Утром старика разбудил звонок. Не дверной и не будильничный, какой-то непривычный. Потому что именно звонок. На входе в квартиру пиликала бодрая музычка, а будильником он давно не пользовался: на работу не вставать, а просыпается он и так рано. На крайний случай можно установить будильник на телефоне - с любой мелодией.
А тут, что-то совсем необычное, забытое... Вот, опять! Он, кряхтя, поднялся с дивана, доковылял до окна, выглянул наружу. Очень странно! Откуда на их улице взялись трамвайные рельсы? Вернее, не так... они были здесь очень давно, ещё в шестидесятых годах. А, может, и в семидесятых ...
Из-за поворота показался трамвай. Так вот кто звенел! Вагон не современный, обтекаемый, с панорамными окнами, а старый, угловатый, красно-жёлтый, по-своему изящный. Это что же, кино снимают, что ли? Он хотел выйти на улицу, но изношенный организм требовал своего. Надо совершить много различных процедур: гигиена, приём лекарств, некое подобие зарядки. Выпить стакан несладкого чая с пресными галетами, чуть передохнуть, и только тогда можно на улицу, тем более, гулять в его возрасте надо, доктор настаивал.
Вышел на улицу, зажмурился от яркого солнца, улыбнулся: как-то бодро себя чувствовал, не ныли суставы, каждый шаг не требовал усилий. Рельсы на месте, но не видно ни камеры, ни съёмочной группы. Наверное, рабочий день не начался, киношники ещё отдыхают!
Вот и остановка. Табличка старинная, жёлтая с чёрными буквами и цифрами, такие были в ходу лет пятьдесят назад... Старик хотел рассмотреть название остановки и номер маршрута, но снова услышал звонок, и к остановке подкатил трамвай, которых уже давно он не видел: первый вагон длинный, закрытый, с двумя дверями в начале и в конце, а прицеп - с ажурными решётками вместо стенок, летний, открытый!
Он забрался именно в него, присел на ближайшее сиденье из жёлтых, полированных, деревянных реек. Как он любил в детстве эти вагоны! Едешь вдоль коридора из зелёных деревьев, а по вагону гуляет шальной ветер с моря: солёный, резкий, йодистый! Вот и сейчас старик почувствовал влажную прохладу, но мысль уже была другая: "Как бы не просквозило!". Решил на следующей остановке перебраться в первый, тёплый вагон, поднялся со скамейки, подошёл к передней двери.
В окно увидел салон первого вагона, очень знакомую фигуру на площадке. Пожилая женщина растерянно смотрела на него, делала какие-то знаки. Старик присмотрелся внимательнее, и обомлел: это же его бабушка! Вспомнил, как они тогда ехали домой с ней и родителями, забрались в трамвай в разные вагоны: ему, да и родителям хотелось прокатиться с ветерком, а бабуля выбрала тёплый, уютный, зимний вагон.
И они не перешли к ней, а заставили её перебраться к ним, а потом она куталась всю дорогу в тёплый платок... Старик дождался остановки, перешёл в первый вагон, но бабули там уже не было. "Ну, конечно, - подумал он, - она же умерла в восемьдесят третьем..."
Здесь народу было много, но сидячие места ещё оставались. Старик присел с краю, на толстое, поролоновое, обитое кожзамом сиденье возле какой-то молоденькой девушки. Она посмотрела на него и улыбнулась:
- Ну вот, наконец-то догадался проехать свою остановку! Мне через две выходить, проводишь?
Он хотел удивиться, откуда она его знает, почему разговаривает, словно со сверстником, но присмотрелся к ней внимательнее, и вспомнил! Ведь на ней то же летнее, коротенькое по тогдашней моде платьице, зелёные босоножки, одна загорелая нога закинута на другую...
Её звали Таней, он познакомился с ней на чьей-то даче, в компании такой же бесшабашной молодёжи, и когда веселье закончилось, пошёл провожать: выяснилось, что им на один маршрут трамвая, ему до пятой станции, ей - до десятой. Они весело хохотали, болтали о каких-то пустяках, он очень хотел проводить её, договориться встретиться снова, но никак не решался.
Потом сделал вид, что забыл свою остановку, но Таня засуетилась сама: "Ой, вот твоя пятая станция, выходи скорее, а то проедешь!". И он, как дурак, кинулся к выходу, бормоча что-то вроде: "Спасибо, пока!", а она махала ему ладошкой, но почему-то уже без улыбки...
Повернулся к ней, чтобы ответить: "Провожу, конечно!", но на сиденье рядом уже никого не было. Приближалась кондуктор, крупная женщина с кожаной сумкой через плечо, и квадратной рамкой из проволоки, на которой были нанизаны рулончики билетов с разноцветной сеткой: 10 копеек, 20, 30. "Это же цены пятидесятых годов, удивился он, а потом подумал, чем же ему расплачиваться?".
Кондукторша подошла вплотную, и он вдруг почувствовал в кулаке какую-то монетку, протянул к ней, не думая, что у него в руке.
- На один, до конечной! - сказал он и удивился: почему не просто "один"? Ах, да, это же понятно! Так говорили пассажиры, передавая деньги за проезд через других пассажиров.
- Это за меня, - услышал он родной до боли голос, - а мальчику ещё только пять!
"Это мне пять? Как же так?" Он опять начал оглядываться, ища свою бабулю, которая говорила эти слова, и снова никого не увидел. Теперь пассажиры трамвая ехали в куртках и плащах, было прохладно. И когда успела прийти осень?
Вот в вагон влетела стайка мальчишек и девчонок, лет по четырнадцать. Они радостно галдели, курточки были распахнуты, на груди алели новенькие значки с надписью ВЛКСМ.
- Нас сегодня в комсомол приняли! - радостно пояснил один из них, очень похожий на старика в детстве. Такой же худой, вертлявый, с вечно растрёпанными волосами.
- О, поздравляю, - старик поднялся со своего места и торжественно пожал руку зардевшемуся парнишке. Точно так же, как когда-то ему тоже пожимал руку седой старик в трамвае, когда они ехали из райкома комсомола... И точно также остальные пассажиры стали улыбаться, пожимать ребятам руки, хлопать по плечам.
"Господи, какой сейчас комсомол-то?" - растерянно думал старик, дежавю какое-то! И тотчас послышалась знакомая песенка из старого польского фильма: "Дежавю, дежавю!". Её мурлычет красивая девушка с печальными глазами, а он пытается сказать что-то весёлое, но мешает ком в горле. Какая нелепость, почему они тогда расстались?
- Я тоже думала, почему? Что на нас нашло, ведь всё ещё можно было исправить...
- Тогда я думал, что другого выхода нет, а потом понял, что просто был дураком...
- Жаль, что поздно понял...
- Прости. Ты знаешь, я так больше и не любил никого...
- Что теперь говорить, наше время кончилось тогда...
И снова он один в старом вагоне трамвая, который грохоча и позванивая катится по рельсам. Вот проехали старое, добротное каменное здание булочной, которое уже больше двадцати лет стоит заброшенное, с разбитыми окнами и разрисованными стенами. И жив ещё летний магазинчик рядом, куда летом он бегал за газировкой "Выставочная" по 28 копеек с посудой, где продавщица резала огромные блоки сливочного, нет, Вологодского масла струной, натянутой между двумя деревянными ручками.
А напротив, через дорогу, на пороге калитки в зелёных деревянных воротах сидит белобрысый мальчишка лет семи, и внимательно смотрит на проезжающий трамвай, чертя что-то прутиком на песке...
Старик словно сбросил пелену с глаз, недоумённо огляделся. Ему пора выходить, это его остановка. Не спеша вышел из вагона, погладил красно-жёлтый бок.
- Спасибо тебе за эту поездку! Она ещё не последняя, да?
- Ещё нет, - старый вагон загудел, переключая какие-то реле, - Когда будет последняя, ты сам поймёшь!
- Наверное, уже скоро, я знаю, - кивнул старик, - только, пожалуйста, приезжай тогда снова ты, мне так будет спокойнее!
- Да-да, приеду, приеду, жди. Когда снова увидишь рельсы на своей улице, подойди, приложи ухо к металлическому столбу, который держит провода, будто в детстве, помнишь? Ты услышишь, как столб начнёт гудеть, всё громче и громче, тогда выходи на остановку, значит, я уже близко! - и старый, угловатый, красно-жёлтый трамвай, смешно позванивая, покатился дальше вдоль улицы, по исчезающим в солнечном мареве рельсам...