Аннотация: Во время монгольского нашествия на Хорезм дочь хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда Хан-Султан попадает в плен к сыну Чингисхана Джучи. Она рожает троих сыновей и внушает старшему - Берке, что он должен править улусом отца.
Время волка. Пленница дважды
Пленница дважды
Хан-Султан росла, как и положено принцессе, в роскошном дворце. Она была дочерью хорезмшаха султана Ала-ад-Дина Мухаммеда. Озорного, все время смеющегося ребенка обожал весь гарем - и жены, и наложницы султана. Ей позволяли многое: и бегать целый день со звонким смехом по гарему и дергать за халаты наложниц, есть много приторных восточных сладостей. Любила Хан-Султан и со своим братом Джелал-ад-Дином, которого она постоянно задирала, а тот терпел, так как тоже души ни чаял в своей милой веселой сестренке. Матушка часто дарила Хан-Султан шелковые наряды, благо такой товар продавался там в огромном количестве. Эта ткань была приятна ее гладкой белой коже.
Только одного человека боялась маленькая Султан, это была самая главная женщина в гареме и не последний человек в государстве - мать хорезмшаха Теркен-хатун. И не только она. Поговаривали, что сам султан ее побаивается и не смеет перечить. Маленькая девочка постоянно видела мать в слезах после разговора с Теркен. Не было любви у нее и к внуку Джелал-ад-Дину, как и ко всем детям старшей жены сына. Бегая по саду, брат и сестра боялись встретить бабушку, один ее суровый взгляд заставлял детей замолчать и опустить головы. Как-то, гуляя по саду в сильную среднеазиатскую жару, озорница Султан уговорила брата искупаться в фонтане, и, увидев издалека прогуливающуюся по саду Теркен со служанками, Джелал посмотел на сестренку совсем растерянным взглядом. Она, крепко взяв брата за руку побежала. Не остановили ее крики грозного голоса хатун: "Стоять! Что натворили?! Стойте, кому говорю!" Джелал хотел было повиноваться приказу бабушки, но сестра не слушала, бежала и тянула его за собой.
Не чувствовала Хан-Султан в Теркен родного человека. Какая-то другая, непонятная... Не похожа она была на покладистых и улыбчивых персидских, арабских и тюркских мусульманских женщин с приятными, как журчание ручья, глоссами. Как будто и не женщина Востока совсем. Но она была женщиной Востока, но другого Востока, а вернее, женщиной Евразии. Теркен была родомиз тех самых мест,где люди делали каменные изваяния женщин с луками, поклонялись женскому божествуУмай.И хорезмшах Текеш взял в жены дочь вождя кочевого тюркского народа канглы.В ней текла кровь того самого народа, который сотни лет назад появился в евразийских степях и беспокоил Киевскую Русь. Они говорили на огузском языке, в Азии их знали как кангюйцев, восточные славяне - как печенегов. Те, что ушли в Восточную Европу и беспокоили Киев, в последствии были разгромлены ромеями и новыми хозяевами степей - кипчаками, известными как половцы и куманы. Оставшиеся в Мавераннахре перешли на кипчакский и соседи их стали считать за кипчаков, но память о былом могуществе и древнем Конгюе хранил народ в песнях и сказаниях. Появившись перед глазами хорезмшаха, она не опустила голову и даже не стала прятать взгляд, а посмотрела своими большими раскосыми черными глазищами ему в упор, да посмотрела так, будто собиралась вынуть саблю и вступить в неравный бой. Неравный для шаха, конечно же.
Пройдут столетия, канут в лето народы и империи, и скажет государь новой страны, как терзали Русь предки этой гордой степнячки. Так это или нет, но своего мужа и весь горем Теркен терзала точно.Бедные наложницы, оглядываясь с опаской, ходили по коридорам дворца, боясь попасться ей на глаза. А провести ночь с шахом сопровождалось очень большим риском. Если ему не удавалось это скрыть от служанок и евнухов, осведомителей хатун, тут же на лице несчастной персиянки или тюрчанки, или индианки появлялись синяки и кровоподтеки. Шли годы, глядя в зеркало, стала замечать Теркен, как на лице появляются морщины, как увядает красота. И муж все чаще стал заглядываться на молоденьких рабынь. Видите ли, решил вспомнить, что он мужчина, да еще и восточный, хозяин в стране, так должен быть и хозяином в семье. Как только начинались крики и слезы, слышала в ответ: "Молчи, женщина! Тебе дурно, иди поспи или погуляй в саду!" И этого хатун вынести не смогла.
Дочь степей, она так и не научилась смирению, хоть и приняла новую веру. Однажды, Текеш, как и полагается султану, позволил себе уединиться с наложницами в бассейне. Узнав об этом, Теркен приказала слугам нагреть комнату максимально,потом заперла двери в бане, что муж долго кричал и стучал в дверь, когда ему стало дурно от сильной жары. На требование объяснений она сделала вид, что все получилось случайно. Шах сделал вид, что поверил, но после этого заходил в бассейн без наложниц.
Чем старше становилась Хан-Султан, тем краше: огромные черные глаза, густые волнистые черные, как ночь, волосы. Росла девочка, как цветок в том дворцовом саду. Хан-Султан, девушка туркменских кровей отцу и матери, была душою персиянка, даже в семье предпочитала говорить на языке коренных хорезмийцев, близком к фарси, а не тюркском. Обучали принцессу также арабскому, чтобы знала и понимала суры из священного Корана и хадисы Пророка. Многие суры она знала наизусть, больше всего любила слушать азан, никогда не пропускала пять обязательных молитв, ни глотка воды не позволяла себе в священный месяц Рамадан, пока не зайдет солнце. Не любила Хан-Султан сплетничать с женами и наложницами, а проводила свое время с книгами часами на пролет. Родители не нарадовались дочери: и красоты неписаной, и благочестивая, улыбчива и покладиста с родными. Но был у нее один грех - любила персидских поэтов Омара Хайяма, читала его всегда тайком, когда других женщин не было поблизости. Как-то проведала Теркен про это и отобрала книгу, проведя воспитательную беседу. Стихи те были о вине и страсти, что грешно для правоверных. Долго горевала принцесса, даже любимая пахлава в горло не лезла. Тогда матушка Ай-Юлдуз книга и сказала, чтобы читала только наедине.
Исполнилось Хан-Султан пятнадцать лет, как Ала-ад-Дин Мухаммад решил выдать ее замуж. Тогда великая радость была в Хорезме: войско шаха нанесло поражение кара-китаям, победа над неверными, освобождение мусульманского населения от власти язычников, притеснявших мусульман, закрывавших мечети и запрещавших мусульманскую одежду. Теперь хорезмшах - единственный покоритель Востока, как думали тогда, не ожидая сюрприза из Монгольских степей. Союзником Мухаммада был правитель Бухары и Самарканда Усман из династии Караханидов. За него и суждено было выйти Хан-Султан. Теркен сына попросила: "Юная она совсем, жизни не знает, не привыкла жить без отца и матери. Это не я, выросшая в степи, пусть пока в нашем дворце поживут, привыкнет быть женой". Сын матери не посмел ослушаться и сообщил будущему зятю "У нашего народа издревле такой обычай, чтобы после свадьбы молодые пожили недолго в доме отца жены, и ты должен пожить у нас". До встречи с женихом Хан-Султан никогда не видела мужчин, кроме отца и братьев, последних и то, только в детстве. Предстала перед женихом с головы до пят была покрыта покрывалом, которое она постоянно поправляла, чтобы оно не спало и не открыло волосы. Взгляд был опушен вниз от смущения и желания следовать предписаниям Корана. Только краем глаза на секунду позволила себе во время никяха взглянуть на Усмана. Увидев, что он красив собой, и лицо приятное, голос тонкий, спокойный, сердце успокоилось. Значит, сможет полюбить...
Пока жил у хорезмшаха Усман был заботливым, говорил жене, что прекраснее ее нет на свете, глядел на нее влюбленными глазами. Он был так обходителен, что постепенно ушли страх и неловкость перед взглядом и прикосновением мужчины. Распустился дворцовый цветок. Теперь взгляд Хан-Султан стал другой: то был не взгляд застенчивого ребенка, а уверенный взгляд женщины, красивой женщины, благородных кровей.А жизнь, кроме появления мужа, не поменялась: отдых в покоях после утренней молитвы до обеда, многочасовое сидение перед зеркалом и наведение красоты с помощью рабынь, примерка на шею, пальцы, уши золотых украшений, подаренных мужем и отцом бассейн в хамаме, прогулка по саду, уроки богословия, арабского и фарси чтение персидских поэтов и халва... О, эта сладкая, таящая во рту штука! Она готова была есть ее каждый день и только ее... Однажды, по приказу Усмана, евнух принес куклу, купленную у бродячих артистов. Но незнала Хан-Султан, как сказать мужу, что сомневается, хороший ли это подарок, ведь она читала у ученых-богословов, что рисовать и лепить людей - харам. Только Бог может сотворить живые существа, а изображая их, человек пытается уподобляться Богу. Хоть и в Коране она такого не видела, но видела в Но как отказаться от подарка мужа? Как сказать, что он не прав? Никак. Бабушка бы запросто, а матушка - никогда. И она не станет. Просто, улыбнувшись, промолчит, а куклу уберет в сундук подальше. Но как же красива кукла! С черными кудрями, огромными глазами и белоснежной кожей, словно девушка из стихов персидских поэтов. Каким же талантом художника обладал простой ремесленник, смастеривший куклу!
Детство хатун приторно сладкое, как халва. Вот бы у каждой девочки было такое детство... Но вскоре Хан-Султан предстоит узнать всю жестокость мира за пределами дворца и сада с фонтанами. Спустя год Усману предстояло вернуться в Самарканд и править как вассал Хорезма. Первый вкус горечи, но не самый сильный, она познала, прощаясь с отцом и матерью, не зная, увидит ли когда-нибудь их еще. В закрытой повозке в окружении отряда охраны, проезжая улицы Гурганджа, Хан-Султан услышала шум толпы звонкий смех детей, женщин, мужчин. Осторожно выглянув из повозки, прикрывая лицо краем чадры она увидела толпу людей вокруг каких-то декораций. Что это? - спросила она сидевшую рядом служанку. - Бродячие артисты - ответила та. - Остановитесь ненадолго - приказала хатун. Хатун, отстанем от экипажа - говорила служанка. - Не отстанем. Лошадей остановили. Хан-Султан стала выходить из повозки. - Хатун, опасно! - уговаривала служанка. Закрыв лицо чадрой в окружении нескольких мужчин-охранников, она пробралась через толпу и увидела представление с куклами, похожими на ту самую. Вокруг бегали дети и хохотали. Смеялась и Хан-Султан. С удивлением ребенка смотрела на стоявшего рядом китайского купца с его охранниками. Очень необычная внешность у него была: немного похож на ее бабушку, но с более узким разрезом глаз. И одет был необычно, и говорил ни на одном из языков, которые она знала: ни на огузском, ни на хорезмийском, ни на арабском, ни на фарси. Думала она о том, как интересен мир вне дворца: базары с изделиями гончаров, украшенными разноцветными узорами, шелковыми тканями, прекрасными мечетями и звуком азана. Не то, что вечная ругань между наложницами, которую она слышала за стенами своих личных покоев. И не знала, что это последние дни счастья. Проезжая дальше, она также выглядывала из повозки и видела крепостные стены городов, шатровые мавзолеи, бескрайнюю пустыню с барханами и верблюжьеми колючками, на над ней чистое синее небо без единого облака. Раньше она видела все это, но только на персидских миниатюрах в книгах про Алладина и Шахерезаду.
Дворец Усмана в Самарканде оказался скромнее и покои, предоставленные хатун меньше прежних.Во дворце их встретила старшая жена Усмана Нур-хатун, дочь гюр-хана кара-китаев. Маленькая стройная женина монголоидной внешности улыбалась Хан-Султан, делая вид, что рада ее прибытию. На второй же день после приезда шах Усман приказал привести к нему наложницу. И тут Хан-Султан словно ледяной водой облили. Прошло детство-сладкая халва... Теперь поняла, что она больше не та принцесса, любимица отца, матери, брата, которые весь мир готовы были бросить к ее ногам, стоило только попросить, улыбнуться, посмотреть своими огромными глазищами. Выпало несколько слезинок из глаз, но вытерев щеки, быстро отогнала эти мысли хатун: "Зачем я переживаю? Муж ничего не запретного не делает. Где написано, что он должен только обо мне думать? Он все-таки Бухарой правит".И вспомнила, как ей говорила матушка: "Проси Аллаха, чтобы дал сына. Тогда муж будет любить и уважать. И люди уважать будут - станешь матерью наследника. А если много сыновей, то великое счастье". Молчала Хан-Султан и не показывала мужу свою обиду.
Но так повторялось уже много раз. Прошел месяц, а Усман только с наложницами.Тут не то что сына, и дочь не родишь. -Нет, надо что-то делать, - подумала Хан-Султан, и, разведав у слуг, когда хан ханов собирается в очередной раз принять наложницу, юную индианку. Остановила наложницу на пути в покои, приказав: "Стой! Возвращайся к себе!" Увидев не ту девушку, которую ждал Усман недоумевал: - Как ты смеешь решать здесь?! Ты даже не старшая жена, не Нур-хатун! -Хан ханов, с тех пор, как мы приехали сюда, вы забыли о существовании Хан-Султан, дочери хорезмшаха Ала-ад-Дина Мухаммеда! Будь это Нур-хатун, я бы слова ни сказала, но жалкие рабыни...
- Молчи! - закричал Усман. - Зачем упомянула имя твоего отца? Намекаешь, что пожалуешься папочке? Думаешь, его кто-то здесь уважает? Или боится? Да народ ненавидит его и всех хорезмийцев! Стоит мне приказать и туту же все пойдут рубить воинов Хорезма и всю твою свиту! Поэтому иди в свои покои и веди себя тихо.
Что делать? Как быть? Хан султан сидела на полу и рыдала в своих покоях. Если он разведется, то позор будет отцу, величайшему из правителей. А если нет, то придется прожить всю жизнь ТАК. Надо писать письмо отцу, он не оставит это просто так, а кто такой Усман? - Всего лишь вассал хорезмшаха.
Пока Усман год пребывал в Ургенче хорезмийский шихне эмир Дорт-Аба и его люди бесчинствовали в Самарканде и вызвали ненависть чуть ли ни каждого горожанина. Недовольство наместником грозило перейти в бунт против хана ханов как союзника хорезмийцев и зятя шаха. Оставалось только одно - порвать союз с хорезмийцами. Ночью его воины зарубили отряд хорезмшаха, прибывший с Хан-Султан.
Письмо, которое Хан-Султан написала отцу и приказала служанкам передать послать гонца, оказалось в руках Нур-хатун. Та вызвала ее в свои покои. Когда Хан-Султан зашла туда, то пришла в ужас, увидев письмо в ее руках. Письмо было написано на арабском с надеждой, что рабыни не смогут прочитать. Сама Нур не говорила ни на хорезмийском, ни на фарси, ни на арабском. Даже тюркский недавно выучила. Она происходила из народа кара-китаев, потомков монголоязычных киданей. В прошлом носила другое имя и была буддисткой. Перед замужеством, как и полагается, приняла ислам и стала Нур-хатун. Эта худощавая маленькая женщина чем-то напоминала Теркен, обладала таким же властным голосом и держала в страхе всю женскую половину дворца. Найти человека, знавшего арабский, не составило труда.
- Ты наказана за предательство мужа, будешь сидеть в своих покоях без еды до тех пор, пока я не решу!
Та стояла молча, опустив взгляд, но про себя думала: "Ничего...Скоро придут отец с войском, подавит бунт, и полетят чьи-то головы! Не зря его называют Вторым Александром Македонским".
За время, проведенное во дворце мужа, Хан-Султан и так потеряла аппетит и сильно похудела, в спустя три дня после приказа Нур сторожить ее покои совсем превратилась в скелет и ослабла, а всегда была полна здоровья и энергии. Старая служанка на четвертый день тайно принесла миску с шурпой и лепешку из тандыра. - Поешьте быстро, госпожа, пока никто не видит
- Не хочу.
- Надо, госпожа, а то совсем не встанете. Шурпа помогает выздороветь, сам Абу Али ибн Сина говорил.
- Спасибо. Когда смогу, отблагодарю. Первый раз в жизни она сказала это слово служанке, раньше даже по именам их не называла, звала просто "женщина". Это Аллах наказывает за кибр (высокомерие), решила она, открыла она, встала на колени и прочитала молитву.
Хан-Султан решила, что надо просить мужа, чтобы развелся с ней, все равно она была ему равнодушна, а теперь, к тому же, дочь его врага. Попросила ту самую старую служанку сказать Нур об этом. Нур с радостью разрешила ее выйти
- Я все равно вам не нужна, - говорила она Усману. - Один мой вид вызывает у вас гнев.
- Гнев? Ты? Не придумывай, женщина! Слишком много о себе мните, ханут! - сказал он издевательским тоном.
- Я это вижу по вашему взгляду, по вашему голосу.
Тот, разведя руками, громко истерично захохотал: - Увы, хатун! Я - хан ханов, а не ваш сартский поэт, который воспевает каждую часть женского лица.
- Отпустите меня, шах, я уеду домой. Союза отца с вами больше нет, зачем вам я теперь?
Глаза Усмана наполнились гневом, дрожащая рука сжалась в кулак и он закричал:
- Нет, ты продолжаешь!
И почувствовала удар по лицу. И второй удар. Потом столкнул на пол. - Думаешь вести себя, как твоя бабка?! - орал он. Я тебе не твой папочка или дед, которыми баба помыкает!
На крики Хан-Султан прибежала Нур со служанками. Она схватила за руку мужа, чтобы остановить удары, - Пожалуйста, остановитесь! Вы же убьете ее. Помогите ей подняться, что уставились? - закричала она на растерянных служанок. Они осторожно увели дрожащую и рыдающую Хан-Султан в ее покои. Теперь она знает, что такое боль... ни отец, ни мать, ни даже бабушка никогда не поднимали на нее руку. А он сделал это. И он заплатит. Непременно. Только бы дождаться отца, только бы не убил до этого времени...
Вдруг к ней подошла служанка и сказал шепотом: "Вас хотят спасти". Сегодня с восходом солнца, через черный вход, будут ждать ваши люди. "Бисмилляхи ррахмани ррахим" - тихо произнесла Хан-Султан несколько раз радостным голосом.
- Наденете это, - сказала служанка, показывая бурку.
- А если споткнусь у входа?
- Тогда наденете у входа. А пока поспите, нужен трезвый рассудок.
Но Хан-Султан не спала, она всю ночь молила Аллаха, чтобы получилось бежать. Вышло все, как планировали. Служанка проводила ее по лестнице до потайного входа, там ее встретил человек, подкупивший стражников у входа в сад. Он крепко схватил ее за руку и побежал бегом до места, где ждала повозка. Подкупить стражников и служанку помог купец, торговавший с Хорезмом. Выжившие хорезмийцы, воины, торговцы и их жены, заперлись в цитадели, туда и привезли Хан-Султан. Женщины сидели группой в одно стороне, мужчины - в другой.
Хан-Султан не запомнила, сколько дней она просидела в темной крепости, но воды и еды хватило. Как и ожидали, хорезмшах пришел с войском, Самарканд был взят, Усман и его семья захвачены. Когда к нему привели Хан-Султан, он еле сдержался, чтобы не заплакать, он даже не знал, жива ли дочь. Увидев на ее лице синяки и ссадины, он все понял. В захваченном дворце Усмана она со слезами подробно рассказала отцу о произошедшем.
- Отец, вы накажете его? Если нет, я не смогу жить спокойно! Он должен за все ответить, отец!
- Конечно, дочка, моя роза Хорезма! Он ответит за каждую твою слезинку! - говорил султан, обнимая дочь.
- Какая роза? Посмотри на мое лицо, какой уродиной я стала! Прикажу, чтобы выбросили все зеркала во дворце.
- Девочка моя, раны заживут, и ты снова станешь самой прекрасной розой в Хорезме!
- И эту кара-китайку тоже!
Три дня Хан-Султан отходила от пережитого ужаса во дворце поверженного мужа и лучшие врачи Самарканда приносили делали для нее целебные мази. А тем временем воины султана порубили множество самаркандцев, причастных и непричастных к бунту. А казнь Усмана прошла на главной площади города, в окружении согнанного народа. Сам Ала-ад-Дин Мухаммад смотрел на это, сидя на коне. Дочери выходить из дворца даже в сад запретил. Зачем ее видеть всю эту резню, кровь, слышать плачь и стенания матерей и детей? И так это милое создание сколько горя пережило! Пока палачи вели связанного Усмана, султан сказал:
- Снимите мешок!
Ему хотелось, чтобы тот видел. Как сабля возвышается над его головой и падает ему на шею. Пока его вели, Усман, увидев хорезмшаха, кричал: "Будь ты проклят, чтоб все твое царство было разрушено, а твои города утонули в реках крови! Чтоб на улицах твоих городов были только звуки плача, а все твои титулы превратились в пустынный песок! Какой ты второй Александр Македонский, ты бабий прислужник!". Следующей повели кричащую и рыдающую Нур, затем братьев Усмана...
Когда Хан-Султан услышала о казни мужа и его семьи, стало не по себе, задрожали руки, прихватило дыхание. Ни она ли виновна? Ни она ли слезно просила отца о наказании? Но просила НАКАЗАТЬ, не убивать. Отец, хоть ее любит, но не может быть она важнее дел государственных, а Усман устроил бунт, ходят слухи, вел переписку с каракитаями, их общими врагами.
По дороге домой отгоняла она эти мысли и радовалась, что все закончилось, теперь вернется ее прошлая, счастливая жизнь. Перед отправкой в путь как-то Хан-Султан сказала отцу:
- Я теперь поняла, какой была счастливой раньше. Только сейчас я узнала, что счастье - это просто жить дома, с вами и матушкой.
По дороге в Гургандж принцесса уже редко выглядывала из повозки. Нагляделась она на мир на воротами дворца достаточно... В Гургандже Хан-Султан встретила Ай-Чечек, и, рыдая, росилась в объятия дочери. Аннэ, аннэ, не выдавайте меня больше замуж, хочу всегда тут жить в вами, - плакала принцесса, целуя дрожащие руки матери. Захотела ее увидеть и Теркен, вызвав к себе в покои, встретила сдержано, говорила, как всегда, строгим голосом: - Это что за вид? Что за косы неаккуратные? Где твои золотые серьги? Почему шальвары мятые? Спала в одежде?
- Я устала сильно в дороге.
- Быстро приведи себя в порядок! Никого не интересует, что ты устала. - Там.. В Самарканде... Людей много убито... Жалко... - говорила она, заикаясь
- Брось это! Они предатели, сами виноваты!
- И подняла быстро голову! И спину выпрямила! Иди к себе, хочу видеть не жалкую рабыню, а дочь султана хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда, Аллах фи-л-ард , Искандар-и Сани и внучка Исмат ад-Дунйа ва-д-Дин Улуг-Теркен Малика ниса"ал-аламайн!
Шли годы. Хан-Султан снова стала улыбаться, смеяться, только улыбка уже не до ушей и взгляд не милого беззаботного ребенка, а женщины, пережившей душевную боль.
Через несколько лет пришла в Хорезм печальная весть о гибели шейха, казненного найманским правителем кара-китаев Кушлу-ханом , бежавшего от Темучина, сменившего христианство несторианского толка на буддизм. Он мусульман насильно заставляли носить кара-китайскую одежду и головные уборы. Однажды Кушлу-хан решил унизить всех мусульман, живших в его владениях, и приказал созвать мусульманских улемов . Собрались более трех имамы, аскеты и факихи, которым было приказано доказывать истинность их веры. Сначала все боялись возражать Кушлу-хану, считая его "необузданным варваром". Но решился один известный имам, шейх Ала ад-Дин Мухаммад ал-Хотани, и, подойдя к Кушлу-хану, стал спорить с ним. Назревал скандал, и когда Кушлу-хан осмелился оскорблять и поносить пророка Мухаммада, шейх не выдержал и воскликнул: "Прах тебе в рот, о ты, враг веры, проклятый Кушлу-хан!" и Шейх Ала ад-Дин по приказу Кушлу-хана был схвачен, раздет и заточен в темницу, где в течение многих дней оставался без пищи и воды. Не добившись от шейха раскаяния, Кушлу-хан приказал распять его на воротах медресе, построенного Ала ад-Дином ал-Хотани в Хотане.
Люди в Хорезме ждали новой войны, священной войны, желали её. Но хорезмшах так и не организовал поход. У него были другие заботы: поход на город его единоверцев - Багдад с целью заставить халифа ан-Насира признать его светским владыкой всего мусульманского мира и оглашать в столице Халифата Багдаде хутбу с его именем. Но взять Багдад не удалось.
- Аннэ, - спрашивал султан у матери перед советом дивана. - Все ждут от меня этой войны. Шейхи только об этом и говорят.
- Сейчас твоя цель - Багдад, - говорила мать твердым голосом. - Не получилось, и опустил руки? С Кушлу еще успеешь разобраться.
В 1218 г. от Рождества Христова пришла весть Кара-китайское ханство разгромлено, мусульмане освобождены от гнета, но не хорезмшахом, а монгольским правителем Темучином, или Чингисханом, покорившем сначала монголоязычные племена кереитов и найманов, затем чжурчженьское государство Цзинь на Севере Китая.
Джелал-ад, молодой статный юноша с большими черными глазами, как у Хан-Султан и их матери Ай-Чечек, белой кожей, чуть сгорбленным носом. Дети Ай-Чечек были необычайной красоты, как и она сама. Эта красота и покорила. Легкий, веселый человек с мягким покладистым характером, она была полной противоположностью Теркен. Это и покорило Ал-ад-Дина Мухаммада, в первые годы после никяха он выглядел таким же легким и веселым, как и его жена. Она занимала все мысли шаха, настолько, то он стал реже навещать мать в ее покоях.
Теркен не смогла смириться с тем, что сын теперь уважает не только мать, любит не только мать и слушает не только мать. Она нашла сыну вторую жену - из кипчакского племени, тоже красавицу, и он увлекся ей, постепенно остыв к старшей жене. А отношение свекрови не изменилось: один вид ее, ее тонкий голосок, миловидное лицо, улыбка - свое раздражало Теркен. Не такой она вида идеальную жену сына.
- Как пережить этот стыд? - говорил сын султану. - Не мы защитили братье от гнета неверных, а другие неверные. - Спросят ли нас в Судный день за то, что воевали с единоверцами? Стоит ли вам слушать человека, дающего неверные советы, сбивающего с пути?
- Это ты на кого намекаешь?! - закричал разгневанный султан. - Кто ты, чтобы проявлять неуважение к матери султана? - И приказал сыну уйти.
Расстроенный Джелал-ад-Дин гулял в саду с сестрой, как в детстве
- Почему отец не отправляет меня в Афганистан? Он ведь передал мне его в управление? Почему не доверяет? Чем его прогневал?
- Не расстраивайтесь брат, успокаивала сестра, обняв его и мило улыбаясь. - Скоро отец поймет, что мой брат - самый умный, самый храбрый.
От взгляда и улыбки Хан-Султан на душе становилось легче. Постепенно Хан-Султан оттаивала от душевных ран, даже стала иногда выезжать из дворца, делала пожертвование мечетям, медресе, больницам, библиотекам. Только по ночам иногда Усман являлся во сне, говорил, что скоро сбудется его проклятие.
- Не моя вина! Не хотела твоей смерти! - кричала она на яву и просыпалась в слезах. А при мысли о вине тяжело становилось дышать и отнимались ноги.
Тем временем, далеко на востоке от Маверранахра, в степях Монголии и Серевном Китае вершилась мировая история, создавалась новая империя. Темучин, названный в 1206 г. на курултае Чингисханом, объединивший монгольские племена, разгромивший монголоязычных найманов и кереитов, в 1215 г. покорил Цзинь, на которую ранее положил глаз хорезмшах, расспрашивавший купцов о богатствах этой земли. Уйгуры стали его добровольными союзниками монгольского кагана. Вступив на землю Кушлу-хана, монголы нашли себе новых союзников в лице местных мусульман, угнетаемых каракитаями. Каган объявил, что по его законам не будет гонений за веру. Вскоре Кушлу бежал, его поймали местные жители и с радостью выдали этого угнетателя монголам, которые отрубили ему голову. Два завоевателя обменивались торговыми караванами и подарками в виде дорогих тканей и камней. Но не могли две империи существовать под одним небом, а тысячи мирных горожан и земледельцев, потомков древних иранских народов, живших в городах Хорезма вскоре хлебнут горя и поплатятся своими жизнями за амбиции двух императоров Азии.
Когда пришло время назначать наследника, перед заседанием дивана султан ходил в покои матери, а Теркен рассказала ему о том,к акой кроткий и почтительный младший сын Узлаг от жены кипчачки, как его ждут военачальники - ее половецкая родня, и как горяч, горд и ненадежен сын туркменки Джалал ад-Дин Манкбурны.
Рано или поздно, где-то должно было вспыхнуть, кто-то должен был создать повод для начала войны. И это произошло. В Чингиз-хан снарядил в Хорезм большой торговый караван во главе с купцами Умаром Ходжой ал-Отрари, ал-Джамалом ал-Мараги, Фахр ад-Дином ад-Дизаки ал-Бухари и Амин ад-Дином ал-Харави. Всего с караваном следовали 450 купцов-мусульман и с ними (по приказу Чингиз-хана) - по два-три человека от каждого племени монголов. В городе Отрар по приказу племянника Теркен Инала, заподозрившего купцов в шпионаже, приказал их убить.
Когда послы и купцы прибыли в город Отрар, тамошним эмиром был некто, по имени Иналчук. Он принадлежал к родственникам Туркан-хатун, матери султана, и стал известен под прозвищем "Гайир-хан". В группе купцов был один индус, который в прошлые дни имел с ним знакомство; Иналчук по принятому [им] обычаю приглашал его к себе, тот же, возгордившись величием своего хана [Чингиз-хана], не проявлял к нему [должного] уважения. Гайир-хан на это сердился, да кроме того он позарился и на их [купцов] добро. Задержав их, он послал посла к султану в Ирак с уведомлением о [караване Чингиз-хана и о] положении [купцов].
Хорезмшах, не послушавшись наставлений Чингиз-хана и не вникнув глубоко, отдал приказ, допускающий пролитие их крови и захват их имущества. Он не понял того, что с разрешением их убийства [букв, крови] и [захвата их] имущества станет запретной жизнь [его собственная и жизнь его подданных]. Гайир-хан, согласно приказу [султана], умертвил их, но [тем самым] он разорил целый мир и обездолил целый народ
Чингисхан потребовал выдать убийцу купцов и направил нового посла Ибн Кафраджем Богра с посланием: "Ты даровал подписанное твоей рукой обещание обеспечить безопасность для купцов и не нападать ни на кого из них, но поступил вероломно и нарушил слово. Вероломство мерзко, а со стороны султана ислама еще более! И если ты утверждаешь, что совершенное Иналом сделано не по твоему велению, то выдай мне Инала, чтобы мы наказали его за преступление и помешали кровопролитию. А в противном случае - война, в которой самые дорогие души станут дешевы и древки копий преломятся". Но он также был обезглавлен. А по обычаям монголов за убийство послов ответить должен был не только правитель, но и весь его народ...
В Гургандж приходили вести, одна печальнее другой, одни за другим пали города. Враги там убивали всех до единого, кроме красивых женщин и ремесленников, взятых в плен. Они разрушали ирригацию, с незапамятных времен построенную трудолюбивыми земледельцами Маверранахра. Эти люди не знали ни страха, ни жалости. В простом народе говорили, что они пришли из Преисподней. Отступая, султан оставил столицу, управление полностью возложил на мать. В 1204 г., когда город осаждало войска правителя таджикской династии Гуридов, она успешно руководила обороной. Дочь половецкого хана, степнячка, выросшая на коне, неплохо разбиралась в военном деле и чувствовала себя в своей тарелке. А уж принимать решения отдавать приказы получалось не хуже любого мужчины! Зря думали наивные персы, что легко будет захватить город, где правит женщина...
Но теперь она уже не молода, пропал тот задор, та непреодолимая тяга к опасности, да и нервы стали подводить. Узнав, что сын бежал на остров в Каспийском море, она долго молчала, не выходя из своих покоев, даже на заседание диван-ал-ард (войскового дивана). К тому же пропал визирь Ала ал-Мулал-Алави. Зачем бежал? Куда бежал? Джин что ли в него вселился? Никто не мог понять. Вскоре о объявился как...Военачальник Чингисхана. Предательство повсюду. Сначала предали купцы, убитые в Отраре, затем стали предавать жители вассальных земель. И теперь сам визирь... Вскоре пропал и евнух, урожденный латинянин Эмин.
В Гургандже теперь все по-другому: нет шума и веселья на базарах, нет на улицах сказителей и бродячих артистов, только звуки азана прерывают тишину. Люди теперь собираются только вокруг проповедников, которые рассказывают о Страшном суде. Даже во дворце тихо: не слышны смех и ругань наложниц и звуков арфы. Город осаждался врагами и ранее, но чтобы приближалась смерть, которая сметала на своем пути всех и вся...
Хан-Султан теперь все чаще во сне приходил Усмани напоминал, что скоро, очень скоро сбудется его проклятие, скоро хорезмийцы своей кровью ответят за кровь его семьи и самаркандцев. И саму хатун заберет смерть, тогда встретятся они после Страшного суда в аду.
Хан-Султан было не узнать: теперь улыбка никогда не появлялась на её лице, взгляд был наполнен тревогой и ожиданием чего-то страшного. С приближением смерти к мирному городу, ей захотелось больше общаться с младшими сестрами и братьями. У нее не было детей, после неудачного рака замуж не захотела. Её руки просили многие эмиры, визири, но она наотрез отказывала, как бы отец ни нахваливал потенциальных женихов. А теперь в ней словно проснулась мать, только сейчас стала понимать, что самая старшая среди детей султана и не может, никак не может допустить, чтобы братьев убивали, а сестренок, того хуже, насиловали. По ее приказу прислали гвардеец из хараса (гвардия из воинов-рабов) учил в саду сражаться саблей и ездить верхом в присутствии младших братьев (нельзя было уединяться с мужчиной). Если монголы возьмут город, то придется защищаться. Теперь она все чаще вспоминала, что ее предки, и со стороны отца, и со стороны матери, были воинственными кочевниками, у которых конь и лук были родными братьями. Глядя на это, Теркен говорила суровым голосом: "Вместо того, чтобы выходить замуж, в игрушки играешь?!" А сама думала. Вернуть бы молодость, села бы на коня и поскакала бы на охоту с соплеменниками. И стреляла бы из лука точно в цель. А это девчонка, только и научилась за все время, что саблю правильно держать.
В Гургандж прибыл посол Чингисхана и передал письмо лично в руки хатун. Развернув сверток, она прочитала: "Тебе известно, как неблагородно поступил твой сын в отношении твоих прав. Вот теперь, в согласии с некоторыми из его эмиров, я выступаю против него, но я не стану нападать на то, чем владеешь ты. Если ты принимаешь это, то пришли ко мне кого-нибудь, кто подтвердит тебе, что я верен своему слову, а затем тебе будут отданы Хорезм, Хорасан и то, что соседствует с ними по ту сторону Джейхуна".
В покои хан-Султан зашла служанка Теркен и сказала. Что ей и Ай-Чечек приказано собирать вещи, им предстоит долгий путь через пустыню. Не может быть! Она решила покинуть город! И это, когда принцесса приготовилась встретить врага и погибнуть смертью мученика или разделить с жителями города победу! А вместо этого семье султана придется бежать, как последним трусам? Нет, такое не может быть! Хан-Султан побежала в покои бабушки, там она застала Ай-Чечек и двух других жен отца.
- Кто тебе позволил так врываться! - закричала Теркен.
- Как может защитница веры и мира, Великая Теркен, Владычица женщин обеих миров просто так взять и трусливо бежать от неверных?! - говорила Султан, глядя прямо в глаза хату. Голос ее был тверд, взгляд наполнен негодованием жены оцепенели, глядя на это, как будто перед ними стояла не там милая и капризная принцесса, которую они знали.
- Султан, - Подошла к ней Ай-Чечек. - Сейчас же проси прощения Теркен-хатун!
- АннЭ, а кто будет просить прощения у жителей Гурганджа за то, что оставили его жен и дочерей варварам на поругание? Кто будет просить прощение у отца за то, что не отстояли столицу?! Вы, хатун, езжайте, а я остаюсь!
Теркен сначала молча слушала, а потом замахнулась рукой и ударила по щеке дерзкой девчонке. - Молчи! Смеешь ослушаться приказа?! Совсем тебя избаловали. Хотя, нельзя удивляться дурному воспитанию, ты же дочь Ай-Чечек.
Ай-Чечек молча опустила голову и стала напрягать лицо, чтобы не заплакать.
- Айше! Мунира! - позвала хатун служанок, - проводите Хан-Султан до ее покоев и помогите собрать вещи в сундук. Завтра с рассветом отправляемся.
- Айше, как стыдно, - говорила тихо Хан-Султан юной служанке.
- Хатун, вы женщина, а не воин, все равно бы ничем не помогли городу, - успокаивала ее девушка. - Иншалла, город выдержит осаду. А если нет, что будет с вами, даже страшно представить! А крепость Илал - самая неприступная, там вы будете в безопасности, великая Теркен все правильно решила!
- Илал, это же в Мазандаране, в Персии,- взялась за голову Хан-Султан. - Придется идти по пустыне!
- Да, но это лучше, чем попасть в руки монголам.
На рассвете жены, дочери, наложницы, младшие сыновья султана, везира Мухаммада ибн Салиха и сына правителя Языра Умар-хана, который хорошо знал окрестные дороги, в сопровождении воинов хараса выходили из крепости. Там их ожидали проводники с верблюдами. Дойдя до берега Амударьи, все увидели двадцать шесть человек, стоявших связанными на коленях. Хан-Султан узнала в некоторых из них аманатов хорезмшаха - сыновей вассальных правителей, живших во дворце. - Что это значит? - спросила она у матери.
- Похоже, их собираются убить, тихо с ужасом в глазах ответила Ай-Чечек.
Хан-Султан побежала к воинам, стоявшим у реки рядом с заложниками. - Что вы делаете?! Развяжите их! Я приказываю!
- Хатун, мы выполняем приказ Теркен-хатун, - ответил один из воинов. - Аманатов велено утопить.
Хан-Султан подбежала к Теркен, упала на колени и со слезами стала умолять пощадить заложников. Султанша отвернула голову и ровным спокойным повелевающим тоном сказала:
- Иди к матери
-Бабушка, за нами идет смерть, неужели вы не страшитесь гнева Всевышнего, совершая такое преступление? Не боитесь Страшного суда, мучений ада?
- Они опасны. В вассальных землях многие переходят к монголам. И они могут, - отвечала таким же спокойным ровным голосом Теркен, глядя таким же равнодушным безучастным взглядом. Не тот был взгляд, что у Хан-Султан, наполненный страхом и слезами.
- Потому что знают, чем ВЫ от них отличаетесь, - вмешалась подошедшая к дочери Ай-Чечек.
- Что ты сказала?! - воскликнула низким грозны голосом Теркен, посмотрев на невестку, как хищник, собиравшийся напасть.
- Вы были неверной, ей и остались, - сказала громко осмелевшая от шока Ай-Чечек.
- Да как ты смеешь лгать? Мы с отцом и всей семьей приняли ислам еще моего замужества!
- А не обманули ли вы всех и не молитесь в мыслях вашим кипчакским балбалам?
- Хочешь пойти с ними?
Хан-Султан поднялась и увела Ай-Чечек за руку к каравану.
отправился в путь, тем временем приказ султанши был выполнен. Юные сыновья вассалов с камнями на шее погрузились на дно Амударьи. Не убили только одного Умара, знавшего путь в Илал.
Стояла невыносимая жара, все время хотелось пить, пот лил ручьем при малейшем ветре приходилось прятать лицо от песка. Эта пустыня не казалась безжизненной, как африканские. Каравану по пути редко встречались золотистые барханы, чаще засохшие травянистые растения на песчаной почве. Периодически по песку проползали змеи и черепахи, а над караваном возвышалось - вечное синее небо. И, казалось, не было конца и края, как не было конца этому пеклу и жажде, и только небесная мозаика из звезд ночью успокаивала и внушала мысль о том, как прекрасен божий мир, в котором мы живем.
Вся прошлая жизнь - беззаботное детство, юность, персидские поэты, мечты о встречах с ними, замужество, жизнь после возвращения домой - словно превратилась в песок барханов этой знойной пустыни, есть только матушка, сестры и братья, сумасбродная султанша, от которой не знаешь, что ожидать, верблюды и пустыня. А еще где-то далеко монголы, с которыми, уходи - не уходи, а встречи не избежать. Золотые украшения, драгоценности в сундуках, которые несли на своих горбах верблюды, которыми Хан-Султан часами могла любоваться у зеркала, превратились в обычные побрякушки, по сравнению с настоящей драгоценностью - жизнью. Бог, как будто, ее наказывал за то, что никак не могла понять этого. Раньше она ругала поваров, когда во дворце не было сладостей, а теперь, кажется, что нет вкуса, приятнее вкуса воды.
И вот, долгожданный Мазандаран... Издалека виднелись горы, покрытые густыми лесами. В этой местности не было засухи, казалось, нехватка воды осталась в прошлом. Наконец-то жизнь! После долгого пути по пустыне женщинам пришлось подниматься по склонам гор. Наконец издалека показались мощные каменные стены крепости Илал. Харасцы, выполняя тайный приказ Теркен, окружили Умара, единственного выжившего вассала, отняв у него саблю, зарубили. Хан-Султан хотела, побежать, как в прошлый раз, но Ай-Чечек ее взяла за руку:
- Не надо, дочка, мы не можем ничего сделать, - говорила она сквозь слезы
- Как с этим жить, матушка?
- Здесь нет нашей вины, не мучай себя. Отвечать будем только за наши грехи, а за свои - хатун ответит. Всевышний видит, что мы пытались этому препятствовать, но бессильны перед той властью, что твои дед и отец дали ей. Вот когда закончится война и вернется хорезмшах, будем с ним говорить. Разгневается - и пусть, дальше это терпеть нельзя.
- Отец сам теперь бессилен перед властью Теркен. Почти все эмиры и наместники - ее соплеменники.
У ворот крепости их встретил мустахфиз (комендант) иранец Али ибн Хусейн ибн Хасан ат-Туси. Хан Султан запомнила его лицо: голубоглазый, бледнолицый мужчина не был похож на ее соплеменников - тюрков. Тридцатилетний комендант мог при желании иметь четыре жены, но жил по принципу Омара Хайяма "лучше будь один, чем вместе с кем попало" и искал недостатки в семье каждой девушки, предлагаемой ему в жены.
- Так и умрешь один, как Омар Хайям, - говорил ему сотник Бурак, единственный товарищ из гарнизона. Только с ним этот замкнутый перс был откровенен, иногда мог даже пожаловаться, как трудно управлять тюрками, заставлять их подчиняться, действовать строго по команде, да еще и иноплеменнику.
Встретив с несколькими солдатами, женщин тут же проводили в одно из зданий для проживания солдат выделенного для проживания командного состава. Для мужчин выделили одно из помещений для проживания гарнизона, а солдат оттуда пришлось переселиться и потеснить своих товарищей. С первого же дня Теркен-хатун приказала вызвать коменданта и стала возмущаться:
- Почему ваш гарнизон не вышел поприветствовать жену хорезмшаха?
- Солдаты находились на своих постах. Я не могу их отвлечь, только чтобы произнести все ваши титулы
Теркен поперхнулась, другие женщины смотрели на него с удивлением и даже страхом, помня судьбу заложников и Умара.
- Простите, хатун, я должен работать, - ушел, поклонившись Али.
- На второй день Теркен снова вызвала мустахфиза и начала ругаться:
- Это где вы нас поселили?! Знали, что приедет гарем хорезмшаха, не могли подготовиться? Почему все должны жить в общих покоях: и жены, и наложницы, и даже мать султана?!
- Хатун, - спокойно, улыбаясь отвечал Али, - помещения здесь предназначены для проживания воинов, а не гарема. За короткое время собрать строителей, зодчих и построить огромных дворец, достойный царственных особ, невозможно.
- Но кормить нормально вы нас можете? Это что такое! - возмущалась султанша, нервно протягивая ему сухую лепешку. - Как это можно есть? И это после долгого пути по пустыне! Хоть баранов заколоть к нашему приезду вы могли?
- Мясо нужно для воинов, - так же спокойно отвечал командир. - А женщины вполне могут довольствоваться растительной пищей. Завтра вам принесут мешки с рисом и чечевицей, сварите похлебку.
- Мы тюрки, степняки, не можем без мяса, хоть мужчины, хоть женщины, без разницы. Наши прадеды верили, что они потомки волка.
- Хатун, наши враги тоже говорят, что они потомки волка и лани. Только это все язычество, пусть в это верят идолопоклонники, а я верю только в Писание, где говорится, что все люди - дети Адама.
- Да как ты смеешь мне перечить?! Забыл, кто перед тобой?! Да стоит мне только намекнуть...
- И что? Прикажете убить? А кто вас тогда будет оборонять крепость? Вы? Вы и Гургандж оборонять не захотели, хотя город хорошо подготовлен. Монголы вот-вот будут тут. Ах, да, - засмеялся комендант. - Есть другой вариант: пока я вам нужен. Буду жить, пока я вам нужен, а после победы убьете, как это было с Умаром. Но есть один момент: вас и так ненавидят люди Хорезма за невинно пролитую кровь, а после убийства командира, спасшего вас, что будет?
Хатун молчала,нервно прикусывая губу, думая, как ответить на такую наглость коменданта.
- Хатун, мы тут готовимся воевать с монголами, а не развлекаться. Если вам и вашим невесткам это не нравится, можем погрузить на верблюдов и отправить в другой город.
У хатун затряслись руки. А Хан-Султан и женщины, сидевшие рядом тихо улыбались, вылупив глаза и прикрыв лица ладонями, а потом опустили головы, как только хатун повернула голову в их сторону.
Наблюдая за округой на высокой башне, Али разговаривал с товарищем:
- Ну, вы совсем отчаянный! - говорил он. - И не боитесь, что прикажет казнить потом?
- Страшнее казни, - говорил он медленно, думая над каждым словом, как делал обычно, - это когда тебя презирают даже женщины. Да, - заговорил Али после короткого молчания, - Не понимаю я этих тюркских обычаев. Нельзя давать женщинам столько власти. Думаю, повелитель теперь сам не рад. Всевышний создал женщину, чтобы она продолжала род, воспитывала детей, дарила любовь и тепло. А когда все меняется местами, наступает конец... Ругал он тюрков в личной беседе постоянно, а у самого перед глазами лицо большеглазой женщины из гарема.
Монголы не заставили себя долго ждать. Первый штурм удалось отбить. Огромные каменные стены Илала устояли перед ядрами китайских стенобитных орудий. Женщины вздрагивали от громких звуков, закрывали уши, кто-то читал молитву. Одна Хан-Султан притворялась спокойной.
- Нельзя бояться! - говорила она повелительным тоном, копируя подражая своей бабушке. - Им нужен наш страх, он им доставляет наслаждения. Чем больше мы боимся, тем они сильнее! Теркен лишь с грустью глядела на внучку, видя себя в молодости, во время осады Гурганджа Гуридами. Она раздала всем женщинам флакончики с ядом, который по ее приказу изготовили перед исходом, и приказала пришить к одежде, чтобы всегда иметь при себе, и, если крепость падет, выпить содержимое сразу.
- Приказываете совершить самоубийство, харам! - говорила Султан, глядя с укором на хатун. - Мало грехов мы совершили в пути?
- Всем известно, что делают монголы с женщинами, это хуже адских мук.
Хан-Султан взяла флакон и поставила его в сторону, а сама прибрала волосы и повязала голову чалмой вместо покрывала, сказав, что сильно жарко, потом взяла саблю и куда-то побежала, ничего не отвечая недоумевающим женщинам. Забираясь бегом по лестницам на верхнюю часть крепости и думала: "Нет, Усман, мы не встретимся в аду, я искуплю свой грех кровью".
Но саблей работать не пришлось. Сначала она стала помогать воинам сбрасывать вниз на забирающихся по лестнице нукеров горшки с горячей смесью из смолы. Затем попросила лук и стрелы и пыталась попасть в какого-нибудь вражеского солдата в пластинатом доспехе куяке и шлеме дуулга сферической формы из нескольких металлических пластин, соединенных наклепками. Али был занят организацией обороны и долго не замечал нового человека. Но, когда его взгляд остановился на не незнакомом воине, неумело обращавшемся с луком. Присмотревшись он увидел, что это женщина, и праведный гнев одолел командира.
- А ЭТО еще кто?! - спрашивал он, глядя на солдат с гневом в глазах. - Зачем ее пустили? Он взял принцессу за рукав, думая, что это одна из наложниц или служанок гарема и повел вниз по лестнице.
- Пусти! Я приказываю! - кричала принцесса. - Ты не знаешь, кто я такая?!
- Иди отсюда! Мы здесь не в игрушки играем! Увязался этот гарем на мою голову!
- И я не играю! - посмотрела на него она своими большими черными глазами прямо в лицо. Этот взгляд, словно обжог коменданта. Никогда он не видел таких диких, дерзких, в тоже время дико красивых женщин.
Она говорила быстро и громко, глядя коменданту в лицо, в голосе звучала твердая уверенность в каждом сказанном ею слове. Ее голос и взгляд заставили перса на минуту замолчать. Я устала сидеть и бояться, бояться целыми днями и только думать о страшном. Думать о том, бессильна невыносимо, что ничего не смогу сделать, если враги убьют моих родных, если обесчестят наших женщин! Я уже испытала это восемь лет назад, была в плену, испытала мужские удары, знала, что в любой момент меня могут убить и не могла ничего сделать, кроме ожидания, что придет отец и спасет меня. Но сейчас он далеко, и под угрозой не только моя жизнь, и от того еще страшнее, чем тогда.
- У кого вы были в плену?
- Караханидов.
Теперь Али понял, кто перед ним. Женщина из гарема хорезмшаха, побывавшая в плен у караханидов, которую вызволил из неволи отец - это и есть та самая, которую в народе называю "мужеубийце", о которой говорят, что по ее прихоти был казнен правитель Самарканда с его родственниками. Жена, навлекшая казнь на мужа, злая жена, ослепленная властью и роскошью бесстыжая женщина - так знают о дочери шаха в народе.
- Ступайте, госпожа Хан-Султан. Если вас убьют или ранят, то нам отвечать своей головой, - сказал командир спокойным повелительным тоном, который неожиданно заставил своенравную принцессу замолчать и повиноваться. Спускаясь с лестницы, она глядела в сторону коменданта, бегом поднимавшегося обратно.
После того, как штурм был отбит, как ни пытался Али не отвлекать свои мысли ни на что, кроме обороны, из головы не выходили слова принцессы.ю
"Похоже врут ли злые языки? - думал он. - Женщина своенравна, но она тюрчанка. А на ту, что может убить из прихоти".
Вернувшись к женщинам, Хан-Султан пришлось выслушать крики Теркен:
- Совсем потеряла стыд! Стояла рядом с мужчинами! Думаешь, отец далеко, можно его позорить?! Нет, говорила я ему, чтобы он тебя не слушал и снова выдал замуж!
- Вы, хатун, тоже стояли рядом с мужчинами на собрании дивана, - тихо и уверенно отвечала принцесса.
- Как ты смеешь сравниваться себя со мной! Ты не родила сына правителю! Да что там сына, ты даже дочери не родила и не родишь больше!
- Только Всевышний знает, стану ли я женой и матерью, - также спокойно отвечала Хан-Султан. Айчечек подошла и, как обычно, стала уговаривать дочь не перечить хатун.
- Да кому ты нужна в свои 24 года? а у шаха, кроме тебя есть другие дочери. Для союза с ним тебя не попросят.
Али встретил на улице из служанок, которая несла воду из колодца. Вручив ей маленький сверток, приказал передать госпоже Хан-Султан. Девушка, обрадовавшись, что, кроме войны и казней, наконец-то происходит что-то интересное.
- Поняла, - говорила она с ехидной улыбкой. - Передам незаметно.
- Не поняли, - раздраженно ответил Али.
- Да все я поняла! - улыбаясь, качала головой служанка. - Госпоже давно пора замуж, только вам ее не отдадут, а-ха-ха!
- Отдай отрыто, чтобы все видели. И разрешаю прочитать. Там только о военных делах.
Ай-Чечек стала часто болеть: после казни аманатов у нее стали возникать боли в сердце, а перенесенная дорога совсем пошатнула ее здоровье. В Мазандаране засухи были редкостью, воды в крепости всегда хватало. А сейчас, как назло, пекло и засуха, воду приходилось экономить, что еще хуже сказывалось на самочувствии Ай-Чечек.
Когда зашла загадочно улыбающаяся Айше, Хан-Султан сидела рядом с лежащей на соломенной лежанке матерьюи поила ее из чашки, приговаривая, чтобы она пила медленными глотками.
- Айше, что такое? Что там у тебя?
- Хатун, приказано передать, чтобы все видели.
Хан-Султан, открыв сверток, прочитала: "Госпожа, я долго думал над вашими словами и хотел бы посмотреть, как вы владеете оружием".
- Ты еще не выкинула эти мысли из головы?
- Не переживайте, матушка. Он просто хочет научить меня защищать себя, но не разрешит участвовать в боях. Если крепость падет, нам все равно придется защищаться.
- Да почему ты решила, что крепость падет? Она, вон какая мощная!
- Ишалла, мы выдержим, но Отрар пал, другие города пали. Поэтому все может быть...
- Нехорошо, что ты будешь наедине с мужчиной.
- Мы будем учиться на улице, там ходят люди. В стены и башни я не пойду, не переживайте. Айше, найди мне платок или шарф, полегче, чтобы можно было надеть на голову вместо покрывала.
Они встретились на улице у наружной стены крепости. Али попросил Хан-Султан показать, как она умеет обращаться с саблей, и та с радостью от всей души начала изображать. Как рубит ей врагов, а перс чуть ни упал со смеху.
- Госпожа, вы только махать саблей можете, а собрались воевать. Подойдя, он своей саблей вырвал саблю из белых гладких рук принцессы. - Даже держать нормально не умеете! - смеялся он еще громче.
- Но меня учили в Гургандже сражаться! - обиженно спорила принцесса.
- Плохо учила! Когда вернетесь, прикажите отрубить головы вашим учителям!
- Вы думаете, я такая?
- Да шучу! Он подошел сзади, схватил ее за плечи и изобразил, будто перерезает шею саблей.
- Все, я вас убил.
- Принцесса скривила лицо и закричала:
- Ты, что, совсем обезумел! Как смеешь прикасаться к женщине! И так не честно, я тебя не видела!
- А вы думаете, монгол подойдет к вам спереди, чтобы предупредить о своем приближении или не будет вас трогать. Потому что вы женщина? Его не волнуют наши законы, он же неверный!
- Ай! - топнула ногой принцесса.
- Мда... Как все запущено... Работать много придется. Я вас научу, только с одним условием: во время занятий забудете, что вы госпожа и будете делать, что вам скажут.
- Принцессе ничего не оставалось, кроме, как подчиниться.
Как только Али мог выделить хоть один час, он вызывал ученицу на урок.
- Госпожа, расскажите про ваш плен в Самарканде, - неожиданно попросил он. После этого вы больше не захотели выходить замуж?
- Зачем вам это? - разозлилась Хан-Султан от неожиданного вопроса, будто ее задели в давно зарубцевавшуюся рану и стала ударять своей саблей по его сабле с большей силой, и снова сабля была выбита из рук.
- Вы дали волю гневу, посторонним мыслям, а врага не будет волновать, что у вас на душе.
- Я не просила отца его убивать, - неожиданно сразу по делу начала говорить Хан-Султан. Вы ведь это хотели узнать? Я просила его наказать за то, что обращался со мной, как с пленницей, наказать его жену за то, что держала меня в запрети и морила голодом, но не убивать, тем более, не просила смерти его семье, - она говорила дрожащим голосом. Может не надо было просить об их наказании, но я не могла! - зарыдала Хан-Султан, присев на землю и прислонившись спиной к стене крепости.
- Успокойтесь, хатун. Мне не стоило спрашивать. Ваш муж заслужил смерть, он предал султана и совершил бунт. Этого было достаточно для казни и его, и его родни. Не думайте о них.
- Не могу не думать, он восемь лет уже приходит ко мне во сне. Говорят, перед смертью он проклял весь Хорезм, кричал, что кто-то разрушит города, и мы все утонем в крови.
- Встаньте! - приказал комендант и дал ей в руки лук.
- Видите вон то дерево? Представьте, что это призрак Усмана и стреляйте в него. А мне надо идти, больше нет времени. Прощайте.
Она стояла и стреляла в дерево, пока не израсходовала все стрелы из колчана. Покойный муж ей больше во сне не являлся. Зато стал являться другой человек... Человек, голос которого заставлял ее вести себя, разговаривать вежливо, и как нормальной женщине, слушаться мужчину, мужчину, при виде которого сердце билось чаще, рядом с которым было ничего не страшно и верилось в победу.
Комендант стал понимать, что скучает, когда принцессы нет рядом, когда не видит ее больших черных глаз. Ее белую гладкую руку, которой она смущенно поправляет случайно выпавший из-под платка черный локон. Разум говорил ему. Что он никто и даже не смеет мыслить о такой женщине, а сердце - что, возможно. Скоро они все будут убиты, как казнят монголы жителей всех непокорных городов. Что же он потеряет тогда? ......
Айше на этот раз было велено передать письмо тихо и незаметно.
"Если из-за вас мне придется сложить голову, не вините себя. Я сам выбрал себе такой путь, путь усыпанный раскаленными углями"
Встретившись с ним у стены снова. Она тихо сказала:
- На грех я не пойду, и так грехов у меня много. Если не собираетесь взять в жены, прекратите.
- А если после войны попрошу вас у вашего отца или ваших братьев. Пойдете за меня? Этот ответ удивил и, в тоже время, обрадовал принцессу.
- Почему вы думаете, что отец выдаст меня за вас? Вы хоть знаете, что тот, кто женится на мне, поднимется на небывалую высоту?
- Госпожа моя, если мы победим, я стану военачальником, спасшим город. А если проиграем, то мы все умрем. Так что же нам терять? А если ваш отец или ваша бабушка, что более вероятно, прикажут отрубить мне голову, так что ж? Это жизнь... Страшнее смерти жить и думать, что мог быть счастливым, если б попытался. ......
Хан-Султан бежала домой, придерживая платок, чтобы не упал с головы. Она словно не бежала, а летела, и такая легкость была на душе, как будто ей еще не много лет и не была в плену у собственного мужа, не было тяжелой дороги по пустыне и горам, не было кошмаров с призраком Усмана и не было монголов...
- Ну, ты, брат, совсем безумен, - говорил ему Бурак на вершине башни, когда услышал о намерениях своего приятеля. - Совсем не дорожите жизнью, мустахфиз! Первый раз совершили безумие, когда дерзили Теркен-хатун и сейчас. Скоро лишишься головы, с которой совсем не дружишь, перс! И помню, говорил, что никогда не женишься на туюрчанке!
Хан-Султан просила шепотом у матери, чтобы помогла потом уговорить отца выдать ее за коменданта. Только Ай-Чечек отвечала:
- Если только доживу до конца войны...
Не долго длилось счастье Хан-Султан. Скончалась Ай-Чечек. Совершив омовение тела, завернув в ткань, похоронили в тот же день. Похоронили ее не в склепе, как положено хоронить людей из царственного рода, а в обычной могиле, поставили только надгробие с арабской вязью. Хан-Султан не видела, как ее хоронили, женщины не участвуют в похоронах. Она только сидела на полу и тихо плакала. От Али приносили письма со словами: "Госпожа, вы не роза, что цветет в саду, которую поливают. Вы - дикий тюльпан, что цветет в пустыне. Пройдет засуха, и цветок в пустыне зацветет снова. Все пройдет, а я буду рядом". У Хан-Султан в новой жизни были только два СВОИХ человека, которые всегда были за нее, беспокоились о ней, как о женщине, а не только как о члене династии. Теперь из двоих остался только один, о нем одном теперь волновалась душа: не мучает ли ЕГО жажда, ел ли ОН, не ранен ли ОН. Его письма она прятала под одеждой, читала их тайком. Но женщины уже не обращали на нее внимания, все их мысли были о воде. Они сильно истощали, невозможно было есть, когда все время мучила жажда. Крепость оборонялась уже четвертый месяц, а дождей все не было, вода в колодцах заканчивалась. Женщины сильно истощали, есть из-за жажды было невозможно. Воины наблюдали со стены, как в стане противника толпы пленный что-то роют и строят, когда оно становилось все выше и выше, стало понятно, что они строят стены вокруг, чтобы блокировать город.
Не сойти с ума Хан-Султан помогали только мысль о том, что любимый человек рядом и желание пролить ИХ кровь, тех из-за кого она потеряла мать, из-за кого пропал отец, тех, кто убивает мирных хорезмийцев, невзирая на пол и возраст. Гнев заставлял сердце биться, заставлял ее дышать, как заставляет он людей творить, двигаться вперед и достигать вершин хоть в чем.
Ай-Чечек была только первой смертью. Потом умерло еще несколько женщин, потом стали умирать воины. Но старуха-султанша жила. Ослабла немного, хворала, но не торопилась покидать этот мир. Казалось, ни возраст, ни дальний путь, ни жажда не сломили эту дочь степей. Только кричать на женщин стала чаще, грозила всех казнить, как будто питалась не водой, а негативной энергетикой. Только с Али она говорила спокойно, но приходила к нему постоянно и требовала начать переговоры о сдаче.
- Вы знаете, что будет с вашими женщинами, если мы сдадимся? Если вы готовы их отдать на поругание, то для нас лучше смерть!
- Это мой приказ! Повинуйтесь, иначе потом ответите за неуважение к матери султана! - закричала она на него впервые за долгое время.
- Хатун, хотите, чтобы все четыре месяца были напрасны? Чтобы были напрасны смерти наших людей? Чтобы отдать такой приказ, вам придется отрубить мне голову!
Вскоре сам Али захворал, мучил сильный жар, не мог подняться. Хан-султан, уже не скрываясь, бегала узнавать о его самочувствии и слезно молила Всевышнего о его выздоровлении. А Теркен, воспользовавшись болезнью упрямого командира, приказала отправить посланника во вражеский лагерь. Воины, чьи мысли теперь тоже занимала только вода, повиновались правительнице.
- Сдаться? Чтобы подвергнуться насилию? Лучше пусть я умру, пусть другие умрут, но мы попадем в рай!
Теркен в ответ молчала, потом тихо сказала:
- Флаконы с ядом при вас. Поступайте, как считаете нужным. Монгольским командованием было приказано, открыв ворота, всем выйти из крепости. Хан-Султан решила, что настал тот час, когда она попрощается с жизнью. Нет, не совершит харам и не выпьет яд, а будет убита врагами в сражении.
В тот момент, когда все подходили к воротам, Хан-Султан обратилась к служанке:
- Айше, передай всем, чтобы не сожалели обо мне. Я сделаю то, чего давно ждала: сражусь с ними. - И побежала в обратную сторону.
- Вы одна... Как же... - не понимала служанка.
- Хан-Султан, стой! - кричала Теркен.
Она вернулась в дом, где жили султанши, нашла чернильницу, написала прощальное письмо Али на фарси "Нам не суждена была победа, не суждено осуществить наши мечты, но я благодарна за это время. Когда была счастлива по-настоящему. Благодаря вам, я знаю, что значит любить". Она взяла сверток, маленький кинжал и положила во внутренний карман, специально пришитый к одежде, затем взяла саблю и побежала в сторону крепости.
Когда хорезмийцы подходили к воротам, чтобы открыть их, как по закону подлости, грянул гром, далеко, у вершин гор сверкнула молния, словно грозя небесной карой. Когда люди выходили из крепости, полился ливень. Женщины и воины не думали о позоре, а падали на колени, подставляя ладони струям небесной воды и жадно ее глотали. Выходивших людей окружили всадники и повели во вражеский стан.Гургандж тоже держался несколько месяцев. Нового хорезмшаха Джелал-ад-Дина диван не признал и возвел на престол брата ТеркенХумар-Тегин. Он, в свою очередь, приказал сдать город монголам. Но простые жители не признали кипчака новым султаном и не послушали не его приказ, а призыв шейха Наджм-ад-Дина аль-Кубра к священной войне, продолжая сопротивление.
Еще продолжались бои за городские кварталы, когда старший сын Чингисхана Джучи со своими нукерами, среди которых был хорезмийский перебежчик - бывший раб, зашел во дворец хорезмшаха. Слуги и наложницы, которых Теркен не взяла с собой в Илал, стояли, склонив головы. Пока воины бегали по покоям, переворачивая сундуки с золотом, Джучи взглядом тронный зал, зашел на высокий султанский трон и, смеясь разлегся на него.
- Какой огромный трон!- говорил сын хана по-монгольски Хорезмийский нукер, не похожий на хорезмийца, зеленоглазый и рыжебородый, стал понимать некоторые монгольские слова, он старался схватывать все: любые бытовые фразы, слова, связанные с войной, оружием и даже ругательства. Но выучить другой язык теперь труднее, чем когда-то в детстве, когда пришлось сменить родной язык на тюркский. Практически все монгольские военачальники и многие нукеры знали тюркский, и в общение с ними не было проблемой, но надо было стать своим для них.
- Теперь он ваш, повелитель!
-- Сколько раз тебе повторять, чтобы ты так меня не называл? - перешел Джучи на тюркский.
- Простите.
- Если не захочешь забыть, что был рабом, так и всю жизнь им останешься. А вина здесь есть?
- Сарацинам вино запретно, но многие знатные запрет нарушают.
- Ясно... - улыбнулся сын хана, будет, чем праздновать, когда штурм закончится.
- Пойдемте, я вам покажу еще много чего интересного. Рыжебородый привел его в шахский бассейн.
- А это ему зачем? Здесь столько всего бесполезного.
- Здесь шахи сидели в воде.
- Зачем?
- Говорят, вода имеет целебные свойства. Часто они здесь развлекались со своими наложницами. Однажды покойный султан Текеш решил также развлечься, так Теркен-хатун чуть не сварила мужа в бассейне!
- Во как! Повелители мира, тоже мне! - громко засмеялся Джучи.- Интересно, есть ли среди дочерей султана похожие на его мать?
- Наверно, старшая, ее имя Хан-Султан. Она была замужем за ханом ханов Усманом, но тот поднял бунт против султана и был казнен, говорят, по настоянию Хан-Султан.
- Она красива? - с хитрой улыбкой спросил Джучи.
- Самая красивая из женщин гарема, хоть и уже не совсем молода. - Он куда-то побежал, обещав быстро вернуться. Вернулся рисунком в руках и показал его Джучи. Там Жак, подражая авторам персидских миниатюр, нарушавших запрет изображать людей,попытался нарисовать восточную красавицу и длинными волнистыми волосами и с чуть раскосыми, но широкими глазами.
- А ты, Цветноглазый, или как там тебя зовут, в душе остался мужчиной, - засмеявшись, похлопал Джучи его по плечу.
- Господин, мое имя Жак, уверенным голосом сказал воин. - Я христианин.
Жак родился в небольшой французской деревушке, в семье было девять детей, четверо умерли в младенчестве. Однажды пришли в деревню проповедники и поведали, что только дети с их непорочными душами могут освободить Гроб Господень. Жак поверил проповедникам, сбежал из дома и присоединился к другим ребятам, таким же доверчивым, как он. Купцы обещали помочь, посадили детей на корабль. Беззащитные дети стали добычей работорговцев, которая сама пришла к ним в руки. Горе-крестоносец смутно помнил, как его перепродавали разным лицам. А то, как сделали евнухом. Память отбросила, как будто защищая душу от страшных воспоминаний. Так он попал в Хорезм. Поприказу хозяев пришлось поменять веру и имя. Но наедине, тайком, доставал хорошо спрятанный католический текст и произносил слова молитвы на латыни, которые так и не забыл за все эти годы. Только, будучи взрослым, Жак стал думать о том, что все было подстроено, что злые люди использовали чистые веру и чистые помыслы для своей наживы. Он каждый день видел в гареме красивых девушек, видел их непокрытыми, и хотелось кричать и плакать от мысли, что не суждено ему стать ни мужем, ни отцом, ни просто любимым юной красавицей. Он все время ждал, когда пройдет старшая дочь султана, чтобы взглянуть на ее огромные черные глаза и густые брови. Вторая мечта тоже была несбыточной - вернуться домой. Но никто его, вероотступника, там не ждал, и кого волнует, что предал Святую Церковь не по своей воле? Когда пришли монголы, он не понимал, кто они, откуда, но решил, что это его шанс: если не может осуществить две мечты, тогда хотя бы сможет третью - стать свободным. Он бежал к ним не с пустыми руками, с рисунком расположения городских кварталов и построек.
- Почему мы должны верить, что ты из самого дворца хорезмшаха? - спросил крупный военачальник с суровым лицом.
И Жак вытащил украденную печать хорезмшаха. Так он стал монголом. Теперь он не раб, а воин. Такое и на родине не светило безродному крестьянину. Здесь никого не волновало, как он молится богу, какое он носит имя. С этими людьми он смог снова стать собой - христианином Жаком, вернуть себе то имя, которое он носил, когда спина еще не привыкла к плетям работорговцев. Не привыкать бывшему рабу терпеть боль, и во время воинских учений проявлял он стойкость, и в монгольской борьбе вызывался участвовать, был не раз сброшен на землю силачами, но поднимался. Не сразу и стрелять метко из лука научился, но пытался и пытался, пока не стал попадать в цель. Пришлась Жаку по вкусу и монгольская еда - кумыс, сушеный творог хурууд и мясо в разном виде. Мясо почти каждый день. Он не помнит, сколько раз в год на родине удавалось поесть мяса. Еда для настоящих мужчин, придававшая силу. Есть ли запрет Святой Церкви на такую пищу он не знал или забыл. И пусть эти люди язычники, могут потом стать христианами. Монголы видели его бесстрашие в бою, безжалостность в захваченных городах, непреодолимое рвение в исполнении приказов и поручений. И пусть у них необычные лица, которые он видел ранее только у ханьских и кара-китайских купцов,и пусть они говорят на языке, который ранее не слыхал ни у арабов, ни у хорезмийцев, они не смотрели на него, как на раба, не разговаривали, как с рабом. Их темники и даже хан с сыновьями ели ту же пищу, что и простые воины, жили в таких же юртах, звали своего правителя просто каганом. Только одно не понимал цветноглазый латинянин - что принимают в свои ряды сарацинов, пришедших к Чингисхану с земель, где правили кара-китаи от гонений. Приходили перебежчики и из земель Хорезмшаха, чтобы сохранить свою жизнь и жизни близких людей. Приходилось ему видеть, как они совершают намаз в военном лагере и разделять с одним из хорезмийцев трапезу, Цветноглазый возмутился, обратившись к сидевшим рядом монголам:
- Зачем принимаете к себе ваших врагов?
- Затем же, что и приняли тебя, - ответил монгол. Кто по доброй воле встал под знамя Чингисхана, то не враг.
- Но почему хан позволяет им оставаться сарацинами?
- Почему кагана должно заботить, как молятся его воины? Мы не за веру с ними воюем, мы - не твой народ, а за купцов возмездие вершим. А те купцы тоже мусульмане. Но то были наши купцы, потому что служили Чингисхану. Если бы он не уважал все веры, сартаулы бы не помогли ему победить кара-китаев. К кому бы ты бежал из рабства, глупый человек? Не поднимай шум в лагере! Если что-то не нравится, держи в мыслях, не произноси в словах! Пришлось Жаку терпеть и повиноваться и поднимать в бою упавшее оружие соратника - шаманиста, еретика-несторианина, мусульманина, потому как в противном случае по Великой Ясе грозила смерть.
Еще один момент омрачал новую жизнь нукера Жака: частенько воины подтрунивали над его увечьем. Во время взятия какого-то города привели местных женщин, стали воины разглядывать дрожащих и плачущих полонянок и говорит ему один: Цветноглазый, а ты что не никого не выбрал? Посмотри, какая! Ах, да, забыл... Ты же... И поднялся хохот, заглушивший плачь несчастных девушек. Но все это были мелочи, посравнению с огромной благодарностью Цветноглазого к детям волка и лани, давшим ему свободу.