На лоскутном полотне между строчек 
шито белым. Да в лихую годину
потянули на себя лоскуточек
и прорвали в полотне середину.

На  цветочные раздолья сатинов 
пепел сыпали, щадили едва ли.
Рыли яро, до сырого ватина,
перекраивали, край прижигали.

А мы терпели до поры, зубы стиснув,
Но предел есть у любого терпенья.
И поднялись мужики, аки присно,
От сохи, руды, печи да с коленей.

Покатили вдоль по лентам-дорогам,
по квадратам из вельвета, денима.
Было им за тридцать-сорок. Немного.
А кому-то век - не век,  половина.  
    
Их куклёны в дорогих лоскуточках, 
глазки-бусинки,  атласная кожа
оставались: жёнки, сёстры, да дочки -
дыры штопать, выживать,  кто, как  может.

Не согреться полотном рваным в  стужу,
камуфляж в цене, в ходу евро-центы...
Но в муаре пробензиненной  лужи
отразился шёлк иного рассвета.

Вел рассвет бойцов вперед, в бездну ночи
да по грязи-снегу, палому житу
за друзей-родных, за те лоскуточки,
что с душою крепко накрепко сшиты.

Кто-то, глядя в шёлк небесного цвета,
кровью кашляя, шептал, угасая:
Вот где  правда ясно вышита ветром -
в тот рассвет взмыв с журавлиною стаей...

На лоскутном полотне там, где тонко,
По живому да внахлест шито красным.
Полотно то берегите, потомки.
Не тяните на себя понапрасну...

(21 декабря 2024)