Если бы Даша встретила эту, вторую, а попросту говоря, свою копию, на улице в толпе или в метро, она бы и внимания на нее не обратила - что ни говори, а одежда очень меняет человека. Но здесь встреча произошла в таком месте и в тот единственно возможный миг, когда их очевидная схожесть била в глаза. Они стояли перед большим зеркалом в предбаннике, обе в приспущенных с левого плеча простынях, обе в шапочках, которые за небольшую плату выдавала банщица Нина, чтоб в парилке голову не напекло. Как обычно перед зеркалом, они смотрели не друг на друга, а каждая на себя, но нельзя было не заметить, что у стоящей рядом, на левой груди, прямо над соском, была точно такая же родинка в форме неправильного сердечка. Две совершенно похожие, круглые, нахально выставленные груди... от одного их вида по спине прошел озноб. В висок ударило мистикой начиненное слово: "Начинается!" А что, собственно, начинается? И кроме удивления, оторопи и страха, возникло какое-то лишнее чувство, похожее на гадливость. Словно зеркало отразило ее сразу в двух лицах.
Даше рассказывали, сейчас не хотелось вспоминать, кто именно, что существует некий вид сумасшествия - у человека возникает чувство двойника. И душа и тело как-бы раздваиваются, и душевнобольной, скажем, находясь на кухне, точно знает, что вторая его часть обитает в этот же самый момент в комнате или на улице, словом, в другом месте. Болезнь эта мучительна, потому что в своем поведении больной совершенно адекватен миру, а свою раздвоенность воспринимает как нечто стыдное, такое, что надо скрывать.
Как обозначить слово "двойник" женским родом? "Двойница?" Пусть лучше будет "копия". Так вот, копию их неправдоподобное сходство тоже поразило, но не испугало, а развеселило.
- Клонирование, - сказала незнакомка, и засмеялась, обнажив короткие клыки. Даше говорили, что для идеальной формы зубов клыки у нее коротковаты.
- Так не бывает, - прошептала Даша и, чтоб как-то разрядить обстановку, спросила быстро: - Тебя как зовут? Надеюсь, имена-то у нас разные?
- Дело не в имени, а в фамилии. Я Соткина. Варвара Викторовна Соткина.
- А я Даша Измайлова.
- То-то... А я в первый момент сдуру подумала, что мы близнецы. Знаешь, как в книгах или в телевизоре... тайна рождения, разлученные младенцы, человек в железной маске. Не у Познера в телевизоре, разумеется, а у Дюма-отца, - она опять рассмеялась. - Ну что испугалась-то? Я, например, читала, что такие абсолютные сходства в природе бывают. Редко, но случаются. Просто, Бог одну выкройку сэкономил, использовал ее дважды. С ума сойти! - она резко сорвала шапку, тряхнула головой. Темные, цвета крепко заваренного чая волосы на миг встали ржаво-коричневым нимбом, а потом послушно легли в строгую прическу каре, даже в бане она выглядела элегантной. - Теперь ты!
Обнаженная Дашина голова оказалась неожиданно жалкой, длинные до лопаток светло-русые блеклые пряди обвисли сосульками, надо лбом смешно топорщилась мокрая челка.
- Вот мы уже и не похожи. Во всяком случае, не настолько...
- Просто ты не ухаживаешь за головой, - в голосе Вари прозвучало осуждение. - С этим немарким цветом волос следует бороться беспощадно. Краситься надо, милая моя. Это раз. Ты вот вымыла голову какой-то дрянью, а я сейчас черным хлебом буду мыть. Пробовала когда-нибудь? У волос появляется естественный блеск. Голова выглядит породистой, как соболиный мех. Что ты на меня так смотришь?
А Даша думала: "О чем ты бормочешь, мое отражение? Чудо произошло, чудо! А оно о волосах и черном хлебе".
- Пойдем в парилку, там и поговорим, - продолжала Варя.
- У меня уже время кончилось.
- Доплатим Нинке - и все дела, - но видя, что Даша медлит, она согласилась, - ладно, я одна пойду. Только ты меня дождись. Если поразмыслить, с нашего сходства можно иметь неплохой навар. Я быстро. Ради такого случая можно и шампунем голову вымыть, - уже на ходу она обернулась, - подожди здесь в раздевалке, а если хочешь на улице на лавочке.
Даша долго, слишком долго вытирала мокрое тело и яростно терла подмышки, словно там, в укромном месте, таились все неожиданности, а проще сказать - неприятности. Ну хорошо, не неприятности, это, пожалуй, слишком сильно сказано. Точнее сказать - неожиданности. А зачем они ей, если ее теперешняя жизнь и так сплошная неожиданность. Девица эта - Варя - сказала: клонирование. Это, разумеется, вздор. Буквально на днях, сама по телевизору видела, было сообщено, что какие-то шустрые корейцы поделили человеческую клетку аж на четыре части, и каждая из клеток пошла делиться дальше. Перепуганные ученые тут же уничтожили свое творение, потому что под окнами их научного центра уже стояли другие корейцы с плакатами: мол, они не допустят насилия над человеческим естеством. Положим, какой-то маньяк-ученый не послушался и довел дело до конца, создав две совершенно похожие особи. Ну что за идиотские мысли! Опомнись, Дарья! Ты уже взрослая. Так быстро люди даже в колбах не растут. И потом, где Южная Корея, а где эта баня?
- Чай, лимончик, сушки? - скороговоркой проворковала Нина, глядя на Дашу с профессиональной подобострастностью.
-Нет, спасибо. Ничего не надо.
Банщица обиженно поджала губы, двинулась по проходу прочь, но была тут же окликнута басистым контральто.
- Нинк! Ты баян обещала достать! Или хоть аккордеон. У меня ж юбилей. Я в этой бане состарилась!
Через проход, в кабинке наискосок пировала веселая компания. Даше было видно только мясистое, распаренное бедро, которое мелко тряслось от поминутно вспыхивающего смеха. Пили там отнюдь не чай. Видно, с собой принесли. Десять часов утра, и когда они только успели так набраться? Разговор шел пряный, дамы вспоминали свои любовные подвиги и делились такими подробностями, что хоть уши затыкай.
"Счас, счас..." Банщица умела двигаться совершенно бесшумно. Вот дурдом! Неужели Нинка им действительно баян припасла?
Сейчас эта стриженая девица выйдет. Что узнают люди при знакомстве? Где учишься, кем работаешь, как отпуск провела, где такую хорошую кофточку достала ... Но это все вопросы пятнадцатой необходимости. Есть главный - когда ты родилась? Положим, у них одинаковый день рождения... Тогда надо только разобраться, кто чья дочь и почему родители их разделили. Значит, тетя Кира не врала, а только не сказала всей правды. Но Даша не хочет новых подробностей. Пусть будет так, как есть.. Господи, как это осмыслить? Одно точно, девочки были совсем маленькими, если они ничего не помнят. А если у них разные дни рождения, тогда все сложно. Это значит, что родители решились подделать документы о рождении и в основе всего лежит какая-то гнусная интрига. Тьфу-тьфу, какая чертовня в голову лезет!
Даша накинула на плечи полотенце и пошла к фену сушить волосы. Веселую компанию она задела только краем глаза, но картина врезалась в память, как отпечатанная на фотопленке. Четыре кое-как прикрытые тетки. Одна красилась, разложив на столе флаконы, единственной одеждой ее были резиновые перчатки, другая возлежала в позе римской патрицианки и лениво, словно обожравшаяся коза, обкусывала пучок зелени - петрушки или кинзы, третья, скелет и кожа, суетливо с приговорками наполняла рюмки. У последней на сдобных тесно сдвинутых голых коленях стоял баян, широкий ремень с золотым тиснением резко перечеркивал пухлое плечо. Потом баян распался веером, застонали меха...
Подробности эти врезались в память, потому что они были столь же нелепы, глумливы, как и ее раздрызганные мысли. Пели из репертуара Пугачевой про полковника, пели надрывно, но не противно, со слухом у них было все в порядке. Помолчите, дайте сосредоточиться! Главное, надо подробно узнать, кто Варины родители, где живут, чем занимаются, сколько им лет. Но захочет ли Варя рассказывать ей о своей семье? Это девица как-то уж чересчур уверена в себе, как-то слишком любит командовать. Насколько проще все было бы, если их сходство - игра слепого случая. Даша вовсе не хочет, чтобы стриженая была сестрой. И ей нет дела до ее родителей. У нее есть свои родители - любимые, единственные.
Даша вдруг представила, как они сейчас опять голые встретятся в предбаннике. Нет, только не здесь! Она стала поспешно одеваться. Дверь была тугой, так и ударила по пяткам. А может, быть страстная песня про балет сыграла роль сквозняка.
На лавочке под тополем Даша перевела дух. Время тянулось бесконечно, казалось, липло к рукам, как паутина. Сколько можно ждать? А не лучше ли просто уйти? Зачем ей новые неприятности? Что неожиданная встреча обернется именно неприятностями, а может быть и полновесной бедой, Даша уже не сомневалась. Отец перед отъездом напутствовал, умолял, заклинал: главное сейчас - ждать, сидеть тихо, как мышь - это для нас единственная возможность выжить. Она и так живет на одной ноге, вторую негде поставить, а тут еще эта Варя, или как ее там... "Двойница" - смешное слово. Две плохие отметки - единица и двойка под одной крышкой. Такова теперь и есть Дашина жизнь. И какой навар двойница собирается иметь от их сходства? Самой банк ограбить, а ее в качестве жертвы подсунуть? И вообще, мало ли какую можно придумать пакость. Бежать надо, и немедленно!
И в тот момент, когда измученная долгим ожиданием и дурными предчувствиями Даша решительно поднялась с лавки, чтоб идти на трамвай, она увидела, как из бани вышла ее копия, которую уже и копией-то нельзя было назвать - стройное длинноногое существо, сошедшее со страниц модных журналов. Она приветливо помахала рукой, направляясь в скамейке, и Даша поняла, что попалась, судьба успела поймать ее за подол.
2
Дашина жизнь обрушилась месяц назад, если быть точной, двадцать восемь с половиной дней, когда она потеряла разом дом, отца и весь тот привычный, безбедный быт, в котором существовала все свои двадцать семь лет. Отец умолял ее ехать с ним, только не говорил куда и зачем, а курил, бегал по комнате и твердил с угрюмой отрешенностью:
- Дочь, я влип. Но я совершенно не виноват. Поверь, я честный человек, только, видимо, несколько безответственный. Можно было выразиться короче - дурак! Дураком был, дураком остался. А последствия могут быть ужасные. Мы должны скрыться!
- Куда я скроюсь? У меня работы в приемной комиссии сверх головы, и опять же - учеба. Ты же сам говорил - надо получить диплом. И вообще, ты можешь говорить толком?
- Чем меньше ты будешь знать, тем лучше. Для твоей же пользы.
- Пап, ты что, убил кого-нибудь?
Даша, конечно, в шутку это брякнула, разве можно серьезно спрашивать о таких вещах родного отца, а тот вдруг затрясся, как одержимый пляской Святого Витта, и закричал уже совсем на истерической ноте:
- Балагуришь, дуришь? О, подлое время! Ничего святого. Я тебе говорю, что все это очень серьезно. И не хиханьки-хаханьки! Ты посмотри вокруг-то. Мир обезумел. Ты сидишь в своем институте, учишь никому ненужные вещи и тебе кажется, что все, как раньше, отец тебя кормит красной икрой и бананами, деревья растут, облака по небу туда-сюда... Нет, моя драгоценная. Все переменилось. Правда жизни не здесь, - он направил палец в пол, и Даша покорно устремила взор на пыльный геометрический цветок на ковре, - а там...
Он походя надавил на кнопку пульта, экран послушно вспыхнул и бодрый басок уверенно произнес: драма, триллер, "Похороненные заживо-два". Прямо мистика какая-то.
Отец с брезгливой гримасой выключил телевизор и продолжал с прежним запалом:
- Слышала? И еще депутаты с их хреновой Думой, Ельцин этот! Ладно, президента пока оставим в покое, он болен, ему не до нас. А потому будем заботиться о себе сами. Нам надо спрятаться, смыться, исчезнуть. На год, может быть на два, - он потер лоб и гулко, как в банку, добавил, - то есть я твердо верю, что не навсегда.
Даша только вздыхала, она не могла настроиться на трагический лад, не родной дом - опера, честное слово. Отец все еще считает ее девочкой-несмысленышем. Скажи толком, что у тебя- на стрелки поставили? Проворовался? Наверняка эта истерика из-за денег, сейчас все из-за денег. Но отец не желал говорить толком, он брал новую сигарету, раскуривал ее как-то нелепо, обжигаясь, и опять начинал пугать и уговаривать. И все по кругу, по кругу... А вот свежая нотка: "Мама бы поняла меня с полуслова. И не стала бы задавать глупых вопросов. Она бы сразу сказала: поезжай с папой".
Авторитет мамы был в доме непререкаем, мама была королевой, и автором мифа был отец. Даше иногда казалось, что сама она вообще забыла, как выглялит мать. Глупости, конечно, картины младенчества, раннего детства и отрочества были почти осязаемы, то есть наделены кучей подробностей, мельчайших штрихов и даже запахов. Другое дело, что в той жизни, которая торопливо кружилась и мерцала вокруг матери праздничной мишурой, Даша воспринимала себя не живым персонажем, а сторонним наблюдателем. Точка ее наблюдения была неподвижной и неприметной. Она просто сидела на маленьком стульчике и безмолвно взирала на материнских друзей, на легкомысленные и веселые пьянки с песнями под гитару и длинными разговорами - все про смысл жизни. Их немудреный домашний быт тоже был сродни тому, который разыгрывался на сцене, то есть картонный, нарисованный.
Более того, Даше казалось, что она помнила и те вечера, когда отец еще не стал отцом, а был просто зрителем, и в театральной уборной дарил матери цветы, она обожала хризантемы. Отец стоял на коленях, а мама говорила - нет, потому что была горда, прекрасна, и вся ее жизнь принадлежала искусству. Отец опять стоял на коленях, а мама продолжала не соглашаться, и кутерьма эта тянулась год или около того. И где-то именно в этом отрезке времени, пересыпанном в памяти, как нафталином (для лучшей сохранности), хризантемами белыми и желтыми, таилась какая-то невнятная история, связанная с ее, Дашиным, рождением. Хотя, скорее всего, это чистый вымысел тетки Киры, особы болтливой и ненадежной. Какие могут быть тайны, если пьеса имела хороший конец. Мать, наконец, вложила в сильную, мозолистую от трудов праведных ладонь отца свою узкую, унизанную бутафорскими перстнями ручку - новая семья, счастливая ячейка социалистического общества.
"Мозолистые руки отца" были данью романтике, он любил приукрашивать свою профессию: геолог, путешественник, охотник, эдакий Лондон-Хемингуэй. Он устелил спальню шкурами - "большими экземплярами волков и медведей". На этих шкурах маленькая Даша и засыпала, когда родители забывали уложить ее вовремя. Романтика отца пахла пылью, но стеклянные глаза медведя поблескивали подлинной опасность. А мать говорила: краснобай! Подумаешь, нефть в Сибири ищет! Ему главное из дома сбежать, а потом пыль в глаза пускать женскому полу, дамы попроще обожают романтиков.
Но однажды Даша подслушала мужской разговор. Отец учил походной жизни своего приятеля, который собирался совершить какой-то мощный туристический бросок. Сидели на кухне, пили водку:
- Идем по тайге, заблудились. Это на Северном Урале было. Комаров туча, жратвы никакой. Пять дней идем голодные, и не так жрать хочется, как опорожниться. Прямо всего тебя пучит и, кажется - вот-вот, сейчас... И будешь счастлив. Говоришь напарнику - погоди, сейчас точно! Он не спорит, останавливается, тупо ждет. А я снимаю рюкзак с образцами, ломаю ветки для костра - с голой задницей не сядешь, комары сожрут. Зажигаю три костра, блаженно сажусь в этот дым... и ничего, даже газов нет. Потом с напарником такая же история... Так и шли. Наливать, что-ли?
Мелодично звякала бутылка о рюмки, потом раздавался смачных хруст соленых огурцов.
- Теперь я тебе расскажу, как задницу сберечь. Идешь по тайге, рюкзак неподъемный, жара, гнус, по спине катится пот. Тайга - это ведь не просто высокие деревья, это травы выше твоего роста, крапива, листья в лопату, зонтичные всякие, кустарник, ни хрена не видишь, вверху парит. Ты тяжелый, потный, и тебе нужно воздуха` пустить. Так ты просто так сдуру этого не делай. Ты остановись, руками ягодицы разведи и освободи путь воздухам, а иначе волосики на коже газом раздвинутся, потом лягут как ни попадя... Ты пошел, вроде бы нормально, а через час на заднице кровавый мозоль. И ты уже не ходок. Мелочь, но в нашем деле мелочей нет.
Узнай отец, что Даша его подслушивает, он бы в краску впал, а может быть в бешенство. Но эти натуралистические байки не только не принизили образ отца, но окончательно убедили Дашу в том, что отец и вышеозначенные американские писатели - люди одной крови.
И вот теперь этот потомок Лондона и Хемингуэя заламывает в истерике руки, явно трусит и призывает вместе с ним трусить Дашу, а поскольку она не соглашается, он призывает в помошники образ матери. Уж она-то здесь никак не помошница.
Любила ли Даша мать? Да. Очень. И тем тяжелее было в детстве сознавать, что у нее не хватает на дочь времени. То и дело Даша оказывалась у бабушки, и закидывали ее туда не на вечер и не на день, а на недели и месяцы. Отец был "в поле", мать занята под завязку. Позднее, оценивая свое детство и стараясь быть объективной, Даша решила, что мать была весьма средней актрисой. Отсутствие яркого таланта с лихвой возмещалось творческим горением и безотказностью. Мать играла в детском театре, но при этом без конца ездила со сборной труппой в колхозы на уборочную или посадочную страду, на кондитерские и прочие фабрики, на вручение премий ткачихам и на присягу в воинские гарнизоны. Амплуа - принцесса, вечно юная дочь царствующего отца. Фижмы она меняла на сарафан, кокошник на сари, и, украсив свой чистый лоб круглой, похожей на конфетти, родинкой, все так же томно поднимала голубые глаза и сияла зрителям белозубой улыбкой. В кино не снималась, не звали, а на радио всегда была желанной гостьей - и все о любви, о любви.
Так она жила и потихоньку старела, кожа на юном лице усыхала и сжималась в морщинки. Мать говорила: ах, не играть мне ни Джульетту, ни Анну Каренину, с трона принцессы я сразу пересяду в кресло благородной старухи.
А потом она ушла. В ярком шарфике, в мягкой фетровой шляпке, никто не носил шляпы, а она носила, во французских туфлях на очень высоких каблуках и с дорожным чемоданчиком в руке - ушла, чтобы расстаться навсегда. Автобус спешил на очередной объект, в котором ждали развлечений, и уже на подъезде к клубу столкнулся с самосвалом. Шофер самосвала был пьян. Из труппы погибла только мать, другие отделались ушибами и сломанными конечностями.
Даше было двенадцать лет, когда они "расстались навсегда". Этой фразой отец в разговорах с дочерью заменил корявое для детского слуха слово смерть.
Честного и безответственного отца надо пожалеть - приказала себе Даша.
- Ладно, если мама так хочет, я поеду с тобой. Вам лучше знать. Когда едем?
- Завтра. В крайнем случае, послезавтра. Ты сейчас напишешь заявление в ректорат, что в связи со здоровьем тебе необходим академический отпуск. Я сам отвезу заявление.
- Тогда давай собираться? - Даша произносила слова механически, не веря, что все это всерьез.
- Я уже собрался. А ты возьми только самое необходимое. Пальто и сапоги тоже возьми, не важно, что сейчас лето. Ну и белье, кофты, разумеется...
- Пап, а как же квартира, вещи?
- С завтрашнего дня здесь будет жить совершенно чужой человек. Впрочем, не совсем чужой, а племянник Лидии Кондратьевны, из Саратова. Он какой-то бизнесмен или вроде того, словом, состоятельный человек. Ты помнишь Лидию Кондратьевну?
- Нет.
- Да, да, конечно, нет... Откуда тебе ее помнить? - отец неожиданно смутился, боясь, что в запале сболтнет лишнее. - Знаешь что, давай спать, уже два часа. А завтра встанешь, барахло в чемодан покидаешь, и порядок.
Он уехал рано, а вернулся много позднее, чем обещал. Вид у отца был донельзя измученный. Из первых же его слов Даша поняла, что события сегодняшнего утра вывернули вчерашний разговор наизнанку.
- Я был в ректорате, поговорил. Разумно поговорил. Тебе не следует бросать институт. Более того, ты можешь опять перевестись на вечернее отделение и пойти работать на кафедру. Ставка лаборантки у них осталась. Это, конечно, копейки, но в нашем положении мелочью не брезгуют.
- Значит, мы не едем?
- Ты не едешь. Ты остаешься в Москве.
- Значит, у нас не будет жить племянник из Саратова?
- Как же не будет, если он мне уже деньги вперед за целый год заплатил. В долларах, разумеется. Я ему уже и ключи отдал.
- А ты скрытный человек, Фридман, - сказала Даша, очень точно копируя интонацию покойной матери. -Ты эгоист, который думает только о себе, а людей просто ставит перед фактом.
Уже веки набухли слезами, а по рукам, по их тыльной стороне, пробежали мурашки, словно током обожгло. Теперь достаточно одного неверного слова, и она разревется в голос. Отец знал это состояние дочери и обычно умел упредить бурю. Подошел бы, погладил по плечу и сказал бы нечего ни значащую фразу: мол, успокойся, моя девочка, или вечную присказку совковых неудачников - все будет хорошо, но вместо этого он встал столбом у окна и, внимательно всматриваясь в подробности уличной жизни, тоже мне, Штирлиц, понес сущий вздор:
- Не следят, и на том спасибо. И это правильно, что она тут, а я - там. Они ее не знают. И никому в голову не придет нас соединить.
Это была идея отца, дать Даше фамилию матери. Видно, с самого первого часа он готовил дочь в принцессы, если не в театре, то в жизни. А зачем принцессе еврейская фамилия?
Даша уже ревела в голос, а он все бубнил на той же ноте:
- Я использовал запасной вариант и снял тебе комнату. В коммуналке, в центре. Там все рядом - и метро, и автобус. Хорошая комната, теплая. Сюда - ни ногой! Это запомни как лозунг! Ни ногой! И нас не найдут. Денег я тебе оставлю не так, чтоб шиковать, но бедствовать не будешь. Я бы тебе все оставил, но не исключено, что мне надо будет купить жилье, развалюху в деревне. Я вначале думал в тайгу дернуть, но боюсь быть от тебя слишком далеко. Письма буду писать на Главпочтамт. Раз в месяц. Чаще за письмами не ходи, не надо привлекать к себе внимание.
- Папа, ты сошел сума! - сквозь слезы выкрикнула Даша.
- Мы все сошли с ума, - покорно согласился отец.
- Скажи хоть, куда ты едешь? Ты же хотел взять меня с собой!
- Да, хотел. Там я мог бы тебя защитить. Здесь - нет. Поэтому ты должна быть разумной.
- От кого защитить? От бандитов? От иностранной разведки? От доблестной милиции? - она уже сама не понимала, плачет или смеется, но при этом знала, до истерики дело не дойдет, минута была такая, что следовало себя контролировать. - И почему мы должны бросить дом именно сегодня?
- Потому что мне дали такой срок. И хватит об этом. Давай собирать носильные вещи.
3
"Тайну рождения" принесла в клюве приехавшая из Штатов на побывку тетка Кира Львовна. Она была троюродной сестрой отца, но, не смотря на дальность родства, отношение ее с семейством Фридманов-Измайловых были самые тесные. В детстве Даша не раз "отбывала срок" на теткиной даче, унылом, фанерном строении на шести сотках. Говорят, евреев отучили работать на земле. Ничуть не бывало! И морковь вызревала, и свекла, уже яблони начали плодоносить. Дети, разумеется, помогали прорежать, поливать, окучивать. Даша ненавидела теткины сотки. Хорошо еще, что "срок" длился не больше месяца. За утомительную заботливость и хлопотливость мать звала Киру Львовну тетя Курица.
Она уехала в Штаты со всем семейством еще в девяносто четвертом. Надо сказать, что дома они совсем не бедствовали, теткин муж давно переквалифицировался из инженера в хозяйственника, а потому пригодился и в новом времени. И не родина предков их манила, об Израиле вообще никогда не было сказано ни слова. Уехали от обиды, от унижения после громкого скандала с родственниками мужа, о которых Даша знала только понаслышке. Там делили какое-то наследство и Кириных детей обошли самым нахальным способом. Наследство было, кажется, не велико, главной ценностью там вообще были книги, самый дешевый теперь в отечестве товар, но память удерживала то благое время, когда пища духовная была важнее пищи материальной. Кира Львовна называла все эти книги "фолиантами" и говорила, что цена их равна стоимости дачи в Малаховке. Переругались страшно. А тут еще дочь засыпалась на приемных экзаменах. А каждый дурак знает, что бал ей скостили не потому, что она спутала Данте с Сервантесом, а по пятому пункту. Мрак, словом.
В семейные распри вмешалась Муза Дальних Странствий, решительно ухватила Киру Львовну за руку и отвела ее в ОВИР. Документы оформили очень быстро и, продав свою двухкомнатную, яблони и дом, который уже обзавелся каменным фундаментом и кирпичной пристройкой, обматерив родственников-антисемитов и отечество, тетя Курица взметнулась на сильных крыльях...
Обосновались в пригородах Детройта, жизнь была трудной, иногда очень трудной. Сама Кира Львовна была без работы, муж трудился в мастерской при бензоколонке за три доллара в час. Юная дочь - надежда семьи, вышла замуж. Стоило ехать в Америку, чтобы найти там жизнью битого диссидента из Перми, очень духовного, очень честного, но разутого-раздетого, он ни с какими властями не мог жить в согласии. Постепенно, по капельке жизнь стала налаживаться.
И все четыре года Кира Львовна жила одной мечтой: вот она приезжает домой, ходит по подругам и родственникам, пьет чай и дарит подарки. Как только забрезжил свет в конце туннеля, то есть поездка в Россию стала реальностью, только чуть-чуть подкопить, Кира Львовна кинулась за покупками. Вещевые рынки есть и в Америке. Она ходила по лавкам с сантиметром, выбирала любовно, чтоб и по цвету подходило, и по возрасту, дома всё перестирывала, отпаривала утюгом, заново обметывала растянувшиеся петли, меняла молнии - придавала вещам товарный вид. С этим барахлом, упакованным в два чемодана, она и явилась в Москву, встав на нейтральной земле - у Фридманов, седьмой воды на киселе.
Еще с порога Курица крикнула:
- Даш, я тебе подарки привезла!
В своем благодеянии Кира Львовна была настырна. Подарки надо было примерять по нескольку раз, при этом хвалить не переставая, а позже, в разговоре все время возвращаться к этим маечкам - кофточкам - юбочкам и уверять, что без них дальнейшая жизнь была бы совсем ни к черту. На каждом подарке клеймом горело - кто-то уже относил, запах чужих духов вообще выветрить невозможно. Этого добра, только нового, в Конькове завались. А вообще, спасибо, очень мило, спасибо большое, все очень кстати, как там у вас жизнь - в Америке? Проговорили до трех часов утра.
На следующее утро Даша, только открыв глаза, поняла - горим, но горим как-то необычайно вонюче, с запахом химических отходов. Дом был полон сизого дыма, тетечка Курица на крик не отзывалась. Оказывается, она ушла в булочную купить сдобу к кофе, а перед уходом поставила на газ полный чайник.
Приезд тети Киры на побывку совпал с тем благостным моментом, когда Фридман устроился "в офис", носил домой очень приличные деньги и обзавелся кучей кухонных игрушек, о которых втайне давно мечтал. Тостеры, миксеры, вафельницы были в его представлении символом обеспеченной и благополучной семьи. Вершиной приобретательного действа стала великолепная газовая плита с электродуховым шкафом. В числе прочего был куплен и электрический чайник. Знаете это белое электрическое чудо с золоченой сеточкой, тефаль, ты всегда думаешь о нас, вода подогревается в нем за считанные секунды? Сейчас эти чайники появились во многих домах - любимец семьи, незаменимый друг!
Оказывается, Кира Львовна в своей занюханной Америке и не подозревала о подобном чуде техники, магазины, в которых там этим торгуют, ей, вишь, не по карману. На газу белоснежный любимец семьи на стал не просто гореть, но плавиться, заливая новую плиту плотной дрянью, которая не отскабливалась потом даже ножом. Понятное дело, тетка ужасно расстроилась, и все повторяла: я куплю, я вышлю...
С этого ужасного утра и началось ее знакомство с новой Москвой. Мы не замечаем, как изменилась наша жизнь за последние годы, Россия -таинственная страна. Да, мы каждый день слышим по телевизору, как невозможно, страшно и ужасно мы живем, более того, мы и в реальной жизни находим этому подтверждение: нищие, беспризорные дети, все изоврались, изворовались... и еще криминал. Но, как и в советские времена, иностранцы, приезжая в Москву, не могли понять, где им купить столь необходимую меховую шапку-ушанку, ни в одном магазине нет, а все их носят, так и сейчас нельзя понять, как существуют люди на нищенскую зарплату. Везде задолженность, никому не платят, а праздничный стол полон яств. Россия таинственная страна, у нас власть, которая для народа, живет сама по себе, а люди сами по себе, газеты во все времена пишут правду, одну только правду, а люди не верят ни одному печатному слову. Впрочем, я отвлеклась.
Кира Львовна ходила по домам, приносила пакеты с выглаженной одеждой, дарила и видела - у людей появился достаток. Телевизоры везде японские... или корейские, черт их разберет, но качественные, здесь стиральная машина, хорошенькая, как игрушка, там белый утюг, великолепный, словно яхта на Адриатике, в третьем доме только что вернулись из тура по Италии и ни о чем, кроме Уффици и Венеции, говорить не желают.
И никто не интересуется, как там у вас в Штатах. Спрашивают только: "Как ты нашла Москву? Изменилась?" Кира Львовна честно отвечала, что, мол, нет, не изменилась, она нашла Москву чудовищной: то же хамство, тот же мат, все пьют, и ни у кого нет времени. Раньше в Москве хоть поговорить можно было по-человечески, а сейчас все куда-то бегут. И постоянно нарушаются права человека. А Москве как всегда на это наплевать. Как была спесива, так такой и осталась. Собеседники сочувствующее кивали головой, но в прения не вступали.
Но самое потрясающее, что ее любимая подруга Рита, которую она оставила почти в нищенстве, холодную, голодную и стенающую, и которой она привезла плащ на меху, почти новый, только пуговицы поменяла, встретила Киру Львовну веселым смехом и тут же сообщила, что времени на разговоры у нее всего час, от силы полтора. Она работает на трех работах, не передохнуть, и сегодня за ней заедут. Чем занимаемся? Всем занимаемся, и торговлей тоже. А за час что расскажешь? За Риткой действительно заехала напарница, и уже на ходу подруга прокричала:
- Спасибо за плащ! Да, да, замечательный, в плечах не узкий, нет! А это тебе вместо подарка. По магазинам бегать совсем времени нет, а ты так бедствуешь, - и вложила в руку Киры Львовны пятьдесят долларов.
Дурища, конечно, не надо было дарить гостье из Америки пятьдесят зеленых, но такой уж у русских менталитет, чем можем - поможем, а умом мы крепки - задним. Кира Львовна обиделась смертельно.
Может быть, не стоило рассказывать о курицыных злоключениях так подробно, но, во-первых, это "правда жизни", а во-вторых злоключения эти боком зацепили Дашину судьбу. Сложись у тетки в Москве все благополучно, она не стала бы ворошить старые семейные тайны с единственным желанием несколько осадить троюродного братца и племянницу, возомнивших себя слишком счастливыми. А иначе как объяснить - столько лет молчала, а тут вдруг и разоткровенничалась.
Началось все просто - смотрели семейные фотографии. Далекое прошлое с юной мамой и маленькой Дашей разместилось в альбоме с нарядным переплетом, запечетленная недавняя жизнь была кое-как распихана по черным пакетам из-под фотобумаги. На всех фотографиях тетя Кира искала себя и своих детей, а при виде садового участка даже всплакнула. Дошло дело и до альбома.
- В молодости мама была красавица, - сказала Даша.
- Искусство грима, - жестко отозвалась тетка. - Я ее всякой видела. Если твою матушку не накрасить, то в тумане не заметишь. Белесая, - заметив, как у Даши вытянулось лицо, она тут же добавила, - но обаятельная. Обаяние тушью не нарисуешь. А здесь она в цивильном. Смотри-ка, ха! Я это платье помню. В нем она поехала тебя рожать.
- На Арбат?
Невиннейший вопрос, но после него все и посыпалось, как сор из рваного мешка.
- При чем здесь Арбат? Глупости какие. Спасибо, что ее с поезда сняли, а то родила бы тебя на вагонной полке.
- На какой еще полке? Что вы выдумываете, тетя Кира?
- Какие могут быть выдумки, если я твою мать сама на вокзал провожала.
- А папа?
- Как обычно, нефть искал во славу КПСС.
- Ну? Дальше-то что? И почему именно вы провожали маму?
- Так уж случилось. Я к вам зашла, а Ксения собирается. Вещи в чемодан покидала и коленкой придавила. Очень торопилась, а мне сказала: вызови такси, я еду на Ярославский вокзал.
- А дальше куда?
- Мало ли... Сказала, что на гастроли. Но я потом случайно узнала, что никаких гастролей у театра не было. Правда, может быть, ее одну в провинцию играть пригласили. Но зачем она им - с пузом? Какие-такие роли играть? Но живот не очень сильно выпирал. Ксения следила за собой, носила специальный корсет.
Даша смотрела на тетку во все глаза. Курицу уже не надо было подгонять вопросами, "правда жизни" сама рвалась наружу.
- В Москву она вернулась только через полтора месяца уже с тобой на руках и готовым рассказом, как в поезде, когда она ехала оттуда, начались схватки, ее сняли на какой-то маленькой станции... Но я думаю, что родила она тебя не тогда, когда ехала оттуда, а когда - туда...
В теткином голосе звучала глупая значительность, которая однако предполагала что-то очень важное, какой-то скрытый от понимания, но гнусный намек. Даше казалось, что воздух вокруг нее начинает разряжаться, затрудняет дыхание, и вот уже в этом сухом воздухе потрескивают микроразряды, создавая в ушах шумовой фон, словно в морской раковине.
Даша не возражала, и, может быть, все бы забылось, ушло в песок, если бы она сама на следующий день не задала важный, как ей казалось, вопрос.
- Теть Кир, а как называется то место, где я родилась? Может быть, кому-то это и не важно, а я хочу знать. Астрологи говорят, что без точного места рождения точный гороскоп не построишь.
- А ты веришь во всю эту чушь?
- Не верю, но ведь интересно... иногда.
- Названия не помню. Какой-то маленький старинный городок на "Т" ... Или на "К"? Она оттуда Климу телеграмму отбила: мол, поздравь с дочерью.
- Так папа знал, что я не в Москве родилась?! - воскликнула Даша и покраснела.
- Подумаешь, тайна Полишенеля. Уверяю тебя, эта телеграмма где-нибудь хранится, перевязанная с прочими письмами голубой лентой. Фридман был без ума от Ксении. Собирал все ее бантики-фантики, цветочки и шнурочки. Но я прошу тебя, не говори отцу о нашем разговоре и ни в коем случае не спрашивай название места, где ты родилась.
- Если он тебе раньше этого не рассказал, значит, не счел нужным. И ему неприятно будет, что это Кира приехала и разоткровенничалась.
- Почему? Я не понимаю, - уже кричала Даша.
- А тебе и не надо понимать.
- Теть Кира. Вы уедете в свою Америку, а я здесь останусь одна со своими мыслями. Я же с ума сойду. Вы мне лучше все объясните, а папа ничего не узнает.
Кира Львовна долго молчала, подперев щеку рукой и прихлопывая в раздумье губами. Этот хлопающий звук совершенно доконал Дашу и она крикнула резко:
- Ну!
- Все это только догадки, - осторожно сказала тетка, - потому что я, как говорится, свечку не держала и свидетелем не была. И догадки это не мои, а Аллы Яковлевны, царство ей небесное.
- Бабушка не любила маму.
- Вот - вот. Поэтому догадки эти не принимай на веру. Если бы ты родилась по дороге туда, то, значит, появилась на свет пятимесячной. А ты выглядела тогда как совершенно нормальный, доношенный ребенок. Была, правда, очень маленькой и весила мало, но вполне доношенной.
- Но этому двадцать пять лет, как вы что-то можете помнить? А бабушка... Откуда она могла знать?..
- Все, баста! Я тебе ничего не говорила, ты ничего не слышала.
Больше Даша эту тему не поднимала, но тетя Кира уже не могла остановиться. Она решила, что достигла в откровениях с племянницей достаточно высокой планки, а потому стала как-то уж очень вольна в разговорах и предположениях. При этом она разговаривала не с Дашей, а сама с собой, словно кроссворд решала вслух, ожидая от племянницы подсказки. Скажем, варит овсянку к завтраку, пробует, обжигается, косится, на сидящую за столом Дашу.
- Ты же совершенно не в нашу породу, - то ли вопрос, то ли утверждение. - Должна же была хоть как проявиться наша кровь! Ничего общего. Такая же белесая, как мать. Эти глаза... словно синьку в ванну пипеткой накапали, очень неконцентрированная синева.
В следующий раз так же, как бы между прочим, она заявила Даше, что та и на мать не похожа. Она отлично помнить Ксению - ничего общего. И уже перед самым отъездом, так сказать, под завязку, была выдана главная "информация к размышлению" :
- Не могла Ксения поехать просто так, никуда. Чтобы скрыть от родни дату рождения ребенка, вовсе не надо было уезжать из Москвы. Муж в экспедиции, свекровь на даче. Уехала к подруге, и рожай там на здоровье. Ан нет, она куда-то с Ярославского вокзала отправилась. Она ехала к определенному человеку. Ее ждали, вот что.
За две недели пребывания в их квартире тетка настолько надоела Даше, что она перестала прислушиваться к ее словам. В довершение всего Курица умудрилась поругаться с отцом из-за ерунды: имеет ли, вишь, или не имеет право Лужков устраивать в столице такое ликование, когда весь народ бедствует. И что это за дата такая - 850 лет! Не настолько круглая дата, что деньги на ветер пускать и дождевые облака разгонять. Экономной в этом случае выступала тетя Кира, заморская мышь, а отец кричал, что народу необходим праздник, да, Неглинка течет по мраморному дну, да, фонтаны с конями, и правильно, что храм восстановили, и не Кире считать деньги в чужом российском кармане.
- При чем здесь православный храм? Тебе-то до него какое дело?
- Дело не в том, что он православный. Сами его разрушили и сами восстановили - это главное! Храм - это символ победы двенадцатого года, это символ нашего упрямства и, если хочешь, верности традиции и истории!
Потом перешли на Ельцина. Кира рыдала, отец колотил кулаком по столу. И когда тетя Курица отбыла, наконец, в свой Детройт, Даша вздохнула с облегчением и выкинула из головы "тайну рождения".
Могла ли она предположить, что будет потом пытаться вспомнить каждое Кирино слово и корить себя, почему слушала вполуха, почему не пристала к отцу с расспросами. Уж он-то, добрая душа, вспомнил бы все подробности ее появления на свет. А теперь вот кусай локти, гадай на кофейной гуще и жди, когда позвонит Варя, которой она дала свой телефон, и получила обещание позвонить завтра же.
От автора
Эта история, при всей ее литературности и невероятности, произошла на самом деле. Не все подробности я знаю, кое-что пришлось додумывать, кое-что присочинить. Не буду врать, что герои этой повести, которые, по скромности, а также из-за полного неприятия передачи "Наш дом", не поведали о ней с телеэкрана, решили обнародовать ее через меня. Ко мне они явились не с сюжетом, а за помощью. Можно сказать, сюжет сам на меня упал, как кирпич. Но кирпич не разбил мне голову, я его поймала. И теперь надеюсь, что герои, узнав себя в данном повествовании, не будут иметь ко мне претензий, поскольку я изменила не только их имена, но и профессии.
Бог ты мой, кто только не писал о близнецах! Здесь имеют место быть "Принц и нищий", " Козел отпущения" Дафны Деморье, куча телевизионных комедий и жутких триллеров.
Взяться еще раз за тему близнецов заставила сама жизнь. На моем рабочем столе валяется куча мусора: цитаты, заметки, вырезки из газет, записные книжки - мозаика нашей жизни. Все тексты поют каждый о своем, и каждый - тема для романа. И о чем писать? Я могла бы пренебречь затасканным сюжетом, но соблазн слишком велик. И потом, у меня только женский ум, жизнь, какой бы ужасной она ни была, я вижу через розовые очки. Талантик у меня небольшой, домашней выпечки, как говорится. По мне и шапка. Право слово, этот сюжет - лучший.
Для себя в романе я тоже нашла нишу, поскольку въяви была участницей событий. До времени я спряталась за литературного героя, как за стенку. По ходу прочтения вы меня обнаружите.
Не надо без конца повторять, что мы живем в трудное время. Мы живем в чрезвычайно интересное, очень "незастойное" время, в котором совершенно невозможно просчитать ситуацию заранее. А ведь любопытно - что там, за поворотом? Даже если у нас лично, я про телеэкран я не говорю, ничего чрезвычайного не произойдет, то отличное от сегодняшнего все равно случится. И мы вдыхаем в себя спертый воздух привычки, кашляем, задыхаемся, а потом, с уже расправленными легкими, ждем - вот-вот случится ... А чего ждать-то?
Сейчас, когда я кончаю эти записки, на дворе март этого, с тремя колесами вместо цифр года. Вся прожитая жизнь как на ладони. Вы голосовали? Я голосовала, но по-прежнему переживаю - на правильную ли лошадку поставила или просто деньги выкинула. А может быть, лучше было бы стоять в сторонке, чтоб не запачкать рук, чтоб потом была возможность говорить, я в этом безобразии участия не принимала.
Я очень хорошо помню телекартинку, когда после выборов в Думу в эфир вышел... ну этот, как его... красавец холеный, с усами, из президентской администрации. Он выступал перед журналистами, на первом плане видны были диктофоны, микрофоны, видиокамеры, а он сидел эдак с ручкой, легонько прислонясь к ней щекой, не будем говорить, как эстрадная кокотка, потому что так очень любила фотографироваться незабвенная Изабелла Юрьева, а она никак не кокотка. И вот он так делает ручкой и говорит, что это были не просто выборы, а революция - наша, но вы (народ) пока об этом не знаете. А ручка у него такая белая, нежная, на ней даже от шариковой ручки мозолей нет, не то, чтобы от молотка или лопаты. Стыдно мужчине иметь такие ручки, хоть бы хлеб себе сам отрезал.
То, что он сказал, видимо, правда, и мы, народ, этого не заметили. И что дальше - демократия или диктатура? Или и то, и другое вместе. Это у них, на западе, "две вещи несовместные", а у нас... очень даже может быть. В традиции России иметь правителей более прогрессивных, чем ближайшее царское окружение и сам народ. Это я и о Петре I говорю, и об Александре I и даже о НиколаеI. Декабристов повесил, а потом все думал, как с меньшей болью крестьян освободить. Против свободы было не только дворянство, но и сами крестьяне. Помните известный афоризм, сочиненный Якушкинскими крестьянами? "Лучше мы, батюшка, будем твоими, а земля - нашей".
Одно хочу сказать, господа и товарищи. Не катите бочки на капитализм. Сейчас много говорят о переделе собственности, потому что обманули, присвоили, обокрали... Покричат и перестанут. Капитализм, насколько я понимаю, он вовсе не для счастья и тем более не для справедливости. Он для того, чтоб продукты на полках были. При дележе собственность и должны были захватить пираты, убийцы, авантюристы и воры - люди риска. А если ты порядочен, добр, не любишь суету и хочешь остаться самим собой, то, безусловно, таким не являешься. Но воры и авантюристы должны со временем так раскрутить жизнь в обществе, что в результате тихий обыватель (если не помрет от зависти) будет жить лучше. Правда, слово "должен" явно из другого текста. Они никому ничего не должны, потому что у них психология такая. Раскручивать общество они станут только тогда, когда им это будет выгодно.
И что толку кричать: почему - они, почему - не я? Мы же не кричим голливудским звездам - почему? Потому что есть ответ - по кочану. Но в отечестве этот внятный ответ почему-то для многих неприемлем. Отлично приемлем. Начнем новый передел собственности - нам опять недостанется. А если делить по справедливости, опять в магазинах продуктов не будет. Замкнутый круг. Правда, наш социализм, где все "по справедливости", еще большая утопия, чем "честный капитализм".
У нас одно лекарство - время. Со временем на бандитах и авантюристах, вернее на их детях, образуется гумус и что-то вырастет. Вначале, разумеется, сорняк, мать и мачеха, полынь, потом, смотришь, ромашки появились. Значит, уже можно сажать, еще навозику... и огурцы. А вы заметили, как трогательно наш телеэкран лепит образ нового героя - очень богатого, очень щедрого, всех кормит и между прочим (читай - благотворительная деятельность) заключает выгодные сделки. Сущность сделок не раскрывается, потому что он берет воздух в Калужской области и через Казахский банк продает его в Твери с огромной выгодой для себя. Привычный капреализм в искусстве. Дальше хочется добавить слово, которое стало неприличным - "блин".
Самое тяжелое в нашем времени - это поголовное неуважение к чужому страданию, позиция стороннего наблюдателя. Еще в XIX веке Достоевский писал про Россию: "скрепляющая идея совсем пропала". Это тогда, когда они суд присяжных изобрели и крепостное право отменили, пропала идея. Сейчас у нас пропал сам скрепляющий материал.
Но ищем. Один из героев этого романа, фамилию я, естественно заменила, тот, которого Федор Михайлович в насмешку называл "развитое русское сердце", очень любит рассуждать о великой миссии России. А мне этот Полозов чем-то близок. И даже, пожалуй, понятен. Он говорит всегда отрывочно, возбужденно, увлеченно, и во всем сам сомневается. " Какая-то мысль... вот здесь рядом, но не ухватишь ее и тем более не выскажешь, "не идет она в слово", потому что в основе ее - дикость. В обществе мужики нужны? Нужны. И они должны быть в почете. Армия - вот слово. Армия должна быть в почете. Потому что это подлинное, это у истока человеческого естества, так нас Господь задумал. Армия, которая защищает... не важно - что. Она и с той и с этой стороны защищает какие-то ценности, и без этой игры мужикам не жить! Война, бесспорно, гадость, войны без смерти не бывает, не бывает и без ярости. Но человек немыслим без ярости. Поэтому нам без конца и "кажут" ее по телевизору, чтоб хоть так адреналин из крови вывести. Искусственная ярость выживания! Война ужасна, но армия - прекрасна. Сейчас миром правят купцы и реклама. Но в России этот номер не пройдет. Поэтому мы спасем человечество как вид..." Полозов прекрасен тем, что завтра он с той же страстностью может говорить прямо противоположное, и это тоже будет правдой.
А, черт, соседка, стерва тетя Рая . Этого визита я трепещу. У нее отключили телефон за неуплату, и теперь она ходит ко мне звонить два раза на день. Проорет в трубку свои куцие новости, а потом, как вежливый человек, полчаса беседует со мной - неторопливо, с достоинством. А у меня компьютер от безделья дымится. Все ее теория называются "у нас в подъезде говорят". Врет она все, в нашем подъезде только она одна так и говорит. Вот сегодняшний текст: " Разводов много, просто ужас, как много разводов. У нас в подъезде говорят, от знающих людей узнали, что все это происки мирового сионизма. Сионисты, в лице Соединенных Штатов (мало им Березовского с Абрамовичем!), хотят разобщить людей и править миром. Поэтому они подкапываются под самую суть человеческих отношений, гробят уклад семейной жизни и оставляют детей сиротами. Но как бы ни было плохо в моей семейной жизни, мировому сионизму долго придется трудиться, чтобы ее с Егором развести. У них с Егором нервов хватит".
Егор не плохой мужик, только запойный, а во время запоя молотит Раю, как боксерскую грушу. В эти дни она орет благим матом, подъезд безмолвствует, все уже привыкли. Сионизм в эти дни тоже как-то дремлет, хотя самое время их развести. И вот ведь загадка, дети у них хорошие. Определенно хорошие дети.
А что у нас на сегодняшний день? Учителя в Нижнем бастуют. Псковский десант, восемьдесят четыре человека - погибли. Бедные мальчики, бедные матери. Вот тебе и адреналин. Это всех потрясло. А почему? Мало ли народу гибло в этой войне. "У нас в подъезде говорят", что война эта, и первая и вторая, совершенно продажные, что Степашин жаловался, прямо-таки волком выл, что его приказы там, в Чечне, не выполняются. Все решают деньги. Зажмут "духов" в ущелье, БТЭРы стеной стоят, а потом загадка - половина чеченцев как-то сами собой из окружения и вышли. Заплатили кому надо, вот и вышли. А здесь не договорились. Псковские ребятки вдруг послали всех... Это такое естественное стремление в человеке - быть честным. Если хотите, это инстинкт выживания человека, как вида. Вот за их счет и выживем.
Еще наши зеленые очень обеспокоены уменьшением популяции на Камчатке бурого медведя. Богатый немецкий "охотник" за десять тысяч баксов заказывает себе медведя, после этого сидит в засаде, а охотники-профессионалы гонят на него зверя. Попадет - не попадет, не важно, охотники за него все равно медведя пристрелят, а немцу скажут, что убил именно он. Жалко медведей-то. Такой отстрел у нас только правительство могло себе позволить. Но правительство имеет конечное число. А бездельников с баксами полна планета. Чем-то мы сами сейчас похожи на камчатских медведей. Хотя не будем обижать благородных животных. Сами во всем виноваты, живем, как бурьян.
Все это только вступление. Захотелось вдруг поговорить, пожаловаться. Но, к делу. Возвращаемся в 1998, в август...
4
Фридман сознательно выбрал для дочери коммунальную квартиру, считая, что длинный замусоренный коридор и восемь дверей, за которыми обитали разномастные и громкие жильцы, смогут защитить его девочку от притязаний кредиторов, а правильнее сказать - бандитов, ведь именно так они себя вели.
Комната принадлежала старухе, которая дожила до восмидесяти лет, да и умерла. Внуку еще при жизни бабки удалось переписать комнату на себя, и как только жилплощадь освободилась, он ее немедленно сдал, опустошив фридмановский карман на довольно кругленькую сумму в долларах. Договор, правда, оформили чин-чином, только квартирную плату на бумаге обозначили в рублях и скостили вдвое.
Комната была просторной, с окном в сквер, который защищал дом от уличного шума и звона трамвая. По утрам в окно заглядывало солнце, разбрасывая по истертому паркету резвые тени, листья вяза шелестели почти музыкально, да что говорить, уютная комната, приведись в ней киношникам снимать ретро, они бы слюни пускали от удовольствия. Здесь все было подлинным, стильным: и обшарпанная темная мебель, и массивный резной буфет, и развешанные по стенам репродукции из "Огонька", обряженные в толстые, с гипсовыми завитками, рамы, и салфетки, вышитые гладью-ришелье. Вышивка, словно арматура в бетоне, спасала истонченный батист от полного разрушения.
В буфете застенчиво прятались от мира тарелки с клеймом общепита, видно их вынесли под полой из какой-нибудь столовки, разномастные чашки со стертым рисунком, граненые стопки, лекарственные пузырьки, а также множество плошек, пиал, коробочек, словом, разного вида ущербных емкостей, полных такого же ущербного мусора. В минуты тоски по дому, и в Москве можно болеть ностальгией, Даша высыпала на стол всю эту мелкую пластику времен социализма и внимательно рассматривала. Значки Осоавиахима, бусины, застежки от женских поясов, которых уже давно никто не носит, пуговицы, сгоревшие радиодетали и канцелярские кнопки успокаивали, как семечки, лузгаешь их и - все по фигу, и уже не так страшно своих мыслей и прочих ужасов, которыми пугает телевизор.
И только почтенного возраста фикус в кадке выглядел современным. Смешно... какие только нарекания ни сыпались на глянцевые листья этого культового растения. Мирные домашние деревья рубили под корень, как некогда яблоневые сады, хотя с фикусов никто не требовал налогов. Но они были символом мещанства, такой же опасной пошлостью, как канарейки в клетках, и если обладатели этих вещей недотягивали до высшей меры по сумме преступлений, то уж презираемы были полной мерой. А сейчас загляни в любой журнал по интерьеру, вот он - фикус, долговязый равноправный жилец.
Со временем Даша совсем по-родственному привязалась к фикусу и по вечерам в темноте она негромко беседовала с ним, как с живым существом, которое сродни собаке или кошке.
Письмо пришло на Главпочтамт в срок, как обещал... первая неделя месяца. Без обратного адреса, тоже, как обещал. На штемпеле - Калуга... Пишет, что жив, что купил себе угол. Разве можно купить угол? Снять - это я еще понимаю. Но купить... И у кого он его купил и где? В деревне или в городе?
Они расстались с отцом не на вокзале, как того требовала Даша, а в метро, на станции "Красные ворота".
- Ну все, мне в одну сторону, тебе в другую. Давай щеку. И не реви. Я напишу.
- А мне куда писать? Мне куда? - крикнула Даша в надежде, что в эту трагическую минуту отец даст слабину, приоткроет щелочку в тайне.
Но двери захлопнулись. Народу в вагоне было много, громоздкий рюкзак за спиной помешал отцу развернуться, чтобы бросить последний взгляд на дочь. Всё...
Тяжело жить в подполье. В гости не ходила. Первое время кто-нибудь из прошлой жизни - редко, но случалось - звонил на работу, чтобы задать пару пустых, ничего не значащих вопросов, а потом и эти голоса исчезли, затерялись в общем гуле. Теперь ее мир населяли жильцы коммунальной квартиры в Приговом переулке.
Дашина комната размещалась в торце дома. Соседкой слева - первая дверь - была Ангелина Федоровна, чопорная, вежливая и модная старушка. Дочь привозила ей из Германии много разнообразной одежды, конечно, уцененка или подарки из Красного Креста, но все очень приличное. Ангелина Федоровна надевала новое пальто под замшу, вешала на искривленное артритом плечо новую сумку в тон и шла на кухню: "Ну как?" Все восхищались : Замечательно! Женечка привезла? Ах какая у вас великолепная дочь! Может, и неискренне говорили, может, завидовали, но если у людей хватает ума скрыть зависть, то уже хорошо. Но наверняка у каждого возгоралась утешительная мысль: если этот Божий одуванчик в свои восемьдесят два еще не облетел и крепенько так топает в новых туфлях - прямо невеста на выданьи, то и мне можно не торопиться, еще поживу, зубы вставлю, радикулит змеиным ядом намажу, курить брошу, а главное, конечно, зарядка и свежий воздух. Даше по молодости лет не надо было лечиться змеиным ядом и вставлять зубы, но и она уважала в Ангелине Федоровне ее стойкость и неувядающую женственность.
Справа соседствовала интеллигентная семья Полозовых, они занимали две смежные комнаты. Уже немолодые супруги имели семилетнего сына Ванечку. Хорошие люди, какую книгу у них ни попросишь - по искусству или философии, у них всегда есть. И дадут, не пожалеют, только повторят несколько раз: вы ее оберните, пожалуйста, наш дом такой пыльный, из всех щелей сыпется, а для книг пыль - это смерть.
Дальше жил Петр Петрович, одинокий, где-то там работал, пил, но не буйствовал. Женщины его жалели, потому что он недавно схоронил то ли мать, то ли жену, из-за этих похорон все ценные вещи в ломбард снес. Хотя какие ценности могли быть у этого мрачного, неряшливого человека с заскорузлыми руками чернорабочего?
Можно перечислить все восемь дверей правого крыла, второго этажа, можно перекинуться в левый и пройти по комнатам. Разные люди, разные судьбы, но всех объединяла одна забота, а если хотите, мечта - ожидание : когда же, когда, наконец, их ветхий корабль, производства 1814 года, о чем сообщали каменные цифры в виньетке на мезонине, будет разобран, взорван, разметен в пыль, а они, жильцы, получат от государства светлые, отдельные, с единоличными унитазами и кухнями, квартиры.
Обещали так давно, что все уже забыли - когда. Лет тридцать назад, а может быть, и больше, была учтена вся жилая площадь, комиссии просчитали сколько-то там метров на живую душу. По Москве уже шла волна разрушений, крошили церкви, хоромы купеческие и дворянские флигеля. Но цунами прокатилось и погасло.
Пошел новый слух: теперь старые особняки не будут рушить, решено сохранить лицо города, жильцов будут выселять, а в старых домах вынимать сгнившее нутро и вставлять туда новую начинку. Уже на Садовом кольце у Цветного бульвара появились целые мертвые кварталы, дома стояли с выбитыми стеклами, с сорванными дверьми, вынутое нутро сгрудилось рядом в необъятные мусорные кучи, и только крысы не желали покидать обжитые подвалы. Но жильцам уже не было дела до этого погрома. Они уже были расселены по Ореховым-Борисовым, Коньковым -Деревлевым и Медведковым.
Но до Пригова переулка и этот девятый вал не дошел. Грянула перестройка. Новые веяния, новые русские. Теперь старые особняки получали всякие фирмы под офисы. А с жильцами как? А так же... переселение по форме, ты мне мои законные метры вынь да положь, если один живу - однокомнатная квартира, семья - по количеству человек, и ни в коем случае не ущемить права детей. Но уже звучали трезвые голоса: жилье дадут, но с доплатой, как раньше в кооперативах. А если нечем доплачивать, если нечем? Поживем - увидим. На улицу не выкинут!
Так и жили, но сколько ни всматривались в перестроечный сумрак, ничего новенького, косаемого их личной судьбы и жилищного вопроса, не видели. Уже пол-Москвы фирмы закупили, а их особняк всё обходили стороной. Состав жильцов обновлялся, смерть - общий удел, но количеством не только не уменьшился, но возрос вдвое. На дряхлые, готовые уйти в небытие коммунальные метры, прописывали престарелых матерей, новоиспеченных жен и еще рожали - в эдакую-то бескормицу! Людей можно понять. Зачем покупать квартиры за безумные долларовые тыщи, если здесь можно на дармовщинку получить. А если на ожидание полжизни уйдет, то и ладно, пусть, мы не гордые - потерпим. Мы семьдесят лет коммунизма ждали и были счастливы. Русский человек, а вернее сказать, российский, социализм все национальности стер, счастлив бывает не когда получает свои потом заработанные, а когда мечта есть - о большом, светлом и дармовом. Такой у нас, у советских, менталитет.
Даша смотрела на своих соседей и недоумевала - на что живут эти люди? И ведь не стонут, не плачут, копошатся где-то, как муравьи. Можно и спросить - ответят с полной откровенностью. Это у них на западе нельзя, неучтиво, неприлично интересоваться, какая, мол, у вас зарплата? У них только о погоде и спорте прилично спрашивать. А у нас с удовольствием расскажут во всех подробностях, и никакой тебе коммерческой тайны.
С Ангелиной Федоровной и без вопросов понятно, ей дочка подкидывает, она, говорят, деловая да шустрая, на германские марки себе особняк под черепичной крышей сочинила. А горбатенькая Сима-швея? Много ли сейчас настрочишь в ателье платьев, если весь город - одна сплошная барахолка, в "секендхенде" вещи прямо на полу трехметровым слоем лежат - ползай, примеряй, на рупь двадцать на старые деньги полностью экипируешься. Но по макаронам, гречке, маслу подсолнечному и коровьему, по всяким там бушьим ножкам и свиным почкам секендхенда нет, за все это надо тысячами платить. С Верпалной из первой комнаты тоже ясно, никто этого вслух не говорит, но все знают - нищенствует. Прямо с утра надевает страшного вида робу, платок драный, всем, кто под ноги подвернется, говорит, я дескать, в сквер за бутылками пошла, что надо понимать - соберу сейчас брошенную посуду и сдавать понесу, но все знают, что направляется она в метро, чтобы сидеть в переходе или по вагонам ходить, изображая из себя погорельца. Вечером приходит - сыростью пропитанная, дымом пропахшая, снимает рабочую одежду, моется, а на кухню выходит нормальным человеком. Не шикует, нет, но все прилично: халат байковый в подсолнухах, тапочки свежие с помпонами. И что примечательно, ванну после себя, боясь нареканий соседей, моет очень тщательно с использованием иностранных порошков, а вся эта косметика для раковин очень недешева.
Про себя Варя знала, на что живет, отец доллары оставил. Большой был соблазн мотануть перед занятиями на недельку в Крым, но она быстро остудила порыв. Деньги без всякого Гурзуфа быстро потратятся. Что будет потом, когда в заповедном конверте останется одна пыль, Даша старалась не думать. На отца в такой ситуации расчитывать нельзя. Кто знает, сколько будет продолжаться его добровольная ссылка? И пойдет она, как Верка Сохова из третьей комнаты - мать-одиночка с двумя девчонками, по чужим квартирам убираться. Веркины клиенты все больше иностранцы, кто-то ей их находит, не бесплатно, конечно, приходится отстегивать, но Верка не в накладе. Иностранцы народ чистоплотный, в понятие "уборка" входит и машинная стирка, и пиджаки в химчистку снести, и продукты закупить. А платят зелеными.
Но Верке Соховой не привыкать, она и в доперестроечной жизни подрабатывала через Бюро добрых услуг, основная профессия кочегар. А если курсовая по Тациту... скажите на милость, как согласуются древние римляне с грязными мужскими носками неведомых представителей далеких стран?
Но что теперь чваниться? Глупая жизнь, зазорная, распустить бы эту перестройку, как плохо связанное полотно, постирать нитки, выбросить гниль и связать все заново. Да не распустишь, свалялись нити, срослись узлами.
В этом утлом царстве-государстве под сенью фикуса и произошла их вторая встреча. Телефон свой Даша дала сразу, дала без всякой опаски, потому что придумать встречу с двойником лихим людям не под силу, здесь работала рука судьбы.
Итогом встречи были две фразы, произнесенные гостьей с основательной, прямо-таки гипнотической силой. Первая - странная и оскорбительная: "Я хочу, чтобы ты стала моим вторым "Я". Ну как вам это понравится? И вторая, поданная на десерт: "Я никогда, слышишь, никогда, не сделаю тебе ничего дурного".
5
Нет, двумя этими фразами их тайный сговор никак не объяснишь, здесь необходимы подробности. Разговор их начался вполне бытово.
-Ты меня легко нашла?
- Легче не бывает...
- А я сдуру твой телефон не взяла. Ты мне его оставь, а то потеряемся. У меня это жилье временное.
- У меня тоже не постоянное. Я себя рассекречивать не хочу, а потому тебе мой телефон не нужен.
Ладно, твое право. Поговорим о сущем. Как и предполагалось, Варя не больно-то хотела говорить на главную тему.
- Что ты меня все глупости спрашиваешь? Когда родилась, про маму, про папу? Разные у нас с тобой дни рождения. Год один, а месяцы разные. И опять же, зачем тебе мои родители и еще бабушка в придачу? Папенька мой - научный сотрудник, физик, бесплатно колдует с атомной энергией. Мама стяжает славу и копейки в детском педагогическом журнале. Пойми, они нам не помошники, они - обуза. Беспомощные, несовременные люди с птичьими мозгами, а еще пытаются воспитывать. Я их содержу, а они меня за это со света сживают.
- Ну зачем же ты так?
- Жестко? Иначе нельзя. Человек, который делает карьеру и хочет добиться определенных высот, я имею в виду уровень управленца, должен перешагнуть через все.
- То есть как это? Отца заложить, друзей предать?
- А много их у тебя - друзей?
Даша смутилась, жесткая Варвара лезла в душу, как бормашина.
- Сейчас - мало. Время такое... Отец мне велел - не высовываться.
- Вот так, да?.. Отец хорошего не посоветует. Отцы - люди ранимые. Им главное, чтобы их оставили в покое, потому что жизнь, - Варя насмешливо поджала губы, - несправедлива.
- Мой отец совсем не такой.
- Да ладно тебе. Все они на одно лицо. Ты лучше скажи, как я выгляжу?
Даша посмотрела на нее с некоторым смущением. Можно сказать традиционное "хорошо", можно добавить " как из модного журнала", но эти слова не передавали сути. Варя светилась - ослепительная, морем пахнущая, белая блуза без рукавов, белые же, шелковые, ветром подбитые брюки. Назначением узкого золотого пояска было не столько подчеркнуть талию или закончить образ, так сказать, последний мазок, сколько удержать эту белизну в узде, не дай ей взвиться легким облаком. Но Варино лицо никак не соответствовало этой воздушности: глаза в коричневом гриме смотрели холодно, ресницы, как стрелки, нос явно великоват, что за чертовня, не вырос же он за неделю, значит, гримом подчеркнула его величину. Главным украшением лица был рот - помада не яркая, но в глубине губ коричневым мазок, словно Варя закусила их в приступе страсти и кровавая капелька припечаталась навечно.
- Как ты выглядишь? - переспросила Даша. - Чужая...
- Вот! - Варя подняла палец. - Молодец! Верно найденное слово - "чужая"! Мы должны изменить качество жизни и создать свой стиль. Для этого надо быть во всеоружии. Сейчас в моде марсианские лица, - она рассмеялась, радуясь Дашиному удивлению. - Канонизированная греческая красота, обывательская миловидность и даже сексуальность с эдакой девичьей наивностью - все это вчерашний день. Сейчас в цене самобытность, стиль нордический, черты лица резкие, решительные, но при этом выражение полной безмятежности и силы. Это надо в себе воспитывать.
Варя умела четко выразить мысль, не мямлила, не замирала на полуслове, каждое слово точно било в цель. Даша попробовала было воспротивиться - нельзя с такой серьезностью и напором говорить о вещах пустых и суетных, но передумала. Варе нравился разговор, лицо ее оживилось, похорошело и даже утратило часть своей нордичности.
- Ты меня совсем запутала. Модным может быть одежда, но не характер.
- А что ты лобик сморщила гармошкой? - спросила Варя вполне дружественно, с потугой на шутку, но шуткой подперченной, с легкой ехидцей. - Ты его расправь. И никогда, слышишь, никогда, не сосбаривай. Этого сейчас не носят.
- Мне до полной безмятежности жить и жить.
- Ты хочешь сказать, что у тебя неприятности? А у кого их нет? Мы супервумен! Поняла. Внешность современной молодой женщины должна балансировать на грани "мен" и "вумен", мужское и женское, инь и ян...
- Хочешь чаю?
- Хочу. Все что я говорю тебе, очень важно, ты уж мне поверь.
- Господи, ты меня словно в секту вовлекаешь... и с такой строгостью, - приговаривала Даша, накрывая на стол. - А я человек незамысловатый. Лаборантка не может быть супервумен. У нее другие мозги. Через неделю занятия начнутся, все вечера заняты, а днем - работа. Можно было бы работу бросить, платят очень мало, но я привыкла там, к людям привыкла. Одной в этих стенах сидеть... знаешь, иногда такая тоска!
Даша прятала за скороговоркой смятение. Главное остаться самой собой и не начать подыгрывать гостье, изображая столь понятную женскую зависть. И особенно противно было сознавать, что она стесняется своего жилья и убогого угощения, всего-то вчерашний початый кекс, Варя свалилась как снег на голову, неделю не звонила, а потом вдруг сразу - давай адрес, и теперь чашки-калеки с коричневыми выщербленными краями, налет этот не смывался даже содой. Но Варя в старухиной комнате, как видно, ощущала себя вполне комфортно, сидела, безбоязненно опершись белыми локотками на суровую скатерть, не разберешь - где штопка, где вышивка, курила длинную коричневую сигарету и смотрела в никуда с безмятежным, как и положено кодексом моды, взглядом.
- Ты все пытаешься убедить меня, что мы сестры. Зачем тебе это надо? Любые родственные связи - только помеха. Я предлагаю тебе другое. Я хочу, чтобы ты стала моим вторым "я". Да, да... и не смотри на меня так... Если нас будет две, мы куда больше успеем. Помнишь, как две черепахи или два ежа состязались с зайцем в беге на длинную дистанцию. Заяц бедный еле доскакал, а черепаха ему - "я уже здесь.".
- Положим, в твоих словах есть логика. И почему я должна стать твоим вторым "я", а почему не ты моим?
- Это мы потом обсудим. Могу и я тобой стать. Выберем эталон путем эксперимента.
- А что будет мерилом?
- Успех, - коротко сказала Варя и добавила, смягчившись: - Хороший у тебя чай. И комната хорошая. Здесь спокойно.
- А как же с качеством жизни, - насмешливо спросила Даша. - Здесь все ветошь и рухлядь.
- Не скажи. В этом жилье есть свой стиль. Но главное, здесь можно расслабиться.
- Отпустить мышцы лица?
- Вот именно. Как я понимаю, ты согласна попробовать. Я много думала о нашей встрече, о ее необычности. У меня нет подруг. Раньше были, а сейчас нет. А ты для меня словно кем-то выбрана. Понимаешь - выбрана. Мне нравиться так думать. Теперь будем знакомиться. Даша... - она впервые упомянула ее имя, и Даша невольно вздрогнула, - мы должны быть абсолютно откровенны друг с другом. Ты согласна со мной? Я вижу, что согласна. Ты расслабься. Никогда, слышишь, никогда за всю жизнь я не сделаю тебе ничего дурного. А теперь рассказывай.
- Что рассказывать? - Даша ослабла вдруг вся, и ноги стали ватными, не иначе как гипнотизирует ее сестричка-самозванка.
- О себе. Все, что считаешь нужным. Я знаю, что ты москвичка, а живешь в чужой комнате. Ты тоже поссорилась с родителями?
И Даша рассказала. Это был не гипноз, конечно, и не давление, хоть Варя умела надавить на нужные клавиши, это была давно ожидаемая возможность облегчить душу. Так и хлынуло все потоком, и будь собеседница другим человеком, Даша всплакнула бы от жалости к себе, а так - только факты, голые факты с кой-какими подробностями. Рассказ получился кратким, уместился в пять минут, и, видимо, произвел на Варю впечатление.
- Он что - еврей, твой Клим Фридман?
- Его в честь Ворошилова назвали. Бабушка и дедушка познакомились в Сочи в санатории имени Ворошилова. Там было очень красиво. Она считает, что их Ворошилов повенчал.
- Разве евреи венчаются?
- Ну... это в переносном смысле. И потом - бабушка русская.
- Наплодили полукровок, - проворчала Варя. - Это правильно, что он слинял. И плохо, что он еврей.
- Да уж чего хорошего! - взорвалась Даша, она зоологически боялась антисемитов.
- Да я не в этом смысле. В уголовном мире обычно считают, что еврей не может лопухнуться, потому что по своей природе он ростовщик.