Ну вот, снова пора на выход. Черт бы побрал этих детей - это они вздумали дразнить его тапером. Хотя и "аккомпаниатор детской танцевальной студии" - тоже не лучше. Для Него.
- Ну, что же ты так долго, Женюрочка?
Голова Наталии Сергеевны, художественной руководительницы, просунулась в дверь.
- Сейчас!
"Женюрочка"... Она его жалеет.
Вот он, маленький, сидит на ковре, среди разбросанных деталей пластмассового самолета. Игрушка предназначена для детей старшего возраста, на коробке написано: "С 10 лет", - но отец Женюрочки знает: его сын справится. С вопросами он подходит к родителям, но их ответов не ждет. Слишком уж медленно они соображают! Или, наверное, делают вид: не могут же взрослые так долго не понимать очевидных истин - скорее всего, его просто воспитывают. Ну, пусть воспитывают.
Учится Женюрочка в пятом классе, хотя ему всего только восемь. Читать начал с трех, в школу пошел с пяти, потом через два класса "перемахнул". "Вундеркинд" - это тот, кто "скачет" через класс, побеждает в олимпиадах и учится на пятерки. Вундеркиндом быть приятно, приятно каждый день узнавать новое, вместо того, чтобы сидеть по году в одном классе и без конца, как попугай, повторять одно и то же. Проблемы две - на переменах одноклассники используют тебя вместо биты или футбольного мяча; а те, кто раньше учился вместе, все время просят решить контрольные...
Вот он уже большой. Те самые десять лет давно достигнуты, но пластмассовый самолет заброшен много раньше. Женюрочка готовится к поступлению в Бауманское. Физическая школа дает рекомендации. Параллельно он будет поступать в музучилище - абсолютный слух обидно "просто так терять". Вот только когда готовиться?! На это совершенно нет времени. Женюрочка выиграл заграничный грант и теперь работает над ним. Чтобы потом была возможность выехать, параллельно учит английский. Занятия даются ему легко: дома никогда не готовится, а на занятиях всегда отвечает первым, - вот только времени на них не остается. Да еще замучила "литераторша": просит написать историю школы. Больше никому она не доверяет. Он бы написал, прямо "на беловик", но как? Не стихами же, а прозой не получается! Недавно Женюрочка влюбился - и в голове одни стихи! Самому смешно, и мать улыбается: "Тоже мне, Петрарка новоявленный!"
Все любят его. Дома - благодать: отец относится добродушно-ровно, мать - исступленно-восторженно. Учителя ахают. Одноклассники уважают: "Вундеркинд!" Все знают: у Женюрочки свой путь - особенный. Он уже сейчас не такой, как все.
Отец бросил семью прямо перед его поступлением. Бросил, чтобы больше никогда не прийти. Только алименты исправно посылал по почте. Мать чуть с ума не сошла, но держалась - ради Женюрочки. В Бауманское он поступил - назло судьбе. Или отцу. А в музучилище - ради матери. Над грантом работать бросил: Бог с ней, с заграницей, не последний день живем. Историю школы принес директрисе на выпускной. А вот стихи оставили его. Как и влюбленность. Почему-то некогда стало об этом думать. Раньше, бывало, целые дни страдаешь, а тут как отрезало - некогда.
Везде он учился на "пятерки", и всюду приглашали работать. Но говорили: если хочешь серьезно предметом заниматься, выбирай. Физика так физика, музыка так музыка, язык так язык. Ты парень, конечно, умный, можно даже сказать - вундеркинд ("подумаешь, новость!"), но сегодняшний мир таков, что нельзя быть специалистом сразу во всем. Слишком возрос сейчас профессиональный уровень. Вот так.
А тут еще "любовь" нагрянула: вернее, не любовь, а гулянка. Парни (пацаны, что раньше с ним в одном классе учились) устраивали "праздники". Приглашали "баб". "Петрарковских" девочек среди них, конечно, не было. Но зато закупались бутылки водки, блоки анаши, ящики йогуртов (зачем нужны последние, Женюрочка долго не понимал; понял потом, когда все разбились по парам-тройкам и расположились, в пьяном чаду и сигаретной мгле, на диванах и подоконниках). Оставаться в стороне от этого Женюрочка, конечно, не мог. Мама нетерпеливо ждала у окна, ругалась, даже плакала. Она поражалась: как мог ее сын, "книжный мальчик", увлечься такой мерзостью? Хотя подробностей не знала: Женюрочка заботливо щадил ее нервы. И ответ находила один: видимо, вундеркинд во всем. Даже ТАМ.
Поутру Женюрочка готов был принять любые ее упреки: разбитость, слабость была невыносимая, во рту "как кошки нассали", головная боль просто адская. Совесть мучила, непонимание: неужели ради ЭТОГО пишутся стихи? Маму было жалко... А к вечеру пацаны звонили, говорили, что "все в ажуре" - и он снова мчался, несмотря на мамины слезы. В глубине души он видел и свою, и ее неправоту. Хотел ей сказать: "Ведь отец к ЭТОМУ ушел от тебя, петрарковской девочки. Надоели ему и тонкость, и стихи. Ведь ты не можешь дать большего" - и тут же сам ужасался своим мыслям. Успеваемость от гулянок не снизилась. А вот губернаторской стипендии его лишили: какие уж тут научные открытия!
Вскоре случилось страшное. Вечером Женюрочка заперся в ванной с одной из девок, а поутру она сообщила ему, что беременна. Девка была несимпатичная - блеклая, толстая, глупая; Женюрка поразился себе: неужели можно было вчера ТАК ослепнуть? Ни о какой любви тут, разумеется, не шло и речи.
Свадьбу сыграли быстро, скромно. Женюрочка сидел с убитым видом, мать смотрела на мир, насупив брови. Только Надя сияла счастьем. Мать прописала ее, сцепив зубы: поступить иначе не позволила ей "дурацкая интеллигентность". Так, сцепив зубы, жили и дальше: они с Надей в своей комнате, мать в своей. Жизнь убивала однообразием и скукой. Лишь узнав, что беременность свершилась наутро, мать позволила себе громогласно высказаться: "Идиот!" С тех пор в доме не утихали скандалы.
Ребенок родился некрасивым: тощим, горластым, красным. Надя назвала его "Витенькой", в честь своих прошлых ухажеров, но Женюрочке было все равно. Он не испытывал к сыну никаких отцовских чувств: знал, что ребенок не его - прочитал в Ленинке, в книжке по медицине, о физиологии беременности. Женщины постоянно ссорились, идти домой не хотелось. Без конца мирить их, выслушивать нотации, баюкать и вытирать попу красному комку чужой орущей плоти - зачем? Смысла в этом Женюрочка не видел. Он чувствовал, что все в мире встало с ног на голову, что новая семья занимает их с мамой место, дышит их кислородом, и потому в доме стало так тесно, и так трудно дышать; тяготился этим и понимал, что сам тоже занимает чужое место, подобно тому как это делали Надя с ребенком в их доме - место в ее сердце, предназначенное для другого, любимого. Понимая это, он иногда жалел Надю, и на короткие минуты в доме воцарялся мир. А в остальное время женщины отчаянно воевали, пользуясь его бесконечным слоновьим равнодушием. Кончилось все разводом и разменом квартиры.
После размена мать заболела и слегла: Надя, как хищная птица для птенца, жадно вырывала для своего ребенка жилплощадь. Женюрочка на суд опоздал, потом, видимо, думал о высоких материях, - потому что согласился, не глядя, на предложенный бывшей женой вариант. Даже не вспомнил о многочисленных "несостыковках" - да вот, хотя бы, о беременности, наступившей наутро. Мать с Женюрочкой уехали в старую коммуналку-"тараканник".
Успокоиться и оправиться после пережитого мать так и не смогла. Пошли консультации, больницы, сиделки, диагнозы. Нередко Женюрочка сам выполнял роль сиделки, демонстрируя отчаянную сыновнюю любовь. Он был виноват в этой болезни, он знал это; все остальное было неважно. Литературные изыски были забыты, книги по языку отложены на дальнюю полку, гранты заброшены; целые ночи напролет Женюрочка сидел возле кровати матери. Чтобы помочь, поддержать и - наобщаться вдосталь, хотя вдосталь теперь никогда уже не будет, - наобщаться навсегда... Музучилище он закончил, но кое-как, с "тройками"; а от прежнего блеска на физическом факультете остался лишь "красный диплом" - так, рядовой отличник, каких сотни. Не "перл"...
К похоронам он был готов, насколько это возможно. Не готов был к одному: к отсутствию отца. Было много народу, говорили какие-то слова, речи. Бросали цветы. Все это не имело, впрочем, уже никакого значения. И только на поминках стало полегче: после первого стакана, а до того было вообще невыносимо. Спасительный стакан! Вот когда вспомнил Женюрочка его силу. А до того, с бессонными ночами и наполненными болезнью днями, совсем уже забыл. Забыл, как с мужиками "зависали" в институте, когда домой идти не хотелось. Забыл, как в молодости куролесил с парнями. Правда, как-то раз стакан привел его к Наде, - но это издержки - теперь он будет умным и никогда "не поймается". Он не знал, что вот уже много лет, как "поймался" на "спасительную жидкость" его отец - впрочем, теперь это вряд ли имело значение.
Его взяли на оборонное предприятие, и одновременно - в аспирантуру, помня все прежние заслуги. Там он впервые "пошел против закона": помог девочке, абитуриенточке, в косах и серой юбочке, рыдавшей над листками, решить задание. Помог - и тут же забыл об этом. Работал, как одержимый - до такой степени, что люди, которые никогда не были влюблены в свое дело, считали его сумасшедшим. Он почти жил в институте: переодевался, ел, иногда даже спал. Вещи стирал на кафедре, сушил ночью, развешивая на макетах кораблей. Мылся, грея воду в титане институтской лаборатории. Мысли о науке не покидали его ни на минуту: даже в то время, когда вечером он выпивал свою традиционную "стопочку", и когда отсылал алименты Наде с Витей, и когда перебирал старые мамины фотографии... Благодаря ему кафедра добилась небывалых высот - таких, что часть коллектива пригласили работать за границу.
И тут его ждал новый удар. Его первое научное поражение. Несмотря на всю талантливость, Женюрочка оказался невыездным. Черт бы побрал это долбаное оборонное предприятие! Он и пошел-то туда, только чтобы "уйти от армии". А теперь получалось, что на "снятие секретности" нужны годы. За границу отправили Колю Русакова, сыночка завкафедрой, тощего бездарного аспиранта, диссертацию за которого оформлял папа. Отправили с его, Жениными материалами, с его новыми научными выкладками, последними докладами и даже с его приглашением! Из поликлиники велели принести справку - о том, что тяжело заболел и ехать никуда возможности не имеет - и приходить в понедельник на работу к восьми часам, как положено. В свою обычную аудиторию-стодесять.
Женюрочка сделал все, как просили: принес доклады, отчеты с результатами, справку из поликлиники. Отказать научному наставнику, который так восторгался его талантом и так сильно любил своего сына, он не смог. В аудитории встретился со студентами, провел занятие. (Тоненькая, скромная "петрарковская" студентка, которую он почему-то мысленно до сих пор считал "абитуриенточкой", смотрела на него с обычным восхищением и надеждой). Потом прошел в свою лабораторию, взял с вешалки халат, полотенце; тапочки. Отнес все это домой. И запил.
Пил он тяжело: долго, неустанно. Пропустил и начало семестра, и несколько научных конференций, и даже - возвращение своего невольного конкурента. Но он об этом не знал - не хотел знать. Женюрочка решил твердо: с физикой он расстается, - несмотря на то, что с работы беспрестанно ходили какие-то люди, говорили, что "не будут писать увольнение, дадут административный" - даже ректор приходил. Женюрочка вежливо выслушал его, налил чаю, но сотрудничать с институтом отказался. Вспомнил Женюрочка потом, что приходила и "абитуриенточка", лопотала что-то: о несправедливости, солидарности, непризнанном гении - и прочую подобную чепуху. Женюрочка не стал ее выслушивать, просто, сквозь пьяный угар, распахнул дверь пошире, развернул девочку и крикнул вдогонку: "Пшла!" После ему стыдно было за свое поведение.
Появились у Женюрочки и новые друзья: не те, из числа пацанов, а другие, из музучилища. Предложили играть в ресторане. Вначале Женюрочка рассмеялся им в лицо; но они долго сидели, вспоминали что-то, повторяли: "Ведь ты, Женька, из нас самый талантивый! Хрен с ней, с физикой, у тебя здесь такие возможности!" И включали старые записи (новые все уже были пропиты): оперные, джазовые, их любимые. И как-то, неожиданно для себя, он вдруг согласился, - не помня даже, как и когда. "Скрипки, конечно, у нас нет. Флейты тоже. Только клавишные. Так что до вечера, братан". Он давно не играл. Поэтому днем сел за пианино, пробуя на слух подобрать простенькие мелодии. "Непонятно, как это вообще возможно?!.Через столько лет..." Но уже к вечеру он ставил на клавиши непослушные, неразработанные, казалось бы, пальцы и - удивительно! - получал стройные аккорды!
Жизнь пошла веселая: что ни вечер, то праздник. Никаких "к восьми ноль-ноль", как тебе в оборонке, никаких обязательных "кафедральных заседаний". Удовольствие от музыки, восхищение публики, вино рекой, женщины-поклонницы. Правда, тоненьких студенток среди них не было: все больше поварихи, кулинарные работницы. Пышнотелые, с округлыми формами, высоко взбитыми прическами. Всегда заботливо стремящиеся угодить и накормить: "Женюрочка!" Некоторые из них чем-то напоминали Надю, но теперь он был осторожен. Нет, так просто его уже не "поймают".
Однажды в ресторан заглянула группа каких-то театральных деятелей. Среди них - Наталия Сергеевна, бывшая его "фортепианная учительница":
- Женечка?! Что ты здесь делаешь?! Технику мы с тобой восстановим, в конкурсе победим. Надеюсь, ты понимаешь, что твое место НЕ ЗДЕСЬ?
И - как отрезало, не пил он больше. Ни полстакана, ни грамма, ни глотка. Дал себе установку: не пить! "Тем мы, в конце концов, от животных и отличаемся". За инструментом сидел по восемь-десять часов в сутки. И - дело пошло, сам видел, что пошло! Техника - дело наживное, как говорила Наталия Сергеевна, главное - способности.
Но... со временем говорила все реже. Иногда сидела, смотрела на него как-то искоса: с недоумением, что ли. Настал день конкурса, и Женюрочка с самого начала знал, что проиграет: такое паршивое было настроение, и так сильно, без спиртного, пересохло во рту. Играл он отвратительно. Уж это-то он слышал...
После Наталия Сергеевна долго не могла успокоиться. Без конца что-то вспоминала, твердила, что “все образуется”, нелепо и некрасиво перебирала воздух пальцами. Его раздражали ее глупые птичьи движения. “Ну, ничего... В следующий раз мы оттренируемся, и ты покажешь им все, что можешь,” - ее голос, фальшиво-радостно звучащий в фойе, и вручение ему грамоты “За волю к победе”, и его путешествие, мимо строя счастливчиков, снисходительно смотрящих “сверху вниз”, - все это было ему невыносимо. Он уже знал, что сделает, когда придет домой. Пусть дома пусто, мини-маркет рядом. А завтра он отвезет в “комиссионку” свое роскошное гейеровское пианино. Отвезет, несмотря ни на что, пусть даже она приползет, пусть с утра, со своими глупыми ужимками, будет стоять на коленях. Пианино хорошее, оно еще кому-нибудь послужит. Но не ему, алкоголику, навсегда потерявшему свою безупречную технику. Стать “середнячком”, обычным, таким, как все?! Нет, извините!! Этого ему не надо!
В институт он пришел, переломив гордость. Думал, его будут встречать высокомерно, надув губы, - и был к этому готов. А встретили - раскрыв объятья. “Старик! Как хорошо, что ты вернулся! Наш институт сейчас в такой ж...пе! Надо все поднимать, а кому, как не тебе?!” Он радовался, как ребенок; беседовал, строил планы.
- Да, кстати, ты знаешь новость? Завкафедрой-то у нас сейчас другой. Прежний ушел по состоянию здоровья. Кольку Русакова поставили, кого же еще? Сразу после тебя народ косяком повалил: на тебя еще как-то надеялись, а тут ясно стало, что делать нечего. А Колька Русаков, он все-таки из старых. За границей был, несколько изобретений к патентам представил... Когда? А сразу после твоего ухода...
-Эй, тапер!
Черт бы побрал вас, дети! У меня у самого один такой же, вернее, не у меня... Какая разница, алименты плачу. Бестолковый, жуть! Школьную программу не осваивает. И в кого такой? Тьфу ты, ах, да... Как вы меня все раздражаете, взял бы автомат и перестрелял! Никчемное, бездарное отродье, нули без палочек - “середнячки”!
Хотя, что о таких переживать: они же сразу знают, что им нужно, заранее просчитывают, “потянут” или нет. Свои возможности они всегда оценивают верно. Свою пользу - выгадывают. Деторождение - планируют. Журавля в небе не ищут, им хватает синицы в руке. Хотя, как жизнь показывает, мой журавль - зачастую тощее и никчемней, чем их синица.
Я никогда не выйду к вам, хоть оборитесь! Я знаю песню наизусть, но, назло вам, сейчас все ноты разорву! К черту! Я во всероссийских конкурсах побеждал, вы думаете, я не сыграю ваши дрянные мотивчики без нот?! Ха-ха! Вот только выпью маленько. Рука дрожит, а потом будут дрожать ноты. Спирт, он чистейшего производства, медицинский этанол. Это меня из института снабжает друг мой, сторож, мы с ним давние приятели. Его отовсюду выгнали... Слишком много знал: кому же из начальства понравится, когда в лицо тебе читают Петрарку?
Нет, невозможно, нужно еще налить.
Это тогда, идя из института, он думал: почему спирт прозрачный, как слеза? Потому что спирт и слеза - это одно... Что-то не то он говорит, не то думает. Не так живет. Он всегда будет не так жить. Он понял это - тогда, после института, когда стоял на балконе. Не захотел делать из своей смерти зрелище. А потом понял, что... вообще не сделает. НЕ СМОЖЕТ. Слабовольный, он во всем слабовольный. Даже когда нужен какой-то один шаг, он его не осилит. Будет жить, ждать, мучиться...
Ведь, до ТОГО - худо-бедно, жизнь. Музыка, радость, приятели, деньги, - все худо-бедно. Женщины... Горластые, отечные, такие похожие друг на друга, что трудно даже вспомнить их поутру. Как будто ненастоящие. Вспоминается только одна: влюбленная девочка-абитуриенточка. Смотрела на него такими серыми, восторженными глазами. Может быть, она - и есть та самая, настоящая? Мимо которой прошел, не заметил? Эх, да что уж теперь...
- Женюрочка!..
На миг показалось, что это мамина голова в двери: так ласково, любовно только она могла говорить с ним. Ее голос! “Ах, мамочка! - вот и ее очки, костюм, прическа, запах рук. - Прости меня: не оправдал твоих надежд”.
- Женюрочка, дети ждут...
Ах, дети... Снова дети. Он идет, с пьяными слезами на глазах, чтобы снова играть им мелодию. Клавиши проваливаются, ноты плывут перед глазами. Милые, маленькие детки! Как цыплята... “Цып-цып-цып, мои комочки, мои маленькие квочки...” Ничего, это он воспроизведет даже в таком состоянии. Они совсем еще низенькие - пятилетние. Особенно - тот, в очках, говорят, у него ко всему есть способности. Жаль, он не помнит, как его зовут. Детоньки, что вас ждет? Сегодня ваш аккомпаниатор не подведет вас, он сыграет вам. Вам же надо учиться... Как жалко, что впереди качается пюпитр... Или это мама, переворачивая страницу, хочет помочь ему: “Женюрочка, что с тобой?..”