Сорокин Александр Викторович : другие произведения.

Stranger

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    2-Д рассказ (со звуковым сопровождением) ТРЕТЬЕ МЕСТО на конкурсе "РУССКАЯ ТРОЙКА - Нереальная новелла". Кто ты сам себе?
Stranger
  
Синхронные коты меня явно узнали.
Их не насторожила остановившаяся рядом "Мазда". Я дослушал громкий "Стим" Питера Гэбриэла, вылез из машины, шлепнул дверью - ноль испуга ко всем этим звукам: ушастые мордашки ко мне, кончики хвостов слегка вразнобой - туда-сюда. Растянулись мявры лениво на травке в тени жердёлы*, всех забот - мухота да жара.
А ведь я с полгода дома не был. Дома... Здесь отгуляло мое детство, отхулиганило отрочество, да и большая часть юности отколобродила тут. Что странно - в душе ничего не трепыхнулось, не ёкнуло. Неужели я совсем обесчуствел, очерствел, зарос коростой повседневности такой толщины, что и въедливому шилу ностальгии не по зубам? Чистое рацио - вот мое кредо? Смешно, но... ничего смешного. И не грустно. Никак.
Так и должно? Наверное, нет. Я остановился, провел взглядом по присевшему ряду сараев, по чьим рубероидным настилам так увлекательно было лазать когда-то. По пошедшей ржой колонке, столько раз спасавшей меня от послефутбольной жажды. По клумбочке в тракторном колесе с поникшими под солнцем флоксами, в зарослях предков которых я некогда партизанил с пластилиновым отрядом. И старое дерево, на коре которого осталось немало моей кожи, тоже лишь щекотнуло фундамент моего устоявшегося мира. Я напрягся, я старался, выковыривал из памяти осколки былых ссадин и радостей, удали и подзатыльников - переживаний... Ничего? Почти. Разве что занозой - сам факт этого "ничего".
Меж лопаток холодком. Щекотно так, поганенько, но...
Показалось. Плывем дальше.
Я присел и погладил левого, он потянул шеей, плотнее отдаваясь ласке, зажмурился, перевернулся набок - доверил живот. Второй подошел, стал бодать мое колено, сказал что-то с несерьезной укоризной.
- Да ладно, Васькот-Кожаный нос, не гавкай, сам знаю, что сволочь. Совсем охренел с этой гонкой за баблом, к матери дорогу забыл. Или ты Мурзилка?
- Урр, - ответил он и пошел вкруг меня, оставляя на брюках шерстинки. Я извлек из багажника пакеты со снедью. Коты встрепенулись было, но, завидев, что я иду в дом, снова увалились в пыльную зеленую бахрому с краснощекими шариками опавших ягод**. Я оглянулся: - Пойдем, что ли?
Но им уже не до меня, уставились вверх, где на шиферном краю двускатной крыши воробьи затеяли звонкую никчемную перебранку.
Я буль-укнул сигнализацией и вошел в затхлую духоту никогда не видевшего ремонт подъезда. Двадцать три истертых деревянных ступени, вертикальная лесенка - лаз на чердак, прикрытый дощатой лядой, крашенная масляной краской светлая дверь с шестеркой на почтовом ящике, звонок...
- Здравствуй, мама!
- Сыно-ок! - Радость, объятия, слезы. Пахнет стиральным порошком, вареной картошкой и безысходностью. - Ты один?
- Да, мам, Настя занята...
* * *
В обед я звонил жене:
- Привет! Утром забыл сказать: вечером идем к моей матери.
- Зачем, - вроде и спросила она, да вопросительности в голосе ни на байт.
- Сегодня пять лет, как отец погиб.
- Это было до меня. Зачем.
- Ну... - замешкался я с ответом. Как объяснить банальное? Например, почему пальцев на руке пять, а не семь с половиной, почему готовить еду иногда нужно, хоть диета и важнее. Что день памяти свёкра - дата и для невестки, даже если она его и не видела. Втолковать-то можно, да только к чему? - Не хочешь туда идти?
- Прежде чем задавать вопросы, подумал бы малость - сэкономил на трафике.
- Ладно, давай иначе: пойдешь? - Из трубки доносились позвякивание, далекая мелодия последнего хита Максим, наигранный женский смех и едва ощутимое раздражение.
- Нет, конечно. Скучно. Может, вот эту попробуем, в голубой баночке?.. А в той, что рядом? Потом расскажешь - считай, что с тобой сходила. О'кей.
- Зря ты так. Когда у твоей мамы...
- Сравнил. Соло управишься. Да, лучше из голубой. Только не напивайся.
- Я ж за рулем!
- Вот и я о том же. Ровно пять лет сегодня.
- Я трезвый ехал!
- Ты говорил. Мне некогда. Чао. Я готова, милочка, только аккура... - Гудки.
Задело ли меня? Ничуть. Я и ждал именно такого ответа. Оно и к лучшему: да, приличия были бы соблюдены, но и только. Зачем принуждать делать то, что ей не в тему? От Насти не убыло бы, пойди она, но вот осадочек остался б, как должок, что однажды придется оплатить. Ни к чему. Проехали.
Да нет, вру. Мизерная обидка уже пустила где-то во мне свои бледненькие липкие корешки рядом с прежними коллегами. Глупая и незаметная семечка, не первая и не последняя, не самая толстая, не вопиюще рыжая... Когда-нибудь вся эта мелюзга разрастется в питательном бульоне недопониманий и раздражений и лопнет истошным гноем раздрая. Но до этого, пожалуй, пока далеко.
Настя - она неплохая. Она лишь хочет жить так, как ей нравится: комфортно, в достатке и без неожиданностей. Да и замуж за меня пошла вовсе не по любви нестерпимой, а по элементарной калькуляции. Сложила в столбик все известные ей мои плюсы, вычла из полученной суммы явные минусы, разделила на свои ожидания, проинтегрировала по времени, взяла производные по возможным эксцессам, а полученный итог долго разглядывала в микроскоп своего бабьего опыта и анализировала. Знаю, что не один подвергся такой препарации, но, видимо, показал наиболее подходящий ей результат.
И лишь потом она познакомилась со мной на дне рождения Глеба: сервировала столик моего одиночества ненавязчивым вниманием, приправила салатик унылого настроения щепоткой сочувствия, подлила в бокал моей усталости шампанского улыбок и незатейливых комплиментов... Для аппетита под ЭЛОвский "Билет на Луну" позволила деликатно подегустировать на ощупь свои лакомые грудинку и филей. Напоследок промокнула мои распаленные аперитивом ободряющих намеков губы салфеткой мимолетного поцелуя и пропала незаметно и на неделю. Об этой высшей алгебраической кулинарии я узнал через год после регистрации от Глеба, которому его Ленка как-то в благостную минуту после интима поведала, как на кухоньке под "чок-чок" (коньячок и балычок) они Насте мужа подбирали.
С ней спокойно. Удобно. Она знает, что ей нужно и понимает, чего хочу я, глубоко в меня не лезет и в себя не пускает. Скорее друг, или, вернее, приятель, чем любимая.
Поблекшая лазурь неба в куцых перьях облаков на теплом берегу лета. Ни холодно, ни жарко - не лимитированный сентябрь, без экстремумов и казусов, - как сказала бы Настя. Но для меня этот штиль сейчас - самое то. Или уже нет?
Не плохая она. Школа и мехмат заложили навыки, а практика жизни научила их применять - я у нее в анналах ЗАГСа четвертым иду. Стерва продуманная. Зато не шлюха, как моя вторая.
Надеюсь, что не.
* * *
Мама сильно сдала после смерти отца, будто вынули из нее хорду, что помогала передрягам противостоять и смотреть прямо, а не под ноги. Куда-то подевались ее неугомонность и жизнелюбие. Дети по семьям, внуки повыросли: носа не кажут, заботиться не о ком. Самой о себе? Увы, не та это цель, для себя достаточно малого.
Я книжки покупал такие, как ей нравятся: "пралюбофф и романтик" - не читает. И нескончаемые сериалы, что, казалось бы, специально для нее снимают об обаятельных мерзавцах и несгибаемых женщинах с неустроенной судьбой, не глядит уже. Хотя их маниакальным просмотром отца едва ль до инфаркта не доводила - телевизор-то один. Даже с соседками, с которыми полвека бок о бок прожила в этом построенном их мужьями доме, по вечерам на лавочке под той же жердёлой сплетничать/склочничать перестала. Выползет поутру за хлебом-молоком и назад, а гулять во двор - только днем, пока кумушки от зноя по хатам ховаются.
И в разговоре сплошь загробные темы: склепики, трупики, могилки и, естественно, кладбища. Будто в секцию готов записалась. А с каким умилением повествует об умершей три года назад за шесть кварталов отсюда женщине, чей зять некогда встречался с первой женой брата подруги одной армянки, что жила на Майской в соседнем подъезде с маминой сотрудницей, с которой она работала в шестьдесят восьмом... нет, девятом в магазине "Русь". И какой гроб несли и венки, и как постарел муж покойницы, царствие ей небесное, а вот лапшу на поминках пересолили.
Мрак. Впрочем, у многих стариков эта тема в разговорах превалирует. Ну да посмотрим, какие коленца отчебучивать в ее возрасте стану я!
- Как у тебя дела? - Она робко провела рукой по моему плечу. - Хорошо ли тебе?
- Могло бы и лучше. Ты-то как?
- К отцу ездила в субботу. Поплакала. Когда ты сможешь? Оградку нужно покрасить, еще в том году обещал. - Мутные глаза снова готовы к слезам.
- На следующих выходных, хорошо? - ответил я искренне, но в тот же миг понял, что соврал.
- Угу. Как Аля? Замуж не собирается?
- Пусть институт сначала закончит...
* * *
Кто ж меня спросит?!
Дочь позвонила часа в два:
- Хай, фазер, ты мне нужен. - Голос надтреснутый, жующий.
- Ты мне тоже. К бабушке вечером не подъедешь деда помянуть? - Я и сам собирался набрать ее, да задергали перманентные проблемки, вроде только что ушедшего с поникшими бровями директора детского дома из пригорода, умолявшего пятизначно поучаствовать в благотворительности.
- Да не, у меня тусняк сёдни. И ваще я там лишняя. Монет не подкинешь?
А куда я денусь?
- Много?
- Штуки три... пять? Не обеднеешь. Я подскочу через часик?
Пришла не одна, с каким-то покемоном со взглядом проголодавшегося бассета, у которого только что отобрали персональную миску с педи-гри.
- Что за чудо в дредах? Еврей?
- Не знаю, еще не проверяла. А ты что, антисемит? - Она плюхнулась на стул, повела взором вниз и c дерзкой улыбкой прилепила жвачку под стол.
- Едва ли. - Я глядел на нее и думал, что даже одернуть за эту наглость не имею права. С девяти лет росла без меня, скорее ненавидит, чем любит. Я для нее всего лишь банкомат, чья полезность в том, чтобы был под рукой, когда понадобится. Рулон пипифакса, о коем вспоминаешь, уже отсидев на "горшке". Пока запросы невелики, хотя новый гаджет какой или фенечка - это регулярно. Не зарывается, пытается самостоятельной быть.
Глаза - мои, карие с ободком, вокруг широкие темные тени, в курносике три колечка и по одному на лиловых губах справа, из-под траурно-красной банданы недлинные русые хвосты. Майка размеров на пять больше с клыкастыми уродами, сползшие бесформенные штаны, кеды с разноцветными шнурками - хотел бы я, чтоб так выглядела моя дочь?
Я сам от себя в недоумении...
Достал из сейфа "пятерку" и положил перед ней. Она споро слизнула ее бурыми коготками.
- Мама как? - спросил, чтоб не молчать. Не знаю, о чем с нею говорить.
- Опять пьет. И жрет! Раскоровела как свинья, поперек себя шире. И тебя хает завсегда. Проснется, маханет пойла, если с вечера осталось, пройдется трехэтажно по тебе и родичам, и лишь потом умывается, на службу собирается. Тебе не икается по утрам? - Видимо, мать у нее тоже не в фаворе.
- А этот ее как, любитель пива и налево? - Не из ревности, просто так.
- Да ты что, фазер, коленки ваще не бреешь? После Вадима уже Потапыч пожил с год, да и тот в феврале слинял. - Уходя, она обернулась, прислонилась к притолоке, достала сигарету, но, подумав, убрала. Кабы не этот маскарадный экстерьер - вполне себе симпатичная барышня. - Слушай, давно хотела тебя спросить, ты мать-то любил хоть?
- Любил. Иначе откуда бы ты появилась? - На вопросы врасплох у нас есть тупых ответов.
- Гы, - осклабилась она. - Как оригинально... А серьезно?
Я молчал. Она подождала с десяток секунд и квакнула: - Марк.
- Что, марк? - Приподнял я брови.
- Чудо в дредах зовут Марк.
- М-мм... Извини за совет: не рассчитывай на него. Ему маменька не позволит на тебе жениться. - Похоже, мне в кои-то веки удалось ее удивить.
- Фазер, не захворал ли ты? Какой "жениться"? Нафиг он мне сдался ваще?!.. Он прикольный и не злой, на гитаре лабает, тачка есть. Поматрошу и брошу. Бай, бабке привет!
Умелась. А я...
* * *
Озадачила. Любил ли я Оль?
Наверное, да. Как и она меня. Через ругань познакомились, сквозь неприязнь влюбились, переспали, подравшись... Студентами были, росли в одной среде: друзья пополам, интересы в резонансе, понимали друг друга с полувзгляда, полувздоха. И все б ничего, но пришлось привести молодую жену к родителям: жить-то где-то надо-то. Знал бы как выйдет - по ночам бы пахал, придумал еще что, но снял бы квартиру, да хоть комнату сразу, а не через год! Свекровь и невестка в замкнутом объеме немногих квадратных метров - уже смешанный бинарный заряд, готовый к детонации ежесекундно. Враги навеки.
Развелись мы, конечно, не из-за этого. Сперва накрылся путчем Союз, родилась Аль, в стране неразбериха... Зато появилась возможность заработать. Чем я только не занимался! И на рынке барахлом торговал: шельмовал, подворовывал, обвешивал. И челночил: от неподъемных клетчатых баулов в правом плече навсегда угнездился привычный вывих. И риэлтерствовал по серому, пока не вляпался в повидло с криминальным душком - еле ноги унес. И на "дядю" ишачил, не столь за зарплату, сколь за науку - спасибо Илье Зиновьевичу за образование. Оль тоже работала, плюс дом на ней и часто болевшая Аль. Тяжело Оль было. И тут как подарок - я: с засветла до ночи не пойми где, да еще и едва ль не каждый день под градусом (стресс снимал).
Потом свое дело запустил. Пошло. Двухкомнатную купили-нарядили, лошадку жигулевую завели, дышать легче стало. Но как часто бывает, семья от этого облегчения сломалась. Появилось время осмотреться, подумать о себе, о том, кто рядом, пофантазировать, побредить... Сомнения, обиды, слова, которые близким говорить нельзя, пощечины, хлопанья дверью, побеги к маме, телефонные перестрелки, повинные возвращенья, слезы прощения, секс-перемирия, неделя-две эйфории, покоя... И новый круг.
Долго такого не выдержать. Я сдался первым. Устал донельзя от глупой нервотрепки и высосанных из-под ногтей скандалов. Тем более что беззаботным юным мотыльком уже порхала вокруг Оксана. Как осознал гораздо позже, под этой чешуекрылой мимикрией умело скрывалась похотливая и алчная сколопендра.
Любил ли я Оль? Да, пожалуй, только ее и.
Скорпионс: "Стилл лавинг ю" .
* * *
Пришла сестра - подвижная, румяная, поседевшая. Втроем быстро накрыли на стол. Диссонанс: ГДРовский, как новогодняя витрина магазина игрушек красивый сервиз и принесенные мною из универсама нехитрые "яства с изысканным вкусом" глютамата натрия. Племянник с женой не запоздали. С ними явились и коты.
Сели: салатики, нарезки, шпроты, кура-гриль, кагор (себе чуток), слова скорби, не чокаясь, перезвон вилок, повтор. Мама пригорюнилась. Встала:
- А я хочу выпить за день рождения отца! Для меня он все одно жив, я с ним разговариваю. Ждет меня. Он очень хорошим человеком был, а сколько напастей хлебнул - одному Богу известно. Пацаном под расстрелом фашистским стоял, на завод пошел в тринадцать, а работал так, как сейчас и не умеют! И дом вот этот своими руками построил!..
Отец и вправду был молодцом: токарь-универсал, кудесник резца и шпинделя. А что злоупотреблял порой не в меру, так опять же из-за золотых рук: принесут срочную деталь, а гонорар спиртом, все как положено. Да и, прямо сказать, жесткая и волевая мама его гнобила почем зря. Вот отец и прятался от нее в алкогольном виртуале.
Но погиб он не от выпивки. После шумного юбилея по дороге из кафе домой какой-то идиот на "БМВ" зацепил крыло моего "Опеля", и на исхлестанном июльской грозой асфальте я не смог отрулить от бросившегося к пассажирской двери тополя...
- За папу и его семьдесят пять! - подытожил я.
Племяш включил телевизор. Очередное ток-шоу: всклокоченный заслуженный старик (на пиджаке иконостас орденов и медалей), энергично рукомашествуя, клеймит современность:
- ...трудно, но мы выдюжили. И как горько видеть, что мир, за который мы тоннами кровь проливали, который из праха вот этими вот руками поднимали, ни сил ни здоровья не жалея, рухнул под этой дерьмовой дерьмократией! Вы посмотрите на молодежь! Покалеченная пьянством и стремлением к наживе мораль - это гибель России! - Знакомая песня старшего поколения. Но я вполне согласен с ветераном, хоть и сам целиком таков: деньги, деньги, деньги... Остальное - некогда.
- Ну а если б вам довелось прожить заново, вы бы хотели что-либо изменить? - ведущий не мог не задать традиционный вопрос.
- Мне за мою жизнь не стыдно! Я б не стал иного пути искать, - не менее стандартно ответил боевой дед. - Разве что съездил бы перед войной в Ставрополье и самолично утопил в нужнике этого иуду - Мишку!
Я опешил от такой концовки. И вспомнил еще одну сегодняшнюю встречу.
* * *
Я вышел из универсама. У входа изящно коптили ментоловым смрадом две малолетки-журавлика на высоких кривеньких ходульках. Правее в телефон злобно несла проклятия хабалистая мадама с удивительно низким центром тяжести, нависшим над массивными каблуками. А прямо...
Это нужно было видеть.
Погнутые пушистые ножки в бордовых мокасинах, желтое платье в огромных розовых цветах, из воланов - морщинистые с облезлым маникюром руки, вцепившиеся в магазинную тележку. Венчала картину забавная коротко стриженая физия с протезами наклеенных ресниц, алой мастикой губ и стальных тонов пятидневной щетиной.
- Юноша, не поможете продукты до кабриолета довезти? - пробасило аки протодьякон оригинальное создание.
Что ж, для него я юноша и есть. И прошел бы мимо, якобы не расслышав, да уж больно колоритен персонаж.
- Куда? - уточнил я, беспардонно пялясь на паяца
- Там. - Оно махнуло рукой в сторону стоянки. - Вы такой понурый. Сложности?
- У кого их нет? - Около моей "Мазды" стояло диво не менее примечательное, чем его хозяйко - ушастый "Запорожец" невыносимо зеленого цвета с ядовито-малиновыми крыльями и без крыши.
- Такова се ля ви. - Оно выкладывало свои кефиры на заднее сиденье. - Судьба нам, значит, задачки подкидывает, зрит, как мы с ними бьемся, а ля гер, как а ля гер. И смеётся над потугами нашими. А почему? А потому, что думаем, будто все нам дозволено, что покаяться за грехи свои завсегда успеем. А индульгенция дарована не многим. Ведь не зря ж речётся: береги честь смолоду!
- А трамвай спереди, - добавил я свою щепотку абсурда в винегрет его откровения.
Ощерился в оскале престарелый трансвестит, не понравился ему мой изюм:
- Все бы вам, недоумкам, хохмить. Нет бы помыслить вперед, разложить по ранжиру, охватить мир окрест - вдруг не таков он, как мнится?.. Мы ж не Перельманы какие, не гении, чтоб решать без промахов. А как с ошибками бороться? Молчишь... Пока ноги ходят, руки шарят, а мозга кумекает - многое починить дадено. А то и вовсе случается - люди сами огрехи свои из памяти вон - как и не было. Прошедшее отнюдь не незыблемо, а порой и исправимо!
- Ну уж это сказки. - Я уселся за руль.
- Мож, и сказки. Да вот только сам себе дивлюсь иной раз: чего это я не в штанах с лампасами, а клоуном таким гуляю? - Старушок ехидно мне подмигнул, лихо сиганул через дверцу в свой тарантас и через десяток секунд растворился в сизом бензиновом реве форсированного движка.
Я рассмеялся вслед петушиному извращенцу. А потом призадумался...
Безгрешных людей не сыскать. И я отнюдь не уникален. Оступаюсь порой, пусть и мелко, неподсудно, но разве суть греха в его величине? Он либо есть, не столь уж и важно какой, либо его нет - двоичная система. И мне ли судить об ущербности других, если в себе не могу разобраться? А скорее не хочу. Недосуг.
Но разве таким заскорузлым манекеном я был в юности? Разве о таком мечтал? Ведь стихи писал, в газетах печатался, моими фельетонами в студенческой многотиражке весь институт зачитывался! На трибуны лез, нагоняи по авантюрной заднице в комитете комсомола частенько отхватывал, едва в армию не вылетел на третьем курсе, заступившись перед деканом за оболтуса-однокашника. Все бурлило, сверкало, рвалось - ЖИЛОСЬ!
"Рядом где-то
Бродит лето...
Я его не замечаю.
Жизнь моя как перегретый
Чайник..."
Куда все ушло? Так и надо? Кто он - тогдашний я? Да и я ли это? Совсем другой человек! И кто из нас настоящий, правильный, нужный? Он - прожектер и непоседа, голая душа, или я - упертый в свой однобокий модус-вивенди типа бизнесмен, которому по бубну с кем встречается его единственная дочь, а немощной матери за последний месяц позвонивший только дважды? Ведь совершенно разные люди! Он мне - чужой, он - незнакомец! Stranger.
Горькие мысли.
Пустое.
Ошибки - куда без них? Но кабы некогда избежать совсем уж несуразных - сколь легче было б?! Много раз я не отваживался сделать нужный шаг, перестраховывался. Вот тот же дефолт: хотел на все деньги баксов взять - не рискнул. А Димон - да, теперь в Столице правит крупной фирмой. А иногда я наоборот ввязывался в такую галиматью, что до сих пор кисло. Как, когда звали меня в проект агрокомлекса, а я предпочел вложиться в строительство жилых домов, а потом года три по прокуратурам бегал, доказывая, что я не дромадер, не бактриан и даже не нар. Изменить бы пяток своих прошлых промашек, я бы...
Знал бы прикуп - жил бы в Сочи. А еще лучше в Малибу!
Но вместо виллы на курорте - небольшой магазинчик на Садовой. На бутер и брод хватает - и то хлеб.
* * *
Смеркалось.
Я прошел в свою комнатку. Тот же покосившийся об-SHARP-анный секретер (племяш малым еще наклеек от японского двухкассетника поналепил); обои отстали кое-где, повыцвели, но еще ничего; в углу торшер с оплавленными плафонами... Прямо музей моего имени. Календаря за восемьдесят первый год с "Актрисой советского кино Натальей Вавиловой" не хватает. Нет! С Наташкой - безотказной феей моих прыщавых грез!..
Книжные полки с детективами и фантастикой (это когда я последний раз читал чего?.. не помню уж). Рони, почему-то Старший, Жюль, несомненно, Верн, тома Гарднера, Стругацких, Чейза, Адамова... Поверх, лёжа, малого формата "Меж двух времен" Финнея. Хороший, кстати, роман. О том, что для попадания в прошлое вовсе не нужны уэллсовские машинки, всякие зелья и магические артефакты. Время - категория психологическая, достаточно настроить внутренний камертон, вжиться в эпоху - и гуляй себе по Нью-Йорку столетней давности. Фантастика...
Я присел на продавленный диван-раскладушку. Мявры по одному взобрались на стул напротив. Уж такие они. Синхронные. Всегда вместе, почти сиамские. Близнецы, только Мурз на два года старше. Отец и внук, сын и двоюродный дедушка - разобраться непросто, у кошачьих своя семейная иерархия. Но окрас - не отличишь. Будь они белыми там, или черными, да хоть полосатыми - было б понятно. Но они с крупными пятнами по шкуре. Поразительно.
Странный день вышел. Саднящий.
Нарочито отстраненная Настя; непонятная, чуждая Алька; родной дом и ослабевшая мама - и мое ко всему этому безразличие. Обычное, привычное и... неестественное! Разве так можно жить? Нет, не жить - проживать? Это и есть мое предназначение - влачиться сквозь квелые дни, года, заполненные ерундой, сиюминутными глупыми заботами, бесцельными и серыми? Закрыться, спрятаться, не допускать, гнать от себя чувства-эмоции и сами мысли о них?
Ветеран этот по телеку... Вот что ему надо? Ведь он же не зря прожил: родину защитил, работал до кровавых мозолей - из руин светлое завтра возводил, так и пенсионерил бы себе в тряпочку! Но нет, покой ему не нужен, он не стесняется, не боится на всю страну праведным дерьмом бросаться! И жалеет лишь о том, что некогда не убил будущего лауреата Нобелевской премии мира! А я? Для чего я?
И придурашливый арлекин со своей теорией превентивного аннулирования грехов? Отчего он именно сегодня мне попался? Есть ли хоть какой смысл в его словах? И хотел бы я заново пройти по своей стёжке? Или даже свернуть с нее где? Но зачем? Ведь все равно, как не пойди, когда-нибудь да пожалеешь о возможно упущенном. Цуцванг! Или нет? Но это - как идти... А неплохо было бы, черт побери!
Тошно. Сердцу тошно!..
* * *
Я вдыхал в себя былое. Улыбался, хмурился - вспоминал... О том, например, как рисовал тут иногда до трех часов ночи подзаправленными одеколоном фломастерами "мультик" "Битва галактик", чтобы утром оттащить в школу и пустить по рядам одноклассников свежую серию. Потом оказалось, что это называется комиксами. Или как в открытое осеннее окно шмалял шариками от подшипников из рогатки по суетливым шнырям-воробьям, горлопанившим на облетевших ветках вишни. Ни разу, кажется, не попал, а вот стекло в доме наискось разбил, и завершился охотничий сезон полутатарским матом деда Наиля и отцовским праведным ремнем. А еще, уже учась в институте, перепугал как-то батю, вернувшегося раньше со второй смены и охреневшего от моего воя - я в наушниках, отключив колонки, не жалея голоса, помогал Норману петь "Stranger-а".
А почему бы нет?
Я потянулся, открыл дверцу и выбрал из ряда прочих потрепанный конверт - Балкантоновский диск "Смоков", его сестре лет тридцать назад ухажер-мореман из рейса в Болгарию привез. Интересно, а вертушка не сдохла? Установил пласт на оську, запустил "Вегу" - загорелся огонек стробоскопа, закрутилась серебристо-черная лесенка, ускорилась, сливаясь в линию, затем снова распалась на прямоугольнички - ты глянь, даже пассики не сгнили! Я включил "Бриг", крутанул верньер громкости по часовой. Тонарм со звукоснимателем медленно двинулся влево, вниз...
Коты молча уставились на меня в четыре треснувших по вертикали линзы цвета хаки. Пожурить хотят? Пожаловаться? Внушить что? Гипнотизируют?
Потушил свет, откинулся на спинку, закрыл глаза: я - дома... Шорох иглы по винилу, забытый, узнаваемый. Внутри, по середке груди расплывается тепло, голова кружится в предвкушении давнего восторга и...
И нет больше ничего - только первые уверенные аккорды любимой песни по струнам просыпающейся, стряхивающей с перьев пыль души. И родной с хрипотцой голос Криса, и я ему подпеваю. Падаю...
Я приподнял веки: шалунья Наташка лукаво улыбается мне со стены, на голове моей новенькие коробки наушников ТДС-3, за окном над пятиэтажкой сурово рдеет "...ЛАВА КПСС!", чуть выше на фиолете проклюнулась дабл-ю Кассиопеи, а на подоконнике беззвучно вопит дымчатый котяра Тихон... Назавтра, вспомнил на мгновение я, - поездка в студенческий лагерь, на встречу с морем, друзьями и ежевечерним портвейном. А, может, вдруг, и с той, кого пока не знаю, но которую так жду... А впереди, потом, нескоро - целая жизнь, и в ней столько всего нужно суметь!
"O-oh STRANGER you're in danger of losing me-и!.." - орал я в унисон Норману. Орал во всю глотку, забыв обо всем на свете, и хотелось орать еще громче! Орать и жить так же оглушительно и нараспашку! И еще...
* * *
И вдруг тишина и шлепки по щекам - встревоженный отец вырвал вилку из розетки и пытается привести меня в чувство. Тогда... Сейчас?
Я открыл запорошенные заново пережитым прошлым глаза. Мутно. Отец и теперь обрубил музыку тем же способом. Заботливо: - Сын, тебе плохо?
- Да нет, бать, хорошо - в молодость заглянул.
- Ты меня в тот раз ой как напужал! Давай помогу. - Он подал некрепкую руку, и я неловко встал из кресла. В колене кисло скрипнуло - надо разобрать будет протез, смазать.
За раздвинутым столом, уставленным бутылками и остатками маминой стряпни, всё те же: дядья, тетя Аня, сестра, кузены и кузины - все с семьями. Шумно. Рядом с мамой смеющаяся Оль - у сияющих синючих глаз лучистые кракелюры радостных морщинок.
- Ты чего там раскричался? Авария опять приснилась? - Это бодрая и веселая мама.
- Пап, садись. - Резвая Алька с голубым разлетом юбки сорвалась с софы, где щебетала с двоюродной теткой-ровесницей, подставила стул.
- Ну, давайте еще раз выпьем за юбиляра! С тремя четвертинками века, батя! - Хорошо-то как! В голове чуток шелестит уже, но на посошок рюмашу можно. - Здоровья тебе и долгих лет!.. А сейчас, уж извините, но мы откланяемся.
Подосвиданничались с гостями.
- Только десять! Может, посидите еще?
- Да нет, мам, ехать не близко, а маршрутки сейчас нечасты. Видно, на такси придется, - поддержала меня жена. - К тому же нам с этим журналюгой, - она потрепала меня по загривку, - еще статью о нашем мэре-буканьере дописать нужно... Все было замечательно, а ваш фирменный гусь - слов нет какое объеденье! Вы только посуду не трогайте, Аля с утра подъедет - помоет.
- Хорошо. А за гусочку мужу спасибо скажи, от него позавчера мужичонка лохматый привез. Летом такую и не купишь нигде - не сезон. И ведь даже денег брать отказывался!
Да, было дело: пособил я весной одному фермеру, замордованному "божками" местной администрации. Вот и попросил его, зная, как бате нравится эта птичка в мамином исполнении...
- Сын, меня Михеич для внучки... Нарисуй автограф. - Отец протянул томик - мой последний роман. На глянцевой обложке странное авто невероятной расцветки, мои имя и фамилия вверху, а ниже название: Старушок...
Закружилось, потемнело, поволокло: перед глазами отчетливо проявились две голенастые соплюхи с тонкими "сосками" в зубах; крупная громкая бабень с золотым зубом, не стесняясь никого матерящая в трубку неведомого козлищу... И фантасмагорическое дедко в канареечном платье с бледными маками, изрядно смахивающее ликом на размалеванный пятилетним дарованием портрет генерала Баева с обложки журнала "Служу России!".
   - А пуркуа бы не па?! - прогудело оно и исчезло.
Я, встряхнул головой, отгоняя реалистичный морок: чур меня, чур! Затем пьяно-довольно и довольно пьяно приобнял ненаглядную за удобную талию, внимательная Аль подхватила мою клюку, и мы отправились домой.
Синхронные коты нас проводили до угла.
  
* Жердёла (диалект) - 1. Дикий абрикос - листопадное дерево высотой до 17 м из рода слива. Так на юге в Ростовской области и Краснодарском крае называют неокультуренную разновидность абрикос. 2. Сам плод этого дерева, иначе - абрикос с горькой косточкой.
** Автору известно, что плоды жердёлы не являются ягодами. Они - костянки.
  
Ростов н/Д 21-24.10.11 г.
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"