Соротокина Нина Матвеевна : другие произведения.

С видом на Париж или Попытка детектива

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Вместо предисловия.
  Я сижу в подвале неведомого мне дома под Парижем, сижу под замком, а стало быть я узница, а может заложница, черт поймет придурков, которые меня сюда затолкали. Под потолком темный квадрат окошка, перечеркнутый решеткой. Тишина такая, что кажется заложило уши. Даже шум проезжающих машин не доносится до моего узилища.
  Решетка на окне старая, прутья прогнуты, а сам подвал просторен и крепок. Наверное раньше здесь хранили вино, о чем свидетельствуют черные от времени бочки с трогательными краниками. Сейчас бочки неприметно стоят в углу, а все прочее пространство завалено старым хламом: разномастной, битой посудой, тряпье какое-то с рваными кружевами, ящик с бренными телами, которые когда-то были куклами, пыльные газеты, перевязанные бечевой, полуистлевшая сбруя, зонты с поломанными спицами.
  Глупейшая ситуация! Время от времени я щиплю себя за икры в надежде, что все это сон, и я сейчас проснусь. Но относительно "проснусь" - это для красного словца. Просто артритные ноги страшно отекли и кажутся чугунными.
  Плешивый идиот в жилетке имел наглость проверить мою сумку. Что он там хотел найти - пистолет или финку с запекшейся кровью? Зажигалку не изъял, видимо мысль, что я от злости могу поджечь их гадюшник, просто не пришла ему в голову. Плохо, что сигарет всего три. Надо было не корчить из себя обиженную справедливость, а стащить со стола пачку "Галуаза". Но тогда я еще не знала, что они ведут меня в подвал.
   Утром Алиса сунула мне в сумку свежую распечатку по истории Франции. Надо было бы раньше предпринять экскурсы в интернет, но Алиса стеснялась пользоваться чужим компьютером. В мире все стоит денег, а в Париже особенно.
   На первые пять минут у меня есть чтиво. Конечно, очередные сведения про Марию Антуанетту. Удивительно, как волнует людей чужая насильственная смерть. Будь ты хоть семи пядей во любу, но если ты умер в своей койке, ты куда менее интересен обществу, чем замученный, казненный или сам наложивший на себя руки. Особенно всех волнуют женщины: Клеопатра, Жанна, Мария Стюард, Мария Антуанетта... Список можно продолжать.
   На этот раз Алиса перепечатала мне сведения о сватовстве королевы, тогда еще тринадцатилетней девочки. Больше всего меня поразило, что передавая принцессу из дома Австрийского в дом Французский несчастную принцессу Марию Антуанетту в присутствии всей свиты раздели догола и облачили в одежды французского производства: чулки, рубашку, подвязки, платье, украшения. Даже собственный крестик не могла привезти в свой новый дом будущая королева. Бедный ребенок!
  А с чего сватовство началось? Хотите расскажу? Мне сейчас в подвале совершенно нечем заняться. Австрийский канцлер Кауниц и министр Людовика XV Шуазель решили создать оборонительный союз против Англии, России и Бранденбурга, а для этого надо было слить вместе две ветви Габсбургов и Бурбонов. Молодым, неокрепшим ростком Габсбургов была дочь Марии-Терезии - юная Мария Антуанетта. Другой вялой, неуверенно растущий веткой был французский дофин - внук Людовика XV.Свадьба была назначена на пасхальную неделю 1770 года.
   О единстве политических интересов две державы договорись быстро, теперь надо было найти общий язык в сочетании французских и австрийских церемониалов. В 18 веке этикету и традициям придавали очень большое значение. Целый год болтались туда-сюда курьеры, Вена и Париж обсуждали мельчайшие подробности: какие подарки дарить молодым, конечно, размер приданого, кто встретит юную принцессу, сколько статс-дам, кавалеров и какого ранга будут сопровождать принцессу, нужны еще камеристки, священники, врачи, лекари, обслуга, и не абы сколько, а определенное количество. Но это мелочи, главное правильно составить брачный контракт.
  Австрия не хотела продешевить. Мария Антуанетт была очень хороша собой: грациозная, голубоглазая, с великолепными пепельного оттенка волосами, изгибистой шейкой и осиной талией. Она писала с ошибками, не знала истории и географии, но великолепно танцевала. В музыке ее наставлял сам великий Глюк.
  Договорились наконец. В Вену прибыл сват Дюрфур, а с ним сорок восемь карет в сопровождении одетой с иголки лейб-гвардии. Венчание состоялось по доверенности, дофина заменил эрц-герцог. После шумного празднества свадебный кортеж двинулся в сторону Парижа.
   Для торжественной передачи невесты было выбрано нейтральное пространство - крохотный островок на Рейне. Здесь был построен павильон. В одной из его комнат и произошло описанное выше раздевание принцессы. Затем все проследовали в зал. Свитские с той и другой стороны разместилась вокруг стала, середина которого символизировала границу между Францией и Австрией. Торжественная речь, и далее почти балет. Мария Антуанетта отпускает руку графа Штаремберга и вкладывает дрожащие пальцы в руку французского шафера. Они медленно обходят стол. Во время их движения австрийская свита пятится к двери. В тот момент, когда "условная граница" была пересечена, австрияков в павильоне уже не было.
   Как приятно читать записанный Алисой текст. Это словно привет от моих девочек. Мне кажется, что бумага чуть-чуть пахнет Галкиными духами. Боже мой, что они чувствуют сейчас после дурацкого телефонного разговора?
   Хоть бы дождь пошел что-ли... Капель за окном успокаивает.
  Вот еще интересная подробность. Перед церемонией передачи невесты горожане Страсбурга, дабы украсить павильон, послали старинный гобелен, созданный по картону Рафаэля. До приезда невесты охрана павильона, за плату, разумеется, иногда пускала в павильон любопытствующую публику. Среди прочих в павильон попал молодой Гете. Вид страсбургского подарка его поразил. Он был возмущен глупостью горожан и беспечностью декораторов. Гете воспринял гобелен, как плохое предзнаменование. Старательная рука ткача выткала древнегреческую свадьбу - одну из самых ужасных на свете. Ясон уже бросил Медею и решил жениться на дочери царя Креонта Главке. Оскорбленная Медея послала Главке в подарок отравленные одежды. Главка гибнет на собственной свадьбе. Креонт пытается сорвать с дочери отравленный пояс и тоже гибнет. Что дальше случилось с Ясоном и Медеей вы знаете сами.
  Обивка у зеленого матраса распорота. Что-то в нем прятали. Осталась одна сигарета. Нет, не буду больше курить, это на утро. Но будет ли оно, это утро. Мерзавцы сказали, что если я не выполню их требований, меня убьют.
  А начиналось все так хорошо и весело.
  1
  Началом этой истории послужили три глобальных события, разнесенные во времени с интервалом в месяц. Очередность следующая:я продала мамин рояль, мне предложили идти в писатели, из Дюссельдорфа позвонила Алиса и позвала меня в Париж. Каждое из этих событий стоит вроде бы на особицу, но непродай я мамин рояль, вообще бы не о чем было говорить, потомучто с этой продажей я стала сказочно богатой и независимой. Дветысячи баксов, простите, долларов, отвалили мне за семейную реликвию, я таких денег отродясь в руках не держала.
  Несколько слов о себе. Всю жизнь я проработала в НИИ. Инженер я никакой, мне и друзья говорили, что во мне преобладает гуманитарная жилка. Но когда я поступала в институт, физики были в почете, а лирики в загоне. По опыту скажу, работать с гуманитарной жилкой в НИИ люди могут, но заниматься в эпоху перемен, как называют наше проклятое время, торговлей или предпринимательством совершенно не в состоянии. А тут и пенсия подошла.
  Вообще-то грустно. Муж умер, сын вырос, внуки пошли в школу. Сбережения мои остались в сберегательной кассе. Если их в новые деньги перевести, а потом опять в старые, то это меньше рубля. Сын - физик и в отличие от меня без гуманитарного уклона, то есть предан науке и бросать ее не собирается. Невестка - врач, тоже в жемчугах не купается. Это я к тому говорю, что на их помощь я не рассчитывала.
  Промаявшись полгода на деньги, которые наше правительство условно называет пенсией, я совсем заскучала. И тут - чудо. Нашелся покупатель. Чей-то сын, консерватория, нужен хороший инструмент...все как в сказке. Вначале я решила - нет, я детям ничего из этих денег не дам, буду просто делать подарки и добавлять каждый месяц себе к пенсии. Но скоро я поняла, что одними подарками здесь не обойдешься. Да и кто другой поможет сыну, кроме матери.
  Однако судьба не остановилась в своих благодеяниях. Я воочию вижу усталого ангела в очках. Он уже поставил около моей фамилии положительную галочку, но потом почесал свой золотистый затылок. В том смысле почесал, что такой бедолаге, как я, мало дать просто рыбу, ей нужна еще и удочка. Я ненавижу эту иностранную пословицу, чуждую нашему слуху и менталитету. Удочка в нашем сознании никак не объект работы, а скорее предмет для шуток, но что делать, эта пословица сейчас очень в ходу. Словом, ангел принялся опять листать книгу судеб и нашел в ней юного Павлика, молодого дельца с неоконченным техническим и сына моей бывшей сослуживицы Ангелины Феоктистовны.
  Она не была моей подругой, как скажем, Алиса, но всю жизнь мы были в хороших отношениях. Когда Ангелина уехала в Америку, я помогла ей сдать квартиру приличным людям. Потом она мне позванивала из Бостона: как там Павлик, зайди к нему, посмотри, что у
  них, а потом напиши. Ходила, писала. Павлик как Павлик, усы пробиваются, мажет прыщи какой-то дрянью, мотается по дискотекам.
  Когда Ангелина сбежала из Америки, Павлик уже бросил Баумановский и занялся книгопечатанием. И как это не смешно - успешно.
  Можно и не писать так подробно про Павлика с Ангелиной, потому что ни мать, ни сын не имеют к дальнейшим событиям ни малейшего отношения, но надо же объяснить, как в мои руки попал диктофон- чудо современной техники.
  Мы встретились с Ангелиной у нее на квартире, винца випили, и стала она мне показывать американские фотографии, одну другой краше: это наш дом, это гостиная, это сад, это бассейн... Я не выдержала:
  - Гелька, как же ты оставила такую красоту?
  - Ну вообще-то мужа перевели. Но главное, я сбежала от скуки. Там же общаться не с кем. Смертная тоска. Вообще, без языка трудно.
  - Неужели там русских нет?
  - Есть. Нашими соседями, например, были новые русские, милейшие люди. Он обворовал обменный пункт, унес пятьсот тысяч долларов и дернул в Америку. И все это знают.
  А дальше мне Ангелина рассказала про них такую историю. За два года богатой жизни, соседи спустили полмиллиона и уже стали подумывать, как жить дальше. Можно, конечно, поехать в отечество и открыть новый обменный пункт, но опасно. А здесь, в Бостоне - как заработать? И вот в разгар хандры соседка, а надо сказать, она в свое время сидела где-то в Башкирии за растрату, решила написать стихи и послать их в местную печать. Как все уголовницы, она была сентиментальна и велеречива. Стихи получились длинные, горестные и непритязательные. Вся семья их месяц переводила на английский. Послали. Вскоре выяснилось, что стихи не только напечатали, но и дали за них нестыдный гонорар. Идея вернуться в Россию была моментально забыта. "Пока платят, стихами будем жить!" - сказала новоиспеченная поэтесса. Это в Америке-то!
  Кончив свой рассказ Ангелина неожиданно предложила:
  - А тебе чего не писать? Ты начитанная, ты любишь живопись и разбираешься в музыке. Если бы у меня был гуманитарный уклон, я бы неприменно писала. А Пашка тебе поможет с публикацией. У него все пишут, а уж для своих...
  И подарила мне диктофон, мол, первое дело для писателя. Конечно, у меня закралось подозрение, что Ангелина решила приобщить меня к литературе только для того, чтобы пристроить за полной ненадобностью диктофон. Наверное этот черненький японский прибор ей тоже кто-то подарил. Ангелина еще не избавилась от атавистической привычки делать после возвращения в отечество подарки. Видимо, она считала себя мне обязанной. А здесь все так прилично, портативно...Игрушка и правда была замечательная. Я поддалась искушению и поехала к Павлу в издательство.
  Что это у черта на рогах, оно и так понятно, что помещение крохотное, арендованное у какого-то института, можно догадаться, а вот как они в эдакой тесноте и малым составом делают деньги, для меня было тайной. Главная их продукция - детективы, а производительность, как у процветающей птицефабрики.
  Павлик всегда относился ко мне уважительно, а тут он и вовсе открыл карты:
  - Мама говорит, что у вас получится. Главное, чтобы был выдержан жанр. Ну вы понимаете, теть Маш, секс и трупы. Но у нас обязательное условие. Все это должно происходить у них. Можно, конечно, запустить туда новых русских, но лучше не надо. Предпочтительнее, чтоб действие происходило в Америке. Почитайте, подумайте. В нашем деле хорошо - свежий глаз. Я покупаю ваш роман на корню и плачу пятьсот долларов. Поверьте, это хорошие деньги.
  Я поверила.
  - Роман выйдет под псевдонимом.
  - Я и сама об этом подумала. Возьму мамину девичью фамилию...
  - Нет. Псевдоним мы придумаем сами. Я покупаю ваши авторские права. А для лучшей реализации книг, предпочтительнее иметь на обложке иностранное имя. Понимаете?
  Не сразу, но поняла. Вначале я таращилась на их продукцию, в изобилии выставленную на стеллажах. Обложки сияли химической радугой: полногрудые дивы, супермены с квадратными подбородками, топоры с каплями крови и пистолеты...И везде иностранные авторы.
  "Так значит все это пестрое детективное богатство лепили наши безвестные герои? - хотела я спросить у Павлика. - Значит
   вы покупаете рукопись, сочиненную голодной студенткой или несытой пенсионеркой, придумываете автора: Амар Роям, Сильвия Берлусконе, Освальде Лапорте..." Не спросила. Павлик сидел застенчиво потупив взор, но выражение лица у него было суровое.
  Честно скажу, я пыталась. Никогда я не читала столько детективов одновременно. Себе я говорила -учусь. И еще я себе говорила: не надо чваниться. Тебе крупно повезло. Мы вливаемся в мировую культуру. Если Америке нужна поэзия с блатным душком, а России детективы, то где-то в духовном плане мы равны. Во всем прочем, правда, несколько отстаем.
  А потом мне позвонила Алиса. Она физик, умница, она востребована европейскими университетами, она моя любимая подруга, только видимся мы в последнее время редко.
  - Маша, это я. Думай быстро. Ты можешь поехать в конце мая в Париж? Поедет еще Галка. На всю поездку нужна тысяча.
  Я раздумывала секунд пять.
  - Конечно, могу.
  - Хорошо. Тогда я сегодня же пошлю на твое имя приглашение. Оформляй паспорт. Поездка будет обалденная. Я купила подерданный тарантас. Мы поедем через Амстердам. Мужайся, старушка.
  Оглушила, право слово, оглушила. Потуги с детективом были забыты. Я ходила в ОВИР, стояла в очередях, потом оформляла визу, и опять стояла в очередях. Более того, в течение недели я ездила в семь утра отмечаться в немецкое посольство. Наконец, и билет был у меня на руках.
  Накануне отъезда я позвонила Павлику.
  - Это Мария Петровна говорит. Вот какое дело, мой хороший. Мне здесь подвернулась поездка по Европе. Как ты смотришь на то, что я напишу путевые заметки... так сказать, пособие туристам: исторические места и все такое...
  Трубка молчала. Но, во всяком случае, он не сказал сразу "нет".
  - Можно будет написать это руководство с юмором. Знаешь, даже некую ситуацию придумать. В конце концов "Трое в одной лодке", ну и так далее, тоже задумывался как путеводитель.
  - "Трое в одной лодке" в пяти издательствах выходило,мрачно резюмировал Павлик.
  - Это я так, к слову. Мы возьмем... Ты возьмешь иностранный псевдоним, а я уж не подкачаю. Давай напишем, а, Павлик?
  - Ну не знаю, теть Маш. Это же кот в мешке. Пишите, конечно, что-нибудь придумаем. Может быть потом выкроим из вашего материала "Историю Франции для детей".
  - Павлик, я буду в Париже десять дней. Из этого "Историю Франции" не скроишь.
  - Ну, поработаете потом в библиотеке.
  - Может быть для этой цели лучше взять специалиста?
  Он вздохнул и замолчал надолго. Тишина на том конце провода вопила: "А вас куда?" Если бы не мамина просьба, он давно бы послал меня к черту. Ну и ладно. Мне сейчас не до политесов. И никакие комплексы меня не мучают. Буду писателем по блату. Не получится писателем, стану историком.
  - До свиданья, мальчик, - крикнула я бодро. - Я буду стараться. Это будет повесть с видом на Париж. - Трубка мне ответила короткими гудками.
  Диктофон с собой я взяла.
  2
  Как объяснить новому поколению, чем был для нас выезд за границу? Я принадлежу к шестидесятникам, ну, несколько помоложе. Выезд за бугор в наше время считался счастливым билетом, который выигрывал один на миллион, не в этом дело. Побывал за границей, значит ты избранный, ты увидел мир, привез шмотки и выбился из ряда равных тебе в бедности.
  Но за счастье надо было платить унижением. Помню, моя тетка собиралась на какую-то сходку в Чехословакию, конференцию или съезд работников коммунального хозяйства. Помимо чудовищных разговоров с гебешниками, райкомом, огромных, как простыни, анкет, бесконечных экзаменов по международной обстановке, она должна была еще собрать десять медицинских справок. Зубы, гинеколог, прямая кишка - это понятно, святое дело, но, оказывается, надо было еще провериться на вменяемость.
  Почему-то по последнему пункту врач принимал тетку в сумасшедшем доме и задавал такие вопросы, что совершенно поставил ее в тупик. Тетка перепугалась до полусмерти, решив, что больше она на волю не выйдет. Что мог засвидетельствовать этот эскулап, если сам нуждался в смирительной рубашке? Но последняя подпись была поставлена, печать прихлопнута... И все рухнуло. На дворе был 68 год.
  Обо мне речи нет, я тогда была невыездной, потому что работала в "ящике". Я даже знакомиться с иностранцами не имела права, о чем дала какую-то там подписку. Слава Богу у меня хватило ума вовремя уйти из этой крутой организации. Но даже если ты ушел из "ящика", за тобой как шлейф, тянется дурная слава приобщенного к государственной тайне. И это вовсе не зависит от того, какую работу ты вел, важен уровень секретности, которым тебя пометили, как корову клеймом. Если, скажем, у тебя вторая форма, то ты имел доступ к особо важным документам, которые втихомолку сочиняла наша наука, и никого не интересовало, хватит ли у тебя ума - постичь эту научную тайну. Я числилась инженером. Чем я занималась? Металл доставала для лаборатории, которая "ковала чего-то железного". Но это железное было секретным.
  Мы не могли ездить за границу, но зато "шестая часть земли с названьем кратким..." была полностью в нашем распоряжении. В свободное от работы время шестидесятники с рюкзаком за плечами мотались пеше и конно, в байдарке и на лыжах. И пели...Именно в те времена возникла вольная песня.На гитарочке умели играть все. Три аккорда, костер, перед глазами рукописная тетрадь с текстом песен или просто с первой строфой, песен было столько, что в голове не умещались. Ездили очень много: на Урал, на Арал, на Байкал, на Белое море. Я тогда себе говорила: "Сейчас посмотрю родину, а после пятидесяти буду ездить туда... где счастье".
  Упомянутый возраст подступил быстрее, чем я рассчитывала. О, быстротечное время! Однако мечта оставалась мечтой, то есть не реализовывалась. Оковы пали, и я могла ехать куда угодно, но на какие шиши? Впрочем, об этом я уже говорила.
  А предвкушение, которое длилось тридцать лет, предвкушение счастья не перегорело. Оно жило в сердце, и когда я шла по Амстердаму, ликуя и удивляясь, и чувствуя себя первооткрывателем, я думала не менее как о Петре I. Какими глазами смотрел на все это юный царь, который 300 лет назад тоже скинул оковы, сам поехал в мир, и не только разрешил это всем прочим, но коленкой в зад выпихивал упирающихся подданных: учись, паршивец, разуй глаза перед Европой! Амстердам потряс Петра так же, как меня. Недаром в начале XVIII века была мода на все голландское: дома, мосты, мебель, посуду. Уже потом голландскую моду вытеснило все немецкое, а еще позднее - французское.
  Однако вернусь к истокам нашей поездки. Долетели мы с Галкой замечательно. Летящих в Дюссельдорф было мало, поэтому в Шереметьево нам поменяли самолет на меньший. Галку это обидело, если платили за карету, то и подавай карету, а не телегу, а мне и этого комфорта было с избытком. Салон для курящих... приобщаясь к заграничной жизни я сменила отечественную "Яву" на эдакие длинные, черные, выкуриваются моментально. В иллюминаторе меж кучерявых облаков расчерченная земля, в организме расслабленность, а стюардесса-фея предлагает "Фанту" или красное вино.
  Некое неудобство, правда, все-таки было: откидной столик никак не вставал вертикально, мешал живот. Пришлось ставить поднос прямо на колени. Но из-за такой мелочи портить себе настроение я не собиралась. Уже позднее в Париже я поняла, что живот вовсе не мелочь.
  Алиса ждала нас в аэропорту, пританцовывая от нетерпения:
  - Почему вы опоздали? Времени у нас в обрез!
  Она, оказывается, уже нарезала наше время, нарубила его в компактные куски. Обнялись, охнули пару раз от радости встречи. Потом сумки в багажник, сами в авто. Мы прыгнули на сиденья, как амазонки на коней. Вперед!
  Алиса везла нас к своему приятелю, тоже физику и тоже умнику, востребованному Голландией для научной работы. На подъезде к Амстердаму случились трудности. Физик живет в пригороде, на этой квартире Алиса у него не была. Способ добраться был сообщен по телефону. И началось верчение по кругу. Главное, ни у кого ничего не спросишь, кругом одни фламандцы! Нам надо было найти девятиэтажный жилой дом(хорош ориентир, как сосна в бору) потом канал, потом завернуть, проехать мимо аптеки...Черт, опять свернули не в тот проезд!
  Но мы не злились, мы хохотали. Весь страх перед заграницей, всю торжественность, предшествующая входу в этот храм, я растеряла по дороге. Здесь мы взяли другой тон, темп, в нашем лексиконе появились словечки, которые мы в обыденной жизни употребляли крайне редко. Словом, мы очень сильно помолодели, и когда, наконец, нашли нашего петербуржца, то принялись наперебой с ним кокетничать. Даже я забыла о такой преграде, как возраст. Мои подружки моложе меня одна на восемь лет, другая на семь лет. Но отсчитывать разницу от такой вершины как мой возраст им не на пользу, поэтому умолчим.
  Физика звали Артур. Большой, толстый, рыхлый, с огромной плешью на голове и вечно спущенным под живот ремнем - он был очаровательным. Его не портили ни плохие зубы, ни очки с толстыми стеклами, он был добр и остроумен. А может биополе? Я, признаться, в такие штуки не очень верю, но своей шкурой ощущаю - есть люди, с которыми в одной комнате находиться тяжело, через пять минут общения сидишь как выжатый лимон и ненавидишь весь этот чертов мир. О таких говорят, мол, энергию на себя тянет, как одеяло. Артур не тянул, он сам излучал, а поскольку источник этой энергии был огромен, то на всех хватало. Он дружил со всей русской Голландией, со всей Бельгией, а главная трудность его жизни состояла в том, что в Петербурге осталась красавица жена, которая ни под каким видом не хотела менять работу на радио на туманы Амстердама. И все еще влюбленный в жену Артур мотался между двух городов: неделю дома, потом опять три месяца в Голландии, потом опять в Петербург. С точки зрения советского обывателя - рай, а не жизнь. Но в чужой руке ломоть всегда толще. Поверьте, у наших соотечественниках в Европах и Америках тоже много проблем, но об этом после.
  Возраст Артура поставил вразрез его петербуржскую галантность и наше легкомысленное поведение. Его подмывало обращаться ко мне по имени-отчеству, но он понимал, что делать этого нельзя. Называть меня Марией Петровной в нашей молодящейся компании, это подчеркивать мой возраст и отнимать право быть такой же беспечной, как мои подруги. Как всегда Артур нашелся, сказав, что отчество за границей не принято, но стал называть меня не Машей, а Марьей, как бы подчеркивая его ко мне уважение. Марьейстали меня называть и подруги, ерничая.
  Артур стал моим наставником в работе с диктофоном. Выяснилось, что Ангелина подарила мне не абы что, а вещь. У этой черной штучки имелась такая комбинация клавиш, что он сам включался на голос, и сам выключался, если речь прекращалась. Мне такие тонкости были ни к чему, главное, не запутаться бы в кнопках. Вот так - записывать, так выключать, так - перематывать, знать больше я не хотела. Большие знания рождают большую печаль, а я хотела только радоваться.
  Теперь будем озвучивать мир. Я еще не знала, подружусь ли я с диктофоном. Раньше бытовала такая процедура, как пытка слайдами. Придешь в гости, а тебя сразу - цап! Кусок до рта донести не дадут, разговоры прервут на самом интересном месте, и вот уже в комнате темнота, а на домашнем экране какие-то незнакомые тетки и дядьки среди экзотики. " вот это я...это Настя у водопада...ха-ха-ха, это Настя у собора, это я, это опять я с группой около башни..." Непереносимо! Слайды интересны только тому, кто принимает в их создании непосредственное участие.
  Но и в фотографы я не годилась. Если ты видишь мир через объектив, то он необычайно суживается. Как будто шоры надели на глаза. Ты уже не видишь просто площадь или горы, а все время выискиваешь нужную точку для грамотной фотографии, предвкушая, как потом будешь мучить гостей:" Это я у ручья, это наша компания на пароме, это мы у памятника..." Кому памятник-то? Зачастую автор фотографии этого не знает, мало ли кому... Жопагану Жопагановичу Жопаганову - был такой сельскохозяйственный герой, сама
  по радио слышала.
  Уже на следующий день я поняла, что диктофон мне пришелся. Он был по руке, не тяжелый, не легкий, говорить в него можно было почти шепотом, он честно записывал мой голос, охи-вздохи, кашель и шумные затяжки во время курения. Потом я часто ловила себя на том, что бормочу в диктофон почти без остановки. Слушая запись, я краснела от стыда. Записанное было настолько бесцветно и неинтересно, что я предпринимала попытки все стереть и наговорить заново, но подруги останавливали:
  - Оставь. Дома в Москве все будет интересно. Пиши дальше. Что у тебя, кассет мало?
  3
  У меня не было с собой путеводителя по Амстердаму, поэтому я могу предоставить читателю только домашние заготовки. Итак, столица Голландии стоит на ста островах, образованных река ми Амстель, Эй, морем и множеством каналов. Город возник в XIII веке, и основали его не римляне, как все в Европе, а амстельские владетели. Сейчас в Европе куда не сунься, все путеводители безапелляционно заявляют, что данный город возник на остатках римского гарнизона. Хорошо хоть Москва и Петербург избежали этой участи.
  Старый город построен на сваях. Лучшие районы называются, да позволит мне читатель упомянуть их:Эйнгель, Кайзерсграх и Принценграх. Еще в Амстердаме есть Мюйденские и Гальфвегенские шлюзы, а так же крепости Наарден,Весп, Ниеверслуйс...Все эти непроговариваемые названия почерпнуты из Брокгауза и Эфрона. Я понимаю, что без них можно было обойтись, но мне кажется, что они имеют вкус и запах, в самом сочетании букв угадывается зрительный ряд, который поможет нашей русской душе почувствовать загадочность этого города.
  Теперь я брожу неведомо где, может по Эйнгелю, но не исключено, что по Кайзерсграху и без остановки мурычу в диктофон. Вот образцы моих записей:" Амстердам очень красив и странен. Он ни на что не похож, ни на один из великих городов мира. Понимаете, для его строительства, в отличие от Мадрида, Парижа и самого Рима, использовался другой набор конструктора "Лего". Итальянцы исповедуют в архитектуре линию, французы - величественность, фламандцы - уют".
  Мне было неловко слушать собственные наговорки. Удивляла уверенность, с которой я лепила слова. Я никогда не была ни во Франции, ни в Италии, но все было где-то прочитано, словлено,увидено на репродукциях.
  Далее: "Дома в Амстердаме стоят впритык: узкие, высокие, похожие друг на друга, фантазия архитектора отыгрывается на крышах, каждый дом под своей шляпой, украшенной каменными прибамбасами.
  Дома состоят в основном из окон, голландцам присуща большеглазость в постройках, поэтому на стены из аккуратного мелкого кирпича остается совсем мало места. Всюду на уровне крыш торчат черные металлические балки. Зачем? Оказывается для подъема мебели. У них здесь очень узкие лестницы, ни один шкаф не пройдет. Поэтому вещи втаскивают и вытаскивают через окна. Интересно,а гроб? Неужели они тоже спускают его на полиспастах с шестого этажа?
  Узкие трамваи с поджарыми попками очень яркие от наклеенных на них реклам. И почему-то много флагов везде. Может праздник какой?
  Все дома, как наши подъезды, исписаны разноцветными... не знаю, как это называется, краска выдавливается из тюбика. Не буду подозревать аборигенов в написании на стенах неприличных слов, но все равно обидно за прекрасный, так доброкачественно построенный город. Ребята, у вас же капитализм, что же вы допускаете такое? И вот какая странность: в людных местах стоят специальные щиты, на которых народные умельцы с помощью тюбиков с краской тренируют кисть.
  Разбитое окно в доме на первом этаже, причем разбитое давно и основательно, произвело на нас такое впечатление, словно мы увидели труп".
  Случайное сравнение с трупом было не иначе, как предчувствием, сродни вещему сну, но я об этом тогда еще не знала.
  "На площади видели представление почти средневековое. Двое мужиков... Первый на велосипеде с одним колесом, в руках факелы, второй - голый по пояс, облачен в плавки из меха и с хвостом, на голове кошачья шапка.
  Первый покатался, пожанглировал, потом взял заклееный бумагой круг и поджег его. Человек-тигр перепрыгнул сквозь горящий круг и под аплодисменты встал в позу. Как наивно и безыскусно! Этот номер без малейшей натуги мог бы выполнить и мой сын, и внук. А зрители ликовали. Они оценили эту смелость: нарядиться тигром и выйти полуголым к публике.
  Вода в канале цвета грязной бутылки, всюду снуют длинные, как сигары, катера с низкой осадкой. Весь город засыпан семенами вязов, а может других каких-то деревьев, все-таки еще май.
  Туризм лютует! Везде прорва народу, половина прорвы - лица африканской национальности. Право, полно негров, а японцев мало, видно для них еще не сезон. Негры торгуют на улицах вещами двадцать пятой необходимости, товар разложен прямо на тротуаре: игрушки, карты, сумки. Это заезжие, готовые на любую работу. Большинство африканцев выглядят весьма благополучно, наверное у них есть и жилье, и гражданство и уверенность в завтрашнем дне".
  И так далее и в том же духе. Как я из этого трепа выкрою путевые заметки? И вообще с чего я возомнила, что могу писать. Слов не хватало, как воздуха. Мне совсем не так хотелось рассказывать про Амстердам. Этот город когда-то был самым богатым в Европе. Просторные гавани его принимали корабли со всех материков. Перед глазами проносились невнятные образы. В будущих заметках должен дуть свежий ветер, как же без свежего ветра, и дуть он должен над корабельными доками, верфями, над парусными фабриками и складами с пряностями и табаком. Но где эти верфи, где склады? Да и погода совершенно безветренная.
  Упомянуть надо также мастерские для огранки алмазов, все знают про амстердамских ювелиров. А известный всему миру квартал
  проституток! Мне рассказывали... улица как улица, в домах окошки, в окошках девы. Каждая занята своим, одна читает, другая вяжет, третья пасьянсы раскладывает. Появился клиент. На окошке сразу ставень - хлоп! и все дела.
  - Кончили бесцельно шататься по городу! Нас ждет королевский музей, - сказала Алиса.
  - Я бы еще пошаталась. Хоть пару слов я должна сказать об улице красных фонарей.
  - Обойдутся твои читатели без этой улицы. Ты им лучше про "Ночной дозор" расскажи.
  - Рембрандта? - Я была потрясена, я и забыла, что эта картина в Амстердаме.
  - Кукрыниксов,- буркнула Алиса.
  Эпитет "королевский" стал понятен уже на подходе к музею.Огромный дворец, сработанный из мелкого кирпича и белого камня, башни его терялись в облаках, стены украшали статуи с лихо заломленными шляпами, золотые медальоны, выше разместились мраморные панно, представляющие именитых горожан в ответственные минуты их жизни. Над стройными окнами выгибались арки, из-за которых тоже приветливо улыбались мраморные люди. Алиса дернула меня за рукав: хватит рассматривать подробности, эдак мы никогда до Рембрандта не доберемся.
  Я вспомнила, как возила двенадцатилетнего сына в Ленинград - посмотреть на Леонардо да Винчи. Мы быстро шли по Эрмитажу, я цепко держала сына за руку. Мне хотелось, чтобы Алешка незамыленным взглядом увидел Мадонну Бенуа, и уже потом стал знакомиться с малахитовыми вазами и павлином - чудом ювелирного искусства. Но мой ребенок залип на неграх, была там в проходе целая аллея черных голов на мраморных подставках. Потом рассказ об Эрмитаже он всегда начинал с этих негров, а Мадонна Бенуа заблудилась у него в подсознании.
  Как это не смешно, нечто подобное произошло здесь и со мной. Ожидаемого впечатления "Ночной дозор" не произвел. Впечатления от самого Амстердама были оараздо сильнее. Я стояла перед картиной и твердила себе, что, де, вот перед тобой самая загадочная картина Рембрандта, и в композиции и в светотени есть некая тайна, над которой ломают головы искусствоведы. "Разгадывай, дурища", - шептала я себе, а вместо этого видела, что у капитана в белом камзоле, главенствующей фигуре на полотне, неправдоподобно короткие руки, и вообще он карлик, а девушка с петухом казалась мне порочной, как зачатие, и вообще, что ей здесь делать, среди мужиков?
  Не открылся мне Рембрандт, не пожелал, а вот Вермеер Дельфский - это я вам скажу!.. После "Ночного дозора" мы с подругами договорились разбежаться, каждая из нас любит общаться с живописью в одиночестве. Договорились встретиться в кафе у входа через час. Но у Вермйровской "Молочницы" я забыла про время. Сколько же лет эта прекрасная крестьянка в желтой кофте льет молоко в грубый кувшин? В моей молодости у костров пели: "Вставайте граф, рассвет уже полощется, из-за озерной выглянув воды, и кстати та, вчерашняя молочница, уже проснулась, полная беды..." Эта молочница безмятежна, но странным образом напоминаламеня молодую. А я тогда вся состояла из беды, очередная неудачная любовь казалось нанесла мне непоправимый урон. Но все потом поправилось.
  Стоп... нельзя все время торчать в этих залах. Надо пробежаться по всему музею рысью, а потом опять вернуться к Вермейру - патрицию кисти. Побежала и заблудилась, конечно. Три этажа, под завязку забитые скульптурой и живописью. План мне плохо помогал, потому что я никак не могла найти нужную лестницу. Наконец я вырулила в залы со старым фламандским бытом: гобелены, вазы, серебро, знакомая по "малым голландцам" мебель и очень много кроватей с балдахинами. Кровати были истинным произведением прикладного искусства: резные столбики, инкрустация, парча. Умилительны были детские кровати и колыбели, на них потратили отнюдь не меньше умения и добротных материалов, чем на роскошные ложа для взрослых.
  Я остановилась около маленькой уютной кроватки, вспомнила внуков, растрогалась и между делом заметила, что на моих башмаках от волнения сами собой развязались шнурки. Кажется, чего проще, завяжи и дело с концом. Но некуда было поставить ногу, и еще чертовски мешала сумка на лямке, как только я нагибалась, она свисала до полу.
  Я пыхтя боролась со шнурками, когда в зал вошла Галка. Мы радостно заквохтали, как будто вечность не виделись. Несколько залов мы прошли с ней бок о бок хорошим спортивным шагом, а потом опять разошлись в разные стороны.
  Вермеер, "Девушка, читающая письмо". Спокойная,некрасивая, прекрасная, пучочек такой на затылке...Блекло-голубое платье прекрасно гармонировало с желтой ландкартой на стене. Что главное в полотнах Вермеера? Свет, конечно. И еще достоинство, причем не сиюминутное, а достоинство по отношению ко всей жизни, никакой суеты, соплей и воплей, как данность принимается и горе и радость. Не Бог весть какое открытие, но и оно на дороге не валяется. Чувства меня распирали. Надо было срочно выплеснуть их в диктофон. Я ударила себя по боку в поисках сумки. Но сумки не было.
  Шок от потери пересилил восторг общения с Вермеером из Дельфа. В начале, еще не веря, я ощупала себя, словно сумка могла спрятаться под юбку. Потом сердце ухнуло куда-то в бездну, а душа воспарила, я забыла, где нахожусь. В сумке было все : паспорт, деньги, билеты домой, страховой полис и таможенная декларация. В одну минуту я стала никем, изгоем, Вечным Жидом, гражданином вселенной. А всю жизнь меня учили, что лучше смерть. Ужас захватил меня целиком. До нашей встречи оставалось пятнадцать минут. Именно столько мне понадобилось, чтобы покрыть расстояние в сто метров. Я шла как слепая, тычась в двери, путаясь в лифтах, отирая слезы и тихонько воя.
  Девушки мои уже были на месте. Вид у меня был тот еще. Обе кинулись ко мне с криком:
  - Тебе плохо? Сердце?
  - Сумку украли.
  - Окстись,мать, тут не воруют, - сразу успокоилась Алиса.Ты ее забыла. Вспоминай - где?
  - Я не помню.
  - Когда мы с тобой встретились, ты была уже без сумки, -сообщила Галка.
  - Что же ты меня не предупредила? - всхлипнула я.
  - Маш, там было ожерелье из черного агата... с брильянтами... сказочной красоты. До твоей ли сумки мне было?
  - Я знаю, где я ее забыла. Там,где завязывала шнурки.
  - Я где это?
  - Там совершенно безлюдные залы. Это их быт. Не представляю, как мы его найдем.
  Алиса уставилась в план музея.
  - Какой это век?
  - Какой угодно.. Там очень много кроватей. Есть и детские.
  - Ты про музей, как про ГУМ...
  Мы нашли мою сумку. Она стояла прислоненная к детской кроватке. Очевидно я сама ненароком подтолкнула ее под бархатную бахрому, наружу выглядывал только уголок. Трясущимися руками я проверила содержимое сумки, все было на месте.
  - Теперь я не расстанусь с ней никогда, - шептала я, прижимая к животу свое сокровище.
  - Возьмем за правило, -строго сказала Алиса.- С собой берем только страховой полис и минимум денег. Тем более, что у нас общая касса. Все остальное должно лежать дома в чемоданах. Марья, ты меня слышишь?
  - Я сейчас бы валидольчику трахнула,- меня и правда ноги не держали.
  - Трахнем кофе.
  Из музея Алиса деликатно повела меня за руку. На выходе около цветущих куртин стояла немолодая женщина и длинном плаще и играла на виолончели. Вид у нее был безмятежный и полный достоинства, никаких соплей и вопей, картонная коробка рядом с ней была пуста, а она улыбалась. Мимо шли люди, а ей было совершенно безразлично, бросают ли они ей деньги или нет. Вид этой женщины странным образом меня успокоил. Я примерила на себя ее улыбку, и она подошла, как влитая.
  
  4
  С той же улыбкой отрешенности я вступила под своды Артуровой квартиры. Нас ждал стол. Он был накрыт в лучших петербуржских традициях, однако не исключено, что Артур успел приобщиться к голландской культуре. Изобилием стол напоминал фламандские натюрморты, исключен был только присущий им художественный беспорядок. Во всем этом был уже знакомый мне почерк. Когда мой сын в детстве простужался и лежал в постели, он обожал копировать фламандские натюрморты. Но перерисовывая роскошную утварь с репродукций, скажем, Хеда, он наводил на столе порядок: залечивал раны у надбитой рюмки, ставил прямо завалившийся серебряный кубок, висящую стружкой кожуру с наполовину очищенного апельсина возвращал на исконное место и выметал со скатерти ореховую скорлупу.
  Хороший стол пригоден не только для еды, но и для разговора, который немедленно завязался. Начали с малого. Я погоревала, что не видела в музее ни Мемлинга, ни Брейгеля, потом стала надоедать Артуру, чтобы он рассказал какую-нибудь пригодную для печати историю про Амстердам. Артур не спрашивал, зачем мне это нужно, очевидно Алиса предупредила его о моих гордых планах. Но истории так просто в голову не приходят. Как вежливый человек он не мог от меня просто отмахнуться, и потому, наморщив лоб, мучительно что-то вспоминал.
  Галка не хотела отдавать мне инициативу за столом, уж если разговаривать, то на общие, всем интересные темы. Она села в кресло, закинула ногу на ногу, в одной руке сигарета, в другой бокал с красным вином. Все говорят - ноги, ах какие у нее ноги! Шея - вот что главное. Ноги дело десятое. Когда шея стройная и длинная, и головка сидит на ней так породисто, и затылок круглый, а не плоский, как у некоторых, тогда, конечно, ты до глубокой старости будешь выглядеть как фотомодель. А у фотомоделей свой разговор. Уже и магнитофон включили и музычка замурлыкала.
  Алису я больше всего люблю за серьзность и поступок. Галка все готова осмеять, не по злобе, а ради красного словца. Алиса зрит в корень и сразу понимает, можно здесь балагурить или нет. Про свое намерение стать писателем я ей сообщила по дороге в Амстердам. Мне неловко было говорить об этом как о деле решенном, и я как-то вскользь, между делом...Но Алиса сразу поняла и взяла правильный тон:
  - А что... попробуй. Вдруг получится! Это ведьбольшое счастье приобщить себя к перу и бумаге.
  А Галка фыркнула бездумно и весело:
  - Не меньшее счастье приобщить себя к сцене и пуантам!
  Признайте, что такое немолодой даме крупных форм не говорят. Сейчас за столом все это вдруг вспомнилась, обидно стало. Когда мне обидно, лицо мое принимает замкнутое и надменное выражение. Мой муж покойный говорил: от такого взгляда мухи дохнут. Галка посмотрел в мою сторону, видно мой вид ее не столько смутил, сколько раззадорил, и она сказала весело:
  - Марья у нас хочет стать беллетристом. И даже нашелся идиот, который заказал ей книгу.
  - У идиота издательство, - сказала я сухо, издевка в ее словах была мне очевидна.
  - Идиот заказал ей детектив. Сейчас выходит такое количество плохих детективов, что из них можно построить Новую Китайскую стену. Еще один кирпич для Китайской стены ...
  - Но я не хочу писать детектив, - воскликнула я с отчаянием Там должны быть выстрелы, погони и...трупы. Я не умею описывать трупы. Я видела мертвых только в гробу. Это не трупа, а покойники. Хоронили близких мне людей, и чувства, которые я испытывала тогда, никак не укладываются в рамки детектива. Это другие истории, понимаете?
  - Понимаю, - согласился Артур. - Но по части детективов я плохой советчик.
  - А по-моему не обязательно труп описывать. Главное, что ты чувствуешь, когда его видишь. Марья работает по системе Станиславского. Она может придумать труп и сама себе скажет - не верю! А как описать этот испуг, эту полифонию чувств, эту жалость к человечеству, которая тебя охватывает при виде убитого. "Кто бы мог представить, что в старике так много крови..." - произнесла она с трагической издевкой.
  Алиса поспешила мне на выручку.
  - Маша хочет написать путевые заметки, - сказала она мягко, -и оживить их всякими смешными историями. И не обязательно из заграничной жизни. Можно истории из жизни друзей и их семей.
  - Именно так, - оживилась я.
  - А зачем тебе это надо? Истории эти?
  - Ну... когда у меня будет дыхание прерываться...
  - Дыхание у нее будет прерываться, - весь Галкин вид говорил: то, что ты, подруга, подразумеваешь под дыханием, то есть творческий запал, вообще у тебя отсутствует, поэтому разговор о том, может ли несуществующая вещь быть снабжена глаголом "прерываться" - абсурден.
  - Слушайте байку, - сказал Артур примирительно, и рассказал милую историю, которую я тут же пожелала записать на диктофон, естественно уже со своего голоса.
  "Родители отдали ребенка в пионер-лагерь. Ребенок домашний. Попереживали, поплакали - все. Ребенок исчез в недрах системы. Родители считают дни и надеются, что у него все хорошо. Через некоторое время получают от сына письмо - аккуратное, на хорошей бумаге..."
  - Почему ты начинаешь с обмана? - перебила меня Галка. Откуда в пионерлагере хорошая бумага?
  - Описочка вышла, - призналась я. - Продолжаю..." Получили от сына письмо на вырванном из тетради листке, текст былнаписан грамотно и без единой помарки. Начиналось оно так: "Мама и папа! Я живу хорошо, кормят нас вкусно..." Далее перечислялись блага пионерлагеря. Родители опешили. Нет, это не наш ребенок. Это не его стиль. Не может быть, чтобы система настолько изуродовала его за месяц пионерской жизни. Стали вертеть письмо в руках, искать какого-то знака. И нашли. Сбоку мелкими буквами с двумя ошибками написано: "Сдесь тюрма". Они вздохнули с облегчением и помчались в лагерь забирать сына."
  Я перевела дух.
  - Твоя писательская кухня вызывает сомнения, - как всегда с Галкой нельзя было понять, шутит она или говорит серьезно.
  - Да тебе-то что за дело, какая у меня кухня?
  - Ты должна писать голый сюжет, заготовку. А ты походя комментируешь жизнь. А этого не надо. Не сочиняй сразу. Сочинять ты будешь потом. Пойми, это сложный процесс - писать книги. Главное для писателя - точность. Понимаешь - точность!
  - А по-моему нормально записано, - примирительно сказал Артур, в нем погибал дипломат "высокого пошиба". - Давайте я вам еще одну историю расскажу.
  Я немедленно схватилась за диктофон, но Артур отвел его рукой.
  - Вы потом сами наговорите, ваш диктофон меня гипнотизирует.
  История и правда была хорошей. Отсмеялись, и я стала ее записывать. "Жена Артура вместе с сыном жила дикарем в семье где-то в Крыму. В доме жил попугай - общий любимец. Сын все время играл с ним и был счастлив. В какой-то момент мальчик забыл закрыть форточку, и попугай улетел, надоел ему этот отрок. Семья в горе. Артурова жена в ужасе. И вот в Петербург мужу, который работал в очень секретном заведении, летит телеграмма: "Попугай улетел. Немедленно найди замену". Естественно, первый отдел решил, что это шифровка и тут же начал расследование. Потом, конечно, разобрались что к чему, но в Венгрию на конференцию Артура все-таки не пустили."
  Во время моего общения с диктофоном Галка всем своим видом показывала, насколько мой текст гаже того, который рассказывал Артур.
  - Есть документальное кино и есть плохое художественное, сказала она, как только я выключила диктофон.
  - Поясни.
  - А что тут объяснять? Все было так емко и предельно ясно рассказано! И не нужно ничего лишнего. Зачем эти кружавчики: отрок, секретное заведение, семья в горе и так далее.
  - Господа, - произнесла я официально, - сейчас мне будет преподан урок краткости. Не поленимся, перескажем еще раз как надо, - я поднесла к Галкиному лицу диктофон.
  - Не буду я тебе ничего говорить. И вообще эта история меня никак не греет. Я не хочу ее пересказывать. Отвяжись.
  - Но если ты вмешиваешься, значит история про попугая тебя в каком-то виде трогает.
  - Да пропади пропадом твой попугай... - в многоточии уместилось недосказанное: и ты вместе с ним. - Краткость сестра таланта. Ты что хотела записать - факт или рассказ?
  - Факт - это тоже рассказ. И вообще мне все это надоело. Я не знаю даже, понадобится ли мне эта заготовка. А записывала так, как мне легче.
  - Вот вы всегда так - писатели...(Сколько было издевки в этом слове!) Вам бы только как легче, а до читателей вам и дела нет.
  Галка закусила удила. Неужели она не видит, как призрачна и зыбка та тропка, на которую я собираюсь вступить? Я же не писатель, я даже не учусь, я только мечтаю. А она уже громит меня от имени всех учителей русской словесности: писатель - это пророк, а не фантазер с пенсионной книжкой.
  И тут случилось странное - я разрыдалась. Весь прожитый праздник с кошмаром в конце - пропажей сумки, ухнул куда-то в пробитую Галкой брешь в мироздании. Я плакала о своей несостоявшейся жизни, о глупых надеждах. Вода дырочку найдет.
  Вначале слезы были тяжелыми, с надрывом, а потом уже и сладкими, каждый всхлип приносил облегчение. Справедливости ради надо сказать, что в предвкушении того мига, когда мое эссе появится на прилавке, я поглядывала на Галку несколько свысока. Ну красавица, ну жена бизнесмена - и все. Не так уж он богат, ее муж, жмотничает, между прочим. На поездку у меня тысяча баксов, и у нее столько же. А как ей дальше жить? Учительствовать она бросила - тупик! А я, хоть и аморфное тело, пластилин, но из меня уже что-то лепит великий Ваятель. Вот за этого ваятеля и получила. А может быть никакого самодовольства во мне не было? Может я все это придумала из жалости к Галке, которой было очень неловко. Она сидела напряженная, как струна: ноги рядком, глаза в подол, пальцы с сигаретой нервно позвякивали кольцами.
  - Ну будет тебе, Маш, - сказала Алиса и, повернувшись к Артуру поведала ему историю про потерянную и обретенную сумку. - Ну о чем- ты ревешь-то?
  - Ну хотите я что-нибудь расскажу про Амстердам?
  - Сейчас ей лучше коньячку, - вмешалась, наконец, Галка. Мань, ну хоть пригуби. Ну что ты как ребенок?
  - Помнится, вы сетовали, что не видели Мемлига? - продолжал Артур в надеже отвлечь меня от радости страдания. - Мемлинга надо смотреть в Брюгге. Это в Бельгии, как раз по дороге в Париж. Совсем маленький крюк в сторону. В Брюгге у меня живет приятель. Он тоже из Петербурга.
  - В Брюгге мы не поедем, - отмахнулась Алиса.
  - А кто он - ваш приятель? - я слегка выпрастала голову из облепившего меня горя.
  - Он искусствовед, в Питере преподает в Академии. В Брюгге живет уже полгода, на деньги Сороса пишет диссертацию по фламандцам. Квартирует он у одного бельгийского скульптора. Наверняка они приютят на ночь трех дам.Я могу позвонить Константину, а вам сейчас напишу его адрес.
  - Мы едем в Париж, - в голосе Алисы появился металл. - Поездка в Брюгге отнимает у Парижа два дня.
  - Брюгге тоже стоит обедни, или как там у них... мессы, хлюпнула я носом.
  - С чего вы выдумали какой-то Брюгге? - вмешалась Галка.Конечно мы едем прямиком в Париж. И без всяких отклонений.
  Я во всем с ней согласилась, но адрес искусствоведа Константина все-таки взяла, так... на всякий случай.
   Спать разместились - Алиса на диване, я на кровати, Галка на полу. Меня всегда укладывают удобно из-за артритных коленок, с пола я просто не встану.
  Галка уже дышала ровно, Алиса ворочалась, потом сказала:
  - Соловей нам будет петь в зеленой роще...
  - Что ты там бормочешь?
  - Кажется это Бродский... или Блок.
  Вскоре и она заснула. А я пялилась закрытыми глазами в темноту и думала про белый пароход. Это мой собственный образ, к Айтматову он не имеет никакого отношения. Лет пятнадцать назад я была в ленинградской гавани. Помнится, мы приехали туда на выставку художественного стекла, но заблудились и вышли к морю. Там на погрузке стоял океанский лайнер. Он был белый не только снаружи, но и изнутри, широкая корма его была распахнута и в этом чреве исчезали тоже белые, двигающиеся по конвейеру чемоданы. Я тут же представила салон первого класса: обнаженные спины женщин, фраки мужчин, дорогое вино в бокалах на тонких ножках...
  В те годы я себя считала очень счастливым человеком. У меня был полный комплект: семья, друзья, походы, самиздат в достатке. Белого парохода, правда, не было, но я в нем и не нуждалась! Организованный отдых - не для моей компании. Мы дикари и поборники свободы. Само слово "люкс" в применении к гостинице или транспорту, попахивал для нас пошлостью. Да захоти я только!...И тут же поменяю рюкзак на белый чемодан. А тогда в Ленинградской гавани я поняла, что просто пряталась от мечты ввиду ее полной неосуществимости. Не будет у меня белого парохода. Как не будет ничего, судьбой не запланированного. А моя судьба нравом пуританка.
  Артур говорит, что в амстердамской гавани стоит старинная каравелла, сродни той, на которой плавал Колумб. На каравелле музей парусников всех времен и народов. Жалко, что мы туда не попали. Грех мечтать в пятьдесят пять о старинных каравеллах. И не пиши о себе рассказ. Сообщай только факты. Спокойной ночи, Амстердам.
  
  5
   ПРО ДОРОГУ В ПАРИЖ РАССКАЗЫВАЕТ ГАЛИНА ЕВГЕНЬЕВНА ВОРСАКОВА
  Марья попросила меня написать эту главу, поскольку она касается дорожных происшествий. Я вначале не хотела связываться, она мне потом плешь проест, мол, сама говорила про документальную прозу, а теперь растекаешься мыслью по древу. Отнюдь нет. Я буду излагать только факты. Постараюсь рассказать обо всем внятно.
  Во время наших передвижений я сидела на переднем сидении рядом с Алисой и выполняла роль лоцмана. Девчонкой я сдала на права и водила машину довольно лихо, но Алиса ни за что не хочет доверить мне руль. А у самой, между прочим, зрение минус четыре. Это не мешает ей развивать бешенную скорость, вот только за указателями она не успевает следить. А я успеваю.
  По указанию Марьи даю информацию о себе самой. Я думаю, она потом добавит перчика в мои биографические данные. Не удержится. Фамилия Ворсакова досталась мне от первого мужа, в девичестве я Дюмон. Марья ехидничает, что в тенеты моего родового дерева, как в сеть, попал француз. Прабабка что-то говорила по этому поводу, но я не помню, а теперь и спросить не у кого. Я педагог, русский язык и литература. Детей у меня двое: сын от первого брака и дочь от третьего. Мужей своих я любила, и только последний брак - четвертый - по расчету. Мне Ленку надо на ноги поставить, а на учительскую зарплату сама не устоишь. Сейчас я просто мужнина жена. Не хочется за копейки жилы рвать. Рост у меня 172, объем бедер -90 ,талии -60 с копейками, бюста -90.Эталон,да,и заметьте, это в моем возрасте, не буду называть, в каком именно.
  Марья, конечно, читая эти цифры, будет морщиться, мол, это не относится к делу. Очень даже относится! Эти цифры - тоже факт моей биографии. Поэтому на мне и одежда нормально сидит. Сама Марья, обожает цвет, который называется "немаркий" и кофты-самовяз типа "старческий наив". Правда перед поездкой за границу она приоделась, неотъемлимой частью туалета у нее теперь является черная юбка. Я не хочу сказать, что это ей не идет. Но говорят, что парижане по этим турецким длинным черным юбкам узнают русских. Форма у нас такая. А Алису в иностранной толпе не отличишь: брючки, курточка, маечка, неброский макияж, все хорошего качества и полное отсутствие индивидуальности. Они здесь на западе все какие-то штампованные. Дома у меня спросят: как сейчас одеваются в Европе? Никак, скажу. Для них одежда - способ потеряться в толпе. Конечно, есть там высокая мода, некоторые особи имеют сумки за две тысячи баксов и пояса за пятьсот. Но я таких пока не встречала.
  Ладно, поехали. Я сижу с картой на коленях и неотрывно смотрю вперед. Дороги в Европе - это песня: многополосные, с безупречным покрытием, с звукоизоляционными стенами в населенных пунктах. Как неземная цивилизация! Дорог - прорва, они расположены на разных уровнях, без конца сами себя пересекают, одна бежит по насыпи, другая ныряет под мост и тут же опять разветляется. Наше направление - Антверпен. Ни в коем случае не Брюссель. Ощущение такое, что если свернешь не туда, то можешь в миг очутиться в Варшаве или в Вене. А нам туда не надо.
  Нам надо в Париж. Мы будем жить не в самом Париже, а в его пригороде - Пализо. Там живут Алисины приятели, которые сейчас в отъезде. У них дом - собственный или арендованный, я не поняла, не суть важно. Об этих приятелях Алиса потом сама расскажет.
  Марья сидит на заднем сидении и бормочет в диктофон: "Голландский пейзаж скромен (подумаешь, открытие!, все вокруг плоское, как стол. У дорог и каналов ивы, иногда юные , легкие, как перышки, а чаще обритые комли, похожие на бредущих вдаль карликов. Ветряная мельница. Наконец-то! Быть в Голландии и не увидеть ветряную мельницу! На полях маки, сурепка, какие-то розовые цветы в избытке, а так же что-то оранжевое, похожее по цвету на календулу".
  - Смотрите, мост! - закричала вдруг Марья дурным голосом.
  Алиса непроизвольно нажала на тормоза. Дальше пошла ругань.
  - Что ты орешь?
  - Артур говорил, за мостом нужно повернуть направо, а то уедем в Брюссель.
  - Говорил.90 градусов это не точка кипения воды, а прямой угол. Он про какой мост говорил-то? Мы этих мостов уже штук десять пересекли, - негодовала Алиса. - Нельзя же орать вот так под руку! Я же за рулем!
  - Общаешься со своим диктофоном, продолжай в том же духе. А дорогу оставь нам!
  Марья опять начала бубнить на одной ноте: бу-бу-бу..."Моя героиня пусть любит цифры кратные трем, а так же семь, и не любит цифры пять и один. Это поможет ей общаться с дорогой. На багажниках везут велосипеды. Последние,кстати, обшарпанные, облезлые. Артур говорит, что в Амстердаме их воруют, потому что велосипеды самый демократичный вид транспорта. Голландцы нормальные люди, тянут, то плохо лежит. сумку мою потому не стащили, что не увидели из-под бахромы на обивке. вот какие-то придурки матрас везут. Серху на багажнике в виде рамы. атрас ядовито-зеленый, и номер у машины плохой - 515.Машина обшарпанная, временем битая, и потому нельзя понять, почему они нас все время обгоняют. не вижу, огда они отстают, глаз фиксирует только обгон. Ели бы я не запомнила номера машины, то решила бы, что вся Голландия сегодня перевозит зеленые матрасы".
  - Алис, а когда Бельгия? - спросила Марья, выключив диктофон. - Как мы узнаем-то? Пограничных столбов у них нет.
  - Как коров станет меньше, так и Бельгия. Больше она ничем
  от Голландии не отличается.
  - А дома такой же архитектуры?
  - Такой же... Крепенькие и ладненькие.
  - Интересно, что бы сказали голландцы, глядя на подмосковные деревни. Если, конечно, исключить строения новых русских.
  - Это почему - исключить? - возмутилась я. - Мой нацелился строить загородный дом, считает каждую копейку, а нас, оказывается, надо исключить.
  - Про голландцев не знаю, - отозвалась Алиса, - а с немцами я дома ездила. Они рассматривали наши старые деревни с большим прилежанием. Экзотика! А потом ткнули пальцем в развалюху и спросили потрясенно: "Здесь живут?"
  - Просто наш материал - дерево, - не удержалась я. - А оно недолговечно. А их материал - камень. Конечно, у них дома стоят дольше и выглядят лучше.
  - Зато немцы бездуховные! - вставилась Марья.
   Это она меня поддразнивает. Я сказала как-то, что Россия - мать духовности,а Запад только и умеет, что деньги считать. Марья тогда сильно обиделась за запад. Что ж обижаться, если это правда?
  Бельгию мы узнали по фонарям. Бельгийцы поставили вдоль дорог светильники на длинных ногах. Дороги сразу приобрели другой вид. Вид поменялся, суть - нет. Мы давали те же сто пятьдесят, и не боялись заблудиться. На европейском автобане к водителю относятся предельно уважительно. Каждый участок дороги пронумерован, о нужном ответвлении дороги тебя предупреждают за двадцать километров, потом за десять и, наконец, за сто метров. Французы на дорогах часто указывают не расстояние, а время. Скажем, через три минуты будет нужный вам поворот, потом через две минуты...
  Помню бешенство, которое обуяло нас с Лешиком (мой второй муж), когда на пустынной дороге вместо давно ожидаемого указателя поворота мы увидели плакат: "Шахматы в каждый дом". Марья бы уже сочинила рассказ с социальным подтекстом. Ничего здесь нет социального, просто глупость. И главное, написано про шахматы меленькими буквами. Дождь шел. Лешик вылез из машины. Я, помню удивилась, что это он матерится, так на него не похоже.
  А другой случай смешной, это уже про то, как у нас мозги вывернулись наизнанку. Сейчас люди уж не помнят, что везде, где не попадя, было написано "Слава КПСС" или что-нибудь в этом роде. Лозунги эти не были подвержены ни дождю, ни выветриванию. Глаз уже сам читал, что предписано. Помню, едем мы с Лешиком к свекрови на садовый участок. Он читает на заборе, огромными буквами написано: "Слава застрельщикам труда!" Он говорит: "Господи, и сюда уже добрались". Тогда было очень модное слово застрельщик. Подъехали ближе. А на заборе оказывается написано: "Свалка мусора запрещена".Смеялись...
  Едем мимо Антверпена. За высокой стеной видны шпили соборов и башни замков. Алиса поймала в зеркале тоскующий Марьин взгляд.
  - Мань, ты на меня не дави. Сюда мы не свернем. Нам некогда. Сегодня вечером мы будем в Париже. Марья что-то проквохтала, типа того, что я, мол, все понимаю, но очень в Антверпен хочется. Перебьешься, душа моя!
  - Заправиться надо, - сказала Алиса, когда Антверпен скрылся за горизонтом. - Что у них хорошо, так это заправки.
  - И туалет...Говори уж своими словами. Баки надо налить, а вам отлить.
  Конечно, Марья не упустила возможности сообщить миру, что у меня солдатский юмор. Пусть ее поговорит. После вчерашнего инцидента я тихая. С Машкой осторожно надо, это я давно поняла.На вид такая мягкая, женственная, голубые глаза безмятежно смотрят на мир - сама доброта с крыльями. Но завестись может из-за пустяка. И ведь никогда не угадаешь - из-за чего. При серьезных неприятностях она сохраняет завидное самообладание, а из-за ерунды, которая яйца выеденного не стоит, скажем, Достоевского обругал кто-то(и за дело, между прочим) или скажешь ей,что помада эта ей не идет, надуется, как мышь на крупу и пошла вздыхать.
  И еще у нее есть одна черта не из приятных. Стоит рядом с ней появиться интересному мужику, она тут же делает стойку. При этом ладно бы, кокетничай она с ним. Нет, она начинает вести с ним умные разговоры. Она, вишь, с ним подружиться хочет, и чтоб все внимание принадлежало обязательно ей одной. Способов для этого находится масса, она будет вести беседы по астрономии и кибернетике, путешествовать по миру загробному и реальному, задавать какие-то дурацкие вопросы, чтобы самой на них и отвечать. Теперь у нее новый конек, она занялась литературой. Поверьте мне, литература ей нужна для того, чтобы пыль в глаза пустить. Теперь она каждого стоящего мужика будет просить, чтобы он ей помогал на ее литературном поприще. Какое попроще-то? Дырка от бублика!
  А что касается туалета, то это не юмор, а жизнь. Или, если хотите - факт. Мои подруги, вне сомнений, самые лучшие в мире, но мочеточник у них слаб. В Амстердаме только и делали, что искали туалеты. А у капиталистов гальюн платный. Я им говорю: "Девы, вы на одних унитазах разоритесь". А они: "Будем писать в долг".
  Через пять минут мы подкатили к маленькой заправочной станции. Роз было, как на ВДНХа в сезон. Несколько в стороне сияло красками одноэтажное строение, вмещающие все блага для услады путешественников.
  - Девочки, кофе?
  - Лучше бы в Антверпен на полчаса заехали, - проворчала Марья, вылезая из машины. - Смотрите-ка, эти ABC 515 с матрасом уже здесь. Опять обогнали!
  В бельгийском кафе хорошо. Там тяжеловесные дубовые столы, удобные скамейки и быстрая обслуга. Вначале мы расположились на воздухе, но потом решили, что он для нас слишком свеж. Внутри кафе было еще уютнее. Если не считать девицу за стойкой и двух мужиков за столом в углу, то в помещении мы были одни. Мужики что-то лениво жевали и пили из банок, то ли пиво, то ли колу.
  Кофе принесли моментально. Мы дружно закурили. Блаженство! Я уже не помню, с чего разгорелся спор, но вырулили мы на стоимость стоянок в Амстердаме. Я говорила - десять монет в час, Алиса настаивала на пяти.
  - Можешь проверить. Наверняка у Марьи все записано.
  Диктофон я у Марьи попросила исключительно из-за того, чтобы подлизаться и подчеркнуть, что эта черная машинка - незаменимая в хозяйстве вещь. Некоторое фотографируют мир, а она его озвучивает. И пусть Марья думает, что это озвучание нам неободимо. Мы потом сядем все вместе дома, заварим себе крепкий кофе, бутылочку купим и будем слушать, как она талантливо и неповторимо рассказала про нашу заграничную жизнь.
  - Вот на эту кнопку нажимай, - сказала Машка.
  - Да знаю я. Чай не синхрофазатрон!
  Записано было действительно все, час за часом, но попробуйнайди то, что тебе нужно. Я гоняла пленку туда-сюда и все время попадала на костел, куда Марья пошла, а мы не пошли, дальше подробно сообщалось, какая она мудрая, и какие мы беспечные вся жизнь мимо. Марья иногда бывает жуткой ханжой.
  - Отмотай побольше-то, - взмолилась Алиса.- В костел Марья ходила после музея. А про стоянку написано и вовсе в самом начале.
  Отмотала, ткнула пальцем в клавишу и, конечно, попала на "Ночной дозор", чем-то там Машке Соколовой Рембрандт не угодил. Я хотела было опять включить перемотку, но тут зазвучала французская речь. Мы прямо опешили. Один мужик говорил фразу, другой старательно повторял.
  - Что это такое-то? - Машка смотрела на нас выпучив глаза.
  - Погоди. Цифры какие-то ...
  - Какие еще цифры? Как они могли попасть в мой диктофон? Все это надо стереть.
  - Потом сотрешь, - сказала я. - Записала в музее ненароком чей-то разговор.
  - Люди свидание в Париже назначают и телефонами обмениваются, - согласилась Алиса. - А у нас спор принципиальный. Галка мне проспорила бутылку шампанского. В Париже это не хухры-мухры, это денег стоит.
  - Еще не известно, кто проспорил!
  Тут я почувствовала на себе чужой взгляд. Один из мужиков, что сидели в углу, перестал тянуть пиво, развернулся на сто восемьдесят градусов и откровенно меня рассматривал. Так и ел глазами. То есть, бесцеремонно! Мальчишка, конечно, но за тридцать перевалил, может даже за тридцать пять перевалил. Плечи чугунные, подбородок квадратный. Блондин. Ничего так... если сознаться. Рубашечка фирменная, и вообще в нем чувствовлся мужик. Второй - худой, если не сказать изможденный, в черной жилетке с множеством карманов, сидел опустив глаза долу и поигрывал пальцами. Можно, разумеется, встать в позу, мол, не люблю,когда на меня так пялятся, но я сделала вид, что не обращаю на них внимания. Насмотрелась я таких взглядов. Дома бы официант уже тащил бутылку: "От нашего стола - вашему столу". Но у них тут в Бельгии свои законы. Поиграет желваками и успокоится. А взглядами он мне пиджак не прожжет.
  Тут как-раз отыскалась цена автостоянки. Оказалось четыре с половиной монеты за час.
  - А как же ваше пари? Выходит - никто не выиграл?
  - Купим шапманское из общих денег. Выиграла дружба.
  - А что это он на тебя уставился-то? - спросила вдруг Марья.
  Я хотела спросить: что - завидуешь? Еще хотела сказать: сядешь на диету, оденешься прилично, и тебя будут так же взглядом буравить. Не сказала, разумеется, только улыбнулась ласково.
  - Сейчас знакомиться начнут, - засмеялась Алиса. - Только на каком языке ты с ним будешь изъясняться?
  - На языке любви...
  Мы говорили в полный голос, делая вид, что не замечаем наших соседей. Это Амстердам сделал нас раскованными, если не сказать - наглыми. Когда вокруг соотечественники, попросту говоря, когда ты дома, то в общественных местах разговариваешь вполголоса, а то и вовсе шепотом, чтобы твоя глупость не стала общим достоянием. Но если на тысячу верст в округе твоего языка никто не знает, то говорить можно в полный голос - все равно не поймут.
  Правда, в Амстердаме у причала, где пили очередной кофе, мы услышали вдруг родную речь. И сразу скукожились, даже голову в плечи втянули. Это были парни с теплохода, совершавшего круиз. Для них Амстердам тоже не имел ушей. Ох, и цветисто они выражались! Хоть по морде бей!
  Напоследок мы опять решили посетить туалет. Надо же привести себя в порядок!
  - Для кого? - поинтересовалась со смехом Марья. - И перестань строить глазки. Ты же бабушка!
  - Это я в Москве бабушка. И не кричи на весь дом. Если бы ты мне дома такое крикнула, я бы тебя убила.
  У двери я оглянулась ненароком. Смотрит, не мигая, как ящерица, вернее как змей искуситель, на ящерицу он меньше всего похож. Нет, что не говори, а за границей чувствуешь себя женщиной.
  Мне путеводные записки дальше не сочинять, а Марья, полоскаясь в высоких сферах, вряд ли напишет, какие у них туалеты. Класс...полотенца, правда, бумажные, но умиления достойны: мягенькие, ворсистые... мыло для разового пользования.
  - Мама моя, диктофон забыла! - вдруг раздался из кабины Марьин голос, можно подумать, что она и сидя на унитазе бормочет текст.
  - Успокойся ты. Диктофон у меня в сумке, а сумка на плече.
  Уже подходя к нашей машине, мы выяснили, что змей с сотоварищем не утратил любопытства к моей особе. Они рассматривали наш номер и бесцеремонно заглядывали внутрь салона. Мне это не понравилось. В машине у нас не убрано, и гостей принимать в таком беспорядке я не собиралась. Увидев нас, ухажеры тут же отошли. Все, кончен наш "роман". Поехали.
  Через пять, а может через семь минут, Марья сказала весело:
  - За нами следует зеленый матрас. Сейчас я водителя рассмотрю. Попомните мое слово, это Галкины ухажеры и есть. В кафе они не решились с нами познакомиться (мне нравится это - с нами), а теперь намереваются наверстать упущенное.
  - Не хочу я с ними знакомиться. Мне это игра уже надоела. Алиса, поддай газу.
  Алиса поддала. Зеленый матрас тем не менее догнал нас и, что называется, сел на хвост. Увидеть, кто сидит за рулем, было невозможно, машина имела тонированные стекла.
  - Надо же, - удивилась Марья, - я и не заметила, что у "матраса" темные окна. Сколько машин на дороге, а я не видела ни одного водителя. На них как-то не обращаешь внимания. Машины на дорогах воспринимаются как самостоятельные существа, кажется, что они полые внутри - без людей, и только наша населена.
  - Этот "Ситроен" тоже населен, - прошептала Алиса.
  Машина с матрасом к нам как приклеилась. Мы рванем вперед, она за нами, мы притормозим, она тоже сбросит скорость. Это совсем не выглядело опасным, но хотелось понять - какого черта они затеяли эту игру? Неужели я так поразила этого прямоугольного с настырным взглядом? Машин на дороге было мало. Да и случись что, никто не остановится. Марья правильно говорит: "Здесь ни у кого ничего не спросишь!" В какой-то момент, когда рядом не было машин, "матрас" стал явно теснить нас к обочине. Алиса обозлилась.
  - Это не входит в мои правила!
  - Да будет тебе, - отозвалась Марья. -Это так романтично!
  Опять проезжается на мой счет драгоценная подруга. В этот момент на дороге появилось несколько машин, "матрас" чуть приотстал, но уже через минуту он мчался вровень, и вдруг ловко ударил корпусом нас по корме. Ударил легко, как бы заигрывая. Так парень сидит на завалинке, потом задницей эдак подружке и поддаст. Нашли способ знакомства! Это было и смешно, и глупо, и зло брало, простите. Как не был легок этот удар, для Алисиной машины он был чувствителен. Марья уже открывала окно, чтобы сказать "матрасу" все, что о них думает, но в этот момент нас опять ударили, на этот раз посильнее. Признаться, мы струхнули.
  - Черт! Они будут колотить нас до те пор, пока мы не вылетим на обочину!
  Спас нас рефрижератор. Откуда он взялся, как вырулил на автобан, понять нам было не дано. Огромный, гудящий, как шмель среди мошкары, он было попытался нас обогнать, но Алиса не дала. Она пришпорила коня. У нас был один выход, ехать перед рефрижератором в надежде, что он не даст нас в обиду. Зеленый матрас повертелся, потом с легкостью обогнал нас и помчался вперед.
  - Бампер помял, гаденыш!
  - Вот Галка, наука тебе! Будешь строить глазки кому ни попадя! - Марья учила меня жить, мстила за вчерашние слезы.
  - Да не строила я им глазки! Какие амуры могут быть в пути. Сама говорила, что я бабушка.
  - Да бабушка-то ты всего полгода. Ухажеры могли этого не знать. А выглядишь ты, как кормящая мать.
  - Ну, спасибо на добром слове.
  - А ведь они нас где-то дожидаются, - сказала серьезно Алиса.
  - Может, переждем?
  - Может, поедем в Брюгге, - Марья бросила фразу, и рот закрыла рукой, видно, само с губ сорвалось.
  Несколько минут Алиса ехала молча, потом сказала:
  - Галь, следи за дорогой. И не проморгай поворот.
  Через десять минут или около того мы свернули на Брюгге. Тогда мы еще не знали, что уже вступили, как скажет позднее Марья, на тропу войны, опасностей и приключений.
  6
  ДАЛЬШЕ РАССКАЗЫВАЕТ МАРЬЯ ПЕТРОВНА СОКОЛОВА
  По всем законам здравого смысла мы должны были сразу пойти искать неведомого искусствоведа Константина, но мы "залипли" в городе. Брюгге - это сказка, диковинка, сон золотой. О Брюгге пишут как о мертвом городе, печальном городе. Великая слава этой северной Венеции так давно умерла, что и горевать по ней перестали. Но как можно грустить, когда попадаешь в мечту?
  Меня Брюгге волновал с детства из-за "Серебряных коньков", была такая замечательная детская книга. Написала ее американка. Кстати, "Серебряные коньки" тоже в некотором смысле путеводитель. Ну и конечно, Брюгге связан с Тилем Уленшпигелем, который живее всех живых, как дон Кихот, Обломов и Шерлок Холмс.
  Представьте себе квадратную площадь. Прямо перед вами белокаменная ратуша,в стиле готики: статуи, ажур, резьба, узкие окна и высокая кровля, увенчанная стройными, как иглы, как зубцы на короне, башенками. А вокруг плечо к плечу стоят дома. В Кусково были, голландский домик видели? Так тут этих домиков!... Все они разноцветные, хорошенькие, живые, на флюгерах какое-то каменное и металлическое зверье. Площадь залита солнцем, геральдические флаги плещутся на ветру, фламандский черный лев на них когтист и добродушен. Народу полно, лошади цокают по брусчатке подковами, катают в старинных кабриолетах детвору.
  Я понимаю, все здесь раскрашено, досмотрено и ухожено для туристов, реальный Брюгге надо смотреть в других местах. Мы много гуляли по городу: соборы, каналы, мосты и мостики - крошечные, словно для одного человека, далее увитые плющом стены, островерхие, черепичные крыши...Удивительно! С полной убежденностью говорю: где бы не заблудился взгляд, в какой бы закоулок не проник, ты увидишь совершенство, от которого душа замирает. Просто не верится, что человек способен вот так уютно обустроить кусок земли себе под жилье.
  Только тогда, когда ноги уже спотыкались от усталости, Алиса потребовала у меня адрес Константина.
  - Скажите пожалуйста: улица Камней. Я думаю, она есть на плане.
  Жилище Константина, вернее бельгийского скульптора, мы нашли на удивление быстро. Старинный, светло-охристого цвета дом выходил торцом на канал, фасад его был осенён раскидистой ивой. Вход украшала каменная дама в одежде с библейскими складками. Для порядка мы немного поспорили - кто будет звонить, кто первым говорить. Решено было доверить все Алисе.
  - Здрасте...Вы Константин?
  - Положим, - не удивился тот. - Чем обязан?
  Артур не нашел нужным предупредить, что искусствовед был личностью мрачной и нелюбезной. Широкомордый, бородатый, в какой-то нелепой одежде, которая в мое время называлась "треники", он смотрел на нас оценивающе, приоткрыв толстые, плотоядные губы, при этом нижняя все время как-то надменно выпячивалась.Мог бы хоть в дом пригласить. Чай, соотечественницы прибыли!
  Уболтала Алисаискусствоведа, Алиса кого хочешь уговорит. Константин не только согласился приютить нас на ночь, но изобразил на своем мохнатом лице подобие улыбки, мол, он безумно рад, что у него три тетки переночуют. Объясняя ситуацию, Алиса все время просила разрешения позвонить в Амстердам, чтобы Артур дал нам рекомендации. От звонка Константин вежливо отказался он нам и так доверяет.
  Мне на все эти расшаркивания ножками было наплевать, я вожделела увидеть, как выглядит Брюгге изнутри. Брюгге город старый и тесный. Я не знаю, во сколько раз увеличилось его население, но уж наверняка не осталось на прежнем, средневековом уровне. Фасады зданий оставили в неприкосновенности, а нутро надо было оснастить всеми благами цивилизации, как то: электричеством, водопроводом, кой-каким отоплением. К слову скажу, на западе жилье отапливают плохо, все жалуются на холод. Это только наше отечество топит почем зря, обогревая не только жилье, но и вселенную.
  Этот дом от оборудования удобствами не пострадал. Все здесь дышало стариной. Первый этаж был занят под мастерскую. Комната показалась огромной, но скоро я убедилась в ошибочности первого впечатления. Я всегда была уверена, что на картинах фламандских мастеров большие комнаты. Но здесь я поняла, что дело не в размерах помещения, а в небольшом количестве вещей. Мебели было мало: длинный дубовый стол, добротный сундук, некое подобие буфета, старинная конторка. А вешалка была современной, только неудобной, без крючков. Я с трудом пристроила свой плащ и тут же получила нарекание от Константина.
  - А вот на скульптуру вешать одежду не надо. Хоть хозяин и в отъезде, но ему бы это явно не понравилось.
  - А это скульптура? - опешила я.
  - Это "Конструкция N 14". Видите цифру? Лучшие работы Эрика на выставке. Это так... остатки. А плащ можете повесить вон туда, на оленьи рога.
  - Лучше бы ваш Эрик оленьи рога на выставку послал, буркнула я.
  Надеюсь, Константин меня не услышал. Не хочется выглядеть нахалкой. Ну раздражает он меня! С его кержачьей внешностью ему не Мемлинга изучать, а проводником по тайге ходить.
  Только тут я заметила еще несколько скульптур. Они не били в глаза, и все странным образом напоминали вешалки. Эдакое нагромождение геометрических фигур, поставленных друг на друга как-то очень косо, неустойчиво, эквилибристика в камне.
  - Странно, я эти фигуры тоже не заметила, - созналась Алиса. - В Брюгге глаз видит только подлинное, а современные выкрутасы отметает за ненадобностью.
  Красноречивый взгляд Константина проорал, что он имеет большое сомнение относительно понимания нами современного искусства.
  - Вот это мне нравится, - я показала на стилизованного деревянного коня с рыжей гривой.
  - Это всем нравится, - согласился Константин. - Этому коню двести лет. Эрик любит игрушки и собирает их. А вещи отнесите туда, - указующий перст был направлен на задрапированный закуток,- там кладовка.
  Организатором нашего быта на этот раз выступила Алиса. Обычно первой принимается за хозяйские дела Галка, но здесь она оробела, а может быть все еще не изжила дорожное путешествие.
  - Нам бы ужин приготовить...
  Электрическая плита в этом доме было закамуфлирована под старинный очаг. Посуда на полках - медные, до блеска начищенные котлы, явно предназначались не для употребления, а для интерьера. Но это нас не волновало. Предусмотрительная Алиса взяла в путешествие не только постельное белье, но и посуду.
  - Марья, брось свой диктофон. Иди мыться!
  Когда я после душа вступила под своды мастерской, то застала там не только накрытый стол, но явно другую атмосферу, другое состояние мира. В воздухе порхала доброжелательность. Как это Галке удается, не знаю. Сие есть тайна. Константин поменял "треники" на вполне цивильный костюм, даже, кажется, бороду расчесал, потому что улыбка в чаще волос была уже не ощутимой, а зримой. Он курил трубку и внимал Галкиным речам. Я поймала их только за хвостик:
  -... вы себе представить не можете, что для нас значит встретить в Брюгге русского человека! Мы думали, что запад совершенно безопасен, а поди ж ты!
  Очевидно Галка придала происшествию на дороге трагический оттенок.
  - Не берите в голову, - пробасил Константин. - Хулиганье во всем мире одинаково. А поломку вам устранят за копейки на любой заправке.
  - Забудем...- примирительно сказала Алиса. - Надеюсь, подобное не повториться.
  - Если Галку под паранджу спрятать, тогда я понимаю.
  Последнее никто не услышал. Все стали рассаживаться. Константин вдруг рванул с места, скрылся на кухне и вынес три бутылки. Он нес их в одной руке, как букет.
  - Выбирайте, сударыни, чем причащаться будете.
  К нашему удивления в пузатой, черного стекла и затейливой формы бутылке, которая должна была содержать нектар от урожая какого-нибудь 17.. года, оказалась клюковка домашнего приготовления.
  - Откуда?
  - Прислали. Здесь у них не забалуесься!
  - Ну... со знакомством что-ли?
  И пошел фестиваль. Между тарелок с бутербродами стояли дары Константина: селедочка с лучком, малосольные огурцы и дымящаяся картошка в мундире. Клюковка шла ходко. Это никак не входило в мои планы. Я намеревалась разговорить Константина и вытащить из него факты, касаемые истории города, такие, которые нигде не прочитаешь. А девушки мои говорили о чем угодно, только не о Брюгге и Мемлинге. Вначале они ругали наше правительство, потом они его хватили, с русской преступности легко соскользнули на преступность фламандскую, после чего на полном серьезе стали говорить о погоде, оказывается, в Брюгге всегда дождь, а в Санкт-Петербурге исключительно ведро. Опустились даже до анекдотов. Клюковку уже распробовали, дело шло к белорусской на березовом соке настоянной водке. Сами собой возникли маринованные грибы.
  - Откуда?
  - Привезли... У них тут...
  - Не забалуесься...- весело окончила фразу Галка.
  Константин хохотнул довольный. Когда Галка стала расспрашивать про известные всему миру кружева и блошиный рынок, неотъемлемую часть старого города, я решила что пришел и мой черед. Но мои попытки толкнуть Константина на стезю прекрасного потерпели полное фиаско. Даже Алиса меня не поддержала.
  - Маш, ну право, не время. Дай диктофону отдохнуть. А то он на умных разговорах зашкаливает.
  Я посидела, послушала, пригубила ту, что на березовом соку и сказала:
  - Вы меня простите, господа хорошие, но у меня голова разболелась. От клюковки. С отвычки. Может я спать пойду?
  Девы мои не только не возражали, но даже, кажется, обрадовались. Меня уложили спать на втором этаже в крохотной комнатенке на широченном, на вид музейном, ложе, правда без балдахина. Внизу продолжали пировать, даже, кажется, петь начали, а я прилипла к окну. Оно выходило на канал, частично был виден аркой перекинутый мост, который упирался в крохотный двухэтажный домик под черепичной крышей. Домишечко был дряхл, уже двести лет назад он был глубоким старичком. Потом его подлатали. Наверное, целый отряд реставраторов трудился над его выщербленными стенами и сгнившими стропилами. Поросшее зеленым мхом подножье его омывали тусклые воды канала. Они набегали волной - отзвуком проехавшего катера. Волна несла темную ряску, фантики от жвачек и прочий мусор.
  Вдруг как-то косо пошел мелкий дождичек и опрыскал все вокруг. Потом он усилился, стал побулькивать на поверхности канала. Домишечко тоже намок и по-стариковски пригорюнился. На втором этаже его в круглом окне за белой занавеской вспыхнул осторожный, похожий на свечу, огонек. Но не исключено, что это была настольная лампа с маленькой лампочкой. Я тут же представила себе юную золотоволосую фламандку с книгой - старинным манускриптом. Господи, я стала сентиментальной. Что стар, что млад - в голову лезут одни сказки.
  Тут я стала икать, и образ золотоволосой девы совершенно стушевался. Кровать была жесткой, засыпала я трудно. Потом, что называется, забылась. Мне снилась подмосковная деревня с огородом, с высокими зонтиками укропа, метелками моркови и синим лесом на горизонте. Было почему-то грустно - до слез.
  Я проснулась среди ночи от чудовищной изжоги, маринованные маслята явно удивили мою поджелудочную железу. Дом спал. Темнота вокруг меня была плотной и липкой, лоб - мокрым от испарины. Надо попить воды. Для этого надо спуститься на кухню. Где-то здесь торшер был с такой штучкой для включения, знать бы с какой стороны. Я повернулась на бок и замерла от странного ощущения, что я не одна в кровати, со мной кто-то лежит.
  - Галь, ты? - спросила я громко.
  Ответа не было. Со сна я еще не успела испугаться, поэтому руку в бок выбросила весьма беспечно. Кто-то действительно лежал рядом, безмолвный и неподвижный. Рука моя слегка передвинулась и пальцы поймали привычное, я поняла - нос.... а под ним губы - мягкие и ледяные.
  Я вскочила со своего ложа со скоростью взорвавшейся пружины. Всем известно, что в момент пробуждения люди за секунду видят сны, вмещающие в себя события часа, дня, а иногда всей жизни. То есть в эту секунду умещается неимоверное количество событий. Мозг, очевидно, работает как бешенный. Так случилось и со мной. В одну секунду, только не сна, а яви, перед моим слепым взором пронеслись миллионы образов, словленных со всей чернухи, которой нас пользуют телевизор и книги в безумных обложках. Рядом присутствовали персонажи моей реальной жизни, где-то кого-то отпевали или хоронили, над потолком, вереща, как вертолет, пролетел гроб с панночкой, "поднимите мне веки!", какие-то неведомые тени: убиенные, замученные, не погребенные пробегали по стенам моей спальни, и все эти образы в один голос вопили короткое слово: труп!
  Все это действительно продолжалось доли секунды, потому что от моего прыжка торшер упал на бок и сам собой зажегся. Кто это - елы-палы? Лицо до подбородка закрыто пледом. Волосы седые или белые? Платиновые, вот какие! Старуха или крашенная? Впрочем, какая разница? Как очутилась здесь эта тетка с вперенным в потолок мертвым взглядом?
  Дальше, как говорили мне девочки, был визг, а может, вой: утробный, волчий, безостановочный. Это уже потом, когда меня валерьянкой отпаивали, когда Алиса гладила мне колено, Галка с ложечки поила водой, и даже Константин в неглиже - мешком сидящей пижаме, бубнил на одной ноте: "Ну Марья Петровна, голубушка, ну как вы могли, право, мы и представить себе не могли..." я обрела возможность соображать и поняла, что это шутка. Рядом со мной лежала кукла из коллекции бельгийского скульптора Эрика.
  - Ну прости нас, киска, ну дуры...Ну перебрали. Как-то она сама шла, клюковка-то... Перепились. Нам и в голову не могло прийти, что ты проснешься ночью. Мы думали, встанешь утречком, увидишь соседку и будешь хохотать до колик. И настроение у тебя будет веселое. Ну улыбнись, девочка, золотая, родненькая.
  Я сидела истуканом и смотрела куда-то сквозь.
  - Мы тебе вначале дядьку хотели подложить, - внесла свою лепту Галка, - но потом решили, что это не целомудренно. Но как тебе в голову могло прийти, что это труп?
  - После разговора в Амстердаме я все время об этом думаю...что, мол, детектив не могу написать и всю такое прочее. А эта рядом такая тяжелая, неподвижная, и нос ледяной.
  - Фарфоровый. Знаешь, какие отличные куклы делают в Бельгии. Константин ночью нам их все показал. У Эрика их целая кладовка. Хочешь и тебе покажем?
  -Нет
   Константин принес мне горячий кофе и внимательно следил, как я, обжигаясь, пытаюсь сделать глоток побольше.
  - Ну как, вам лучше? - спросил он, когда я протянула пустую чашку.
  - Хуже быть по определению не может. Утром вы мне будете час, нет... полтора, наговаривать в диктофон. Про Брюгге. И Мемлинга...для путевых заметок, - обожженный язык мой работал плохо, и фразы вылетали по кускам.
  Конец ночи я провела в одной кровати с Алисой. На утро меня спросили?
  - Ну как ты?
  - Если честно, то мой ночной испуг ни в какое сравнение не идет с ужасом от потери сумки.
  - Что же ты визжала? В музее, небось, молчала, как рыба.
  - Здесь был испуг мнимый, а там от реального кошмара у меня голос отнялся. Девочки, ведь в той сумке все было: и паспорт, и деньги, прошлое и будущее...
  - Опять заладила. Хватит! Поезд ушел. Все счастливы.
  - Манька, какой же ты все-таки совок!
  К словусказать, Константин сдержал обещание. Он оживил Брюгге, он воспел хвалу Мемлингу. Кто бы мог подумать, что этот любитель клюковки на спирту, мог говорить таким высоким слогом? Начал он традиционно:"Нидерланды - это низкие земли. Название Фландрия происходит от слова "vlieden", что значит бежать. Люди спасались от наводнения бегством, и образовалось "прибежище".
  Основание города относят к VII веку. Основателем династии фламандских графов был отважный, коварный и жестокий Болдуин I Железная рука. Болдуин воевал за земли с норманнами, но не брезговал собирать землицу и другими средствами. Он похитил у короля Карла Лысого его дочь Юдифь, и границы Фландрии расширились за счет владений французского принцессы. Сын Юдифь - Болдуин II уже называл себя Королингом."
  Словом, это была целая лекция, которую можно будет вставить в путевые заметки целиком. Этим я потом займусь, дома. Только несколько слов о Мемлинге. Существует прекрасная легенда. После битвы при Нанси в брюггский госпиталь св. Иоанна попал раненый юноша - воин Карла Смелого. Монашки-урсулинки его выходили, и в благодарность монастырю он написал ряд картин и известную раку св.Урсулы. Легенда прекрасна и поэтична, но реальность по-моему не хуже: Мемлинг был сыном бюргера, сам был бюргером, а по совместительству стал великим художником.
  Когда мы уходили, чтобы предпринять еще один бросок по городу, Константин сказал:
  - В монастыре св. Иоанна попросите увеличительные линзы. Тогда рака св.Урсулы оживет. Вы увидите подлинный средневековый мир.
  - У нас на все музеи три часа, - сказала Алиса. - Сегодня вечером мы должны быть в Пализо под Парижем.
  - Тогда я пойду с вами, - сказал этот удивительный искусствовед. - Нельзя пускать путешествие по Брюгге на самотек. Вы должны увидеть главное.
  7
  - Ну и что ты хотел?- спросил Второй у Первого, когда "Сетроен" остановилось у обочины.
  - Ждать их будем. Не смогут же они все время прятаться за рефрижератор.
  - Да они уж свернули давно.
  - Нет, они едут в Париж. Это я понял. Слово Париж у них шипит, как муха в стакане.
  Первый, блондин с чугунными плечами, по прозвищу Крот - в миру Пьер Марси, сидел положив руки на руль и, полузакрыв глаза, смотрел перед собой. Второй, сидящий рядом, похожий в профиль на грустную плешивую птицу, назовем его Шик, беспрерывно курил, кашлял. Вертелся и вообще излишне суетился. Не успеет сигарета догореть, он уже ее тушит, опять лезет в карман жилетки в поисках зажигалки, опять закуривает, соря вокруг пеплом. Суета эта несказанно раздражала Пьера, но он делал вид, что не замечает нервного любопытства соседа.
  - Я не это хотел спросить, - опять подал голос Шик. - Что ты хотел делать с этими в "Опеле"? Аварию устроить?
  - Ничего не хотел. Просто мне все это очень не нравится.
  - Еще бы, - сказал Шик, с яростью уминая сигарету в пепельнице. - Я до сих пор в себя прийти не могу.
  Ему очень хотелось, задать Кроту вопрос по существу, но он знал, что не получит на него ответа. Пьер Марсе был человеком серьезным и зря словами не сорил. Главное, как понял Шик, запись в чужом диктофоне тоже была для Пьера полной неожиданностью. Сидели себе в кафе, пили пиво, ждали этого недоноска и стервятника Додо. По всем расчетам стервятник должен уже быть на месте. Разговор был обычный.
  - Слушай, - спросил тогда Пьер, - а почему у Додо кличка такая, - Ситцевый?
  - Дешевка он.
  - Нет, а серьезно.
  - Говорят, эту кличку Додо сам себе сочинил. Пират был такой - Ситцевый Джек. Очень удачливый человек. Все ему сходило с рук. Но попался. Последние его слова его на эшафоте были: "Я раскаиваюсь".
  - Чтоб Ситцевый Додо в чем-то раскаивался! Никогда не поверю. Додо не пират, он мелкий жулик. Но упрямый, как черт.
  
  - Ситцевый Додо - кремень, - подтвердил Шик. - Просто так он не уступит. Но можно припугнуть. Только что-то он не торопится.
  - Может в аварию попал, - хохотнул Пьер.
  - Об этом можно только мечтать. Но такие в аварию не попадают.
  Еще взяли пива, помолчали. И вдруг на все кафе зазвучал голос Крота: "Все о`кей. Шесть штук. Цифра шесть всегда была моим талисманом". Шик посмотрел на Пьера, мол, что это он так громко орет, и понял, что тот молчит, оглянулся назад и ест глазами женскую компанию, что сидит через стол.
  Обычное дело, три путешественницы, немолодых... не скажешь - леди, но очень приличные, только слишком шумные. Но теперь они разом умолкли и внимательно слушали лежащий на столе диктофон, который незнакомым Шику голосом, продолжал выдавать информацию. Пьер почти не разжимая губ, старательно повторял, то есть слово в слово. "От инструкции ни на шаг. Запоминай", - сказал незнакомец. Дальше пошли цифры. Потом бодрый голос Пьера отозвался: "Упаковано".
   Цифры, конечно, Шик запомнить не мог, память на цифры всегда была у него дырявой. "Хоть бы звук приглушили, шалавы! - мысленно обругал Шик теток. - Пустили громкость на вся катушку!" Он испуганно осмотрелся по сторонам, но в кафе было пусто, а девица за стойкой не обращала на них никакого внимания.
  Длинная, грудастая, в черном костюме нажала на клавишу: стоп, щелчок, и опять зазвучала речь на незнакомом языке. Слушали тетки ее плохо, и все что-то охорашивались, старые курицы.
  - Кто они? - с испугом спросил Шик.
  - Русские.
  - Ты что - по-русски понимаешь?
  - Нет, но говор-то их отличить легко.
  - Может этого позвать? - Шик кивнул в сторону стоянки машин.
  - Сиди.
  Шик замер. Пьер Марсе не любил сорить словами, но видно где-то проболтался. Значит у него в Амстердаме была назначена встреча с некто, назовем его господин N. И этот N выдал инструкцию. Значит Пьер врал, что он главный в этой операции.
  - Где ты наследил-то? - не удержался Шик от вопроса.
  - Не знаю. Следили и выследили, - голос Пьера звучал растерянно, это было так не похоже на него, что Шик струсил, после чего и стал курить сигарету за сигаретой.
  Русские дамы вдруг поднялись, диктофон перекочевал в сумку. Пьер проводил его жадным взглядом.
  - За этой черной надо следить, которая с искусственным жемчугом.
  - Похоже, жемчуг настоящий.
  - Шею бы ей свернуть, вместе с ее ожерельем!
  Единственное, что успели на стоянке, это запомнить номер их "Опеля". Номер был немецкий. А дальше началась гонка, которая кончилась ничем. Теперь Шик сорит пеплом и пристает с вопросами. Неотвязный, как оса.
  - Как ты думаешь, кто они такие?
  - По виду - туристки, а там кто их знает.
  - Все они по виду туристки, а потом выяснится, что одна из них полковник КГБ, а вторая капитан полиции, пошипел озабоченно Шик.
  Третий на заднем сидении крякнул, поперхнувшись коньяком, который всю дорогу сосал из фляжки с завинчивающейся крышкой, но в разговор не вступил.
  - Много ты видел полковников КГБ!- с раздражением бросил Пьер.
  - Мало ли чего я не видел?
  - Я просто хотел остановить их у обочины, и попросить кассету с записью. И они, телки эти старые, поверь мне на слово, отдали бы ее без звука.
  - А может со звуком. Наставили бы на тебя пушки. Все бы дело гробанулось.
  - Что случилось? У нас неприятности? - подал, наконец, голос Третий.
  - Нет никаких неприятностей, - буркнул Пьер.
  - Но я же вижу. Почему вы этих русских хотели убить?
  - Да нужны они!... - Пьер длинно выругался.
  Третий только поежился и промолчал. Он не имел право голоса. Не имел он также права выходить из машины на всем пути от Амстердама до Парижа. Вслух об этом не говорили, но как-то само по себе было ясно. Третий должен был сторожить товар. Пока он еще не продан, товар был собственностью Треьтьего.
  Хотя, если честно говорить, то он и сам бы ни за какие коврижки не вылез из "Ситроена" на волю, потому что боялся. Он всего боялся, и внешний мир пугал его ничуть не меньше, чем эти двое, сидящие на передних сиденьях. Что он о них знал? Да ничего...Вадим сказал: надежные люди. А разве сам Вадим надежен? Верить нельзя никому.
  И почему бы этим двум не трахнуть его по башке прямо здесь, в машине, а потом выкинуть труп на обочину, чтобы французское или бельгийское воронье выклевало ему глаза? Его выкинут, сами привезут товар в Париж и денежки прикарманят целиком. Знал бы несчастный Третий, что его присутствие при продаже необходимо, как сертификат качества, то, может быть, и поуспокоился.
  - Никто никого не хотел убивать, - жестко сказал Пьер, - и не надо зря молоть языком.
  - Мы торчим здесь уже пятнадцать минут, - Шик опять потянулся за зажигалкой.
  Пьер почесал переносицу, что всегда делал в минуту раздумий. Его подловили в музее, это ясно. Но как? Зал, где велся разговор, был пуст, это он точно помнит. Значит, они заранее поставили прослушку. Но почему? Ведь совершенно очевидно, что никто их трех женщин не знает его в лицо. Иначе бы они вели себя иначе. Может они пустили эту запись как приманку? Может быть они хотели, чтобы Пьер ввязался в скандал? А тут полиция всех бы и повязала. Нет, не похоже. Эти сударыни явно надеялись только на собственные силы. Надо же, подобрали контингент, одна другой старше. В этот момент мимо промчался уже знакомый рефрижератор. Крутой Пьер принял решение.
  - Сейчас для нас главное время. Мы должны опередить...всех опередить.
  Он с остервенением нажал на газ, машина рванулась вперед так стремительно, словно хотела взлететь.
  - А Ситцевый Додо?
  - Не встретились, и черт с ним. Нам с ним одну козу не доить.
  - А если он сам нас найдет?
  - Тогда я ему не завидую.
  
  8
  Я думала, что только у нас дома бывают такие накладки. Ключ входил в скважину, как нож в масло, очень легко, но не поворачивался ни влево, ни вправо. Мы говорили Алисе: "Посильнее нажми-то!", а она отвечала: "Я жму изо всех сил, это ключ не тот".
  Потом она строго уставилась на нас:
  - Сознавайтесь, девы, кто шарил у меня в сумке? Кто что искал. Кто что забыл? Каким образом подменили ключи?
  Никто из нас двоих нигде не шарил, но мы на всякий случий потупились. Потом она ударила себя по лбу и сказала с отчаянием:
  - Господи, это я, кретинка, сама во всем виновата. Я искала помаду и вытряхнула содержимое сумки на столик в прихожей, а потом запихала все назад, как попало. Там же лежали Артуровы ключи, очень похожие на эти: длинный, золотой и два привеска. На них тоже брелка не было, обычное металлическое кольцо. Значит ключи от этого особняка мы оставили под зеркалом в Амстердаме. И что теперь будем делать?
  - Ты хочешь сказать, что нам негде жить?
  Мы помолчали. Дом возвышался перед глазами темной громадиной. Близок локоток, да не укусишь. Особняк принадлежал некому господину Такамицу, японцу и физику, с которым Алиса приятельствовала. Раньше она никогда здесь не была, но любезный господин Такамицу, между прочим, подданный Германии, и называемый европейцами просто Така, отбыв с супругой на Таити, а может быть на Канары, а вернее, на конференцию в Канаду, любезно предложил Алисе пожить здесь с подругами.
  - Давайте поедем в какую-нибудь маленькую уютную гостиницу, - предложила я.
  - Цена за маленькую-уютную, если считать в нашей валюте, украшена таким же количеством нулей, как расстояние от земли до солнца.
  - А какое расстояние до солнца? - дергал меня черт за язык.
  - Лучше молчи, а то сейчас случится членовредительство...
  Алису можно было понять, мы очень устали. Из-за бдительного Константина, который следил, чтобы мы в Брюгге увидели "главное", мы выехали только в четвертом часу. Кроме того, мы заблудились на парижских окружных, а потому прибыли в городок глубокой ночью. У нас было одно желание - обрести крышу над головой. Мы так страстно мечтали о ванной и чашке кофе, что нелепая ситуация с ключами казалась предательством судьбы. Галка, как самая находчивая из нас, предложила:
  - Надо найти незапертое окно и проникнуть в дом. Поживем здесь неделю, а потом уедем, оставив замок непочатым.
  - Кой черт непочатым! Французы не оставляют открытых окон.
  - Это немцы не оставляют, а французы похожи на нас, бывают такие же бестолковые. Я читала, - упорствовала Галка.
  - Между прочим, наш хозяин и вовсе японец, - вставилась я.
  - Вечно ты со мной споришь!
  Не дослушав наших возражений, Галка отважно нырнула в темноту и пошла вдоль дома.
  - Что же, мы так и будем целую неделю влезать в окно и вылезать из окна. А что соседи скажут?
  - А ты видишь здесь каких-нибудь соседей?
  Дом действительно стоял как-то странно, мало того, что он отступил от ряда прочих особняков, он еще развернулся под углом к улице. Поверьте, дом имел на это право, он был огромен и благородно стар. В темноте нельзя было рассмотреть трещины и выбоины в его кирпичной, украшенной плющом башне, но в самих очертаниях ее было средневековая величавость. Внизу башня была глухой, и только высоко, на уровне третьего этажа виднелись оконные ставни. Вплотную примыкавшее к башне строение наоборот имело множество окон, выходящих в палисад.
  Я забыла сказать, что калитка в палисад была не заперта, а только притворена, это и навело Галку на мысль о некой безалаберности хозяев. Палисад был ухожен, но большая часть его была отдана не кустам роз, по примеру соседствующих особняков, а высоким, пушистым елям. Дома такие елки называются голубыми. Газон, как и везде в этом государстве, был безупречен.
  Мне уже понравилось жить в этом особняке. Выглянула луна. Я была вся в мечте, в романтике, в переживаниях. Боже мой, могла ли я представить в Москве, что буду когда-нибудь ночевать в таком доме?
   Самое удивительное, что нашлось таки окно, где имелась незапертая форточка. Мы подсадили Галку, она открыла шпингалет и осторожно проникла в дом.
  - Девчонки, подождите меня здесь, я может быть открою дверь без всякого ключа. Если у них английский замок, то это проще простого.
  Галка ушла вглубь дома и скоро мы услышали, как она возится со входным замком. Старания ее были напрасны, дверь не открылась, поэтому нам пришлось лезть вслед за Галкой в окно, что при моих габаритах довольно сложно. Но в счастье об этом как-то не думаешь.
  Когда мы влезли в дом и зажгли свет, нашим глазам открылась гостиная. Ну я вам скажу...светлая мягкая мебель, обитая полосатым шелком, журнальный столик в виде стеклянного куба, на нем искусственные белые цветы в вазе, люстра - водопад хрусталя с золочеными подсвечниками. На стенах, естественно, живопись.
  - Тетки, насколько я понимаю, это и называется роскошью?
  - Похоже, ты правильно понимаешь, - отозвалась Алиса. - И это очень странно. Я и не предполагала, что Такамицу имеет подобные апартаменты. Он называл свой дом - лачужка с гаражом.
  - Ты же говорила, что он богат.
  - Это отец его богат, что на западе совсем не одно и то же.
  - О чем вы спорите? - сказала я. - Посмотрите, какие дивные картинки на стенах. А шторы, мебель - ведь все это антиквариат. Жить в таком доме хотя бы неделю!... У меня нет слов.
  - Вот и давай молча втаскивать чемоданы.
  - Подожди, надо дух перевести. Где мои сигареты? - это особенность Алисы, курить в самое неподходящее время.
  - Потом дух переведешь свой дух. Пошли.
  Машину решено было оставить на улице. Искать гараж не имело смысла. Ключ от него остался на брелке, который лежал сейчас под зеркалом в Амстердаме. Чемоданы и прочее барахло были благополучно транспортированы в дом через окно. Трудность возникла с бесконечными целлофановыми вместилищами, в них была дорожная посуда, продукты, моя сменная обувь, какие-то мелочи, купленные в дороге. Все пакеты были темные, а потому едва различимы в темноте.
  - Ну вот, мы на месте. Теперь будем этот дом обживать...
  Обживалась я обычно очень быстро, для этого необходимо было только выгрузить из чемодана часть имущества и рассредоточить его по комнате.
  - Марья, не захламляй гостиную. Опорожнять чемодан будешь в спальне. Кто готовит кофе?
  - Сдает тот, кто спрашивает, - отозвалась Галка. - Лично я лезу в ванну. Сегодня моя очередь первой смывать дорожную пыль.
  Алиса отправилась на поиски кухни, Галка достала махровый халат. Вскоре послышался шум льющейся воды и пение. Галка всегда пела, когда мылась. Я же решила не тратить времени зря и обследовать дом. Больше всего меня манила к себе башня. Лестница туда была крутой, узкой, скрипучей, прелесть, а не лестница, дерево поручней было отполировано прикосновением множества ладоней. Не одну сотню лет карабкались по ней старики, дети, и дамы в кринолинах.
  Лестница привела меня в тесный холл с четырьмя дверьми, я толкнула первую и включила свет. Это была спальня. Матовые светильники создавали приятный полумрак, обтянутые чем-то блестящим стены (матушка моя - шелк!) сияли перламутром. Огромная белоснежная кровать... в ней опять лежала кукла, укрытая до подбородка пледом. Вот наказанье! Что за пристрастие такое в европейских государствах создавать кукол в натуральную величину и пугать ими обывателей? Кукла была мужского пола, и мне не хотелось ее рассматривать. Не до того было. Мужика этого мы из кровати выкинем, рассуждала я, неторопливо обследуя комнату. А можно просто занять другую спальню, наверняка в этом доме их несколько. Куда больше меня занимали сейчас мелкие игрушки, а именно безделушки на туалетном столе. Я думала, все это фарфор, но оказалось, что разномастная фауна сделана из различных материалов. Обезьянка оказалась плюшевой и выглядела, право, произведением искусства. Жирафы из стекла, лошади из неведомого материала, фантастических раскрасок птицы - и все крохотное, не больше спичечного коробка.
  Увлеченная осмотром, я не услышала, как наверх поднялась Алиса, и обнаружила ее присутствие только по сдавленному всхлипу:
  - Это еще что такое?
  - Драгоценный зверинец...
  - Да я не об этом говорю, - она вытаращенными глазами смотрела на кровать.
  - Ах, это? Опять кукла, - сказала я беспечно. - Вы ее сюда подбросили или хозяева балуются?
  - Какая же это кукла? Это труп.
  - Как - труп?
  Надо сказать, что заявление Алисы меня не столько взволновало, сколько удивило. Все ужасы, связанные с обнаружением мертвого тела я оставила в Брюгге. Сейчас меня так легко не проведешь.
  Я подошла к кровати, осторожно подняла плед за уголок и тут же опустила его. Мне не надо было дотрагиваться до тела, и так все было ясно. Мертвый труп убитого человека, как пишет Антон Павлович. Огромные залысины на любу, острый нос, запавший рот и уши...О, эти уши я запомню на всю жизнь, шаржировано огромные, с жесткими пучками волос внутри ушной раковины.
  Несколько мгновений мы простояли в оцепенении, а потом нас как ветром сдуло. Алиса кубарем скатилась по лестнице, я задержалась, чтобы выключить свет и плотно закрыть дверь. Такое не должно лежать на свету, темнота ему необходима, как гроб.
  Алиса орала на бегу:
  - Галка, вылезай немедленно! Быстро! Моментально, я тебе говорю.
  - Что значит - моментально? У меня голова в мыле.
  Алиса ворвалась в ванную и подхватила сидящую в воде Галку под мышки.
  - Куда ты меня тащишь?
  - Там труп.
  - Какой труп?
  - Мужской.
  - Ты уверена?
  - А если бы он был женский, то можно было продолжать мыться? Да скорей же! Влезай в халат. В машине переоденешься.
  - Ну уж нет. В халате я не поеду, - Галка напялила на мокрое тело майку и юбку.
  Как мы выкатились из этого особняка, я не помню. Вначале мы судорожно впихивали в пакеты наши уже расползшиеся по дому вещи, потом в оконный проем полетели чемоданы и прочее барахло. Каждый понимал, главное, ничего не забыть. Через минуту, нет, через две, ну хорошо, через пять, мы сидели в машине и тяжело дышали. У Алисы никак не заводился мотор... Наконец, затарахтел, и наш железный конь как безумный полетел от страшного места.
  Мы мчались по главной улице городка. Особняки с палисадами вскоре сменились плотной застройки домами с разноцветными вывесками и витринами. Торговая часть Пализо в этот час была совершенно безлюдна. Потом опять пошли отдельно стоящие особняки. Видно, мы успели проскочить весь город.
  - Остановись. Сообразим, что к чему.
  - Я сейчас отказываюсь соображать.
  - Ну, хоть покурим.
  Машина встала, как вкопанная, но видно наша дрожь передалась и ей, безмолвной труженице, сиденья под нами продолжали нервно покачиваться.
  - Что делать будем? - Алиса закашлялась, слишком глубоко затянувшись сигаретой.
  - Я не понимаю, почему вы так перепугались, - заметила Галка. - Кто-то в доме умер. Это бывает. Просто твой приятель не успел нас предупредить.
  - Когда кто-то в доме умирает, его обмывают и кладут на стол. А этот лежит в койке, в абсолютно пустом доме...
  Я могла несколько прояснить ситуацию, но не хотелось пугать подруг, поэтому сказала только:
  - Надо обратиться в полицию.
  - Нет, - Галка так и вскинулась. - Я не хочу в полицию. Я хочу в Париж. Зачем нам французский труп? Привяжутся и будут каждый день вызывать в жандармерию или как там у них это называется?
  - У них это называется префектура.
  - Будут водить нас в префектуру и заставят подписать бумагу о невыезде.
  - И хорошо, - обрадовалась я. - Поживем в Париже не неделю, а месяц. И потом, девы, это же готовый сюжет.
  - Ты соображаешь, что говоришь? - у Алисы дрожал голос. - Я должна быть на работе через десять дней. Иначе у меня эксперимент горит.
  - И что ты предлагаешь нам сейчас делать? Жить-то негде.
  - Поехали ко мне в Дюссельдорф. И в Германии люди живут. Покатаетесь по Рейну, а как подойдет билетный срок, полетите в Москву.
  - Меня это совершенно не устраивает...
  Надо ли говорить, что я поддержала Галку. Рейн, конечно, тоже не плохо, но мы сидели в двадцати километрах от Лувра, Монмартра и сада Тюильри...Я мечтала об этом всю жизнь. Я задохнулась от возмущения. Мне чисто физически не хватало воздуха. Я опустила окно, выглянула в ночь. Прямо перед моими глазами безмятежно сияла цифра 178 и название улицы, все та же рю де Пари.
   - Парижская, если перевести на русский язык. Сердце у меня забилось, как бешенное. Именно от этого дома нам надлежало завернуть в узкий проулок, чтобы найти нужный особняк - третий по счету с правой стороны. Во всяком случае именно так было написано в памятке, которую Алиса называла адресом.
  - Девочки, посмотрите. Вот он - наш номер-то. Мы залезли в чужой дом.
  По машине прокатилось что-то вроде тяжелого вздоха, похожего на лесной гул.
  - Как такое могло случиться?
  - В темноте увидели лишнюю единичку, это бывает.
  - Сидите, я сейчас, - Алиса от волнения совершенно охрипла.
  Она осторожно вылезла из машины, мы последовали за ней, нырнули в проулок. К решетчатой ограде крохотного палисада мы приблизились на цыпочках.
  - Жасмин...услышали мы ее голос. - Как я забыла? Эсмеральда рассказывала мне про этот куст. Она его из Англии привезла.
  На это раз ключи подошли и к калитке, и к дому, и к гаражу. Мы приехали туда, куда должны были приехать. Кошмар кончился. Черт с ним, с детективом, подумала я с облегчением. Будем просто жить и радоваться Парижу.
  Но все уже свершилось. Дальнейшего сюжета нам не надо было придумывать. Он сам шел за нами по пятам.
  9
  Первый день в Париже. О, хотите, я расскажу вам, что это был за день? Париж начался с Люксембургского сада. Галка любит, чтобы осмотр каждого значительного города начинался с парка. Мы так и начали.
  В Париж мы поехали не с самого утра. Вначале мы стирались, мылись, без конца ели и пили кофе. О вечернем страшном происшествии не вспоминали, словно его и не было. Сейчас все наши помыслы занимала первая вылазка в город. Алиса заявила нам, что ни под каким видом не поедет в Париж на машине. Не настолько хорошо она разбирается здешних правилах дорожного движения, да и с парковкой проблема. Поскольку гараж был занят хозяйским "Ягуаром", нашему "Опелю" предстояло коротать дни и ночи на платной стоянке.
  По дороге домой кто-то из нас спросил:
  - А мы там ничего не забыли, а?
   Каждый тут же понял, где это - там. Нет, не забыли, ничего не забыли.
  Галка вдруг остановилась, как вкопанная.
  - Вообще-то я утром не нашла свой крем. Похоже я оставила его в той ванной комнате.
  - И ты так спокойно об этом говоришь? - ахнула я. - На креме твои отпечатки пальцев!
  - Марья, не идиотничай! Не будет же полиция гулять по всему Парижу с баночкой крема. И потом вы тоже цапались за стол и прочие вещи. Там ваших отпечатков пруд пруди. А крем импортный, дорогой, и дизайн современный. Он вполне мог принадлежать хозяевам особняка. Там этих кремов...
  - Я как-то не подумала про отпечатки пальцев, - опечалилась Алиса. - Но Галя права. Это только в детективах по отпечаткам пальцев находят преступников. В Москве каждый день заказные убийства. И никого не находят.
  - Да какие же мы преступники? Что ты городишь-то?
  - Верно. Хватит. Было и прошло. Больше об этом не говорим.
  Мы пошли на вокзал, купили проездной на неделю. В Париже это совершенно необходимо:электричка плавно втекает в метро, и на весь путь нужен один проездной билет, именной, с фотографией. Алиса предупредила нас об этом заранее, и мы запаслись фотографиями еще в Москве.
  Итак, мы доехали на метро до центра Парижа и выпали в Люксембургский сад. Ничего себе...Мы озирались как-то застенчиво. Куда больше, чем эти аллеи, деревья и люди на скамейках, нас волновало само название этого места. Столько всего читано, где Люксембургский сад был непременным участником! И вот мы здесь, под его сенью. Дворец стоит. Его построила Мария Медичи, вторая жена Генриха IV Наваррского, о котором там много писал Дюма.
  Внутрь Люксембургского дворца мы, конечно, не пошли. Обойти дворцы в Европе - на это нам не хватит ни времени, ни денег, и потом в Петербурге дворцовый интерьер не хуже. У нас была совсем другая задача - протоптать в Париже свои тропы.
  Насчет троп я загнула для красного словца, тропа здесь у туристов одна. Конечно, мы пошли на остров Сите к собору Нотр Дам. Не буду говорить, что он огромный и прекрасный. Это все знают. Но меня чрезвычайно удивило, что собор совершенно белый. А где копоть веков? Понятно, что собор реставрировали, и еще сейчас на главном фасаде висит заградительная сетка (что, кстати не портит величественного вида).
  Мой относительно уравновешенный характер имеет много недостатков, вот один из них- внезапно вспыхивающее любопытство. Желание узнать что-то сейчас и немедленно сродни болезни. На этот раз мне приспичило узнать, как они его, то есть Нотр-Дам, чистили. Не мылом же смывали грязь веков? Дома, в России купола именно моют мылом, говорят, детским, чтоб не смыть позолоту. На Нотр-Дам никакой позолоты не было, но это не упрощало задачу. Отмыть все эти кружева и контрфорсы не представляется возможным. Я знаю, что кремлевскую стену у нас в свое время чистили пескоструйным аппаратом. Но одно дело стружку снимать с кирпичной стены, и совсем другое с этого резного чуда. Наверное, французы используют химию. Не истончили бы собор до полной хрупкости. И как всегда - ни у кого ничего не спросишь. Никого похожего на гида. И потом - отсутствие языка... Любуйся молча, а все вопросы будешь снимать дома.
  Внутри собор еще больше, чем снаружи. У алтаря есть такой выгороженный загончик со стульями, куда туристам ходить заказано, там молятся. Рядом кабины, где верующий католик может исповедаться. Это трогает. Сидит тихий человек в сутане и ждет, когда кто-то из любой части света захочет облегчить свою душу.
  У нас так просто не исповедуешься. Вначале надо трехчасовую службу на ногах отстоять. При артрите это сложно. Интересно, есть ли у католиков пост? Органист играет, звуки разносятся по всему храму, забиваются в самые высокие закоулки и там гудят многоголосым эхом. Свечи горят... Нет, вру, не свечи, а фитильки в маленьких рюмочках, наполненных воском. Витражи сияют. Они здесь удивительной яркости и красоты.
  Я не выдержала и перекрестилась. И даже "Отче наш" шепотом прочитала. Наверное с точки зрения православия это грех - молиться в католическом храме, но не совладала с собой. Здесь было так прекрасно, и все умиляло.
  После собора день показался особенно ярким и солнечным. Алиса сказала, что где-то на площади есть некая обозначенная точка, которую французы считают центром мира. Мы долго искали эту точку, но не нашли. Может Алиса что-то напутала? Не могут французы быть такими снобами.
  Галка тем временем стала поднывать, что неплохо бы и перекусить. Про ресторацию или кафе ввиду денежных сложностей она и не заикается, но длинный французский батон... Вот она закрыла глаза, и батон перед ней как живой. Более того, она улавливает его запах.
  - Нет, моя дорогая. Перебьешься, - строго сказала Алиса.- Если мы будем мечтать о французских батонах, то ничего не увидим. Сейчас мы пойдем в Сент-Шапель. Шапель - значит часовня. Она построена Людовиком Святым для хранения тернового венца Христа, обломка креста господня и еще чего-то по мелочам. Этот собор - главная красота Франции. Поверьте, не вру.1264 год! Он изнутри весь драгоценный. А работает только до пяти. Если поторопимся - успеем.
  И мы пошли смотреть главную красоту Франции. Сент-Шапель размещалась рядом с Дворцом Правосудия. Алиса как всегда была права. Изнутри собор напоминает иллюстрации к очень дорогим детским книгам, которые пытаются изобразить старую Францию. Я хочу сказать, что такого во взрослой жизни уже не бывает. Там были фантастические драгоценные витражи, стены в узорочье, короны и лилии переплелись с тончайшим растительным орнаментом Одежда святых была украшена ...наверное это смальта все-таки или стекло, не может быть, чтоб здесь остались рубины и изумруды.
  А потом заиграла музыка. Здесь очень уместно междометие: "О!" Играли попурри из лучших мелодий, которые создало человечество. Музыка застигла людей врасплох, как в детской игре "замри". Лица у всех разгладились... слушали, а, может, молились. Народу было немного, человек тридцать, все туристы. Я вспомнила не к месту "Мост короля Людовика" Уайдлера. Рыжий монах в этом романе все пытался понять, почему, за какие грехи Господь собрал на подвесном мосту именно этих пять человек, чтобы потом порвать мост и толкнуть несчастных в пропасть. А я думала, за какие добрые дела мы, люди всех национальностей, собраны здесь для праздника души? Тихие вышли мы на улицу.
  - Галка, все, ликуй. Мы можем подумать, где поесть. Для этого лучше идти в Латинский квартал.
  У нас были очень маленькие запросы: чашку кофе и пару булок, но и этого город Париж не мог дать нам с легкостью, потому что цены вокруг были возмутительные. Ну ладно, не об этом речь. Поели, покурили. А потом я сказала:
  - А ведь он там лежит...Убитый. А мы, три здоровые тетки, не можем помочь французской полиции найти преступников. У нас у всех умерло гражданское чувство. А если бы мы в Москве нашли труп?
  - Тише ты! Говорить о таких вещах в людном месте...
  - Все равно здесь нас никто не понимает.
  - Не правда, здесь полно русских.
  - Свои не выдадут.
  И все-таки мы ушли от греха, оставили кафе и разместились в сквере на лавочке. Там и продолжили разговор. сквере и продолжили разговор. Говорили, в основном, мы с Галкой, Алиса помалкивала.
  - И как ты собираешься помочь французской полиции?
  - Надо заявить. Пойти в префектуру и все рассказать.
  - В Париже или дома в Пализо?
  Пализо уже стало нашим домом, ну и дела!
  - Это не принципиально. Главное, префектуру надо найти. Алиса, ты наверняка знаешь, где это.
  Алиса вздохнула.
  - Я была в префектуре лет пять назад. Я тогда работала в университете и мне надо было продлить визу. Я и поперлась. Уже в префектуре обнаружилось, что виза у меня просрочена. Вначале они со мной вообще отказались разговаривать, сразу начали орать. Потом сказали: ждите. Там такой зал большой, вдоль стен окошечки, окошечки, а посередине просители на стульях. Стулья убогие, просители жалкие. Какие-то арабы, негры, турки, русские - беженцы, и всем надо получить вид на жительство или еще что-то в этом роде. Я попала в число этих несчастных, сижу, жду, когда меня вызовут.
  Я и сейчас знаю по-французски не больше тридцати слов, но кое что из того, что мне хотят сообщить, пойму. А тогда мой родной язык за границей был английский. В префектуре устроено все безобразно, словно это не Париж, а поселок Канашкина прорезь Таймырского района. Позвали меня к окошечку. В окошечке имеется щель. Далее надо лечь грудью на стойку и кричать в эту щель свои просьбы. У меня тогда была одна просьба, говорите, умоляю, медленнее. Умолять на крике очень трудно, а если обычным голосом говорить, то девица меня просто не слышит. И чем настойчивее я ее умоляла не торопиться: плис, пардон, мерси, тем яростнее звучала ее французская речь. Прямо как пулемет. Словом, в префектуру я не пойду. Никогда. Если вас терзают гражданские чувства, вы и идите. Но без меня.
  - Мы не можем без тебя, без тебя мы немые.
  - А вы жестами.
  - Может он все-таки сам собой помер, от старости? - с надеждой спросила Галка.
  - Держи карман шире, - встряла я. - У него сорочка в крови. Весь воротник заскорузлый и черный. А в груди рана величиной с пятак. Я просто говорить не хотела...
  - Не показывай на себе, это плохая примета, - заверещала Галка.
  - Алис, пойдем в префектуру. Его похоронить надо. Что же он там... разлагается? Не хорошо это, не по-христиански.
  - Ладно. Про префектуру я просто к слову сказала. Нам надо идти совсем в другое место. Дворец Консьержери видели? Тот, что построен Людовиком Красивым в незапамятном году? Так вот - там обретается штаб-квартира французской полиции. Да, я про Дворец Правосудия говорю. А рядом на набережной Орфевр в полицейском управлении сидел когда-то Мегре и распутывал в клубок смотанные убийства.
  - И как попасть к современному Мегре?
  - Ну как? - вмешалась Галка. - Подходим к полицейским у входа и говорим: "Месье, в городе Пализо на улице такой-то лежит труп?" Алис, ты знаешь как труп по-французски?
  - Ладно, уговорили.
  Мы опять пошли на остров Сите к Дворцу Правосудия. Когда мы посещали Сант- Шапель у ворот стояли два очаровательных полицейских, один молодой брюнет, другой молодой блондин. Я их хорошо запомнила, потому что подумала тогда: какие красивые во Франции полицейские. Теперь около узорной решетки стояли мои ровесники, один пузатый и потный, он все время снимал фуражку и вытирал синим платком мокрую лысину, и другой, тощий, плоский, словно из-под катка вынутый. Я представила вдруг наш разговор. Мы ему про труп в особняке, а он нам: "Ага... вы, стало быть, русские. А как вы, мадамы, туда попали? Ах, через окно? А все ли осталось на месте в том особняке после вашего внезапного бегства? А не прихватили ли вы что-нибудь из хозяйского добра? А может быть, вы сами хлопнули этого ушастого?"
  Видимо Галка почувствовала мое замешательство и поняла всю нелепость происходящего, потому что сказала решительно:
  - Не надо нам туда идти. Не хочу я засовывать свою голову под мышку этому тучному. Это все равно что в петлю. Я знаю, что делать. Перекурим.
  Мы опять уселись на лавочку.
  - Пошлем на набережную Орфевр письмо, в котором все объясним, - предложила Галка. - Это избавит нас от личного общения и последующих неприятностей.
  - Они анонимных писем получают тонны.
  - Я предлагаю это сделать не из гражданских, как вы говорите, чувств, а чтобы меня совесть не мучила.
  - А вдруг этот с ушами просто самоубийца, - не к месту ляпнула я. - Лег в постель и застрелился. В этом случае не полицию надо извещать, а родственников.
  - А где же тогда пистолет? - Алиса посмотрела на меня осуждающе. - Там не было никакого пистолета.
  - Да что мы с тобой видели-то? Может он его под кровать успел забросить. Нам бы осмотреть все повнимательней, а мы как безумные...
  - Маш, что ты плетешь? Как самоубийца мог забросить пистолет под кровать? Что-то ты темнишь.
  - Ну хорошо, сознаюсь. Я на этой окаянной вилле забыла шарфик. Ну тот, полосатенький.
  - А на нем русская этикетка...
  - Вот и нет. Турецкая. Я его в Коньково купила.
  - Господи, ну что мы перепираемся? Если французской полиции надо будет нас найти, то они найдут.
  - Вопрос только - когда. Через восемь дней нас здесь уже не будет.
  - Так извещать нам полицию или нет? - почти с надрывом крикнула Галка.
  - А что если дать объявление в газету? - предложила Алиса. - Во всяком случае я знаю, как это делается. Напишем, что в Пализо по такому-то адресу в пустом доме лежит труп. Объявление пошлем в "Юманите", это дешевая газета. В конверт кроме текста надо положить чек.
  - А откуда у нас чек?
  - Положим деньги. Я думаю, десяти франков хватит. Только такой бумажки нет. Это монета.
  - Ну пошлем двадцать франков.
  - Это мы можем себе позволить, - сказала я. - Двадцать франков - цена трупа.
  - И вовсе нет. Это цена нашей совести.
  - Странно, что в Париже труп, совесть и чашка кофе в одной цене, - задумчиво подытожила Алиса. - Теперь пошли на почту. Я знаю, где она находится. Только вначале сочиним текст.
  Мы сочинили. По-русски он звучал очень убедительно. Потом Алиса с помощью карманного словаря билась над французским вариантом. На почте мы все переписали начисто. Алиса сказала:
  - По-моему это не заявление, а бред. Я напишу его по-английски с просьбой перевести и отредактировать текст. Вложим еще двадцатку.
  - Такой труп мне уже не по карману, - проворчала я.
  - Ладно, скинемся. Еще мы должны дать наш обратный адрес.
  - Ну не Пализо же им называть. Выгляни в окошко, вот тебе и адрес.
  Не могу не заметить, что отправка писем во Франции с точки зрения русского человека выглядит странно. Письмо не опускают в ящик, а относят к чиновнику в окошко. Он взвешивает письмо на весах, и в зависимости от веса продает марку. Мы заплатили сколько-то там сантимов. Вообще не понятно, что французы мелочатся? Я думаю, что весы, сама процедура взвешивания, и чиновник при этих весах стоят дороже, чем просто марка - для всех писем, без разбору. Но с другой стороны, всем надо зарплату получать.
  
  10
  Все произошло так быстро, что ни Клод Круа, по кличке Шик, ни третий из уже знакомой нам компании - Федор Агеевич Кривцов, не смогли ни помочь, ни помешать. И вот теперь Пьер лежит у камина с пробитой башкой, а Ситцевый Додо пристроился у него в ногах, и из тощей груди его фонтаном хлещет кровь. Зачем в комнате камин - одному черту известно. Во всяком случае Шик не помнил, чтоб его когда-нибудь топили. Не иначе как сама фортуна распорядилась воздвигнуть это сооружение в день рождения Пьера для того, чтобы в свой урочный час этот красавчик с размаху врезался башкой в необычайно острый угол мраморной ка минной доски.
  - Кровь надо собирать, а то нас затопит! - Шик старался говорить бодро, но зубы у него металлически лязгали. - Бери тряпку или губку. Где здесь, черт побери, какой-нибудь таз?
  Кривцов не отвечал. Он сидел белый, как мел, вцепившиеся в собственные коленки, руки свело судорогой, а губы тупо повторяли:" Ё моё...это же надо! Как в боевиках...блин! Ё моё..." Если бы Шик понимал по-русски, то его бы удивил подобный текст. Федор Агеевич ненавидел сленг, и если допускал жаргон, то только свойственный изысканной московской богеме. А богема не говорит "блин", она предпочитает здоровый русский мат.
  А ведь все так удачно складывалось! Они приехали в Париж ночью. Шик подремывал на переднем сиденье, вцепившийся в руль Пьер составлял с машиной одно целое, а Кривцов смотрел во все глаза, не веря своему счастью. Вот он - Париж, Мекка для всех пишущих, рисующих, играющих и танцующих. Неужели мечта всей его жизни осуществилась? Он был настолько восхищен, что утратил былую сдержанность и без конца задавал вопросы безмолвному Пьеру.
  - Это ведь Нотр-Дам? Как великолепно он освещен! У французов во всем чувство меры! Сейчас будет Старый мост со статуей Генриха IV. Я не ошибаюсь? И где-то здесь рядом Дворец Правосудия...
  - Тьфу на тебя, - проворчал Пьер, - я предпочел бы этот дворец никогда не видеть. Для тебя это дворец, а для меня лачуга смрадная.
  Пьера несказанно злил этот русский. Всю дорогу он вел себя так, словно не краденый товар вез клиенту, а путешествовал на маменькины деньги. Вопросов по существу не задавал, то есть делом совсем не интересовался, а только вертел головой как флюгер, любопытно ему, вишь, на Европу посмотреть. Пьер знал, что русские все алкоголики, а пьяниц он не переносил. Сопливые их беседы для него нож острый. А этот сколько за дорогу коньяка выхлестал, уму не постижимо, и ни в одном глазу: "Это дом инвалидов? Ах, ох, я себе его так и представлял! А где Лувр? Покажите, пожалуйста, где Лувр?" Тоже мне, любитель прекрасного!
  Прибыли на место. Домишко этот, на окраине Парижа, достался Шику в наследство от бездетной тетки, неряхи и пьяницы. Дом представлял из себя совершенную развалюху, хороши был только подвал и сад, но налоги за наследство содрали как за полноценное жилье. Шик только и смог, что подлатать черепицу, чтоб с неба не текло, на большее денег не хватило. Жить здесь было нельзя, но Пьер сказал, что для деловых целей лучшей крыши не придумаешь.
  Машину поставили в саду, никакого гаража там и в помине не было. Две комнатенки, обставленные поломанной мебелью. Внесли матрас, неторопливо выгрузили товар. Неплохой куш, сразу видно. На заре своей карьеры Шик был обычным карманником, а потом приобщился к искусству и вошел в толк. Теперь он не хуже любого оценщика может назвать цену. Иногда, правда, и ошибешься на нуль. Полотна свертывать не стали, положили на матрас и прикрыли одеялом.
  Теперь можно подумать насчет пожрать. По дороге Шик успел купить еды, не то чтобы роскошной, но желудок заполнить есть чем. Выпивка, правда, была ни к черту. И главное, эта сволочь говорила: Бургунское. Чтоб подсунули такую дрянь под видом Бургунского, это надо постараться.
  - Завтра в девять утра мы должны быть на месте, - сказал Пьер. - Поэтому всем спать.
  - А где место-то? - невинным голосом спросил Шик.
  - Там узнаешь.
  Шик тихонько посмеивался в темноте, подсовывая под спину одеяло. Спина у него всегда мерзла. Пьер, конечно, думает, что он самый умный, корчит из себя супермена, но Шик давно догадался, куда они с утра направят стопы. Маленький банк на улице Сен-Лазар. Наверняка, Пьер обделывает там свои делишки.
  Шик уже всматривался в первый сон, когда раздался стук дверной колотушки, заменяющей электрический звонок. Пьер тут же вскочил на ноги и бросился к окну.
  - Кто знает, что ты здесь?
  - Из тех, кому надо знать - никто.
  - Кого же тогда принес черт?
  - Полиция... - пошептал одними губами Кривцов, но Пьер оборвал:
   - Заткнись!
  Долго гадать им не пришлось, потому что они услышали гнусный и гнусавый голос Ситцевого Додо. Он устал бить в дверь колотушкой, и теперь орал на всю округу:
  - Открывайте! Я знаю, что вы здесь! Ваша дурацкая машина стоит под яблонями. Вы от меня не скроетесь, подонки! А этот клоповник я разнесу в щепу.
  - Откуда ушастая тварь знает этот дом?
  - Ситцевый знает все, - почтительно прошептал Шик. - Не мужик, а копилка с чужими тайнами.
  - Ладно, открывай.
  Додо ввалился в дом, не переставая ругаться.
  - Сбавь на оборотах, - негромко предупредил Пьер.
  Куда там! Теперь с гневных уст слетали не ругательства общего толка, а вполне конкретные упреки. Договорились ведь, что на этой чертовой заправке он получит товар. Приехал, и нет субчиков. В его планы вовсе не входило уезжать из Бельгии. У него дела не только с такими недоносками, как Пьер, есть и достойные люди. И клиент, между прочим, бельгиец. А вместо того, чтоб делать дело, он торчит в дурацком кафе и пялится на дорогу.
  - Я ждал вас три часа. Три! - показал Додо на пальцах, поднося их к самому носу Пьера. - Потом стал спрашивать, а были ли здесь такие заметные-приметные - пара проходимцев. Оказывается были, посидели полчаса и растворились.
  - Ты что, совсем обалдел? - потрясенно спросил Пьер. - Ты не такой дурак, чтобы вести себя в дорожном кафе как полицейский. Или ты решил нас заложить?
  - Это как посмотреть, - воскликнул Ситцевый весело. - Как вести себя будете. Ладно, дайте что-нибудь выпить.
  - Коньяку? - услужливо предложил Кривцов.
  Додо посмотрел на него как на привидение, он еще не сообразил, что здесь делает этот чужак.
  - Коньяк мы распивать не будем, - решительно сказал Пьер, - и чем быстрей кончим разговор, тем лучше.
  - Да мы его еще не начинали, - беспечно ощерился Додо.
  - Мэтр в Париже?
  - Метр уехал по делам в...Впрочем, вам это знать не обязательно. Вернется он только во вторник.
  - Понятно. Мэтр в Бельгии.
  - А зачем вам понадобился Мэтр? Раньше мы отлично ладили сами. А,Пьер? Шик, объясни ему. Крот в наших делах человек новый.
  Спрашивая, Додо все время осматривал комнату, а потом прирос взглядом к одеялу на матрасе, понял, что не спроста они его здесь расстелили.
  - Я предпочел бы сказать об этом самому Мэтру, - веско сказал Пьер, - но на худой конец можно и тебе. Мы выходжим из игры.
  - Мы - это ты и Шик? - он посмотрел на последнего с сожалением, мол, ладно, если у Крота мозги расплавились, на то он и крот - подземный житель, но ты-то, старый кадр...
  Шик заерзал под этим уничижительным взглядом.
  - При товаре, и выходите? - продолжал Додо. - Так не пойдет, так не поступают порядочные люди, - он сорил словами, а сам прикидавал, сколько драгоценных полотен лежит под пледом. Стопочка толстенькая, наверное не меньше десятка...Правда, десять, это он загнул, шесть... Но уж пять точно.
  Ситцевый вдруг стремительно бросился в угол и со сладострастным выражением на лице, словно красавицу обнажал, сдернул закрывающие полотна одеяло. И тут же защелкал языком в упоении.
  - Скажите пожалуйста! Это кто же у нас такой будет? Неужели Малевич?
  - Это Фальк, - подал голос русский. - Всем Малевича подавай!
  - А это у нас будет... - Додо поднял за уголок первое полотно, стараясь рассмотреть второе.
  Пьер просто оцепенел от подобной наглости, но в следующее мгновение пришел в себя и бросился на Ситцевого, стараясь оттащить его товара.
  - Ты руками то не лапай. Не твое! Жалко, Ситцевый, что мы с тобой на заправочной станции не встретились. Там бы ты на весь мир орать поостерегся. Или ты не понял?
  - Отчего же не понять? Я так думаю, что ты сам клиента нашел. Шик нашел русского с товаром, это мне известно. А теперь ты сам хочешь сбыть. Ладно, имеешь право. Но потом... Слышишь, Крот, потом ты можешь так работать! А эти картины Мэтр давно ждет. И все уже уговорено, а во время игры правила менять никому не позволено.
  Пора объяснить суть дела. Да, наши незадачливые герои торговали краденым. Каждый, кто смотрит видак и читает детективы, знает, что не так трудно украсть, как сбыть товар. То есть, хотя воровство живописи, скульптуры и прочей старины вещь достаточно сложная, но она ни в какое сравнение не идет с тем, чтобы заполучить нужного клиента и получить настоящую цену. Не в антикварную же лавку с товаром идти?
  Идеальный вариант - заказное воровство, когда клиент точно говорит, что ему надо, не скупится при получении товара, а потом так заметает следы, что полиции здесь делать нечего. Но о подобном можно только мечтать. Обычная ситуация - это система перекупщиков, которые имеют своих агентов. Такими агентами были и Ситцевый Додо, и Шик, только первый был напрямую связан с этой акулой - Мэтром, а мелкая сошка Шик видел его считанное количество раз. Пьер в этом деле был человеком новым, на какой ниве до этого он стриг колосья - неизвестно, но в новом деле быстро вошел во вкус и шестеркой быть отказывался.
  Промысел этот всегда был доходным, но наибольшего размаха в Европе он достиг тогда, когда Россия криво, косо и с оглядкой переползла на новые рельсы и оснастилась лозунгом "Вперед к капитализму!" Не успели на западе опомниться от такой новости, как в стране недавнего социализма начался полный беспридел. Период накопления, золотые времена! Грабь награбленное! Приватизируй, что плохо лежит. Началась полная вакханалия, а русское правительство в купе с милицией, полицией и сознательными гражданами только руками разводили: "Черт знает что! Куда все девается?" Но тут же сами себе все и объясняли: "Прежде чем обрести капитализм, необходимо накопить капитал в отдельно взятых особенно цепких и липких руках. Да, это пиратство. Но предки у этих Рокфеллеров и Морганов тоже имели руки по локоть в крови. Только их потомки стали похожи на людей, и мы дождемся!" Страшно жить в стране, где воровство не только узаконено, но по уверению власти служит благим целям.
  Словом, в эти счастливые времена и у Ситцевого Додо, и у Пьера с Шиком работы было много. Но большие деньги портят людей. Пьер решился на крайность, и недавние подельники сцепились.
  - Ах, не по-джентельменски поступаем? - орал Пьер. - Да ты знаешь ли, что это обозначает, по-джентельменски дела обстряпывать? Вы со своим Метром только и умеете, что на нас наживаться. Ваши копейки нам больше не нужны! Наш труд, между прочим, сопряжен с опасностью для жизни! Кусок хлеба нам нелегко достается. А ты, жук навозный, и Метр твой, гнида бельевая, только купюры умеете считать... в счетных машинках. Самим пальцами шевелить вам уже лень. Думаешь, я не знаю, сколько вам за прижизненные эстампы Рембрандта отвалили? И посмей произнести вслух, сколько стоили антики, которые мы вам из Испании везли!
  - Понятно, - сказал Ситцевый почти весело, - бунт на корабле. А, между прочим, за тобой, Пьер, должок.
  - Это за тобой должок, тарантул худосочный. И гораздо больший, чем ты себе мыслишь! - гордо прокричал Пьер, но Шик уловил в интонации его новый оттенок, эдакий намек на растерянность.
  - И еще добавлю, - обаятельно улыбаясь, добавил Додо. - Я мог бы сказать, что мне вы никакой пакости устроить не сможете, а я смогу, потому что вы при товаре. Но я не буду этого говорить, потому что вы не поверите, что я заложу вас на Фальке. Я про другой должок говорю. А, Пьер, ты понял меня? Этот должок не имеет отношения к нашему товару, но имеет отношение к другому... - ох и мерзкая улыбка расцвела на бледных ситцевых губах!
  - Ты мне будешь угрожать, - проревел Пьер на низких нотах. - Ты...Мне!...
  Задним числом объяснить ситуацию можно, речь шла об очень больших деньгах, по-настоящему больших, и хвати у Пьера ума предложить Ситцевому отступного, все бы кончилось миром. Додо перестал бы делать намеки на другой товар.(Что он там имел в виду? Может, наркотики, может трупы?)Все бы опять стали друзьями, и каждый был бы при деньгах. И этот Кривцов, недоумок, тоже. Для него и десять тысяч долларов - деньги, а здесь счет шел на сотни тысяч. Но все разыгралось по другому сценарию.
  Ситцевый в разгар своих паскудных намеков полез в карман. Шут его знает, что он искал в брючине, может, носовой платок или зажигалку, или, скажем, причинное место почесать хотел, но Пьер решил, что при таком разговоре в карманах искать можно только оружие, а потому сам с быстротой фокусника вытащил пушку. При виде наставленного на него пистолета Додо, ни минуты не сомневаясь, с быстротой бешеного носорога бросился на Пьера, успел таки заломить ему правую руку и что есть силы толкнул в грудь. Тощий, жилистый, а силы в руках как у гориллы. Дальше грянул выстрел, все в дыму пороховом... и два трупа.
  Так выглядела действо с точки зрения Шика. Бледный от ужаса Кривцов, еле шевеля губами, вносил свои коррективы, мол, Ситцевый хотел завести руку Пьера за спину, но не успел, а Пьер, который не хотел убивать Ситцевого, непроизвольно выстрелил и попал точно в сердечную мышцу. Но это каждый случай можно рассказывать с нескольких точек зрения, результат-то один. Так же и ученые историю мира сочиняют, каждую битву подробно описывают, а кому верить - Бог весть.
  
  15
  Шик отжал тряпку в раковину.
  - Кровищи, как на бойне...
  - Слушай, а ведь он жив, - свистящим шепотом сказал Кривцов.
  - Кто?
  - Ну этот...наш, Пьер.
  - Да ну? - Шик немедленно опустился на колени и приложил ухо к груди Пьера.
  - Бьется?
  - Не слышно. Но должно биться. Теплый он, только без сознания.
  - Расстегни рубашку.
  На могучей, умеренно волосатой груди Пьера тонкой змейкой блеснула серебряная цепочка, на которой висел узкий ключ. Шик задумчиво провел пальцем по ключу, потом спохватился:
  - Это мы снимем.
  - Зачем? Может это талисман?
  - Знаем мы эти талисманы. Он ему на шею давит, - Шик снял цепочку, сунул ее в карман и опять приложил ухо к груди Крота. - Ничего не слышу.
  - Надо его на кровать перенести, - предложил Кривцов, одеялами закрыть. Для теплоты.
  Они взгромоздили тяжелое тело Пьера на кушетку, подушка сразу окрасилась кровью.
  - Лед надо. Рана-то маленькая.
  - Где я тебе лед летом найду, - проворчал Шик. - Ну дураки, ну идиоты! Провернули дельце.
  - Врача надо.
  - Угу. И полицию.
  Кривцов потянулся к фляге с коньяком, сделал большой глоток.
  - Командуй теперь ты. Я в Париже человек чужой.
  - А где ты свой-то? От страха в штаны наложил.
  - Я ведь тоже могу по уху дать, - промямлил Кривцов вроде бы нерешительно, но Шик понял - может, он такие вещи интуитивно понимал.
  - Ты лучше скажи, что нам с Ситцевым делать? - он пододвинул ногой отброшенную в сторону руку Додо.
  - Может, в Сену? Колосники от камина к ногам и всех дел.
  - Предложения у тебя какие-то оперные, - Шик передернул плечами. - Плесни коньяку.
  Выпили...
  - А почему его Ситцевым зовут?
  - А потому что он во всем раскаивается! - вдруг на истерике крикнул Шик. - Лежит здесь дохлый и раскаивается. Гад!
  Кривцов не стал уточнять загадочный смысл этой фразы. Он уже успел заметить, что Шик заводится с пол-оборота. То человек, как человек, а то начнет себя взвинчивать, и через минуту трясется, как эпилептик, места рукам не находит, вертится вокруг оси, как волчок.
  - Ты думаешь я переживаю, что Ситцевый в ящик сыграл? Да я может быть этой минуты еле дождался. Но главный поганец в этой игре не он, а Мэтр. Вот это, я скажу тебе, висельник. И все ему сходит с рук! Я был у него один раз на вилле в Пализо. Меня не пустили дальше порога. Нет, пустили, конечно, в тухлую комнатенку. Хорошо, хоть не на кухне принимал. Это для деловых разговоров! Для него Шик - мразь, пустое место, - он яростно сплюнул. -Сколько я от него унижений стерпел! А ведь я его давно знаю. С тех допотопных пор, когда его звали Билл Пархатый. Да он и не француз вовсе, а англичанин. Сейчас он корчит из себя ...месье Ренур, видите ли. Да имя можно любое взять, хоть Плантагенет, хоть Капетинг, - Шик вдруг развеселился и начал с такой силой тереть ладони, словно хотел добыть огонь трением. - А вот сейчас мы и посчитаемся. У меня есть труп, и я его использую с толком. Я знаю, куда деть старину Додо.
  - И куда же мы денем старину? - Кривцов явно опешил от страстного монолога.
  - А мы его отвезем к старине Мэтру в Пализо. Хороший подарок, а?
  Шик играл сцену широко, радостно, как бы подчеркивая, что все это клоунада, но за нитки марионеток будет дергать он, Клод Круа, по прозвищу Шик.
  - Ты хочешь подкинуть мертвеца в чужой дом?
  - А почему бы нет? Мэтр сейчас в отъезде. Но когда он вернется в Париж, то вряд ли поедет в Пализо. У него этих вилл, как шампиньонов в поле. А Додо будет лежать там и тихо ждать своего часа. И час настанет. Представляю рожу Мэтра, когда он обнаружит в своем доме труп. И ни кого-нибудь...
  - А старины Ситцевого, - подытожил Кривцов.
  - Именно! И это значит, что Мэтр, он же Билл Порхатый, сразу поймет, что это угроза и предупреждение - с нами шутки плохи!
  - Я если нас застукает полиция?
  - Опять медвежья болезнь? - хмыкнул Шик, и была в этих словах такая издевка, что Кривцов слово дал - ни в чем не показывать этому дураку своей слабости. Волков бояться, в лес не ходить. А он пошел. Теперь уже ищи способ выбраться из леса живым.
  - Сейчас и едем, - продолжал тарахтеть Шик. - Я сяду за руль машины этого, - он ткнул пальцем в мертвеца, и тут же пояснил: - Не пешком же он к нам пришел! А ты поведешь нашу машину, чтоб было на чем сюда вернуться.
  - Я не поеду. Водительские права у меня есть, получил, но ездить по Парижу - увольте!
  - Дурень ты. Труп-то я повезу, а ты за мной след в след. А машину Додо я оставлю в Пализо на стоянке. Когда в это дело вмешается полиция, то будет очень кстати, что машина Додо под боком. Это же улика. Мол, заехал к шефу, а тот его и пришил. Да, чтоб не забыть. Перчатки заранее надень, чтоб не наследить. А то потом: "Ах, я так разнервничался, что забыл про отпечатки пальцев". А я, брат, помню.
  Вся операция прошла на удивление спокойно. По части отмычек и вскрытия чужих квартир Шик был мастером. Труп Ситцевого аккуратненько втащили через окно. С дверью Шик колдовать не стал, фонарь над ней горел слишком яркий, а зачем привлекать клошаров, которые всюду шляются по ночам?
  
  12
  Умом Шик не блистал, это Кривцов сразу понял, как только этот плешивый, улыбчивый и скользкий человек согласился взять на себя руководство операцией. Даже кличка его говорила о легковесности натуры. Почему Шик-то? Потому что употреблял это словцо к месту и не к месту. Взгромоздил мертвого Додо на чужую белоснежную постель и тут же: "Шик! Красиво лежит, как невеста". Неуместно такое говорить, глупо. И потом, если ты хочешь, чтобы акулу Мэтра заподозрили в убийстве, то брось труп где-нибудь в кабинете или в прихожей. Не будет же убийца укладывать жертву в собственную постель! Но Шику похулиганить хотелось, поизгаляться. Ненадежный он человек, все дело может загубить. Так, примерно, размышлял Кривцов по дороге назад, но понять, насколько близки они к провалу, он смог только по возвращению в тайный загородный дом.
  Крот лежал спокойно, словно спал. Руки были теплыми, лоб сухим - и никаких признаков жизни. А полный беспечности Шик всего этого словно и не замечал. Его занимало содержимое целлофановых пакетов. Оказалось, что во время похода на чужую виллу, он опорожнил холодильники Мэтра и теперь собирался поесть по-человечески. Какая еда в четыре часа утра! А у этого психа сна ни в одном глазу!
  - Врача мы звать не будем, - говорил он, сервируя стол. Ветчина... пожалуйста. Сыр - мой любимый сорт. Отличный десерт. А это что-то с креветками. Отлежится Пьер и получит свою долю. Ты какой коньяк пьешь?
  - Армянский.
  - И сколько у тебя с собой этих фляжек было? Ведь не одна? Сознайся.
  - А тебе-то что до этого? - Кривцова ужасно раздражала беспечность напарника. Сейчас, казалось, самое время обсудить, что делать с товаром, а этот хлыщ только о жратве и думает.
  - Армянский неплохой коньяк, согласен. Но против этого, он указал на бутылку, - твой армянский ничто. Арманьяк! Шик! Его называют древней водой жизни. Все хорошие коньяки во Франции называются живой водой. Потому что лоза, как и все живое: человек, птица, улитка и так далее, имеет свой характер. Таково и вино. Арманьяк делают из октябрьского винограда. Лозу для него завезли в эти места еще древние римляне. Ух ты, как я об этом не подумал! - сказал он вдруг растерянно и замер, вытаращенными глазами уставившись на Кривцова.
  - О чем ты не подумал?
  - Как мы с товаром-то покончим? Путь-то, иными словами, способ, или правильнее сказать - знания, все в этой голове, он показал на Пьера.
  Кривцов только плечами передернул, словно от озноба.
  - Улицу правда я вычислил. Банчишко совсем маленький.
  - Говори толком, я тебя не понимаю.
  - А что тут понимать? Мы работали на Мэтра. Потом Пьер сам нашел клиента. Когда назвали товар, тот пообещал бешенные бабки. Пьер всю сумму не называл, но уж поверь - миллионы. Но в дороге случилась неувязочка, - и Шик довольно толково и очень подробно рассказал про происшествие в бельгийском кафе.
  Кривцов велел пересказать все дважды, потом сказал:
  - А может эти цифры просто номер телефона.
  - Нет, какой телефон? Там девять цифр. Это код сейфа, точно. Я с такими вещами уже встречался. Этот некто Пьеру распоряжение давал. А Пьер все цифры всегда держит в голове. А теперь мы концы потеряли. И что делать?
  - Может он бредить начнет и проговорится, - брякнул Кривцов и тут же понял, что сказал глупость.
  - Крот-то? Не-ет, он и в бреду не проговорится, - откликнулся Шик. - Лечить его надо, вот что! Пока он не очухается, мы младенцы.
  Врача вызвали утром, удалось все-таки вздремнуть на несколько часов. Врач был стар, хмур, немногословен. Он долго слушал пульс Пьера, оттягивал ему веко, пытался заглянуть в рот, потом сказал категорично:
  - Больного надо госпитализировать и немедленно. Он в коме.
  - И сколько он проваляется... в этой коме?
  - Если не умрет, то долго, если умрет, то мало, - философски заметил врач. - Что произошло? Как больной получил эту травму?
  Далее начался театр одного актера.
  - Он упал, - Шик стремительно пододвинул стул под косо висящую люстру с двумя рожками и одним плафоном, второй был разбит. - Вот сюда он встал, чтоб поменять лампочку, - для убедительности Шик взгромоздился на стул. - Но у того стула была гнилая ножка. Сами видите, какое вокруг старье. Я получил это в наследство от тетки.
  - Да знал я вашу тетку, - устало сказал врач, явно намекая, что это знакомство не вызывает у него светлых воспоминаний.
  Однако Шик очень обрадовался, что первая часть его рассказа подтверждена самой жизнью. То, что врач когда-то пользовал покойную тетку, словно подтверждало правоту и дальнейших слов: полез лампочку менять, оступился, а угол каминной доски, сами видите какой.
  - Так он со всего маху, - Шик от ужаса закатил глаза. - Он так по этой стенке и съехал. Я даже кровь не успел обтереть. Страшное дело! Мы думали, полежит и встанет...
  - Полежать-то он полежит.
  - А если мы оставим его дома?
  - Помрет.
  - Но все-таки рецепты-то выпишите.
  Как только за Эскулапом закрылась дверь, Шик полез в натужно тарахтящий холодильник. Надо же, какой у этого тщедушного человека был аппетит! Уже и рюмки под арманьяк поставил.
  - Что делать будем? - спросил Кривцов.
  - А что теперь делать? Ждать.
  - А госпиталь?
  - Ни Боже мой. Сам говорил, вдруг он бредить начнет. Будем по очереди около него дежурить и слушать. Можно и вопросы задавать. "Пьер, назови цифру..." Может он и откликнется.
  - Но врач определенно сказал, что он помереть может.
  - Не-ет. Я Пьера хорошо знаю. Он за жизнь будет когтями, клыками и всем телом цепляться. А если на горизонте деньги маячат, он своего не упустит. Очухается, сдадим товар, а деньги разделим по справедливости.
  - Это как - по справедливости? У нас определенный уговор был, вам - пятьдесят процентов, и мне - пятьдесят. Куда уж справедливее?
  - Уговор уговору рознь. Сам видишь, как все складывается. А беда в том, что мы с тобой погорячились. Не надо было нам труп Мэтру отвозить , вот что.
  - Нам? - задохнулся от возмущения Кривцов. - Ты говоришь нам? Это же была целиком твоя идея.
  - Погорячился, - неторопливо и веско сказал Шик. - Если бы не погорячился, мы бы могли Мэтру товар предложить. Он бы, конечно, хорошей цены не дал, но хоть что-нибудь бы получили. А сейчас у нас один выход - ждать.
   Кривцов смотрел на плешивого Шика и сжимал от злости кулаки, так ему хотелось стукнуть недоумка башкой об угол камина. Ну надо же так влипнуть! Пьер - убийца, но не дурак, с ним можно было договориться. Более того, его слову можно было верить. А этот слизняк, трепет языком, трепет, толчет глупость в ступе.
  Все, хватит. И в Амстердаме, и в дороге, и в этом паршивом домишке, он сидел тихий, как личинка в коконе. Пора от этого кокона освобождаться. .Кривцов для проверки вслушался в себя, потом расправил плечи. Страха не было Ушел, улетучился.
  13
  У нас было два путеводителя. Первый написала американка. Она прожила в Париже десять лет, работая корреспондентом. Будучи современным человеком, американка вела туриста от Лувра к Пале-Рояль, от Пале-Рояль к модному бутику "Шик и шоп", где продается "очаровательные, только Парижу свойственные изящные пустячки", от бутика на авеню Монтень к витринам изделий фирм "Шанель","Картье"," Диор". От "Вийона" и "Нино Риччи" предлагалось идти, скажем, в "Музей вин", где "винные погреба вырыты в склоне на берегу реки", или к музею Родена.
  Посещение каждого музея рекомендовалось заканчивать сквериком("Здесь вы можете посидеть в беседке и в тишине насладиться отдыхом от переполнивших вас впечатлений") или рестораном, где "вы могли за умеренную плату"( кто это ее умерил?) поглощать в неимоверных количествах омаров, форель, устрицы, бифштексы из ягненка, сэндвичи с копчеными сосисками и так далее, а также свежие финики, землянику, авакадо и прочее. Американка написала обо всем, что может заинтересовать туриста в Париже. Мы могли узнать из ее путеводителя про "дьюти фри", то есть правила беспошлинной торговли, про парфюмерию и моду, про джаз-клубы и ночную жизнь. Путеводитель был насыщен чисто американским оптимизмом, экологически чистыми развлечениями и дорогими покупками.
  Автором второго путеводителя, русского, написанного необычайно точным и емким языком, тоже была женщина. Наша соотечественница отдала свое сердце музеям, церквям, истории великого города и его великим драмам. Под ее пером оживало все, что мы знали из Бальзака, Дюма, Рабле... список можно длить до бесконечности. И была там одна мелодия, тема, которая проходила красной нитью по тексту и была мне необычайно близкой. Она, то есть автор, водила туристов от могилы к могиле, и именно этот маршрут я навязывала моим подругам.
  Галку манила современная жизнь, ее притягивали шумные улицы, бутики, высокая мода и сувениры. Ее вовсе не интересовал крохотный музей в Консьержери, а мне позарез нужно было увидеть помещение, где мучилась несчастная Мария-Антуанетта.
  - Ну зачем тебе туда? - спрашивала Галка грустно: так пытаются понять капризного ребенка, который по непонятной прихоти настаивает на угрюмой и некрасивой игрушке, когда вокруг полно прекрасных и радующих глаз.
  - Как ты не понимаешь? Там была тюрьма строгого режима. Камеры Марии-Антуанетты и ее мучителя Робеспьера находились рядом. Марии Антуанетте было всего тридцать восемь лет. Из Консьержери королеву повезли на гильотину на площадь Конкур или Согласия. Это она потом стала так называться, когда договорились забыть все ужасы революции и начать новую жизнь. А тогда на этой площади стояла главная гильотина, представляешь?
  - Ну ладно, стояла... Но для чего мне сейчас представлять все эти ужасы? Если сами французы договорились забыть, то мне что - больше всех надо?
  Алиса попыталась меня защитить.
  - Но Маша пишет путевые заметки.
  - А зачем по пути гильотину замечать? Ничего повеселее рядом нет?
   Я еще хотела рассказать девушкам о старинном обычае - соблюдать ритуал казни в соответствии с рангом и званием несчастного. Уж не помню фамилию графа которого казнили в начале XV века. Все чин-чином, эшафот украшен ковром с вытканном на нем лилиями, под ноги осужденного - бархатная подушка, повязка на глаза тоже из алого бархата. И палач в чистом переднике, он еще никого не казнил. Последним несчастному графу оказывали ритуальное уважение. А Марию Антуанетту наверняка казнил грязный палач, и гильотина была вся залита кровью. Там один "станок" за день рубил шестьдесят голов и более. Ничего этого я, разумеется, подругам не рассказала. Меня только и хватило на фразу:
  - Просто я не люблю их революцию, равно как и нашу.
  - Это сейчас время такое - не любить революцию.
  Галка выглядела невыносимо самодостаточной, рассудочной, но я не могла не согласиться - она права. Люди живут, веками терпят несправедливость, потом лопнет нарыв, и все залито кровью. Проходит время, и трезвые головы спрашивают себя: Что искали? Что нашли?
  Мы не спеша дошли до Вандомской площади. Я не сердилась на Галку. В конце концов у нас разные задачи. Она приехала сюда отдыхать, а я за сбором материала. "Ври больше! - тут же одернула я себя мысленно, это значит, внутренний голос не дремал. - Ты приехала в Париж, потому что всю жизнь мечтала его увидеть. А что тебя на страшилки тянет, так видно такой уж характер! И заткнись, описывай лучше Вандомскую площадь".
  Описываю...Она удивительно красива и соразмерна. Когда-то здесь находился дворец герцога Вандомского, отсюда и название. Потом при Людовике XIV - короле-солнце, здесь все перестроили, а в центре площади поставили памятник королю.
  Революция сбросила памятник с пьедестала. Но свято место пусто не бывает, и Наполеон велел воздвигнуть в центре площади колонну в честь победы при Аустерлице. Наверху, разумеется, стоял сам бронзовый император в римском облачении. Наполеон пал, статую убрали. Место императора заняла позолоченная лилия - знак королевской власти. Прошло время, и на месте лилии опять возник Наполеон в несколько уменьшенном виде "маленького капрала". Потом капрала опять снесли... По Вандомской колонне можно отследить историю Франции за последние двести лет. Страстные люди французы!
  Все это рассказала нам Алиса, пока мы устроили очередной перекур. Я достала диктофон. Информацию надо увековечить. Как не тихо я бормотала, Галка все равно меня услышала.
  - Ну что ты плетешь? При чем здесь Сталин?
  - Наполеона шесть раз сбрасывали с этого пьедестала, тебе же только что говорили. И вон он опять стоит. Не исключено, что и у нас когда-нибудь опять воздвигнут памятник "отцу всех народов и гению человечества". Не дай мне Бог до этого дожить! Но ведь мы только один раз Сталина свергли, а до шестого нам еще жить и жить...
  - Наполеон дал Франции славу, - перебила меня Алиса.
  - Тогда можно считать, что и Сталин дал России славу. Было два главных государства в мире, два, - я показала на пальцах, - Сэшэа и Сэсэсэр! И они жили десятилетия, наставив друг на друга рога.
  - ... а Сталин дал России позор, - в голосе Алисы был металл. - Он воевал с собственным народом. Миллионы загубленных жизней...
  - Только не надо оценивать тиранов по поголовью жертв. Я ненавижу Сталина, и ты это знаешь. Но Наполеон загубил не меньшее количество людей. Я не понимаю, почему Франция им так гордится? Захватил власть, назначил себя императором, всю Европу поделил между братьями...
  - Тебе-то что до этого? - крикнула Галка, но мы с Алисой ее словно не замечали, как тетерева на току. Мы спорили и искали истину - любимое русское занятие.
  - Я вообще великих полководцев не люблю, - продолжала я, ни Александра Македонского, ни Фридриха Великого, ни Наполеона.
  - А Кутузова? - встряла опять Галка.
  - Кутузов не был великим полководцем. Он защищал отчество. И вообще, отношение к великим полководцам зависит от зрелости нации. Вон немцы...поговори с ними. Любят ли они своего Фридриха Великого? Да они его стыдятся!
  - Ты мне будешь рассказывать про немцев! - взорвалась Алиса. Я с ними пять лет бок о бок живу. Интеллигенция действительно без пиетета относится к Фридриху II, но ...
  - Все, хватит! - завопила Галка. - Что вы как на кухне в коммуналке? Это же Вандомская площадь! Здесь надо не склочничать, а любоваться!
  И опять я признала, что Галка права. В соборе Сен-Дени я была умней, не довела наши разговоры до споров, а в диктофон говорила, спрятавшись за саркофаг. Старинный собор Сен-Дени - усыпальница французских королей.
  Собор носит имя первого епископа Парижа, тогда еще Лютеции. Во время гонения на христиан Дени был обезглавлен на Монмартре. Но он не умер сразу, а взял свою отрубленную голову и пошел прочь от места казни. Путь его был не близок. В конце концов он упал и умер. Здесь его и похоронили. А потом, уже в V веке на этом месте поставили храм. Такова легенда.
  Позднее здесь возникло аббатство бенедектинцев. В 750 году Пепин Короткий (отдаленные школьные воспоминания, так звали французского короля из династии Королингов) перестроил древний храм. Людовик Святой уже в XIII веке повелел перенести в базилику останки французских королей. После этого Франция пятьсот лет хоронила здесь королевскую фамилию и ставила мраморные саркофаги и надгробия. Сейчас здесь не только церковь, но и музей. Усыпальница разрушена великой революцией.
  Сен-Дени - подлинник, в отличие от выстиранного Собора Парижского Богоматери - игрушки туристов. Сан - Дени - кладбище, но он живой, бытующий, настоящий. Часть его отреставрирована, а в иных местах копоть в палец, но это собора не портит. Здесь удивительной красоты витражи, и в отличие от многих других храмов - много света.
  В 1793 году Конвент постановил уничтожить королевский некрополь. Сен-Дени был разрушен и разграблен. Если говорить в русских терминах, все великие князья, княгини и княжны, дети их, а так же короли и ближайшие родственники были выброшены из саркофагов и сброшены в общую яму. Начиная с XVII века во Франции было принято сердца королей хоронить отдельно. В Сен-Дени хоронили только бальзамированные тела. Понятно, что праведный народ добрался и до сердец своих королей. В соборе Сен-Паоло хранился саркофаг с сердцами Людовика XIII (такого знакомого нам по "Трем мушкетерам") и сына его - Людовика Великолепного. Естественно, саркофаги были выброшены из собора и переплавлены.
  Можно понять ненависть к реальным угнетателям, но как ненавидеть истлевшие кости? Революция убивает не только живых, но и мертвых. Объясните мне, зачем надо было устраивать из истории нации мусорную яму, на которой, кое как припорошенной землей, тут же организовывалась попойка или народное гуляние с плясками? Во всем этом такая близкая, недавняя русская боль!
  Надгробия с риском для жизни спасали отважные люди. Они были прекрасны - мраморные плиты со скульптурами навеки уснувших людей.
  Наполеон приказал восстановить Сен-Дени. Но только после того, как Великий был сослан на остров Святой Елены, надгробные памятники вернулись на свои прежние места. В северной части собора появилась могила, где обрели свой покой, видимо, навсегда останки восьмисот представителей королевской крови династий Меровингов, Капетингов, Орлеанского дома и Валуа. Бурбоны похоронены отдельно. Страшный оскал бывает у торжествующей справедливости!
  Все, хватит про могилы. Обругала французскую революцию, и легче стало. Истинно русская привычка - расковыривать собственную рану, используя в целых иллюстрации любой подсобный материал. Но кто знает, как бы вела я себя, доведись не жить в восемнадцатом или двадцатом году? Наверняка была бы на стороне тех, кто боролся за, так называемую, справедливость.
  Среди саркофагов мы страшно замерзли, поэтому вышли в боковую дверь и уселись на каменных ступеньках покурить. После двух затяжек в меня вселился дух исследователя, и я повлекла моих дев за собой. Прямо перед нами была стена, направо было идти нельзя, там висел запрещающий знак, налево знака не было, потому что аборигенам в голову не могло прийти, что кто-то попрется по этим полуразрушенным катакомбам. Нам пришло. Мы миновали разлом в стене, потом вышли на волю, обогнули храм и очутились на очень зеленой лужайке. Естественно, мы не подумали, что это чужая, то есть чья-то территория, а потому уселись за белоснежный стол в тени дерев, чтобы, как учит американка , "в тишине насладиться отдыхом от переполнивших нас переживаний."
  Хорошо, что у нас хватила ума не выложить на стол приготовленные дома бутерброды. Из храма уже бежал молодой, очаровательный гид со словами: "Назад, запрещено, куда вы выкатились, безмозглые дуры!" (перевод вольный). Гид увлек нас в храм, подвел к могилам и строго сказал, что наше место здесь. Пришлось еще раз изучать саркофаги.
  На торговой улочке возле Сен-Дени мы прикупили три индийских юбки по 30 франков каждая. Радости нашей не было предела: так красиво и дешево! Было отдаленное впечатление, что никому из нас эти юбки совершенно не нужны, но общая глупость единит. Мы тут же решили, что индийские юбки из Парижа - хороший подарок в Москве.
  Ощущение удовлетворения от добротно сделанного дела не оставляло нас до самого вечера. Алиса вдруг смягчилась и повезла нас кататься по Парижу. "Только до центра и обратно, - говорила она строго, - посмотрим, как выглядит город при свечах". Он выглядел великолепно. Домой вернулись где-то в одиннадцать. Поставили на стоянке машину, выпорхнули на воздух. Галка вдруг замерла, вглядываясь в темноту:
  - Ты что?
  - Где-то я этого мужичка видела?
  - Какого мужичка? Здесь и нет никого.
  - Был. Но юркнул в щель.
  - Юркнул и юркнул. Может быть кого-то на него похожего дома видела. Тот же тараканий типаж.
  - Нет, не дома. Может быть, в Брюгге? А, ладно, черт с ним.
  
  14
   Неожиданность принесло утро. Шик отправился за рогаликами, кофе и прессой, а вернулся домой в крайнем возбуждении. В руках у него было "Юманите".
  Далее потек водопад слов. Вот краткое изложение этого словесно-ниагарского чуда. Он, Шик, все ждал, когда газеты начнут блажить про труп в Пализо. А газеты как воды в рот набрали. И вдруг, сегодня в разделе объявлений какой-то несерьезной газетенки он видит написанным черным по белому объявление, что в таком-то доме на втором этаже в койке лежит труп. То, что именно в кровати, и на втором этаже совершенно потрясло Шика.
  - Кто мог дать подобное объявление? И зачем?
  - Это тайна, - сказал Кривцов и вырвал из рук Шика газету.
  Действительно, объявление. Но это абсурд! Здесь какой может быть расклад-то? Если хозяева вернулись на виллу, то первой их заботой должно быть - избавиться от трупа, спрятать его. Можно так же предположить, что хозяин попросту обратиться в полицию, тем более, что она у него, как уверяет Шик, куплена. Но нет такого расклада, чтобы блажить об убитом Ситцевом на всю вселенную.
  - Это пароль, - сказал, наконец, Шик. - Ты не понимаешь, это знак.
  Кривцов уже пятый, шестой раз читал объявление, надеясь увидеть в тексте что-то просмотренное ранее. Может быть само сочетание букв - по вертикали или по диагонали, несет какую-то ин формацию. Голова пухла от вопросов.
  - Надо ехать в Пализо, - сказал Шик.
  - Зачем?
  - Так... Посмотрим, потолкаемся рядом с домом, может и словим какую-нибудь информацию. Надо узнать, засекла труп полиция или нет. И вообще стоит посмотреть, есть ли на вилле Мэтра какая-нибудь жизнь.
  - В Пализо я не поеду, - сказал Кривцов.
  - Боишься?
  - Если здравый смысл это страх, то да. Не исключено, что нас видели ночью, когда мы запихивали труп в окно. Еще не хватало, чтобы нас опознали. Это ловушка.
  - Вот уж нет! Ловушки я нюхом чую. И никто нас ночью тогда не видел. Руку на отсечение даю.
  - Тебе нравиться жить одноруким, мне нет.
  - Это ты так шутишь, да? Не нахожу предмета для зубоскальства. У меня есть другая версия. Вот сейчас глотну что-нибудь и скажу. Арманьяк остался? Давай тогда армянский, тоже хорошо. Так вот...Объявление в "Юманите" дал Мэтр.
  - Что??
  - Поверь мне, Федор, - Шик прижал руки к груди. - Больше некому. Он приехал на виллу, обнаружил мертвого Додо, расчленил его и разбросал по городу.
  - Какие ты ужасы говоришь!
  - Это для нас с тобой ужасы, а для Мэтра привычное дело. Он же мясник!
  -Ты же говорил, что у Мэтра полиция куплена.
  - Это я предполагал. Мэтр негодяй. Ну не хочешь, чтобы он его расчленил, я согласен пойти на уступки. Билл Пархатый тихо похоронил Ситцевого в своем саду. Что он сделал, не суть важно. Главное, Мэтр понял, кто убил Ситцевого! Кто борется за свои права и достоинство.
  - Мы с тобой боремся, - покорно сказал Кривцов, зная, что Шика не переспоришь. - Таких два борца,...!...!
  - Это русский мат, да? Слушай дальше. Мэтр понял, что мы отказываемся работать за копейки, и теперь он нас ищет.
  - Зачем?
  - Чтобы предложить за товар правильную цену.
  - Но ведь рано или поздно этим объявлением заинтересуется полиция. Твой Билл что - идиот?
  - Нет, он умный. Мэтр им скажет, что это была просто шутка. Как бы розыгрыш на первое апреля. У русских есть первое апреля?
  - Нет, у русских сразу второе, - ощерился Кривцов.
  Все что говорит этот малахольный, конечно, бред, но он имеет свою логику. Французы народ темный. Понять, как у них в мозгах шарики крутятся, простому человеку из Тулы не дано. Чертс ним. Хочет ехать, пусть едет. Его все равно не отговоришь.
  - Я на мотоцикле смотаюсь. Эта машина мобильнее и парковаться легче.
  Шик отбыл в Пализо в двенадцать часов дня, пообещав непременно позвонить в три. Однако в условленное время телефон молчал. Безмолвствовал он так же и все последующие часы. За окном уже была ночь, Кривцов места себе не находил. Воображение рисовало картины одну страшнее другой. Шик мог попасть в аварию, в полицию, в историю, из которой не выкарабкаться.
  Кривцов подходил к кушетке, безмолвно взирал на Пьера. Уже давно была забыта идея слушать его бред. Крот не только молчал, он вообще не подавал признаков жизни. Люди тут с ума сходят, а он лежит бревном уже третий день. Бледный щеки его обросли щетиной, из-за чего он казался особенно изможденным. Конечно, он умирает! Сколько может человек прожить без еды и питья? Без еды, это Кривцов знал - сорок дней. Сороковины, по упокойной душе поминки, пришло зачем-то в голову. Иногда политические в тюрьме устраивают сухую голодовку, то есть не пьют. Здесь организм быстро приходит в негодность, но тоже не за три дня. Но голодающие ставят себе клизмы. Надо же шлаки из организма выводить. В больнице это все наверняка делают. А может, и не делают. Может, у них совсем другая метода человека из комы выводить. И плевать он хотел на Пьера - он убийца. Но если Шика повязали, каково же будет его, Кривцова, положение? Русский в чужом дому на окраине Парижа, на руках труп, а рядом ворованные полотна.
  Кривцов так себя взвинтил, что когда услышал лязг ключа в замке, чуть не упал со стула, решив, что это полиция. Отнюдь нет! Это был веселый, оживленный и неимоверно разговорчивый Шик.
  - Удача! Фантастический фарт! Я засек этих теток, - Шик вытащил из пакета бутылку красного вина и присосался к ней, как вурдалак к жертве.
  Кривцову хотелось крикнуть: "Каких теток? Не понимаю! Говори толком!" - но он знал, торопить Шика, только запутывать дело, и поэтому безмолвно и терпеливо смотрел как двигается его чрезвычайно энергичный кадык. Шик отпал от бутылки, глубоко вздохнул, отер рот и продолжал:
  - Дом Метра закрыт. Полиции там не было, и вообще про труп пока никто ничего не знает. Машина Ситцевого на стоянке, где я ее и поставил. Вот на этой стоянке я машину русских и обнаружил.
  - Так ты думаешь, Мэтр давал объявление в "Юманите"?
  - Да черт с ним с Мэтром! На кой он нам теперь нужен. Я обнаружил тех дамочек, которые записали разговор Пьера в Амстердаме. Нужные нам цифры у них в диктофоне.
  Кривцов помолчал, все это ему очень не нравилось.
  - А если они стерли эту запись?
  - А зачем? Крот выдумал, что они из Кейджиби. Ты их видел на стоянке?
  - Ну видел.
  - Похожи они на ваших полицейских?
  - Не похожи.
  - Вот и я так же думаю. А потому нам надо получить эти цифирки. И мы их получим.
  - А дальше что? Можно подумать, что мы знаем значение этих цифр.
  - Узнаем.
  - Может быть это телефон.
  - Позвоним. Но это точно код сейфа.
  - А кто нас к сейфу подпустит?
  - Ты не понимаешь, - Шик был в таком хорошем настроении, что готов был объяснять хоть целый вечер.- Именно подпустят. Там уже все договорено. Достаточно назвать имя Пьера. И ключ от сейфа у нас на руках. Здесь вот какая штука. Клиент с нами знакомиться не хочет, а товар получить надо. Мы вскрываем сейф, на ходим в нем инструкцию. Дальше все делаем как велено, от инструкции ни на шаг, - Шик выразительно подмигнул. - Деньги потом просто переведут на наш счет.
  - У меня нет никакого счета.
  - Заведем. Это вообще плевое дело. Об этом сейчас рано думать. Я торчал у стоянки до ночи. Потом три феи поехали кататься. Днем они, судя по всему, пропадают в Париже. Обычные туристки! Все... больше о деле ни слова. Я заслужил отдых. На радостях я купил бутылку "Наполеона". Ты знаешь, что такое "Наполеон"?
  - Бонапарт и император. Мы его под Бородиным разбили.
  - Это мы вас разбили, - обиделся Шик. - Разбили и заняли вашу Москву.
  - И зря.
  Шик неожиданно согласился.
  - Конечно, зря. Нужна была нам ваша столица! Но Наполеон величайший из людей, а также - лучший французский коньяк. Его готовят в погребах дома Готье. Слышал про такой, - голос Шика стал мягким и таинственным. - Эти погреба расположены на небольшом острове на реке Озм. Не кивай головой. Ты не слышал про такую. А зачем нужны река и остров? Там подходящая для вин влажность. Человек может жить при любой влажности, и не становится от этого хуже. Другое дело - коньяк...
  - Надо Пьера в госпиталь отправить. Загнется он у нас.
  С теми же теплыми, загадочными интонациями, Шик сказал:
  - Отправим. Завтра же с утра и отправим. А потом за дела. Далее товар сбудем, деньги получим... и дунем с тобой в гости в эти погреба Готье. Деньги везде двери откроют. Нас встретит винодел-хранитель метр де Ше. Будем дегустировать, - он вздохнул и вернулся в мир, обретя свой обычный тон. - Будь моя воля, я бы не живопись сбывал, а старые вина. Настоящий букет стоит бешенные деньги.
  - Откуда ты все это знаешь - про Готье и прочее?
  - Я очень богатство люблю. Да все как-то недосуг разбогатеть. Ну, садись. Стол накрыт. Как там говорят русские?... Поехали?
  15
  Для описания Парижа в моем распоряжении довольно много эпитетов, но они как-то невыразительны, как-то напоминают горошины из одного стручка: удивительный, замечательный, изумительный, блистательный, несравненный, упоительный, бесподобный, великолепный, роскошный, шикарный... Больше не вспомню. "Кто любит более меня, пусть пишет далее меня..." Помните? Такую запись оставляли в альбомах в самом конце страницы.
  Я понимаю, чтобы эти эпитеты звучали, надо их расходовать в меру экономно. Париж надо описывать ярко, и поэтому я заранее прошу извинение у французов, если в записках моих будет что-то не так. Это великая столица великого народа, а что они за крохотную чашечку кофе требуют тридцать франков, что по нашему тридцать тысяч, то это не вина их, а беда. Ну не могут совладать с собой люди! Везде в Европе кофе стоит два доллара, у французов - пять.
  Правда, справедливости ради, скажем, что пять - это в ресторане, в кафе стоимость чашки кофе около четырех, а если поискать, то в какой-нибудь кондитерской можно и за десять франков кофе найти. Но беда в том, что вечером туристу совершенно невозможно определить, где у французов кончается ресторан и начинается кафе. Визуально между ними нет разницы.
  Сейчас объясню. Пожалуй, сказать, что весь Париж заставлен стульями, будет не точно, но в местах общепита, например, в Латинском квартале, стулья стоят сплошняком. Это кафе и рестораны выплеснулись на улицы. Еда внутри заведения - дешевле (относительно кофе - не знаю), но все предпочитают поглощать пищу на улице.
  Ну не можем мы пить кофе за тридцать франков, и не потому что очень бедны, просто это унижает наше человеческое достоинство. Хорошо хотя бы то, что не нужно спрашивать цену, меню вывешено на улице.
  Наконец мы нашли то, что нас не унижало. Этим местом оказалось что-то прибулочное, кофе там подавали в бумажных стаканчиках, единственным достоинством обозначенного напитка было то, что он был горячим. Но мы были довольны. Все было прекрасно, блистательно и упоительно, пока какая-то маленькая дрянь не справила нужду Галке на голову. Алиса сказала, что это голубь, в Париже всегда голуби. Если хочешь, чтобы тебе не гадили на голову - плати.
  Но это я так, к слову. Почему-то начала описание дня с вечера, а ведь еще имелось в запаснике утро, которое было запланировано провести в Лувре. После Лувра мы намеревались потолкаться под Эйфелевой башней.
  В Москве мне говорили: Париж небольшой город, там все рядом. Не знаю, большой он или маленький, весь его мне никогда не обойти, но центр его огромен. И действительно - все рядом. Стоишь на мосту Искусств - до всего рукой подать: вот Консьержери, вон Лувр, левее Эйфелева башня. А как пойдешь пешком - топаешь, топаешь, пятку стер, поясница заболела, а Триумфальная арка на Елисейских полях как была - рядом, так там и осталась. Тренируй мышцы, иди дальше, паломник.
  Подошли к Лувру, повосхищались, поохали и выяснили, что до обеда билет в Лувр стоит сорок семь франков, а после обеда - двадцать семь. Выбросить под хвост великому городу шестьдесят тысяч рублей нам было не по нервам. Подождет нас Мона Лиза. А пока мы пошли знакомиться с творением Эйфеля.
  Сознаюсь по дороге, что это творение я не люблю. Мне очень обидно, что башня стала символом Париже вместо серебряного парусника - герба старой Лютеции. Что парижане нашли в этой башне, если украсили ей бесконечное количество маек, зажигалок, брелков и флагов? Все в Париже большое, а эта башня - маленькая, так, маячок...
  Однако вблизи это инженерное чудо производит совсем другое впечатление. Башня, конечно, кружевная, стройная и огромная, как ей и положено, но не это трогает. Она - памятник ушедшей в небытие великой инженерное культуре, которая в нашем сознании связана с подводными лодками Жюль Верна, ажурными вокзалами, мостами и наукой под названием сопротивление материалов. Башня Эйфеля - гимн металлу и памятник девятнадцатому веку. Потом инженерия пошла другим путем, появились новые материалы, пластмасса, полупроводники и прочее. XX век еще не родил своего Эйфеля, который сочинил бы и поставил на постамент нечто, при взгляде на которое каждый понял, что это памятник компьютерам, целофановым пакетам, луноходам и водородной бомбе.
  Ехать на лифте вверх мы откомандировали Галку. Алиса на башне уже побывала, и не один раз, меня туда не тянуло. Галка обещала внимательно рассмотреть Париж с птичьего полета и отчитаться в диктофон.
   Мы стояли задрав голову вверх, пытаясь понять, где там первая смотровая площадка, где вторая. Небо над Парижем было таким обихоженным, пухлые облака так белы и полновесны, силуэт самолета так уместен в синеве, что казалось там вверху - лето, и только у нас безвременье с резким, холодным ветром.
  Одеты мы были легко. Когда русским холодно, они покупают мороженое. Последнее французы готовить не умеют. Мороженое в их понятии это лед, подкрашенный ядовито желтым и лиловым, не еда, а большая химия. Ладно. Блистательная нация может позволить себе мелкие недостатки.
  - У них там наверху экскурсия ограничена временем? - спросила я Алису.
  - По-моему, нет. За свои сорок семь франков она может торчать там хоть весь день.
  - Не усидит. Ты не смотри, что солнце греет, По-моему, сейчас начнется пурга. Скоро она слезет.
  Мои слова не шли вразрез с реальностью. В следующий момент появилась Галка, у нее был сизый от холода нос и счастливая улыбка.
  - Нос три, - сказала я, - ты его отморозила. Теперь отдышись и делись впечатлениями.
  Вот извлечения из Галкиного рассказа: "Девочки, это чудо! Виден весь Париж! Это замечательно, удивительно, блистательно, шикарно..." ну и так далее. И только в конце смысловая фраза: ... и очень холодно.
  - Я страшно жалела, что тебя не было рядом. Приехать в Париж и не подняться на Эйфелеву башню! По-моему это безумие, - сказала Галка.
  Я промолчала. Парижа так много, а моя емкость для восторгов и впечатлений ограничена. Сегодня я берегу порожнее место в этой емкости для Лувра.
  Когда мы опять пришли к Лувру, то застали там огромную очередь. Не одни мы такие умные, любители экономить. Здесь были представители всех континентов, они галдели, жевали, пели и неторопливо двигались к заветной стеклянной пирамиде, предбаннику музея.
  Лувр начинался с крепости, построенной в 1200 году. Двести лет спустя Карл V оборудовал там жилое помещение, а в одной из башен поместил свою библиотеку. Потом часть башен снесли, а Лувр поочередно достраивался всеми королями Франции. Лувр строили и в XIX веке, достраивают его и теперь.
  Но пусть русский турист не надеется, что, попав в лабиринты Лувра, он сможет ощутить атмосферу, столь знакомую нам по "Королеве Марго" и "Трем мушкетерам". Нам кажется, что если наш Зимний - обиталище царей, достался народу нетронутым, то и Лувр должен быть полон старинной мебели, гобеленов, интриг и тайн. Ничуть не бывало. По сравнению с Зимним Лувр глубокий старик, короли оставили его в 1719 году, потом там был монетный двор, королевская типография, где-то под его сводами жили художники и архитекторы, в нижних этажах поселились лавки и мастерские. Приведения были изгнаны из старого дворца, а в 1750 году Лувр за ветхостью вообще хотели снести.
  Но одумались. Музей здесь существует с 1793 года. Сейчас Лувр, с верхним светом, лифтами, опять юн, у него современная начинка, а на входе, в качестве пропускника для тысяч посетителей, построена стеклянная пирамида.
  Уже спустившись по эскалатору в зал Наполеона(конечно, Наполеона, кого же еще?), туда, где расположены кассы, мы с удивлением обнаружили, что сегодня вход в Лувр бесплатный. Оказывается, кассиры бастуют, и администрация музея придумала вообще не брать с посетителей деньги. Для бедного русского туриста это был щедрый подарок.
  Сразу от входа стрелки указывали к главным богатствам музея. Чтоб не перепутали, богатства обозначали не только словом, но и изображением: Мона Лиза, Венера Милосская и Ника Самофракийская. Сейчас эти три дамы меня не очень интересовали. Джокондой я уже была потрясена в Москве. Помните, как мы медленно двигались в очереди вначале к ней, потом от нее, и строгий милиционер шепотом подталкивал нас: "Товарищи, не останавливайтесь". Действо происходило на Волхонке, в музее имени Пушкина. Тогда Джоконда была ко мне очень благосклонна. Второй раз такого не будет.
  Словом, мы шли не по указателям, а как ноги ведут, и потому сразу попали в зал героического французского искусства. Как говорят в известной телепередаче "Пойми меня" - какой у вас круг ассоциаций? У меня такой круг: Наполеон, война, революция, патриотизм, идиотизм, жестокость, слепота души. Какие дерзкие, красивые, всезнающие мальчики на картинах Давида! Они всегда готовы отстоять честь и славу отечества. Только непонятно, почему эту честь надо отстаивать в Египте, Испании и в России?
  Коронация Наполеона - немыслимых размеров. Я даже не помню, если ли у нас в Эрмитаже полотна подобной величины. А в Русском музее одно такое имеется. Помню, как рассказывала сыну около картины Бруни про медного змия, который, как известно, явился евреям в пустыне, чтобы покарать сомневающихся. Я начала издалека, с прекрасного Иосифа, проданного в рабство, потом переползла на Моисея и исход евреев из Египта. Речь моя журчала лирическим библейским ручейком. Сын слушал, поглядывал на табличку, а потом сказал потрясенно:
  - Мам, площадь этой картины в два раза больше нашей квартиры - сорок семь квадратных метров!
  И правда. Мне стало плохо.
  Оставим наполеоновскую Францию, я искала немцев и нашла. Там был несравненный и упоительный автопортрет Дюрера с цветком, мой любимый Кранах и подарок для меня неожиданный - Брейгель "Слепцы". На фоне яркого неба и напоенных жизнью дерев бредут несчастные, больные люди. Но странно, в яви эта картина вовсе не вызывает такого ощущения ужаса, как на репродукции. В бумажном исполнении ты видишь только пустые глазницы и изможденные лица, а полотно говорит - иногда и так люди живут. Все помним, символику знаем, слепец ведет слепцов и так далее. Да, сейчас они упадут в канаву, но на картине видно, что потом встанут, в соседней деревне их накормят и примут на ночлег. Камю говорит: "Чума есть тоже форма жизни", страшна только смерть. Впрочем, и это вопрос спорный.
  У Брейгелевских "Слепцов" я поняла, что репродукция картин - это самостоятельный вид искусства, который тоже имеет право на существование. Гольбейн был представлен портретом ученого, он похож на моего покойного мужа. Хотела даже всплакнуть, но раздумала. Ну и, конечно, "Эразм Роттердамский" Гольбейна. В двадцатом веке при высокой технологии всего, чего только можно, а так же при поголовной компьютеризации на лицах людей не встретишь того эразмовского выражения, суть которого достоинство, покой и воля. Такие выражения, если говорить в терминах искусствоведов, утрачены.
  Мы ходили по Лувру три часа, а время, между тем, шло к закрытию. Как это не прискорбно, я так и не добралась до Венеры Милосской. Хотелось еще увидеть камень вавилонского царя Хаммурапи. Мы интеллигентные женщины, мы считали, что камень, которому четыре тысячи лет и на котором высечен свод законов, имеет особое силовое поле, и нам не мешало бы от него подзарядиться. К камню нас не пустили, силовое поле было на ремонте.
  В саду Тюильри мы нашли маленькое кофе под платанами рядом с крохотным, словно с картины Бенуа, прудом. Вода в прудике была ярко зеленой, она плавно колыхалась под ветром, в ней дробились отражения зонтичных и еще каких-то болотных растений. Кофе стоил пятнадцать франков и был очень вкусным. Мы всегда радуемся, когда экономим на кофе. Каждый русский, кроме "новых" разумеется, становится за границей очень экономным, ведь на сбереженные гроши можно купить подарки.
  Покурили, посидели, пошли в сторону Елисейских полей. Ну какие здесь появляются ассоциации? Самый богатый и блистательный мир страны, да что страны - шара! Здесь пасутся особи, которые являются законодателями мод во всем: в парфюме, в тряпках, машинах, дизайне, черта в ступе...Где-то здесь вьет свои золоченые гнезда высокая мода, а потом двести человек - это со всего-то мира, позволяют себе облачиться в драгоценную одежду. Может не двести, может чуть больше, но половина из этих счастливцев скоро будет русскими. Наверное этим одеждам для этих дамам увеличат размер, и маленькое платье от Диора будет похоже на чехол для машины.
  Эти новоиспеченные дамы одеваются на мой счет. Не в прямом смысле слова, но хоть копейка в их платьях и драгоценностях - моя. Ну и пусть. Мне не жалко. Человека можно обидеть только тогда, когда он хочет обидеться. Я могу обидеться за нацию в целом, но за себя лично - увольте! Своя рубашка ближе к телу, свои нервы - дороже.
  День был насыщен, ярок, дальнейшее судило только хорошее. Мы и думать забыли о страшной ночи в чужом особняке с башней. Из нашего сознания уже исчезло слово - труп. Труп - если убит, а если умер - просто покойник. А мало ли покойников в Париже? Ну вляпались мы в некую авантюру, как в лужу нечаянно наступили в погожий день. Наступили и забыли. Просохли.
  В этом размягченном состоянии мы доехали до Пализо, дотопали до нашего чудо домика, зажгли свет и замерли с открытыми ртами.
  16
  Начнем с записи на диктофон, я наболтала ее сразу после приезда: "Домик в Пализо крохотный, но очень уютный. Алиса говорит, что хозяева малы ростом, японец Такамицу мне по плечо, а Эсмеральда по плечо Такамицу, так что им дом вполне соразмерен. Им - да, нам - нет.
  Два этажа, на первом кухня, подобие кладовки и гостиная, которая служит и рабочим кабинетом. Но втором - спальня. В кухне не повернуться, но здесь присутствуют все достижения бытовой техники: машина стиральная, посудомоечная, ну и так далее.
  Гостиная квадратная, окна забраны изящными решетками. Здесь налицо достижения другой техники: компьютеры, принтеры, факс...Такамицу - гений, физик-теоретик, ни одной из мыслей, тем более недодуманных до конца, он не хочет потерять, поэтому все в гостиной заставлено огромными коробками с рукописями, то бишь мыслями. Рукописями завалены так же два стола, письменный и обеденный.
  По стене гостиной идет на второй этаж добротная лестница, под ней стеллаж, плотно заставленный разнообразными вещами, здесь музыкальный комбайн, телевизор, кассеты, дискеты, поэты - меленькие такие книжечки, графинчик в окружении рюмок, две пузатые с золочеными брюхами совы, очень нарядные бутылки с коньяком или нектаром, деревянная лама с длинной шеей, лампа, с еще более длинной, какие-то колокольчики - целый набор, веночек из золотой канители с вплетенными в него белыми бумажками(назначение непонятно),раковины, свечи, керамический город с храмом на холме... Ну, так далее.
  Если на подоконнике, полке или столах осталась свободная плоскость, то ее хозяева заняли цветами в горшках, здесь их более сотни, некоторые цветы с меня ростом, наверное, японцу они кажутся соснами, а есть цветы крохотки, например чрезвычайно колючие кактусы и блеклые фиалки в горшках размером с рюмку.
  На втором этаже никакой науки, здесь мир Эсмеральды: очень удобная двуспальная кровать с невесомым одеялом, крытым китайским шелком. Каждый сантиметр площади использован для красоты: статуэтки, мягкие игрушки, плюшевый гномик, стеклянные рыбы, цветы, веера и непомерной величины зеленый дракон. Ногу еще можно поставить, локоть уже с трудом, а о том, чтобы положить куда-то юбку или брюки, нечего было и думать.
  Гениальная японка Сей-Сёнагон, которую я читаю и перечитываю, в XI веке утверждала, что главное для японца - изысканность и утонченность. А что утонченно, что красиво? Оказывается, яйца дикого гуся...или сироп из сладкой лозы с мелко нарубленным льдом в новой металлической чашке...Вы понимаете, о чем я? О каком сиропе в новой металлической чашке можно говорить, если твой дом похож на магазин игрушек? А вообще-то, как мне не стыдно! Дареному жилью в зубы не смотрят.
  На этом закончу. Там у меня подробностей еще на три страницы. Все это я к тому описываю, чтоб был понятен наш ужас, когда мы застали в доме картину полного разрушения. Уют был повержен в прах. Все было перевернуто вверх дном. В первый момент нас волновала не столько причина беспорядка, сколько необходимость приводить все это в порядок - как мы найдем ддя каждой вещи свое обжитое гнездо?
  - Может быть, хозяева приехали и начали делать уборку? обнародовала я первую пришедшую в голову мысль.
  - Они только люди, а здесь работал смерч...
  - Или цунами, - поддакнула Галка.
  - Тогда это грабители, - подвела черту Алиса. - Надо посмотреть, что здесь отсутствует.
  - По-моему здесь все присутствует. Когда здесь был порядок, вещей было значительно меньше.
  - Да...Если бы разгромили универсам, как поймешь, похитили ли воры пачку стирального порошка и зеленого горошка?...О господи.
  - Ладно, приступим.
  Вот здесь и пригодилась моя диктофонная запись. Мы стали поднимать вещи с пола и в соответствии с моим голосом - диктофон как включили, так он и работал до трех ночи - водворяли вещи на место. Как ни странно, поломанных и испорченных вещей было мало.
  - Ламу разбили, стеклянную.
  - Это мы склеим. Купим клей и склеим.
  - Ты говоришь, - спросила Галка, - было две бутылки с коньяком? Сейчас не одной.
  - Странная идея - грабить дом из-за выпивки.
  - А может все это вылазка шпионов иностранного государства?
  - Нету здесь никакой вылазки. Все ящики с мыслями в порядке.
  - Наше счастье, что рукописи не тронули. А то бы мы до скончания века подбирали страничку к страничке. Идеи гениального японца никому не нужны. Факт налицо.
  - Такамицу очень хороший физик, - вступилась Алиса за своего друга.
  - Очень за него рада. И за физику тоже.
  Особенно трудно было очищать ковер от земли, которая высыпалась из цветочных горшков. Сухая земля пудрой припорошила журналы и книги, ни отчистить, ни отмыть.
  - Странно, а кухню не тронули, - радовалась Галка.
  - Девки, а не приходит вам в голову, что весь этот погром связан не отсутствующими хозяевами, а с нами, то есть с трупом в особняке?
  Девы мои так и сели, тупо меня разглядывая. Потом Алиса прямо взорвалась:
  - Ну какая к чертовой матери может здесь быть связь?
  Галка была сообразительней, а потому с воплем: "Паспорт! Деньги!" бросилась к кладовке, где обреталось наше барахло.
  - Паспорт был у меня с собой, - успела крикнуть я на бегу.
  - Сколько раз тебе говорить, не носи с собой паспорт, привычно начала Алиса и осеклась, оглядывая кладовку. Это крохотное помещение напоминало вывернутый наизнанку желудок. Здесь валялись вещи, о присутствии которых мы даже не подозревали. Перечислять их не имеет смысла. Надо просто взять энциклопедию домашнего хозяйства и называть все подряд. Единственно, чего там не было, так это варенья. Если наши тряпки еще полить клубничным, ежевичным или вишневым, то нам в Париже уже делать было бы нечего. Голой на улицу не выйдешь.
  - Паспорт нашла, - сказала Галка.
  - А деньги?
  - Деньги были с собой.
  - Значит, наши паспорта грабителям были не нужны.
  - Да они его просто не нашли. Паспорт был в куртке во внутреннем кармане.
  -Это твоя майка? А лифчик?
  - Лифчик это Машкин, не видишь что-ли? Как два гамака. Сволочи, в белье рыться!
  - Да они паспорта просто не искали. А за гамак получишь.
  - А что они искали? Билеты тоже нашла.
  - Да ничего они не искали, в прямом смысле слова. Они просто вытряхнули содержимое сумок на пол.
  - А моего паспорта нет, - пока еще спокойно сказала Алиса.
  Дальше началось безумие.
  - У тебя секретная тема?
  - От кого? Какие в Дюссельдорфе могут быть секреты.
  - А чем ты занимаешься?
  - Какая разница? Могильной пылью!
  - Они хотят тебя шантажировать. Японец твой им на фиг не нужен, потому что он бездарность, а тебя шантажируют. Ты просто скромная, а на самом деле ты и есть гений.
  Алиса с криком: "Уймись!" дала Галке по шее. В голосе Алисы звучали слезы. Ну ей-то за что страдать, такой доброй, такой умной! Потащила подруг в Париж, а приехала в Бедлам. Господи, не помогай нам, мы перебьемся, помоги Алисе.
  Паспорт обнаружился неожиданно. Можно сказать, что он лежал на самом видном месте. Если, конечно, в этом доме были видные места. Попросту говоря, паспорт был на полу, на нем лежал журнал, а на журнале прикорнул разбитый кактус.
  - Идея с шантажом отпадает,- Алиса отряхнула паспорт от земли и спрятала в сумку. - Отныне все мое ношу с собой.
  Мы занимались уборкой до глубокой ночи, но полностью привести в порядок дом так и не смогли.
  - Шутки шутками, а надо заявить в полицию, - сказала Алиса.
  - Нет. Тебе Париж не в диковинку, а я еще Моне Лизе не поклонилась. Мне в Лувр еще раз надо сходить, а так же к Родену и импрессионистам, - я стала загибать пальцы.
  - Завтра у нас по плану Версаль, - поддержала меня Галка. - А полицию пусть Такамицу вызывает.
  Мы заварили кофе и закурили.
  17
  Алисе хотелось привезти нас в Версаль по той же дороге, по которой в октябре 1789 года шел свергать короля "возбужденный народ". Народ шел три дня, хотя при желании мог бы уложиться в три часа. Но тогда в октябре им торопиться было некуда, народ уже ощущал себя хозяином, толпа останавливалась в каждом кабаке, а потом, подогретая винными парами, крушила все подряд.
  Я думаю, что наш революционный народ вел себя так же, но за годы советской власти события семнадцатого года так причесали, что личное воображение никак не может отвязаться от воображения общественного. Холостой выстрел с "Авроры" мнится смертоносным, сражение с засевшем в Зимнем дворце женским батальоном - почти Куликовской битвой. Снятый в честь десятилетия революции фильм Эйзенштейна "Октябрь" (1927год) воспринимается как документальный, а это все просто чудовищного размера массовка. Помните, стекающиеся к Зимнему толпы народа, морячки, оседлавшие узорную решетку, и так далее? Про съемки Бондарчуком его "Красных колес", а именно взятия Зимнего, Ленинград злословил, что кинематографическая революция была неизмеримо дороже, чем реальная.
  Есть некоторая надежда, что в Европе больше не будет кровавых революций. Хотя народ и сейчас бунтуется. Алиса видела в Дюссельдорфе трансляцию уличного бунта в каком-то немецком городке. Я спросила ее:
  - Как это выглядит?
  - Необаятельно.
  Вот ее рассказ: "Все валят валом по улице, потом кто-то выходит из толпы и начинает с бешенной энергией портить вещи: подойдет к будке телефонной и колотит по ней до тех пор, пока она не завалится. А машины вдоль обочины... они такие беззащитные, притихшие, словно прячут свои лакированные бока, а по ним колотят палками, бутылками, железными прутьями. Витрины вспыхивают осколками стекол и опадают. А уж орут все!
  Полиция не вмешивается. Главная ее задача, чтоб смертоубийства не было, ну и, конечно, сдерживать протестующий народ в неких рамках.
  Следом за протестующей толпой тихо и неприметно движутся специальные машины с ремонтниками, которые тут же вставляют стекла, чинят фонари, оживляют умершие телефоны. Наверное так и надо."
  Именно! Дайте людям выпустить пары, чтобы большей беды не было. Безумие, конечно, вымещать зло на вещах, тобой не построенных, тебе же принадлежащих. Но разум здесь молчит. Так в быту доведенный до отчаяния некто из семьи брякнет об пол любимую чашку или вазу с цветами. Посмотрите, я разбил самое дорогое. Уже за это меня надо пожалеть. А революции по-моему есть сгусток отрицательной энергии, и энергия эта не в меньшей мере зависит от пятен на солнце, чем от воли людей. Последнее, как вы понимаете, мое мнение, Алиса здесь не при чем.
  Доехали, поставили машину в тени дерев и двинулись к желтым, необычайно плотным строениям, раскинувшимся могучей панорамой. Это и есть Версаль.
  Право слово, я его совсем не так себе представляла. Я думала, что Версаль - это сады и фонтаны, а здесь глазам предстало что-то терракотовое, словно и не рукотворное, а созданное силами природы. Под ногами ни травиночки, вокруг ни деревца. Только дворцы и бронзовый памятник королю-солнцу. Памятник так ловко поставлен, что венценосная его голова поднимается выше крыш. Подошли поближе, и памятник стал вполне соразмерен, а дворцы обступили нас плотно. Площади словно втягивают тебя внутрь всей композиции.
  Путеводитель сообщил нам, что это не площади, а дворы Двор министров - самый большой, потом идет Королевский - поменьше, затем Мраморный - он вымощен черным и белым мрамором. И по-прежнему нигде ни травинки, только колонны, черные крыши, высокие и светлые окна.
  Как оказалось, сады находятся с другой стороны дворцового комплекса. Дворец дивный, стройный, но если обрисовать его карандашиком - просто вытянутый прямоугольник. Невольно сравниваешь его с Петергофом. Русскому сердцу милее кудесник Растрелли, у нас золото не экономят, у нас храмы сияют, как праздник.
  Широченная площадь перед дворцом плавно перетекает в лестницу, сады разнесены далеко по бокам. Там, где у нас в Петергофе море, у них пруд... Не впечатляет.
  Версаль начал свою жизнь как охотничий дом Людовика XIII. Не просто дом, конечно, а замок из кирпича и камня - архитектурный шедевр XVII века. Людовик XIV, обидевшись на фронду и Париж, решил перенести сюда свою резиденцию. Первый замок был построен на холме. Резиденция короля с массой служб должна была быть огромной, поэтому насыпали еще один холм. Вокруг болота, их надо было осушать, для этого строились дренажи.
  С водопроводной системой что-то у них не заладилось уже при строительстве, даже в период расцвета Версаля, нельзя было включить все фонтаны разом. Сейчас они и вовсе бездействуют. Фонтаны не просто бездействуют, они высохли, как Сахара, стали пыльными и безжизненными. По обнаженному дну в пыли, в переплетении труб скачут воробьи. У статуй вид уставший и отрешенный, пожили они, пожили. Сейчас им нужен только покой.
  Путеводитель утверждает, что с мая по сентябрь в первое воскресенье каждого месяца устраивается праздник "Водная феерия", когда в течение часа, а именно с 16 до 17 часов работают все фонтаны. Для русских, избалованных Петергофом, а на худой конец, ВДНХ-а, это звучит насмешкой.
  Сад, или парк, не ухожен, хотя все путеводители хором поют, что комплекс полностью отреставрирован. И нет здесь никаких "феерических версальских пейзажей". Старые названия: роща Бального танца, роща Аполлона, роща Королевы - не придают праздничности пыльным деревьям с беспорядочным подлеском. Правда, лестницы "в тени грабов" есть, и аллеи выходят к обещанным водоемам. Сейчас это прудики с заболоченными берегами и нечистой, стоячей водой.
  Главное богатство Версаля - это просторы, там столько воздуха и неба! И когда стоишь на верхней площадке и поводишь глазом по дворцам, потом по долам...Сознаюсь, я просто не готова к встрече с Версалем, а может быть не поняла здесь чего-то главного. Здесь глупо звучат слова - ухожен или не ухожен. Многие считают наше Михайловское образцом работы хранителя с "доставшемся ему материалом". А по-моему, это ужас.
  Я была в Михайловском три раза, и если в первый раз, когда Гейченко еще не развернулся в полную силу, у меня было твердое ощущение, что Пушкин незримо присутствует в своей вотчине, то в третье свое посещение я уже не сомневалась: дух поэта насмешливо ухмыльнулся и улетел прочь... в Болдино или в Одессу.
  Михайловское отстраивалось с интенсивностью Черемушек и стало истинным туристическим комплексом. Уже возвели старую усадьбу Ганнибала, от которой остался один фундамент, там и сям выросли дама соседствующих помещиков, на болотистой низине в затишке встала ветряная мельница, место для нее выбрали сообразно эстетическим вкусам, а будет она работать или нет, дело десятое. Более того, в округе была восстановлена сильно поредевшая в двадцатом веке фауна.
  Каждое из перечисленных деяний выглядит хорошо, но вкупе!.. Сияли покрытые лаком снопы соломы на дворике няни, древний дуб обвила гипсовая, покрытая сусальным золотом цепь, и даже кот, слепленный из неведомого материала, был приторочен к этой цепи. На выкошенных газонах стояли мраморные дощечки с извлечениями из Пушкинских творений, касаемых данного места, а в аллее Керн, перегороженной ввиду профилактики красной лентой, словно в какой-нибудь Аскании-Нова, паслась стая желтых, нахальных, сытых уток. Это все как назвать - ухожено или разрушено?
  А в Версале присутствовал дух старины, и поброди я дольше среди садов и сухих фонтанов, вглядись в незрячие глаза статуй, все бы ожило. Мария-Антуанетта появилась бы в окне своего дворца-фермы, чтобы наблюдать за работой пейзан, прошуршали бы колеса золоченой кареты по гравию, и красавица с картины Ватто вышла из беседки.
  На выходе из сада у Галки, как говорят американцы, возникла проблема. Простая, житейская...Во Франции с этим делом очень хорошо, когда бы тебе не приспичило, поведи глазом, и сразу найдешь точку, где тебя ждут, а потому примут и обиходят. Мы с Алисой обычные люди, но Галка очень гордится своим мочевым пузырем и терпит до упора. Обычно "ей туда не надо". А потом вдруг в самый неожиданный момент, в самом неподходящем месте ей требуется немедленно "привести себя в порядок". Приспел этот миг и в Версале, а именно на Мраморном дворе.
  Трудно себе представить более людное место. Как водится, очередь в женский туалет была огромной, в мужской - никого. Очередь двигалась медленно, Галка явно томилась, делала нам издали знаки рукой, мол, подождите, что делать... Дальше случилось неожиданное. Галка метнулась вон из очереди и исчезла в дверях мужского туалета. Меня это очень поразило. Я тут же поделилась своим удивлением с Алисой. Она сказала:
  - Значит Галке, как простой смертной, стало невтерпеж.
  Сейчас было самое время достать диктофон, но пленка кончилась, поэтому пришлось записывать свои впечатления ручкой. Вокруг было очень много японцев. Право, с нашего континента было только нас трое, не считая аборигенов. Ну и негров, конечно, было полно. Они торговали открытками, шляпами, очками, детскими игрушками. Я забыла сказать, что представителей Африки составляют треть населения Парижа. Есть черные как вакса, есть желтые и светло-шоколадные. Может не ко времени сейчас говорить о неграх в Париже, но пока Галка "приводит себя в порядок", можно обсудить национальный вопрос во всей его полноте. Африканцы необычайно красивы, особенно на фоне белых. Стройные, изящные, у иных просто удивительные лица, но уроды тоже встречаются. Мне нравиться это смешение рас, и очень грустно, когда в Москве выпячивают пренебрежительно губу и говорят: "Люди кавказской национальности".
  Я исписала в блокноте три листа, перевернула страницу. За одну минуту Галка "себя в порядок" никогда не приводит, надо подновить макияж, иногда и причесаться заново. Но вряд ли она будет заниматься этим в мужском туалете. Потом мы опять закурили. Спустя малое время мы обнаружили, что сигареты докурены. Галки не было.
  - Мне это не нравится, - сказала Алиса. - Надо пойти узнать, что с ней.
  - В мужской туалет?
  - Если ее туда пустили, значит и нас пустят.
  Мы решительно направились к общественной двери. Нас встретил мрачного вида, возрастом за семьдесят, служитель. Алиса стала объяснять по-английски, мол, сюда зашла подруга, а ее почему-то нет.
  Текста служитель не воспринял, пришлось объяснять ситуацию по-французски. Трудно построить фразу и трех слов и десятка междометий, но здесь подоспел знаток как английского, так и французского. Он был джентльмен и, сделав вид, что забыл, зачем пришел, стал бодро переводить Алисины тирады на французский язык.
  Служитель показал белоснежные, идеальной формы зубы и сообщил, что да, была одна очень милая дама. Он сам позвал ее сюда, потому что мужчин мало и заработка никакого. Даму он пожалел, мыслимое ли дело, переждать эту огромную очередь в женском туалете?
  - Так где же наша подруга?
  Служитель пожал плечами и направился вглубь туалета, мы нерешительно последовали за ним. Все-таки неловко в таком мужском месте. В помещении царил благородный полумрак, пахло лавандой. Чисто и пусто.
  - Может у вас есть другой выход?
  Джентльмен с готовностью перевел. Служитель истово завертел головой, нет здесь второго выхода.
  Туалет представлял из себя букву "Г". Галку мы нашли в дальнем углу у зеркала. Она сидела привалившись к стене, склонив голову на плечо, лицо белое, как зубной порошок, глаза закрыты. У ног валялась ее раскрытая сумка, а так же содержимое сумки: косметика, сигареты, зажигалка, страховой полис... Не буду перечислять всего, не до этого.
  - Господи, это что еще такое? - заголосила я.
  Алиса бросилась к Галке, попыталась ее поднять - безуспешно.
  - Полицию надо, - строго сказал джентльмен.
  - Не надо никакой полиции, - прикрикнула я, Алиса перевела.
  Джентльмен пожал плечами и отошел, очевидно, он принял Галку за наркоманку, а нас - за ее пособников. Но вообще-то совершенно не важно, за кого он нас принял. Важно, что служитель не растерялся, хоть и был напуган до смерти. Он бросился к шкафчику на стене, достал оттуда какую-то пахучую жидкость, может быть нашатырь, и поднес флакон к Галкиному носу. Галка поморщилась, потом словно против воли открыла глаза и сказала внятно:
  - Домой хочу.
  - Галчонок, что с тобой ? Тебе плохо стало? Как это произошло?
  Не отвечая нам и словно вообще нас не видя, Галка подняла руку к затылку и застонала.
  - Тебе плохо?
  - Что ты ее спрашиваешь, как в американском кино, - обозлилась Алиса, и я поняла,что она имеет ввиду. Киногерой потерял руки, ноги, память, глаза, зубы, семью, а партнер у него спрашивает: "Джон, с тобой все в порядке?"
  Мы запихнули в Галкину сумочку разбросанные по полу вещи, подняли ее на ноги и, поддерживая с двух сторон, повлекли к машине. Галка попросту висела на нас, еле-еле перебирая ногами.
  В машине разговор возобновился.
  - Галчонок, что с тобой случилось?
  - Я упала.
  - Понятное дело - упала. Но с чего ты вдруг упала.
  - Наверное, мне стало плохо. Наверное, я ушиблась головой.
  - А что ты перед этим делала?
  - Пудрилась. Одну пудру нанесла - компактную, темную, а до второй - светлой, дело не дошло. Упала и ушиблась.
  Наши с Алисой взгляды встретились в смотровом стекле. С одной стороны хорошо, что Галка заговорила про пудру, значит жить будет, но с другой стороны...В туалете была абсолютно гладкая стена, ни угла, ни крюка, ни выступа, как можно шандарахнуться об эту стену, чтобы потерять сознание? И еще разбросанные вещи. Если ты, положим, падаешь, и при этом сбиваешь стоящую на полке сумку, то все вещи из нее никак не вывалятся. Для этого сумку надо трясти с силой. Кто-то ее и потряс. Происшествие в туалете каким-то образом было похоже на погром в доме, только там искали на столах и полках, а здесь - в Галкиной сумке. Ладно, со временем разберемся.
  Дома мы уложили Галку в кровать. Она по-прежнему ничего не помнила и твердила, что упала и ушиблась. В отличие от нас случившееся ничуть ее не удивляло, хотя подобного с ней никогда не происходило.
  - Ладно, кис, не думай ни о чем. Судя по всему, у тебя сотрясение мозга. Легкое, - Алиса подняла палец, - иначе тебя бы тошнило.
  - Меня и тошнит.
  - Вот и хорошо. Все симптомы налицо. Завтра пойдем к врачу. А теперь выпей снотворное, - Алиса оглянулась на меня. - И ты выпей снотворное. Надо, наконец, выспаться. И не будем себя пугать. Завтра мы остаемся дома. У нас день отдыха, отдыхали поговорим.
  А о чем говорить-то? Все это просто возмутительно! Если судьба тебе дарит Париж, то она ответственна за твое пребывание в этом городе. В Галкином случае судьба вела себя кое-как.
  18
  Страховой полис - нашу визитную карточку за границей, мы оформили в Москве. Он стоит что-то около восьмидесяти тысяч. На какую именно сумму мы застраховали наше драгоценное здоровье, я не знаю, но дома нам объяснили: лечиться по этой страховке нельзя, но если что, на привоз трупа в свинцовом гробу денег хватит.
  Тогда мы просто посмеялись - черный юмор, а сейчас рассматривали страховку с большим вниманием. Вызывать врача на дом не имело смысла. Врача во Франции вызывают домой при чуме, холере, коме и отрезанных конечностях, то есть в тех случаях, когда больного надо немедленно госпитализировать. Мы Галку в больницу не отдадим ни при каком варианте, это мы знали твердо.
  Шатаясь на стоянку к нашей машине, мы давно заприметили незапертый, очень ухоженный, в цветах палисад и табличку на стене. Там обитал терапевт. Нам, скорее, был нужен хирург, у Галки на затылке была чудовищная шишка, но сейчас не до капризов. Да и то сказать, дома нас тоже не балуют. Когда идешь в родную поликлинику, то обычно знаешь не только специализацию врача, но и собственный диагноз. Полезно также назвать доктору лекарства, которые тебе надлежит принимать. У врача и без тебя тридцать больных, соображать ему некогда. А так хорошо! Ты ему продиктуешь, а он рецепты выпишет и печать прихлопнет. Теперь спросите, кто ставил диагноз? Подруги, кто же еще.
  Для визита к врачу Алиса запаслась англо-французским разговорником, который обнаружился у Эсмеральды после погрома. Теперь мы были во всеоружии.
  Приняли нас довольно быстро. Врач была молодой и очаровательной. Известие о том, что мы русские, ее не смутило, что было приятно, однако приобщиться к нашему страховому полису врачица не пожелала. Она смотрела на эту книжицу даже с некоторой брезгливостью: таких полисов она не знала, не видела и видеть не хотела. Ладно, в конце концов это наши заботы.
  Как мы и думали, у Галки действительно было сотрясение мозга.
  - Кто вас ударил?
  Наше спасение, что Галка ни черта не поняла и только посмотрела на Алису, требуя перевода. Естественно, та не стала ничего переводить, а полезла в разговорник.
  - Это не удар, - сказала Алиса твердо. - Она упала.
  - Нет. Ее ударили сзади тупым предметом. Если бы это был металл, ей бы раскроили череп.
  Алиса немедленно притворилась, что не понимает ни слова, и, мешая слова русские, английские и французские, сбила довольно длинную фразу, смысл которой был прост: "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Врачица пожала округлыми плечиками и стала выписывать рецепты. К слову скажу, во Франции удар по башке тупым неметаллическим предметом стоит на наши деньги примерно пятьсот тысяч. Не уверена, что дома дешевле. А все говорят, что у них медицина ужас какая дорогая!
  Врач назначила Галке постельный режим. Тут мы опять стали перепираться.
  - Ей долго лежать? - спросила Алиса.
  - Я думаю, неделю.
  - Нет, столько мы не можем. Скажи ей, скажи. Мы еще не видели... - я опять стала загибать пальцы.
  - Но я еще раз должна посмотреть трамвированную. Иначе я не могу дать никаких гарантий.
  Сошлись на трех постельных днях.
  Мы вернулись домой, уложили Галку в постель и решили, что заслужили отдых. Первыми в списке были заботы кулинарные: приготовить, наконец, нормальную домашнюю еду, чтоб употреблять ее с вилкой. Необходимо было так же перестирать и перегладить наши незамысловатые туалеты. Ну и, конечно, убираться, лечиться, а между делом разговаривать.
  Последнего мы, правда, не планировали, по программе нам полагалось молчать, а Галке спать. Но сколько можно спать днем? Может, не каждая из нас получила палкой по башке, но били мы голову о твердые предметы в нашей некороткой жизни гораздо чаще, чем следовало. Хороша для этих целей низкая притолока где-нибудь в деревне, подходит также металлическая балка, поставленная дураком в дурацком месте, обычно эти балки не различимы в пургу. А обледенелый тротуар? Когда на спину, навзничь, с сумками...То есть мы понимали, что долго наша подруга спать не будет и лишить ее законных разговоров мы просто не имели права.
  Трепушки мы профессиональные. Знаете анекдот про двух женщин, которых выпустили на свободу после десятилетнего сидения в одной камере? Они еще два часа болтали около тюремных ворот - не договорили. В каком-то смысле это про нас.
  Нет смысла передавать в подробностях наш разговор. Как не странно, мы мало вспоминали оставленных в Москве детей и внуков. Родня - это всегда проблема, из-за родственников сердце болит как зуб, и утишить эту боль ты не можешь, и помочь близким зачастую не в состоянии. В Париже мы решили отдохнуть от зубной боли и разговаривали только о приятном.
  Этот день стал для меня праздником. Девы мои не примитивно трепались, они травили байки. Оказывается, Галку просто нужно было сильно трахнуть по башке, чтобы она забыла, что краткость - сестра таланта и что не обязательно сообщать в диктофон только факт. Господи, да как хочешь, так и рассказывай. Я записала десять, нет двенадцать историй - анекдотов. Пару-тройку позволительно рассказать и в этом эссе. Можно, конечно, и все разом выплеснуть, но писатели так не делают. У них есть записные книжки, из которых они по мере надобности черпают когда чайную ложечку дегтю, когда половник меду.
  Итак...
  "Алису инструктируют перед поездкой за бугор, наверное, лет десять назад, а может пятнадцать:
  - Вы едете в Нью-Йорк?
  - Да.
  - На конференцию?
  - Да.
  - Положим, вы вызвали в Нью-Йорке лифт. Лифт пришел. В нем мужчина... или женщина.
  - Я не сажусь в кабину, - твердо ответила Алиса.
  - Правильно. Далее. Вы едете в лифте. Одна. Лифт останавливается. Входит мужчина...или женщина.
  - Я немедленно выскакиваю из кабины.
  - Правильно. Вы идете по улице. К вам подходит мужчина...или женщина, и что-то спрашивают. Что вы делаете?
  Алиса думала долго. Очень не хотелось засыпаться на простом вопросе. Наконец, сказала:
  - По обстоятельствам.
  - Правильно".
  Другая история в ее же исполнении:
  - Это был первый выезд за рубеж на конференцию, кажется, в Осло, но это не суть важно. Мест было три. Лаборатория стояла на ушах, а поскольку не знали, кого выпустят, а кого нет, то решили документы оформлять пятерым. На всякий случай.
  Бумаг надо было оформить чертову прорву. Анкета - простыня, особенно сложно было с местом захоронения бабушек и дедушек. Иные не знали даже полного имени предков, а уж в какой точке Союза они лежат..."Если деревня, то точно: район, область..." ну и так далее. Обязательной также была развернутая характеристика на каждого претендента. Характеристику должен был писать начальник лаборатории. Естественно, ему делать это было лень. Он написал только общую часть, которая касалась рабочего процесса: на какой установке работают, какие данные получены, какие графики построены. Отдал эту "рыбу" в отдел и сказал: "Когда будете переписывать, редактируйте текст, чтобы он чуть-чуть разнился".
  Вы помните, какое в совковое время было наше отношение к характеристикам? Их требовали всюду, даже в плавательный бассейн без характеристики нельзя было записаться. И конечно, мы их писали сами. Бестрепетной рукой автор сообщал о себе, что он умен, образован, профессионален, как-то особенно политически подкован, незаменим и так далее.
  Сенечка Кротких вполне толково написал индивидуальную часть характеристики, а вместо предлагаемой завлабом "рыбы", не хотелось ему ее редактировать, приписал для машбюро: "Дальше все как у Кучерявого". Он имел в виду Вадима Кучерявого, чья характеристика тоже лежала в папке.
  Машинистка добросовестно перепечатала текст. Попалась дура.
  Бумага Сенечки Кротких так и пошла по инстанции с фразой: "Дальше все как у Кучерявого". Мы не поехали на конференцию и не удивились этому. Мало ли, из-за чего нас не пустили в Осло. Но мы испытали шок, когда узнали истинную причину, а точнее говоря, когда поняли до какого верха дошла эта характеристика с фразой про Кучерявого. Документы для загран поездки должны были проверять вначале в первом отделе лаборатории, потом института, потом... там этих коленцев не менее десяти, а отловили негодную характеристику только в первом отделе самого, можно сказать, Господа Бога. В ошибку в верхах не поверили. Стали искать, кто такой Кучерявый, потому что понятно - это кличка. Потом стали искать пособников, пропустивших такую бумагу. Кончилось все пшиком, мыльным пузырем. Хотя может быть какие-то головы на этом полетели."
  - Что у нас все байки про оформление за границу? - спросила Галка.
  - Наверное потому, что мы сюда прорвались.
  - Теперь записывай мои истории.
  Рассказы Галины Евгеньевны про учеников:
  "Экзамен на аттестат зрелости. Учитель спрашивает у Коли Конюхина:
  - Как работает трансформатор?
  Коля задумался, рассматривая подтеки на потолке, потом молвил:
  - Гудёт.
  - Что ты говоришь-то? - опешил учитель. - Как - гудёт?
  - У-у-у-у..."
  - Галка, сознайся, что это произошло не в твоей школе. Это уже народное творчество.
  - Если честно говорить, то я не помню. А вот из моей практики.
  "Тоже экзамен, но по литературе и уже на аттестат. Ученица бодро рассказывает, кажется, про "Молодую гвардию". Словом, по военной прозе. Но что-то в ее рассказе насторожило экзаменатора, не было стройного изложения мыслей.
  - При чем здесь коллективизация? Когда началась Великая Отечественная война?
  Ученица тревожно замолчала. Галка, видя что ее ученица гибнет, решила ей помочь, встала с места, прошлась по классу, чтобы ноги размять. Идет неторопливо вдоль стола, и как бы про себя напевает: - "Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война". Ученица расцвела и сказала твердо:
  - Великая Отечественная война началась в двадцать втором году."
  И еще один Галкин рассказ:
  " В классе всегда найдется урод, который портит общую картину успеваемости, сводит ее на нет. В конце года Галка стала водить Витю Злобина по учителям, чтоб хоть как-то его аттестовать. Привела к химику и дверь подперла, чтоб не вырвался. Потом химик с возмущением рассказывает:
  - Я спрашиваю его про насыщенные растворы, а он никак не может дать определение. Я ему подсказываю:
  - Если в чай положить ложку сахару, какой будет чай?
  - Сладкий.
  - Я если еще ложку сахару положить, что будет.
  Витя смотрит на меня, как на идиота.
  - Очень сладкий.
  Тогда я, потеряв терпение, говорю:
  - А если пять ложек сахара на стакан?
  Здесь Витя обиделся:
  - Такой чай и пить нельзя. Зачем добро переводить?"
  Мы никогда не хохотали так над подобными незамысловатыми рассказами дома, а здесь просто корчились от смеха. В прекрасном и опасном Париже истории про наших бестолочей любых мастей были ниточкой, цепочкой, которая пристегивала нас к дому. И мы вдруг затосковали все разом, захотелось в Москву, а лучше в подмосковье на берег тихой речки...
  
  19
  Вечерело...Впрочем, это определение не подходит к Пализо. Для французского городка у него слишком русское звучание. Тем более, что в первых числах июня темнеет очень поздно. Мы с Алисой поднялись почти одновременно.
  - Ты, Галь, лежи, а мы пройдемся ненадолго. Воздуха глотнуть.
  - И сигарет надо купить. Здесь рядом, в кафе.
  Галка посмотрела на нас диковато, но ничего не сказала. Видно, в самом деле паршиво себя чувствовала. В добром здравии она бы тут же поймала нас на лжи: "Девки, какие сигареты? Мы восемь блоков "ЛМ" через границу перевезли. Кто же во Франции покупает сигареты?" А тут она промолчала и закрыла глаза:
  - Идите, а я подремлю.
  Странно, у Сименона, обязательным участником его детективов бывает дождь. Он либо льет, как из ведра, либо моросит, он или только что кончился, или вот-вот начнется. У нас все наоборот. Холодно бывало, но дождь не шел никогда. И этот день был сухой и солнечный, а вечер мягкий и с бледным серпиком луны, то есть никакого признака осадков. Сименон вспомнились потому, что мы тоже стали невольными персонажами жанра. Галки нет, мы одни, можно было что-то обсудить.
  Мы остановились возле мэрии, небольшого, двухэтажного чистенького здания со скромным, если не сказать, убогим, цветником. В частных палисадах благоухают розы, пионы, ирисы и гортензии, все ухожено и удобрено, французы трудолюбивая нация, что и говорить, а на муниципальной клумбе камешками выложены буквы "Рамзес" (какое дело Пализо до Египта?), и низкорослые цветы наметили узор: колесница с белой лошадью и фараоном, натягивающим лук. Полые пространства засыпаны какой-то крашеной субстанцией, похожей на древесную стружку. Удивительно, почему все это не уносит ветер.
  Рядом стоянка машин, на огромной стене рядом с ней нарисовано что-то революционно-патриотическое, некая цитата из Делакруа - "Свобода на баррикадах", далее плакаты с депутатами, здесь тоже недавно были выборы, ну и флаги, конечно, с государственными цветами: белым, синим, красным.
  Наверное, читающий эти строки скажет, что я неуместно говорлива. То есть как Птица-говорун. Но что делать? Я понимаю, по законам прозы об приметах городка неуместно здесь говорить, описание замедляет действие, но с другой стороны - где я найду в моем эссе место для подобного описания? Вообще не писать про Пализо я не могу. Этот город был с нами очень приветлив.
  - Сядем, - сказала Алиса.
  - Покурим.
  - И как ты все это объяснишь?
  - За нами кто-то охотится.
  - Кто?
  - Не знаю.
  - Но почему именно за Галкой?
  - Она сама красивая, - в моем голосе против воли прозвучали мстительные интонации.
  - Не говори вздора.
  Помолчали, покурили, потом вышли на второй виток.
  - В Галкиной сумке что-то искали.
  - Что там можно найти - пудру компактную? Помаду актуального оттенка?
  - Может быть записную книжку?
  - С московскими адресами. Нет. Вот мы тут нервно хихикаем, а дело может быть очень серьезным. На Галку совершено нападение.
   - Ты хочешь сказать..? - у Алисы не было сил докончить фразу.
  - Именно. Не исключено, что ее хотели убить, но им что-то помешало.
  - Можно предположить и это, - обессилено прошептала Алиса.
   - Мы зашли в чужой дом, где нам быть было не надо, и увидели то, что нас никак не касалось.
  - А потом еще дали это дурацкое объявление. И, понятное дело, теперь нас хотят уничтожить как свидетелей.
  - Господи, как это все глупо-то, - простонала Алиса. - Давай сначала. Вздор мы городим. Если бы нас надо было убить, мы бы уже давно были в морге.
  - Тьфу на тебя.
  - А мы сидим на лавочке. Вспомни погром и перерытую Галкину сумку.
  - А если с такого конца подойти... - предложила я, - мы боялись, не забыли ли в доме с покойником своих вещей. А если они, будем называть их условно - они, боятся, что мы унесли что-то из дома. И теперь ищут это что-то, пальцы в кровь сбили.
  - Все! Я устала толочь воду в ступе. Пошли! - Алиса всегда была человеком поступка.
  Мы шли по рю де Пари, чеканя шаг, цифры с обозначением домов услужливо уменьшались. На улице никого, только изредка проезжали машины. Я знала, куда мы идет. Трусила смертельно, но молчала. На подходе к опасному особняку тревожно заныло сердце.
  Алиса решительно свернула в проулок и скрылась в тени каштанов. Раздался негромкий окрик по-французски. Голос был несколько простужен, но доброжелателен. Алиса тут же затрещала по-английски. Я не успела рассмотреть обладателя простуженного и доброжелательного голоса, потому что Алиса схватила меня за руку и потащила прочь от рокового особняка. Оглянуться я успела. На первом этаже света не было, а в башне светилось одно окно.
  - Что он тебе сказал? - мы не заметили, как перешли на бег.
  - А черт его знает. Не буду же я искать в темноте разговорник. Одно ясно - он меня не пускал.
  - А ты что ему сказала?
  - Я несла всякую чушь. Ах, месье, мы заблудились. Нам нужен номер шестнадцать, а этот, оказывается, совсем не тот. То есть говорила первое, что придет в голову. А теперь мы пойдем туда.
  Алиса привычно, словно неповоротливого ребенка, схватила меня за руку, перевела через улицу и буквально втащила в крохотное кафе: три столика, стойка, музыка и улыбчивая, не просто худая, а высушенная, калёная, словом, без возраста, женщина за стойкой.
  - Сейчас мы будем пить коньяк, - Алиса достала разговорник.
  Мы взгромоздились на высокие круглые табуреты у стойки. Коньяк сразу шибанул в голову, и я почувствовала себя ковбоем.
  - Мы русские. Мы живем в Пализо уже пять дней, - сказала Алиса, неотрывно глядя в разговорник. Женщина закивала головой, улыбнулась и сказала довольно длинную фразу, смысл которой был: я знаю.
  Можно было удивиться, можно заподозрить недоброе, но проще было принять эту фразу, как данность. Конечно, нас уже знали в этом городке. Три громкие болтливые, чужеземно колоритные бабы: одна стройная, как свечка, другая красивая, как модель журнала "Вог" и третья добродушная, как кадка. Уже столько раз мы ходили мимо этого кафе, спеша на электричку. Мы успели перезнакомиться со всеми продавщицами в продовольственных магазинах, нас знали в аптеке, в "Детской игрушке", в лавке сувениров. Я не поручусь за весь Пализо, но центр нас знал в лицо.
  Сложно перевести на человеческий язык дальнейший разговор, но попытаюсь.
  - Мы гуляли. У вас замечательный город...- Алиса говорила рубленными простыми фразами, но барменша наморщила лоб, далеко не все сказанное Алисой ей было понятно, - около дома, - был назван номер, - нас остановил мужчина. Он не дал нам пройти.
  Из последовавшей за этим горячей фразы можно было понять только междометие: О! Но оно было столь выразительным, что я почувствовала крайний интерес барменши к разговору.
  - Во имя Господа, что она говорит? - возопила я, дергая Алису за рукав.
  - Я мало что поняла, но главное уловила. Оказывается, нас остановил полицейский. В доме совершено убийство.
  - О! - воскликнула я по-французски.
  - Теперь молчи, - прикрикнула Алиса и повернулась к барменше. - Я не знаю вашего языка, поэтому мне трудно говорить, но еще труднее понимать. Поэтому я вам буду задавать вопросы, а вы мне отвечайте только да или нет. Вы меня поняли?
  Барменша улыбнулась и налила нам еще коньяку. Хороший коньяк... Почистили мы ради общего дела и гражданского чувства наш жалкий общак.
  - В этом доме нашли труп? - спросила Алиса.
  - Нет.
  - Но убийство, вы же сами говорили.
  - Да, да, - закивала головой барменша.- Там убили, а труп спрятали.
  - Где?
  В ответ раздалась длинная тирада.
  - Нет, нет! Вы только отвечаете да или нет. Спрашиваю я.
  Барменше нравилась эта игра в вопрос-ответ, потом к ней присоединился юноша, по всей видимости ее сын. Общение пошло живее. Так они беседовали полчаса, не меньше. Расстались мы друзьями.
  - Рассказывай...
  - Не уверена, правильно ли я поняла, - начала Алиса, - но здесь в Пализо орудовала целая банда. Их уже поймали, - она возвысила голос, заглушая мое истерическое квохатание. - Хозяин особняка - уважаемый человек, находится сейчас в отъезде. Сейчас его ищут в интересах следствия, чтобы допросить.
  - Как и нас.
  - Я вот чего не понимаю, - задумчиво продолжала Алиса.- Трупа они не нашли, но говорят об убийстве. Откуда они об этом узнали?
  - Может, из нашего объявления?
  - А когда я спрашивала про труп, хозяйка говорила какое-то неудобоворимое слово и делала руками вот так... Что бы это значило.
  - Расчленили, наверное, и по Парижу разбросали.
  - Какой ужас ты говоришь! - поморщилась Алиса. - Полиция появилась здесь два дня назад. Но для нас это не важно. Главное, что всю банду выловили.
  - А это значит, - согласилась я, - что нам совершенно нечего бояться и не надо идти в ихнюю префектуру. Так?
  - Так.
  Неторопливо шествуя в направлении к дому, мы решили несколько разнообразить себе прогулку, для чего перешли по мосту через железную дорогу. Это было подсознательное желание утвердиться в своей безопасности, самим себе показать полную раскрепощенность. Нам хотелось пройтись по красивой улице, которую мы давно заприметили, и заглянуть в окна особняков. Я с детства люблю это не безукоризненное с точки зрения морали занятие. Обычно чужие окна успокаивают.
  Мы шли медленным шагом, обменивались ничего не значащими фразами, как бы напоминая себе: все наши страхи остались в другом измерении. Погода, вишь, особенно хорошая, говорили мы, и как-то особенно сухо, и резедой, вишь, пахнет. Ты о`кей? Я о`кей, совершенно о`кей, вот даже остановилась полюбоваться псевдо-средневековыми башенками и балкончиками, их так живописно обвивает плющ.
  Но бывают минуты: смотри не смотри, ничего не увидишь. Город закрылся от нас, их заграничная жизнь протекала за жалюзями, ставням и шторами. Что и говорить, горожане имели на это право. Но Пализо словно подчеркивал, что он сам по себе, мы сами по себе. И ни к чему им наша любовь, мы даже не гости, но инородное тело, как залетевший из Азии ветер или упавший с северных облаков град. И с чего я взяла, что Пализо к нам приветлив?
  Ветер, не привычный нам суховей, а зябкий и влажный, пробежал по кустам, зашуршал брошенным на землю пакетом. Я оглянулась как-то слишком быстро, и Алиса тут же положила мне руку на плечо.
  - Что?
  - Ничего...
  - Как - ничего? Разве у тебя нет чувства...?
  - ...что за нами кто-то наблюдает?
  Её глаза отразились в моих, и во всех этих глазах был стоячий ужас. Через мгновение мы уже бежали. Не могу сказать, дескать, я никогда так не бегала, наверное в молодости я была шустрее, но за последние десять лет я так не выкладывалась. Дыхание мое было сродни пару, который с шипением бьет через неплотности в стыках труб где-нибудь в старой бойлерной.. На шаг мы перешли только тогда, когда наш домик-крошечка был в приделах видимости.
  Около двери я сказала:
  - В Клюни я завтра поеду одна. Ты останешься с Галкой. ,
  - Ни за что! Одну тебя я в Париж не пущу.
  20
  Знаете ли вы, что такое бессонница? Человечество, я могу вам дать ценные советы. Вначале я, как водится, считала овец, потом собак выводила из загона. Собаки были разных мастей, и это отвлекало от сна. Потом я просто стала считать, то есть называть цифры и представлять их себе зрительно. Но это тоже не всегда приводило к быстрому результату. Цифры с поразительной скоростью бегут из нижнего угла зрения в верхний, глаз торопится за ними, и иногда приходится менять положение тела, скажем, ложиться на спину, чтобы увеличить открытое смеженным векам пространство.
  Потом я поняла, чтобы цифры не бежали вверх как безумные, их надо прибивать. Представьте себе, что где-то в уголочке темноты выскакивает цифра - белый бочоночек, как в лото. А вы по цифре молоточком - бац! Выскакивает следующая, вы и ее прибиваете. Эдак десять раз пристукните, а дальше цифры поймут свое место и будут выскакивать там, где надо. А вы спокойно ведите счет. И заклинаю вас, только не проживайте заново день, не думайте, ах, я не так сказала, а в этом месте глупо улыбнулась, а вот здесь надо было вот так сказать. Засоряйте подсознание цифрами, набивайте его плотно - под завязку! Сто тридцать один, сто тридцать два, сто тридцать три... А вы рядом, с занесенным на всякий случай молотком. Цифры следует не только представлять, но и называть мысленно. Главное, чтоб занятие было монотонным.
  Можно называть цифры вразбивку, и как только они станут вылетать как бы сами по себе, без вашего руководства, считайте, что дело сладилось. Сейчас перед глазами появится какая-то совершенно неожиданная картинка: город, скамейка в саду, торопящаяся дорога, гриб в тени орешника...Бывает очень неприятные картины: рожа с отвратительной губой, или какой-то щелявый, грязный пол, или мертвые куры с задранными лапами. Все зависит от настроения. Главное, что неожиданный образ является предвестником сна. Дальше пойдут выполненные яркими, липкими красками пейзажи и аут... Все, провалилась, спишь.
  Я редко досчитывала больше, чем до трехсот пятидесяти, а сегодня перевалила за семьсот и сна ни в одном глазу. Прожитый день был фантастичен, вот меня и держит за горло бессонница.
  Не без сожаления оставили мы утром Галку дома, но план есть план, нам позарез нужно было в Париж в аббатство Клюни.
  - Завтра на ноги встану, - пообещала нам Галка на прощанье и опять уткнулась в путеводитель. - А вы работайте сегодня за себя и за того парня, то бишь за трамвированную подругу.
  Мы пристыжено потупились. Что нам оставалось делать, как давать советы и распоряжения. Мы наказали закрыть дверь за цепочку и в дом не пускать никого, даже полицию.
  В вагоне мы успокоились, пейзаж был уже привычен, пассажиры выглядели почти знакомыми. Напротив нас сидела мулатка необычайной красоты. Ах, видели бы вы ее! Вся в золоте: в ушах, на шее, на запястьях, в ноздрях. Одежда, разумеется, была национальной, на голове тысяча косичек, а сверху тюрбан из оранжевого шелка.
  На следующей остановке среди прочих в вагон вошел мужчина лет сорока, может быть больше. Это был мой любимый типаж, который так никогда и не ответил мне взаимностью: высокий, стройный, синеглазый, с лицом сухим и интеллектуальным. Нет, правда обидно, что даже в расцвете, так называемой, красоты я никогда ни в сексуальном плане, ни в каком прочем не представляла для них - с лицами сухими и интеллектуальными - интереса. Он прошел в вагон и сел сзади нас.
  Я опять принялась созерцать мулатку.
  -Это же сколько времени надо потратить, чтобы заплести эти косички?
  - Сейчас это очень модно. Но не переживай за потраченное на прическу время. Не исключено, что это просто парик.
  Как уже было говорено, мы обсуждали мулатку не шепотом, а обычным голосом, стараясь только не смотреть на нее вупор. Я продолжала развивать тему, интересуясь у Алисы, натуральный ли шелк использовала наша визави для своего тюрбана, на головной убор должно было пойти никак не меньше четырех метров, как вдруг не к месту подоспевший внутренний голос, почему-то мужской, сказал внятно: "Идиотизм...", и в довершение всего вздохнул. Я замерла, вслушиваясь в себя, никакого идиотизма, натуральный шелк очень дорогой, из него можно было блузку сшить, а не наматывать себе на голову, как махровое полотенце. И тут я поняла, что русское слово произнес кто-то из рядом сидящих.
   Я оглянулась, и увидела, что синеглазый читал "Известия".
  Со мной уже приключалось подобное в Париже. В музее Орсе меня совершенно потрясли импрессионисты, тем более, что последние двадцать лет я их не любила, у меня были другие кумиры. Я даже репродукции импрессионистов не рассматривала. А здесь буквально залипла на Мане, потом на Сислее. И какой здесь Ван Гог! А Дега... мой покойный муж просто обожал голубых балерин и курильщиков Сезана.
  И вот я стою около Сислея, пялюсь на влажный деревенский пейзаж, рассматриваю детали и силюсь прочитать табличку, как вдруг в голове родилось слово: "Наводнение". Господи, неужели я сама по наитию перевела название? Потом оглянулась и поняла, что две дамы ходят по залу и негромко разговаривают по-русски, наверное одна другой переводит.
  Все, баста! Пассажиров в вагоне мы больше обсуждать не будем. Есть куда более достойные темы, например, аббатство Клюни. Я достала путеводитель, и мы с Алисой с жаром принялись обсуждать достоинства и недостатки средневековой живописи.
  Уже в незапамятные времена в Бургундии существовал монастырь Клюни. В 1330 году, то есть в то самое время, когда по Руси шествовал кровавый Батый, настоятель монастыря купил в Париже земли, на которых находились развалины римских Терм II века. Римские строения не стали уничтожать, и прямо на развалинах построили дворец в стиле пламенеющей готики. Это было подворье, а если хотите, гостиница для приезжающих в столицу монахов. В 1495 году дворец был перестроен и стал резиденцией папского представителя во Франции. В XIX веке в этом дворце был устроен музей.
  Вначале мы прочитали все это вслух, а потом стали обсуждать, как нам туда лучше добраться. Словом, мы совершенно ушли в древнюю историю, когда прозвучала удивительно привычная и ми лая фраза:
  - Простите ради Бога. Сижу и слушаю родную речь, как музыку. А потому никак не мог отказать себе в удовольствии обратиться к вам.
  Он, синеглазый, с улыбкой застенчивой и необычайно располагающей. Слово за слово, и через минуту он уже сидел напротив нас, и мы с упоением беседовали. Его зовут Виктор Иванович, в Париж он приехал по торговым делам от некой фирмы, он даже что-то рассказывал про эту фирму, но я слушала вполуха. В первые минуты общения у меня работали в основном глаза - я так и ела ими собеседника.
  - Я здесь уже неделю. Общаюсь только с французами. Они милые люди, но тоска по одной речи...Вы, наверное, понимаете?
  Мы понимали.
  - Я почти не видел Парижа. Был только в Лувре. А через пять дней уезжать. Сегодня только выдалось свободное время. Я боюсь показаться навязчивым, но рискну предложить вам...- он замялся, - словом, не возьмете ли вы меня в попутчики? Я не слишком бесцеремонен?
  Алиса ответила ему не менее изысканно и вежливо.
  - Мы с удовольствием принимаем ваше предложение.
  Я, старая дура, была куда менее сдержанна. Я тут же сообщила, что мы в полном восторге и что встречу с соотечественником рассматриваем как подарок судьбы, в котором давно нуждаемся. А как еще я могла себя вести? Что могла я сказать от имени трех теток, за которыми охотятся какие-то мерзавцы. Пока мы еще держимся, но женский ум это одно, а мужской - совсем другое.
  В общем, я в момент перестала быть феминисткой, да по сути дела я ей и не была. Мне этот феминизм жизнь навязала. Когда живешь между работой и домом, то без мужчин можно великолепно обходиться, но как высунешь нос в большой мир, как соберутся над тобой иностранные грозовые облака, то сразу ощущаешь необходимость в крепком мужском плече. Когда мужчина рядом, то он как бы делится с тобой силой, мозгами, здравым смыслом и смелостью. Мы с ним сразу разговорились. Я постаралась и Алису привлечь к нашему разговору, но она деликатно отстранилась и менее деликатно уставившись в окно.
  Вначале Виктор Иванович обращался к нам обеим, но увидев Алисину отчужденность, переключил на меня все внимание. Мы говорили и не могли наговориться. Людовик Святой, Франциск I, уничтоженный при перепланировке Парижа замок Тамплиеров, разрушенная Бастилия...Ему не меньше, чем мне, было жалко Бастилию. В революцию в ней было, кажется, семь узников, причем ни один из них не хотел выходить на свободу. А звону!...Разрушим символ самовластья и тиранства! А какое колоритное здание было!
  Виктор Иванович улыбался мне мягко и понимающе. Он был хорошо одет. Такой пиджак... из шелковистой ткани, галстук, да... имел место галстук во французских тонах. И вообще он был одет не по нашему, сразу можно было понять, что этот человек принадлежит западному миру.
  Музей "Термы и отель Клюни" расположены рядом с Сорбонной, их отделяет друг от друга улица Эколь, что по-нашему Школьная. Там еще есть на площади дивный скверик с бронзовой фигурой Монтеня на входе. Ладно, обо всем не напишешь.
  Термы и средневековая Франция - совершенно разные культуры. В римских залах древняя каменная кладка и головы римских богов, такие знакомые по Пушкинскому музею на Волхонке. Виктор Иванович рассказал, что все эти головы найдены при раскопках в Нотр-Дам, потому что на том месте ранее был храм Юпитеру.
  В соседнем зале наше внимание привлек обнаженный юноша. Мы с Алисой принялись спорить - кто он, Святой Себастьян или Вакх? Виктор Иванович быстро разрешил наши сомнения. Оказалось, что это Адам, наш прародитель. Как приятно иметь рядом образованного человека! Я не про Адама, естественно.
  Настроение мое было - лучше не бывает. Я тщательно изучала живопись, ткани, посуду, фрагменты старинных витражей, книги, и с каждым экспонатом мое восторженное "я" поднималось еще на одну ступеньку, но апогея мы с Виктором Ивановичем достигли в овальном зале с приглушенным светом. Там висели шесть дивных гобеленов. Общее название их "Женщина и Единорог".
  Каждый знает, как важно в момент встречи с прекрасным иметь соответствующее настроение, то есть возможность видеть не только глазами, но и всем существом. Знаете, как бывает? Сегодня например, смотришь Гамлета в кино, и видишь: Смоктуновский гений. А в другой день с удивлением замечаешь, что тот же Гамлет тебя не забирает, и Смоктуновский в одном месте как-то чересчур значителен, в другом, слишком капризен. Ну и так далее. Хорошо, что хватает ума понять, что не Гамлет со Смоктуновским виноваты, а тебя в очереди обругали или дети настроение испортили.
  Итак, гобелены XV века. Они изображают пять чувств, которые всем известны (слух, осязание и т.д.), шестой гобелен обозначает загадочное шестое чувство, каждый может определить его по-своему. Все гобелены неземной красоты. Глядя на них, чувствуешь саму сердцевину средневековой эстетики. Смотришь и завидуешь, а ведь не плохо жили люди, если женщин видели такими прекрасными, львов такими добрыми, а белый зверь, Единорог, приносящий счастье, был предметом повседневной жизни. Рядом с главными персонажами обитает масса зверья: птицы летящие и поющие, кошки, леопард, зайцы, обезьяны, деревья трепещут на ветру, цветы благоухают, фрукты просятся в рот. Лев на каждом гобелены держит в лапах флаг или вымпел, а Единорог весь обращен к даме.
  Виктор Иванович следовал за мной как тень, и все шептал в ухо, переводя тексты табличек на стенах. Я мобилизовала все силы, чтобы соответствовать, то есть умеренно острила и старалась не говорить глупостей. К счастью он умел ценить шутку.
  Когда я была девчонкой, то очень жалела женщин, которым за сорок. Те, которым за пятьдесят, интереса для меня не представляли. Они казались старухами, а старость меня тогда совершенно не волновала. Потом был пройден первый возрастной шов - тридцать, и я поняла, что не так уж долго ждать следующего - сорокалетия.
  Тогда мне захотелось узнать, а как же там дальше, в тех непроглядных сумерках, которые наступают после пятидесяти? Неужели отмирают всяческие желания? Спросить было не у кого, да и неловко, в литературе ответ на эту тему я не находила. У кого спрашивать, если Тургенев пишет: "... вошла старуха сорока шести лет..."
  Теперь мне не надо задавать подобные вопросы. Я знаю на них ответ. Желания и любовные томления не уходят, но очень притупляются. Разбудить их может только могучий эмоциональный всплеск. Париж в этом отношении идеальное место. В Москве мне и в голову бы не пришло соотносить себя с мужчиной, подобному Виктору Ивановичу. А здесь все произошло само собой. В нем было столько мужского обаяния, что устоять не представлялось возможным. Глаза его засасывали как пылесос, а я была пылинкой, песчинкой, перышком, словом, чем-то совершенно невесомым.
  Мы вышли из музея и сели на лавочке в тени старого, с огромным дуплом каштана. Алиса задерживалась. Как красиво было вокруг! Я постеснялась вытащить диктофон, а стоило бы рассказать про старый каменный колодец, водостоки с чудовищными мордами и прокопченные высокие трубы на крутой кровле. И тут Виктор Иванович повел недозволенные речи. Оказывается, он любит женщин, украшенных не только красотой, но и опытом. Пока они юны, с ними совершенно не о чем говорить. Но женщина, "земную жизнь прошедшая до половины", а также еще чуть-чуть в том же направлении, то есть в сторону своей осени, виделась ему истинно прекрасной. Он, оказывается, без ума от Анук Эме, Жанны Моро и Марлен Дидрих, причем именно в последнюю пору их жизни.
  Виктор Иванович называл имена звезд, и тут же жестом, улыбкой подчеркивал, что проводит параллель между мной и ими. Если бы я в этот момент твердо стояла на земле, то непременно вспомнила, как выгляжу со стороны.
  Между мной и Марлен Дидрих столько же общего, как между Единорогом и колхозной буренкой. Но я тогда не стояла на ногах, я парила, а потому насторожилась только из-за того, что Виктор Иванович явно указывает на разницу в нашем возрасте. И не важно, что это разница имеет для него положительное значение. Мне она виделась с отрицательным знаком.
  А я-то, дурища, размечталась, что он воспринимает меня как ровесницу. Ну, положим ему сорок пять...может быть даже сорок семь, просто хорошо сохранился. В последнем случае между нами всего восемь лет разницы.
  После Клюни он стал звать нас в ресторан, но мы категорически отказались. Во-первых, нам надо было найти некую улицу, где имеется особое место на мостовой (там лежала специальная плита), где был убит Генрих Наваррский, потом мы рассчитывали посетить площадь Вогезов, а там пора и домой, у нас Галка одна.
  Он не стал настаивать. Очевидно, к Генриху IV Наваррскому Виктор Иванович не испытывал сильных чувств. Сошлись на том, что мы непременно увидимся завтра. Чтобы закрепить наши отношения и не потеряться, мы дали ему наш телефон в Пализо.
  По дороге домой я сказала:
  - А правильно, что мы не пошли в ресторан. Завтра Галка поправится и двинем все вместе.
  Алиса только покосилась на меня и промолчала. Правильно покосилась. Алиса понимала, что Галка мне без боя Виктора Ивановича не уступит, а уж если подруга начнет баррикады городить, то победа точно будет за ней.
  Оттого-то я и считала цифры в ночи, глядя на освещенное фонарем окно.
  21
   РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЕТ АЛИСА ФРИДЛАНД.
  Маша попросила меня написать эту главу, что я и делаю. Маше грех не помочь. Вдруг у нее действительно что-то получится, и она издаст свои путевые заметки? Она у нас натура романтическая, поэтическая и уж, конечно, заслужила, чтобы жизнь ей подарила штучную радость. Жизнь у нее была, как принято говорить в таких случаях, не простой, муж бесконечно болел, она с ним возилась, лечила, возила по санаториям. Что она только не делала, чтобы он был здоров! Не получилось у него, силенок не хватило.
  Теперь она вдова, уж семь лет как вдова, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но судьба дала ей легкий характер. Поэтому в тех случаях, когда другие локти кусают и на стену лезут, она остается спокойной, вполне разумно рассуждая, мол, не всем же быть богатыми и безоблачно счастливыми! Маша начисто лишена зависти, поэтому умеет радоваться таким вещам, которые прочие считают за безделицу, как-то солнце и дождь, весну и лето, хорошая книга и не до конца испорченное здоровье.
  С Галкой проще, у Галки все о`кей. У нее муж богатый и удачливый. Но ведь и счастливые люди в Париж хотят, поэтому я Галку и пригласила. Кто же знал, что Париж в буквальном смысле ударит ее по голове?
  Маша попросила меня сказать несколько слов о себе самой. Она говорит, что в ее путевых заметках необходимо так дать мой характер, чтобы он был живым и выпуклым. Попытаюсь помочь ей с полной искренностью, боюсь только, что для "выпуклости" у меня мало исходного материала. В книгах только отрицательные герои получаются яркими, а положительные по большей части невыразимо скучны. А я явно положительный герой: физик, школу кончила с медалью, теперь занимаюсь нелинейной лазерной спектроскопией.
  Материал на докторскую накопила давно, но все нет времени сесть и написать. Я замужем. Брак наш можно было бы назвать счастливым, если бы мы с мужем почаще виделись. Последние три года мы все время в разлуке. Темы нашей работы никак не пересекаются, я коротаю дни в Дюссельдорфе, он - в Сиэтле. Может быть в августе встретимся на пару недель на даче у мамы под Загорском.
  Детей у нас нет, но я всю жизнь воспитывала племянницу Любочку, сейчас она уже взрослая и учится в Московском университете.
  К недостаткам своим отношу во-первых занудство. Обычно я планирую жизнь на месяц вперед и отклонение от графика меня несказанно огорчает. Во-вторых я, в отличие от Маши и Галки, совершенно лишена авантюрной жилки. Впрочем, это тоже относится к разряду занудства. Еще у меня нет многих женских достоинств: я не умею вышивать, вязать, создавать уют, подшить юбку, для меня проблема. Ладно, хватит. Кажется Ларошфуко говорил, что нет у человека большего удовольствия, чем разглагольствовать о себе самом(за точность цитаты не ручаюсь).
  Переходим к сути вопроса. Итак, на следующий день в два часа дня, как было условлено, мы с Машей направились на Монмартр. Галка вечером расхаживала по дому как здоровая, а потому тоже собиралась с нами поехать, но утром вдруг загрустила и стала жаловаться на головную боль И вообще: "Как я покажусь вашему Виктору Ивановичу? Вы посмотрите, на кого я похожа! Мне Париж пока не по силам. "Если Галину начал интересовать собственный вид, значит дело пошло на поправку. "Завтра, все завтра, - сказала она, - перенесите еще на один день ресторан". Кстати скажу, из-за Галкиной травмы мы решили продлить наше пребывание в Париже на два дня.
  Только в вагоне я поняла, что Маша принарядилась. Более того, она подвела глаза и прошлась по лицу каким-то Галкиным снадобьем, которое смягчает кожу и разглаживает морщины. Понятное дело, в Маше ожила женщина. Кто бы мог подумать? По дороге она, заглядывая в путеводитель, шепотом наговорила что-то в диктофон, потом отдала его мне, заявив, что бормочет откровенную чушь, что у нее нет настроения работать, а потому пусть диктофон находится сегодня в моем полном распоряжении.
  Встреча с Виктором Ивановичем была назначена у подножья Монмартра около известного всему миру Мулен-Руж, где и по сию пору сцена сотрясается от французского кан-кана. Понятно, мы не собирались заходить в ресторан, у нас на это не было ни денег, ни времени, но, назначая здесь место встречи, наш новый знакомец словно подчеркивал, что не чужд ночных развлечений и нас готов приручить. Если бы Маша назначала ему свидание, она бы непременно выбрала какой-нибудь собор, памятник или могилу. А вообще-то мне неприятно, что нам, словно девчонкам, назначают место встречи в этом развеселом квартале. Но Маша была на все согласна. Позови нас Виктор Иванович в какой-нибудь низкопробный кабак, она бы не удивилась, более того, обрадовалась бы - какой ценный материал для книги!
  Виктор Иванович был уже на месте: тот же сиреневого оттенка пиджак, та же улыбка искусителя и ангела. В руке он держал три букетика душистого горошка, которые он нам церемонно вручил.
  - Я ждал, что вы будете втроем. Где же ваша подруга?
  - Она еще не достаточно хорошо себя чувствует, - поторопилась объяснить Маша.
  - Ну что ж... - он посмотрел на оставшийся букетик, потом разделил его на две части. Надо отдать должное его воспитанности. Если бы в свое время Парис поступил так же с яблоком (правда, на три части делить сложнее),то не было бы Троянской войны.
  Маша вела себя с Виктором Ивановичем как со старым знакомым, минуты не прошло, а они уже стали что-то горячо обсуждать. При этом он почти шептал ей на ухо. Не исключено, что он посвящал ее в тайны площади Пигаль и технологию стриптиза. А она только охает: какие ценные сведения, так и просятся на страницу! Ладно, о чем хотят, о том пусть и беседуют. Мой собеседник сегодня - диктофон, я Маше обещала.
  Святое место Парижа - Монмартр или холм мучеников. Если Маша уже говорила об этом, то повторюсь. В III веке вместе с Сен-Дени там казнили первых христиан. Потом Карл VI для своей жены Аделаиды построил на холме женское аббатство и церковь Сен-Пьер. Я никогда в этой церкви не была, может, сегодня заглянем. Монмартр - это прибежище художников. Все знают оперетту "Фиалка Монмартра", либретто ее можно считать документальным. У подножья Монмартра жили очень известные живописцы. Перечислять их имена я не буду. Маша тут же пошла бы сыпать именами, она это обожает, а мне они просто в голову не приходят. В живописи Маша понимает больше меня, и, честно говоря, больше меня любит.
   Я на Монмартре уже третий раз. Вначале я была здесь с мужем, потом с кем-то из конференции. Я приехала в Париж в университет тоже в начале июня, солнце светило.
  Говорят, что на Монмартр когда-то поднимался сам Наполеон. В то время холм стоял облепленный, словно опёнками, деревнями и виноградниками, никакой планировки не было в помине. Но как только на Монмартр вступила нога Великого, земля эта стала свята для француза. По пути его следования разбили улицу с нежным названием Лепик. По ней мы и пошли.
  Маша оглянулась, чтобы убедиться, работает ли диктофон. Все как велено, милая, что вижу, то и говорю. В устье улицы Лепик полно лавок. Прямо на улице стоят лотки со сладостями, печевом, фруктами, здесь же горы нежнейшего мяса, а так же дары морей и рек. Полное впечатление, что всех этих омаров, крабов, лангуст, угрей и так далее только что отловили, оно все влажное, блестящее, все еще дышит, хоть и выставлено на солнце.
  Вообще на парижских улицах на продажу выставляется самая неожиданная живность. Когда мы шли в Лувр, например, то попали на распродажу флоры и фауны садово-огородной жизни. В центре Парижа в двух шагах от Нотр-Дам бодро торговали кроликами, козами, петухами, курами, индюшками. Там же продавали рассаду помидор и капусты, всевозможные цветы в ящиках, еще там были лимоны в кадках и розы величиной с детскую голову. Все это изобилие с толпой народа тянулось целый квартал.
  И еще там были золотые и прочие рыбки. Маша прямо прилипла к аквариуму, бормоча на этот раз не в диктофон, а так, в воздух.
  - Ты с ними разговариваешь?
  - Я шепчу три желания, - сказала она. - Посмотри на этот экземпляр с золотой чешуей. Ей все под силу. У меня есть разбитое корыто, но нет старика. Приходится общаться с этой рыбкой напрямую. Присоединяйся, если хочешь.
  Я на всякий случай присоединилась. Машка может уговорить кого хочешь.
  - У меня желания скромные, но глобальные, - сказала она. - Книжка, чтоб написалась и опубликовалась, это раз. Чтоб у сына все было хорошо, хотя бы с моей точки зрения - это два. И еще есть три, которое не формулируется на словесном уровне. Что-то про белый пароход.
  На улице Лепик тоже были аквариумы с рыбами, но золотой не было. У сома был мудрый вид, белесые очи его были проницательны, он явно предупреждал: "Тетки, вы поостороженее с желаниями-то. А то их вам исполнят буквально, потом неприятностей не оберетесь".
  Улица Лепик на радость туристам петляет, как горный ручей. В гору мы поднимались медленно. Маша боялась, что начнет задыхаться, поэтому останавливалась около каждой витрины. Там были выставлены в основном какая-то антикварная рухлядь и живопись, по-моему низкопробная. Витрин было много, и поворотов много, и на каждом изгибе улочки мы "любовались прелестными видами", а Маша тем временем переводила дух.
  Виктор Иванович, казалось , не замечал этих вынужденных остановок. Вообще он был сама любезность, поэтому мне трудно объяснить, чем он мне не нравится. Как Машка говорит, не формулируется на словесном уровне. Во-первых, почему он нервничает? То вдруг озираться начнет, ищет кого-то взглядом поверх голов, то смотрит на часы, и тут же объясняет, что у него привычка такая, на самом деле он никуда не торопится. Руки его в постоянном движении, пальцы длинные, холеные, и все время теребят листик какой-нибудь или барабанят по поручню у витрины.
  Но не это главное. Ну, с чего он, спрашивается, прилип к Маше? Такие как он любят длинноногих и юных, с запахом дорогих духов и стервозностью во взгляде. Чем она его пленила? Хотя чего в жизни не бывает? Вдруг он в молодости любил именно такой типаж. Или, скажем, Маша чем-то похожа на его сестру или мать, а у этого красавца эдипов комплекс.
  Мы остановились около очередной витрины. Это была лавка часовщика.
  - Вот здесь, Виктор Иванович, - сказала Маша, - можете узнать все время разом. Здесь столько часов, что мне кажется у человечества нет в наличии столько времени, чтобы все эти циферблаты были при деле.
  Он засмеялся и эдак любовно обнял Машу за плечи, она не сопротивлялась. Так они и пошли дальше. Если бы Маша родилась на востоке и ее в двенадцать лет выдали замуж, он вполне мог быть ее сыном. Ладно, больше не буду нудить.
  Наконец, мы вышли на площадь Терт. Это верхушка Монмартра. Было уже часов пять, художников с мольбертами было мало, торговцев с картинами гораздо больше. Главная масса людей вкушала пищу не духовную, но плотскую. В центре площади раскинулся ресторан, сплошные белые стулья. Боже мой, сколько во Франции едят! Они везде едят, едят со смаком, запивают вином, смотрят по сторонам, потом опять едят. И на вершине Монпартра, бывшем прибежище муз, теперь была большая, могучая туристская жральня.
  Виктор Иванович догадался не пригласить нас к столу. В похвалу ему надо сказать, что он был совершенно очарован Парижем. В этом он был искренен, и даже что-то мальчишеское, восторженное вспыхивало в глазах, когда он узнавал знакомое с детства. Вид на Париж с Монмартра великолепен. И, конечно, мы сразу начали игру в отгадки: где что находится. Найти дворец Пампиду, отель де Виль, разумеется, Эйфелеву башню и Лувр было просто, а вот черная могучая крыша перед Лувром не поддавалась определению.
  - Это опера, - сказал, наконец, Виктор Иванович, - нам обязательно надо туда попасть. - Маша так и расцвела улыбкой.
  Еще надо замолвить пару слов о Сакре-Кёр. Это огромная белокаменная базилика, в переводе "священное сердце". Она построена на деньги собранные народом в честь жертв парижской коммуны. В церкви постоянно идет служба. Вокруг раскинулся парк, вниз идет широченная лестница. Спускаясь по этой лестнице вниз, мы то и дело оглядывались. Некрасивый храм, прямо скажем. Секре-Кёр стоит на самой макушке Монмартра, он виден с очень многих точек города, право, Париж мог бы построить здесь что-нибудь более нарядное. Во-первых, непонятен стиль базилики, храм похож на индийскую гробницу из плохого кино. Базилика совершенно белая, из-за этого кажется холодной, отчужденной, в ее белизне угадывается неполноценность альбиноса. Да простят меня парижане за эти слова. Впрочем, говорят, они ее сами не любят.
  Мы присели отдохнуть на мраморной скамейке, и Маша сказала:
  - Знаете, Виктор Иванович, с нами здесь происходят странные события. Мы очень хотели бы с вами посоветоваться.
  Вопрос относительно посоветоваться не обсуждался дома, поэтому Машино заявление было для меня полной неожиданностью. Она поймала мой удивленный взгляд и отвела глаза. Но в общем-то Маша права. Кто же нас еще защитит в Париже, как не соотечественник?
  - Что же с вами случилось? - спросил он с улыбкой.
  - Мы попали в дом, где в кровати лежал труп.
  - Как труп? - румянец прямо схлынул с холеных щек Виктора Ивановича. - Вы заявили в полицию?
  - Нет. Мы не хотели быть свидетелями неведомо чего. Мы хотели посмотреть Париж. Поэтому мы просто дали объявление в газету. Но дальше пошли еще большие нелепости.
  Маша рассказала про погром в доме, про Галкину травму.
  - А позавчера... да,Алис, позавчера? Вобшем, мы сходили к этому особняку и вообразите, застали там полицию. Местные жители - палижане... Красивое слово, правда? Так вот палижане рассказали нам, что в городе орудовала шайка негодяев и их всех поймали. А теперь посоветуйте, что нам делать?
  Виктор Иванович уже пришел в себя, он опять был улыбчив и благодушен.
  - Если их всех поймали, то надо забыть ваши ужасы как страшный сон.
  - Вы правда так думаете? - Маша вздохнула с облегчением. - И мы так же думаем. Прямо гора с плеч. Но если что, мы можем расчитывать на вас?
  - А если - что? - переспросил Виктор Иванович.
  - Ну, если неприятности нас не отпустят.
  - Я полностью в вашем распоряжении.
  - И вы дадите нам свой телефон?
  - Всенепременно, - улыбнулся он.
  Обычно при этих словах человек немедленно лезет в карман за записной книжкой. Виктор Иванович и пальцем не пошевельнул, решив, что обещания пока достаточно. Но видимо неудобство ситуации он все-таки почувствовал, потому что с противоестественной настойчивостью потащил Машку на карусель. Та вначале упиралась, мол, я не ребенок, но Виктор Иванович словно голову потерял. В его родном городе, оказывается, есть парк, а в этом парке - карусель, и по странному стечению обстоятельств, карусель эта точно такая же, как эта, что стоит с начала века у изножья Монмартра.
  Карусель была совсем пустой, только молодой отец с сыном гарцевали на гипсовых конях. Потом в золоченом экипаже появились Маша с Виктором Ивановичем. Господи, надо было видеть ее лицо! Она прижимала к губам букетик цветного горошка, музыка играла, кажется из "Шербургских зонтиков", а Виктор Иванович что-то нашептывал ей в ухо. Я подумала, может быть это и есть третье Машкино желание?
  Тут в моей душе произошел перелом. Место здравого смысла заняла полная душевная размягченность. Дал ьше я во всем Маше потворствовала.
  - Сейчас к Сене, - скомандовал Виктор Иванович.
  - Мы заблудимся. Это сверху видно, как туда идти, а в лабиринте улиц мы сразу потеряем направление.
  - А мы по солнцу, - засмеялась Маша. - Здесь одна дорожка под горку.
  И что вы думаете? Вот так - под горку, мы и дошли до решетки сада Тюильри. Улица Риволи в этом месте состоит из одних ресторанов. И в каждом полно пустых мест. Виктор Иванович выбрал ресторан с русским меню. На белом листе ватмана было коряво по-русски написано: кулебяка, жаркое, расстегай и прочее.
  - Вы занимайте столик, а я позвоню домой, - сказала я.
  По счастью телефон находился в глубине зала. Галка отозвалась сразу, сказала, что все спокойно, что она приготовила ужин, и вообще - хватит шляться, поспешайте с больной подруге!
  - Сейчас буду.
  Я подошла к Маше и Виктору Ивановичу.
  - Господа, я вынуждена вас оставить. Мне звонили из Дюссельдорфа из университета. Зачем-то я им понадобилась. Перезвонят через час. Я только-только успею добраться до дома.
  - Но ты же сама потом можешь им отзвонить.
  Ах, бедная Машка, счастливая Машка, она сразу поверила про звонок из Дюссельдорфа, и все порывалась пойти со мной, доказывая, что мы должны непременно ехать домой вместе, но глаза ее говорили обратное. Ей так хотелось посидеть на улице Риволи около лампы с розовым, кружевным абажуром, и съесть кулебяку, и выпить красного вина, и взять на десерт самого вонючего сыра. И слушать, слушать завораживающие речи Виктора Ивановича. Я здесь явно лишняя. Пусть погреется женщина. Я так страстно ее уговаривала, что она осталась.
  - Только не опоздай на последнюю электричку.
  - Ни в коем случае, - вмешался Виктор Иванович. - В двенадцать часов, как Золушка, ваша подруга будет дома.
  - Машка, не загуляй до утра!
  Она благодарно улыбнулась мне в ответ.
  Минут через сорок я была уже дома. Конечно, Галка стала въедливо расспрашивать, куда я дела Марью. Я объяснила, как могла.
  - Сейчас напьется и будет вести разговоры про святого Дени, - заметила Галка не без ехидства.
  Но в общем и она была рада за Машу. Мы поужинали в покое и довольстве, потом покурили, потом посплетничали. Вроде спать пора, но глупо ложиться до прихода Маши. Все равно мы тут же потребуем от нее подробного рассказа. Потом мы стали нервничать.
  Звонок раздался где-то около часа.
  - Не совсем еще девушка голову потеряла! - крикнула я, бросившись к двери, но Галка остановила меня:
  - Куда ты бежишь-то? Это телефон.
  Я схватила трубку.
  - Алиса, это ты? - раздался Машин голос, он был очень невнятен, словно трубка была далеко от ее губ
  - Я, кто же еще? Говори громче. Откуда ты? Все-таки опоздала на электричку?
  - Слушай меня внимательно, - спокойно, но как-то слишком медленно сказала Маша. - И соображай быстро. Найди, пожалуйста, диктофонную кассету. Первую. Ту, что я надиктовала в Амстердаме. Там еще записан чужой разговор в музее, помнишь?
  - Где же я ее найду? Ты с ума что-ли сошла? Какие кассеты могут быть в час ночи, если у вас любовь?
  - У нас такая любовь, - бесстрастно сказала Маша. - Кассета лежит на дне моей сумки. Вернее под дном. Там у меня как бы тайник. Сунь туда руку и достанешь. На этой кассете цифра "1".И жди около телефона с диктофоном в руке.
  - Маша, где ты находишься?
  - Я не знаю. Жди с диктофоном в руке и вставленной в него кассетой. Через пятнадцать минут я позвоню. Сделай то, что я тебя прошу. И не в коем случае не сообщай в полицию. Иначе они меня убьют.
  Прозвучал отбой. Я тупо смотрела на телефонную трубку. И в этот момент громко зазвонили в дверь.
  22
  Художника из Феди Кривцова не получилось, но копиистом он стал отменным. Он жил в городе, который находился в ста восьмидесяти километрах на юг от столицы. Не будем называть имени этого города, не будем называть и музея, чтобы дотошные искусствоведы-хранители, прочитав эти строки, не стали выговаривать автору обиженно: " Что вы подняли хай, что вы нас оболгали? Наши ценные полотна на месте и находятся в идеальном состоянии!" Все годы своего существования город был душой военной промышленности, девяносто процентов заводов работали на вооружение. Город имел широкий проспект, который, конечно, носил имя Ленина, извилистую речку, древний кремль, огромный парк и раскидистое, старинное кладбище с колокольней, соперничаюшей высотой с телевизионной башней. Словом, это был уютный и славный город средней полосы, но Федор Агеевич Кривцов не был в нем счастлив.
  Наш герой был, как говорят сейчас, человеком западной ориентации. Но даже в Москве, самом западном городе России, он не прижился. Для того, чтобы чувствовать себя в полной мере западным человеком, ему нужны были деньги, а заработать их он никак не мог. Кривцов был безденежным, почти нищим в эпоху развитого социализма, еще хуже пошли его дела, когда на дворе потянуло сквозняком рыночных отношений. Бился, старался, участвовал в каких-то сомнительных бизнесах, попал в милицию, был бит - совершенно не за что, просто менту, парню с лицом гориллы, не понравились признаки мысли на лице арестованного. В конце концов Федор Агеевич решил для достижения цели использовать те способности, которыми бесплатно наградила его судьба.
  Он вернулся в родной город и зажил по-прежнему, то есть стал работать за копейки в музее, за рубли учить рисунку будущих абитуриентов и даже выставил свои работы на местной выставке. Лавров он не стяжал, но сохранил репутацию уважаемого человека.
  Шесть полотен известных русских художников - трех Лентуловых, двух Фальков и одного Рождественского, он скопировал ни за один присест, на это ушло много времени, а подменить копии на подлинники ему удалось тогда, когда в музее начался ремонт и большинство работ переместили в запасники.
  Главное в жизни точно знать, что ты хочешь. А он знал. Как только подлинники собрались под крышей его однокомнатной квартиры, Кривцов перевел дух и дальше стал мостить дорогу к счастью. В это время он был необычайно организован, жил по списку, каждый день вычеркивая один или два пункта. Но при всем аскетизме он разрешил себе мечтать. Право, на мечту он уже заработал. Нарисованные воображением картины были столь ярки, сочны, что хоть кисть в руку бери. Аквамарин... много, до окоема, длинные тени на белом песке, верхушки пальм, похожие на собранные в пучок волосы красавиц, а вот и она сама, идет чуть-чуть поигрывая бедрами, плечи темны от загара...Он понимал, что мечты его отдают дешевкой, базарной живописностью, уж если мечтать, то о Флоренции или Париже, но подкорка выдавала именно эти открыточные кадры, и он им радовался.
  Под эти мечты, как под бормот прибоя, он проделал фантастическую работу. Нашел нужных людей. Если быть точным, нужные люди появились в его жизни много раньше, но необходимо было обновить знакомства. Доброжелательные и улыбчивые хищники. Каждый хотел свой куш. Вадим говорил: "Можешь загнать товар в Москве, но там, - жест рукой куда-то за спину, - гораздо выгоднее, то есть неизмеримо. Правда, риск. Но ведь и дома риск".
  Описывать все подробности, как он пересек границу, да еще с товаром, не стоит. В интересах следствия, а так же чтобы другим не повадно было, автор не хочет распространяться о подробностях транспортировки за границу драгоценного груза. Вообще-то не очень трудно было все провезти, но дорого, почти цена проданной квартиры. В Амстердам Кривцов попал морем.
  И когда уже все страсти были позади, когда казалось - протяни руку и бери взлелеенную мечту, рука поймала воздух. Идти с обыском в Пализо к русским дамам Кривцов категорически отказался, а Шик и не настаивал. Дело привычное, а Кривцов с его непрофессиональностью может не только помешать, но и засыпаться. Кассету с требуемым разговором Шик искал тщательно, но не нашел. Кто ж знал, что у этой толстухи с вытаращенными глазами имеется второе дно?
  В Версаль Кривцов ездил, чтобы быть на подхвате. В умной голове Шика уже созрела идея о заложнице. И так все славно получилось с мужским туалетом! Шик намылился было вынести чернявую из туалета, и со словами "ах, ей плохо, ей плохо" дотащить ее до машины. Опять сорвалось. Подруги, как приклеенные стояли на входе. Пришлось оттащить бесчувственное тело в самый дальний угол помещения, а самому дать деру. Так хорошо по башке врезал, и все зря.
  Вот тогда-то, после стольких неудачных попыток, Кривцов и был вынужден идти на передние рубежи. "Не торопись, - инструктировал Шик напарника. - Работа здесь ювелирная. У баб интуиция развита, как у собак".
  Четкого плана действий у Кривцова не было. Ситуация подскажет - таков был его девиз. Вначале он решил приударить за той, что помоложе, эдакой ученой треской в очках, но понимания с ее стороны не встретил. А Марья Петровна, говорливая пенсионерка, как глина, сама к рукам липла, что хочешь из нее, то и ваяй.
  Только на второй день работы в качестве ухажера и обольстителя Кривцов убедился, что сделал правильный выбор и с девизом не ошибся. Все произошло самым естественным образом. Ему удалось остаться с Марьей наедине. Теперь можно и расслабиться.
  Расслабившись, он убедился, что ее общество ему вовсе не противно. Она была забавной, его подопечная. Приятным было так же ее неравнодушие к живописи, во всяком случае она о ней эмоционально, а иногда даже толково говорила.
  Ресторан был не из дорогих, но вполне пристойный. Из-за обилия зеркал казалось, что матовые светильники летают вокруг, как перламутровые пузыри. Это отдаленно напоминало что-то из детства, какую-то немудреную сказку. Музыка была приглушенной, завораживающей.
  Виктор Иванович не поскупился, взял шампанское. Марья Петровна пила его маленькими глотками и смешно морщила нос. Кривцов подумал, что она, похожа на козу. Ну если не на козу, то все равно на кого-то из жвачных, все они так же шустро прихлопывают губами.
  Под выпивку и хорошую еду русские обязательно начинают изливать душу, требуя того же от собеседника. По счастью Марья Петровна держала дистанцию. Никаких разговоров, типа, а кто ваша жена и что делают ваши дети, не было. Говорили про итальянцев: Леонардо, Рафаэль, Гирландайо, туда-сюда...
  Виктор Иванович намеревался сидеть в ресторане до упора, часов у Марьи Петровны не было, и он был уверен, что сможет замотать часа полтора. Но не тут-то было. Коза принадлежала к типу людей, снабженных внутренними часами. Есть такие особи, которые всегда могут назвать время плюс-минус десять минут. Короче, Марья Петровна, до этого совершенно безмятежная, стала вдруг торопиться:
  - Все. Мое время истекло. Зовите этих официантов, гарсонов, как там они называются?
  - Во всяком случае, для прогулки по ночному Парижу у нас есть полчаса, - заверил Виктор Иванович.
  Они обошли Лувр и вышли к Сене. Остров Ситэ представлял из себя фантастическую картину. Париж освещен очень тактично. Нигде нет безумных реклам, где перегоняя друг друга бегут обезумевшие огни, складываясь в незамысловатые картинки. Здесь работала подсветка, давая мягкий, рассеянный свет. Она отвоевывала у темноты соборы, мосты, дворцы. Эйфелева башня казалось совершенно невесомой, паутиной причудливой формы. Подует ветер и унесет игрушку в зазвездные дали.
  "Она, похожа не столько на козу, сколько на давешнего Единорога, - размышлял Виктор Иванович. - Постарела, горемычная, потолстела, а взгляд остался тот же: дурашливо изумленный, козий... нет, право, смешная..."
  На Старом мосту, около статуи Генриху IV, Виктор Иванович вдруг остановился и крепко обнял Марью Петровну. Она негромко вскрикнула и тут же уткнула голову ему в грудь. Пришлось подбородком поднять ее лицо, немалого труда стоило добраться до губ.
  И тут подоспело чудо. По домам вдоль набережной пробежал ослепительный свет, деревья и кусты изумрудно зазеленели.
  - Господи, что это?
  Он засмеялся.
  - Катер на подходе. Слышите, ветер доносит музыку? Если мы поторопимся, то успеем.
  Они подошли к пристани как раз в тот момент, когда катер с яркими, как у маяка, зелеными огнями по борту, выбросил сходни. На набережной было почти пусто, только на катере и за деревьями на улице Сен-Мишель кипела злачная, ночная жизнь. Марья Петровна первая ступила на сходни.
  Сколько они плыли по Сене? Полчаса, не больше, но этого времени хватило, чтобы Марья окончательно опоздала на свой поезд в RER(так французы зовут электрички).Она не удивилась.
  - Ну вот, теперь придется гулять всю ночь по Парижу. Надо позвонить. Где здесь может быть телефон-автомат? Я даже могу, пожалуй, попросить Алису приехать за мной. Только я не знаю, где мы находимся. Как называется этот район?
  - Тмутаракань, - сказал серьезно Виктор Иванович. - У меня другое предложение. Где-то здесь рядом живут мои французские друзья. До них мы доедем на такси. А там я беру машину и везу вас в Пализо. Выпьем чаю, а, Маш?
  Он впервые опустил отчество, и Марья Петровна оценила этот мягкий, без нажима призыв к доверию. Если бы у нее в руках был диктофон, она бы уж конечно поделилась с ним своими переживаниями. "Я была как в тумане, - шепнула бы она своему маленькому, верному другу. - Нет, туман плохое сравнение. Он будит неприятные ассоциации - кто-то заблудился, потерял дорогу, попал в аварию, а я была как сыр в масле, как роза в бокале, как мартовская кошка на крыше...Еще слово "нега", такое непривычное, такое не из моего словаря, подходило к моему состоянию. И горячий чай в незнакомом доме был обязательной составляющей необыкновенных событий."
  Это же непривычное состояние, а именно нега, помешало Марье Петровне сообразить, что такси блуждало по улицам Парижа довольно долго. Во всяком случае, за это время можно было вполне добраться до Пализо. Но даже включи она свой природный счетчик, подсознание уже подготовило подсказку. Виктор Иванович просто катает ее по ночному Парижу, все равно все сроки упущены.
  Потом они долго шли пешком по тихим, тенистым улицам пригорода. Луна осторожно подсматривала за ними, выглядывая из-под листьев платанов. И опять они целовались.
  - Зря я все-таки не позвонила своим. Нервничают, наверное. Мы не заблудились?
  - Нет, это рядом.
  Дом в саду со старыми яблонями выглядел очень приветливо. Обочь гравийной дорожки стояла машина. Камешек попал в туфель, и угрожающей царапал пятку, норовя разорвать колготы. Она нагнулась, чтобы его вытащить, оперлась на машину. В памяти всплыла дурацкая фраза:" героиня пусть не любит цифры "5" и"1". Она медленно разогнулась. От единорожьей доверчивости не осталось и следа, лицо как-то обрюзгло вдруг, постарело.
  - Маш, ты что? Тебе плохо?
  - Нет. У меня все о`кей. Просто я все поняла. Куда идти, Виктор Иванович?
  Он неожиданно смутился, суетливо обошел вокруг, словно примериваясь, с какой стороны взять ее под руку.
  - Сюда, пожалуйста.
  Она не задерживаясь прошла через темную прихожую, в комнате огляделась по-хозяйски, потом подошла к столу и села на шаткий стул. В комнату вошел узкоплечий, лысый мужчина в черном жилете, Марья Петровна посмотрела на него мельком и стала смеяться.
  - Это у нее нервы? - спросил Шик. - А может она нам голову дурит?
  Виктор Иванович стоял у стены с руками в карманах и молча смотрел в темное окно.
  - Если будешь орать, - строго предупредил Шик, - мы тебе засунем в рот кляп. Переведи это старой курице, - кивнул он Кривцову.
  Тот отлепился от стены, и, стараясь на встречаться глазами с Марьей Петровной, сказал, дрожащим голосом.
  - Маш, вот какое дело...Ты веди себя тихо. И перестань смеяться. Это ни к чему не приведет. Этот человек, его зовут Шик, у него кличка такая... Словом я целиком в его власти и ни чем не смогу тебе помочь, если ты... Ради Бога, без криков. Если ты не будешь выкидывать коленца, все кончится хорошо. А в противном случае он заклеит тебе рот клейкой лентой, может и к стулу привязать.
  Марья Петровна вздохнула глубоко, отгоняя от себя остатки нервного смеха и сказала спокойно, только руки дрожали:
  - Не надо меня привязывать. Я буду молчать. Что вы от меня хотите?
  Что и говорить, держалась она молодцом.
  - Что ты ей так долго объяснял? - с подозрением наскочил на Кривцова Шик. - Разговор должен быть коротким и ясным. А ты делай, что тебе велят! - прикрикнул он на Марью Петровну.
  Шик хамил сознательно. Он считал, что для пользы дела надо запугать жертву до потери пульса. Тогда она будет сдержанна, а попросту говоря покорна, как сонная рыба. Но трудно хамить без языка, когда в распоряжении только интонация и жесты.
  - Хватит орать, - прикрикнул на Шика Кривцов.- Дай лучше коньяка. Да не этого, а того.
  - Буду я на нее "Наполеон" изводить.
  - А я говорю, давай "Наполеон". Да скипяти воды. Надо приготовить кофе или чай. Виктор Иванович все время сбивался с французского языка на русский, что еще больше злило Шика. Он с негодованием зашипел, даже кулаки сжал, но потом вдруг разом остыл - что по пустякам злиться?
  - Я бы закурила для начала, - сказала Марья Петровна, а когда Кривцов поднес зажигалку, - сказала с усмешкой. - Что то не похоже, чтобы вы зависели от этого слизняка. Чем промышляете? Оружие, наркотики?.. Имейте в виду, если я заложница, то за меня вам медной полушки не дадут. Что же вы молчите, Виктор Иванович?
  - Меня зовут не Виктор Иванович, - против воли в голосе его прозвучала обида, - а Федор Агеевич.
  Марья опять начала смеяться.
  - Почему же вы не назвались собственным именем? Для конспирации что-ли? Но от кого прятаться?
  - Сам не знаю, - сказал он устало. - По глупости.
  - А я знаю. Виктор - значит победа. Хотели Париж победить, да?
  Лицо у него было уже не столь волевым, сухим и утонченным, как показалось Марье Петровне при первой встрече, но что самое ужасное, сейчас, когда с него сполз лоск, он ей нравился ни чуть не меньше. Она вообще была не высокого мнения о другой половине человечества. Муж был слабым человеком, сын тоже только пыжился, играя в твердость характера и несгибаемую волю, а на самом деле был ранимым и мнительным человеком. И сейчас, глядя на опущенные плечи того, кто назывался Федором, но желал быть Виктором, ловя его скрученный, ускользающий взгляд, Марья Петровна почувствовала - все правильно, судьба и на этот раз не приготовила ей подарка, никакой он не супермен, это ее кадр.
  23
  В Версале у сухого фонтана, где мы сидели на лавочке и разумеется, курили, Алиса рассказала нам очень смешную сцену из американского боевика. Тогда это было к месту, в нашем разговоре почему-то присутствовали шпионские сюжеты.
  Суть вот в чем. Некая молодая девица, такая вся в ковбойских сапогах и с высоким бюстом, на каком-то званом обеде заглотила с шампанским не ей предназначенный микропередатчик. Так сказать, ошибочка вышла. Эта сцена не осталась незамеченной людьми, которые за этим передатчиком охотились. Невинную девицу, которая ничего не подозревала, захватили, потащили в подвал, разложили на столе, связали руки-ноги. Она лежит, такая вся прекрасная, несчастная, а над ней склонились мужики с лицами интеллектуальных злодеев, которые пытаются поймать в своих приемнике нужную волну.
  Наконец, передатчик заработал, начала поступать драгоценная информация. И в этом момент связанная красавица начала икать, заглушая тем самым тончайший писк, который шел от крохотного паучка в ее желудке. Мужики выхватили пистолеты, один уткнул пушку в висок, другой в желудок.
  - Если ты сейчас не прекратишь, мы тебя пристрелим!
  Девица крикнула:
  - Ик.. Ик.. Напугайте меня!
  Именно эту историю я вспомнила, когда увидела вошедшего в комнату человека, которого обозначили как Шика. Я его узнала. Он сидел тогда в кафе при дороге. То есть я его еще раньше вычислила, как только увидела в саду номер машины. Все наши беды от них, тех, которые пинали нас на шоссе. Это их тайную беседу бездумно записал мой диктофон, и они всю дорогу охотились за этой записью. А мы и думать забыли о дорожном путешествии и во всех бедах винили несчастного мертвого мужика.
  И вот теперь этот плюгавый, лысый, с лисьим лицом корчит из себя героя боевика и беззастенчиво хамит на чистом французском. Мне бы тоже следовало начать икать, но у меня началась истерика.
  Естественно, я тут же начала задавать себе вопрос - кто эти люди? У них было общее дело, они отлично понимали друг друга. Виктор Иванович, он же Федор Агеевич, болтаясь, как цветок в проруби, все время путал французскую и русскую речь. Он служил связующим звеном, то есть переводчиком, и делая мне против воли реверансы, проговорился. Это было после первого звонка Алисе. Он спросил Шика:
  - А где товар? Куда ты его спрятал? - потом спохватился и спросил это же по-французски.
  Шик ответил трескучей фразой, показывая пальцем куда-то вниз. Я тогда еще не знала, что в доме есть подвал.
  Через пятнадцать минут после первого звонка, как и было договорено, я опять набрала номер нашего телефона в Пализо. Говорил Федор Агеевич.
  - Вы нашли интересующую нас запись? Хорошо. Поднесите диктофон к телефонной трубке. Запись прокрутите пять раз.
  Дальше взял трубку Шик, и быстро стал записывать текст. Меня к телефону не подпустили. После того, как была получена необходимая информация, Виктор Иванович опять взял трубку.
  - Настоятельно рекомендуем вам не обращаться в полицию. Ваша подруга вернется к вам через два дня. В противном случае вы ее не увидите.
  Получив требуемый текст, Шик заметно повеселел и велел устами Федора Агеича сообщить, что сдержит свое обещание только в случае моего безукоризненного поведения.
  - А как вы меня собираетесь освобождать... из плена?
  - Он говорит, что вывезет вас отсюда на машине, а потом высадит где-нибудь на окраине Парижа.
  - Нет, на окраине нельзя. Оттуда я не найду дорогу в Пализо.
  - Спросите.
  - У кого? Я без языка. Или вы мне предлагаете обратиться в комиссариат?
  - И что вы предлагаете?
  - Высадить меня около Нотр-Дам, там я уже сориентируюсь.
  Федор Агеевич вертелся как белка.
  - Слушай, уйми ее, она меня заговорила, - взвизгнул Шик, и Федор Агеевич добросовестно перевел.
  И еще я узнала, эти идиоты повезут меня с завязанными глазами, как будто, если бы меня везли с открытыми глазами, я могла бы понять месторасположение этого зловещего дома. Хотя кто его знает? Можно по дороге заприметить какой-нибудь собор или статую.
  - А пока, Маш, ты будешь жить в подвале, - сказал мне Федор Агеевич.
  - В подвале, так в подвале, но имейте в виду, если там мыши, то мое обещание не орать пропадет втуне. И остановить меня сможет только автоматная очередь, - я опять вспомнила девицу с микропередатчиком в животе и начала смеяться.
  - Маш, ну успокойся, все будет хорошо...- заблеял Федор Агеевич.
  - Да заткнись ты! - прикрикнула я.
  Щик совершенно по-русски почесал в затылке.
  - Если не выключать свет, мыши из нор не полезут.
  Ужо мне, как я могла не смеяться, попав в такую нелепую, совершенно неправдоподобную ситуацию? Со стороны все выглядело необычайно глупо! Первым по узкой, крутой, затхлой лестнице шел Шик с фонарем летучая мышь в руке, за ним хромая, коленки болели нестерпимо, ковыляла я, замыкал шествие Федор Агеевич, он нес плед и одеяло.
  Подвал был обширен и крепок. Обычно в домах старье относят на чердак, здесь функцию кладовки выполнял подвал. Наверное, раньше здесь хранили вино, потому что я увидела черные от времени бочки в углу. Все остальное было - старый хлам, поломанная мебель, и вообще какая-то дрянь, оставшаяся от жизни. Здесь было что-то отдаленно похожее на наши салазки, какие-то колеса, ветхая сбруя, от давно ушедших в мир иной лошадей, здесь была битая посуда, непонятно, почему ее своевременно не выбросили, а держали черепки в ветхом и грязном ящике, узлы со старым тряпьем, зонты с поломанными спицами. На расчищенном от барахла пространстве лежал зеленый матрас, мой старый знакомец, тот самый, что украшал когда-то багажник машины с плохим номером. На него были брошены плед и подушка. То есть, я могла чувствовать себя относительно комфортно.
  Перед уходом двое моих тюремщиков быстро поговорили о чем-то, после чего Шик вышел и спустя малое время вернулся с большим ведром, закрытым крышкой. Я поняла, что это вместилище должно было выполнять функцию параши.
  - Спокойной ночи, - сказал Федор Агеевич и поклонился не просто уважительно, но даже с некоторым подобострастием, словно я была особой царской крови.
  Потом они вышли, щелкнул ключ в замке, и все стихло. Не могу сказать, что бы я страшно, чудовищно, как и полагалось бы в этой ситуации, трусила. Любопытство было сильнее. События этого вечера настолько не укладывались в привычное для меня течение жизни, что я не могла поверить в трагическое окончание этого фарса. Но как бы это выразить? Сюжет мне не нравился. Во всем была фальшь. Как-то не так это бывает, когда захватывают заложников. И бандиты должны выглядеть иначе. Заложников берут отчаянные люди - мышцы, напор, пистолеты, страстность - супермены, одним словом, а тут два каких-то недоноска. Про Шика вообще говорить не хотелось, а Федор Агеевич явно потёк. А ведь такой красавец был!
   Вначале надо покурить. Елки-палки! Всего три сигареты. Придется экономить, а я этого ненавижу. Тем более в подобной ситуации. Хотя когда они у меня были - подобные ситуации?
  Я улеглась на матрас, он был необычайно удобным. Считать цифры было бесполезно, мне было страшно глаза-то закрыть. Я взяла вторую сигарету и стала размышлять о сущем. Время шло, сигарета превращалась в пепел, сущее было неподатливым. На секунду я смежила веки и тут же обнаружила, что матрас, на котором я лежу, приторочен к машине, которая с бешенной скоростью летит по автобану. Я привязана веревками, но она ослабли, и потому я безумно боюсь скатиться вниз все цепляюсь руками за поручни багажника, а они выскальзывают из моих рук. Вот еще секунда и я полечу на обочину, врежусь в дерево...Все, лечу!
  Крохотное, забранное решеткой окошко у потолка слабо синело. Значит, наступило утро. Кажется, я все-таки уснула. Ну и душно было в этом узилище! Мне не хватало воздуха, надо добраться до окна. И вообще не мешало бы хоть как-то определиться, увидеть, куда выходит это жалкое окошко.
  Вначале я решила, что пододвину к стенке кованный сундук, но он был неподъемен, словно кирпичами набит. Стулья явно не внушали доверия. Я выбрала тот, который покрепче. Как я на него залезала, это отдельная история. Вы знаете, господа, что такое артрит? Это такая болезнь, когда коленки не только болят, они еще не гнутся, проклятые, и не могут выполнить своей главной функции, то есть взметнуть тело вверх, чтобы оно очутилось на другой плоскости. Чтобы залезть на стул, мне надо было обязательно за что-то держаться. Под окном стена была абсолютно гладкой, зато наискосок имелся очень удобный выступ. Я решила выставить вдоль стены стулья, с помощью выступа залезть на стул наискосок от окна, а потом по другим стульям дойти до вожделенной цели.
  Мне удалось взгромоздиться на стул. Но леший меня дернул потопать ногами для устойчивости. В этот же момент гнилая ножка стула подломилась. Понимая, что падаю, я инстинктивно схватилась за какой-то не внушающий доверия крюк, похожий на длинный гвоздь, и повисла на нем всей тяжестью. К моему ужасу гвоздь вместе со стеной полез вниз. Я грохнулась на пол.
  Моему изумленному взору открылась узкая ниша в стене, в которой лежало нечто, похожее на свернутые в рулон грязные полотенца. И опять они были недостижимы. Я подперла стул узлами с тряпьем и пачкой старых газет. На этот раз мне повезло. Восхождение на мини-Монблан свершилось. Полотенца были жесткими. Я их развернула. Это была живопись.
  Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы узнать русских авторов. Через секунду я нашла подтверждение. Каждый из художников оставил свой автограф и дату написания. Дивный, теплый Фальк. Натюрморт: серебристый, сиреневый на изломе, чеснок, скомканная салфетка, кусок обнаженной шершавой столешницы. Во всем сквозил русский, дачный уют, неторопливость и осенняя грусть.
  Следующим был городской пейзаж, нарисованный грубыми мазками. Мне показалось что я знаю эту улочку, где-то около Солянки. Затосковала я по Москве, затосковала. Господи, как было бы прекрасно, если бы я стояла сейчас на Солянке и думала, что надо зайти в булочную, потом пройти на Старую площадь, а там в метро и домой. Вместо этого я сижу в парижском подвале... И тут же одернула себя: дура! Это и есть счастье, это и есть жизнь сидеть в подвале в Париже и не знать, чем кончится сегодняшний день. Так-то оно так, но сердце билось, как у мышонка в мышеловке.
  Дальше шел Лентулов. К Лентулову я равнодушна, но на этот раз он мне очень понравился. Пейзажи были веселые, яркие, красочные. Рождественский был представлен посудой в золотистых тонах. Медные плошки, толстобокие керамические кувшины - очень красиво, весь такой солнечный.
  Я аккуратно свернула полотна в рулон, надо было водворить их на место. Мне не хотелось чтобы мои тюремщики знали, что я добралась до их тайны. Экспериментировать со стульями мне больше не хотелось. Я принялась за сундук и даже сбила хлипкий замок. В сундуке лежало что-то железное, непонятная мне крестьянская утварь. Я ополовинила сундук, пододвинула его к стене и забросила полотна на прежнее место. Однако металлическая, раскрашенная под кирпич створка, закрывающая нишу, не желала закрывать тайник, видимо здесь имелся какой-то секрет. Тогда я оставила нишу открытой. Да черт с ними, с поганцами. Скажу, что так и было.
  Утром Шик, деловой и возбужденный, сияющий свежевыбритыми щеками и готовый к подвигам, был оглушен неожиданным телефонным звонком. Женский голос, он вначале не мог понять - кто это, заявил, что звонят из госпиталя. Оказывается Пьер Марсе пришел в себя и требует к себе Клода Круа." Все псу под хвост!" - подумал несчастный Шик, особенно его возмутило слово "требует".
  - Ваш приезд очень важен для здоровья больного. Жизнь его вне опасности...
  "Чего нельзя сказать о моей," - пронеслось в мозгу.
  -...но он очень слаб и ужасно нервничает. Ваш родственник трудно управляем. Вы когда приедете?
  - Сейчас и приеду, - обессилено буркнул Шик и бросил трубку на рычаг.
  - Что там, что? - нервное состояние напарника передалось и Кривцову.
  - Крот очухался. Меня он в ранге поднял. Я в родственники попал. Теперь скажи, куда ехать прежде - в банк или в госпиталь?
  - По-моему ехать надо к Пьеру, - рассудительно сказал Кривцов. - С банком у нас нет полной ясности. Очень много вопросов. Цифры у нас на руках, но что с ними делать мы точно не знаем. Все это одни предположения. А если это не код сейфа, если ты ошибаешься?
  - Да не ошибаюсь я! Крот сам рассказывал. Не впрямую, конечно, - Шик вдруг поежился, словно от холода. - Он всегда вокруг да около говорит. Но умный человек может понять его недомолвки.
  - Тогда давай поедем в банк.
  - В банк я поеду один, а ты останешься с русской.
  - Ну хорошо, поезжай один, но будь осторожен. Насколько я понял, твой Крот вовсе не прост. Его цифры могут быть с подвохом.
  - Он сам с подвохом! Так может дельце обстряпать, что все будут в дерьме, а он один в короне.
  - Тогда поезжай в госпиталь и выведай у Крота, что это за цифры.
  - А если он мне не скажет, то прямо из госпиталя я поеду в банк, - примирительно сказал Шик.
  Ведя длинный диалог, оба знали, чем он кончится, хотя Шик втайне надеялся на другой исход. Кривцову надо было заставить ехать Шика в госпиталь, потому что Пьер хоть и убийца, но дело иметь с ним предпочтительнее, чем с хлюпиком и дураком Шиком. Хлюпик в свою очередь боялся встречи с Пьером. Когда была надежда, что тот окочурится, можно было и в инициативного поиграть. А теперь... как говорится, кто рассчитывает на чужую похлебку, рискует остаться со своим хорошим аппетитом.
  - За бабу жизнью отвечаешь, - сказал Шик напоследок, пряча ключ от подвала в карман.
  - Ты что, с ума сошел? Дай мне ключ! Я же сам сюда ее привел!
  Шик погрозил худым пальцем.
  - Кто вас русских поймет? Надумаете и смоетесь вместе с товаром.
  - Но я не знаю, где он. Сам же говорил - тайна.
  - На это и надеюсь.
  - Но мне ее покормить надо.
  - Там в подвале окошко есть. Кофе в бутылку налей. Бутылка проходит через решетку, я проверял.
  - Ну и черт с тобой, олух стоеросовый, - пробурчал Кривцов,- плевать я на тебя хотел.
  Шик сел в машину посвистывая, у него опять было хорошее настроение. Как только машина выехала за ограду, Кривцов поспешил по лестнице в подвал и забарабанил в дверь.
  - Антре, - раздался насмешливый голос Марии Петровны.
  - Маш, доброе утро. Как почивала?
  - Сволочь вы, Виктор Иванович, ой, пардон, Федор Агеевич. Надо же, два имени у человека, два отчества и все гнусные.
  - Маш, - Кривцов не услышал обидных слов. - Я тебя покормить должен.
  - Должны, так кормите.
  Подъем на сундук был уже освоен. Ждать ей пришлось недолго. Вначале показалась рука, пытающаяся протолкнуть через прутья решетки фляжку, а потом и сама физиономия Федора Агеевича. Вид у него был не только помятый, но и виноватый.
  - Вот, Маш, коньяк армянский. Они здесь все своим "Наполеоном" хвастают, а я тебе скажу - армянский не хуже! В пакете бутерброды. Ты поешь, а потом будем разговаривать.
  От злости Марья Петровна поперхнулась коньяком.
  - О чем же мы с вами будем разговаривать? Хотите обсудим достоинства портрета Карла VII кисти Фуке? Или поговорим о раннем Ренуаре?
  - При чем здесь Карл Седьмой? - сказал Кривцов устало.
  - Я одно не могу понять. Как вы могли? Ну вот скажите мне. Как вы могли затащить меня в этот подвал, да еще выставить в таком смешном и глупом свете?
  - Почему в смешном? - показно обиделся Кривцов.
  - Зачем было играть в любовь с немолодой уже женщиной? Я же все понимаю...
  - Так уж получилось. И не такая это уж была игра, - добавил он загадочно.
  - Ну хорошо. Вам это нужно было для ваших грязных афер. Но ведь можно было затащить меня в этот дом более простым способом. Во всяком случае обойтись без поцелуев на мосту. Это-то зачем?
  - Для подстарховки, - ответил Кривцов без тени смущения, глаза его из-за решетки поблескивали таинственно. - Ты, Марусь, в тот момент очень на единорога была похожа. Такое лицо у тебя было ясное, такая ты была вся мягкая...
  - Ладно, перестань говорить вздор. Полотна ты украл?
  - Какие полотна? - сентиментальность из взгляда Кривцова тут же улетучилась.
  - Да нашла я их. Здесь тайник в стене. На каждом полотне стоит инвентарный музейный номер. Все наше, родненькое. Фалька украл! Как ты мог, гаденыш? Как у тебя рука поднялась? Это ты, значит, украл и сюда привез. А они, значит, тебя встретили. Вот эти вот подонки, да? И теперь вам цифирки нужны. Вся ваша гнусная информация уместилась в моем наивном и чистом диктофоне. Что, не верно излагаю?
   - Ну, положим, верно, - согласился Кривцов, голос его вдруг стал хриплым.
  - Знаешь что, убирайся к чертовой матери! Не желаю я с тобой разговаривать, - она слезла с сундука, потом крикнула, не оборачиваясь, - принеси мне сигарет.
  Федор Агеевич отбыл за сигаретами. Отсутствовал он довольно долго, а когда явился, то стал говорить голосом проникновенным и даже вдохновенным, видно дорога за сигаретным дымом подсказала ему новые мысли и настроения.
  - Маша, ну о чем ты говоришь? Зачем ты меня позоришь? Все воруют. Вся Россия ворует. Хорошо! - он рубанул рукой воздух. Положим, я украл бы не эти шесть полотен, а сибирский никель. Теперь скажи, ты бы лучше ко мне относилась? - И сам себе ответил. - Точно. Лучше. Даже если бы я сел при этом на скамью подсудимых. Даже если бы я пол-России украл, а валюту перевел на запад.
  - Не знаю. Может бы и лучше. К сибирскому никелю я как-то равнодушна. Никель меня гораздо меньше волнует, чем Фальк. А Фалька за бугор нельзя, Федя, понимаешь, нельзя. Еще Лентулова - туда-сюда, - Марья Петровна отхлебнула из фляжки.
  - Ты, Марусь, за других-то не решай, - вдруг обиделся Кривцов. - Очень многим как раз Лентулов позарез нужен.
  - И Рождественский, - согласилась она.
  - Слушай, оставайся в Париже, а? - сказал он вдруг проникновенно. - Получим деньги. Я тебе столько отстегну, что будешь жить безбедно до самой старости.
  - Это ты мне долю в деле предлагаешь?
  - А хоть бы и долю. Можно и так назвать.
  - Нет, нельзя. Ты мне предлагаешь тяжесть пополм поделить. Не буду я грабить Россию. И жить на награбленное не буду.
  - А если тебя убьют?
  - Да не убьете вы! Кишка у вас тонка. Ты что-ли убьешь?
  - Я - нет.
  - Ну а напарник твой и вовсе ничтожество.
  Тем временем Шик сидел около больничного ложа и судорожно озирался по сторонам, стараясь не столкнуться глазами с мрачным взглядом Пьера. Закуток Крота находился в отдалении от коридора, по которому сновали больные и доктора, более того, закуток был отгорожен ширмой, но для звука она не препятствие, а Пьер этого словно не замечал и говорил почти в полный голос. Хорошо еще, что Пьеров текст состоял в основном из вопросов и междометий.
  - Ну ты даешь! Просто голова идет кругом. Это еще зачем? громыхал Крутой, а Шик шепотком, нервно вздрагивая лопатками, пояснял:
  - Ну как же... ну как же... Мы думали, что ты совсем плох. Надо было что-то делать, а? Федор в русских понимает. Он сразу сказал - они простые туристки. Так ведь и оказалось, Крот. Та, что в подвале сидит, безобидная, как гусыня...
  Про труп Ситцевого Шик не сказал ни слова, а Крот и не спрашивал, словно забыл, что разрядил свою пушку на один патрон.
  - Ну хорошо, - Пьер закрыл глаза, чтобы не видеть паскудной улыбочки напарника. - Узнали цифры, а что собирались с ними делать?
  Шик опять зашептал, эдаким упрямым козликом вскидывая голову, со стороны казалось, что он очень доволен собой.
   И тут Пьер схватил его за воротник с такой силой, что казалось вот-вот задушит, и пригнул вниз глупую, болтливую голову:
  - Слушай, отродье, и запоминай...
  24
  Шик был испуган, то есть смертельно, до дна. Удача, которая подобно жар-птице распушила перед ним свои разноцветные перья, скукожилась в один миг и превратилась в серого, подбитого воробья.
  Шик вовсе не был таким дураком, каким представлял его себе Кривцов. Этот плешивый, битый жизнью человек был сметлив, хитер, наблюдателен, цепок, кроме того, он был замечательным исполнителем. Но никогда еще он не подходил так близко к черте, за которой начиналось богатство, поэтому немудрено, что он потерял голову.
  Это же надо, какую работу провернул! И теток нашел и цифры получил. И то, что по началу казалось накладкой, дешевым желанием свести счеты с Биллом Пархатым, то бишь Метром, на поверку тоже обернулась удачей. Не валяйся дохлый Ситцевый в белой кровати, не было бы объявления в газете. А без него как бы Шик нашел этих безмозглых русских уток?
  И надо же... все прахом. Пьер говорит: "Какого черта ты, идиот, решил, что это банк?" А как же не решить, если Шик сам видел на этой улице Крота и именно около банка? А ключик на металлической цепочке? От чего другого может быть крохотный ключик с узкой такой бороздочкой? И даже сейчас, когда Пьер решил открыть карты, Шик не верил, что набор цифр - телефонный номер. Карты открыл, а козыри спрятал.
  Но не это главное. Крот в раж вошел, наругался вволю - его можно понять. Но кто ему дал право отдавать подобные приказы? Никогда Шик не занимался смертоубийством, и сейчас этого делать не будет. Надо Пьеру ее убить, пусть сам это и делает. Но, может быть, Крот просто в запальчивости крикнул про заложницу, де, с ней надо кончать? Ты, мол, ее привел, ты и отправишь к праотцам. И еще он прорычал в ухо:" Не прикончишь эту тетку, тебя пришью!" Но это не по правилам. Это не по его, Шиковой, части - кого бы то ни было "пришивать".
  А если все это не пустые угрозы? Убив Шика, Пьер получит его долю. Этот обиженный безумец совершенно искренне считает, что имеет моральное право всадить ему, Шику, пулю в живот. И еще Крот знает, как они обошлись с телом Ситцевого. Не исключено, что Пьер начнет орать: "Идиот, ты меня подставил!" Было отчего сойти с ума.
  Шик видел, с какой легкостью Крот может убить человека. Ситцевый в луже крови до сих пор стоит перед глазами, а запах пороховой гари, казалось, навсегда угнездился в ноздрях. Посему очень легко было представить... Он видел себя лежащим на полу - некрасиво и неудобно, видел как отлетает ввысь душа его. Прозрачное облачко с неясными очертаниями, так представлял Шик свою душу, выглядело очень несчастным.
  Вернувшись домой Шик застал Кривцова в саду у слухового окошка подвала. Он о чем-то беседовал с заложницей, и Шику это очень не понравилось.
  - Ты что - весь день здесь вот так и просидел?
  - Нет, не весь. Я уже обед приготовил.
  - Ладно, бросай амуры разводить. Дело есть.
  За обедом Шик молчал, смотрел в тарелку, но, кажется не видел, чего ел, а когда насытился, вернее, когда увидел, что Кривцов посуду унес, решил, что настало время для важного разговора.
  - Есть осложнения. Все идет не по тому пути. Не хотелось мне тебе всего этого рассказывать, но скажу. А вообще ты у меня вызываешь бо-ольшое подозрение.
  - Вот те раз? Это почему же?
  - Хилый ты, вот что. Одно дело украсть. А вот деньги за свою работу получать, то есть довести дело до конца... Здесь иной раз через тернии пройти надо, здесь зубами надо ...грызть всех направо и налево...Здесь выбор надо делать, а потому себя предать. А если себя предал, то служишь уже не Богу, но черту. А ты с заложницей беседуешь. О чем? Ты ее ненавидеть должен! - он явно распалял себя, и ему это удалось, последние фразы выпрыгивали уже на крике.
  Надо сказать, что в глубине уши Шик считал себя справедливым человеком. Да, он крадет произведения искусства, но подобное воровство отнюдь не преступление. С точки зрения государства может быть и преступление, но конкретные люди от этого только выигрывают. Истинным хозяином полотен может быть лишь художник, который их писал. А прочие владетели... Полюбовался сам, дай полюбоваться другому. Он знал, что Кривцов украл картины из музея. И тут Шик нашел оправдательный мотив. В России сейчас такие безобразия творятся, что воровать у них сам Бог велел, сохраннее будет.
  Кривцову уже давно надоела эта самодеятельность, и он прошипел гневно:
  - Ты дело говори!
  Ругаясь и причитая, Шик все время ходил из комнаты в комнаты, оттуда в кухню и обратно, при этом выдвигал и задвигал ящики в комоде и в столах, потом вдруг плотно закрыл перед носом Кривцова дверь:" я сейчас". Через минуту появился, сел в кресло и затих, с отсутствующим видом уставившись на ржавую каминную решетку.
  - Что ты искал-то?
  - Не твоего ума дело.
  - Нашел?
  - И это тебя не касается.
  - Ну и шут с тобой. Не хочешь разговаривать, тебе же хуже.
  Шик долго молчал, наконец, буркнул сквозь зубы:
  - Это не код, это телефон.
  - Но мы же пробовали звонить, целый вечер в эти игрушки играли.
  - Крот сказал - забудь. Сегодня в десять вечера он сбежит из госпиталя. Мы должны ждать его на углу, - Шик назвал пересечение двух улиц. - Мы уезжаем на другую квартиру.
  - С чего это вдруг?
  - Крот говорит, что отсюда надо рвать когти. Здесь опасно.
  - Можно подумать, что раньше здесь было безопасно.
  - В общих чертах, - осторожно начал Шик, - Крот признал, что мы с тобой в его отсутствие действовали правильно. И как я с трупом Ситцевого поступил, Крот тоже одобрил, - он врал уверенно, проверять его Кривцов не станет. - У нас с тобой вышла только одна накладка.
  Он замер на мгновенье. Не кстати опять вспомнилось, как Пьер, дыша лекарствами, шипел в лицо:" Убью тебя, паскуда! Надеялся, что я здесь сдохну? Тебе надо было сидеть тихо, как мышь, а ты что учинил?"
  - Так какая же у нас накладка? - в третий раз повторил Кривцов.
  - Не столько накладка, сколько излишек. Заложница... Привозить ее сюда было нельзя. И звонить отсюда в Пализо тоже было нельзя. Звонком этим мы могли полицию пустить по нашему следу. Будем надеяться, что этого не случилось. Поскольку мы возвращаемся к старому плану, то есть командование на себя принимает Пьер, нам твоя Марья вроде бы ни к чему.
  - Так отпустить ее надо на все четыре стороны и дело с концом. Если мы из этого дома уедем, то значит полицию она на нас никак не наведет.
  - Легко сказать - отпустить! Боюсь, что Пьер нас не одобрит, - Шик скосил глаза в угол, потом сморщился, как от кислого.
  В голове у него металась сейчас одна мысль - сказать Кривцову про замысел Пьера относительно русской или не сказать? С одной стороны не плохо бы его припугнуть, но с другой, не выкинул бы он какой-нибудь глупости. Отпустить, говорит... Кто же так поступает? Хотя, сознаться, этот выход из положения казался Шику самым разумным. Сидит дама в подвале, зачем ее посадили не знает. Даже если она в полицию прибежит, никакого толку от ее информации не будет. Цифры у русских на руках. Но цифры-то с подвохом. Без пароля они не действуют. А пароль только Крот знает. Не нужна здесь эта Марья, право слово, не нужна. Пожалуй, с Кривцовым можно договориться, что русская якобы сбежала.
  - А вообще лучше бы она сбежала, - сказал задумчиво Шик. Не люблю я этого смертоубийства.
  - Что, что? - испуганно переспросил Кривцов, да так и замер с открытым от потрясения ртом.
   Шик понял, что ненароком сболтнул лишнее. Вот что значит в себя уходить, он уже заговариваться начал.
  - Что ты всполошился-то? Просто я Ситцевого вспомнил. Все как-то разом всплыло в памяти, и как мы кровь его в раковину отжимали. Ужас-то какой, ужас. А Кроту хоть бы что. Он и думать об этом забыл. Попомни мои слова, еще аукнется нам эта ситцевая смерть, - бодро тараторил Шик, стараясь задурить Кривцову голову.
  - Ладно, заложницу кормить пора, - заткнул словесный фонтан Кривцов.
  - Я сам покормлю. Отнесу ей еду прямо в кастрюле.
  - А мне, значит, уже не доверяешь?
  Шик что-то буркнул в ответ, взял кастрюлю, ложку, хлеб, засветил фонарь. Рук явно не хватало.
  - Ладно, пошли вместе. Посветишь мне.
  Марья Петровна сидела на матрасе, курила и рассматривала старые, по листику отслоенные детские книги. Рядом лежала перевязанная бечевой пачка пожелтевших от времени газет. Ну и шустра эта русская! Шик стороной подумал, что на этой прессе можно кой-чего работать, может этим газетам лет сто! Ему бы и в голову не пришло рыться в окаменевшем старье.
  Но в следующее мгновение от его благодушия не осталось и следа, он увидел взломанный тайник. Вначале ему показалось, что тайник пуст, от одной этой мысли волосья на загривке встали дыбом. Но нет, полотна на месте, просто глаза ему застило от гнева. Шик перевел дух, посмотрел на Кривцова. Тот не выглядел удивленным.
  - Скажи ей, чтоб ела. Да поживее, - прикрикнул Шик, с подозрением всматриваясь в невозмутимое Марьино лицо.
  Ох, не понравился Шику ее взгляд! Во-первых, русская теперь знает их тайну. Во-вторых, и это куда хуже, чем первое, она вскрыла тайник по подсказке Кривцова. А как же иначе? Она искала и нашла. Тайник этот лет сто тетке служил. В нем хранились счета и прочие бумаги, и никогда деньги, потому что открыть его можно было шпилькой от волос. Но ведь кто-то подсказать должен, что на гвоздик надо давить. И ведь это какой силой надо обладать, чтобы не просто вскрыть тайник, но выломать сам механизм. Это под силу мужским рукам, но никак не женским. Может статься, что в его отсутствие Кривцов как-то проник в подвал? Вряд ли... Интуиция подсказывала, если бы напарник пробрался к тайнику, то Шик не увидел бы здесь ни полотен, ни Кривцова, ни этой русской коровы.
  Естественно, Шик не оставил полотна в сломанном тайнике, отнес рулон наверх, и когда намерился перепрятать их тайно от Кривцова, тот решительно воспротивился.
  - Знаешь что, милый друг, - сказал он с нехорошей усмешкой, - пока еще эти картинки принадлежат мне. И распоряжаться мы ими будем вместе.
  Пришлось покориться. Полотна были положены в нижний ящик комода. Пока...потом он переложит их в багажник. Нервы у Шика были взвинчены до крайности. Что может быть мучительнее в жизни, чем выбор? Пьер сказал: "Ждите меня в десять часов, а потом сразу на улицу Жарент". Понятное дело, там у Крота надежная берлога. Но как Шику ехать на эту встречу? Крот говорил, сматывайтесь все, а дом на замок. Но не опасно ли сажать в машину Кривцова и русскую? Убивать ее Шик не собирался, этот выбор он, слава Богу, уже сделал. Положим, в машину он посадит ее с кляпом во рту и связанными руками. Но если его подозрения верны, и Кривцов с ней заодно, то в машине он попытается избавиться от Шика. Реально это? К сожалению, да.
  Самый простой и естественный способ выглядел так: надо заманить Кривцова в подвал, запереть его там вместе с русской и дать деру. Но Пьер как-то обмолвился, что Кривцов нужен ему для предъявления клиенту. Зачем - не сказал. Может быть клиент без Кривцова не поверит в подлинность полотен? Глупо, но вероятно. А вообще-то это их дело. Но ведь одно другого не исключает? Если Кроту так нужен Кривцов, то он может вернуться в теткин дом и забрать эту парочку с собой. А там на свой вкус, хочешь убивай, хочешь выпусти.
  Примечательно, что Шик, при всех своих робингудовских настроениях и нежелании губить чужие души, совсем не принимал в расчет, что запертые и забытые в подвале люди, могут умереть голодной смертью. Поломанный механизм тайника блокировал сознание, наделяя пленников нечеловеческой силой. Захотят выйти на волю - выйдут. Но мысли эти были какие-то отвлеченные. Главное сейчас - до мелочей проработать в уме сцену пленения Кривцова. До десяти еще было время.
  Увлеченный своими прожектами, Шик словно забыл о Кривцове, а тот и не мозолил глаза. Только мрачен был больше обычного, видно тоже искал выход из тупика.
  - Пошли кормить твою русскую.
  Молча спустились они по лестнице. Видно рука у Шика дрожала, потому что ключ, прежде чем попасть в скважину, легонько так позвякал о дужку. Вошли... Он поставил тарелку на пол и тут же пошел к двери, бросив на ходу: "Чайник-то забыли..." Русская цепко схватила пиццу, видно оголодала.
  Но тут случилось непредвиденное. О, великая истина! Человек предполагает, а Бог располагает. Кривцов не дал Шику дойти до двери. Он вдруг прыгнул на него и с силой завел руки назад. Прочная веревка обвила запястья. Шик трепыхался, как попавшая в сеть рыба. Кривцов подтащил его к стулу, усадил на него, и крепко прикрутил веревкой к спинке. Дыхание у Кривцова было горячее, почему-то отдавало луковым супом.
  - Все, кончен бал! Марья, ты уходишь отсюда и немедленно, - крикнул Кривцов срывающимся от волнения высоким голосом. - А мы уж тут сами разберемся, как нам дальше жить.
  Марья Петровна с пиццей в руке и с открытым ртом смотрела на происходящее в немом изумлении.
  - Куда это я пойду? Я и дороги отсюда не найду. Вы обещали меня отвести в центр Парижа. Так визите!
  - Не валяйте дурака! Уходите! Вам нельзя здесь оставаться. Вас действительно могут убить, - от волнения Кривцов перешел на "вы", ему казалось, что Марья Петровна так скорее ему поверит.
  - Глупости...
  - Через час здесь будет другой человек. Кличка его Крот. Но по праву его следовало назвать Крутым. Вы ведь его видели в кафе? Не советую встречаться с ним еще раз. Вы, моя дорогая, слишком много знаете.
  - Так я что - могу идти? - она стала рыться в сумке, потом в карманах. - Вы хотя бы дадите деньги на такси?
  - Уйдете вы наконец!
  Кривцов был целиком поглощен разговором, и еще он совершенно взмок от волнения. Вроде не было у него такой привычки, потеть не кстати, а тут он прямо ощущал, как вода течет по лбу, застилая глаза. Он уговаривал Марью бежать, сходил с ума от ее медлительности, промокал платком потный лоб и затылок, то есть меньше всего обращал внимание на Шика. А зря. Ему следовало быть осмотрительнее. Не каждый художник умеет вязать крепкие узлы, и Кривцов был тому иллюстрацией. Раскачивая старый стул, Шику удалось ослабить веревки и освободить одну руку - левую. Пьеровский пистолет, который он сам спрятал, а потом долго не мог найти, и в конце концов обнаружил на дне ящика теткиного буфета, чтобы с подобающими предосторожностями переместить к себе в карман, очутился у него в руке.
  - Назад! - истерически крикнул он.
  Марья Птеровна оглянулась и обомлела. На нее смотрело дуло пистолета. Как в кино... ну совсем как в дурацких боевиках, которыми под завязку напичкан московский телевизор. Боже мой, какая нелепость! Испугайте меня! Но смеяться ей сейчас не хотелось, ей было страшно.
  Кривцова вид пистолета тоже поразил до крайности, но состояние шока длилось доли секунды. Через мгновение он уже бросился на Шика. Любой профессионал знает, что этого делать было нельзя, под прицелом должно вести себя тихо. Но меньше всего в эту минуту Кривцов думал о подобных мелочах. Злость на Шика была столь велика, что сиди этот дурак хоть в танке, он бросился бы с голыми руками на броню. Вот здесь пушка и выплюнула свой снаряд.
  Потом Шик будет говорить следователю, что не собирался никого убивать, что пистолет выстрелил от Кривцовского удара по руке. "И учтите, я не левша, а рука-то левая! У левой руки совсем другая реакция!" А спустя полчаса в том же кабинете Кривцов будет пытаться найти во французском языке синоним русского "достал": "Ведь сладу с ним никакого не было. Фонтан энергии, вы понимаете меня, и вся энергия направлена против здравого смыла. А теперь что руками махать? Что сделано, то сделано".
  Марья Петровна вскрикнула, осела как-то нелепо и повалилась на бок. Кривцов слышал ее крик, но не мог сразу бросить свою жертву. Главным сейчас было обезоружить Шика. Это он и сделал. Как только пистолет очутился у него в кармане, он бросился к Марье Петровне. Она сидела на полу, прижав обе руки к бедру и с ужасом смотрела, как набухает кровью ткань юбки.
  - Ты ранена?
  - О-о-й...
  - Больно?
  - Не знаю еще...
  Кривцов попытался добраться до раны.
  - Ты мне под юбку-то не лезь.
  - Так перевязать надо.
  - Я и перевяжу. Дай полотенце. Ну вот, уже больно. Господи, как же больно! Уберите же руки! Оставьте меня в покое! Занимайтесь этим своим хлюпиком.
  Привязанный к стулу Шик в этот момент как бы отключился от происходящего. Весь день переживал, бегал, суетился, как мошкара в летний день, что перед глазами туда-сюда...И вдруг тишина. Он понял, страх перед Кротом пропал, и это принесло огромное облегчение. Он вправе сказать, что даже вырос в собственных глазах. Убил не убил, что мелочиться? Ему приказали ликвидировать заложницу, и он предпринял для этого все возможное.
  Каждый был настолько занят собственными мыслями, что никто не обратил внимания, как наверху грохнула с силой открытая дверь. Опомнились они только тогда, когда из смотрового окошка громыхнул голос. Очевидно, кричали в рупор. Марье Петровне показалось, что небеса разверзлись, и она подумала, как глупо, что Бог разговаривает с ней по-французски. А Кривцов вдруг сел рядом с ней на пол и, словно забыв о ее присутствии, закрыл лицо руками.
  - Что они кричат? - Марья Петровна дернула его за рукав.
  - Это полиция.
  Примечательно, что она не столько обрадовалась, сколько испугалась появления стражей закона, и спросила нервно:
  - А что они от нас хотят?
  - Чтоб выходили по одиночке. И слава Богу. Господи, как я устал. Как я смертельно устал.
  - Я не могу по одиночке, - подала голос Марья Петровна. Вы должны выволочить меня отсюда. - Да осторожнее, черт побери! Боль адская.
  - Я лучше сбегаю наверх и попрошу носилки.
  - Чтоб они тебя пристрелили? Тащи, тебе говорят.
  Привязанный к стулу Шик был неподвижен, как мумия. Теперь главное не трепыхаться, не ослаблять веревки. Пусть полиция найдет его именно в таком виде. В конце концов он только оборонялся. А можно будет и покруче дело повернуть. Пистолет-то у Кривцова. У кого пистолет, тот и стрелял. Эти суетливые мысли были спасительны для Шика. Не будь их, он бы наверное плакал, как в детстве, когда был несправедливо наказан.
  25
  В Москве осень. Я живу на окраине города, и пейзаж с высоты пятого этажа, можно сказать, сельский. Окно выходит на лужайку, испещренную тропинками, рядом живописными группами стоят деревья. Красивей, чем осень в Москве, может быть только осень в Канаде. Недаром символом этого государства стал кленовый лист. Вид из моего окна истинно канадский. Клены ржавые, красные, багряные, осеннее небо не голубое, а насыщенно синее. И на этом фоне черные птицы. Они уже собираются в стаи, бестолково кружат, кричат, а потом вдруг разлетаются в разные стороны и облепляют деревья и телевизионные антенны.
  Я все еще хожу с палкой. Не предполагала, что пулевое ранение такая гадость - хуже артрита. В авантюрных романах мужественные герои после тяжелейших ран так быстро встают на ноги! Теперь я понимаю, что это вранье. Верить надо нашей прозе про госпитали в войну. Там правда.
  Сейчас врачи рекомендуют мне побольше ходить. Ну что ж... погуляю с часик и опять возвращаюсь в любимое кресло, слушаю диктофон, а потом правлю рукопись.
  Когда в первый раз в парижский госпиталь допустили моих перепуганных подруг, Галька сказала:
  - Не повезло тебе с пулей. Если бы этот урод попал точно в коленку и раздробил ее, она бы потом не гнулась. А это значит, ты бы получила французскую инвалидность. И тебе бы до гробовой доски Франция платила бы очень приличную пенсию во франках.
  Я понимала, что она шутит и хочет меня подбодрить, но почему-то вдруг обозлилась и решила в свою очередь подбодрить Галку:
  - Тебе, подруга, тоже не повезло. Если бы Шик в туалете вышиб тебе глаз...
  Алиса стала смеяться, и была в этом смехе какая-то повышенная нервозность. Здесь я поняла, что моим бедным девочкам было тяжелее в их уютном домике в Пализо, чем мне в подвале Шика. Я то знала, что им ничего не грозит, а они боялись за мою жизнь. И, как оказалось, правильно делали.
  Подруги носили мне в госпиталь фрукты, великолепные банки с кофе и блоки курева. Более того, они накупили русских книг. Я могла лечиться с комфортом. Через пять дней подруги отбыли в Дюссельдорф, больше они задерживаться в Париже никак не могли, у Галки вообще была напряженка с визой.
  О заключительных аккордах нашей поездки в Париж следовало рассказывать Алисе, но она далеко, ее теперь не достанешь. Кой-какой текст я заставила ее наговорить перед отъездом, но все как-то невнятно, отрывочно. Она косилась на диктофон с ужасом и повторяла: "Ну и нервы !Тебя из-за этого диктофона тебя чуть не убили, а ты опять к нему тянешься!"
  Как только в ту злополучную ночь Алиса переговорила со мной по телефону, в дверь позвонили. С некоторым испугом подруги спросили: "Кто?" и получили ответ, который поверг их в ужас: "Полиция". Вот уж некстати! Через пятнадцать минут я должна была позвонить еще раз. Главным сейчас было найти мою кассету, а разве полицейским с помощью разговорника все объяснишь? Алиса считала, что если они с Галкой выполнят все условия преступников, я буду в безопасности. А к полиции, даже если бы она поняла их трудности, никакого доверия не было. Подруги сильно подозревали, что в угоду профессиональной чести, то есть раскрытия преступления, полицейские с легкостью пожертвуют жизнью неведомой русской туристки.
  В комнату вошли двое. Галка утверждает, что один из них был очень хорошо одет, и вообще красавец, а другой, постарше, похож Артура из Амстердама, фигура та же - пузом вперед. Алиса ничего такого не заметила, сказала только, что оба были в штатском. И вдруг толстый на чистейшем русском языке спрашивает:
  - Это вы давали объявление в "Юманите"?
  Обе они так и сели. Оказывается, в полиции вычислили не только их адрес, но даже национальность, и потому запаслись переводчиком. Алиса сказала, что после этих русских слов сразу прониклась доверием к французской полиции и рассказала абсолютно все, даже лишнее. Я думаю под лишним она подразумевала мою симпатию к Кривцову.
  Но это потом. Первый рассказ Алисы был краток. Она умела формулировать главное. Полицейские очень разволновались.
  - Вы нашли кассету? Ну так поторопитесь, времени у нас в обрез.
  Это " у нас" очень моих девушек успокоило, они поняли, что находятся под охраной и защитой. Потом тот, который красавец, позвонил куда-то и отдал распоряжения. Дальше все шло как по писанному. Я позвонила второй раз, трубку отобрал Шик. Привожу здесь текст пресловутый текст, вернее его перевод. Он кажется совершенно неинтересным, а поди ж ты...
  "- Почему опоздал?
  - Была задержка с товаром.
  - Сейчас все благополучно?
  - Все о`кей. Шесть штук. Цифра шесть всегда была моим талисманом.
  - Хорошо. Сен-Лазар. От инструкции ни на шаг. Запоминай. (далее десять цифр)
  - Упаковано, - со смехом. - Когда назад?
  - Не спрашивай. От меня не зависит. Ты знаешь, где меня потом найти".
  И вот эту галиматью, которая стоила нам столько нервов, мой забытый в музее диктофон, записал с прилежностью идиота.
  Дальше в сюжете идет информационный провал. То есть, связать два события, а именно незаметный приход полиции в Пализо и крайне громкое явление все той же полиции в дом Шика, я совершенно не в состоянии. Можно, конечно, предположить, что они по телефонному разговору в тот же вечер обнаружили адрес Шика. Но тогда вопрос - почему они немедленно не поехали туда и не вырвали меня из рук преступников? Все-таки я в подвале просидела без малого сутки, а потом еще пулю в бедро получила. Но какой сторонний человек может понять логику в поступках как милиции, так и полиции? Это только в романах все ясно.
  Шик и Федор Агеевич Кривцов были арестованы, а я попала в госпиталь. Дней через двадцать или около того я получила от Кривцова письмо. Это кажется невероятным, но это так. Говорят, у них во Франции преступник имеет право раз в неделю позвонить домой, и если бы я могла доковылять до телефона, то могла бы услышала в трубке его голос. Но письмо лучше. Его можно перечитывать. А от его голоса я бы может рыдать начала. Весь этот ужас выходил из меня по капле и сознаюсь, дурака Федю Агеевича жалко было безумно.
  Федор писал, что согласился на французского адвоката, потому что взять защитника из России он не может, денег нет. Писал он так же, что его будет судить французский суд, и видимо он попадет во французскую тюрьму. По этому поводу он совсем не горевал, условия для отсидки здесь несоизмеримо лучше, чем дома, правда рано или поздно его все равно вернут на родину. Тут же он непрозрачно намекал, что с подобными намерениями французской прокуратуры совершенно согласен. Как-то не сладилось у него с западной жизнью. В конце письма приписка: он с нетерпением ждет моего ответа. "Жди, жди, - проворчала я, - как соловей лета!" Крепилась дня три, потом рухнула, села за ответное послание.
  В госпиталь ко мне наведывался следователь - русский, Леонид. Его родители остались во Франции после войны - последней великой отечественной. Мы с ним замечательно разговаривали, и не только про Кривцова и Шика. Я рассказывала Леониду про Россию, он мне про Париж. Очаровательный человек!
  Во время наших бесед я узнала, что Пьер, по кличке Крот, исчез. Не нашла полиция так же неведомого клиента, чей номер был в моем диктофоне. Поиски его телефона не увенчались успехом. Зарегистрированный номер сотовой связи принадлежал человеку, который никак не мог иметь отношение к похищению картин. Очень может быть, что неведомый клиент уже успел поменять номер телефона, либо он спрятался так ловко, что полиции добраться до него было не под силу.
  Суд мне тоже понравился. Туда меня возили на коляске. Я была свидетелем. На все вопросы ответила честно. Помимо меня было еще полно свидетелей. Мне казалось, что я присутствую на представления мимов. Французы народ очень экспансивный, и даже без языка, по одним жестам и интонации, я смогла бы очень много понять.
  Могла бы, да не поняла. Глаза мои были прикованы к скамье подсудимых. Мне хотелось подбодрить Федора, и мы все время играли в гляделки, как Штирлиц в кафе. Шик сидел нахохленный, мрачный. За дурацкий выстрел я его давно простила. Похоже, что и он меня простил.
  Уже в Москве я получила второе письмо от Федора Агеевича и поняла, что переписке этой суждено длиться долго. Сознаюсь честно, я была рада этому. Что бы там ни было, я к нему относилась так же хорошо, как если бы он украл не картины, а сибирский никель. И потом, спертый никель-то уплыл, и продолжает путь в том же направлении, а похищенные картины вернулись в музей.
  Письмо из тюрьмы было очень теплым. Федор мне писал, что я единственный близкий ему человек в России, потому что для всех он теперь уголовник, а для меня по-прежнему человек, который попал в жестокий переплет и, пожалуй, вышел из него с достоинством. Никакого "Вокзала на двоих" у нас, разумеется не будет, отношения наши чисто дружеские. Вернется он в Россию, я повезу ему в тюрьму теплые вещи и консервы. Хорошо, когда есть о ком заботиться. "... и продают на перекрестках сливы, и обтекает постовых народ, - пели в моей молодости, это опять Визбор, вставайте, граф, он хочет быть счастливым, и он не хочет, чтоб наоборот".
  И не надо забывать, что Федор мне жизнь спас. Не ударь он тогда по глупой Шиковой руке, пуля попала бы куда ей должно попасть, и Галка на моих похоронах могла бы произнести речь: "Как Машке Соколовой повезло! Ее похоронили не за счет детей, а за счет великой и прекрасной Франции, и лежать она будет не на занюханном Николо-Хованском, а в Париже рядом с великими русскими эмигрантами!"
  Подруги мои тоже проходили свидетелями и даже поставили по этому поводу свои подписи. Их свидетельские показания касались в основном трупа в белой кровати. Понять сущность происшедшего они не успели. Объясняю детали этого дела. Хозяин виллы, которого Кривцов называл Метр, приехал в Пализо на следующий день после нашего ночного визита. По каким-то только ему ведомым соображениям, он не стал сообщать полиции о своей страшной находке. Всю последующую ночь Мэтр потратил на то, чтобы избавиться от трупа. По случайности полиция нашла останки (или часть их, не буду уточнять, мне от этого делается тошно) очень быстро. Не будь нашего объявления в "Юманите", полиции и в голову бы не пришло, что уважаемый Метр замешан в это дело.
  Как обошлись с этим господином в полиции, я не знаю. Но уж наверное по головке не погладили. Наверняка здесь вскрылись махинации с произведениями искусства. Больше на эту тему говорить не буду. Подробностей я не знаю, наврать с три короба легко, но не хочется. Разбирайся потом с французской полицией за разглашение следственной тайны...
  Павлик, Ангелинов сын и мой издатель, никак этого не хочет понять и поэтому говорит:
  - Ну, теть Маш, расскажите, как Пьера ловили.
  - Не знаю я.
  - Не знаете, так сочините. Там наверняка были погони, выстрелы, так эффектно все можно сделать.
  - Павлик, мальчик дорогой, я ничего в этом не понимаю. Про Пьера я знаю сущую ерунду. Помнишь, на диктофоне было записано слово Сен-Лазар. Шик подумал, что это улица, а на ней банк. Оказалось, что это название гостиницы, из которой должен был позвонить Пьер. Договор с клиентом был такой: позвонить по сотовому телефону с определенного телефона,именно из фойе этой гостиницы. В противной случае клиент просто не брал трубку.
  - Теть Маш, а это вы откуда узнали? Сознавайтесь! Пьера поймали, да?
  - Ну да, да... Письмо я получила из Парижа. И еще... Ключик на шее был просто амулетом, его Пьеру какая-то красавица подарила, мол, это ключ от моего сердца, носи его всегда.
  - И еще один вопрос. Последний. Об этом надо более подробно написать. Что вы чувствовали, сидя в подвале? Страх, ненависть, обиду за предательство... Что?
  Ну и как мне прикажите отвечать? Да и поймет ли он меня, если я скажу, что была в подвале счастлива?
  Вот и конец всей истории. Только два слова на прощанье. Так сказать, поскриптум. Перечитывая свои заметки, я вдруг обнаружила, что выгляжу в них очень меркантильной. Чуть что, перевожу франки в рубли и в стоимость чашки кофе. Это от бедности. А подруги подыгрывали мне, чтоб я не чувствовала себя ущербной. Я принадлежу к тем многочисленным русским, которые были средним классом, а стали голытьбой. К вам я обращаюсь, старые русские. Бедность не унизительна. Не гонитесь за богатством, виллами и мерседесами, но откладывайте рублик на светлый день. На черный не надо, нас и так похоронят. А светлый день, это поездка через кордон. Когда вы накопите малую толику денег, вы сможете прорубить личное окно в Европу и выйти в великий мир. Там вы все время будете считать копейки: выпить ли вторую чашку кофе, позволить ли бокал вина?.. Но это все ерунда. Главное добраться до места, а смотреть на Рим, Париж или Амстердам можно бесплатно.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"