиля! Съездили бы в поселок, на базар, там, говорят, вяленая рыба вкусная и фрукты.
  - Опять эта рыба! Ну сколько раз говорить, что мы ее не едим!
  Юлдуз думала о том, что не смогла поговорить с Анастасией из-за присутствия Энхчимэг, а столько всего хотелось рассказать! Она вышла из юрты и стала спрашивать людей, ни уехала ли знатная дама со светловолосой служанкой и вдруг увидела бежавшую навстречу Анастасию.
  - Настя, идем скорее в юрту, поговорим!
  - Берегись, тебя хотят отравить! - сразу сказала она.
  - Этого следовало ожидать,- сказала спокойно Юлдуз. - Откуда узнала?
  - Подслушала. Мне надо бежать, госпожа ждет.
  - Не зайдешь ко мне?
  - Не могу, прощай!
  Анастасия побежала обратно на том месте уже не было ни госпожи, ни слуг. Они ушли в сторону повозки, которую вот-вот были готовы двинуть с места, ожидая лишь ее одну.
  Юлдуз все рассказала Сартаку. Он вызвал Баира, приказал послать за Олджей, а своей наложнице велел никуда не выходить далеко от юрты и пока ничего не есть и не пить, кроме того, что уже лежало в юрте.
  - Говори, что тебя тошнит, придумай что-нибудь.Я знаю, как найти кого они подкупили.
  Олджей привели в шатер Сартака.
  - Ты всегда мечтала быть воином? - начал разговор сидящий на троне Сартак.
  - Да, Сартак-гуай, с детства! - отвечала она своим низким голосом.
  - Станешь одним из моих гвардейцев, если выполнишь задание.
  - Какое? - радостным голосом спросила девушка.
  - Будешь охранять мою женщину?
  - Да, Сартак-гуай!
  - Вот и славно.
  Утром Юлдуз пришла в юрту служанок и попросила сладостей, да побольше и разных. Любава приветливо улыбнулась и сказала на ломаном кипчакском:
  - Я принесу халвы и борцогов! Наконец-то у вас появился аппетит!
  Любава принесла сладостей и увидела Олджей, сидящую рядом с Юлдуз и о чем-то говорившую с ней. Она поприветствовала богато одетую монголку.
  - Сядь, Любава, поговори с нами, - сказала Юлдуз ласковым голосом, мило улыбнувшись.
  - Я? - смутилась служанка, будто чего-то испугавшись.
  - Не стесняйся, я такая же пленница, как и ты.
  - Я не могу, - говорила она, глядя на Олджей.
  - Я вовсе не против! - улыбалась Олджей.
  - Откуда ты родом? - начала расспрос Юлдуз.
  - Из Киева...
  - Кто твой отец?
  - Кузнец.
  - Он жив?
  - Не знаю, сухо и коротко отвечала служанка.
  - Что-то мне расхотелось есть.
  'Все пропало' - подумала Любава.
  - Но вы давно не ели, вам надо хорошо питаться.
  - Будешь, Олджей? - притворно спросила подругу.
  - Нет, я такое не ем.
  - Угощайся! - веселый голос и улыбка наложницы вызвали дрожь, пробежавшую по телу служанки.
  - Спасибо, Юлдуз-гуай, - отвечала она робким голосом, - но я тоже не хочу есть.
  - Ешь, это приказ! - мягкий тон и милая улыбка сменились злобным голосом и суровым взглядом.
  - У меня болит живот, мне станет плохо.
  Олджей стала вынимать саблю из ножен.
  - Что-то рабы нынче стали строптивые. Делай, что тебе приказали! - она прислонила саблю к шее служанки.
  Юлдуз снова стала улыбаться:
  - Если ты не хочешь есть, хорошо, я прикажу позвать кого-нибудь из девушек и угощу. Когда им еще доведется поесть сладостей!
  - Не надо, дрожащим голосом отвечала Любава. Она взяла халву, резко откусила, прожевала и проглотила.
  - Ешь все! - приказала Олджей. Служанка взяла борцог, также быстро прожевала и проглотила, из глаз потекли сразу. Дальше она сама, без указаний брала оставшуюся еду, жевала и проглатывала.
  - Все, - продолжала улыбаться Юлдуз. - Вкусно же! Можешь идти.
  Когда дрожащая служанка вышла из Юрты, Олджей сказала уверенно:
  - Видела? Как тряслась.
  Юлдуз промолчала в ответ.
  К концу дня пришла одна из служанок и сказала, что Любава заболела непонятным недугом: весь день тошнило, поднялся жар. А теперь и ходить не может, словно яд выпила.
  Сартак сам, в сопровождении двоих гвардейцев, пошел к рабыням.
  - Не ходите туда! - отговаривала его старшая служанка. - Вдруг недуг заразен! Я приказала всем девушкам выйти из юрты, надо поставить копье с черной кошмой!
  - Не нужно, - спокойно сказал Сартак. - Я, кажется, знаю, что это за недуг - измена и жадность. Он сел рядом с лежащей девушкой. Она взглянула на царевича, не понимая, бредит или нет.
  - Простите,- медленно говорила рабыня.
  - Что?! - недоумевающим голосом молвил Сартак. - Ты хотела убить мою наложницу с моим ребенком, а теперь... Кто тебе велел? - глядел гневно Сартак на умирающую рабыню. - Говорили! - закричал он.
  - Их ... было .. двое, - говорила Любава с паузами, с трудом произнося каждое слово.
  Не знаю... их имен... Один - русский...
  - Зачем ты согласилась?! - он больно сжал пальцами ее щеки. - Говорили!
  - Хотела... заплатить русским купцам... Чтобы бежать... Домой...
  Произнеся эти слова, служанка испустила дух. Сартак вернулся в свой шатер, приказал всем выйти, кроме Баира - никто не должен видеть огула в таком состоянии. Он сел на трон, закрыв лицо ладонями.
  - Уныние - сейчас для вас худший враг, - спокойно говорил нукер.
  - Берке ответит за все! Я убью его!
  - Сартак-гуай, сейчас нельзя принимать решения! Вы не владеете собой!
  - Конечнно, не сейчас. Когда придет время, - говорил царевич, тяжело дыша. -Нужны люди, которые не предадут никогда. -так хочется рассказать матушке, но боюсь, что она что-нибудь сделает с Юлдуз.
  - У вас есть четыре таких человека: я, Олджей, Уруудай и Юлдуз.
  - Вас не достаточно. Нужны сильные, влиятельные союзники.
  Сартак пришел к жене и произнес нервным голосом:
  - Ану, больше не смей принимать у себя жену нойона Баяна и никого из ее слуг!
  - Почему? Что случилось? - ничего не поняла Ану.
  - Я запрещаю! - громко сказал царевич. Никогда еще Ану не видела мужа в таком гневе.
  Он заставил себя успокоиться, приказал привести Юлдуз.
  - Не смей пугаться, навредишь ребенку. Второй раз не посмеют. Но мы, все равно, будем бдительны.
  - Я спокойна, Сартак-гуай.
  
  Нукер сообщил Берке, что Бату вызывает его в свой золотой шатер. 'Неужели все узнал? - подумал он. - Девка точно проболталась Сартаку, а он не мог промолчать, не воспользовавшись неудачей врага. Но не все потеряно. Слова какой-то наложницы против члена Золотого рода ничего не значат. А письмо... Мало ли, кроме меня родственников, кому может не нравиться покровительство Бату своему старшему сыну. Главное-уверенность и спокойствие в голосе и на лице. Как говорила матушка, слова не должны отражать мысли. Надень маску, Берке'. Он вошел в шатер, перешагнув порог в маске все того же, уверенного в себе Берке, внука Чингисхана и хорезмшаха, поприветствовал Бату, улыбнувшись.
  
  Ни взгляд, ни голос брата не выражали ни гнева, ни обеспокоенности, значит, вызвал по другому вопросу. Хотя... Нет, Бату всегда был сдержан и спокоен. Но... В последнее время, из-за болезни, у него все меньше получалось сдерживать эмоции.
  - Противники Мунке не признают курултай, оправдываются тем, что он проходил в моих владениях. Поедешь на курултай, будешь действовать от моего имени. Мунке понадобится защита. Я отправлю с тобой три тумена.
  Берке еле сдерживал чувства, чтобы не показать на лице свою радость. Еще совсем недавно он готовил себя к худшему из-за провала с тем письмом. Но все не только обошлось, но удача повернулась к нему лицом. 'Берке, ни обладаешь ли ты харизмой, как и твой брат' - думал про себя царевич.
  - Благодарю за такую честь, - говорил Берке, глядя на брата серьезным взглядом. - Я постараюсь сделать все, как надо.
  
  Ночью Берке долго не мог уснуть после разговора с братом, все думал, как ему помочь избрать Мунке, с кем договориться, как использовать свои войска, и сам не заметил, как погрузился в сон.
  - Берке! - слышит он за стенами шатра голос матери, ушам своим не верит. - Ушам своим не верит, 'безумие' - думает. А голос звучит второй раз, третий. Выходит из шатра, видит женскую фигуру в черной чадре, прикрывающей краем лицо, опускает руку, и открывается лицо Хан-Султан. Эти большие черные глаза, широкие брови, нос с маленькой горбинкой. Сколько лет он не видел этого лица, не слышал родного голоса.
  - Матушка, - тихо дрожащим голосом, сказал Берке.
  - Берке! Ступай за мной! - она идет быстрым шагом, степной ветер развеивает черную чадру. Берке бежит за ней, но не успевает. Бежит среди стен Сарая, видит ды вокруг, словно город горит. Спотыкается обо что-то мягкое, глядит под ноги - тело убитого, только лица разглядеть не может, пугается. Но голос матери продолжает звать. Бежит дальше, снова спотыкается. Снова о тело. На этот раз, женщины, и тоже лица не может разглядеть из-за дыма вокруг. Идет дальше на зов Хан-Султан, перешагивая через трупы убитых, видит рядом раненую совсем юную девушку, стонущую от боли, пытается разглядеть ее лицо, но тоже не может и бежит дальше, в сторону того места, где недавно был построен дворец чжувана. Сон закончился на рассвете. 'Что это было, что это значит? - думает он. - Чьи это тела? Друзей или врагов?'
  
  В лагерь прибыл гонец, принес Бату радостную весть из Хаджи-Тархана: кипчакская наложница Сартака родила сына, назвали Хукджи. Когда Юлдуз первый раз увидела лицо громко кричащего новорожденного сына, сразу поняла: весь в отца. Азиатский разрез и карий цвет глаз, нос, лоб - все черты лица Сартака. Когда Хукджи громко кричал, Юлдуз клала ему в рот кусок курдюка, как было принято у монголов для пользы ребенка. Подержит курдюк во рту, уберет его мать, и появится на довольном лице та самая, милая улыбкаотца.
  
  Темнело. Только пламя очага наполняло оранжевым светом кереге и войлочные стены. Сартак глядел задумчиво в сторону, на лице не было той легкой улыбки и игривого взгляда.
  - Вас что-то беспокоит? Ваши враги что-то предприняли? - догадывалась Юлдуз.
  - Бату-ака отправляет Берке с тремя туменами, чтобы он помог посадить Мунке на престол.
  - Если у него все получится, он станет еще могущественнее.
  - Я это понимаю.
  - Надо придумать, как ему помешать!
  - Я не могу. Отцу очень нужна победа Мунке, он его союзник! И Еке Монгол Улус тоже. Между детьми Джучи и Толуя нет обид и неприязни, не будет того, что чуть не случилось между Бату-ака и Гуюком. Тогда мы сможем выполнить заветы Чингисхана.
  - Но вы не можете позволить Берке вернуться более сильным!
  - Я обязательно нанесу удар Берке. Когда придет время. Понимаю, что теперь будет труднее, но не могу навредить отцу и всем нам.
  Обеспокоенная Юлдуз крепко обняла его сзади за плечи, прижавшись головой к спине и заплакала от страха за родного и самого дорогого человека.
  - Все будет хорошо, ничего не бойся. Я смогу вас всех защитить.
  Хукджи проснулся, издавая звуки. Юлдуз подошла к люльке, взяла ребенка и принялась кормить.
  - Больше никогда не отчаивайся. Бог с нами, он видит, на чьей стороне правда.
  - Я каждый день молю Тенгри и Умай, чтобы защитили нас.
  Сартак промолчал в ответ. С этой женщиной спорить очень трудно, а ссориться из-за религии нет смысла. Он это понял после того разговора с Берке.
  - Сартак-гуай, вы не помешаете Берке ради отца. Прошлый раз вы промолчали ради кого? Ради жалкой рабыни, того, кто для других, как скот. Вы не готовы жертвовать никем. А Берке, думаю, готов подняться по трупам.
  Сартак остался ночевать в одной юрте с наложницей и сыном. Утром Сартак и Юлдуз продолжили говорить о Берке, их разговор прервала одна из служанок, пришедшая сообщить, что в ставку Сартака приехала Боракчин из Сарая.Сартак и Юлдуз смотрели друг на друга вопросительными взглядами. Их разговор прервала одна из служанок, пришедшая сообщить, что в ставку Сартака приехала Боракчин из Сарая. Сартак и Юлдуз смотрели друг на друга вопросительными взглядами.
  - Почему матушка не сообщила, что приедет? - высказал мысли вслух Сартак.
  - Пугает меня это, - растерялась Юлдуз при мысли о встрече с матерью Сартака.
  - Не стоит бояться матушку, она славится во всем улусе как благородная женщина.
  
  Крытая повозка, запряженная быками, в окружении множества служанок и охранявших ее всадников, прибыла в Хаджи-Тархан. Протянув руку одной из служанок, из нее, не тропясь, вышлаБоракчин в широком дээле и высокой красной бокке с огромным камнем, украшавшим вершину головного убора.Она держала спину прямо, высоко подняв голову, одобрительно улыбаясь всем вокруг, будто давая понять, что царица довольна. Она ступала медленными шагами, как и полагается царственной особе. Навстречу ее шел сам Сартак с Ану, держащей за руку маленького Улагчи, одетый, как взрослый знатный монгол - в дээле и орберге с пером, только в сшитом на ребенка костюме. Рядом с ней шла Хулан.
  - Сайнбайнауу, матушка - приветствовал ее Сартак, другие члены семьи поприветствовали следом. Сдержанная и одобряющая улыбка сменилась живой и искренней, когда ее взгляд пал на детей.
  - А где же мой младший внук?
  - Спит в гэре матери.
  После традиционных расспросов, все ли в порядке в хозяйстве и все ли здоровы, она направились в золотой шатер. Где собирались ждать, когда приготовятся яства.
  - Почему вы не предупредили, что приедете? Мы даже не подготовились! - спросил радостный Сартак.
  - Так мне не терпелось увидеть внуков, особенно, младшего, что решила не суетиться и вас не беспокоить. Я поела аарауул в дороге.
  Голос ее звучал мягко, но уверенно, а взгляд и каждое движение выражали достоинство знатного рода. Самой смешно вспоминать, ту грубоватую и неуклюжую девчонку, еле стоявшую в боктаг, какой она была в молодости. Хулан, к удивлению, была спокойна и не баловалась в присутствие бабушки. Боракчин заметила, что сын изменился: не улыбается, как раньше, и взгляд другой - задумчивый, серьезный, словно не рад ее приезду.
  - Точно все в порядке? Ты, как будто, чем-то обеспокоен.
  - Нет, матушка, просто дела, как всегда.
  Боракчин долго разговаривала с Хулан, улыбаясь, потом сказала сыну:
  - Хочу увидеть твою кипчакскую наложницу. Она, должно быть, красивая? Кипчакские женщины красивые
  - Прикажу ее позвать. Только ей сегодня не здоровится, слаба еще.
  - Не нужно, я самак ней зайду, и погляжу на Хукджи.
  Юлдуз кормила Хукджи грудным молоком, когда служанка ей сказала, что идет сама Боракчин.
  У юрты Юлдуз Боракчин увидела Олджей, одетую в мужской безрукавый кафтан и саблей на поясе.
  - А ты кто? - просила она с удивлением.
  - Нукер Сартака. Олджей, дочь Уруудай-нойона из племени кереит, отвечала Олджей своим громким низким голосом.
  - Хорошо, раз нукер..., еле сдержалась Боракчин, чтобы не засмеяться.
  - Ты охраняешь наложницу?
  - Да, Боракчин-гуай.
  - Она в чем-то провинилась?
  - Нет, Боракчин-гуай, - растерялась Олджей. - Вернее, не знаю. Это приказ Сартака-гуай.
  Юлдуз прикрыла грудь и хотела положить плачущего ребенка, чтобы поклониться жене самого Бату.
  - Стой! - сказала Боракчин. - Не нужно, если мо внук хочет есть. Юлдуз снова взяла ребенка и продолжила кормить. Боракчин подошла ближе и внимательно поглядела на малыша и вспомнила Сартака в младенчестве: его глаза,его улыбка, нос, овал лица. Служанка принесла еду для Юлдуз - осетра и черную икру. Увидев Боракчин, она смутилась.
  - Вам принести госпожа?
  - Что это? Рыба? - удивиласьБоракчин. - Это же еда бедняков!
  - Юлдуз-гуай очень любит осетра.
  - Ешь, Юлдуз, обратилась она к наложнице. - Я не буду. Чингисхан в детстве был вынужден ловить рыбу, потому что его семья бедствовала, но сейчас Золотой Род не бедствует.
  Служанка осторожно отломила горячий кусок рыбы и съела.Боракчин посмотрела на нее, задумавшись.
  - Юлдуз, ты опасаешься, что тебя отравят? Зачем кому-то травить простую наложницу?
  - Не знаю, фуджин, это приказ огула, отвечала уверенно Юлдуз, пытаясь скрыть свою растерянность.
  Баранина для Боракчин приготовилась, она вернулась в шатер Сартака. Боракчин внимательно глядела на сына с мыслями, что что-то здесь не так, что-то он скрывает. Как же ей хотелось насладиться обществом сына и внуков, но подозрение не давало покоя. Боракчин пришлось ждать, пока для нее поставят гэр - никто не был готов к ее приезду. Наконец, зайдя в него, она осталась наедине со своей старшей служанкой половчанкой Аппак, той самой, которую еще ребенком отправила к ней покойная свекровь, Боракчин Уки, мать Бату, и которая стала верой и правдой служить тогда еще презираемой старшими женщинами в семье Джучи татарской девушке.
  - Чувствую, что Сартак от меня что-то скрывает: введет себя странно. Надо это выяснить у слуг. Займись этим.
  - Госпожа, слуги побояться рассказывать, даже если мы их подкупим. Огул их потом накажет.
  - Тогда сделаем по-другому: выберем одну из служанок, и увезем ее с собой.
  Боракчин попросила Сартака отдать ему одну служанок, молодую булгарку Айсылу. Царевич не смог отказать матери, решив, что для наложницы найдет другою рабыню. Та сразу рассказала Боракчин и Аппак, когда они потребовали и дали несколько монет:
  - Говорят, Юлдуз пытались отравить, когда она ждала ребенка. Служанку заставили съесть то, что она ей принесла, а та умерла на следующий день. Она была все бледная, ее рвало, знобило. Как будто, отравили.
  - Ясно... - сказала Боракчин, глядя на Аппак. - У Юлдуз были враги?
  - Не знаю, она открыто ни с кем не ругалось, но девушки ей завидовали, Сартак-гуай никого больше к себе не приглашал.
  - Похоже на женские козни, госпожа, - сказала Аппак. - Помните, как их против вас стророили?
  - Может быть. Но сердцем чую, что здесь другой человек замешан, и вовсе не женщина.
  - Позвольте еще сказать, - продолжила Айсылу. - Давно, когда Юлдуз только появилась здесь, огул на нее был очень зол и собирался то ли казнить, то ли прогнать. Ее увели в степь, но потом огул сам привел ее обратно. Еще не так давно огул приказал казнить писаря за воровство.
  - О чем я и говорила. - сказала Боракчин Аппак. - Теперь я уверена, чьи это козни. Вызови ко мне Сартака.
  Когда пришел Сартак, служанки вышли из юрты, оставив Боракчин наедине с сыном. Он не стал обманывать и рассказал ей все, как было.
  - Где же то поддельное письмо?
  - Я его уничтожил. Боракчин схватилась рукой за лоб.
  - Матушка, только обещайте мне, что ничего не сделаете Юлдуз! - говорил он, глядя в глаза Боракчин.
  - О чем ты думаешь?! После всего ты не только пощадил эту девушку, но и защищаешь ее? Пусть она одумалась, но служила нашим врагам!
  - Тебе рассказал, как заставили. Она теперь мать моего сына!
  - Ладно, не бойся. Только не верь слепо, что она предупредила тебя из любви. Возможно, она увидела для себя лучшее будущее в том, чтобы быть с сыном самого Бату, а не служить Баяну. Нельзя терять голову от пленниц! Такую ошибку совершил твой дед, когда привел дочь хорезмшаха. Мы это сейчас расхлебываем.
  - Матушка, я не позволю женщинам помыкать собой и вмешиваться в государственные дела, и дети будут воспитываться, как я хочу, но буду защищать и Ану, и Юлдуз от любого!
  - Ладно, забудем о женщинах. Нам грозит большая опасность со стороны Берке.
  - Я обязательно уничтожу Берке, когда он вернется! Я жалею, что когда-то сказал вам, что не желаю бороться за улус. Если он посадит кагана, то каган будет ему обязан. Дай бог отцу долгой жизни, но если что, кого назначит каган править улусом? Берке!
  - Верно говоришь. Бату теперь тоже будет уважать Берке еще больше, - вздохнула Боракчин от тяжелых мыслей
  - Только не предпринимайте ничего, не посоветовавшись со мной. Если не будем держаться сообща, мы проиграем.
  Боракчин возвращалась в Сарай. Она долго сидела молча в повозке, а с ней рядом - Аппак. Лишь скрип колес и ржание коней сопровождающих нарушали тишину. Когда уже почти подъехали, жена чжувана прервала молчание:
  - Аппак, знаешь, о чем я сейчас думала?
  - Эта наложница, судя по тому, что рассказывал мой сын очень похожа на меня в молодости...
  
  Небо чистое, небо безбрежное, висящее так низко над землей, а вокруг степь золотистая и такая же бесконечная, каксинее небо. Топот копыт, ржание коней и скрип колес от повозок и передвижных юрт вокруг. Наконец, Берке живет, как настоящий монгол, наконец, он в своей стихии. Он еще молод, поэтому едет верхом, а не юрте на колесах, запряженной волами, в окружении гвардейцев. Чувство было то же, что двенадцать лет назад, когда юный царевич впервые командовал в боях с кипчаками. Но теперь в его под его командованием три тумена, и эта миссия намного важнее: от нее зависит дальнейшая судьба Бату и всего улуса. И доверие брата, и уважение нойонов. Гордился бы им отец, лица которого он не помнил? Но матушка точно была бы счастлива, как никогда. Если все получится, огул поднимется на небывалую высоту, а если нет, то все пропало. Осознание, что в его подчинении тумены, придавало Берке силы, энергии. Все, что его окружало: бескрайние небо над водной гладью узкой реки Орхон, холмы, покрытые степной травой и редкие сосенки на них. Нет девицы соблазнительнее той, что зовется Властью. Ни одна из них не способна дать такой прилив сил, такую уверенность в себе. Ни одна не может заворожить навсгда, да так, что можно забыть о страхе смерти, забыть о родстве.
  
  Вдали виднелась городскаячетырехугольная невысокая стена Каракорума, обмазанная глиной, и возвышающиеся над ней два минарета и купол христианского харама. Въезжая за ворота, Берке увидел чытыре гранитные черепахи, стоявшие на севере, юге, западе и востоке. Мусульманский квартал с двумя мечетями и постройками, похожими на хорезмийские, самый шумный и многочисленные располагался ближе всех ко дворцу Угедея, пока пустовавшему под охраной. В этом квартале находился базар. Далее располагался китайский квартал с характерными крышами, за ним - и дворцы вельмож, христианский и буддийский храмы. Столпившихся зевак в мусульманском квартале нукеры, громко ругаясь, отгоняли в сторону, чтобы те дали проехать всадникам. Когда на пути всадников встретилась мечеть, звук азана раздался над кварталом, Берке приказал остановиться: время намаза. Он слез с коня и под молчаливыми взглядами гвардейцев и нукеров направился в строну входа в мечеть. Мужчины-хорезмийцы, расстилавшие коврики для молитвы глядели удивленными глазами на богато одетого монгола, на шее которого висела пайцза. Когда господин уходил, его также провожали взглядами.
  Байнал, сидя на коне и ожидая вместе со всеми воинами, пока Берке помолится, взглянул на Кутлуга:
  - Удивительный человек наш огул. Ничуть не брезгует простолюдинами.
  Кутлуг лишь загадочно улыбался:
  - Что бы ни делал огул, все не просто так. Я слышал, что ханака Бохарзи растет: Сорхохтани-беки дала им тысячу серебряных балышей. Теперь построили большую стену с кельями, и мюридов стало больше. Скоро они станут силой...
  - Удивительно. Раньше он и слышать не хотел о союзе с 'неверными', как они говорят.
  
  На пути Берке встретились двое совсем юных кешиктенов, патрулировавших улицы. Один из них,высокий худощавый лопоухий парень с гладким лицом и длинными косами спросил второго, стоявшего рядом:
  - Кто эти люди?
  - Это воины Бату-ака из Кипчакского улуса, их привел его брат. Будут охранять курултай.
  - А я думаю, эти бравые ребята здесь, чтобы помочь сделать правильный выбор, - глаза юноши заблестели.
  - Держи рот на замке! - сказал строго напарник.
  - А что, неправду говорю? - смеялся парень.
  - Бука!
  - Ладно-ладно! - ответил тот с задором.
  - И о том, кто твой настоящий отец тоже помалкивай!
  - А что мало ли полководцев из простых людей? А Субедей-багатур?
  - Сейчас время другое наступило. У нас одни дети нойонов и иноземных вассалов, - дальше он стал говорить полушепотом. - Если узнают, что твой отец продал тебя моему отцу за барана, тогда держись!
  - Понял.
  Стоявшая недалеко женщина европейской внешности, одетая в монгольский дээл, подошла к гвардейцам и спросила на ломанном монгольском:
  - Уважаемые, не подскажите, по какому поводу так много войска?
  - Не пугайтесь, это все для курултая, брат Бату-ака привел свое войско, - ответил спокойным голосом лопоухий Бука, а сам внимательно глядел на иноземку. К женщине подошел бородатый мужчина славянской внешности и позвал ее:
  - Пакетта! Где ты там бродишь? Пакетта тут же пошла за мужем.
  - Иду, Кузьма! Я потерялась, когда стали разгонять людей!
  Бука снова спросил у напарника:
  - Эта женщина - иноземка. Никогда таких лиц не видел. Кто она? Из оросов?
  - Не думаю, не похожа. Но муж - точно орос.
  
  Берке отправился в лагерь Мунке недалеко от города, чтобы поприветствовать участника курултая, которого ему предстояло защищать, одарить его мать и жен. Сначала зашел к самому Мунке, чтобы обсудить дальнейшие планы.
  - Мунке-гуай, мы с моим братом хотим преподнести вам небольшой подарок.
  Слуга протянул доску с шахматами.
  - Шахматы? - удивился Мунке, что в подарок преподнесли вещь, которая имеется у любого знатного монгола.
  Переставляя шахматы, он загадочно глядел на Мунке, а тот пытался прочитать во взгляде родственника, что же он задумал:
  - Смотрите, чтобы победить в этой игре, надо правильно расставить фигуры на доске, не оставить противнику шанса сделать ход. Также и в жизни. Представьте, что шатер, где будет проходить курултай - это шахматная доска, а участники - это фигуры.
  - Что вы имеете в виду? - спрашивал Мунке, напряженно задумавшись.
  - Надо рассадить участников правильно.
  - Но существуют правила, кто за кем должен сидеть, это зависит от знатности.
  - Мои люди этим займутся.
  Потом он нанес визит Сорхохтани-беки, преподнес ей самые обычные подарки: шелковые ткани, булгарские и русские украшения. Они были лишь поводом, формальностью, чтобы обсудить будущее избрание Мунке с самой мудрой монгольской женщиной, как о ней говорили.
  - Надо перетянуть на свою сторону кешик и дворцовых служащих, - сказал уверенным голосом Берке.
  - Не получится. И дворцом, и дневной стражей командует старик Додай-черби - человек из старой гвардии, людей длинной воли, помнит самого Чингисхана, неподкупный, нельстивый. С главой ночной стражи тоже трудно будет договориться.
  - Надо найти к нему поход. Предоставьте это мне.
  - Поступайте, как считаете нужным.
  Берке с охраной отправился к ханскому дворцу, где должен был находиться глава турхаха - дневной стражи, но стоявшие у стен гвардейцы сообщили, что Додай отправился со всем турхахом на учения.
  - Банал, узнай, где их лагерь. Отправимся тута! - приказал царевич.
  
  Додай-черби, высокий человек преклонных лет, узнал о внезапном прибытии огула, когда он в своем шатре разговаривал с сотником, коренастым мужчиной, лет сорока, ругая его:
  - И как ты мог допустить такое безобразие?!
  - Виноват,Додай-черби, - оправдывался сотник. - Виновник найден и наказан, больше такого не повториться.
  Старик хотел что-то ответить, пока один из воинов не отвлек его, сказав о приезде брата Бату.
  - Приехал сам? - удивился Додай. - Он мог вызвать к себе. - Ступай к себе! - нервно сказал Додай сотнику.
  Пожилой командир с седой бородой собирался преклонить колени перед царевичем, но тот его остановил и поприветствовал сам, поклонившись и взяв за руки.
  Спросив, как полагается военачальника, все ли у него хорошо и получив утвердительный ответ, тоже, как полагается, Берке, не желая жертвовать временем ради монгольского этикета, сразу перешел к делу:
  - Я пришел поговорить с вами о предстоящем курултае.
  - Кто я такой, чтобы обсуждать курултай? Пусть члены Золотого рода решают.
  - От гвардии может зависеть многое.
  Командир сразу, идя медленным шагом, говорил и глядел по-монгольски спокойно и умиротворенно:
  - Берке-гуай, я мы, кешиктены, не из тех, кто делает что-то ради подарков и званий.
  - А я пришел к вам с пустыми руками, - покрутил царевич ладонями и показал рукой на стоящих недалеко воинов. - Видите, у моих людей нет в руках сундуков.
  - О того, кого поднимут на белой кошме зависит будущее всего Еке Монгол Улус, сможем ли мы сохранить то, за что проливали кровь отцы и деды, и продолжить завоевания. Не каждый наследник Золотого рода способен управлять огромной империей, не каждый может сохранить единство.
  Додай недоверчиво взглянул на царевича, догадываясь, чье имя он сейчас назовет:
  - Вы думаете, никто, кроме Мунке, не может управлять страной.
  - Только в роду Толуя есть способные и доблестные люди. Бату-ака был свидетелем, как вели себя сын Угедея и внук Чагатая, и какую доблесть проявлял Мунке. Есть еще одно: если мы победим, тогда Мунке будет советоваться с нашим братом Бату как со старшим в роду.
  Командир продолжал отвечать со скепсисом в голосе и глядеть на Берке с подозрением:
  - Почему же чжуван сам не захотел участвовать? - спросил Додай и сразу опомнился:
  - Простите, таким, как я не стоит лезть в эти дела.
  - Вы можете спрашивать все, что хотите знать. Бату, как и нашему отцу, полюбился запах полыни кипчакских степей и земли Итиля имеют большое преимущество для развития торговли.
  - Да, вы правы, - спокойно отвечал командир. - Каракорум далек от водных путей и сильно зависим от поставок продуктов.
  - Так мы можем рассчитывать на дворец и дневную стражу?
  Додай взглянул на Берке внимательно и задумчиво, словно пытаясь погрузиться в его душу.
  - Берке-гуай, мы - не члены Золотого рода, наше дело - охранять ставку. Пусть все встанут по местам: почетный - здесь, а челядь - там.
  - Не стоит так принижать кешиктенов, Додай-черби, - говорил Берке, пристально глядя в глаза командиру, словно давая понять, что с ним это не пройдет. - Их когда-то Чингисхан поставил над тысячниками и сотниками обычных войск. - Додай-черби, кому вы служите сейчас?
  - Тому кого Золотой Род избрал регентом, Берке-гуай, - так же спокойно отвечал Додай.
  - Огул-Гаймыш? Ну, это ж несерьезно! Или забыли, как Дорегене-хатун чуть не развалила империю?
  Командир замешкался, думая, что царевич сейчас начнет его запугивать.
  - Простите, Берке-гуай, но у нас учения, я не могу терять время, - заговорил Додай взволнованным голосом.
  - Не подумайте, что я пытаюсь на вас давить. Если не посчитаете нужным нам помогать, заставлять не стану и мстить не буду, если победим. Я лишь прошу вас встать на сторону достойного, иначе все, за что сражались люди длинной воли, погибнет.
  - Вы, может, не будете, новый каган это сделает.
  - Как я сказал, новый каган будет советоваться с нашим старшим братом, а брат - со мной.
  Берке уже собрался распрощаться с Додаем, как вдруг услышал с улицы, как один из воинов кричит на кого-то:
  - Сказал же, иди отсюда!
  - Но его одного накажут это несправедливо! Это Тутук все начал, Бука долго терпел!
  - С нойоном сейчас брат самого Бату, ему точно не до тебя!
  - Я подожду, сколько нужно! - послышался в ответ юношеский, почти детский голос.
  - Негодный мальчишка! Тебе вообще разрешили покидать твой десяток?! Я скажу десятнику или сотнику, пусть накажет!
  По взгляду Додая-черби, было видно, что хочет быстрее разобраться со всем, но не может из-за присутствия знатной особы.
  - Видите, Берке-гуай, - сказал военачальник, глядя на царевича с укором, - у нас много забот.
  - Вы можете разобраться сейчас, я подожду, - сказал Берке спокойным голосом.
  - Но... - растерялся командир.
  - Разбирайтесь. Я послушаю, мне тоже интересно.
  - В вашем присутствии?
  - Да, - спокойно и непринужденно отвечал Берке.
  Додай взглянул с недоумением, Берке прочитал во взгляде: 'Какой наглый тип! Вмешивается в дела кешика!'
  - Здесь недавно прибывшие юноши нарушили дисциплину. Стоит ли вам тратить время на такие мелочи?
  - Мне интересно, я послушаю.
  Додай-черби велел впустить воина. В шатер вошел юноша, совсем молодой, лет пятнадцати-шестнадцати, поприветствовал поклонился командира, поклонившись ему, и преклонил колени перед Берке.
  - Рассказывай, что случилось.
  - Сотник приказал наказать Буку, а он не виноват, он защищался.
  - Этот юноша нарушил воинскую дисциплину, за что должен быть наказан, - как обычно, спокойным, но строгим тоном, говорил военачальник.
  - Но не он один виноват! Тутук все время Буку оскорблял, когда узнал, что он неродной сын простого арата. Один раз сломал лук, я сам видел. Но сказать побоялся. А потом они втроем на него напали первыми, ему пришлось защищаться. Они солгали десятнику и сотнику, что это он на них напал.
  Старик раздраженно выдохнул струю воздуха, поглядывая на Берке и пытаясь понять, действительно ли царевича это все интересует.
  - Додай-черби, прикажите, чтобы он привел этих двоих зачинщиков, - тихо сказал Берке военачальнику.
  - Зачем вам это нужно, Берке-гуай? -на этот раз удивленным тоном спросил Додай-черби.
  - Пусть приведет, - повторил Берке.
  - Приведи их, - велел командир. -Передай мой приказ, пусть отпустят этого Буку.
  Бука стоял с деревянной колодкой на шее, по худому лицу его, расписанному ссадинами от ударов, текли капли пота, длинные косы на оттопыренными ушами тоже мокрые от жары, азиатские глаза глядели волком на всех вокруг, даже анду, родного сына Мэгужина, приподнесшего к его губам флягу с айрагом.
  - Не думай, что это я сказал, это не я! - говорил Ганбаатр, чувствуя, что Бука будет обвинять его. - Кто-то из наших слуг, которых отец послал с ними, проболтался.
  - Уходи! - раздраженно отвечал Бука, глядя с укором на Ганбаатра.
  - Говорю же тебе, не я!
  Тело и так ныло от ушибов и ссадин, еще эта колодка, давящая на шею и плечи. Говорят, сам Чингисхан в молодости носил колодку, и много лет, а он и половины дня не простоял, уже хотелось сесть на землю. И сел, согнув колени и положив колодку на них, думая, как сесть так, чтобы меньше давило на шею и чтобы отдохнули руки, уставшие все время колодку. Бука в мыслях ругал господина, купившего его о родного отца и воспитавшего как своего сына. Ругал за то, что отправил его туда, где ему не место: почетный - здесь, а челядь там. Все должны быть на своем месте. Он родился в семье арата в местности, что зовется Секиз-Мурэн, где жили лесные племена 4.В семье, кроме Буки, было еще семь детей. В памяти остались горы, покрытые лесом над степью, где кочевал их аил и река с каменистым дном. Бука с самого раннего детства знал, что нельзя заходить в ее зеркально-чистую воду и бросать мусор. Его народ говорил на монгольском, но с другим наречием, нежели у остальных монгольских народов. В то время, когда Джучи покорял северные племена, ойраты подчинились Чингисхану добровольно, поэтому остались со своими правителем Худуха-беки, за сына которого Чингисхан выдал свою дочь.
  В то время случился падеж скота, когда проезжал их аил тысячник Мэгужин и встретил на пути лопоухого мальчика лет девяти, который предложил путнику отобедать с его семьей. Тысячник из вежливости согласился, и ему и его сопровождающим пришлось есть похлебку из протертого дикого проса, мяса у семьи не осталось. Чтобы не обидеть хозяев, путники старались не подавать вида, что вкус был ужасен - пресная, безвкуная масса Буки с трудом лезла в горло. Это был вкус детства Буки - вкус никакой. А еще детство - это постоянные крики многочисленных братьев и сестер и грустный, уставший взгляд матери. Тогда и предложил тысячник отдать ему мальчика, отец охотно согласился и велел сыну подойти ближе. Бука молча подошел, встал рядом с отцом с опущенной головой.
  - Видишь, сынок, этого господина. Ты последуешь за ним и будешь ему служить.
  - Когда я вернусь домой, отец? - спрашивал тихо мальчик.
  - Ты всегда будешь служить этого благородному господину, забудешь навсегда, что такое голод, и братья и сестры твои не умрут с голоду.
  - Матушка! - обратился он к молча глядящей матери.
  -Иди, сынок, там тебе будет лучше, чем с ними! - говорила худая женщина с загорелой кожей, выглядящая старше своего возраста лет на десять, с трудом сдерживая слезы. Бука тоже не плакал, нехорошо плакать, особенно мальчику, так учили его в семье. Он пока не понимал, что такое оказаться вдали от близких навсегда. У тысячника был только один сын и трое дочерей, к Буке относился по-доброму, как будто и не слуга вовсе. А когда заскучал по отцу и матери, стал спрашивать, когда вернется домой, и тогда сын хозяина Ганбаатар сказал:
  -Ты никогда не вернешься домой, твой отец продал тебя как раба за мясо, ты ему не нужен!
  Поплакал Бука ночью на улице в одиночестве и стал ненавидеть родного отца, пытаясь вычеркнуть его и мать из памяти. Тысячник нанял буддийского монаха-уйгура, чтобы тот обучил сына монгольскому письму. Бука, услышав, что начинается урок, тихо садился недалеко, и внимательно наблюдал, как Ганбаатар рисует уйгурские буквы чернилами на бумаге.
  - Мальчик, ты тоже хочешь учиться? - спросил учитель, глядя на стоящего рядом Буку.
  - Нет, я просто рядом, если господину что-то понадобится.
  4 Секиз-Мурэн - территория от Байкала до Алтая.
  
  Однажды учитель продиктовал несколько слов, а Ганбаатар все написал неправильно.
  - Мы вчера учились писать эти слова. Буквы ты уже давно должен был запомнить!
  Он поглядел на стоящего рядом Буку:
  - Подойди-ка сюда, - велел учитель. - Напиши слово 'доблесть'.
  Он дал мальчику кусок бумаги и перо. Бука сел на пол, положил бумагу и стал выводить уйгурские буквы. Написал с ошибками, но монаха удивил красивый почерк. Он попросил тысячника разрешить слуге обучаться с сыном:
  - Мальчик способный, жаль, если не будет учиться, - сказал он.
  - Пусть учится, - ответил он. Бука освоил грамоту не хуже Ганбаатара.
  Когда юношам исполнилось пятнадцать лет, нойон, как было положено, отправил сына на службу в кишек, а вместе с ним решил послать и Буку: парень вырос способный, воспитанный, к выполнению поручений прилежный, 'может, что-то и выйдет' - подумал он. Бука невольно возвращался мыслями в родной аил: что бы подумал отец, простой арат, если бы узнал, что его сын служит в элитных войсках, но потом гнал эти мысли: 'Да ему все равно, как и всегда! Наверно, и забыл, как зовут одного из восьми сыновей'.
  Пока никто не знал, что Бука не сын Мэгужина, проблем не было, все получалось: стрельбе из лука, владению саблей он, как и любой монгольский мальчик, был обучен еще с раннего детства. Но когда юноши упражнялись в стрельбе из лука, он увидел, что кто-то порезал тетиву.
  - Кто это сделал?! - кричал он, глядя по сторонам на каждого стоящего и показывая на вытянутой руке сломанный лук. Все стояли и глядели на него молча, один мальчик с короткими тонкими косами тихо улыбался - Тутук, сын половецкого сотника Болдучака. В свое время, будучи кипчакским бием, Болдучак вовремя сообразил, что на Евразийском пространстве настало время другого гегемона и пришел вместе с членами своего рода к Бату, таким образом, из бежав участи многих элит половецких племен - быть убитыми, а стал возглавлять сотню из кипчакских воинов в составе монгольского войска в Западном походе.
  - Ты?!- подошел Бука к Тутуку, глядя ему в лицо.
  - Нет, с чего ты взял?
  - Зачем тогда улыбаешься? Смешно, да?!
  - Что там у вас происходит?! - послышался голос десятника. - Быстро прекратить!
  Вечером перед сном Бука вышел из шатра, за ним следом пошли Тутук и еще трое юных кешиктенов. Один из них сказал тихо
  - Может, не надо? А то потом будут неприятности.
  - Ничего не будет, не посмеет. Надо проучить этого харачу, он позорит нас.
  Тутук с самодовольным лицом окликнул Буку:
  - Постой! Поговорить надо.
  Тем временем трое остальных встали по разные стороны, как будто, чтобы не дать мальчишке и уйти или сбежать.
  - Что хотел? - говорил Бука, догадываясь, что они замыслили недоброе, но сохраняя внешнее спокойствие.
  - Почему ты не сказал, что ты не сын ... и что он тебя купил у твоих родителей за барана? - говорил Тутук, смеясь, со стороны его товарищей тоже раздался громкий хохот.
  - А ты и не спрашивал.
  - Если тебя продали, значит, ты раб! - смеясь, говорил один из товарищей Тутука. Бука, пытаясь скрыть пробежавшую дрожь по телу и отогнать страх, отвечал спокойным голосом:
  - Я не раб, а приемный сын, иначе бы он отправил сюда меня, как сопровождающего Ганбаатар.
  - Так и поверил! - улыбался Тутук. - Ты низкого происхождения, тебе нечего делать в кешике, здесь служат только люди благородных кровей. Зачем сюда пришел?
  - Я не сам, мне Мэгужин-гуай приказал.
  - Сам, наверно, просил его!
  - Пропусти, я пройду, - спокойным голосом говорил Бука. Тутук в ответ ударил его кулаком по лицу, из губы побежала струйка крови, Бука ударил его в ответ так, что тот упал наземь.
  - Держите его! - закричал Тутук. Один подошел сзади и схватил Буку за плечи, другой стал бить кулаком, Бука отбивался ногами и смог вырваться из рук держащего и стал ловко отбиваться от ударов троих, повалив одного и второго на землю, а Тутуку выбил зуб. Третий, тот, что сомневался ранее, просто стоял, не решаясь вступить в драку. На крики дерущихся сбежались другие, увидев четверых с кровью на лицах и одежде и стали их разнимать. О том, что случилось дошло до сотника, никогда еще не было, чтобы так нагло нарушали дисциплину. Тутук и двое товарищей оправдывались:
  - Это он первый на нас напал!
  - Мы защищались, этот безродный первый угрожал Туку и ударил его!
  - Это кто тут безродный! - кричал Бука. - Еще хочешь получить?! - и направился в его сторону, но другие юные воины скрутили его. Тутук , в свою очередь, подбежал к Буке и попытался его ударить, но тоже был остановлен другими воинами. Десятник доложил сотнику о произошедшем, а тот приказал наказать зачинщика - подержать пару дней в колодке, коим посчитали Буку.
  Не прошло и дня, как неожиданно к Буке подошли двое кишектенов и стали снимать колодку.
  Бука подошел к стоящему на улице десятнику и увидел рядом Тутука.
  - Вам обоим приказано идти к Додай-черби, -сказал десятник, когда к нему подвели уставшего и тяжело дышащего Буку с мокрыми от пота косами.- Благодари Небо, что тебе повезло.
  - Слушаюсь, - отвечал Бука, а сам глядел в упор своими черными азиатскими глазами.
  Ганбаатр привел Буку и Тутука к шатру Додай-черби.
  - Преклонить колени! - приказал военачальник строгим голосом. Перед вами член Золотого рода!
  Все трое мигом встали на колени.
  -Пусть встанут, - спокойным тоном обратился Берке к командиру. Додай разрешил им встать разрешил Ганбаатру выйти.
  - А теперь рассказывайте, что заставило вас так опозорить лучших людей империи.
  - Додай-черби, Бука на меня и моих друзей, мы вынуждены были защищаться. Даже, когда пришли остальные воины и остановили его, он продолжал нам угрожать.
  - Один напал на четверых и избил?
  - Да... - растерянно отвечал Тутук.
  -Додай-черби, позвольте мне сказать, - заговорил Бука.
  - Говори.
  - Это Тутук и его люди первыми напали на меня, они не хотят, чтобы я был здесь.
  - Потому что он этого не достоин, он всех обманул, говорил, что сын тысячника. А он сын обычного арата.
  - Я его приемный сын, - прервал Бука Тутука.
  - Так и его и Ганбаатра отправила как сыновей тысячника, - возразил командир - значит, обоих считает своими сыновьями, значит, это его воля.
  Берке молча и с любопытством глядел на юношей, а И вдруг неожиданно спросил:
  - Субедея ты тоже презираешь? Думаешь, он был не достоин быть военачальником?
  - Нет, господин, как можно? Субедей-багатур - пример для всех нас!
  - А знаешь, кем он был, - на лице Берке появилась характерная хитрая улыбка.
  - Нойоном.
  - Да? - изобразил Берке удивление в голосе? - Он им родился? Кто был его отец?
  - Если Субедей - нойон, то и его отец тоже ... - не успел Тутук договорить
  - Ответ неверный. Отец Субедея-багатура был кузнец.
  Тутук смутился и молчал в ответ.
  - Стыдно не знать о таком человеке. А знаешь, кем был Джэбэ-нойон до того, как выстелил в беломордого саврасого коня Чингисхана?Нукером, служившим тайджиутскому нойону. Все его племя йисут было обязано служить тайджиутам, - говорил царевич в ответ на молчание Тутука.
  - Скажи, знатный человек рождается с умением стрелять из лука, владеть саблей, командовать десятком, сотней, тысячью, брать мощные крепости.
  - Нет... - тихо отвечал мальчик.
  - Если знатный этому учится, почему простолюдин не может научиться? А храбрость и доблесть в бою только сыновья знатных отцов проявляют? Поклянись мне, что больше никогда не будешь унижать своих товарищей, кем бы они ни были, тебе сражаться с ними плечом к плечу за кагана, - говорил Берке, как обычно, строгим, но спокойным голом, - кто подберет оружие, если ты уронишь, кроме как боевой товарищ, даже если он и низкого происхождения?
  - Да, господин, больше никогда не буду этого делать.
  Додай-черби глядел на царевича с удивлением: почему он так охотно разговаривает с юношами, будто они его сыновья или младшие братья? Почему его так заботит их воспитание? Никто еще из Золотого рода не интересовался внутренними делами кешика.
  Юношей отпустили - велели возвращаться в свой десяток.
  - Совсем еще мальчишки, - засмеялся Берке, глядя на изумленного военачальника, ведут себя, как глупые дети: 'Это он первый начал', 'нет, он'!
  Ганбаатр ждал Буку на улице.
  Бука с виноватым взглядом подошел к своему анде:
  - Прости, брат. Это ты говорил с военачальником?
  - Я же говорил, что не я рассказал, - обиженно ответил юноша.
  - Ну прости! - положил Бука руку на плечо брата.
  - Ладно, пошли, а то, гляжу, ты еле живой.
  - Еще бы, - вздохнул уставший Бука. - Не знаю, как дойду.
  - Я помогу. Опирайся на меня, - сказал Ганбаатр. - Ты тоже извини, нельзя было оставлять тебя одного.
  - Все нормально. Мне больше не страшно. Я должен быть здесь, потому что так хочет Мэгужин-гуай. Он многое для меня сделал, хотел бы я быть ему настоящим сыном.
  Берке попрощался с Додай-черби, запрыгнул на коня и отправился со своими людьми обратно.
  Бука.
  Бука посмотрел в сторону огула и сказал:
  - Брат, можешь еще кое-что для меня сделать? Давай догоним огула.
  - Как? Ты еле ходишь?
  Юноши ускорили шаг:
  - Господин!
  Берке и Байнал оглянулись.
  - Не стоит обращать внимания, Берке-гуай, - сказал Байнал.
  - Стойте, - приказал Берке под недовольный вздох Байнала.
  Мальчики подбежали к Берке, стоявшему на коне, преклонили колени.
  - Спасибо вам, господин, что защитили! Мы никогда вас не забудем! - сказал Бука.
  Берке засмеялся в ответ:
  - А ты молодец, как разукрасил лицо этого кипчака! Правильно делал, надо защищаться, биться, даже если страшно и больно. Не будешь отвечать - будет еще страшнее и больнее. Только не вздумай передавать командирам мои слова, а то скажут, что огул велит нарушать дисциплину!
  - Мы все поняли! - на лице Буки появилась улыбка до оттопыренных ушей.
  - Как твое имя, мальчишка?
  - Бука!
  - Надеюсь, еще услышу о тебе! Если увижу через много лет, сразу узнаю. По ушам!
  Среди воинов Берке раздался смех, мальчики тоже засмеялись. Царевич и его охрана уехали, а Додай-черби стоял и наблюдал вдали, не переставая удивляться.
  Берке ехал верхом и говорил Байналу:
  - Когда у меня будут сыновья, я хочу, чтобы они были похожи на этих двоих!
  Теперь Баянал подумал, что понял, в чем тут дело:
  - Надеюсь, Тактагай-гуай подарит вам много сыновей.
  - Я каждый день прошу Аллаха о сыне. Моя Урбай - прелестное дитя, но у каждого мужчины должен быть наследник!
  - Надеюсь, ваш бог вас услышит.
  
  В огромном золотом шатре, вмещающем сотни человек, собрались участники курултая - члены Золотого рода, гургэны, военачальники, нойоны. Берке пришел с нескольким десятков нукеров, который показывали каждому гостю, куда ему сесть. Участники стали оглядываться друг на друга, перешептываться, когда среди них стали занимать места нукеры Берке:
  - Почему они здесь? Как они связаны с Золотым родом? - тихо роптал престарелый нойон.
  - Обычные воины, у них не должно быть голоса!- возмущался вслух второй, помоложе. - И почему мы сидим здесь? Мы должны сидеть впереди! Нарушается порядок курултая!
  Но за громкими разговорами нукеров
  Один нойон, крупный пожилой человек с маленькими седыми косами, увидел, что место, где он должен был стоять, согласно его статусу, занято другим человеком, а двое воинов Берке просят разрешение проводить его на другое место. Вначале, растерявшись, он пошел за ними, но потом опомнился:
  - Я должен сидеть не здесь, а впереди! Мой род более знатный!
  - Это место больше для вас подходит, здесь вам будет удобнее,- говорил джучидский нукер.
  - Что за дерзость - указывать мне какому-то нукеру! Я здесь не сяду!
  - Это не я говорю, это приказ Берке-гуай, он организует курултай от имени Бату-ака, старшего в роду.
  - Мне все равно! Я буду сидеть, там, где должен - на три ряда впереди!
  - Господин, остальные места уже заняты.
  - Тогда им придется их освободить!
  - Они добровольно не освободят, - говорил тихо нукер, подойдя близко к нойону, - а если попытаетесь силой прогнать, наши воины будут вынуждены защищать членов курултая, - говорил он чуть-чуть приподняв висевший в ножнах клинок.
  Нойон сел на свое место и ворчал себе под нос: 'Беспредел творят потомки Джучи на земле кагана! Это где такое видано, чтобы курултай проводили с угрозами и запугиванием, да еще и в отсутствие половины Золотого рода!'
  Берке, представлявший главу рода - Бату называл имена тех Чингизодов, кто мог стать ханом. Каждое имя было встречено громкими возражениями участников, сидевших впереди:
  - Он болен, он не может быть ханом!
  - Он слишком молод!
  Один из воинов Берке подошел к нему и что-то тихо сказал. Он дал знак, что скоро вернется, вышел из дворца, и в сопровождении двоих телохранителей вскочил на коня и помчался в сторону двигавшихся ко дворцу всадников, чтобы... Поприветствовать Додай-черби и его гвардейцев дневной стражи. Свершилось чудо: он согласился встать на сторону Бату и Мунке - вот, что передал Берке его воин. Увидев издалека седобородого военачальника, Берке одобрительно улыбнулся.
  
  За одобрительными криками сторонников Мунке было еле слышно отдельные возгласы его противников, сидящих вдалеке. Имя нового кагана было названо. Как и положено по обычаю, Мунке первый раз отказал посланцу, заявив, что не достоин возглавлять Великую Монгольскую Империю, но согласился после долгих уговоров. Предстояла церемония возведения на престол - поднятия на белой кошме.
  
  В христианском храме священник провел службу, читая молитву по-сирийски (арамейский). На службе присутствовали несколько нойонов и их жены, но главной прихожанкой была Сорхохтани-беки. Она благодарила Бога за удачное для ее сына проведение курултая и молилась, чтобы эту победу никто у них не отнял. Выйдя из церкви, Сорхохтани в сопровождении служанок направилась на паланкине ко дворцу Угедея, где обосновался новый каган. Она, как и полагается, преклонила колени перед сыном, сидевшим на огромном возвышении на широком троне, подогнув под себя ноги, Мунке поприветствовал матушку. Сорхохтани попросила кагана, чтобы тот велел слугам и писарю выйти, и своим служанкам велела их оставить наедине.
  - Сын мой, я пришла поговорить с тобой о приготовлениях к пиру.
  - Я передаю это дело полностью под ваше распоряжение, матушка.
  - Но есть один вопрос, который мы должны обсудить. Я хочу дать распоряжение, чтобы скот закалывали по исламским обычаям: через перерезание горла и с произнесением молитвы. Это называется 'халяль'. Берке-гуай будет очень доволен.
  - То есть вы хотите, чтобы для Берке готовили в отдельном котле?
  - Нет, я хочу, чтобы все мясо на пиру было халяль.
  - Но почему все члены Золотого рода и нойоны должны придерживаться его обычаев? Среди всех мусульманин - он один. По нашим обычаям кровь животного не должна литься на Землю! Мы должны поступаться своими обычаями ради одного Берке?
  - Мунке-каан, не забывай, что сделали для нас Бату и Берке. Я сомневаюсь, что внуки Угедея и Чагатая успокоились. Будущее дома Толуя сейчас зависит только от Берке, у него три тумена!
  - Как вам будет угодно, матушка, решайте сами.
  - Для пиршества готовят специальный шатер, в нем будет просторно.
  Берке с гвардейцами выехал за ворота стен дворца под звуки шанза, стун, которых касались тонкие пальцы изящных наложниц. Ханский двор имел прямоугольную форму, вдоль стены располагались здания для хранения продуктов.
  Навстречу ему вышла сама Сорхохтани-беки в сопровождении свиты. Он приветствовал хатун, улыбаясь.
  'Государь мира сидел на троне, по правую его руку - царевичи, стоявшие толпой, точно созвездие Плеяд, и семь его высокопоставленных братьев чинно стояли перед ним, по левую руку сидели жены, подобные райским девам, а среброногие кравчие [принесли] жбаны с кумысом и вином и обносили [всех] кубками и чарами; [далее] нойоны и эмиры, а впереди них Мункасар-нойон покорно стоял между телохранителями, [далее] - битикчи, везиры, хаджибы и наибы, а впереди них - Булга-ака, [все] по своим степеням и должностям стояли, построившись в ряд. Прочие же эмиры и приближенные стояли снаружи приемного шатра чинно, каждый на своем месте' - напишет Рашид ад-Дин.
  Берке, чувствуя свою уверенность в том, что он не должен никому угождать, покинул пир со своей свитой раньше всех под завораживающие звуки горлового пения. Царевичи и нойоны были слегка навеселе, но Берке не выпил ни капли вина, лишь поднимая наполненный кубок и запивая еду только кумысом.
  - Вина в рот не брал. Мог хотя бы ради приличия! - тихо возмутился один из братьев Мунке и сыновей Толуя Хулагу с полностью обритой головой под шапкой орбелге с навершием и пером.
  - Его религия запрещает вино, - так же полушепотом ответил стоявший рядом другой брат Хубилай.
  - Мы все нарушили монгольский обычай, запрещающий лить кровь скота на землю! Ради него одного!
  - Надо потерпеть. Сейчас нам очень нужен Бату, а Берке его представляет.
  Над Каракорумом звезды светят низко, и, похоже, благоволят Берке. Уставший от пира, огул отправился в свой шатер в лагере за городской стеной. От предложенных покоев во дворце отказался - кто бы что ни говорил, он был и есть настоящий монгол, презирающий негу и любящий сон на свежем воздухе.
  Пиршество продолжалось целую неделю. За мелодией шанза, громкими разговорами знатных гостей не было слышно криков и ругани стражников, охранявших ворота в ограду у шатра. Один из стражников, зайдя в шатер. Прошел мимо сидящих за трапезой нойнов, направился прямо к трону кагана, подошел к нукерам, стоявшим у трона и что-то сказал. Некоторые гости лишь ненадолго останавливали взгляды на стражников, разговаривавших с каганом и между собой.
  - Арат? - смеялся Мунке. - Какая наглость - явиться сюда и что-то требовать! Гоните вон его!
  - Но он говорит о чьих-то войсках и готовящемся бунте.
  Берке, как всегда, трезвый, заметил, что что-то происходит и направился к трону кагана.
  Все в порядке, Берке, - улыбался Мунке, - какой-то сумасшедший пастух рвется сюда, якобы сообщить мне о готовящемся нападении на нас.
  Утром Берке, словно предчувствовал неприятности, испытывал необъяснимую тревогу, отправляясь в очередной раз на пир.
  - Думаю, его стоит выслушать, каган.
  - Стоит ли верить неизвестно кому?
  - Все это похоже на правду. Они не зря не приехали на курултай.
  - Приведите этого человека! - приказал Мунке. Пастух рассказал, как у него убежал верблюд, и в поисках его набрел на военный лагерь. В нем стояло множество телег с грузом. Один мальчик сидел у сломанной повозки. Встретив пастуха, мальчик принял его за своего воина и попросил помочь починить повозку. Он спросил мальчика: 'Это что за груз?', тот ответил: 'Оружие, так же, как и в других повозках'. Пастух нашел в лагере своего верблюда, и, вернув его в стойло, помчался в ставку.
  - Ты хорошо осознаешь, кого обвиняешь? - говорил Берке, стоявший рядом с троном кагана. - Потомков Чингисхана, членов Золотого Рода. Хорошо осознаешь, что случится, если твои слова окажутся ложью?
  - Зачем мне лгать, господин? Чтобы быть казненным?
  - ты думаешь, ему стоит доверять? - спросил Мунке, сидевший на троне и долго слушавший их молча.
  - Надо проверить, каган.
  Вечелом было объявлено об окончании пиршества. На совете военачальников было решено отправить на предполагаемый военный лагерь царевичей отправить две тысячи воинов и окружить этот лагерь.
  - Позвольте, и я отправлюсь с нашей тысячей.
  - Тебе не стоит туда ехать, твоей тысячей будет управлять военачальник. Я отправлю своего военачальника Мунсакара. Член Золотого Рода должен руководить вдали от боевых действий, - отвечал Мунке, а потом подумал: 'Пребывание здесь Берке с его воинами слишком затянулось, это, и правда, может быть опасно. Стоит ли остужать буйную голову?'. Ранее он слышал, как Берке сам, лично отправился в ханаку, чтобы вести с ними переговоры и составил собственные представления о характере царевича: 'Расчетлив, но любит играть против правил и любит чувство опасности'.
  - Я подчинюсь любому вашему приказу, каган, но все я прошу отпустить меня, ведь речь идет о возможном предательстве членов Золотого Рода. Как мы можем верить словам простого пастуха и даже военачальников, когда речь идет о нашем роде?
  - Хорошо. Я разрешаю тебе участвовать в их поимке. Если это окажется правдой.
  Берке взял часть джучидских воинов и присоединился к Мунсакару. Вечером в лагере Байнал увидел нукера со знакомым лицом, пригляделся и понял, что его царевич опять задумал что-то ненормальное. Берке переоделся в нукера, решив совершить непозволительное для члена Золотого рода - проникнуть в лагерь мятежников. Это не принято - чтобы военачальник, тем более Чингизид участвовал в сражениях, военачальник должен оставаться в живых, чтобы командовать. С собой решил взять только двоих воинов, но увидел выходящего из шатра Байнала, тоже переодетого в простого воина.
  - Я не могу вас оставить, не зная, где вы и что с вами.
  - Я не приказываю тебе со мной идти, я и так много раз втягивал тебя в свои безумства.
  - Помните, вы сказали, что служить вам - уже безумство. Значит, такова моя судьба.
  - Тогда поторопись
  Берке и его нукеры ехали в том направлении, как показал пастух. Добравшись до лагеря, они смогли проникнуть в него. Стража их не остановила, приняв за своих. Все, сказанное пастухом подтвердилось: телеги с оружием и продуктами, шатры царевичей, только обычные, не золотые, чтобы не привлекать внимание. Из одного большого шатра раздавался громкий шум. Берке и Байнал увидели издалека, как оттуда выходит мужчина, одетый, как аристократ.
  - Кто-то из циньванов, - шепнул Байнал.
  
  Берке сделал жест Байналу, чтобы шел за ним, а остальным велел оставаться на месте. Берке и Байнал подошли с задней стороны шатра, противоположной входу. Тм стоял только один нукер, не обративший внимания на незнакомые лица. По голосам они поняли, что там было много людей. Из произнесенных слов Берке услышал имена: Бату, Мунке и свое. Обсуждают планы - понял он. Берке, а за ним Байнал уверенно направились в сторону входа, делая вид, что они охраняют царевичей. Шепнув Байналу стоять у входа, Берке зашел прямо внутрь, перешагнув порог. Словно не замечая его, царевичи продолжали обсуждать. Один из них - Бури, внук Чагатая, тот самый, кто вместе с Гуюком осмелился дерзить Бату в походе сказал, посмеиваясь:
  - Кем был поставлен Мунке? Внуком неизвестного меркита и его братом - тоже внуком меркита. И сыном сартянки!
  В ответ раздался хохот остальных царевичей. Берке почувствовал, как жар пробежал по лицу от обиды и злости. Тут сидящие заметили его.
  - Что надо? Зачем вошел без разрешения? - слышались раздраженные голоса тех, чье веселье он прервал.
  - Простите, огул, - стал он изображать изображать обычного воина, -но я должен сообщить кое-то срочное.
  - Говори, что у тебя! - недовольным голосом проворчал Бури.
  - В лагере был посторонний человек. Говорят, это был пастух, он искал своего пропавшего верблюда. После этого пропало пять сабель из груза.
  - Что!!! - громко закричал один из царевичей - Ширамун. - Совсем идиоты! Как вы могли пропустить в лагерь какого-то пастуха!!!
  - Простите, огул, тогда не я был на посту, - изображал Берке растерянного подчиненного, провинившегося перед военачальником.
  Тут он услышал голоса и звон сабель и, не спросив разрешения царевичей, выбежал из шатра.
  Байнала заметил, ожидавшего Берке у входа в шатер, заметил один из стражников, который ушел ненадолго со своего поста заметил незнакомое лицо:
  - Кто ты? - внимательно глядя на незнакомца, спросил он. - Я тебя раньше не видел.
  - Я нукер Ихнудэн, - придумал на ходу Байнал
  - Ты его знаешь? - обратился он к напарнику.
  - Не помню... - растерялся он.
  - Давай-ка проверим! Пойдешь со мной! - оба нукера вынули сабли. Прибежавший вовремя Берке помог отбить нападение, оба полегли. На крики и звуки металла сбежались другие нукеры мятежников.
  - Взять живыми! - закричал толи десятник, то ли сотник.
  Первый раз в жизни Берке посчастливилось участвовать в настоящей схватке, не упражнении в оттачивании навыков, а рубить саблей по-настоящему, нанося кровавые раны нападавшим - военачальнику положено только руководить из далека. Чувство опасности, азарта, победы над противником и своего личного превосходства, ощущая на лице брызги их крови - все эти ощущения он никогда не забудет.
  Увидев шесть лежащих тел однополчан, никто из них не решался подойти к этим двоим чужакам. Берке сказал, задыхаясь от усталости:
  - Эти люди нарушили закон, напав на посланника кагана, - он вытащил наружу, спрятанную под халатом пайцзу, висящую на шее, - не подходите, и вам ничего не будет.
  Нукеры глядели на Берке недоверчиво, но подходить так и не стали. Царевичи в шатре, услышав крики звон сабель, не стали выходить из шатра, посчитав, что так будет безопаснее, лишь приоткрывали дверь и смотрели, что там происходит, ожидая, когда, наконец, порубят неизвестных лазутчиков. Несколько лучников прицелились в Берке и Байнала, натянув тетиву:
  - Бросьте оружие! - кричал военачальник богатырского вида.
  На лице Байнала отражались мысли о прощании с жизнью, но Берке глядел на них то ли сочувствующим, то ли презирающим взглядом.
  - Не боитесь расстаться с жизнью за убийство послов кагана? - с усмешкой на лице спрашивал Берке, будто ему и ничего не грозило.
  - Если вы послы, затем проникли сюда, как лазутчики и убили наших воинов?
  - Что я сделаю, если тот, кто должен быть на своем посту и охранять лагерь, занимается непонятно чем? Если сюда проникают всякие пастухи с верблюдами, почему бы и нам свободно не пройти? - улыбался Берке.
  - Кончай поясничать и бросай оружие!
  Тут из шатра вышел один из царевичей - Бури, несмотря на уговоры родственников. Другие воины быстро подбежали к Берке и Байналу, протянув перед ними сабли, чтобы они не могли подойти к циньвану.
   Крупный усатый мужчина с полностью выбритой головой внимательно глядел на незнакомца, ему показалось, будто где-то он уже его встречал:
  - Кто ты?
  - Я тот, циньван, кого вы назвали внуком меркита и сыном сартянки.
  - Как ты смеешь дерзить?! - удивился царевич, услышав ответ.
  - Я Берке, - произнес он спокойным голосом, посмотрев на циньвана сочувствующим взглядом, и аккуратными движениями рукой снял со своей шеи вторую подвеску (первая была - пайцза), бросил ее в сторону Бури. Бури ловким движением поймал подвеску, взглянув на нее, увидел тамгу дома Бату - знак, схематически изображающий птицу, и полумесяц.
  - Ты мог украсть подвеску, - произнес скептическим тоном царевич, а у самого жар пробежался по лицу.
  - Ваш лагерь окружен войсками кагана. Советую не испытывать судьбу и отправиться к нему на поклон, может, сможете оправдаться.
  - Нам оправдываться не в чем, - нервно, повышенным тоном, отвечал Бури. - Мы держали путь на курултай.
  - Что-то сильно опоздали. Каракорумские черепахи двигаются быстрее, - сказал Берке с усмешкой и все прежним сочувствующим взглядом и слегка стукнул ногой стоящего неподвижно, словно деревянного и бледного от страха Байнала. Он вытащил из кожаной поясной сумки бумажный сверток с посланием кагана и его печатью.
  - Возьмите письмо! - приказал Бури. - Если вы,- сменил на всякий случай тон царевич, - и правда, циньван, зачем же вам лично доставлять приказ кагана? Для этого есть гонцы.
  - Один из воинов взял у Берке сверток и передал циньвану.
  Письмо оказалось подлинным - содержало ханскую печать.
  - Пусть идут, - сказал царевич.
  - Вы их отпускаете? - как будто не расслышал военачальник.
  - Я же сказал, пусть идут! Не видишь, у него пайцза и тамга?! - закричал разволновавшийся Бури.
  Берке перед тем, как уйти, сказал:
  - Просто так гонишь? Даже не пригласишь в шатер, не позволишь поздороваться с другими братьями? Так внуки Чагатая и Угедея соблюдают законы гостеприимства?
  - Даже если ты на самом деле Берке, то пришел сюда не так положено члену Золотого рода, проник сюда тайком, как лазутчик, одетый в простолюдина.
  - Хоть меня и обижает ваше негостепреимство, но настаивать не стану, - говорил Берке, нелепо изображая грустный тон. - Мне тебя искренне жаль: я передам твои слова о Бату о нем и обо мне, а он очень не любит, когда клевещут на нашего отца.
  Заговорщики явились к кагану, им было приказано остаться в столице, а их нукерам - ехать обратно. Берке было приказано явиться во дворец на поклон кагану.
  
  Стена, окружавшая дворец Тумэн-Амгалан, что означает 'мир, десятитысячекратное спокойствие', имела прямоугольную форму вдоль нее располагались помещения для хранения продуктов и других хозяйственных нужд. Сам дворец был семинефный, опиравшийся на семьдесят два столба. Черепичная крыша дворца в свое время действительно сверкала изумрудно-зеленой и золотисто-желтой поливой, а ее декоративные детали были окрашены в ярко красный и синий цвета. Здание, где располагался приемный зал, было возведено на насыпной платформе, его высота означала высокие помыслы кагана.
  
  Открылись двери зала приемов, Берке поднялся по высокой и широкой лестнице, и перед его глазами открылось все великолепие дворца: огромный пятипролетный зал в форме корабля, недалеко от входа - фонтан в виде серебряного дерева, у корней которого находились четыре серебряных льва, Отверстия труб были обращены вниз, и каждое из них было сделано в виде позолоченной змеиной пасти, а хвосты змей обвивали ствол дерева. И внутрь дерева проведены были четыре трубы вплоть до его верхушки; отверстия этих труб были обращены вниз, и каждое из них сделано было в виде пасти позолоченной змеи, хвосты которых обвивали ствол дерева. Пасти змей изрыгали четыре различных напитка: вино, тарасун (рисовое пиво), кумыс и бал (напиток на меду).По вершине дерева было видно, что мастер - латинянин: на ней возвышался ангел, одетый в позолоту и державший трубу. Этот фонтан был создан Гильомом Буше, парижским скульптором, захваченным в плен и привезенный кагану в Монголию в качестве трофея.
  
  Берке, как положено, приклонил колени перед каганом, встав на пол, покрытый поливными плитками зеленого цвета. Неожиданно раздался гудок, то был звук трубы ангела, подававший сигнал слугам, находившимся в подвале, чтобы они наливали напитки в трубы фонтана, полились из пастей змей и львов напитки. Потом ему подали чашу с кумысом из фонтана. Такой красоты Берке не видел ни в полуразрушенной Бухаре, ни в строящемся Сарае. Блеск и роскошь вызывали у Берке чувство трепета перед столицей половины мира и необычайную гордость за Золотой род, которому он принадлежал. Пусть иноземные послы трепещут перед имперским величием, как трепещут Восток и Запад перед монгольскими стрелами и саблями! Но, в то же время, вся это великолепие внушало и неуверенность в себе, ощущение, что он не хозяин на той земле и не в своей стихии. И так захотелось Берке погнать коня по берегу Итиля или Иртыша, ощутить аромат полыни Половецкого поля! Осталось потерпеть немного, и скоро Мавераннахр, куда он планировал отправиться по пути обратно, с которым связаны воспоминания о матери и первой возлюбленной, скоро возвращение в кипчакские степи, которые милы сердцу не меньше.
  Мунке, одобрительно улыбаясь, взглянул на него с высокого трона. Тяжким камнем на сердце лежала мысль, что он обязан многим Бату и Берке, но делать было нечего. Когда исчезнет опасность от рода Угедея и Чагатая, тогда и покажет власть кагана, а пока - терпеть и ждать.
  - Ну как тебе дворец кагана, Берке-огул? - спросил Мунке приветливым тоном.
  - Только в столице мира можно увидеть такую красоту что ни в одной стране не сыскать. Я видел фонтаны в Мавераннахре, но такой - ни разу.
  - Такое великолепие удалось создать только благодаря нашему брату и главе Золотого рода Бату-ака.
  Черные широкие раскосые глаза Берке выразили искреннее удивление.
  - Во время похода на Запад в стране мадьяр был захвачен один латинянин. Сам он не из оттуда, а из страны еще западнее. Бату-ака отправил его в Каракорум. Латинянин оказался способным человеком и придумал эту вещь.
  - Благодарю, каган. Обязательно передам Бату-ака.
  
  Мунке и Сорохтани глядели с внешней стороны окна покоев дворца кагана, как кешиктены и их военачальники приветствуют Берке, как он стоит своем коне рядом с Додай-берчи:
  - Теперь наша задача, - говорила Сорхохтани, чтобы Берке и его нукеры поскорее покинули Каракорум.
  - Вы правы, матушка, - отвечал Мунке. - Мне кажется, он пытается завоевать доверие кешиктенов и нойонов. Бату рассчитывает, что моими руками будет править всем Еке Монгол Улус. Но когда Берке уведет свои войска, я никому не позволю вмешиваться в управление империей.
  
  Ставка Бату возвращалась обратно, в низовья Итиля. Скрип колес под передвижной юртой, запряженной быками, в которой сидел Бату наводил давние воспоминания: как в детстве откочевывал он с матерью на завоеванную отцом часть Дешт-и-Кипчака, как ездил он с братьями и женой в коренной юрт на курултай, где избрали Угедея, как отправлялся он от Иртыша к Итилю в поход на Запад. 'И как живут оседлые, - думал чжуван, - жизнь у них скучная, на одном месте, ничего не видят'. Вслед за многочисленным караваном мчался гонец с новым посланием от Берке.
  - Что на этот раз? - говорил Бату придворному, подъехавшему на коне к юрте. Он развернул письмо на бумаге, китайском изобретении, начал читать текст, написанный вертикальным монгольским письмом, лицо его побледнело: 'Сообщаю вам печальную новость. Больше ваш брат Берке никогда не сыграет с братом Мунке в шахматы. Разве что только с вами, как старшим в роду, вторым человек после кагана, он сыграет'. Бату выдохнул и засмеялся.
   Он приказал остановить повозки, видя недалеко высокий холм. Нукеры поняли: он будет молиться Тенгри. Поднявшись на холм, возвышающийся над степью и узенькой речушкой, он распростер к руки к небу и обратился к духу Джучи: 'Отец, вы видите, как ваш сын прославил ваше имя, покорив западные страны, вы видите, как он сам сажает людей на ханский престол! Теперь никто не посмеет порочить ваше дорое имя! Отныне прольется кровь любого, порочащего ваше имя, будь он знатным или простолюдином, дабы душа того мерзавца не смогла переродиться!'.
  
  Берке получил приказ возвращаться со своими туменами. Случилось то, чего так долго сильно Мунке и Сорхохтани. Берке тоже ждал этого. Тумены отправил по прямому пути в низовья Итиля, а сам с гвардейцами решил держать путь в свои владения через Мавераннахр, чтобы вновь встретиться с шейхом Бохарзи. Вместе с туменами едет в повозке связанный Бури. Его Мунке решил не отдавать под свой суд, а отправить к Бату, как разрешил вершить судьбу обвиненной в ведовстве Огул-Гаймыш своей матушке. Пусть они оба оценят возможность самим наказать обидчиков как благодарность. Большего унижения Бури в жизни не испытывал: он, член Золотого Рода, внук хранителя Ясы Чагатая, едет связанный на чей суд? На суд того, над кем он с Гуюком когда-то надсмехался, чью принадлежность к Золотому Роду ставил под сомнение. И глядит на него, сидя на коне, брат Бату, похожий внешне больше на покоренного хорезмийца, нежели монгола.
  
  Берке возвращается победителем. Он уже не увидит, как казнят часть заговорщиков, а другую часть отправят в ссылку. Бунчуки Джучидов и знамена с тамгой Дома Бату блестели на солнце над степями коренного юрта, над землей, где создавалась империя. Внутри необыкновенное чувство: и не радость, и не и не горечь, и не легкость, и не тяжесть. Это то чувство, когда на одну ступень становишься ближе к цели, оставляя за собой первые жертвы среди соплеменников. Холодный степной ветер бьет в лицо всадника, шевелит перо на золотом навершии шапки-орбелге, словно призывает остановиться, но тщетно, назад дороги нет, свернуть - значит погибнуть.
   Продолжение следует...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"