Аннотация: Фанфикшен по мотивам произведений из цикла "Отблески Этерны" замечательной писательницы Веры Викторовны Камши.
- Дааа, что поделаешь. Излом. Чертовщина так и прет. - немолодой сивый талигоец пригладил щетинистые усы. - Вон, как Таракан этот у нас в Олларии завелся, так, говорят, люди пропадать стали. Мне Мария пишет - днем на улицу выходить боятся, по ночам при закрытых ставнях молятся.
- Ничего. Регент им покажет, где кошки зимуют. - хохотнул второй. Высокий, смуглый уроженец Алвасете. Судя по говору, он уже довольно много лет прожил в Талиге, а возможно, и в Бергмарк.
Герман уже заметил, что за соседним столом в "Грозной Бочке" собралась примечательная компания. Талигоец в звании рядового, если судить по мундиру, который в тот момент был небрежно расстегнут, наемник-алвасете, и кряжистый бородатый мужчина с хитрыми глазами - тоже рядовой. Но понять, откуда родом этот третий, теньент не мог, как не старался. Дядюшка рядом увлеченно беседовал с каким-то торговцем о ценах на рыбу, мед, и еще какие-то продукты, а юношу живо заинтересовала колоритная троица за соседним столом.
- Ишь, Таракана-то как боятся... - протянул бородатый. - Будто байки про Пещерного жениха.
"Что за байка?" - замер на своей скамье Герман.
- Что за байка такая? - эхом откликнулся талигоец.
- Да ну, бабы бакранские сказки друг-дружке пересказывают. Ребятишек только пугать.
- Да ты расскажи. Все время скоротаем. - упорствовал талигоец.
Алвасете только хмыкнул, но, кажется, и он был не прочь послушать неведомую байку.
- Ладно. - сдался, наконец, бородатый. Помолчал. Отхлебнул из кружки. - Сказывают, есть в Сагранне такая гора. Мта Стумари по-ихнему. По-нашему, это вроде как Гора Гостя, ну а мы в Варасте, по-простому - Козловой ее кличем. Так вот там вроде пещер много. Сам я не знаю, не хаживал. Да, говорят, были смельчаки, ходили под землю, то ли богатства несметного искать, то ли просто по дурному любопытству. Кто-то и не вернулся. А кто вернулся, рассказывает, будто страшно там так, что ажно выть со страху хочется, и быстрее воя энтого из пещер бежать. Но ежли не испугаешься, да пойдешь дальше, открываются тебе красоты невиданные, будто стены серебром-золотом порасписаны, копья этакие с потолка свисают, и из пола кверху растут. Тишина там такая, что ежели крикнешь, крик этот еще дооолго слышно будет. А только чудится все время - идет кто-то сзади. Идет и дышит будто - с присвистом так, вроде и потише пытается, да невмоготу. Обернешься, и нет никого.
И вот про енти пещеры есть у бакранов поверье, будто живет там чудо невиданное. Страшилище подгорное. Что когда-то Лит его там заточил. И если захочется чуду ентому мяса человеческого отведать, поднимается он из пещер глубоких, да смотрит, не зашел ли кто во владенья его, и ежли зашел, то не сдобровать тому - быть съеденным. А ежли нет храбрецов, да глупых, он превращается в юношу пригожего на огромном черном козле. И разъезжает по тропкам, что в горах проложены. Разъезжает, и поет - красиво так, что твоя морискилла.
Герман чуть не прыснул со смеху. Видно варастиец никогда не слышал, как в действительности поют эти птахи, иначе не стал бы приписывать их пение молодому горцу, и тем более "страшилищу подгорному". А рядовой тем временем продолжал повествование.
- И вот встречается на пути ему какая-нибудь молоденькая девушка, он с ней разговоры ведет ласковые, да с собой зовет. И ежли соглашается девица, сажает ее на козла своего черного, да везет к пещерам. А как девица понимает, что вглубь ее везут, начинает кричать да рваться, чудище снова сам собой оборачивается, да съедает ее, или под землю глубоко утаскивает, и пиши пропало - не найдут ее боле.
Бородатый замолчал, снова прихлебнув из своей кружки.
- Да, страшновато. - кивнул талигоец.
Алвасете опять хмыкнул.
- Вот уж и правда, только детишек пугать.
- Да что ты понимаешь? - вдруг вскинулся варастиец. - До того, как Прымпердор гайфцам хвосты поотдавил, во время войны еще, были у нас две девицы - первые красавицы в деревне. Сестры. Деревня-то наша аккурат недалеко от горы ентой злополучной стояла. День пути всего. Вот пошли они, - девицы, то бишь, в степь с подругами. Уж не знаю, чего их понесло - война, гайифцы могут налететь, порубать всех. А они пошли. Цветочки что ль пособирать - дело-то молодое, глупое. Глядь, к вечеру возвращаются подруги, а сестер нет как нет. Ну матушка их - к подругам. "Где оставили? Почему?" А подружки мнутся, глаза отводят. Наконец, сознались. Видели, мол, как сестры с каким-то пареньком нездешним болтали. Смеялись, шутили. Ну, пришлые всякие, понятно, интересны, но и опаска берет, а ну как шпиен. Вот никто подойти и не осмелился. Только кликнули старшую - мол, кто таков. Она отпираться - видно, нравился он ей, - что знакомец старый. Что погуляют они с сестрой с парнем, да и домой к вечеру сами вернутся.
Ну тут матушка в плачь: "Дуры девки! Неужто поверили?"
Снарядили мужиков в поиски. Прочесали все в округе - голая степь, и ни души. Думали-думали. Головы сломали. Куда ж они пойти-то могли. Уже собирались к соседям наведаться, да только пути туда три дня, не меньше будет. А девица какая-то - из тех, что видели сестер, сказала, будто заметила, как к горам они пошли. И что будто козел у парня в поводу был. Тут вообще бабы в крик. Даже мужикам не по себе как-то стало. А время-то идет. Сестер все нет и нет. Собрались опять, поехали в горы. Только уж думали, не найдем никого. Да на следующий день нашли. Младшую нашли. Сидит на земле, плачет тихо, слова сказать не может. Платье порвано, сама в синяках да ссадинах, грязная. Как ни просили сказать, где старшая с парнем ентим, так ничего и не говорит. Только на небо смотрит, да плачет. Ну, кто-то ее домой повез, а самые смелые в пещеры полезли. Я-то снаружи остался, и еще двое со мной. Сколько уж времени там в пещерах ентих мужики ходили, а вышли только к вечеру. Нашли только бусы, которые, вроде, на старшей сестре были. И все. Нет девицы, как сквозь землю провалилась. Да и что там в таких казематах найдешь. Годами ходить можно - не выйти. А младшая с тех пор не говорит совсем, то козла черного, то чудище какое-то на песке рисует. Она у нас в деревне, вроде, как блаженненькая. Может и сказки все, может сбежала старшая с женихом, а младшую напугала аж до потери рассудка, чтоб не увязалась, да только я бы проверять не стал. И никому бы не советовал.
На некоторое время за столом воцарилось молчание. Герман выплыл из объятий страшноватой варастийской легенды, и вновь услышал тихий разговор дядюшки Ульриха с торговцем, обсуждавших теперь уже предстоящую военную кампанию. Но тут молчание нарушил алвасете.
- Сам, говоришь, видел? Ничего сказочка, - в самый раз у походного костра рассказать, чтоб у юнцов мороз по коже пошел. Да только в портах Алвасете пострашней сказочки рассказывают. Да и сам я один раз в такую историю попал - вспомнить жутко. Ходил тогда я с капитаном Алваро Тойо. На "Северо". В основном торговали, или нанимались в охранение торговым судам. Но бывало, и разбоем занимались... когда совсем припекало. Хотя, я не поэтому ушел с "Северо". - Алвасете быстро глянул по сторонам, - не слышал ли кто. В "Грозной Бочке" частенько собирались военные, а уж в нынешнее время, разившее войной, они встречались здесь гораздо чаще. И за подобные откровения можно было загреметь на задушевную беседу с тюремщиком - по законам военного времени, да и мирного тоже.
- Но не о том сейчас. - продолжил наемник. - Шли мы как-то из Гайифы в Кэналоа. Порожняком. Шли при деньгах, собирались закупить кэналийского вина, и погулять на берегу. Будто хранило нас что-то - ни штормов, ни пиратов. Ветер все время попутный, и закаты! Такие закаты художники пишут и поэты воспевают. Словно сам Леворукий их для нас зажигал. А может, и хранил тоже он. И вот где-то между Агарисом и Бордоном я проснулся от того, что мне как будто пятки обожгло.
Проснулся, и не могу понять, чего это я с койки подхватился. Решил, раз уж такое дело, схожу до ветра. Вышел на палубу. И слышу, кто-то за грот-мачтой беседует. Наверное, вахтенные, подумал я, и поплелся к борту. Только влруг понял, что один-то голос нашего капитана, а вот второй - женский. Откуда женщина на корабле? Я потихоньку присел за бухту пенькового троса, и прислушался. Капитан говорил так тихо, что было почти ничего не слышно, а женщина все время смеялась. Пару раз я слышал, как она говорила о каком-то долге, но и только. Я мельком успел заметить, что на ней - белое платье. Но не как у эреа, или даже крестьянки, а словно нижняя сорочка. Длинные волосы струились по плечам и спине. Лица я не разглядел в темноте. Только показалась - наверняка красавица. И где нашему капитану колченогому такая досталась? Аж завидно стало. Вмешиваться я в беседу не стал, все-таки капитан с дамой общается, вернулся в трюм, завалился спать, и проспал уже до самой побудки. А на следующий день пристал с расспросами к шкиперу. Не везем ли мы пассажирку. Шкипер на меня, как на дурака посмотрел, и к капитану. Мол, чего-то матросы у нас болтать много дурного стали. Капитан ничего не сказал. Ни ему, ни мне. Только потом позвал к себе, и спросил, почему я про женщину расспрашиваю. По глупости я сознался. Капитан на меня глазами сверкнул, кулаком по столу стукнул, и сказал, что меньше пить надо. А потом, с напутствием не болтать лишнего, выдворил из каюты. Я до сих пор помню, как обижался тогда на Алваро, в моей честолюбивой голове даже зрели планы мести - поднять бунт, или просто ночью тихонько прирезать. Молодость и глупость часто плавают в одной шлюпке. А на следующую ночь будит меня кто-то. Просыпаюсь, и понять не могу, где я. Все в тумане, будто я не в трюме, а на палубе, других спящих не видно вокруг. А рядом стоит женщина - та самая, которая прошлой ночью с капитаном беседовала. Мне бы обрадоваться: такая женщина рядом, а меня в дрожь бросило, да еще туман этот... В общем, я от страха даже пошевелиться не могу, а она мне ласковым таким голосом говорит: "Не бойся. Я не страшная... пока люди слово свое держат. Но если меня обмануть... - лицо ее вдруг позеленело, глаза ввалились, кожа обтянула череп. Я, честно признаться, готов был бежать хоть к капитану, хоть к Леворукому, лишь бы подальше оттуда. А она снова прежней красавицей стала, и дальше говорит. - Ты меня не обманывал, я буду добра к тебе. У меня просьба - передай вот это капитану." И протянула мне конвертик какой-то. Пустой, без имени, адреса. Я только и смог, что взять у нее конвертик, и покивать, мол, сделаю. Она мне улыбнулась, и я проснулся.
Герман от неожиданности чуть не рассмеялся. Но вовремя сделал вид, что поперхнулся вином.
- Нууу... - протянул талигоец. - сны-то свои и я порассказать могу.
Варастиец согласно кивнул.
Алвасете только ухмыльнулся.
- Утром я нашел это письмо у себя в койке. Хотел бы я, чтобы это был просто сон. Мне пришлось отнести названное письмо капитану. Он посмотрел на меня пустым взглядом, и отпустил. А к вечеру мы нашли его в каюте - повешенным. Я попытался найти злополучное послание, но не тут-то было. Оно как сквозь землю провалилось. Я надеялся только, что не стану следующим его получателем. Но Унд хранил меня, и той женщины я больше не видел. Ушел я и со злополучного "Северо". Слышал только, что спустя год, он потонул, налетев на рифы у берегов Йерны. А через много лет услышал поверье Алвасете, которого не знал, хотя и был оттуда родом. Каждому уходящему в море нужен якорь. И многие из нас делают своим якорем женщину - жену или подругу... . У женщин Алвасете даже примета такая есть - написать уходящему мужу письмо. И спрятать. Чтобы открыть при следующем счастливом возвращении мужчины. Если писать не умеют, просто рисуют - восход солнца, цветы или птиц, кто как умеет. Когда я впервые уходил в плавание, мои мать и сестра тоже что-то написали. Но я до сих пор не знаю, что. А тогда, если честно, даже не знал, к чему этот обычай. Просто - на удачу. Оказалось - не просто. Это их - женский способ удержать своих мужчин на якоре. Говорят, первым женщинам Алвасете об этом поведали найери.
- Ну тебя ж вот не удержали. - хмыкнул варастиец.
- Меня отпустили. - неожиданно серьезно произнес алвасете. - этот якорь держит тех, кого хотят удержать. Любым путем. Даже после смерти. И тем более, после предательства. Спустя много лет, я встретил шкипера, с которым мы вместе служили на "Северо". И именно он рассказал, что у капитана была жена - красавица, умница, любила его сильно. Тогда он был еще молод и довольно хорош собой. Но, как водится, многие мужчины, уходя в далекое плавание, не брезгуют чужой любовью. А капитана угораздило еще и влюбиться в какую-то марикьярку. Ради нее он готов был бросить жену, и даже плавания. Но со вторым не вышло. А жена - то ли почувствовала, то ли узнала от кого-то, в бурю вышла из дома, и ушла в море. Шкипер клялся, что по всему побережью Алвасете в ту ночь пели найери. Хотя, откуда он мог знать? Врал, наверное.
Алвасете загрустил, глядя на свою полупустую кружку.
- Так что, это жена к капитану отомстить приходила? - Осведомился талигоец.
- Сам не знаю. - Буркнул рассказчик, который, кажется, уже был не рад, что поведал свою историю.
- Похоже на то... - с умным видом кивнул варастиец.
- А! Была не была! - Стукнул кружкой по столу талигоец. - Расскажу вам то, чем меня в детстве бабка пугала. Был у нас в селе дом такой - старый-старый, полуразвалившийся. И никто в нем не жил уже давно. Ну, мы, понятно, мальцами там бегали, играли, а взрослые на нас все время кричали: "Куда пошел, олух?!"; "Не ходи в старый дом, дурень!", и много еще чего. Ну мы-то разве слушали кого? Вот однажды мне бабка и рассказала, наверное, чтобы испугался, и не бегал туда больше. Был этот дом когда-то самый крепкий и красивый в селе. И жила там семья - муж с женой, и трое детишек. Хорошо жили - душа в душу. Многие даже завидовали. Только однажды случилось несчастье - пропал их младшенький - Жюль. Как в воду канул. Сколько ни искали, сколько ни расспрашивали - нигде никто его не видел. Мать его уже все глаза выплакала. И каждый день в часовенку ходила помолиться, то ли за здравие, то ли заупокой. И старшенькие две девочки как в воду опущенные ходили. А отец запивать начал. Что ни день, то его в трактире местном встречали - пьяного, мрачного и злого. Только искал, с кем бы подраться.
Так прошел месяц, и однажды ночью прибегает к соседям (а соседями у них тогда мои прадед с прабабкой были) старшая девочка - глаза большие, испуганные. Говорит, Жюля видела. Ее спрашивают - почему же домой не побежала к отцу с матерью. А она: "Я его боюсь. Это не наш Жюль. Он за мной шел, а я не хотела привести его домой. Я знаю, к вам он не пойдет." Решили, что у девочки жар, хотели позвать родителей, чтобы ее забрали домой, а она уперлась - не пойду, и все. Пришлось у себя ночевать оставить. Моя бабка как раз в те поры их старшой ровесницей была. Вот они и разговорились ночью. И вот что соседка ей рассказала:
Шла она вдоль реки, возвращалась из города с обновой. День был светлый - ни облачка, лето, тепло, хорошо. Она даже напевать стала. И вдруг, глядит, скачет по другому берегу ребенок. Странный такой - неказистый, будто кукла. Разглядеть его сложно - на том берегу темнее. Оттуда тучи наползают. Даже туман, как будто. А ребенок, вдруг на нее посмотрел, и девушка чуть корзину с обновой не выронила. По другому берегу бежал пропавший Жюль, только не стройный русоволосый мальчуган, как раньше, а странное одутловатое существо с гнилушками вместо глаз. Сестра его чуть не закричала, но не смогла выдавить ни звука. Зато услышала с того берега почти что шепот: "Иди ко мне, сестренка. Здесь хорошо, здесь мягкая трава. Позови меня, и я сам приду к тебе, и мы не разлучимся больше." Не помня себя от страха, девушка бросилась бежать, но чувствовала, что Жюль бежит следом за ней, не отставая, и не сбиваясь с шага. "Приведи меня домой, сестренка, я хочу увидеть маму и папу, и сестренку Луизу." Только у самой деревни, где река заворачивала в другую сторону, девушка потеряла брата из виду, но она знала, что рано или поздно он прийдет за ней по пятам, и поэтому бросилась к соседям, которых знала, как хороших людей.
Моя бабка, как могла, успокоила соседку. Они даже стали засыпать, когда кто-то забарабанил в окно. А жила моя бабка, надо сказать, на втором этаже - в мансарде. Глянули они, и остолбенели. Прямо по крыше скакал в лунном свете тот самый Жюль, кривляясь и распевая что-то. Соседка - рыдать. А бабка не растерялась, вспомнила старый наговор, произнесла его, и только того Жюля и видели. Что-то там про четыре ветра, четыре скалы, четыре молнии, и четыре волны. Я когда маленький был, весь его помнил - бабка научила. Сейчас-то уж подзабыл. Вот она и соседку свою наговору этому выучила, а днем они рябины нарвали.
И ушла соседка домой. Только ненадолго. Через одну ночь на вторую, вернее, уже под утро, снова прибежала, и сестру за руку привела. Обе бледные, напуганные. Соседи им - что случилось? А они давай реветь в голос. Наконец, удалось у старшей узнать, что же произошло. Как она вернулась, поздно вечером постучался кто-то в дом. Поскребся даже. Пошла матушка дверь открыть. Глядит, а на пороге сынок пропавший стоит. Да не такой, каким его старшая сестра видела - стройный, русоволосый, глаза голубые, только пеленой подернуты, мокрый, замерзший, как кутенок. И просит так жалостливо: "Мама, пусти меня домой." Материнское сердце и не выдержало. Не успела старшая дочь наговор сказать, а матушка уже к сыну выскочила, обняла, расцеловала. Только тут сестры увидели, как у брата глаза снова гнилушками загорелись. Дверь от сквозняка захлопнулась, а когда девочки до нее добежали, и открыли, ни Жюля, ни матери уже не было. Только во дворе пахло гнилью, а ступеньки покрылись плесенью. Отец же, как обычно напившись, спал так крепко, что дочери не смогли его разбудить. Что им еще оставалось делать - развесили по дому веточки рябиновые, зажгли свечи, и наговор прочитали четыре раза. Больше Жюль в ту ночь не приходил. На следующий день отец проспался, и хватился жены. Сестры рассказали ему, как все было, но похмельный отец, конечно же, не поверил, поколотил, чтоб не выдумывали, и снова пошел в трактир. А под вечер возвращался пьяный домой, да так туда и не дошел. Говорили, что кто-то видел, как он махал кому-то рукой, и кричал, что сейчас придет, чтобы только его подождали. И пошатываясь, ушел к реке. Ну мало ли чего спьяну примерещится, вот и не обратил никто внимания.
В эту последнюю ночь, рассказала старшая, заглядывали в окна уже трое. Сестренка то плакала, то звала маму с папой. Жюля ей старшая строго-настрого звать запретила. А родители, ходили вокруг дома, словно вокруг медового пряника, звали, просили впустить, сулили счастливую жизнь вместе, в окна стучали. И только утром, с криками петухов, ушли.
- А что же сестры? - заинтересовался алвасете.
- Да кто ж знает. Сказывают, продала старшая все, что в доме было, и уехала с младшей в город. Может и там их родня пропавшая нашла, а может их внуки сейчас так же пьют где-нибудь в трактире за здоровье и долголетие бабок.
Не успел Герман задуматься над очередной байкой, как рядом неожиданно раздался веселый голос дяди.
- Хороши истории. - оказывается торговец успел уйти по своим делам и дядюшка все это время тоже слушал соседей. Троица за ближним столом удивленно обернулась. - Но для хорошего счета нужно четыре.
- Ты чего, подслушивал? - набычился варастиец.
- Надеюсь, господа простят мое любопытство. Не часто услышишь в родном Бергмарк истории из чужих стран. Все больше сплетни, новости, торговля и политика. Впрочем, и мы не обделены своими легендами. Позвольте, я рассчитаюсь с вами за неудобство, причиненное невольным подслушиванием. Я расскажу свою историю.
- А почему бы и нет. - пожал плечами алвасете.
Варастиец промолчал, а талигоец важно кивнул, берясь за вторую кружку предусмотрительно заказанного заранее вина.
- Рассказывают, что в горных отрогах, разделяющих Бергмарк и Дриксен с Гаунау, и захватывающих северный Надор с Каданой, есть древние, как мир деревни, и живут в них то ли люди, а то ли звери. Но деревни эти так хорошо спрятаны, что даже опытные проводники-горцы могут никогда не узнать об их существовании. И те немногие, кому удалось найти туда дорогу рассказывают про странные вещи - что пол в домах земляной, что пищу там почти не готовят, предпочитая есть сырой, что странные жители населяют эти деревни - большие, горбатые, с длинными руками. Даже женщины. Для меня эти легенды так и остались бы легендами, если бы один мой хороший друг не рассказал мне о том, что побывал там. Надо сказать, что друг мой - родом из очень знатного рода. Их - трое братьев. Старший - что удивительно для бергера, - моряк от бога, средний - служит в армии, давно получил высокий чин, вот сейчас даже племянника моего в армию сманил.
Дядюшка усмехнулся, а Герман почувствовал, как загораются уши. Он вспомнил жилистого голубоглазого молчуна полковника Томаса дер Фельсена, "замороженного Томаса", как про него, не без уважения, шутили подчиненные, взявшего расторопного и любознательного мальчишку себе в порученцы. Взявшего не потому, что родственник знакомого, а потому, что, однажды оказавшись в родных краях, в гостях у друзей, увидел паренька, готового через себя три раза перепрыгнуть, только бы взяли в армию. Хоть рядовым, хоть посудомойкой, хоть кошкой Леворукого... И ведь добился-таки.
Дядюшка внимательно и строго взглянул на замечтавшегося, как девица о сватовстве, племянника, и продолжил.
- А младший - не пришей кошке хвост. Дипломатом стал. Причем, угораздило же, полез к ближайшим соседям - в Гаунау. Тогда с ними еще сохранялись какие-то дипломатические отношения. И вот в один из таких "дипломатических" переездов, попал мой друг в бурю в горах. А кто хоть раз попадал в такую бурю, знает, что дело это страшное. Если вовремя не найти укрытие, запросто можно сгинуть.
Варастиец со знанием дела кивнул.
- Не знаю уж какими тропами они блуждали в поисках такого укрытия (да они и сами не знали), но наткнулись на какую-то деревеньку. Захолустье страшное. Ни света в домах. Ни скотины в сараюшках. Но все же хоть какое-то укрытие. В первом же домишке встретил их нелюдимый горбатый хозяин. Молча впустил в дом. Лошадей пришлось оставить снаружи. На земляном полу был вкопан грубый деревянный стол, несколько лавок, и палати. Хозяйка - такая же большая, горбатая и длиннорукая, как муж, выставила на стол горшочек со сваренными в кожуре овощами, и кусками какого-то мяса с костями. Ну, друг мой носа воротить не стал, хоть и знатного рода, а вот некоторые спутники предпочли запасы, взятые в дорогу. Перед тем, как улечься спать, друг мой хозяину за гостеприимство подарил свой золотой перстень с рубином. Подарили ему эту "безделушку" когда-то на совершеннолетие, но он ею не слишком-то дорожил. Хозяин, благодаря, наклонился всем телом - странно, словно спина не гнулась. Ни слова не сказал, и ушел на свою половину - к жене. А ночью проснулся мой друг от страшного визга лошадей, оставленных снаружи. Первая мысль конечно же была - волки. Но когда он с несколькими друзьями выскочил из домишки, в редких вспышках молнии, рядом с трупом лошади они увидели огромную мохнатую фигуру, чем-то походившую на человеческую. Позже, мой друг клялся, что увидел тогда огромного бурого медведя. Впрочем, наверняка разглядеть зверя не удалось. При очередной вспышке молнии он исчез. Решено было вернуться в дом, и дождаться утра, но тут обнаружилось, что хозяева куда-то исчезли. Там где они спали, на земляном полу в свете зажженных факелов стали видны большие звериные следы. Лошади снаружи надрывались то ли от страха, то ли от того, что их кто-то ел. Бесновалась буря, и мужчины, прежде не выказывавшие страха, боялись выйти из дома. Пока, наконец, мой друг, сказать по правде не без содрогания, все-таки вывел нескольких смельчаков с заряженными пистолетами на улицу. Картина, представшая их глазам была действительно ужасна - из двенадцати лошадей живы были только пять. То, что осталось от других, было разметано вокруг кровавыми кусками. И вот перед оставшимися лошадками на задних лапах стояли два огромных медведя. Только они не нападали, а наоборот, пытались защитить напуганных животных от еще четырех медведей, которые ходили кругами, стараясь подобраться к лакомой добыче. Сначала моему другу показалось, что при вспышке молнии он заметил алый высверк на лапе одного из зверей-защитников. Потом медведи бросились друг на друга. Молча, и оттого особенно жутко. Один из нападавших вдруг заметил вышедших из дома людей, и направился в их сторону. У кого-то не выдержали нервы, и он выстрелил. Затем раздалось еще несколько залпов. Медведь взревел, но даже не остановился. Пули только разозлили огромное существо. Все-таки, мой друг был не воином, а дипломатом. Он скомандовал, чтобы все вернулись в дом. И там они заперли дверь, просунув какую-то найденную там же дубину между дверной ручкой и притолокой. Ненадежная защита, но все же. До утра дверь они не открывали. А утром кто-то просто постучался снаружи. Не без опаски, стучавшим открыли дверь, и приняли на руки истекавшего кровью хозяина, которого поддерживала тоже израненная жена. Им как могли промыли раны, перевязали. Врача в отряде не было, поэтому единственное, чем им смогли немного помочь - дали касеры, чтобы притупить боль. Хозяин немного отлежался, а после отозвал моего друга. И сказал: "надо уходить." Лошадей оставалось только пятеро, к тому же они были так напуганы и истощены ночным нападением, что могли только идти в поводу. Но хозяин, по счастью, знал короткую тропу, выводившую обратно в Бергмарк. Сам он с женой туда не пошел, но указал, куда идти гостям. И тогда мой друг осмелился спросить - почему же он, рискуя жизнью, защищал лошадей. Хозяин только указал на перстень. Проворчал что-то про возвращенные долги, взял жену за руку, и пошел прочь. Больше мой друг никогда его не встречал.
- Их беорнингами зовут, - почему-то вспомнил Герман.
Никто не переспросил, кого.
Алвасете встал, и молча кивнул дядюшке. Потом двум своим спутникам.
- Мне пора. Но я постараюсь не забыть, то что услышал. Благодарю вас, господа. - Оставшийся безымянным наемник, вышел в вечерний город.
- Ну, нам того... тоже пора. - Варастиец оправил мундир и подтянулся. Он, оказывается, был довольно высоким малым. - И правда было... того... интересно. Меня Жеромом кличут, ежли чего. Может и свидимся когда.
- А я - Роберт. - Улыбнулся талигоец, застегивая свою форму, и поднимаясь.
- Ульрих фон Вербе, - кивнул дядя, - а это мой племянник - Герман.
Юноша смущенно кивнул. Ему было жаль того, что закончился этот странный вечер, наполненный чужими легендами. Но "замороженный Томас" отпустил порученца только на встречу с приехавшим ненадолго дядей. Уже пора было возвращаться. Запомнит ли он эти истории, рассказанные в "Грозной Бочке", или пепел лет покроет их серым саваном? Впрочем, все это было еще далеко впереди. А сейчас был вечер, напоенный морем, звездами, и черно-алым бархатом четырех легенд.