Книга 3. Временная демократия (окончание)
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis05032/parus2.jpg)
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 1 "Эстафета власти"
Книга 3 "Временная демократия" (окончание)
-------------------------------------------------------------------------------------------------
2
Наступившее лето, которого так ждал адмирал Колчак, поначалу оправдало его надежды - в Севастополь приехала Аннушка, оставив сына в Кисловодске у матери. Жизнь Александра Васильевича превратилась в сплошное счастье, которое он узнал только теперь, в 44 года. Он по-прежнему жил в большом гостиничном номере, окна которого выходили в сторону дальних холмов и моря, и буквально наслаждался всем - ночной прохладой со сверчками и цикадами, миганием звёзд, вздохами моря и Аннушки - у неё тоже кружилась голова от счастья. Вот так близко, наедине, они могли быть друг с другом лишь по ночам - днём он находился на службе, жил заботами войны, флота, когда не замечал ни вздохов моря, ни писка чаек, ни белых облаков в небе. А вот ночью на него накатывали умиротворённый покой и счастье, подмигивающие звезды, на которые смотрели вдвоём, насладившись любовью в постели, и мечтали, мечтали о такой вот жизни, без войны, без телефонных вызовов, срочных докладов начальника штаба "каперанга Смирнова" - Аннушка не могла привыкнуть ни к его странному званию - "каперанг", которое почему-то ассоциировалось у неё с бумерангом, хотя Смирнов и нравился ей учтивостью и деликатностью. Мечтали, как будут жить в Ялте и тоже смотреть и на далёкие звёзды, и в такие близкие и любимые глаза друг друга. Его поражала её высокая музыкальная культура, знание двух иностранных языков и нежная мягкость характера. А её - наоборот, твёрдость его характера, ясный ум и неожиданная склонность к фантазиям, уникальная начитанность.
- Сашенька, - восклицала она, - сколько же ты книг прочитал?! Когда?
- В море. У меня была хорошая библиотека.
- Оставил жене?
- Сыну... - уточнил он. И с уверенностью добавил: - После войны накуплю книг снова... Будем вдвоём читать. В Ялте. С Крымом - я уже не могу по доброй воле расстаться, так его полюбил.
- А со мной - можешь?
- Ну, зачем ты так?.. Теперь - нам уже незачем расставаться. Как получишь развод от Сергея, сразу же зарегистрируемся с тобой гражданским браком. Я без тебя - не смогу просто жить больше!
- Спасибо, милый, я тоже!
Не знали, что беда была уже за порогом и, наверное, подслушивала их...
Балтийские матросы-большевики, приехавшие из Петрограда в Севастополь по заданию Ленина, не могли забыть оскорбления, которое нанёс им адмирал Колчак, увидев в одной из казарм флотского экипажа их ленточки на бескозырках с надписью "Балтийский флот".
- Кто такие? Откуда? Де-жу-р-р-ный!..
Дежурный по казарме, подбежав, объяснил:
- Делегаты из Петрограда от Совета балтийских моряков, господин адмирал!
- Зачем прибыли? Кто командировал?
- Прибыли в наш Совет, в гости, господин адмирал. Кто командировал, не могу знать, я только заступил на дежурство, а оне - прибыли вчерась.
Колчак обратился к "гостям":
- Кто старший?
- Я, господин адмирал, старшина первой статьи Горяинов!
- Кто вас командировал сюда? Кому доложили о своём прибытии?
- Командировал Гельсингфорский Совет матросов Первого флотского экипажа, господин адмирал. - Старшина первой статьи умолк - коренастый, с грубым лицом старослужащего.
Не дождавшись ответа на свой второй вопрос, адмирал напомнил:
- Не слышу, кому доложили о прибытии сюда, в Севастополь? Кто привёл вас в казарму флотского экипажа?
- Ещё никому не докладывали, господин адмирал. А сюда - сами пришли, так сказать. В гости...
- Вы - военные матросы или кочующие по стране цыгане?
Матрос, опустив глаза, молчал. Тогда Колчак резко спросил:
- Большевики?
- Так точно, - негромко ответил Горяинов.
- Значит, цыгане, - заключил адмирал оскорбительным тоном. - Военные матросы в гости не разъезжают по всей стране в военное время.
- У нас это... мандат есть.
- Мандат на что? Приезжать без доклада? Подпольно, так сказать... - передразнил он. - Какие могут быть сейчас, когда идет война, го-сти?! Это у цыган - возле кибиток и костров - гости. А вы - с какой целью приехали? Почему не доложили коменданту гарнизона?
Горяинов молчал.
- Молчишь старослужащий?.. Тогда я скажу всей казарме, зачем вы приехали? Вы - приехали сюда разлагать Черноморский воюющий флот! Его боеготовность разлагать, дисциплину! Потому что вы - большевистское отродье, продались немцам! Потому что вы - стали пособниками нашего врага! Я читал ваши газеты и знаю, чего вы хотите. Дежурный!..
- Слушаю, господин адмирал!
- Арестовать всех сейчас же! Посадить на гауптвахту и доложить коменданту гарнизона. Пусть он с ними разбирается!.. По законам... военного времени. Они уже сутки как не доложили после своего прибытия в Севастополь, а может, и больше. Стало быть, дезертиры. И подлежат суду военного трибунала. По армии и флоту готовится приказ Главковерха о расстрелах за дезертирство с фронта. У меня всё!
Адмирал ушёл, а "гости", которых дежурный Оноприенко повёл из казармы на гауптвахту, разбежались в дороге. Стрелять он не решился, а "цыгане-большевики" поменяли после этого на бескозырках ленточки и растворились в матросской среде, настраивая её Совет против Колчака: "Больно ваш адмирал крут, царские порядки возрождает, выступает против революции! Куда же вы смотрите? У нас на Балтике, давно бы уже окорот получил! Или, как Вирена... в расход..."
Знали, что на гауптвахте отсиживается за них бывший дежурный Оноприенко, может быть, даже пойдёт под суд за халатность и сопли, но не пришли, не повинились. Да и понимали, что их уже ищут: Горяинов-то назвал себя...
А через 2 дня местному Совету представился и удобный случай поквитаться с Колчаком. Вечером от Графской пристани отошёл катер с делегатами из Совета к флагманскому крейсеру адмирала Колчака "Георгию Победоносцу". Спустя несколько минут делегаты поднялись на палубу крейсера, и в каюту начальника штаба флота вошли без доклада высокий матрос, солдат в вылинявшей гимнастёрке, заросший рыжеватой щетиной, и молодой рабочий в странных очках с дужками из медной проволоки. На левом рукаве у каждого из них была красная повязка с надписью "Сев. Совет". Увидев, что капитан первого ранга Смирнов, исполняющий с недавнего времени обязанности начальника штаба флота, на месте, матрос произнёс:
- Господин капитан первого ранга, разрешите обратиться?
- Почему вошли без разрешения?
- Вахтенный офицер спустился в трюмное отделение, а у нас - дело срочное.
- Слушаю вас...
- Центральный исполнительный комитет Совета Севастополя требует, чтобы вы подписали приказ на арест генерала Петрова.
- Помощника капитана порта по хозяйственной части? - удивился Смирнов.
- Так точно.
- Но - почему?..
- Он отказывается выполнить распоряжение Совета о ревизии на складе, где хранятся выделанные кожи.
- Не вижу в этом причины для ареста. Петров подчинён не Совету, а командованию флотом.
- Тогда пропустите нас к адмиралу Колчаку.
- Адмирала Колчака на корабле сейчас нет! - начал раздражаться Смирнов. "Какая дерзость!.." - думал он, чувствуя, что и на Чёрное море приходит революционная анархия утверждать свои права. До этого, считал он, анархические штормы бушевали только на Балтике, а здесь знали о них лишь понаслышке. И вот вынужден уже сам смотреть на этот бардак, потому что даже какой-то рабочий вмешивается в разговор военных...
- Да чё с ым разговаривать! - грубо произнёс рабочий в очках. - Едем к командующему, стало быть, на квартиру!
Смирнов взорвался:
- Вон отсюда в таком случае! Вахтенный!.. Очистить палубу военного корабля от анархистов! Совсем распустились, мерзавцы!..
Делегаты, боясь ареста, молча переглянулись и вышли из каюты. Пока они спускались по трапу на катер, чтобы отплыть, Смирнов снял трубку корабельного телефона и приказал радисту сообщить дежурному по штабу флота следующее: "Немедленно передайте по телефону адмиралу Колчаку, что к нему в гостиницу едет делегация городского Совета с требованием подписать приказ на арест генерала Петрова. Подпись под радиограммой - Смирнов".
Адмирал Колчак, предупреждённый дежурным по штабу флота, встретил постучавшуюся к нему делегацию один, одетый в адмиральскую форму, стоя и мрачно рассматривая входящих. Делегаты, видимо, хорошо знали его крутой нрав и, чувствовалось, оробели, когда он грозно произнёс:
- Слушаю вас!
- Мы были у каперанга Смирнова, - первым начал опять матрос. Но Колчак перебил:
- Знаю. Прошу изложить причину вмешательства вашего ЦИКа в дела военных и всю эту... ночную срочность. На складе у генерала Петрова - что, пожар?
Матрос дрогнул, но доложил довольно ясно и чётко:
- Генерал-майор Петров, как стало известно, вступил в преступную сделку с поставщиком порта Дикенштейном и продал ему... на большую сумму... казённую кожу!
- Но ведь это - прежде чем генерала арестовывать - надо ещё доказать. Так или нет?!
Матрос снова, было, дрогнул, но ответил вразумительно:
- Может, оно и так, господин адмирал. Но токо, пока мы будем это доказывать без ревизии, генерал успеет спрятать, как говорится, все концы в воду. Вот почему спешка. Он же - не разрешает нам провести ревизию на складе! А сам в это время примет все меры...
- Не примет: я не позволю! Но и проводить арест генерала до выяснения его вины - тоже не разрешу! И вообще вы действовали неправильно с первых же шагов... Нужно было сообщить сначала капитану порта, чтобы опечатал склад. Тот - доложил бы мне. И ревизия - была бы вам разрешена. Если генерал не виновен - может быть, вовсе и не он продал этому еврею кожи, а какой-нибудь кладовщик? - генеральская честь осталась бы не затронутой. Но вы, не заглянув в святцы, бухнули сразу в колокола! И, возможно, уже насторожили всю шайку преступников с этими кожами. Запомни, матрос: действовать надо всегда по закону, а не по одному подозрению! Арестовать человека - недолго. А как быть потом, если окажется, что он не виноват? Ведь у него же есть знакомые, дети, семья!.. Да и действовать надо, если уж на что-то решились, - адмирал оглядел делегатов, - с умом. В любом деле. Поняли?!.
За всех опять ответил матрос:
- Так точно, господин адмирал! - приложил он руку к бескозырке. - Поняли.
- Тогда ступайте...
Отпустив делегацию, Александр Васильевич прошёл к телефону, попросил соединить его с дежурным по штабу флота и приказал тому отыскать лейтенанта Левгофта и прислать его сейчас же к нему на дом. Затем созвонился с капитаном порта:
- Господин адмирал, прошу извинить меня за столь поздний звонок, но дело у меня до вас неотложное... - Объяснив суть происходящего, посоветовал: - Нужно немедленно опечатать склад с кожами, а генерала Петрова... завтра - ко мне на доклад! Всё. Спокойной ночи...
Повесив трубку, подошёл к окну и уставился на фокмачтовые огоньки кораблей, стоявших на рейде. Вдыхая чистый морской воздух, напоённый запахом цветов, политых водой на клумбах внизу, закурил, обдумывая ситуацию.
Сзади тихо подошла маленькая и тонкая в талии, словно девушка, лёгонькая Аннушка. Обняв его за плечи и повернув к себе лицом, спросила:
- Сашенька, что-то случилось?.. - Её тёмные глаза были встревожены. Но с милого, исхудавшего лица с ввалившимися щеками не сходила любящая приветливая улыбка.
- Случилось, но это всё мелкая ерунда, служебная... Не обращай внимания. Хуже другое - матросы и у нас начинают выходить из повиновения. Я тебе уже говорил... Теперь вот, кажется, появились и свои "цыгане". - Он привлек её к себе и поцеловал в губы.
- Ты думаешь, тебя могут убить? Как Непенина в Гельсингфорсе...
- До этого, я думаю, не дойдёт - моряки меня уважают. Но командовать сбродом, в который хотят их превратить заезжие с Балтики пропагаторы, я не хочу тоже, если это случится. И - не стану, - твёрдо проговорил он. - Вон уже арест генерала Петрова им подавай! И не просят, заметь, а - требуют.
- Я слыхала в той комнате... Но, может быть, он - действительно?.. - Она вновь подняла на него прекрасные, встревоженные глаза. - Все эти интенданты... ещё Суворов о них говорил: через полгода - можно судить, через год - расстреливать без суда. Воровство - в крови русского народа.
- Из-за монгольского ига оно развивалось, это надо учитывать. Нашим предкам - эти грабители ничего ведь не оставляли! А не украдёшь - с голоду пропадёшь.
- Но это же - не оправдание через столько лет!
- Воруют не все, это верно, - согласился он. - Но сначала надо вину доказать!
- Да, конечно, - согласилась и она. - Обвинение вслепую - это ужасно! Тогда и честные не будут знать, что им делать. Может быть, тоже - воровать?.. Что лучше, что хуже?
- Вот видишь...
По её глазам понял: думает уже о чём-то другом. Спросила:
- Саша, а зачем вы травили собачек?
- Каких собачек? - удивился он, глядя на её побледневшее лицо.
- Ну, там, на севере. Когда вам их кормить было нечем. Ведь это - приговор без доказательства вины тоже. Скорее даже наоборот: за честную службу и доверие к вам! - на глазах у неё выступили слёзы.
- Так потому и травили, что нечем было кормить!
- Но это же было предательством! - она всхлипнула.
- По-твоему, надо было отпустить? Пусть ушли бы...
- Конечно! Если какая-нибудь и погибла бы на воле, так сама. Не смогла поймать мышку там или куропатку...
- Я тоже так думал. Но убедился потом на живом примере... Разве же голодных собак - прогонишь от себя? Никому ещё этого не удавалось. Они не уйдут от тебя в сторону ни на шаг! Будут смотреть тебе в глаза, когда начнёшь есть. А подойдёт время кормления собак, которых оставили для дальнейшей езды, набросятся на них и будут драться из-за пищи до смерти, тогда уж их не разнять! И останется после драки их всего несколько штук, смертельно искусанных. Чтобы этого кошмара не было, лучше уж сразу. Так делают на севере все в таких случаях - это гуманнее. Да и собачки не знают, что мгновенно умрут...
- А я думала... - И замолчала, утирая слёзы.
- Что ты думала?
- Не знаю... - А в глазах слёзы, укор. - Если не жалко собачек, - договорила прыгающими пухлыми, как у детей, губами, - так не жалко, значит, и людей...
- Каких людей? При чём тут люди? Ну, ты - прямо, как ребёнок! И губы такие же... обиженные.
- Я про другое... - Стала она оправдываться. - Нельзя быть жестокими.
- А на войне?..
- Всё равно нельзя.
Теперь обиделся он:
- На войне - правды нет: не ты, так тебя. И не забивай себе этим голову, не уснёшь...
- А где сейчас твой Бегичев, он жив?
- Где-то на Таймыре или около. Женился там и остался. Охотничает...
- Вы не переписываетесь?..
- Анечка, ложись спать.
- Ведь он тебе жизнь спас...
- Ладно, я способен, по-твоему, на всё: убить, забыть друга, оставить своего ребёнка. В общем, плохой... Но кому станет легче, если я перестану проявлять твёрдость на войне, в семье, где не стало любви, на флоте, который превращают в сброд анархистов? Кому? Но я же в равной степени жесток и по отношению к себе, если душил свои чувства...
Лучше бы он не говорил этого. Заливаясь слезами, Аннушка ушла в другую комнату обиженной, отчуждённой. Она ведь тоже "предавала" свою семью, а он - как бы подколол её этим упоминанием о сыне - "и ты, мол, не без греха, а судишь..."
Помириться помешал стук в дверь - пришёл лейтенант Левгофт. Этот молодой офицер был членом исполкома Севастопольского Совета, и Александр Васильевич предложил ему напрямую, без каких-либо увёрток и хитростей, оценить сложившуюся ситуацию вокруг имени генерала Петрова и, если он согласен с мнением командующего флота, то принять его сторону и попытаться воздействовать на остальных членов исполкома, чтобы они тоже не требовали немедленного ареста генерала Петрова.
- Надо сначала разобраться... - убеждал он офицера. - Представьте себе, что начнётся на флоте, если аресты станут производиться по одному лишь подозрению? Солдаты, рабочие и матросы войдут во вкус, и пересажают всё командование, как это уже делается кое-где на фронтах и в Кронштадте. Разве не так?..
- Хорошо, - согласился Левгофт, поднимаясь. - Попытаюсь сделать всё, что от меня будет зависеть. Разрешите идти?
- Всего вам хорошего, - пожал Александр Васильевич руку офицеру. - Спокойной ночи!
- Да нет, господин адмирал, ночь у меня вряд ли будет спокойной. Исполком сейчас всё ещё заседает, ждут меня. Я ведь сказал им, куда иду...
- Хорошо, ступайте.
Лейтенант ушёл, и Александр Васильевич принялся уговаривать Аннушку:
- Анечка, ну, милая, ну, не надо сейчас на меня обижаться! Мне и без того трудно. Лучше послушай историю о моём верном псе Везучем... - И стал рассказывать ей, как в северной экспедиции пожалел и не отравил молодого пса, подкармливал, а потом и забрал с собою навсегда. Аннушка заулыбалась, слушала с напряжённым интересом, простила всё, а когда узнала, что Везучий скончался этой зимой, опять расплакалась.
И снова раздался стук в дверь. На пороге появились исполкомовцы-делегаты вместе с лейтенантом Левгофтом. Была уже глухая ночь, и Александр Васильевич раздражённо спросил:
- В чём дело, господин лейтенант? Вы что, не могли дождаться утра? Что за неотложность?..
- Прошу прощения, господин адмирал. Комитет постановил потребовать ареста генерала Петрова. Причём, немедленно.
- Так, понятно. Но я - не изменю своего мнения и такого разрешения вам - не дам! Понятно?!
Левгофт побледнел:
- В таком случае, господин адмирал, исполком арестует генерала Петрова... без вашего разрешения.
- И это говорите мне вы?.. Лейтенант - адмиралу?! Да вы - недостойны после этого офицерского звания!
- Но генерал Петров - вор... Вам об этом уже докладывали...
- Что значит - вор?! Кто это - мы?! Арест может быть осуществлён только после суда! А до суда - должно быть всё доказано следствием!
- Но вы же не разрешаете его начать сами...
- Я?! Я не разрешаю только начинать дело с конца! Чёрт знает что!.. "Мы"!.. А кто здесь тогда - я?..
Лейтенант пробормотал:
- Мы - это, как вам известно, исполком. А вы - это лишь один человек, хотя и адмирал.
- Вы, лейтенант - тоже один человек! А можно вам поручить флот и судьбу десятков тысяч людей?
- Я - не командующий.
- Надеюсь, вы понимаете тогда, что означает один человек, если ему доверили командовать десятками тысяч таких, как вы, моряков? И, следовательно, каким должен быть командующий! Разве я не объяснял вам, что и вас не разрешил бы арестовать до расследования?
- Объясняли. Но решение на исполкоме принял не я, а большинство...
- Это большинство разве уже доказало, что Петров - украл?
- Официально - пока ещё нет, но по сути - дело это ясное.
- Пока я не переговорю с Петровым лично, с вами разговаривать - больше не хочу! Петров - не сбежит, это невозможно. Склад - я приказал уже опечатать. Так зачем вам эта спешка? У вас - что, горит?! О ваших действиях я доложу правительству. А теперь - уходите...
Делегаты молча, опустив головы, пошли к дверям, а он был уверен, что отстоял закон от анархии. Однако утром узнал, что генерал Петров ночью был арестован - в исполкоме были тоже твёрдо уверены в своей правоте.
И Александр Васильевич, повесив телефонную трубку, мрачно произнёс:
- Пора подавать в отставку. Это - уже не флот...
Аннушка не бросилась к нему, не стала успокаивать. Знала, в такие минуты он должен быть один... на своём "мостике". И он, приняв решение, благодарен был ей, что не мешала. Сняв трубку, попросил соединить его с шифровальным отделом и продиктовал его начальнику шифрограмму в Петроград:
"Председателю Временного правительства князю Львову.
Без моего согласия решением исполкома Севастопольского Совета арестован по подозрению в хищении военного имущества генерал интендантской службы Петров. Считаю это решение противоправным и, во избежание создания опасного прецедента возможности осуществления беззакония и впредь, требую освободить из-под стражи Петрова до окончания проведения расследования военными властями. Вмешательство в управление флотом городского Совета считаю недопустимым и вынужден подать в отставку, если права командующего Черноморским флотом не будут приведены в соответствие с уставом военно-морской службы. Адмирал Колчак". Всё. Число, время, и ко мне на подпись!
Он не знал почти целый день, ожидая ответа, какое решение принято правительством, чтобы действовать либо как адмирал, либо подавать рапорт об отставке. Ответа же не было более 6-ти часов потому, что глава правительства князь Львов не хотел принимать решения сам, без согласования с военным и морским министром Керенским, который писал в своём приказе, вступая в должность, что не примет никаких отставок. Между ними начались переговоры по прямому проводу:
"Киев. Военному и морскому министру Керенскому".
"У аппарата Керенский. Слушаю вас, Георгий Евгеньевич".
"От адмирала Колчака из Севастополя получена шифровка. Возник конфликт. Вам надо съездить в Севастополь. Львов".
"Характер конфликта?"
"Севастопольский Совет арестовал генерала Петрова. Что-то, связанное с хищениями военного имущества. Арест произведён без согласования с командующим флотом, и тот хочет выйти в отставку. Адмирала Колчака надо сохранить на занимаемом им посту. Львов".
"По делам Румынского фронта выезжаю сегодня в Одессу. Оттуда прибуду в Севастополь. Керенский".
"Выезжайте в Одессу. Колчаку будет сделано распоряжение о том, чтобы встретил Вас военным кораблём. Всего хорошего, Львов".
Лишь после этого пошла шифрограмма в Севастополь: "К Вам прибудет для рассмотрения конфликта военмормин Керенский. Прошу выслать за ним в Одессу быстроходный эсминец, который доставит его в Севастополь. Керенский находится сейчас в Киеве, завтра будет в Одессе. Предсовмин Львов".
Не успел Александр Васильевич уйти из штаба флота, как пришла ещё одна шифровка от Львова, словно постскриптум к первой. Действия Севастопольского Совета в ней были уже названы "контрреволюционными", а Колчака князь Львов призывал к выдержке и спокойствию:
"Ага, сукины дети, наконец-то вы поняли, что Чёрное море - у вас единственное место на русско-германском фронте, где немцы не могут даже высунуть носа к нам!" - подумал он и представил себе, как после первой телеграммы князь Львов - маленький, полный и бесхарактерный - засеменил на коротких ножках в аппаратную ещё раз, боясь, что он, адмирал, не поймёт сути "рассмотрения конфликта" Керенским и, бросив всё, уйдёт в отставку.
"Испугался... - додумал свою мысль Александр Васильевич, закуривая и собираясь ехать освобождать Петрова из-под стражи. - Тоже мне - "лев" на коротких лапках! Но и я вам тут не марионетка, чтобы дёргать меня за ниточки! Боевой моряк, не забывайте больше этого".
Привезя генерала Петрова из тюрьмы, нависшей над морем при выходе из главной севастопольской бухты, Александр Васильевич усадил этого раздувшегося от обжорства интенданта за письменный стол в гостиничном номере и объявил:
- Через час я отплываю в Одессу. А вы дома - подумайте хорошо обо всём и почитайте, что говорил об интендантах Суворов. Если выяснится, что вы - замарали честь офицера, я - расправлюсь с вами по-суворовски! Вы - меня знаете. Так что лучше будет для вас же, если вы - сами подадите в отставку и положите рапорт на мой стол в штабе ещё до моего возвращения. Не советую доводить дело до всеобщей огласки: чтобы о генералах на войне думали сейчас так, как думают о вас в исполкоме Совета. Тогда уж - не взыщите!.. Вы поняли меня?
- Благодарю вас, господин адмирал! Я понял всё...
- Вот и отлично. Уезжайте куда-нибудь подальше... Я не вас пожалел, генеральскую честь.
Когда генерал, откозыряв, вышел, Александр Васильевич позвал:
- Аннушка, срочно мой "тревожный" чемодан! Отплываю на "Быстром" в Одессу встречать Керенского.
- Но ведь в телеграмме - извини, что прочла, ты оставил её на столе - не сказано, чтобы ты плыл за ним сам...
- Э-э, тут военная хитрость, милая! Как морскому министру - Керенскому полагаются наши традиционные почести: оркестр, почётный караул, мой личный рапорт ему на встрече, а затем и моё сопровождение. Опять же личное, почётное! Этакой преданной собачкой сзади него, на дистанции в один шаг. Такое унижение - мне и в плохом сне никогда не снилось!
- Но почему - унижение, если так полагается?
- Полагается - настоящим министрам, адмиралам, избороздившим моря! А кто такой Керенский? Штафирка, не знающий, я уверен в этом, даже морского устава. И потом, когда ещё он был избран министром юстиции, я назвал его в нашем адмиралтействе - помнишь, я приезжал тогда в Петроград? - "гимназистом", а не министром. При свидетелях. А теперь - по иронии судьбы - должен "печатать" перед ним шаг и отдавать ему личный рапо`рт, так что ли?
- Ну, и в чём же заключается твоя хитрость? Печатать шаги перед ним не в Севастополе, а в Одессе, где тебя, думаешь, не знают?
- Думаю, что меня знают и там. Дело вовсе в другом... В Одессе мы его встретим на палубе эсминца. На таких лёгких кораблях - оркестров даже по штатному расписанию не полагается. Это - раз. Да и встречать его буду не я, а командир эсминца. Построит матросов, отдаст рапорт. А когда приведёт его в кают-компанию, там и произойдёт моя личная встреча с ним, без свидетелей. В Севастополь - вернёмся уже "встретившимися". Стало быть, все почести уже состоялись. Короче, мне необходимо сейчас лишь проинструктировать командира эсминца, как он должен вести себя с минмором Керенским.
- А как же будет здесь, когда вернётесь из Одессы сюда? Без церемониала, что ли? Я ведь в этом не разбираюсь...
- В Севастополе нас будут встречать с оркестром и рапортом - обоих. Не я буду печатать шаги и рапортовать.
Она рассмеялась:
- Ой, ну, ты - прямо, как мальчишка! Сам - "гимназист", потому и напридумывал... Но вообще-то - остроумный выход из положения! Ты покажешь мне его потом?
- Керенского? А зачем?..
- Любопытно.
- Там видно будет: как сложатся отношения...
Миноносец "Быстрый" отошёл от Графской пристани вечером, а перед рассветом его фонари Ратьера уже подавали на одесский берег сигнал: "Адмирал Колчак прибыл за военмормином".
Днём, когда склянки пробили 12, состоялась церемония встречи. К "Быстрому" подошёл на крутой волне катер - море в Одессе начало раскачиваться с ночи, барометр указывал на лёгкий шторм, но туч ещё не было, вовсю светило солнце. Через несколько минут над бортом эсминца показалась голова морского министра в нелепой кепке австрийских альпинистов с козырьком, похожим на длинный клюв большой птицы. Потом появился офицерский френч без погон, зато с красным бантом на правой половине груди, затем длинные тощие ноги в жёлтых крагах и жёлтых ботинках, и на палубу, качнувшуюся в этот момент, ступил сутулый, "военный журавль" с портфелем. Над его головой вскрикнула чайка, освободившая свой кишечник от помёта, но помёт, к счастью, снесло ветром за борт, откуда появилась свита министра: 2 перекормленных, лощёных поручика и гражданский секретарь. Все трое тоже были с портфелями.
Александр Васильевич чуть не расхохотался, наблюдая через иллюминатор за палубой и ступившими на неё "птицами": журавлём и пеликанами. Брови Керенского, когда подошёл ближе, оказались с рыжинкой, а лицо - с припудренными веснушками. Верхние, нависающие над "восточными" глазами, веки делали министра похожим на не выспавшегося иностранца. Матросы, видимо, и приняли его сначала за чужака - не улыбались: не впервой встречать иностранцев. Да и раздался уже звонкий голос командира, одетого по парадному, с кортиком:
- Для встречи мини-истра-а... сми-р-рна!
Печатая шаг, стройный красавец каплей двинулся к Керенскому с рапортом. За 2 шага до "Журавля" остановился, лихо отрапортовал:
- Господин военный и морской министр! Экипаж эсминца "Быстрый" приветствует вас на своём борту и готов к отплытию на военно-морскую базу Севастополь. Капитан-лейтенант Климов!
Керенский, неумело держа правую руку у виска, пошёл вдоль строя матросов, удивлённо следивших за ним, скосив глаза, неожиданно гаркнул сочным красивым басом:
- Здоро`во, матросы революции!
- Здра... жла... ждании... воен-мор-мин! - дружно, отрывисто, до умопомрачения быстро откликнулась команда - казалось, что даже палуба накренилась не от крутой волны, а от матросского лая.
Военмормин, чувствуя, что палуба ускользает из-под его тощих журавлиных ног, пошатнулся, а затем повёл себя так, будто проваливается куда-то вниз и влево. Климов успел его поддержать, скомандовал:
- Во`ль-на-а!..
Шеренга матросов шевельнулась, будто чуть ожив, и, слитно с палубой, продолжала мерно то подниматься, то опускаться, в такт с опускающимися и поднимающимися волнами.
- Где адмирал? - едва слышно спросил Керенский, чувствуя тошноту, подступившую к горлу. - Почему не встречает меня он? Почему... н-нет а-арке...стра? Мне... са-абщили в городе... что ка-аман-дующий на-а вашем ка-арабле...
Климов подал команду матросам:
- Р-разойдись по места-ам!..
И после того, как матросы исчезли с палубы, будто их слизнуло волной, капитан принялся объяснять Керенскому, поглядывая на его растерявшуюся свиту, пытающуюся удержать равновесие:
- Командир на корабле - я, а не адмирал. Он - ждёт вас в салоне кают-компании. Оркестров же - на боевых кораблях лёгкого типа не существует.
- А, да-да, я забыл об этом, - пробормотал министр, не знающий морского устава, впрочем, как и пехотного. Проводите меня...
Климов проводив Керенского в кают-компанию, произнёс, открыв дверь в салон:
- Это здесь, господин министр... - И пропустив министра, остался за его спиною.
Александр Васильевич, увидев в дверном проёме мелькнувшую чайку на палубном фоне, а потом Керенского, сказал, стоя возле иллюминатора:
- Здравствуйте, господин министр! С прибытием вас...
И опять не он пошёл к Керенскому, а Керенский к нему. Балансируя телом - пол под ногами снова ускользал от него - протянул руку:
- Александр Фёдорович. Будем знакомы, адмирал!
- Колчак. Александр Васильевич.
Они не понравились друг другу сразу, с первого взгляда, и не пытались этого скрывать - Александр Васильевич в силу честной и бесстрашной прямолинейности, Керенский - вследствие более высокого поста, который давал ему, как он считал, право на высокомерное пренебрежение к "бывшим царским сатрапам".
"Зря я придумал эту встречу, - понял Александр Васильевич свою ошибку. - Это - не дурак, и не захочет меня понять после такого приёма. Надо было послать к нему Смирнова, самому сказаться больным... А теперь, разве он согласится признать, что флот превращают матросские комитеты чёрт знает во что! Вместо повиновения - митинги, вместо соблюдения законов - аресты офицеров!"
- Садитесь, пожалуйста... - Александр Васильевич подвинул на столе министру прибор со стопкой водки и бутербродом с икрой и сливочным маслом. - Отведайте по морскому обычаю нашего хлеба и соли...
- Благодарю... - Керенский с облегчением в душе сел. - А вы?.. - спросил он, видя только один прибор. Подумал: "Они тут смеются, что ли, надо мной? Так встречают только алкоголиков и лакеев..."
- Если приглашаете, могу и я. - Александр Васильевич дал знак Климову, стоявшему в двери. - Это - ещё не обед. Просто морской обычай. Ритуал, что ли...
Керенский понял свой промах, но не знал, что делать дальше и ждал, когда принесут ещё один прибор. Да и не до разговора ему стало: в иллюминаторе, который был напротив и выходил на море, начал накреняться горизонт и плавал в его круглом отверстии то наискось, то выпрямляясь. Казалось, что и стол, накрытый белой скатертью, уползает всё время из-под локтей. Дальние стулья в белых сугробах чехлов тоже то поднимались, то опускались вместе с концом длинного стола. От всего этого к горлу подступала тошнота. Особенно из-за косо плавающей в иллюминаторе черты горизонта.
Вошёл вестовой с подносом, на котором дрожала стопка водки и лежал бутерброд с икрой.
Александр Васильевич снял с подноса рюмку, выбивавшую мелкую стеклянную дрожь, и всё вроде бы стихло.
- За встречу на море!..
Не чокаясь с Керенским, взявшим свою рюмку - далеко было тянуться - выпил.
"Как за покойника!.." - подумал Керенский и молча выпил тоже. Давясь от подступившей тошноты - опять пошёл наискось горизонт в иллюминаторе - заел бутербродом. На какой-то момент тошнота отпустила, в животе разливалось расслабляющее тепло.
Потом услыхал, как с того света:
- Вам плохо? Идёмте на воздух...
Над палубой пронеслись 2 чайки, сносимые свежим косым ветром - эсминец удалялся от берега полным ходом. Было просторно, ветрено, с белыми крутыми барашками на горизонте. Но из-под ног уходила всё время, словно живая, намокающая от брызг палуба, выгибающая свою тёмную спину. Наконец, министр ухватился обеими руками за леер, и его стошнило.
Адмирал и Климов брезгливо отвернулись. Александр Васильевич сказал:
- Ладно, я пойду в свою каюту...
Всем чужой на этом корабле и одинокий, Керенский продолжал освобождать желудок от предыдущих банкетов и ужинов, а потом попросил Климова отвести его в предназначенную ему каюту. Его красный революционный бант и френч на груди были покрыты остатками пищи. Надо было приводить себя в порядок, и он спросил:
- А где мои сопровождающие?..
- Найдём, - последовал ответ со скрытой насмешкой.
Приведённый кем-то из матросов в порядок и поспавший немного, Керенский подумал, направляясь в каюту адмирала: "С Колчаком лучше всё-таки ладить, а не ссориться. Что даст ссора? Ничего. Да и Львов рекомендовал..."
- Алексан Владимирыч, - начал он с порога с улыбкой, - к вам можно?
- Входите, входите! Меня - зовут Александром Васильевичем, как Суворова, прошу простить за такое, неуместное, быть может, сравнение. Но зато - вы никогда больше не ошибётесь.
Колчак был твёрд, неулыбчив и - недружелюбен. От него веяло почему-то ненавистью и презрением. Керенский ощущал это всеми фибрами души и, как более слабый и боязливый от природы, стал извиняться:
- Прошу прощения, господин адмирал. Я - не совсем хорошо себя чувствую...
- Хотите совет?.. Как морскому министру - вам следует чаще выходить в море, и вы будете чувствовать себя хорошо. А заодно - помнить и всех командиров кораблей. Это не пустяк, это важно...
- Да, да, конечно. Просто я ещё не успел...
Колчак вдруг понял, угадал чутьём опытного командира, повидавшего много разных людей, перед ним - грамотное ничтожество. Фанфарон, случайно попавший в министры. Служить под его началом ему стало противно точно так же, как пару часов назад на палубе, когда этого "моряка" выворачивало наизнанку. Он буквально ожесточился против него:
- А ещё - вам полезно будет знать о флоте вот что...
"Деспот! - не слушал Керенский. - Хам. Возьмёт и выбросит за борт, утопит... Глазищи-то!.."
- ... нельзя создавать прецедента, чтобы рядовые матросы могли думать, что их начальство - непрофессионально, и его можно безнаказанно арестовывать. Это сразу сделает флот...
"Да о чём это он?.. При чём тут флот?"
- ... начнётся анархия, и "братишки" станут дезертировать с кораблей пачками! Как это происходит сейчас в наземных частях на фронте. Вы поняли мою мысль? Это - важная, я считаю, государственная точка зрения. Иначе - немцы уже через месяц будут у нас в Севастополе! Вы видели когда-нибудь высадку неприятельского десанта на наш берег?
- Александр Васильевич, вы же знаете, я не мог этого видеть. А на берегу - мне хотелось бы поговорить с нашими матросами. Чтобы знать, чего они хотят, в чём остро нуждаются? Вы можете организовать мне такую встречу? Что же вы молчите...
- Думаю. Если мы будем больше митинговать, чем воевать, повторяю: неприятель высадится в Севастополе уже через месяц и разгонит все наши митинги! Которых у нас и без того предостаточно!
- Как вы со мной разговариваете?! В конце концов я всё-таки ваш начальник! Морской министр, и требую к себе...
- Морской? Морской - это я! И тоже - не рядовой матрос. К моим словам - следовало бы прислушиваться, господин... политик!
- Но позвольте!..
- Что вам позволить? Политический митинг?..
- Хотя бы... - Керенский почувствовал непреодолимый страх, увидев глаза адмирала. "А ведь он может вывести на палубу и... С него станется..."
- Митингуйте, если за этим приехали. Но - предупреждаю: если после этого начнут падать дисциплина и патриотизм в матросской среде, то вам придётся - вместе с другими политиками - командовать матросами самим! А я - подам в отставку...
Как опытный адвокат Керенский понял, нужно круто изменить тактику.
- Алексан Васильич, голубчик, - мягко заговорил он с улыбкой, - давайте не ссориться. Делаем общее дело... Я ведь тоже могу подать в отставку, коль уж такой плохой и несговорчивый морской министр. Думаете, новый будет умнее? А чехарда со сменой министров разве способствует укреплению дисциплины и патриотизма?
На Колчака смотрел молодой, но умный и приветливый человек. Явилась даже мысль: "Опытный актёр? Играет?.. Но зачем это ему, и откуда такие способности? А вот то, что умён - бесспорно. Пусть уж будет этот..." И адмирал сменил тон тоже:
- Ладно, не будем ссориться. Но, если уж делать общее дело, то с дела надо и начинать. Как вы считаете?
- Согласен. Вашу мужественную руку, господин адмирал! - Керенский протянул свою. И был - сама приветливость, само доброжелательство.
Мир был восстановлен - даже закурили вместе. Керенский дружески спросил:
- Так что у вас там за конфликт с арестом какого-то генерала. Я - неплохой юрист... Можно считать адмиралом, если приравнивать в профессиональном смысле.
Колчак рассказал сухо, бесстрастно, но всю правду. А закончил со страстью:
- Думаю, что Петров - вор. Но лучше принять от него добровольную отставку, лишить пенсиона, но до суда - не доводить. Я уже говорил вам, почему: нельзя создавать прецедента с арестами до расследования и бесчестия высшего офицерского корпуса во время войны.
- Понимаю вас, - кивал Керенский. - Давайте, так и поступим, если этот Петров согласится уйти добровольно.
- Это уж - я беру на себя! - повеселел адмирал.