Сопланетник Александр К : другие произведения.

Рассказы о существительных

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

На правах рукописи

РАССКАЗЫ О СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ

от

СОПЛАНЕТНИКА

около 3-х авторских листов.

  

"Не все люди говорят правду, а книжки пишут люди"

.

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Занудность рассказов о былом быстро утомляет молодых слушателей, и они разбегаются. Ты остаешься один на один со своей памятью. Годы продолжают бежать дальше, полушария мозга выкрашиваются, и уже даже воспоминания превращаются в проблему, нечем вспоминать. Я ещё не в таком возрасте, но имеет смыл поторопиться, если пришла охота на воспоминания.
   Перед любым вспоминальщиком неизбежно встаёт вопрос - для чего браться за перо:
  -- чтобы оглянуться назад и спросить себя, что там осталось позади? - а кому это интересно, если жизнь твоя, но ты так и не понял, что она такое была?
  -- поучать, нравоучать? - кого и чем?
  -- пережить ещё раз былое? - это то же самое, что съесть уже однажды съеденное.
  -- рассказать о былых победах, о доблести, о славе?
   А какие у постояльцев кладбища могут быть победы, доблести и слава? Ведь Земля завладеет тобой со всей твоей собственностью, миллиардами баксов, подвигами, доблестью, славой и не икнёт. "Законодатель", провозгласивший собственность на Землю, тем и закончит своё законодательство. Право собственности не у него на Землю, а у Земли на него. Но да ты, "законодатель", этого не понимаешь. У тебя ведь как получается: при советах было плохо, потому что в магазинах нифига не было, даже совести; а теперь хорошо, в магазинах всё есть, даже совесть и дёшево; разве это не прогресс?
   Не знаю, кто как, а я с рождения чувствую себя собственностью Земли. Я видел как она, услышав моё первое "уа-уа", довольная облизнулась:
  -- Голодной не останусь. Есть ещё один полдник; пока на один зуб, да время терпит. Даст бог, подрастёт до полноценного ужина.
   Так в чем же смысл, если всё бессмысленно? Я, думаю, в появлении зубной боли. Пока её нет, всё бессмысленно, но стоит ей появиться, и смысл тут как тут, причем никаких сомнений, чем тебе заняться.
  -- Неужели зубная боль - это смысл жизни? - слышу я уже негодующий крик многих читателей - Это ужасно! Вы мрачный тип!
   Как будто ужас продукт мой, а не ваш или вашего Бога.
   Кто видит смысл в зубной боли, и не замечает смысла в её рождении, тот попадает в прокрустово ложе существующей грамматики дерьма. По этой грамматике боль - имя существительное, а её рождение - имя прилагательное. На самом деле рождение это существительное, а всё остальное (в том числе и зубная боль) это прилагательное, и часто необязательное.
   Смысл в рождении. Рождение - это существительное, а всё остальное прилагательное. Я не хочу рассказывать о прилагательных. В моих интересах рассказать о существительных. Мне случалось время от времени открывать новые существительные. Их скопилось множество, но я хочу рассказать лишь о нескольких и не самых главных. После пропущенных первым в списке моих открытий идёт... Но обо всём по порядку.

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "РЕЧЬ"

   Когда многие сверстники уже болтали во всю, у меня, как и у некоторых других, почему-то не получалось. Я не очень переживал из-за этого. Моя мать всегда была рядом, и у меня было всё, что требуется ребёнку: еда; чистая постель; тёплая одежда; свободное время и, главное, вопросы, его поедающие. Я ничего не знал о почерневших от времени деревянных сараях, прислонившихся к стенке нашего двора; о песке под ногами; о звёздах в бездонном небе; о зелёной траве; о ярком солнце над головой; о цветах в палисадниках... да разве всё перечислить, чего я не знал? Вопросы, словно волны по океану, гуляли по моей голове. Они бережно вздымали меня к небесам на своих могучих плечах, открывая безбрежные дали. Я не знал где берег, я знал другое: чтобы до берега дойти, надо идти, и я шёл с молчаливой радостью первооткрывателя.
   Для ходьбы речь не нужна, и для умения отличать хорошее от плохого она тоже не нужна. Достаточно иметь комнату, человека с его ценностями и его яичники расскажут всю правду. Например, некто утверждает, будто атомная бомба это хорошо (это ценность). Как проверить - правду глаголет человяга или нет? А очень просто. Запираете его в комнате, привязываете атомную бомбу к его яйцам, не даёте ему других ценностей до тех пор, пока его яйца не заговорят. А они обязательно заговорят и, поверьте, расскажут без утайки, что действительно для них ценно, а что лапша на уши.
   Или, например, некто проповедует, как это хорошо на штыках внедрить демократическое развитие и отстоять жизненные интересы. Для автора сей "ценности" устилаете пол комнаты вертикально торчащими штыками. Затем снимаете с него штаны, запираете его в комнате только с его ценностью, и не даёте прочих ценностей до тех пор, пока он не покажет как из жопы, севшей на штыки родится хорошая демократическая ценность и хороший жизненный интерес, а не кровь и страдание. Если штыки это действительно хорошо, испытуемому бояться нечего, а мне и подавно не из-за чего переживать. А вот если испытуемый наврал относительно прелестей его метода решения проблемы, его яйца сразу об этом возвестят плаксивым голосом. И окажется тогда, что истинная ценность для автора идеи - нести демократию на штыках в народ - это вовсе не демократия на штыках, а его надежда пристроить вашу жопу на штыки, а свою драгоценную оставить неприкосновенной, и для него это единственное и есть "демократия". Не усадить такого лжеца в комнату один на один с его лживой ценностью - это истинный грех, это великое преступление, не имеющее искупления в веках!
   Для зарождения жизни речь не нужна, а для умения отличать ложь от истины она и подавно не нужна; нужны лишь условия, понуждающие к опробованию ценностей на их проповеднике немедленно и непосредственно. Вот и вся премудрость заповеди, заложенной в слова "не судите, и не судимы будите". Всегда оставляйте человека с его глупостью (ценностью) один на один, и она его или исправит или осудит. В этом основной закон Эволюции Вселенной, равно Жизни. Сидя на горшке без штанов, я это понимал без всякого умения говорить, оно для понимания сути вещей не требуется. Я бы так и остался безголосым, не возникай за моей спиной шёпот и пересуды среди близких мне людей, мол, и тот уже заговорил и тот, а этот всё молчит. Эти пересуды казались мне огромными чёрными крыльями архангела Гавриила, трубящего на весь мир о моей неполноценности. Каждый день с утра до вечера я пытался натянуть на свои губы, бродившие в моей голове мысли, чувства, и вопросы, и каждый день меня постигала неудача.
   Я изо всех сил хотел стать полноценным, как все, но я не знал, в чём заключается полноценность каждого. Ко всему, то ли бог, то ли родители меня зачали под девизом - не только смотреть, но и видеть; не только видеть, а и запоминать, что видишь; не только запоминать, а и понимать, что запомнил. Из-за этого дивиза мне пришлось изучить структуру собственного мозга, прежде чем удалось, наконец, озвучить первую мысль. Я её прокричал непривычными к речи губами с половины слов. Во второй раз мне кое-как удалось её произнести полностью с самого начала, а в третий раз уже не было проблем, и я на радостях затрещал не хуже пулемёта.
   Я спрашивал у родителей обо всём: куда девается дырка от бублика, когда его съедают; почему вода мокрая; почему у метра есть предмет измерения, у весов то же есть, а у часов его нет; если солнце ходит по небу, то где его ноги; и многое другое. Родители вскоре уже были не рады моей трескотне и быстренько меня сплавили воспитательнице.
   Это была мудрая, серьёзная, красивая, с гордой осанкой тридцатилетняя женщина. Когда моя трескотня ей надоела, она не стала меня одёргивать, кричать или ругаться, а пошла на хитрость. Она предложила мне сыграть в игру с простым правилом: открывать рот только тогда, когда я могу сказать то, что до меня никто другой никогда не говорил.
   Я в своей голове кроме прирождённой тупости находил ещё нечто, совершенно на неё не похожее, и по наивности полагал - коль на тупость не похоже, значит это её противоположность. Нагло усмехаясь, с большим самомнением о собственных способностях, я вострубил:
  -- Игра бессмысленна, не пройдёт пяти секунд, и я осчастливлю человечество!
   На лице воспитательницы появилась молчаливая, глубоко ироничная улыбка. Женщина она была серьёзная, поэтому что попало на лицо не натягивала. Этот факт сильно поколебал мою уверенность. Я на всякий случай занялся мысленными подсчётами. Если увеличить заявку до часа, мои шансы возрастут в 3600 раз. В сутках двадцать четыре часа. Следовательно, сутки увеличат запас до 3600 по двадцать четыре раза. В месяце тридцать суток, он даст запас в два миллиона раз - и, не досчитав до конца, я промямлил заискивающе, заглядывая воспитательнице в глаза:
  -- Хорошо, с пятью секундами я поторопился; три месяца!?
   Ирония на её лице едва заметно уменьшилась, мол, ты на верном пути, но всё ещё далёк от истины. Она одобрительно поощрительно похлопала меня по плечу, мол, дерзай в том же духе, и пошла по своим делам. Я смотрел ей вслед в полной растерянности, срок в три года не укладывался в моём сознании. Я огляделся вокруг. Абсолютно никого, кто бы мог мне подсказать на какой срок я могу рассчитывать. Поколебавшись ещё немного, я решил сыграть в её игру.
   Как вы думаете, сколько бы вы промолчали, окажись на моём месте? А сколько времени промолчал я?
   Хотите, верьте, хотите, нет, а промолчал я двадцать семь лет, прежде чем родилось в моей голове нечто достойное для озвучивания. Вскоре после этого события судьба подарила мне встречу с воспитательницей. Она, как это не странно, практически не изменилась. Я искренне этому изумился и даже позавидовал ей. Зависть и детская обида - сосватала мне двадцатисемилетнюю молчанку и свалила - заставили меня поддеть её. Мы с ней по детской привычке были на ты.
  -- Ну, ты и хитрюганша! (воскликнул я, когда поздоровался с ней) За двадцать семь лет я нашёл только одно решение. Спасибо, удружила! Можно сказать, на всю жизнь!
  -- А теперь у тебя сколько решений? - с ревностью спросила она.
  -- Да всего штук пять наберётся, за которые не стыдно и не боязно рот открыть!
  -- Ты думаешь этого мало?! - с восхищённым укором вскричала она, глядя на меня как на всё ещё неразумного ребёнка.
  -- Но ведь всего пять слов в обмен практически на всю свою жизнь!!!
  -- Поверь мне, это не так мало, как тебе кажется! - протягивая свою руку и коснувшись моей руки чуть ниже плеча, утешила она и, повернувшись, зашагала по своим делам, растворившись в людской толпе.
   Я глядел ей вслед, и моей растерянности не было пределов. Она никогда на ветер слов не бросала. Пяток слов в обмен на жизнь и не чью-нибудь, а свою много это или мало? - я не знал правильный ответ на этот вопрос.
   Полагаю, дорогие мои читатели, и вы вряд ли в состоянии правильно ответить на него. Я думаю, быстрей чем за двадцать семь лет сказать то, что до вас никто никогда не говорил, никому из вас не удастся. Хотите пари?
  
   Начато 25.02.2008 Окончено 06.03.08

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "СКАЗОЧНИК"

  
  
   Случилось это вскоре после того, как я обрел речь. У меня на сердце вдруг задождило. Я не находил себе места. Моя мудрая воспитательница ничего с моим обложным сердечным дождём поделать не могла. Она пыталась меня обласкать, пыталась заговорить, она была само сострадание и нежность, только тучи сгущались сильней и сильней. Отчаявшись, она позвала на помощь своего приятеля. Он посмотрел на меня мельком, потом на воспитательницу и сказал:
  -- А мы сейчас сказкой всё поправим на свои места.
   Жестом он пригласил меня усесться поудобней и присел сам. Как только я, усевшись против него на скамье, затих, он начал рассказывать.
   "Жили на свете два крыла, каждое в своём королевстве. И так уж получилось, однажды они встретились. Посмотрели они друг на друга, и словно в зеркале себя увидели. Поняли крылья - неспроста они так похожи, сделали шаг навстречу друг другу, сошлись поближе, и родилась из них птица счастья, красивая, сильная, весёлая. Вспорхнула она высоко-высоко в небо, набрала скорость и давай круги выписывать на радостях. Кружит и поёт, поёт и кружит.
   Долго, коротко ли она летала, не ведомо, а только одно крыло птицы счастья зависло, и стало недвижным. Зависло и всё, какая беда в том? И точно, не беда, не будь второе крыло чересчур гордым. Забилось оно в своей гордости, затрепетало с силой: то, мол, у тебя второе крыло неправильно, это неправильно и не такое. От трепета птицу перевернуло, и полетела она камнем вниз, одно крыло недвижное, а второе трепещет, бьётся в гордости. Ударилась птица счастья о землю и разлетелась дребезгами по полю. Вспыхнули они пожаром и отразились в чёрном небе миллионом бликов горящего счастья.
   Люди проснулись от шума, уставились на небо в бликах. Долго они смотрели на них в удивлении, но горящее счастье не узнали и решили назвать блики звёздами.
   Тут бы и сказке конец приладить, да надо и с правдой сладить. Птицы счастья, как и живые птицы, держатся в небе до тех пор, пока движутся оба крыла одновременно вверх и одновременно вниз. А если одно крыло зависло, то и другое должно зависнуть и тогда, по крайней мере, птица сможет сесть. А будет ветер, то и парить в небесах она сможет ещё долго".
   Во время его рассказа меня почему-то преследовала уверенность, будто он рассказывает не для меня, а про меня. Планета, в небе которой нет птиц счастья, имеет всегда одно имя, это имя Ад. Приятель воспитательницы рассказывал именно про него. Ад ждал меня впереди, в моей взрослой жизни. В Ад мне не хотелось. Когда он закончил рассказ, я молчал, надеясь на его разуверения в моих догадках и предположениях. Но сказочник тоже молчал. Время завернулось в вечность. Окунувшись в нее, я всё время надеялся, вот-вот сказочник заговорит, но он продолжал молчать. Отчаявшись услышать его голос, я вздохнул:
  -- Грустная сказка!
   Он встал и молча ушёл, но дождь на моём сердце остался. И льет, не переставая, весь 20-ый век и в 21-ом ему конца не предвидится.
   22.07.2008

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "ВЕЩИЙ"

  
   Наследующий день после встречи со сказочником, приснился мне страшный сон. Я будто бы уже вырос, наступило безделье, и от нечего делать я написал книгу. Большего ужаса, чем участь писателя, я тогда не мог вообразить. В какой-то степени этому поспособствовала моя мама. Мне не было и 4-х лет, когда она принялась учить меня дурацкому стишку: "Кушай кошка, вот картошка, вот пшено, а вот мука,..., а вот молоко". Только глупцу могла прийти в голову мысль кормить кошку молоком. Молоко лакали котята, да и то до определенного возраста, после которого они лишь обнюхивали его и отходили прочь от блюдца. Я ежедневно кормил наших собаку и кошку вмести с их прибавлением, и прекрасно это знал. Под действием практического собственного опыта я упорно отказывался заучивать стихотворную глупость наизусть. Но более умных книжек в доме не было, мама настаивала на том, чтобы я повторял за ней, то, что написано в книжке, и я вынужден был ей уступать. Через три слова я делал вид забывчивого человека и останавливался. "Теперь от меня отстанут" - надеялся я, сохраняя молчание и насупленный вид.
   Мои заминки очень огорчали маму. Предположив у меня не горазды с памятью, она стала устраивать уроки попугайничинья ежедневно. Моему отчаянью не было пределов, и я упрямо сопротивлялся. Эта война длилась до тех пор, пока в один из дней меня не осенила озорная затея.
   Отец сидел с газетой за столом, терпеливо ожидая ужин. Я выволок скамейку на середину комнаты, влез на неё и громко возвестил:
  -- Слушай стих моего сочинения!
   Он оторвал свой взгляд от газеты. Я громко, выделяя бойко голосом глаголы, затрещал:
  
   Кушай кошка, вот картошка,
   Вот пшено, а вот мука.
   Но закрыла кошка рот,
   И картошку не берёт.
   Ей не нравится мука,
   Кошке хочется кота!
  
   Последние два слова я оглушительно проорал звонким голосом. Когда я пришёл в себя от собственного крика и посмотрел на отца, моему удивлению не было границ. Он силился позвать мать, захлебываясь в хохоте. Он хлопал себя по коленям газетой, поднимал ее, но его накрывал с головой новый приступ хохота, отец сгибался пополам и руки с газетой опускались безвольно на колени. Наконец, он смог позвать мать. Она вошла в комнату. Отец, ели сдерживаясь от смеха, показал на меня головой:
  -- Посмотри, какой у тебя сын артист. Прочти - обратился он уже ко мне.
   Я смутился. С точки зрения моей мамы этот стих глупость. Рассказать ей стих, значит нарваться на выволочку. Выволочки мне совсем не хотелось. Но войну надо было как-то заканчивать, и я рискнул. Я скороговоркой затараторил стишок, со страхом ожидая конца. Против моего ожидания выволочка досталась отцу. Мать набросилась на него с упреками:
  -- Ну, зачем ты ребенка учишь таким глупостям?!
   Хохоча, он отмахнулся:
  -- Я к стиху... не имею... никакого отношения!
   Мама поглядела на меня с недоверием, и начала допрос:
  -- Кто тебя научил этой глупости?
   Я скромно опустил глаза:
  -- Никто. Кошки хотят котов, потому что так придумал бог, я здесь ни при чём (у мамы отвисла челюсть). А стишок мой собственный (добил я её окончательно).
   Мама долго не могла отойти от молчаливого изумления, потом пожала плечами, и пошла доканчивать готовку ужина. Больше она ко мне с попугайничаньем не приставала. Целых две недели я был на седьмом небе от счастья. А на третью неделю приснился мне тот самый сон, предвещающий участь писателя. Во сне я ей всячески противился. Я выкрикивал свои доводы против:
  -- Они глупые (это про писателей). Они убыль нефти из скважины выдают за прибыль. Кошек кормят картошкой. У них скорость света во всех системах отсчета одинакова, время её измерения одинаковое, а путь свет проходит разный. Спроси их, в зависимости от чего эта несуразность образуется, и они ничего вразумительного не ответят (во сне такая несуразность мне просто не могла присниться, Майкельсону в его опытах, кстати, тоже). Они не могут вразумительно ответить, потому что в своих книжках в начале предложения утверждают - решение возможно тогда и только тогда, когда число уравнений и число параметров равно - а в конце предложения в одно уравнение, например, в знаменитое уравнение Эйнштейна, вписывают шесть параметров и тем самым степень неопределенности решения задачи доводят до минус 5. Такие глупые люди мою книгу никогда не опубликуют... Да и как я её напишу, если мне даже нечего есть и я не знаю букв?! И о чем я буду писать?
  -- О войне - ответил сон.
  -- Я не знаю войны. Как я про неё напишу?
  -- Скоро тебе повстречается человек.
  -- Откуда он возьмётся в этом захолустье?
  -- Неважно.
  -- Я буду писателем?! - ёрничая в отчаянии, завопил я.
  -- Ты напишешь книгу - последовало уточнение сна.
  -- Ну, хорошо, я напишу книгу. А какой в этом смысл, если её никто не издаст?
   Перед моими глазами появилась сиреневая обложка с чёрными буквами "Новый Мир". Я замахал руками и ногами, отбиваясь от участи писателя: "Нет, нет! Я хочу в Рай, а не в "Новый Мир"".
   Мои глаза открылись. Простыня запутала мне ноги, которые лежали поперёк кроватки-колыбели. Я огляделся. Ровным счётом ничего похожего на Рай вокруг меня не было, ни единого признака. И никого, кто бы мог со мной разговаривать.
   Жизнь моя потекла, как прежде, сон быстро забылся. Я о нём не вспомнил даже тогда, когда человек с рассказом о войне действительно объявился. Не вспомнил когда посреди "развитого" социализма внезапно "расцвел" недоразвитый капитализм, и всем стало нечего делать. Не вспомнил, когда, в этом капитализме маясь от безделья, записал когда-то услышанный страшный рассказ о войне на бумагу. Не вспомнил, получая очередной отказ от редакторов российских издательств. Воспоминание прорезалось лишь тогда, когда список редакций исчерпался и у меня появился вопрос - неужели сон вещий...
  

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "ТРАХАТЬСЯ".

   В день, когда родилось новое значение слова "трахаться", небо было особенно чисто вымыто синью, воздух сверкал хрусталем, солнце кувыркалось в вышине среди ослепительного блеска своих лучей. Не уступала блеску солнца и красота моей соседки. Её огромные серые глаза под жирными запятыми чёрных бровей утопали в особенном контрасте. Из-за него глаза казались бездонее и красивей. Алые чувственные губы, собранные в бутон, когда она была серьезна, во время улыбки распускались как лепестки мака, обнажая белоснежные зубы и чарующие цветы в глазах. Точёная шея, оплетенная с одной стороны чёрной косой, заползшей на тугую уже созревшую грудь, придавала осанке величавость, а ногам особенную стройность. Они, если смотреть на них издалека, казалось, следовали из груди.
   Ко всему соседка была необычайно улыбчивой девушкой. Она улыбалась ранним утром, когда с огромным портфелем торопилась в школу. Улыбалась в середине дня, когда солнце, едва перевалив зенит, возвещало о наступлении поры возвращения из школы, и соседка устало тащилась в конец двора к своему одноэтажному дому. Улыбалась, когда под вечер с авоськой и чёрной дерматиновой кошёлкой отправлялась в магазин закупить продукты. Улыбалась, возвращаясь с закупками обратно, хотя кошёлка и авоська, раздутые до невероятных размеров, оттягивали ей руки. Сумерки уже наползали на дорогу, размазывая её вместе с соседкой по окружающим палисадникам и превращая в пепел. Казалось, уже ничто не в силах с ним справиться. Но стоило соседке лишь чуть-чуть улыбнуться при встрече, и день возрождался из пепла.
   Да... соседка улыбалась всегда и всем, а ведь не дура. Будь она дурой, всё с природой её улыбчивости было бы ясно. А так загадка. Я тогда в своей жизни не находил поводов для улыбок. Мои дёсны обильно поливали кровью зубы, которые день от дня шатались сильней. Проживи я ещё одну неделю в таком режиме, и мои зубы остались бы в моём счастливом отрочестве.
   Сделать что-нибудь я тогда не мог. Какой-то коммуняка, нахомутав и испугавшись НКВД (кучки людей, истязающей ей неугодных), подсунул свой брак отцу. Когда брак обнаружился, было уже поздно. Коммуняка поднял крик: "Держи врага народа! карай бдительно саботажника!" На крик сбежалась свора любителей потявкать, и учинила невообразимый гвалт.
   Директор завода на свою ответственность потихоньку отца уволил. Выбор был небольшой: либо, добиваясь правды, попасть в тюрьму; либо согласиться на увольнение, надеясь на постепенное замятие дела. Рыло-то у коммуняки было в пушку, да за криками сразу того не разглядеть. От некоторых криков люди слепнут.
   Отец никогда не упускал случай выпить рюмку другую и на том закончить. А тут несправедливость родила обиду, и за неделю он пропил всё, что было в доме; наступило полное безденежье. Мать, вместо того чтобы поддержать отца, мудро приласкав в трудную минуту нежней, чем всегда, тупо его пилила, угрожая отлучением от близости. С таким же успехом она могла пилить своими скандалами деревья на улицах и угрожать им отлучением. Я настойчиво пытался ей внушить ошибочность её поведения. Она, чувствуя себя оскорбленной, упрямилась. Секс с водкой, попробуй такое вообразить, а тут даже не водка, а перегар. Принуждать её к сожительству с ним с моей стороны было бы жестоко. Да оставить положение без изменений, означало поступить не менее жестоко. Еды в доме не оставалось. Краденая картошка, сваренная в водопроводной воде, на завтрак, краденая картошка на обед и на ужин - вот и вся еда. Не было даже соли. Зубы у меня шатались всё сильней.
   На мою беду запой отца затягивался. Я надавил на мать из всех сил. Под давлением она согласилась прекратить скандалы, но от близости с отцом отказалась на отрез. Не прекращая ежедневных попыток отловить для разговора отца, когда он будет в состоянии полутрезвости в своих странствиях от кабака до кабака, я отказался от еды совсем, перейдя в режим полного голода. К моему удивлению на вторые сутки припухлость дёсен заметно уменьшилась, зубы почти не шатались. Я мог даже погрызть ветку или карандаш, хотя было терпимо больно. Заметные улучшения меня радовали, но вы бы стали улыбаться таким улучшениям? Вот и я не стал.
   Теперь, я думаю, вы понимаете, почему меня привлекала улыбчивость моей соседки. Можно сказать, я ей даже завидовал такой завистью, какой завидует караванщик, проезжая мимо оазиса в пустыне, или моряк, проплывая после шторма мимо обитаемого острова с удобной гаванью. Подобно им, глядя на улыбающуюся соседку, я думал - бывает же где-то беззаботная улыбчивая жизнь, сверкающая как утренняя роса на цветах!
   Живя в одном дворе, мы с соседкой здоровались при встрече, на том и заканчивалось. Она уже давно имела паспорт, была без пяти минут на выданьи, а я малолетка, мне ещё надо было пилить год до паспорта, какие у меня могли быть с ней дела, кроме соседских?! Тем не менее, в один из дней зависть к её улыбчивости родила во мне любопытство, и я ему поддался.
  -- Ну, и везёт же тебе! - поздоровавшись с ней, негромко воскликнул я.
  -- Ты о чём? - не поняла она, прихватывая ручку портфеля второй рукой и помещая его прямо перед собой на чёрный передник школьной формы (она училась в одиннадцатом классе).
  -- Ну, как о чём, всё время улыбаешься! Это, наверно потому, что у тебя весёлая жизнь, есть с кем словом перекинуться. Не то, что у ме...
   Я осёкся на полуслове. Солнце внезапно исчезло с неба, обрушив на мир глубокую ночь. Так мне показалась в первую секунду. И лишь в следующую секунду я понял в чём дело. С лица соседки слетела улыбка. Цветы в её глазах осыпались, обнажив осень жуткого отчаянья. Пытаясь угадать причину и преодолевая удивление, я медленно, слово за словом, одел в звуки свою догадку:
  -- У-те-бя-беда-а-а...
   Соседка, закусив губу, отвернула лицо в сторону. В свою очередь, отворачивая и свое лицо в сторону, я тихо сделал ей предложение:
  -- Я бы мог помочь...
   Она продолжала молча смотреть мимо меня. Я не выдержал первым и закинул крючок с наживкой в виде угрозы немедленного исчезновения навсегда моего предложения вместе со мной:
  -- Ну, как знаешь...
  -- Подожди ... - остановила она меня и, преодолев сомнение, начала рассказывать.
   Ничего особенного. Обыкновенная бытовуха тех времён. Средний брат возвращался с танцулек поздними ночами. Ключа у него не было, а стучать во входную дверь он боялся, взбучка от отца в этом случае ему гарантировалась. Избегая взбучки, брат пролазил в окно, наступая в потёмках иной раз на соседку, иной на её кровать, примыкавшую к окну. Соседка просыпалась и потом не могла уже больше уснуть, потому что средняя сестра всю ночь на пролёт рыдала. У неё не сложилось с парнем, который, уйдя в армию, женился там на другой. Старшая сестра оглушительно храпела. Бессонница, мотаясь от храпа к рыданиям, терзала глаза соседки всю ночь резью. А когда под утро они, наконец, слипались, отец с матерью начинали... (в этом месте своего рассказа она запнулась, подыскивая подходящее слово; затем, вспыхнув озарением догадки, воскликнула) трахаться, и надежда на сон окончательно погибала смертью храбрых. Самая сокровенная мечта соседки сводилось к одному - скорее любыми способами вырваться из родительского дома подальше.
   Улыбчивой барышне, оказывается, жилось совсем не весело, она даже не высыпалась. Жалость моя к ней стала ещё больше, и я взялся за решение её проблем. К концу недели у брата появилось место в общежитии и дубликат ключа от входной двери (на всякий случай). Проблему со средней сестрой я тоже разрешил быстро. Я выдал её через месяц замуж, и она даже была счастлива (дня три; больше вряд ли, счастье homo sapiens-ов скоропортящийся продукт). С храпом старшей сестры получилось сложнее. Подвижки к лучшему ползли как черепахи, не более одного децибела в неделю. Но и тут были улучшения. А вот с "траханьем" я ничего не понимал.
   Какого рода отношения между её отцом и матерью имела в виду соседка под словом "трахаться" я понимал. Но мне было непонятно, что в этих отношениях может трахать так, чтобы сон погибал смертью храбрых. В те времена в ходу были иные словечки для обозначения таких отношений, и она употребила словечко явно не спроста. Я напряг свою единственную, прямую как орудийный ствол, извилину правого полушария мозга, но в ней кроме аномалии ничего другого не проявлялось. А о какой аномалии можно говорить при таком количестве детей?
   Тогда я напряг извилину левого полушария, тоже прямую как орудийный ствол. В ней проявились лишь скелеты. Оно, конечно, попробуй скелеты заниматься сексом, тазы начнут трахаться да так, что уши свернутся в тряпочку, носы того и гляди отвалятся. Только без носа какая любовь? Да и родители соседки были живые, и меньше всего походили на скелетов.
   Сколько я не размышлял, а причину, порождающую грохот, убивающий по ночам сон моей соседки, не видел. Надо было прибегать к расспросам. Тему предстоящих расспросов я относил к сверх деликатной. Попробуйте поговорить с вашими друзьями об аномалии их половых органов - тут же дружбе конец, вы враг номер один. Поэтому в расспросах я решил играть джентльмена.
   При первом удачном случае я осторожно навёл разговор тонкими намёками на интересующий меня вопрос. Соседка долго не понимала о чём я лепечу, таращила на меня свои глазища и то и дело наивно хлопала длиннющими ресницами. В конце концов, пришлось перейти на открытый текст:
  -- Помнится, ты жаловалась на грохот в родительской спальне, мешающий тебе спать. Это что? - спросил я её.
   Она вдруг расхохоталась, согнувшись в пояснице, затем выпрямилась, полу отвернув чуть в сторону голову и отслеживая меня боковым зрением. Преодолев смущение, соседка лукаво сделала мне предложение:
  -- Ну, идём, покажу...(и легко вздохнула) Благо родителей дома нет!
   Я и так ничего не понимал, а тут впал в полный ступор: если родителей нет дома, то кто и что мне покажет?! Аж холодок по спине побежал. Да делать нечего, коль взялся за гуж, не говори, что не дюж, и мы пошли к ней домой. Она проводила меня к родительской спальне, отворила дверь, и мы, перешагнув порог, вошли. В крохотной спаленке ничего не было, кроме огромной железной двуспальной кровати, которая занимала почти весь пол и имела одну особенность: левое спальное место было плоским, в то время как правое прогнулась, лишь на две ладони не дотянувшись панцирной сеткой до деревянного крашеного пола. Глядя на кровать, я заговорил:
  -- Когда, почему и что гремит по ночам мне понятно... Надо бы заменить кровать на деревянную, но на это уйдет месяца четыре, а пока можно подложить под ножки кровати подкладки. Только толщину подкладок без эксперимента не определить... - вздохнул я с сожалением.
   Дело в том, что для определения толщины подкладок расчётом надо было знать жёсткость пружинной сетки и нагрузку на неё, а это узнать не представлялось возможным без экспериментальных замеров. Мама соседки имела невероятные размеры и вес. При попытках её взвесить медицинские весы зашкаливало. Это обстоятельство и угнетало меня. Соседку же мой вздох сожаления навёл совсем на другие размышления.
   Мы с ней стояли у двери спальни на одной линии. Не поворачивая головы, она скосила глаза в мою сторону. Долгая выжидательная пауза, мол, ты это всерьёз или как, после чего она медленно процедила сквозь зубы:
  -- Ну, да-а-вай...- а в голосе дрожь и сомнение, мол, ты, малолетка, сейчас испугаешься и сбежишь.
   Услышав её предложение, я остолбенел. Говоря об эксперименте, я имел в виду лишь замер прогиба панцирной сетки под нагрузкой, а вовсе не траханье. Но пионер с девизом "всегда готов!", да чтобы убежал!? - нетушки, не дождётесь. Назвался груздём - полезай в кузов, и я, повинуясь пионерскому долгу, полез, но не в кузов, а в кровать. Я очень старался, только до траханья дело так и не дошло, несмотря на все мои старания. Не та у меня весовая категория оказалась!
   Панцирная сетка нас подбрасывала, как батут. А секс на батуте, скажу я вам, это несказанная радость для телеграфа. Он как телеграмма азбукой Морзе: мимо, мимо, попал, ой, мимо, попал мимо, мимо, мимо, мимо попал, ой. Фантастическое разнообразие вариантов! Камасутре и не снилось такое.
   Когда мы уже стояли в прихожей прощаясь, моя очаровательная соблазнительница, прильнув к моему боку и изнывая от неги, с робкой надеждой в глазах выдохнула:
  -- Мы повторим ещё эксперимент?
   Её вопрос застал меня врасплох. Услышав его, я с ужасом осознал две вещи: ей очень понравилось; и я влип в проблему, во много раз большую, чем моя цинга или запой моего отца. Укладываясь в кровать с соседкой, я себя чувствовал школяром, решившимся стащить без спросу из домашнего буфета сладенькое пирожное. Стянул один разок - это случайность, А второй, третий разы - это уже привычка. Повторная кража означала бы начало постоянных отношений, которые неизбежно породили бы войну кланов Капулети и Монтеки, хотя наш город далеко от Вероны.
   Нежданная беда, царившая в моей семье, и тупая необходимость продолжать ещё три года учёбу, в назревавшей войне были бы не главными причинами. Главная причина - моя мама. Она никогда бы не примирилась с моим решением оставить школу ради какой-то кикиморы, да ещё на три года старшей, чем я. А уж как повёл бы себя Сеня (так звали отца моей соседки) предугадывалось стопроцентно. Узнай он, про похищение каким-то сопляком невинности его любимой младшенькой доченьки, от переломов моих рёбер меня могла бы спасти только немедленная женитьба на его дочери. Надежда на 11,8 секунды, за которые я пробегал в напряге сто метровку, - чистый самообман, бежать с такой скоростью пришлось бы как минимум марафон. Несмотря на свой малый рост и солидный возраст, Сеня с лёгкостью ворочал сотню килограмм.
   Желанный для соседки и меня повтор сладостного эксперимента обстоятельствами нашей жизни исключался напрочь, да без примерки готовые подкладки к кровати не приладить, стало быть, и повтора не избежать. Соседка, судя по робости и вопросительной форме её желания, это понимала. Она ждала моего решения, затаив дыхание. Отказать ей в ответ на её жертву было с моей стороны свинством, и принять её было нельзя. Я молча потянулся к ней для прощального поцелуя. Её руки в надежде на сладостные объятья вспорхнули как крылья птицы. Я быстро прикоснулся губами к её атласной щёке. Руки красавицы замерли на взмахе.
   Пересекая двор, я размышлял над случившимся. Я спрашивал себя - как из намерений от чистого сердца помочь улучшить обстоятельства могло получиться то, что у нас получилось с соседкой?
   Намекая на необходимость эксперимента, я имел в виду лишь хлопоты с набиванием мешков песком, укладкой их в кровать вместо невероятно грузной мамы моей соседки, и удалением прочь после проведения замеров. Соседка же всё восприняла по-своему. Смазливый мальчик, сострадающий ей от чистого сердца, плюс, накопившийся сексуальный запал, жаждущий разрядки, определили ход её мыслей: не разрежать же его в первый раз в своей жизни с мешком песка, в самом деле, если рядом такой милашка! Не будь наши системы ценностей столь глупы, ничего бы подобного не произошло! - подумал я, и захохотал, остановившись на полушаге.
   В следующую минуту у меня появились сомнения, и я спросил себя - а есть ли доказательства сему? И доказательства тут же нашлись: да взять хотя бы её словечко "трахаться", ведь, ничего общего ни с любовью ни с процессом воспроизводства себе подобного у него нет, а, поди ж ты, прилепилось к ним ни с того ни с сего! - и я захохотал с новой силой.
  -- Веселишься с утра пораньше! - раздался за моей спиной оклик.
   Я оглянулся. Выбравшись из своего палисадника, ко мне приближался сосед из числа тех, о ком тогда говорили "они прошли войну", хотя на самом деле это война прошла по ним, как трактор по хлебному полю. Войной чувства людей ломаются и раздавливаются, как ломаются и раздавливаются стебли пшеницы гусеницами тракторов. И соседа она проутюжила основательно. Печаль навсегда вдавилась в его глаза. Может быть, из-за желания хоть на секунду от неё избавиться он невероятно любил анекдоты. Рассказчику анекдотов невозможно вообразить более благодарного слушателя, чем сосед. Ему можно было рассказывать любой из самых плоских анекдотов, успех всё равно гарантировался. Поприветствовав его рукопожатием, я нехотя процедил:
  -- Да, вот, думал, делаю дело, а получился анекдот.
  -- Свежий?! - примесью лёгкого недоверия удивился он.
  -- Свежей не бывает!
   И я ему рассказал про сексуальные отношения скелетов с трахающимися тазами. Сосед рассмеялся. В створе ворот промелькнул какой-то прохожий. Мой собеседник, путаясь в своём смехе, его окликнул, и протянул руку для прощанья. Пожав её, я лениво побрёл по своим делам (отлавливать отца на пути из кабака в пивнушку).
   Какое-то время я мог видеть краем глаза то, как началась беседа приятелей и то, каким смехом она закончилась. Он меня не обрадовал. Когда приятели скрылись из виду, я вернулся к своим размышлениям.
  -- У разумных людей не прижились бы ни анекдот, ни словечко "трахаться", а у неразумных успех гарантирован (сделал я первое предположение, и перешёл ко второму). Разумному ни к чему подобно тупому Ромео поить ядом свою любовь. Ему надо готовиться к войне кланов Капулети и Монтеки заранее, мне её теперь не избежать.
   Полный решимости произвести для войны мобилизацию всех имеющихся ресурсов я ускорил шаг...
   Против моих ожиданий война кланов так и не началась. Шарашка, квартировавшая по соседству с нашим двором, надумала расширяться. Дом соседки и ещё один попали под снос, а все совершеннолетние обитатели домов, согласно действовавшему тогда закону, получили отдельные квартиры. Загружать в кузов грузовика вещи счастливчикам помогал весь двор, и я в том числе. Подобно муравьям мы с соседкой молча сновали между грузовиком и домом. Она надеялась на то, что я первым спрошу её новый адрес, и молчала, а я надеялся на то, что она первой его назовёт, и тоже молчал. По мере того, как машина заполнялась вещами полнее и полнее, надежда соседки таяла сильнее и сильнее, и из-под неё прорастало примирение с неизбежностью. Её лицо как бы говорило:
  -- Конечно, жаль терять мальчишку, сотворившего пару сладких мгновений здесь, но всё лучшее впереди. Я мечтала вырваться из этого двора, и мечта сбылась нежданно. Я в придачу к аттестату зрелости получила в подарок собственную квартиру, о которой и мечтать не могла. Жизнь ещё не кончена.
   Когда соседка садилась в кабину грузовика, она мне напоминала воздушный шар, освободившийся от привязи. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду за поворотом. Только через пол часа после этого я тоже почувствовал себя таким же воздушным шаром, взмывающим в высь. До этого мне всё чудилось: вот сейчас грузовик замедлит ход, развернётся, подъедет ко мне, дверь кабины распахнётся и с распростёртыми объятиями выскочит она... ярость Сени и следом за ней он сам.
   Не сбылось и мое предположение об успехе у населения плоского анекдота про сексуальные отношения скелетов. Он ко мне не вернулся, в отличие от других анекдотов, возвращавшихся, когда через неделю, когда через год. Однако словечко "трахаться", изредка замелькало на улицах среди моих земляков в значении ему изначально неприсущем, но вскоре уступило место другим словечкам, потому что это была эпоха больших реформ и перемен: четыре года службы во флоте заменили тремя, а три года в пехоте двумя; десятилетку заменили на одиннадцатилетку и обратно; появились какие-то тресты и совнархозы, и даже в космос полетели лабораторные свиньи.
   Следом за реформами очень стремительно менялся жаргон. Многие не успевали за модой. Одна часть города говорила на старом жаргоне, другая на новомодном, а третья на ещё более новом. Жители с трудом понимали тогда друг друга, хотя и общались на одном языке. Появляющиеся всё новые и новые жаргонные словечки для обозначения старых отношений, затмили новый смысл словечка, "трахаться" и оно кануло в небытиё. Так мне показалось тогда.
   По другому мне показалось в преддверии девяностых годов 20-го века, когда появились видеомагнитофоны с пиратскими копиями голливудских сказок. Гнусавящие переводчики в озвучке сказок почему-то употребили именно это словечко, и оно ожило и зажило своей жизнью. Откуда они его выкопали, мне трудно угадать. Возможно переводчики также как и я росли, воспитывались и учились на улице.
   Да, я учился на улице. Когда, случается, меня спрашивают - кто вы - я теряюсь. У меня много имён. Разные люди называли и называют меня по-разному. Последние свои статьи я подписываю именем Сопланетник. Подпишу и эту. Но с таким же правом и успехом я могу подписаться именем "Человек с улицы". И когда меня спрашивают - ну и чему вы там научились - я отвечаю: трахаться, и не только головой об проблемы.

Начато 01.01.08 Окончено 12.01.08

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "ДЕРЕВЯННЫЕ ДЕНЬГИ".

   Деревянный смысл у прилагательного деньги родился, когда я учился в десятом классе. В год окончания школы школяры, так или иначе, задумываются о своём будущем, и я не был исключением. Вопрос - куда поступать - меня посещал с настойчивостью ветра, завывающего в печной трубе в бурю. Он, также как и воющий в трубе ветер, нагонял тоску.
   Я не хотел заниматься точными науками. Они убыль нефти из скважины в упорно выдают за прибыль. А в моей голове только две извилины: в правом полушарии одна и в левом одна, и обе прямые как орудийные стволы. Попробуйте при такой прямоте понять, каким образом убывающая из скважины нефть может быть прибылью. Нефть в скважину прибывает или она из неё убывает - спрашивал я себя и отвечал - она убывает. И у меня появлялся риторический вопрос - почему же тогда учёно-просвещёно-деловой мир упорно эту убыль выдаёт за прибыль? Вообще-то убыль можно и прибылью называть - это не страшно, страшно другое: учёно-просвещёно-деловой мир искренне надеется таким способом построить счастливую жизнь для себя. А коммуняки не придумали ничего лучше, чем эту убыль обозвать революцией победившей в основном, вот ведь фокус-покус какой получается казистый.
   Ничем от этого казистого фокус-покуса не отличались формулировки из учебника физики типа "физическое тело находится в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если на него не действуют другие физтела". Причины рождения покоя и движения (соображала моя единственная извилина) отличаются так же, как причины смерти и жизни, потому что у покоя, отсутствует такой признак, как смена координат, а у равномерного движения он присутствует. Разве присутствие и отсутствие может быть следствием одной и той же причины? Ясно что нет, следовательно, спроектированные мной на основе этого "закона" механизмы вместо решения задачи перемещения из пункта А в пункт Б, будут перемещать вас под "воздействием других тел" из мира присутствующих в мир отсутствующих и в десятки раз эффективнее специально предназначенных для этого средств. Перспектива стать дипломированным, образованным, интеллигентным, духовно развитым, интеллектуально элитарным убийцей меня не прельщала. Что угодно, только не это! - говорил я себе и тут же задумывался - А что же мне угодно?
   Податься в гуманитарии? - спрашивал я себя и отвечал - Нет, ни за что. У них ведь естественный отбор обзывается причиной разнообразия форм жизни. А отбор это что? Оказывается у гуманитариев это убийство неудачных попыток. А разве в результате убийства получается жизнь, а не тело без жизни, т.е. труп? Нет, говорил я себе, увольте меня от такой отборной гуманитарности. Становится гуманитарным папой трупов это не по мне, и я опять оставался один на один с вопросом, что же мне угодно.
   Теперь, я думаю, вы понимаете, почему предстоящий выпуск из школы на меня нагонял тоску. Вся свобода моего выбора ограничивалась выбором стать или дипломированным, образованным, интеллигентным, интеллектуально элитарным убийцей или духовно развитым, гуманитарным. Нехилая система образования, очень большой мировоззренческой ценности и широчайшего кругозора! И что прикажите с ней сделать? Не в КПСС-ный обком и не к Абрамовичам идти с такими вопросами и не к директору школы! А к кому? К кому я мог тогда, да и сейчас пойти и спросить - что мне делать со свободой выбора, ограниченной выбором между элитно-интеллектуально-электоральным убийством и гуманитарно-духовным?
   Вот я с тоской и размышлял над вопросами, чем же мне заняться, что мне остаётся. И чем больше размышлял, тем больше склонялся к искусству. Искусство мне представлялось менее кровожадным. Литературу я отмёл безоговорочно. Она в любом проявлении всегда сплетня про то, как некто стал кем-то. Добро бы сплетня о том, как половая клетка стала наконец-то человеком, а то сплетни о том, как Одиссей стал скитальцем или Анна Каренина стала трупом. Что из сплетен про то, как становятся трупами может родиться путного?! Мне бы как-то научиться писать рассказы о том как, не став трупом, стать жителем Рая! Да где такой вуз возьмёшь?
   Среди прочих искусств музыка занимает воистину царское место. Меня она манила, как манит колодец со студёной водой в пышущей жаром пустыне. Я жадно к нему припадал. Пока дело сводилось к диктантам по сольфеджио, всё получалось. Четвёрки и пятёрки сыпались на меня чаще капель дождя. Но когда доходило до исполнения то ли голосом, то ли музыкальным инструментом, я фальшивил отчаянно. Оказывается, одно дело списывать музыку, другое - её писать, и я оставил мысль о музыкальной карьере. Её место заняла живопись.
   Первые пробы в рисовании обнадёживали сильней первых проб в музыке, хотя ни с красками, ни с рисунком я не дружил. Краски жили своей жизнью, превращая на моём рисунке всё в серо-буро-малиновое нечто. Я от них отказался и рисовал в особой чёрно-белой технике, имевшей воздушность акварели. Рисунок большей частью получался удовлетворительно и изредка, когда тема меня захватывала, хорошо. Тем не менее, предпосылки к успешному занятию рисованием оставались. Рисунки мои обладали магической властью захватывать зрителей. Причём не важно кто их рассматривал: профессиональные художники, искусствоведы, или неподготовленные люди самых разных возрастов и склонностей.
   Но, да и с живописью не получилось. С моими рисунками произошла мистическая история, с совершенно реальными последствиями, которые в наши представления о возможном не вписывались. Продолжай я занятия рисованием, продолжали бы рождаться невероятные последствия, и я отказался от такого варианта. Оставался один жанр искусства - лицедейство, скоротечное как цветение садов по весне. Я сосредоточился на нём.
   От намерений я перешёл к действиям. Желая проверить свои способности, я отправился в единственный в городе Народный театр и совершенно неожиданно для себя попал в главные исполнители. Весь тогдашний его репертуар тяжким бременем лёг на моё свободное время. Добавьте подготовку к чемпионату области по лёгкой атлетике и получите арифметику, которая по учебнику арифметики не возможна. Четыре дня в неделю репетиций и спектаклей и четыре дня в неделю тренировок это восемь дней, а в неделе их шесть (рабочих). А тут я ещё познакомился с девушкой ... Нет, не из моей мечты. Я о такой девушке не мечтал. Она была лучше мечты. А это означало затраты времени на неё равные затратам на спорт и театр вместе взятые.
   Времени катастрофически не хватало. Я решил прикончить первым спорт, вторым театр и оставить в своём свободном времени только девушку. План мой можно было привести в исполнение не раньше Мая. Именно в Мае проходило первенство области. Кстати, оно состоялось с моим участием, причём наша команда выиграла эстафету 4х100м с рекордом области, и я со спортом завязал. Но это случилось в Мае, а на дворе стоял Февраль и не просто февраль, а 23 февраля - День Советской Армии.
   По случаю важного для общественно-политической жизни страны события Народный театр обязан был выделить для одного из дворцов культуры города концертный номер. На этот же день была назначена тренировка, от которой мне отвертеться не удалось. После тренировки к началу концерта успеть можно было, расстояние между стадионом и дворцом культуры позволяло, да по закону (я не верю в случайности, поэтому буду говорить) подлости, на стадионе поломался душ.
   Ехать потному, немытому через весь город?! - ни за что. Оставался один выход - заехать к себе домой, принять ванну и переодеться. План обыкновенный, если не принимать в расчёт два обстоятельства. На перекладных к началу концерта я в этом случае не успевал, а опаздывать настоятельно не рекомендовалось. Помреж дворца культуры был помешан на пунктуальности. Он требовал, чтобы все участники пред его ясные очи появлялись до назначенного в афише времени. И, не дай бог, кто-то опаздывал и не попадал в его кондуит к сроку. Головомойку он устраивал невероятную - как будто из-за вашего опоздания в году теперь 361 день и в каждом из них по 10 солнечных затмений, не меньше.
   Не желая лишний раз осложнять себе жизнь, я, приняв ванну, вызвал такси на дом. У подъезда оно объявилось мгновенно, я даже не успел положить трубку телефона. Такая удача порадовала, и я с лёгким сердцем погрузился в "Волгу".
   Если в старину все дороги вели в Рим, то в нашем городе одна дорога ведёт ко всем его районам. Интенсивность движения на ней, мало уступает интенсивности многомиллионных мегаполисов. Водитель, года на три старше меня, молча рулил по главной. Погода стояла мерзкая. Тающий снег на проезжей части имел вид чёрной жижи, с писком вылетающей из под колёс обгоняющих автомобилей, а на тротуарах и газонах снег побурел, лишь местами хвастая мокрой насупившейся желтизной.
   Тихо жужжит мотор, пищит под колесами чёрная жижа, проплывают мимо обгоняющие автомобили, молчит водитель. Ровным счётом ничто не предвещало рождение деревянного смысла у прилагательного деньги. И вдруг впереди замаячили две девушки. Они, поёживаясь от холода и пританцовывая у обочины дороги, время от времени безуспешно голосовали проезжающим легковушкам. На ногах у девушек были туфельки с очень тонкими, высокими каблуками, такую модель тогда почему-то называли спички. Из туфелек по ногам струились не то чулки, не то колготы, эту отличительную часть прикрывала пусть и мини, но всё же чёрная юбка и всё же прикрывала хоть что-то. В юбку были заправлены просвещающиеся белоснежные кисейные блузки, вздыбленные волной лёгкого морского бриза. И больше ничего у девушек не было: ни сумочек, ни косметичек, ни шарфов, ни жакетов, ни карманов на юбках и блузках.
   Водитель, завидев девушек полуобернулся ко мне:
  -- Ты не против взять попутчиков?
   Я чуть было не подавился удивлением. Чтобы советский таксист делал всё по таксопарковому уставу перевозок, требовались чрезвычайные обстоятельства, более чрезвычайные, чем землетрясение. Уникум какой-то, а не водитель, подумал я и сказал:
  -- Да ради бога! Только я опаздываю; если им не по пути, забросишь меня, а потом будешь с ними разбираться.
  -- Добро! - легко согласился он и, поравнявшись с девушками, ударил по тормозам.
   В близи подружки выглядели ещё симпатичнее, чем казались издали. Они различались как ясный летний день и бархатная звёздная ночь. Одна стройная, подвижная, с ночными звёздами в глазах брюнетка, чуть пониже ростом подружки. Вторая столь же стройная, крашеная блондинка с голубыми глазами. Её отличали ещё плавность движений из-за округлых пышных форм, вздымавших блузку крутой волной, которая вблизи казалась уже не бризом, а рокочущим прибоем. Брюнетка бойко юркнула к водителю на переднее сиденье, а блондинка лениво подсела ко мне на заднее. Водитель нажал на газ и "Волга" плавно набрала скорость.
  -- О! Класс! В машине тепло! (потирая руки, воскликнула брюнетка, едва её спина нашла опору на спинке, и, полуобернувшись к подружке, затарахтела). Сейчас мы их приколем! Они нас там не ждут, а мы нагрянем...
   Несмотря на кровожадный смысл её слов ни я, ни водитель беспокойства не проявили. На тогдашнем жаргоне слово "приколоть" означало пошутить. Отворачивая свою голову к боковому окну и откидываясь на спинку сидения, я с сожалением думал: "Там - это не здесь, они - это не я; жаль, очень жаль, девушки что надо". Я вальяжно распластался по сиденью. Едва моя спина прикоснулась к его спинке, как тут же почему-то отрикошетила, и пустилась в полёт. Впереди летел только истеричный крик брюнетки: "Стой!!! Стой!!!".
   Я летел вместе с криком брюнетки по направлению к крыше такси, ничего не понимая. Зато крыша понимала всё. Она, не задумываясь, отбила мою голову вместе со мной вниз, как ракетка отбивает теннисный мячик. Я приземлился на водителя, который, вцепившись в руль, во всю силу жал на тормоз. Легковушка, перестав визжать, замерла, и мы вместе с водителем, уставившись на брюнетку, в один голос заорали:
  -- Что случилось?
   Опустив ресницы, она ангельским голоском невинно прощебетала:
  -- Мы приехали...
   Девушки отъехали от того места, где сели всего двадцать метров! Показания счётчика не изменились даже на копейку. Очень важная деталь в этой истории.
   Потирая ушиб на своей голове одной рукой, я сполз с водителя на свое кресло, мысленно проклиная девиц - и взялись же на мою голову откуда-то! Водитель быстро отвернулся от брюнетки. Его взгляд лихорадочно впился в зеркало бокового вида; резкие манёвры на главной дороге чреваты столкновениями. К счастью, в образовавшемся из легковушек хвосте отдавленных кусков не оказалось. Хвост за нами медленно выгибался, оттесняя поток автомобилей второго и третьего ряда. Рассматривая обстановку в зеркале, водитель, видимо одновременно размышлял над вопросом, сколько взять за проезд с девушек, если показания счётчика не изменились, и, не придумав ничего лучше, поделился своими размышлениями вслух:
  -- Девушки, так как же будет с оплатой?!
   Они в этот момент безуспешно пытались выбраться из машины. Двери почему-то не поддавались.
  -- Разрешите, я вам помогу - обратился я к блондинке.
   Она с охотой посторонилась, откинувшись на спинку сиденья. Я потянулся к дверному рычагу. Проскочить мимо рокочущего под блузкой блондинки прибоя и не окунуться в него, габариты просто не позволяли. "Чёрт бы побрал политические мероприятия!" - мысленно чертыхнулся я, распластавшись на волне прибоя и делая вид, что и у меня рычаг то же заедает. Блондинка, замерев бездыханно, покорно ожидала развязки. "Трижды побрал бы чёрт политические мероприятия и тех, кто их выдумал!" - мысленно выругался я второй раз, когда рычаг щёлкнул, дверь открылась, а я, всё ещё оставаясь на волне, не торопился вернуться на своё место, а блондинка не торопилась выскользнуть из-под меня, всё также трепетно ожидая развязки. Я с великим трудом, молча отстранился. Блондинка, лениво и неспешно проскользнув в проём двери и ступив на тротуар, выпрямилась во весь рост.
   Тем временем её подруга, услышав вопрос водителя об оплате проезда, прекратила смыкать переднюю дверь; молча полуобернулась к водителю; чуть развела руки в стороны, вывернув ладони вверх, мол, ты посмотри, кроме подаренного природой у меня ничего другого нет, даже карманов, и снова принялась смыкать дверь.
   Хотя посмотреть там было на что, природа не поскупилась, поверьте мне, таксист то ли не заметил её жест, то ли сделал вид, что не замечает. Он потянулся рукой к счётчику, снова повторяя свой вопрос:
  -- Так как же с оплатой?
   При виде его руки, тянущейся к счётчику, у меня, было, мелькнула бредовая мысль - не ужели счётчик обнулит, как полагается в таком случае по уставу? Наивное предположение. Рука таксиста проскользила за счётчик, и начала там шарить. Он согнулся, стараясь заглянуть, и определить в нужном ли месте шарит его рука. Вдруг что-то щёлкнуло. Передняя дверь, распахиваясь, потащила брюнетку на улицу. Девушка, судорожно вцепившись за верхний торец двери, повисла на ней как накрахмаленная простыня на бельевой верёвке. Её туловище свисало над чёрной жижей дороги, а остальное оставалось в машине, медленно сползая к проёму двери.. Я кинулся к брюнетке, перевалившись через спинку переднего сиденья, и ухватил её за..., назовём это, за поясницу. Её подруга кинулась на помощь с улицы. Обретя с нашей помощью надёжную опору, брюнетка выпорхнула из машины, выпрямилась в полный рост и поправила юбку. Повернувшись к водителю лицом, она опущенные руки снова развела чуть в стороны, вывернула ладони в его сторону, мол, ты же посмотри, кроме подаренного природой у меня ничего другого нет, даже карманов. Но на этот раз она не смолчала, а сказала...
   Тут для нынешнего поколения требуются нудные пояснения. Я не знаю, как обстояло тогда дело во всём Советском Союзе, а в нашем городе только-только начал распространяться афоризм: любовь - костёр, не подбросишь палку, погаснет. Его ещё не все знали. Видимо, желая намекнуть на свою информированность, брюнетка и сказала:
  -- Я могу заплатить, ну разве что палочкой!
   Таксист к этому моменту безуспешно пытался прикурить сигарету (его рука, пошарив за счетчиком, вынырнула с пачкой сигарет). Вытащив сигарету изо рта, он возмутился:
  -- Мне только дров в машине не хватает! Что я с вашей палочкой буду делать?!
   Я и девчонки просто взорвались хохотом. Мы смеялись и не могли остановиться.
   В отличие от такси время не может стоять на месте. Угроза получения взбучки за опоздание с каждой секундой всё больше и больше заслоняла в моих глазах прелесть момента. Желая сдвинуть дело с мёртвой точки, я начал сквозь смех декламировать афоризм. К моему удивлению тоже самое сделала блондинка. Мы, не сговариваясь, с совершенно одинаковым ритмом повторяли афоризм слово в слово. Закончив, глядя друг на друга, мы с ней захохотали с новой силой, уже просто оттого, что молодые и красивые и с бухты-барахты оказались на одной волне. Мы смеялись удаче, подарившей нам нежданное веселье среди снежной жижи сумеречного Февраля.
   К этому моменту сигарета уже раскурилась, и таксист делал затяжку. По мере того, как смысл сделанного брюнеткой предложения оккупировал извилины таксиста, его глаза стекленели, расширяясь в удивлении. Когда он, наконец, понял смысл сказанного брюнеткой окончательно, затяжка, нырнув в лёгкие, там и осталась. Рука, с дымящейся сигаретой замерла, не успев отползти далеко. Он не мог поверить в привалившее счастье и, не поверив в него до конца, добил нас окончательно. В недоумении с расширенными стеклянными глазами он воскликнул:
  -- Как?!
   И готово. Девушки согнулись в новом приступе хохота, едва не касаясь грязи. Они должны были ему объяснить, как это делается, он, оказывается, этого не знал. Если бы не осина в шаге от девушек, они бы свалились в грязь. В изнеможении они притулились к ней, обхватив руками и не в силах сделать пол шага. Мне было легче, я лежал на заднем сидении. Сквозь смех я предложил водителю ехать дальше без остановок, я серьёзно начал опасаться за свою жизнь...
   До дворца культуры мы добрались без приключений и вовремя. В свой двор я вернулся поздно ночью, точнее рано утром следующего дня. К моему удивлению во дворе среди темноты, сырости и снежной жижи стояли два моих приятеля. Оба смурые, до нельзя. Хмель-то выветрился, а опохмелиться нечем, тут не до веселья. Я свернул к ним. Желая как-то их развеселить, я им рассказал про своё приключение. Мол, две девицы тормознули такси, проехали 20 метров и на выход, а водила... и пересказал всю катавасию с дровами палочками. А закончил так:
  -- Вот видите, новая валюта появляется, одна палка. На сдачу тоже палочку получаешь, никто не беднеет и море взаимного удовольствия!
   Приятели даже не пошелохнулись. Только один из них вяло спросил:
  -- Какая валюта, говоришь?
  -- Да, вот, деньги деревянные появляются: одна палка на все случаи жизни и действительна в любой стране!
  -- Надо запомнить - морщась от головной боли, процедил приятель.
   Что они запомнили, и что было дальше, того не знаю. Я попрощался с ними и пошёл спать. А через месяц по городу пополз розыгрыш. Начинался он так:
  -- Слышали, новые деньги вводятся.
   Поскольку это происходило сразу после Хрущевской, кстати, самой удачной в истории, денежной реформы, реакция разыгрываемых людей стопроцентно была:
  -- Не может быть, ведь только поменяли!
  -- Да, - с серьезным видом подтверждал шутник - Верховный Совет уже утвердил эскизы образцов. Кстати, очень необычные, сильно отличаются от нынешних. Вчера в новостях показывали.
   Реакция и тут была стопроцентно у всех разыгрываемых одинакова:
  -- А что же необычного?
  -- Деревянные будут.
   Мужики с чувством юмора на этом месте осознавали всю щекотливость положения, и начинали хохотать, дабы выйти из него с честью. Мужики попроще, вроде таксиста, и все без исключения женщины стопроцентно к несказанной радости шутника в удивление вскрикивали:
  -- Деревянные?!
  -- Да! Одна палка! - спокойно отвечал тот.
   После этого даже мужики без юмора понимали насколько влипли и сходили с дистанции. А вот все женщины в искреннем недоумении вопрошали:
  -- Палка?! А как же её в кошелёк класть? - (да, действительно, а как?)
   Количество жертв розыгрыша в нашем городе возрастало, словно снежный ком, катящийся с горы. Через очень короткое время снега для кома уже не было, и розыгрыш канул в небытие. Так мне показалось тогда.
   Совсем по другому мне показалось в печалью известные девяностые годы 20-го века. В те времена, какую газету или журнал не открой, а там: "у нас рубль деревянный и стоит, а это неправильно. У нас, инакомыслящих, правильно, это когда рупь мягкий и конвертируемый. Мы мягкой и конвертируемой палочкой экономику оттрахаем, и она всем родит по золотому тельцу!" Только чем и куда трахаешь, тем и то она рожает. А родила она от инакомыслящих и стагнацию, и инфляцию, и кризис перепроизводства, и рост индекса Дауна Джонса, и деболт, и чёрный понедельник .... А попробуй прямой извилиной мозга понять как у белой экономики и белого инакомыслящего элитарного экономиста может родиться чёрный, да ещё и понедельник?! Разумом такое не понять.
   Зря я решил, будто розыгрыш с деревянными деньгами канул в забвенье. Он продолжается.
   Начато 12.01.08 Окончено 15.01.08

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "СОВПАДЕНИЕ"

  
   Тяга к рисованию, так или иначе, обнаруживается у всех детей, и я не был исключением. У меня она тоже проявилась, хотя, пожалуй, позже, чем у сверстников. В моей дошкольной жизни рисованию просто не было места, а в школьной не было места учителям. Мы были на уроках рисования предоставлены сами себе, и вместо рисования занимались чем попало. Так бы и текла моя карьера рисовальщика, если бы не цепь загадочных событий.
   В один из дней мой портфель отказался лезть в нишу парты. Я запустил в вместо портфеля свою руку. Предмет, в который она упёрлась, точно не был сидором с физкультурной формой, и не был одеждой. Я вытащил предмет из парты. Больше всего он напоминал пузатый матерчатый кошелёк на змейке. Я быстренько его ощупал в надежде услышать хруст бумажных денег. Мои пальцы упёрлись в какие-то твёрдые детали разной формы. Явно не деньги. Я разочаровано расстегнул змейку и заглянул во внутрь.
   Сегодняшний школьник такой находке вряд ли удивится, а тогда это была такая же редкость, как сегодня чернильница и ручка с пером. Из находки на меня глядели: зеркальце; новенькие пудреница, два тюбика помады и коробочка с тенями; пластмассовый белоснежный цилиндрический футляр с золотой надписью; и какой-то серенький пластмассовый цилиндрик. Мое разочарование сменилось несказанным изумлением.
   На следующий день я пришёл пораньше, чтобы застать старшеклассниц. Они учились с 800 и до 1240 , а мы с 1300 и до 1900. Я уверенно вошёл в класс, высоко поднял находку и громко вострубил:
  -- Кто потерял кошелёк! (слова "косметичка" тогда ещё не было в ходу).
   Старшеклассники мгновенно повернулись в мою сторону и замерли. Постояв в стойке кенгуру, осматривающего окрестности, и поборов соблазн, они постепенно пришли в себя, занявшись прерванными делами. Ко мне явно никто не собирался подходить.
  -- Значит, хозяина нет? (выкрикнул я во все лёгкие, и, подождав чуть-чуть, продолжил). Ну, тогда я пошёл в следующий класс.
   Я обошёл один за другим остальные классы. К моему удивлению и сожалению (мне не хотелось таскаться по классам) хозяйка так и не объявилась. Не знаю почему. Может быть, испугалась перспективы прослыть белой вороной. Тогда старшеклассницы носили чёрные фартуки по верх глухих коричневых платьев с белыми кружевными подворотничками; заплетали волосы в косы, а в косы вплетали ленты; не курили; не красились, потому что все были комсомолками, а комсомолкам буржуазные привычки не дозволялись. Да и денег было не густо, тоже не дозволялись.
   Так или иначе, а хозяйка не объявилась. Находка мне была ни к чему, и я раздарил её одноклассницам. Они с охотой разобрали, кому что понравилось. Остался лишь маленький пластмассовый цилиндрик. Вот с него всё и началось.
   Скольким бы женщинам или девушкам я его не показывал, ни одна не смогла сказать, что это такое и для чего оно надо. Я попытался найти ему хоть какое-то применение. Сняв колпачок и надавив на рычажок сбоку цилиндрика, я выдвинул чёрный стержень, имевший толщину не больше толщины карандаша и похожий на помаду. От нечего делать я легко провёл черным стержнем по листу бумаги из альбома для рисования. На листе остался удивительный след. Я смотрел на него и не верил своим глазам. Вселенная спустилась с небес и уместилась в одну единственную линию. Весь мой опыт говорил о невозможности подобного, тем не менее, это было так. Чёрная помада не попала в тысячи мельчайших ложбинок крупнозернистого листа белой бумаги, и они взрывали черноту линии так же, как пузырьки газа взрывают воду в бутылке с минералкой или звёзды взрывают черноту неба в глухую ясную ночь. Я провёл ещё одну линию, с несколько большим нажимом. Чёрный след получился равномерный, как при рисовании углём. Я нажал ещё сильнее. Линия заблестела чёрным густым жиром, да к тому же приподнялась над плоским листом, создав эффект рельефности. Одним тюбиком чёрной помады можно было создавать эффект теснения, графики и воздушной чёрно-белой акварели! Это открытие взбудоражило меня. Технические возможности захватили моё воображение, породив желание немедленно что-нибудь нарисовать.
   За окном на соседней улице одиноко тянули ветви к небу два тополя. Под ними загорали черепичные крыши одноэтажных домов околицы, а дальше километры песка до самого горизонта. Живые тополя наклонялись над мёртвым песком, как плакальщицы над покойником. Воздух над горизонтом звенел хрусталём, вспыхивая искорками и блёстками. Их роняло в воздух море, притаившееся за косогором, который подставил свой бок горизонту.
   Я решил нарисовать эту панихиду и начал с тополей. Они за несколько минут проросли к небу плачущим одиночеством прямо из центра листа бумаги, и на отрез отказались впускать под свои ветви околицу и песок. Я смотрел на тянувшиеся к небу тополиные слёзы одиночества и не верил своим глазам. Тополя не могут плакать, говорил мой опыт, а если им и случается в дождь ронять капли с веток, то они летят к земле, а не в космос. Так не бывает - шептал мой рассудок. Нет, бывает, и ты это видишь! - громким голосом возражал рисунок. Наваждение какое-то - подумал я и, стряхивая его, взбрыкнул головой.
   Мне пришло в голову нарисовать ещё несколько рисунков и посмотреть что получится. С ними происходило то же самое, что и с первым - они разговаривали. Возможно такое впечатление не более чем плод моего авторского себялюбия. В своём глазу и бревно не помеха, а в чужом и соринка дерево - засомневался я, глядя на рисунки. Однако несколько историй, случившихся вскоре, мои сомнения развеяли.
   Мы как всегда на уроках рисования болтались без дела. Администрацию школы, естественно, задавила зависть. Недолго думая, она с целью проведения аттестации учеников и организации школьной выставки рисунка наняла на месяц искусствоведа местного художественного музея. Искусствовед оказался добросовестной, принципиальной, молодой женщиной. Проскочить мимо неё без аттестации было не реально. Вольнице нашей конец - думал не только я, а и весь класс. Однако, мы немного ошиблись в своих предположениях. Не аттестованных двоечников, вроде меня, и кандидатов на участие в школьной выставке набралось около сотни. Разобраться с ними по отдельности не позволяло время, и искусствоведша объединила два потока в один. Она назначила день приёма. Я зашёл к ней в кабинет в назначенный день в свою очередь и продемонстрировал наличие подписи под своими рисунками. Получив мимолётный одобрительный кивок и положив на общую стопку свои рисунки, я отправился в обратный путь. На третьем шаге в боковое зрение что-то попало. Я остановился, и в недоумении оглядел кабинет - ничегошеньки для меня интересного. Вопрос, - какого чёрта я застрял - не давал мне покоя. Я вертел головой во все стороны. Мой взгляд упал на стол, за которым сидела искусствоведша. Она взяла мой альбом, и раскрыла его на первом рисунке. Её оценивающий взгляд скользнул по листу и тут же потух. Она кинула мой альбом на стопку к забракованным рисункам и принялась писать в регистрационном журнале. Вошёл очередной соискатель. Пропуская его, я посторонился. Он подошёл к столу, показал подпись, положил рисунок на общую стопку и пошёл к выходу. Искусствоведша окончив регистрацию, взялась за его лист, и положила его перед собой. Изучив его содержание, она подняла лист, отстраняя на расстояние вытянутой руки и оценивающе осматривая. Покривившись, она положила лист на стопку брака слева от себя, и принялась писать. Вошёл следующий соискатель. Вся процедура повторилась. Один за другим вошли и вышли ещё два соискателя. Регистрация шла медленнее поступления рисунков. Стопка справа от искусствоведши потихоньку росла. Скука смертельная. Я просто изнывал от скуки.
   И вдруг моя скука умерла в одно мгновение. Левая рука искусствоведши самовольно легла на стопку брака, в то время как правая продолжала увлечённо писать. Ещё оставалось написать несколько слов, когда искусствоведша, оторвав взгляд от журнала, ошалело посмотрела перед собой в никуда. Затем она повернула свою голову влево и удивлённо уставилась на свою руку, мучительно соображая, в чём тут дело. Видимо вспомнив что-то, она отложила авторучку в сторону, и принялась выискивать, а потом и тянуть из стопки брака чей-то альбом. К моему изумлению мой. Посмотрев на него с недоумением, она раскрыла его на первом листе. На лице искусствоведши отчётливо проявилось её настроение: "Посредственный рисунок, и что в нём понадобилось моей руке?! Ну, коль ей так захотелось, так уж и быть, посмотрю". Она лениво перевернула лист, потом ещё несколько. Её что-то заинтересовало. Она придвинула альбом поближе, взгляд прилип к листу, как пчела прилипает к цветку с нектаром. Через секунду искусствоведша ошалело отпрянула назад, подняла голову и напряжённо посмотрела перед собой в никуда. Вспомнив что-то, она перелистала быстро в начало и чуть отодвинула от себя альбом. На неё смотрели плачущие в небо тополя, она смотрела на них, и они огромным удавом печали заглатывали её мысли всё сильнее и сильнее. Из-под её ног уходила почва, ещё миг и обратно дороги не будет. Она резко захлопнула альбом. "Наваждение какое-то!" - было написано на её лице. Она растеряно озирнулась по сторонам, и только в этот момент, заметив моё присутствие, с облегчением поманила рукой, мол, подойди.
  -- Это твой альбом - возбужденно спросила женщина, когда я приблизился.
  -- Да.
  -- Ты это выдумал или срисовал с натуры?
  -- У меня напряжёнка с фантазией, натура.
  -- А чем ты рисовал?
   Я полез в карман за тюбиком. Я не знаю почему всегда его таскал с собой.
  -- Вот (протянул я ей тюбик).
  -- Это что?
  -- Не знаю. Кого не спрашиваю, никто не знает. Футлярчик снимается.
   Она сняла футлярчик, и, надавив на рычажок, выдвинула чёрный стержень.
  -- Похоже... на помаду... (медленно сказала она, и принюхалась к стержню). Хотя... пахнет резковато... Интересная техника. Надо будет попробовать.
  -- Вы рисуете?! - удивился я.
  -- Вообще-то, я по образованию и по должности искусствовед. Но до поступления в институт в Ленинграде окончила художественную школу, и когда есть время и настроение рисую. Кстати, мы на днях при музее открываем художественную школу. Мне, кажется, тебе имеет смысл попробовать. В твоих рисунках есть... (она замялась, подыскивая подходящее слово).
   Я подсказал:
  -- Голоса иного мира?! (в её глазах мелькнуло озарение, и следом появился испуг: "значит, голоса не мерещились, когда я их рассматривала") Я подумаю. До свиданья!
  -- До свидания! - долетела до моей спины её слова и растерянность.
   Предложение искусствоведши меня занимало лишь до дня открытия школьной выставки, потому что в день открытия случилось нечто отвадившее мои намерения стать художником. Четыре стенда, сплошь увешанные разноцветными рисунками разного калибра, торжественно и чинно стояли в центре актового зала, не уступая в колорите цветущим кустам роз в самом лучшем розарии. Я ходил между ними вместе с остальными посетителями, останавливаясь то там, то сям. Когда осмотр уже близился к концу, моё внимание привлекло маленькое чёрное пятнышко, притаившееся в центре одного из стендов между несколькими большими листами с яркими рисунками. Я подошёл поближе к пятну. Мои брови поползли вверх от удивления.
  -- Она их всё-таки отобрала! - мысленно вскричал я.
   Я отступил на два шага от стенда. Мои чёрно-белые рисунки растворились среди буйства красок соседей, как растворяется голос человека в рёве гоночного авто или как растворяется шелест листьев акации в рокоте морского прибоя.
   Мне стало интересно, как на мои рисунки будут реагировать посетители. Я отошёл в сторонку, поближе к стене, и, прислонившись к ней, принялся наблюдать.
   Посетители подходили к стенду, бегло его осматривали и шли дальше. Через время некоторые из них возвращались, и недоуменно осматривали его снова, пока их взгляд не цеплялся за чёрное пятнышко в центре. Они подходили к нему поближе. Их глаза расширялись в изумлении и интересе, а через минуту они, ошалело отстранившись, быстро устремлялись прочь. Глядя на их поведение, я думал - наваждение, возбуждаемое моими рисунками, реальность, а не плод моего авторского себялюбия; с чего бы зрителям так шарахаться от них.
   Окончательно в справедливости своих наблюдений я убедился после истории с художником.
   Отработав месяц, искусствоведша ушла, и мы снова оказались предоставлены сами себе. Уже близился к окончанию курс рисования, а у нас не было аттестации по рисунку с натуры, предусмотренной учебной программой. Для проведения аттестации администрация наняла на месяц художника-профессионала. Он был среднего роста, лет тридцати, светел, занимался живописью ради денег и очень дорого ценил своё время, о чём нам объявил при первом же своём появлении. А закончил он своё объявление так:
  -- Таскаться с вами за город на натуру желания не имею. Шишкиных из вас всё равно не получится, обойдётесь пришкольным стадионом.
   Наш пришкольный стадион имел три баскетбольных и одну волейбольную площадки; сектора для всех видов прыжков и метаний спортивных снарядов; четыре трёхсотметровые беговые дорожки; раздевалки женскую и мужскую; трибуну на сто пятьдесят человек; площадку для военной подготовки; и даже три флагштока для подъёма флагов в честь победителей.
   Но главной достопримечательностью стадиона было поле для игры в ручной мяч, тогда первое и единственное в городе. По причине единственности на нём чуть ли не ежедневно проводились какие-нибудь игры. И в тот день как раз была игра. Стадион основательно заполнили зрители. Они расположились не только на единственной трибуне, а и с противоположной от неё стороны, окружив поле длинной шеренгой.
   Едва мой класс толпой вывалил из школы на натуру, я тут же ловко улизнул к зрителям. К концу первого тайма моё самомнение о моей ловкости оказалось поколебленным. Художник меня отловил и разродился нотацией:
  -- Я из вас Рафаэлей делать не собираюсь, это пустая трата времени. Но откровенного безделья не потерплю, учти!
  -- Я ищу натуру - соврал я, не отрываясь от игры.
  -- Не найдёшь, пеняй на себя - он развернулся и ушёл.
  -- Принесла его нелёгкая - подумал я, хладнокровно продолжая смотреть за игрой.
   Несмотря на своё хладнокровие, я всё же за пять минут до конца урока покинул ряды болельщиков. "Что бы такого нарисовать, чтобы он от меня отстал?" - размышлял я, приближаясь к одноклассникам. Большая их часть в надежде получить аттестацию уже совала художнику свои работы. Одноклассники столпились вокруг него, как птенцы в гнезде при виде червячка в клюве птицы-матери.
   "Что бы такого нарисовать?" - снова подумал я, оглянулся назад на поле и окаменел. Среди бушующей ликованием толпы спиной ко мне стояло одиночество. Это было невероятно, но это было так. Одно плечо выше другого, ссутулившегося парня было воплощенным одиночеством. Я в спешке принялся рисовать так поразивший меня контраст. На толпу не было времени, слишком много деталей. Её можно дорисовать потом. Главное это парень. Я отметил на листе верхнюю точку его макушки и нижнюю точку ботинок, очертил крайние точки плеч. Теперь очередь головы. Есть голова. Блин! Без деталей причёски, не та голова. Голова медленно обзавелась волосами и причёской. Я посмотрел на часы, из пяти минут осталась одна, а ещё начать и кончить. Теперь шея. Это просто - два штриха и готово. Затем я очертил плечи и принялся за руки. Они обречённо потянулись к карманам. То, что требуется для полного сходства с натурой.
   Зазвенел звонок, возвещая окончание урока. Художник стоял возле массивного пенька и всех учеников кивком головы отсылал к нему, предлагая там оставить свои работы.
  -- Надо поторопиться, - подумал я - возле него всего три человека. Сейчас уйдёт.
   Я быстро очертил подол куртки и брюки, обозначил контуры ботинок. Вроде всё! Нет, требуется ещё пара штрихов. Теперь всё. Я посмотрел оценивающе на свой рисунок. Вместо толпы ликовал белый лист бумаги. Прямо на его ликование ногами наступило одиночество, и разъединить их было невозможно. Толпе места уже никогда не найдётся, я это понял, как и то, что парень с рисунка исчез. Нет, на листе была его голова, его куртка, его брюки, его сутуловатость, но самого парня не было, потому что у парней не бывает такого перекоса линии плеч, такой перекос бывает только у одиночества. Я отодвинул лист на расстояние вытянутой руки и сопоставил рисунок с натурой - сходство до полной узнаваемости! Я побежал к художнику.
   Он разбирался с предпоследним учеником из очереди, накопившейся до того, как прозвенел звонок. Я показал ему рисунок. Он мотнул головой в сторону пенька, мол, моё рабочее время кончилось, посмотрю его в следующее, когда оно будет. Я положил свой рисунок поверх остальных, отошёл на несколько шагов и остановился, ожидая, что будет дальше. Не было случая, чтобы мои рисунки не зацепили за живое.
   Художник проставил аттестацию в дневник предпоследнего очередника, свинтил авторучку, засунул её в нагрудный карман пиджака и принялся аттестовать последнего из очереди. Тот радостно полез в портфель за Дневником. Художник держал рисунок очередника левой рукой, щурил глаза, в то время как правая его рука самовольно легла на пенёк. Он резко оторвал свой взгляд от рисунка и посмотрел на пенёк. Лишь на мгновение задумавшись, он без всяких колебаний решительно взял мой рисунок и поднёс ближе к себе. Лицо его ничего не выражало. Он отодвинул рисунок чуть дальше. Левая бровь художника приподнялась, а правый глаз прищурился на манер вопроса, что бы это могло быть. Через секунду брови выровнялись, сигнализируя о том, что какой-то ответ глаза нашли.
   Аттестация моего одноклассника зависла в воздухе. Он, помявшись, решился напомнить о себе. Художник, не раздумывая, достал из нагрудного кармана авторучку, и, влепив аттестацию в Дневник, положил в него рисунок одноклассника. Счастливчик сорвался с места, на ходу засовывая в портфель Дневник с рисунком.
   Художник, свинтив авторучку и засунув её в нагрудный карман, вернулся к рассматриванию моего рисунка. Теперь он уже ничего не понимал. Все его представления о возможном теряли почву под ногами. Он тонул в каком-то болоте из голосов. Он ошалело отстранился от рисунка, и озернулся, повертев головой по сторонам. Увидев меня, художник поманил к себе рукой:
  -- Твой рисунок?
  -- Мой.
  -- Ты это выдумал или это с натуры?
  -- С натуры (я оглянулся назад, ничего не изменилось). Точка, с которой рисовал, в пяти шагах.
  -- Покажи.
  -- Здесь (подведя его к нужному месту, сказал я и мотнул головой вперёд). Вон там.
   Художник, выставив рисунок вперёд, начал бросать оценивающие взгляды с рисунка на натуру и обратно. Чем больше их накапливалось, тем шире раскрывались его глаза в неподдельном изумлении - полная узнаваемость. Он взбрыкнул головой, стряхивая наваждение, и повернулся к натуре боком, опустив рисунок чуть выше пояса и продолжая его изучать. После паузы он пожал плечами, мол, не вероятно, не укладывается в представление о возможном. Не может белый лист ликовать голосами, не может одиночество стоять ногами на крике. Не может быть плачущего одиночества, можно лишь плакать от одиночества. Не может быть молчаливого крика, как не может быть крикливого молчания. Тем не менее, все эти невозможности художник держал в руке как реальность.
  -- Не бывает такого перекоса линии плеч - обращаясь ко мне и не совсем отойдя от своих размышлений, сказал он, подставив рисунок для совместного обозрения.
  -- У людей - да; а у одиночества, как видите, бывает.
  -- Линия должна быть такой...
   Он полез в нагрудный карман пиджака, достал авторучку, отвинтил колпачок, приставил перо к линии шеи и очертил плечо. Рисунок издал предсмертный зойк, от которого художника и меня покоробило, как коробит, когда, невзначай наступив на что-то и услышав хруст, задираешь подошву, а на ней мокрое месиво, шевелящее лапками и минуту назад бывшее жуком. Со сконфуженным лицом художник резко сунул мне в руки рисунок. Свинчивая авторучку, чтобы положить её в нагрудный карман, он зашагал к своему портфелю, прислонившемуся к пеньку. Каждый его шаг и действие как бы говорили - в конце концов, я всего лишь художник, рисующий за деньги, а не специалист по мистическим голосам куска бумаги. Он подхватил портфель и зашагал прочь. С каждым шагом на его лице проявлялась всё явственнее одна, понятная и привычная для него, мысль - под каким соусом содрать с заказчика денег больше, чем принято брать за такую работу.
   Я смотрел ему в след и думал:
  -- Если зацепило даже такого, то какова сила у мира рождающего голоса из куска бумаги?! И что это за мир? Что от него ждать?
   Мне почему-то стало страшно, у меня не было ответов. Я посмотрел на свой рисунок.
  -- Что мне делать с покоробленной художником душой? - мысленно спросил я себя - Пожалуй, верну её нечаянному натурщику.
   Я тронул парня за плечо. Когда он обернулся, я протянул ему рисунок.
  -- Это тебе от меня.
   Он его взял.
  -- Это кто?
  -- Уберёшь перекисью чернила, узнаешь! - и я зашагал прочь с твёрдым намерением больше никогда не рисовать...
   Зарок свой я нарушил лишь однажды, когда отца любимой девушки перевели в другой город, и она уехала. Не помню от тоски ли, от желания ли возродить хоть на миг былое я решил нарисовать её портрет по памяти. По началу всё шло хорошо. Она смутно проявилась, как, бывает, смутно проявляется лицо за тонированным стеклом легковушки. Оставались детали, в которых я никогда не был мастером, а тут вообще началось чёрт знает что. Линии упорно смещались с необходимых пропорций, будто кто-то невидимый подбивал мне руку. Пытаясь внести исправления, я затёр рисунок до дыр и, в конце концов, выкинув его, взялся за новый лист. Но и на новом листе всё шло хорошо, пока не подошла очередь деталей.
   Я задумался над вопросом как быть. Пусть будет, как будет - решил я и дорисовал до конца, ничего не исправляя. Получилось чужое лицо с неправильными пропорциями. Оно не было уродливым. В нём жили даже какие-то очарование и красота. Только эта красота в мои представления о возможном не вписывалась.
   Неудача меня огорчила несказанно. Я решил, как говорится, набить руку на образцах древнегреческого или древнеримского искусства. Мне очень хотелось иметь портрет любимой.
   Очаровательная, средних лет библиотекарша любезно согласилась сделать всё возможное для осуществления моих намерений поупражняться в рисовании, и скрылась в хранилище. Из него она вышла с единственной книгой в руках и явным огорчением на лице:
  -- У нас, оказывается, по древним греческому и римскому искусствам ничего нет. Вот только одна книга издательства "Эрмитаж" "Этрусское искусство".
  -- Этрусское - это какое? (я впервые услышал это слово).
  -- Я сама толком не знаю. В книге есть аннотация, можно прочитать.
  -- С превеликим интересом прочитал бы, да у меня нехватка времени. Мне бы книгу домой взять.
  -- Нет проблем, заполним формуляр, и возьмёте с собой на три дня. Через три дня подойдёте; если потребуется, мы продлим ещё на три дня (и она записала мои анкетные данные).
   В аннотацию я смог заглянуть лишь перед сном. Сидя за письменным столом, я прочитал примерно такое: "На севере Италии время от времени находят склепы, саркофаги и мавзолеи. Кому-то захотелось их назвать Этрусскими. Что означает это слово, толком никто не знает" - исчерпывающе.
   Я полистал книгу - склеп такой, склеп сякой, склеп этакий - и так страница за страницей. Лишь в самом конце нашлась фотография статуи Богиня Ника (в переводе на русский Богиня Победа). Она была из камня в полный рост, с бронежилетом поверх туники. Её лицо сверху до половины закрывало забрало типа маски летучая мышь. К маске был пришит шлем танкиста.
   Ходячая беда, а не победа. Для упражнений Богиня Беды с полузакрытым лицом мне не подходила. Намериваясь окончить просмотр, я по инерции пролистал ещё несколько страниц. И тут обнаружилась фотография, поколебавшая моё намерение.
   На фото была полуразрушенная вилла с купальней. Единственную уцелевшую стену купальни украшала мозаика с двумя обнажёнными купальщицами. Та, что на переднем плане, стоя в бассейне спиной к зрителям, изготовилась из него выбраться. А та, что на заднем плане, уже выбралась, повернулась к товарке левым боком и, держа полотенце в руках, смотрела на левую стену купальни. Так казалось при первом взгляде. При втором появлялись вопросы - зачем смотреть на стену и поворачиваться боком к собеседнице. В следующее мгновение ответ находился сам собой. Обнажённая купальщица с полотенцем задумалась о своей судьбе. Ей всё равно как и где стоять, она уже в другом мире. Я захлопнул книгу.
   Денёк явно не задался. Сначала не получился портрет, а теперь и с набиванием руки на образцах древнего искусства полный пролёт. Всего одно женское лицо, да и то на мелком заднем плане без подробностей. Надо ложиться спать.
   Я разделся и, потушив свет, лёг в кровать. Обычно в сон я погружаюсь, как в реку или море, заходя в них с берега шаг за шагом всё глубже и глубже. Когда я уже погрузился по грудь и собрался нырнуть с головой, воздух надо мной сгустился, издав женским голосом мелодичный смешок. Его можно было сравнить с воркованием голубей. А ещё в нём было что-то от мелодии дверного колокольчика из нескольких разнотонных трубочек, весело возвестивших:
  -- Эй! Я здесь и это замечательно.
  -- Это мне уже снится (подумал я).
  -- (колокольчик снова засмеялся, но его мелодия чуть изменилась, как бы говоря - как я могу сниться, если я есть и я уже здесь?!)
   Я насторожился:
  -- Мне только белой горячки не хватает! Ну и денёк.
  -- (теперь невидимая гостья рассмеялась во все лёгкие, говоря своим смехом: ну уж на белую горячку я совсем не похожа).
  -- Если ты не белая горячка, то кто? - в голос спросил я.
  -- ?! (затаённое молчание)
  -- Ты хочешь поиграть в холодно/горячо?
  -- Угадал! - переливчатым голосом подтвердила она, оживляясь.
  -- Я тебя воспринимаю как прекрасный лунный луч, смеющийся чарующим женским голосом. Мы такими голосами наделяем Русалок или Серен.
  -- Очень близко.
  -- Про русалок?
  -- Нет, про луч.
  -- Ты луч звезды?
   Она мечтательно вздохнула, как вздыхает в безветренную ночь редкая волна на берегу реки:
  -- Я дитя звёзд.
  -- Дети звёзд за пределами нашего представления о возможном. Мы на Земле и со своими детьми разобраться не можем. Они у нас то конфликт поколений, то обуза, а то вообще не свои, слава богу, соседские. Соседу хоть морду набить можно, а у звезды, где морда? Оставайся лучше лучом, мне так понятнее.
  -- Пусть будет по-твоему - легко согласилась она.
  -- Ты ко мне заглянула не в угадайку играть, раз согласилась?! - лукаво спросил я.
  -- ?! (молчание с замешательством)
  -- Ты боишься меня смутить?
  -- Угадал! - промурлыкала она - Ты проницательный.
  -- С тобой быть проницательным легко, твои чувства как раскрытая книга. У меня плохо с фантазией, но с нервами порядок. Давай открытым текстом.
  -- Ладно, (слегка посерьезнев, согласилась она) я хочу, чтобы ты меня нарисовал.
  -- ?! (я онемел от удивления, первая заказчица в моей жизни и невидимая)
  -- ?! (она молчала)
  -- Знаешь, я давно уже потерял сон и не сплю. В комнате никого, кроме меня, мебели и полумрака. Я не вижу никого, кто мог бы говорить женским голосом!
  -- А вот и неправда! - игриво воскликнула она.
  -- Но в комнате даже фотографий женских нет! Хотя есть! (я вспомнил о книге, которую принёс). В той книге всего одно лицо. Это ты?!
  -- Нет - возразила она с лёгким упрёком в адрес моей недогадливости.
  -- Не понял?!
  -- Я была когда-то ею - вздохнул сгустившийся воздух.
  -- Если ты луч и здесь, то ты не мозаика и там; логично. А для чего мне срисовывать мозаику?
  -- Я хочу вернуться. Я не дожила - с нежной грустью прошелестела невидимая гостья.
  -- Это за пределами моих представлений о возможном! - вскричал я - У нас тут для умерщвления миллионов газовые камеры аля хайль Гитлер; заживо горящие в атомном костре 110 тыс. японцев аля хайль Трумэн; 5 млн. туберкулёзных зеков аля хайль Сталин; самовспоротые животы японцев аля хайль Сё:ва Тэнно; заживо самосжигающиеся арабы аля хайль пророк с насморком и это далеко не все прелести, да и те достались нам, пока Сатана отлучился пописать. А вот когда он вернётся, говорят знающие люди, вот тогда будет... знаешь что будет? - котёл с кипящей смолой, и не для живых, а для трупов и не для всех, а самых плохих, вот так! Скорей бы он уж вернулся! Ты не его дочь?
  -- ?! (молчание с укором)
  -- Ты хочешь сказать, это будет зависеть от меня?
  -- ?! (молчание одобрительное)
  -- Согласен, глупый вопрос. Ты можешь наплести что угодно. Я о твоём мире ничего не знаю. Да я и о своём ничего не знаю! У нас тут сплошная война лучшего с хорошим, а кроме страданий ничего в итоге. Одно кровавое дерьмо. Вот такие наши представления о хорошем.
  -- Это грустно - вздохнула она.
  -- А ты оптимистка! Я в отчаянии, а тебе лишь грустно.
  -- Я хочу жить - мечтательно произнесла она.
  -- А я здесь причём?
   Она упрекнула:
  -- Ты меня должен нарисовать...
  -- Ты это уже говорила. Я не вижу связи.
  -- Ты можешь пройти в кинозал без билета?
  -- Вообще-то могу, только с билетом препятствий меньше.
  -- Твой рисунок - это мой билет.
  -- Знаешь, я по нашим меркам молод. Тем не менее, успел уже побывать и зародышем, и младенцем, и учеником, и чемпионом, и полутрупом, и спасителем, и призывником ... долго перечислять всё. А вот билетом на сеанс жизни для дамочки в возрасте 2,5тыс. лет мне быть не приходилось. Хотя, если мужик удачно оттрахает бабу, шанс стать билетом у него есть. Только знать бы что удачное. Матери Гитлера и Сталина считали свою беременность удачей. За беременность благодарили бога. У них долго не получалось, и вдруг удача. А для десятков миллионов людей, застрелившихся по просьбе их сыновей, она тоже удача? Мы не знаем что такое удача. Вот так! Ладно. Я любопытный. Кто бы ты не была, я тебя нарисую, а будет рисунок билетом или нет, это тебе виднее. Я всё равно собирался поупражняться. Для того и книгу брал. А знаешь почему?
  -- Знаю.
  -- И не боишься? Я ведь могу опять сплоховать, и получится билет не на тот сеанс и не той жизни?
  -- Я в тебя верю.
  -- Не сомневаюсь, если бы не верила, пошла бы к другому. Меня не вера твоя тревожит, а вопрос есть ли у неё основания?
  -- ?! (молчание с укором)
  -- Понятно. Ну что ж, постараюсь.
   Я с кровати опустил ноги на пол и пошёл к письменному столу. Включив настольную лампу, раскрыл книгу на нужной странице и пристроил её под лучи света. Достал лист бумаги.
  -- Чем же рисовать? (думал я, роясь в выдвижном ящичке стола, где кроме шариковой ручки ничего не было). Шариковая ручка (известил я невидимую гостью) не самая лучшая техника для портрета, хотя экзотика невероятная, из-за границы прибыла.
  -- Ничего, сойдёт.
  -- Ну, смотри, не жалуйся потом - и я принялся рисовать.
  -- Я пока погуляю. Я волнуюсь - предупредил за моей спиной сгустившийся воздух.
  -- Как хочешь - небрежно согласился я, хотя чувствовал его волнение и тоже волновался.
   Рисунок получился удачный. Лишь дважды рука дрогнула, скруглив кончик носа и подбородок чуть острее, чем у прототипа. Отклонения рисунку скорее пошли на пользу - он стал чуть моложе и менее обречённым. Оставаясь за столом, я с облегчением вострубил:
  -- Я окончил!
  -- Я знаю, я уже здесь - ласково и умиротворённо промурлыкала она - Мне нравится, у тебя получилось. (Она улыбнулась) Я довольна.
  -- Обычно мне говорили другое: это выдумка или реальность; чем ты рисовал. Ты первая, кто сказал что-то определённое и приятное, но слова говорящего луча к делу не пришьёшь. А, знаешь, я тебя сейчас ощущаю как стоящую у меня за спиной, твоя правая рука обнимает меня за плечи, и ты смотришь через моё левое плечо на стол. Я даже чувствую твою грудь, сквозь твой защитный костюм. Я начинаю к тебе привыкать.
  -- Я тоже. Но мне уже пора. К сожалению, я должна вернуться (она отстранилась). До свидания!
  -- А мы разве встретимся?! (вскрикнул я в удивлении). Я же по этруски ни бельмеса!
  -- Обязательно встретимся (смеясь, сказала она). Но это будет ещё не скоро. Не волнуйся, ты меня узнаешь сразу (последние слова долетели приглушенные расстоянием; она улетела).
   С этого момента я больше никогда не рисовал. Да и обстоятельства рисованию не очень способствовали. Они меня раскрутили и выкинули, как раскручивает и выкидывает камень праща. И хотя прицел был в актёры, попал я в преподаватели университета на чисто мальчиковую специальность двигатели внутреннего сгорания. Девушки поступали на неё крайне редко, одна за три года. А тут подоспел набор уникальный. Мужики преподаватели то и дело судачили в курилке: "В группе из двадцати человек четыре девушки. Да каких! Им бы на обложках журналов красоваться, а они сюда таскаются слушать про какие-то форсунки, поршни и прочую дребедень!".
   Меня их пересуды очень заинтриговали. Я с нетерпением ожидал встречи. По учебному плану она была во втором семестре. На первое занятие заявились две из четырёх; действительно красавицы. На втором их уже было три, и одна лучше другой. На третье пожаловала и четвёртая. Через пять минут после звонка дверь отворилась и у меня отвисла челюсть, едва девушка переступила порог аудитории. Как она и предсказывала, я узнал её сразу, хотя с момента предсказания прошло без малого двадцать пять лет...
  

***

   После сказанного. В нашем городе есть гигантский бублик, именуемый "Площадь Победы". Чтобы попасть с одной его половины на другую, надо двигаться по гигантской дуге, пересекая несколько остановок к ряду. Когда я подходил к одной из них, меня опередил автобус. Из него высыпала туча народу и ринулась мне навстречу. Обычно я удачно лавировал в таких случаях, а тут туча попалась какая-то грозовая - чуть ли не через шаг молнии из глаз от столкновений. Я отодрал свой взгляд от асфальта. Меня окружал полностью заторможенный народ, все глазели в одну сторону. Я отследил взглядом направление, и окаменел. Прямо на меня шёл оживший портрет молоденькой девушки с неудачными пропорциями, который когда-то получился вместо портрета моей любимой. Девушка с моего неудачного портрета смотрела прямо перед собой совершенно безучастная к любопытству окружающих. Казалось, мы столкнёмся лоб в лоб. Но она каким-то образом прошла рядом, с совершенно хладнокровным взглядом, так будто на её пути вообще никого не было. Она видимо уже привыкла к отвисающим в удивлении челюстям случайных встречных. Я обернулся ей в след. Она шла точно по тому маршруту, по которому я прошёл только что до того места, где стоял.
  -- Уж, не ко мне ли в гости на разборки она собралась? Хорошо, что меня нет дома. У меня как минимум пол часа, чтобы сделать ноги...
   Экую антимонию развёл. Подумаешь совпадение. Вон у медиков в пробирках, каких только пропорций не насобиралось. В мире и не такие совпадения бывают - может возразить иной скептик.
   Что ж спору нет, совпадения бывают. Вон коммунизм должен был явиться к нам нашим светлым будущим, а когда дверь в будущее открыли - мрак сплошной. И вроде нет совпадения. Но возьми в расчёт наше теперешнее демократическое светлое будущее: дверь в него открыли - тот же мрак. Оказывается, есть совпадение. Так что вопрос не в том бывают или не бывают совпадения, а в том, откуда они берутся. Поэтому всякого рода мистикам ссылаться на этот рассказ как на доказательство существования сатаны или переселения душ не стоит. Сатана по указке бога занимается наказанием кипящей смолой лишь умерших. Живых режут и вымазываются в кровь только homo sapiens-сы, это их отличительный признак. Тоже и с реинкарнацией. Если численность населения падает, тел становится меньше, чем душ и начинается резня за обладание телом. А резня - признак homo sapiens-сов. Тот свет здесь ни причём. Потому эту тему закрываю, и открываю другую.
   Из этой реальной истории я усвоил только один урок - есть художники, а есть проводники. Леонардо да Винчи это пример художника. Когда вы смотрите в зеркало улыбаясь, оно улыбается вам; когда хмуро, оно хмурится. Когда вы смотрите на Джоконду смеясь, она смеётся; когда, хмуро, она хмурится. Загадка? - не более чем любое зеркало. Иное дело проводники. Мне довелось лишь однажды встретиться с таким. Его картина называется Блокадный Ленинград. В ней живёт ужас голода и вещества, на лютом морозе застывшего в позвонках всех не доживших до своего конца Ленинградцев. Возле этой картины невозможно простоять больше минуты, не оказавшись среди них.
   Так что, дело не в совпадениях, а в ответе на вопрос откуда они берутся.
   Начато 15. 01.08 Окончено 29.01.2008
  

СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "ТУПОЙ"

   "Ни одна сволочь никогда не выгонит меня отсюда" - заявил Гитлер генералу Кёстрингу, принимая его в Растенбурге сразу же после вторжения в СССР. "Надеюсь, что нет", - сдержанно ответил Кёстринг, последний военный атташе Германии в Москве, лучше других немцев знавший Красную Армию.
   Из исторической хроники
  
   Много самого разного сказано о войне, много споров проведено, много нервов затрачено и много бумаги исписано, но главное о войне не сказал никто. Война, всё равно какая и за что, - это всегда кровавые игрища тупых homo sapiens-ов. Вот выдержки из мемуаров немецких высших военных руководителей, подтверждающие сказанное мною.
   "Первоначальное намерение русских заключалось в создании линии обороны от Витебска на юг до Днепра, а затем вниз по левому берегу реки. Для удержания этого рубежа были выделены новые армии из Резервного фронта под командованием маршала С.М. Буденного. Но фактический распад Западного фронта в последние дни июня заставил вводить новые соединения в бой по частям. Таков был приказ Ставки Главного Командования (переименована в Ставку Верховного Главнокомандования после назначения 8 августа 1941 года И.В. Джугашвили (Сталина) Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР). Второго июля все эти армии были переданы в состав Западного фронта, в командование которым вступил нарком обороны СССР маршал С.К. Тимошенко. Тимошенко отчаянно пытался наладить управление войсками на своём неустойчивом вогнутом фронте. Однако наш непрерывный трёхнедельный натиск был слишком сильным и не позволял создать устойчивый фронт, в результате - серьёзные потери русских в технике и живой силе.
   Потери нашей авиации не были такими незначительными, как думали некоторые. За первые 14 дней боев было потеряно самолетов даже больше, чем в любом из последующих аналогичных промежутков времени. За период с 22 июня по 5 июля 1941 г. эскадрильи Люфтваффе потеряли 807 самолетов всех типов, а за период с 6 по 19 июля -- 477. Эти потери говорят о том, что, несмотря на достигнутую нами внезапность, русские сумели найти время и силы для оказания решительного противодействия.
   В середине июля линия фронта шла с севера на юг от Нарвы (на границе Эстонии) до устья Днестра (на Чёрном море). Но в центре фронт двумя гигантскими зловещими выступами напоминал отраженную в зеркале букву "S".
   Вечером 15 июля мы ворвались в Смоленск, оттеснив дивизии 16-й армии генерала Лукина, имевший приказ ГКО (Государственный комитет обороны) об обороне этого города. В районе Могилёва большая часть соединений 13-й армии оказалась в окружении, ожесточённо сопротивляясь. Эта ожесточённость боёв, не смотря на критическое положение русских, для нас была чем-то новым и тревожным.
   Мы были поражены тем, что столкнулись с противником, продолжающим борьбу даже после окружения, о чем свидетельствуют все донесения и отчёты о боях в тот период: "Русские не ограничиваются противодействием фронтальным атакам наших танковых соединений. В дополнение к этому они ищут любую возможность, чтобы ударить по флангам наших танковых прорывов, которые в силу необходимости оказываются растянутыми и относительно слабыми. В этих целях они используют свои многочисленные танки. Особенно настойчиво они пытаются отсечь наши танки от наступающей за ними пехоты. При этом русские, в свою очередь, нередко оказываются в окружении. Положение подчас становится таким запутанным, что мы, со своей стороны, не понимаем: то ли мы окружаем противника, то ли он окружил нас" - доносил генерал фон Клюге.
   Тем не менее, мотоциклисты 10-й танковой дивизии 18 июля вышли к Ельне и после 12-и часового боя на следующий день дивизия овладела городом. Фактически в эти дни "линия жизни" войск Клюге была натянута до предела.
   В результате яростных контратак 23 и 24 июля остатки 8 русских дивизий вышли из-под окружения в Смоленске на восток. К вечеру 25 июля впервые регулярные пехотные дивизии армии фон Клюге оказались втянутыми в сражение за Днепром. К вечеру 25 июля их было 3, а через три дня их уже стало 9. И эти части были введены в бой не для того, чтобы сменить 2-ю танковую группу Гудериана, а чтоб подкрепить её. Но бои, которые ей пришлось вести, по существу, были боями местного значения, не предусмотренные в стратегическом плане "Барбаросса". И в этом смысле отчаянные русские атаки имели значение, которое в конечном итоге оказалось решающим - русские внесли в наши оперативные планы элемент неопределённости, что обострило разногласия в германском верховном командовании.
   К тому же русские полностью использовали свой особый дар к импровизации, которая неоднократно выручала, и будет выручать их в этой войне с нами. Под руководством командующего 5-й армией М.И Потапова они энергично восстанавливали боеспособность измотанных боями полков и бригад, закладывали базу для партизанского движения и активно использовали единственный оставшийся у них маневренный род войск - кавалерию. Вермахт опасно распылял свои силы.
   В штаб-квартире фон Бока в Борисове 27 июля было созвано совещание командующими армиями, на котором был зачитан приказ Браухича. Суть его сводилась к тому, что какое-либо немедленное наступление на Москву или даже Брянск исключались. В качестве ближайшей задачи была поставлена окончательная ликвидация русской 3-й армии, которая группировалась вокруг Гомеля. Это, по существу, означало, что 2-я танковая группа Гудериана должна была повернуть более чем на 90 градусов и наступать в юго-западном направлении. Затем в Борисове состоялось ещё одно совещание. В штаб-квартиру фон Бока 4 августа впервые после начала Восточной кампании для заслушивания докладов командующих армиями прибыл сам фюрер.
   Гитлер беседовал со своими командирами наедине и поодиночке, так что никто из них не был уверен, что говорили другие, что им было предложено, и что они разболтали. Бок сказал, что готов наступать немедленно; Гот заявил, что 20 августа; Гудериан - 15 августа, но при этом просил подкрепления. Затем Гитлер созвал всех командиров вместе, он объяснил, что первостепенной целью момента является Ленинград. После её достижения выбор лежит между Москвой и Украиной, и он по стратегическим и экономическим соображениям склоняется в пользу последней. Захват Ленинграда изолирует русских от Балтийского моря и обеспечит безопасный подвоз железной руды из Швеции, а захват Украины даст сырье и продовольствие для длительной войны, захват Крыма ликвидирует угрозу русских ВВС нефтеносному румынскому району Плоешть.
   Отказав Гудериану в просьбе о присылке подкрепления, Гитлер сказал: "Если бы я знал, что приведенные в вашей книге данные о мощи русских бронетанковых сил соответствовали действительности, я думаю, что никогда бы не начал эту войну". (Имеется в виду книга Гудериана "Внимание, танки!", вышедшая в 1937 году, в которой Гудериана писал, что Красная Армия имеет на вооружении более 10 тысяч танков. Для сравнения можно указать, что только за период с 1939 года по июнь 1941 года в СССР было произведено более 7,5 тысячи танков всех типов).
   Генерал Г.К. Жуков 30 июля был назначен командующим новым Резервным фронтом. В этот момент, как ни странно, импровизированный характер русского контрнаступления в районе Ельня-Смоленск начал оказывать более глубокое воздействие. Советское командование после захвата 1 августа нами Рославля не смогло заткнуть брешь в своем фронте. Большая часть советских войск с боями вырывалась из окружения в районе Ермолино и влилась в состав оборонявшихся на этом фронте советских армий. В результате проявленной русскими выдержки нам не удалось расширить пробитую брешь в районе Рославля.
   Пробыв два дня в районе Ельни, Гудериан воочию увидел, как под усиливающимся натиском советских войск его солдаты были вынуждены покидать свои позиции. Несмотря на это, он выдвинул план нанесения удара на Москву своим танковыми корпусами из района Рославля в обход Ельни.
   Командование группой армии "Центр" 11 августа было официально извещено, что план Гудериана отклоняется как "совершенно неудовлетворительный". Недовольный Гудериан ответил угрозой эвакуировать плацдарм у Ельни, "который сейчас не приносит пользы и лишь является постоянным источником потерь". Однако это было неприемлемо для ОКХ (Oberkommando des Heeres - немецкое верховное командование).
   В руководстве военными операциями на Востоке произошёл первый крупный сбой. Конечно, Гитлер не был профессионалом. Но он всю свою жизнь изучал военное дело. В первые месяцы второй мировой войны его "напор", склонность к риску, его "интуиция" принесли весьма ощутимые успехи. Но спустя восемь недель после начала Восточной кампании генералы и Гитлер поменялись ролями.
   Ген. Штаб ОКХ почти единодушно выступал за то, чтобы усилить армии фон Бока и предпринять наступление на Москву. Гитлер же отстаивал ортодоксальное решение по рецептам Клаузевица - методическое уничтожение сил противника на полях сражений, независимо от географических целей.
   После первых радужных успехов наш натиск начал слабеть, и темпы наступления замедлились. 12-14 августа советское командование Северо-Западного фронта нанесло контрудар под Старой Руссой и заставило нас отступить. В результате Гот был вынужден спешно перебросить со смоленского направления на помощь Леебу ещё один танковый корпус, и, т.о., группа армий "Центр" лишилась ещё трёх механизированных дивизий. С уходом танковых корпусов на север и юг силы группы армий "Центр" заметно ослабли, и через десять дней (28 августа) Бок пожалуется Гальдеру "...возможности сопротивления войск моей группы армий подходят к концу. Если русские будут продолжать наступательные действия, то удержать восточный участок фронта будет невозможно"
   Тем не менее, наступление на Ленинград началось 8 августа, и уже через несколько часов позиции советских войск на реке Луга оказались в опасности. Во второй половине августа наши войска заняли Нарву, Кингисепп, Новгород, а 20 августа, перерезав железную дорогу Москва-Ленинград, дивизия СС "Мертвая голова" захватила Чудово. 24 августа после встречи Гудериана с Гитлером в штабе ОКХ в Восточной Пруссии между ними произошла известная перепалка. В результате 2-я танковая группа получила официальный приказ наступать на юг во фланг и тыл киевской группировки советских армий.
   Осенью К.Е. Ворошилов был освобожден от обязанностей командующего Ленинградским фронтом и отозван в Москву. Заменил его на этом посту генерал армии Георгий Жуков, "пожарник", который в те годы появлялся и стабилизировал положение практически на всех опасных участках советско-германского фронта.
   После прорыва советского фронта на Луге начальник главного штаба ОКВ Кейтель обратился к Маннергейму с предложением, чтобы финская армия перешла в "решительное наступление" на Карельском полуострове. После уничтожения города мы хотели передать территорию финнам, однако те не захотели участвовать в этом плане. О Маннергейме после войны появится интересный комментарий, рассказывающий, почему избежал Нюрнбергского процесса Кавалер Железного Креста, спокойно умерший у озера под Лозанной.
   Под Ленинградом немецкие танковые дивизии натолкнулись на прочную оборону. На поле боя в одиночку и парами действовали тяжелые танки КВ, которыми часто управляли водители и механики Кировского завода, по-прежнему выпускавшего около четырех танков в день. В первый же день наступления наша 6-я танковая дивизия потеряла подряд четырёх командиров, сменявших друг друга. Несмотря на это, все наши старшие офицеры считали войну с Россией уже выигранной. Даже Гудериан, который одним из первых почувствовал силу возрождающейся мощи советского оружия, верил в то время, что его самостоятельные действия и стратегия принесут нам победу ещё до конца 1941 года. Не отставал от него и Фон Лееб, горевший желанием отличиться взятием наиболее важной "крепости" Восточного фронта, оплота Русской революции. И вначале его игнорирование директивы Гитлера, казалось, оправдало себя.
   К вечеру 10 сентября мы пробились к так называемым Дудергофским высотам, бои шли всю ночь. 1-я танковая дивизия потеряла столько танков, что из оставшихся можно было укомплектовать пол батальона. Однако к исходу дня нам удалось овладеть Дудергофскими высотами. На левом фланге немецкая пехота после упорных боёв пробилась в пригороды Слуцка и Пушкина, а вечером 11 сентября овладела Красным Селом. В последующие дни мы медленно пробивались к городу. Нам удалось захватить Пулково, Урицк и Александровку, где находилась конечная остановка трамвайной линии, которая вела к Невскому проспекту. Но наступил тот момент, когда атакующая сторона несла непропорционально высокие потери по сравнению с достигнутыми успехами. Мы перешли к блокаде.
   В ночь на 17 сентября 1-я танковая дивизия приступила к погрузке уцелевших танков на ж/д платформы в Красногвардейске, а 36-я моторизованная дивизия своим ходом направилась к Пскову. Блокада Ленинграда была прорвана русским лишь в 1943 году.
   Гитлер, с нетерпением следивший за ходом операций, уже начал планировать захват Москвы. Он издал 6 сентября директиву N35, предусматривающую возврат танковых групп Гота и Гудериана на центральный сектор Восточного фронта и подготовку к решающему наступлению на Москву. Гитлер решил отвести району Ленинграда статус "второстепенного театра военных действий", а его блокаду поручить шести-семи пехотным дивизиям. Но даже после захвата 8 сентября Шлиссельбурга блокада была далеко не плотной и оставляла гарнизону Ленинграда опасную для нас свободу маневра. Наши вооруженные силы были полностью задействованы, и не было дополнительных резервов. Поэтому к началу сентября возникли объективные предпосылки в пользу решения "блокировать" город вместо штурма и захвата.
   В отличие от неудачных наших усилий сломить северный фланг советских армий, наши операции на южном крыле фронта увенчались успехом. Район Припятских болот был очищен от советских войск, излучина Днепра оккупирована, танковые клинья углубились в Донецкий бассейн: русские лишились промышленных предприятий на Украине. Советские войска на Южном фронте понесли значительные потери в живой силе и технике.
   Под командованием маршала Буденного на Юго-Западном направлении находилось около миллиона солдат и офицеров. Сталин приказал отвести эту группировку за Днепр, да ещё и в условиях господства в воздухе немецкой авиации. Видимо, Сталин, как всегда учитывал в первую очередь политические факторы. Всегда легче поддерживать боевой дух в войсках в позиционных оборонительных боях, чем при длительном отступлении. Этим и объясняется решение занять оборону и дать немцам бой под Киевом.
   Поворот танковой группы Гудериана на юг захватил русских врасплох. Разрыв между уцелевшими армиями Тимошенко, сражавшимися в районе Смоленска и Рославля, и Буденного, оборонявшего Киев составил 200 километров. Танковые колонны Гудериана заходили в тыл остатков 3-й армии, прикрывавших эту брешь. Уже на третий день наступления 3-я танковая дивизия Моделя захватила мост через Десну в Новгород-Северском и преодолела последний крупный естественный барьер на своем пути навстречу танкам фон Клейста. Согласно оперативной карты Гудериана, у русских под командой Ф.И. Кузнецова и А.И Еременко на всем протяжении от Рославля до Новгород-Северского имелось всего 9 стрелковых и 1 кавалерийская дивизия, и едва ли по своей численности эти дивизии превышали бригады. Танковые дивизии Клейста, прорвав 12 сентября оборону ослабленной 38-й советской армии, выскочили со своего плацдарма к восточному брегу Днепра у Кременчуга и 15 сентября у Лохвицы соединились с дивизиями Гудериана, замкнув кольцо самого крупного окружения, достигнутого нами за всю войну.
   В "котле" командующий Юго-Западным фронтом генерал М.П. Кирпонос и его штаб вскоре потеряли управление войсками, которое оказалось расчлененными на отряды и группы. С часто противоречивыми приказами командиров корпусов и армий, но с гордым упорством русские сражались до конца. В последние роковые дни целые батальоны бросались в контратаку. Когда бои прекратились, наше командование тщательно подсчитало трофеи и пригласило большую группу фоторепортёров и художников".
   Догадывались ли немцы, глядевшие на длинные чёрные вереницы пленных, тянущиеся по степи на запад, что посеяли ветер? Знали ли они, что первую бурю, более ужасную, чем они когда-либо испытывали, они пожнут менее чем через год?
   А вот так описывают те же самые события советские аналитики, историки и всякого рода иные мемуаристы и авторы.
   []
"Первыми приняли на себя удар советские пограничники. Им немецкое командование отводило на сопротивление 30 минут. Но пограничники оказались верны своему воинскому долгу. Ни одна советская воинская застава не дрогнула перед врагом, имевшим численное превосходство. Каждый пограничник сражался до последнего патрона. Уже месяц шла война, фашисты ушли далеко вглубь советской территории, а пограничники Брестской крепости продолжали держать оборону. "Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!", - написал кровью на стене крепости один из её последних защитников. Героически сражались пограничники на Буге и Пруте, под Перемышлем, в районах Броды, Дубно, Ровно, Гродно, Луцка, Шауляя, Лиепаи и других местах.
   В первой половине 1941 г. авиапромышленность выпустила около 2 тыс. истребителей новых типов (Як-1, ЛаГГ-3, МиГ-3), 458 бомбардировщиков Пе-2 и 249 штурмовиков Ил-2. Однако такое количество не удовлетворяло потребности авиационных частей. Авиационная промышленность не поспевала за требованиями времени. Исходя из возможностей промышленности, перевооружение намечалось завершить во втором полугодии 1941 г. и частично в начале 1942 г. Нападение врага на СССР не позволило завершить перевооружение Военно-воздушных сил. В соединениях и частях преобладали машины старых конструкций (ТБ-3, СБ, Р-5, И-16, И-15 бис, И-153 и другие). Достаточно сказать, что истребитель И-16 имел максимальную скорость 462 км в час и, следовательно, уступал в скорости немецкому истребителю Ме-109, максимальная скорость которого у земли составляла 510 км в час.
   Советские ВВС Западного фронта с 22 по 30 июня потеряли 1163 самолета, что составляло 74% их боевого состава. Тем не менее, бойцы Красной Армии оказали ожесточенное сопротивление фашистским войскам под Смоленском (июль-август 1941 г.), при обороне Киева (июль-август 1941 г.), Одессы (август-октябрь 1941 г.), Севастополя (ноябрь 1941 г.).
   Утром 22 июня без объявления войны на СССР обрушили внезапный удар технически хорошо оснащенные и хорошо подготовленные 190 дивизий (5,5 млн. человек); 3712 танков (в том числе 2786 средних и 926 легких); 4950 боевых самолётов; 47 260 орудий и миномётов и 193 боевых корабля. Под напором дивизий из Германии, Венгрии, Австрии, Чехословакии, Италии, Испании, Латвии, Литвы, Эстонии, Украины, России, Финляндии (верных сателлитов Гитлера), Красная Армия потеряла убитыми и ранеными в первый год 5 млн. чел. Захваченной оказалась огромная территория СССР с её важнейшими промышленными центрами и зерновыми районами Украины и Беларуси.
   На московском направлении против войск Западного фронта наступали главные силы группы армий "Центр" (командующий генерал-фельдмаршал фон Бок) в составе 9 и 4-й полевых армий, 3 и 2-й танковых групп на фронте протяженностью 550 км. В группу армий входило 50 дивизий (из них 15 танковых и моторизованных) и 2 моторизованные бригады. Действия группы армий "Центр" поддерживал 2-й воздушный флот, насчитывавший до 1680 боевых самолетов.
   В августе 1941 г. немцы начали мощное наступление на Ленинград. В плане "Барбаросса" Ленинград рассматривался как один из первоочередных объектов, которым немецкий вермахт должен был овладеть, во что бы то ни стало в конце июля 1941 г. После этого должно было развернуться широкомасштабное наступление немецких войск на Москву. Кроме того, этот город носил имя В.И. Ленина, был колыбелью Октября, и фашисты прекрасно понимали, что взятие Ленинграда имело бы для них огромное политическое значение и дало бы им огромное пропагандистское преимущество. К концу августа фашистам удалось перерезать железную дорогу Москва-Ленинград, 8 сентября фашистское кольцо вокруг Ленинграда по суше было сомкнуто. Все сухопутные коммуникации оказались перерезанными. До Ленинграда оставалось 2-3 км, и немецкие солдаты считали, что они уже могут въехать в город на трамвае. В падении Ленинграда немецкое командование не сомневалось. Положение города было критическим. Вскоре немецкие войска предприняли решающее наступление на город, но Красная Армия и жители города оказали сопротивление, и гитлеровцы не сумели продвинуться ни на шаг. После этого А. Гитлер решил сменить тактику. Ленинградцев решено было измотать голодом. Началась беспримерная 900-дневная блокада Ленинграда.
   Военная операция немецких войск под условным названием "Тайфун" началось 30 сентября 1941 г и имела целью наступление на Москву. В 80-ти дивизиях группы армий "Центр", осуществлявшей наступление на Москву, было сосредоточено 1,8 млн. чел, свыше 14 тыс. орудий и минометов, 1,7 тыс. танков. Советские войска, уступали оккупантам в 1,2-2 раза в живой силе и военной технике. По планам гитлеровцев Москва должна была быть взята до наступления зимы. Противник сразу же добился крупных успехов. Первая линия обороны советских войск по линии Брянск-Вязьма пала 5-6 октября. Шесть советских армий (660 тыс. чел.) оказались в плену. Минское и Варшавское шоссе остались без защиты. Путь на Москву был открыт. Ставка Верховного Главнокомандования срочно перебросила под Вязьму наспех сформированные из ополченцев новые войска. Ценой неимоверных усилий им удалось сковать основные силы наступавших на Москву немецких войск. Для обороны Москвы была объявлена мобилизация всех сил и образован новый Западный фронт. 10 октября его командующим был назначен генерал Г.К. Жуков. В распоряжение Западного фронта перебрасывались войска из резерва Ставки, с других фронтов. К Москве из Сибири, Урала, Казахстана стягивались эшелоны с войсками, военной техникой, боеприпасами, зимним обмундированием и продовольствием. Вся страна пришла на помощь столице.
   В три смены работали оставшиеся в городе заводы. Около 600 тыс. москвичей (3/4 из них женщины) рыли лопатами оборонительные сооружения, прикрывавшие подступы к городу и его главнейшие магистрали. Сплошной фронт обороны вокруг Москвы был восстановлен.
   Ожесточенные бои начались 13 октября на Волоколамском, Калужском, Можайском, Малоярославском направлениях. 15 октября в Куйбышев (ныне Самара) переехала большая часть правительства. И.В. Джугашвили (Сталин) перенёс свой кабинет в московское метро...
   "Ржевская битва 1941-1943 гг. - самая кровопролитная битва за всю историю человечества. И самая замалчиваемая историками. На Ржевском плацдарме стояли 2/3 дивизий армии "Центр" для наступления на Москву. Потери советских войск в боях под Ржевом составили более 2 миллионов человек, вдвое превысив потери в Сталинградской битве. В лесах подо Ржевом погибла 29-я армия. Сам город был превращён в лунный пейзаж. От 40 000 населения города осталось всего 248 человек. После ожесточенной 15-месячной битвы Ржев так и не был взят советскими войсками - немцы сами отошли на заранее подготовленные позиции"".

***

   О чём в этих цитатах ведут речь авторы:
  -- о военном искусстве, об истории, о тактике и стратегии ведения боёв;
  -- о соотношении сил, о героизме, о военных просчётах;
  -- о невиданных страданиях и жертвах, о безмерном горе;
  -- о победах и поражениях, о целях разумных людей на отрезке жизни длиной в четыре года?
   Нет, ни о чём подобном в этих цитатах ни слова не сказано. Здесь речь идёт всего-навсего о тупости, ибо война и тупость - однокоренные слова. Основной отличительный признак тупости - это незнание, именно оно главная правда и главный ужас войны. Остальное - ветер пустых слов, суффиксы и приставки без корней разума. Поэтому призывы типа - "надо к войне готовиться, а не в носу ковыряться" - означают призывы готовиться к тупости. А призывы - "если мы подготовимся к войне хорошо, то может быть её не будет, а если плохо, то она точно будет" - означают призывы хорошо подготовиться к тупости или плохо. А как можно подготовиться к тупости хорошо или плохо?! Как она может не быть и миновать вас?
   Начато 1933 г Окончено 2006г

ПРИТЧА ПРО СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "КРАСНЫЙ"

   Некие исследователи взяли из дурдома классических идиотов и добровольцев из числа своих же, сняли им штаны и притулили их голые жопы к раскалённой печке. К удивлению исследователей идиоты и разумные вели себя одинаково. Они визжали, вырывались, бранились, брызгали слюной, нежная белая кожа и тех и других покрылась ожоговой краснотой. Тогда опыт прекратили, а перед испытуемыми извинились, сославшись на вопиющее, досаднейшее недоразумение.
   Когда страсти улеглись окончательно, а краснота на жопе спала, исследователи заугрожали испытуемым повторением опыта. И только тут обнаружилось различие в поведении. Идиоты и после угрозы продолжали блаженно улыбаться. А вот поведение разумных распалось на спектр:
   одни пытались силой остановить экспериментаторов;
   другие пытались договориться;
   третьи - подкупить;
   четвёртые - соблазнить;
   пятые - угрожали так этого не оставить;
   шестые - усовестить, призывая бога;
   седьмые - безвольно опустили руки;
   восьмые - пытались схитрить и сбежать.
   Но ни одна из составляющих спектра разумных не избавила их от повторного ожога, ибо:
   на сильного нашёлся ещё более сильный;
   на разговорчивого - молчун;
   на мздодателя - неподкупный дурак;
   на соблазнительницу - импотент;
   на крикуна - глухой;
   на верующего - безбожник;
   на безвольного и покорного - ехидный волевой мучитель;
   на хитрого - предусмотрительный и умный.
   Что же следует из сего, увы, ежедневного практического опыта, какая мораль? А такая: если ни одна составляющая спектра твоих ценностей не спасла от повторного ожога, то они тебе ни к чему, и мораль тоже! Вещать тебе о морали - зря тратить время, жопа твоя всё равно покраснеет, ибо перед краснотой Ты беззащитен так же, как и перед смертью!
  

20.01.2008

ПРИТЧА ПРО СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ "ИСТИННАЯ ЦЕННОСТЬ"

   Любой может за вас сделать какое угодно дело, и результат будет достигнут. К примеру, если кто-то за вас трахнет вашу жену, она забеременеет; если кто-то за вас поест, вы похудеете без диет; если кто-то за вас поработает в вашем доме, он очистится. И только одно дело за вас никто не сможет сделать: посрать вместо вас никому не дано. Если кто-то за вас посрёт, ваше чрево всё равно не очистится от говна. Вот и получается, милые мои, служение унитазу есть для вас единственно возможное истинное служение, разумеется, если вы ещё вживе хотите попасть в Рай. А если хотите вживе попасть в Ад, то возьмитесь служить чему угодно, это всё равно чему: хоть демократии, хоть коммунизму, хоть науке, хоть культуре - и будете заполнены по уши говном демократическим, коммунистическим, научным, культурным. Какая же мораль из сей притчи?

08.10.2008

  
   Сопланетник
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   40
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"