Короедов Лембит

     Браконьеры, или Путешествие Лёлика на Змеиную гору

     

     Часть 1 - Браконьеры

     Камень

        ...да вечно он лежал: и при немцах, и при царе, и при помещике Юрьеве. Обычный гранитный камень, черно-серый, с центнер весом. Вроде того, на котором в русских былинах писали путеводители для богатырей, только чуть поменьше. Кто и куда унесет такой тяжелый камень, который никому не мешает? Вот и лежал. Раньше, сколько помню, лежал он прямо на въезде в село, у дороги, под забором бабы Липы, как знак - вот оно, село. Таблички дорожной никогда не было, а камень был всегда. Потом кому-то пришло в голову написать на камне название села - Юрьевка, чтобы не просто так валялся, а дело делал. Тогда камень стал не просто камнем, а указателем, общественно значимым предметом. А Кока Топалов его украл. И очень может быть, что самолично, без помощников - для Коки унести камень в центнер весом раз плюнуть. Украл, положил перед своим кафе, в зеленый цвет перекрасил и написал поверх красными буквами - Кафе "Причал". Это многим не понравилось. Не только потому, что цвет противный, а еще из-за автобусов. Раньше автобусы приезжали в село и у камня останавливались, а потом видят - камень возле Кокиного кафе лежит, и у кафе становятся. А люди говорят, что Кока нарочно камень украл, чтобы возле его кафе автобусы людей высаживали, для выторга, мол, из корысти. Ладно бы, говорят, он его украл, когда это был просто камень, а так - на нем название села написано, значит, камень селу принадлежит, а не Коке лично. Стыдно должно быть, говорили люди, этот камень еще батю Кокиного, Спиру, молодым видел, а Кока его вот так без спросу утащил. Правда, потом у Коки камень тоже украли. И объявился он вдруг перед библиотекой. В черный цвет выкрашенный и с надписью: "Библиотека". Подозрение сразу пало на деда Андрия. Деду Андрию хоть и сто лет, но он, как Кащей Бессмертный, жилистый - перенести камень, может, и не перенес бы, а покатить по земле - легко. Кока, как узнал, разозлился, но с дедом Андрием Кока ничего поделать не может, потому что Тито Иващенко...

     Сережа Сермягин

        ...и тайна имени. То, что Лавр Берия ему не родной отец, он, конечно, знал - как Лаврик мог быть ему отцом, когда разница между ними всего в каких-то лет двенадцать? Мать родная, Мария, хоть не сразу объявилась, зато Сережа всегда знал, она - родная, ждал, радовался, когда вернулась, а Лаврика всегда почитал за брата, с самого детства, когда Лаврик ходил за ним, за Сережей, за маленьким, да и сам Лаврик никогда не думал в отцы метить, но так получилось, что сначала Сережу воспитал, а потом на матери его женился, Марии, после войны уже, когда подрос, чтобы жениться на взрослой женщине, и фамилию Сереже дал свою - Сермягин, а до того ходил Сережа без фамилии или под материной, никто уже не вспомнит, не было тогда никому особенного дела до его метрики.

        Потому Сережа и не расспрашивал Лаврика о своем настоящем отце и мать не расспрашивал - мать любил, Лаврика, как отца-брата, почитал, зачем же их бередить попусту? Так, догадки строил, слушал, когда по селу кто чего случайно скажет, словом обмолвится, по крупицам картинки складывал. Не бог весть что сложил, но остался доволен - убедил себя в том, что истинный отец ему - лейтенант Орловский, геройский летчик, погибший на фронте, вот и не рассказывает мать ничего - печалится. На том успокоился Сережа в своих исканиях, не подумал даже, что отцовство геройских летчиков скрывать не очень-то принято, даже при ином живом муже. Ну да что же, лучше приятными помыслами себя баюкать, чем пустыми вечно терзаться.

        Была еще фотография, довоенная. На ней Мария, молодая, рыжая и красивая, как все девушки на старых фотографиях, в платье белом, еще с какими-то узорами, которые никогда по старым фотографиям толком не разглядишь, у моря на перевернутой лодке сидит, ноги в песке босые. Лодка черная - баркас, старый, довоенный, большой, и Марийкино платье - белое против черного. А рядом с Марией, за плечи ее обнимая, парень молодой да взрослый, блондинчик, волосы назад зачесаны, белая рубашка и штаны широченные - все по тогдашней моде. И видно, что по-свойски обнимает, со знанием дела и при полном праве. И, самое главное, фото это всегда в доме лежало, никто не выкинул, а значит, Лаврик не возражал против объятий этих. А раз Лаврик не возражал, то Сережа мог спросить, кто это. И спросил. И у матери, и у Лаврика, ненароком спрашивал, между прочим, как бы альбом разглядывая. "Орловский", - ответила мать, и подивился Сережа, что ответила как-то странно, равнодушно, что ли, как не отвечают о любимом. Неужто из-за того, что годы прошли, подумал тогда Сережа, так ведь не так уж и много. Лаврик сказал больше. "Лейтенант Орловский", - ответил он, вглядываясь в фотографию. - "Летчик", - добавил, подумав. - "Он на фронте погиб". Вот и все сведения, которые получил Сережа о летчике Орловском, из чего и придумал себе, что тот ему отец родной. И ту червоточинку сомнения, закравшуюся от равнодушного материного тона, гнал из головы прочь.

        Лаврик тоже был на этом фото. Третьим сидел на той же лодке. Чуть в сторонке от Марии, чтобы локтем ее не касаться. Мальчик еще. В рубашке с закатанными рукавами и тоже, как и Орловский, с зачесом назад и в широких штанах, только Орловский весь из себя франт - сразу видно, что городской, холеный, а по Лаврику тоже сразу видно - рабочий паренек, из народа. Любил Сережа в детстве это фото рассматривать и придумывать всякое. Вот сидит мать его, Мария, с летчиком Орловским в обнимку, а Лаврик, мальчишка - поодаль. Любит уже ее, наверное, и на месте Орловского сидеть мечтает. Мал Лаврик, но удал - своего дождался, всего-то война прошла.

        Так, наверное, и задумано было, чтоб они втроем снялись - очень уж красиво сидят. Но не так вышло, как задумали - есть на карточке еще персонажи, явной хитростью туда попавшие. Один, худой, горбоносый и лопоухий, на лодке во весь рост стоит, и лицо такое довольное-предовольное, нарочно ведь выпрыгнул, чтобы в кадр попасть и людям композицию испортить. А другой, такой же подлец, змеей по песку из-за лодки выполз и тоже ехидно в камеру смотрит - видали, мол, какие мы ухари? Нас не ждали, а мы тут как тут!

        Тот, что стоит - Спира Топалов, о двух ногах. А тот, что змеей по песку - Вовка Иващенко, он же Тито, в честь Иосифа Броза, змей и есть, хитрый. Думал, фотограф его не заметит. А тот, конечно же, заметил. Но почему-то снял всех. Почему, неизвестно, и не спросишь у него. Да и кому спрашивать? О фотографах никто никогда не помнит. Рассматривая старые фото, никто никогда не задумывается о том, кто снимал. Вот и Сережа никогда об этом не думал.

        А тайна имени - не то, чтобы тайна, а так просто, загадка. Задумывался иногда Сережа: отчего во всем селе он один такой, Сережа? Понятное дело, в семидесятые тех Сереж народилось, как грибов после дождя, мода тогда пошла на Сереж отчего-то, но к тому времени Сережа Сермягин и думать забыл о всяких с собою связанных тайнах, а по детству часто дивился - отчего? Русские в селе все сплошь Иваны да Василии, Николаев еще немало, греки больше Семены и Федоры, даже вон Константины и Леониды по селу ходят или совсем уж, Спиридоны, как Спира Топалов, хоть и не ходит, а сидит больше, а Сережа - он один, Сермягин. И ведь не Сергей даже - хорошо, в детстве, Сережей называют, а его всю жизнь, как насмехаются, как будто нарочно кличку не дали, как Лаврику, например - Берия, будто Сережа и так достаточное для человека прозвище, лишнего для смеху не надо. Вот так все детство проходил по селу Сережей, потом в город уехал учиться, а на выходные приедет, а его все Сережей кличут. Работать пошел на завод, инженером стал, солидным человеком, а как отпуск - домой, на море, с Лавром рыбачить, и опять он для всех Сережа. В тюрьму потом сел; там, конечно, его уважительно звали, по-людски - Сермягой, как полагается, а вышел, в село вернулся, и снова...

     Белосарайка

        ...стоит село от города, с его смрадными трубами, от коих небо днем и ночью красное, и в море всякая скотина дохнет или мутирует телом и разумом, как и рискнувшие жить в том городе люди, а будто другая страна тут, как по волшебству - и море чистое, с живностью, и небо над головой, как водится, голубое, и люди, те кто в город не суется, ума не совсем лишенные. Волшебство это зовется - Белосарайская коса, а, по-простому, в народе - Белосарайка. Выступает Белосарайка серпом далеко в море и не пускает к селу, вбирает в себя все индустриальное дерьмо, плывущее и летящее туда со времен великой стройки, когда появился прямо в море завод-убийца, тот самый, который нынче чуть ли не самый большой в мире - "даешь стране металл".

        Название Белосарайки походит, видимо, от вездесущих татар, которые все, что вокруг видели, звали сараями, а, может, и не от них - как мимо Белосарайки плывешь, на самом деле видны там, на берегу, какие-то белые строения, и, скорее всего, не сараи, а самые обычные дома, в которых обычные люди живут, да только кому какой досуг с моря разбираться, дома это или сараи, главное - белые, а потому название - как нельзя в точку.

        Впрочем, версия насчет татар правдоподобнее - недаром считают, что где-то тут неподалеку произошла та самая битва на реке Калке, от которой пошла слава русского оружия. Татары ведь, ходя на Киев и прочие города русские, обозы за собой не таскали с женщинами и детьми малыми, а оставляли их в месте укромном - по Азовскому берегу, и шли налегке, а князья русские, не будь дураки, узнав про очередной поход татарский, снаряжали карательные экспедиции - повырезать малость татарского генофонду вдоль берега. На том, будто бы, и великая битва на реке Калке свершилась - великие русские князья в пух разбили татарских малолеток. По тем временам - и то дело.

        Снаряжали туда экспедиции и советские ученые - все хотели реку Калку найти и ее окрестности. Нашли парочку окаменевших наконечников от стрел, удивительно похожих на патроны для винтовки Мосина, обломки сохи, железный топор и зубчатое колесо от трактора. Топор и соха были объявлены орудиями труда древнего человека, проживавшего в Приазовье, и выставлены в краеведческом музее рядом с портретом неандертальца работы неизвестного художника, туда же и наконечники положили, за грязным стеклом, чтобы не так на патроны от трехлинейки походили. Хотели и тракторное колесо к отчету пришить, но зубья явно были машиной выточены.

        Море на косе мелкое, мутное и волнуется часто - на мелком волна всегда виднее, наши шторма, конечно, не океанские, но в человеческий рост волна - не невидаль, белыми барашками на берег накатывается, усыпая песок мертвой рыбой и полосатыми ракушками-рапанами; если такая дурь вдруг в голову придет, в море можно пешком на километр зайти - только приседай под воду, когда волна приближается, а как пройдет над головой, поднимаешься - воды по колено. Вот такие шторма на косе чудные.

        Рыбу на Белосарайке не ловят - не то место, а пользуют в качестве ориентира - маяк там стоит на краешке, и то редко, ночью только, а днем нет - далеко коса от рыбных мест, береговых примет не видно. Местные жители чем испокон веков занимались неведомо, может и не было их там испокон веков, а как поселились, так сразу стали заниматься помидорами. Вроде греки поселились, морской народ, направо глянешь - море, налево - тоже море, а они на косе, посредине - со своими помидорами. Видимо, не те греки переселились, которые морские. Впрочем, они и с помидорами не прогадали - издавна между селами такое: одни помидоры выращивают, другие рыбу ловят, и каждый, кто помидорами занимается, глядя в море, думает, а не выйти ли? Может, оно выгоднее, с рыбой-то? А тот, кто в море...

     Мирон Сермягин

        ...по-черному Мирон Сермягин, а было у него восьмеро детей: четыре девочки и четыре мальчика. Как начался поволжский голод, двое умерли - мальчик и девочка, самые младшенькие. Посадил Мирон остальных на телегу вместе с женой Настей, отощавшей до дистрофии, и рванул свет за очи - благо, плотником работал, вольнонаемным, не был пупком и декретами народной власти к земле привязан. Пока до Ростова доехал, еще двоих потерял, опять младших, там же где-то по дороге и жену Настю схоронил, мать своих детей. Остальные выжили - в Ростове хлеб прямо в магазине продавался, буханками, а на рынке - сало. Оставил Мирон телегу на вокзале, дал детям хлеба буханку и сала кусок, а сам в центр подался работу искать. Только вышел в центр, а там работа уже ждет - пригласили его рекрутеры в колхоз плотничать, домик дали и денег наперед на обустройство. Чудеса, подумал Мирон - из ада в рай на телеге приехал, да только пять душ по дороге не досчитался. Так бы и жил в чудесах в краях ростовских, но сорвался - уж больно выпить любил. Невелик грех для русского человека, если умеючи с работой совмещать, но не таков был Мирон - если уж пить, то в лежку, и гори все огнем. Само собой, начальство колхозное и гнать грозилось, и домик отобрать; плотник - небольшая цаца, таких на бирже труда хоть отбавляй, голодных переселенцев. А тут еще поволжские односельчане, по роду украинцы, по следам Мирона бежавшие, его под руку совратили. Говорят, Ростов еще что, мы вот на Украину поедем, на Азов, там вообще жизнь всласть: хочешь на заводе работай металлургическом - туда всех берут, запросто гегемоном станешь, а гегемону никакой голод не страшен. А хочешь дальше в крестьянах мыкаться, так там земли пустой навалом - кому хошь дают. От этих слов возомнил вдруг Мирон себя украинцем и поехал на Азов, в той же телеге. Правда, детей с ним осталось всего двое: старший Иван да младший - Лаврик; дочки, пока в Ростове жили, подрасти успели и замуж выскочить, и как удачно: за партийных товарищей, по государственным делам командированных в глубинку; старшая, Евдокия - за товарища Певзнера, чуть ли не из самого Ленинграда, а младшая, Марфа - за товарища Чобитько, чуть ли не из самой Москвы. Правда, еще через пару лет товарища Певзнера то ли в Сибирь сослали, то ли совсем расстреляли, и след Евдокии потерялся навсегда. А товарища Чобитько снова отправили из Москвы по партийным делам, на этот раз куда-то в Туркестан, откуда Марфа писем тоже не писала.

        Приехав на Азов, в гегемоны Мирон не пошел - города не полюбил. Хоть и плотник, не от сохи человек, но деревня все равно ближе. И опять же, в городе дисциплина. Возле домны с поллитрой не расслабишься, а в селе плотнику сподручней. Тем паче, что колхоз нашелся - лучше не придумаешь: колхозники не землю пашут, а в море ходят на шхунах-баркасах, рыбку ловят; рыбколхоз, одним словом, и плотнику там одно раздолье - лодка, она штука не ломкая, весной баркасы починишь, как их зимним льдом побьет, и весь год отдыхай, клепай себе скамейки для общих собраний - три доски, четыре гвоздя, рамы оконные в правлении починяй. Так и прижился Мирон, осел у берега морского. А, вернее, прилег в тихом месте от прошедшей жизни отдохнуть. Таким и запомнил Лаврик отца на всю жизнь - лежащим пьяным в сарае-мастерской на только что сбитой казенной скамейке. "Спишь, батя?" - спрашивал Лаврик. "Не сплю, Лаврик, думаю", - отвечал Мирон, пьяно косясь на сына. - "Как думаешь, если бы мы лошадь съели, может все живьем бы дошли, пешком-то?". "Не дошли бы, батя", - говорил Лаврик. "Вот и я так думаю, что не дошли бы", - успокаивался отец, и засыпал. И пролежал так Мирон пьяным до самой войны почти. А аккурат перед войной хватил его Кондратий, а по научному, апоплексический удар, и осталась в наследство Лаврику лишь отцовская плотничья сноровка, а брату Ивану - уменье литру без закуси выкушать. Да и как иначе - у Ивана здоровья вагон: лицо румяно, златые кудри и косая сажень в плечах, как в русских сказках, не даром ведь Иваном назвали, весь в отца, а Лаврик, напротив, в болезную маменьку Настю пошел - тощ, рыж, конопат, соплей перешибешь, а к тому же еще зрением слаб, что для сельского человека совсем дикость - доктор очечки прописал носить, одно слово - Берия, заморыш, и никакого...

     Змеинка

        ...в наших краях великий ученый Гумилев, может, и пояснил бы он доходчиво, с научной точки зрения, что такое Змеинка, когда и какие там случились разломы земной коры, что на берегу от горы одна видимость осталась, а все каменья аккуратно в море разложены, давая пристанище и пропитание исконному жителю наших малых глубин - азовскому бычку. По всему побережью дно илистое да песчаное, а вблизи Змеинки такие горы и пещеры подводные - человека-амфибию в самый раз заселить; заплывет, бывает, несведущий человек, из отдыхающих, на лодочке в море километра на два, напечет ему солнышко в голову, решит сей неразумный окунуться-освежиться, нырнет с борта башкой прямехонько в камень, и пишите родственникам в Воркуту: отдых трагически кончился. Местные-то эту тему с детства знают - годам к десяти, поди, у каждого голова нитками прошита, а после в незнакомую воду только ногами прыгают, осторожненько, да и то только по особой надобности, вроде намертво застрявшего в камне якоря.

        На горе люди не живут, так получилось. Правда, осталась одна старая рыбацкая примета - Морозы, просто выемка в горе, только знающим людям видимая, якобы от того, что в незапамятные времена жила там хутором одна семья с таким прозвищем, но молодые того не помнят, а хутора уж нет давно. Есть еще кукурузное поле и воинская часть. После войны появились, и часть, и поле. Кукурузное поле - тоже военный объект, секретный: там, в кукурузе, стоят ракеты. Их с земли видно и с воздуха. Правда, с земли видно, что ракеты жестяные, ненастоящие, похожие на те дурацкие горки, которые стоят в городах на каждой детской площадке. А вот с воздуха неизвестно, на что они похожи. Может, вводят в заблуждение воображаемого противника. Это местным жителям невдомек, они знают, что воинская часть есть, а что там, один бог ведает. Одни говорят, что там внутри, у военных, будто бы такое же село, с коровами, велосипедами и детишками малыми неумытыми, только победнее, а другие будто бы настоящие ракеты видели, в три дома длиной, как на параде с Красной площади показывают. Но все это враки, никто из местных толком не знает, что там за забором с колючкой, а военные в село ни покупать, ни воровать не ходят - никакой утечки информации. Где только водку берут, неужто из самого города тащат? Для местных та воинская часть - чистое развлечение. Во-первых, бахкает. Это когда по мишени ракетами стреляют. Сядет иной человек в полдень отобедать на веранде, нальет рюмку для аппетита, только рот откроет, предвкушая, как тут - Ба-бах! Стекла в веранде дрожат, рюмка в пальцах тоже, расплескивается. "Твою дивизию!" - выражается тот человек в сердцах. Поэтому у нас стараются из стаканов пить, чтобы не расплескивать. Ну и, опять же, на рыбалке когда стоишь в море, штиль, солнце в темя печет, рыба не ловится - тогда в самый раз, чтобы самолет в небе появился, тот, что мишень за собой тащит. Тогда все, кто в лодках, в небо пяляться - попадут-не попадут. И опять - ба-бах!!! Твою дивизию!...

        Больше на Змеинке никаких культур не выращивают, кроме военно-стратегической кукурузы. Неудобна гора для сельского хозяйства. Однажды стояли Лавр с Лёликом в море, а на Змеинке тем временем трактор землю пахал: туда-сюда, вправо-влево по склону, вверх-вниз, туда-сюда, вправо-влево, вверх-вниз, а потом в море свалился. С тех пор никто больше там тракторов не видел.

        Еще на Змеинке водятся нудисты и утопленники. Первые бог весть когда завелись, пошли, видно, от дикарей, которые еще в 60-е, на взлете отечественного автопрома, нашли красивое удаленное место без людей и милиции, а утопленники, все больше пионеры из окрестных лагерей, облюбовали Змеинку не по своей воле, а по желанию природы. Вот некуда у нас деться утопленнику, хоть ты стреляй, только на Змеинку ему дорога, туда выносит любого, кто от воды смерть принял. Великий ученый Гумилев, пожалуй, и это бы объяснил, а местным оно не слишком надобно - ветер, говорят, и течение такое.

        Это полста лет назад, когда сон Марии приснился, по селу расписали, что, мол, ведьма она, раз такое видит. Вышла поутру заспанная вся, косы рыжие расплетены, прямо в ночнушке, Лаврика не стесняясь. И чего, спрашивается, стесняться, коли барышня уже на выданье, с Орловским гуляет, а Лаврик - мальчик еще. Вышла во двор и прямиком к рукомойнику, чтобы умыться. Умывается, водой на лицо брызгает, а сама Лаврику между делом сон рассказывает. Видела я, говорит, брата твоего Ивана. Лежит он будто бы в гробу со свечкой в руках в темной пещере, а пещера, точно тебе скажу, на Змеинке. Спокойно так рассказывает, не страшась, как будто лошадь ей приснилась или оранжевая собака. И Лаврик стоит, слушает, улыбается глупо, на Машкины рыжие косы смотрит. Хотя брата Ивана уже два дня как в селе нет. И никто не хватился: Иван любит лишку за воротник заложить, бывает, неделями по соседним селам кантуется у молодух, никак не поймет, где он. А только баба Липа, такие слова от Марии услышав, фартук быстренько сняла и в рыбколхоз пошла, прямо в правление. Снарядили там лодку с мотором и через полчаса нашли Ивана на Змеинке. Не в гробу, правда, со свечкой, а так, на камнях, под бережком.

        Потом, конечно, забыли, что Мария ведьма, когда лагерей пионерских по берегу понастроили, и пионеры начали тонуть. И всех на Змеинке находили. Не больно сложная штука такое провидение - во сне морское течение предсказать. А баба Липа, на то она и в гимназии училась до революции, чтобы сновидения толковать, в привязке к явлениям природы.

        А что же змеи, что дали горе название? Вот здесь уж точно впору ученого Гумилева на помощь звать, потому что местные совсем в мракобесие ударились. Говорят, что змеи приходят на Змеинку только в смутные времена. Вот, говорят, как война началась, так на Змеинке сплошное кубло было гадючье, а потом как-то сами ушли змеи, пропали куда-то в годы развитого социализма, как по наказу партии. А сейчас, когда дерьмократы пришли, великий СССР развалился, как Змеинка перешла к независимой Украине, так змеи опять появились, в море плавают, отдыхающих пугают. Неискоренимо, все-таки, в людях мракобесие. Они бы еще нудистов...

     Лавр Сермягин

        ...нарочно не усыновляли. Как-то он сам прибился к их семейству: в селе-то оно проще, никаких документов не надо, чтобы человеку в чужом дворе жить. Как отец Мирон от водки помер, пошел сирота Лаврик по селу людям помогать, копейку зарабатывать, благо все полезные навыки от отца перенял - и кладку красиво класть умел, и по столярно-плотницкому делу на все руки мастер, даром что ребенок и два кирпича едва ли разом поднимет. Во многих домах работал, не только у бабы Липы, а где работал, там и жил частенько, все же лучше, чем в рыбколхозном бараке со старшим братом Иваном, который весь в отца пошел. А когда Иван по пьяни утопился, Лаврик как раз у греков работал, у бабы Липиного семейства, и как-то ненароком у них во дворе остался, как родной. Злые языки говорили, что баба Липа пожалела мальца из-за того, что муж ее, Федор Мануилов, чуть не одновременно с Мироном, Лавриковым родителем, скончался, и от того же Кондратия. А языки еще злее говорили, будто баба Липа так Лаврика полюбила оттого, что он рыжий. Казалось бы, какая связь? А вот какая, говорили злые языки - дочка-то у бабы Липы, Мария, как огонь рыжая, а откуда такая рыжая девочка в греческом семействе, где испокон веков все как смоль черные? Тут что-то не так, рассуждали люди, неспроста баба Липа так рыжего Лаврика приветила, неспроста. Может, напомнил кого? Но это все сказки народные, легенды и мифы древней Греции нашего уезда; главное то, что остался Лаврик, хоть скажи ему заранее, что с греками будет жить, никогда бы не поверил - помнил еще, как греченята малолетние его камнями и грязью забрасывали, когда они с отцом только в село приехали. А скажи ему, что придет время, он еще и женится на гречанке - не поверил бы вдвойне. Хотя, положа руку на сердце, разве пошел бы он жить к бабе Липе в дом, пусть в каменный, самый большой и красивый на селе, пусть даже из барака колхозного, если бы там не было Марии?

        С годами Лаврику повезло на войну не попасть. Немного осталось в селе таких везучих: все мужики, кто под призыв попал, почитай, в одном бою легли, под Мелитополем, не так далеко и прошагали от родного села дорогами войны. Остались в селе старики и подростки вроде Лаврика. А в 43-м, когда немцев уже из наших мест погнали, стали народное хозяйство восстанавливать, а с ним и рыбколхоз. Отправили тогда Лаврика в город учиться на судоводителя, короткие курсы, всего-то зима, а вернулся Лаврик, считай, моряком, сразу капитаном на рыболовецкую шхуну пошел, хоть назывался, не по-морскому, а по-колхозному - бригадиром. Все мужики, войну пережившие, в его подчинении оказались: и молодняк, и старики, вроде деда Андрия. Важным человеком стал Лаврик, уважаемым как бы не больше колхозного председателя. Председатель ведь начальство - коммунист, из города назначенный, его побаиваться следует, с ним шутки плохи, а Лаврик - свой, сельский, со всеми в море ходит, капитан, а к тому же вырос уже чуток, загорел, окреп, по морю ходя, жилист стал, ловок - совсем уж не та хилая сопля в веснушках, а прямо таки волчонок морской. Одно слово - Берия, авторитет.

        А еще был маленький Сережа на руках, Марии сынок. Само собой как-то получилось, что Лаврик для него вместо отца стал, когда Мария пропала - бабе Липе тяжело было одной справляться в войну и голодное послевоенье, а младший брат Марии, Мишка, хоть и ровесник Лаврику почти, а совсем никудышный паренек - книжки читает, по полю гуляет с цветочками в руках, чуть не стихи под нос бубнит, а дай ему в руки рубанок, так, пожалуй, руку себе отрежет, а в море возьми, тут же утопится - пустой человек, короче, мыслитель и поэт. Так что Лаврик один лямку тянул. Ну и баба Липа, как могла, помогала, чебуреками. А Мария пропала...

        Куда пропала, так на этот счет исторических документов не представлено, а легенды они на то и легенды, что веры им мало. Баба Катя Митина, например, утверждает, что никак не могла Мария в остарбайтерах быть, куда ей, когда маленький ребенок у нее, не брали, мол, таких, зато она, баба Катя, прекрасно помнит, как Мария с итальянцем гуляла, с чернявеньким, когда те в селе стояли, а потом, будто бы с ним же в Сталино бежала, когда отступали итальянцы вместе с немцами и румынами. Но кто бабе Кате поверит, когда она клептоманка: как ни зайдет в чужой двор, так обязательно унесет что-то, если не нож столовый, то хотя бы яблочко из сада. А как поймают, то всякого грязью обольет. Или Ларка Топалова. Та говорит, мы с Марией вместе в ресторане работали в Берлине, официантками, а как русские офицеры устроили пьяный дебош, так нас вместе в кутузку забрали, в комендатуру, для дачи показаний. С тех пор ее, говорит, не видела. Говорит, с офицерами она осталась, с русскими, с теми самыми, что дебоширили, в Берлине. А потом вроде с поляком каким-то сбежала - до Польши на телеге, а там поляка кинула и пешком - до самого Киева. И Ларке кто же поверит, когда она смолоду выпить любила, что тот мужик, так что Спире, братцу своему, фору даст. А баба Надя Камбала говорит, я, когда в Киеве лежала в госпитале, Марийка там тоже была, с малярией, а потом, как выздоровела, замуж за доктора выскочила, богатого, грека киевского, и фамилия у нее теперь, говорит, не Мануилова, а Деловери, в честь мужа, профессора Деловери. Но баба Надя Камбала четыре раза по селу разносила, что Чипка Давыденко утопился, а он после домой приходил, пьяный, как ни в чем ни бывало, и до сих пор живет, и еще, пожалуй, нас с вами переживет.

        Что вранье, что правда, не знаем, а только снова объявилась Мария в селе, когда уже лет пять после войны прошло. Была она тогда Деловери или Мануилова, кто вспомнит, а...

     Баба Липа

        ...бабу Липу молодой. Просто некому было видеть, из наших. Греки переселились в наши места первыми - речь не про Пантикапей, конечно, и не про екатерининское переселение восемнадцатого века, когда греки в Приазовье из Крыма пришли - тогда они в городе осели и севернее, там, где земля побогаче, а в наших краях они уже после революции обосновались, в тридцатые, когда их, мягко раскулачив, с тех самых земель погнали, что побогаче, туда, где земли попесчаней и глинистей. Раскулачили их точно мягко, и потому не в городе Котлас оказались наши греки, а всего-то поближе к морю переехали, новое осваивать. От них можно и начало сельской летописи вести, потому что "1912 год", написанный на камне при въезде, дата совсем уж историческая и цифрами на кладбищенских памятниках не подтвержденная - там первые покойники в тридцатые легли, вот отсюда и считать надо, а не с 1912 года, когда жил здесь в двух домах какой-то мифический помещик Юрьев, от которого название села пошло да легенда про зарытый клад, и такие же мифические люди на хуторе Морозы, от которых только выемка на Змеиной горе осталась, примета рыбацкая.

        Говорят, что баба Липа была когда-то молодой и даже училась в гимназии. Даже говорят, что в доме ее где-то спрятана фотография, на которой баба Липа вовсе не баба, а молодая девушка, Олимпиада, в модной шляпке и с зонтиком, катается по речке Кальмиусу на прогулочной лодочке с каким-то молодым офицериком царской армии. Может и правда, только никто ведь не видел этой фотографии, чтобы точно подтвердить. Наверно из-за царского офицерика баба Липа фото припрятала, но слухи все равно ходили.

        А видели бабу Липу только в платке-косынке, цветастом или белом, по случаю, и в фартуке-переднике, всегда в цветочек. Вернее, кто во двор зайдет, так баба Липа всегда в переднике - все по хозяйству, жарит-шкварит что-то, да известно что - чебуреки, а как по селу идет, в магазин или вдруг на почту, или в соседний двор по делам, то передник снимает. Худа баба Липа, как тонкая палка, и лицом и телом, и чернява - даже седина, что из-под платка видна, никак греческое обличье не скроет - ей бы косу в руки, была бы похожа на смерть, а лучше сказать, как принято в нынешнюю политкорректную эпоху - на смерть кавказского типа.

        А еще баба Липа - триедина. Есть у нее две сестры: Христина и Харитина. Только сестры эти на бабу Липу так похожи, и к тому же живут так недалеко, что их от бабы Липы никто не отличает. Идет в магазин баба Христина, ей молодняк навстречу: "Здравствуйте", по имени не называют, а себе думают: "баба Липа пошла", так и с Харитиной-сестрой. Бабе Липе лет 60, 80, 100, а Христине с Харитиной - 50, 70, 90, и кто, скажите, их отличит из молодых, когда они родные сестры?

        Баба Липа никогда ничего не говорит, никто от нее слова не слышал. Вы спросите, а в магазине, как она хлеб покупает? А бог его знает, как покупает - не принято у нас старым в магазин ходить, в магазин молодые ходят, кто самый молодой в семье, тот и в магазин ходит, а потому старик в магазине - явление редкое и случайное, вдруг дома хлеба нет и все молодые куда-то запропастились, а хлеб срочно надо, раз в полгода. Так что обращайтесь к продавщице нашей, тете Лиде, она лет сорок в сельмаге за прилавком стоит, может, сообщит что-то новое о бабе Липе. А больше никто от нее ничего не слышал. Придет, бывало, полицай Дубенко, сядет на стульчике в веранде, хлопнет полстакана самогонки и говорит: "Надо, баб Лип, немцам чебуреков наделать, какой-то у них праздник сегодня, я вот мяса принес" и выкладывает на стол из мешка малую порцию мороженой свинины. Или Мишка-сынок, тогда уже Михаил Федорович, завхоз пионерлагерный: "Мама, надо чебуреков сегодня на вечер, начальство из Донецка приехало, я вот мяса в городе купил" и тоже выкладывает. А потом бандиты наши бритоголовые тоже: "Бабушка, чебуречков бы...", открывают багажник и достают свиную полутушку, а еще бумажку какую-то суют в карман фартука, которую баба Липа по слепоте и разглядеть-то не может и смысла в ней не видит, зато Мишка-сынок, дядя Миша уже, пенсионер, а не завхоз Михаил Федорович, говорит: "Хорошая бумажка, мама. Сто долларов. Это много".

        Тогда баба Липа головой кивает, берет мясо и идет в летнюю кухню жарить чебуреки, потому что никто и никогда во всем мире не...

     Спира Топалов, Тито Иващенко

        ...пожалуй, Орловского не признали бы, покажи им ту карточку, где они вместе сняты. А, между тем, они его последними видели из наших, сельских. Машина тогда шла колхозная в город по каким-то делам, заодно и пацанов прихватила: Спира с Вовкой ехали в фабрично-заводское училище поступать, на рабочий класс учиться, а Орловский, тот еще дальше - в Харьков собрался, в училище летное. Сидели в кузове, зарывшись в каких-то мешках: Спира с Вовкой у одного борта, в картишки режутся, а Орловский - у другого, в небо глядит - он ведь постарше и на летчика едет учиться, а Спира с Вовкой, так, хулиганье, ему не чета, не слишком он с ними водился. И, кажется, он вообще не из наших был, этот Орловский, не из сельских - так, приезжий, из отдыхающих, летом только приезжал на море купаться и с девчонками, вроде Марийки Мануиловой, куражиться, а сам городской - в Осоавиахиме на планерах летал, и родители его, как-будто из военных, дачу у нас имели, как люди говорят, с павлинами - павлина, его от людей не скроешь, он орет. Так что незачем Спире с Вовкой было с ним дружить и личность его павлинью запоминать. Ехал себе в свой Харьков, в летное, и ехал.

        В ФЗУ Спира с Вовкой первым делом сделали себе наколки, как принято. Не блатные - в фабрично-заводском свои, пролетарские, наколки кололи, вроде восходящего солнца на запястье, которое должно знаменовать светлое будущее. Но Вовка сначала наколол себе якорь между большим пальцем и указательным, а после и Спира наколол якорь, там же, между большим и указательным. Потом Вовка наколол себе на груди дельфина, и Спира наколол дельфина, на груди. А потом Вовка говорит: "В ларьке решетка широкая, ты толстый, не влезешь, а я легко - и подавать тебе буду". Потом скупщиков нашли, в неделю разбогатели. Кутили хорошо, но недолго: гуляли как-то вечером пьяными, на рельсы зашли за котлованом, а тут, откуда ни возьмись - трамвай, Спира взял и на рельсы упал, а Тито - хиляк, может, если б трезвым был, то вытащил бы, а так - ни в какую, тянет-потянет, вытянуть не может. Так Спире ноги и отрезало насовсем. А тут еще мешки с остатком краденого, что скупщик не взял, возле ног отрезанных валяются. Тито сбежал бы, но как друга бросить? А потом уже поздно было, повязали. Повезло, одним словом, обоим, перед войной-то, иначе остались бы под Мелитополем, как все их одногодки из села, в армию призванные. А так оба в село вернулись, Спира сразу почти, хоть и без ног - вначале больничка от этапа спасла, а потом немцы, а Тито после войны уже, отсидев положенное, хоть и вечно врал всем по пьяни, что лично сбежал с Колымы, даже председателю рыбколхоза...

        Кличка вот эта - Тито, никто не помнит, откуда она взялась. То ли уже из лагеря Вовка с ней пришел, то ли еще в ФЗУ прилипла. Это нужно проследить за карьерой Иосифа Броза Тито, югославского революционера, чтобы вычислить, когда Вовка ее удостоился. Хотя тут тоже бабушка надвое сказала - вот, допустим, Лавр Сермягин когда стал Берией? До развенчания культа личности или после? Черт его знает. Здесь, как говорится, могут быть разные мнения. Это только про деда Башмака все знают, откуда его кличка взялась - поехал, мол, однажды, в город рыбой торговать, вечером домой возвращается пьяным, а жена его спрашивает: "А где твои башмаки и бархатный жикет?"

        Живут Вовка со Спирой рядышком - через дом. У Вовки вместо забора - смородиновые кусты, у одного на селе, и не даром, а нарочно: наши говорят, что помещик Юрьев, когда из села бежал после революции, клад зарыл. И, по легенде, будто бы зарыл где-то на Вовкиной земле, или на Спириной, или на земле дядьки Хавалица, что между ними живет. Понятное дело, что когда тот Юрьев бежал после революции, не было в помине ни Вовки, ни Спиры, ни даже дядьки Хавалица на той земле, ее после нарезали, и почему именно там зарыл непонятно - ведь Юрьев вроде дальше жил, метров за двести - там сейчас почта в его доме, но так говорят.

        "Копает, гад", - говорит всякий раз Вовка, когда идет к Спире мимо двора дядьки Хавалица, и сплевывает между зубов. Даже когда рано утром идет забирать Спиру на рыбалку, когда дядьки Хавалица еще нет в огороде, все равно Вовка так говорит и сплевывает. Потому и забор себе Вовка вырастил смородиновый, чтобы дядька Хавалиц в отместку к нему не заглядывал и не видел, что Вовка и сам ямы в огороде копает, клад ищет. Только Спира клад не ищет. "Брехня это все", - говорит он. Не очень Вовка ему верит, думает, были б ноги, искал бы. И потом, Спира ведь лучший друг, вот как еще думает Вовка: перекопаю свой огород, попрошусь к Спире копать, а клад поровну поделим. Жаль только, что дядька Хавалиц этот гадский промеж нас затесался. Этого не попросишь, этот сам роет, сволочь...

        Утром, до рассвета, по селу идут только рыбаки. У каждого свой маршрут, смотря, где лодка стоит. Лавр Берия, например, хоть и живет напротив Тито Иващенко и наискось от Спиры, всегда идет через пионерлагерь, даже калитку в заборе сделал, чтобы напрямик ходить, ему разрешили - там Марийкин брат, Мишка, Михаил Федорович, завхозом работает, в пионерлагере. Вовка тоже повадился, было, напрямик ходить - через двор Лаврика, да забор у Лаврика высокий, и однажды Вовка Спиру с забора уронил. Пьяный был, конечно, за гвоздь зацепился, но Спира не простил и впредь наотрез отказывался лезть через Лавриков забор - ходили вокруг, по дорожке. Вовка посадит Спиру на плечи, даст ему в руки весла и несет. Вовка - хиляк, с рельсов Спиру когда-то стащить не смог, а до моря на плечах несет, не падает. Может, Спира легче стал без ног? Хотя, с другой стороны, у него же весла в руках, так что не легче совсем, а тут еще корзинка...

     Дед Андрий

        ...все уже на моторках, а дед Андрий все на весельной, деревянной. На моторке до Камней пять минут, а на веслах - все полчаса. Дед Андрий и не торопится, хотя видно, что обидно ему: вот Ерема проехал, Лавр Берия обогнал с малышом Лёликом, даже последние алкаши Чипка Давыденко с Васькой Простаковым да Тито Иващенко со Спирой Топаловым, и те уже на месте стоят, пока дед Андрий догребет. Виду дед Андрий не подает, но обижается фигурой: когда мимо кто проезжает, горбится и не смотрит, отворачивается, будто дела ему нет до того, кто проехал, Ерема или Берия, а в душе, конечно, плюется, по фигуре видно, про себя говорит: "Тьфу, Ерема, тьфу, Берия".

        Оно ведь только кажется, что все равно, кто когда на камень станет, но нет - выгодные камешки наперечет, иногда один только уголок рыбу дает, на одну лодку, а рядом встанешь - едва в четверть поймаешь, с барского стола крошки. Вон Мишка Еремин с Лавром Берией как-то месяц за камень воевали, и все поначалу Ерема в победителях ходил: приедет Берия с Лёликом с утра, а Ерема уже на месте стоит. Ткнется Берия по бокам в надежде, что Ерема ошибся, не так стал, но нет - Ерема рыбак опытный, камешек застолбил, сидит, ухмыляется и советы еще дает издевательские, куда лучше стать. Плюнет Берия и едет на другой камень, что похуже. Потом надоело Берии и приехал он на камни с вечера, встал на место, дождался темноты и засек приметы по береговым огням. А утром, пока не рассвело, вышел в море и по тем же огням стал. Ерема засветло приезжает, а поздно - проиграл. И на следующий день то же самое. И не поймет, в чем дело, тем более, что Берия строго Лёлику приказал не болтать по селу про огни. Лёлик и не болтал, а Ерема слишком тупой, чтобы догадаться, как Берия умудряется утром по-темному на место стать.

        Так что дед Андрий моторным людям не соперник, недосуг ему на своей деревяшке с Лавром Берией тягаться, а потому дед Андрий моторщиков игнорирует: когда мимо проплывают, не здоровается, разве что Берии кивнет - уважает по старой памяти, когда Берия пятнадцатилетним капитаном на шхуне ходил, а дед Андрий у него в бригаде, в подчинении.

        И становится дед Андрий подальше от всех. Это всем известно - если все на "глубних" стоят, дед Андрий на "мелкие" пойдет, а если вдруг на мелких много народу, то дед Андрий плывет сразу на "глубние". Спрашивается, зачем? А бог его знает. Эдакий дед Андрий мизантроп - стесняется людям улов показывать. Вообще у нас все стесняются улов показывать, примета такая, но то на берегу - когда выбрасываешься с лодкой, тут же отдыхающие сбегаются любопытные - ребятня, интеллигенты в трусах, барышни, и все норовят в лодку свой нос сунуть, на улов посмотреть. А улов уже в мешках, и под лавками. Тогда эти все в трусах начинают расспрашивать: "Ну, как?" - говорят, - "Много поймали?" "Нормально", - отвечает рыбак, но мешок не открывает. "А чего, таранка или бычок?" - наседают любопытные в трусах. "А, таранка", - отвечает рыбак или там: "А, бычок", собирает снасти быстренько, лодку затаскивает и сматывается с пляжа. Не принято у нас с любопытными долго разговаривать, примета такая. А вот дед Андрий не только отдыхающих, он своих стесняется. Хотя и так все знают, что он рыбак хороший и ловит много. И, можно подумать, издалека не видно. С глубних-то камней мелкие видно, а с мелких глубние, и рыбаки всегда по сторонам посматривают - чуть что, с места срываются и на новое переезжают - в настоящей рыбалке моторность нужна, это вам не на речке под кустом целый день сидеть, красноперку удить. Так что рыбаки у нас глазастые - катер рыбнадзора вычисляют, когда он только точкой на горизонте. А рыбнадзор удивляется - как это так? Нельзя, мол, на таком расстоянии разглядеть, кто плывет, даже в бинокль, а рыбаки успевают смотаться или рыбу лишнюю в воду спрятать. Рыбнадзор глупый - не понимает, что рыбаки не по абрисам катер вычисляют, а по месту - ну, не ходит никто оттуда, откуда рыбнадзор идет. Рыбаки все места наперечет знают: кто и где может появиться. Видят, примером, пятнышко под Ялтой. А, говорят, ялтане идут. От Урзуфа лодка - а, урзуфцы. А тут, откуда ни возьмись, из открытого моря пятно, оттуда, где никто не плавает в здравом уме - понятное дело, рыбнадзор. Но это секрет...

        А как кто ловит, оно ж по рукам видно - руками человек перебирает, когда рыбу тащит. Саму рыбу, может, и не видно, разве что таранка на солнце блеснет, а бычка совсем издалека не видно, а когда кто тащит, видно только по рукам. Хотя вот, по рукам...

        Стоял как-то Лавр Берия с малышом Лёликом на мелких камнях и ловили все как-то сикось-накось, по рыбке в час, а тут Лёлик и говорит:

        - Дед, а Чипка-то на глубних одну за одной таранку таскает.

        - Вижу, - отвечает Лавр. - Только не так как-то он таскает. Как тот-какио. Не нравится мне. Черт знает на что похоже.

        - А чё? - удивляется Лёлик.

        - Смотри, он удочку закидывает и тут же тянет, - объясняет Лавр. - Как тот-какио. Подозрительно.

        - А чё подозрительно? Одну закидывает, другую тянет.

        - Не нравится мне это. Черт знает что. Василий вон, Простаков, рядом сидит, а не ловит. А Чипка таскает одну за одной.

        - Да какой Василий рыбак?! - кричит Лёлик, - Он же пьяный совсем, наверное. А Чипка и пьяный - рыбак.

        - Не скажи, не скажи, - качает головой Лавр, - Василий тоже дело свое знает, а сидит вон, скучает, как тот-какио...

        Одним словом, малыш Лёлик Лавра убедил: сорвались они и на "глубние" махнули, к Чипке поближе. А, подъехав, присмотрелись...

        - Японский бог! - ругается Лавр. - Так я и думал! Твою дивизию!

        - А чего это он? - недоумевает Лёлик. - Чего он тащит?

        - Да не тащит он! - Лавр злится еще больше, - Чесотка у него от водки, руки чешутся. Он удочку закидывает и руки чешет, сидит...

        А дед Андрий водки не пьет, это тоже все знают. Ни грамма не пьет, даром что Тито Иващенко...

     Путешествие Лёлика на Змеиную гору...

        ...встретил двоих у кинотеатра имени Ленина. Один, худой и длинный, на цыгана похожий, говорит: "Малой, у тебя деньги есть?" А Лёлик, хоть маленький, а умный - "Нет", - говорит. - "Нету денег". А у самого в кармане рубашки - рубль, у материного хахаля из кармана плаща стащил, когда из дому уходил. А Цыган на это говорит: "Да я и сам вижу, что нет. Откуда у такого малого деньги?". А Лёлик глаза опустил, глядь в карман - и, правда, рубля нет. Сунул два пальца - точно, нет. Куда подевался? Потерял, наверное. А другой, щекастый и конопатый, говорит: "Ты что, Цыган? Это же Лёлик, у него батя сидит!". "Да?" - удивился Цыган, - "Ну, на тогда обратно", и сует Лёлику рубль, - "Не разевай рот в следующий раз".

        А потом тот другой, который сказал, чтобы Цыган рубль вернул - его, оказалось, Смоляк, зовут, говорит: "Пошли в кино". Лёлик и согласился. А потом оказалось, что у Цыгана со Смоляком денег нет, и все равно Лёлика рубль пришлось дать в кассу. Не жалко - всего тридцать копеек за три билета на "Корону Российской Империи". А потом еще тридцать копеек на три билета на "Москва-Кассиопея" и три стакана яблочного сока в буфете.

        Потом на море пошли, купались. Холодно, правда, было в воде - май, а как из воды вылезешь, тогда тепло - солнышко греет. Так что не очень-то купались, только для гонору, чтоб показать, что и в холодину можно купаться, а больше на песке валялись.

        А когда купались, в воде железные трубы ногами нащупали. Цыгану со Смоляком невдомек - что за трубы? А Лёлик говорит: "Глупые, что ли? Это трубы - рыбу ловить, бычков. Бычки в трубу залазят. Трубу нужно поднять и рукой дырку зажать, чтобы бычок не удрал". Цыган со Смоляком удивились, что Лёлик такой умный, но полезли все-таки бычков ловить. И Лёлик тоже полез - ему не впервой, Лёлик - рыбак, в отличие от всяких цыганов и смоляков городских. Часа два в воде лазили холодной - все ловили и в трусы бычков складывали. А потом, как объявились мужики, что трубы в воду забрасывали, так втроем и бежали со всех ног, с бычками в трусах, почти всех растеряли - трусы-то не плавки, резинкой внизу не прихвачены!

        Сели потом на берегу, костер развели, бычков жарили, тех, что остались. Курили еще беломор. Цыган со Смоляком думали подшутить - начали Лёлика беломором угощать, как маленького, а Лёлик уже и раньше сто раз курил беломор - у деда воровал, с Андрюхой Иващенко прятались в винограднике, курили. Бычков поели - невкусные, совсем не как у бабушки Маруси, рыбой воняют и горелым, и без хлеба вдобавок.

        А потом Смоляк с Цыганом говорят: "Пошли домой, поздно уже". А Лёлик отвечает: "Я домой не пойду, я из дому ушел". Смоляк с Цыганом опять удивились и зауважали Лёлика сильно после этого, начали расспрашивать, почему он из дома ушел, потому что одно дело в школу не ходить - Цыган со Смоляком сами уже два года в школу не ходили, а другое дело из дома убежать. Но Лёлик им ничего не рассказал. "Так", - говорит, - "Просто, ушел и все". "И куда же ты теперь пойдешь?" - спрашивают. А Лёлик отвечает: "На Змеиную гору пойду". "Дурак, что ли?" - говорят Цыган со Смоляком. - "Это же вон как далеко. Туда на автобусе надо". "Ерунда", - ответил им Лёлик, - "Не далеко. Я там миллион раз был. У меня там бабушка живет и дед". И тогда Цыган со Смоляком пошли домой, а Лёлик пошел на Змеиную гору.

        Вначале он встретил пьяного и мальчика. Пьяный купался в море, а мальчик хотел его вытащить. Но мальчик был маленький, такой же, как Лёлик, и вытащить пьяного не мог. Поэтому Лёлик залез в воду и стал помогать мальчику. Тогда пьяный вдруг разозлился и ударил мальчика кулаком, а потом и Лёлика ударил. Мальчик заплакал, а Лёлик нет, просто выбежал на берег и смотрел, как мальчик в воде плачет. Тут к Лёлику подошли два парня взрослых, в кепках, слюной сквозь зубы цвиркнули и спрашивают: "Это чего там?" А Лёлик им говорит: "Не знаю. Пьяный какой-то, дерется". Тогда парни залезли в воду, вытащили пьяного на берег и начали его бить. "Ты зачем малого ударил?" - говорят. А мальчик сам вокруг бегает и кричит: "Не бейте, это мой папа" и опять плачет. А Лёлик повернулся и дальше пошел.

        А потом он увидел яхту. Белую-пребелую. Он раньше никогда не видел яхту так близко - только парус вдалеке и еще в книжках на картинках. А тут она стояла возле берега, самая настоящая яхта, как в книжке. А от яхты на берег шел такой длинный-предлинный деревянный мостик с веревочными перилами, а на мостике стояла девочка в белом платье и мужчина в белом капитанском костюме и в капитанской же фуражке. Тоже как на картинке. Девочка была совсем взрослая, намного старше Лёлика - наверное, в классе пятом уже училась, и с белыми волосами, поэтому он глаз не мог от нее отвести. Даже на песок сел, чтобы они там, на мостике, не подумали, что он нарочно их разглядывает. Сел на песок, будто ему что-то в песке понадобилось, камни там, куриные боги, и смотрел на яхту, капитана и девочку целый час, пока они на мостике стояли, разговаривали. А потом они на яхту ушли, и Лёлик их больше не видел. Тогда он встал и дальше пошел.

        А дальше был летний кинотеатр. Там пацаны вышли драться. Целой толпой. А когда Лёлика увидели, то говорят: "Ты с какого района?" "Ни с какого", - говорит Лёлик. А они ему: "Давай драться тогда, раз никого из наших не знаешь". "Я Цыгана и Смоляка знаю", - сказал Лёлик. "А-а-а", - закричали пацаны, - "Так ты гнилозубовский! Ну, теперь тебе конец!" "Сами вы гнилозубовские", - сказал Лёлик. - "И так нечестно, вас вон сколько, а я один!" "Тогда будешь драться один на один", - сказали пацаны, - "все по-честному", и выпихнули одного, самого толстого и здорового, со второго класса, наверное, уже пацана. "А долго драться?" - спросил Лёлик. "До первой крови", - ответили пацаны, - "или пока не заплачешь". Лёлик взял и заплакал. "Ага, хитрый какой", - сказали пацаны. - "Так не выйдет. Давай до первой крови". Толстый сразу ударил Лёлика в нос, и у него из носа потекла кровь. Это пацанам тоже не понравилось - то, что Лёлик так быстро дерется. Они повалили его на песок и начали бить ногами. Били долго, пока кто-то не закричал: "Гнилозубовские!" И тут же все пацаны куда-то убежали, а прибежали какие-то новые, с палками. И среди них - Цыган и Смоляк! "Вы же домой пошли", - сказал им Лёлик. "А ты на Змеиную гору!" - ответили Цыган со Смоляком и засмеялись.

        "Это Лёлик", - сказали Цыган со Смоляком другим ребятам из своей шайки, - "Свой пацан. У него батя сидит". И все пацаны тут же Лёлика зауважали. "Он из дому удрал", - еще сказали Цыган со Смоляком, и пацаны Лёлика еще больше зауважали. "Он идет на Змеиную гору", - снова сказали Цыган со Смоляком, но Лёлик не успел понять, зауважали ли его пацаны еще больше, потому что вдруг, откуда ни возьмись, в них полетели камни, и все пацаны куда-то побежали. И Лёлик побежал вместе со всеми. Потом оказалось, что все бегут куда-то в одну сторону, куда надо, а Лёлик бежит в другую, потому что в него больше всего камней летело. Оказалось, Лёлик бежит прямо на тех, кто камни кидает. Испугался очень, потому и побежал совсем в другую сторону. Правда, потом он увидел Смоляка - тот тоже с перепугу бежал не туда. Но Смоляк старше Лёлика - вовремя все понял и на бегу говорит: "Давай вон туда, а потом резко влево, в трубе спрячемся". И они побежали прямо на тех, кто камни кидал, а потом прямо у них перед носом свернули и под горку покатились, а под горкой юркнули в трубу, из которой всякая дрянь с завода в море течет. Забежали в трубу и спрятались там. Стоят в темноте, в воде по колено. А пацаны, которые камнями кидались и в трубу их загнали, сами в трубу не лезут, боятся - темно там, а в темноте даже маленький Лёлик может в кого хочешь камнем кинуть. Стали пацаны возле входа в трубу и кричат: "А ну выходите!" Понятное дело, Лёлик со Смоляком не выходят, притаились. Тогда пацаны пару раз из пугача в трубу стрельнули. Лёлик испугался, а Смоляк нет. "Дураки", - говорит. - "Пусть стреляют. Сейчас наши придут, вызволят".

        И точно, даже полчаса не посидели Лёлик со Смоляком в трубе, как прибежали гнилозубовские с Цыганом во главе. Лёлик только крики какие-то услышал снаружи, будто дерутся, а потом уже Цыган в трубу закричал: "Эй, где вы там? Выходите. Это мы!" Когда Лёлик со Смоляком из трубы вылезли, Цыган говорит: "Ну что, пацаны, по домам? А то поздно уже. Все равно сегодня победа наша". И решили все по домам идти. А Лёлик со всеми попрощался и пошел дальше, на Змеиную гору. Если честно, даже чуть-чуть побежал, чтобы снова не попасть на тех первых пацанов. Целый километр, наверное, бежал, пока не встретил девочку с мамой.

        Девочка с мамой сами к нему пристали. Лёлик уже почти не бежал - устал и шел, запыхавшись, а девочка с мамой прогуливались по пляжу, камешки собирали с дырками - "куриный бог" называется, их можно на шею вешать вместо бус. А когда Лёлик к ним подошел поближе, девочка вдруг говорит: "Мама, смотри, это же Лёлик!" А Лёлик удивился - что за девочка? Симпатичная такая и не намного его старше и юбка у нее такая - серая, в клеточку, разрез на боку, а на разрезе - поворозка на пуговице. Это Лёлик сразу заметил, и что девочка симпатичная тоже заметил. А вот одного понять не мог - откуда она его знает? В селе, что ли, виделись? Из отдыхающих? А та свое гнет: "Лёлик, ты почему весь заплаканный и рубашка в крови?" И мама ее: "Лёлик, а ты почему не дома?" "Лёлик, тебя кто-то обидел?" - это снова девочка. "Лёлик, а мама знает, где ты?" - это мама ее. "Нет, меня никто не обидел", - ответил Лёлик и побежал. Испугался, что девочка с мамой его замучают своими вопросами. А когда отбежал уже порядочно, то начал про девочку думать. Думал, что она симпатичная, а еще - кто же она такая? Думал, может, не надо было сразу убегать, а вначале спросить - кто она такая, а уже потом убежать. Потому что вроде хорошая девочка, можно было бы с ней подружиться, если бы не мама ее - если бы не спрашивала постоянно: "А ты почему не дома, Лёлик?" Почему-почему? Потому!

        Пока Лёлик думал про девочку, стемнело. Он совсем не испугался темноты, потому что на берегу всегда светло - сначала солнце светит дорожкой, пока садится, потом луна - когда выйдет, а еще кругом разные пансионаты, и там всегда окна светятся и фонари, и даже музыка на танцплощадках играет. Лёлику даже больше нравилось идти, когда стемнело - потому что под музыку: Арлекино-Арлекино и жил-да-был Луи-король. Очень любил он эти песни. Шел и слушал, пока совсем песен не стало. А когда песен не стало, то как будто и потемнело совсем. И даже немножко страшно стало. Лёлик даже спрятался, было, в беседку. Сел в беседке и сидит, дальше боится идти. А потом в беседке еще страшнее стало, потому что в беседке не про девочку думается в юбке с поворозочкой на пуговице и не про жил-да-был Луи-король, а про чертей разных, вот-вот, кажется, залезет кто-то в беседку и укусит. Тогда Лёлик вышел из беседки и дальше побежал. От страху побежал - думал, если бежать, то не так страшно. Это и правда - когда бежал, не так страшно было. Это пока не увязалось за ним что-то. Бежит Лёлик и вдруг видит, что за ним еще кто-то бежит. Лёлик вначале не оглядывался - совсем испугался, а потом видит, что это, которое сзади, его не догоняет, и оглянулся. Оглянулся, а это бабушка какая-то за ним бежит, незнакомая, с лукошком. А бабушка тоже видит, что Лёлик оглянулся и кричит ему: "Мальчик, стой!" Но не тут-то было - Лёлик не останавливается, а еще пуще бежит. А когда устает, то бабушка тоже устает. Лёлик, хоть и маленький, а понял, что бабушке его не догнать, пусть и страшная она. "Конечно же, это Баба Яга", - думает Лёлик. - "Но ей меня не догнать". Лёлик даже бояться перестал - так увлекся беготней наперегонки с Бабой-Ягой: она подбежит - он отбежит, она станет передохнуть, Лёлик тоже пешком идет - знай, поглядывает, когда бабка снова гнаться начнет. Так до Соснового Бора почти добежали. А возле Соснового Бора бабка Лёлика обругала напоследок и пропала. Лёлик даже ее подождал немножко за сосной, что в воду наклонилась. Присел, спрятался за деревом, высунул голову, выглянул. "Бабушка, а вы где?" - покричал и снова спрятался. - "Бабушка, а я здесь!" - выглянул. Но бабка не появлялась - видимо, в Сосновый Бор ушла, за грибами. Не зря была с лукошком. Лёлик подождал немного бабушку, не появится ли. Но та не появилась. Вместо этого Лёлик увидел на песке череп. Вернее, Лёлик сразу не понял, что это череп, иначе бы он испугался и не поднял бы его. А так он просто увидел что-то белое на песке и поднял из любопытства. А как поднял, так сразу испугался, потому что это оказался череп Пиноккио - голова маленькая совсем, в ней глазницы пустые, страшные, а самое главное - нос! Длиннющий-длиннющий. Лёлик тут же бросил череп на песок и аж закричал. И побежал. Даже на бегу кричал, так страшно было. Бежал и кричал, пока не увидел дядьку с бородой и с обезьяной.

        Лёлик вначале еще больше, чем черепа Пиноккио, дядьки испугался - подумал, что это знаменитый призрак фотографа. С детства ему все пацаны в селе рассказывали, что по пляжу ночами ходит страшный призрак фотографа в белогвардейской фуражке и в галифе и всех, кого ночью встретит на море, фотографирует. И все, кого он сфотографирует, потом в море топятся через какое-то время. Но, приглядевшись, Лёлик не увидел на дядьке ни фуражки, ни галифе и успокоился.

        Дядька шел по берегу и нес на плече пальму, на шее у него висел фотоаппарат, а обезьяну он вел за руку. Обезьяна была одета в шорты и майку, и Лёлик вначале подумал, что с дядькой идет какой-то кривоногий мальчик. Потом только он догадался, что это обезьяна, когда подошел поближе. Так и шел за ними, невдалеке, смотрел на обезьяну, пока бородатый дядька его не заметил и не спросил: "Мальчик, ты почему среди ночи ходишь один по пляжу?" А Лёлик не ответил, и вместо того сам спросил: "А как зовут вашу обезьяну?" Это он нарочно, чтобы дядька не начал его расспрашивать, как та девочка с мамой, почему да зачем. И дядька не стал расспрашивать, вместо этого ответил: "Его зовут Боря". Тогда Лёлик подошел поближе, чтобы разглядеть, что это за Боря, а Боря вдруг схватил его лапой за волосы и потянул. "Ай!" - крикнул Лёлик. - "Пусти, гад!" А Боря еще больнее дернул. Отпустил, только когда дядька на него крикнул. "Вообще-то он добрый", - сказал дядька. - "Просто он тебя еще не знает". "А вы почему среди ночи ходите?" - спросил Лёлик. - "Ночью не фотографируют". "Я возвращаюсь", - сказал дядька. - "Ушел далеко, аж в соседнее село, в Ялту, не успел засветло вернуться". "А-а-а", - сказал Лёлик, и они пошли дальше. "А за мной только что бабушка гналась с лукошком", - сказал Лёлик дядьке, чуть погодя, просто, чтобы поддержать разговор. "А-а-а", - сказал дядька. - "Я ее знаю. Местная сумасшедшая. Она вечно здесь по ночам бегает". "А почему она с лукошком?" - спросил Лёлик. "У нее там череп в лукошке", - сказал дядька. - "Она вначале за тобой бежит, а потом, когда не может догнать, кидается черепом". "Череп Пиноккио?" - спросил Лёлик. "Возможно", - ответил дядька. - "Но, скорее, это череп дельфина или какой-то птицы, вроде страуса". "Откуда у нас страусы?" - спросил Лёлик. Он хоть в школе не учился, но знал, что страусы водятся в Африке. - "Страусы водятся в Африке. У нас нет страусов". "Почему?" - сказал дядька. - "У меня, например, есть."

        Лёлик не успел спросить дядьку, откуда у него страус, и можно ли на него посмотреть, как они встретили Андрюху Иващенко и Китаечку. Андрюха - это сынок Тито Иващенко, рыбака, а Китаечка - это девочка, ее отец - Якут, тоже рыбак, тот самый, что таранку ест вместе с глистами. В Китаечку все пацаны влюблены, потому что она узкоглазая и с ней в войнушку хорошо играть.

        Китаечка сразу к обезьяне Боре подбежала, обняла его и поцеловала в нос. Они, наверное, были знакомы, потому что Боря Китаечку за волосы не таскал, как Лёлика, а равнодушно разрешил себя в нос целовать.

        А потом Андрюха с Китаечкой рассказали, что боятся идти домой и потому торчат, как дураки, на пляже посреди ночи. Не то чтобы они в темноте идти боялись - сельские ребята каждый куст вокруг знают, а боялись того, что им дома попадет. Будто бы ушли они еще засветло со старшими ребятами в пансионат "Металлург" футбол по телеку смотреть. Вернее, это старшие ребята футбол смотрели, Франция-Северная Ирландия, а Андрюха с Китаечкой на качелях катались - там лавки такие в пансионате, на цепях подвешены, как качели, на них все дети любят качаться. Вот и докатались до ночи, а теперь - попадет.

        А дядька тогда, тот что с обезьяной, фотограф бородатый, говорит: "А давайте я вас сфотографирую со вспышкой и с обезьяной, на память". Все обрадовались, конечно. Встали - Китаечка с обезьяной Борей посередке, а Андрюха с Лёликом по бокам. Дядька говорит: "Улыбочка!" и сфотографировал их всех cо вспышкой.

        Китаечка ему после говорит: "А вы не знаете, дедушка, призрака фотографа? Который всех фотографирует, и они в море потом топятся. Вы случайно с ним не знакомы?".

        А дядька ей на это отвечает: "Глупости это все, глупости и предрассудки, Этого вашего призрака еще до войны расстреляли, как контру. А сейчас марш в село, по домам, я за вас словечко замолвлю, и вам от родителей не попадет". А Китаечка говорит: "Ну, тогда и вам попадет", но пошла, правда добавила: "Вы нам фотографии только не забудьте отдать". И Андрюха пошел. И Лёлик с ними пошел за компанию. Но недалеко. До дорожки только.

        Дорожка там наверх идет, на гору, в село. Дядька полез туда карабкаться с обезьяной, и Китаечка с Андрюхой полезли. А Лёлик внизу остался. Даже не сказал им ничего, а те и не заметили в темноте.

        Лёлик прямо пошел. А потом побежал.

        Потому что впереди он увидел лодку. Лодка стояла у воды, уже снаряженная, чтобы в море идти. А рядом стоял дед Лавр, курил и смотрел на Лёлика, как тот бежит.

        Так Лёлик с разбега...

     Бычок

        ...есть, конечно, и другая рыба: судак, к примеру, или там камбала, лещ, чехонь да кефаль, или вот еще недавно разведенный учеными-генетиками пеленгас, а еще диковинная рыба - силява, но все-таки бычок - рыба наиглавнейшая. Некоторые, правда, полагают, что наиглавнейшая рыба - таранка, но, скажем так, таранка - рыба благородная, вроде сельской учительницы или скорее - приезжей артистки из городского театра, резвая такая рыба, с сумасшедшинкой, а бычок - он вроде как свой, из простых, даже породы у него по-свойски зовутся - кочегар, геша, растрепа, не то, что у таранки - одной породы все особи, разве что размером отличаются и цветом перышек.

        Сначала расскажу про породы бычков, чтобы вы лучше все поняли.

        Итак, по старшинству - бычок Головатый, он же - бердянский, или попросту - "бердян". Самый ценный бычок для промысла, а потому самый любимый нашими рыбаками. Снаружи похож на огромную зубастую жабу, не зря - Головатый, когда тянешь одного, никогда не спутаешь, не глядя, еще в воде, поймешь, что зацепил Головатого, а не какого-нибудь там кочегара или гешу, а уж если двоих зацепил, то по тяге и с камбалой можно спутать, если не знать, что камбала - редкость, не всякий раз ее на удочку поймаешь. Высшее наслаждение для рыбака - достать из воды двух бердянов сразу, на одну удочку. А еще лучше - на глазах у других рыбаков. А троекрат лучше - когда те другие рыбаки сидят и ничего не ловят. А во сто крат - когда они целый день сидят и ничего не ловят, а ты через минуту по два бердяна таскаешь, на четыре удочки. И кричишь так, чтобы на соседних лодках все слышали: "Ах, красавец!" И краем глаза так на других рыбаков посматриваешь с ехидцей, а те смурные сидят и неулыбчивые. И того чуда понять не могут - отчего ты по два таскаешь, а у них целый день ничего - одни кочегары с гешами. Здесь уметь надо и места знать.

        Второй, по праву - кругляк. Тоже хороший бычок, сортовой, один в один. Бердян Головатый, конечно, поавторитетней будет, вроде тех наших мужиков, что с зоны вернулись, или, к примеру, Коки Топалова, который вон спортом никогда не занимался, а как подрались в центре, возле его кафешки, Сашка Крокодил с Шуркой Нечитайлом, один боксер, другой - вольный борец, так Кока вышел, одному хрясь по роже, другому - хрясь, так они через забор кувыркнулись по очереди. Вот таков и Головатый против кругляка. Кругляк - он вроде колхозного бухгалтера, сбитенький такой, щекастый, и гантели по утрам поднимает. И ловить его легче, чем бердяна. В майский сезон можно даже без лодки - с берега, на "резинку". Как у нас говорят - "нету бердяна, зато кругляка ведро".

        Третий - песчаник. Последний из приличных бычков, из тех, кого не стыдным ловить считается. Песчаник маленький, желтый, под цвет песка, на песке и живет, в камни не лезет. Песчаника дети ловят, зайдя в воду по пояс, или драчками таскают в прибойной волне, когда рыба задыхается и на берег прет раз в пять лет. Песчаник мал, да тверд, некоторые его даже с кругляком путают, думают - не вырос еще. А он и не вырастет, такой и есть песчаник - маленький и твердый, под пиво хорошо идет, за то его и любят. При Сталине полные бочки этого песчаника стояли в пивбарах, бери за бесплатно, кушай с пивом, при Брежневе бабушки продавали за десять копеек десяток, чтобы не выбросить, а нынче, при хорошей жизни, десяток - пять баксов. Сильно вырос индекс бычка-песчаника за эти полста лет.

        Теперь о бросовых рыбах.

        Растрепа и геша - два сапога пара, не потому что похожи, а потому что за авторитетных бычков себя выдают, не имея на то никакого права. Как говорит Тито Иващенко: "Бывает, и чухан почетное место занимает, да не долго на нем держится из-за масти своей лоховской". Растрепа, к примеру, белый и живет на песке, а Головатый - в камне, закинет рыбак удочку да промахнется - через камень перекинет, крючки на песок упадут, а растрепа тут как тут - за наживку хватает, жабры растопырит так, что тянешь будто тяжелое что-то, а вытянешь, глянешь - растрепа, хоть и похож с виду на бердяна, но худой и блондинчик. Когда бердян не идет, некоторые рыбаки нарочно в песок бросают, говорят: "Нет бердяна, так хоть растрепы пару десятков взять". Но так стыдно говорить, уважающие себя рыбаки так не делают.

        А гешу и не берет никто. Разве случайно с крючка сорвется и в лодке затеряется, тогда берут - для котов. Но геша тоже горазд жабры растопыривать и Головатым прикидываться. Гешу всегда выбрасывают, поэтому некоторые гешы тоже умудряются вырасти до размеров большой жабы, но ничего это им не дает - в лучшем случае на наживку порежут, такую рыбу ни в уху, ни на засол не пользуют.

        А еще есть веселый бычок кочегар, или шахтер, как кому нравится. Этот попадается всегда и везде. Мусорный бычок, но живет, как и Головатый, в камне, и к тому же числом берет - как ни выйдет рыбак на бердяна, на десяток Головатых два десятка черных возьмет. Кочегар - явный родственник кругляка, только черный и мятый, будто о камни весь вытерт. Кругляк - тот мускулист и подтянут, как молодой физкультурник, а кочегар - вроде брат его, пьющий, опустившийся и со спортом давно завязавший. Впрочем, кочегаров берут - и для количества, чтобы глаз обмануть при плохой рыбалке, и для котов, и для себя - на жарку он с горем пополам годится. В уху только нельзя кидать вместе с бердяном - весь аппетит испортишь, по виду - как кастрюлю тряпья выварил.

        Ловят бычка на закидушку, или как говорят приезжие - на донку. Закидушка - это такая удочка, когда леска на палку с вырезами намотана, крючков вяжут два и грузило тяжелое, свинец или большая гайка. За наживку берут красное мясо, говядину, свинина тоже сойдет, но в воде белеет быстро, а на белое бычок не слишком падок. Ну и, конечно, "сам на сам". Ловля "сам на сам" - самое то, когда бычок сам-на-сам идет, это значит, жор у него, не капризничает, красное мясо не выглядывает, жрет, что дают. В такой лов рыбак...

     Таранка

        ...не простая, на таранку нужна "примана". Примана делается так: берется самая густая капроновая сетка и складывается втрое-вчетверо, в ту сетку кладут куски хлеба - из помоев, которые собирают в пионерлагерях, погрызенные пионерскими зубами и щедро вымазанные маслом, кашей и другими пионерскими объедками. Кашей и маслом хлеб должен быть измазан обязательно, иначе не тот эффект - когда бросаешь приману в воду, по верху должны пойти жирные пятна, если жирные пятна не пошли - дурная примета, хилая, значит, примана, пустая. Но хлеб - это еще не все. Еще нужен подсолнечный жмых, по-простому - макуха. Макуху покупают на маслобойне, кругами. На одну приману нужно наломать пару-тройку кругов макухи. Примана на одном жирном хлебе сойдет, но куда ей до приманы с макухой, макуха - любимое блюдо для таранки, она ее за километр чует. Макухой каждый приличный рыбак запасается на пару лет вперед, хуже нет - в сарай сунуться, а там макуха кончилась, вот и иди на рыбалку на одном хлебе, как ребенок.

        Вот, собственно, и все, хлеб да макуха - примана готова. Некоторые, правда, считают, что неплохо бы добавлять в приману вонючую селедку иваси из банок, запах, мол, такой, что утопленника со дна подымешь, не то что таранку, но это на любителя и, опять же, селедка в банке, хоть и вонючая, денег стоит, ее в магазине покупать надо, а покупать за деньги рыбу, чтобы поймать на нее другую рыбу - не в наших обычаях, этим пусть городские занимаются - у них денег куры не клюют. Хотя, с другой стороны, Лавр Берия говорит, что на такую приману - с вонючей селедкой из банки, силява хорошо идет, а Лавр знает, что говорит. А с третьей стороны - сколько у нас той силявы, чтобы ради нее так мучаться? Силява, конечно, рыба диковинная, но ловить ее рыбаку суетливо и невыгодно. Это так, для элиты нашей занятие, вроде Лавра Берии.

        Дальше сетка заматывается туго-претуго, чтобы примана была одним сплошным комом, не болталась, и завязывается сверху веревкой. Туго надо заматывать, чтобы примана в воде быстро не разболталась - хлеб и макуха в воде вымачиваются, крошками расплываются, рыбу-то приманивая, а если не туго завязать и сетку взять с крупным очком - в минуту вся примана растает. А так, не то что на день - неделю можно одну и ту же приману с собой возить, добавляй только хлеба и макухи каждое утро.

        На приману ловят под лодкой - мелкую тарань, в ладошку. Ловят когда на поплавок - тогда берут длинное удилище, когда на дергалку - это, значит, без поплавка, и удилище короткое. На длинное и с поплавком ловят, когда тарань покрупнее, балованная, под самую лодку, к примане, не идет, а на расстоянии крошками кормится, тогда нужен поплавок, чтобы ее достать, а на дергалку - когда мелкая и прожорливая, косяками вокруг лодки ходит, под самой приманой, и некогда с поплавком возиться, две короткие дергалки в руки и вперед - одну достаешь, вторая уже по борту скачет - значит, сидят уже, любезные, на двух крючках. В хороший лов такой тарани можно пару тыщ взять за день, это вам не у речки сидеть в соломенной шляпе, здесь дергалками так за день помашешь, что ложку потом ко рту не поднесешь - так руки болят. Только за катером рыбнадзора следить нужно и мешки с рыбой вовремя на берег сплавлять, чтобы, не дай бог, не взяли. Не так того штрафа, как рыбы жалко, отдать рыбнадзору мешок таранки - страшнейшее дело с точки зрения морали и нравственности. Рыбинспектор он же хуже полицая. Убивать таких надо, такое наше мнение, а не рыбкой задаром кормить. А сейчас еще и пограничники появились после независимости, те еще гады захребетные, и рыбнадзора хуже и полицаев вместе взятых, впрочем, тьфу на них... не про них разговор, и не про независимость, а про полицаев... тьфу, про таранку....

        Вот, а самую большую тарань, в полкило, ту, что по-нашему зовут "лапоть", ловят на спиннинг. Когда идет крупная, на спиннинг, тогда и примана не нужна. Когда идет крупняк, даже якорь не нужен по большому счету, просто высматриваешь косяк - его издалека видно, тарань из воды выпрыгивает, на солнце блестит - заводишь мотор и прямо под косяк становишься, забрасываешь спиннинги, берешь свое, а как косяк уходит - ты за ним, и снова забрасываешь, на якорь не становишься, чтобы время не терять. Хотя якорь, конечно, берут, и кошку, и дергалки берут, и поплавочные удочки, и приману. На всякий случай. А уж закидушки, на бычка, и подавно берут. Это, значит, если...

     Утро

        ..."Лёлик, вставай", и идет дальше, два раза не повторяет - если Лёлик не встанет, Лавр уедет на рыбалку один. Да не уедет, конечно, вернется и еще раз позовет, вот только не было ни разу такого, чтобы Лёлик тут же не вскочил и не побежал следом, потому что боится - Лавр один в море уйдет. Когда Лёлик прибегает на кухню, Лавр уже там сидит, у печки, чай пьет и курит беломорину - пепел туда же стряхивает, в печку, отодвигая кочергой железные кольца. А на столе стоит сковородка жареной картошки - Мария еще раньше встала и нажарила. Лавр картошку с утра не ест, только чай пьет - организм у него такой, сухощавый, спозаранку картошки не требует. А вот Лёлик не против подкрепиться, что перед школой, что перед рыбалкой - тем паче жареной картошкой, всегда съест, когда ни дадут. Особенно он любит, когда с яйцами картошка вперемешку. Но бабушка вперемешку не жарит - отдельно только, или яйца с салом, или картошку. Это когда отец из тюрьмы пришел, на кухне тоже сидел вот так, а когда Лёлик зашел, спрашивает: "Ты, сына, кушать, может, хочешь?" "Ага", - говорит Лёлик. Отец тогда нажарил картошки, а сверху яиц вбил, перемешал. Очень вкусно. Но бабушка так не делает, только отец, да и то - один раз тогда.

        Потом нужно собрать корзинку. Корзинку собирает Лёлик - Лавру по чину не положено. Да и что там собирать - удочки-закидушки уже сложены, их Лавр еще с вечера починил после вчерашней рыбалки, крючки запасные в спичечном коробке тоже уложены, грузила, нож, леска; только и требуется от Лёлика, что кусочек говядины у Марии попросить на первую наживку и самим чего-то поесть взять, тормозок - хлеб, молоко, сало, вареные яйца. А главное - не забыть корзинку! Скажете, не бывает такого, когда люди каждый день на рыбалку ходят, а я вам скажу - бывает! Каждый рыбак когда-нибудь, хоть раз, но забывал дома корзинку со снастями. Даже Лавр забывал, и не только корзинку, но и весла. Толкнет, бывает, лодку от берега, запрыгнет, мотор заведет и... Японский Бог! Весла забыл. Так что бывает. Это не говоря уже про нож. Главная Лёлика обязанность поутру - не забыть корзинку, а вторая - щупать всю дорогу, есть ли в корзинке нож, а то мало ли, может, Лавр вечером удочки починял, и ножик на лавке во дворе забыл. Понятное дело, Лавр такого никогда не сделает, всегда нож в корзинку с вечера кладет, а все равно пару раз на место без ножа приехали. А кто виноват? Лёлик! "Лучше бы ты голову забыл", - говорит Лавр, и: "Японский Бог!" Потому что раз ножик забыл, можешь домой ехать - не зубами же бычков на наживку разгрызать? И у соседей-рыбаков не позаимствуешь - сигарету дадут, а ножик нет, скажут: "Нету", даже если вдруг есть запасной. Вот такие у нас люди благородные.

        К морю идут через калитку на заднем дворе. Задний двор Лавр называет "поляной". Это еще когда дворы-наделы резали при рыбколхозе, Лавру с Марией отрезали ту поляну. Она тогда и была поляной - залысина в зарослях, так и осталось топографическое название для хоздвора. На "поляне" - курятник и свинарник, "саж", по-нашему, дрова еще сложены и всякое другое, что в хозяйстве годится, а в самом дальнем углу - нужник. Лёлик, пока маленький, не знает, что поляны бывают в лесу, когда в школе пишет диктант. Он знает только ту поляну, что у деда Лавра, туда ведет калитка, а за ней другая - в пионерлагерь. Утром лагерь пуст, пионеры спят, идешь спокойно до лесенки. А уж деревянная лесенка - вниз, к морю, на песок. Там еще сто метров и - лодка. Рядом - сейф. В сейфе - мотор, весла, бачок с бензином, пайолы. Пайолы - это такие сбитые в решетку доски, чтобы их класть на дно лодки, ногами чтобы легче наступать, если босиком, дно-то у "южанки" железное, запросто пальцы отбить можно. Все это Лёлик тащит к берегу и укладывает у воды. Кроме мотора - мотор, пока Лёлик маленький, тащит Лавр, мотор тяжелый.

        Но это уже там, у лодки, а пока с лесенки спустились, нужно водички выпить. Обычай такой, традиция - водички выпить. Возле лесенки, внизу, фонтанчик с краником, для пионеров предназначенный. Чудно - в море вода соленая, а тут в фонтанчике - пресная, питьевая. Оттого и обычай - потому что пить приятно.

        А уж выпив водички, тогда да - к лодке.

        Море поутру ровное, как стекло, либо плывет гладкими барханами. Никогда не штормит. Поутру никогда не штормит. Если к шторму идет, тогда гладкие барханы с утра, а когда как стекло ровное, то значит так и будет, штиль. Шторм всегда можно заранее увидеть. Но все равно наши в море идут, у нас не бывает такого шторма, чтобы в море не выйти. Бывают такие, что назад не вернуться, а таких, чтоб не выйти - не бывает.

        Лёлик садится в лодку первым, та уже на воде, только кормой за песок держится. Лавр отталкивается от берега, прыгает в лодку - лодка плывет. Лёлик вставляет весла в уключины и гребет чуток от берега. Это чтобы Лавр мотор завел. Мотор всегда барахлит, "Вихрь", двадцать лошадей, с белым колпаком, самый лучший, а барахлит. Лавр десять раз дергает, пока он заведется. Потому и отгребает Лёлик от берега, чтобы назад не вынесло, пока Лавр дергает.

        Бензин растекается по воде масляными пятнами, пахнет. Лёлик любит этот запах, бензина на воде. Ему даже нравится, когда Лавр долго не может завестись. Потому что когда мотор не заводится Лавр снимает с него белый колпак, наматывает заводной шнур на маховик и дергает изо всех сил так, что шнур раз за разом пролетает у Лёлика над головой, заставляя его пригибаться, чтобы узлом в глаз не попало. И Лёлику весело. Правда, он в этом не признается, потому что Лавр всегда ругается, когда мотор барахлит. "Японский Бог!" - говорит. А если уж совсем худо, тогда: "Твою бога-душу-рашпиль-мать". Но это уже когда...

     Хмурое Утро

        ...не едет в Город вечером, всегда утром. Зачем же вечером, когда там мать... А в школу Лёлик идет днем - вторая смена, зачем же вечером ехать, успеет и с утра. В школу ходить - несчастье, конечно. Лёлик раньше, бывало, месяцами не ходил - поедет в город утром, будто бы в школу, а сам - к кинотеатру. Имени Леонида Лукова кинотеатр ближе всего к автостанции. Там друзья, Цыган и Смоляк, все время трутся, мелочь сшибают у малолеток, тоже в школу не ходят. А в кинотеатре - "Пограничный пес Алый" или "Тайна третьей планеты". А если дрянь какая-то, можно в тир или в парк культуры и отдыха, в комнату смеха. Но это раньше можно было - сейчас нельзя. Вызвали как-то мать в школу и говорят: "Не будет в школу ходить, отправим в интернат", а мать им: "Отправляйте, плевать я на вас хотела". Хорошо хоть Лавру про то сказала - Лавр в школу съездил, дядю Мишу Манилова попросил, тот его на "Волге" отвез в Город, под самую школу, так Лавр таранки сушеной директору завез и вина домашнего, а Лёлику потом говорит: "Ты это, тот-какио, в школу ходи. Не выгонят, сказали. А то это, тот-какио, в интернат отправят, как на рыбалку будем ездить?"

        Так что пришлось Лёлику в школу ходить. Приедет утром, как обычно, из села в город, на автостанцию, на улице темень еще - люди только-только на работу собираются, и идет сразу в киоск "Союзпечать". Там в такую рань, к открытию, можно купить газету "Футбол-Хоккей". Купит Лёлик "Футбол-Хоккей" и идет себе в парк, туда, где памятник стоит советскому самолету, сядет на лавочку и читает, к кинотеатру имени Леонида Лукова не идет - там Смоляк с Цыганом, увлекут, гулять потащат, и как потом с Лавром на рыбалку ездить, когда в интернат заберут? Вот и читает Лёлик газету на лавочке. "Футбол-Хоккея" как раз на полдня хватает, до самой школы.

        Поутру будит Лёлика не Лавр, а бабушка Мария, Маруся. Лёлик, ложась вечером, мечтает: вот бы Лавр разбудил, тогда не Город, мать и школа, тогда - рыбалка, на зарядку по порядку становись и еще один лучший день в жизни. Так бывает. Думаете, не бывает? Еще как бывает. Осенью тоже рыбалка, еще какая. Осенью крупняк идет на спиннинг. Лёлик спит и сквозь сон будто чует, что Лавр рядом с кроватью стоит, размышляет. А потом говорит: "Лёлик, вставай". Лёлик вскакивает и спрашивает, притворяясь: "В школу пора, да?" "Черт с ней, со школой", - говорит Лавр, - "На рыбалку пойдем". Лавр вообще часто говорит "черт".

        Всего-то пару раз поднял Лавр Лёлика на рыбалку вместо школы, а все равно Лёлик, ложась, мечтает. Но будит бабушка Маруся. Это означает хмурое утро.

        В такое утро в доме всегда темно и холодно. Стены холодные, пол холодный. Идет Лёлик босыми ногами по холодному полу на кухню - там теплее, потому что там печка. А в кухне уже жареная картошка на столе и чай - бабушка Маруся приготовила. Бабушка Маруся всегда поутру картошку жарит, как встает, так сразу к печке - осенью уже печь топят, нарежет быстренько картошку на сковородку, сковородку - на печь и дальше по своим делам, а картошка тем временем горит синим пламенем. Бабушка Маруся тогда учует издалека, что картошка на печи горит, подбежит и воды туда - шварк! Оттого у бабушки Маруси картошка всегда фирменная - паленая отчасти, Лёлик такую любит.

        Картошка чуть-чуть поднимает Лёлику настроение, но утро все же остается хмурым. И Лавра нет - спит. Лёликов автобус на Город уходит раньше, чем Лавр встает двор подметать. Поэтому Лавр еще спит. Вот если бы на рыбалку, тогда другое дело. Тогда бы он у печки сидел, "Беломор" курил.

        Лёлик не вздыхает и не хнычет, просто жует грустно картошку, пьет чай.

        Потом он одевается. Надевает все, кроме носков. Носки он вечно не может найти. "Бабушка, где мои носки?" - спрашивает он Марию. "Надень дедовы", - Мария не утруждает себя поисками - знает, что носки пропали навсегда, канули. Лёлик не протестует, достает из ящика большие полосатые носки Лавра и их надевает. Он любит дедовы носки, они всегда такие веселые, полосатые и тянутся, как будто напичканы резинками, из которых удочки делают такие, с большим грузилом, кирпич даже можно привязать вместо грузила или гирю из гастронома. То грузило в воду затаскивают далеко, аж за перекат, и много крючков вешают так, чтобы с берега потянуть резинку, грузик держит, на берег его не вытащишь, а крючки зато следом за резинкой тянутся, и снимаешь с них рыбку - удобно, потом отпускаешь, а резинка - раз, и назад крючки в глубину утянула. Всего раз нужно помучиться - когда утром в воду холодную лезешь, чтобы грузило затащить, а потом сидишь себе, кум королю, на берегу, наслаждаешься. Эта удочка так и зовется "резинка".

        Надев носки и ботинки, Лёлик говорит: "Я пошел", выходит из дому, и идет на автостанцию в центр села.

        А там уже целая куча таких как он, несчастливых. Стоят все понурые, заспанные, никто не смеется, анекдоты не рассказывает. Хотя и Андрюха Иващенко здесь, и Китаечка, и другие дети, в другое время веселые, но не в хмурое утро. Кто в город едет, как Лёлик, а кто в соседнее село - в Ялту. Когда автобус приезжает, дети набиваются в него вперемешку с взрослыми. Взрослые тоже едут по всяким делам: кто на работу, а кто на базар рыбу продавать. Тех, кто с рыбой, видно - они с мешками или ведрами. Взрослые еще разговаривают друг с другом, хоть словом перемолвятся, про базар, про работу, про международное положение, то да се, а дети молчат, смотрят волком, угрюмо, так, кажется, и плюнули бы друг на друга, да тошно даже плюнуть. Оно и понятно, не один Лёлик...

     Коряга

        ...сосняк. Сосновый Бор у нас называется. Громко сказано, не спорю, если глянуть на те сосны: чахлые, кривые, как кащеевы ноги, артритом побитые, куда попало торчат, ни ума, ни порядка, ни ландшафтной архитектуры. В тридцатые годы коммунисты посадили на берегу сосняк, чтоб облагородить металлургический санаторий. Тогда как раз заводы те страшные в городах выстраивали, от которых людям до сих пор житья нет, а вместе с заводами строили санатории на морях - чтобы из города, где житья нет, можно было уехать на отдых по профсоюзной путевке.

        В Сосновый Бор только дети ходят и отдыхающие, местным недосуг. Местные и на море-то купаться не ходят, не то что в сосняк. Лавр вон с самого детства в море не купался, а ведь каждый день на рыбалку ходит. Он как рубашку снимет, так у него под ней будто другая рубашка - руки до черного загорелые, а остальное все белое. Это потому что в рубашке все время ходит с коротким рукавом, не снимая - на море не загорает и не купается. И Тито Иващенко в такой рубашке ходит, самоестественной, и Василий Простаков, и Чипка Давыденко, не говоря уже про деда Андрия. Смешно сказать, чтобы дед Андрий в море купался или на пляже загорал. Ни к чему это местным, не то удовольствие, они это море на завтрак, обед и ужин кушают, чтобы еще в нем купаться. Они в нем живут. Морем как воздухом дышат. А, дыша, привыкают. Вы же в своих городах эскалаторы в метро не обнимаете и рекламные тумбы не целуете. Вот и наши, местные, в море не купаются.

        Коряга... Коряга - это дерево, сосна. Только растет не снизу вверх, а из холмика в море, по песку стелется. Так уж получилось: посадили, может, ее и ровно, эту сосну, да только берег у нас непредсказуемый - там подштормило, здесь земля чуток подвинулась. У нас из-за этого целая дорога как-то в море сползла, бетонная - только сдали, ленточку перерезали с оркестром, а зимой вся та дорога целиком с бугра в море упала, даже вроде посадили кого-то по этому случаю. А еще пионерлагерь "Огонек" построили, пляж прекрасный расчистили - загорай-не-хочу, пионерия! А тут вдруг снова подштормило, кусок бугра отвалился, и пляж пионерский как ножом отрезало. Смех да и только - сиди, пионерия, по беседкам, дуй в горн! Но за это, вроде бы, никого не посадили. Посчитали непредвиденным природным явлением. Там у них другая была неприятность в "Огоньке" - урны в виде пингвинов. Помните урны в виде пингвинов? Их по всему Союзу понаставили, всем нравились. А потом товарищ Брежнев вдруг такую урну увидел в Крыму, в санатории. "Это что за чертовщина?" - говорит, - "И какой дурак это все придумал?". Расстреляли, говорят, того изобретателя пингвинов. Наверное, шутят.

        Одним словом, когда такие дела в мире творятся и природные катаклизмы, не стоит удивляться тому, что сосна вбок растет, берег перегораживая.

        Как раз чтобы пройти нельзя было, только перелезть. И перелезают, полвека уже перелезают. Отдыхающие больше других любят туда-сюда ходить: мужчины в бежевых шортах с зонтиками за плечами, их жены с пакетами, в которых абрикосы и лимонад, детки в панамках с пластмассовыми ведрами и совками - все через лежачую сосну лезут. В чем ее и предназначение, сосны этой - приехал, скажем, мужчина на отдых после изнурительной работы на графитовом заводе, с женой, у которой в сумке абрикосы, с детьми в панамках; в море купался, рыбку "на резинку" ловил, на солнце загорал, детям на пляже истории поучительные рассказывал, в карты с коллегами играл, а уехал обратно в город, снова на работу - на графитовый завод, жена по дому хозяйствует, дети - в школу, так пройдет два года, десять, вспомнят, как на море отдыхали - о чем вспомнят? А вот про сосну и вспомнят, что поперек дороги лежала. Как лазили через нее, садились передохнуть, абрикосов покушать, в картишки перекинуться - море вспомнят, рыбалку, друзей. Одним словом, сосна - это маркер, портал и врата, как любят говорить писатели-фантасты. Сосна она между нами лежит и теми, кто раньше перелезал. Мы их не знаем, но знаем, что они были - вот в чем ее, сосны, предназначение.

        Опять же, нашу жизнь своей меряет. Вот Лёлик еще маленький был, когда с Китаечкой и с Андрюхой Иващенко в Сосновый Бор играть бегали, пикники устраивали в лесу с сушеными бычками, кислой вишней и кефиром, Китаечка еще анекдот рассказала, так Андрюха Иващенко себе под нос прыснул с полным ртом кефира - все лицо белое, в кефире, смешно. Тоже через сосну лежачую лазили - так тогда дерево еще было большое, здоровая сосна, растущая, хоть и вбок, с шишками.

        А как вырос Лёлик, так уже почти не сосна - коряга. Когда шли с Китаечкой из Ялты...

     На месте

        ...как капуста: майка, рубашка, вторая рубашка, свитер серый в черную полоску, двое штанов, шапочка-буденовка, а ноги босые - так удобнее, башмаки в лодке только мешают, разве что тапочки, чтобы пальцем о железо не ударится.

        Лавр на место заходит красиво, с вывертом, бросает кошку небрежно, через плечо, или роняет за борт, не глядя. А что ему в воду глядеть, он примету на берегу засек. О, примета! Расскажу вам про приметы.

        Примета - это та штука, которая отличает местного рыбака от приезжего. Примета - это то, что дает умелому рыбаку поймать два мешка бычка или тарани, когда не знающие примет неумехи ничего не ловят, стоя от него в трех метрах. Рыбаки-профессионалы, знающие примету, ловят бердяна, когда любители-отдыхающие на лодках-резинках довольствуются гешами и кочегарами. Примета позволяет рыбаку стать на то же место, сантиметр в сантиметр, что и вчера.

        Засекают приметы так. Хотя у нас говорят - "взять примету". Вначале находят точку на берегу, напротив рыбного места: дом, дерево, водонапорную башню или другой, заметный с моря, объект. Теперь нужно найти вторую координату справа. Почему справа, а не слева? Да потому что слева - Змеиная гора, а за ней нет ничего, чистое море. Не из чего там примету взять. Зато справа бережок наш продолжается, искривляется, вдоль села идет, через пионерлагеря, по Сосновому Бору, а там уже Ялта-другое-село, а еще дальше - самый Город можно глазами представить. Примет хоть отбавляй: деревьев, башенок и разноцветных крыш. Сейчас вон даже церковь появилась, золотой купол - хорошая примета, видная, раньше таких не было, раньше были белые обкомовские дачи. Так вот, просто совместив две приметы, точно на место не станешь - глаз обманывает. Вторая примета, та, что справа - она с хитростью должна быть. А хитрость в том, что, если это дерево, то оно должно только из-за крыши появиться, верхушкой вылезти, а если башня - то чуть из-за деревьев выглянуть. Вот это и называется точность. Если такую примету поймал, только выглянувшую, точь-в-точь на место станешь. Миллиметраж, как у нас говорят. Знаете, как этот миллиметраж проверяется? А вот как. Стал ты, допустим, на место, закидываешь удочку, и она вдруг за камень цепляется. Способов отцепить всего ничего: первое, самое лакомое - ждать, пока бычок отцепит. Способ далеко не фантастический, как может показаться иному приезжему. Бычок, он в норах живет, в камне. И тут же, в камне, прямо в горнице у него, ваши крючки висят на самом видном месте, интерьер портят. Понятно, всякий уважающий себя бычок постарается в доме прибрать, вынести ваши крючки наружу и заодно мясо с них обожрать. Вот так удочка от камня и отцепляется. Оставьте ее на четверть часа, покурите пока, наживку нарежьте, на другие удочки половите, потом пробуете, а там вместо камня - бычок. Но это когда клюет, когда есть тот бычок в каменном доме, чтобы ваши крючки на подносе вынести. А если нету его, то сидите до посинения. Другой способ: лодку с места увести. Подтягиваете, скажем, веревку, к которой "кошка" привязана, или наоборот, отпускаете. Болтать вас начнет, течением нести. Повезет, то и крючок отцепится, если под другим углом дернуть. Но так редко делают, предпочитают оторвать крючки вместе с грузилом. Лодку лучше не двигать, если место клевое, лучше стоять, где стоишь, тут каждый метр важен. Третий способ совсем уж глупый: нырять. Можно, конечно, и нырнуть, если времени навалом и дури в голове. Но опытный рыбак быстрей новые крючки навяжет, чем нырять станет за теми, что застряли. За якорем, бывает, ныряют, якоря жалко, а за крючками с грузилом не станут. Тем более, осенью или весной - здоровья не хватит за каждым крючком нырять. А Лавр, например, и за якорем не станет нырять - не по чину ему, заведет мотор, дернет и оторвет. Бывает, из камня вырвет, а бывает, что и якорь потеряет. Но это редко - во-первых, на то есть "кошка", чтобы в камень ее кидать, якорь в камень - это или случайно, или по нужде, или от дури. А во-вторых, за Лавра Лёлик нырнет, если надо. Лёлик, в случае чего, ныряет за якорем как жаба. Так что же такое миллиметраж, снова спросите вы? А это, например, когда вы удочку закидываете, дергаете - раз, что-то тяжелое зацепилось, тянете, думаете - бычок, вытягиваете, и что вы видите? А видите вы свои же крючки и грузило, которые на том же месте лет десять назад потеряли. Ну, по крючкам, скажем, не определишь - крючки все одинаковые, с одного базара, а вот грузила у всех разные, любой рыбак свое грузило узнает, даром, что клейма не ставят. А на грузиле том ракушек наросты - это значит, что давно на дне лежит, вас ждет. С якорями тоже самое, с "кошками" - у нас на дне морском магазин можно открывать - столько там всего разложено за те полста лет, что в наших краях ловят. Вытягивает, бывает, Лавр "кошку", а на ней другая висит. "Гляди-ка", - радуется Лавр, - "моя". Впрочем, если не свою кто достанет, объявление в стол находок давать не будут - в хозяйстве любая "кошка" сгодится. Лавр однажды даже спиннинг чей-то вытащил. Смеялись, конечно, с Лёликом: спиннинг потерять это большой талант нужно иметь.

        Когда на место становятся, Лёлик, хоть и сонный еще, но нетерпеливый, разматывает удочки, не дожидаясь, пока Лавр мясо порежет кусочками, потом хватает готовые кусочки, наживляет крючки и выкидывает их за борт. Тут же наживляет и забрасывает вторую удочку - хочет поймать первого бычка раньше Лавра. Лавр не торопится, разматывает свои четыре закидушки. Лёлику четыре не положено, дай бог с двумя справится, а Лавр всегда ловит на четыре.

        Думаете, поймает Лёлик раньше Лавра? Бывает такое, раз в пятилетку. Однажды Лёлик тарани больше Лавра выловил. Полторы тысячи штук. А Лавр - тыщу с гаком. Единожды. Больше такого не было. Тогда мелочь знатно шла на опарыша, на дергалки. Много ума не надо - кидай да тащи. Только успевай вовремя на берег мешки сплавлять, а то поймает рыбнадзор с тремя мешками вместо разрешенных государством трех кило, рыбу отберут, нервы вымотают, паскуды. Вот Лёлик Лавра тогда и перетаскал. Потом до вечера лежал во дворе на лавке, встать не мог - так болело все.

        А так, конечно, Лавр первым поймает. Ритта-тида-ритта-та...

     За червями

        ...все-таки, есть где-то там речка, потому что слева низина и вода всегда стоит: водопой там устраивают для коней, коров и овец. От низины чуть вверх по склону подняться и выйдешь на дорожку, ногами вытоптанную. Дорожку вытоптали те, кто идет на кладбище, и те, кто идет на болото за червями. На кладбище и на болото ходят примерно поровну, и потому так сразу не скажешь, кто больше дорожку вытоптал: одинаковая потребность у наших людей на могилку к родичам сходить и червей для рыбалки добыть.

        Червяк у нас большой дефицит, потому что в степи живем, на сухой глине и песке. Не любит дождевой червяк нашего грунта, не уживается. Не верите - берите лопату, приезжайте к нам, покопайте. Чтоб дождевика хоть полбанки нарыть, полдня нужно, да и то в особых местах копать, например, вокруг пионерлагерного сортира, где мокро всегда. Поэтому у нас всего три места, где берут червя.

        Первое, самое главное, это свалка. На свалке собирают опарыша. Дело это не из приятных - уж больно на свалке воняет, но и не самое трудное. Вначале выбирают место пожирнее, под чем-то большим и когда-то съестным, например, под протухшей свиной тушей, списанной на свалку из пионерлагеря. Опарышей собирают совком в ведра вперемешку со всяким иным хламом и мусором - для экономии времени. Потом эти ведра приносят домой и отделяют опарышей от мусора - просеивают через сито. А после просева самое главное - откорм. В кастрюлю с просеянными, но мелкими и грязными опарышами, засыпают муку, много муки. Уже на следующий день, а лучше дня через два, на наших опарышей уже любо-дорого глядеть: красивенькие, чистенькие, жирненькие, как младенцы, как раз на крючок.

        Второе место - во дворе у Ивана Курочкина. Иван Курочкин, в просторечии Курочка - колхозник. Поэтому в нашем повествовании нет места Ивану Курочкину. Про колхозников пускай Олесь Гончар пишет. Нам Курочка интересен только тем, что, поскольку он колхозник, то во дворе у него всегда имеется куча навоза. А в куче навоза имеются красные черви. По большому счету, красные черви нам не так уж и нужны. Это речным рыбакам нужны красные черви, у них рыба прихотливая, а нам с красным червем морока одна - вертляв очень, недосуг насаживать. Но бывает такое, очень редко, но бывает, что на опарыша тарань не идет. Всегда идет, а тут вдруг не идет, и черт ее знает почему. До этого пять лет шла, а тут вдруг перестала. Тогда кто-нибудь первый, самый догадливый, идет во двор к Ивану Курочкину и набирает в куче навоза красных червей. И вот на них таранка вдруг идет, черт ее знает почему. Потом и другие, увидев, что на красного червя ловится, идут к Курочке. Курочка колхозник и черви ему даром не нужны, но на всякого, кто роется в его куче, он смотрит косо. Видимо считает навозную кучу своей собственностью. Поэтому у нас, если кто идет к Курочке за червями, то всегда старается порыться в куче в наглую, тайком, не спрашивая разрешения, тем более, что у Курочки со стороны степи даже забора нет. И только если вдруг Курочка случайно заметит, что у него кто-то в навозной куче роется, говорят: "Мы за червями, Ваня". Курочка смотрит косо, но ничего не говорит - незлобив он, просто дурачок и колхозник. У него одна радость в жизни - мотоцикл с коляской.

        А третье место - болото. В болоте живет самый ценный червяк - тугой, как резина, с ворсинками, зеленоватый. Самое ценное - то, что тугой, как резина. Это значит, что на одного червя ведро тарани можно взять. Не то, что на мидию какую-нибудь или креветку. Оно, конечно, мидия или креветка - наживка хорошая в своем роде, ее любая рыба уважает, как деликатес, вы, вон, тоже, небось, мидии с креветками уважаете в соусе дешамель. Да только хилая то наживка, мидия с креветкой - если с берега, как ребятишки, ловить, или с "козла", лучше, пожалуй, не придумаешь, а когда серьезная рыбалка, то про мидии даже не вспоминают. Скажите Лавру Берии про мидии, он только головой покачает. Опарыш тоже не больно крепок, но больно хорош, если на тарань. Мороки с ним много - на свалку ходить, мукой откармливать, подживлять постоянно надо по мере обжора, но здесь овчинка того стоит - на опарыша в хороший лов можно полтонны тарани взять на двоих. А болотный червь, резиновый, это на крупняк, для спиннинга.

        На болото Лёлик идет с Сережей. Несмотря на жару, Лёлик одет в добротную байковую рубашку с длинными рукавами - потому что слепни. А Сережа с голым торсом и в трусах. Но слепни почему-то все время кусают Лёлика, прямо через рубашку - что тому слепню рубашка, когда он коровам шкуру прокусывает - так что Лёлик поминутно ойкает и хлопает себя по плечам, а Сережа идет себе спокойно, загорает, лопату на плече несет, над Лёликом посмеивается.

        - Почему меня кусают, а тебя не кусают? - обиженно спрашивает Лёлик, - я же в рубашке, а ты голый!

        - Молодая кровь, - отвечает Сережа, усмехается.

        Идут они по дорожке, где налево - водопой, направо - кладбище. Лёлик этой дорожки всегда опасается. Жители местные, у которых коровы, и которые посволочистее, ленятся корову далеко в поле отвести, привязывают у самой дорожки, так что у коровы привязи хватает до дорожки достать. А коровы, как видят людей, так сразу к дорожке морду поворачивают. А которые и подходят. А другие, пожалуй, и бегут. Это ведь только в книжках пишут, что опасен для человека бык, а корова, мол, неопасна. Да только гуляли как-то с Китаечкой и Андрюхой Иващенко возле той самой дорожки...

     Дядя Толя Мусоргский

        ...дядю Толю Мусоргского, но если так, то не грех и повторить.

        Дядю Толю Мусоргского прозвали Мусоргским оттого, что он ездит на мусорной машине. Работает он в пионерлагере "Волна" и отвозит мусор на свалку.

        Если считать взрослых, то дядя Толя Мусоргский - у Лёлика самый первейший друг, даже больше Василия Простакова. Потому что Василий Простаков, он сам по себе такой - любит с малышней поговорить, когда пьяный, шутки-прибаутки всякие рассказывает, про рыбалку, про то, как в тюрьме сидел и в дурдоме, будто не ребенок перед ним, а такой же взрослый и равный ему человек. За это дети уважают Василия Простакова и любят. Но дядю Толю Мусоргского любят еще больше - потому что у него есть мусорная машина, и с ним можно всегда, когда ни захочешь, съездить на свалку. На свалке ведь много чего интересного можно найти. А помимо свалки, дядя Толя Мусорский ездит по делам в Ялту, в соседнее село, и туда можно с ним съездить - он никогда не откажет. А в Ялте летом работают карусели и всякие аттракционы. Туда один раз даже привозили слона и мотоциклиста, который ездит внутри железного шара-клетки. Пешком в Ялту не находишься, а к дяде Толе в машину прыгнуть - в самый раз.

        Но главное это, конечно, не свалка и не аттракционы, главное - это сама езда в мусорной машине дяди Толи. Это же натуральная машина, ЗИЛ-самосвал, красавец, с голубой кабиной, ручка передач с черным набалдашником - ее и потрогать и подергать можно. В кабине всегда так пахнет приятно - потом, куревом, тряпками мазутными, бензином. Не так приятно, конечно, как бензин на воде, но все равно Лёлику нравится. Кресла в машине мягкие, скрипучие, и радиоприемник играет музыку для тех, кто в пути. Когда эта музыка играет, Лёлик даже слегка завидует дяде Толе Мусоргскому - ведь музыка та для него играет, это он - тот, кто в пути, а Лёлик так - случайный попутчик. Дядя Толя точно так же и Китаечку может с собой взять на свалку, и Андрюху Иващенко, они тоже будут попутчиками.

        Дядя Толя Мусоргский живет в деревянном зеленом домике на хоздворе в пионерлагере. В комнате дяди Толи стоит стол, стул, проволочная кровать и тумбочка, на которой лежатстарые газеты - дядя Толя газет не выписывает, а если возьмет что-то на селе, таранки сушеной, например, у Лавра, то Лавр завернет ему таранку в газету "Советский Спорт" за бог знает какой год, и дядя Толя потом с интересом эту газету читает, лежа на проволочной кровати - про то, как "Арарат" играл с "Кайзерслаутерном", и думает, что они вчера, например, играли - потому что дяде Толе Мусоргскому не плевать на мировые события вообще, но плевать на их актуальность.

        Дядя Толя Мусоргский кушает консервы, кильку в томате, с хлебом. Пьет, конечно, но не так чтобы очень - чаще по вечерам, когда сидит один в своем домике, перед сном. Дебоширил всего один раз - в клубе, за что его в милиции сильно побили, и он потом в море целый день купался возле берега, отмокал.

        Дядя Толя Мусоргский - черномазый и губошлепый, похож с виду на хоккеиста Харламова. Скорее всего из греков или из цыган. Настоящая его фамилия тоже красивая, хоть ее никто и не помнит. Не Мусоргский, конечно, но что-то в этом же роде, скажем, Римский-Корсаков. Значит, все-таки из цыган.

        Когда дядя Толя Мусоргский говорит, его никто не понимает, потому что дядя Толя губошлепит, и слова вылетают у него изо рта каким-то гортанным нечленораздельным месивом, наподобие: "Бур-бур-бур" и "Гыр-гыр-гыр". Мысли дяди Толи так же неразборчивы, что дает на выходе странную и непонятную никому смесь. При этом он, когда говорит, еще и оплевывает всех окружающих. Понимают его толком только дети.

        Дядя Толя Мусоргский очень гордится своим положением и называет себя "рабочим классом". А еще он всегда говорит, что на рабочем классе все держится. Это единственная фраза, которую все могут разобрать в речах дяди Толи, потому что он ее все время повторяет, и ее уже все знают наизусть. На всех застольях, когда мужики выпивают после важного дела, скажем, после свинокола, дядя Толя произносит речь про рабочий класс. Не сразу, но когда выпьет, то обязательно скажет. А Василий Простаков тут же начинает над ним издеваться. "Ты, Толик", - говорит, - "гегемон!" Даже тот дебош в клубе, кажется, произошел оттого, что дядя Толя кому-то сказал, что на рабочем классе все держится. И в милиции его, кажется, за то же самое побили. Потому что он кричал милиционерам: "Кого тащите, гады? Рабочий класс тащите?!"

        Дядя Толя Мусоргский принадлежит к той касте городских людей, которые у нас греются. У нас очень много таких, которые где-то вроде бы живут в городе, квартиры имеют, на работе даже числятся, а все время, считай, торчат у нас, потому что у нас теплей, сытней и работа левая всегда есть. Вот как у дяди Миши Манилова, все время живет глухонемой работник Илья,на все руки мастер. Как ни зайдешь к дяде Мише Манилову, так они сидят с работником Ильей на веранде и кушают вареную картошку с тюлькой. Дядя Миша цитирует Омара Хайяма, а работник Илья кивает.

        Но о дяде Толе Мусоргском. Как-то он долго не появлялся на сезон в своем пионерлагере, чуть ли не два года, а потом кто-то сказал, что его собственная жена зарубила топором. Тому никто слишком не удивился, потому что за пару лет до того родная жена, шизофреничка, зарубила топором директора того самого пионерлагеря Соколовского. Ну все и подумали: раздиректора Соколовского жена может зарубить, то дядю Толю Мосоргского и подавно.

        А потом Лавр Берия как-то стоит у дома на воротах, и вдруг видит: идет по селу дядя Толя Мусоргский, в спортивных штанах-трико с дутыми коленями. "Твою дивизию", - говоритЛавр, - "Ты же умер". Дядя Толя Мусоргский смеется, губошлепит что-то непонятное в ответ, заплевывая Лавра с ног до головы.

        Один в один как Чипка Давыденко. Тот тоже как-то в море утонул, а потом по селу ходил. Но про Чипку Давыденко...

     Тито Иващенко, лейтенант Орловский

        ...врать большой любитель и выпить чемпион. Хотя у нас насчет выпить чемпионов хватает - здесь у Тито достает конкурентов, взять хотя бы Простакова Василия с Чипкой Давыденко или того же Ерему. А Вовка Семака, киномеханик? Или Спира Топалов, лучший друг Тито? Вот если два на два соревноваться, в парном разряде, так сказать, тогда все понятно: здесь Чипка с Василием, пожалуй, в финале Тито со Спирой перепьют. Потому что Спира все-таки чуть меньше пьет. Он аутсайдер в этой компании чемпионов.

        А насчет соврать у Тито только один конкурент - дядя Коля Шпак. Но дядя Коля Шпак, между нами говоря, рыбак хоть и хороший, из первой десятки, а то и пятерки, но пьет мало, а врать на трезвую голову не так простительно, как по пьяни трепаться. Поэтому дядю Колю Шпака не очень у нас любят, хоть и хороший рыбак. Хороший, но хитрый. Никогда места не скажет, где ловил. Вернее, скажет, но соврет. Или, если много поймал, скажет, что не поймал ни черта. А если ни черта не поймал, скажет, что четыре мешка вывез. Вот такая у него натура противоречивая. Хлебом его не корми, дай ввести человека в заблуждение.

        А Тито Иващенко врет не из хитрости, а наоборот - чтобы людей порадовать. Историей какой, байкой замысловатой. А насчет рыбалки не врет, нет. В этом они с Лавром Сермягиным похожи - правильные рыбаки, честные, всегда расскажут, что, как и где ловилось, на червя или на опарыша, на "мелких" или на "глубних", "низовка" дула или "тремунтан". "Низовка" - это когда ветер с моря и волна на берег, а "тремунтан", наоборот, когда волна в море идет, от берега, северный ветер. У нас считается, что, когда низовка - рыба лучше ловится. Хотя это и чепуха, и ученый Гумилев никаких исследований на эту тему не проводил, но так принято у нас - говорить: "О, низовка шпарит". Это, в смысле, хорошо. А тремунтан, вроде бы плохо. Хотя, по правде, рыба плевать хотела на то, тремунтан у нас или низовка. Ловится, когда хочет, и не ловится, когда не хочет.

        Вот любит, например, Тито врать байку про лейтенанта Орловского. Запомнил он, мол, его физиономию прекрасно, еще когда в детстве гуляли. Важный, дескать, был, городской - в село как на курорт приезжал. Дача у Орловских была на краю села - с павлинами и "розодендронами". На планерах он еще летал в Осоавиахиме, молодой Орловский в смысле, еще когда лейтенантом не был, а подростком обычным. А папаша его был генералом от авиации будто бы. Орловский этот, Сашка его звали, или Алик, по-нашему, хоть и понтовый был - девчонок местных портил, но с пацанами водился, не слишком зазнавался, хоть и важничал. Штуки всякие чудные из города привозил, монпансье, сигареты. Славно гуляли, одним словом, по малолетству. Потом разошлись их пути-дорожки: Орловский в Харьков на летчика учиться уехал, а после - сразу на войну, а Тито - известно, в лагерь, на курорты колымские. И тут...

        "Не поверите, кого я вижу! Орловского, лейтенанта!" Это Тито врет, что встретил Орловского в лагере - отправили его, мол, как у немцев в тылу побывавшего, когда самолет сбили, отбыть положенное за то наказание.

        "У нас под конец войны дохерища таких собралось, бывших военных", - врал Тито. - "Отчего-то летчики больше, черты его знают, может, правило у них такое было для летчиков установлено: сбили - в тюрьму. А вояки эти, они не то, что политические - их голыми руками не возьмешь, мы их поначалу шугнуть сунулись - привыкшие были, что интеллигенция, порядок такой, да те нас сами шугнули - блатных парочку на куски резаными нашли. Отстали сразу от греха. Потом вояк чуть не больше нашего стало - себе дороже цапаться. Они мал-помалу блатных со всех должностей поперли - кухню захватили, все бугры ихние стали, из фронтовых. Орловский у них в авторитете ходил - заводной был, резкий, но толковый, понятия понимал. Так что, когда случился заколот, Орловский во главе стал, всем заправлял...

        Вояки эти целую сеть заплели. Провиантом впрок запаслись с кухни, людишки везде у них свои - на каждой точке, все схвачено, а когда пробил час - устроили бунт. Грузовики захватили, вертухаев коцнули враз, винтари отобрали, все подчистую, оружие, патроны - ящиками в кузова грузили. Харч - так мешками. Тот-какио... алягер ком алягер. Сели мы на те машины и в тайгу..."

        - А ты что же, тоже политический? - спрашивают тут любопытные.

        Но Тито не теряется.

        - А я по блату, - признается. - Я с Орловским-то по старой памяти, на короткой ноге, вась-вась, мы ж с ним вместе еще на планерах в Осоавиахиме летали, на блядки по селу ходили... Говорю, одним словом: "Алик, я с вами, хуе-мое", а Орловский: "Да какие вопросы, Вова, садись..." Погнали мы короче по тайге напролом...

        - Посодют тебя, Тито, за такие разговоры, - советуют люди, - Где это видано, чтоб по тайге?

        - А я что? - слегка тушуется Тито от этого "посодют", но врать тяга не проходит, тем более, выпимши, - Я тот-какио.... соблазнился, конечно, ноги сделать. Все бегут - я побежал. Тем более, недалеко уехали - сразу на засаду напроролись. Как жахнут со всех сторон с пулеметов, за каждым деревом пулемет, ветки как ножами косило, и пули так - вжик, вжик, как ножовкой по сучку... Наши все с машин прыгают друг на друга, в ответку в тайгу из винтарей жахают, сам Орловский за бортом зашхерился и с пулемета - тра-та-та...

        - Ну а ты чего?

        - А я, конечно, перетрухал. Как пошли наших пули резать, так я с кузова сиганул и в тайгу - куда глаза глядят, бегу, земли под собой не чую. Не помню, сколько бежал, аж пока с разгону в болото не кувыркнулся. По самые уши ушел. А сам перетрухал так, дрожу весь. По макушку в болото влез, а высунуться боюсь. Вижу, камыш растет чи тот-какио... вроде камыша, так я вынул одну камышину, отломил и дышу в нее, как в трубочку, морду из воды не высовываю, чтоб не отчекрыжило...

        - А те что же? Орловский? - интересуются люди.

        - А что? - спокойно говорит Тито, - "Перебили всех подчистую. Один Орловский ушел. Всех трупы нашли до единого, а его нет!"

        - Ты-то откуда знаешь, когда ты в камышах сидел?! - смеются люди.

        - Я-то знаю, - улыбается Тито загадочно, - Я бы вам сказал, да боюсь, переврете все, а это тот-какио, государственного дела тайна...

     Сережа Сермягин

        ...выучился в городе на инженера и на завод работать пошел, как полагается, комнату отдельную получил в общежитии, как молодой специалист. А когда время свободное - сразу домой и в море с Лавром, считай, на каждый выходной. Сноровкой Сережа удался - по плотницкому делу, по столярному, по каменному опять же - в отпуск Лавру на стройках шабашных помогая, побольше денег имел, чем на заводе молодым специалистом. Но главное, конечно, рыбалка, главный доход - морской. В этом деле Сережа Лавру помощник неоценимый, и не только в море - Лавр-то в селе все время сидит, безвылазно, разве что на базар иногда смотается, поможет Марии рыбу отвезти, да и то - когда надо снастями на базаре запастись по мелочи: крючки у кустарей купить, леску в спорттоварах. А вот насчет дефицитных товаров - нитка капроновая, например, ее ужас сколько надо на сети - и просто так ведь не купишь, спросят: "А зачем вам, товарищ, столько нитки?" Удилища опять же хорошие или спиннинг, катушки к нему, не всякий день в спорттоварах лежат. На то и нужен Сережа Лавру в городе - нужное доставать.

        И Сережа с этим делом - нужное доставать, хорошо справлялся. Кому надо, в городе все знали - у Сережи Сермягина есть таранка. А таранка - это валюта, вроде поллитры, только подороже - поллитру сантехнику дают, грузчику, а таранки десяток - в милицию, в исполком, в обкоме даже не гнушаются. Сережа не продавал - так заносил, по случаю, из дружеских побуждений. И друзья завелись-появились. Помогали. Сначала дефицит доставать помогали, а потом и по жизни помогли. Жил Сережа в общежитии, а в село как-то приехал на жигулях. Лавр, как жигули увидел, говорит:

        - Сядешь ведь, Сережа.

        - Да как-то оно будет, - отвечал Сережа.

        - Чем хоть занимаешься?

        - Да этими... крышками.

        Крышки привозил для консерваций - огурцы, помидоры. Не в дефиците были у нас в селе крышки, пока Сережа ими занимался. Не только крышками, конечно - всяким, что на заводе можно левым образом изготовить и левым же продать - товарами, одним словом, дефицитными - той же капроновой ниткой. Деньги появились, картишки пошли, рестораны, "Волгу" подумывал купить вместо жигулей. Не успел.

        Друзья сказали: "Один сядешь - поможем". С пивом таранки покушали, Лавром привезенной, и сказали. Не соврали друзья, помогли - как Сережа сидел, так никто у нас не сидел. "Это разве сидеть?" - говорил Тито Иващенко. - "Я бы сто лет так сидел. У него там в хате, говорят, телевизор даже есть, футбол смотрит - как в Кремле. Я бы так триста лет сидел. Мне в своем дворе на лавке хуже сидеть, чем ему там".

        Пять лет Сережа сидел, а потом - "химия", в городе, на графитовом заводе. Работа какая на химии? Такая, чтоб погрязнее и потяжелее, и чтобы ответственности поменьше - цемент кидать побольше и подальше. В вагончиках жили на стройке - вагончики отдельные, "мужские" и "женские", а стоят чуть не впритык - разброд и шатание, само собой, не глядя на дисциплину. Особенно "дефективные" вагончики пользовались спросом - из спецПТУ девчонки, олигофренки, безотказные - зэки, когда не на работе, оттуда, считай, не вылезали - любили. Любили и от своих, зэчек, обороняли, когда те на олигофренок войной шли из зависти.

        Эвелина больше всех злобствовала, зэчка рыжая, тонкогубая, зеленоглазая, - прямо на стройке могла ударить, толкнуть, любую заварушку учинить, ни мужики-зэки, ни взыскания ее не держали - настоящая бандитка, гопстопщица, молодая, красивая, злая, глаз не отведешь. "Это она еще в телогрейке", - думал Сережа, кидая лопатой цемент - "А в платье какова будет!".

        А чуток времени спустя на трамвае ехал - в контору, регистрироваться, на месте, мол, работаю, не сбежал. Пролез через толпу в середку, местечко выбрал поудобнее, где стать, и видит вдруг: та самая Эвелина, бандитка, рыжая. И не в телогрейке, а как раз в платье! В красном, краснющем платье, аж глаза режет, выедает, такая красивая. Татуировка только на плече портит - сразу ясно, что бандитка, приличные девушки татуировки не носят. Поморщился Сережа, но глаз отвести все равно не смог.

        А с Эвелиной какой-то вор богомерзкий в фуражке-аэродроме и в кожаном плаще, но по роже видно - маститый, возможно, в этом самом трамвае и работает по карманам, пальцы в синих перстнях тоже издалека видно. Да у Сережи уже глаз наметанный - ему пальцы видеть не надо, чтобы вора узнать. И по всему, у вора этого с Эвелиной отношения амурные - в задке стали, в трамвае, щебечут, мурлычут...

        Кивнул ей Сережа, когда взглядами встретились, и она кивнула в ответ, не улыбаясь. Отвернулась к своему и дальше мурлычет. Но задело Сережу, зацепило, обрадовало - кивнула ведь, заметила. На стройке волком на всех смотрела - слово скажи, в глотку вцепится, а тут, видно, на нее красное платье тоже как-то хорошо действует, в тюрьме, на стройке - волчица, а в платье человеческом, в трамвае - так уже человек.

        Здоровались потом, как виделись на стройке, вроде как свои уже. И драться Эвелина перестала, успокоилась. Здесь уже не скажешь, почему. Может, Сережу стеснялась, а, с другой стороны, раньше ей, что ли, мало кого было стесняться вокруг? А, может, просто выйти побыстрее хотела с химии, чтобы поменьше взысканий, и Сережа тут ни при чем? Но подружились все равно, в вагончике стали сиживать, и в компании, и вдвоем, про жизнь говорили, обедали, выпивали даже - Сереже красное вино из дому привозили. И хоть в телогрейке сидит Эвелина, а будто в платье том, красном, Сережа ее иначе уже и не видит. На проволочной койке, свесив ноги, беломорина между пальцами...

     Кладбище

        ...лопату на плече несет, над Лёликом посмеивается.

        Идут они по дорожке, где налево - водопой, направо - кладбище.

        Кладбище у нас на пригорке, где посадочка небольшая в степи, деревцев немного, как раз над могилками, да и то не всем хватило, некоторые так прямо на солнцепеке.

        На кладбище хорошо. Во-первых, тенек от деревьев, можно присесть, передохнуть под деревом, во-вторых, коров нет поблизости, чтобы за тобой бегали.

        Могилки у нас тоже хорошие. Есть со звездами, но таких немного - это если военный, красноармеец, или коммунист, а так могилки все больше с крестами и разные все - есть попроще, железные памятники, как у Мирона Сермягина, плотника, под сливовым деревом его могилка, а есть совсем уж деревянные кресты - это если человек был простой, одинокий и выпивал, иногда даже имени на таком не разберешь, и травой все кругом поросло.

        Самые красивые могилки - это те, которые ракушками украшены, оно как будто с моря песочек и ракушками все нарочно выложено, будто не в могиле лежит человек, а у моря загорает. Приятно. Опять же, если непогода - дождь и слякоть, а ты идешь через поле на кладбище, ноги по щиколотку в грязи, то придешь к такой могилке, зайдешь за оградку, а там камешки и песочек - все равно, как на пляже, и никакой грязи, чистенько все, лавочка, цветочки стоят в баночке. Не то, что у других могилок, где мокрая глина - там поскользнуться можно и головой треснуться о плиту. А то еще есть могилы, где все сплошь одна лежачая плита, все мрамор и камень, как на мавзолее. Эти некрасивые, не морские какие-то, не наши.

        Хоронят тоже по-разному. Вот раньше, например, была мода хоронить с пионерами. Это при советской власти, когда с попами не всегда было принято, особенно, если человек коммунист или военный. Или как Федор Мануилов - на государственной службе, в завхозах состоял, в пионерлагере, в самом первом, который перед войной еще открыли. Так его тоже с пионерами хоронили - почетный караул в красных галстуках, все как полагается, горны, барабаны. Даром, что помер, как и Мирон Сермягин, от водки, но Мирон - плотник, при рыбколхозе. Без пионеров хоронили, скромно. А сейчас так вообще не принято пионеров в ритуалах использовать. Да и нету сейчас пионеров. Так, дети какие-то в лагерях, без идеологии, отдыхающие, чего их на похороны таскать. Хотя зря, конечно. С пионерами оно как-то торжественно было, что ли, да и детям развлечение и память на всю жизнь.

        В поминальные дни еще на кладбище хорошо. Сойдутся все семьями, у своей могилки присядут, цветочков принесут, снедь разложат и кушают, вспоминают, кто какой был при жизни. Потом мужики помалу сходятся между могилками, уже не между своими, а так - в теньке, нальют, выпьют. Случайно возле какой могилы встанут, так вспомнят. А бывает и не вспомнят.

        - Так это тот, как его..., - гадают, - вон, перед войной еще помер.

        - А-а-а.

        - Та не-е-е, это тот, как его...

        - А-а-а, точно, тот-какио.

        - Кто?

        - Та тот-какио...

        Это у нас все мужики так говорят, когда вспомнить сразу не могут: "Тот-какио". "Тот-какио" - это человек вроде известный и вот-вот в голове крутится, а сразу не вспомнишь. Это как в новогоднем огоньке артистов по телевизору показывают: "О-о-о, это тот-какио! Валерий Леонтьев, ага".

        Вот и покойников поминают, как тех артистов:

        - Так это, тот-какио, Федюха, помнишь, кучерявый такой, грек, уши нам драл, когда мы за орехами лазили? Вон, на фотографии, кучерявый...

        - А это кто?

        - Та тот-какио, Дубенко-полицай.

        - Полицай? И чего, наши его не расстреляли?

        - Так, а за что? Нормальный был, не злобствовал, даже не посадили...

        - Гляди ты...

        - Дед Андрий только на него зуб держал...

        - Гляди ты... А дед Андрий за что?

        - Та мужиков под конец войны в Ялту угнали - вот Дубенко этот как раз и угнал, всех, кто в селе был, старых, молодых, а там, в Ялте, в сарае заперли, всех скопом. Черт его знает, зачем. Врут, чтоб спалить чи расстрелять.

        - И чего?

        - Та не спалили... Удрали немцы из Ялты, а этих чи забыли, чи бросили. Дубенко потом сам сарай открыл, говорит: "Вылазьте, нема немцев". Так они на берег пошли, лодку взяли ялтанскую, баркас, залезли все скопом и домой поплыли, морем. Это вместо того, чтобы ногами идти. И тут, не успели полдороги проплыть, как бач - самолет!

        - Немецкий?

        - То-то же, что наш! Со звездами!

        - А, ну наш это другое дело!

        - Ага. Мужики тоже в лодке обрадовались - "ура" кричат, руками машут. А самолет этот, со звездами, как жахнет по ним с пулемета!

        - Та иди ты!

        - Ага. Три раза улетал боекомплект менять. Гасил так, что море кипело. Дед Андрий умом трохи тронулся, нашел в лодке бычка дохлого, гешу, вскочил и машет бычком над головой, как полоумный: "Свои мы, свои! Не видишь, свои мы, блядь, рыбаки!" И тут пуля - вжик, и отрезала ему два пальца вместе с бычком.

        - Га-га-га! Брешешь!

        - Пойди у деда Андрия спроси. Или у Лаврентия Берии, он тоже в той лодке был.

        - Та имел я в виду у них спрашивать, они ж пошлют...

        - Вот и не гунди, раз не веришь. А дед Андрий свои два пальца полицаю до сих пор не простил...

        А потом покурят, постоят, на оградку облокотившись. Вон, как Лавр Сермягин с Василием Простаковым - закурили, облокотились, выпили по полстакана, сливой с дерева закусили, снова налили:

        - Ну, давай Мирона, батю твоего, помянем.

        - Давай.

        - Чтоб ему земля пухом...

        - Земля пухом...

        - Хороший был мужик.

        - Да.

        - Помню, когда малой был, как ни зайду к вам на рыбколхоз, так он на дворе пьяный спит на раскладушке, на солнышке. Здоров был пить.

        - Сам ты на раскладушке! Какие тогда раскладушки, твою дивизию? На тот-какио, на топчане спал деревянном...

        - А-а-а, ну да... Ну, все равно хороший был мужик... Давай!

        - Давай.

        А еще на кладбище водятся змеи. И не такие как везде - серые и пыльные, как щебенка, а толстые, черные, блестят как антрацит. Норы у них большие, круглые. Лёлик когда такую нору видит...

     Дядька Хавалиц

        ...не только Тито Иващенко не любит. Его вообще у нас никто не любит, кроме его собаки, да и по той не особо поймешь - мохнатая вся. А за что его любить? Ни к кому в гости не ходит, торчит все время на воротах, проходящих рассматривает, и так противно рассматривает, прищурившись, как будто в гробу он вас видел, и будто ждет, что вот вы сейчас что-то такое сделаете, за что вас немедленно к суду нужно привлечь. Идет, скажем, девчонка, из отдыхающих, мороженое кушает, в гастрономе купила, или черешню на базаре, и раз - бумажку на землю кинет или косточку от черешни выплюнет. А дядьке Хавалицу только этого и надо - не зря ж он целыми днями на воротах торчит, охает тут же, ославит на весь мир - у себя, мол, в ленинградах, вы косточки на пол не плюете, шалавы вы эдакие. И голос у него еще такой противный, как у бабы, или у тех юмористов, что по телевизору бабских певиц пародируют, вроде Людмилы Зыкиной. И лицом Хавалиц противен - тоже на бабу похож, как принято про старух говорить: "Морда, как моченое яблоко". Морда как моченое яблоко, еще и с бородавками. И волосами рыжий какой-то, светлоржавый, даром что грек.

        Лёлик тоже дядьку Хавалица не любит. За то, что тот пару раз с Лавром на рыбалку ездил, рыбки ему захотелось, а Лавр по-соседски постеснялся отказать. А трое в лодке, по мнению Лавра, излишество. Вот Лёлика и не брали. Вообще Лавр редко Лёлика не берет: даже когда с Сережей в море выходят, Лёлика берут, нарушают указ про троих в лодке. Лёлику и самому втроем не нравится, потому что когда вдвоем - Лавр на кормовой банке сидит, это его законное место, а Лёлик, хоть и сидит на средней, но вся остальная лодка тоже его - и нос, или как у нас говорят: "прова", и то, что под ней - в бардачке, где дождевики сложены и спасательный круг. Когда вдвоем, Лёлик - главный по "прове". Это значит, что когда на тарань становятся, а для этого на два якоря стать надо или на якорь и "кошку", чтобы лодку не болтало и не крутило. Это на бычка все равно - пускай болтает, бычок везде берет, а на тарань лодка должна как струна стоять, ровнехонько, потому, что тарань к примане жором привязана, ее в одном месте берут. Так вот, когда якорь забрасывают, у Лёлика наиважнейшая задача - веревку привязать к проушине на носу. Лёлик страшно гордится своим умением веревку якорную к проушине вязать морским узлом - хватает ее сразу бойко, запрыгивает на "прову", ползет, гремя об железо коленями, как атомная война, и вяжет - ответственнейшее дело. А когда втроем едут, так на носу Сережа сидит, прямо на железе, а Лёлик - посередке, между ним и Лавром, и, сами понимаете: "Лёлик, подай червяков", "Лёлик, передай грузило" и самое неприятное: "Лучше б ты ноги дома забыл, твою богадушумать". Но все равно Лёлик предпочитает ездить даже втроем - хотя бы потому, что отца, Сережу, обловить можно, то есть больше него тарани поймать. Лавра-то не обловишь, не тот уровень, а Сережу - вполне, так что Лёлик старается и частенько Сережу облавливает, гордится собой, а Сережа с Лавром только переглядываются да посмеиваются. В ночь только не всегда Лёлика берут - на сети, тяжелая работа, опасная, мужская, жалеют его, дают поспать.

        А если нету Сережи, Лавр не берет Лёлика в море, только когда начальство приезжает, для которого баба Липа чебуреки делает: дядя Миша-завхоз пионерлагерный, перед начальством выслуживается, чтоб помимо чебуреков - рыбалочка, просит Лавра свозить приезжих, а Лавр отдувается, чтоб дяде Мише-родственнику хорошо было. А еще когда сам дядя Миша вдруг рыбки захочет. Ему Лавр и так рыбки всегда дает по-родственному, так нет - тому еще и половить. Да еще этот дядька Хавалиц.

        Зато когда они вдвоем с Лёликом, Лавр всякие истории рассказывает про дядю Мишу и дядьку Хавалица. Нелицеприятные. Особенно, когда Лёлик леску ногами перепутает. Это с ним часто бывает - елозит ногами в лодке, а там леска кругом, с шести закидушек, вот и намотает, запутает, узлов понаделает. А Лавру потом распутывать. Если легкий узелок, Лавр не слишком сердится. Но если уж Лёлик намертво все запутал, если узлы такие, что ножом резать надо, тогда жди беды. Услышишь: "твоюбогадушурашпильмать". И еще Лавр часто советует Лёлику ноги на берегу оставлять, чтобы ими леску не путать. Вот, мол, как Спира Топалов свои деревянные ноги оставляет, чтобы не мешали. Лёлик не верит и все пытается к Спире в лодку заглянуть, когда они с Тито Иващенко рядом стоят. Но через борт не видно. А Лёлику любопытно, взаправду оставляет Спира ноги на берегу или не оставляет.

        А уж когда распутает Лавр леску, тогда и про дядьку Хавалица расскажет, и про дядю Мишу. По его словам, такие дураки, как Лёлик, ему на рыбалке только два раза встречались - и это как раз дядька Хавалиц и дядя Миша, бабушкин брат. Мол, они тоже вот так все через одно место делают - и леску запутывают, и ловить не умеют. А Лёлик сидит и радуется оттого, что Лавр остыл и уже не его ругает, а дядьку Хавалица. Дядя Миша, мол, вообще удочку закинуть не умеет, а дядька Хавалиц, сволочь такая, вечно увидит, откуда ты рыбу вытащил, и кидает аккурат в то место, ни черта не поймает, только твои крючки зацепит и все запутает. А еще поймает вместо бычка ракушку, тянет, кричит: "Е-е-есть!" И достает ракушку. А Лавру ему: "На жопе шерсть!" Лёлик смеется. Не уметь рыбу ловить - это все равно, что не уметь плавать. Бывает такое: все умеют, которые возле моря живут, а один найдется такой, что не умеет - стоит в воде по колено в цветастых семейных трусах и на глубину боится зайти, на мелкоте плещется. Потешно...

        А еще дядька Хавалиц ищет в огороде клад. Это все в селе знают, и Лёлик любит...

     Дед Андрий

        ...мешки везут. Кто, конечно, в ведрах, как Мария, но Мария - красавица и общительная, ее в селе Лавр на автобус посадит, а в городе мужики случайные за дважды два помогут ведра от автобуса до троллейбуса дотащить, а потом - от троллейбуса до базара, а деду Андрию кто поможет? А рук у человека две, а не десять, чтоб по десять ведер таскать. Потому дед Андрий с мешками-чувалами - по пять ведер бычка в каждом. И цена от пяти до десяти рубликов за ведро. Пару раз на рыбалку и в город на базар обернулся - уже больше инженерика или библиотекарши заработал.

        Автобус детей везет в школу - в Ялту, соседнее село. Дети хмурые все и заспанные, они бы лучше со старшими на базар поехали бычками торговать, но учиться надо. Наши рыбаки все детей учиться заставляют. Думают, что те выучатся на профессоров и в Москву уедут жить.

        Взрослые тоже не слишком улыбчивы: рыбаки друг друга недолюбливают, когда дело рыбы касается, всякому кажется, что в чужом мешке больше. А если одинаково в мешках на глаз, то всякому кажется, что другой на базаре выгоднее продаст. Обзывают друг друга "хитрыми греками" про себя. Хотя у нас все греки и все хитрые. Даже если не греки. И на базаре у нашего человека скидочку не дождешься. Разве что если ведрами брать. Или прямо с лодки, когда только на берег выбрасываются - тогда можно у рыбака со скидочкой взять. Редко, но можно. Здесь, как говорится, происходит внутренняя борьба человека с самим собой. С одной стороны, рыбаки наши терпеть не могут посторонним улов показывать - стараются в мешки спрятать заранее, чтоб не развлекать гусей этих городских и гусынь. А с другой стороны - когда домой принес, то вся рыба на виду, и от жены уже не укроешь. А иногда надо, сами понимаете, на правое дело кое-что утаить. Вот и превозмогают себя - продают на берегу. Попросит отдыхающий бычка пару кило, наш рыбак скривится, лицо перекосит, как-будто ему предложили родину продать, а потом поборет себя: "Ладно", - скажет, - "Давай, только быстро", выберет вслепую из мешка пару жмень бычка, сунет отдыхающему по-быстрому и примет от того взамен пару рубчиков. А пара рубчиков, понятно на что нужна. Даже Лавр Сермягин, уж на что не пьющий лишнего и к деньгам равнодушный - все в дом несет до копейки, но и тот иногда не брезгует пару рубчиков таким макаром от Марии заначить. У всякого, знать, мужика бывают личные нужды.

        А высадив в Ялте детей, автобус уже на город идет. Там на пригородной станции останавливается, и тут начинается: вываливаются все с торбами своими, ведрами и мешками и бегут на троллейбус-девятку, что на базар идет. У кого рук и плеч хватает, тот сам мешки-ведра тащит, а кто, как Мария, проходящих пособников просит. Так потихоньку до базара все и докатываются на троллейбусе.

        На базаре торгуют по-разному, но все бойко - чтобы к дневному автобусу успеть, который назад в село везет. Бычка горожане берут - дешевле мяса, и где то мясо достанешь, даже на базаре с мясником дружить надо и спозаранку приходить, а в магазине одни кости и жилы, а бычок - рыба товарная и вкусная, можно семью кормить.

        Один только дед Андрий делает скидочку. Не из-за доброты душевной, а по необходимости. Ему бог не послал красоты и красноречия, как бабам нашим, а потому не скинешь - не продашь. А к тому же у деда Андрия еще два дела важных есть перед тем, как на обратный автобус бежать. Первое дело для рыбаков общее: пройтись по кустарям, тут же на базаре, снастью запастись. Леску-то еще можно в городе купить в спортивном магазине, а вот крючки нужные - только у кустаря. Но другим мужикам хорошо: пока их бабы на базаре торгуют, они могут по кустарям за крючками сходить, а дед Андрий один и просить никого не любит. А то попросишь купить крючок-восьмерку, и все узнают, что дед Андрий на восьмерку ловит, а дед Андрий этого не любит - скрытен. Хотя у нас все на восьмерку ловят, но все же не любит дед Андрий болтать лишнего. Один раз купил десятку, здоровые, что та проволока, и ловил на них, назло. Чтобы не так, как все.

        А к тому же еще одно у него есть дело важное - не для человеческих глаз и ушей. И такое это дело, значит.

        Распродав рыбу и накупив крючков, дед Андрий поправляет кепку, осматривается, не видит ли кто, и с базара незаметно исчезает. И быстренько идет по улице к центру - благо недалеко. В центре, возле универмага, покупает за копейку газированной воды в автомате и пьет. Пока пьет, еще раз осматривается, как жулик из телесериала "Следствие ведут Знатоки".

        А выпив водички и убедившись, что за ним нет "хвоста", идет к универмагу. Но в универмаг не заходит, а резко сворачивает и направляется к небольшому магазину со стеклянными витринами, стоящему к универмагу впритык. Не нравятся деду Андрию стеклянные витрины - через них нутро магазина насквозь видно, но тут уж ничего не попишешь, другого нет. На магазине вывеска: "Золото".

        В магазине дед Андрий покупает одну большую цепочку или две маленькие, редко - одну маленькую, кладет на прилавок носовой платок, наверх - цепочку, заворачивает платок конвертиком и прячет во внутренний карман, зашпилив двумя булавками. Затем, не сказав продавщицам "до свиданья", выходит из магазина и идет на автостанцию, пешком. На троллейбусе не едет, потому что...

     Сережа Сермягин

        ...никогда не задумывался. Когда Лёлик маленьким был, он ходил в детский сад, на краю города, и отец забирал его домой на мотоцикле. Вот это Лёлик хорошо помнил. Из раннего детства: виноградник во дворе деда Лавра и бабушки Марии, игрушка - пластмассовый космонавт, куча щебня там же, во дворе, как из этой кучи вдруг змея выползла серая, и вот это - как отец забирал его из детского сада на мотоцикле. Сначала мотоцикл назывался "Ява", а потом отец где-то на этой "Яве" разбился, и купил новый - "Восход". После этого у отца появился большой шрам на виске, а куски мотоцикла "Ява" и разбитый шлем долго валялись в сарае у деда Лавра вместе с рыболовными снастями. Тогда Лёлик еще не знал, что отец сидел в тюрьме, а до мотоциклов у него была машина "Жигули", которую конфисковали по суду.

        Лёлик не знал, чем отец занимался - во всяком случае, на работу он по утрам не уходил и вечером не возвращался, как другие отцы. Утром отвозил Лёлика в садик, сначала на "Яве", а потом на "Восходе", потом забирал. После этого они разъезжали с отцом по городу, а чаще - по окрестностям, селам, поселкам и колхозам, и везде отец встречался с какими-то людьми, что-то обсуждал, иногда долго - тогда Лёлик торчал в каких-то комнатушках, ждал, кушал конфеты или пирожные, которые ему покупал отец, чтобы он не скучал. Иногда отец пил с теми, с кем встречался - это Лёлику не нравилось, потому что отец веселился, а Лёлик скучал. Отец не нравился Лёлику пьяным - вроде и веселый, но какой-то не такой. Не такой, как, к примеру, Василий Простаков, которого Лёлик пьяным любил. Может быть потому, что Василий Простаков был пьяным всегда, а отец лишь изредка. Из мест, в которые они ездили, Лёлику запомнились следующие названия: Дворец Культуры, элеватор, маслобойня, бахча. А больше всего, конечно - лунапарк. В лунапарке у отца тоже были какие-то дела и даже свой собственный вагончик, в котором Лёлик сидел, пока отец этими делами занимался. А потом они вместе шли в тир и на аттракционы. Еще Лёлик очень любил, когда отец, поездив по своим делам, ехал к морю, к Змеиной горе, подъезжал к бугру, к самому краю, и только там тормозил. Тогда они сидели вдвоем на мотоцикле и разговаривали.

        А потом отца снова посадили. Это уже Лёлик запомнил - потому что он тогда уже вырос, в школу пошел, а отец вдруг куда-то пропал, и Лёлика забрала к себе мать, Эвелина. Лёлик мать и раньше видел, конечно, но жил то с отцом, то в селе - у деда Лавра и бабушки Марии. Лёлик спрашивал у них: куда отец пропал и почему ему нужно жить с мамой, если он не хочет. Дед с бабушкой поначалу говорили, что отец уехал куда-то далеко на работу, как они это называли: "на шабашку", пока Лёлику другие дети не рассказали, что отец его в тюрьме сидит. Тогда дед с бабушкой тоже признались и сказали, что ему нужно жить с мамой, потому что такое вышло постановление. Лёлик не понимал, что такое постановление, и его не признавал - в школу не ходил, а вместо того гулял, слонялся по городу с друзьями Смоляком и Цыганом, и удирал из дому - шел пешком по берегу целый день, пока в село не придет. Удирать из дому было легко - мать его никогда не искала, а потеряться Лёлик не мог, даром что маленький - по городу он научился ходить так: выберет высокий дом в девять этажей на горизонте, чтобы приблизительно в стороне моря, и идет на него; когда до этого дома доходит, выбирает следующий - и так до самого моря. А на море уже совсем просто - там две стороны всего. У моря Лёлик поворачивает направо и идет вдоль берега - а к вечеру уже в селе, проще некуда.

        Если бы у Лёлика спросили, любит ли он маму, Лёлик ответил бы, что да, любит. А если бы вдруг спросили, за что он ее любит, он сказал бы: "За то, что она рыжая и красивая". Конечно, Лёлик совсем не догадывался о том, что спроси кто-нибудь то же самое у его отца, Сережи, тот ответил бы точно так же: "За то, что рыжая и красивая". Иногда достаточно быть рыжим и красивым, чтобы тебя любили. Но жить с матерью Лёлик не любил. И когда Лавр спрашивал: "Опять удрал?", Лёлик отвечал: "Скушно там". Мать Лёлика не обижала, не била и почти никогда на него не кричала - на других бывало, а на Лёлика нет. Но Лёлик все равно сбегал - потому что в доме у матери не было игрушек, как в сарае у деда Лавра, вроде кусков разбитого мотоцикла или лодочных моторов, и книжек - как у Марты Пшекшицюльской, учительской дочки. А вместо того приходили в гости какие-то дядьки в татуировках, чем-то напоминавшие Лёлику Василия Простакова, только не добрые и веселые, как он, а наоборот - противные, и мать пила с ними портвейн, а потом стояла на лестничной площадке, курила папиросы, смеялась и ругалась матом. Такой Лёлик ее и запомнил: стоящей на лестничной площадке, смеющейся хрипло, с папиросой между пальцами, рыжей и красивой.

        Потом Сережа вернулся, или, как сказала мать Эвелина, "откинулся". Вот это было самое счастливое время, потому что отец, хоть и перестал путешествовать кругом на мотоцикле и возить Лёлика в лунапарк, но вместо того начал ездить с Лавром на рыбалку - много, месяцами, днем и ночью, на бычка и тарань, на удочки и на сетки, и они с Лавром часто брали с собой Лёлика - он уже не был малышом, которого берут на рыбалку только для развлечения, а стал настоящим помощником. Днем, на удочки, Лёлика брали почти всегда, каждый день, так что болели руки и в теле ломило, а иногда брали даже ночью. В таких случаях Лавр с Сережей беседовали. Говорили: "У Жабака запой" или "Опарыш ногу граблями проколол" и смотрели задумчиво на Лёлика, а Лёлик уже понимал, что они думают о том, взять ли его ночью в море вместо Жабака или Опарыша. У деда с отцом была какая-то бригада, мужики из села, и бывало, что кто-то из мужиков уходил в запой или калечился, тогда не хватало рабочих рук. Лёлик, заслышав такой разговор, уже знал, что его возьмут в ночь. И когда Лавр или Сережа, подумав, спрашивали: "Поедешь на сетки?", Лёлик с готовностью кричал...

     Отдыхающие

        ...нашей флоры и фауны.

        Первые отдыхающие появились вместе с селом. Наверное. Уж наверняка кто-то ездил в гости к помещику Юрьеву до революции. Барышни разные в шляпках, городские люди, может даже офицеры, спектакли любительские устраивали на верандах, в креслах-качалках качались, кушали монпансье, пили "Абрау-Дюрсо". Но того никто не помнит у нас. Советских помнят, и довоенных и после. Коммунистов. Как в книжке Аркадия Гайдара "Голубая чашка". Там про отдыхающих, кажется. Про то, как папа гулял с дочкой лесами и полями. Или как Тимур со своей командой. Дачники, одним словом. Вот такие и у нас были первые отдыхающие - все больше военные с женами и детьми, коммунисты. Приедут, снимут комнатку и живут месяц-два, а то и все лето. Тогда люди неприхотливые были: что с того, что сортир во дворе? Не писать же в книжке "Голубая чашка" про сортиры. И кондиционеров тогда не было с телевизорами, слава богу. Так что хорошо люди жили, отдыхали от сует и войн. Гуляли, ночлег и крынка молока поутру - тем и довольны. Для особо важных, для комсостава с семьей, селяне могли и целиком дом сдать, а сами на лето в сарай перебирались. Летом можно и винограднике спать, не то что в сарае. А у некоторых и личные дачи были, как у папаши Алика Орловского, будущего лейтенанта.

        Потом пошли пионеры. Первые еще до войны появились: когда заводы в городе начали строить, тогда и детей искали, куда определить, поближе к морю. А уже после войны как по маслу пошло: не то что заводы, каждая замшелая конторка почитала за правило пансионат на нашем берегу выстроить или лагерь детский - кто на двести коек махину, кто так - три фанерные хибары, две железные качели. И сироты, конечно, после войны - для них тоже строили. Детдомовская жизнь никогда не сладкая, а в пионерском лагере детдомовцу сказка, чего уж там.

        Пионеров у нас "шпаками" сразу прозвали. Шпак - это, как известно, такая птица вредная, которая черешню жрет. Вреднейшая из всех существующих в природе птиц - черешня не успеет поспеть, как ее тут же шпаки начинают склевывать - черешневых косточек под деревом не сосчитаешь. И никакие пугала, никакие трещотки их не берут. Это только в книжках детских про Ленина горазды писать, как Владимир Ильич ловко скворцов трещотками гонял. А может и не про Ленина, но любят в книжках, одним словом, про пугала и трещотки врать. А нашему шпаку та трещотка только развлечение - он под ту трещотку еще с большим удовольствием черешню объедает.

        Вот пионеров и прозвали в честь этой вреднейшей птицы, за общую, так сказать, назойливость. Били, конечно, не без этого. Не за дело, а порядку ради: так полагается - приезжих бить. Хотя тех пионеров, если по селу собрать, тыща человек, а местных, кто не дохляк, едва десяток наберется. Это по футболу видно: мода у нас такая - матчи устраивать между местными и пионерами. Так местные когда соберут команду - смешно глядеть: две дылды без царя в голове, три калеки, полкоманды малышни-первоклашек, ну, разве что пару человек по мячику попасть могут. Конечно, счет 11:2 или 15:4. В пользу пионеров, само собой. Но все равно местных полагается бояться - традиция такая. Самые умные пионеры сразу с местными дружбу заводят: оно и спокойнее и полезно насчет из лагеря удрать в самоволку - местные подскажут, куда пойти, где веселей. Ну а самые глупые все лето в синяках ходят, а потом дома маме жалуются - никогда больше в лагерь не поеду, плачут.

        К девчонкам еще местные ходят в лагерь - те их уважают и любят за смелость и отвагу, и пацаны наши к девчонкам приезжим тоже обходительно и с симпатией относятся - городские ведь, из Ленинграда даже бывают, ни чета нашим. У нас разве что Китаечка девчонка что надо, городским нос утрет, ну и Кшепшицюльской, библиотекарши, дочка, тоже ничего такая, с натяжечкой - так она тоже, считай, приезжая, а остальным не тягаться, конечно. Поэтому бегают местные к девчонкам в лагеря или, вернее, лазят - у нас же вечно, как симпатичная девчонка, так не ниже третьего этажа живет. Это если в лагере. А если в пансионате, то с родителями. Родители их нарочно к нам привозят девственность терять. Или в пионерские лагеря отправляют. Знаменито этим наше село, чего скрывать. По всему Союзу бывшему наши крещеные живут и нас с любовью вспоминают.

        Но это все маленькие отдыхающие, дети. А взрослые отдыхающие живут на квартирах. Это сейчас так называется - "жить на квартире", потому что сейчас капитализм и бизнес. Люди местные понастроили домиков специальных для отдыхающих и удобств разных вплоть до керамических унитазов. А раньше тоже был бизнес, только так не называлось, нельзя было так называть. Просто жил приезжий человек, снимал угол, чердак или сарайчик, денежку платил хозяину, но это был не бизнес - это считалось подспорье. Государство закрывало глаза на такие подспорья, это сейчас налоговая кругом шастает - капитализм, романтики никакой. Какая романтика в гостинице? Вот раньше - другое дело. Раньше были, скажем, хиппи. Приедут такие, патлатые, с гитарами, в штанах-клеш. Понятное дело, живут на чердаке. Где еще хиппи жить, как не на чердаке? В палатке еще, допустим, можно, на Гирле или на Змеинке, но не в гостинице же... Вот и перевелись нынче хиппи - потому что жить им негде.

        Домики первым придумал Лавр ставить. Он вообще не дурак по сравнению с другими нашими - взял как-то и построил деревянный домик за два дня. Окна стеклянные вставил с форточками, дверь с замком. Потом другой, третий. Домики деревянные и раньше ставили, но окна марлей завешивали от комаров и без двери - такой домик называется беседка. Там чай пьют с кренделями. Дядя Миша Мануилов обожает там чай пить. За это его прозывают Маниловым. А нарочно поставить домик не для чаю, а для отдыхающих, чтобы покатом не спали где попало, в сараях, на чердаках и в предбанниках, так это Лавр первым додумался. А после него уже все начали такие домики ставить.

        А еще у нас есть дикари. Дикари появились, когда простой советский человек...

     Гирло

        ...комары и лягушки, которых у нас называют жабами.

        Никто у нас не знает, почему гирло называется гирлом, но так повелось, и так говорят: "пойти на гирло", "там, за гирлом". Это пусть опять ученый Гумилев разбирается, почему и зачем оно гирло, а у нас, значит, так дело обстоит: есть море, и есть возле него маленькое вонючее озеро, в которое должна бы впадать речка. Лёлик когда-то открыл в школе географическую карту и видит: речка нарисована в наших местах. Удивился: нету ведь там речки на самом деле, камыши одни. Спросил Лавра, а Лавр говорит: "Черт его знает, может и была речка. Болото там, комары и жабы". Вот так. А между озером и морем протока маленькая. Когда море штормит, разливается, эта протока тоже расширяется, наполняясь морской водой, и вода из моря в озеро перетекает. А с другой стороны озеро питается из той невидимой речки, которая где-то там в камышах спрятана, что ее никто не видит. Вот это все и называется у нас гирлом.

        Гирлом пугают маленьких детей, чтобы далеко гулять не уходили. Пугают всякими небылицами про оборотней и вурдалаков, а еще про плохих людей, которые могут ребенка украсть. Это вместо того, чтобы пугать детей милицией, как в городах.

        Из-за того, наверное, что малышей гирлом пугают, они, когда немножко подрастают, сразу туда гулять идут. Во-первых, из-за лягушек. Потому что с лягушками можно делать две вещи: ловить и надувать через соломинку или стрелять в них из рогатки. Бывает столько лягушек набьют, что весь берег закидан, а еще вынесут потом на дорогу и на асфальте разложат, чтобы машины по ним ехали и давили. Это такое развлечение. Можно еще лягушкой в машину кинуть, но это чревато. В машины лягушками кидались, пока один дядька, шофер, машину не остановил и не погнался за Андрюхой Иващенко, а, поймав, уши надрал. До этого никто и не подозревал, что машина может остановиться, а шофер за тобой погонится, а после случая с Андрюхой поумнели, остерегались. Кидали откуда подальше.

        Во-вторых, хоккей. У нас, сами понимаете, какие зимы на югах - лыжным спортом особо не увлечешься, но хоккей - совсем другое дело. В хоккей можно вообще без льда играть. Например, на бетонной танцплощадке в пионерлагере. Без коньков, понятно, кто ж по бетону на коньках бегает, но в остальном все как полагается - клюшки, шайба. Вы скажете, если без коньков, так на бетонной танцплощадке можно и летом в хоккей играть. Можно, конечно. Но кто же летом в хоккей играет? У нас люди нормальные живут, не малахольные. Впрочем, лед у нас тоже имеется. Если кто хочет со льдом в хоккей играть - добро пожаловать на море. У нас, как известно, море зимой замерзает - про то еще Антон Палыч Чехов писал. Так, бывает, замерзает, что на машинах люди на рыбалку ездят. Но море - штука тонкая. Скажем, если море по шторму замерзнет, то оно не очень на каток похоже - глыбы ледяные то замерзнут, то их штормом поломает, то снова замерзнут, то их снова поломает - вот и получается черт знает что, кучугуры какие-то. Хорошо, когда по штилю замерзает, тогда море, что твой каток - гладкое, как зеркало. Вот на таком в самый раз в хоккей играть. В самый раз, но боязно. А боязно потому, что у нас каждый уже по два раз зимой под морской лед проваливался - тонковат он бывает, морозы нынче не те. Вот на этот случай имеется гирло - промерзает насквозь, до самого дна, бегай на коньках, сколько хочешь, и не провалишься. Так что гирло - это зимний каток еще.

        А третье - дикари. Дикари живут в палатках вокруг гирла, кто куда умудрится палатку поставить. Местные дети любят дикарей, потому что те городские, и у них можно всякую всячину высмотреть, а то и выпросить. Зажигалку бензиновую или импортную жвачку. Андрюха Иващенко, например, все что хочешь может выпросить, а Лёлик не может, потому что деликатный. Андрюха может подойти к человеку на улице, незнакомому и даже взрослому, и сказать: "Дай семечек". Даже "пожалуйста" не скажет. И тот ему даст, семечек никому не жалко. Но Лёлик так попросить не может, стесняется. Между нами говоря, Андрюха и стащить может, не то что выпросить. Кто ж ему, например, бензиновую зажигалку просто так даст, если она пять рублей стоит? Разве что сломанную.

        Дикари живут кучно, шумно и грязно до зеленых мух, не то что пристойные отдыхающие, которые живут на квартирах или в пансионатах. Дикари устраивают пьянки, играют на гитарах и кушают кильку из банки, открывая ее ножом. Здесь можно всяких людей встретить интересных - скажем, девочек-хиппи в красивых модных джинсах. Но можно и неинтересных встретить - хулиганов каких-нибудь, эти могут и накостылять ни за что. Особенно, если стащить у них зажигалку.

        Пить дикари предпочитают портвейн. Впрочем, этим они, наверное, не слишком отличаются от прочих людей. Водочку тоже пьют, конечно, и пиво. Вино домашнее у местных покупают и обзывают его "барбосянкой". Местные обижаются: "Какая это тебе барбосянка? Сам ты барбосянка. А это вино домашнее". Дикари тогда достают из сумки бутылку портвейна из магазина, показывают: "Вот вино, батя, а то, что у тебя - барбосянка." "Ну и пошел ты к черту!" - говорит им за то продавец. Так что пьют больше портвейн - под него закуски не надо. Ну и гадят, конечно, там, где живут, не без этого.

        Купались как-то на гирле, а там стеклотары битой полное дно. Считай, вместо песка одна стеклотара - дикари не очень церемонятся насчет бутылки в воду кидать. Так Лёлик ногу себе чуть не напополам распанахал - вынул ступню из воды, а кровища так и хлещет. Андрюха Иващенко тогда не растерялся - тут же в палатку метнулся к дикарям - братуха, мол, помирает, на стекле порезался! Дикари помогли, спасли - зеленка, бинт, успокоили, домой на "Жигулях" отвезли.

        А еще на великах как-то катались - горка там, асфальтовая дорога под горку круто спускается, к гирлу. Лёлику только купили велик, едва кататься научился, а уже с горки - испугался, на руль слишком нажал - его и выкинуло мячиком прямо через руль и на асфальт, всем пузом проехался, руками, ногами, как наждаком шкуру срезало. Опять весь в кровище, плачет-рыдает. И снова Андрюха Иващенко не растерялся, в палатку метнулся к дикарям - братуха кровью истекает...

     Дядя Миша Манилов

        ...всегда таким был. Все дети как дети - в войну играют, тем более, что на берегу румыны с пулеметами сидят, море охраняют - можно пострелять попроситься. Опять же, искупаться, рыбки половить, в футбол поиграть консервной банкой - а этот по полю ходит, цветочки собирает, одно слово - умалишенный. Таким и вырос, что ни черта не умеет человеческого - ни тебе из древесины чего выстругать, ни в море выйти, ни кирпич к кирпичу ровно приложить.

        Зато мед с детства любил - из-за тех цветочков, видимо. Федор Мануилов, отец Мишкин, пчел не держал - недосуг было, у нас вообще пчел не всякий держит, а вот Мишка, как подрос, сразу ульи завел. Завел ульи и устроился работать в пионерлагерь завхозом. Это потому что старший Мануилов, Федор, в свое время завхозом работал - в первейшем нашем пионерлагере, что до войны появился. Так Мишку по блату, считай, взяли - за старые отцовские заслуги. Наилучшее для него, надо сказать, место - ни черта руками делать не надо. У нас таких две должности всего - библиотекарь, о чем позже сообщим, и завхоз в пионерлагере - туда Мишка и пошел.

        Во дворе завел себе беседки - первым на селе. Дом каменный, отцовский - когда Мария за Лавра Берию вышла и с дитем подросшим, Сережей, к нему ушла, остался Мишка жить в том каменном доме, греческом, с бабой Липой. В пионерлагере, куда Мишка завхозом устроился, как раз пошло облагораживание после войны - деревьев насадили новых ровненько аллеями, цветники разбили, дорожки, не асфальтовые правда еще, а грунтовые, лестницы аккуратные, два новых корпуса для пионеров, а в аллеях - беседки. В этих беседках много потом всякого непотребного происходило, не на пользу пошли лагерю беседки, пионеры все больше в них развратничали и занимались алкоголизмом вместо того, чтобы аллеями любоваться, но зато Мишке Мануилову идея пришлась по вкусу.

        У самого-то руки не стоят, из жопы растут, но благо зять есть рукастый - Лавр Берия, тот беседку в день ставит, поставил и Мишке три штуки по саду.

        И представьте себе: ульи, пчелы, мед, сад, беседки, а в этой беседке сидит дядя Миша Мануилов, он, как завхозом стал, сразу из Мишки в дядю Мишу превратился, - и чай пьет. Вылитый Манилов. Но не тогда он стал Маниловым, а чуть позже. Тогда у нас еще не все начитанные были, вернее сказать - у нас тогда, пожалуй, вовсе начитанных не было, так, пару грамотных, вроде Лавра Берии и Марии, жены его, так что некому было дядю Мишу в Манилова переименовывать.

        А вот когда выстроили в центре села библиотеку - сбили, скажем, домик из досок на две комнаты, в одной - полки, стеллажи, в другой - вроде как актовый зал для бесед и читальня, и прислали из города в эту библиотеку человека-библиотекаря, в самом МГУ обученного, а вернее - девчонку двадцати с малым лишком лет, Александру, Шурку, польку с непроизносимой фамилией, чуть ли не Кшепшицюльская, вот тогда народ в библиотеку и повалил, вот тогда у нас все начитанные стали. Тогда дядя Миша Мануилов враз стал Маниловым. Сидит, говорят, в беседке, чай с медом пьет, ни черта руками не делает - точно Манилов.

        А на другом конце села сбили такую же начальную школу на две большие комнаты, как библиотеку, для малышни только - на первые три класса, а потом, как взрослеют, чтобы в Ялту ходили учиться, в соседнее большое село, а после ездили - когда на регулярное автобусное сообщение советская власть разжилась. И думаете, кто в той школе учительствовал? Та самая Пшекшицюльская, младая библиотекарша из МГУ, на два культурных места работала - с утра в школе, а после обеда - в библиотеке. А дядя Миша Манилов живет, значит, в своем каменном доме, если наискосок мерять, то метрах в полуста от той библиотеки. И очень полюбилось ему с некоторых пор в ту библиотеку после обеда захаживать - особенно зимой, потому что летом есть другие дела - например, чай пить с медом, сидя в беседке, а зимой рано темнеет - отчего бы не сходить в библиотеку? Вот так и стал дядя Миша Манилов долгими зимними вечерами в библиотеке сиживать, с библиотекаршей на литературные темы беседовать. Особенно отчего-то полюбился дяде Мише Омар Хайам.

        Еще дядя Миша Манилов примечателен тем, что у него все у первого на селе появляется. Вот, скажем, изобрели где-то телевизор. Люди наши еще даже не подозревают, что такую штуку можно поехать в магазин и купить. А у дяди Миши Манилова он уже дома стоит, "Голубой огонек" показывает и футбол. А потом цветной телевизор изобрели, большущих денег стоит. Наши люди и подумать еще не успеют про цветной - на кой им, спрашивается, об этом думать, если и по черно-белому все видно, а у дяди Миши Манилова уже дома цветной стоит вместо черно-белого. А наши все, сельские, которые говорят, что на кой ляд им цветной, после этого у дяди Миши дома собираются и фигурное катание смотрят. Фигурное катание у нас в селе с тех пор очень котируется, Ирина Роднина, Линичук и Карпоносов - это наши цари и боги, а все почему - потому что все остальное можно и по черно-белому посмотреть, а фигурное катание - там костюмы у фигуристок красивые, разноцветные, глаз не отвести - вот и сидят все у дяди Миши в гостиной, как завороженные, в экран пялятся.

        А еще есть такое слово - "Волга" ГАЗ-21. Она тоже, как только появилась, так сразу появилась у дяди Миши Манилова. И так сразу и не скажешь, откуда у дяди Миши такие доходы, что все у него у первого появляется - вроде живет, как все, даже на рыбалку не ходит, что у нас первейший заработок, работает себе завхозом. Что у них там за зарплата у завхозов пионерлагерных - ерунда. Вот только начальство из больших городов отчего-то любит к дяде Мише ездить гостевать - а там у него, известно, чебуреки от бабы Липы, рыбалка от Лавра, сад с беседками. Одним словом, умеет жить дядя Миша Манилов, а в детстве думали - малахольный. Не женат, правда, но это дело, сами понимаете, поправимое, когда есть "Волга", цветной телевизор, мед и беседка...

        А Александра эта, кстати, библиотекарша, Шурка польская, Пшекшицюльская, еще девочку с собой привезла, дочку. У нас поговаривали, что она оттого из самого МГУ к нам пожаловала, что от сердечных ран бежала. И с кем ей было после этого у нас сойтись, как не с...

     Дворы

        ...диван дерматиновый и пылища кругом. Сады у нас позже пошли - после войны больше сады сажали, стремились люди к частному отдохновению. Беседки даже в моду вошли кое у кого.

        Деревья у нас во дворах такие: яблони "симиренко" и "белый налив", вишни "владимировка" и "склянка", черешни и абрикосы, слива "терновка", груши разнообразные. Шелковица еще водится, а из кустов - крыжовник и шиповник, смородина и малина. У Тито Иващенко, например, забор из смородиновых кустов, у единого на селе - никто иной не догадался.

        Улицы две - Набережная и Степная. Набережная - та, что ближе к морю, там рыбаки живут, те, что в старом рыбколхозе работали, а потом в браконьеры ушли, в частный излов. У браконьеров земли мало, по пятнадцать соток всего, меньше только интеллигенции полагается, учителям всяким и библиотекарям, коих у нас одна полька Кшепшицюльская, да и та замуж за дядю Мишу Мануилова вышла и в его доме живет с дочкой, земли не требует, не напрягает лишний раз канцелярию землеустройства написанием своей фамилии.

        На Степной живут колхозники, у тех земли побольше, потому что колхозник - трудовой класс, не чета браконьерам, колхозникам государство больше доверяет. Но, между нами говоря, пользы от тех колхозников в нашем деле - только червей во дворе у Ивана Курочкина накопать. И дворы их - тьфу, не о чем говорить: коровы, лошади да их же говнище. Впрочем, молоко еще. К колхозникам ходят покупать молоко. На том и все. Больше нет у нас ничего общего с колхозниками, наша улица - Набережная.

        Во дворе первое дело - виноградник, арками или рядами. Первый у нас виноградник был еще рыбколхозный, довоенный и чуток после войны. Потом, когда рыбколхоз закрыли, и рыбаки все стали браконьерами, виноградник забросили - он сам по себе рос еще лет тридцать, хирел потихоньку, но еще плодоносил изредка - можно было найти винограду спелого, если по склону полазить, пока его пожар совсем не убил в восемьдесят втором году вместе с половиной клуба и общественным туалетом.

        Вот у Лавра Берии рядами виноград, а у дяди Миши Мануилова - арками, у Спиры Топалова - рядами, а у Тито Иващенко - арками. Это на любителя. Между рядами, например, можно раскладушку поставить и там спать летом, а под аркой - стол и на нем обедать. Обедают у нас так: выносят все из летней кухни и на стол ставят - борщ, сто грамм, перцу острого, чесноку, хлеба. Только сядут семьей, разольют борщ по тарелкам, ложки ко рту поднесут, как тут, откуда ни возьмись - заходит во двор кто-то. "Хозяева, квартиры сдаете?" - спрашивает. Хозяйка вскакивает из-за стола, бежит квартиры показывать. Покажет, разберется, заселит или дальше искать отправит и за стол возвращается. Только кушать соберется - новый гость: "Хозяева, винца нальете?" А потом: "Хозяева, рыбки продадите десяток?" Не кушается у нас хозяйкам.

        А рыбка, кстати, не на виду, не на виду рыбка. Потому что рыбка, как и винцо - штуки антигосударственные. Государство борется с винцом и с рыбкой по мере сил. Не так чтобы под расстрел, но приходят иногда гости, которые хозяевам не нравятся. Зайдет такой гость во двор, про рыбку спросит или про винцо, а хозяйка ему: "Нету рыбки и винца нету, откуда? Не ловим, не делаем, не торгуем". Гость такой потом вернется в город и отчитывается на комитете: "Никто не признается, как вычисляют, не понимаю". Я вам тоже не объясню толком, как наши люди неприятных гостей вычисляют, но скажем так - если вы рыбки хотите или винца, у вас это на лице написано: "Хочу рыбки и винца хочу", а если вы ни того, ни другого не хотите, а напротив - хотите неприятности с собой принесли, то это у вас тоже на лице написано. Вот эти неприятности наши люди с лица и читают.

        Рыбу солят на заднем дворе. Ванну для этого предназначают или большие тазы, а потом самое главное семейное дело - на нитку тарань нанизать. Оно, конечно, когда той рыбы пару десятков, и в одиночку нанижешь, а когда ее полтонны? Тут уж, конечно, нужен семейный подряд - мужья, жены, дети, деды и прабабки, все собираются на заднем дворе, садятся вокруг тазов с засоленной и вымоченной таранью и нанизывают. Цыганскими иглами на капроновую нить, по десятку на вязку, на глазок по размеру сортируя. Потому что, скажем, если тарань крупная, лапоть, по-нашему, тогда это красненькая за десяток, а если мелочь - та, что под лодкой на дергалку ловится, то десяток - два рубчика. Вот так вечерами сидят на заднем дворе вокруг тазов, рыбу нанизывают, беседуют. Такие у нас семейные вечера вместо романсов под пианино.

        Сушить на чердаки вешают. Оно, конечно, есть такая штука - сушилка. Золотая штука сушилка - это коробка такая, каркас реечный, а к нему гвоздиками марля прибита, чтобы муха не добралась. В идеальном мире, где-нибудь на небесах, в райском саду, без такой сушилки, пожалуй, никуда. А в нашем мире, не вполне идеальном, у сушилки есть два страшных врага.

        Первый враг - тот самый гость, который во двор заходит, рыбку спрашивает, но не искренне. Такому покажи сушилку, таранкой набитую, так, пожалуй, не поверит, что у вас таранки нету.

        А второй злейший враг сушилки - вышеупомянутая муха. Потому что сушилка вроде как и марлей завешена вся, плотненько, без дырок, без просветов, казалось бы - некуда той мухе пролезть, некуда. А хватишься готовую тарань доставать - так полны жабры опарыша. И нет ответа на этот вопрос, ни один ученый еще не ответил - как в закрытую марлей сушилку мухи пролезают?

        Вот потому-то в сушилках наших разве что бычка пару десятков можно увидеть - оно и непрошеному гостю и мухе спокойней. А рыба вся - на чердаке.

        Про чердаки... Чердак, конечно, вещь интересная, но что про чердак расскажешь? На чердаке, бывает, живут отдыхающие. Хотя, если положить руку на сердце, когда там три тыщи штук тарани висит, ни один отдыхающий того духа не вынесет - помрет от удушья и апоплексии. Тарань - рыба жирная, жир тот на пол течет годами, на жаре тает, парует, пахнет, как смертный грех. А, впрочем, на чердаках некоторые хранят старые книжки. Пролистаешь, бывает, одну такую книжку, сто лет назад закинутую, и найдешь рубль, советский. И уже не угадаешь...

     Степь

        ...принято травы описывать. Но я не опишу вам травы - черт их знает, как они называются, горелые все на солнце, высохшие, желтые, серые, колючки среди них есть, красные такие, с шипами. Если хотите про травы узнать, возьмите у Лавра Берии книжку "Травы нашего края", у него есть, почитайте, сличите по картинкам, а нам незачем, среди нас ботаников и знахарей нету - трава, она и есть трава, в огороде есть такой злобный сорняк - щирица, надо вырвать, а в степи - пускай растет, если не на колхозном поле.

        Есть люди, которые степи не понимают. Были у нас как-то отдыхающие из Нерчинска, помните: "Славное море, священный Байкал. Славный корабль - омулевая бочка", вот оттуда. Приехали, поскучали пару дней и не выдержали: "Что же это такое?" - плачут, на степь показывают. "Это степь", - говорят местные. "А деревья где, деревья?" - плачут и стонут нерчинские. "А на кой вам те деревья?" - удивляются местные. Уехали те, не выдержали. Оно и верно - степь не всякий понимает.

        А Мария Мануилова, например, когда в Германии в войну кантовалась в остарбайтерах, так подружки ее говорят, наоборот, по степи плакала. Хорошо у нас, говорила - у нас степь, домой хочу. Удрала потом с поляком каким-то - сначала в Варшаву, а оттуда, поляка бросив, уже домой - так по родной степи тосковала. В Киеве только застряла, в госпитале малярийном, с доктором Деловери, но не надолго - не полюбила города, все ей степь подавай. Киев, потом говорила, некрасивый город - развалины одни.

        Оно и сейчас видно, что степь любит - это когда в поле работать надо. У нас вообще-то рыбаки в поле не слишком работают, не колхозники поди, но иногда приходится - чтобы корма для домашней скотины заработать. Колхоз, не будь дурак, просто так рыбакам корма не дает - выделяет наделы на своих полях, а там уж изволь поработать - прополоть буряк, собрать, и тогда уже колхоз смилостивится и выделит тебе с того буряка долю. Так у нас приобщают частников, антигосударственный элемент, к труду на благо общества. Рыбаки, понятно, полевой работы не любят, стесняются ее даже, но ничего не попишешь - вкалывают. Здесь тоже семейный подряд - всех в поле выгоняют, кто в доме есть, разве что столетних пожалеют, а если восемьдесят кому лет, то, пожалуй, и захватят - в восемьдесят лет у нас некоторые так буряки пропалывают, что будь здоров. Хотя баба Липа, конечно, не пойдет - она не для того в молодости на благородную девицу училась, чтобы на старости лет буряки полоть, да и сынок ее, дядя Миша Мануилов, завхоз, найдет те корма и так, и чай будет пить в беседке, пока все в поле.

        А Мария радуется, когда в поле. Когда в машине едут, в кузове, на полевые работы, то аж светится вся. Лёлик, примером, не светится, или Китаечка - они бы лучше в войнушку поиграли в пионерлагере вместо того, чтобы по полю на коленках лазить и руки колючками жалить, сидят скучные, а Мария радуется - нравится ей в степи, красиво, говорит.

        Ну что еще в степи? Кукуруза и арбузы, которые у нас называются "кауны". Я, пожалуй, так и буду говорить: "кауны", а то "арбуз" - это не по-нашему как-то, так в столицах говорят. Так вот, кукуруза и кауны - воруем их, конечно. С колхозного поля и с бахчи. Кукурузу и кауны сам бог велел воровать. Смешно сказать - не воровать кукурузу и кауны. Если о чем другом говорить - это, конечно, предосудительно и даже преступно - воровать. Но не кукурузу и кауны. Вот у нас почему сейчас народ капитализм так не любит, тоскует по прошлому? А все оттого, что капитализм многое попирает, все, можно сказать, исконные народные права, как то: украсть кукурузу и каун. Ловят нынче, сторожей ставят, а то и поля перепахивают с излишками, что капиталисты не собрали - лишь бы народ даром не взял. Черное это дело, неправое. Раньше тоже, конечно, охраняли - корейцы, частники, особенно жадны были до своей бахчи и собак держали злющих - но не так все же, не так, как сейчас. А уж поля точно не перепахивали лишь бы народу даром не досталось. А потому у каждого человека был погреб, а в погребе - кукуруза и кауны. И причем даром. А сейчас что? Кукуруза продается в супермаркете, завернутой в целлофан, а каунами, да нет, не каунами, а арбузами - торгуют на базаре чужие носатые люди.

        А если не про арбузы говорить, а о романтике, о том, почему та же Мария Мануилова степь любит, то я так скажу: в степи далеко видно. Вот вышел ты, допустим, за город, за последнюю улицу, которая, кажется, носит имя писателя Куприна, глянул: степь да степь кругом, а в конце ее - ветроупорка, это зеленое насаждение такое между полями, а за ней, знаешь, село - Радянская Украина. Вышел за село, снова глянул: поля, поля, ветроупорка, а за ней - другое село, Шевченково. Забрался там на пригорок, глядишь: село Широкая Балка. Из балки вылез: поле, озеро, поселок Першотравневое. Все как на ладони. Вот и у нас, выйдешь за село в степь, пройдешь по дорожке на кладбище - оно у нас чуть приподнято, на пригорке, глянешь назад, на село, а там оно тебе во всей красе - все дома и сады, домик к домику, деревце к деревцу, все видно, если по весне, так вообще красота: все деревья в белых цветах и стволы известью побелены, а по осени - костры дымят, это, значит, листья жгут по дворам, а за домами и садами - лагеря пионерские сплошной линией вдоль берега, а за пионерской линией - море, налево вдоль берега глазами пойдешь, придешь в Ялту, соседнее село, а потом и в город, направо глазами пойдешь - Змеиная гора. Даже если присесть на корточки, закурить - все видно. А обойти кладбище и в другой бок глянуть - свалка, и дорога ровная грунтовая на ту свалку ведет, как детским мелком нарисована, а по той дороге едет машина-самосвал, тоже издали как игрушечная, и голубая кабина видна, и знаешь ты, кто в той машине едет...

     Баба Липа

        ...собачья будка, а перед ней скачет на цепи собака-овчарка по имени Букет, огромная и мохнатая, что твой медведь. Вот полста лет живет там дядя Миша Манилов и всегда у него во дворе эта медведеобразная собака Букет. Собаки по полста лет не живут, так что это разные, видимо, Букеты подрастают друг другу на смену, но люди местные знают: этот собако-медведь там навечно. А еще знают, что он хоть и огромный и страшный, но не злой - никого еще до смерти не загрыз, а так, чужих пугает, своих не трогает.

        Чуть ближе, если мерять от собачьей будки - гараж, всегда открытый. В гараже стоит дяди Мишина "Волга". Дядю Мишу почти всегда можно найти в гараже - он там вечно ковыряется в этой своей "Волге". Это когда он не сидит в беседке, употребляя чай с медом или на веранде, кушая с глухонемым работником Ильей вареную картошку с тюлькой. Раньше, когда "Волга" была новая, она предназначалась для того, чтобы отвозить людей "на дорогу" или как еще говорят: "на трассу". Это означает, что автобусы в наше маленькое село заходят редко, а людям надо позарез ехать. Тогда они идут во двор к дяде Мише, благо двор его прямо у въезда в село, где под забором лежит камень-указатель, и просят дядю Мишу отвезти их на большую дорогу, где они могут сесть на рейсовый автобус из Урзуфа на город. Урзуф - это большое село за Змеиной горой, оттуда автобусы чаще ходят. Дядя Миша всегда кривит лицо, когда его просят, но, покривившись, соглашается - стесняется отказать односельчанам. Но это раньше так было. А сейчас машина вечно стоит в гараже, и дядя Миша в ней ковыряется, весь измазанный маслом. Поэтому люди, когда заходят по привычке попросить отвезти их "на трассу", видят вымасленного дядю Мишу, который разводит руками и говорит жалобным голосом: "Нет, ну ты видишь? Ты видишь? Куда я тебя повезу?" Люди все понимают и идут на трассу пешком.

        А еще ближе, перед гаражом - летняя кухня. И вот в этой летней кухне - главная резиденция бабы Липы. Нет, у нее, конечно, есть и в доме резиденция - большая кровать в маленькой комнатушке, где на стене дерюжка с лебедями, но там баба Липа только зимой спит, а весной, летом и осенью баба Липа базируется в летней кухне, даже спит там на топчане. Это все знают - скажем, если приходит посетитель к дяде Мише, он даже в дом не суется, а сразу идет в беседку, на веранду или в гараж, и другие домочадцы даже не глядят в его сторону - знают, это к дяде Мише. А если кто к бабе Липе приходит - так он сразу идет в летнюю кухню и плевать ему, что дядя Миша в гараже. В дом идут только когда к дяди Мишиной жене приходят - к Пшекшицюльской. К ней чаще всего по школьным делам ходят, ученики. Кшепшицюльская живет в доме, она учительница, и ей нечего делать в летней кухне или в гараже. Бывает, правда, в беседке еще частенько - когда они вдвоем чай пьют с дядей Мишей. Еще в дом идут гости, когда к дочке учительской приходят - к Марте. К ней, впрочем, никто почти не ходит - местные ее почему-то не любят, потому что она заносчивая, обзывают ее за глаза Мартышкой и белобрысой. В гости к Мартышке ходит только Лёлик - потому что они одногодки, и их часто оставляли вдвоем во дворе на бабу Липу, вот и сдружились, играючи. Лёлик дружит с Мартой так же, как с Китаечкой, только по-другому. Китаечка - она своя свойская, с ней в войнушку любо дорого играть или в "латки", а Марта - она умная какая-то, книжки читает и издеваться горазда, все время над Лёликом смеется и всякие штуки обидные придумывает, но Лёлик, денек пообижавшись, снова к ней идет.

        В тот день баба Липа тоже была, как обычно, в летней кухне. Это Лёлику Сережа по дороге рассказал. Лёлик сидел в школе на уроке, на географии, радостный сидел, потому что май на дворе, тепло, солнце в окошко, мечтал о том, что, раз на дворе май, то школа скоро кончится, и поедет он в село на каникулы. Сидел, одним словом, радовался жизни и не обращал никакого внимания на географическую карту, и тут вдруг открывается классная дверь, и заходит отец, Сережа. В первый раз Сережа в школе показался, Лёлик оттого обрадовался и ошалел слегка - что отец в школе делает? А Сережа ему говорит: "Поехали", отпросил у учительницы, а по дороге, уже в автобусе, сказал, что баба Липа померла. Лёлик даже огорчиться не смог - в село ведь едет, раньше, чем положено, а тут вдруг баба Липа умерла - огорчаться надо, а не огорчается как-то. Спросил только: "Как это?" "На кухне управлялась", - ответил Сережа, - "Упала потом, о порог затылком ударилась. Старая уже, ноги слабые, а все бегала".

        Баба Липа полежала еще чуток на топчане в летней кухне. Работник Илья к Марии во двор прибежал, показал жестами, что надо срочно к матери идти. Мария и побежала с Ильей, а по дороге Илья зашел еще в кафе Коки Топалова, где чебуреки продают, и купил шесть штук, Марию тем удивив. Когда к бабе Липе в кухню зашли, та взяла один чебурек, откусила. Говорит Марии: "Хотела попробовать, как в кафе делают, никогда не пробовала", пожевала, выплюнула на пол, сказала: "Дрянь" и отдала богу душу.

        Таким Лёлик тот день и запомнил: как Сережа к нему в школу пришел, как в автобусе ехали, потом с Мартой стояли во дворе разговаривали - Марта тоже, казалось, была меньше огорчена смертью приемной бабушки, чем рада приезду старого друга Лёлика. Потом кладбище, как шли забыл, а помнил уже, как Лавр стоит у ограды с Василием Простаковым, курят оба, Лавр говорит: "Все там будем" и Василий говорит: "Все там будем", и солнце майское, ласковое, и скоро каникулы...

     Сережа Сермягин

        ...в третью ходку ушел, а когда вернулся, все опять, как по маслу - рыбалка с Лавром, кафе открыл, машину купил импортную, "Фольксваген". Лёлик тогда уже совсем взрослым стал - в институт уехал учиться, за делами отцовскими не следил, получал только от него по почте немалые переводы "на учебу" - хватало даже на рестораны. Иногда отец даже приезжал в столицу - тогда Киев уже стал столицей отдельной страны, по делам. Как прежде, брал Лёлика с собой, но эти поездки "по делам" уже совсем не были похожи на те, что в детстве. Те Лёлику нравились больше: на бахче кушаешь арбузы, пока отец со сторожами толкует, на маслобойне интересно смотреть, как семечки в бункер засыпают, мелят их на масло, и пахнет вкусно, в лунапарке сидишь в вагончике, ешь печенье, смотришь в окошко на аттракционы, а сейчас скучно все: отец все по офисам каким-то ездит, по квартирам, а чаще - по рынкам, с личностями разговаривает мутными, а Лёлик тем временем в машине сидит, ждет. Потом, правда, идут с отцом в ресторан, и тот рассказывает Лёлику про бизнес и просит его рассказать про учебу, про девушек, спрашивает, не собирается ли Лёлик жениться. Лёлик рассказывает про учебу, про девушек, говорит, что жениться не собирается, они пьют водку, а на следующий день отец дает ему денег и уезжает.

        Поначалу, живя в столице, Лёлик больше всего по рыбалке тосковал - конечно, прежде отскучав свое по Китаечке и Марте Кшепшицюльской. Впрочем, девчонки быстро забылись - увлекли новые, столичные. Лишь приезжая на каникулы, встречался со старыми подружками - радовались друг другу почти как прежде, ходили на море купаться, в кафе угощал их мороженым. Но, возвращаясь назад в столицу, Лёлик уже не врал друзьям, что у него есть дома "девчонка". Не было уже никакой девчонки потому что. А по рыбалке тосковал - отца слушал, когда тот рассказывал.

        Отец рассказывал, что плохо все. На рыбалку, как на войну ездят - под "крышей" все, автоматы с собой берут вместо спасательных кругов. Сейчас мы бы, говорит, тебя с собой в ночь точно не взяли. Лавр, как самый опытный, в "бригадирах", прямо как в детстве, когда на шхуне во время войны ходил пятнадцатилетним капитаном, только сейчас все наоборот - тогда самым маленьким был и стоял над взрослыми мужиками, а сейчас - самый старый, а под ним молодые мужики, которые и мест-то толком не знают, каждое его слово на лету ловят. Но это в море Лавр - бригадир, а на суше, когда рыбу сбывать надо, в бригадирах Сережа стоит. Для того и поездки его в город - с нужными людьми договариваться, "крыша", мол, даже не местная, а высокая, столичная, ментовская. А иначе, мол, из села даже рыбу не вывезешь - прямо на трассе патруль возьмет. Осетрина и икра ее - валюта дорогая. А кроме ментов еще и военные, после независимости у нас вдруг граница оказалась прямо под носом - а военные похлеще ментов море держат. Раньше, бывает, увидишь незнакомый катер на горизонте и знаешь - рыбнадзор, спрячь рыбу или договорись полюбовно, а сейчас военные за каждым кустом по берегу сидят с биноклями, днем и ночью - просто так из моря и бычка не вывезешь, а человека с мешком тут же в оборот берут. Плевался, одним словом, Сережа на нынешнюю жизнь, а потом махал рукой и улыбался: "Все равно лучше, чем раньше. Вон даже Лавр говорит, что мне бы мои пятнадцать лет да былое бригадирство, я бы таких делов понаделал, да раньше за такое сажали, а сейчас - любо дорого, чего хочешь делай".

        Еще отец строил дом, большой, рядом со старым родительским. Шутил все время про сына, дерево и дом, старую шутку. Видишь, говорил, как у меня все удачно складывается, все у меня будет, как народная мудрость завещает. И сложилось почти - дом вырос красивый, двухэтажный, с балкончиком, с винным погребом. Уже начали изнутри отделывать...

        А потом Лёлику позвонили и сообщили, что отец погиб. Не сказали как, сказали просто - приезжай. Лёлик, пока в поезде ехал, еще не понимал, что произошло - так же, как когда-то с бабой Липой, просто ехал домой, даже беседовал с попутчиками о какой-то ерунде. Потом уже, когда в дом зашел, бабушку Марию увидел, Лавра, сразу расплакался. Бабушка молчала, ничего не говорила, будто не замечала никого, в себя ушла, а Лавр плакал. Сказал только Лёлику, что Сережу убили, а дальше не смог.

        Другие рассказали: зашел Сережа в подъезд к жене бывшей, Эвелине, только успел подъездную дверь открыть, а там его уже ждал кто-то: пырнули ножом - тихо, быстро, умело, прямо в сердце. Милиция говорит: хулиганы, плохой район, плохой дом, там вечно такое творится. А Лёлик почему то вспоминал мать Эвелину, какой он ее помнил с детства: стоящей с папиросой в подъезде или сидящей на подоконнике, а вокруг нее - противные мужики в татуировках, громко смеются, разговаривают на блатной фене, ругаются. У каждого из них, Лёлик знал, была в кармане точно такая же заточка, какой отца зарезали - у матери всегда была дурная компания. Многие на мать и грешили, говорили: "И зачем он к ней поперся? Сто лет уже вместе не жили. Там же не дом, а малина". Многие милиции верили. Только Лавр, заслышав это, злился, махал рукой, Лёлику говорил в сторонку: "Свои убили. Урку наняли, но кто-то из своих, падлы. Допрыгались мы с этой рыбой, высоко полезли, большие деньги пошли. Я давно чуял, а остановиться сил не было", - Лавр жалобно смотрел на Лёлика, ища оправдания: "Ты же знаешь, как оно - в море если раз выйдешь, уже не остановишься, тянет. Без моря жизни нет".

        На мерседесы, что на похороны съехались, на незнакомых стриженых людей в костюмах Лавр смотрел чуть ли не с ненавистью - в каждом подозревал врага, здороваясь, принимая соболезнования, качал головой, будто хотел сказать: "Не верю я вам". Мария идти не могла, а в чужую машину садиться не захотела - попросили дядю Мишу...

     Бородатый Фотограф с обезьяной

        ...живет в большом доме за высоким забором - в том самом месте, где когда-то была дача Орловских. И все так же, как до войны - с павлинами, даже зовется тот дом у местных до сих пор: "Дача Орловских", хоть и живет там сейчас этот бородатый фотограф. Фотографа же так и зовут: "Бородатый", "Фотограф" или "Бородатый Фотограф", потому что других бородатых у нас на селе нет, не в моде у нас бороды, и фотографов тоже - был один, говорят, до войны, чудак, который всех в селе фотографировал, но потом пропал куда-то. А позже уже этот объявился, никто не знает, как его зовут, бородатый и нелюдимый, так что если кто хочет о нем подробно рассказать, то говорят так: "тот-какио, Бородатый Фотограф с дачи Орловских", а больше о нем никто ничего не знает.

        Это из взрослых. Больше знают дети. Взрослых Бородатый Фотограф в самом деле не привечает - они бы и рады к нему во двор зайти потолковать или на улице остановить за жизнь спросить, а тот встанет на воротах или на улице на ходу бросит: "Чего надо?", а дальше не привечает, и гость сам понимает, что нечего ему во дворе с павлинами делать и не о чем ему с этим угрюмым говорить. Пробовали поначалу денег занимать, как водится, на бутылку - Фотограф давал. Василий Простаков, скажем, или Чипка Давыденко - недалеко живут. В другой раз приходят, а Фотограф им: "А старое ты отдал?" И опять тушуются гости, уходят. Так потихоньку всех и отвадил. В море рыбачить Фотограф не ходит, даже лодки у него нет, в колхозе ему тем более делать нечего - вроде училки Кшепшицюльской интеллигент, но та, что в школе, что в библиотеке - у народа на виду, всех знает, и про нее все всё знают, а Фотограф только ходит по берегу с пальмой и обезьяной, фотографирует отдыхающих за деньги, а с местными не общается - местные за деньги фотографироваться не станут, а за просто так он не предлагает. А когда по пляжу не ходит, то ездит куда-то на красных "Жигулях", причем туда тоже сажает обезьяну и пальму сует в багажник - наверное, в другие села ездит на заработки, а может и в самый город. Загадочная, одним словом, личность.

        Другое дело дети. Первыми во двор к Бородатому Фотографу проникли Андрюха Иващенко с Китаечкой. Купались как-то в море и увидели чайку на перекате, поплыли за ней, зная - бесполезно, к чайке никогда не подплывешь так, чтоб схватить - ты плывешь, а она тоже перебирает себе лапками под водой так, что и не заметно, кажется, плывешь к ней, а чайка все так же далеко. А надоест ей - улетит. Вот и тогда - поплыли на всякий случай, смотрят, а чайка-то не убегает. Андрюха ее рукой схватил, вытащил на берег - там уже внимательнее с Китаечкой рассмотрели - а у чайки, оказалось, крыло вывернуто и лапка. Огорчились вначале - не знали, что делать, домой-то не отнесешь - у нас, у местных, с птицами разговор короткий - сразу в суп, а если несъедобное, вроде чайки, то выкинуть и забыть. А потом Китаечка вдруг говорит: "Нужно ее Бородатому Фотографу отнести - он знает, как с животными обращаться". "Дура, что ли?" - рассмеялся Андрюха, - "У него же обезьяна! При чем здесь обезьяна к чайке?" "Сам дурак", - заявила Китаечка, - "У него во дворе за забором павлины, это все знают - павлины далеко орут. А павлины - это птицы!" Вот так и порешили.

        Пошли с чайкой к Фотографу, стали у ворот и скребутся тихонько, громко стучать боятся. Полчаса скреблись, пока Фотограф вышел. Спрашивает: "Что у вас?" Строго так спрашивает, не улыбается. А Китаечка ему говорит: "У нас чайка вот" и показывает. Фотограф посмотрел и говорит: "Заходите" и впустил их во двор.

        А что там во дворе! Вначале еще ничего - Фотограф повел их по асфальтовой дорожке, где по обе стороны цветы, и цветы все такие диковинные, каких у нас не бывает, даже розы - у нас маленькие, неказистые, которые в городе на базаре дорого продают, а у Бородатого Фотографа во дворе - огромные, красные, белые, желтые, таких у нас не видал никто. А за розами - елки, и тоже - пушистые и цвета как-будто синего, невиданного. Но самое главное началось, когда цветник прошли. За цветником оказались клетки, много-много клеток и вольеров, тоже по обе стороны дорожки, а в тех клетках - разные животные и птицы. Птиц много наших, знакомых - щеглы, синички, снегири, удоды, иволги, а павлины знаменитые, так те просто по двору ходят, без всяких клеток. Животные тоже: две огромные собаки за ними следом идут по дорожке, провожают, а в клетках - хомяки, морские свинки и какие-то другие животные, похожие на волка или лису. И куча обезьян. Оказалось, что у Бородатого Фотографа не одна обезьяна, с которой он по пляжу ходит, а не меньше десяти. Макаки эти, при виде Китаечки с Андрюхой, забегали по клеткам, запрыгали, лапы тянут сквозь проволоку, пытаясь схватить. Андрюха с Китаечкой не знают пугаться им или смеяться - такие эти обезьяны чудные. А потом вдруг им совсем не до обезьян стало, потому что они увидели... льва! Настоящего, огромного, гривастого - прям как в цирке, лежит, на них смотрит. Андрюха с Китаечкой аж на месте застыли.

        - Давайте вашу чайку, - прервал их молчаливый восторг Фотограф, и, взяв птицу из рук Китаечки, принялся что-то с ней ладить - дощечки какие-то привязал бинтом вроде костылей, а потом посадил ее в вольер.

        А после Андрюхи с Китаечкой все дети начали к Фотографу в гости ходить, тем более, что те принесли с собой подарки - по павлиньему перу невиданной красоты. Подходили к воротам, скреблись, дожидались, пока Фотограф откроет, и просились: "А можно ваш зоопарк посмотреть?" И Фотограф всех пускал, никому не отказал.

        А кроме детей, Бородатый Фотограф, пожалуй, только с Лавром Сермягиным дело имел. И то случайно вышло - стоял как-то Лавр у себя на воротах, курил, и тут вдруг идет Фотограф. Поравнялся с Лавром, поздоровался, улыбнулся даже, чего за ним не замечалось. Может, оттого Лавр к нему и пригляделся - раньше только на берегу видел, когда тот с пальмой ходил, а на берегу Лавр не слишком людей разглядывает. А тут пригляделся и говорит: "Да я никак тебя знаю?" "Знаешь, знаешь", - усмехается Фотограф. Лавр пригляделся еще раз: "Орловский? Только с бородой..." Фотограф: "Он самый, только ты никому не говори". "Я-то не скажу", - кивает Лавр, - "А как другие узнают?" Фотограф снова усмехается: "Узнал один - сосед твой, Тито. Но у нас с ним давняя дружба. А ты, Лаврик, может, рыбки бы когда принес или на рыбалку с собой взял?".

        Лавр кивает и закуривает следующую...

     Призрак фотографа в фуражке и галифе

        ...выходит по ночам, ночь - самое время для призраков, в крайнем случае, сумерки. На Призраке - красная офицерская фуражка с черным околышем без кокарды, черный же китель с отпоротыми нашивками, а самое главное - широченные черные галифе с белым кантом. При себе Призрак всегда имеет фотоаппарат с треногой - если не в руках несет, то аппарат все равно где-то рядом, в песке, скажем, стоит, треногой воткнутый. Аппарат старый, чуть ли не века девятнадцатого, в ящике из красного дерева, с мехами, а на крышке объектива, если кто осмелится к призраку подойти, можно прочитать надпись: "Carl Zeiss Jena".

        У Призрака фотографа дурная слава. Говорят, кого он сфотографирует, тот скоро в море утопится. Хотя документальных свидетельств тому нет, байки одни и предрассудки. Первым у нас Иван Сермягин утопился, еще до войны - тогда как раз Призрак фотографа появился. Но, между нами говоря, Иван Сермягин утопился по пьянке, выпав из лодки, вроде того, что в нынешние времена Чипка Давыденко регулярно проделывает, но всякий раз выплывает. Так что, был бы призрак таким уж злокозненным, и сфотографируй он тогда Ивана, неужто он упустил бы Чипку? Потом, во время войны, бог его знает, кто там топился - никто счет не вел. Немцы вроде не топились и румыны, а советский десант, что под Ялтой высадился, пулеметами с бугра покосили, мало кому дали на берег выйти - это тоже, пожалуй, призраку в дело не пришьешь.

        Это уже после войны слава Призрака в гору пошла - по берегу лагерей пионерских понастроили, санаториев, пансионатов, а там известно какая публика - городские все, и часто из таких городов, что моря не видели, плавать толком не умеют. Тогда и пошли утопленники - по нескольку штук в году, дети из лагерей сбегают, купаются по ночам, взрослые, те тоже не лучше, обопьются водки в своих санаториях и туда же - купаться в ночное без трусов. Трое залезут - двое вылезут, причем, на берегу и не вспомнят, что третий с ними был - ищут на утро по всему пансионату, чтоб опохмелиться. Ну и находят потом на Змеинке в виде синего трупа. Вот тогда и начали про Призрак фотографа говорить - будто бы встречали его ночью и фотографироваться соглашались. Местные поначалу приезжим не верили - думали, врут по пьяни, а потом и наши начали встречать - у нас многие ночью в море выходят, а Призрак, к тому же, и с утра появлялся - пока солнце не взошло, и люди выходят на берег, лодки вытаскивают, снасти, готовясь в море выходить. Вот тогда, говорят, его видели. У кого ни спросишь - ко всем поутру подходил со своим аппаратом на треноге. Рыбаки, его завидев, сразу руками машут: не подходи, мол, иди своей дорогой, и фотографироваться даже не предлагай. Но культурно стараются разговаривать, чтобы не злить Призрака, а то мало ли. Вот Иван Чван, например, в шестьдесят седьмом году, точно так выходил в море, копался в лодке на берегу и вдруг видит: Призрак. Хотел было культурно прогнать, рот открыл, а... ну, все знают, что Иван Чван культурно говорить не умеет, а говорит одними матюками. Так что, пока Иван думал и слова выбирал, Призрак успел ему сфотографироваться предложить. Тут его Иван, конечно, послал, но поздно - не успел в море выйти, как такой смерч поднялся, что Ивана вместе с лодкой в воздух подняло, несколько раз вверх тормашками перекрутило и назад на воду поставило. "Это я себе представляю, что бы было, если бы этот пидарас меня сфотографировал", - возмущался потом Иван, - "Вы это, тот-какио, мужики, не мешкайте, сразу посылайте гада. Я его, когда в следующий раз увижу, урою падлу". Выследить, конечно, пытались: тот же Иван Чван, или Чипка Давыденко с Василием Простаковым, упились как-то до чертиков, осмелели, и пошли на пляж Призрака выслеживать - у Чипки бутылка водки в руках, а у Василия Простакова - топор. Так вместо того, чтобы выследить Призрака, Чипка бутылку в песке потерял, а Василий Простаков за это гнал его до самого дома, бежал за ним с топором.

        Кроме рыбаков Призрак еще к влюбленным парочкам обожает приставать - к этим ближе к полуночи, когда парочки по скамейкам на пляже сидят, под пионерлагерными навесами. Подойдет, встанет напротив и сфотографироваться предлагает. Те часто соглашаются - приезжие, Призрака не знают, думают, чудак какой-то, почему бы не сфотографироваться? Тут уж не проследишь, топятся потом влюбленные или нет, а то что не к добру это - так точно. Разъезжаются потом влюбленные по своим городам, и любовь быстро проходит, а, бывает, наоборот - семьи разрушаются. Всяко не к добру, одним словом, выходит.

        Ареал обитания Призрака - от Белосарайки до Змеинки, и только по берегу ходит, по пляжу, ни в селе не показывается, ни в море - за лодки беспокоиться не надо, что Призрак их украдет. Друзей у Призрака нет, а есть случайные попутчики и конкуренты. Например, где-то возле Соснового Бора обитает сумасшедшая старуха, которая ночью преследует прохожих и бросает им вслед череп какой-то птицы или дельфина. А еще есть Бородатый Фотограф, который ходит по тому же маршруту, что и Призрак. Старуха и Бородатый не боятся Призрака, единственные из всех. Наверное, потому что они с ним одного поля ягоды. Опять же, сеятели. Это те, которые поутру по пляжу с решетом ходят и песок просеивают - они тоже часто с Призраком встречаются, ненавидят его и боятся.

        У Призрака есть свои любимчики: скажем, любит он на бугре в траве сидеть и наблюдать, как Лавр Сермягин в море собирается с сыном Сережей. К ним не подходит - издали наблюдает, впрочем, и через линзу иногда смотрит аппарата своего. Детей еще Призрак любит: это когда они затемно со школы идут по пляжу, из Ялты, соседнего села. К детям иногда подходит, заговаривает - но те боятся его, убегают - детям нашим про Призрака все хорошо известно. Больше других Призрак любит узкоглазую девочку, азиатку - за ней часто идет, когда та с другими детьми по пляжу гуляет, местные ее Китаечкой зовут, хотя никакая она не китаянка, а дочка Якута, рыбака.

        Мальчика еще любит, Лёлика, сына Сережи Сермягина. Лёлик этот часто по берегу идет из самого города - со школы сбегает, а Призрак его у Белосарайки ждет и тоже следом идет, провожает. Сфотографировал даже раз - не на пляже, правда, а на бугре. Сережа, отец Лёлика, любит на мотоцикле к самому краю бугра подъезжать, их часто там можно увидеть под вечер. Так Призрак однажды улучил момент и сфотографировал их - как они там на бугре на мотоцикле сидят.

        Дети, впрочем, вырастают - мальчик Лёлик вон с девочкой Китаечкой идут из Ялты, соседнего села, за руки держатся, как будто тоже влюбленные, через корягу перелезают. Призрак фотографа предложил им сфотографироваться, а они убежали. И Призрак их не преследовал, знал, что...

     Лавр Сермягин

        ...ходит по саду, плачет. Плачет, потому что в саду деревья, которые с Сережей сажали, и дом, Сережей выстроенный, в котором тот и пожить не успел. Так что Лавр куда ни глянет во дворе - все, считай, вместе с Сережей делали: вон то дерево посадили, вон ту кладку положили, забор новый - и тот Сережа из города привез, говорил: "Что ж у тебя, батя, забор такой дореволюционный?". Но что же делать, по хозяйству-то управляться надо - рыбалку Лавр сразу бросил, когда Сережи не стало, распрощался со всеми в бригаде, сказал: "Не могу, хватит мне", а по саду работал, хоть и плакал всякий раз.

        В саду это с ним и приключилось: залез Лавр на черешню, самое старое дерево во дворе - когда сажали, еще Сережа маленьким был, и деревце было маленькое, плюгавенькое, самый никчемнейший из всех саженцев, а потом самое живучее оказалось и сильное - что твой дуб вымахало, в охапку не обхватишь. Но и ему время пришло - постарело дерево, отсыхает потихоньку ветвями. Подставил Лавр лестницу, забрался на большую ветку, потянулся дальше к сушняку, чтобы его ножовкой отпилить, и чувствует - кольнуло что-то в боку. Не придал значения - старому человеку к болям не привыкать, ветку отпилил и забыл. На следующий день кольнуло сильнее, а потом уже совсем невмоготу стало - изожгло все внутри. Пришлось в самый город ехать, к доктору. Дядя Миша Манилов, как обычно, повез на "Волге", договорился с кем надо, с самым лучшим доктором. А доктор что скажет, хоть и самый лучший? Месяц вам остался, говорит, от силы. Если есть деньги, дедушка, лечитесь, а нету - то же самое выйдет, так что я вам лучше морфию всякого пропишу, чтоб не так болело.

        Лавр еще успел Лёлику позвонить, позвать в гости. Про болезнь ничего не говорил, так пригласил, чтобы успеть повидать, благо лето - Лёлик отпуск смог взять. Приехал радостный, красивый, удочки мастерил, на рыбалку ходил - то пешком на Змеинку, то с Андрюхой Иващенко на лодке. Лавр про болезнь не говорил, но Лёлик потом сам догадался - дед уже был плох, и, в общем, как о таком не догадаешься? Уезжая, знал - в последний раз видятся. А потом, уже дома, в столице, все ждал, когда позвонят - знал, скоро.

        Мужики тоже зашли попрощаться - все, кто в бригаде раньше работал. Лавр уже совсем в лежку лежал, не мог встать, от гостинцев отказался: "Куда мне?" - говорит, - "Не влезет в меня уже". Тут Кока Топалов говорит: "Щас" и достает из пакета банку черной икры, - "Это точно влезет". Отрезал кусок хлеба и всю банку на него вымазал - в два пальца, приподнял Лавра, подушку под спину подложил, чтоб тот сидеть мог, и сунул тот жирный бутерброд ему в руку. "Да, это точно влезет", - говорит Лавр, откусывая. Мужики смеются, а Лавр уже и смеяться не может, сил нет - жует потихоньку. "Что за банка такая чудная?" - спрашивает. "Да в магазине икру брали", - говорят мужики. "Дожились, блядь", - сокрушается Лавр, - "Икру в магазине покупаем". Мужики смеются. Лавр тот бутерброд с икрой не доел, а на следующий день умер.

        Хоронили тихо, но внушительно - большие люди из города "мерседесами" не наехали, как к Сереже, но хватило и своих - считай, все село вышло, мужики все, кто под Лавром в море ходил - и старые, которые на шхуне в войну, и молодые, "бригадные". Пока по дороге на кладбище шли, на трассе машин на километр скопилось - не могли в село заехать отдыхающие. "Кого хоронят?" - спрашивают. "Лавра Берию", - отвечают им местные. "Это что, какой-то авторитет?" - спрашивают. "Авторитет", - отвечают местные.

        Лёлик на похороны не поспел из столицы, на следующий день приехал. Мария, бабушка, так же, как с Сережей было, ушла в себя, не плакала, не причитала - ноги только не слушались, чебуреки жарила, молча, сидя у плиты. Говорила только: "Пойду к Мише жить, брату. Для кого мне теперь чебуреки жарить? А у Миши - семья, девочка. Научу Марту чебуреки делать, она толковая, справится". Лёлик тогда взял бутылку водки, закусь, что с поминок осталось, и пошел к Андрюхе Иващенко - это чтобы не в одиночку на кладбище идти.

        Пошли, сели там на бугорке, вспомнили, пили за упокой, выливали Лавру по чуть-чуть в землю. Лавра хорошо похоронили - в тени, под деревом, рядом с Мироном, Иваном, когда на бугорке сидишь - море видно, от Змеинки до самого города. На Змеинке лодки стоят, рыбаки, издали - как игрушечные. Даже тех, что с берега заходят и стоят по пояс в воде или на камни взбираются, видно мелкими точками. Лёлику вдруг чудится, что и сам он там на камне стоит, ловит, и себя самого с бугра видит. "Видение, наваждение", - думает Лёлик, - "А с другой стороны, что ж такого? Там мое место, там я все детство провел, на той горе, в лодке с Лавром и Сережей или вот так, на камне возле берега. Или шел всю жизнь к той горе. Потому я там. А здесь что? Кладбище. Здесь я временно, нет меня здесь, и никого нет. И Лавр, и Сережа, все мы там, на Змеиной горе..."

        - Ловят люди, - говорит Лёлик, - показывая головой на Змеинку.

        - Да какое там, - кривится Андрюха, - Это бакланы все, отдыхающие, на резинках стоят, бычочков таскают на уху. По-настоящему, так чтоб ловить, как Лавр ловил, сейчас уж никто не ловит. Повывелись рыбаки.

        - А бригада ваша как же?

        - Нету бригады. Как Сережу убили, и Лавр завязал, кончилась бригада. Сейчас и слова такого нет - браконьер. Море выкупили с потрохами, сдают в аренду, все чинно-благородно, по закону. Вон, видишь, в море палки торчат? Это Кока Топалов взял в аренду ставники, а мужики, те, что раньше в бригаде были, на него работают. Все равно, что твои колхозники... тьфу, - Андрюха сплевывает и с досадой машет рукой, - "Сейчас уж в море никого уж нет из тех, что раньше..."

        Лёлик улыбается:

        - Как никого? А...

     Дед Андрий

        ...забор смородиновый - пора бы обновить, а то зачахнет, и не будет на селе одного на всех смородинового забора, непорядок. Да кому обновлять? Вон Тито, сынок непутевый, сидит под тем забором на скамейке - не сидит, а лежит даже, пьяный в стельку, варнякает. Рядом мусорные ведра валяются, опорожненные после мусоровозки, прямо у Тито под ногами, а тот не потянется даже, чтоб их прибрать. Андрюха, внучок, тоже не лучше - торчит в своем дурацком баре за стойкой вместе с женой, Китайкой этой узкоглазой, Якутовой дочкой. Места для бара другого не нашли - прямо в смородину сунули, кусты выкорчевали - так, мол, красивей, и отдыхающим видней, прямо с улицы можно заходить. Вот и торчат там с утра до вечера, торгуют, как буржуи, а ведра некому прибрать. А еще Хавалиц, сосед придурошный, на воротах вечно стоит, языком ляпает, когда в огороде клад не ищет.

        Дед Андрий идет мимо стоящего на воротах дядьки Хавалица, мимо внукового кафе, мимо сидящего на скамейке Тито, как обычно, ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь. Вот когда Лаврушка Сермягин, Берия, что дом напротив, жив был, тогда хоть было с кем поздороваться, а так - одни инфузории кругом. Лёлик, внучок Лавра, тоже инфузория - к Лавру на похороны опоздал, столичная штучка. А вместо того на следующий день водки напились с Андрюхой, и на рыбалку каждый день ездят. Тоже мне рыбаки, хоть бы полведра бычка когда поймали. Впрочем, к Лёлику, Лавровому внуку, дед Андрий даже зайти собирался - по делу... Долго думал, к кому бы по этому делу зайти, и никак не мог придумать - как тут придумаешь, когда вокруг одни инфузории? А дело делать надо - время идет, часики тикают, вон Лавр Берия ушел, глядишь и его, старого Андрия, срок выйдет. Так что надо торопиться. А Лёлик - пацан нынче городской, образованный, соображение имеет, мог бы в том деле помочь, да... вовремя спохватился дед Андрий - Лёлик-то с Андрюхой-внучком и женой его, Китаезой Якутовной, с детства дружит - нельзя ему про дело говорить, тем более, когда у них этот бар и бизнес халдейский. Так что пришлось отказать Лёликовой кандидатуре в советчики. А потом вдруг само собой как-то придумалось - понял дед Андрий, кто ему в деле помощником будет...

        - А-а-а, ба-а-атя!!! - орет Тито Иващенко, завидев деда Андрия, - Э-э-э, тот-какио, ойо-йо-о-о... твою мать нехай!!!

        Дед Андрий презрительно плюет Тито под ноги, поднимает брошенные мусорные ведра и идет через калитку во двор, забрасывает ведра за смородину, идет дальше - по дорожке, под виноградными арками, до дома. Заходя в дом, оглядывается - все в порядке, молодняк в кафе, Тито на скамейке. В доме, в прихожей, долго роется в ящиках стола - если заглянуть деду Андрию через плечо, можно увидеть, что он перебирает в ящиках ключи. Ключей в ящиках - глазом не сосчитаешь, штук сто, не меньше, и кажется, что найти нужный совсем уж невозможно, но дед Андрий, порывшись с минуту, отбирает горсть желтых ключей без брелков, колец и меток, а потом, к чему-то приглядевшись, выбирает из этой горсти - один, нужный.

        - Спрячь труп в горе трупов! - произносит дед Андрий странную фразу с каким-то театральным пафосом, торжественно воздевая желтый ключ к потолку, как Данко - свое горящее сердце.

        Потом он напоследок выглядывает в окно, чтобы проверить, не идет ли кто, и, закрыв входную дверь на замок, направляется в кухню - там отбрасывает ногой половую циновку, под которой обнаруживается тяжелая ляда с железным кольцом вместо ручки. Дед Андрий поднимает ляду за кольцо и лезет в погреб.

        В погребе он сначала вытаскивает чопик из ближайшей винной бочки и, подставив под хлынувшую струю белую эмалированную кружку, набирает в нее дополна вина. Выдохнув и что-то сказав про себя, выпивает вино залпом и ставит кружку обратно на бочку.

        Дальше, за винными бочками - большой, обитый жестью, ящик с подсолнечными семечками. Дед Андрий, поднатужившись, сдвигает ящик вбок, слыша, как внутри пищат и бегут, спасаясь, мыши. В другой раз он бы тем мышам показал, но сейчас не до них - там, где стоял ящик, виднеется еще одна ляда, поменьше, а на ней - замок. Вот к этому-то замку дед Андрий и прилаживает давеча найденный желтый ключ. А открыв, залезает в тот другой, тайный, погреб...

        Через полчаса дед Андрий снова показывается на воротах - идет настороже, впрочем, быстро и уверенно, за плечами несет грязный, и с виду как-будто мокрый, мешок.

        - Дед, ты куда? - на этот раз не Тито обозвался, а Андрюха, внучок. Не проскочишь сквозь них в собственный двор. И со двора тоже.

        - Никуда, - бурчит дед Андрий то, что у нас принято отвечать на подобные вопросы, но потом, подумав, на ходу добавляет, - "В библиотеку!"

        Андрюха Иващенко крутит пальцем у виска, показывая глазами на убегающего деда.

        - Совсем дед рехнулся, - говорит он, - И где он взял этот грязнючий мешок? Тяжелое что-то потащил.

        - Может и правда в библиотеку побежал, - пожимает плечами Китаечка, - У него с Мартой давняя любовь. А в мешке, наверное, таранка - Марте в гостинец.

        - Куда с мешком побежал, Андрий? - кричит ему вслед дядька Хавалиц. Этого тоже на километре не обойдешь, - Клад, что ли, нашел? - Хавалиц мерзко, по-бабьи, хихикает.

        - Да пошел ты к черту! - отвечает ему дед Андрий.

        Китаечка угадала - а дед Андрий не соврал. Возле библиотеки он по привычке тщательно огляделся, а потом юркнул внутрь. Марта была одна - сидела за столом, читала книжку. Увидев деда Андрия, улыбнулась приветливо - тот был заядлым читателем и частым гостем.

        - Марта... Михайловна, - вымолвил дед Андрий заговорщицки, только что не подмигнув, - У меня к вам сугубо конфиденциальный разговор, - он закрыл за собой дверь на замок и поставил на пол грязный мешок.

        Марта продолжала улыбаться, лишь удивленно подняла брови:

        - Какого рода?

        - Поскольку вы являетесь единственным умным и интеллигентным человеком в нашей богом забытой...

     Конец первой части

     ...Путешествие Лёлика на Змеиную гору...

        ...а в сельмаге ялтинском за пивом очередь - Лёлик пока отстоял, автобус тю-тю, уехал. Это Кока Топалов Лёлика за пивом послал - сбегай, мол, малой, пока автобус стоит. Лёлик Коке не откажет - Кока человек уважаемый и здоровый притом, ему попробуй откажи. Хотя Кока еще и противный такой человечишко, даром что здоровый - мог и нарочно над Лёликом подшутить, чтобы тот автобус прозевал. Хотя нет, подумал тут же Лёлик, он же на пиво денег дал, кто ж шутит за свои-то деньги?

        Одним словом, притащился Лёлик назад на остановку с двумя бутылками пива и сел на лавочку в раздумьях. Следующего автобуса пожалуй что и не будет - это только летом в наши места автобусы один за одним ходят, отдыхающих везут, а осенью один несчастный автобус из города идет, да и тот для того только, чтобы учеников из Ялты забрать - старшая школа ведь у нас в Ялте, в соседнем большом селе, наше село слишком маленькое, чтобы в нем старшая школа была, у нас только для малышей.

        На остановке пусто - все уехали, и ученики, и взрослые, кто по делам в Ялту мотался. Даже Кока пива не дождался - хотя потом все равно стребует, Лёлик слишком хорошо знал Коку Топалова, тот за грош удавится, не говоря уже о двух бутылках пива. Вот и выпью ему назло, так думал Лёлик, сидя на лавке. А потом уже идти собрался пешком, размышлял только, как лучше идти - сразу морем, по берегу, до самого села, или вначале через лесок пойти, а потом уже возле села свернуть к морю. И тут вдруг привалила Лёлику нежданная и несказанная радость.

        Поначалу Лёлик просто обрадовался - что вот идет вдалеке какая-то девочка в пальтишке, явно ученица-старшеклассница, в колготках темнокоричневых, с портфелем. На автобус опоздала, наверное - такое бывает у нас с заучками, которые в школе дольше других задерживаются, в библиотеке или на кружках - им потом пешком домой пилить приходится в награду за знания. Вот Лёлик и обрадовался - не одному пешкарусом добираться. А когда узнал девочку, совсем расцвел - Китаечка...

        Китаечка, на что уж за словом в карман не лезет, а, увидев Лёлика, сразу и не сказала ничего, удивилась - не всякий день он в село из города ездит.

        - Лё-о-о-шка, - вымолвила, погодя, когда уже поближе подошла, и тут же, - Автобус ушел, да? - ну это, как бы, от нечего сказать. Портфель поставила на скамейку, толкнула Лёлика коленями, как бы здороваясь. Лёлик тут же обнял ее портфель, как свой.

        - Сижу вот, - сказал Лёлик, - Автобус ушел. Пешком придется идти.

        - Ну так пошли, - сказала Китаечка. Портфель уже не брала, оставила Лёлику.

        Лёлик, конечно, портфельчик открыл, не постеснялся - свои люди, книжки там увидел какие-то, учебники-тетрадки, сунул туда же две бутылки пива, схватил портфель и поспешил за Китаечкой.

        - Давай в магазин зайдем, - предложила Китаечка, - А то я кушать хочу.

        Зашли в тот же гастроном, в котором Лёлик автобус прозевал. Взяли в кулинарии две булочки по три копейки, а Китаечке еще соку томатного. Стали там же за столиком, Китаечка с булочкой сок пила, заранее посолив, а Лёлик бутылку пива из портфеля достал. Он бы, пожалуй, тоже сока томатного выпил, уж больно аппетитно в Китаечкином стакане соль тонула и таяла, но решил ведь, еще сидя на остановке, что назло Коке пиво выпьет, вот и представилась возможность.

        - Ну, как ты... Ленка? - Лёлик даже не сразу вспомнил Китаечкино имя. Чуть было не сказал по привычке: "Китаечка", но осекся - Китаечка-то вон уже какая барышня, как-то неудобно ее детским прозвищем называть. А по имени-то, пожалуй, и не звал еще ни разу в жизни - еле вспомнил, и назвал, впервые.

        - Да я ничего, - отвечала Китаечка. - Давно тебя не видела... соскучилась.

        Она тоже как-то не сразу произнесла это "соскучилась". По маме скучают, по папе. А с мальчиками - не было у нее еще такого повода по мальчикам скучать. А тут вдруг вырвалось взрослое.

        - Скажешь тоже, давно, - усмехнулся Лёлик, - Летом виделись...

        Этим летом виделись, и до того - каждое лето. Но этим летом все же как-то не так виделись, как обычно.

        В море купались - раз. Нет, не так. В море они и раньше мильон раз купались. В "латки" играли, это то, что в городе называется "квач". Квачику-квачику, дай калачику! Китаечка в латки мастак играть, почти как мальчик, да что там почти - если бы не Андрюха Иващенко и Лёлик, которым на всем побережье нет равных, Китаечка была бы чемпионкой по игре в латки - плавает как дельфин. Опять не так и не о том. Про игру в "латки" читайте в примечании. А вот о чем надо:

        В самом конце лета уже купались. В первый раз втроем: обычная компания - Лёлик, Андрюха и Китаечка. И Лёлик Китаечку в воде обнял. Не то, чтобы он такой смелый или нашло на него что-то - взял и обнял сдуру, а как-то оно само собой получилось, будто она сама к нему на руки приплыла. Обнимал за талию, за попу, за шею, плечи, всяко - и очень Лёлику это нравилось. Поцеловались даже. Не то чтобы по-настоящему, так, в шутку, но все-таки. Китаечка рассмеялась после - не по-настоящему, мол.

        А потом еще раз. В компании сидели на пляже, в карты играли - большая компания, городские какие-то были, постарше ребята, студенты, девочки с ними раскованные - целовались открыто, руками друг друга трогали, вино пили. Лёлик с Китаечкой тоже вина выпили тогда, на студентов развратных насмотрелись - а потом в воду полезли, купаться. Снова обнимались, на берегу постеснялись при остальных, а в воде не видно - и целовались тоже. На этот раз Китаечка не смеялась и не намекала, что они в шутку целуются. Улыбалась только.

        Виделись еще пару раз до конца лета, но глаза отводили, говорили о всякой ерунде. О том, сколько Лёлик рыбы поймал, и какую Китаечка книжку прочитала интересную. Стеснялись друг друга, поцелуев и объятий этих подводных. А потом Лёлик в город уехал...

        Подкрепившись, вышли на улицу. А выйдя, пошли все-таки по дороге, которая через лесок идет, там, где деревья по случаю осени - желтые и красные. Лёлик Китаечкин портфель нес само-собой, только не за ручку, а под мышкой, чтобы не сильно по-детски смотрелось. Китаечка по этому поводу сильно насмехалась, сама-то налегке прыгала, радовалась жизни, спихнув тяжелый портфель Лёлику - разбегалась и листья футболила, а то в руки брала охапками и высыпала Лёлику на голову. Лёлик не возражал - никто ведь не видит, отчего с девочкой не подурачиться, когда никто не видит?

        Еще Китаечка удивила - вдруг посреди дороги, ни с того, ни с сего, свернула в кусты, выглянула, Лёлика поманила - иди, мол, сюда. Лёлик, конечно, сунулся, заинтригованный. А Китаечка забрала у него из рук портфель, поставила его на лежачее дерево, порылась и достала, что бы вы думали - пачку сигарет болгарских, "Стюардессу".

        - Ну, ничегошеньки себе, - сказал Лёлик, - Признаки сладкой жизни, да?

        Китаечка только гордо улыбнулась, вынула и для Лёлика сигаретку, подкурила себе и ему, протянула зажженную. Лёлик поцеловал Китаечку в щеку, тоже как-то вдруг, ни с того, ни с сего, захотелось ее поцеловать, такая она ему красивая показалась с сигаретой, в губы побоялся опозориться - вдруг отвернется, а в щеку - в самый раз, в щеку можно.

        - Хм, - только сказала Китаечка, а потом - Ай! Рассмеялась.

        Говорили о всякой ерунде, ни о чем. Когда лесок прошли, к морю свернули, Лёлик вспомнил, как шел здесь в детстве и встретил сумасшедшую бабку, которая бросалась черепом Пиноккио, а потом - фотографа с обезьяной.

        - Помнишь? - спросил Китаечку.

        - Да, - сказала Китаечка, - У меня ведь и фотография есть, та, где мы все вместе стоим, с обезьяной. У тебя разве нет?

        - У меня нет.

        Лёлик уехал тогда, не забрал у дядьки фотографию, забыл. А у Китаечки, гляди-ка, есть.

        - Покажешь, - попросил.

        Вышли к морю, по песку пошли, вдоль берега, взялись за руки. Лёлик, пока шли, уже забыл о том, что он стесняется с девочкой идти, держа ее за руку, да и море к тому располагает - когда по берегу моря идешь, как-то само собой девочку за руку берешь. Лодки там кругом понатыканы, лежат перевернутые на берегу, сидеть на них удобно вместо скамеек.

        Но странный человек сидел не на лодке - на коряге. Там коряга такая по земле лежит, бывшая сосна, что не вверх выросла, а набок, поперек тропинки лежит - не обойдешь, перелезать надо. Некуда было Лёлику с Китечкой деваться - пришлось через корягу лезть, на которой сидел тот странный человек - в белогвардейской фуражке и в галифе.

        - Хотите сфотографирую, молодые люди? - спросил он Лёлика с Китаечкой, когда те приблизились, - Вы, я слышал, говорили о том, что у вас какое-то фото не сохранилось?

        - Как же вы слышали? - удивился Лёлик, - Мы же чёрти-где были!

        - Ветер несет, - сказал странный человек, - Песок, вода, тишина. Все слышно.

        А у самого и вправду - аппарат стоит фотографический, как в старину, на треноге и с накидкой, прямо в песке, и аппарат, сразу видно, какой-то допотопный, довоенный как-будто, с черными мехами и ящиком из красного дерева.

        Китаечка вдруг Лёлика за руку схватила, наклонилась к его уху.

        - Лёличек, это призрак, - прошептала, - Фуражка, галифе... Бежим!

        Повинуясь Китаечке, которая первой дала деру, Лёлик побежал. Не очень он успел испугаться фотографа-призрака, даже любопытствовал дальше поговорить, но Китаечка дороже - когда она бежит, надо бежать.

        Убежали чуть не на целый километр, запыхались, упали, смеясь, на песок.

        - О, господи! - выдохнула Китаечка, - Чуть не умерла со страху. Это же он! Это он, ты понял? Призрак фотографа! Все детство его боялась!

        - Такой же, наверное, чокнутый, как та бабка с лукошком, - ответил Лёлик, - гуляет вечером по морю в галифе. Тоскует по царскому режиму. В городе бы его уже давно в дурдом посадили, а здесь кто его видит? Растрепали вот только люди про призрак...

        - Ну, не скажи, - строго сказала Китаечка, - Я бы в жизни у него не сфотографировалась. Боязно. Утопишься потом, поди докажи, что случайно...

        Они уже пойти до места дошли, где тропинка вверх идет - к селу. Но наверх не пошли.

        - У меня же еще пива бутылка есть! - вспомнил Лёлик.

        И лодка удобная подвернулась, не железяка вроде "южанки" или "казанки" и не малютка деревянная, как у деда Андрия, а старый брошенный баркас, черный, сто лет назад высмоленный, чудо, что не развалился до сих пор - верно, лет тридцать на нем никто в море не ходил, такие сейчас не в моде - тяжелы больно, а народ сейчас нежный, жилы бережет.

        Лёлик-то жилы напряг - приподнял лодку, и они вдвоем с Китечкой под нее влезли; под лодкой просторно, как в доме, и не так уж темно - через трещины-оконца белый свет виден.

        Китаечка пальто сняла, а Лёлик - курточку, расстелили на песок, чтобы на теплом сидеть - песок под лодкой чистый, на песок у нас все стелят - песок не грязь, но осенью холодный, чтобы на нем сидеть. А то, что морем и рыбой полсталетней под лодкой попахивает, так это у нас не запах считается - у нас все рыбой пахнет, хороший считается запах, наш, привычный, особенно когда от лодки - старый, въевшийся, людей уж часто нет, которые ту рыбу ловили.

        Под пальто у Китаечки свитер крупной вязки, цветной, с узорами, нитки на ощупь приятные, а Лёлик тоже в свитере, любимом - от деда Лавра достался, серый, с черной полосой поперек, гладкий. В нем Лавр лет двадцать на рыбалку ездил, а потом еще Лёлик лет десять. После рыбалки свитер весь в рыбной слизи и чешуе, рукава землей измазаны, той, что из банки с червями, а после выстираешь, и свитер как новый.

        Улеглись на бок, друг к дружке лицом, пиво пили по очереди из бутылки, целовались - после пива вкусно Китаечку целовать, и потому что пиво, и потому что Китаечка.

        - Я помню, как мы с тобой, когда маленькие были, вот точно так же лежали в сарае, твой дед тогда еще свиней колол, - вспоминает Китаечка, - Помню, соломы там была целая куча, мы в нее зарывались и... играли. Лёличек! Ты помнишь?

        - Помню, в войну играли, - отвечает Лёлик, - Ты притащила какие-то географические карты, и мы воображали, что те карты - военные...

        - Только про войну помнишь? - не успокаивается Китаечка, - А как нас в той соломе поймали? Как мы вылезали оттуда, как оплеванные?

        - Не помню я ничего, - говорит Лёлик, целуя Китаечку в губы.

        - Ах ты, - Китаечка отвечает на поцелуй, - Вот так же... вот то же самое делали...

        Потом "Стюардессу" снова курили, лежали рядом, обнявшись, а когда сморило - уснули. Лёлик, когда проснулся, первое, что почувствовал - те самые толстые нитки на Китаечкином свитере, как они приятно лежат под пальцами, просят погладить. Погладил Китаечку по руке, по щеке, в глаза закрытые поцеловал - в веки, волосы ее черные долго гладил, пока Китаечка не проснулась. А проснулась - ответила, руками за шею обняла, к себе потянула, прижала...

     Часть 2 - Свинокол

        ...почти никогда не успевает - колют рано, и Лёлик еще спит, а когда просыпается, от того самого предсмертного крика свиньи, который на все село слышно, и прибегает на "поляну", то свинью уже "смалят". "Смалят" - это значит обложили ее соломой и обжигают помаленьку, чтобы опалить всю щетину, а еще - чтобы мясо пахло вкусно и сало. Для вкуса непременно нужна солома. Некоторые лихие люди для экономии времени смалят свинью паяльной лампой или, как у нас ее называют, "форсункой", но это считается неправильным, неприличным и некрасивым. Может и не влияет это на вкус, но так считается. Это как деревья белить. Никто не знает, зачем белят деревья известью. От грызунов, говорят, или от насекомых-древоточцев. Хотя, скорее всего, плевать насекомым-древоточцам на ту известь, скорее всего, белят, потому что красиво. Вот и свиней соломой обжигают, потому что красиво.

        Лёлик любит, когда смалят. Это еще почти самое начало - только закол прозевал. Утро еще раннее, сырое и туманное, и трескуче тлеющая вокруг свиной туши солома душу радует и покоит. Это даже лучше, чем на костер смотреть.

        Скоро и другие дети сбегаются: Кипиш, Киргиз, Грузин, Курочка, Кабачок, Опарыш, Андрюха Иващенко и, конечно, Китаечка, эта никогда не пропустит, даром что девочка. Полный двор малышни, одним словом. А сбегаются потому, что будут резать уши...

        Но давайте, чтобы не про все свиноколы сразу рассказывать, я расскажу про один свинокол, тот самый, который случился на юбилей Спиры Топалова. Тогда Тито Иващенко резал свинью нарочно для Спиры, на день рожденья, и Лавр Сермягин тоже резал свинью. Поэтому мужики все вместе сначала зарезали свинью у Лавра, а потом уже зарезали свинью у Тито - для юбилея.

        В тот день Лёлик не только на "засмалку" поспел, но и на закол. Благодаря арбузам. Лавр набрал на бахче по дешевке арбузов-"огоньков", сложил их в кучи в летней кухне и в погребе, и каждый божий вечер они с Лёликом кушают по арбузу, а то и по два, если арбузы маленькие. Каждый вечер, ближе к полуночи, Лавр говорит: "А не присовокупить ли нам арбузик, на ночь глядя?" А Лёлик рад стараться: тут же бежит в летнюю кухню или прыгает в погреб и достает самый большой арбуз. Так и сидят они за столом вдвоем, кушают, в полночь. Это чтобы ни с кем не делиться. Чтобы никто скибочку не попросил.

        Так что Лёлик, спасибо арбузу, раненько проснулся, и, как оказалось, к самому заколу успел. Выбежал на "поляну", нацеливаясь по-быстрому в нужник, а там, за забором, все мужики уже собрались, кто Лавру на свиноколе помогает. Не успел еще месяц в туман вернуться.

        В августе поутру всегда холодно, туманно и росисто. И лица у мужиков такие же холодные, туманные и росистые, как будто они только сейчас из подводного царства вынырнули. У самой калитки, опершись локтем на забор, стоит Василий Простаков, курит папиросу. Он первым и видит Лёлика, когда тот еще бежит по дорожке.

        - Лёлик-болик, - говорит он, на секунду отвалившись от калитки, чтобы пропустить Лёлика на "поляну".

        - Здрасьте, - отвечает ему Лёлик, проскакивает через скрипучую калитку и...

     Василий Простаков

        ...жена однажды искала. Нашла в клубе, играющим в бильярд. Говорит ему: "Пошли домой, пьяная твоя рожа. Лыка не вяжет, а в бильярд тут гуляет". Это у нас так говорят: "гуляет" вместо "играет". Пойдем в футбол погуляем, например. Так вот, говорит, разгулялся тут в бильярд, пьяная рожа, по шарику, мол, не попадает.

        Василий Простаков тогда вышел молча из клуба, а через пять минут вернулся с топором. В чужом дворе, видимо, взял - к себе в пять минут не обернулся бы. Ну, все думают, кранты Верке, иже херувимы, достала Василия до печенок. А Василий ей говорит: "По шарику не попаду?" И хрясь топором по шарику. Мужики потом всем селом половинки сличали - ровные. На весах взвешивали. Нарочно в аптеку за этим ходили.

        После этого Василия вскорости в дурдом на год посадили к сумасшедшим, а потом в тюрьму за хулиганку, тоже на год. Не за шарик, конечно. Так, за драки и притеснение семьи...

        Василия Простакова Лёлик уважает. Непонятно, в общем-то, за что. Ведь все знают, что Василий Простаков - алкоголик, но все его уважают. Бывают такие, знаете, уважаемые алкоголики-умельцы. Крючки, например, умеют делать рыболовные, или нейрохирурги. Или вот как Чипка Давыденко, рыбак от бога.

        А Василий Простаков тоже, конечно, рыбак неплохой, понятие имеет, но, как вам сказать, несерьезный он какой-то рыбак, наплевательский. Вот, например, Чипка, ему выпить хочется? Хочется. Но два мешка таранки он по любому вывезет, хочется ему выпить или не хочется. А Василий Простаков, если ему выпить хочется, наплюет на таранку - выедет в море, напьется в лодке самогону, и там же заснет. Хотя, с другой стороны, Чипка...

     Чипка Давыденко

        ...здоровья у Василия вагон. До берега всего-то с километр. Доплыл, вылез из воды, плюется, фыркает, даже на песок не присел отдохнуть, а так и прет к бугру, к лестнице, как бык на тореадора, в семейных трусах с райскими птицами - скинул одежду, пока плыл. А возле лестницы стоит дядя Коля Шпак, как раз на рыбалку собирается.

        - Ты чего, Василий? - спрашивает дядя Коля Шпак, - Купался?

        Дядя Коля Шпак вообще туповат, может иногда не соображать, что говорит.

        - Купа-а-ался, блядь?! - рычит Василий злобно, выкатив глаза на Шпака, - Чипка утонул, сука, - говорит он вдруг спокойно, - Перевернулись, - и, оставив дядю Колю Шпака в легком недоумении, Василий Простаков карабкается по лестнице на бугор.

        Дядя Коля Шпак недолго глядит вслед Василию, а дождавшись, пока тот влезет на бугор и скроется из виду, тут же закидывает снасти назад в сейф, зацепляет лодку на цепь, и сам бежит по лестнице вверх. Пробежав по дорожке к селу, Шпак смотрит налево, куда пошел Василий, и быстрым шагом идет в другую сторону - направо. А справа первый двор бабы Веры Кобылы.

        - Чипка утонул! - говорит дядя Коля Шпак стоящей у ворот бабе Вере Кобыле.

        - А? - переспрашивает глуховатая баба Вера.

        - Чипка утонул, говорю! - громко повторяет Шпак и, убедившись, что баба Вера Кобыла все поняла, спешит дальше.

        Дальше Кириченков двор. Там Валька Кириченкова по прозвищу Электровеник, уже выпившая.

        - Чипка утонул! - сообщает Шпак Вальке Электровеник, - Васька Простаков только что выплыл пьяный, а Чипка того... утонул.

        Дальше двор Сермягиных. Шпак несет новость Марии Сермягиной, не забывая крикнуть через дорогу Ларке Топаловой и Дарье Иващенко. Дальше баба Надя Лютикова живет и тут же, напротив, дядька Хавалиц. К дядьке Хавалицу Шпак подбегает отдельно, рассказывает все обстоятельно, красочно, с подробностями. Хватался, мол, Чипка из последних сил руками за лодку, молил Василия Простакова о спасении, а Василий, скот такой, сам выплыл, а друга бросил тонуть.

        Потом Цыбаловы, Шабатуры, Нестерцовы, Кирьякуловы, тетя Дора Тарасова и Вовка Семака, киномеханик. Так дядя Коля Шпак добегает до самого центра, где сообщает об утоплении Чипки дяде Мише Мануилову. Дядя Миша Мануилов как раз сидит в беседке и пьет чай с печеньем.

        И на следующий день в это же самое время дядя Миша Мануилов сидит в беседке и пьет чай с печеньем. И через два дня дядя Миша Мануилов сидит в беседке и пьет чай с печеньем. И тут во двор к дяде Мише Мануилову заходит Чипка Давыденко.

        - Дядя Миша, - говорит Чипка, - Тот-какио, есть у вас на складе старые баскетбольные мячи?

        Дядя Миша Мануилов откусывает печенье, запивает его чаем и...

     На месте

        ...побудка в пионерлагерях. На рыбалку у нас в шесть-полшестого утра начинают собираться, еще затемно - пока оденешься, позавтракаешь, корзинку соберешь, пройдет полчаса, потом до берега надо дойти - ну это быстро, где бы кто ни жил, лодку стараются недалеко держать, и на берегу еще, пока все к воде стащишь - лодку, мотор, снасти - еще полчаса. До Змеинки доехать - пять минут на моторке, полчаса веслами. Потом покрутиться, к приметам прицелиться, обстановку оценить - и на место стать. Не самое простое дело - иногда с четверть часа рыбак крутится, пока удачно станет. Так что, пока рыбак от дома до места доберется, на часах уже семь-полвосьмого. В такое время уже светло и понятно - штиль будет или шторм, солнышко и жара или дождь с ветром. Став на место, рыбаки разбирают удочки, готовят наживку, пробуют место - клюет ли? И ловить начинают. Когда день хороший, обещающий - это еще до побудки ясно. Пионеры еще не проснулись, а у рыбака уже с ведро бычка наловлено. А когда до пионерской побудки нет ничего - это дурная примета, это значит, нет клева, нужно место менять. А потом внезапно по всему берегу раздается:

     Рассчитайся по порядку,

     Снова солнцу, снова солнцу улыбнись!

     Рассчитайся по порядку,

     На зарядку, на зарядку становись!

     На зарядку, на зарядку,

     На зарядку, на зарядку, становись!

        Это та самая пионерская побудка. Во всех лагерях, одной и той же песней, чтобы не было разброда и шатания. Пионеры эту песню терпеть не могут - им вставать надо: на зарядку, на линейку, а потом в столовку бежать - манную кашу кушать, хлеб с маслом и чай, а рыбаки, наоборот - обожают, для них эта песня - новый день, солнечный. Потому что когда осенью в море стоишь, когда шторм, дождливо и пасмурно - пионерские лагеря не работают, и песня про зарядку по берегу не звучит.

        На месте, на "глубних" камнях, стоят Лавр с Лёликом, Ерема, Шпак, Башмак, дед Андрий чуть поодаль от всех, а Чипка с Василием Простаковым - как раз посередке. Все ловят, эти нет. Хотя начали тоже за здравие, а потом надоело ловить - выпили. А как выпили, Чипка из виду пропал - улегся спать в лодке на днище так, что не видно его за бортами. Одного только Василия видно. Но хоть и видно его, а не ловит он ни черта - сидит на кормовой банке, спиной к борту прислонился, ноги вытянул, на горизонт вприщур глядит, ухмыляется, говеет. Часа два все наблюдали бездельного Василия, наплевательски относящегося к рыбалке.

        И тут вдруг снова показывается Чипка. Сначала голова в кепке из-за борта выглянула, потом видно - карабкается, за борт руками цепляется, встать хочет. И встает, наконец. Стоит в лодке нестойким оловянным солдатиком, качается, ширинку расстегивает, понятное дело, хочет помочиться...

     По нужде

        ...у нас с этим строго. Если кто слаб на это дело, того на рыбалку больше не возьмут. Это как один городской, бывший директор пионерлагеря Соколовский, которого потом жена топором зарубила - его Лавр на рыбалку возил по просьбе дяди Миши Мануилова, так он проблевал целый день за борт и все оправдывался: меня, мол, в машине не укачивает, а здесь прямо беда какая-то. Лавр только головой качал. Сравнил, дескать, море, с персональной "Волгой".

        Так что нет у нас людей с морской болезнью, не имеется таких. Не держатся они здесь, не живут. Или привыкают, выздоравливают. И со слабым желудком у нас нельзя. Тем более, что тормозок на рыбалке: хлеб, сало, луковица. Или хлеб, сало, вареное яйцо. Иногда вместо сала таранка бывает, а вместо яйца - вареная картошка. А запивают все...

     Тормозок

        ...молоком или сырой водой, что в фонтанчике наберут на берегу. Тормозок на рыбалке - штука обязательная, и не потому, что рыбаки так уж голодают - можно ведь и на берегу после рыбалки борщом отожраться - а для проформы и порядка. Если есть молоко, берут молоко, а нету - так Лёлик, например, очень любит воду из фонтанчика. Когда спускаются с Лавром по пионерлагерной лестнице, всегда возле фонтанчика останаваливаются водички выпить, а потом Лавр говорит: "На, набери", дает Лёлику бутылку, а сам дальше идет. Лавр часто так говорит - приказами: набери, мол, пойди, сделай - оттого Лавру ни в чем отказать невозможно, ему только Мария может отказать, и еще как - так довести может, что Лавр на двор убегает или в сад и там только кричит: "Твою бога-душу-рашпиль-мать!"

        Тормозок нужен для того, чтобы, когда рыба перестает ловиться, вернуть расположение богов. Ну, это как, например, если вы стоите, ждете трамвай, а его долго нет - нужно закурить. Так и с рыбалкой. Бывает с утра жор такой, что не успеваешь таскать, а потом раз - и отрезало, удочки как мертвые стоят. Вот тогда рыбаки достают волшебный тормозок: не торопясь, разворачивают бумагу, лущат яйца, нарезают сало, раскладывают все аккуратно на "банке"...

        Лёлик и тут не терпит - сам сало жует с хлебом, полный рот набив, а в то же самое время рукой леску на закидушке пробует - не клюет ли, хочет Лавра обскакать - пока ты, мол, дед, кушаешь, я бычков двойню вытащу. А Лавр, напротив, ноль внимания на удочки, пока кушает - не суетится, не дергается, еще и папиросу закурит после обеда. Зато когда закончит - дёрг слева, дёрг справа, и по два бычка каждой закидушкой вытаскивает, и при этом напевает: "Ритта-тида-ритта-та!" Лёлик только...

     По нужде

        ...так что желудок у нас крепкий нужно иметь.

        Но если уже приспичило, то ходи по нужде прямо в лодке. Здесь Лавр строг, никакому начальнику не попустит, вмиг на берег вывезет и бросит, еще и обматерит. По малой нужде ходят через борт - во время шторма сами знаете, как оно. Иной человек и за борт вылететь может, не говоря уже о том, чтобы на деле сосредоточиться. Так тоже морского человека от сухопутного всегда отличишь: морской встал в полный рост к борту, ширинку расстегнул, даром что шторм и девятый вал, сделал дело и забыл, а сухопутный встал и опять сел - это лодку качнуло, потом взялся за борт руками, снова встал, уперся коленями, убрал руки от борта, чтобы ширинку расстегнуть и... полетел назад к другому борту - снова, значит, качнуло. Не буду долго рассказывать, скажу коротко: сухопутного человека в лодке можно отличить по характерной позе - когда он стоит со спущенными до колен штанами, колени согнуты, крепко упираются в борт, одной рукой крепко держится за тот же борт, а другой - за искомый предмет. И так с четверть часа - это называется, ловить момент.

        По большой нужде еще хуже. Сидеть орлом на борту - здесь не только сноровку нужно иметь артистическую, но и артистическую же смелость - у всех соседних лодок на виду, а в тех лодках ведь могут быть женщины и дети, они редко бывают в лодках, но если вам по большой нужде когда-нибудь захочется на рыбалке, будьте уверены - на соседней лодке обязательно будут сидеть женщины, какой-нибудь дурак привезет их на экскурсию - посмотреть на вашу жопу на борту. Так что лучше не надо.

        Лучше воздерживаться. Лёлик, бывало, ныл по малолетству: какать, мол, хочу. Так Лавр ему сразу: "На берег вывезу". Лёлик и замолкает. А потом говорит: "Дед, дай банку!"

        В лодке всегда есть большая жестяная банка из-под сельди иваси, которой воду вычерпывают. Потому что нет такой лодки, которая...

     Лодки

        ...не протекает. Все лодки протекают. Не бывает иначе - стихия. Смерчи, тайфуны, цунами. Вру, конечно. Тайфунов у нас не бывает. Только смерчи и цунами. Вернее, одни только смерчи.

        Первый смерч случился в шестьдесят седьмом году на Троицу. Тогда Ивана Чвана в небо подняло прямо в лодке, десять раз перевернуло и назад на воду поставило. Чудом выжил. Потом его, правда, все равно посадили за изнасилование.

        А второй смерч в восемьдесят втором был, на Троицу. Тогда в море никто не выходил, лестницы только поломало, грибки и заборы пионерлагерные. И лодки в море унесло, у кого не привязаны, а у кого привязаны - те о бугор побило...

     Бугор

        ...можно было кататься на санках, и летом если по пьяни скатишься - одно удовольствие, застрянешь в травке и отдохнешь до утра. Не то, что сейчас, после смерчей разных и штормов - размыло бугор, откос отвесный стал, крутой такой, что запросто не спустишься, и торчат из глины каменья и корни деревьев, упадешь - шею сломаешь. Лёлик знает, падал. И Андрюха Иващенко падал. Китаечка тоже падала, только не признается. Потому что у нас у всех есть велосипеды, а на велосипеде, как по дорожке разгонишься, и затормозить прозеваешь, то пиши пропало - кубарем с бугра. А разок, сами знаете, всякий затормозить забывает.

        К бугру от села ведет дорожка. Идти по этой дорожке нужно всегда строго посередке, особенно когда темно, потому что общественных сортиров у нас в селе нет. Был один когда-то, с коричневыми сталактитами и сталагмитами, в центре села, возле клуба, но он, слава богу, сгорел на Троицу, в восемьдесят втором году, вместе с остатками рыбколхозного виноградника и половиной клуба. Всем селом воду из моря таскали ведрами, клуб тушили. Как раз посередке и потушили. С тех пор у нас клуб из двух половинок: одна, та, что спереди, фасадная - старая, красивая, а та что...

     Клуб

        ...показывают кино по десять копеек. В клубе, когда кино, яблоку некуда упасть. Потому что Пираты ХХ века, Москва-Кассиопея и Кинг-Конг. Киномехаником у нас Вовка Семака. На самом деле, фамилия его благородная - Семаго, но вид у Вовки совсем не благородный - щуплый, плюгавый и копченый такой с виду, вечно загорелый грек, всегда в истертых спортивных штанах с дутыми коленями и в тельняшке. Оттого - Семака.

        Вовка Семака с важным видом продает билеты. Человек он всеми любимый и уважаемый, особенно детьми. В душе все понимают, что если бы не Вовка, то не видать им Кинг-Конга, как своих ушей. Но, несмотря на это, Вовку все обругивают и матерят, даже дети. Потому что слишком уж он важничает и командует, когда билеты продает, а народ на входе нервный, на Кинг-Конга всем хочется побыстрее.

        Еще в клубе есть всякие развлечения, например, шахматы и бильярд. В шахматы пацаны играют, а в бильярд - мужики. Как-то Василия Простакова жена искала. Нашла в клубе, играющим в бильярд. Говорит ему...

     На месте

        ...встает, значит, солдатиком и ширинку расстегивает. Никто на это поначалу внимания не обратил - ну, очухался Чипка, подумали. А потом Лавр вдруг говорит Лёлику: "Смотри, сейчас Чипка в воду упадет, ей-богу, упадет". Лёлик глядит, и не только он, а уже все вокруг, на соседних лодках, видят, что Чипка неровно стоит. Мягко говоря, неровно, а по правде - очень неровно, как Пизанская башня. Вот только Пизанская башня фундаментом к земле цепляется, потому и стоит, а какой у Чипки фундамент, чем цепляться? Вот так все смотрят и ждут, когда упадет.

        Долго не ждали: Чипка, как стоял ровненько-наискосок, башней-солдатиком, так и нырнул головой в воду, даже причиндал из рук не выпустил. Нырнул, только ноги из воды вверх торчат во вьетнамских тапочках, на борт легли, держат - оттого Чипка под воду не уходит. Чипкины ноги из воды торчат, а Василий Простаков сидит, как ни в чем не бывало, на корму облокотился, ухмыляется. Тут-то все и засуетились на соседних лодках.

        - Хватай! - орут. - Спасай, твою мать! Утонет, блядь!

        Василий, наконец, понял, чего от него хотят, и, не торопясь, с расстановочкой, переползает от кормы к средней "банке" и хватает Чипку за ноги. Крепко хватает, намертво.

        Вы пробовали когда-нибудь выпить бутылку водки, взять человека за ноги и поднять его вертикально земле? Или, к примеру, тащить его так из колодца? Это только детенышей человеческих легко вертеть по воздуху, держа за конечности, а попробуйте поднять за ноги взрослого человека, хотя бы даже худого алкаша, такого, как Чипка. Вот и Василий Простаков, уж на что крепкий мужик, бильярдные шары топором половинит, а Чипку за ноги ухватил, в воздух поднял, держит на вытянутых руках, а вытащить не может - Чипкина голова аккурат в воде по шею, то глубже, то мельче, то глубже, то мельче. Чаще глубже. Макает, одним словом, Василий Чипку головой в воду вместо того, чтобы вытаскивать. А Чипка, как только не выгибает шею гадким лебедем, никак воздуху хлебнуть не выходит.

        - А утопит ведь, собака, - говорит Лавр Лёлику.

        Тут и остальные прозрели.

        - Кидай его! - кричат, - Ноги отпусти! Бросай ноги! Утопишь, блядь!

        Отпустил Василий Чипку, не прошло и минуты. Кинул в воду в сердцах, недовольный тем, что не дали вытянуть, как полагается. Чипка сразу исчез под водой, а потом вынырнул, плюясь, гыкая и фыркая.

        - Твою бога-душу-рашпиль...

     Свинокол

        ...у Василия Простакова лицо, как утро, росистое. И губы у него как мокрые колбасы. Этими мокрыми губами Василий Простаков улыбается всегда так криво, будто про всех что-то знает такое, что им не делает чести. Улыбается мокрыми губами, и глаза тоже щурит так, будто насмехается. Вечно у него в глазах огонек насмешливый, как у философа Вольтера. Он и на Лёлика всегда так смотрит насмешливо, но Лёлику почему-то кажется, что на него Василий Простаков смотрит не так, как на всех. Лёлику кажется, что Василий Простаков его любит. Неизвестно за что, но Лёлик отвечает ему взаимностью. Он почему-то всегда радуется, когда Василий Простаков во дворе. Веселее как-то с ним, что ли.

        Спира Топалов с Тито Иващенко тоже пока бездельничают, как и Василий. Спире оно и положено - инвалид. Сидит себе на досках, ноги протезные вытянув, курит. Тито Иващенко тоже курит, рядом стоит, беседует о чем-то со Спирой. Лавр Сермягин по "поляне" бегает, готовится к заколу - нож, тряпки, брезент, солома; следит Лавр за порядком, чтобы ничего не забыть. Тут же дядя Толя Мусоргский - на побегушках, Лавру помогает, суетится. Дядя Толя Мусоргский, как и Василий Простаков, тоже здоровается с Лёликом, когда тот мимо проходит - не зря они самые большие Лёликовы друзья, из взрослых. Только дядя Толя Мусоргский здоровается так: "Гыр-гыр-гыр" и ""бур-бур-бур" и не очень понятно, что он сказал, но раз с утра и на тебя смотрит, то, наверное, это значит: "Доброе утро, Лёлик. Как дела?"

        Чуть спустя, когда Лёлик выходит из нужника, все уже при деле. Лавр залезает в саж и вяжет веревку свинье за ногу, остальные толпятся снаружи, ждут, когда Лавр вытащит свинью, даже Спира Топалов подобрался поближе - хочет...

     Спира Топалов

        ...что его время прошло, когда ему ноги трамваем отрезало, вы глубоко заблуждаетесь. Спира, пока молодой был, еще погулять успел. Сейчас уже забыли все, а раньше знаете, какое любимое развлечение было у Спиры Топалова? Не знаете? Так я вам расскажу.

        Есть у нас в селе пивбар, налево от клуба. Прекрасный пивбар, там на стене заяц нарисован с морковкой в руке и лозунг под зайцем большими разноцветными буквами: "ПЕЙТЕ МОРКОВНЫЙ СОК!" Неизвестно, кто того зайца нарисовал, наверное, кто-то из пионерлагерных художников, которые Ленина на плакатах рисуют, но это явно было шуткой - морковного сока в том баре отродясь не водилось, только пиво. Этот пивбар очень любят отдыхающие - культурно посидеть, и дети. Дети любят пивбар, потому что там...

     Пивбар

        ...решетка. Ну, в смысле, вместо двери - решетка, как в клетке для тигров. И когда пивбар вечером закрывается, то эту клетку замыкают на висячий замок. Вот тут то и наступает самое детское время. Клетка-то закрыта, но дырки между прутьями такие широкие, что ребенок запросто пролезет. Вы спросите, а зачем лазить в пустой закрытый пивбар? Наивный вопрос - мы-то знаем, зачем. А для тупых объясню - в пивбаре есть стойка, это где пиво наливают, там вечно народ толчется возле нее - ждут очереди, суетятся, ругаются, мирятся, кричат, стукаются кружками, обнимаются, даже дерутся иногда, а с другой стороны - бармены, тоже бегают, торопятся наливать. Ну и как тут, скажите, какой-нибудь копеечке не выпасть и не закатиться под прилавок, в щели не спрятаться, в пыли не затереться? Так что мы, когда денег на кино не хватает, идем в пивбар - пролазим через решетку и лазим там на карачках по полу вокруг прилавка. Еще ни разу такого не было, чтобы на кино "десюнчика" не нашлось, да что там "десюнчика", полтинник иногда можно найти! Выгоднее чем в пивбаре под прилавком полазить только, пожалуй...

     Берег

        ...если по берегу с решетом пройтись. Ходят такие сеятели по пляжу спозаранку - грабельки специальные и решето несут. Останавливаются в рыбных местах - там, где отдыхающих вчерашние лежбища или пионеров. Почешут песок грабельками, через решето просеют - там колечко обручальное, там цепочка, там денежка металлическая и даже бумажная. Сеятели эти не местные - у нас таким никто не занимается, не то, чтобы презирают это занятие, а так просто - не наше, не принято. Так что сеятели больше из городских, из тех, что греются у нас в сезон. А так они, может, у себя в городе директора заводов или редакторы многотиражек, черт их знает. У нас к ним снисходительно относятся - собираются рыбаки в море поутру, копошатся возле лодок: "О, сеятель пошел", - говорят, усмехаются. Призрак Фотографа еще к ним любит приставать, это у него...

     Спира Топалов

        ...заяц с морковкой, они бы еще корову нарисовали с подписью: "Пейте дети молоко - будете здоровы!" Вот раньше - другое дело, раньше, при Сталине, пивбар был как пивбар, без всяких зайцев на стенах, зато у прилавка стояли две бочки, полные сушеных бычков. И бери тех бычков сколько хочешь бесплатно, как при коммунизме.

        Тогда и народ в пивбаре был повеселее, не то что сейчас - вшивая интеллигенция из отдыхающих. Раньше в пивбаре все больше рыбаки собирались, которые в рыбколхозе на шхуне ходили, и шахтеры, что на отдых приезжали из Донбасса. Шахтеры раньше были богатые, не то, что нынче - раньше шахтер с зарплаты машину мог купить, квартиру пятикомнатную и поставить там бильярдный стол. Гуляли широко, пили много, угощали - на столах места не было, куда бокалы ставить. Так что публика была веселая, шебутная - ни дня без драки. Зачинали чаще шахтеры - они злее, смелее, но и наши не отставали, тем более, когда превосходили числом.

        Так Спира Топалов что делал. Торчал он, значит, каждый вечер в пивбаре, тихо-мирно, пивком баловался, с мужиками беседовал - это пока драка не начиналась. А когда начиналось, Спира уже наготове - в глазах азарт, смелость от выпитого, аж руки чешутся от нетерпения. Руки чешутся, но ждет - ждет, пока сильная сторона определится, это значит, кто над кем верх возьмет, и кто кого погонит. А вот тогда уже, когда погонят слабого и проигравшего, тогда и Спира тут как тут - подскакивает на своих культяпках, бежит, гонится, костылем ему в спину тычет. Вот такое у него было любимое развлечение, у Спиры. Это пока он всех не разозлил до белого каления. Его ведь поначалу жалели, как инвалида, а потом - когда эта его гнусная натура проявилась, жалеть перестали. Встретили пару раз в сторонке и говорят: "Ну что попался, пидарас безногий?" Дали пару раз таких...

     Свинокол

        ...при деле быть. Лавр свинью за ногу из сажа вытягивает, Тито с Василием ему помогают, дядя Толя Мусоргский тут же крутится, бухтит, Спира через плечо заглядывает - все заняты. Лавр дергает за веревку, чтобы свинью на бок повалить, на землю. Василий тянет ее за ногу, чтоб удобней было колоть, и Лавр колет свинью ножом в сердце - попасть нужно точно, аккуратно, чтобы кровью сало не измазать, и нож для того требуется острый, тяжелый, настоящий, такие на заказ делают.

        Лёлик близко не подходит, в сторонке стоит - не нравится ему, когда свинья криком кричит; привыкший вроде - каждый год свинокол, а все равно не слишком он любит слышать, как животное умирает - жалко. Точно так же, как когда-то кота была жалко, рыжего, которого...

     Коты

        ...Лавр хотел утопить. Он вообще с котами строг - одного, например, зарубил тяпкой. Впрочем, котов у нас истребляют не целенаправленно, а так, стихийно. Оно ведь как в селе - не то, что в городе, когда идете вы по улице, а тут старушка стоит с котятами, продает, и все они такие милые, красивые, пушистые, вы не удерживаетесь и покупаете себе котенка, а в селе коты сами собой заводятся, бог их знает откуда, в каждом дворе у нас по пять штук котов живет, а бывает, что и десяток. Коты эти разные бывают - есть такие, например, что в руки даются, это те, с которыми дети сызмала балуются, когда они еще котята, приручают. А есть, наоборот, такие, что ни в жизнь к себе не подпустят - в доме живут, кушают, а в руки не даются. Есть и совсем дикие - в сарае живут, в дровах, кушать ходят под дом вместе с ежами из виноградника, а в сам дом ни ногой. Разные, одним словом, есть коты - точно как люди.

        Так вот как-то Лавр невзлюбил одного из них, рыжего, коварного. За то, что тот кур душил, что, по нашим законам, считается тягчайшим преступлением. И хотя главные враги наших кур, как известно - хорьки и куницы, но хорьков тех попробуй поймай, никому еще у нас не удавалось хорька поймать или куницу, а кота Лавр, хоть и с трудом, но изловил. Поймал и к морю понес - топить. Пошел через пионерлагерь, а дальше там лестница к морю спускается деревянная. Спустился Лавр, значит, к берегу, привязал коту на шею веревку, а к веревке - кирпич, и забросил того кота в море вместе с кирпичом. Забросил и назад пошел, наверх по лестнице. И тут, когда он уже забрался до середины, вдруг слышит за спиной страшный грохот: "Бум-бум-бум!" Оглядывается Лавр и что он видит? А видит он того самого рыжего кота, только что утопленного: причем кот прямо на него бежит, наверх по лестнице, и с той же веревкой и кирпичом на шее, и кирпич этот, значит, по лестнице и громыхает, по ступенькам прыгает. Лавр, понятное дело, перепугался до смерти, застыл на месте - так кот у него между ногами проскочил, добежал до верху, а там - калитка, кот шмыгает в ту калитку в дырку между штакетником - сам проскочил, а кирпич в штакетнике застрял. Так кот ту веревку оторвал и удрал. Лавр потом говорил, что только два раза в жизни пугался так, что волосы на голове дыбом становились - в первый раз вот с этим котом, как Лавр говорит: "Бежит, как тот-какио, как черт! Думал, загрызет...", а в другой раз - когда на бугор поднимался с мешком таранки, а тут -...

     Змеи

        ...змея. Голову из травы подняла и как бросится, так Лавр с тем мешком с бугра покатился.

        Ученые говорят, что змеи у нас не страшные, не кусаются, а если и кусаются, то не больно. Не врут ученые - не умер у нас никто от змеи, не было такого факта в истории; от водки умирают, от утопления, или если ножиком кого пырнут в драке, а от змей нет. Но люди все равно боятся. Тем более, что змеи обожают в море плавать. Как услышишь на пляже крик из воды, и отдыхающие все разбегаются, плывут на берег изо всех сил, знаешь - змея, головку из воды высунет и плывет. В море змеи за бычками охотятся - бывает, что плывет вот так, головку высунув, а в пасти у нее - бычок. А еще на Змеиной горе любят лежать на камнях - отдыхают, на солнышке греются, оно ведь и человек любит на камне полежать, погреться. Змеи у нас серые, цвета пыльной щебенки, и только на кладбище - черные, блестят на солнце как антрацит, и норы у них в руку толщиной. Лёлик когда такую нору видит...

     Свинокол

        ...Китаечка пришла, притащила с собой какие-то книжки. Наверное, услыхала, как свинья кричит. Это у нас любимое развлечение у детей - когда свиней колют. Вроде праздника и фестиваля. Вначале сам закол - это не все дети любят, некоторые боятся и свинью жалеют. Потом мужики кровь пьют. Свинью заколотую уложат, кирпичами подопрут со всех сторон, и прямо из грудины зачерпывают кровь белой эмалированной кружкой. Все пьют - первым Лавр Берия, потом Василий Простаков, дядя Толя Мусоргский, Тито, Спира, никто не отказывается. Детям тоже предлагают - Лёлику и Китаечке. Те рядом стоят, наблюдают за мужиками с любопытством - белая кружка вся в крови уже, кровь парная, липкая, густая - остается у пьющих на губах. Лёлик с Китаечкой отказываются, говорят: "Бэ-э-э". Мужики смеются.

        Начинают свинью соломой обкладывать. Здесь даже Лёлик с Китаечкой с удовольствием помогают - бегают в сарай и таскают охапки соломы, эта работа любому по плечу. Спрашивают у Лавра, когда будут резать уши. Это следующее развлечение после закола и пития крови и самое у нас любимое - когда свинью хорошенько соломой "обсмалят", Лавр еще немножко пообжигает ей уши паяльной лампой, а потом отрезает по кусочку и детям раздает. Дети жуют паленые свиные уши и радуются - очень им это вкусно. Вот Китаечка с Лёликом и спрашивают, пока другие дети не пришли - чтобы на всех уши не делить. "Ай, идите к черту со своими ушами", - сердится Лавр, - "Только ж начали. Не крутитесь под ногами. Идите куда-нибудь поиграйте". "Мы же как раз здесь и играем", - думают Лёлик с Китаечкой, но не спорят, слушаются - прячутся в сарае, тем более, что пока они солому таскали, успели оценить - в сарае очень интересно: там солома свалена в такую огромную кучу, в которую можно с головой зарыться, и никто тебя не увидит.

        В сарае они залазят на самый верх соломенной кучи и рассматривают принесенный Китаечкой скарб. "Это я дома на чердаке нашла", - говорит Китаечка. Оказывается, что это вовсе не книжки, а старый журнал "Костер" и куча каких-то географических атласов, в которых все очень непонятно нарисовано. Лёлик с Китаечкой начинают с чтения журнала. Вернее, Китаечка читает вслух, а Лёлик слушает. Читает она повесть про пионера Геннадия Стратофонтова. Повесть очень интересная, особенно Лёлику нравятся имена героев - Рокер Буги и Рикардо Барракуда, а потом все вдруг обрывается на самом интересном месте, написано: "Продолжение в следующем номере". Так что Лёлик с Китаечкой так и не узнают, что же там дальше произошло с пинером Геннадием, Рикардо Барракудой и Рокером Буги. Кидают журнал в солому и переходят к географическим атласам. В атласах все неинтересное - карты с какими-то значками, кружочками, квадратиками и написаны всякие дурацкие слова, вроде: "Добыча угля и железной руды". Потом, правда, находятся карты с красными и черными стрелочками, и Лёлик с Китаечкой, умные, догадываются: красные - это наши, а черные - немцы. Значит, можно играть в войнушку. Но играть в войнушку с одними картами, без деревянных пистолетов, что стреляют гнутыми железными пульками, неинтересно - карты скоро тоже улетают в солому вслед за Геннадием Стратофонтовым. Нельзя играть в войну с оружием - дерутся врукопашную, борются, катаются по соломе, Лёлик Китаечке всю рубашку изорвал, а Китаечка, подлая, подстерегла момент и стащила ему трусы до колен...

        И тут вдруг:

        - Это что вы тут такое устроили, твою дивизию?

        В дверном проеме стоит Лавр.

        Лёлик с Китаечкой пытаются спрятаться в солому.

        - Ану вылазьте! - командует им Лавр. Те покорно выходят.

        - Я вот тебе сейчас уши отрежу заместо кабана, - грозит Лавр Лёлику, - Ишь чего творят. Китайка тоже, а еще девочка! Лапают друг дружку голяком!

        - Хе-хе-хе, дело молодое! - смеется Василий Простаков, давая шутейный подзатыльник красному как рак Лёлику.

        - Молодое, - не успокаивается Лавр, - А ты слыхал, как они матюкаются? Когда-то на берегу сижу в сейфе, чую, кто-то по крыше бегает, железом гремит, думаю, тот-какио, выйду, дам чертей, а потом слышу - матюкаются, как сапожники, и голоса детские, знакомые, выхожу, а там вот этот, - Лавр тычет пальцем в Лёлика, - Андрюшка твой, - Лавр обращается к Тито Иващенко, и эта вот... Китайка!

        Китаечка шмыгает носом и...

     Сейфы

        ...называется "сейф". Это такой железный ящик, который стоит на берегу - рыбаки в нем снасти хранят. Главное это, конечно, мотор, потому что он тяжелый, и его туда-сюда с бугра на бугор каждое утро таскать запыхаешься. Ну и так, всякое по мелочи. Сейфы бывают маленькие и большие. Вот у Тито Иващенко, например, сейф маленький, коричневый, ржавый - туда только мотор влазит, даже весла приходится из дому тащить, а у Лавра Сермягина сейф большой, желтый - в нем даже жить можно, только воняет там так, что долго не проживешь без привычки. У Лавра в сейфе целых два мотора стоят, хоть и оба через пень-колоду работают, весел несколько пар, пайолы, спасательные круги, жилеты, дождевики, удочки, спиннинги, баки с бензином - чего там только нет. Сейфы замыкают на замок, и замки те на сейфах почему-то всегда такие чудные, что их открыть невозможно. Замок на сейфе это, я вам скажу, родной брат лодочного мотора "Вихрь", это если считать по тому, сколько раз рыбак в их честь произнесет: "Твою бога-душу-рашпиль-мать". Оно и понятно - сейфы на берегу стоят, кругом песок...

     Свинокол

        ...свежину. "Свежина" - это когда кабана только закололи, и все, что готовят в тот же самый день - мясо, сало, это и называется "свежина". Свежину полагается кушать тем, кто на заколе работал - мужикам то есть. Детям из этого отходит требуха - сердце, почки, печенка, и самое главное - хвосты! Свиные хвосты - это у нас детское блюдо считается, если взрослый человек сам свиной хвост съел, не отдал ребенку - это конченый человек, без совести и стыда.

        Ну и женщин тоже, конечно, к свежине допускают, тех, кто по хозяйству управляется - закол ведь, он только поначалу мужское занятие, а как зарежут свинью, разделают, тут уже приходит самая женская работа - жарить, варить, кишки мыть, фарш крутить на мясорубку, и самое главное - делать колбасу. У нас ни один мужик колбасу делать не может - терпения не хватает. Кроме Лёлика. Лёлик обожает делать колбасу, особенно кровяную. Происходит это дело так.

        Садятся они с бабушкой Марией у стола - на столе уже все расставлено, что надо, в мисках: кишки, фарш из крови и свиных шкурок, нитки, ножницы. Фарш тоже Лёлику доверяют готовить - выкладывают все на столе и говорят: "Вот это перемели на мясорубку", и Лёлик сидит, мелет.

        А потом бабушка Мария держит кишку, а Лёлик в нее фарш запихивает ложкой - как достаточно запихнет, бабушка кишку закручивает и ниткой завязывает. Очень кропотливая работа, требующая усердия нечеловеческого, а также спокойной, размеренной беседы между двумя людьми. Даже Лавр тому удивляется:

        - О, как, - говорит, - Надо же, колбасу делает. Прям философ, - А потом, правда, добавляет, - Лучше бы в художники пошел. Нарисовал Ленина на стенд - сто рублей.

        Свинокол чаще всего осенью устраивают - в сентябре, когда еще тепло, а пионеры из лагерей уже уехали. Это, значит, чтобы кухнями пионерлагерными воспользоваться - потому что там утвари изрядно: кастрюли огромные, выварки, сковороды, холодильники и многоконфорочные плиты - такого дома ни у кого нет. Дети очень любят, когда свежину готовят в пионерлагере - по кухне можно побегать, по столам в столовке, в войнушку или в прятки поиграть на складе, летом их туда на пушечный выстрел не пускают, а тут - раздолье. Вокруг кухни амбарчики понатыканы, там летом хранится мука, сахар и соль в мешках - для пионеров, а осенью там в войнушку играть самое место - удобно прыгать по крышам с одного на другой. А чуть дальше - домик деревянный с окнами, сторожка. Там...

     Сторожка

        ...зимой можно Лавра найти. Лавр, с тех пор как рыбколхоз закрыли, работает браконьером, а так как работать браконьером советская власть запрещает, то он будто бы работает сторожем в пионерлагере, понарошку. У нас многие понарошку работают в пионерлагерях сторожами. Там же делов всего - вечером пройтись фонари по лагерю включить рубильником, а утром - их же выключить, вот и вся работа. В лагерях у нас не воруют, хотя... нет. Это раньше не воровали - при советской власти, а сейчас, когда кругом частный бизнес и у всех домики сдаются, то оказалось, что в пионерлагерях имеется много ценных вещей - кровати, матрасы, одеяла, столы и стулья. Вот Чипка Давыденко, например, тоже работал сторожем, так у него двадцать кроватей украли - знают же, что он вечно пьяный валяется. Ходил потом по селу, орал: "Я знаю, это кто-то из своих! Там кругом клейма стоят! Вот пройду по дворам с обыском! Нечего, блять, на меня возводить матерьяльную ответственность!" Ну, понятное дело, из своих, да кто же Чипке даст по дворам с обыском ходить?

        Летом сторожа еще заставляют в беседке на воротах сидеть и не пускать в лагерь посторонних, говорить: "Стой, кто идет?" Ночью сторож сидит, а днем...

     Пароль

        ...пионеры, дежурные. Пионерам каждый день выдают пароль, это значит, чтобы они не спрашивали, как сторож: "стой, кто идет", а говорили: "Пароль?" Местные на то отвечают: "На горшке сидит король!" Потому что, ей-богу, смешно - если уж местные в лагерь захотят попасть, то они доску в заборе выломают и залезут, и не нужен им никакой пароль, а если понадобится пароль, то поймают ближайшего мелкого "шпака", возьмут за грудки и скажут: "Слышь, ты, и какой там у вас сегодня пароль?" И тот, конечно, выдает военную тайну: "Зарница!" - говорит или: "Альбатрос!" Смех один. А если попадется идейный, барабанщик какой-нибудь, и пароль не выдает, то его можно пытать: например, засунуть ему в рот гусеницу.

        Всю ночь сторож на воротах не сидит - отметится для проформы, а потом спать идет в...

     Сторожка

        ...сторожку. Сторожка - это такой маленький деревянный домик посреди лагеря. Лёлик любит ходить к деду в гости, когда тот в сторожке, особенно зимой. Бывает, приедет в село на автобусе поздно вечером, зайдет в дом, а там бабушка одна, Лёлик ее спрашивает: "А где дед?" "В лагере, в сторожке", - отвечает бабушка, и Лёлик тогда к Лавру в гости идет. Там идти всего ничего - в лагерь через калитку, чуток пройти, и вот она, сторожка стоит, снегом заметенная, в снегу следы к ней протоптаны, и окна светятся. А за окнами, значит, Лавр лежит на топчане, книжку читает, Альфреда де Мюссе, "Исповедь сына века", и курит беломор так, что в сторожке дым коромыслом. Лёлик думает, что деду тоже нравится спать зимой в сторожке - никакой ведь разницы нету, дома спать или в сторожке за забором, но Лавр предпочитает в сторожке, воображает, наверное, себя Санта-Клаусом. Лёлик к нему без стука заходит.

        - О! - говорит Лавр, - Приехал?

        - Ага, - Лёлик обнимает деда, нюхает его пропахшую сигаретным дымом рубашку - рубашка на ощупь мягкая, байковая, и щетина у Лавра колючая, а...

     Свинокол

        ...за столом собираются, все мужики, значит, и женщины, что в свиноколе участвовали. Собираются у Тито Иващенко во дворе, потому что сегодня день рожденья у Спиры Топалова и не простое, а юбилей - пятьдесят лет ему стукнуло. У Тито собираются оттого, что Тито - лучший Спирин друг, а у Спиры, между нами говоря, во дворе собираться нелицеприятно - у Спиры весь двор травой заросший, так, что не видно ни зги - там если столы поставить, то трава как раз будет гостям по шею. Это все почему - Спира сам-то инвалид безногий, ленивый и выпить любит, его работа - круглосуточно пьяным на лавке сидеть у ворот, когда не на рыбалке с Тито; сестра его, Ларка, что с ним живет, тоже не особого порядка барышня - и пьет как лошадь, и по хозяйству не слишком старается, а Кока, Спирин сынок - в ПТУ учится, в городе.

        Сидят вдоль длинного стола на деревянных лавках, на столе дымится свежина с вареной картошкой, а пока дымится - наливают. В граненые стаканы наливают - так чтобы на треть. Лёлик сидит на руках у Лавра - Лавров стакан у Лёлика перед носом проплывает, Лёлик морщится. Пьют по первой за Спирино здоровье, крякают, закусывают малосольными огурцами, накладывают в тарелки свежину с картошкой. Лёлик любит смотреть, как взрослые пьют - особенно на Василия Простакова и дядю Толю Мусоргского. Василий Простаков, когда первую выпивает, у него лицо сразу хитрым таким становится, ехидным, с прищуром - возле глаз морщинки. У Василия всегда лицо хитрое и ехидное, а после первой - так особенно. Обычно, Василий вначале помалкивает, только вставляет словечки в чужой разговор - если подзудить кого-то хочет или надсмеяться, а потом, когда уже изрядно выпьет, то может историю какую-нибудь рассказать философскую - о жизни в дурдоме, например. Хуже когда Василий совсем пьян, в стельку - тогда жди беды. Тогда он может и рукам волю дать, и за топор схватиться.

        Дядя Толя же Мусоргский после первой начинает варнякать. Его и так никто не понимает, а когда дядя Толя выпьет, то эти его "бур-бур-бур" и "гыр-гыр-гыр" совсем уже теряют схожесть с человеческой речью, а напоминают крики орангутанга. И как раз в тот момент, когда дядя Толя начинает говорить, как орангутанг, он и любит рассказать про рабочий класс и про то, что на нем все держится.

        Лёлик с Андрюхой и Китаечкой уже сидят под столом - надоело им со взрослыми, а под столом намного интересней и уютней, понятно по ногам, кто где сидит, и что говорят слышно, зато их самих никто не видит, и все про них давно забыли. Наверху дядя Толя Мусоргский рассказывает Василию Простакову про рабочий класс, Василий Простаков не слушает дядю Толю Мусоргского, а вместо того что-то говорит вполголоса Вовке Иващенко, Вовка Иващенко беседует с Лавром Сермягиным, называя его: "кум Берия", Лавр же называет Вовку: "кум Тито", а, тем временем, Лёлик подкуривает под столом украденную у Лавра беломорину, потом передает папиросу Китаечке, а та - Андрюхе Иващенко. А наверху:

        ...слушай, кум Берия... н-е-е, кум Тито... на рабочем классе все держится... бур-бур-бур... гыр-гыр-гыр... та иди ты к черту... я вот что говорю, кум Берия... не-е-е, кум Тито... рабочий класс... бур-бур-бур... гыр-гыр-гыр... твою мать!.. кум Берия... кум Тито... наливай... куму Берии налей... бур-бур-бур... гыр-гыр-гыр... н-е-е, кум Тито... а я говорю, что на рабочем классе все держится!.. та пошел ты к черту... та наливай... И тут вдруг Спиры голос:

        - Подари! Слышишь, Лаврик, бля буду, подари!

        И опять:

        ...бур-бур-бур ...гыр-гыр-гыр... на рабочем классе... а чо там, Тито? Слышь, чо там? Покажи... Ого, смотри, Спира с ногами! Спира с ногами, гы-гы-гы! Это какой год? Не, ну подари, Лаврик, бля буду, не поверишь, аж слеза на глазу выступила... Гляди, и ты тут! Та де? Та вон! О, бля, точно... Лаврик, ей-богу, подари!

        Лёлик, Андрюха и Китаечка вылезают из-под стола, любопытствуя, что же там такое все рассматривают, и что Спира просит Лавра ему подарить. Оказывается, все смотрят на старую пожелтевшую фотографию, передают из рук в руки - сейчас ее как раз Василий Простаков в руках держит, щурится. На фотографии красивая девушка в белом платье с узорами сидит у моря на перевернутой лодке, ноги босые в песке. Лодка черная - баркас, старый, довоенный, большой. Рядом с девушкой, обнимая ее за плечи, сидит молодой парень, блондинчик, волосы назад зачесаны, белая рубашка на нем и штаны широченные. Третьим на фото - мальчик, чуть поодаль от девушки сидит, в рубашке с закатанными рукавами и тоже, как и парень постарше, с зачесом назад и в широких штанах. Это на карточке главные персонажи, которых фотограф красиво усадил, чтобы снять. Но есть там и другие, явно случайные и проникшие туда хитростью. Один, худой, горбоносый и лопоухий, на лодке во весь рост стоит, и лицо такое довольное-предовольное. А другой змеей по песку из-за лодки выполз и тоже ехидно в камеру смотрит.

        - А-а-а, это бабушка моя и дед на фотографии, - говорит Лёлик Андрюхе и Китаечке, и они снова прячутся под столом - наверху нет ничего для них интересного.

        ...А то кто такой?.. та черт его знает... это ж еще до Фэ-Зэ-У!.. морда какая-то знакомая... не, кто это?.. та черт его знает ...не, знакомая какая-то морда... это государственнейшего дела тайна!.. бур-бур-бур ...гыр-гыр-гыр... это ж чорти когда было... Лаврик, подари... та пошел ты к черту... а снимал кто?.. это ж до войны еще... не, ну морда знакомая, хоть убей... та это тот-какио... Сережа снимал... полоумный... помните Сережу-полоумного... ну, до войны по селу ходил, в галифе и фуражке, фотоаппарат еще с собой все время таскал на треноге, офицерик бывший... пропал потом... та не пропал... кокнули его... за то, что в царской армии служил... та не, не за то... а за то, что он этот был, тот-какио... пидарас! Сам ты пидарас! Гы-гы-гы, хе-хе-хе... бур-бур-бур... гыр-гыр-гыр...

     ...Путешествие Лёлика на Змеиную гору

        ...в Киеве, на Подоле, на горке, с двумя девочками хорошими - Гвин и Гвинет, блондинки обе, ясно. Гвинет высокая, худая, конопатая, в коричневом пальто, голова не прикрыта, волосы длинные, пушистые, распущены, Гвин - маленькая, плотная, симпатичная лицом, волосы короткие, прямые, убраны под вязаную шапочку. Обе в длинных клетчатых юбках и сапогах, как гламурные хиппи.

        Гвин достает из сумочки таблетку гашиша, отламывает от нее "кропалик" и дает его Гвинет. Гвинет кладет кропалик в трубочку и поджигает, затягиваясь. Отдает трубку Гвин, та, затянувшись - Лёлику. Кропалик уходит быстро.

        - Хорошо, - говорит Гвинет, - Очень.

        - Отвратительно, - говорит Гвин, - Машин понаставили, офисов, негде сесть, спрятаться, покурить. Нету живой природы, нету... Холодина!

        - Да, - говорит Лёлик.

        - Еще? - спрашивает Гвин.

        - Да, - говорит Гвинет.

        - Нет, - говорит Лёлик.

        Гвин снова достает из сумочки таблетку, отламывает кусочек, заряжает трубку. Курят. Предлагают Лёлику - Лёлик не отказывается.

        Темнеет. Внизу, под горкой, уличные музыканты играют что-то латиноамериканское.

        Покурив, спускаются под горку, к музыкантам. Девушки берут Лёлика под руки, Гвинет слева, Гвин - справа, так, что непонятно, кто кого ведет, и кто кого поддерживает. Девушки что-то бесконечно рассказывают Лёлику и друг другу, какие-то истории, смеются. Лёлик молчит, не понимая сути их рассказов, слушает музыкантов. Девушки смеются от того, что Лёлик не понимает их рассказов.

        - Лёлик, купи мне..., - говорит Гвин, и Лёлик понимает, что Гвин просит его что-то купить. Девушки ведут его в лавку эзотерических товаров, где Гвин выбирает себе красивую трубку для курения гашиша. Оказывается, именно ее она просила купить. Потому что у Гвинет есть красивая трубка для гашина, а у Гвин такой трубки нету.

        - Лёлик, купи мне..., - говорит Гвинет, и они, выйдя из эзотерической лавки, подходят к девушке, которая торгует на улице кулонами, имеющими тайный смысл. Один из таких кулонов они покупают Гвинет. Что-то связанное с богом Одином, а возможно и с богом Локи, Лёлик ничего не понимает в богах - и кажется, именно про это ему и рассказывают девушки с двух сторон.

        - Пойдемте лучше ко мне домой, загасимся, - говорит Лёлик, - Ни черта я не понимаю в ваших богах, я лучше расскажу вам про Змеиную гору...

        Девушки снова берут Лёлика с двух сторон под руки, и они все вместе идут к нему домой. А по дороге Лёлик рассказывает им про Змеиную гору. Гвин и Гвинет внимательно слушают.

        - Змеиная гора, - говорит он, - это в моих краях, откуда я родом, такая есть гора. Это даже не гора, а скала - половина ее в море, половина на суше...

        - Я купила себе собачку, американского кокер-спаниэля, то есть, английского...

        - Скала, та, что под водой, разломана на множество камней, больших и маленьких, камни эти разбросаны по дну...

        - Я сразу хотела купить именно кокер-спаниэля... или таксу...

        - И на тех камнях, что по дну разбросаны, хорошо ловится рыба...

        - Целый день по птичьему рынку пролазила, животных смотрела. На птичьем рынке круче, чем в зоопарке...

        - Поэтому Змеиная гора - это у нас считается культовое место среди рыбаков.

        - Вы приносите там жертвоприношения?

        - Там есть все: хомяки, змеи...

        - Да, там есть змеи. Потому гора и зовется Змеиной...

        - Попугайчики... маленькие, волнистые, и большие. Один попугай там все время имитирует рингтон мобильника. Когда мимо него кто-то проходит, попугай звонит ему вслед по мобильнику, и человек останавливается, как дурак, роется в сумочке, ищет мобильник...

        - Принесите его в жертву на Змеиной горе...

        - Зря вы смеетесь. Змеиная гора - это вроде ориентира, ее отовсюду видно...

        - Я назвала его Чпок!

        - Кого? Попугая?

        - Собачку! Кокера!

        - И когда человек куда-нибудь идет, он говорит: "Я иду на Змеиную гору"... потому что ее отовсюду видно...

        - А отсюда?

        - Что отсюда?

        - Отсюда видно?

        - И отсюда видно!

        - Дурак, это Владимирский собор... Перекрестись.

        - Да ладно, перекрестись... Вы верите в бога Локи и в бога Одина...

        - В бога Чпока!

        - Вам, может, и не видно, а мне видно. Я всегда вижу перед собой Змеиную гору...

        - Я понимаю, это аллегория какая-то...

        - Его ротвейлер соседский покусал...

        - Как Чпока мог покусать ротвейлер? Он же бог!

        - Ну, может, Чпок это бог Локи, а ротвейлер - это бог Один. Бог Один вполне может покусать бога Локи...

        - А давайте купим винограду!

        Как шли, так и сидят на диване перед телевизором - Лёлик посередке, Гвинет слева, Гвин - справа, курят трубку. На журнальном столике перед ними стоит хрустальная ваза с розовым виноградом. После каждой выкуренной трубки, молча, неторопливо едят виноград. По телевизору идет мультфильм "Альф", который девушки смотрят с живейшим интересом.

        - Сделай нам чаю, - говорит Гвинет Лёлику.

        - Да, сделай нам чаю, - поддерживает ее Гвин.

        И Лёлик идет на кухню делать чай.

        Лавр сидит на табуретке у окна, опершись локтем на кухонную плиту, курит беломорину, пьет чай из большой Лёликовой чашки.

        Лёлик садится на табуретку напротив.

        - Чайник уже закипел, - говорит Лавр, - Подогреть только нужно, - он зажигает спичкой конфорку и передвигает на нее чайник.

        - Хорошо, - говорит Лёлик.

        - Беломор, вижу, у тебя есть, - Лавр берет с подоконника пачку, - Только пачки какие-то странные, раньше другие были... А папиросы вроде те же.

        - Да, - кивает Лёлик, - вроде те же.

        - Откуда тебе знать? Ты же раньше не курил.

        - Я воровал у тебя в детстве беломор. - признается Лёлик, - Курили с Андрюхой Иващенко в винограднике, прятались.

        - Понятно. - Лавр отпивает из чашки. - Вот, нагрелся уже, - он закрывает конфорку.

        Лёлик вскакивает с табуретки, хватает чайник и тут же отдергивает руку - ручка чайника обжигает горячим.

        - Какие руки у вас нежные, - Лавр спокойно берет чайник и разливает кипяток в поданные Лёликом чашки. Пальцы у Лавра грубые, крючками исколотые, истертые рыболовными сетями - такую руку чайник не жжет.

        Лёлик несет чашки с чаем назад в комнату, туда, где Гвин и Гвинет смотрят "Альфа". Ставит чашки на столик, рядом с виноградом, садится между девушками, молчит. Девушки пьют чай и кушают виноград.

        - С кем ты сейчас говорил на кухне? - вдруг спрашивает Гвинет.

        Лёлик не отвечает, смотрит в потолок.

        - Мы же слышали, как ты с кем-то там говорил, - пристает Гвин.

        - Ко мне дед приехал, - решает признаться Лёлик.

        Девушки молчат, пьют чай, кушают виноград. Потом Гвинет встает и идет на кухню. Через минуту возвращается и садится на диван. Гвин смотрит на нее вопросительно и, не дождавшись ответа, тоже встает, идет на кухню, возвращается, садится.

        - А где он будет спать? - наконец, спрашивает Гвинет, - Ну, в смысле, мы можем домой поехать, если что...

        - Да ты что, оставайтесь! - бодро говорит Лёлик, - Мы с дедом на кухне ляжем. А вы здесь оставайтесь, - он по очереди целует девушек, Гвин в щеку, а Гвинет - в макушку, встает с дивана и снова идет на кухню.

        Лавр сидит в прежней позе у плиты, и все так же курит беломорину. Наверное, еще одну достал из пачки. Лёлик, как и раньше, садится напротив.

        - Видишь, печки у меня нет, - говорит он, - Ну, в смысле, ты же пепел всегда в печку сбрасывал, кольца эти двигал кочергой... А у меня нету печки.

        - Пепельница зато есть, - усмехается Лавр, - как ты думаешь, я тебе привиделся? Девчонки вот на кухню заходили, проверяли.

        - Я не знаю. Не понял еще.

        - Просто ты, когда меня раньше видел, все время обнимал. Ну, когда давно не виделись... Когда ты из города приезжал. В сторожку бежал ночью. А сейчас сидишь вот напротив, будто я у тебя живу, и ты каждый день меня видишь.

        - Извини, дед, - Лёлик тянется к Лавру, обнимает, хлопает ладонями по спине, гладит его мягкую байковую рубашку. Лавр слегка небрит, щетина колет Лёлику щеку, от дедовой рубашки пахнет папиросным дымом. Как обычно.

        - Я, тот-какио, на футбол хотел сходить, - говорит Лавр как-то смущенно, - Ни разу не был, только в Кисловодске один раз видел, как сборная тренируется - на отдых ездил по путевке, году в семьдесят втором. Ловчева, помню, видел.

        - Сходим, - кивает Лёлик, - Завтра же и пойдем.

        Он идет в комнату к Гвин и Гвинет, достает из шкафа одеяла, подушки.

        - Пойду постелю нам с дедом на кухне, - говорит он девушкам, - А вы уж здесь как-то сами...

        ...перед футболом пьют пиво на улице.

        - Холодное, - говорит Лёлик, отпивая, - Заболеть можно.

        - Куда уж мне, - смеется Лавр.

        Когда заходят на стадион, Лёлик протягивает Лавру какой-то цветастый пластиковый значок.

        - Надень, дед, - говорит, - Пришпиль булавочкой на пальто.

        На стадионе вместо трибун, Лёлик ведет Лавра в какую-то башенку, где на входе стоят коротко стриженые люди в черных костюмах. Когда Лавр с Лёликом проходят мимо, стриженые люди внимательно смотрят на их пластиковые значки и, не сказав ни слова, пропускают.

        Внутри башенки, в большом зале, стоят накрытые, как на праздник, столы.

        - Ого, - говорит Лавр, - Прям как после свинокола. Куда это ты меня привел?

        - Точно, - улыбается Лёлик, - Кровянка, свежина, огурчики малосольные. Здесь самые лучшие места. Ну, в смысле, для тех, кто бесплатно на футбол ходит, по пригласительным. Может, президента здесь встретим.

        - Та пошел он к черту.

        - Ну, или Блохина.

        - И Блохин пошел к черту. Это значок, что ли, пригласительный? Где ты его достал? Купил?

        - Та ну, дед. Это ж кусок картонки, запаянный в пластик. Дураком надо быть...

        - Ты прям как твой отец...

        ...В зале стоит большой плазменный экран, на котором показывают футбол с улицы. Под экраном скачет какой-то немолодой патлатый человек, похожий на артиста разговорного жанра и что-то громко выкрикивает.

        - Где-то я его видел. По телевизору, что ли? Ни черта не поймешь, что он говорит, - морщится Лавр, - Прям как Толик Мусоргский. Пойдем лучше на трибуну.

        - Давай только водки сначала выпьем.

        На столах с яствами водки нет, только пиво от спонсора Лиги, но люди, собравшиеся в зале, время от времени достают из-за пазухи бутылки водки и наливают друг другу в пластиковые стаканчики. Лёлик тоже достает из-за пазухи бутылку и наливает себе и Лавру...

        ...На трибуне дождливо и холодно, а когда наши пропускают гол, Лёлик снова достает бутылку и наливает. Выпив, они закуривают по беломорине.

        - Паршивая погода, - говорит Лавр, - Прям как в море. Жалко, дождевиков нет.

        - Что ж ты не явился в дождевике? - язвит Лёлик, - Ноябрь месяц на дворе. Прогноз не прочитал?

        - Не подумал, - просто отвечает Лавр, - Ладно, ну его к черту, пошли снова в хату, может, президента там встретим или Блохина...

        Судья дает свисток на перерыв, и Лёлик с Лавром возвращаются в зал со столами и плазмой. Лёлик наливает Лавру в стаканчик пиво от спонсора Лиги.

        - Как там дома? - спрашивает он.

        - А что там? - смеется Лавр, - Все живы, кто не умер. Чипка вот недавно.

        - Утонул?

        - Та не. Дома сидел, сериал смотрел. "Богатые тоже плачут", - Лавр вдруг показывает пальцем на кого-то в зале, - Вон, гляди, Ваня Яремчук.

        - Ну, сойдет и Яремчук, раз нет Блохина, - Лёлик смотрит в зал, - А бабушка как?

        - Живет. У дяди Миши Манилова. Одной тяжело, старая уже совсем. А там Марта, толковая выросла - в библиотеке работает, чебуреки жарит, прям как баба Липа. Ребеночка, правда, подгуляла неизвестно от кого, говорят, в воинскую часть бегала к какому-то лейтенантику. Как говорится, кохайтеся, чорнобрыви, та не з москалями. Лет пять уже мальчику. Ты бы приехал как-то...

        - Приеду. А Китаечка?

        - Китайка Якутовна? Эта замужем за Иващенком Андрюшкой, дочка у них, тоже узкоглазая.

        - Понятно. Ты извини, что я на похороны опоздал.

        - Та какой разговор, - Лавр запихивает в рот блин с черной икрой, - Я ж понимаю - поезда.

        Начинается второй тайм...

     На Змеиной горе

        ...из лозины можно даже удилище вырезать, у нас на этот счет руки хорошо стоят. Но Лёлику та лозина ни к чему - у Лавра такие закрома в сарае рыбацкие, что всякую удочку быстро смастеришь. Все по ящикам да по полочкам аккуратно разложено - сети, спиннинги, катушки, удилища, поплавки, мотки лески, спичечные коробки с крючками по номерам, все, чего душа пожелает.

        Удочку Лёлик делает с вечера - чтобы утром голову не морочить. Червей не копает - нету у нас червей во дворе, не водятся в песке и глине, а на кладбище Лёлик не пойдет - не та рыбалка.

        Утром рано встает, затемно - ведь еще до горы дойти надо. Все, что с собой берет: удочку в одну руку, в карман - спичечный коробок с запасными крючками, толстую капроновую нитку, другой спичечный коробок со спичками, пачку сигарет, целлофановый пакет с ручками и... вроде бы все. А, бейсболку еще на голову. Это важно для курящего человека. Некурящему можно и с непокрытой головой.

        Дальше как обычно: по лестнице вниз, к берегу, а по берегу, по песочку - на Змеинку.

        На полпути Лёлик бросает свой скарб на песок, раздевается и лезет в холодную воду. Хуже некуда - лезть в воду ранним утром, но надо - за наживкой. Лёлик лишний раз не ныряет, ходит, щупает дно ногами. У нас на этот счет ноги хорошо обучены - сразу узнают, где камень, где бутылочное стекло, а где бычок или мидия. Где битая мидия, пустая, а где целая, живая. Нащупав живую мидию, Лёлик хватает ее пальцами ноги и достает из воды. Складывает мидии в пакет.

        На Змеинке Лёлик наживляет крючок мясом из мидии - мидию нужно раскрыть, раздвинув створки ногтями и достать оттуда кусочки пожестче, те, которые белые и коричневые, потому что мидия, как наживка, штука нежная, рыбаки ее обычно не пользуют в нормальной, взрослой, лодочной, рыбалке - ее бычок жрет в секунду, особенно если наживить не белое с коричневым, а желтенькое. На мидию ловят дети с берега или с "козла".

        Наживив крючок, Лёлик надевает на шею целлофановый пакет, в который сложены мидии на наживку, а на голову - бейсболку, спрятав под нее пачку сигарет и коробок спичек - вид, прямо скажем, дурацкий. Достает капроновую нитку, привязывает к каждому концу по спичке и прячет эту конструкцию в плавки. Приготовления закончены. Лёлик заходит в воду.

        Места он знает - когда с берега ловишь, места нужно знать так же, как и на лодочной рыбалке. Но Лёлик с детства уже весь берег обловил - знает, на каком камне лучше клюет, туда и идет.

        Ветра нет, штиль, и похоже на то, что день будет солнечным. На Змеинке с берега можно только в полный штиль ловить - камни острые, мокрые, поросшие морской травой, ноги на них скользят, так что когда волна, хоть малюсенькая - качнет слегка и слетишь с камня, не удержишься. А когда большая волна, когда штормит, то и не зайдешь по камням в воду - сбросит, о камни побьет в кровь, вылезешь с битыми коленями и локтями, а еще ведь удочку в руках удержать надо, сумку с наживкой, сигареты в бейсболке на башке - непосильная эквилибристика. Лёлик идет к большому камню метрах в десяти от берега - там, знает, клюет...

        Ловля по пояс в воде, по природе своей, относится к дуальной философии: вверху, над водой - тело, палимое солнцем, сгоревшую на солнце шею режет бечевка, на которой висит пакет с живыми мидиями, куски разломанных мидий разложены, для удобства, на плечах, сигареты и спички под бейсболкой, а под водой - то, что, безусловно, относится к архетипу "Ян", хотя злые языки и утверждают, что, если часто ловить рыбу, стоя по пояс в воде, то рождающие свойства субстанции "Ян" подвергаются серьезной опасности. Близко к архетипу "Ян", к плавкам привязана капроновая нитка, на которую нанизаны пойманные бычки. Бычков можно и прямо в плавки напихать - это у нас сплошь и рядом делают, а потом вытряхивают улов на берегу, но на нитку нанизывать все-таки красивей.

        Вдруг Лёлик чувствует на себе чей-то взгляд и оглядывается на берег.

        На Змеиной горе, на самом верху, стоит девушка в белом платье, смотрит на Лёлика. Увидев, что он обернулся, девушка машет Лёлику рукой и начинает спускаться с горы вниз, перелезая с камня на камень. Когда она, наконец, спрыгивает на песок, Лёлик девушку узнает:

        Марта!

        Марта идет по камням в воду прямиком к Лёлику, как была, в платье, не боится намочить. Лёлик, спохватившись, снимает с головы бейсболку и кладет ее вместе с сигаретами и спичками на камень - иметь дурацкий вид при Марте не входит в его планы. Скоро Марта запрыгивает на тот же камень, садится, спускает ноги в воду и, наклонившись, легонько обнимает Лёлика за плечи и тянет к себе - целует в макушку:

        - Лёличек!

        У Лёлика с плеч падают в воду приготовленные наживки, и сам он чуть не соскальзывает со своего камня.

        - Привет, Марта, - говорит он, слегка опешив. Марта, конечно, друг, и еще какой друг, и он, конечно, очень любит Марту и... очень хорошо к ней относится и, честно говоря, чуть не обделался от радости, увидев, что это Марта на берегу, но чтобы она так вот прискакала к нему по камням и обниматься лезла - так ведь не обнимались они еще никогда и не целовались ни разу. И потом, что Марта здесь делает? Утро еще раннее, а утром на Змеиной горе девочек не бывает, а если и бывают, то вовсе не Марта - она черт знает где живет. Ей, чтобы сюда прийти, тоже рано нужно встать, а зачем ей рано вставать, если ей на рыбалку не надо? Девочки на рыбалку не ходят. Вот так думает Лёлик, а потому говорит:

        - Привет, Марта. А что ты здесь делаешь?

        Марта смеется, болтает в воде ногами.

        - Гуляла.

        - Не ври мне, Марта, - говорит Лёлик с притворной строгостью, - На Змеинке только нудисты гуляют. Признавайся, где была.

        Марта берет с камня Лёликовы сигареты и закуривает.

        - Помню, когда я совсем маленькая была, мы с мамой гуляли вечером по пляжу, камешки собирали. И вдруг видим - мальчик бежит, а у него все лицо в крови и рубашка, нос ему кто-то разбил. Мы тогда с мамой только недавно приехали к вам в село жить - почти никого не знали, а мальчика этого знали - нас с ним познакомили в гостях у бабы Липы. Мы с мамой говорим мальчику: "Эй, мальчик, что с тобой? Откуда ты идешь? Кто тебя побил?" А мальчик набундючился и говорить с нами не захотел. А потом совсем убежал.

        - У тебя была юбка с поворозкой на пуговице.

        - Ты помнишь?! - удивляется Марта.

        - Только эту пуговицу и поворозку.

        Марта снова обнимает Лёлика за плечи и, выдыхая дым ему в ухо, говорит:

        - Я в воинской части была.

        - Всю ночь? - Лёлик уже не маленький, ему объяснять не нужно, - Тебе дома попадет.

        Марта продолжает играться: кладет Лёлику голову на плечо, трется щекой:

        - Ах, Лёличек, какой ты еще в су-у-ущности ма-а-аленький, - артистически томно говорит она, - С узкоглазкой своей гуляешь, а прямо как мальчик...

        - В сущности! - отчего-то злится Лёлик, - Сама ты, Кшепшицюльская, в сущности своей маленькая. Вильнула разок хвостом в воинской части и думаешь, повзрослела? Дура...

        - Сам ты..., - Марта тоже надувается, - Ты даже фамилию мою не знаешь! Все время дразнишься!

        - А какая твоя фамилия? - смущается Лёлик.

        - Всего лишь Кшесинская.

        - Извини, Марта, - Лёлик бросает удочку в воду, снимает с шеи пакет с мидиями и садится рядом с Мартой на камень, кладет руку ей на плечо, - Я не хотел тебя обидеть.

        - Да ладно, - Марта тянет рукой за нитку, привязанную к Лёликовым плавкам, и достает из воды связку бычков, смотрит на них удивленно, - Я тоже тебя люблю...

        Лёлик с Мартой сидят, обнявшись, в море на камне у Змеиной горы. За горой, куда глаза видят, желтая степь, а в той степи, в зеленом лесочке - кладбище. На кладбище, у могилы Лавра Сермягина, сидят Лёлик с Андрюхой Иващенко, пьют водку.

        - Сейчас уж в море никого уж нет из тех, что раньше, - говорит Андрюха Иващенко.

        - Как никого? - улыбается Лёлик, - А дед Андрий?

     Дед Андрий

        - Твою бога-душу-рашпиль-мать!

        Тито Иващенко бегает по двору, орет, пинает ногами пустые мусорные ведра, хватает за грудки сына Андрюху:

        - Не, ну ты видел, что он сделал? Ты видел, сынок? Убью!!! - Тито выбегает со двора на улицу, там дергается сначала влево, потом вправо, не зная куда бежать, потом все-таки выбирает бежать направо - к Спире Топалову...

        Там орет сидящему на лавке Спире:

        - Я всю жизнь его, падлу, искал! Всю жизнь искал! А-а-а-а, - Тито в сердцах машет рукой - Спира в стельку пьян и не готов разделить с ним трагичности момента. Тито, обидевшись на Спиру, бежит к дяде Коле Шпаку.

        - Дядя Коля, - орет он, - Дядя Коля, ну хоть ты скажи! Ну разве так можно, а? - Тито изливает душу дяде Коле Шпаку, - А я, дурак, на дядьку Хавалица грешил... А змея, оказывается, всю жизнь дома, под носом пригретая, обитала!

        Излив душу дяде Коле Шпаку, Тито бежит дальше по селу. Дядя Коля Шпак глядит вслед Тито, а потом торопливо идет в другую сторону - ко двору бабы Веры Кобылы.

        - Слыхали? - говорит он бабе Вере Кобыле, - Старый Андрий Иващенко нашел в огороде юрьевский клад и отдал его на библиотеку!

        - А? - баба Вера Кобыла глуховата...

        ...новое здание, из белого кирпича, с большими окнами, на пять комнат, вокруг яблоневый сад. Возле забора лежит большой выкрашенный черной краской камень, на котором написано "Библиотека". Дед Андрий кивает камню, как старому знакомому. На здании из белого кирпича тоже написано большими буквами: "БИБЛИОТЕКА" - на пластиковом щите над дверью. А ниже, буквами поменьше: "имени Андрия Иващенко".

        Дед Андрий заходит в библиотеку, идет в читальный зал, садится там за столик и включает настольную лампу. К нему подходит молодая девушка, библиотекарь. Дед Андрий сверлит ее взглядом, кряхтит, потом кладет обе руки ладонями на стол и говорит:

        - Принесите мне Тараса Шевченко!

       Примечания

        * Самая крупная азовская тарань весит 450 грамм. Здесь скромное рыбацкое округление. - Прим. автора.

        Перекатом у нас зовется та мель, что метров за двадцать от берега. Когда в море заходишь, идешь до переката, глубина вначале по колено, потом по пояс, а под перекатом - по шею, а потом самый и есть перекат - снова глубина по пояс, а за перекатом уже настоящее море - настоящая глубина. Перекат помогает нашим плавать рано учиться. Повыламывают ребятишки досок из забора и плывут на них до переката, до мели, пузом на доску улегшись и руками загребая. На мели отдыхают. Поплавают так пару дней, а потом уже и доска не нужна, научились. Поэтому у нас к шести годам уже все плавают, и никто их нарочно не учит. Главное, что есть цель - до переката доплыть. Другая цель переката - обозначать ближний лов. Если в ответ на вопрос: "Где ловил?", рыбак отвечает: "Да тут, прям за перекатом", это означает, что жор у рыбы такой, что и на камни ехать далеко не надо - считай, прямо возле берега лови. Так бывает - весной, осенью, не летом. Летом между берегом и перекатом столько люду купающегося, отдыхающего, что не до рыбы.

        "Козел" - так на нашем наречии зовут строительные, малярные, помости, часто используемые в иных, далеких от строительства, целях. Первое, и самое главное - для сбора фруктов, когда с земли не дотянешься, а по деревьям лазить сноровки нет. Второе - для ловли рыбы. Тогда "козла" затаскивают в воду и привязывают к ножкам какой-нибудь груз, чтобы волной не унесло. Впрочем, устойчивость "козла" часто обеспечивают сами седоки, коих может быть до бесконечности. Ловля с "козла" - весела и увлекательна, и часто именно тем, что какой-нибудь малолетний рыбак, которому надоело ловить и на солнце жариться, может вдруг, ни с того, ни с сего, вскочить и нырнуть в воду, оттолкнувшись нарочно посильнее, так, что его товарищи дружно летят в воду следом, не удержавшись на утратившем равновесие и падающем "козле", теряя и топя при этом рыбу и удочки. Разумеется, козел используют также и для чистого ныряния с пируэтами и эквилибристикой, и без всякой рыбалки. Купание с "козлом" - одна из самых популярных детских игр в наших краях. Нередки также и железные "козлы" - им отдают предпочтение из-за устойчивости в воде.

        Игра в латки - по сути, это обычная игра в догонялки, когда водящий обязан догнать любого из игроков и, прикоснувшись к тому рукой, передать "латку", вождение. Одна особенность, наша, местечковая - игра происходит в воде. Другая особенность - в "нашей" игре в латки не принято удирать слишком далеко, иначе пловцы-разрядники и прочие здоровые особи будут вне досягаемости, а какая тогда игра? Поэтому у нас в латки играют на расстоянии вытянутой руки - когда вот он человек стоит, в метре от тебя, протяни руку и прикоснись, да только ты тянешь руку, а человек отходит, отпрыгивает, ныряет. А, нырнув, выскакивает в том же от тебя метре, да только сбоку, а еще круче сзади, между ногами под водой проплыть - высший пилотаж. Еще наша фишка - нырнуть так, чтобы водящему ноги показать, щиколотки, и вывернуть их, скажем, налево - а сам под водой изворачиваештся и направо плывешь, и еще раза два-три под водой крутанешься так, что и сам уже не поймешь, куда поплыл. На новичков городских хорошо действует - смех один, как они бегут туда, куда ты ногами вильнул. Наших, местных, не проведешь - мы, если видим этот финт ногами, то сразу сечем - точно не туда поплыл, в три других стороны - пожалуйста, но точно не туда, куда ноги. Местного надо дурить иначе, тоньше - показал ногами и туда же поплыл. Этот пилотаж еще выше. И если вы думаете, что та игра плевая - приезжайте к нам, станем в воде друг против друга, в метре, и попробуйте поймать. Что там поймать - прикоснуться попробуйте. Поймать в воде умелого пловца - все равно что тюльку камбалячьей сеткой, только по дурости его и усталости от жизни. Настоящий ловец в игре в латки ловит настоящего беглеца выслеживанием. Ныряет, скажем, такой беглец, показывает обманку, а ловец тоже ныряет, а под водой пытается высмотреть - куда беглец ушел. В мутной воде (а в прозрачной никто и не играет, прозрачная вода - это как снег на футболе, не игра, а профанация) ни зги не видно, но чуток, краешек, тень, мелькание - рассмотреть можно. И уже потом за этой тенью плывешь, дальше высматриваешь, под водой добычу преследуешь. Беглец уже вынырнет, а ловец еще там - под водой. Тут-то у беглеца нервишки и зашалят - хуже некуда, когда не ты играешь, а тобой. Ну и вы понимаете после этого, отчего у всех наших легкие по шесть литров воздуха вмещают - мы под водой много жизни проводим.