Аннотация: Финалист Мини Прозы-8. Тема: "Медицина будущего в экстремальной ситуации". ТРЕТЬЕ МЕСТО на внеконкурсе ХиЖ-2006. Душевно-раненное...
Трепанация души
Стройная, практически идеальная фигурка, грациозно отставленная на носок левая ножка, профессиональный поворот талии, позволяющий оценить восхитительную линию перехода к бедру, рассыпанные в умелом беспорядке локоны, аккуратненький подбородок, пухленькие аппетитные губы - сама прелесть. А вот слова...
- Ты меня, Иван, прости... Сердце, знаешь, своевольно, его не заставишь. - Глаза, родные серые глаза не смотрели на него, избегали. Лиза бродила взглядом по стерильному пластиполу каюты, нервно теребя в ладонях своего любимого медвежонка. Тот сдавленно попискивал и норовил освободиться. Не получалось. Как не удавалось и Ивану изгнать тошную ревность и липкое отчаяние, что вот уже вторые сутки сводили его с ума.
- Отпусти, не видишь - больно... - в этот тяжкий момент думалось отчего-то не о себе, а о безвинной игрушке, которая плюшевыми лапками неумело защищалась от ухоженных пальцев хозяйки, ставших вдруг такими грубыми.
- Это ты должен отпустить. Меня отпустить, Славика... Себя, в конце концов! Сам! - она слышала лишь то, что хотела слышать. - Пойми, ничего не вернуть, я его полюбила. Ты - в прошлом...
- Кузьку отпусти, ты раздавишь его сейчас. - Пояснил растерянный Иван и отвернулся. Отброшенный медвежонок прокатился по столику, упал вниз и торопливо юркнул в безопасную темноту под двуспальную койку. Парень вновь посмотрел на жену и горячо заговорил: - Не могу я тебя отдать, как ты не поймешь! Не смогу я без тебя! Я лучше убью его!.. Или тебя... - добавил он уже шепотом.
- Не говори чушь! Убьешь... как же! А с психоблоком что сделаешь? Сотрешь? Скальпельполем вырежешь?.. Какие мы ревнивые!.. Молчал бы уже, клоун! - с ехидцей. Похоже, он ее слегка разозлил. Но, сдерживаясь: - Ляг лучше поспи, а то всю ночь куролесил, под дверью скулил! Ты же мужчина... Вот и умей вести себя! Боже, да разве ж я знала, что вышла замуж за такого соплежуя! А еще сын вицеминистра! Расплачься, давай! - она подошла к двери, открыла ее и добавила: - Мне за тебя стыдно, Иван!
Ушла.
Он сидел на разворошенной постели и смотрел на немигающие огоньки в космическом мраке экрана. Запись: на сверхсвете за бортом не увидать ничего, сплошная чернильная мгла. А настоящие звезды были так же далеки, как и его бывшая любимая. Почему бывшая? Неужели то, что случилось, погубило его любовь к ней? Так нет же - она с ним, и будет рядом всегда! Всегда рядом с ним... Вот только его рядом с Лизой не будет...
По щеке прокатилась слезинка. Затем еще одна... Кузя вскарабкался на ложе, сел около Ивана и положил ему на коленку лапу. Как бы успокаивая. Можно подумать, что он что-то понимает. Глупая игрушка...
Из сказанного Лизой обидным, жестоким было многое. Но все это можно стерпеть, пережить, хоть как-то объяснить себе, простить ей. Но одно слово убивало всякую надежду, делало будущее больным и беспросветным.
"Иван... Не обычное Ванюша, не Ванечка, как иногда, не Ванька в игривом настроении. Не Ваня, как во время ссор... Иван - она меня так никогда не называла. Это не мое имя в ее устах, это взмах топора, обрубающего совместное прошлое, это выстрел скорчера, разносящего возведенный между нами нами мост. - Травил душу горечью парень. - Это гвоздь, которым она прибила меня к одиночеству. Прибила и ушла. Навсегда... Бросила... Как Кузьку только что... Не глядя..."
- Не нужны мы ей, Кузя. У нее теперь новая игрушка. А как я, дурень, радовался, уведя ее у Стивена! Как счастлив был, когда она согласилась выйти за меня... И зачем я поддался на уговоры лететь куда-то в отпуск? Дебил! Как будто на Оливе отдохнуть негде! Ну да ладно, мог ведь подобрать и другую яхту, с другим пилотом, пусть и не с таким известным, зато постарше, поневзрачнее. Болван я, болван... Что ж теперь делать, а, Кузька?
- Как ты от меня далека! - тихо подпел Иван, в очередной раз поразившись эмоциональной чувствительности маленькой игрушки. И разрыдался.
- И что теперь делать? - Славик не мог отвлечься, постоянно поглядывал на монитор. Видеодатчик в коридоре демонстрировал Ивана, сидящего перед пилотской каютой. Он периодически отхлебывал из бутылки и, почти не мигая, смотрел на дверь. - Он что, гипнотизирует, что ли?
- Скажешь тоже! Я же тебе говорила: он обычный педиатр, детишков лечит. - Лиза вытянувшись лежала на узкой койке Славика, гладила его массивному, поросшему густой белесой растительностью плечу, запускала пальцы в лохматую рыжую шевелюру. - Что ты маешься, не обращай на него внимания! Оклемается через пару дней, поверь, я-то - знаю, не раз уж проходила через это. Давай лучше... - она прижалась обнаженной грудью к мужчине.
- Не могу я! Не могу, когда на меня так смотрят! И ты с ним, как мне кажется, излишне резка! Будь потише, не третируй его так! Муж ведь...
- Ой, ну что ты об этом знаешь! Нельзя с вами сюсюкать! Стоит только спокойно поговорить, как вы взвиваетесь, стараетесь вернуть утраченное. Не дай бог нежное что скажешь - очередной заскок начинается. Нет, лучше уж сразу: вжик - и отрезала. Поболит да загоится!
- Все одно: уйми его как-нибудь, а не то я сам им займусь! - Пилот вскочил и в сердцах ударил впечатляющим кулаком по ладони.
- Еще один герой! Ну, чисто дети малые! - улыбнулась Лиза. Потянулась и переключила изображение на космос. - Видишь, как просто! И никто на тебя не смотрит!
- Но я же знаю, что он там!
- И что с того? Какое дело тебе до него, если я здесь? И я... - голос девушки понизился, стал томным, - и она-а... - добавила она с придыханием и широко развела в стороны длинные ноги.
И мужчина тут же забыл о пьяном сопернике за дверью.
Через неделю всем троим стало понятно, что дальше взаимное истязание продолжаться не может. Даже Лиза, взиравшая поначалу на все с неким удовольствием, стала нервничать, срываться на крик, не только пытаясь избавиться от навязчивого внимания перманентно пьяного Ивана, но и в разговорах с любовником. Тот ходил по небольшой яхте с опаской, чему было простое объяснение в виде лиловой припухлости под левым глазом. "Синяя часть половины лица", как нарек свое достижение Иван, вдохновляла его на новые подвиги. Постоянное злоупотребление спиртным сбило, наверно, психоблокировку агрессии, что и позволяло одерживать не отличавшемуся физической мощью доктору небольшие победы над двухметровым пилотом. Закончилось все тем, что Славик просто выбросил весь запас алкоголя в утилизатор. Почти весь.
Погоревав денек насухую, Иван забрался в бортовую аптечку и нашел таки там чем скрасить свое горе. Смена "утешителя" принесла, наконец, воспаленному сознанию сон, и обделенный муж проспал почти двое суток. Это позволило любовникам обыскать его каюту, и Славик запер в своем сейфе изъятые пилюли и ампулы.
Протрезвевший парень закрылся у себя и отключил камеры и дисплей. Кузя все время сбегал от хозяйки и утешал ее мужа самыми грустными мелодиями из своего обширного репертуара. Женщина не возражала - ей сейчас было не до маленького друга детства.
Не видя Ивана, любовники вздохнули, было, спокойно, но на следующий день забеспокоились: тот не выходил даже поесть. Опасаясь, что он может с собой что-нибудь сделать, Лиза уговорила пилота взломать дверь. Но Иван, услышав возню, открыл сам. Решительный, с плотно сжатыми губами - он, видимо, что-то придумал.
В маленькой корабельной кают-компании за круглым (по случаю мирных переговоров) столом - трое.
- Ну и что ты решил? Поведай, к чему нам готовиться? - Лиза откинулась на спинку полекресла и снисходительно улыбалась, наблюдая, как Иван испепеляет взглядом конкурента. Тот выглядел вроде спокойно, но его подрагивающие пальцы на бедре сидящей рядом женщины говорили ей о том, чего это пилоту стоило. - Может перестанешь из себя Отелло изображать?
- Как ты могла? Ведь я же тебя люблю! И ты меня - ты говорила, что...
- Да, говорила. И не лгала. Встретив тебя, я решила, что ты именно тот мужчина, который бывает один раз в жизни... Но я ошиблась. - Женщина нежно провела рукой по пушистому предплечью пилота. - Извини, Ванюша, но так уж вышло...
- Да что ты нашла в этой рыжей горилле? Чего он тебе сможет дать? - Иван вскочил на ноги и затараторил, брызгая слюной. - Ты же с ним месяц, ну два, покувыркаешься, и он тебе надоест! Ты что, будешь ждать его из рейсов? Или бросишь театр и станешь возить с ним туристов? Зачем он тебе?!
- Опять за свое... Боже, какой ты нудный! Тебе не надоело?
- Надоело! Не могу я больше!
- И дальше что? Просидишь все три месяца до возвращения на Оливу взаперти? Или продолжишь свои партизанские наскоки? - Лиза облокотилась на стол и впервые за неделю взглянула мужу в глаза. Тот хотел что-то сказать, но застыл, падая в серое марево взора любимой.
- Нет. - Хрипло произнес он через десяток секунд. - Не хочу. - Он посмотрел на молчавшего Славика. - Но и постоянно наблюдать ваши счастливые морды не желаю! Черт с вами, живите и размножайтесь, если получится. А меня высадите где-нибудь поблизости.
- Это где еще? До Смайла два парсека, и в сторону... Но... я согласен! - пилот обрадовано посмотрел на Лизу.
- Нет, я так долго не вынесу.- Сказал Иван и предложил оставить его в колонии, которая находилась, судя по данным компьютера, у ближайшей по курсу звезды. Славик тут же проверил и, не вдаваясь в подробный анализ, согласился. Все встали, пилот выключил мебель и отправился в рубку управления готовиться к посадке.
С орбиты спутник гигантской планеты отдаленно походил на Оливу - один большой материк среди огромного океана. Колония, если верить едва заметным в оптику огонькам на ночной стороне планеты, находилась в умеренном климатическом поясе северного полушария. На запросы никто не отвечал. Лишь бубнил в эфире радиомаяк.
Спуск проходил нормально. До высоты двадцати километров. Но тут стало твориться нечто невообразимое. Компьютер начал выдавать данные о нарушении синхронизации Кю-поля двигателя. Приборы уверяли, что если немедля его не отключить, произойдет взрыв. Пилот принял единственное решение: перейти на антигравы. Но и полного заряда аккумуляторов не хватило, и яхта "Матрена", не долетев до поселения, рухнула с пятидесяти метров на опушку леса.
Пассажирские компенсаторы, работавшие на том же Кю-поле, не действовали. И все остались целы лишь благодаря вовремя одетым скафандрам, оснащенным собственными антиграв-движками. Помогло и то, что сила тяжести была на планетке заметно ниже привычной.
Иван очнулся от боли в затылке. Она медленно переползала от шеи к макушке и также, не спеша, возвращалась. Вслед за нею, цепляясь крючочками ноющего ощущения, кочевало пробуждающееся сознание. Эта была не та боль, что стала привычной за последние дни, а новая, давно позабытая с восьмилетнего возраста, когда Ваня, катаясь на пневмоцикле, на углу Столешникова и Петровского коридоров столкнулся с Колькой Воскресниковым, мальчишкой из соседнего сектора их яруса Москваполиса. Он тогда сильно ударился головой, но сознание не потерял. И сквозь кружево тусклых пятен, плавающих перед глазами, отчужденно наблюдал, как Колька размазывает розовые сопли по пухлым щекам. А из носа вокруг дрожащего губами рта стекают две красные дорожки. Они собирались на подбородке в медленные капли и тягуче падали на батничек. Сквозь ангельский лоб Найса, героя грез малышни из последнего детского реалфилма, чья голограмма ежесекундно задорно подмигивала с груди беззвучно хнычущего пацана. Звуков тогда не было, все звуки смыло монотонное гудение в ушах. Картинка предстала столь явно, что в Иване проснулся профессиональный долг, и он даже попытался вскочить и помочь видению. Но, как и тогда, его замутило, показалось, что мозг насквозь пробило тонким раскаленным импульсом, а у ребер вспух и стал надуваться рвущийся наружу шар тошноты. Но только икнулось, громко и противно...
"Хорошо, что не ел сегодня. - Подумалось. А еще вспомнилось то мерзкое от вида крови, что потом долго являлось при встречах с Колькой. До тех пор, пока Ваня с семьей не улетел с Земли, отправившись с семьей на Оливу, где его отец получил престижное назначение. - А тогда меня вывернуло именно из-за крови..."
Сейчас мутило не из-за этого. Он чувствовал солоноватое на разбитых губах, прикушенный язык заметно распух, а стекло скафа перед глазами пестрело красными точками. Доктор снял шлем, и тот откатился к стене, где раньше был столик, исчезший, как и койка, на которой лежал Иван в момент перехода на антигравы.
И тут пришло сегодня. Сейчас.
- Лиза... - пробормотал Иван, - Лиза, как ты? Я сейчас, родная, подожди, я помогу! - он вспомнил о переговорнике и включил его на запястье. - Лиза?
Из наушников гарнитуры неслась брань. Бушевал витиеватый звонкий мат Лизы, которая, видимо, не в первый раз прошлась по мужу, затем помянула вскользь пилота и его умение водить, и принялась перечислять все "достоинства" родни Ивана. Сквозь этот непрерывающийся поток иногда прорывался баритон Славика, недоумевавшего по поводу двигателя и адресовавшего сочные эпитеты его создателям.
Выросший в приличной семье Иван многих из прозвучавших слов никогда не слышал, но догадаться об их значении, пусть и не точном, было несложно. Больше всего поразило его то, что исторгала их из глубин своей души та милая и нежная девушка, которую он уже второй год считал своей женой. Откуда ведущая балерина Классического Театра Оливы могла набраться подобной терминологии, не представлялось. Супруга приоткрыла новую черту своего естества, и та оказалась едва ли не хуже, чем ее наглая измена с этим грубым верзилой. И тут Иван окончательно вспомнил, где он и зачем. Оставаться ему здесь было не к чему.
"Бежать!"
Ночь чужого мира. Незнакомая, страшная возможными опасностями, душная подлой неизвестностью. Где-то во мраке скрываются злые хитрющие пасти, которые только и ждут неосторожного пришельца, чтобы наброситься на него, вцепиться безжалостными челюстями ужаса, откусить от него слабой плоти и, хрустя костями, проглотить возможную смелость, высосать накопленную храбрость и оставить на съедение голодным падальщикам ошметки того, кто еще недавно считал себя центром мироздания...
Ибо: ночь - чужая.
Лишь отбежав большими прыжками метров на пятьдесят от неуклюже наклонившегося на погнутых опорах корабля, Иван понял, какую глупость совершил. Пусть никто не хватал его за ноги из скрытых нор, не прыгал на спину резвой тенью из-за редких деревьев, не брызгал слюной с огромных клыков перед лицом, но... Но все это могло ждать на следующем шаге... Вполне могло. И он остановился.
Оторопь...
Темно не было. Над головой, одним краем едва не черпнув за горизонт, другим немного не доставая зенита, повисла невероятная оранжевая скибка огромного апельсина. В червоточинах видимых даже с такого расстояния кратеров, с объеденным наплывшими облаками краем - это планета, вокруг которой и крутил свою орбиту мир, куда так неудачно приземлилась "Матрена". Тут и там в беззвездном, в каком-то протухшем желтоватом небе бледнели перья пяти или шести, разного размера, полумесяцев - другие спутники гиганта.
Иван стоял, испуганно озираясь, на полянке среди редких невысоких деревьев, шелестевших куцей зеленоватой листвой. Подлесок обильным назвать было сложно, как и ломкую траву под ногами. Ветерок едва шевелил ветви на уплощенных кронах, и нес слегка пряный запах, отдававший прелым. Белым прямоугольником светил открытый люк яхты.
В нем появились два силуэта, стали махать Ивану руками, кричать, зазывая вернуться. Но он стоял, боясь сделать хоть шаг куда-нибудь. Величественная космическая панорама неба буквально давила на плечи, прижимала к земле подобно удвоенному притяжению. Растирая волю, заставляя упасть, сдаться.
"Что со мной? Неужели я так напуган, что не могу пошевелиться? Нужно назад, на корабль... - ворочались вязкие мысли. - Назад, вот шаг, еще..."
Переставлять ноги удавалось с трудом. Славик, высоко подпрыгивая, несся навстречу, размахивая бластером и указывая куда-то за спину Ивану. Он оглянулся и застыл...
Они приближались, как плыли над травой. Три фантасмагорические фигуры, мечта энтомолога-карикатуриста, плод расстроенного сознания завзятого наркомана.
Больше всего они напоминали богомолов - такие же изящные и членистоногие. Стройное длинное тело, две передние лапы, гораздо большие остальных, полуметровая треугольная голова с шевелящимися тесаками жвал и двумя опахалами пушистых антенн. Только глаза как у рака, на выставленных по бокам подиях.
Иван по-прежнему не мог сдвинуться с места. До животных оставалось метров тридцать, когда Славик выстрелил. Лишь со второго раза ему удалось попасть в дальнего, и голова чудища с первой парой лап упала в траву, а тело, сделав по инерции несколько шагов застыло нелепой конструкцией.
Пилот подбежал к Ивану, схватил его за руку и потащил назад. Доктор механически переставлял ноги, бездумно глядя на мечущуюся у яркого входа в яхту Лизу. До нее было с десяток шагов, когда передний абориген широко расставил две передние лапы с зажатой между ними палкой, сделал резкое движение второй парой. Что-то коротко прошипело, шлепнуло, и Славик упал...
На рухнувшее тело тут же набросилась трава, оплела его подвижными щупальцами и стала рвать на куски, которые сразу разбегались, смешно перебирая короткими ножками, невысоко подпрыгивали и норовили присосаться к доктору. Он отбивался от них, молотил руками, отбрыкивался ногами, но те все одно липли и соскальзывали с гладкой ткани скафандра в рубиновый песок, в который рассыпались напившиеся крови стебли и листья. Лохмотья разодранной ткани скафа и кожи пилота порхали багровыми бабочками и напевали отдаленно знакомую лазурную мелодию, что свивалась в бирюзовые косички, подвешенные к квадратным шарикам, барабанившим маленькими косточками друг о дружку непонятный ритм с цитрусовым запахом.
И тут в это мельтешение ворвалось огромное колючее чудовище с оранжевым глазом без зрачка во все лицо. Серебристые клешни подбрасывали в воздух осколки Славика, хватали Ивана за плечи и били наотмашь по ушам диким криком:
- Ваня! Ванюша! Да помоги же мне! Что ты пялишься?! Скорее!
И Иван собирал метлой расплывавшихся рыбок, сознавая ответственность, аккуратно надевал на каждую соломенную шляпку с вышитым глупым мышонком и дул им в рот пушистыми блестками конфетти и норовящими кусаться многокрылыми, похожими на вертоптеры, муравьями.
Усатая русалка с трудом приподняла шевелящуюся волнами аморфную кучу с рыжеволосым черепом, который тут же подмигнул Ивану подбитой глазницей, и подгоняя доктора клювастой рукой зазмеилась к пламенеющему отверстию восхода...
Как попал внутрь яхты, Иван не помнил. Запомнились лишь щелчок закрывшегося люка да пестро размалеванная лысая кукла, которая неожиданно сняла голову и вдруг превратилась в Лизу. А еще три или четыре пощечины, с треском порвавшие пелену перед глазами и вернувшими реальность.
Перед ним стояла разъяренная, безбожно матерящаяся жена, а на полу предшлюзового коридорчика ничком корчился и стонал Славик. Чуть ниже правой лопатки в его спине торчал недлинный цилиндрик.
- Очнись, козел, твою мать! Не видишь - его ранили! - орала в ухо Лиза. - Ему срочно нужна помощь! Шевелись!
Иван недоуменно посмотрел на свои руки, переступил ногами - способность двигаться вернулась. Сильно чесалась поясница. Тихо напевая что-то бравурное, вдоль стены неуклюже маршировал Кузя...
- Ты должен немедленно прооперировать Славика! Ты что, не понимаешь, что он ранен? Он может умереть! - Лиза, мельтеша руками, изящной фурией металась по пустой кают-компании и пыталась вразумить мужа.
- Понимаю. - Отвечал тот в прострации. Долг врача призывал его помочь подстреленному пилоту. Но в противовес этому мысли все больше занимало сомнение: "А зачем?" - подленькое такое желание оставить все как есть.
Но жена была настойчива, непререкаема как ураган, а сил противостоять ее напору не хватало...
Мебель по всей яхте не включалась, поэтому укрытый до пояса простыней Славик лежал в медотсеке прямо на полу. Он спал под общей анестезией. Оставалось только запустить компакт-хирурга и удалить ранившую пилота стрелу. Генерируемое аппаратом поле позволяло сделать это быстро и бескровно. Тончайшее лезвие не резало живую ткань, а осторожно раздвигало ее, обволакивало посторонний предмет, и тогда его можно было аккуратно извлечь. Потом нужно ввести антисептику и восстанавливающий сосуды состав, заклеить рану и поместить больного в регенератор. Все просто. Даже для мало знакомого с хирургией специалиста по детским болезням.
Казалось бы просто. Если б только аппарат работал. Но он лишь демонстрировал общую объемную голограмму, являвшую засевший в правом легком раненого обломок стрелы с корявым, похоже кремневым, наконечником. Вокруг стрелы уже образовалась приличная гематома, а легкое грозило вскоре наполниться кровью. Если срочно не вмешаться. А вот оперировать как раз и нечем - прибор ни в какую не желал создавать инструментальные поля. Напрасно, подгоняемый женой Иван давил на кнопки, вновь и снова перезапускал компакт-хирурга - без толку.
- Лиза, я не понимаю... Диагностика аппарата показывает норму. Все, кроме инструментария. Не генерит он Кю-поля! - Иван, сдерживая улыбку, развел руками. - Я ничего не могу сделать...
- Как не можешь? Ты же врач! - сипела накричавшаяся женщина. - Сообрази что-нибудь, Ванечка, я тебя очень прошу! Проверь еще раз, родной!
- Да уже десять раз проверил! - от этих "Ванечки" и "родного"Ивану вдруг искренне захотелось спасти пилота. Но как? - Я могу попытаться вытащить стрелу. Но...
- Ну пожалуйста, постарайся, милый! - Лиза наклонилась к сидящему около прибора на сумке с вещами мужу и ласково поцеловала в уголок рта. Губы ее были сухи. А глаза полны слез...
Иван застывшим взглядом уставился на только что извлеченный черенок стрелы - сантиметров в двадцать щепку из светлой древесины, на конце которой, стекая по волокнистой структуре, собиралась в капельку кровь... "Кровь!" - его начало тошнить. Мелькнули в памяти ревущие губы Кольки Воскресникова, такие же красные шарики на подбородке...
Наконечник остался в ране.
Лиза, не глядя на обломок, вынула его из сжатых пальцев мужа и отбросила через открытую дверь из отсека.
- Что "все", Ванюша? - не женщина - сама нежность. - Осталось немножечко: вынь камешек - вот тогда и будет "все"!..
- Как "вынь"?! Ты что, с ума сошла? - вспылил вдруг Иван. - Как я его выну, если "хир" не работает? Пальцами, что ли?
- Но люди ведь еще когда это делали... Ты - человек двадцать пятого века - не можешь повторить операцию времен древних греков?
- А как? Мне что, руками в рану лезть? Вилкой выковыривать? - Ивана от одной мысли об этом начало мутить. - Греки... Они тогда мечами рубились, трупы животных сами разделывали и сырыми ели! Думай, о чем говоришь!
- Вань, я понимаю - психоблокировка, но ведь ты же преодолел ее, когда бросался на Славика?!
Иван молча смотрел на заискивающую жену: "Нет, не смогу я, и никто под блоком этого не сможет. А и хорошо: я сделал все, что мог, даже более, никто и никогда меня попрекнуть не посмеет! Я - чист! А Славик... И хрен с ним! Поделом кобелю! А Лиза... Лиза вернется ко мне?!"
- Я не могу. Снять пси-блок в наших условиях невозможно! Для этого нужны специалисты, оборудование, неделя процедур по методике Розенклейва. Слышала, небось, песенку: Розенклейв, Розенклейв, крови мне стакан налей?.. Это почти про нас... Прости, милая... Я бессилен.
- Врешь ты все! Ты специально, да? Ты хочешь, чтобы он умер, а я опять стала с тобой, да? Идиот! - к Лизе неожиданно вернулся голос. - Мудак! Этого никогда не будет! Чтобы я жила с убийцей? Да я всем расскажу, что ты нарочно отказался! - она неожиданно расплакалась. И тихо: - Я бы сама попробовала, но... Ванюш, придумай что, а?
Перспектива попасть под разбирательство приятной не казалась. А надежда, что Лиза вновь будет с ним, развалилась песочной осыпью, даже не успев обрести форму банального шалашика. Но сделать то, о чем просит Лиза? Не-е-ет! Ни за что!
Пустая бутылка из-под дорогущего сорокапятилетнего виски "Yesterday" с планеты Маккартни, выбросить которую у Славика не поднялась рука, исчезла в утилизаторе. А захмелевший Иван, стараясь думать о чем-нибудь отвлеченном (например, о своем последнем пациенте - ехидном мальчике Авдее, в третий раз приведенного мамой к "дяде доктору" перед самым отпуском) стоял на коленях над все еще спящим под анестезией пилотом. С незатупляемым (гарантия производителя на сто тридцать семь лет!) столовым ножом, который, благодарение Создателю, нашелся в кухонном наборе.
"Ну, с Богом!.. Делаем надрез... Это не кровь, это апимановый сок... Никогда не любил апиманы!.. Ну и мамочка у этого Авдея! У всех дети в интернатах, а она... Глубже... Ребро! Черт, забыл!.. И здесь тоже!.. А как же?.. Нет, для апимана слишком насыщенный цвет... Чистая квочка! Сыну шесть лет, а она его из дому не выпускает! Вот он и цепляет любую заразу, как вырвется!.. Чуть в бок... Может, со стороны грудины нужно было делать?.. Как это называется? Ну, такие, круглые, на Земле растут? Я же должен помнить, ел ведь в детстве!.. Боже мой, сколько крови!.. Сейчас вырву!.. Это не она, это томатный... Точно! Томаты! Кровь замученных помидоров... Это не Кровь! Не кровь! Не..." - его все-таки вывернуло. Хорошо, что успел отвернуться.
"...и болезни-то какие! Ну, вот где он раскопал на благополучной Оливе краснуху? Обычную земную краснуху... Теперь этим импровизированным пинцетом... Кто бы подумал, что придется использовать ту же самую стрелу. Расщепил ее, только от крови отмыл и... Кровь... - снова в сторону. - Нужно было емкость какую подставить!"
Сзади послышался тихий сдавленный стон и шуршание. Иван оглянулся. Наблюдавшая через его плечо за операцией Лиза, хоть и старалась не смотреть на развороченную рану, не выдержала. И с каким-то умилительным выражением лица грациозно сползала по стене на пол.
"Не вышло... Еще раз... Хорошее дерево, упругое, знают что использовать, насекомы хреновы ... А что это у вас, дядя доктор? А если я на вас чихну, вы тоже заболеете? А я вот скажу маме, что вы меня дураком назвали!.. Опять не вышло... Точно - помидоры!.. Это еще как-то переводится с английского... Или с американского?.. А еще из них кетчуп делают... не думать о кетчупе!.. Как будто я его дураком называл!.. Ну... Еще чуток... Вот он! Весь в крови!.. Ненавижу помидоры! Ненавижу апиманы!.. Кровь!.." - уже не чем было. Все съеденное и выпитое, включая не успевшее всосаться виски, растеклось отвратной массой на полу.
Кое-как обработав, стянув и заклеив рану, Иван сам отключился.
Во сне было страшно.
Родной кабинет: светлый и чистый, с кушеткой из настоящего псевдоклена, покрытой идеально белой вальяновой простыней. Это вам не космос, на Оливе верх расточительства - использовать мебель из Кю-поля. Окошко открыто, птички заливисто поют. "Даже проплывать по небу, а не то что жить...". Красные птички. Чего ж они красные такие? Как крови напились. Нет, не крови - сока апиманового... И лежит на кушетке, и улыбается ехидный мальчик Авдей с обыкновенной краснухой: щечки красные такие, как... да как же они называются-то? Ах, да! Щечки красные, как помидоры. Кажется тронь только - и брызнет тошнотворный сок... И лобик у бутуза красненький, и глаза алые, как маленькие помидоры. Кажется надави только - и хлынет... Нет, не кровь - кетчуп. И волосы красные. Шевелятся, за руки хватают, откусить пытаются... А мы лучше сейчас проверим, что будет, если все-таки нажать на томатные глазки. Посмотрим, а, Колька? Ой, да они с зубами! Больно то как!.. А крови-то! Крови! А-а-а-а...
Лучше совсем не спать!
А наяву жутко.
"Во сне, если подумать, что может случиться? А ничего не случится! Все это лишь разгул воспаленной фантазии. Бред. Ну, приснится тебе кровь, и что? Ты же ведь просто лежишь на полу!.. Почему на полу? Это гад Славик испортил включатель койки! Чтобы я под нее спрятаться не мог! А сам, сволочь, караулит меня за дверью. С топором. С большим таким топором. С секирой, как у старинных рыцарей. Что в лицее показывали. По истории. С огромной такой, острой... Вся в крови... Это не сон. Что во сне может сделать Колька Воскресников? Да пусть хоть вместе с ехидным мальчиком Авдеем!? А тут Славик этот с топором! Вполне реальный Славик. Жену увел, теперь меня хочет топором. Секирой. Вся в крови... За то, что я ему спину ножом расковырял. Дебил, не понимает, что "хир" сломался. Я ему жизнь спас, а он меня топором. Секирой. Чтобы Лизу забрать. Навсегда. Насовсем. А я вот возьму и не выйду из каюты! И сиди в засаде за дверью, сука! Истекай кровью! Со своим топором! Весь в крови..."
Лучше совсем не бодрствовать!
Но... Во сне - страшно... Наяву еще страшнее... А где ж тогда быть?
Лиза не знала, что ей делать. С одной стороны нужно выхаживать Славика - он уже приходил в себя, похоже, шел на поправку. С другой стороны, Иван был явно не в себе: сна боялся, всячески пытался не спать. А если же и отключался, то стонал и ворочался, пока с криками не вскакивал и не начинал прятаться везде, где мог. Пару раз пытался сбежать с яхты - Лиза вовремя его перехватывала... То есть, повседневных забот хватало... Но что дальше?
Она отгоняла от себя эти мысли.
- Спасибо, милая! - Славик отставил пиалу с бульоном. - Мне бы сейчас мясца кусок! Жареного! Да знаю, что нельзя, но хочется ведь! Прожаренный, шкворчащий, только с углей... Может, подстрелишь животинку какую местную, а? Да шучу, шучу. Как там Иван? Отчего не заглядывает? Я ж - пациент, все-тки.
- Да он тоже приболел... немного... Плохо с ним. Совсем погано. Я тебе не говорила, но... Стрелу из тебя пришлось извлекать по старинке, ножом... - Лиза сидела рядом, по-турецки, держала пилота за руку, гладила пальцами по широкой ладони. Русая челка прикрыла бледный лоб, на виске подрагивала жилка, под глазами темные круги, искусанные губы - измучилась. Сильно. - Устала я. Караулить его устала. Но он не виноват, он, в некотором смысле - герой! Преодолел наложенное табу, тебя спас! Подумать только: руками, без инструмента! А сколько крови - я даже сознание потеряла!
- А почему не "хиром"? - голос слабый, с легкой дрожью.
- Не знаю, не работает он, не выдает поле.
- И двигатель навернулся... Поэтому мы и грохнулись. На планете с нормальным тяготением наверняка бы в хлам... Я так думаю, что здесь некое излучение сбивает настройку генераторов. Я о таком слышал уже. На Эндевере, где добывают форсевит - минерал, без которого не создать Кю-поля.
- Сыпасиба, пырасветил. Думаешь, если я с детства танцую, так ничего и не помню из начальной физики?.. Не обижайся, я сейчас сама не своя, тяжко мне... Тоже третьи сутки не сплю. Выдержу ли? Да и чего ждать? Дальше-то?
- Да, уж, вопросик... Взлететь не выйдет: основной движок не фурычит, а-гравы разряжены... Остается только уповать на местную колонию. Мы до нее километров пятьдесят не дотянули. Если они нас видели - прибегут поглядеть что да как. А если нет... Тогда придется пёхом до них шкандыбать... А как? Там же эти богомолы с луками! И не они одни, небось... Ну да ладно, оклематься б только! - он попытался приподняться, но тут же скривился и лег. - Только бы... А что это за стук?
По яхте разнесся глухой троекратный звук.
- Опять Ванька хулиганит. - Лиза встала и пошла искать спятившего мужа. Но винила его она зря: в своей каюте доктор боролся с очередным кошмаром, перекатывался по полу потный, с румянцем во все щеки - вновь убегал от кровавых видений.
Грохот повторился. Размеренно и уверенно по корпусу корабля били извне.
Колонисты...
Их было четверо - мужчины азиатской расы, младшему лет двадцать, двоим под сорок и пожилец. Внешний вид "спасителей" оптимизма не внушал: в кожаных безрукавках поверх серых грубой ткани рубах без ворота, на ногах неряшливо сработанные мокасины. Двое держали в руках арбалеты, у всех на поясах метровые мечи в ножнах. Странное одеяние. Странное оружие. Похожи на средневековых солдат, но из доспехов лишь своеобразные шлемы из тонкого металла, скорее декоративные, чем для защиты. Метрах в двадцати за ними виднелась крытая шкурами повозка, запряженная массивным шестилапым фиолетово отблескивающим в лучах полуденного светила животным, весьма походящим на исполинского жука. Заговорили на китайском.
Настороженная Лиза чертыхнулась, пожала плечами и перешла на спейслингву. Ее знал только Ли Сяоюнь - поросший редкой седой бороденкой дед - да и то далеко не в совершенстве.
- Вы меня извинить, я подзабыть разговор, пятьдесят лет молчать. - Слова давались ему нелегко. - Пожаловать в Нанкин добро! - он двузубо улыбнулся и закончил: - Плиз!
Лиза все-таки сумела втолковать, что их трое, один ранен, а второй болен. Прошли в яхту. Женщина продолжала говорить, все еще надеясь им объяснить происшедшее, и получить хоть какие ответы на свои немаловажные вопросы. Казалось, что пришельцы ее не замечают: они перебрасывались непонятными звонкими фразами, щупали стены, цокая при этом языком, заглядывали во все двери, пока из-за одной из них не выпрыгнул всклокоченный и разъяренный доктор. Юноша схватился, было, за меч, но Лиза настойчиво оттерла его от каюты Ивана, закрыла ее, и, разводя руками, добавив ноток извинения в голос, повлекла мужчин к пилоту.
Еще по дороге к поселку выяснилось, что покинуть Нанкин, даже если повезет, удастся нескоро. Несметные залежи форсевита - самого ценного вещества в галактике - делали невозможными приземление здесь всех кораблей использующих двигатели с синхронизирующим Кю-полем. А других межзвездников человечество пока не придумало. Для взлета на антигравах нужна уйма энергии, которую взять, опять же, негде - аккумуляторов такого размера не существовало. Ядерные ракеты остались в забытом прошлом. Лишь на далеком Эндевере, где находилось самое богатое разведанное месторождение минерала, использовались подобные транспортники. Со временем они, безусловно, появятся и тут, но, как говорится: не в этой жизни. О здешней Голконде Большой Мир должен, для начала, хотя бы узнать. А ведь "Матрена" была всего лишь вторым кораблем, посетившим Нанкин с тех пор, как здесь разбились два корабля переселенцев. И тоже останется здесь навеки, поскольку передатчики гиперсвязи не работали. Как и все связанное с Кю-полем.
- Разбирать мы ваш яхта. - Вокруг почти неразличимых глаз Ли собирались радостные морщинки - улыбался. - Железа мало. Дорого железо. Разобрать.
А увалень жук неспешно катил повозку на широких колесах по голубому степному бездорожью. Из нее иногда слышались легкие стоны Славика, невнятные запуганные вопли связанного Ивана и невеселые песенки Кузьки.
Вот уже неделю жила у гостеприимных колонистов троица потерпевших кораблекрушение.
Селение было невелико - с тридцать одноэтажных домов вкруг центральной площади, посреди которой одиноко возвышалась пагода. Деревянные срубы, крытые тростником и корой, хозяйственные постройки, загоны для скота, несколько меновых лавок - вот и все достопримечательности. Мимо несла мутные воды неширокая речка с громким именем Янцзы, по берегам которой зеленели поля за горизонт. Был и лес, недалекий и синий.
Таких селений, как рассказала Лизе жена Сяоюня, Джуи - подвижная старуха необъятных размеров - насчитывалось на планетке уже два десятка. Она говорила на спейслингве куда как лучше своего благоверного. И без умолку.
- Да как же не говорить-то? Я ж почитай отличницей по ней, по косноязыкой и в школе, и в университете считалась. Чай, не где-нибудь училась, а в самом Урюпинске! Не доучилась только... Романтики, оглашенной, захотелось. И понесла меня нелегкая в космос за муженьком моим, да будет ему земля пухом! Заявил он мне тогда, что не соглашусь, коли - один полетит. Вот так мы тут и оказались сорок восемь лет назад. Или больше? Какой щас год в Галактике-то? Вот-вот, и сбились-то у нас подсчеты-то на год... Ох, как грохнулись мы тогда! Столько народу погибло! Особенно ученых и специалистов! Да только кто ж знал, что не сесть тут!? Разведчики, что исследовали планету-то, вниз не спускались, а сбросили киберов, собрали информацию, что жить можно, и улетели... И мой Чон погиб тогда... А за Ли я уже тут вышла. И ничего, что мелкий, а все мужик, не коротать же век одной! И деток у нас ноне четверо, и внуки, правнуков с десяток... Живем...
На третий день Лиза уже не могла выносить трескотню хозяйки. Воспользовавшись тем, что у Славика нужды в сиделках не было - любая местная девица готова сутки напролет выхаживать "героического командира звездолета" - она бродила по окрестностям в компании вызвавшегося быть гидом младшего внука Ли с нездешним именем Маркс. Гид из него вышел никудышный, потому как космоязыка он не знал. Зато из арбалета стрелял он метко, что немаловажно, так как хищники из леса к поселку изредка забредали. Да и аборигены, хоть и не враждовали с ними колонисты, иногда шалили. Единственное, что раздражало Лизу в этих прогулках, так это постоянная необходимость носить шлем. Но серьезная причина тому имелась.
Ивана пришлось запереть в сарае. Он весьма агрессивно реагировал на посетителей, хотя чаще сидел, забившись в угол. Жену видеть не мог, начинал бесноваться и прятаться. Лишь симпатичную пигалицу Сю Лянь подпускал к себе благосклонно, да здешнего знахаря Донга - тщедушного китайца с умненькими глазками, - что поил его отварами трав. Только пользы микстуры приносили мало. Но врачеватель не отчаивался и обещал (через бабку Джуи) применить для выздоровления спятившего педиатра некий кардинальный способ. Славик и Лиза сомневались в самой возможности этого. Даже в лучшей клинике промышленно развитой Оливы помочь ему смогли бы едва ли. Как ни далеко шагнула медицина в борьбе за здоровье человека, а психиатрия оставалась на позициях далекого двадцать первого века. Ни медикаментозный, ни гипнотический, ни какой другой методы не могли пока похвастать тем, что им удавалось полностью восстанавливать порушенную психику пациента. Что же говорить об отсталой, патриархальной планете?
Но.
Каждую короткую ночь, когда Нанкин на несколько часов погружался в тень своего невероятного соседа - Пекина, в доме Ли Сяоюня собирался небольшой совет. Лиза присаживалась на скамеечку у ложа Славика и в который уже раз отвечала на многочисленные вопросы лекаря. Большуха Чжуи переводила, перемежая конкретику своими предположениями и рассуждениями, попутно рассказывая всевозможные случаи из своей долгой жизни. Старик Ли скромно восседал на циновке около маленького столика и чинно попивал горячий напиток, называя его чаем. Пилот тоже иногда вворачивал свое мнение.
Лекаря Донга интересовало все, что касалось прежней жизни Ивана. Все подробности, которые были известны Лизе и Славику. Все мелочи, что могла вспомнить женщина. И она ничего не скрывала. Увы, с каждым новым откровением присутствующие косились на нее с возрастающей неприязнью - уж больно неприглядным, даже со своих слов, вырисовывался портрет ее самой. Это Лизу нервировало. Это и еще то, что ласковый парень Маркс под нажимом бабки стал ее избегать. Не совсем, конечно, но на людях старался рядом не показываться. Неприятно, но что поделаешь: с юности приученная к поклонникам и ухажерам балерина не привыкла ограничивать себя в близком общении с мужчинами. Природа, итить ее маму...
Особого переполоха в поселке появление аборигена не вызвало - диво не частое, но невидалью не назовешь. Лишь малышня в отблескивающих в свете Пекина померанцем касках высыпала на улицу и глазела из-за плетней на вышагивающего на циркульных лапах большущего насекомого. Но следом никто не бежал и не улюлюкал, как, говорят, бывало поначалу. Кому охота потом смотреть страшные сны?
Рядом с богомолом, покрытым чем-то вроде связанной из трав попоны, и с такой же болтающейся на шее сумкой, вышагивал Донг. Вместо традиционного шлема у него на голове была надета круглая шапочка из нечастого плетения проволочек. Направлялись они к дому Ли Сяоюня.
Лиза хоть и знала о предстоящем визите, готовилась к нему, но поделать с собой ничего не могла: инсектов она всегда, мягко говоря, не любила - всякого навидалась в свое время в гастрольных поездках. А тут приходилось улыбаться этому чудищу с огромными колючими косами передних ног и с беспрестанно шевелящимися осклизлыми жвалами.
Иван, увидев вошедшего к нему в сарай туземца, тут же вознамерился свалиться в обморок, но Сю Лянь прижала его голову к своей худенькой груди и погладила по всклокоченной шевелюре. И Кузя, вне обыкновения умолкший, вскарабкался к нему на колени и жалобно уставился в безумные глаза. Обошлось.
Донг присел на чурбачок у двери и затянул что-то тихонько и напевно, успокаивающе. Медвежонок стал подпевать.
Богомол, впитывая информацию, едва заметно покачивал треугольной башкой, двигал рачьими перескопами и подрагивал веерами антенн. Куда он смотрел, определить было сложно, но Иван вдруг вырвался из объятий китаянки и бросился в любимый угол. Упавший на землю Кузька, отряхнулся и снова подбежал к педиатру...
...Золотистый робот с раззявленной пастью полной медных лязгающих ножниц неотвратимо приближался. Круглые объективы по бокам пирамидального набалдашника в верхней части хрупкого корпуса все выдвигались и выдвигались, превращаясь в пляшущих змей, что норовили зайти с двух сторон. Все ближе и ближе шипение квадратных зрачков, так и стремящихся втиснуться в уши. Лицом к одному - второй хрипит в затылок... К нему - сзади снова шипастый смрад дыхания... Схватить! Схватить, сдавить, перекрутить, чтобы хрустнули позвонки, чтобы почувствовать, как беспощадные пальцы мозжат мерзкую плоть этого спрута, надувающего радужных зайцев с унылым взглядом. С жалобным, таким, взглядом, беззащитным и ласковым... Темногривых, таких, голых, розовокожих зайцев с тонкой талией и великолепной грудью, чьи крупные соски уже встопорщились и неумолимо влекут пересохшие, вожделеющие губы: схватить, прижаться, лизнуть! Съесть! И эти пухленькие купидончики, что щекочут мочки и, кажется, прямо в мозг укладывают нежную мелодию, широкую и сладкую как мороженое. Как апиманы...
Такие же купидончики, помнится, были вырезаны на раме старинного зеркала, в которое некогда гляделась еще пра-пра- (и еще несколько раз "пра") бабка мамы. Родители привезли его с собой на Оливу из родной Москваполисовской квартиры, что в Тверском коридоре. Пусть и в ущерб другим, даже более дорогим вещам, которые пришлось оставить на Земле - семейная реликвия, как никак. В это зеркало часто любовался ручной богомол Магог, захваченный Ваней с Родины. Он принимал воинственные позы, размахивал перед отражением острыми боевыми лапами, наскакивал на врага, а потом гордо удалялся, одержав очередную победу.
Ване нравился маленький друг. Интересно с ним было играть, кормить его всякими оливскими насекомыми, которых удавалось ловить в садике у дома: восьмикрылыми бабочками, мягкотелыми клопами, шустрыми личинками жуков. Особенно ему нравились крупные в черно-желтых тельняшках нелетающие мухи. Магог, наверное, принимал их за ос, и поэтому перед каждой трапезой разыгрывал настоящий поединок с увертками, выпадами, отступлениями, внезапными прыжками и заходами с фланга. Кайф! А восхищение одноклассников из нового лицея, впервые увидевших домашнего насекомого с Первой Планеты, дорогого стоило! Умер вот только Магог скоро. Не вынес, как сказал папа, одиночества и тоски по возлюбленной. Что отец имел ввиду, Ваня понял много спустя, а до этого все недоумевал: какая такая "возлюбленная"? Ведь ее у Магога никогда не было! Откуда же тоска?
И этот богомол Ивану понравился сразу. И пусть два метра в высоту и одет в дерюгу, зато сразу видно, что он добрый и вежливый...
А вокруг вдруг замельтешили алые брызги: это из разверстой раны хлестала погибающая жизнь пилота Славика. Откуда взялась невесомость? Ах да, он успел отключить двигатель, прежде чем Иван вскрыл его грудную клетку. А там вместо легкого и вонючего клубка кишок большой и сочный помидор с вставленной соломинкой. И вкусный такой, солоноватый сок, тягучий и терпкий. Совсем не то, что апимановый - не всем ведь сладкое по нраву. А апиманы, помнится, так любил жрать Колька Воскресников, грыз их ежеминутно и неряшливо, а карминовые капельки падали с подбородка и даже с носа ему на майку. И казалось, что это кровь. А это лишь сок... Нужно только отставить бокал, в котором еще недавно светилось янтарем знаменитое "Yesterday", а теперь краснел вязкий напиток из налитых солнцем и жизнью томатов. Отставить в сторону любимый сок, и осторожно невидимой пленкой поля, генерируемого компакт-хирургом, облечь застрявшую в теле стрелу и вытащить ее на фиг! И никакой крови! И бояться нечего! Как вот только заработал "хир" - непонятно... А, это милая Сю Лянь, своими тонкими ласковыми ручками отвела внешнее излучение, накрыла пологом доверия и Ивана, и раненого рыжего пилота, защитила мужчин щитом своей чистой искренней любви...
Спасибо, Сю Лянь!..
Иван в изнеможении приоткрыл глаза. В неверном апельсиновом свете, вливавшимся в открытую дверь, он увидел стройный силуэт девушки. Она подошла, опустилась на колени рядом и мягкой бархатистой салфеткой стала обтирать обильный пот, что жемчужинками посверкивал на лбу и щетинистых щеках пришедшего в себя педиатра.
- Спасибо, Сю Лянь! Спасибо, родная!
Медвежонок Кузя, сидевший на соломе в головах болезного, тихо и вкрадчиво запел:
"Какую песню спеть тебе родна-ая-а?
Спи - ночь в июле то-олько шесть часов..."
Сон, долгожданный и властный, смежил усталые веки изможденного долгими боями с кошмарами Ивана.
Лиза стояла у заборчика и внимала окруженью.
Сумерки густели, половину неба прочертила тонкая изогнутая дынная полоска Пекина. Тут и там все отчетливее разгорались серпики других его лун. Даже несколько наиболее ярких звезд проявилось. Ни облачка. Вот-вот, и поселок укроет настоящей тьмой, станет совсем как ночью на Оливе. Ненадолго, на пару всего часов, но все же...
Неспешный ветерок овевал еще непривычными ароматами, ерошил локоны, доносил негромкие звуки. Вот гремит глиняной посудой толстуха-хозяйка... А это сдавлено прыскают смехом соседские близняшки, задержавшиеся у постели медноволосого гиганта, который явно скоро начнет бегать по девкам. Еще бы: такого всеобщего женского внимания к своей персоне Славик не имел никогда. Вот и зашучивает пока трех молодых китаянок, тренируется... А это Сяоюнь раскуривает на порожке трубку и, наверно, сетует, что на "Матрене" настоящего табака не оказалось, а курить местный горлодер - удовольствие не для каждого.
А ведь придется здесь жить...
"Интересно, а какие тут приливы на побережье? - подумалось вдруг Лизе. - И куда запропастился этот чертов китайчонок?"
Почти тишина...
А из сарайчика Ивана, полчаса назад перенесшего, как выразилась Чжоу, трепанацию души, тихо шелестит сбежавшая из прошлого тысячелетия песенка: