- Это ваша? - крупный, ухоженный мужчина, лет, наверное, пятидесяти остановился у моего столика. Он вопросительно смотрел на меня, а рукой указывал на лежащую на краю столика шляпу.
Я был где-то далеко. Где-то глубоко, на дне крошечной чашечки с остывающим кофе и выбираться оттуда совершенно не хотелось.
- Извините, молодой человек, это ваша шляпа?
Нехотя вынырнув, я кивнул и пробурчал что-то невнятное.
- Вы позволите? - жестом он показал, что хочет присесть за мой столик.
- Пожалуйста, - я немного, ради приличия, подобрался.
Мужчина повесил пальто, сел напротив меня и осторожно взял в руки шляпу...
Я купил её за несколько дней до того, в Хургаде. Мы с Катей бродили по сувенирным магазинам и, в какой-то момент, когда она в очередной раз приклеилась к витрине с украшениями, я увидел свою шляпу в магазинчике напротив. Не сомбреро, не плетёную из бог знает какой соломки панаму для курортников, не нечто кожаное и ковбойское для любителей вестернов, а именно эту - обычную, фетровую, тёмно-коричневую, с неширокими полями и вмятинками на тулье. Мне всегда хотелось носить шляпу, но отчего-то они мне не попадались, и приходилось довольствоваться кепи и бейсболками. В тот раз я её не упустил.
Когда Катя, рассмотрев и перемерив, всё что ей мог предложить назойливый азербайджанец, выдающий себя за египтянина, обернулась, то не сразу нашла меня взглядом - я стоял прислонившись к фонарному столбу, надвинув шляпу на глаза и сунув руки в карманы брюк.
- Надеюсь, ты не собираешься это покупать? - спросила она, смеясь.
- Я это уже купил.
- И что, ты будешь в ней ходить?
- Ещё как!
- Тогда носи её в руках, и так, чтобы я этого не замечала!
Катя развернулась и быстро пошла по улице. Помнится, я постоял немного, потом бросился её догонять.
В тот вечер мы уже никуда не пошли, отправившись прямиком в отель. Я нёс шляпу в руке и слушал длинный список случаев, когда я, не озаботившись её, Катиным, мнением, делал лишь то, что мне хотелось. Я слушал, и был готов нахлобучить свою покупку на голову первому попавшемуся мальчишке, в ответ на его "Гив ми паунд!". Но мальчишка мне не попался, и шляпа осталась со мной.
Назавтра гроза улеглась, шляпу я сунул в шкаф и не доставал все оставшиеся дни, пока не пришла пора собирать чемоданы. Упаковать шляпу в чемодан я не мог - она бы неизбежно измялась. Оставалось нести её на голове, потому что руки тоже были заняты большую часть времени...
В самолёте Катины обиды немного забылись, но по пути из аэропорта на железнодорожный вокзал разгорелись с новой силой - слишком много всего я, оказывается, делал не так. Я понимал, что Катя от меня устала и что ещё сутки в поезде, доконают нас обоих. Единственная посетившая меня толковая мысль была о том, чтобы ехать домой разными поездами. Это было неслыханно, но Катя согласилась:
- Может быть, ты поймёшь, что для тебя важнее! - сказала она, и принялась перекладывать вещи из одного чемодана в другой.
Через полчаса Катя, натужно улыбнувшись, помахала мне из окошка вагона, а я, в ответ, приподнял шляпу.
Занималось хмурое октябрьское утро. Я купил билет на вечерний поезд - плацкартный вагон, боковое место у туалета. Были купе и даже спальные, такие, в каком уехала Катя, но эту часть нашего вояжа оплачивали Катины родители, а одному мне было всё равно как добираться.
Над Кремлём бежали низкие, тёмные облака, ветер гнал по площади редкую листву и поднимал седую волну на реке. В тот день Москва мне особенно не нравилась, но я честно прогулялся по набережной, съездил на Воробьёвы горы, на Пушкинскую площадь, к строящемуся храму Христа Спасителя, а потом, зачем-то, в Измайлово и к памятнику героям Плевны. Я перекусывал стоя, а то и вовсе на ходу, пил обжигающий чай из пластиковых стаканчиков и одновременно грел руки, успевшие отвыкнуть от родного климата, но, в конце концов, мне захотелось по-человечески посидеть в тепле и выпить чашечку хорошего кофе.
Это было где-то в центре, где-то в пределах Садового кольца - маленький ресторанчик с баром. Собственно, бар представлял собой малый зал того же ресторана. Совсем малый, крохотный - в помещении была только короткая стойка и пять или шесть столиков, отделенных друг от друга перегородками. Я выбрал столик в сумрачном уголке и попросил эспрессо...
Мужчина осторожно взял шляпу в руки и, держа её кончиками пальцев, как держат компакт-диск или, скорее, виниловую пластинку, покрутил из стороны в сторону, заглянул внутрь, удовлетворённо кивнул, тронул ярлычок и, прищурившись, посмотрел на меня:
- Отличная шляпа! Но с "Борсалино" Вас, определённо, надули.
- Э... Это "Федора"...
- О! приятно видеть знающего человека. Да, действительно, фасон называется "Федора", а "Борсалино" - это именитая шляпная фирма. Вы уж простите, что я позволяю себе судить о таких интимных вещах, как чужое благосостояние, но шляпа от "Борсалино" стоит не меньше полутора тысяч, - он пристально смотрел на меня, улыбаясь глазами. - Долларов. Американских.
- А разница очень видна? Между "Борсалино" и прочими?
- Нет, - теперь он улыбнулся ещё и губами, - не очень.
- Значит, я сэкономил кучу денег.
- Это радует!
К нам подошёл официант. Мой загадочный эксперт по шляпам что-то тихо сказал ему, указывая на дверь, ведущую в зал ресторана, затем я услышал слово "коньяк" и официант ушёл.
- Да, простите, я не представился, - он ловко достал из внутреннего кармана визитку и протянул её мне. - Владимир Андреевич.
Тогда я уже откуда-то знал, что разглядывать визитную карточку в присутствии её владельца - дурной тон, и, мельком посмотрев на неё, аккуратно вложил в кошелёк. Из длинного перечня то ли должностей, то ли званий запомнилось мне только слово "советник", которое почему-то прочиталось как "советчик" и рассмешило.
Владимир Андреевич помолчал, посмотрел по сторонам и снова коснулся шляпы.
- "Федора", да... Знаешь, откуда такое название? Это название фильма, в котором впервые появилась шляпа такого фасона. Да...
Он снова немного помолчал.
- А потом был ещё такой фильм: "Касабланка", но ты едва ли видел его.
- Я отрицательно покачал головой.
- Хороший фильм. Чёрно-белый ещё... Ничего, что я на "ты"?
- Нет, что вы!
Официант принёс две пузатые рюмки с коньяком и блюдце с нарезанным дольками лимоном.
- Счёт? - коротко спросил Владимир Андреевич.
- Да, пожалуйста.
Владимир Андреевич расплатился и погрозил мне, открывшему было рот, пальцем.
- Не спорь!
"Похоже, это надолго", - подумал я с тоской, но "советник" меня успокоил:
- Знаешь, Саша, каждый раз, когда я бываю в Москве, я прихожу сюда... Встречаюсь с одним человеком. Не здесь встречаюсь, а там, - он вяло махнул в сторону двери ресторана, - но всегда прихожу пораньше, чтобы посидеть здесь, на том месте, где ты сейчас сидишь. Нет-нет, сиди! Прихожу, сажусь, пью коньяк, курю...
Он достал початую пачку длинных тонких сигарет, протянул её мне, одобрительно кивнул, когда я отказался и, подвинув к себе пепельницу, продолжил:
- Правы, пожалуй, мистики, утверждающие, что с этим городом не всё чисто, - он снова коснулся шляпы кончиком пальца. - Иначе, как бы она здесь снова оказалась, эта шляпа?
Я пригубил коньяк и подумал, что надо было, всё-таки, ехать с Катей.
- Не удивляйся. Просто когда-то здесь уже бывал один молодой человек в такой же шляпе.
- Ну, это не удивительно.
- Да, конечно, - Владимир Андреевич улыбнулся. - Когда-то, здесь, в этом баре был бильярд: стол с зелёным сукном, над ним - лампа. И барная стойка тоже была, на том же, кажется, месте. А ресторанчик - там же, где и сейчас. Здесь иногда собиралась "золотая молодёжь". Знаешь такую? Ну, их ещё называли "мажорами" - дети непростых родителей, дети, подающие большие надежды. Раздолбаи, одним словом. Раздолбаи с деньгами и большими планами. Водили сюда девчонок, гоняли шары. Не часто, так, под настроение.
Владимир Андреевич, наконец, прикурил сигарету.
- Был тут один... оболтус - лучше не скажешь. Оболтус был не из "золотых", скорее из "позолоченных". Отец его был в чине не малом, но умер, а перед смертью попал в немилость. Понимаешь? Раньше это было серьёзно: сместили человека с большой должности - значит всё, значит друзья руки не подают, соседи отворачиваются, ты никому помочь не можешь и сам никому не нужен. Оболтус ещё маленьким был, когда отец умер. Но вдову, мать Оболтуса, не обидели: квартиру оставили на Кутузовском, паёк какой-то был и пенсия персональная. Оболтус и школу не лишь бы какую закончил, и в армию не попал - с сердцем у него непорядок выявился. Такой порок, что в армии с ним служить никак нельзя. Зато попал он в институт международных отношений - учился Оболтус неплохо, смог сам поступить. Ну, почти. Да и мать ему изо дня в день твердила: "учись, Оболтус, учись, выбивайся в люди, уезжай из страны, учись, учись, учись!" Мать видела Оболтуса только дипломатом, ну или, в самом крайнем случае, переводчиком, но исключительно в штате посольства или консульства. А Оболтус вообще никем себя не видел. Оболтус веселился. Студенчество - весёлое время, а уж в такой компании, к какой он прибился, - и вовсе. Если бы не мать, Оболтус и учиться бы перестал, но она его дурь время от времени усмиряла, хотя на гулянки с друзьями смотрела сквозь пальцы - понимала, что среди друзей могут оказаться нужные связи, которые ещё не раз пригодятся.
Оболтус веселился до последнего курса, а потом вдруг загрустил. Он влюбился. Влюбился в самую недоступную девушку, какая только оказалась поблизости - в красавицу Анну. Отец Анны был работником посольства, манеры Анны были безупречны, осанка Анны была царственна, а речь снисходительна, потому что будущее Анны было радужно. Как Оболтуса угораздило встретиться с Анной, да ещё и умудриться проводить её домой - осталось загадкой даже для самого Оболтуса, но с того дня он пропал. Оболтус забросил друзей и никуда не ходил по вечерам, но засыпал на занятиях, читал, но не понимал смысл прочитанного, ел, и не чувствовал вкуса; он поджидал Анну, чтобы перебросится с ней парой слов, но она ничем его не обнадёживала. Оболтус страдал, но не сдавался, и однажды, когда он, зажмурившись, предложил ей "куда-нибудь сходить", то неожиданно получил положительный ответ. Это было ужасно, но отступать было некуда. Дома Оболтус принял ванну, вывалил на пол содержимое своего платяного шкафа, неумело побрился, хотя брить ему было решительно нечего, и вылил на себя целую склянку одеколона, после чего, ванну пришлось принимать ещё раз. Нарядившись как можно элегантнее (Оболтус знал, что значит "элегантно" и это у него получалось), он выскочил из дому и оказался на условленном месте ровно за час до назначенного времени. Нужно ли говорить, что первое свидание он провалил? Свидание он провалил, потому что совершенно не знал, что нужно делать и куда идти, но Анне это понравилось. Никогда не знаешь, что женщине понравится, а к чему она останется совершенно равнодушна, правда?
Оболтус был неумел, но приятен. Симпатичный парень с хорошими манерами, он много читал, предпочитая рекомендованной классике западные детективы, фантастику и всё, что можно было достать из запрещённого. Но безудержнее всего Оболтус зачитывался гангстерскими детективами, благо, их он мог читать в оригинальном, американском издании. Многих трудов стоило достать очередную книжку, но Оболтуса это не останавливало. С трепетом водя озадаченную барышню по осеннему парку, Оболтус мало-помалу справился с волнением и принялся рассказывать Анне о нравах и обычаях Америки времён сухого закона. Анна мёрзла, злилась, но не могла удержаться от смеха, когда Оболтус принимался изображать что-то в лицах или говорить басом. Оболтус был счастлив. Он заговорил Анну до потери ориентации в пространстве и заморозил до легкой простуды, но, поднимаясь в лифте, Анна пожалела, что не успела спросить Оболтуса о его родителях - Анне захотелось отношений чуть более серьёзных, чем прогулки по мокрому парку, а заводить серьёзные отношения неизвестно с кем было не в её правилах.
Родословная кавалера настолько заинтересовала Анну, что Оболтусу не долго пришлось ждать следующего свидания, которое Анна провела уже по своей программе, не давая Оболтусу проявлять излишнюю инициативу. Впрочем, свидание было коротким: всё, что интересовало Анну, она выяснила в первые пятнадцать минут, а потом у неё заболела голова, потому что свежая информация требовала осмысления. Анна была умной девушкой, в чём-то даже умнее своих родителей, которые, несмотря на свой высокий статус, имели довольно либеральные взгляды и не строили каких-то особых планов относительно будущего замужества дочери. Анна была девушкой практичной и трезвой: она не ждала принца, понимая, что принцы слеплены из того же теста, что и простые смертные, а значит, верно и обратное утверждение. Оболтус, по мнению Анны, был весьма неплохой заготовкой для будущего принца, который однажды увезёт её в дальние страны, предоставит апартаменты в какой-нибудь европейской, а может быть, и заокеанской столице и введёт в высший свет. К тому же он прекрасно оттеняет её достоинства, хорошенький и неглупый. Неизвестно, почему Анна решила идти таким извилистым путём - возможно, это всё же была любовь. Говорят, у неё много лиц.
Владимир Андреевич прервался, чтобы пригубить коньяк и прикурить следующую сигарету. Я тоже забросил в рот дольку лимона и отпил из рюмки. "Советник" оказался интересным рассказчиком. Когда он говорил, лицо его становилось моложе, в глазах появлялись крохотные блестящие чёртики, а слова непостижимым образом складывались в картинки.
Выдохнув дым, он блеснул чёртиками и чуть заметно кивнул головой:
- "Продолжать?"
Я кивнул в ответ.
- Так или иначе, скоро Оболтус был допущен к руке, а ещё через некоторое время представлен родителям. Родители были вполне довольны. Возможно, что первая должность Оболтуса была утверждена тем же вечером, в спальне.
Собственно, Оболтус был допущен не только к руке, но и к другим частям тела, не имеющим особой стратегической важности. Я, Саша, не ханжа, но в те времена ухаживать за девушкой было интереснее. Мораль - тоскливейшая вещь, но, порой, она делает жизнь ярче, чувствовать позволяет острее...
Ещё через некоторое время Анна была представлена матери Оболтуса. Генеральша, так её назовём, устроила из семейного ужина на три персоны настоящий дипломатический приём. Оболтусу оставалось только удивляться скрытым талантам матери и тому, как быстро и запросто сошлась она с Анной, а там и с её родителями. "Какая девочка, Оболтус! Какая семья! - воздевая руки, говорила Генеральша. - Я тебя вот этими самыми руками задушу, если ты ей какую-нибудь гадость сделаешь!" Впрочем, делать гадости Оболтус не собирался. Он был влюблён.
Родители Анны отсутствовали дома часто и подолгу. Если не брать в расчёт приходящую прислугу, квартира оставалась в полном Аннином распоряжении. Впрочем, Анна, будучи девушкой осмотрительной, особенно этим не злоупотребляла. Бывали, конечно, какие-то вечеринки, просмотры фильмов пронизанных "чуждой идеологией", девичники и небольшие, для избранных, сборища по поводу сдачи очередной сессии, но всё - в рамках приличий. Во время таких вечеринок Оболтус чувствовал себя тем самым принцем или набобом - ему принадлежало самое ценное, что было в доме. Не считая видеомагнитофона. Серебристый ящик, неслыханная роскошь для середины семидесятых, притягивал Оболтуса как магнит. Боевики или ужасы оставляли его почти равнодушным, добротные американские мелодрамы напоминали лишь о том, что всё это он уже читал. Но фильмы, окунавшие его в любимые гангстерские детективы, но Америка времён сухого закона!
В тот год вышел в прокат "Крёстный отец". Не у нас, конечно, но у Анны он появился довольно быстро. Вечером Анне вдруг стало страшно ночевать одной, и она воззвала к рыцарским чувствам Оболтуса. Оболтус и не думал отказываться, но приглашение, на всякий случай, было подкреплено сообщением о новом, очень длинном фильме. Разумеется, они его не досмотрели, но назавтра в Оболтусовой голове творилось что-то странное: воспоминания о прошедшей ночи нагло вытеснялись жгучим желанием досмотреть "Крёстного отца". Анна была не против. За две недели, пока родители были в отъезде, Оболтус с Анной просмотрели фильм раз пять. Борясь с собой и выказывая необыкновенную, подкреплённую чувством вины, нежность, Оболтус делил просмотры на части, а потом, добираясь домой, склеивал части в полотно и размышлял. О чём размышлял Оболтус, к каким выводам приходил - неизвестно, но, на самом деле, привлекала его не сомнительная бандитская романтика, а нечто другое. Оболтусу хотелось в то время. Хотелось джаза, усики и шляпу. Шляпу хотелось особенно. "Ты не знаешь, где можно достать?" - спрашивал Оболтус у Анны. "Не знаю, кому нужен такой хлам! - отвечала та. - Ты, может, ещё и ходить в ней собрался? Только не со мной!".
Шляпы в те годы носили, но исключительно одного фасона - "трилби". По сути - то же самое, но с совсем узкими полями. Оболтус, конечно, понятия не имел ни о каких фасонах, но что именно он хочет, представлял хорошо и занимался поисками. А вот нашёл он нечто совсем другое.
Нежданно-негаданно Оболтус встретил девушку. Где то у трёх вокзалов она выронила авоську, а Оболтусу во что бы то ни стало нужно было оказать помощь - собрать раскатившуюся картошку. Они стукнулись лбами, встретились взглядами и ничего особенного при этом не произошло, если не считать того, что Оболтусу захотелось проводить симпатичную студентку одного из московских институтов до её общежития, а потом ещё немного посидеть с ней на скамейке. И только когда они распрощались, Оболтус осознал что произошло нечто очень важное. Спросили бы тогда у Оболтуса что он в ней нашёл - он бы не придумал вразумительного ответа, хотя, на самом деле, всё было просто. Что мы находим в своих женщинах, Саша? Не знаешь? Мы находим себя. И ничего больше. Жизнь - штука примитивная, нет в ней никаких сложных механизмов.
Оболтус нашёл себя и своё место. Он, конечно, не задумывался о таких сложных вещах, просто ему было хорошо и свободно. Настин мир оказался лишён многих условностей Анниного мира. Здесь Оболтуса принимали таким, какой он есть, не пытаясь что-то в нём изменить, здесь говорили то, что думали, покупали продукты на рынках, готовили на общей кухне, жили вскладчину и сушили бельё на верёвочках натянутых за окном. Здесь без размаха, но искренне веселились и горевали. Настин мир притягивал и волновал Оболтуса не меньше, чем сама Настя. Анна была хрустальным кубком, наградой, которую нужно завоёвывать и удерживать. Настя была тёплой и мягкой. С Настей они могли просто гулять по улицам или сидеть на скамейке и болтать, с Анной нужно было постоянно бежать впереди паровоза и предлагать новые развлечения, иначе вечер превращался в муку. Настя была благодарна, а Анна будто ставила оценку в какой-то неведомой зачётке. Оболтус растерялся.
Владимир Андреевич прикурил следующую сигарету, затянулся, и продолжил:
- Оболтус растерялся, но теряться надолго было не в его характере. С Анной он ходил в один кинотеатр, с Настей - в другой. С Анной - в ресторан, с Настей - на рынок и на ВДНХ. На рынке ему нравилось больше: Настя надевала косынку и весело торговалась, Оболтус так не умел.
Однажды, в густой толпе, Оболтус увидел шляпу, которую ему хотелось.
- Смотри! - толкнул он Настю. - Я хочу такую шляпу!
- Пойдём, отнимем? - смеясь, предложила та, и быстро собрала волосы в пучок.
У Насти была забавная привычка: мгновенно закалывать волосы, когда предстояла, например, стычка с вредной вахтёршей или пробежка за отъезжающим автобусом, когда ей нужно было сосредоточиться или серьёзно о чём-то поговорить. Даже в кино, во время особенно драматичных эпизодов, под рукой у неё всегда оказывалась заколка или резинка.
- А тебе пойдёт, - сказала она, задумчиво разглядывая воображаемую шляпу на Оболтусовой голове.
- Я достану такую же!
- Тогда я тоже как-нибудь наряжусь, и мы пойдём гулять!
По городу, сломя голову, неслась весна. Вместе с ней летел и Оболтус. Ему снова, как никогда, хотелось джаза и шляпу. Но шляпу - гораздо сильнее. До московской олимпиады и фестиваля молодёжи было ещё далеко, слово "фарцовщик" ещё не появилось в русском языке, но, приложив старания и использовав кое какие знакомства (Как права была Генеральша!), одним апрельским утром Оболтус, всё же, стал обладателем чёрной "Федоры". "Выбрось сейчас же!" - сказала Анна. "Ух ты! - выдохнула Настя. - Минут двадцать подожди, ага?"
Через сорок минут Настя осторожно вышла в узкой юбке, длинных белых перчатках и на каблуках.
- Если сломаю - убьют! Держи меня крепко! - сказала она, заглядывая в глаза Оболтусу. - А куда мы пойдём? Я голодная.
- Куда-нибудь, где тебя накормят.
- А тебя? И меня.
- А знаешь... Мне нужно чтобы ты напился пьяным...
- Ты что это задумала? Я и так на всё согласен!
- Не-ет. Понимаешь, мужчину нужно увидеть пьяным, чтобы узнать какой он на самом деле. Вдруг ты дерёшься?
- Я не дерусь. Я мирный и всех люблю.
- Правда?
- Обещаю тебе это продемонстрировать! Но и ты тоже. Вдруг ты дерёшься!
- Я засну и всё. И ничего ты не увидишь...
Он уже знал, куда они пойдут, прогулявшись по улицам, - в ресторанчик с бильярдом. Оболтус не был там целую вечность, с тех пор как познакомился с Анной. Забыл он только об одном: сегодня уезжали Аннины родители, и он был приглашён на скромный семейный ужин.
Был поздний вечер, когда Оболтус, изрядно уже продемонстрировавший своё миролюбие, пытался попасть по шару играя в "Американку" с таким же миролюбивым типом. Настя, сняв туфли, бегала вокруг стола и бурно радовалась каждому удачному удару. Оболтус играл не снимая шляпы и время от времени удовлетворённо поглядывал на своё отражение в мутном зеркале. Шляпа что-то меняла в мире вокруг Оболтуса, что-то меняла в нём самом. Снимать её не хотелось.
Он готов был отправить в лузу решающий шар, когда, звякнув дверными стёклами, в комнату вошла Анна.
- Так! - сказала Анна.
Шар закрутился и ушёл в борт. Настя быстро собрала волосы. Оболтус бросил кий, аккуратно взял свой коньяк, оставленный на бортике и широко улыбнулся.
- Шикарно выглядишь, Аня! Платье какое... И перча-атки... - он сделал несколько неуверенных шагов в сторону и сел в облезлое кресло. - Мы куда-то идём?
- Мы идём. Мы! Идём! - Анна быстро подошла к Оболтусу и, сдёрнув перчатку, звонко ударила его по щеке, так что упала шляпа. - Вставай!
- А ну не трогай его! - подскочила к креслу Настя. - Ты кто такая вообще?!
Оболтус наклонился за шляпой, поднял её и двумя руками, расплёскивая коньяк, надел на голову.
- Милые дамы...
- Заткнись и вставай!
- Нет, ты кто такая вообще?!
- Я? Я - невеста этого придурка в шляпе - мило улыбнулась Анна. - А ты Настя, да?
- А это не твоё дело!
- Это, Настенька, - Анна указала на пригорюнившегося Оболтуса, - моё дело! Вставай, Оболтус!
- Никуда он с тобой не пойдёт!
- Ты мне помешаешь? Да тебя завтра же в Москве не будет, - не повышая голоса ответила Анна.
- Он тебе так нужен, да?
- Ну, тебе же нужен.
- Да он... Да ты подмётки его не стоишь! Да вы все мизинца его не стоите! - крикнула Настя, повернувшись к немногочисленной публике, с интересом разглядывающей всю троицу...
Что было дальше Оболтус не запомнил. Очевидцы рассказывали, что девушки поведали друг другу много интересных фактов из естественной истории и семейных приданий, затем, исчерпав аргументы, принялись таскать друг друга за волосы, но на этом месте публика, тонко почувствовав грань между высокой драмой и пошлым фарсом, разделила противоборствующие стороны. Проснулся Оболтус в Анниной квартире.
Открыв глаза он долго прислушивался к мерному тиканью огромных напольных часов, силясь понять действительно ли они стучат в его, Оболтуса, голове, или ему это только кажется. Потом Оболтус встал, нашёл на стуле, возле дивана свои, аккуратно сложенные вещи, быстро оделся и вышел из комнаты. В квартире было пусто и тихо. Он умылся и осторожно заглянул в Аннину комнату.
- Доброе утро! - сказала Анна не отрываясь от зеркала. Она сидела за туалетным столиком и водила пуховкой по лицу.
- Доброе утро, - смущённо ответил Оболтус. - Аня, а где моя...
- Что? - Анна, сжав губы, пристально посмотрела на Оболтуса.
- Моя... эта... Заколка для галстука.
Она взяла со столика и протянула ему зажим.
- Спасибо... Я пойду?...
- Да, тебе пора. Твоя мама звонила. Волновалась. Я сказала, что ты у меня и что вечером мы придём вместе и всё объясним.
- Э... Да?
- Ну конечно. Сколько можно прятаться? Мои родители уже всё знают и они нас... благословили. Жаль, что вчера ты не смог прийти.
- Я... Да. Извини...
- Ну иди, иди уже. Я жду тебя вечером...
Владимир Андреевич допил коньяк и погасил сигарету.
- А шляпу Оболтус так и не нашёл. Должно быть, она где-то здесь и осталась...
Казалось, что сквозь колышущийся дымок я вижу бильярдный стол и облезлое кресло. Я немного помолчал, но было похоже, что "советник" не собирается продолжать.
- И что дальше?
- Всё.
- А что Оболтус?
- Оболтус? Оболтус - в порядке. Он стал дипломатом, зятем дипломата, мужем жены дипломата, отцом детей дипломата. Живёт в другой столице... У него всё нормально.
- А Настя?
- Настя, - он задумчиво покрутил в руках пачку сигарет. - Настя, на тот момент, действительно, из Москвы исчезла...
Спохватившись, он быстро посмотрел на часы и стал убирать в карманы сигареты и зажигалку.
- И инженером не стала. Но и у неё всё наладилось... Извини, мне пора - нехорошо опаздывать. Ты прекрасный собеседник, Александр Сергеевич, спасибо!
- Я же и двух слов не сказал!
- Вот именно. Ну, удачи тебе!
- Спасибо! И Вам...
Владимир Андреевич подхватил пальто, сделал два шага, но вдруг вернулся и, наклонившись ко мне, с улыбкой сказал:
- Береги шляпу, Саша! Остальное приложится.
Я ничего не успел ответить, а он уже открывал дверь ресторана.
На улице совсем стемнело. Коньяк я как-то незаметно выпил, кофе остыл, да его уже и не хотелось. Я расплатился и вышел - искать ближайшую станцию метро.
Всю ночь рядом со мной хлопала тамбурная дверь, принося холодную смесь из запахов сигаретного дыма и отхожего места. Я пытался поудобнее устроиться на короткой полке и ни о чем особенном не думал: ни о Кате, ни о "советнике", который, как мне показалось, и был тем самым Оболтусом, ни о "человеке" на встречу с которым он боялся опоздать. Не особенно хорошо думалось и днём, когда за окном медленно полз серый осенний пейзаж. Единственная связная мысль была лишь о том, что Москва, всё-таки, не самый плохой город и, если мне ещё доведётся там побывать, то я обязательно зайду в этот бар. Просто так...
Через десяток лет даже имя её вспомнить оказалось непросто. "Катя" всплыло сразу же, но тут же появились и сомнения: ту ли девушку звали Катей, с той ли Катей я ездил к пирамидам и плескался в Красном море, и та ли Катя в одно мгновение стала совсем другой, чужой и незнакомой? Катя забылась, забылись названия станции метро и улицы, на которой я встретил "советника", а визитка потерялась сразу же - должно быть, я вытряхнул её вместе с деньгами, когда расплачивался с официантом.
Над Кремлём бегут низкие облака, ветер метёт по площади редкие листья. Скоро мой поезд, а я так и не нашёл тот ресторанчик. Зато купил новую шляпу. У старой тулья уже совсем вытерлась и поля обвисли. Дошло до того, что мне, попросту, запрещают её надевать.