Сотников Борис Иванович. Книга 7. Сталин и красный фашизм, ч.1

Настоящий роман по своему содержанию является продолжением показа развития фашизма, установленного Лениным, но захватывает более продолжительный исторический период времени, в котором властные чиновники Кремля говорили одно, а на деле творили насилие над народами Советского Союза, перекрывая свободу всему. Украинский поэт Владимир Сиренко по этому поводу написал стихотворение "Аквариум", в котором есть такие слова: "Аквариум - иллюзия свободы, вокруг свобода, а свободы - нет".

От автора

Нам всегда говорили одно, подразумевали другое, делали третье, а потом признались, что страна оказалась в эпохе "застоя" с "психушками", заменившими "сталинские лагеря", для упрятывания туда инакомыслящих по тайному постановлению ЦК КПСС, олицетворявшему "ум, совесть и честь" всё той же эпохи.

Естественно, после такого признания у меня, написавшего эту книгу, возникли вопросы, которые не могу не задать наследникам ума и бесчестия эпохи фашизма, по которой они тоскуют до сих пор, официально требуя "восстановления величия товарища Сталина".

Вопрос первый. Какой режим установил в России, придя к власти насильственным путём, ваш "великий" Ленин, управлявший государством и его гражданами террористическими методами: арестовывал по одному лишь подозрению; бессудно массово расстреливал недовольных его двуличной властью (обещал одно, а делал противоположное); издал закон о "Чрезвычайном положении" в стране, по которому ввёл цензуру печати, запрещавшую любую критику его государственного режима; лично участвовал в убийстве председателя ВЦИКа Я.М.Свердлова; закрыл в России православные церкви (т.е. лишил граждан права на свободу вероисповедания) и тайно распорядился отрезать языки и выкалывать глаза священникам православия перед их расстрелом за оппозиционные настроения против "антихриста Ленина". История не знала прежде подобного государственного режима. И это устроил человек с юридическим образованием, но с повреждённой психикой (у Ленина оказался сифилис мозга).

Вопрос второй. Знаете ли вы о том, что продолжатель "дела великого Ленина" Сталин, "великий вождь и учитель всех народов" был в молодости воровским "паханом", имел на груди наколку в виде черепа человека и был признан врачами параноиком?

Вопрос третий. Правда ли, что алкоголик Л. Брежнев, одетый в панцирь из правительственных наград, предоставленных ему государственными подхалимами, упрятал в психушку под Днепропетровском звезду Человечества Юрия Гагарина за нелестные отзывы о нём в частной беседе, попутно угробив при этом лётчика-испытателя Серёгина, чтобы замести следы исчезновения Гагарина. Долгие годы (1968-1991) Гагарин находился в страшном подвальном одиночестве психушки, зачастую в мокрых "смирительных рубахах", где и скончался от мучений.

Вопрос четвёртый. Считаете ли вы необходимым свершить официальный Исторический Суд над Лениным, Троцким, Сталиным и Брежневым за создание ими "самой гуманной в мире Советской власти" и "самого справедливого в мире советского правосудия"?

Вопрос пятый. Почему министерство здравоохранения не несёт уголовной ответственности за допуск к высшим государственным постам людей с ненормальной психикой: алкоголиков, параноиков, садистов и т.п.?

Глава первая

В ночь с 17 на 18 октября 1923 года Сталину приснился неприятный, до суеверного испуга, сон, будто он очутился в Риме, где никогда не бывал, и к нему там, на площади, подошел какой-то пожилой человек и обратился по-грузински:

- Я эмигрант, работаю здесь гидом. Я знал, что ты сегодня придёшь сюда. В храме тебя ждёт римское божество, Янус. Идём!

Иосиф удивился, но согласился и молча последовал за этим проводником-грузином. За углом какой-то безлюдной улицы тот остановился перед входом в подвал и приказал:

- Спускайся... Этот секретный вход открывается только в день объявления войны. А закроется лишь при заключении мира. Так что иди вниз один, и не бойся: вход не скоро закроется. Янус тебя встретит.

Иосиф ощутил страх, но подчинился. В подвале было сумеречно и сквозило так, что по телу пошла холодная дрожь. Возле дальней, сырой, стены горел смоляной факел, освещая её кровавым светом. А на стене, когда приблизился, увидел прилипшего к ней огромного паука размером с человека. Он тоже казался красным. У него была человечья голова с двумя лицами, повёрнутыми в разные стороны. От ужаса Иосиф едва не потерял сознание: одно лицо было лицом Ленина, другое - лицом Иосифа. Правее паука, на этой же стене, был, точно так же, как паук, распластан двуглавый орёл с распахнутыми крыльями. На одной его голове была царская корона, а лицо - как у Николая Второго, на другой - надет чёрный монашеский клобук, а лицо, как у Григория Распутина. Испугавшись увиденного, Иосиф бросился бежать назад, к выходу, но никак не мог его отыскать и чуть не обмочился от ужаса. А откуда-то сверху, из темноты, сверкнула молния, и громовой голос подсказал:

- Иди прямо, выход открыт. И хорошо подумай обо всём!..

Увидев квадрат света впереди, Иосиф побежал и выскочил из подземелья наверх. Но оказался уже не в Риме, а на Красной площади, в Москве. До Малой Никитской, где недавно получил квартиру, было рукой подать. Тут раздался бой кремлёвских курантов на Спасской башне, и он увидел: ночь на дворе, спят все, а к чему всё это, непонятно... В холодном ознобе подумал: "С кем же будет война-то? Неужто опять с Германией?" И проснулся.

Весь день потом был каким-то плохим: не работалось, настроение было подавленным, и всё чего-то в тревоге ждал, ждал. Но до самого вечера так ничего и не произошло. А когда поднялся из-за рабочего стола в своём кремлёвском кабинете, чтобы идти домой, за окном было уже темно. Хотел включить свет, чтобы надеть плащ, фуражку, но отвлёк телефонный звонок - какой-то резкий, неожиданный, словно судьба.

- Сталин слушает, - снял он трубку.

- Добрый вечер, Иосиф Виссарионович! Беспокоит Дзержинский: у меня для тебя новость...

- Слушаю тебя, Феликс Эдмундович. Что-то произошло?

- Произошло. Помнишь, ты говорил мне: "Всё, Феликс, Ленину капут!"

- Ну и что? Опять инсульт?

- В том-то и дело, что нет! Начальник его личной охраны в Горках, чекист Пакали, только что прибыл в Москву и сообщил, что сопровождал Ленина до самого Кремля на своём моторе. А Ленина - вёз на первом моторе - вместе с женой и сестрой, его механик-водитель. На третьем моторе - ехали врачи: профессор Осипов и профессор Розанов.

Иосиф перебил:

- А что случилось с Лениным? Зачем они привезли его в Москву? В больницу, что ли?

Дзержинский рассмеялся:

- Да нет, просто они его сопровождали, вот и всё. Ленин полностью выздоровел, и врачи разрешили ему вернуться домой, и даже работать.

- Но ведь он же был тяжело болен. В августе я был у него в Горках и сам видел: учится выговаривать трудные слова.

- А сейчас - уже 18-е октября! - снова рассмеялся Дзержинский. - Пакали сказал, что у Ленина всё дорогу было хорошее настроение. Перед Москвой попросил своего водителя остановиться. Выходил из мотора, снял кепку и поклонился Москве. Потом долго смотрел на столицу с пригорка, и приехал в Кремль весёлым и бодрым.

- Ничего не понимаю! - растерялся Иосиф. - Как же так, а?

- Ты что, не рад? - ехидно спросил Феликс. И добавил: - Не обижайся, я ведь тоже привык без него к спокойной жизни. Вот тебе и "капут"!..

Иосиф помнил, как Ленин унизил Феликса на посту наркома железных дорог, дав ему в помощники Троцкого "для наведения порядка на дорогах". Как Феликс жаловался: "Дал мне его, когда я уже сам заканчивал наводить порядок. А потом решил, что его навёл Троцкий".

О своих обидах на Ленина - никому не рассказывал. Но Феликс, видимо, знал от кого-то о случае с Крупской, которую Иосиф грубо обругал по телефону. Не стал признаваться, из осторожности, и теперь, что потрясён выздоровлением Ленина и, вполне возможным, продолжением своей войны с ним из-за Крупской, только подумал: "Так вот к чему ночной сон: война будет, получается, с Лениным!" В трубку же произнёс:

- Да нет, я рад, конечно, что человек выздоровел. Просто не ожидал, что так скоро. Благодарю тебя, что поставил в известность.

- Пожалуйста. Я для того и позвонил тебе, чтобы ты завтра был готов к разговору с ним, если вызовет к себе в кабинет.

- Правильно сделал, Феликс. Я ещё раз признателен тебе за это, ти настоящи друг!

- Ладно, пока!.. - Дзержинский повесил трубку, а Иосиф всё стоял, словно в оцепенении. Затем медленно повесил на рычаг трубку, сел за стол и задумался. Сначала память вернула его в предутренний сон, а вспомнив о пауке, Янусе и его совете "подумать обо всём", очутился мысленно на палубе волжской баржи, и опять услыхал, глядя в лицо умирающему офицеру, его хриплое слово: "Паук!"

Отрываясь от видения, Иосиф суеверно ужаснулся: "Почему он сказал мне это слово?!. А через 5 лет этот сон. Почему? В этом есть какая-то судьбоносная связь? Конечно, есть! Но... какая? Янус, о чём я должен подумать? О войне с Лениным, да? Но, почему тогда у меня с ним одна голова? Значит, война закончится миром, нет? И почему подземелье оказалось на Красной площади? Ничего не могу я понять из твоей загадки, Янус!"

Чувствуя во всём теле странный озноб и слабость в ногах, Сталин решил, что сначала нужно успокоиться, всё обдумать и выработать план действий хотя бы на первые дни, чтобы не наделать непоправимых ошибок - у страха глаза велики, как говорится в русской поговорке. Ведь "Картавый" уже продумал всё наперёд и, стало быть, начнёт свои действия с какой-нибудь хитрости...

"Чёрт побери, ещё недавно он казался мне безнадёжным идиотом, шарахавшимся от меня в ужасе, чуть ли не под юбку жены. Смотрел из-за её спины, что-то мычал ей в ухо, показывая на меня пальцем. Ни о какой мести, а уж тем более о каких-то хитростях, не могло быть и речи. И на тебе! Полная неожиданность..."

"Погоди, Коба, не теряй головы! Телефон на месте!! Открой ящик и... послушай, с кем вернувшийся вождь пролетариата общается, о чём говорит? Ведь он же не знает про "секретный телефон"!! А обстановку станет выяснять - обязательно".

Выдвинув ящик из тумбы письменного стола, Сталин увидел на привычном месте телефон, который так круто и счастливо изменил всю его жизнь, и вспомнил, как, и с чего, всё это началось тогда и продолжалось до сегодняшнего вечера, пока не позвонил Дзержинский. Подумав о Феликсе, Иосиф перенёсся мыслями на 3 года назад.

20-й год заканчивался для него, после возвращения из Баку, неожиданным подарком судьбы. В Кремле, по приказу Ленина, устанавливали автоматический коммутатор, заменивший всех телефонистов. Коба узнал об этом от Дзержинского, к которому зашёл в кабинет просто так, поболтать.

- Всё, Иосиф Виссарионович, отмучились мы и от допотопной телефонной связи, а заодно и от слежки за телефонистами, работающими по найму и подслушивающими за деньги от иностранных агентов наши секретные разговоры. Горбунов привёз из Праги чешского инженера и оборудование, и тот, уже вторую неделю, устанавливает в Кремле, под моим наблюдением, новые телефоны с цифровыми дисками. Нужно тебе, допустим, позвонить Ленину, набираешь номер его телефона, и всё: он, или его секретарь, снимет трубку без всяких предупреждений телефонистов. Этот инженер-чех обучает сейчас дежурных чекистов, как можно прослушать любого абонента, в случае надобности.

- Зачем? - поинтересовался Иосиф, кивая в ответ на приветствие дежурного, который вошёл в кабинет Дзержинского. Феликс обрадовался:

- Лёгок на помине, товарищ Гришин! Ответь, пожалуйста, товарищу Сталину, зачем чешский инженер обучает вас прослушивать, как работают автоматические телефоны?

- Чтобы знать, не подключился ли к разговору кто-то чужой, - охотно принялся объяснять Гришин. - Могу показать, как это делается, если хотите. У нас есть теперь такая спецкомната для дежурных чекистов. Сейчас освобожусь, и вы убедитесь, что врагам советской власти не удастся больше подкупать наших телефонисток.

Убедившись в возможности проконтролировать любой телефонный разговор в Кремле, Иосиф вернулся к Дзержинскому.

- Феликс, как же это так, твой чекист - может проконтролировать даже наркомов, а я, нарком государственного Контроля, не могу?

- Не понял тебя, Коба... - уставился Дзержинский, моргая.

- Хочу, чтобы такой же контрольный телефон, как у твоего дежурного, стоял и в кабинете у наркома Контроля! Нарком Контроля - в первую очередь - должен знать, о чём болтают некоторые чиновники из Кремля!

- Сделаем, - улыбнулся Дзержинский. - Сегодня ночью установим телефон и в твоём кабинете. Покажи только место: где? Но, естественно, не на виду. Потому что это - секретный аппарат, и о нём не должен знать даже твой секретарь, Толстуха. Может, в книжном шкафе?

- Зачем в шкафе? В одном из ящиков моего письменного стола. Обязательно - с правой стороны от меня! Чтобы я мог доставать и быстро класть трубку здоровой рукой.

- Ладно, - улыбнулся Феликс. - Прикажу сделать всё, как надо: и чтобы удобно было пользоваться, и чтобы можно было быстро убрать, если кто-то постучится к тебе в дверь.
2

Сталин выключил в кабинете свет, подошёл к окну и, уставившись в темноту, как в судьбу (домой идти расхотелось), принялся вспоминать тот 20-й, заканчивающийся год, дальше. На перекидном календаре, на вот этом же самом столе, оставалось уже мало листков; наступившие холода снимали их, как листья с деревьев. Год заканчивался яростной дискуссией в "Правде" о роли профсоюзов, которую навязал партии Шляпников, организовавший эту дискуссию от "Рабочей оппозиции", и все кремлёвские телефонные разговоры, которые он решил прослушать, ради проверки работы секретного аппарата, были только об этом. И вдруг, какая удача! Поздно вечером, когда задержался на работе из-за ссоры с женой и не хотел, как вот и теперь, идти домой, Шляпников позвонил Ленину. То, что Иосифу посчастливилось услышать, он запомнил навсегда: так с Лениным никто ещё и никогда не разговаривал!

Дело было ещё и в том, что в тот день "Правда" напечатала дискуссионную статью Иосифа "Наши разногласия", направленную против позиции Троцкого: о необходимости "перетряхнуть профсоюзы сверху донизу". Статья получилась хлёсткой. Вот, несмотря на мысли о жене, и захотел проверить, что говорят Ленину об этой статье его друзья. Достал свой секретный телефон: "Может, удастся нарваться и на самого Троцкого?" Наверное, поэтому и запомнил число на календаре: "5 января 1921 года". Однако попал не на Троцкого, а на Шляпникова, причём настолько удачно, что услыхал всё с самого начала и до конца: Ленин только что снял трубку...

Ленин. Слушаю вас, Ульянов.

Шляпников. Добрый вечер, Владимир Ильич! Это Шляпников вас беспокоит. Прошу прощения, что поздновато: засиделся у себя на работе и потерял чувство времени.

Ленин. Ничего, я тоже засиделся, над бумагами, будь они неладны! Здравствуйте, Алексан Георгич. Хотите записаться на завтра ко мне на приём? Секретаршу я уже отпустил домой, но ничего, запишу вас в её журнал сам. Завтра - у меня с утра будет напряжённый день: в 9 назначил важное совещание. Поэтому, давайте условимся с вами так: на 10 часов. Сколько минут вам понадобится?

Шляпников. Я хочу вам изложить всё прямо сейчас, Владимир Ильич. Для этого мне потребуется не более 5-ти минут.

Ленин. Ну, что же, излагайте, если это не касается вопросов дискуссии. Дискутировать с вами по телефону - занятие уже бесполезное: я устал... Но, если что-то другое, архиважное и срочное, то решайте сами: секреты - по телефону нежелательны тоже.

Шляпников. Годится, Владимир Ильич. Особых секретов у меня нет, но это своё заявление я могу вам сделать только по телефону. Потому и решил позвонить попозже...

Ленин. Странно...

Шляпников. Ничего странного. Просто мне важно, чтобы не было никаких свидетелей нашего разговора. Чтобы и вы сами не смогли потом доказать, что я вам это говорил!

Ленин. Хватит меня интриговать! Не надоело в дискуссии? В чём дело?..

Шляпников. Дело в том, Владимир Ильич, что вы - снова обманули рабочих и крестьян. А это...

Ленин (перебивая). Что значит "снова"? И в чём это я обманул их теперь? Вы даёте себе отчет в том, что говорите?!

Шляпников. Да. Я-то - даю! Это вы - ни перед кем у нас не отчитываетесь, и потому делаете, что вам вздумается!

Ленин (взвизгнув от ярости). Говорите конкретно: что я такого сделал теперь, и в чём - обманул вас прежде?

Шляпников. Тогда не перебивайте меня! В 17-м - вы взяли деньги у немцев, но... скрывали это, хотя и потратили их на государственный переворот, обещая: дать власть - рабочим, а землю - крестьянам. Но, вот уже кончается 20-й год, а рабочие - так и не получили обещанной им власти, а крестьяне - обещанной им земли!

Ленин. А что же они получили, по-вашему? Кто сейчас у власти?!

Шляпников. У власти сейчас - вы, и другие... такие же, как и вы, "рабочие". А народ получил вместо земли и власти - вашу "новую экономическую политику", которая... есть возврат к капитализму, замаскированный вашими заверениями: что это-де - только на время. Как и ваша... цензура печати, затыкающая... нашей "Рабочей оппозиции" рот. Мы считаем это - новым обманом! За первый ваш обман - Россия заплатила немцам почти всем запасом народного золота! Став по вашей прихоти нищей и голодной, хуже, чем во времена татаро-монгольского ига! А теперь - вы нам возвращаете... капитализм, прикрывая его новым враньём!

Ленин (взревев от возмущения). Шляпников, вы в своём уме?!. Кто эти "мы", от лица которых вы лепите мне такие дикие обвинения?!.

Шляпников. Мы - это "Рабочая оппозиция"!

Ленин. А вы подумали, сколько вреда может принести эта ваша оппозиция?

Шляпников. Кому?

Ленин. Партии, разумеется, кому же ещё!

Шляпников. Подумал. Ваш цека партии - стал еврейским. Вот мы... и решили: противопоставить вашим, сплочённым за столетия, евреям... тоже сплочённую силу: рабочих. Поэтому советую вам вспомнить: почему появилось христианство?

Ленин. Ну, и почему же? Я как-то не задумывался над этим... Вас что - потянуло к боженьке?

Шляпников. Иудейские фарисеи придумали миф о своём боженьке, который якобы завещал им, что если они вступят в партию Моисея и станут называть себя не большевиками, а меньшевиками-евреями, то будучи самым крошечным в мире меньшинством... они должны "пожрать все остальные народы". Когда греческие богословы прочитали этот миф, то в пику фарисеям сочинили - "Новый завет". Эта книга породила христианство. Которое... стало сопротивляться... еврейской экспансии! Мы же сейчас... создали "Рабочую оппозицию", чтобы... остановить ваш еврейский цека, напринимавший и в нашу партию рабочих... 99% евреев. Евреи - тысячами хлынули к нам в Россию от наступавших немцев... из Литвы, Польши и Украины, и первым делом вступали здесь в РСДРП, чтобы оказаться во власти.

Ленин (изумлённо). Вы что, Шляпников, стали антисемитом? Кто виноват в том, что евреи идут к нам в партию, гонимые везде не столько германскими войсками, сколько царским шовинизмом, а русские рабочие - не желают?

Шляпников. Кто же будет вступать в партию, которая... без судов... приказывает расстреливать граждан России?! Разве царские жандармы устраивали на допросах революционеров пытки? Разве расстреливали людей без суда? Не было этого, хотя и существовало в России засилье немцев во всех государственных структурах власти. А теперь - вы устроили везде засилье еврейское. Рабочие это видят и потому не идут в партию, справедливо считая её еврейской. Видят они и то, что евреев принимают учиться в институтах без экзаменов. А ведь это ваше личное распоряжение! А детей русских - не принимают без экзаменов. Так, кто же у нас в России, на своей родной земле, оказались гонимыми? Кто кого подвергает пыткам и расстреливает ни за что? Кого выселяют в обеих столицах из квартир и кого затем в них вселяют? Что вы на это скажете?

Ленин. Не возводите отдельные случаи - в правило!

Шляпников. А вы - не отстаивайте неприкасаемость к вашей... так же проеврейской политике! Вы - хотите править партией... бесконтрольно, как и всем русским народом!

Ленин. Ну и куда же вас приведёт... ваша политика?!

Шляпников. А ваша - уже привела! Из хлебной России вы - сделали... нищее государство! И мы на очередном съезде не собираемся молчать об этом.

Ленин. Вы просто ослепли! Если не видите, что новая экономическая политика - это не реставрация капитализма, а лишь временная мера, вызванная военной разрухой.

Шляпников. Нет, Владимир Ильич, слепым я стал - не теперь, а был им - прежде, когда верил вашим словам о строительстве социализма. Но я, наконец-то, прозрел! Ваша НЭП - это не новая политика, а новый обман. С отчаяния, в которое вы впали, не видя выхода!

Ленин. И потому вы, как трус, осмеливаетесь говорить мне это - лишь по телефону?!

Шляпников. Вы отлично знаете, что я не из трусливого десятка. Но, зная ваши способности... предавать не только идеи, но и своих соратников, я - не намерен подставлять вам свою голову под ваш карательный топор прежде срока! А заявлю на съезде Советов всё открыто, тогда - и вы не решитесь на расправу!..

Ленин (срываясь на крик). Какую расправу, на что вы намекаете? Если на Свердлова, так он сам виноват, что не берёг себя...

Шляпников. При чём тут Свердлов? Я имел в виду питерца Малиновского, в деле которого... вы не захотели разобраться, и не заступились... за невиновного члена цека! Кстати, вашего бывшего друга, а не только соратника.

Ленин. Да что вы об этом знаете? А берётесь судить...

Шляпников. Я - тоже питерский! И кое-что узнал, когда осматривали кабинет Урицкого после его убийства.

Ленин. И что же вы там узнали?..

Шляпников. А то: что не было никакого рассмотрения "дела Романа Малиновского"! Никакого суда над ним, никаких протоколов допросов!

Ленин. В таком случае, ни хрена вы не знаете, Шляпников! Малиновского мы - судили в Москве, заочно!

Шляпников (озверевая). Да разве можно присуждать человека к расстрелу заочно?! Не вызвав его, не дав ему даже слова в свою защиту, не спрашивая его ни о чём! Вы же юрист! А он - член цека! А если бы с вами так поступили?!. Куда вы торопились так, зачем?! Почему не посоветовались с членами цека?! Да и теперь, не советуетесь - даже по важнейшим вопросам! Довели вот... до того, что я... член цека... вынужден говорить это вам... по телефону!

Ленин. Чего вы хотите, Шляпников?! Говорите уж прямо, коли так расхрабрились!

Шляпников. А я что - криво, что ли?.. Хочу, чтобы вы опомнились! В Питере - зреет недовольство рабочих. В Кронштадте - могут взбунтоваться матросы! Ведь это же позор, если нас с вами сбросит народ, ради которого мы...

Ленин (перебивая). Да вам-то что до этого?! Только рады будете...

Шляпников. Если я сейчас... отделяю себя от вас лично, это ещё не значит, что мне - безразлична судьба партии, с которой вы, Ленин, перестали советоваться!

Ленин. А вот это - не вашего ума дело!

Шляпников. Поэтому... я и высказываю вам всё... по телефону! Пока не арестован, как Роман или бывший министр внутренних дел Хвостов, протокол допроса которого - следователем Урицким - я читал.

Ленин. Что ещё за протокол? Не знаю о таком...

Шляпников. Вас - уже не было в Питере. Но допрос - как и битьё во время допроса - были. А это - похабнейшее средство! Человек умер после такого допроса! Разве жандармы - били вас когда-нибудь на допросах?!

Ленин. Ну, хватит!! У нас - уже не деловой разговор, а бабья перепалка.

Шляпников. Нет, это - ваша еврейская цензура даже на телефонный разговор, а не только на печать! Затыкание рта...

Ленин. Вы младенец, Шляпников, если не понимаете, что мы и на съезде Советов разобьём все ваши доводы в пух и прах без затыкания ртов вашей оппозиции! Да и ваши личные заблуждения, если это, на самом деле, заблуждения... а не прямое предательство интересов партии!

Шляпников. Кто эти "мы"? Евреи? И кто, кого предаёт? Кого представляет тогда - цека партии? И кого - представляют тогда рабочие?!

Ленин. Мы - это руководство партии. Которую вы, Шляпников, хотите сбить с толка! А за это, как минимум, полагается исключение из рядов партии. А если это прямое предательство, то... и расстрел!

Шляпников. Значит, за инакомыслие с вами - исключение из партии рабочей социал-де-мо-кратии? А за... открытое высказывание несогласия с вами, Владимир Ильич, расстрел?! Так я вас понял?

Ленин. Прекратите подлавливать меня на словах!

Шляпников. Но эти слова... вы произносите... как глава государства! А государство, в котором не существует законов и уголовного кодекса... и осуществляются бессудные расстрелы его граждан - разве правовое государство? Вот что вы создали "товарищ" Ленин... вместо демократического социализма. Забыв, чисто по-еврейски, что демократия... в переводе с греческого - это власть народа.

Ленин. Мы с вами - живём не в древней Греции, а в сегодняшней России! Где продолжается гражданская война, разрушена экономика государства... Так что нелепо требовать в такой ситуации... передавать власть... полуграмотным рабочим! А в крестьянах - пробуждать инстинкты мелких собственников! Кстати, древние философы Греции - Платон и Аристотель - считали худшим видом власти... власть охлократии. То есть, власть безграмотных люмпенов, говоря современным языком. Вы даже не представляете себе, что начнётся, если мы... передадим сейчас власть... этим неграмотным охломонам!

Шляпников. А вы, значит, представляете? И потому поставили во власть... евреев? Которые... не признают и не хотят признавать... законов!

Ленин (перебивая). Нет, Шляпников. Наркомы... из ваших рабочих... вернут не законы, а кумовство! Какой-нибудь нарком Вася, уже через полгода, наполнит свой наркомат родственниками, кумовьями. А нарком, допустим, железных дорог, Ваня - поставит начальниками на всех станциях России своих родственников, а в паровозных депо - кумовьёв. И начнётся всеобщее кумовство, которое, как известно, хуже воровства.

Шляпников. Нет, Моисей Ильич! Это вы, вы заполнили все государственные учреждения комиссарами из евреев! Ничего себе "диктатура пролетариата"! А "охломоны" - были нужны вам лишь для переворота: как наиболее мощная и необразованная народная сила, которую... грамотные евреи... теперь презирают, получив от вас льготы на учёбу в институтах, чтобы и дальше...

Ленин. Вы что, Шляпников, в самом деле стали антисемитом?!.

Шляпников. При чём здесь это? В нашей "Рабочей оппозиции" есть и евреи. Коллонтай, например.

Ленин (ехидно). Рабочая? Дочь генерала Домонтовича? Или всегда только притворялись интернационалистом?

Шляпников. Ваш отец - тоже действительный статский советник, что соответствует генеральскому чину. Ну и что?..

Ленин. А при чём здесь евреи и Моисей?

Шляпников. И вы ещё спрашиваете, будто не читаете "Новой Жизни" Максима Горького!

Ленин. Ну, во-первых, мы - эту меньшевистскую газетёнку закрыли; хотя Горький никогда не был антисемитом; я его знаю получше вас. Но, мы её закрыли - как контрреволюционную! А, во-вторых...

Шляпников (перебивая). Давайте остановимся на "во-первых".

Ленин. Почему?

Шляпников. Потому, что приклеивать русским людям ярлык либо антисемита, либо контрреволюционера, если они думают не по-вашему, это - чисто еврейский аргумент, штамп, когда нечего сказать доказательного.

Ленин. Но позвольте, я - такой же русский человек, как и вы. И, следовательно, имею моральное право на критическое отношение к недостаткам своего народа. Разве неправда, что мы, русские люди, не любим, например, ещё и работать и склонны к кумовству, воровству и антисемитизму?

Шляпников. Насчёт склонности к антисемитизму: в районах Урала и Сибири, где нет еврейских чекистов, нет и склонности. А есть пословица: "За кем не гонятся, тот не убегает". Ну, а любовь к воровству и нелюбовь к труду - нам привили монголы, отнимавшие во время своих набегов у русских крестьян всё, что они создавали: урожай, скот. Поэтому - люди вынуждены были воровать; чтобы прокормиться; и даже занимались разбоем. А знание того, что, сколько ни трудись, всё равно отнимут - порождало безразличие к труду.

Ленин (изумлённо). А ведь и верно, Алексан Георгиевич! (в голосе Ленина появились не то заискивающие, не то добродушные нотки) Так что вы хотели сказать мне... о "во-первых" ещё?

Шляпников. Может, хватит? 5 минут давно истекли!

Ленин. Когда разговор дельный, да ещё и полезный своей критической направленностью, я готов не скупиться на время.

Шляпников. А вы не лукавите?

Ленин. Зачем?

Шляпников. Ладно. Начну тогда с того, что вы, Владимир Ильич, не всегда... русский человек: с евреями - вы еврей!

Ленин. Это естественно, Алексан Георгич, мать у меня - еврейка, хотя и православная, отец - русский, но с азиатскими кровями. Поэтому я - интернационалист. Это ведь честная позиция?

Шляпников. А вы не лукавите, спрашиваю ещё раз?

Ленин. Что даёт вам основание сомневаться в моей искренности?

Шляпников. Факты вашей предпочтительности в пользу евреев при подборе кадров для управления государством.

Ленин. Это происходит не по злому умыслу, а по деловым качествам людей, которых я либо хорошо знаю сам, либо мне их рекомендовали специалисты. Ведь и вы долго у меня были моей правой рукой.

Шляпников. Пока не сказал вам горькой правды в глаза.

Ленин. Не всякая правда бывает объективной, Алексан Георгич. А я - не Боженька, чтобы сразу оценить каждого по достоинству. Человеку свойственно ошибаться. И не за всякие ошибки надо наказывать; какие-то нужно уметь и прощать.

Шляпников. Предательство вами Малиновского - разве ошибка? У хорошего человека вы отняли жизнь! А возврат к капитализму, на отпор которому вы положили в боях с "белыми" тысячи жизней!..

Ленин (вздыхая). Опять вы за своё!.. Повторяю: НЭП - это временная мера! Да и необходимая.

Шляпников. Ещё бы! Разорили с евреями экономику страны, а теперь спохватились. Но пытаетесь при этом повалить просчёты своей политики на недостатки русского национального характера: лень, воровство! А главную пакость еврейства - не видите? А точнее - не хотите видеть!

Ленин (сатанея голосом от неожиданности). Погодите-погодите! Это какую ещё пакость?!

Шляпников. Что вы, евреи - самые-самые, лучшие на Земле. А все остальные - подъяремный скот, созданный для вас. Ну, кто же с этим согласится?! Это длинный разговор. И - бесполезный, пожалуй. Хотя вы и не сионист, но убеждены в "деловых качествах" еврейства, а не в пакости их идеологии, которой пропитаны 90% евреев.

Ленин. Нет уж договаривайте, коль замахнулись!..

Шляпников. Не хочу. Прочтите сами в "Дневнике" Достоевского размышления об этом.

Ленин. О Достоевском хорошо высказался Горький, когда мы сидели с ним на Везувии в 8-м году. Так что Достоевский нам - не указ! Реакционный писатель.

Шляпников. Ну, конечно же! Сионистские постулаты: "Где ступит нога ваша, там - всё ваше!" - это нормально. А Достоевский, не согласный с этим - контрреволюционер. Шляпников, не согласный с Лениным - тоже контрреволюционер. Удобная "философия" для вождя демократии и юриста.

Ленин (заорав). Ну, с меня - хватит!

В ушах Иосифа щёлкнуло, и понеслись гудки. Он, переполненный восторженным чувством к Шляпникову, тоже сунул, помнится, в письменный ящик свою трубку и вскочил, вскричав по-грузински:

- А, шени мама дзагли, Владимир Ильич!

Дальше высказывал уже своё мнение не вслух, а про себя: "Нечего сказать, да? Загнал вас Шляпников в самый угол, да? Какой смелый, оказывается, человек! И умный. Видимо, недаром Троцкий пытался назначить его наркомом военно-морских сил, когда Ленин назначил его самого наркомом Красной Армии. Но Ленин не утвердил тогда этого назначения, так как уже не доверял Шляпникову. Впрочем, как и Шляпников Ленину. Выходит, квиты? Но я никогда не подумал бы, что у нас в партии есть такой смелый человек, как Александр Георгиевич. Никогда не забуду и этот телефонный разговор, никогда! А ведь Ленин постарается теперь избавиться от Шляпникова, как от Романа Малиновского, в этом - я не сомневаюсь. В таком случае, как мне вести себя по отношению к Шляпникову? Придётся принять сторону Ленина, хотя и не хочется..."

Извечный для каждого человека вопрос, "что делать?", разрешился для Иосифа после разговора Шляпникова с Лениным буквально на другой день, и опять же, благодаря секретному телефону: удалось подслушать ещё один важный разговор. Иосиф подключился к телефону Ленина, когда тот разговаривал (и тоже вечером) с Троцким:

Троцкий. Я рад, Владимир Ильич, что вам пригодились мои идеи. Но я хотел поговорить...

Ленин. Да, НЭП разработана, в основном, на ваших идеях и, отчасти, Сокольникова. Сдвинуть сейчас Россию с мёртвой точки можно лишь возвратом частного предпринимательства. Я признателен вам и Сокольникову за ваши советы!

Троцкий. Благодарю вас, Владимир Ильич. Но мне хотелось бы поговорить с вами по другому поводу.

Ленин. Слушаю вас, Лев Давидович.

Троцкий. Меня возмутила статья Сталина "Наши разногласия", напечатанная в "Правде".

Ленин. Лев Давидович, но я, как и Сталин, тоже не разделяю вашу точку зрения на профсоюзы. Вспомните 8-й съезд Советов: мы на нём... уже говорили о ваших ошибках...

Троцкий. Владимир Ильич, с каких это пор Сталин для вас превратился в теоретика? У него нет твёрдых позиций даже, казалось бы, в родном ему вопросе: в национальном, и вы давно об этом знаете. А уж о профсоюзах... он способен повторять лишь чужие мысли. И "Правда" их печатает!.. Несмотря на непозволительный тон...

Ленин. А почему это дискуссионный тон - "непозволительный"? Вы что, батенька, считаете себя боженькой, Моисеем?..

Троцкий. При чём тут Моисей?

Ленин. Да это я так... под впечатлением дурацкого разговора с Шляпниковым. Наговорил мне по телефону гадостей, подлец.

Троцкий. О чём говорил-то? О своей оппозиции, что ли?

Ленин. Не хочется повторять, длинный был разговор. Пугал меня... Ну, мы ему ещё покажем, где раки зимуют! И всем его оппозиционерам тоже. Хотят превратить партию, чёрт знает, во что!

Троцкий. А Сталин - хочет превратить профсоюзы... чёрт знает, во что! Да ещё пишет в своей статье "Ошибка Троцкого состоит в том, что он... недооценивает разницы между армией и рабочим классом, ставит на одну доску военные организации и профсоюзы..." Или вот другое место, цитирую - передо мной газета: "... ясно, что Троцкий не понял разницы между рабочими и военными организациями... что перенесение военных методов в профсоюзы - ошибочно, вредно". Вот кто Боженька! Который всё понимает и которому всё ясно! А наркому Троцкому, в прошлом политику и наркому иностранных дел - ничего не ясно, он для Сталина - недоумок!

Ленин (перебивая). Погодите-погодите, Лев Давидович! Не нужно горячиться там, где не следует...

Троцкий (перебивая тоже). Да как это не стоит, когда, абзацем ниже, Сталин заявляет: "Это недопонимание легло в основу вышедших недавно политических брошюр Троцкого о профсоюзах. В этом недопонимании... источник ошибок Троцкого", подводит он итог не только о моих брошюрах, но и обо мне лично как о политике.

Ленин. Я тоже читал эту статью Сталина. И ничего оскорбительного для вас не заметил. Мне кажется, вы просто преувеличиваете всё... на почве ваших личных разногласий со Сталиным. Причём, очень давно: с 12-го года, если мне память не...

Троцкий (снова перебивая). Вот именно! Он и тогда был в учениках Бухарина: мусолил статью по национальному вопросу. Он вообще не умеет их писать...

Ленин. Тут вы, на мой взгляд, судите предвзято. Да, Сталин, на русском языке, не оратор. Говорит медленно, подбирая слова. Но в печатных статьях - он совершенно иной! В них, на первом плане, всегда логика, отточенная краткость и ясность мысли.

Троцкий. А может, их пишет за него кто-то другой?..

Ленин. Не думаю. Вы - не учитываете диалектики: всё течёт и изменяется. Ведь сколько лет с тех пор прошло!.. Сталин и русским языком лучше стал владеть, и глубже думать научился.

Троцкий (досадливо). Ладно, Владимир Ильич, не хочу отнимать у вас времени. Скоро съезд. Надеюсь, Сталин покажет на нём свои... "способности"...

Боясь, что не сдержится, Иосиф положил на рычаг трубку. "Какая сволочь, шакал! - думал он в бешенстве, радуясь тому, что не "ляпнул" этих слов в трубку и не выдал себя. - Ну, хорошо же! Сталин... действительно покажет вам на съезде, как он умеет выступать! Уж на этот-то раз я подготовлюсь к своему выступлению!.."

Иосиф помнил, что 10-й съезд был назначен в Москве на 8 марта. Но, ещё до его открытия, начали сбываться слова Шляпникова, высказанные Ленину по телефону в конце января. В феврале ударили лютые морозы, а в стране кончились запасы угля: на юге остановились все шахты. Вслед за этим остановились заводы и фабрики, а затем и поезда на железных дорогах. Прекратился подвоз зерна. Не стало спичек, мыла. Появились тысячи нищих: "Голод! Голод!.." Эта новость катилась по стране, пугая людей, словно вернулся 18-й год. А когда из Баку перестала поступать нефть и остановились электростанции, то из продажи исчезли мука и хлеб, соль и керосин. Но и на этом всенародное бедствие не закончилось. В деревнях крестьяне стали открыто выступать против "поганой советской власти", которая "ведёт всех к смерти!"

Иосиф знал, после восстания крестьян на Тамбовщине в феврале Ленин не мог спать по ночам - замучили головные боли. А 28 февраля, перед самым съездом партии, в Кронштадте подняли мятеж моряки Балтийского флота. Бывшая "цитадель революции" провозгласила лозунг: "Флот - без коммунистов!"

И хотя Шляпников никуда не выезжал зимой из Москвы, Ленин был настолько напуган возможностью государственного переворота, что приказал Дзержинскому (Иосиф, как обычно, подслушал их разговор по телефону) следить за каждым шагом Шляпникова, полагая, что мятеж в Кронштадте его рук дело. А когда там появились лозунги "Свободу торговле, свободу печати, свободу выборам власти, свободу партиям!" и "Советы - без коммунистов!", Ленин орал у себя в кабинете на Троцкого так, что слышно было в приёмной, куда зашёл Иосиф и, глядя на Фотиеву, остановился, с недоумением выслушивая картавый визг:

- Направьте на Кронштадт самые надёжные части Красной Армии! И прикажите им... подавить мятеж из орудий! Никакой жалости, никакой пощады! Расстреливать мятежников круглосуточно! Чтобы 9-е января 5-го года показалось всем в России детским лепетом! Россию можно удержать сейчас только чрезвычайной жестокостью! Во всём. Запомните это! А матросы - это те же урки! Уговоров они не понимают, как и зазнавшиеся питерские рабочие. Вы поняли меня или нет?! Вернее, ситуацию. Если мы, этих мятежников, не перестреляем, советской власти наступит конец. Это я вам заявляю со всей ответственностью!..

Иосиф понял, Ленин прав. Весь недавний разговор Шляпникова с Лениным по телефону возник в памяти почти дословно, и ему стало ясно, как и Ленину, почему Шляпников говорил так смело. Вероятно, считал, что моряки одержат победу, и в России придут к власти рабочие и матросы. Об этом свидетельствовали лозунги мятежников. Об этом свидетельствовал и крикливый страх Ленина. Значит, умный и дальновидный Ленин, хорошо знающий организаторские способности решительного и непреклонного Шляпникова, сообразил, что "Рабочая оппозиция" возникла в профсоюзах, так быстро и тайно, неспроста. Он понял, к каким последствиям она может привести.

Сразу же принял своё окончательное решение и Коба: "Победит не Шляпников, а Ленин, потому - что власть в его руках. А это - армия, огромное государство, и момент ещё не упущен. Ленин отдаёт приказы правильно и своевременно". Это означало, что идти надо за ним, хотя он и наделал много ошибок и с запретом партий, и с вводом цензуры, и с бессудными расстрелами. "Всё это мы, конечно, исправим. А пока... Да, надо расстреливать, безжалостно подавить мятеж! Я, на его месте, поступил бы точно так же".

Шляпников, приехавший в Кремль и узнавший, что на Кронштадт уже посланы эшелоны с войсками под командованием Тухачевского, сказал, встретившись с Калининым:

- Надо - менять... антинародную государственную политику. А не посылать палачей на Кронштадт!

Калинин, видимо, тут же сообщил об этом Ленину. И тот, не забывший попытку "левых коммунистов" отстранить его от власти ещё на 7-м чрезвычайном съезде партии и понимающий, что в его партии вновь не стало единства, вызвал к себе в кабинет преданных ему членов Политбюро и трёх секретарей ЦК, в том числе и Кобу, и в жёстком тоне начал:

- Мятеж в Кронштадте, товарищи, - движение, куда более опасное, чем Деникин, Юденич и Колчак, вместе взятые! Если программа восставших матросов - "Советы - без коммунистов!" - перерастёт в программу общенародного восстания, которое... непременно возглавит "Рабочая оппозиция" Шляпникова - а рабочие Питера уже идут на помощь в Кронштадт - то мы с вами... слетим, как пить дать! Что это означает для всех нас лично, я полагаю, разъяснять не надо. Не дети...

Так вот, съезд нужно проводить немедленно! Телеграммы во все крупные города я уже приказал разослать. И 5-го марта, когда начнётся съезд, мы с вами... должны добиться на нём следующего...

Прямо и открыто сказать делегатам: хватит болтовни! Всяких дискуссий и споров! Никаких "уклонов" в партии... мы более не допустим! Съезд... должен принять постановления, превращающие в закон то, что я... только что... здесь вам перечислил! То есть, в обязательство... для каждого... члена партии. Главными вопросами повестки дня мы должны поставить: "осадное положение в партии" и... "провозглашение в партии всеобщей чистки"! От предателей, колеблющихся, демагогов и так далее. Потому... что у нас... всегда получалось на деле: если уж дискуссия - значит, споры, болтовня и ералаш! А если уж споры - значит, раздоры. А если уж раздоры - значит, мы, коммунисты, ослабли до... положения безвольных болтунов: напирай, лови момент, как Шляпников, пользуйся нашим ослаблением, садись нам на шею... и пришпоривай!

Предупреждаю любителей бесхребетной демократии: время болтовни, заигрывания с массами - прошло! Настали суровые будни. Поэтому... против повстанцев... партия... примет самые драконовские меры! Сочетая... эти меры... с уступками крестьянству. Мы им дадим, конечно, некоторые уступки... возможность свободы, в известной мере. Тем не менее... мы - не позволим... чтобы "крестьянские настроения"... сказались на пролетариате широко. Требую от вас: единства на съезде, товарищи! У меня всё...

На съезде, окончив доклад, суть которого Иосиф выслушал в кабинете Ленина, хитрый Ильич изменил свой жёсткий тон на... интимно-доверительный, словно бы, "по душам", и "признался":

- Товарищи делегаты. Когда в Москве проходили стихийные собрания беспартийных рабочих, нам стало ясно, что несознательная масса делает, из предоставленной ей нами свободы, из демократии... лозунг, ведущий к свержению советской власти. Да ещё и до событий в Кронштадте, когда у нас возникла дискуссия с профсоюзами, мы убедились, что понятие "диктатура пролетариата" - слишком серьёзная вещь, чтобы её... можно было доверить... самому пролетариату. Нет, товарищи! Жизнь показывает, что диктатуру может осуществить... только партия! А для этого... партия должна быть... единой! И проводить в жизнь официальную, единую! линию своего руководящего центра. Так что пролетариат отныне - не может считаться опорной базой диктатуры партии. А всякая оппозиция против ЦК - это... объективная помощь мелкобуржуазной контрреволюции!

Слушая лысого хитреца, Коба уже твёрдо знал, что более всего Ленин опасается потерять власть. А расколы в партии - явная этому угроза. Но партия, созданная Лениным, и с которой он пришёл к власти, зашла после гражданской войны в нравственный тупик, причины которого Коба усматривал, прежде всего, в самом Ленине, не имевшем опыта управления государством, да ещё в такой тяжёлой экономической ситуации. Это дети царей всю жизнь учились у своих отцов управлять государством. А на месте Ленина растерялся бы любой. Вот и держалось всё, во время войны, на расстрелах - то есть, на страхе. Как у "паханов" в воровском мире. Коба это понимал: хочешь быть главным, властью - сей вокруг себя страх. И... никому не доверяй.

7-й съезд партии показал Ленину ещё в 17-м, как легко потерять власть, если выпустить вожжи. "А дискуссия с "Рабочей оппозицией" показала ему, - думал Коба, вспоминая события, - а он высказал это нам, что рабочий класс... разочаровался в партии вообще". Коба понимал: можно заставить народ подчиняться, но... его не обманешь - всегда найдутся Шляпниковы, которые ему всё разъяснят. К тому же, не вышло у нас... и союза рабочих с крестьянами. Не получив от власти обещанной земли, крестьяне сочли себя обманутыми не только правительством, но и рабочими, на которых, считается, опирается Советская власть. Стало быть, крестьяне сделают вывод, что им... не по пути и с "Рабочей оппозицией" Шляпникова; хотя тот и был стопроцентно прав в телефонном споре с Лениным о его "еврейской", а не Советской власти. Но крестьяне об этом споре - не знают. И, следовательно, судьба Шляпникова, можно считать, предрешена: Ленин сначала "вычистит" его из партии, а затем... расстреляет как "контрреволюционера".

"Коба, какой же ты должен сделать вывод из всего этого для себя? Ну, думай, думай, генацвале!.."

Думать, собственно говоря, было уже не о чем: надо было идти за Лениным, в союзе с ним, а не в оппозиции к нему; да ещё и продемонстрировать это надо... перед представителями съезда, в своём выступлении.

Однако первое слово на съезде было предоставлено Шляпникову. И тот начал речь не только с горячей искренностью, но и с присущей ему смелостью:

- В порядке заявления, я должен констатировать, к настоящему моменту, следующее... У нас в партии нет сейчас органической связи: между рядовыми членами партии и руководящим составом. Методы руководства - отталкивают от партии широкие слои пролетариата. Эти методы... унаследованы... от гражданской войны. Поэтому наша "Рабочая оппозиция", стоящая очень близко к широким кругам пролетариата, предупреждает ЦК... об опасности... отрыва от масс.

Теперь - по существу доклада товарища Ленина... Те ярлыки, инсинуации, которые прозвучали здесь в наш адрес, нас не смущают. Мы знаем себя. И хорошо знаем, с кем имеем дело. Путь, на который встал товарищ Ленин, мы полагаем, не приведёт народ к желаемому результату. Разве можно так опрометчиво обвинять пролетариат... в мелкобуржуазной контрреволюции? По мнению докладчика выходит, что мелкобуржуазная стихия - зиждется, оказывается, где?.. В Кронштадте, в красе и гордости нашей революции! Влиянию же мелкой буржуазии - поддаётся... не кто иной, как... питерский пролетариат! Который, ещё недавно, служил рекламой, как раз для... товарища Зиновьева и других, руководящих Питером, коммунистов, заявлявших в прошлом году, что... питерский пролетариат... свободен от всякой оппозиции, и особенно... от "Рабочей". Где же логика?

Мы считаем, что хроническая болезнь партии - это оторванность... её партийных центров... от партийных масс. И всего партаппарата в целом... от рабочих масс. В результате, возникло недовольство рабочих и... восстание... "красы и гордости революции": матросов, рабочих и коммунистов Кронштадта! Поэтому... клеймить нас: "синдикалистами", "анархистами" - по меньшей мере, бездоказательно и... недостойно! А уж связывать наше движение, с теми или иными, восстаниями... или недовольством, которое сейчас зреет в рабочих кварталах, это не только бессмыслица, но и недобросовестность! Нет, причины недовольства рабочих масс - ведут не к "Рабочей оппозиции", а в московский Кремль!

"Всё правильно, - думал Коба, с удивлением разглядывая знакомое и, казалось, незнакомое сейчас, решительное лицо Шляпникова. - Но неужели он верит, что маленький, оторванный от огромной России, Кронштадт сможет победить? Это же безумие! Как он не понимает этого? Почему не боится, зная и характер Ленина лучше всех, и его мстительный ум. Ленин умеет прощать... только неопасных для себя людей, и недалёких. Но умных - Шляпникова - никогда!"

Шляпников безоглядно продолжал:

- Теперь несколько слов о нашем внутрипартийном режиме, который сложился в Кремле. Методы его партийной работы нуждаются в немедленном и коренном изменении! Цека партии всё время ведёт политику назначенчества своих представителей... в отдалённые от Москвы места. С назначенчеством, единоначалием в партии - надо кончать!

Говорил Шляпников хотя и возбуждённо, однако же вразумительно и недолго. Его место на трибуне заняла Александра Коллонтай, написавшая брошюру "Рабочая оппозиция", в которой ясно и чётко изложила суть этой оппозиции и её программу. Эта "умная баба", по мысли Иосифа, выступала тоже ясно и с умом, не злоупотребляя страстями, кипевшими в её сердце:

- В прошлом году, на сентябрьской партконференции, было принято решение... - Она поднесла к глазам лист бумаги и громко стала читать: - "Какие бы то ни было репрессии против товарищей за то, что они являются инакомыслящими по тем или иным вопросам, решённым партией, недопустимы!" Почему же в таком случае... это решение не выполняется теперь? Почему по-прежнему... наши инакомыслящие... отсылаются, как говорится в народе, "в места, не столь отдалённые" от Москвы? Мы знаем... что закулисно... опять ведутся оценки нашим товарищам: кого из них можно оставить, а кого убрать... подальше.

У нас уже совершенно исчез из партаппарата былой тип идейного работника... Появились "управляющие" и "управляемые", стоящие... одни - наверху, другие - внизу...

Перестав слушать, Коба опять удивился: "Что делается?!. Даже баба не боится..." И, неожиданно для себя, переключился на мысли о жене: "А какая у меня Надя: смелая, нет?.. По-моему, у неё вообще нет своего мнения в политических вопросах. А ведь она тоже коммунистка. Отец - посоветовал вступить в партию. Мать - была против: не женское это дело! Так и сказала. Правильно сказала. А я считал её глупой блядью..."

Когда очнулся, на трибуне уже стоял Ленин с заключительным словом, объяснявший, что если бы не было у "Рабочей оппозиции" ошибочных идей, не было бы и мелкобуржуазного мятежа в Кронштадте.

Коба понял, что для Ленина не так страшен изолированный от России мятеж, как идеи "Рабочей оппозиции". И хотя он не заявил об этом с трибуны открыто, его заявление о том, что "теперь придётся дискутировать винтовками, а не тезисами", не оставляло сомнений в его намерениях "убеждать" силою. Ленин готов был раздавить "Рабочую оппозицию" любой ценой. И очередным его шагом будет, видимо, постановка вопроса об исключении лидеров оппозиции из партии. В первую очередь, конечно, Шляпникова, Медведева и Ефремова, известного более под псевдонимом "Томский". Бухарина и Коллонтай, не входящих в "Рабочую оппозицию", а только сочувствующих ей, Ленин, скорее всего, не тронет и постарается как-то примирить с партией из личных симпатий к ним, которых Коба не понимал, не зная подробностей их взаимоотношений.

"Буду поддерживать линию Ленина, - твёрдо решил он. - Да ещё придётся, наверное, выказать при этом решительность и убеждённость. Ленин это оценит". И тут же передумал: - Нет, повторяться по решенному уже вопросу нет смысла. Лучше уж показать себя государственником по вопросу национальной политики. Тут я могу напасть на Чичерина и... сделать из него котлету. А против "Рабочей оппозиции" выступлю в мае, на Всероссийском съезде профсоюзов, когда многое прояснится. Да, так будет логичнее. Чтобы Ленин заметил моё выступление и сегодня, и в мае.

Никаких угрызений совести Коба не испытывал уже много лет, познав, что политика - это сплошной цинизм, а политики - либо циники, либо мерзавцы. Ради власти каждый из них готов пойти на любое преступление и жестокость. Ничего святого или запретного для них не существует. Не проявишь цинизма и жестокости ты, их проявят по отношению к тебе другие. Поэтому бей всегда первым. Лучше всех это предвидит Ленин и бьёт на опережение. "Марксизм", "коммунисты" - это лишь прикрытие, сущность же у всех одинакова.

Сидя в президиуме как член съездовской комиссии рядом с Бухариным и Серебряковым, Коба продолжал слушать выступающих. В прениях по резолюциям о "Рабочей оппозиции" предложил свой текст и её представитель Медведев:

- Товарищи! Я считаю необходимым отметить, что цека не придерживался в прошлом году принципов рабочей демократии, а именно: проводя чистку партии от чуждых ей элементов, так и не отчитался потом перед низами партии, кого и за что он исключил; не допускал при этом широкой гласности иных суждений; не провёл "орабочивания" руководящих партийных органов ни в центре, ни на местах. Политика цека допустила ряд уклонов в сторону недоверия к творческим силам рабочего класса. Поэтому я предлагаю внести в резолюцию и такой пункт - мы считаем его очень важным: "Цека должен наладить контакт партии... через Советы и профсоюзы... с широкими пролетарскими и полупролетарскими... массами. Только это сможет восстановить доверие между цека и партией и создать действительное... единство партии!"

Передохнув, Медведев сделал заявление по поводу "примирительного" доклада Бухарина, который, как предполагал Коба, был составлен по просьбе Ленина. Медведев, покосившись на Бухарина, произнёс:

- Хочу сказать пару слов товарищу Бухарину о его предложениях... На мой взгляд, многое из того, что он здесь предлагал, списано им с наших же тезисов. И когда нас начали обстреливать из тяжелых орудий... особенно насчёт синдикализма... он вдруг... спрятался в кусты.

Тут же Бухарин сменил Медведева на трибуне и, отыскав того глазами в зале, спросил:

- Товарищ Медведев, почему вы решили, что мне стыдно признать правоту вашей оппозиции? Отнюдь. Я многое взял из вашей платформы. Но, считаю смехотворным ваше предложение, "чтобы... каждый коммунист... от вождей до рядовых чиновников... должен ежегодно... не менее 3-х месяцев... отбывать трудовую повинность на заводе или на железной дороге, в руднике... чтобы наша партия могла считать себя действительно пролетарской!" Как и другое ваше предложение: выбирать на руководящую должность только таких коммунистов, которые когда-либо... занимались физическим трудом! Ну, сами подумайте, если наш нарком по иностранным делам товарищ Чичерин... проведёт 3 месяца на заводе... или 3 месяца в казарме... то ему придётся... ещё 3 месяца провести в санатории. И только полгода он будет заниматься дипломатией!

Зиновьев после Бухарина, визгливо отклонил требование "Рабочей оппозиции" о передаче экономической власти "Всероссийскому съезду производителей", сказав:

- Ваше требование означает на практике передачу всей власти вообще... в руки беспартийных рабочих и крестьян! Добрую часть которых на съезде... составят меньшевики и черносотенцы!

Покрасовался на трибуне и Троцкий, зычно заявив, глядя на Зиновьева и Ленина, сидевших рядом:

- А ведь я, Григорий Ефимович, предвидел этот кризис ещё год назад! Помните, я внёс в цека письменное предложение, которое, почти буква в букву, совпадает с предложением о замене развёрстки продовольственным налогом и которое вы, только теперь, будете обсуждать и принимать. Но я тогда... был обвинён в стремлении... к свободе в торговле. И получил в цека... лишь 4 голоса! Остальные члены цека - во главе с товарищем Лениным! - обвинили меня... во фритредёрстве. А ведь я доказывал: необходимо создать стимул для улучшения крестьянского хозяйства, путём уступок экономического характера!

Кончилось обсуждение вопроса о "Рабочей оппозиции" тем, что оппозиционеры, почувствовав в угрозе Ленина не только возможность исключения из партии, но и аресты, стали, с одной стороны, смягчать свои требования, а с другой, принялись умело вносить новые формулировки в предлагаемые съезду резолюции. Так, Каменский убедил, что да, дисциплину в партии соблюдать надо, но... "у нас её нарушала не оппозиция, а цека". Да, в партии должно быть единство, но... есть ведь два единства: одно - по форме, другое - по существу. Ленин же - явно предлагает первое.

Шляпников сделал умное заявление по поводу резолюции, предложенной Лениным "О синдикалистском и анархистском уклоне":

- Эта резолюция носит абсолютно демагогический и, недопустимый для демократии, характер, вводя раскол... натравливанием чиновников партии на... её рабочую часть.

Наша точка зрения диаметрально противоположна этому, так как она... не противопоставляет экономику политике... не отрицает политической борьбы... не отрицает ни диктатуры пролетариата, ни руководящей роли партии, ни значения Советов как органа власти. Напротив, "Рабочая оппозиция" предлагает осуществить именно советскую систему управления народным хозяйством в противовес... всепоглощающему партийному бюрократизму. Что тут непонятного или ошибочного? - Он посмотрел на Ленина. - Но, раз уж вы наклеиваете на меня ярлык "анархист", "синдикалист", то я, само собою разумеется, не могу считаться авторитетным членом цека и... заявляю вам... о своей отставке! - Он сошёл с трибуны.

Его поддержал коллега Игнатов, заявивший, глядя Ленину в лицо:

- Своими резолюциями... вы закрываете возможность обсуждения внутри партии каких бы то ни было вопросов! Этим... вы убиваете проявление всякой живой мысли внутри партии. Ваша резолюция о единстве в партии сводится не к единству, а к натравливанию одной части партии на другую!

Затем выступил с двусмысленной речью Карл Радек, выдававший себя в эмиграции (в зависимости от обстоятельств) то за немца, то за русского, то за австрийца либо поляка. Он заявил:

- Я лично одобряю резолюцию "О синдикализме". Она явно направлена против определённой группы, у которой... есть, есть этот запашок... из смеси синдикализма с анархией. Анархо-синдикализм - это требование рабочих управлять народным хозяйством. Но, с другой стороны, это же значит для нас... отдать экономику страны... неграмотной беспартийной стихии!

И резолюцию "О единстве"... я могу одобрить... но, с некоторыми оговорками. Когда я слышал на одном частном совещании, как товарищи говорили о новом праве цека и его Контрольной комиссии, - Радек посмотрел на Кобу, - решать, в известный момент, вопрос об... исключении из цека, из партии и так далее, то я... почувствовал, будто здесь, у нас, устанавливается правило, которое... ещё неизвестно, против кого... может обернуться. Поэтому, голосуя сейчас за резолюцию, я понял, что она... может обратиться... и против нас. И всё-таки, несмотря на это, я... стою "за" резолюцию.

Коба усмехнулся: "Если уж хитрейший из хитрейших Радек, считавшийся политическим барометром в ЦК партии (на прошлых выборах в этот орган он занял второе место по числу поданных за него голосов, вслед за Лениным), выступил, как говорится, "ни нашим, ни вашим", то лобовая атака Ленина против "Рабочей оппозиции", можно думать, с первого раза не пройдёт..."

Так оно и вышло. После выступления Радека Ленин плавно переменил тон председательствующего на соглашательский с многими поправками, посыпавшимися к его двум, основным, резолюциям. Но самое главное, он, как ни в чём не бывало, включил в список для выборов в ЦК и представителей "Рабочей оппозиции", заверив, что партия... выражает им полное доверие... наравне с другими кандидатами. Это был умный ход "демократа", отметающего все подозрения в его "предвзятости" и, уж тем более, "несправедливости" к оппозиционерам. А своим отношением к 7-му пункту резолюции "об исключении членов ЦК из партии, в случае необходимости" он привёл Кобу в полное восхищение его умом: "Вот у кого надо тебе, Коба, учиться!.."

Ленин с "добродушной" улыбкой заявил:

- Это пункт у нас... я полагаю, останется... чисто формальным, товарищи. Именно на тот случай, если таковой... вдруг понадобится. Мы даже не будем его... опубликовывать. И я надеюсь... что нам... никогда... не придётся применять его... на практике. Поэтому я... предлагаю сегодня... отклонить отставку товарища Шляпникова из цека... вместе с резолюцией... предложенной съезду "Рабочей оппозицией". И утвердить... резолюцию, предложенную... от имени цека. У меня всё, товарищи. Прошу голосовать... Но! Не поднятием рук, а... поимённо. Так как вопрос... очень серьёзен!

Коба восхитился опять. Получилось, что большинством голосов были приняты резолюции... Ленина. В тот вечер Коба понял: в истории партии большевиков начинается новая эпоха: партийный аппарат выведен с этой минуты из-под контроля рядовых членов партии и превращается, по своим возможностям, в главную силу в государстве: власть... над Советской властью. А тот, кто будет безраздельно руководить этим партаппаратом, станет фигурой номер один в государстве, словно император. Партия же будет "дисциплинированной" и, стало быть, перестанет фактически осуществлять диктатуру пролетариата, а будет... послушной, не рассуждающей исполнительницей воли своего диктатора Ленина.

В те дни Сталин не знал ещё и о другом, тактически хитром, ходе Ленина, к которому он пришёл после разговора с сестрой, открывшей ему глаза на опасность его вражды к православной церкви. Ленин поверил в доводы Маняши и понял, что бороться с религией в России, идя против неё в лоб, гораздо опаснее, чем с "Рабочей оппозицией", так как христиан в тысячи раз больше, чем веривших в правое дело Шляпникова. И если уж пришлось пойти на компромисс с "Рабочей оппозицией", то компромисс с православием, возглавляемым образованнейшим и умным патриархом Тихоном, просто необходим уже, как воздух, настолько русский многомиллионный народ озлобился на Ленина и его правительство за расстрелы священников и закрытие церквей. Взрыв всенародного гнева мог возникнуть в любой момент, и сестра Ленина, узнавшая об этом от начальника ВЧК "по борьбе с религией" Титкова, успела переговорить с братом так убедительно, что тот взмок от страха. Разговор происходил в кабинете Ленина один на один, при закрытой, на задвижку, двери, по просьбе сестры. Маняша попросила:

- Володя, распорядись, чтобы Володичева никого к тебе не пропускала и не соединяла ни с кем по телефону. Я хочу предупредить тебя о грозящей нам опасности.

- А что случилось? Готовиться новое покушение, что ли? - встревожился Ленин.

- Можно это назвать и так. Покушение... "на власть Антихриста и его жидов"!

Ленин обиделся:

- Маняша, что за чушь ты несёшь, да ещё с такими предосторожностями! Отрываешь меня от дел...

- Никакая это не чушь! - оскорбилась Маняша. - Ты сначала выслушай меня... А то сидишь в своём кабинете по 15 часов в сутки и не знаешь, что делается не только в России, но и за кремлёвскими стенами!

- Ладно, - согласился Ленин, - но при чём тут "жиды"?

- Сядь, Володя! И не перебивай меня.

- Ну, сел. И слушаю тебя. Что произошло за стенами Кремля?..

- А без иронии можешь послушать?

- Могу и без иронии. Говори...

- Вот ты озабочен сейчас недовольством рабочих...

Ленин перебил:

- Недовольством Шляпникова и его "Рабочей оппозиции", а не... рабочих. Это не одно и то же.

Маняша раскраснелась:

- Ты, Володя, не умеешь слушать! Слышишь токо самого себя и считаешь себя умнее всех!

- Извини. Я, действительно, разучился слушать из-за вечной нехватки времени. Но, умнее всех себя не считаю, а лишь призываю к изложению сути вопроса, а не к... - Он не договорил, готовых вырваться, обидных слов и уставился на сестру.

- Ну, что же - суть такова: никого из "Рабочей оппозиции" ты ещё не приказывал расстреливать. А вот священников православия, за которыми стоят не только миллионы тёмных крестьян, но и десятки тысяч русской интеллигенции, уже расстреливали по твоим приказам, а теперь ещё и закрывают церкви. И ты полагаешь, что такое насилие над правами и чувствами граждан сойдёт тебе с рук?

- Думаешь, меня подстрелят ещё раз? Так я не боюсь: пусть стреляют! Тогда все поймут, что с мракобесием в России, этим опиумом для народа - пора кончать!

- А если все поймут другое, что Советская власть - это власть жидов, которые запрещают русскому народу говорить, что он думает, и молиться своему Богу о заступничестве! Долой такую власть! Во всём мире люди, мол, имеют право молиться, а в России - жиды запрещают! И против нас - я имею в виду Советскую власть - поднимутся на бунт миллионы людей! Тебя это не пугает?

- Не поднимутся! Для того, чтобы поднять миллионы - нужна мощная партия, повсеместные её организации, газеты...

- Нет, Володя, им не нужна никакая партия, потому что все они - и так давно объединены верой в Христа. И поднимутся на бунт за одну ночь, если священники проведут Всероссийский молебен, как в августе 18-го года. Но тогда - они поднимали одних казаков, а если призовут весь народ, произойдёт такой взрыв, что от нас не останется ни пуха, ни воспоминаний.

- Ты считаешь, что такой бунт уже назревает, что ли?

- Это не я так считаю, а Евгений Александрович, из отдела ВЧК по вопросам религии. Он разговаривал с патриархом Тихоном, и признаёт его - фигурой, более значительной, чем наш Шляпников.

- Я тоже наслышан об этом Тихоне, - заметил Ленин. - У него и фамилия белогвардейская - Белавин! Так чего ты хочешь от меня-то, Маняша?

- Евгений Александрович... его фамилия Титков, кажется... произвёл на меня впечатление очень умного и дальновидного человека. Так вот, он... предлагает не закрывать церкви. А найти священников, согласных пойти на компромисс с Советской властью. Чтобы они... стали проповедовать в церквях... по-другому: сообразуясь... со справедливыми целями... власти рабочих и крестьян.

- Ух, ты, какой умница! - обрадовался Ленин. - А ведь это - прямо-таки гениальная мысль!

- Согласна, - заулыбалась Маняша. - А ещё он советует нашим правительственным евреям сменить свои фамилии на русские, чтобы не бросалось в глаза, что везде у нас сидят "одни токо жиды".

- Что, так вот и сказал? - насторожился Ленин. - Он антисемит?

- Да при чём тут он?! Это я тебе так говорю, чтобы понятнее была мысль. Надеюсь, меня ты не можешь заподозрить в антисемитизме? А ещё этот молодой человек предлагает, прежде чем подбирать новых священников для церквей в крупных городах, провести научный диспут по вопросам религии между каким-нибудь знаменитым архиереем и Анатолием Васильевичем Луначарским. И обнародовать этот диспут. Он полагает, что убеждать надо не выстрелами из винтовок, а аргументами.

- Ну, и золото же этот... как ты его назвала... Тёткин, что ли? Где же это его откопал Дзержинский?

- Не знаю. А спрашивать - неудобно. Важно то, что это умный, а не озлобленный чекист, какими полным полна Лубянка, которая заражается этой озлобленностью от... тебя, Володя. Прости за такую откровенность! Но, что поделаешь: кроме как от меня, ты этой правды не услышишь.

Ленин густо, до багровости, покраснел, хотел что-то возразить, но... переменив решение, промолчал. Может, и к лучшему, потому что последствия этого согласия с критикой сестры окажутся буквально историческими: Луначарский устроит публичную дискуссию со священником православной церкви Введенским, на которой будет приводить аргументы, что никакого Бога не существует; Введенский сошлётся на факты "чудесных" исцелений от неизлечимых болезней, о которых писали газеты, а закончит, под аплодисменты публики, "необходимостью религии" для людей как моральной и нравственной узды, сдерживающей их от дурных поступков. После этой дискуссии появятся, в открывшихся церквях, и "обновленческие" (компромиссные с Советской властью) священники. Патриарха Тихона Советская власть вынудит обманным путём к публичному "покаянию" в допущенных ошибках по отношению к этой власти. И всероссийского христианского бунта в России не произойдёт.

На другой съездовский день, готовясь к выступлению по "национальному вопросу", стоящему в повестке съезда, Коба узнал по радио новость: Тухачевский уже рубил в Кронштадте вчерашних матросов-коммунистов с такой жестокостью, будто они были извечными врагами партии, волю которой он выполнял. Но разве Тухачевский не знал о том, что это воля Ленина и его послушного ЦК? Разве часть делегатов съезда выехала в Питер не по распоряжению Ленина убивать своих бывших "товарищей"? А считалось, что записывались на съезде - в "добровольцы", которые хотят помочь... кому? Народу, что ли? Советской власти? Разве они не видели, что именно народ восстал в Питере против... безразличия и жестокости властей?

Коба понял, "добровольцами" Ленин будет распоряжаться, как ему вздумается, и впредь. А Шляпников обязательно будет "вычищен" ими из уже не их партии, а из партии, покорной Ленину, а затем последует арест либо расстрел, раз в государстве перестали существовать законы. Додумывать, "чему" и "кому" уподобляется такое государство, Коба не стал, боясь мысли, что и "национальный вопрос" - тоже... "государственный". Лучше уж вообще не задумываться о таких "философских" категориях. Тем более что ведь и сам уже выбрал себе дорогу: во власть, а не в борьбу против неё вместе со Шляпниковым.

Отбросив все сомнения ещё вчера, Коба решил на следующем заседании съезда показать себя Ленину с наилучшей стороны, то есть, со стороны сторожевой собаки "интересов партии", а значит, и Ленина. Да и газетные статьи наркома иностранных дел Чичерина, напечатанные в "Известиях" под рубрикой "Против тезисов тов. Сталина" (по национальному вопросу), "поверхностные", по отзыву Лукашова, давали ему повод проявить компетентность и искренность, после которых никому и в голову не придёт заподозрить его "хвостом собаки Ленина".

Свою "показательную" речь, отредактированную Лукашовым, Коба начал со съездовской трибуны спокойно и уверенно, лишь изредка заглядывая в конспект.

- Товарищи делегаты! Прежде, чем перейти к очередным задачам партии по национальному вопросу, необходимо сказать несколько слов о трёх периодах развития национального гнёта в конкретных исторических условиях. Потому, что тюркские народы, проживающие на территории РСФСР, не успели пройти этих трёх периодов развития промышленного капитализма. У них нет, или почти нет, промышленного пролетариата. Из-за этого им придётся перейти... из стадии первобытных форм хозяйства... в стадию советского хозяйствования, минуя промышленный капитализм. Следовательно, Кремлю большевиков... необходимо учитывать не только особенности экономической отсталости тюркских народностей, но и даже их историческое прошлое, так как пересаживать на их территории опыт, проводимых мероприятий по советизации в центре России, просто немыслимо... - Коба изложил 3 исторических периода по конспекту Лукашова, а затем, оторвавшись от конспекта, обрушился на наркома Чичерина, подчеркивая его некомпетентность в этих вопросах. - Я считаю, что из статей по национальному вопросу наркома иностранных дел, товарища Чичерина, которые я внимательно читал в "Известиях", ничего, кроме обыкновенной литературщины, не получилось. В них имеются 4 ошибки. Или... недоразумения.

Во-первых, товарищ Чичерин склонен отрицать противоречия между империалистическими государствами, переоценивая интернациональное объединение империалистов... и упуская из виду... что внутренние противоречия между мелкими империалистическими группами и крупными государствами порождают войну. Он переоценил момент объединения империалистических верхов и недооценил противоречий внутри этого "треста". А между тем, именно на этих противоречиях базируется деятельность Наркоминдела.

Затем товарищ Чичерин допускает вторую ошибку. Он недооценивает противоречий между... господствующими великими державами... и недавно образовавшимися национальными государствами, такими как Чехословакия, Польша, Финляндия и прочие, которые находятся у этих великих держав в финансовой и военной зависимости. Смысл существования Наркоминдела в том и состоит, чтобы все эти противоречия... учесть. На них... базироваться. Лавировать в рамках этих противоречий. Поразительнейшим образом товарищ Чичерин - не учитывает этого.

Третья ошибка товарища Чичерина состоит в том, что он... слишком много говорит о национальном самоопределении. Которое, действительно, превратилось в пустой лозунг, удобно используемый империалистами. Товарищ Чичерин... страшным образом забыл... что мы с этим лозунгом... распростились... уже 2 года! Этого лозунга... у нас больше нет в программе! У нас в программе говорится не о национальном самоопределении, а о праве народов на государственное отделение. Это разные вещи. Поскольку советские государства объединяются в федерацию на добровольных началах, право на отделение - остаётся не использованным по... воле самих народов, входящих в РСФСР.

Поскольку же мы... я имею в виду наркомат товарища Чичерина... имеем дела с колониями, которые находятся в тисках у Англии, Франции, Америки, Японии... поскольку мы... имеем дела с такими подчинёнными странами, как Аравия, Месопотамия, Турция, Индостан... то есть, теми странами, которые являются колониями или полуколониями, поскольку лозунг на права народов на отделение - является революционным, то, не учитывать всего этого, значит сыграть на руку империалистам.

Четвёртое недоразумение в статьях Чичерина - это отсутствие в них практических указаний. Написать статьи, конечно, легко. Но для того, чтобы озаглавить их "Против тезисов тов. Сталина", надо выставить хоть что-нибудь серьёзное, хотя бы... практические контрпредложения. Между тем, ни одного практического предложения, к которому стоит прислушаться, я не нашёл в его статьях.

Коба хорошо помнил, сходя с трибуны: Ленин - был доволен, Троцкий - смотрел на, опупевшего от изумления, Чичерина, Бухарин, к которому подошёл Коба, смотрел на него тоже с удивлением. Знал, многие привыкли (с подачи Троцкого) считать Кобу "Серым Пятном". А съезд взорвался аплодисментами.

И всё-таки съезд избрал главным секретарем ЦК партии (по рекомендации Ленина) не Кобу, а... заику Молотова. Коба же остался под Молотовым "одним, из его трёх"... второстепенных секретарей.

18-го мая 1921 года, когда, убитые в Кронштадте, матросы были уже похоронены и забыты, а уцелевшие мятежники арестованы, неугомонная "Рабочая оппозиция" добилась у партии открытия четвёртого Всероссийского съезда профсоюзов. И зная о том, что в городах Поволжья уже начался лютый голод, неистовствовала на этом съезде. Особенно резко выступил против Ленина бывший литограф типографии Ефремов-Томский, человек с ясным умом, а главное, бесхитростный и смелый. Глядя с трибуны на Ленина, сидящего в президиуме, он выкрикивал:

- Товарищи! Все наши беды - идут от Ленина, запугавшего всех, приучившего цека не доверять рабочим, как не доверяет он сам. Он - не хочет рассматривать наш кровный вопрос! Хочу спросить у него: почему это хозяйственными делами руководит у нас партия, а не профсоюзы? Партия - должна заниматься политическими вопросами! В России - опять голод, десятки, сотни тысяч нищих и бездомных детей. У людей нет возможности даже хоронить умерших!..

Коба, видя уже не просто ненависть Ленина к "Рабочей оппозиции", а ненависть злобную, до зубовного скрежета, заранее подготовился к выступлению, чтобы угодить Ленину. Попросив слова, он уверенно направился к трибуне, зло рассуждая на ходу: "Главный тезис у вас, товарищи профсоюзники, кто главнее в хозяйственном деле, вы или партия? Вот я вам сейчас покажу, кто! Нет, не только вам, но и Ленину, чтобы понял, кто должен руководить партией: заика Молотов... или, умеющий мыслить по государственному, Сталин!"

- Товарищи! - поднял он правую, действующую руку, требуя к себе внимания. И когда в зале стихло, начал с резким грузинским акцентом: - Я считаю выступление коммуниста Томского, направленное против руководящей роли нашей партии... контрреволюционим! Ибо, кто паднималь... в актябрэ 17-го года... рабочих?.. На рэвалюцию? Партия! И ви всэ... ета знаете. Поэтому, давайтэ разберомся: а пачиму... таварищ Томский... хочит рукавадит рабочим классом... через профсоюзи тэпэрь, абхадя партию? Толька патаму, что он у нас стал прэдсэдатэлем ВЦСПС? Я ему етава - как сэкрэтарь партии, в каторую входит и он - просто так ни аставлю!

По хмурым лицам делегатов, сидящих в зале, и по напрягшейся могильной тишине Коба понял, что успеха он достиг только у Ленина, который ему одобрительно улыбался; остальные, кажется, возненавидели. Но, важнее было отношение Ленина - ведь для него и выступил. На остальных... было наплевать. Ну, не совсем наплевать... но ничего, переживёт.

На очередном пленуме ЦК Коба внёс предложение: "Необходимо расследовать антипартийное поведение товарища Томского на четвёртом съезде профсоюзов". И, тут же, был избран ленинским пленумом в состав комиссии по "расследованию". А дальше всё произошло автоматически. Делегаты профсоюзного съезда разъехались из Москвы по своим городам и весям, и Коба, руководствуясь решением прошлогоднего, 9-го съезда партии, "о необходимости проведения чистки в рядах коммунистов", спокойно предложил на правах председателя комиссии "по расследованию": "Исключить товарища Томского из рядов РКП(б)", то есть, из "товарищей". Ленин был доволен таким исходом, но "под занавес" этого "дела" опять сыграл роль "доброго вождя" и, заменив исключение из партии ("в связи с прошлыми революционными заслугами") строгим выговором, отправил честнягу Томского на... руководящую работу... подальше от Москвы, в качестве председателя комиссии ВЦИК и СНК РСФСР по делам Туркестана. Но Шляпников, Мельников и Александра Коллонтай пока удержались на своих постах. А на Кобу многие из членов правительства стали смотреть с недоброй опаской.

Коба решил укрепить своё положение в глазах Ленина ещё больше подхалимажем: обратиться к Ленину с деловым письмом, умело расхваливая задуманную Лениным электрификацию России, с планом которой он, Коба Сталин, ознакомился не по долгу своей службы, но... как государственник, и пришёл в восторг, не столько от самой идеи, которая-де великолепна и своевременна, сколько от "конкретики", заложенной в детальные планы осуществления великой идеи на практике. "Ленин должен клюнуть на эту лесть, а остальные и знать не будут о моём письме. Зато заметят, что Ленин "почему-то считается со Сталиным во всём и прислушивается к нему". Это главное для меня".

Коба перечитал книгу, вышедшую со статьями специалистов по распоряжению Ленина, и принялся за письмо на грузинском языке. Потом, следуя методике Лукашова, перевёл письмо на русский, попросил Лукашова подредактировать его и подошёл к жене с просьбой:

- Я тут, пака балель, - Надя знала, что на работу он в эти дни не ходил, ссылаясь по телефону на болезнь "нервной системы", - прачёль книгу "Плян электрификации Рассии". И не смог удержаца ат васхищени етим пляном. Иво нада нимедлина випольнять! А чём и написаль письмо Ленину: как гасударствэнник гасударствэннику. Аднака на русском язике наделяль многа ашибак. Перипичатай, пожялиста, мне ето письмо на машинке без ашибак, если можна, а я атнису иво Лениню.

Жена (чувствовал, чем-то обиженная) молча взяла письмо и ушла печатать на кухню, где у неё стояла кремлёвская печатная машинка, которую ей привезли на дом, по распоряжению Ленина, так как Надя согласилась перепечатывать на дому скапливающиеся срочные бумаги. Это давало ей возможность работать в Кремле только 3 часа в день. Остальное время она работала дома, не числясь уже в "декретном отпуске".

Минут через 40 жена вернулась из кухни и, всё так же, молча, надутая, вручила ему отпечатанное письмо. Он спросил:

- Что с табой, Надя? Я тибя чем-то абидель, да?

- Да. Как это вы догадались?

- По твоему виду догадался. А вот, чем я тебя абидель, не знаю.

- Подхалимские письма писать вы не забываете. А что сыну, 2 недели назад, исполнился год, вы даже не вспомнили!

- Вай ме! - вырвалось у него. - Прости, пажялиста: съезд партии бил, мятеж в Кронштадте, "Рабочая оппозиция", совсем замотался! Но, почему подхалимские?! С чего ти взяла, пачиму такой тон?..

- Да ведь вся эта "электрификация" - сказочки, чтобы успокоить народ. Да и "конкретику" - не Ленин распланировал, а инженеры Кржижановского. Ленин только идею подал.

- Но мне, действителна, нравится и идея, и пляны её осуществления! Что я не так написал, подскажи, я исправлю... А за Васю - огромное спасибо тебе! Прости, что забыл, прашю тебя ищё раз. Я исправлю и это: падарки - за мной!..

Она вдруг примирительно улыбнулась:

- Да не надо ничего исправлять: письмо - Ленину понравится, я думаю. Ошибок в нём теперь нет. Я могу сама ему завтра его вручить.

- Нет, я прочитаю ещё раз, в отпечатанном виде, и посмотрю, что там могло вызвать у тебя такое сомнение... - Он принялся перечитывать листки.

"Тов. Ленин!

Последние 3 дня я имел возможность прочесть сборник "План электрификации России". Болезнь помогла (нет худа без добра!). Превосходная, хорошо составленная книга. Мастерский набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек. Единственная в наше время марксистская попытка подведения под советскую надстройку хозяйственно-отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях технически-производственной базы.

Помните прошлогодний "план" Троцкого (его тезисы) "хозяйственного возрождения" России на основе массового применения к обломкам довоенной промышленности труда неквалифицированной крестьянско-рабочей массы (трудармии). Какое убожество, какая отсталость в сравнении с планом Гоэлро! Средневековый кустарь, возомнивший себя ибсеновским героем, призванным "спасти" Россию сагой старинной... А чего стоят десятки "единых планов", появляющиеся то и дело в нашей печати на позор нам, - детский лепет приготовишек... Или ещё: обывательский "реализм" (на самом деле маниловщина) Рыкова, всё ещё "критикующего" Гоэлро и по уши погрязшего в рутине...

Моё мнение:

1) не терять больше ни одной минуты на болтовню о плане;

2) начать немедленный практический приступ к делу;

3) интересам этого приступа подчинить по крайней мере 1/3 нашей работы (2/3 уйдёт на "текущие" нужды) по ввозу материалов и людей, восстановлению предприятий, распределению рабочей силы, доставке продовольствия, организации баз снабжения и самого снабжения и пр.

4) Так как у работников Гоэлро, при всех хороших качествах, всё же не хватает здорового практицизма (чувствуется в статьях профессорская импотентность), то обязательно влить в плановую комиссию к ним людей живой практики, действующих по принципу "исполнение донести", "выполнить к сроку" и пр.

5) Обязать "Правду", "Известия", особенно "Экономическую Жизнь" заняться популяризацией "Плана электрификации" как в основном, так и в конкретностях, касающихся отдельных областей, памятуя, что существует только один "единый хозяйственный план", - это "план электрификации", что все остальные "планы" - одна болтовня, пустая и вредная.

Ваш Сталин"

Кончив читать, Коба спросил:

- Так что тебе всё-таки не понравилось в моём письме?

- Не знаю теперь... - искренне ответила жена. Но он понял, ей не понравился общий тон какого-то неуловимого превосходства над "приготовишками". Да и само слово "приготовишки" было ленинским. Однако переделывать письмо ему не хотелось, как и смотреть жене в глаза: ему казалось, что она знает о нём всё, и он чувствует себя из-за этого неловко. Видимо, из-за неловкости и перевела разговор на другое, перейдя на "ты":

- А ты знаешь, Лариса Рейснер, говорят кремлёвские женщины, хочет оставить Раскольникова.

- Этого не может быть!

- Я тоже не верю, что она могла влюбиться в Карла Радека. Он похож на мелкую обезьяну, а не на мужчину. Ведь Фёдор Фёдорович у неё, как и она, красавец. А у Радека - не только имя "Карл", но и кличка "Карлик"! Наверное, неспроста в народе пословица: "Любовь зла, полюбишь и козла..."

Его передёрнуло внутри, но промолчал. Ведь и сам был маленького роста. Она, видимо, поняла его состояние и снова переключилась на иную тему:

- А я и не знала, что ты знаком с произведениями Ибсена.

Даже теперь, спустя почти 2 года после того разговора, Иосиф почувствовал жаркий прилив стыда от этой, казалось бы, безобидной фразы жены. Дело в том, что Ибсена он никогда не читал, а только слыхал в Кремле такие рассуждения о Троцком от его недоброжелателей, как, впрочем, и фразу об "обывательском реализме Рыкова". А "детский лепет приготовишек" Коба извлёк из давней ленинской фразы в газетной статье "это же вздор приготовишек, а не философов". Разумеется, он не стал признаваться жене в плагиаторстве, и, якобы простодушно, спросил:

- Считаешь, не надо было про Ибсена? Убрать, да?..

- Да нет, пусть будет, - улыбнулась Надя. - Мне даже приятно, что ты у меня такой эрудированный.

Память тут же перебросила Иосифа на другое: через неделю Надя сообщила ему приятную новость:

- Сегодня Ленин неплотно прикрыл за собою дверь, и я услыхала, как в разговоре с Бухариным он похвалил тебя: "Николай Иваныч, а вы знаете, как политически вырос у нас Сталин? На фронтах он был занят, видимо, не своим всё-таки делом. А теперь, на партийной работе, он делается настоящим государственником!" Бухарин спросил: "А в чём это выражается?" А он ему: "Шире стал мыслить. И глубже!"

- Что же ты замолчала? Что Ленин сказал дальше? - нетерпеливо подстегнул он её.

- Дальше я не слыхала, он прикрыл дверь.

- Жаль! - вырвалось у него. - Нада биля падайти к двери и даслушат...

Жена мгновенно погасла:

- Подслушивать? Я?!.

- А что тут такова, если гаварят о тваём муже! Причём, не пляхое, а хароши...

- Скажите, а почему, вот вы, не просите у Ленина квартиру нам побольше?

- Пачиму-пачиму, ниудобно, вот пачиму! - отрезал он. - Я - нарком, а не прасител!

- А подслушивающая у двери жена... секретарь Ленина... кто тогда? - возмутилась и она. - Сплетница, или жена наркома?

Поссорились. Правда, без слов. С обиды на жену расстроился ещё больше, обратился к врачу, и тот направил его - была как раз путёвка в санаторий в Нальчике - отдыхать на Северный Кавказ, откуда можно было съездить и в родную Грузию, только что освобождённую Красной Армией от правительства меньшевиков Ноя Жордания. Имел к этому "освобождению" отношение, хотя и не прямое, и он, Коба Сталин.

Помнится, пользуясь должностью секретаря ЦК, он часто соединялся по прямому проводу с Серго Орджоникидзе, всё ещё находившемуся во Владикавказе, и просил его "извещать Кремль" о развитии событий в Закавказье. Иосиф был в курсе: жизнь в Грузии, которой управляли меньшевики, провозгласившие независимость от России, становилась всё хуже. Националистическая политика в государствах со слабо развитой промышленностью, а отсюда и слабой экономикой, всегда и везде в мире, приводит к отсталости таких неконкурентоспособных государств. Даже огромная Россия отставала от маленькой европейской Германии, у которой появилась мощная промышленность. Правда, Столыпин, которого не любит Ленин, завалил пшеницей всю Европу, разрешив богатым крестьянам покупать землю в Казахстане и Сибири, выделив для этого специальные ссуды денег от государства. Затем принялся за развитие дорог и промышленности, и Россия сделала гигантский рывок вперёд. А что Грузия? Маленький и, никому не нужный, мандарин... Но этот запах... был его родиной, и тревожил, страгивая с места что-то в душе. Где-то там рос, в семье Сванидзе, сын Яшка, жива была, в Гори, мать. Да и необходимо было съездить в Кутаис, чтобы уничтожить в архиве документ о судимости за уголовщину. Грузия - всё ещё нужна была ему, и ныла в душе горными видениями Цхинвала, точками орлов в синем небе. Но без России там не стало пшеницы, картошки, сахара...

Грузину Сталину казалось, что настал именно тот благоприятный момент, когда можно двинуть части Красной Армии в Грузию, чтобы освободить народ от меньшевиков. Но Ленин неизменно отвечал:

- И что из этого получится? Россия - сама не настолько окрепла, чтобы помогать другим. Ну, пошлём мы в Грузию, вместо картошки и хлеба, 11-ю армию, и посадим на шею грузинам несколько тысяч голодных красноармейцев! Это - вызовет в народе ещё большее недовольство, чем было. Какой же тогда в этом смысл? Добиться восстания... против России?

Коба понимал, Ленин прав. Но не хотел признавать этого перед Серго, который тоже знал о советах Ленина не лезть в Грузию преждевременно, и лукавил с Серго по прямому проводу, посылая шифровки-уговоры: "Ленин - не грузин, он не разбирается в грузинской обстановке, как мы. Я же думаю, было бы неплохо, если бы мы с тобой сделали жизнь в Грузии неузнаваемой. Так, нет?" "Серго, не затягивай дело с освобождением нашей родины. Тётка моего сына прислала мне письмо, что народ готовится к бунту против меньшевиков. Полагаю, что ты должен воспользоваться этим обстоятельством. Надо сделать так, чтобы твою армию... позвали в Грузию на помощь... сами грузины..."

Подталкивая Серго к выступлению, Коба думал о сыне, который учился в какой-то тифлисской гимназии, и совершенно не представлял себе, каким он стал, как выглядит, помнит ли свою мать и отца? На кого похож? Представлял лишь его тётку, сестру покойной Като, но и то смутно. Родную старуху мать тоже почти забыл. Забыл и друга детства и юности Иосифа Иремашвили, ставшего меньшевиком и преподававшего в какой-то тифлисской школе не то историю, не то литературу.

Зачем подталкивал он Серго к опасным последствиям? А на всякий случай... Если Серго удачно возьмёт в Грузии власть в свои руки, а Ленин вдруг выгонит Кобу из своего правительства, то Коба уедет к Серго в Тифлис. Станет у него там правой рукой... Что будет дальше, не загадывал. Да и хотелось отомстить Ною за старую обиду, нанесённую в 1900 году, когда этот барин унизил исключением из партии тифлисских социал-демократов. Правда, Коба тогда воспользовался тем, что "барин" не вёл протокола об исключении, то есть, не оставил никакого документа об этом эпизоде, да и свидетелей было всего 3 человека, так что Коба продолжал числиться в партии. А выехав из Тифлиса в Батум, попал в тюрьму как уголовник. Его арестовали там за участие в ограблении коммерческого банка. В это же время в тюрьму предварительного заключения привели партию батумских рабочих, организовавших знаменитую политическую стачку. За них приехал заступаться из Москвы известный московский адвокат и взял себе в помощники 20-летнего студента юридического факультета Андрея Вышинского, который занимался опросом этих рабочих. Коба, находившийся в соседней камере, обратился к Андрею тоже, заявив, что его перепутали с уголовниками. Андрей поверил: во-первых, Коба говорил по-русски (батумские уголовники не знали русского языка), во-вторых, выказал Андрею свою образованность, а главное, убедил мальчишку-стажёра знанием программы РСДРП, перечислением всех лидеров партии, и тот добился перевода Кобы в группу арестованных рабочих. В ссылку под Иркутск он был отправлен, правда, как уголовник - власти разобрались всё же, кто он такой, отправив его из Батума в Кутаис, в пересыльную тюрьму, но Андрей об этом уже не знал, уехав в Киев заканчивать свой университет. Однако Коба не получил и каторжного срока на суде, запутав суд принадлежностью к социал-демократии. Из ссылки Коба сбежал и, вернувшись в родные края, представился вновь социал-демократом. А когда РСДРП раскололась на большевиков и меньшевиков, Коба принял сторону Ленина, прочитав его брошюру "Что делать". И вот теперь, спустя 20 лет, Жордания превратился во врага Грузии, а Коба мог стать его палачом и судьбой. Вот ещё "почему" и "зачем" вёл Коба Сталин свою интригу по освобождению Грузии.

Ленин, занятый мятежом в Кронштадте и подготовкой 10-го съезда партии, ничего об этой интриге не знал, и Коба переживал: "А вдруг у Серго получится, как у Тухачевского с походом на Варшаву? Ленин мне тогда голову оторвёт! Отдаст под суд военного трибунала, и лебединая песня будет спета..."

Между тем, Серго уже перешёл границу "независимой" Грузии со стороны Азербайджана - подвёз по долине Куры до станции Акстафа свои воинские части (под видом братской помощи грузинским большевикам), и те подняли в Тифлисе мятеж, объявив его восстанием народа. В общем, жребий был брошен, и Рубикон перейдён...

- Но ведь в Батуме, Сухуми, Гори, - забеспокоился Ленин, - находятся немцы, которые могут прийти на помощь грузинским меньшевикам! Что будет тогда?..

- Немцы, Владимир Ильич, связаны с Россией Брестским договором, и, я полагаю, не захотят из-за маленькой Грузии портить отношения с большевиками. У них там сейчас своя революция, им не до нас...

- Ладно, посмотрим... - непонятно произнёс Ленин. Вроде бы и не упрекал, но в голосе были и зловещие нотки (авантюра с "восставшим народом Грузии" могла провалиться).

К счастью для Кобы, всё обошлось просто великолепно. На помощь к Серго устремился из Владикавказа его лучший друг и фронтовой товарищ Сергей Киров, перешедший границу Грузии с частями 14-й Армии в районе Маминского горного перевала. Тем не менее, Коба в те дни старался не попадаться Ленину на глаза: Ленин был расстроен восстаниями крестьян, Кронштадтом, оппозицией Шляпникова. Поэтому, чтобы не попасть под горячую руку человеку, занятому ещё и подготовкой съезда, Коба притворялся больным, затем выступил хорошо на съезде, потом передал ему через Надю письмо и, наконец, узнав от жены мнение Ленина о себе, решил обратиться к нему, после ссоры с Надей, с просьбой о поездке в Нальчик подлечиться.

Ленин не возражал:

- Да, да, конечно же, поезжайте, если путёвка... А что у вас за болезнь?

- И нерви расшатались, и жилудок... - соврал Коба.

- Ну, насчёт нервов, я профан, - признался Ленин. - Был всего один случай, когда даже выступила на плечах сыпь - Надя мне смазывала какой-то мазью, дело было за границей, в дороге. А вот, что такое боли в желудке, я хорошо знаю. В третьем году, в Лондоне, меня так прихватил мой катар, что я спасся только поездкой в Бельгию, в рыбацкий морской посёлок. Там была хорошая минеральная вода. Ну, а у нас Нальчик и Кисловодск тоже ведь славятся своими водами! Поезжайте: здоровье - важнее всего! Берите с собой и жену, я разрешаю: секретарей сейчас у меня достаточно, а работы после съезда поубавилось, так что обойдёмся.

Коба обрадовался возможности помириться с женой, но та категорически отказалась:

- Вы что, с ума сошли? Ведь это - Кавказ, юг! Там летом всегда антисанитария: поносы, холера! Вспомните прошлый год, случай с Инессой Фёдоровной Арманд! А у меня на руках грудной ребёнок. Я там с ним буду только мучиться от страха, а не отдыхать. Да и голод везде сейчас... Нет, ни за что!

И тут ему в голову пришла совершенно неожиданная мысль:

- Ладна, паеду сам. А как ти атнесёшься к тому, если я заеду в Грузию павидаться с сином и заберу его от тётки к сибе в Маскву? Зачем ему жит у тётки, если есть радной атэц?

Жена согласилась, не раздумывая:

- Конечно же, забирай. О чём тут говорить!..

Однако события развернулись так, что прежде, чем привезти в Москву из Грузии Яшку, он привёз к Наде чужого ребёнка: во время испытательного полёта "воздушного вагона" в нём погиб член ЦК Фёдор Андреевич Сергеев, известный всем как "товарищ Артём". Коба с ним сдружился в годы гражданской войны и, зная, что у того умерла жена во время холеры и трёхлетний сын Артёмка остался теперь круглым сиротою, взял этого мальчика к себе на воспитание, даже не посоветовавшись с Надей. Это подлило масла в огонь их семейных разногласий. Ссора вышла спонтанно, когда приходящая няня Васьки, увидев в комнате трёхлетнего Артёмку, спросила Иосифа при Наде:

- А это чей ребёнок? Как он здесь оказался?

Иосиф ответил:

- Это син моего погибшего товарища, Сергеева, сирота. Ми с Надей взяли его на воспитание.

Жена тихо, но чётко поправила:

- Не мы, а вы взяли. Вы со мной - не советовались.

- Мальчик ведь остался круглим сиратой: ни матери, ни отца! - горячо произнёс Коба. - Не сдавать же его в приют!

Жена подколола:

- Как детей Шаумяна?..

Получалось, что она его упрекала. Дети Шаумяна давно уже воспитывались в интернате, а он, Коба Сталин, лишь числился их опекуном. Но спорить с женою при няне ему не хотелось, и он сделал вид, что согласился:

- Ладно, Артёмка паживёт у нас недолго. Придумаем что-нибудь. Ево атэц бил маим другом, меня всегда паддерживаль...

- Но, вы же знаете, что у нас - маленькая квартира, - заметила жена.

- Ничего, теперь дадут другую! - пообещал Иосиф.

Примирения, однако, не получилось, жена даже не поехала провожать его на вокзал. Простился и он с нею холодно:

- Берегите детей, я - паехаль...

- А почему Ленин собирается поставить вместо себя заику Молотова, а не вас? Ведь он только приехал в Кремль и ещё не вошёл в курс здешних дел!

- Не знаю, почему, - буркнул он, обрадованный в душе, что жена всё-таки "за него".

- Счастливого вам пути! - отозвалась няня. Жена молча подставила щёчку для поцелуя, и он всё равно расстался с нею с горькою обидою в душе: "Ну, что ей от меня надо? Всегда недовольна, всё ей не так..." А ведь догадывался: жена никогда не любила его, но иногда поддавалась гипнозу, даже не подозревая об этом.

Но его тревожило, что будет дальше, чем в конце концов могут окончиться такие отношения? Никто не ведает своей судьбы. С одной стороны, это, быть может, и хорошо, а с другой, плохо: как электрический свет от лампочки, выключатель от которой не в твоих руках.

Глава вторая

Откуда было знать тогда, что случится после его отъезда. Ленин почувствовал себя плохо из-за пули, оставленной врачами в его шее после покушения на него летом 18-го года - боялись задеть артерию, а теперь эта пуля снова поставила жизнь Ленина в опасность. И он, готовясь к новой операции по извлечению пули, распорядился, чтобы его временно заменили: на посту ответственного секретаря ЦК - Молотовым, а в помощь ему по хозяйственным вопросам, на посту председателя Совнаркома, дать экономиста Рыкова, болтавшегося в правительстве без дела, так как, не желая работать наркомом внутренних дел, ушёл оттуда "по собственному". Но обе печати от этих постов находились у Молотова, потому что Рыков привык выпивать на своей бывшей, "репрессивной", работе. Коба же был перемещён с поста ответственного секретаря ЦК на должность председателя Оргбюро ЦК, что было явно нелогично: Молотов только переехал в Москву и не разбирался ни в партийных вопросах по-настоящему, ни в хозяйственных. Но так уж неудачно стала складываться в этом 21-м, злополучном, как оказалось, судьба Кобы. Ленин, видимо, поставил вместо себя Молотова из-за предстоящего отъезда Кобы в отпуск. Коба обиделся и на Ленина, и на судьбу. Узнав, что болезнь Ленина затягивается надолго, Коба понял: свет для него впереди погас - выключатель от перспектив на будущее продолжает оставаться в чужих руках. И вспомнив о своих намерениях наставить печатей Ленина на чистых бланках СНК, улучил в кабинете Молотова момент и нашлёпал их себе впрок, удивляясь тому, как легко и просто решилась проблема, которая, ещё недавно, казалась неразрешимой. Оставалось лишь научиться подделывать подпись Ленина, и заполняй эти бланки, чем надо. Так что судьба - всё-таки штука, которой можно иногда пользоваться, как шулер картами. Не зря же она провела Кобу и через ссылки революционеров, и через воровские группы Закавказья. Но, видимо, зря так подумал Коба, "сглазил" себе этим судьбу: в конце года его поджидал ещё более тяжкий удар.

В Нальчике настроение Кобы, правда, переменилось. Кавказские горы растревожили душу воспоминаниями о родных местах за хребтом. Там было его детство, молодость, сын от Като, мать, Грузия. Был бы орлом, перемахнул бы туда за пару часов. Но память - быстрее полёта любой птицы. Поглядывая с балкона наркомовской палаты-здравницы на горы, покуривая привычную трубку, видел перед собою знакомых мальчишек из детства: тёзку Сосо Иеремашвили, по прозвищу "Суслик", другие полузабытые лица. А вот лица родного сына Яшки представить не мог: не помнил, каким оно было. Не знал и его характера - какой? Спокойный ли и сдержанный, как у самого, или вспыльчивый, как у большинства грузин. Не знал даже, на кого Яшка похож: на умершую мать, на него? Лучше бы, конечно, на мать - Като была красивой. Но рост и у неё был маленьким. Значит, Яше не в кого вырасти крупным и сильным мужчиною. Ладно, лишь бы умом вышел в отца, это важнее. Что толку с рослого и сильного Дыбенко? Нравится он только бабам, а как личность - прямолинейный боцман. В Кремле, вообще, все умные люди почему-то невысокие ростом.

"Но почему Ленин выбрал на своё место - как сообщил, приехавший следом, сосед по палате - заику Молотова? - подумалось вдруг с обидой. - За выдержку? Так выдержка есть и у меня. Да и что Вячеслав успел сделать для партии или для государства? Странно..."

Память подсунула рассказ жены о подружке Молотова:

- А знаете, ваш новый начальник, Молотов, влюбился недавно в молодую красавицу с Украины. Она приезжала в Москву на конгресс Коминтерна.

- Кто такая? - спросил он с удивлением.

- Полина Жемчужина.

- Ух, ты! - вырвалось у него. - Прямо, как наш... Сокольников-Бриллиант! Хотя он - никакой и не Сокольников, и уж, тем более, не Бриллиант! Просто евреи любят красивые псевдонимы.

- Но у Полины - эта фамилия по мужу, с которым она разошлась. А её девичьей фамилии я не знаю. Мы с ней тут случайно познакомились. Недавно она приезжала сюда и сказала мне, что Вячеслав Михайлович сделал ей предложение. У неё есть маленькая дочка от первого мужа. Да, он - еврей.

- Ну и дурак же Вячеслав! - опять вырвалось у него. - Мало ему незамужних девушек в Москве!

- Говорю же вам: эта Полина - красавица, каких поискать! Так что Вячеслава Михайловича можно понять. Она и Ленину сразу понравилась. На конгрессе выступала. Может, он поэтому и предложил кандидатуру Молотова на пост ответственного секретаря цека?

- Ладно, - досадливо отмахнулся Коба от женских сплетен, - надеюсь, увижу ещё эту красавицу, если Молотов пригласит нас с тобою на свадьбу. Только не думаю, чтобы Ленин раздавал ответственные посты из-за женщин!

- Все люди - сначала люди, а потом уже политики, - заметила жена.

- А вот и нет! - твёрдо возразил ей. - Ленин - всегда сначала политик, а потом уже человек.

Надежда удивила своей проницательностью:

- Согласна с вами. Мне кажется иногда, что он вообще не бывает человеком.

- Что ты имеешь в виду? - не понял он.

- Однажды, когда уже заканчивалась война, пришла телеграмма с фронта, в которой сообщалось Ленину, что погибло около 5 тысяч красноармейцев. Я не представляла, как ему такое сообщение вручить: расстроится человек, не сможет работать, как я в тот день. А он прочёл телеграмму и спокойно меня спросил: "Вы чем-то расстроены, Надежда Сергеевна?" Я ему объяснила прыгающими губами, что мне страшно даже вообразить столько убитых молодых людей. А он мне: "На то и война, матушка! На ней всегда погибает молодёжь". С тех пор я не могу на него, как на человека, смотреть. Так мог сказать про молодых людей, ушедших из жизни, словно мухи, только бездушный человек.

"Вот поэтому, - подумал Коба теперь, отрываясь от воспоминания, - он и поставил сухаря Молотова первым секретарём цека! Значит, мне в России, при Ленине и Троцком, не суждено будет занять достойного места. Что такое нарком по... национальным вопросам? Сегодня такой нужен, а потом?.. Надо съездить к Серго в Грузию: прощупать обстановку там... Ленин будет править Россией, а почему Сталин... не может править Грузией? Надо съездить и посмотреть... Заодно наведаюсь потом и в Кутаис, чтобы уничтожить своё "уголовное дело", если сохранилось".

Дни в Нальчике тянулись медленно, нудно, и Коба не выдержал: "Поеду в Тифлис, нарзан есть и там! Врач, я думаю, отпустит на несколько дней... повидать сына".

Врач отпустил, но взял, на всякий случай, расписку, что инициатива отъезда исходит от наркома Сталина. И Коба, оставив расписку, в тот же день выехал из Нальчика в Баку, чтобы из Баку, по знакомой железной дороге (иного пути не было), добраться в Тифлис. Душа его была уже там, в родном Тифлисе, в котором он отсутствовал... 11 лет.

В мечтах всегда всё не так, как бывает в действительности. Тифлис встретил Кобу не радостными лицами друзей, оркестром и цветами, а тихим равнодушием. Даже Серго Орджоникидзе, которого известил о своём прибытии телеграммой, немного опоздал к поезду, приехав на фаэтоне с эскортом из пяти местных чекистов. Но повёз, после объятий и рукопожатий, не к себе в дом, а в оперный театр, заполненный разгневанными меньшевиками.

- Извините, батоно Коба, из-за них опоздал к вам на вокзал. Требуют разъяснений...

- Каких разъяснений?.. - не понимал Коба, увлекаемый Серго на сцену в президиум. Усадив Кобу на стул, Серго объявил:

- Вот вам - наш гость из Москвы: нарком в правительстве Ленина по национальным вопросам, Иосиф Виссарионович Сталин. Задавайте свои вопросы ему!

Вместо вопросов с мест понеслись выкрики:

- Изменники! Вы - предали Грузию русским!

- У них обоих и жёны теперь русские!.. Чего нам от них было ждать?!.

Коба изумился и оскорбился. Побледнел. Однако, быстро успокоился, вспомнив, что Серго, по дороге с вокзала, предупредил, что не стоит всерьёз принимать меньшевиков, потерявших власть; что их нужно лишь выслушать и заверить: что Москва не собирается устанавливать над Грузией свою власть; что власть будет грузинская, но... без меньшевиков, утративших доверие народа.

Спокойствие Кобы длилось, однако, недолго: к трибуне прорвался, белоголовый от седины, старый знакомец, меньшевик Рамишвили. И с хода бросил в адрес Кобы оскорбления. Тыча в его сторону прокуренным пальцем, стал выкрикивать:

- Не зря мы пытались исключить его из нашей партии 20 лет назад! Но тогда - он только интриговал здесь, и устроил грязную драку с Филиппом Махарадзе и Сильвестром Джибладзе, которые были и старше его, и интеллигентнее. А теперь - вот уже продал, в угоду Москве, и свою родину!

Зал взорвался аплодисментами, и Серго, севший рядом, спросил:

- Что будем делать? Могу предоставить вам слово. Смотрите, старик Рамишвили уже уходит с трибуны...

Действительно, Рамишвили гордо покидал трибуну, по орлиному озирая бушующий зал. Коба поднялся, дождавшись тишины, чётко произнёс по-грузински:

- Меня пригласил сюда... глава нового правительства Грузии, грузин Орджоникидзе. Ответить... на ваши вопросы. Интеллигент Рамишвили, вместо вопросов, грубо оскорбил меня, старого революционера, боровшегося всю сознательную жизнь с царским самодержавием. 5 раз... я убегал из Сибири, сидел в тюрьмах, в том числе, и в здешней тюрьме. Воевал в России - против белых офицеров, чтобы победили рабочие и крестьяне. А чего хочет... меньшевик Рамишвили? Оставить в Грузии власть богатым? Поэтому я... не хочу отвечать ему тем же: грубостью и незаслуженными, быть может, оскорблениями. Так как считаю себя не только революционером, но и мужчиной, грузином. Судя же и по "интеллигентности" собравшихся, никаких вопросов в этом зале - нет; есть - лишь желание: устроить базар. Но, как гласит грузинская пословица: "Эрдило бас базарце вер икиди" 1 Базар - меня не интересует, и я его покидаю. Да и вы - уже получили ответ от народа Грузии на ваш главный вопрос: он - восстал против власти меньшевиков! Остальное, надеюсь, вам скажут местные большевики, которых я вижу здесь тоже. Они лучше меня знают местную обстановку. - Коба уставился в лицо большевика Стуруа, которого едва узнал: - Разве не так, товарищ Вано Стуруа? - И направился к выходу со сцены, а затем и из театра.

На улице его догнал восхищённый Серго:

- Батоно, подождите! Вы знаете, какой там начался переполох?! Меньшевики набросились на Рамишвили... - Серго весело улыбался.

Коба серьёзно ему посоветовал:

- Серго, знаешь, что тебе надо сделать сегодня ночью?

- Нет, не знаю.

- Сделай, как сделал Ленин 6-го июля в 18-м году с эсерами: арестуй их всех прямо по списку! Рамишвили и остальных меньшевиков, которые были в театре и кричали.

- А на каком основании?..

- За контрреволюционные выступления в театре.

- А мы не рискуем спровоцировать этими арестами восстание?

- Не рискуем. Кто восстанет? По-моему, напротив, новую власть будут...

- Бояться? - подсказал Серго.

- Не только. Будут уважать. Силу люди везде уважают. В Грузии же - особенно. Собери после ареста пленум Кавказского бюро ЦК РКП(б), а я - как один из секретарей партии - выступлю на этом пленуме с докладом "Об очередных задачах коммунизма в Грузии и в Закавказье". И всё будет хорошо.

Вечером, когда в городе шли, по распоряжению Серго, аресты меньшевиков, Коба сидел у него за столом и рассматривал его русскую жену Зину. Спросил по-русски:

- В каком году вы поженились?

- В начале 18-го, как и вы.

- Значит, грузинского не знаете?

- Так, отдельные слова, выражения.

- Как и моя Надя. Но вам здесь придётся выучить, иначе грузины вас не примут.

- Знаю. Постараюсь изучить. - Зина улыбнулась, и Коба подумал: "Хорошая женщина, и любит своего мужа, это сразу видно!" И обратился к Серго уже по-грузински:

- Георгий, всё забываю тебя спросить: ты, когда сидел в Шлиссельбургской тюрьме 3 года, то...

- С 12-го года по 15-й, - вставил Орджоникидзе.

- ... не слыхал ли чего-нибудь о старшем брате Ленина? Ходят слухи, что он не был казнён после встречи матери с царём, а был куда-то увезён из этой тюрьмы.

- А от кого я мог об этом узнать, сидя в одиночной камере? Это ведь тюрьма для одиночек. Стражники с нами не общались: запрещено. А от кого вы об этом слыхали? - поинтересовался хозяин, наливая вино в стаканы.

Коба уклонился от прямого ответа:

- Не помню теперь, давно дело было... - Хотя помнил отлично: слыхал об этом и от Каменева. Но тот тоже не захотел говорить, от кого слыхал сам.

Коба выпил вино, спросил:

- Как поживает здесь "товарищ Камо", который добывал деньги для товарища Ленина на революцию? Не встречал?..

Серго откликнулся на вопрос с живым интересом:

- Так ведь он был сегодня в театре! Но я не успел поговорить с ним. Хотите, заедем завтра к нему? Адрес у меня есть...

- С удовольствием, - согласился Коба. - Давно ничего о нём не слыхал. Он не женился, случайно?

- А разве он был холостяком?

Коба улыбнулся:

- Не помню сейчас. Война так закрутила всем нам жизнь, что теперь не помню даже лица женщины, с которой я жил в Курейке.

Серго вспомнил:

- А, Лида, кажется, да? О которой вы мне говорили, когда мы встретились в Петрограде. Чем у вас с ней кончилось?

Коба покосился на жену Серго - похоже, она ничего не понимала из их разговора - ответил тоже без хитрости:

- Она родила после моего отъезда мальчика и переехала жить в Ангутиху. Со мной ехать в Красноярск не захотела, беременной была тогда. А потом вышла в Ангутихе замуж за какого-то Якова Давыдова.

- Откуда вы об этом знаете?

- Написал ей письмо в 18-м году. Родители, видимо, переслали ей его, она мне ответила, рассказала обо всём, и я женился после этого на Аллилуевой Наде.

Серго покивал, налил вина ещё, спросил об Авеле Енукидзе: как он там, женился, нет? Коба рассмеялся:

- А зачем этому красавцу жениться? Спит с москвичками.

- Да, он красивый мужчина, - согласился Серго.

Коба завидовал Авелю. Сдерживая неприязнь к нему, посоветовал:

- Хочу предупредить тебя, на случай, если приедешь в гости в Москву: в архангельской ссылке Авель спал с одной ссыльной еврейкой, но жениться на ней не захотел - уехал, отбыв ссылку. Так на ней женился потом, приехавший в ту же ссылку, Клим Ворошилов, мой друг, которого ты хорошо знаешь. В Кремле многие об этом сплетничают. Будь осторожен в таких разговорах. Авель - крёстный отец моей жены.

- Спасибо за предупреждение! А почему Аллилуевы не переехали из Питера к вам, в Москву?

- Наверное, привыкли там к знакомым, друзьям, - уклонился Коба от прямого ответа опять. - В Москве - у них нет друзей, кроме Калинина, который жил когда-то в Тифлисе.

- Калинин переписывается с одним моим знакомым в Баку, - заметил Серго. И тут же спросил: - А почему вы не навестили в Баку моего друга Кирова? Он там сейчас на таком же посту, как я здесь, в Грузии.

- Я об этом не знал, когда был в Нальчике. А хотите, - перешёл Коба на русский, посмотрел на Серго, потом на его жену, - я расскажу о Калинине?..

Зина улыбнулась:

- Что-то интересное?

Коба загадочно улыбнулся тоже:

- Кому как. Калинину повезло с женитьбой... Он женился в 6-м году, в возрасте 30 лет, на 23-летней эстонской ткачихе в Петербурге. Девичья фамилия - Екатерина Иогановна Лорберг. Она работала тогда прислугой у моей знакомой Словатинской: скрывалась после революции 5-го года от эстляндской полиции. Большевичка, как и Калинин. К 16-му году у них уже было трое детей, когда питерская полиция решила выслать его из столицы в Западную Сибирь в так называемом "административном порядке". Екатерина Иогановна не хотела ехать в Сибирь и придумала выход из положения: "Меняй, Миша, фамилию на мою, уходи в подполье, никуда мы не поедем!" Калинин взял себе после этого фальшивый паспорт на девичью фамилию жены и устроился на работу в инструментальную мастерскую возле Финляндского вокзала. А зарплату приходила получать каждый месяц его жена с подлинным паспортом на Екатерину Лорберг. "Муж мой, дескать, сильно пьёт, отдавайте все деньги только мне, у меня от него трое детей!" Ну, а через год произошла Февральская революция, и Михаил Иванович опять стал легальным. Живёт сейчас с многодетной семьёй в коммунальной квартире Кремля вместе с Троцким. Екатерину Иогановну, ставшую "Ивановной", третирует теперь жена Троцкого, еврейка Наталья Ивановна, дочь бывшего харьковского банкира, побывавшая замужем за русским Седовым. Вот такие у нас в Кремле "отношения" между "товарищами".

Моя Надя родила мне сына Ваську. А моему сыну от первой жены, Яшке - уже 13-й год пошёл, живёт здесь, в Тифлисе, у своей тётки Сандры Сванидзе. Я не видел его 10 лет, приехал вот повидать. Но, сначала надо бы съездить к матери в Гори, и в Кутаис.

- Кутаис - моя родина, - заметил Серго. - А зачем вам туда?

- Надо проверить в судебном архиве одно старое "дело"... - Какое, Коба уточнять не стал, спросив: - Ты можешь дать мне пару официальных лиц, имеющих право на проверку?

Ничего не подозревая, Серго буднично кивнул:

- Разумеется. Завтра же выпишу мандат на проверку.

Через 2 дня Коба в сопровождении доверенного лица Серго был уже в Кутаисе и беспрепятственно проверил архив городского суда, который был упорядочен, как и бакинский архив, и Коба легко нашёл своё уголовное "дело" и уничтожил его, написав в журнале учёта, что "дело N119 за 1902-й год" изъято из архива по распоряжению Чрезвычайной комиссии г.Тифлиса. Под этой записью поставил свою подпись сопровождавший его чекист Тенгиз Махарадзе, даже не поинтересовавшись, что это за "Дело N119". Добродушный и доверчивый человек был этот Махарадзе. Однако, на всякий случай, Коба держал тогда это "Дело" в своём портфеле, но... уже с выдранными из него листами. Потом сжёг, и отпустив "товарища Махарадзе" в Тифлис, отправился к матери в Гори. На душе у него было покойно, благостно, будто помылся в бане после долгой и опасной болезни и выздоровел, выплеснув из тазика старую грязь.

А вот с матерью встреча оказалась поразительно безрадостной и даже тяжёлой, с горьким привкусом окончательного разочарования, хотя на какие-то тёплые отношения и не надеялся. Живые сцены жизни всегда острее предположительных своей не загримированной правдой. В его памяти почти мгновенно возникло огорчённое лицо матери, когда она приехала к нему в Тифлис (он жил уже не в общежитии, а снимал комнатёнку у плотника Георгиадиса) и узнала о его исключении из семинарии. Плача и выдирая из головы седые волосы, мать закричала дурным голосом:

- Что ты наделал, Сосо? Скажи мне, что-о?! Ведь я узна`ю!

- Не надо узнавать, - безжалостно, почти спокойно ответил он, - я украл деньги в общежитии.

- Вай ме, чириме! Какой позор на мою седую голову! Шивило...

- Не кричи! - перебил он. - Хозяин услышит...

И тогда мать устало произнесла:

- Лучше бы ты умер маленьким, как твои братья. Всё равно ты испортил себе жизнь...

В этот приезд встреча произошла в её дворике - мать кормила кур, бросая им из миски жёлтые зёрна кукурузы, стоя к нему спиной, худая, маленькая, сутулая. Он окликнул её:

- Мама!..

Обернулась. Узнала, но не бросила миску, не ринулась к нему на крыльях, а только щурилась, разглядывая его. Выдавила:

- А, заявился, наконец?..

Он легко подбежал, обнял, но не поцеловал - не хотелось: тельце матери было, словно из дерева - не дрогнуло, не трепетало. Но всё же она поцеловала его - в лоб, как покойника. Произнесла:

- Совсем чужой стал. Но в теле. Значит, живёшь хорошо. Так, нет?

- Не жалуюсь...

- Ладно, пошли в дом. Кушать хочешь? Ты иди, я схожу к соседям - за вином.

- Не надо, Кеке, всё есть, - он поднял с земли свой раздутый портфель.

По небу медленно уплывали к далёким горам два небольших белых облака. И тёмная точка орла висела в голубом небе. Покой везде и тишина. Родная мать рядом, родная земля. Здесь прошло детство. А счастья от жизни никогда не было, как и сейчас. Зачем всё?.. И он тихо спросил:

- Почему ты не рада мне?

- А ты?.. - прошелестел ответ.

- Меня таким воспитала ты.

- А меня... твой дедушка... мой отец Георг. Я тоже не виновата.

- Ты когда-нибудь думала: зачем живешь?..

- А кто будет доить козу, кормить кур?

- Разве ты для этого родилась?

- А ты... для чего...?

- Я тебе посылал деньги, чтобы купила себе домик, чтобы у тебя был свой дом!

- Вот я его и купила. У Кулумбегова. Это теперь мой дом. Но матери нужен не только свой дом, но и свой сын. А ты вырос... чужим. И знаешь, почему?

- Почему?

- Идём в дом, там скажу...

Они вошли в знакомую ему халупу, и мать договорила, поставив на стол миску с кукурузой:

- Потому ты чужой мне, что Виссарион тебя - не любил, а я... не любила его. В нашем доме никогда не было любви: ни к кому. А без любви... люди становятся безжалостными или равнодушными.

- Ладно, Кеке, дело прошлое: скажи мне, наконец, Виссарион Джугашвили отец мне или нет?

- Я этого и сама не знаю, Сосо. - Мать перекрестилась.

- Как это, не знаешь?! - изумился он.

- От Виссариона дети умирали, и я решила забеременеть от Эгнаташвили. Ты родился и... выжил. Но ростом и всем остальным ты пошёл в меня, и я не знаю, от кого понесла... Ведь и Виссарион спал со мною...

- А привычки, родинки, жесты?..

- Всё моё, - ответила мать, расплакавшись. - Даже сросшиеся пальцы на левой ноге. Эгнаташвили - высокий, его оба сына - тоже высокие и похожие на него. А у тебя и характер мой. Разве что ум, как у Эгнаташвили. Всё остальное...

Коба перебил:

- Выходит, что сыновья Эгнаташвили могут быть моими братьями по отцу?

- Конечно. Познакомься с ними поближе, может, найдёшь какое-то сходство, которого не заметила я.

- Ты всегда хотела, чтобы я стал священником! Почему? Разве не понимала, что ты - блудница?..

- Я боялась, что после того, как Виссарион повредил тебе левую руку, и она стала усыхать, ты не вынесешь тяжёлой крестьянской работы. А священника... кормят люди, а не работа.

- Это не оправдание, мама! Да и священником я не стал бы всё равно!

- Почему, Сосо?

- Я не верю в Библию, сочинённую невежественными древними священниками, придумавшими всемогущего и всемилостивейшего Бога.

- Отчего же не веришь?

- Не мог Бог, похожий на человека - а в Ветхом Завете написано, что он создал и человека по образу и подобию своему! - так вот, не мог он создать за один день все небесные светила!

- Сынок, но он же - всемогущий.

- Над нами, Кеке, миллиарды звёзд! И каждая - тяжелее всей нашей Земли во много раз. А чтобы сосчитать только до миллиарда - не хватит всей жизни, не то, что дня! Представь, сколько надо поработать и затратить времени, чтобы создать одну звезду! А их миллиарды! Да ещё разбросать их на огромные расстояния так, чтобы не столкнулись, и успеть самому вернуться назад! К тому же следить тысячи лет за каждым из нас, кто как себя ведёт. Это какую же память надо иметь?! А когда же суды проводить над умершими, распределяя их в рай и ад? Подсудимые давних столетий не могут ждать Страшного суда бесконечно. Столько судебных дел не удержать в голове и Богу!

- Не богохульствуй, сынок!

- Нет, Кеке, ты уж дослушай... А каких животных он создал? Не одних безобидных зайчиков и козочек, а и кровожадных волков, тигров, львов, крокодилов, которые ежедневно отнимаю жизнь у козочек! Да ещё сколько режут ежедневно люди - овец, свиней, коров! Сплошная кровь и насилие!

- Так устроена жизнь, Сосо.

- Да устроил-то её - кто? Такою кровавой и жестокой! "Всемилостивый"? Разве это милость - убивать?! Зачем людей сделал жестокими и подлыми? Почему не сделал нас травоядными? А для чего создал чертей и Сатану? Тоже от доброты?.. Кому они понадобились?..

Мать растерянно произнесла:

- Чтобы люди боялись грешить...

Он рассмеялся:

- Так сделал бы людей безгрешными. Как козочек. Почему не сделал, если он - добрый? Какое же это подобие себе? Молчишь?.. Вот я и не захотел быть священником, врущим людям про всякие небылицы!

- Ты злым стал, Сосо! - обиделась мать.

- А кто меня сделал злым? Жизнь. Которую сотворил для нас такою - кто?! Вот и не надо об этом...

- Священники учат добру, а не злу!

- А я не против церквей. Людям надо действительно прививать Добро. Но я для этого - не гожусь. Да и ты - не святая тоже. И меня воспитывала не словом, а ремнём! Разве это доброта?..

- А что я могла ещё сделать для тебя? Я даже соврала тебе, что Виссарион погиб в драке, чтобы ты мог писать прошение на бесплатное обучение как сирота.

- Виссарион Джугашвили жив?! - поражённо воскликнул Коба.

- Нет, он умер от алкоголизма. Но... не тогда, а в 9-м году, когда тебе исполнилось уже 30 лет.

- Где он умер? Ты что, встречалась с ним?!

- Нет, не встречалась. Его видел в Тифлисе твой друг детства Сосо Иремашвили. Виссарион побирался в духанах, выпрашивая вино и чачу. А когда я поехала в Тифлис, чтобы проверить, мне сказали, что скончался от опухоли на печени. Он похоронен на больничном кладбище. Ну, а как живёшь ты? Из последнего письма я поняла, что ты женился и хочешь забрать сына Като Сванидзе к себе. А твоя жена - хороший человек?

- Хороший, не беспокойся.

- Всё равно не делай этого!

- Почему?

- В России для него... все чужие, не только мачеха.

- Но я же родной ему отец!

- Какой из тебя отец? Ты даже добрым сыном не смог стать. Только испортишь мальчику судьбу.

- Я же не насильно его хочу забрать! Не захочет, пусть остаётся. Или вернётся в Грузию, если в Москве не понравится.

- Моё дело предупредить.

- О чём?

- Сам знаешь, какой ты человек...

- Ну и какой же?.. - ощетинился Коба, начиная чуть ли не открыто ненавидеть мать.

Но она уклонилась от прямого ответа:

- Почему не спросил меня, за все эти годы, про Лейлу ни разу?

- А зачем? - удивился он. - Зачем она мне? Ей было 36 лет, когда мне было 20.

- Вот поэтому... я считаю тебя... не очень хорошим человеком. Всё-таки... первая в твоей жизни женщина!

- А себя считаешь хорошим человеком? Ведь я - твоя копия во всём, ты сама об этом сказала.

- Я не отрицаю: лучше было бы мне на свет не родиться. Никому от меня не было радости! Мой отец, Георг Геладзе, был иудеем по происхождению, но влюбился в мою мать, грузинку. И чтобы жениться на ней, перешёл в православие. За это его прокляли иудеи-родственники, и с тех пор, всех нас, никто не любит. В нашем роду нет счастливых людей. И ты, видно, такой же: с испорченной рукой, и лишённый любви.

- Всё это суеверные выдумки! Разве тебя... не любили мужчины? Тот же вдовец Эгнаташвили...

- Может, и любил, а, может, и нет. Он мне в этом не признавался. Вдовцу нужна была женщина, вот и всё.

Кобе стало неприятно, он переменил тему:

- Хочешь, я перевезу тебя в Тифлис, где тебе не придётся работать: ни козу доить, ни за курами ухаживать? Хочешь?

- А ты что, большим начальником стал?

- Да, я нарком.

- Не знаю, что это такое.

- Бывшего наместника русского царя на Кавказе, генерала Голицына, помнишь?

- Помню, я у него работала в доме. А кто теперь вместо него, не знаю. Слыхала только, что недавно русские опять присоединили нас к себе.

- Да, присоединили. Наместником теперь в Тифлисе мой друг, Георгий Орджоникидзе. А я... его начальник.

- Так ты что, грузинский царь, что ли?! - удивилась мать.

Коба рассмеялся:

- Нет, я не царь. Мы всех царей везде поснимали. Ну, так как, поедешь жить в Тифлис?

- Пока нет.

- Почему?

- Надо подумать. Хотя работать я не хочу, устала за много лет. И глаза плохие... А Лейла - умерла от холеры. Показать могилу?

- Не надо, - тихо сказал он. - Не забудь о моём предложении. Не такой уж я плохой сын, как ты думаешь!
2

Вернувшись в Тифлис, Коба изумился ещё одному необычному разговору: Серго повёл его в гости к любимцу Ленина "товарищу Камо", который здесь, в Тифлисе, превратился из былого элегантного красавца-молодца в одноглазого, морщинистого и седого старика. Коба даже не узнал его сначала, когда вошли к нему в убогую комнатёнку, которую он снимал в частном домишке у армянина.

- Гамарджёба, генацвале "Камо"! Ты ли это?.. - поздоровался Коба.

- Гагемарджос! - протянул руку Камо для пожатия. - Я, а кто же ещё! Только не Камо уже, а Тер-Петросян, Камо... давно для всех умер. А Петросян состарился, и никому не нужен.

- Как это никому не нужен? Вот пришли к тебе... - хотел сказать в гости, но, увидев страшную нищету и убожество обстановки (не было даже третьего стула, всего 2 табуретки), на ходу перестроился: - чтобы пригласить в ресторан. Отметить дружескую встречу, поговорить...

- Не-ет, - возмущённо произнёс Петросян, - в ресторан я с вами не пойду!

- Почему? - удивился Коба. - Нет денег? Ну, и не надо, деньги есть у нас, у твоих друзей!

- Вы не поняли меня!.. - снова завёлся Петросян. - Поговорить можно и здесь. Но идти в город, в ресторан, где меня с вами вместе увидят люди... ни за что!

- А в чём, собственно, дело, Симон? Почему так разговариваешь с нами?! - насторожился Серго.

- И ты ещё спрашиваешь меня? - уставился на гостя хозяин своим единственным, но сверкающим от гнева глазом. - Кто неделю назад приказал пересажать в тюрьму всех моих настоящих друзей, а не таких, как вы оба!

Тут уж возмутился и Коба:

- А можно узнать, почему это ты вычеркнул нас из списка своих друзей? Чем это мы провинились перед тобой? И кто тогда эти твои... настоящие друзья? Уж не меньшевики ли, которые набросились на меня в театре?

Камо резко обернулся к Кобе:

- Между прочим, среди них был в театре и друг твоего детства, Иосиф Иремашвили! - выкрикнул Камо. - Который сидит сейчас в Метехской тюрьме, где... ещё не так давно... сидел и я! - Он так же резко повернулся к Серго: - А засадил его туда - ты! - ткнул он прокуренным пальцем. - Без предъявления обвинений, как и всем остальным революционерам!

Коба всё понял, спокойно спросил:

- А почему грузинский народ восстал против меньшевиков, если они революционеры? И ты ещё не ответил нам, чем провинились перед тобою мы? Тем, что Серго сидел с 12-го года по 15-й в Шлиссельбургской одиночке, а потом, до лета 17-го года, в Якутии?! А я - в Туруханском крае? Мы что, перестали быть революционерами? А что делал здесь, в Грузии, мой тёзка и друг детства Иремашвили?

Симон растерянно стал оправдываться:

- Я здесь, когда Грузию начали захватывать турки, организовал партизанский отряд, в который вошёл и меньшевик Иремашвили. А меньшевик Троцкий в это время перешёл в отряд к большевику Ленину! И вообще, большевики и меньшевики - революционеры одной и той же партии! Только в России к власти пришли большевики, а в Грузии - меньшевики.

Коба, оставаясь бесстрастным, спросил:

- А кем считает себя в настоящее время революционер Симон Аршакович Тер-Петросян? И почему он заявил, что большевик "товарищ Камо", который служил революционеру товарищу Ленину, умер для нас, большевиков? И помнит ли "товарищ... всё-таки товарищ, а не враг... Тер-Петросян" слова Шота Руставели: "Кто себе друзей не ищет, самому себе он враг"?

Камо сник, но не сдавался:

- Я отвечу на твои вопросы, Коба, после того, как ответит мне "товарищ Серго" на мой вопрос: "За что он арестовал Иремашвили?"

Коба опередил Серго:

- Произошла ошибка: Иосифа Иремашвили арестовали неправильно, он уже завтра будет на свободе, и мы принесём ему свои извинения. Но, почему ты, Симон, перестал нас считать своими друзьями? И когда сам собираешься извиниться перед Фёдором Аллилуевым, который из-за тебя заболел тяжёлым психическим расстройством и так и не вылечился, а?

Камо прикинулся непонимающим:

- Что значит из-за меня? Что ты имеешь в виду?

- Хорошо, - разгадал Коба хитрость Камо. - Я тебе напомню... В 19-м году Фёдор поехал в Тифлис, на родину матери и свою родину, и вступил там в твой партизанский отряд, так, нет?

- Ну, так, - буркнул Камо, - я его не звал, сам пришёл.

- Дело не в этом, а в том, что ты любил устраивать так называемые проверки на "испытание верности" тебе твоих бойцов. Так, нет?

- И что из этого следует?

- А то следует, что ты устроил Фёдору настоящий кровавый спектакль, когда принимал его в свой отряд. И парень чуть не сошёл с ума, увидев то, что ты приготовил для него!

- А что я такого приготовил?.. - Лицо Камо напряглось, в глаза уже не смотрел.

- Забыл, да? Так я напомню... У тебя в тот год погиб командир одного из твоих отрядов. Вы не успели к нему на подмогу и принесли в отряд только его труп с вырезанным из его груди сердцем. Ты приказал разгромить всё на вашей партизанской стоянке, будто это сделали враги, связал для устрашения нескольких бойцов верёвками, перемазал их лица кровью командира отряда, уложил их рядом с его трупом, а его сердце положил ему на живот, и привёл Фёдора на этот спектакль. Так, нет?

- Кто тебе об этом сказал? - ответил Камо вопросом на вопрос.

- Сестра Фёдора, который ей всё рассказал.

- Ну и что?

- Как это что? У парня было такое потрясение, когда увидел сердце, кровь, связанных людей, которых при нём начали развязывать.

- Ну, если при нём их развязали, а потом все смеялись и объяснили ему всё, значит, он понял, что это было шуткой, проверкой... Что погиб только один человек.

Коба возмутился:

- Разве такими вещами шутят?! Мазать лица бойцов кровью погибшего товарища - это шутка, да?! Показывать сердце друга, словно в театре, это не кощунство?! Да и зачем подобными шутками сводить с ума?!.

- Я не знал, что Фёдор такой слабонервный. Солдат на войне - это не барышня!

- А кто такой ты сам тогда, если устраиваешь из войны спектакль?! Ты что, садист, да?

Камо промолчал, но было видно, что виноватым себя не считал и раскаиваться ни в чём не собирался. Решился лишь смягчить своё отношение к бывшим товарищам по партии, вспомнившим о нём и пришедшим к нему в гости. Сказал:

- Да и не вас лично... перестал я уважать, а вашу фракцию большевиков и вашего Ленина, который, когда меня арестовали в 7-м году в Берлине, даже адвоката не нанял для меня, хотя деньги я для партии отдал все, что мы взяли тогда в тифлисском банке.

За Ленина заступился Серго:

- Владимир Ильич не мог, не имел права, нанимать для тебя адвоката: партию обвиняли, что она состоит не из революционеров, а из уголовников, грабящих банки.

- Знаю я это всё, - не соглашался Камо, - но разве нельзя было передавать мне в тюрьму хотя бы письма для поддержки, якобы от родственников или знакомых женщин? Посылки... Сразу все забыли меня, бросили. Пришлось мне притворяться сумасшедшим! Ленину об этом было известно, сам говорил мне потом.

Серго не соглашался тоже:

- А кто помог добиться твоей отправки в Тифлис, а там устроить тебе побег в 11-м году?

- Только не Ленин!

- Всё равно: ведь мы, большевики! - выкрикнул Серго.

- А потом здесь, в Грузии, меня освободили из Метехи меньшевики, когда царь отрёкся от престола! Они такие же революционеры, как и вы. А теперь вы их... арестовали! За что?!.

Коба напомнил:

- Я же сказал тебе: разберёмся!

- Пока не разберётесь, ни в какой ресторан я с вами не пойду!

- Ты хотя бы побрился! - заметил Коба, оглядывая "бунтаря". - Зарос, как старик или бродяга... - А про себя подумал: "Если даже Камо сейчас против нас и Ленина, мне в Грузии делать нечего! Мать, и та, стала чужая..."

Мысли о том, что Грузия для Кобы навсегда потеряна, возникли у него и после встреч с выпущенным из тюрьмы учителем истории Иосифом Иремашвили, с сыном Яшкой и семейством Сванидзе, растившим его. Иремашвили заявил прямо:

- Знаешь что, тёзка, не стану с тобою хитрить, хотя и ненавижу твою Советскую власть. Но ты... выпустил меня на свободу, я тебе благодарен за это, и скажу честно, как историк: насилие никогда ещё, нигде в мире, не считалось добром. А власть большевиков держится... на жестокости и насилии, и в России, и здесь, в Грузии. Вы тоже начали с арестов: ты и Серго.

- Кто не виновен, разберёмся и выпустим, - заметил ему.

- Нет, Сосо, сначала власть должна разобраться, а потом... сажать в тюрьму, если человек виноват. Так делала даже царская власть. А вы, с Лениным, делаете всё наоборот.

- А при чём тут, в Грузии, Ленин? Он, как раз, был против присоединения Грузии к России. Но... грузинский народ восстал против власти Жордания и сам попросил помощи у России.

- И Орджоникидзе въехал к нам в... "троянском коне", разве не так?

Коба промолчал. Оба не предполагали тогда, что Иремашвили уедет из Грузии жить за границу и окажется в Берлине. А небритого Камо, едущего на стареньком велосипеде по Тифлису, следующим летом собьёт и задавит грузовик, по заданию Дзержинского, которому Коба, вернувшись в Москву, расскажет об "антибольшевистских" настроениях бывшего "товарища" по ограблению тифлисского банка. Ленин будет болеть в Горках, и ему о смерти "товарища Камо" просто не сообщат. Не скажет никому по этому поводу ничего и Коба, только подумает: "Ну, что, красавчик-пижон, допрыгался!.. С одним глазом нельзя ездить по городу на велосипеде..."
3

Безрадостной оказалась встреча Кобы и с сыном, который хотя и был предупреждён, что это прибыл его отец, почти не разговаривал с ним, отвечая на вопросы короткими "да" или "нет", и лишь изредка приподнимал голову, чтобы взглянуть на отца, каков он? Чувствовалось, отца он представлял себе каким-то другим, и не скрывал своего разочарования: ни единой улыбки ни разу не появилось на его лице.

- Ну, здравствуй, сынок!

- Здравствуйте, генацвале!

- Почему "генацвале"? Я твой отец!

Ответом было молчание и разочарованный вздох. Коба бесхитростно, напрямую, спросил:

- Не нравлюсь тебе, да?

- Не знаю...

- Почему не знаешь? Так не бывает. Всё ты знаешь.

Молчание.

- А почему не рад встрече?

- Всё равно уедете...

Коба облегчённо улыбнулся:

- Так вот оно, в чём дело!.. Нет, дорогой, я приехал, чтобы забрать тебя с собой. Война в России закончилась, я на фронте больше не нужен, будешь жить в Москве, вместе со мной. Ты слышал о таком городе - Москва?

- Там все русские, а я - грузин, русского языка не знаю.

- Научишься.

- Зачем? Все мои друзья здесь.

- Заведёшь себе друзей и в Москве. Я тоже когда-то плохо знал русский язык, но выучил быстро. А насчёт друзей - согласен с тобой не только я, но и грузинская пословица: "Плохо не иметь брата, но ещё хуже не иметь друзей". Но брат, Васо, в Москве у тебя уже появился, а друзей... найдёшь в русской школе.

Молчание.

- Ну, так, как, поедешь со мной в Москву?

Яшка взглянул на тётку Сандру, которая заменила ему мать. Та расплакалась. Коба, вздохнув, спросил напрямую и её:

- Зачем плачешь? Я понимаю, что у тебя нет своего ребёнка, и Яшка был тебе, как родной сын. Но, сама подумай, чего он достигнет в Грузии? Закончит школу и пойдёт работать. Где, кем? Где жить будет, если женится? Здесь, в тесноте? А если и ты выйдешь замуж, и твоя сестра?..

Сандра, подняв на него заплаканные глаза, возразила:

- А что его ждёт в Москве? Мачеха?

- Моя жена - человек очень добрый. Это, во-первых. А, во-вторых, и это самое главное, Яшка закончит школу в Москве и поступит в институт, в какой захочет.

- А если не примут?

- Примут, - твёрдо произнёс Коба.

Младший брат Сандры рассмеялся:

- Сандра, Иосиф большой начальник теперь, член правительства! Он же писал нам, а ты...

Яшка впервые взглянул на отца с интересом. Спросил, глядя на Кобу:

- Это правда, нет?

- Правда, сынок, не сомневайся.

- А если мне в Москве не понравится, я могу вернуться в Грузию?

- Конечно. Я не собираюсь насильно удерживать тебя. Выбор всегда будет за тобой! Согласен?

Яшка кивнул, и самое трудное и неприятное для Кобы на этом закончилось. Но Сандра всё ещё продолжала цепляться за возможность оставить племянника при себе:

- Разве можно выучить чужой язык до осени? Как он будет учиться в русской школе?

- А я зачем? Я знаю оба языка, помогать буду. Твой брат разве знал немецкий язык, когда поехал учиться в Германию?

Крыть было нечем, и Сандра с досадой объяснила:

- Его из Германии интернировали, когда началась война с Россией. Вернулся оттуда 2 года назад, в возрасте Иисуса Христа, а ума так и не нажил: стал тут большевиком, влюбился, дурачок, в какую-то богатую певицу, хочет жениться на ней.

- А что же в этом плохого? - не понял Коба. - Почему ты считаешь, что большевик не может жениться на богатой? Вон Орджоникидзе - сын дворянина, а женился на бедной русской...

Сандра стояла на своём:

- Русская женщина - одной веры с нами. А у моего брата - иудейка! Не мог найти себе грузинку за столько лет, да?!

- Так, может, ещё не женится! Зачем поднимать шум заранее?

- Женится, уже всё решено! - снова всхлипнула Сандра. Её брат обиделся и молча вышел.
4

Проведя пленум Кавказского бюро ЦК РКП(б), на который приехал и первый секретарь ЦК партии большевиков Азербайджана, ровесник и друг Орджоникидзе, Сергей Киров (даже позавидовал этой искренней и красивой дружбе, у него самого никогда и ни с кем не было такой), Коба ещё больше убедился в том, что в Грузии ему делать нечего, как и вообще на Кавказе, где сами большевики не верят в прочность Советской власти, а если говорить честнее, то не верят в её справедливость, ощущая лишь её жестокость и насилие. Да и сам Орджоникидзе признался, когда пришло время Кобе уезжать в Нальчик:

- Прошу меня извинить, товарищ Сталин, но будет лучше, если я не приеду на вокзал провожать вас официально.

- Почему? - неприятно кольнуло Кобу.

- Вас и меня... ненавидят в Тифлисе, хотя горожане почти ничего не знают о нас. Их натравливают меньшевики.

- Надо сажать таких, товарищ Серго. Я уже говорил вам об этом! - перешёл Коба на "вы".

Но Серго добродушно вздохнул:

- Всю Грузию, батоно, не пересажаешь.

- Зачем всю? Только тех, кто провоцирует...

- Но, если даже Камо считает, что при меньшевиках было больше свободы и демократии...

- А ты... как считаешь сам?

Серго попытался уклониться от ответа:

- Меня здесь не было... Что я могу сказать?!

- А в Петрограде... при Керенском?..

- При Керенском выходила в свет газета писателя Горького. А Ленин её - закрыл! За что?

- За контрреволюционные статьи!

- А люди... питерские... помнят, что при Керенском - никого не расстреливали, если что сказал не так!

- Ладно, Георгий, оставим это пока. Мне самому нужно переварить всё то, что я здесь увидел и услышал.

- Правильно, - согласился тот, - в нашей жизни... много ещё неясного нам самим. А у меня к вам просьба: личного характера, так сказать. Если мы, большевики, здесь, в Грузии, не удержимся, вы можете сделать так, чтобы про меня не забыли, как про Тер-Петросяна, там, в Москве, а пригласили официально приехать туда? При цека РКП(б)... для революционера Орджоникидзе найдётся какое-нибудь место, чтобы получать паёк на себя и на жену с дочкой?

- Что за разговор, Серго, конечно, найду! А ты здесь, в Тифлисе, где власть большевиков, я думаю, всё-таки удержится - Москва не допустит, чтобы Советская власть не удержалась... Поэтому у меня тоже просьба к тебе: ты можешь пристроить на работу моего шурина? Бывшего шурина, - поправил себя Коба и добавил: - а в настоящем - большевика.

- А сколько ему лет, и какая у него специальность?

- 35-й пошёл, твой ровесник. Работал, когда-то в юности, бухгалтером, в какой-то торговой фирме. Высшее образование получил - в Германии, на экономическом факультете.

- У нас свободное место есть для наркома Грузии по внешней торговле. Как думаете, ваш шурин справится с такой ответственной должностью?

- Думаю, что справится. Знает немецкий, немного французский. Большевик. Что ещё надо?

- Хорошо, скажите ему, чтобы зашёл ко мне на приём завтра. С документами. Возможно, и подойдёт... А как вас встретили эти Сванидзе? Особенно ваш сын.

- Сын - хмуро. Сандра сказала, что обижался на меня за то, что деньги ему присылал, а игрушек - ни разу...

- Ребёнок! - улыбнулся Орджоникидзе. - Не понимает: шла война, какие там игрушки!..

- Нет, он прав. Я ведь не догадался и для встречи купить ему какую-нибудь игрушку, купил только конфет.

- Спасибо вам! - воскликнул Серго и полез зачем-то во внутренний карман.

- За что? - не понял Коба.

- Что вспомнили про игрушки. - Серго сделал заметку в блокноте. - Я тоже забываю купить дочери куклу. - Что-то вспомнив ещё, спросил: - А нет ли у вас, батоно, знакомого грузина... образованного, как ваш шурин, но не в экономике, а в журналистике? Мы - власть новая, неукомплектованная, только становимся на ноги.

- Говори конкретнее: кто тебе нужен, на какую должность?

- Нужен главный редактор в нашу центральную газету большевиков Грузии.

- Считай, что тебе повезло: у меня есть такой человек, живёт в Тифлисе. Старше меня на 7 лет. Сын бывшего купца, но теперь социал-демократ, хороший газетчик, поверь. Я сам был редактором "Правды" Ленина, знаю, что говорю.

- Считайте и вы, что он - уже редактор нашей газеты! Но как его звать и где найти?

- Адрес я дам. А звать - Сандро Эгнаташвили... - "Мой брат по отцу, но тебе, Серго, лучше не знать этого! - подумал Коба, вспомнив разговор с матерью. - Как видишь, Кеке, я уже помогаю своим родственникам. Так что, не такой уж я плохой человек, как ты думаешь! И мой сын... согласился ехать со мной в Москву..."

Прощанье с Тифлисом, несмотря на холодное отношение городской общественности, было тёплым со стороны родни: пришли обе сестры Сванидзе, их брат, ставший уже наркомом внешней торговли Грузии, и Сандро Эгнаташвили, которого Серго утвердил редактором. Все были счастливыми от свалившейся удачи по службе. Грустным был только сын Яшка - не желал расставаться с родиной. Серго выделил трёх охранников на дорогу до Нальчика. Оказывается, Кобу собирались отправить по военно-грузинской дороге на автомобиле через перевалы во Владикавказ, но Серго переменил решение, обеспокоившись: "Враги могут обстрелять где-нибудь из засады в горах, лучше не рисковать!" И Коба с ним согласился.

Глядя на перроне на поникшего Яшку, пошутил:

- Тебя же не в ссылку отправляют, как меня когда-то! Не грусти, сынок, в Грузию будешь приезжать на каникулы: к тёткам, к бабушке. А пока... я буду учить тебя русскому языку.

- Не хочу к бабушке! - вздрогнул Яшка. - У Кобы было желание спросить "почему?", но передумал: "Ляпнет что-нибудь, лучше отвлечь его чем-нибудь..." И поняв, что Кеке, видимо, не любила Яшку, сказал:

- Да, у неё скучно там, в Гори. Мы её перевезём потом в Тифлис.

Бывший шурин принёс с собою бурдючок с хорошим вином и сыром, выпили на дорогу и стали прощаться. Сандра обняла Яшку на прощанье и заплакала. Яшка не выдержал и тоже заплакал. Пришлось пообещать ему, что тёток он тоже перевезёт жить в Москву. Яшка был хлипким, каким-то жалким и слабеньким. "Зря, наверное, взял я его с собой, какой из него будет мужчина?.."

Паровоз, где-то впереди, дал свисток, дёрнул вагоны, и перрон поплыл назад, а судьба Кобы и сына медленно надвигалась на них с востока, куда потащил их паровоз. Сын продолжал плакать, не зная, что его ждёт, а Коба уже знал: "Даже Серго не хочет жить в Грузии, будучи её начальником. Значит, Грузия нам стала чужой..." Вслух же посоветовал сыну:

- Перестань, будь мужчиной! Что ты всё время, как женщина!..

Сын молча отошёл от окна, направляясь в своё купе, а Коба, глядя на его вздрагивающие плечи, согнутую спину и опущенную голову, понял: "Сколько мороки будет нам теперь с ним!.." Стоя возле окна, раскурил трубку и, прислушиваясь к стуку колёс "та... та-та... та... та-та!", тоскливо заключил: "Чужой был, чужим и останется. В жизни вообще никто и никому не нужен, даже родители. А чужие люди - как вот эти столбы за окном: мелькают, мелькают, никуда от них не уйти, но всё равно ты всегда один и никому тебя не жаль. Если бы не горячила кровь борьбы с врагами, незачем было бы и жить. Самое интригующее в жизни - это власть над людьми, которые тебя боятся, а укусить не могут. Даже друзья, как Авель Енукидзе, например, в глаза улыбаются тебе, а за глаза... Но я различаю таких сразу. Мужчина-враг смотрит вниз, если боится тебя, или с нахальным вызовом, как Троцкий, если не боится. А эти... всегда прикрывают свои чувства улыбочками. Но придёт время, и Троцкий опустит передо мной глаза... Вот ради чего стоит жить!"

Глава третья

В Нальчике Коба не отдыхал, а мучился из-за Яшки, который без конца о чём-нибудь расспрашивал либо просил переводить ему на грузинский вопросы, которые задавали врачи, медицинские сестры или отдыхающие. Всё это делало сына неуверенным в себе, угрюмым, замкнутым, молчаливым и отдаляло его от отца, а не сближало, как рассчитывал. А по приезде в Москву Яшка вообще сломался. Сначала от морального удара, нанесённого ему в русской школе, где его перевели на 2 класса назад для освоения русского языка, чтобы мог потом двигаться дальше, то есть, понимать объяснения учителей. Это обескуражило Яшку, очутившегося за партой с "маленькими". А когда Коба захотел устроить в честь приезда сына в Москву праздник у себя на загородной даче в Болшеве, то пригласил туда своих друзей, Ворошилова и Молотова с жёнами, купил в соседней деревне, за большие деньги (голодный же год), овцу и сам зарезал её, чтобы угостить всех досыта шашлыками. И, с этого момента, с Яшкой произошло что-то совсем непонятное: стал вздрагивать при приближении к нему, и бояться отца, словно он был ему не отцом, а лесным разбойником. На расспросы, в чём дело, сын не отвечал, лишь пугливо опускал голову, и Коба решил, что, видимо, Яшка, каким-то образом, увидел на его груди страшную татуировку (чёрный череп с провалами во рту и глазницах; не объяснять же было, что в молодости был уголовником-паханом в тюрьме, где ему и сделали эту "наколку"). С тех пор и сам отдалился от сына, перестав к нему обращаться. В общем, не сложились у него с Яшкой родственные отношения. Яшку больше тянуло почему-то к мачехе и к их приёмному сыну Артёмке.

Сначала это обижало Кобу и, чуть ли, не оскорбляло: что за судьба такая? Родная мать - не любила, пьяница-отец - тоже, а теперь вот ещё и сын. Но та же судьба вдруг наградила его перспективой на будущее: Молотов, не справлявшийся с партийной должностью Ленина, передал эту должность Кобе, сказав:

- Вы как работник аппарата цека лучше меня знаете эту работу, вам и карты в руки, пока Ленин не приступит к работе. Назначаю вас временно исполняющим дела первого секретаря, а мы с Рыковым будем заниматься хозяйственными вопросами; в цека - сплошные бумаги каждый день, еле дождался вас...

- А почему не поставили Кагановича или Каннера?

- Ленин был против. Это же он прервал вам отпуск телеграммой!

Коба повеселел: значит, Ленин всё-таки ценит его, не только Молотова. Да и работа как раз началась в ЦК интересная. Ленин задумал создать (до своей операции) новое государство из выделившихся из российской империи национальных территорий: Союз Советских Социалистических Республик. Нужно было придумать, по этому плану Ленина, вопросы организации федераций закавказских республик, республик Туркестана, создать Конституцию для нового государства, продумать вопросы управления этим государством, его структуры, новые задачи инспекциям Рабкрина и так далее, и так далее. Работы предстоял непочатый край. Хорошо, что Ленин дал в помощники умного и образованного редактора "Правды", Николая Бухарина. Ленин сделал это с подачи сестры, Марии Ильиничны, которая работала с Бухариным и не могла нахвалиться им. Но радость Кобы заключалась, конечно, не в этом, а в том, что появилась возможность показать себя Ленину в полном объеме.

Ясное дело, приходилось брать работу на дом и по вечерам, и в дни отдыха, так что на Яшку, устроенного Надей в русскую школу и уже учившегося там с сентября, у Кобы не хватало времени, чтобы заниматься его воспитанием и просто общаться. Если бы не жена, которая встретила пасынка, словно родного сына, и тот к ней сразу же привязался, почувствовав её доброту и ласку, то мальчишка, видимо, запросился бы назад, в Грузию. Но всё обошлось наилучшим образом и складывалось, как и в 19-м году, весьма благоприятно для Кобы.

28 ноября Ленин принял от Кобы его удачную поправку об образовании Федерации закавказских республик. А 29 ноября Федерация эта была уже утверждена в Политбюро ЦК, и Коба стал готовиться к проведению 9-го съезда Советов, который открылся 23 декабря 1921 года, то есть, почти сразу после дня рождения Кобы. Этот съезд избрал Кобу в члены ВЦИК, и первая же сессия членов этого ВЦИКа утвердила его и в прежних должностях: наркома по делам национальностей и наркома Рабоче-Крестьянских инспекций, то есть, госконтроля. Предстояли встреча нового, 1922 года, и 11-й съезд партии, в конце марта.

В этот период на территории древней Палестины, где были когда-то Иудейское и Израильское царства, произошли интересные события: там, увлечённые идеями коммунизма, евреи стали создавать на практике так называемые кибуцы - коммуны, в которых все члены равны и одинаково, по справедливости, обеспечены плодами своих трудов.

Коба же, взявшийся за образование нового, справедливого, государства, не мог пока создать справедливых взаимоотношений даже в своей семье.

Ленин на работу всё ещё не выходил, и Кобе пришла идея воспользоваться его отсутствием в Кремле и "вычистить" из партии, в соответствии с решением предыдущего съезда, мелкобуржуазные элементы и вообще всех, ненужных партии, людей, вступивших в неё ради личных корыстных целей. Рассуждал: "Зачем, например, Ленину моя Надя как член партии, которая даже на работу не ходит и забыла уже, когда в последний раз платила членские взносы? Зачем наша партия и самой Наде, если она ни разу не выступала на партийных собраниях, а последние полтора года, когда родила ребёнка, и вообще перестала на них ходить? Зачем ей занимать и место делегата на съезде? Вот не внесу её фамилию в список делегатов съезда, никто и не заметит этого, никто и не вспомнит о ней".

"Прекрасная мысль! - хлопнул он себя по умному лбу. - Надо фамилию Нади внести в список "вычищенных" из партии, и этого тоже никто не заметит. А моя жена тихо станет беспартийной. Сама она тоже не будет знать об этом, и никто и никогда не вспомнит о том, что она числилась в партии. Дело женщин - рожать и воспитывать детей, а не совать свой нос в политику, в которой они ничего не смыслят!"

Подумано, сделано! Коба внёс свою жену в список исключённых из партии, не предполагая, какой бурный протест вызовет его поступок у жены, когда она об этом узнает. А пока был занят предстоящим съездом партии и внушал, через Калинина, Ленину мысль о том, что в связи с созданием Союза Советских Республик должен быть и единый ЦК партии для этих Республик. А коли так, то необходим и главный секретарь партии, освобождённый от дел, не относящихся к партии (намёк на самого Ленина), и желательно не русский, чтобы секретари республиканских партий не чувствовали своей "зависимости" от российского главенства (опять намёк на Ленина и на создание демократического духа в этом общем ЦК партии).

Полагая себя как грузина (а не русского Ленина, занятого к тому же по горло делами Совнаркома) главным претендентом на пост секретаря общего ЦК, Коба начал интенсивно использовать свой секретный телефон, чтобы знать, кто и о чём говорит теперь в Кремле, и принимать нужные меры воздействия на говорящих, в случае необходимости.

Долгое время важных для Кобы разговоров не было, и он решил прослушать, на всякий случай, и свой домашний телефон: о чём и с кем разговаривает жена. Каким же оказалось его изумление, когда однажды он подключился к собственному телефону на обрывке фразы, мгновенно заинтриговавшей его.

Голос Нади. ... ты была у нашей мамы?!

Женский голос. Да, только вот приехала и решила тебе позвонить.

Надя. А зачем ты ездила? Что-нибудь случилось?

Женский голос (кажется, это была старшая сестра Нади). Нет, дома всё по-прежнему. Случилось у нас: Стаса переводят служить в Грузию, в Тифлис. Ездила попрощаться.

Надя. Как там мама, папа? Что у них нового?

Анна. Да всё так же, то ссорятся, то мирятся.

Надя. Из-за чего?

Анна. А ты разве не знаешь?

Надя. Я маленькая была, они стеснялись выяснять при мне свои отношения. Я только догадывалась: мама не любила папу, да?

Анна. Да не то, чтобы не любила... Сначала любила, конечно, а потом разлюбила. Мама любит веселье, гостей, а папа у нас всегда серьёзный, хмурый... Мама девочкой выскочила за него, не понимала...

Надя. Всё, как у меня с Иосифом.

Анна. Ты разве изменяешь ему?!.

Надя. Ну, что ты? Разве я способна на такое?

Анна. Да, ты у нас характером в отца. А вот мама изменяла ему.

Надя. Так ведь, сколько лет прошло! Всё это осталось в прошлом.

Анна. А папа, до сих пор, не может забыть этого прошлого! Дошёл до того, говорит мама, что недавно... обозвал её "сумасшедшей жидовкой"! Да ещё и укорил её нами: "И дети, кроме Нади, все в тебя пошли! Павлик - лечится в психушке, Аня - вышла замуж за жида..."

Надя (перебивая). Разве Станислав Реденс еврей?

Анна. Отец у него поляк, как и у Дзержинского. Но мать - еврейка. А у евреев национальность определяют по матери.

Надя. Так, выходит, мы с тобой и наши братья - евреи, что ли?

Анна. А чего ты встревожилась? Мама у нас - добрая, ласковая. Любит жизнь и людей. А вот папа, наверное, пошёл угрюмостью в свою бабку-цыганку. И смуглый, как цыган, и строгий, словно цыганский барон. И Ленина он теперь не любит, хотя и давал ему приют до революции. Поэтому и в Москву не хочет переезжать. Как я вот, в этот грузинский Тифлис, который мама никак забыть не может...

Надя. Да, мама влюблена в Грузию, в её горы, виноградники, в грузинскую беспечность и веселье.

Анна. А как живётся тебе с твоим грузином? Он ведь, как наш папа, не из весёлых.

Надя. Что теперь поделаешь: сама себе его выбрала. Революционер, 5 побегов из Сибири, герой!.. Девчонкой была, жизнь знала только по книжкам. Да и ребёнка родила уже от него. Сижу сейчас с ним дома: Ленин болеет, и я на работу не хожу вовсе - нечего там делать.

Анна. Не любишь его, что ли?

Надя. А я и сама понять не могу. То он мне кажется восточным деспотом, с безразличным отношением к женщинам: у азиатов ведь женщина - бесправная рабыня...

Анна. Грузины - такие же христиане, как и мы, а не азиаты.

Надя (твёрдо). Нет, у них к женщинам - азиатское отношение. Наверное, поэтому мой крёстный отец, Авель Енукидзе, и не женится здесь, в Москве. Русские женщины ему не позволят сделать из себя рабыню!

Анна. Ты не договорила, кем ещё тебе кажется Иосиф.

Надя. А то нежные слова говорит, когда сильно соскучится...

Анна (перебивая и усмехнувшись). Это называется по-другому: когда захочет тебя как женщину! В этом смысле - все мужчины одинаковы: кобели! А кавказцы - в особенности.

Надя. Нет, Аннушка, Иосиф - не кобель! Приехал недавно с Кавказа - больше двух месяцев отсутствовал, отдыхал в Нальчике, где ничего не делал! - но не изменял мне там.

Анна. Откуда ты можешь знать об этом?!.

Надя (твёрдо). Значит, знаю. Не бабник он. Сына привёз из Тифлиса, Яшу. Я так боялась этого, а мальчик оказался таким ласковым, таким добрым, что отношения у меня с ним установились прекрасные с первого же дня!

Анна. Значит, он не в отца. Твой Сталин - это наш отец, только ещё холоднее. Он правильную себе фамилию выбрал - по характеру.

Надя. Мы не выбираем себе характеры, они достаются нам по наследству.

Анна. Многое зависит и от воспитания.

Надя. У Сталина было тяжёлое детство, да и вся жизнь, по-видимому - трудная; плохие люди вокруг и сделали его таким.

Анна. Каким "таким"?

Надя. Ну, холодным, что ли, недоверчивым.

Анна. А тебя он любит? Или тоже не доверяет?

Надя. Наверное, есть и то, и другое. А зачем твоего Реденса переводят в Тифлис?

Анна. Он не говорит мне. Но, по-моему, чтобы точнее знать обстановку в Грузии. Это, видимо, нужно Ленину.

"Дзержинскому, а не Ленину! - подумал Коба, слушая с величайшим интересом разговор сестёр, из которого выше оценил ум и честность своей жены, и необходимость перемен в отношениях с ней, чтобы не потерять её. А сестру Нади занёс в свою память как ещё одного личного врага, которому, при случае, следует отомстить за неприязнь к себе. - А если сказать точно, - продолжил Коба мысленный комментарий словам Анны, - то отправка Реденса нужна мне, Сталину! Это я попросил Дзержинского послать в Тифлис своего человека, который был бы умным, объективным и опытным чекистом, способным устранить там, влияющего на общественное мнение, кавказского националиста "Камо", которого Ленин, сам - ни за что не согласится убрать из политической жизни Грузии".

Да, Коба всё ещё рассчитывал на Грузию как на последнее прибежище. Но, в таком случае, упрямый патриот "Камо" может ему помешать там. Лучше всего избавиться от него заранее. Вот для чего поляк Дзержинский направил в Грузию своего земляка, поляка, как он предполагал, Реденса. Кобе же еврей Реденс ничем пока не мешал. "Пусть едет!", подумал он, дослушав разговор сестёр.

В ту осень 1921 года в Тифлис выехал из Баку и молодой проходимец Лаврентий Какуберия, не ужившийся с проницательным Кировым, но сумевший втереться в доверие к добродушному Орджоникидзе. И вспыхнула вражда между чекистами Какуберией (от Грузии) и Реденсом (от Москвы).
2

А пока Коба жил надеждами на результаты съезда, который мог избрать его главным секретарём ЦК объединённых Республик, и надеждами на новогоднюю ночь, которая может помирить его с женой. И он завёл осторожный, прощупывающий почву, разговор с женой о семейной жизни и месте женщины в ней. Начал, однако, издалека:

- Как хорошо, Наденька, стало у нас дома: дети дружат, ты их воспитываешь ласковыми и добрыми. И сама стала спокойной, не сердишься ни на кого, не переживаешь, и обед у нас вкусный сегодня, и ты даже похорошела. Почему так, а? - весело закончил он свою преамбулу.

- Наверное, потому, что не надо ходить на работу.

- Наверное, - согласился он. И как бы в раздумье, добавил: - А какой смысл тебе ходить на неё вообще? Если ради пайка и зарплаты, то... - Он пожал плечами, давая понять, что при его положении в Кремле, нет никакой необходимости приходить по часам каждый день на работу, проживут и без этого.

Но жена, казалось, не поняла намёка:

- Как это, какой смысл? А в чём тогда смысл нашей жизни?..

- Зачем рассуждать такими сложными философскими категориями? Я имел в виду просто жизнь, как у всех людей. Если бы наши женщины могли прожить на зарплату мужей, большинство из них согласилось бы... не ходить на работу.

- Разве мужьям нужны только домохозяйки? - Он почувствовал, как жена насторожилась. И вспомнив её разговор с сестрою о "восточном деспотизме" и своё решение быть с женою поласковее и уважительнее, ответил как можно дипломатичнее:

- Наденька, мужчины, во-первых, бывают разные: православные по вере и мусульмане, для которых женщина - рабыня, а не полноправный человек. Эта покорность воспитывается столетиями, поэтому восстановить женские права на Востоке - процесс долгий и сложный. - Он замолчал, обдумывая, что говорить дальше, но жена подстегнула его вопросом:

- А, во-вторых?

- Во-вторых, - решился он на суровую правду, - женщины и мужчины - это совершенно два разных, по психологии, мира, и не учитывать этого тоже не следует.

- То есть?.. - вскинула голову жена. - Мы, женщины, чем-то хуже, что ли? Или как: опять какое-то неравенство?

- Нет, Надя, дело заключается не в том, кто хуже, а в том, чего не может сделать женщина и чего не может сделать мужчина.

- Например?

- Воевать - разве женское дело?

- У нас тут появилась жена бывшего генерала Слащёва, перешедшего в Красную Армию преподавать в Академии. Так она рассказывает, что воевала рядом с мужем, была дважды ранена в боях.

- Это исключение из правил, - заметил он. - А работать в шахте, в забое, разве можно женщинам? Быть молотобойцами, машинистами паровозов?

- Это всё - физическая разница, как и то, что мужчины не могут рожать. А ты сказал: два разных мира по психологии.

- Я правильно сказал. Потому что женщинам, в первую очередь, свойственен материнский инстинкт. А мужчинам - психология самца, который должен, обязан делать детей, чтобы человечество не прекратилось. Поэтому мужчина... всегда хочет. И если он переспал с другой женщиной - это ещё не измена. А женщина может переспать с другим, только если полюбит его. Материнский инстинкт не позволяет женщине вносить в дом, где есть дети, не только венерическую грязь, но и духовную. А психология настоящего мужчины, заботящегося в первую очередь о материальном благополучии семьи, защищает семейные интересы. Улавливаешь теперь разницу в психологии?

Жена спокойно заметила:

- Тут, наверное, по всякому бывает и у женщин.

- Революционерки - не в счёт! - отрезал он. - Это не женщины.

- А кто же они? - изумилась жена. И он с удовольствием, со смаком объяснил:

- В революционерки, как правило, шли некрасивые женщины, у которых не было мужчин, как и у воровок, сидящих в тюрьме. Поэтому воровки и революционерки - это проститутки!

- А Коллонтай, Арманд? Разве некрасивы?

- Я уже говорил: исключения из правил бывают во всём. Как и революционерки-эротоманки. Как и женщины композиторы или учёные. Но в основном... все учёные, художники, композиторы, полководцы, писатели - это мужчины.

- Из-за психологии? - опять удивилась жена.

И он опять, со смаком, отрезал:

- Да! Из-за психологии. Даже музыка у женщин другая! Симфонии Бетховена - это мужское звучание.

- Ну ладно, - вроде бы согласилась жена, - но что из всего этого следует, из вашей мужской теории, применительно к семейным отношениям? И вообще, к отношениям между мужчинами и женщинами.

Он обрадовался:

- Вот ета - хароши вапрос! Атлични! Женщини - не далжни сават свой нос в чисто мужские деля, а мужчини - в чиста женские. Сагласна, нет?

- Например?

- Сейчас будет и пример. Зачем мужчине служить в женском монастыре? Разве для этого не хватает монахинь? Зачем женщине лезть в политику государства? Разве для этого не хватает мужчин, знающих, к чему приводят международние ваение сталкнавения?

Жена молчала, но по всему чувствовалось, в ней растёт внутреннее несогласие, и Коба перешёл на шутливо-ласковый тон:

- По-моему, сегодня у нас... на столе... стоят прекрасно пригатовленние... прекрасними женскими руками... замечательно вкусние блюда! И я предлагаю... семейний тост... о психалягическай савместимости мужьского и женского мира... на глявной аснове чилавэчискава щастья: да здравствуют любовь и уважений мэжьду супругами, панимающими психалягическую разницу мэжьду ними... правильна и справедлива! - Он поднял стакан, наполненный красным грузинским вином.

8 марта 1922 года Коба, с помощью Авеля Енукидзе, крёстного отца Нади, который как раз был свободен после торжественного поздравления женщин Кремля, так как поссорился с очередной любовницей, расставшись с нею 3 дня назад, устроил жене праздничный стол. Купил красивый дорогой медальон, а детям, Артёмке и Яшке, велел выучить поздравительные стихи, которые достал у Бухарина в редакции. Мальчишки сильно сдружились за прошедшие полгода, несмотря на разницу в возрасте. Артёмка тянулся к Яшке потому, что тот, приходя из школы, играл с ним в шахматы, шашки, в прятки, а сам без конца учился у Артёмки русскому языку, делая при этом быстрые успехи. Праздник прошёл с шутками Авеля, детской радостью и отличным настроением жены. Коба остался довольным как никогда: давно уже не отдыхал так душою. Ленин в те дни тоже был в хорошем настроении и надиктовывал секретарю, Марии Александровне Володичевой, характеристики на... "выдающихся людей нашей партии", в число которых включил и Сталина, то есть, его, Кобу. Да не как-нибудь, а на второе место после Троцкого: Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев, Пятаков. В характеристиках были указаны и их недостатки, но в основном Ленин характеризовал каждого действительно как выдающуюся личность.

А 27 марта, всё так же с хорошим настроением, зная, что будет рекомендован Лениным на выборную должность "генерального секретаря ЦК РКП(б) Советского Союза", открыл 11-й съезд партии, выступив на нём с отчётным докладом, в котором врал по бумажкам Ленина об успехах новой экономической политики за год. Некоторые "успехи", конечно, были. На рынке появился не только хлеб, но и колбаса, конфеты, ситец, одежда. В сравнении с прошлым, голодным годом, с его вереницами нищих, голодными беспризорными детьми, тысячами скапливающихся на железно-дорожных станциях, сотнями трупов, свозимых в морг ежедневно, с его бандами и безработными, стало заметно лучше. Появились рабочие места у частных предпринимателей, появился новый и "крепкий" рубль, но, не у всех он был, голод ещё продолжался. Поэтому доклад Кобы похож был на сплошные обещания, а не на правдивый отчёт. Да и Ленин советовал: "Иосиф Виссарионович, мы (имелась в виду Советская власть) должны, мы пока ещё обязаны врать! Иначе у народа совсем опустятся руки, и тогда всем нам хана! А вселяя обещаниями надежду, мы помогаем людям выжить, а потом жизнь обязательно наладится, начнут торговать рабочие и крестьянские кооперативы, и мы свернём шею частникам. Главная ваша задача на съезде - это вычистить из партии остатки "Рабочей оппозиции" и заткнуть рот Троцкому с его путаниками-дружками. Дело в том, что они, как и писатель Горький, кое в чём, по существу, правы, но выступают со своими мыслями - несвоевременно. Горький, кстати, это понимал. И приносят больше вреда, чем пользы. Нужно показать на съезде, что проведённые нами за отчётный год уступки частнохозяйственному капитализму - исчерпаны! Что настала пора переходить в наступление на капиталистические элементы. Ну, я... возьму потом слово для заключительного выступления и сам..."

Действительно, Ленин обрушился потом на съезде на Рязанова, Преображенского, бывших меньшевиков и дружков Троцкого, пытавшихся протащить его идеи под видом критики партии "слева". Но главный удар по идеям "Рабочей оппозиции" (передать руководство экономикой страны рабочим профсоюзам) нанёс на съезде сам Коба, подготовивший, с помощью закулисного советника Лукашова, блестящую речь о том, что рабочие профсоюзы, как и крестьянские кооперации, это всего лишь "приводные ремни" от "мотора" партии, то есть, ЦК, который должен вырабатывать идейный ток, а "ремни" будут передавать его в жизнь и крутить её механизмы в, нужном социализму, направлении. Логика Кобы с "приводными ремнями" (а к ним он отнёс и комсомол, и штаб Красной Армии) привела съездовский зал в восторг и бурные аплодисменты. "Рабочая оппозиция", с её претензиями на руководство экономикой, была окончательно раздавлена, рабочие профсоюзы были названы Лениным после этого "школой коммунизма", а Кобу съезд избрал не только "генеральным секретарём" ЦК партии, но и председателем комиссии "по делу 22-х" оппозиционеров из "Рабочей оппозиции", то есть, хозяином судьбы "обречённых". По существу, "вычистить" человека из партии, означало конец карьеры, а порою и свободы.

Со следующего дня, подслушивая телефон Ленина, Коба получал полезную для себя информацию, а заодно и учился у Ленина управлению государством и судьбами личных врагов. С прокурором Крыленко, например, Ленин согласовал вопрос о возможности арестов Шляпникова, Медведева и остальных главарей бывшей "Рабочей оппозиции", хотя Коба ещё не успел даже приступить к "делу 22-х". Затем Ленин, видевший на съезде прощённого им Томского, приехавшего из Туркестана жалким и заискивающим, принял мудрое решение не арестовывать умную коммунистку Коллонтай, а использовать её ум и знание иностранных языков на дипломатическом посту, выслав её из Москвы послом в Христианию. Остальным 21-му грозила тюрьма, и Коба, как молоток Ленина, уже знал, как ему расследовать "дело". И даже подумал: "Куда денешься? Пока Ленин глава государства, надо беспрекословно служить ему. Иначе..."
3

Летом Коба рад был, что для выработки толкового текста новой Конституции Ленин дал ему в помощники редактора "Правды" Николая Бухарина. Этот рыжеватый 34-летний, постоянный оппозиционер Ленину, оказался очень умным, добродушным молодым человеком и незаменимым редактором. Однако Ленин предупредил:

- Бухарин - прекрасный русский интеллигент-самоучка. 2 года учился в Венском университете на экономическом факультете. Но ему не хватает марксистского понимания диалектики. Если возникнут какие-то трения между вами, обращайтесь ко мне. Николай Иванович не капризен, но... бывает слишком упрям в своих... искренних... убеждениях.

Особых разногласий с Бухариным у Кобы не возникало, но один раз всё же пришлось к Ленину как к арбитру обратиться. К сожалению, Ленин после операции по извлечению пули (дело было после съезда уже) чувствовал себя неважно и, наверное, потому доводы Бухарина о том, что не следует вводить в Конституцию СССР термин "титульная нация" для определения главенства наций в союзных Республиках, отверг, как и Коба, почти не задумываясь. Хотя и спросил:

- А почему он против этого?

- Говорит, чтоби не создават прецедентов к "титульному" национализму в Республиках: украинцы на Украине будут ставить себя главнее других национальностей, в Грузии - грузины, в России - русские. Ну, и так далее.

Ленин усмехнулся:

- Так ведь есть же статья: "о равноправии наций"! По-моему, Бухарин перестраховывается, отнимая право у грузин, допустим, считать себя "титульной нацией" в своей республике.

- Вот и я так считаю, товарищ Ленин, - обрадовался Коба. - Гаварю ему: "Зачем тогда названия: "Грузинская Социалистическая республика", "Армянская", "Азербиджянская"? А он мне: "Вот и не надо этих названий! Жили же без них веками, и ничего. А появятся названия, возникнут и националисты, заносчивость!"

Ленин задумался:

- А как же быть без названий?

- Гаварит: по территориальному признаку.

- Например?

- Республика "Северный Кавказ", Республика "Закавказье", Республика "Средняя Азия" и так далее.

Ленин возмутился:

- Не-ет, это слишком общё, не пойдёт! Так ему и передайте: "Не пойдёт, батенька! Нам этого не простят!"

Разговаривая с Бухариным, Коба увидел в глазах Николая Ивановича насмешливые, но добродушные огоньки:

- Ну, что же, "весна покажет, - как говорят крестьяне, - кто, где срал"! Однако националистической вони - не оберёмся. Ведь это же только русские смогут не заноситься перед мордвой и татарами, скажем. А грузины? Смогут в Грузии не унижать армян? Как думаете, Иосиф Виссарионович?

Знал, конечно, но... промолчал. А потом заключил:

- Поживём, увидим.

- Так поздно же будет, - вздохнул Бухарин. И заключил тоже: - В раю всегда больше запретов, чем в аду. Еврейская пословица. - И насмешливо уточнил: - Ведь Ленин... хочет построить рай?

Спросил тогда и сам:

- А ви самневаетэс в етом?

- В чём, - уточнил он, - в том, что рай, или в том, что удастся?

Помнится, рассмеялся этой шутке. Бухарин понравился: с ним было легко разговаривать. Да и хотелось узнать, почему у Бухарина с Лениным такие странные отношения: с одной стороны, вроде бы уважают друг друга, а с другой... Взял и спросил: "В чём дело?"

Ответ ошарашил, но и запомнился навсегда:

- Вот он говорил мне, и не раз, что я не признаю диалектики. А весь фокус-то в том, что мы с ним по-разному воспринимаем мироздание и жизнь.

- Уточните, - попросил Коба.

- Представьте себе ночь. Можете? И Млечный Путь над головою - высоко-высоко!

- Ну, представил.

- А где-то далеко есть Ан-тар-кти-да. Дышит холодными шумными вздохами на весь... Инди-й-ски-ий океан. Крупные всё величины, да?

Согласился:

- Да, крупные.

- И над всем этим - Антарктидой, Океанами, Америками и Африкой, над Россией... уже проплыли вместе с Млечным Путём... тысячелетия. Крупно, да?

- Крупна, сагласен.

- А теперь представьте ночную Москву в огоньках - светятся окна. Крупный город Москва, но... не Антарктида. А Кремль - ещё меньше: не Европа. И сидит в Кремле у себя в кабинете... за письменным столом... человечек. Пылинка в сравнении со звёздами, тысячелетиями и Человечеством. И эта вот пылинка полагает - пусть это будет Ленин, Карл Маркс или Троцкий, который считает себя тоже очень умным и сильным, как вся Красная Армия, которая у него в подчинении - что жизнь людей можно изменить... в "лучшую сторону"... за каких-нибудь 10 лет. Я в это - не верю. Разрушить нормальную жизнь войной, поубивать сотни тысяч людей... за 10 лет можно. А воскресить в голодных людях совесть и справедливость, наверное, за такой срок нельзя. Видимо, в этом и кроются наши разногласия во взглядах на диалектику. Я согласен: всё, действительно, течёт и всё изменяется. В том числе и взгляды на жизнь и людей. Но всё изменяется... я имею в виду "лучшую сторону" - очень медленно. Нельзя "через колено".

- Ну, и какой же вивод ви сделали?

- Торопливость нужна при ловле блох, гласит, всем известная, пословица. Или другая: "Спешить - только людей смешить".

- А кто спэшит?

- Владимир Ильич. Умная, но... всё равно... пылинка!

- А давно ви знакоми с ним?

- Трудность моих взаимоотношений с ним в том, что я знаю двух разных... совершенно разных людей в нём: Ленина до 17-го года - чистого теоретика, и Ленина после октябрьского переворота - пылинку, знающую только теорию, но взявшую на себя смелость командовать огромным государством вооруженных пылинок. Неопытному руководителю не справиться с такой силой. И ничего хорошего не получится из такого руководства. Ленин и сам это понял на примерах Крыленко, Дыбенко, да и самонадеянного Льва Давидовича Троцкого. Знаете, как назвал их генерал Слащёв, которого пригласили в Академию Генштаба преподавать тактику? Баранами!

Коба медленно произнёс:

- Кажется, я вас начинаю понимат. А как ви атноситесь к НЭПу?

- Это очень сложный вопрос, Иосиф Виссарионович, - Бухарин даже вздохнул. Но свою точку зрения, хотя и кратко, всё же высказал. - Как экономист, я понимаю необходимость возврата к частной собственности, потому что главный стимул прогресса в жизни - личная заинтересованность людей в своём труде, и отменять её не следовало бы вообще.

- Тогда зачем било делат революцию? - перебил Коба.

- Как политик я понимаю, что была необходимость и в переменах управления государством. Но Ленин в стремлении добиться кардинальных перемен, то возвращая частную собственность, то тут же отменяя её, поступает, на мой взгляд, как двуликий Янус... - Заметив на полках кабинета, в котором работали, томики Российской энциклопедии, Бухарин поднялся, снял с полки последний том, где на букве "Я" нашёл статью о римском божестве, и показал её Кобе.

Отрываясь от воспоминаний, Иосиф подумал о своём ночном сне и понял, почему он ему приснился, хотя никогда не был в Риме и не видел портрета Януса. Просто забыл о том, что ему показывал его Бухарин.

"Вот, в чём, оказывается, дело!" - сообразил Коба, возвращаясь памятью к продолжению разговора с Бухариным. Тот продолжал свою мысль:

- Политик может допускать метания на словах, но не должен метаться от одного поступка к другому на практике. Это убивает доверие народа к политике власти. Тем более, в таком серьёзном вопросе, как частная собственность. Ведь стихи поэта, изобретение инженера - это частная собственность тоже. Разве можно обобществить стихотворения Пушкина?

- Николай Иванович, а как вы относитесь к современному поэту, уехавшему из Москвы за границу, Сергею Есенину? Говорят, это новый Пушкин.

- Ну, до Пушкина Есенин пока ещё не дотягивает, а вот как к человеку я отношусь к нему очень плохо! Среди русских литераторов не было более пакостного алкоголика, чем он, хотя алкоголиками были и Некрасов, и другие писатели. А этот - к тому же ещё и необузданный хам, каких Россия не видывала, публично оскорбляет даже любящих его женщин. Мне как редактору газеты столько звонили из милиции о его паскудных выходках, что я удивлён, как это могли такую свинью, хама выпустить за границу! Он же там опозорит Россию!

- Говорят, помог Троцкий.

- Этого не может быть! Либо какая-то очередная хитрость Льва Давидовича. По логике он должен ненавидеть Есенина: поэт вывел его в своей стихотворной пьесе - кстати, невысокого литературного уровня - весьма в оскорбительном тоне. Троцкий не простит ему этого никогда! Как Владимир Ильич Блоку его подтекстную мысль об антихристе в поэме "Двенадцать". - Призадумавшись на минуту, Бухарин добавил: - А знаете, ещё одним из паскуднейших людей на свете - была мать Тургенева.

Коба, думая об умершем прошлой осенью Блоке, не дождавшемся разрешения Ленина на выезд в Финляндию лечить свою болезнь, вспомнил подслушанный им разговор Горького с Крупской той же осенью. "Лупоглазая" спросила:

- Алексей Максимыч, но ведь вас же никто не преследует! Зачем же вам-то уезжать за границу?!.

Горький пробасил:

- Э, нет, Надежда Константиновна, тут вы заблуждаетесь! Когда скончался Блок, за которого я хлопотал перед вашим мужем, я выразил ему своё мнение, что при таком отношении правительства к русской интеллигенции - выселение из квартир, выдворение из страны - она либо начнёт сама разбегаться от нас, либо нам придётся хоронить, как Блока, многих. Так знаете, что он мне на это ответил?

- Могу лишь догадываться, зная о его отношении к пьяницам и контрреволюционно настроенным...

- Вот-вот, перебил Горький абонентку, - он именно так мне и сказал: "А зачем вы-то заступаетесь за всякое говно? Вы что, - говорит, - не знаете, что представляют собой эти ваши "интеллигенты", с позволения?!. Кокаинист, бабник и бывший сифилитик Блок, не вылезавший от проституток! Или хам и алкоголик Есенин! Алкоголик и психопат Андрей Белый! Или контрреволюционное гнездо Всеволода Иванова в Питере, в его "поэтической" Башне-квартире, превращённой в грязный бордель!" У них же, у всех, не мозги в голове, а говно! И как начал, как начал мне перечислять имена, каких не сыскать во всей современной Европе. Даже одного старца-профессора Петербургского университета - не хочу называть вам его фамилию - который принимал у него экзамен по русской литературе, когда он защищал экстерном свой диплом юриста. Ваш муж в третий раз уже возмущался: почему-де до сих пор этого профессора не выслали за границу или куда-нибудь в провинцию, подальше от Питера? Старику тогда было далеко за 70!

- А что это он на него так взъелся?

- Старика этого, по настоянию вашего мужа, всё же потом выслали в деревню, под Псковом, он там и умер. Но, перед его отъездом, я поинтересовался о причине. Оказалось, много лет назад профессор попенял вашему мужу, что как будущий юрист он обязан знать и художественную литературу, а Владимир Ильич никого, кроме Некрасова и Щедрина, не читал. Старик поставил ему "удовлетворительно". За это Ленин теперь и взъелся на него. Мне кажется, нехорошо, когда глава правительства опускается до мелкого злопамятства обывателя к старому человеку.

- Алексей Максимыч, это у него от болезни, от головных болей: что-то с мозгами стряслось. Всё плохое помнит, а хорошее забыл начисто.

- Похоже на то. Вот почему и мне больше нечего делать в России.

- Да полноте вам обижаться на резкость Владимира Ильича. Как будто вы не знаете его! Он же устал до крайности, задёрган кучей неотложных дел, бумаг, заседаний. Ну, и сказанул лишнего, для красного словца.

- Нет уж, уважаемая Надежда Константиновна! Блок - "сифилитик", Есенин - "алкоголик", Иванов - хозяин "борделя", а не могучей поэтической России - это поганое оскорбление, а не красное словцо! Поэт для него - Демьян Бедный. Он - бедный и есть. А Белый Андрей - "психопат". Но к проституткам ходят и, бывает, заболевают - не токо грязные люди... - намекнул Горький на её мужа. - Надо же и меру знать!..

- Да от меня-то вы чего хотите, не понимаю?!. - обиделась "Лупоглазая", видимо, на горьковский намёк о "сифоне" мужа, подхваченном в Мюнхене в 1901 году. Об этом Коба слыхал от Шляпникова в Царицыне, но не поверил. А если уж и Горький говорит об этом, то... Догадку прервал басище писателя, разобижено бухнувшего в ухо:

- Да ничего я от вас не хочу, Надежда Константиновна! Просто попрощаться захотел перед отъездом, чтобы не подумали чего... Теперь уж, вероятно, не увидимся больше. Уезжаю вот, и хочу, чтобы знали: к вам я всегда относился и отношусь токо уважительно!

- Спасибо, Алексей Максимыч, за добрые слова, но, может, не сто`ит вам, всё-таки, уезжать?

- Да как же не сто`ит, если он сам мне вчера посоветовал: "Уезжайте за границу и вы, Алексей Максимыч, пока вас не выдворили силой! Подайте заявление о необходимости лечиться, подпишите доверенность Луначарскому как представителю Советской культуры на издание и переиздание ваших литературных произведений.

- А зачем это? - удивилась "Лупоглазая".

- Затем, чтобы я был за границей... в полной зависимости от Советской власти и вёл себя там... лояльно. Что же тут непонятного? В противном случае, мне и копейки не заплатят за мои труды. На что жить буду?

- Напишете что-нибудь новое...

- А вот новое-то и будет квалифицировано как нелояльность. По рукам и ногам повязали!

- И вы подписали?

- Куда же мне деваться? Здесь оставаться - уже нельзя, посадят ещё, чего доброго. Значит, надо ехать. Вот и подписал...

- Да с чего вы взяли, что посадят?!. Муж к вам относится хорошо! Я это знаю лучше, чем вы. Устроил вашего сына помощником коменданта Кремля. Жену вашего сына - приняли тоже в партию. Я совершенно не разделяю ваших опасений! Другое дело, если вы хотите уехать за любимой женщиной, как я слыхала, то это... не обязательно надолго, ведь так?

Голос Горького растерянно погас:

- Вы полагаете, что она... неискренна со мной, что ли?

- Та`к не только я полагаю, Алексей Максимыч. Она же - младше вас... вдвое! Не будьте наивным...

- Хорошо, не буду, Надежда Константиновна. Обещаю вам. Но я... должен убедиться в этом... сам. Спасибо вам за откровенность!

- Алексей Максимыч, я же хорошо к вам отношусь. Особенно после съезда в Лондоне. Знаю, вы - добрый человек! Если вам будет там, за границей, одиноко, черкните об этом. Постараюсь уговорить Владимира Ильича прислать к вам вашего сына с невесткой для поддержки духа.

- Буду весьма признателен за это. А пока - тронут пониманием моего состояния и вашей заботой.

- Счастливого пути, Алексей Максимыч! Не задерживайтесь там, на чужбине. Уж я-то знаю, что такое чужбина и одиночество.

Отрываясь от воспоминания, Коба напомнил Бухарину:

- Ладно, вернёмся к НЭПу. А что канкретна предлагаете ви? Как нам, Советской власти, нада паступит?

- Оставить НЭП в покое, хотя бы... лет на 5-10 ещё. Чтобы не отпугивать от себя иностранных инвесторов, готовых поднять на ноги наши заводы, да и, заодно, отечественных предпринимателей. Отменить ограничения на проценты, иначе останемся без средств.

- А как быть с советом Ленина "учиться торговать" в народных кооперативах?

- Учиться всегда полезно. Надо учиться. Лучше всех это понял, по-моему, Пятаков.

- А что мы скажем пролетариату, который спросит нас, зачем мы поднимали его тогда на революцию? Если возвращаем опять капитализм.

- Поднимали, Иосиф Виссарионович, в Феврале. Революция была буржуазно-демократическая, против царского ворья и произвола, объявившего войну немцам, а не против капитализма и развития промышленности.

- А что же било тагда... в Октябре?

- Государственный переворот. А затем - главная ошибка: отмена частной собственности, то есть, как я уже говорил, личной заинтересованности в труде.

Помнится, усмехнулся, сообразив, в чей огород бросил камень Бухарин. И заметил ему:

- Теперь я, кажется, догадываюсь, почему Ленин назвал вас путаником, не понимающим марксистской диалектики.

Бухарин не обиделся, но тоже ехидно заметил:

- Во времена Маркса капитализм был другим: эксплуатировал мускулы рабочих по 12 часов в смену. А теперь капиталисты эксплуатируют машины, а не людей. Сами рабочие являются держателями акций. Поменялась ситуация, поменяться должны - по закону диалектики - и взгляды на капитализм. Не он враг номер один, а законы, которые устанавливает... государственная власть. Если законы справедливы, народ не станет бунтовать. Сытых и одетых немцев мы почему-то не смогли поднять на революцию. Разве не так?

- Виходит, равэнство - пустой звук? Частник-капиталист пуст палучаит миллионы, а рабочий - в тисачу раз мэньше, и ета, ви считаете, справедливо, да?

- Равенства, Иосиф Виссарионович, даже в природе не бывает. А вы хотите, чтобы лев был равен с мышью, а кит с хамсой? Умный - с дураком, а красавица - с некрасивой? Так не бывает. Или бывает, но только в песне: "добьёмся мы освобожденья", "весь мир... мы разрушим до основанья..." Ну, разрушили. А дальше - что?.. НЭП, хотя и временный, но... возврат к капитализму.

Не зная, что возразить, Коба молчал. А Бухарин заторопился сгладить свою резкость:

- Да, надо учиться у капиталистов не только торговать, многому. Сокольников, например, прекрасно провёл, я считаю, государственную денежную реформу! У кого научился?.. Рубль после его реформы - укрепился и перестал быть просто бумажкой, стал валютой. Хотя, если бы не Троцкий, проваливший в Бресте мир с немцами, золота в России хватило бы и на другие реформы.

- Вот в етом я сагласен с вами! - горячо откликнулся Коба. - Троцкий не только провалил мир с немцами, но и развалил, я считаю, Красную Армию!

- Ленин тоже "хорош"! - вставил Бухарин. - Его главной мечтой - была экспортация революции в сытую Германию. Это же утопия! Ведь немцы нутром чувствовали, что идти против частной собственности - всё равно, что против природы: против течения рек, вращения Земли. У них дисциплина во всём - с детства, любовь к порядку, к рационализму. Ну, зачем им наша стихия, хаос?!.

- Вы поэтому, - перебил Коба, - всегда были против Ленина? На 7-м съезде - с "левыми коммунистами", в прошлом году - за "Рабочую оппозицию"...

- Уж такой я плохой диалектик! Изменяются обстоятельства, изменяются и мои взгляды. Вот вы на съезде выступили с ярким примером, что не "приводные ремни" должны руководить движением, а лишь передавать это движение. И я понял, что "Рабочая оппозиция" была не во всём права, а права только по формальной логике. И теперь - я опять с Лениным и с вами. Впрочем, как революционера, написавшего "Что делать?", я глубоко уважал Владимира Ильича. Но после прихода к власти он, мне кажется, сильно изменился даже внутренне: появилось много отрицательных качеств. Нетерпимость, самонадеянность, жестокость.

- А ви думаете, управлят гасударством, это - соглашаться со всеми? Бит мягким.

- Ну, зачем же так упрощать! В первую очередь надо быть профессионально подготовленным к руководству.

Коба заметил:

- К сожалению, для революционеров нет таких институтов, где можно било би поучиться.

Бухарин не согласился:

- Учиться можно и на ошибках предшественников.

- Ви хатитэ сказат, что Владимир Ильич забалел настолько серьёзно, что уже не сможит больше работат, да?

Бухарин испугался:

- Ну, что вы, я вовсе не это имел в виду! Ленин сам заявил на съезде: надо учиться! Вот вы, все наркомы, и должны у него учиться. И лучше всего учиться на ошибках. Которые... есть у каждого. Но главное, каждый должен начинать... с изучения экономики. Без знания экономики государственный деятель - ноль! Никакие советники его не спасут!

Коба решил прощупать Бухарина:

- Николай Иванович, а как ви думаете, кто займёт место Владимира Ильича, если он не сможит работат?

Бухарин рассмеялся:

- Во-первых, Ленин выздоровеет: человек не курит, не пьёт, энергичен. Во-вторых, у него есть заместители, которые пока справляются. Зачем же искать кого-то ещё? И, в-третьих, Политбюро, я думаю, никогда не согласится на Троцкого!

- А пачиму ви думаете, что не сагласится?

- Как будто не знаете. Лев Давидович - заносчив, себялюбив. Не любят - и его.

- Я тожи так думаю, - согласился Коба, зауважав в душе Бухарина: "Умный человек и наблюдательный". Спросил: - А Молотов, по-вашему, падходит? Ведь он же новичок в Кремле, только приехал в Москву.

- Полагаю, Ленин оставил его вместо себя на время, чтобы других не дёргать с их постов, где они уже прижились.

- Николай Иванович, а ви Ленина харашё знаете? Не как политика, а как человека.

- Наверное, не очень хорошо. То он мне кажется одним, то другим... Из меня плохой психолог.

Коба усмехнулся:

- А мне кажется, ви - именно психолог. Но не политик.

- А почему не политик? - заулыбался Бухарин.

- Патаму, что не стремитесь к власти, - убеждённо ответил Коба.

Бухарин рассмеялся:

- Зато вы, Иосиф Виссарионович, и политик, и психолог, и самый последовательный ученик Ленина! Заявляю это вам вполне серьёзно.

Коба был польщён, однако не захотел продолжать разговор на скользкую тему. Предложил:

- Ну, чьто, перейдём к сачинению праекта "Декларации об образовании Саюза Савецких Сациалистических Рэспублик", да? - А про себя подумал: "Ты тоже большой дипломат, Нико!.."

Бухарин вздохнул:

- Да я её уже почти закончил. Вам осталось только прочесть и, возможно, добавить кое-что. - Разглядывая Кобу изучающим взглядом, плотный, рыжеватый, с карими глазами, Бухарин неожиданно спросил: - Как вы думаете, Иосиф Виссарионович, почему польский писатель Генрих Сенкевич назвал свой роман таким странным, на первый взгляд, вопросом: "Камо грядеши"? За это произведение он получил нобелевскую премию в 5-м году.

- В Тифлисе живёт большевик-боевик Тер-Петросян. Ленин его знает по кличке, которую я дал ему: "Камо". Он не мог вигаварит по-русски слово "кому" и произносил "камо". И стал известен всем как "товарищ Камо".

- Знаю, - кивнул Бухарин. - Но роман Сенкевича "Камо грядеши" в переводе на современный русский означает "Куда идёшь"... То есть, вопрос философский, глубокий: каждый человек должен осмыслить дорогу, которую выбирает себе.

- Я етава рамана не читаль, Николай Иванович. Грузия его не печаталя. А па-русски я тогда ищё...

- Жаль. Это умный роман и познавательный. О переходе древнего Рима от язычества к христианству. А это сложный период в истории Европы. Тут и цинизм, и лицемерие императора Нерона, в характере которого как бы воплотилась сущность того времени, и...

- Но аткуда Синкевичу известна, каким биль Нерон, если он никагда иво не видель, не разговариваль с ним? Всё ета домисли...

- Согласен, домыслы. Чтобы показать современному обществу какую-то важную, исторически сходную, ситуацию и заставить читателя сравнить их и задуматься, писателю нужен повод для обращения к прошлому. А был ли Нерон таким, на самом деле, или несколько другим, какая разница. Достаточно и летописных сведений, на которые опирается автор. Ему важнее привлечь внимание к главной мысли: "Куда идешь Ты, читатель? Зачем и с кем? А вдруг Нерон, циник и ханжа прошлого, похож на сегодняшних императоров? Во что тогда верить? Кому?.."

- О, Никаляй Иванович, я считаю, что никаму верить нелзя! Нада сваим умом жит.

- Я думаю по-другому. Невозможно жить только своим умом, не зная истории отечества.

- Что ви имеете в виду?

- Историю России. Мы же хотим создать, вместо бывшей империи, новое государство-союз. Чтобы не повторять прежних ошибок российских императоров, а заодно и ошибок Парижской Коммуны, пожравшей, под руководством Робеспьера, собственных вождей, нужно всё перечитать, проверить и взвесить...

- В таком случае, давайте вернёмся, более серьёзна, к разгавору о вазможности невихода Владимира Ильича на работу из-за балезни. Кто сумеет возглавит наше новое государство должним образом?

- А почему вы решили, что не сможет? - удивился Бухарин. - Вам что-то известно?..

- Слихаль ат врачей, что, после операции па удалению пули, здаровье Ленина ухудшилясь.

Бухарин оказался настолько проницательным собеседником, что мгновенно понял, что беспокоило Кобу. Он спокойно предположил:

- Опасаетесь, что место Ленина займёт всё-таки Лев Давидович и станет новым Робеспьером?..

"Ах, какой ви малядец, какой умний! - восхитился Коба, располагаясь к Бухарину всё больше и больше. И тут же соскользнул на опасную мысль и о самом Ленине: Но и он тожи... нови Рабеспьер. Виходит, как гаварят сибиряки: "хоть круть-верть, хоть верть-круть", а всё равно... в Кремле саперники начнут жрать друг друга. Как бит тагда мне? "Камо грядеши"? Надо будет прачест етат роман..." - Вслух же произнёс:

- Всё может бит... У ниво многа старонников. И Красная Армия...

- Я думаю, что Политбюро не изберёт Троцкого на этот пост, - твёрдо повторил свою мысль Бухарин.

- Почему ви так уверени в етом?

Бухарин дружески улыбнулся:

- Потому, что генеральный секретарь партии Сталин... сделает всё для того, чтобы новый Робеспьер... не состоялся в Кремле. Разве на так?..

- Ви, Никаляй Иванович, праницатэльни чилявек. Я рад, что Ленин свёл меня с вами для пользи деля. Как ви считаете, может генсек Сталин рассчитывать на взаимност редактора "Правди" Бухарина, если понадобится?

Бухарин ласково, словно ребёнок, улыбнулся, глядя на Кобу ясными доверчивыми глазами. Коба тоже ласково подумал: "Хороший человек Бухарин: умный и добрый. Но - телёнок, как сказал Ленин о писателе Горьком. В политике нельзя быть телёнком: съедят. Стало быть, этому телёнку всё равно нельзя доверять больше, чем следует, иначе съедят обоих. Доверять полностью - вообще никому нельзя".
4

Второе полугодие 1922 года оказалось для Кобы тяжёлым испытанием нервов. В августе получил письмо от Серго Орджоникидзе, в котором тот с глубоким сожалением писал о том, что 14-го июля в Тифлисе погиб под колёсами грузовика, ехавший на своём велосипеде, Камо - был нечаянно сбит неизвестным шофёром, который скрылся с места происшествия. Легендарный Семён Аршакович скончался, таким образом, в расцвете сил, на 43-м году жизни. Коба, прочитав об этом, молча вычеркнул его из своего "чёрного списка" врагов и удовлетворённо улыбнулся: одним стало меньше. Другого он "убрал" из Кремля ещё в прошлом году, воспользовавшись болезнью Ленина, но этот враг, 56-летний Феодосий Иванович Кривобоков, ставший "товарищем Невским", был для Кобы, пожалуй, ненавистнее всех, не считая Троцкого. Потому что высмеивал в Кремле манеру Кобы посылать Ленину телеграммы: "Для наведения порядка прибыл на место. Точка. Сталин. Точка". "Порядок навёл. Точка. Сталин. Точка". "Выезжаю Москву. Точка. Сталин. Точка". Все, говорят, ухохатывались, а Коба ненавидел Невского люто, но ничего поделать не мог, так как Невский был заместителем Свердлова. А когда после смерти Якова стал заместителем Калинина, генсек Коба нашёл повод, чтобы убрать его, наконец, из Кремля, но... к сожалению, оставив живым: арестовать и расстрелять не было причин. И Невский как человек образованный устроился в один из институтов преподавателем. Ничего, Коба умеет ждать...

30 октября ЦК партии утвердил Кобу делегатом на 4-й конгресс Коминтерна в Москве, который был проведён по указанию Ленина, чтобы возобновить традицию этих конгрессов. А с 21 по 28 ноября Коба разрабатывал с Бухариным проект "Декларации об образовании СССР". В декабре был занят ответственнейшей работой по подготовке Первого съезда нового государства Советов. Ленин разболелся к этому времени настолько, что 13-го декабря секретарь Ленина Фотиева предупредила Иосифа по телефону: "Товарищ Сталин, Владимир Ильич позвонил, что на работу сегодня не выйдет. Профессор Фёрстер, осмотревший его утром, установил, что кровяное давление поднялось очень высоко. Доктор запретил ему даже читать и писать". Естественно, Иосиф сообщил об этом членам Политбюро ЦК, и те назначили его как наркома государственного Контроля ответственным за нагрузки на Ленина и за состояние его здоровья. Оказывается, у Ленина от недосыпаний и многочасовых сидений за рабочим столом, от малоподвижного образа жизни, опасно сузились сосуды головного мозга, и, при малейшей нагрузке на мозг, начинались сильные головные боли.

На другой день после заседания Политбюро, запретившего Ленину работать, выяснилось, что Ленин, не в силах писать самостоятельно, надиктовал жене письмо на имя Иосифа для проведения пленума ЦК РКП(б) по вопросу о монополии внешней торговли. Крупская передала это письмо новому секретарю Иосифа Бажанову, который заменил нерасторопного Товстуху. 15-го декабря Крупская вручила Бажанову ещё одно письмо, надиктованное Лениным для Иосифа. Видимо, Ленин почувствовал какое-то облегчение и сообщал Иосифу как генсеку и членам цека о своём желании выступить на 10-м Всероссийском съезде Советов.

Иосиф решил узнать о состоянии здоровья у профессора Фёрстера и позвонил ему. Переводчик доктора-немца, очевидно, подражая ему, начал выкрикивать в телефонную трубку:

- Ни в коем случае, товарищ Сталин! О выходе из квартиры не может быть и речи! Владимиру Ильичу просто кажется, что он поправляется. Но доктор знает, что надежды на скорое выздоровление нет! Напротив, даже появляются признаки ухудшения. Так что, ни в коем случае!.."

Повесив трубку, Иосиф злорадно подумал: "Так вы что же, Владимир Ильич, не желаете считаться с запретами лечащего вас врача, так, да? А вы, товарищ Крупская, куда при этом смотрите?! Помогаете вождю пролетариата убивать себя работой, да? И считаете себя после этого коммунисткой, нет?" Хотел закурить, на радостях избавления от постоянной ленинской опеки и его требованиях не курить при нём, но в голову пришла ещё более радостная мысль: "А ведь эта лупоглазая курица даёт мне возможность повалить всю вину, за ухудшение здоровья Ленина, на неё. Действительно, куда смотрела?.. Обязана была сообщить партии, что муж нарушает запреты врача, а она сделала всё наоборот: покрывала его! И я... как нарком Госконтроля, на которого Политбюро возложило ответственность за здоровье Ленина, должен теперь сделать что?.. Отругать коммунистку Крупскую по телефону так, чтобы об этом стало известно членам цека. А если с "Рыжим" случится что-нибудь похуже головных болей, всем станет понятно, кто виноват..."

Несколько следующих дней занимался подготовкой съезда Советов, и поговорить с Крупской было некогда. Потом, 21 декабря по новому стилю, опять было не до "Лупоглазой": у самого был день рождения - исполнилось 43. Никто его, кроме Аллилуевых из Петрограда, не поздравил: видимо, забыли. Даже грузины, Авель Енукидзе, здесь, в Москве, и Серго Орджоникидзе, в Тифлисе. Друзья называются! Поэтому в гости к себе он никого не пригласил - не было настроения. Да ещё с женой чуть не поссорился. Ужалила:

- А где же твои гости, товарищ Коба? Разве у тебя нет друзей?

Ответил с обидой:

- Почему это нет? Мои настоящие друзья - на Кавказе. Прислали телеграммы на Кремль. И Серго, и Киров. Артёма Сергеева - уже нет в живых, как ты знаешь. Но зато его сын, маленький Артёмка, с нами за столом. В Кремле - меня поздравили официально: Молотов, Фотиева, все члены Политбюро. Но... это не кавказцы: не умеют поздравлять...

Ничего этого, конечно, не было, кроме поздравлений Фотиевой и подхалимов из секретариата цека партии. Но Иосиф понял, что главную обиду он испытывает не на "товарищей" по работе, а на жену, которая насыпала соль на рану. Обида была и на сына, ни слова не произнёсшего за столом. "Грузин, называется!.. - думал он, глядя на Яшку, которому в ноябре исполнилось 14 лет. - Что же он, не бывал в доме Сванидзе на днях рождений?.. Не слыхал грузинских тостов? Не помнит истории моей революционной жизни, о которой я ему рассказывал в поезде? Ведь мог же подняться, как это делают грузины, и сказать: "Разреши, отец, поздравить тебя с днём рождения!", и ещё пару фраз для присутствующих на застолье о том, что я все свои силы отдал служению делу рабочего класса и трудового крестьянства. Что я рисковал жизнью, 5 раз убегая из далёких сибирских ссылок. Что достиг должности члена правительства огромного государства только благодаря уму и организаторским способностям. Что в настоящее время я - доверенное лицо вождя русской революции - великого Ленина!" Но нет, как сидел молчаливым истуканом, так и сидит - ничего про отца не сказал. Правда, и я месяц назад не знал, что сказать Яшке в день его рождения: так и не появилось в душе тёплых чувств к нему - "чужой" какой-то, неразговорчивый и холодный растёт. Но русскому языку - почти уже обучился, за год. И в шахматы любит играть. А мне вот некогда им заниматься: воспитывает Надя. И что удивительно, мачеха, а относится к Яшке, как к родному. Сам случайно видел, как гладила его по голове, поцеловала в щёчку и что-то ласковое ему сказала. Яшка прямо-таки тянется к ней всей мальчишеской душой. Видно, в доме Сванидзе Яшка ласки не знал, поэтому и вырос таким замкнутым.

А ко мне Надежда так и не переменила своего отношения и после рождения Васьки. Скорее, боится почему-то меня, а не уважает. Так что праздничный ужин по случаю дня рождения прошёл в полном унынии. А утром, уходя на работу, Иосиф с горечью подумал: "Кажется, у меня с этой Надей и вся дальнейшая жизнь пройдёт, как в тюрьме: никакого тепла нет, даже в постели! Никакого человеческого общения. Почему? Что я плохого ей сделал? Выхлопотал трёхкомнатную квартиру у Ленина, из-за её жалоб на тесноту. А хоть что-нибудь изменилось?"

Ощущая головную боль от водки, выпитой вчера в одиночестве, он вошёл в свой кабинет в тяжёлом настроении. Подумал: "Что же это получается? Несмотря на запрет врачей, Ленин продолжает работать? 18-го числа он просил меня провести Пленум ЦК по вопросу о монополии внешней торговли, и мы заседали. После чего врачи предупредили меня о моей ответственности за его здоровье. А 20-го числа Мануильский сообщил, что Ленин получил из Тифлиса жалобу от меньшевика Мдивани на Орджоникидзе, давшему ему по морде. И теперь Ленин требует прислать ему заключение комиссии Политбюро о конфликте между ЦК КП(б) Грузии старого состава с Закавказским крайкомом, членом которого является Мдивани. Ленин звонил мне по телефону, предлагал исключить Серго из партии. Я еле отговорил его, доказывал, что сначала сам Мдивани оскорбил Орджоникидзе. Голос у Ленина был плохой, задыхающийся. Но он продолжает, выходит, работать? Куда же смотрит "Лупоглазая", его жена?"

Коба снял трубку и позвонил Фотиевой:

- Доброе утро, Лидия Александровна, Сталин. Ви знаете о запрете врачей: работать Ленину? Дажи читат!

- Да, знаю, Иосиф Виссарионович. Здравствуйте.

- А почему он звонил мне на Пленум? Виходит, он прадалжаит работат?

- Иосиф Виссарионович, Владимир Ильич с разрешения Фёрстера надиктовал письмо по монополии торговли товарищу Троцкому. А Надежда Константиновна приписала на этом письме Льву Давидовичу, что Ленин просит его ответить ему на это письмо устно, по телефону.

- Стало бит, умственная работа прадалжаеца! Ви, случайно, не знаете: Надежда Канстантинавна сичас... рядом с товарищем Лениным или...

- Она, как раз, здесь, у меня, - обрадованно перебила его Фотиева.

- Передайте ей, пажалуста, трубку! - В ожидании гневно думал: "Сейчас я покажу тебе, старая блядь, кто здесь хозяин и кто отвечает за здоровье твоего мужа! - пыхтел он злобно курительной трубкой. - Ты у меня узнаешь, как не выполнять требований Политбюро цека!"

- Слушаю вас, Крупская, - раздался в ухо старческий, дребезжащий голос, который привёл его вдруг в накопившееся, но не имевшее до сих пор выхода, неистовство:

- Сталин гаварит. - выкрикнул он с кавказским акцентом. - Ти пачиму, Надежда Канстантиновна...

- Добрый день, товарищ Сталин! Вы что, перешли со мною на "ты"?

- Не добрый день, Надежда Канстантиновна! - перебил её и он. - Сталин вас биспакоит по сэрьёзни причине... - Он почувствовал, как всё в нём дрожит от давней ненависти к этой бабе и оттого, что разговор принимал опасный для него характер, а сдержать себя уже не мог.

- Слушаю вас, - повторила Крупская, - почему не добрый? Что-то случилось?

- Да, слючилясь! Толька не у меня, а у вас, Надежда Канстантиновня!

- А почему вы так кричите на меня?

- Патаму кричу, что ви... вганяете в гроб... Владимира Ильича, важдя рэволюции и пралитариата!

- Вы отдаёте отчёт своим словам? Чем это я его вгоняю? И кто вы такой, чтобы разговаривать со мной подобным образом?!.

Он уже понял, что зарвался, но не мог остановиться (а может, подсознательно надеялся, что жаловаться Ленину она не решится, зная, что ему и без того плохо) и продолжал:

- Я - нарком гасударствэнава кантроля, каторому партия паручиля...

- А я - жена Владимира Ильича и...

- Плеват я хатэл на то, шьто ти жина! Кто разрешиль тибе утомлять главу нашево гасударства?! Чилявек болен, а ти заставляешь его диктават какие-то письма, каторие могут падаждат! Утамляешь Ленина, давеля до...

- Прекратите этот тон, товарищ Сталин! Я спрашивала разрешение у профессора Фёрстера...

- Нет, это ти прэкрати, камунист Крупская, ссилацца на то, что ти жина, палючиля разрешений у прафэсора... если не хочешь, чтоби я визвал тибя на Центральную кантрольную камиссию! Там тибе объяснят, где канчаются права жины и начинаеца атвэтствэнаст за здаровье и жизнь глави гасударства! Кантрол за здаровьем гасударствэних лиц... входит в обязанност наркома кантроля Сталина! С ниво партия спросит, куда сматрэл, а Сталин - спросит с тибя! Паняля, нет, таварищ камунист Крупская, а не жина? Жину, настаящую, ми ему можем падискат, если панадобится... - И повесил трубку.

А повесив, понял: если Крупская нажалуется за его хамскую выходку не в ЦК, а Ленину, есть ведь и свидетельница, то карьере наркома Контроля Сталина придёт конец. Эта простая мысль повергла его в ужас: рухнут все усилия, которые он положил, поднимаясь по ступенькам власти на её самый верх. Из-за чего?! Из-за дурного настроения, крика на какую-то бабу? Ну, это же, чёрт знает, на что похоже! Сорваться на такой ерунде...

2 дня его лихорадило: "Что делать, что делать?" Положение вдруг осложнилось ещё тем, что профессор-немец Фёрстер, узнав обо всём от Крупской, приехал к Иосифу в Кремль со своим переводчиком, чтобы... извиниться. Суть волнений старика переводчик изложил так:

- Надежда Константиновна совершенно не виновата: это я разрешил ей записать, под диктовку мужа, ту его просьбу, из-за которой у вас с нею произошло недоразумение.

Иосиф раздосадовано подумал: "Честный старый дурак! А как мне теперь выкручиваться из этого "недоразумения"? И тут этот пень выдал, по своей дурости или неосторожности, такое, о чём нарком Сталин не только не знал, но даже не мог и предполагать, спросив через переводчика:

- Готфрид Рудольфович, а что вас насторожило тогда, когда, осмотрев Ленина, вы запретили ему писать и читать?

Переводчик, подражая интонациям Фёрстера, изложил:

- Много работает, мало двигается, всё время повышенное кровяное давление.

- У миня - тожи павишени, - заметил Иосиф, - но чувствую я себя харашё.

- Дай вам, как говорится, Бог, и дальше чувствовать себя хорошо. Но вы - человек, активно работающий: ездите в командировки, много ходите, да и характер у вас иной - выдержанный. А Владимир Ильич вспыльчив, горяч, реагирует на всё, как типичный холерик. В марте, перед самым женским праздником, рассказала Надежда Константиновна, он прочёл сборник статей каких-то философов. И так расстроился, что давление тут же подскочило, лицо красное, как переспелый помидор, того гляди, случится удар.

Коба усмехнулся: об этом случае знали все. Ленин топал ногами, позвонил в ГПУ Уншлихту и выкрикивал в телефонную трубку: "У нас, в Москве, вышел сборник статей, названных, с позволения, "философскими". Называется "Освальд Шпенглер и закат Европы". Авторы: Бердяев, Франк, Степун и ещё там какой-то засранец. Это не философия, а настоящая белогвардейщина! Но, государственное политическое управление хлопает в это время ушами, вместо того, чтобы устроить этому издательству немедленный "закат". А вонючих интеллигентов-философов - на пароход, и выдворить в, закатившуюся в Европе, задницу! Пусть воняют своими статейками там, а не у нас, в Москве! Расплодились, как тараканы... Сколько ни расстреливали, ни выдворяли пароходами, а они не переводятся! Российская интеллигенция - это самое худшее, чем богата Россия!"

Из деликатности Коба извинился, что отвлёкся, спросил:

- Получается, товарищу Ленину уже тагда биля противапаказана работат сидя и читать.

- Да, - ответил Фёрстер. - Надо больше двигаться, ходить, а он влезает в бумаги с головою, по 10 часов кряду! Его главный враг сейчас - повышение давления! Надо же помнить об этом, если хочет остаться нормальным человеком!

Иосиф удивился:

- Что значит "остаться нармальним чилявеком"?..

Седой старик поправил на носу очки, досадливо произнёс переводчику, а тот, подражая его тону, перевёл:

- А то и значит, что если давление подскочит, это может вызвать инсульт, последствия которого самые тяжёлые: от потери речи до... летального исхода.

- Панятна... - протянул Иосиф скорбным тоном, а в душе обрадовано возжелал: "Хоть бы так и случилось. Тогда я спасён..." Вслух же проговорил: - Будим надеяца, что до етава не дайдёт. А я, са сваей старани, постараюсь сделат всё для таво, чтоби таварищ Ленин не перегружаль сибя работай. Скажите прафесару, чтоби он тожи следиль за састаянием здоровья Владимира Ильича.

Незваные гости уехали, а Коба продолжал переживать: "Наябедничает на меня "Лупоглазая" Ленину или побоится?.. На носу новый год, потом, в апреле, 12-й съезд и день рождения Ленина. Что делать? Ждать? Другого выбора пока нет".

Не знал ещё Коба, что Крупская написала жалобу на него Зиновьеву и Бухарину, объяснив им в письме, что жалуется им, а не мужу, потому, что, опасается расстроить этим мужа и ухудшить состояние его здоровья. Зиновьев расскажет Иосифу об этом и пообещает своё заступничество, окажется его временным союзником в борьбе с Троцким, который будет, до съезда партии, да и после, выступать против Кобы в печати. Но, даже не зная всего этого, Коба принял правильное решение: "Надо жить так, как будто ничего не случилось. Если Ленин узнает, что я оскорбил его жену, значит, это конец. А не узнает, значит, будет на моей стороне: мы же хотим создать новое государство? Вот и буду заниматься этим, готовить 12-й съезд. Ленин хотел сделать меня генсеком в новом государстве, чтобы управлять партиями всех Республик. А вдруг всё так и получится? Зачем опускать руки преждевременно? Наоборот, надо действовать, угождать Ленину!"

Новый год прошёл хотя и в напряжении, но без потрясений и ссор, дома, по-семейному, спокойно. Спокойно было, во всяком случае, не "возбуждалось" ничего и со стороны Крупской, которая уехала с Лениным в Горки. День за днём проходила зима, и Коба начал верить в то, что всё забудется, как-то обойдётся, и отдавал все свои силы на подготовку съезда партии, внушал всем, что генсеком надо избрать не русского человека, так как в новом, общем для всех, государстве будут коммунистические партии и других республик. Ну, а кто же более всех способен им быть? Ясное дело, он, Коба Сталин...

И вдруг, в начале марта, Ленин вернулся с женой в Москву, и из его квартиры потянуло запахом холодной войны. 7-го марта тихо вошла в наркомовский кабинет Кобы управделами Совнаркома Лидия Фотиева и, почему-то не глядя в глаза Иосифу, поздоровалась и сообщила, прижав палец к губам:

- Иосиф Виссарионович, позавчера, в приёмной Ленина, работала Володичева, советовалась, как ей быть: Владимир Ильич оставил ей письмо для вас, но попросил, пока, не вручать его вам - ему надо было что-то там ещё уточнить... Письмо очень неприятное для вас, и она не знает, то ли позвать вас к себе, то ли самой принести, когда Ленин разрешит.

- А что в этом письме, вы в курсе?

- Да. В нём идёт речь о том, чтобы вы официально, в письменной форме, принесли извинение Надежде Константиновне за грубый разговор с нею по телефону в конце прошлого года, помните?..

- Да, помню, - кивнул он. И деланно удивился: - А почему об этом просит Ленин, а не Крупская?

- В письме - оно коротенькое - Владимир Ильич объясняет всё это.

- А зачем в тот день, когда я её отругал, Крупская приходила к вам?

- Теперь уже не помню, Иосиф Виссарионович. По-моему, ей нужна была какая-то справка... Хорошо только помню, как она побелела после разговора с вами и позвонила сестре Владимира Ильича. Губы тряслись... И стала жаловаться.

- На меня?

- Да, на вас. Обозвала, извините, азиатом и спрашивала, что ей делать. "Володе пожаловаться не могу, боюсь расстроить". Мария Ильинична ей что-то посоветовала, и Надежда Константиновна согласилась: "Хорошо, я так и сделаю, напишу записку друзьям Володи, чтобы оградили меня от дальнейших оскорблений этого... азиата". А теперь вот не пожалела муженька, как только ему полегчало.

Коба, поняв, что Фотиева не любит ни Крупскую, ни Ленина, тихо спросил:

- Лидия Александровна, а почему вам не нравится Владимир Ильич? Много кричит, да?

- Ну, к этому мы все уже привыкли. Дело в другом. На работе у него всё аккуратно: разложено, как говорится, по полочкам, по бумажкам, записано, чтобы не забыть. А вот в быту - неаккуратный и неопрятный. Я это знаю, ведь он жил у меня в Питере на квартире несколько дней. А я - человек брезгливый, потому и зародилась к нему неприязнь.

"Ишь ты, брезгливая она, - подумал Коба. - Посидела бы ты в тюрьмах, да ссылках, как мы, где никаких условий. Ни постираться, ни помыться толком. А "Рыжий", говорят, ещё и сифилис подхватил в Мюнхене, когда жил там без жены. Наверное, слыхала об этом, вот и брезгует. Все вы, женщины, сволочи!"

Видя, что Фотиева собирается уходить, он сказал:

- Пусть Мария Александровна приносит мне это письмо.

- Иосиф Виссарионович, но... это между нами, то, о чём мы говорили...

- Разумеется, Лидия Александровна. Всего вам хорошего!

Фотиева ушла. А он дал волю чувствам: "Ах, старая блядь, лупоглазая курица, всё-таки нажаловалась! И это перед съездом! Знает, когда лучше всего человеку насрать!.. Ну, и что мне теперь делать?.."

Стал соображать: "А может, сама судьба прислала мне эту Фотиеву? Чтобы я смог опередить "Рыжего", пока он не начал действовать... Уж если он что задумает, от своего не отступится! Надо что-то придумать! Но сначала всё выяснить у Володичевой..."

Только принялся придумывать себе оправдания перед Лениным, как в кабинет вошла Мария Александровна Володичева с конвертом в руке: "На ловца и зверь...", говорят русские.

- Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Вам записка от Владимира Ильича...

По её глазам и волнению, Коба понял, что она сама печатала это письмо.

- Товарищ Ленин просил вас прочесть и ответить ему... Копии этого письма... он просил передать товарищам Каменеву и Зиновьеву.

Кровь бросилась в голову Кобы, но, по мере чтения, отхлынула, и он дочитывал это письмо, ощущая странную дрожь во всём теле. Ленин надиктовал ему следующее:

"Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, тем не менее этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением, Ленин".

Закончив читать, Коба внешне спокойно, отчетливо выговаривая каждое слово, медленно проговорил, глядя в испуганное лицо Володичевой:

- Это... гаварит... не Ленин, это гаварит... его балезн. Я - не мэдик. Я - палитик. Я - Сталин. Если би... мая жина, член партии... паступила не правилна... и её наказали, я... не счёл би себя вправи... вмэшиваца в ета деля. А Крупская - член партии... Но, если Владимир Ильич настаиваит, я - гатов извиница... перед Крупской...

- Я могу идти? - тускло спросила женщина. - Передавайте привет Наде и поздравление от меня с праздником. А может, вы напишете ответ Владимиру Ильичу сегодня? Ведь ещё почти целый день впереди!..

- Харашё, занису атвет сиводня жи, - пообещал он. - Можите са спакойной совестью идти.

Виновато опустив плечи, Володичева ушла. А он принялся сочинять текст извинения перед Крупской и мотивы, допущенной им, ошибки (был расстроен; озабочен здоровьем вождя партии и пролетариата; непониманием моей позиции "товарищем Крупской"). Всё это было для него обидным, унизительным, но... написал. Поставил число: 7 марта 1923 года. И хотел уже было отнести конверт в кабинет Ленина Володичевой, но тут ему в голову пришла разумная мысль: а что, если сперва позвонить Крупской и попытаться сначала с нею уладить конфликт, а потом уже с Лениным.

Телефон квартиры Ленина оказался занят. Видимо, Крупская с кем-то разговаривала, и ему захотелось узнать, с кем и о чём. Тут же выдвинул из стола ящик с секретным телефоном, набрал нужный номер и подсоединился для подслушивания. Каким же было его изумление, когда в ухо ему раздался голос Крупской, а затем и его собственной жены.

- ... видимо, Владимир Ильич узнал об этом, когда мы были ещё в Горках. Позвонил в Кремль Фотиевой и попросил её передать Сольцу, что он... Ленин, ручается за вас! И чтобы Сольц вычеркнул вашу фамилию из списка на вычистку из партии. Так что не беспокойтесь...

Жена проговорила тёплым голосом:

- Передайте ему мою благодарность и пожелание поскорее выздороветь! А вас, Надежда Константиновна, я хочу спросить вот о чём... Мой муж накричал на вас, из-за чего?

- Откуда вы знаете, что накричал?

- От Марии Игнатьевны Гляссер. Она мне сообщила, что Владимир Ильич возмутился и требует объяснений от моего мужа. Я и подумала, что весь этот сыр-бор - из-за моей вычистки из партии.

- Да не будет никакой вычистки, поверьте мне! Тут совсем другое дело.

- Вот я и хочу знать: почему, так грубо, разговаривал с вами мой муж? Для меня... это очень важно, Надежда Константиновна!

- Надежда Сергеевна, ведь вам... я не жаловалась на него. Не проще ли вам спросить его самого...

- Да он же тогда станет расспрашивать меня, откуда я знаю, мстить Марии Игнатьевне.

- Вот даже как! Ох, я уж теперь и не рада, что пожаловалась друзьям, которые рассказали Владимиру Ильичу. Но всё равно, доподлинных слов и тона вашего мужа я повторять не хочу. Скажу вам только, что та`к со мной... никогда, никто не смел разговаривать! Меня страшно оскорбил его тон. Поэтому я и заварила эту кашу, сгоряча. Но, зачем вам-то всё это? - недоумевала Крупская. И голос жены, почти плачущий, заторопился:

- Понимаете, Надежда Константиновна. Мой муж бывает грубым и со мной. Но, что он... генеральный секретарь партии... человек очень выдержанный вне дома, способен сорваться до хамства с официальным лицом... для меня - новость. Выходит, я плохо знаю его, и мне стоит задуматься, продолжать ли с ним совместную жизнь?.. Иногда я замечаю, что и в идейном плане он циничен. А это для меня - совершенно неприемлемо, так как я воспитана отцом... в духе преданности целям революции. И мне очень тяжело будет, если...

Крупская ласково перебила Надю:

- Наденька! Простите за фамильярность. Советую вам... не делать скоропалительных выводов. Я, например, за столько лет знакомства... не увидела в товарище Сталине... каких-либо отклонений с этой стороны. Напротив. Кстати, Владимир Ильич - тоже не подарок в личной жизни, и нежных чувств, как вы, наверное, знаете, у нас с ним никогда не было. Он, в этом смысле, как и я, очень несчастливый человек. А это... портит характер. Но в целях революции - мы с ним никогда не расходились ни на волосок! И Сталина он считает настоящим большевиком и человеком, нужным для партии. Его лишь тревожит, что Сталин и Троцкий... своими личными, нетерпимыми отношениями могут привести... к расколу партии! А тут ещё Сталин и со мною поссорился... Пойдут сплетни, интриги, слухи, и партия начнёт разваливаться. Мне ведь тоже от этого... сладко не будет.

"Какая сволочь, старая блядь!" - прошептал Коба.

- Прошу прощения, Надежда Константиновна, что и я... в какой-то мере, виновата во всём этом!..

- Да вы-то при чём тут?! Ладно, будем надеяться, что всё образуется. Не переживайте так, всего вам хорошего! - Крупская повесила трубку, и в ухо Кобы пошли гудки.

В голову Кобы ничего уже не шло, и он, тоже без настроения, как и Володичева, побрёл домой. Но и дома ему не стало легче: как-то само собой вышло, что вопрос между ним и Надей получил неожиданное и неприятное продолжение.

- Что случилось, Надя? - спросил он, увидев мрачное лицо жены.

- Не подходите ко мне!

- Пачиму я не должен к тибе падхадит?

- Потому, что вы - чужой мне человек!

- Как это я - "чужёй" тибе? Я - твой мужь.

- Да, вы были моим мужем. А потом - предали меня!

- Кагда я предал тибя?..

- Ещё в прошлом году, оказывается. Включили меня в список "чуждых партии элементов". На вычистку из партии. Значит, и вы для меня после этого - тоже чужой.

- Кто тибе об етам сказаль? Крупская, да?

- Откуда вы узнали? Вы что - колдун?

- Я не кальдун, Надя, а логик, - смягчил он свой тон на добродушие. - Да, твой мужь логик, аб етам знают все. А вот у маей... харошенкай жёнушки... логики, кажется, нет вообще.

- Это, почему же вы так считаете?

- Садись, пожялиста, и пагаварим па-чилявечески: без "ви", как мужь и жина. Зачем таропишься с вивадами, не вислюшав "пративную" старану?

- Хорошо, я слушаю тебя, - жена села. - Зачем вы хотели меня исключить из партии? Чтобы унизить, да? За что?

- А разве для женщини так важна: в партии ана или нет? Ведь ета жи тибя твой атэц надаумил вступит. Сама ти до етава ни дадумалясь би.

- Пусть так. Но, коль уж вступила, зачем нужно было унижать меня исключением?

- Деля с тваим исключением биля не во враждебности к тибе, а в неуплате табой членских взносав. Твоя фамилия, пад каторой ти числишься в партии, аппаратчикам... ни о чём ни гаварит! Все знают тибя как жину Сталина. А какая-то Аллилуева - не платит членьских взносав... уже более года! Вот иё и включили в список на вычистку. То есть, праизашля бюрократическая ашибка, нидаразумени, а ти... сразу в панику. Пашля с такими вапросами к товарищу Ленину, Крупскай. Ти что, ни могля обратица ка мне, да? Я улядиль би ета деля за 10 минут! Но, вместо етава, сталь для тибя... "чужим". Так, нет? Если судит па фактам, а не па чуствам. Зачем абидилясь?

- А как поступили бы вы, на моём месте? Вы же - молча, даже не предупредив меня об этом, чуть не исключили из партии... как "чужой вам элемент"! Так поступают только с врагами!

- Но я же объясниль тибе только что, как всё полючилёсь...

- Но, перед этим, вы спрашивали, зачем женщине партия, политика?..

- Потому что считаю, что главное для женщины - семья: муж, дети!

- Так вам, коммунистам, нужны беспартийные жёны или соратницы? Почему же тогда состоят в партии и ходят на собрания жёны Молотова, Бухарина, другие женщины?

- Я думаю, - спокойно ответил он, - они и сами не знают етава.

- Это Крупская-то не знает? Зачем вы ей нахамили?! - озлобилась жена снова.

И он попытался смягчить её шуткой:

- У Ленина - нет любимой женщини, ему нужна - Толька коммунистка. Ведь он живёт, словно евнух, патаму и злой.

- А вам... остальным членам политбюро и цека... нужны лишь гаремные проститутки?! Так, что ли?

- Надя, оставь етат тон! - озлился и он. - Как ти са мной разгавариваишь?!. При чём тут праститутки?..

- При том, что вы... подходите ко мне с ласками, только когда вам... хочется. Не интересуясь при этом, хочу ли этого я!

- Но ти же патом... тожи...

Она резко перебила:

- Потому что вы... как какой-то колдун... словно гипнотизируете меня! И я, не помня себя... отдаюсь вам. А потом... будто просыпаюсь, и ничего не понимаю!

Закричал на неё:

- Зачем опять гавариш, что я - какой-то калдун?! - Ему хотелось увести её подальше от случайного, но верного предположения о гипнотическом воздействии на неё. Но она будто не слышала его слов, выплёскивая скопившиеся обиды и возмущение:

- До сих пор не могу себя понять: как я вообще оказалась с вами в постели? Ведь я была ещё девочкой, и даже в мыслях не имела... с вами спать!

Ужаленный обидою, он задохнулся:

- У нас тагда била любовь. А теперь... я не узнаю` тебя.

- Не было никакой любви! Никогда не было! - выкрикнула она и расплакалась. - Было... только вино, а потом... какой-то дурман! И обруч на голове... Я до сих пор... боюсь вас!

- На-дя! Апомнис... Зачем так обидно ссоришься са мной?

- А как вы разговаривали с Крупской?! С женщиной, которая старше вас!

- Да, я винават: не сдержался. Но я грубиль - не женщине, а члену партии, которая вывиля меня из себя... не как тваиво мужя, а как... наркома Сталиня, катораво Палитбюро... сделялё атветственим за ахрану здаровья таварища Ленина.

- Но ты же с ней вёл себя... просто по-хамски! Ты... вообще грубый человек, разве не так?

- Ленин тожи бываит грубий. Такая сейчас тяжёляя у нас у всех... абстановка. Дажи приказиваит... расстреливат. Так, нет?

- Согласна. Но он - больной. У него часто... невыносимые головные боли! А ты так грубо обошёлся с Надеждой Константиновной, зачем?

- А ти можишь объяснит мне: зачем так разговариваешь сейчас са мной?

Жена не захотела больше говорить вообще, и он опять отправился на работу, чтобы не видеть её. А ведь до этого планировал зайти в кремлёвский магазин, купить ей подарок к завтрашнему празднику. Теперь же решил вручить Ленину своё письменное извинение и пойти выпить с Авелем Енукидзе. Из-за ссоры с женой, его охватило такое тяжёлое чувство одиночества, что не помнил, как добрался в Совнарком, как очутился на ленинском этаже. Никого нигде не было, скоро конец работы, и он шёл по коридору, ничего не видя перед собой, ощетинившийся, злой. И вдруг увидел впереди, напротив кабинета Ленина, его самого, возле окна, выходящего во двор. Ненавистный "Рыжий" стоял к нему спиной и рассматривал двор, где красноармейцы расчищали лопатами снег.

Почему-то вдруг вспомнился, подслушанный по телефону, звонок Ленина председателю Ревтрибунала России Крыленко: "Николай Васильевич, как вы смотрите с точки зрения юридической законности: можно ли теперь отдать Шляпникова под суд, за его контрреволюционные призывы?"

Крыленко. "А почему бы и нет, если это необходимо. Из членов цека - он выведен. О его контрреволюционности известно всем. Так что..."

Ленин. "Благодарю вас!"

В душе Кобы поднялась такая волна ярости, что, не думая о последствиях, он неслышно подкрался к Ленину сзади и, не окликая его, не здороваясь, сосредоточив всю свою волю, начал злобно внушать: "Тибе плёха, плёха! Вся кровь - в голову, в голову!.. Удар! Удар!.."

Даже не предполагал в себе такой злобы к Ленину, которая вдруг волной окатила всю душу. Никогда не подозревал в себе этой ненависти к человеку, который, если разобраться по-честному, не унижал его и не оскорблял, а, напротив, только продвигал всё время с поста на пост выше и выше. И вот выясняется, что противно в этом человеке всё: и самонадеянность, о которой намекал Бухарин, и высокомерие (он, видите ли, незаменимый!), и даже лысина-плешь, картавость, маленький рост, рыжесть. "Выходит, все эти чувства, до сих пор, были запрятаны где-то в тайниках души? Выходит, мы сами себя... не знаем?.."

Всё случилось как-то само собой. Увидел, вспыхнула ненависть, остро захотелось уничтожить гипнозом. Мягкие вкрадчивые шаги к нему, и вот он уже у него за спиною, и вот внушает: "Вся кровь хлынула тибе в голову, в голову! Стучит в виски, бьёт в мозги! Тваим кравеносним сасудам больна, больна! Кровь разривает их! Тибе плёха, плёха! Савсем плёха! В галаве шюм и боль! Сычас ти упадошь, упадошь..."

Ленин тяжко простонал и, охватив руками голову, словно боясь, что она у него расколется, пошатываясь, направился к двери своего кабинета. Коба же, вдогонку ему, шептал:

- Сволачь такая! Шляпникава - аристоваль, иво старонников - аристоваль! Каллянтай - вислал паслом в Норвегию, чтоби падальше... А Томскава, катори нидавна вернулся из Туркестана - прастил, да? Я тибе сичас устрою, шякал ванючи, такое, что ти не забудешь етава да смерти!

Очнулся Коба только у себя в кабинете, не помня, как шёл и что делал, возвращаясь в свой корпус. И сразу же стал ругать себя: "Ишак! Разве можно быть таким неосторожным? Чуть не погубил себя!.."

"А всё-таки не погубил, - прихлынула вдруг радость. Всё было спокойно, тихо. Родной кабинет. А вот враг, кажется, повержен. Душа возликовала: - Значит, у меня, хотя и случайно, а получилось, как и с Надей, с Лидой, с Ольгой Евгеньевной, с Крестинским... А сейчас получилось и с Лениным! Которому я во всём завидовал. Выходит, я - сильнее его! Почему же я сразу до этого не додумался? Уже давно было бы кончено всё!.. Боялся, дурачок... Но теперь пусть боится меня он. Мы ещё посмотрим, кому придётся извиняться и уступать дорогу!.."

Раздался телефонный звонок.

- Слушаю, Сталин, - поднял он трубку.

В ухо ему сладкой музыкой стал вливаться тревожно-испуганный голос Володичевой:

- Иосиф Виссарионович, Владимиру Ильичу плохо, лежит на диване. Я вызвала врача... Похоже, он сегодня уже не будет работать.

Коба начал хитрить:

- Прашу пращени, Мария Александровна! Передайте Владимиру Ильичу, что Сталин хатель принести извинений. Я ни хатель абижять Надежду Канстантинавну, вишлё слючайни... Жилаю ему здаровья, всиво харошива, да свиданий!.. - Повесив трубку и оживая от радости, что всё обошлось, посмотрел на себя в зеркало и, сам себе, вслух проговорил:

- Вот и харашё. Всё правильна...

"Конечно, правильно, - продолжал он радоваться. - "Рыжий" теперь не скоро вернётся к этому вопросу! Успею что-нибудь придумать..." - И вспомнил вора в законе Нико Паташвили, отравившего своего "друга". Подумал: "А, может, и мне так поступить?"

10-го марта Иосиф узнал: ночью у Ленина произошло кровоизлияние в мозг - инсульт, который привёл к усилению паралича всей правой половины тела и к полной потере речи. Вождь превратился в мычащего человека. Иосиф обрадовался опять: "Не надо травить Ленина, подохнет и сам, а надо... превозносить его, внушать всем, что его недостаёт нам в Совете Народных Комиссаров, как свежего воздуха, и показывать свои переживания по этому поводу. А главное, не трогать "лупоглазую курицу"!" Иосиф снова почувствовал себя в Кремле комфортно.
5

Вождь, однако, не подыхал, продолжал жить, а газеты сообщали, что он идёт на поправку. Хотел выяснить у Крупской, так ли это, но та, узнав его голос, повесила телефонную трубку. Решил разузнать всё у Зиновьева.

Кабинет Зиновьева находился в здании, где теперь располагался Коммунистический интернационал. Секретарём организации была Стасова. Зиновьев же был заместителем Ленина в этой "международной цитадели сионистов", как назвал Коминтерн арестованный лидер "Рабочей оппозиции", Шляпников.

Войдя в кабинет Зиновьева и поздоровавшись за руку, Коба шутливо спросил:

- Ну, как вам тут живётся после Питера и выдворения Горького из России?

Поняв намёк на ссору с Горьким ещё в 18-м, когда жена не поладила в Питере с бывшей женой Горького Андреевой, а затем и с его любовницей "графиней" Будберг-Закревской, Зиновьев ответил с плохо скрываемым раздражением:

- Если вы только за этим, то можно было и не заходить, а по телефону...

- Не обижайтесь, Григорий Ефимович, я пашютил. Да и разговор у меня к вам не телефонний, а доверительни.

- Ладно, - примирительно улыбнулся Зиновьев, вспомнив, как Сталин защитил его от насмешек Троцкого в 19-м году, когда Юденич наступал на Питер, - слушаю вас...

Коба ответно улыбнулся, но спросил всё же с нотками обиды в голосе:

- А пачиму ви с Каменевым даже ничего не сказали мне о том, что Крупская жаловалась вам на меня? Написала вам какое-то письмо. А теперь вот и Ленин послал копию своей записки мне с требованием извинений. Палючили эти копии, нет?..

- Получили. Но Ленин же сейчас тяжело болен. Не хотели тревожить.

- А что написала Крупская в прошлом году, помните, нет?

- Да тоже ничего интересного. Каменев оставил это письмо мне. Могу показать, если хотите... - Зиновьев полез в один из ящиков своего письменного стола. - Вот она, эта записка... - протянул он исписанный Крупской листок.

- Давай, пачитаю... из-за чего весь етот сир-бор загарелься, - схватил Коба записку, впиваясь глазами в текст. Крупская писала:

"Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне дороги не менее, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чём можно и о чём нельзя говорить с Ильичём, я знаю лучше всякого врача, т.к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и Григорию, как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которое я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до предела".

"Лучше бы ты подохла!" - подумал Коба.

- Ну, что скажешь? - вывел Зиновьев Кобу из задумчивости.

- А что я магу сказат, Гришя? Винават, пагарячилься тагда. Гатов извиница. Но типерь ана, судя по абстановке и таму, что ни хочит даже гаварит са мной па тилифону - вешяет трубку, услышав мой голас, не в састаянии занимаца этим вапросом. Да и мне сейчас не до етава: надо готовит даклад к съезду...

- Ладно, - улыбнулся Зиновьев снова, - не переживай. Мы с Каменевым постараемся уладить этот конфликт.

- Спасиба, дарагой!

На этом расстались.

Глава четвёртая

Жизнь никого не ждала и шла дальше. Сталин готовился к предстоящему съезду. Ленин продолжал болеть, но "Правда", выпускавшая ранее враньё о состоянии его здоровья, стала выпускать просто информационный бюллетень из общих фраз с указанием нормальной температуры и кровяного давления. Затем пошли приветствия и поздравления вождю с днём его рождения, с пожеланиями доброго здоровья от трудящихся. Перед съездом "откликнулся" приветствием к делегатам, едущим в Москву, и сам вождь. Сталин, знавший о том, что вождь способен только мычать, изумился, обращаясь к Бухарину, с которым вместе готовил тезисы к докладу по национальному вопросу:

- Никаляй Иванович, кто на сей раз стоит за сочинением приветствия делегатам от имени Ленина?

- Зиновьев. А что? - спокойно ответил Бухарин, вздохнув.

- А зачем ета ему, как ви думаете?

- Не знаю, - пожал плечами Бухарин. - Я могу лишь предполагать.

- И что ви придполягаете?

- Только это между нами...

- Разумееца, - кивнул Сталин. - Я тожи вискажю вам сваё мнение.

- Хорошо, - согласился Бухарин. - Я думаю, что Зиновьев хочет этим ну... "притормозить", что ли, необдуманные шаги Льва Давидовича, которые могут повлиять на делегатов съезда.

- И я так думаю! - обрадованно выпалил Сталин. - Зиновьев и Каменев, я думаю, баяца, что Троцки можит использават недееспособност Ленина и... предлажит себя вместо Ленина, а потому стараются внушить всем, что балезинь Ленина - времинна.

- Согласен с вами, - кивнул Бухарин. - Но они, видимо, согласовали эту информацию для газеты и с Крупской, так как она, тоже без колебаний, ответила мне по телефону, что Зиновьев лицо официальное в государстве, член Политбюро, и если он считает необходимым, то можно и нужно сделать заявление от имени Ленина. Чтобы...

- Чтоби, - перебил Сталин, - предотвратит государственную смуту! Так, нет?

- Да, именно так, - подтвердил Бухарин.

- Вот толька все они, и ви в том числе, забыли сагласават етат вапрос с секретарём партии и, тожи членом Палитбюро, товарищем Сталиным! Пачиму?

- Я Зиновьеву это высказал, но он... - Бухарин замялся и густо покраснел.

- Ни нада гаварит, если вас это смущаит, - остановил Сталин. - Я и без етава знаю, что у Зиновьева, да и у Каменева, на уме. Хочу вас толька предупредит: впредь ссилайтесь... на маё распоряжени как члена Палитбюро, катораму ета бюро... поручилё атвечат за состояние здаровья Ленина, саветоваца с таварищем Сталиним: а чём можьна писат в газете о Ленине, а о чём нилзя. Если ани... ни жиляют неприятностэй.

- Хорошо, товарищ Сталин.

- А теперь, если можите, атветьте мне чесна: как ви лично атноситесь к Ленину, его жене, к Зиновьеву с Каменевым, и к Троцкому? Сейчас такое сложьнае... я би сказаль, смутнае время, что мне хателас би знат, на каво рассчитывать в нашей партии. В смисле паддержки.

- Вы задали мне очень сложный вопрос, Иосиф Виссарионович.

- Ви вправе ни атвичат... - перебил Сталин. - Ета ваше личное делё.

- Нет, я могу вам высказать своё мнение относительно перечисленных товарищей по партии. Но... не уверен в правильности моих характеристик, они могут быть субъективными.

- Сагласин, - кивнул Сталин, - гаварите тагда, что щитаете вазможьним.

- В таком случае, я начну с вопроса к вам: а как вы... ко мне относитесь... как человек?

Сталин рассмеялся:

- Вас я щитаю барцом, и - давиряю вам. - А про себя подумал: "Хотя, по большому счету, я - никому не доверяю!"

Бухарин польщёно улыбнулся:

- Ленин для меня - опасен. Он справедлив ко мне лишь до тех пор, пока я... его устраиваю как политик. А перестану устраивать, может даже арестовать.

Надежду Константиновну я не очень уважаю, но мне её часто жаль.

- Пачиму?

- Несчастливый она человек. В подробности вдаваться не хочу.

Зиновьев и Каменев? Не знаю даже, что и сказать. У меня к ним... сложное отношение. Люди они, безусловно, умные, но... поступают чаще не по совести, а по необходимости. Однако ленинской жестокости - у них нет.

- Вы их не любите?

- Не люблю. - Бухарин замолчал, о чём-то задумавшись.

- Вы забыли о Троцком, Николай Иванович.

- Нет, я не забыл. Просто не хочется о нём... Человек крайностей и противоречий, хотя и яркий. Я подозреваю его в сионизме. А расисты для меня - всё равно, что... А, не хочу!.. Он только себя любит. Причём, до обожания. Это большой недостаток, свидетельствующий о недостатке ума, хотя сам он считает себя очень, очень умным! А расизма набрался, вероятно, в Нью-Йорке. Там и сейчас Международный Центр сионизма. Только оголтелый сионист мог додуматься до такой кощунственной мысли, как сделать памятник Иуде и поставить его возле православного монастыря, перед которым на глазах христиан расстреливают тысячи военнопленных.

- А расстрель пальковников и генералёв на Лобном мести в Маскве! - напомнил Сталин. - Заслуженних героев Японской вайни, стариков!

- И где приказал расстреливать! На позорном месте, где казнили преступников!

- Как ви думаете, если би такое сделали римляне в Иерусалиме над иудеями, аб етом зналь бы весь мир или нет?

- К сожалению, Рим делал это своими "крестовыми походами". Правда, не в таких масштабах. Мир всё же узнал о деяниях Троцкого. Но Ленин не сделал ему даже выговора. И мы вынуждены и руку ему подавать, и сидеть рядом. Нелепо всё же устроена жизнь!..

Сталин усмехнулся:

- А гаварили, что баитесь дават характеристики.

- О Троцком я позволил себе потому, что его сейчас многие не любят.

- А женщины?

- Этого я не знаю. Давайте вернёмся лучше к национальному вопросу, который будет самой главной темой на съезде.

- Да, ето тяжёляя тема, - согласился Сталин. - Помните, как Ленин обозвал меня и Дзержинского? "Поляк Дзержинский и грузин Сталин - это худшая разновидность великодержавного шовинизма" - кричаль он на нас, и влепиль даже вигавор.

- Да, помню. Но подробностей не знаю, из-за чего это всё началось?

- Могу рассказат, если это вас интересует.

Бухарин кивнул:

- Интересует, в связи с главным вопросом съезда - национальным.

- Нет, - поправил Сталин, - главное - это ниабхадимост саздания в крестьянском государстве тяжёлёй прамишленнасти и увеличения численности рабочего класса, так как ми... асуществили в етом гасударстви диктатуру пролетариата.

- Но пролетариат-то у нас будет - многонациональный!

- Ета уже - втарой главни вапрос.

- Так что, всё-таки, произошло в Грузии? - вернул Бухарин разговор к истории о недовольстве Ленина.

- В Тифлисе пассорились глава правителства Грузии Серго Орджоникидзе и бивший меньшевик, а теперь член нашей партии, Мдивани. Мдивани аскорбиль Серго. Тот даль ему пащёчину. Посли чиво Мдивани ещё и написал жялябу Ленину на Серго: "ваши рукавадители решают партийние разногласия насилием". Ленин патребоваль, чтоби я винес ета делё на пленум Палитбюро. Послал меня в Грузию с Дзержинским и другими членями камиссии, расследоват абстаятелства и исключить Серго из партии, если подтвердица рукаприклядство. Ми правэрили всё, поняли, что праизошля абичняя стичка грузинских горячих характеров, и я атстаяль Серго от исключения из партии. Но Ленин абазваль нас...

- Да, Ленина мёдом не корми, когда он хочет показать свой "демократизм".

- Ну, вот и вся история с нашим "великодержавним" шавинизмам.

Бухарин ядовито заметил:

- Расстреливать людей без суда, это демократия. А за пощёчину - исключение из партии!

- Вы всё правильно поняли. Остальное увидите на съезде сами: что такое русский великодержавний шавинизм, грузинский национализм, и так далее. Харашё, что на съезде ни будит Ленина...

- Ладно, я помогу вам подготовить доклад по национальному вопросу, насколько это в моих силах, - пообещал Бухарин. И придвинув к себе лист бумаги, быстро написал план статьи. Выглядел он так:

1. Там, где нет промышленности, там нет и пролетариата, главной силы, объединяющей людей разных национальностей для развития общей государственной экономики и осуществления диктатуры рабочего класса. Стало быть, наша главная задача партии коммунистов организовать создание в Союзе Советских Социалистических Республик тяжелую индустрию во всех Союзных Республиках и в центре России.

2. Национальные взаимоотношения. Не допускать со стороны коммунистов в республиках - критики русского шовинизма, это должны делать сами русские коммунисты, которые, в свою очередь, не должны критиковать коммунистов национальных республик за их национальный шовинизм, это обязаны делать сами коммунисты в своих национальных республиках.

3. Арбитром в национальных республиках (вплоть до права на выход из состава СССР) должен быть всесоюзный ЦК партии, генеральным секретарём которого желательно избрать коммуниста нерусской национальности, имеющего большой опыт в работе по партийному строительству. Только такие меры позволят нашей партии избежать национальных ссор и хаоса.

Кончив писать, Бухарин протянул план Сталину, который, медленно прочитав его, обрадовано согласился:

- Ета имена то направление, а катором я думаль и каторое мне пригодица для управления страстями на съезде. Благодарю вас, Никаляй Иванович! У вас хватка настоящего журналиста! А канкретние детали я изляжю и пакажю потом вам.

Бухарин напомнил:

- Надо, чтобы на пост генерального секретаря партии предложили съезду вашу кандидатуру как наиболее опытного коммуниста в перечисленных вопросах. И чтобы выдвигающие вас на этот пост были сами людьми авторитетными в партии! Ленина на съезде, видимо, не будет. А потому Троцкий может воспользоваться этим как-то по-своему.

- Спасиба, Никаляй Иванович, за падсказку, я учту ета. Да и постараюсь так виступит на етом съезде, чтоби не возникля ни у кого, никаких, самнений в атнашени даклядчика Сталиня. (окончание следует) ----------------------
Ссылки:
1. Воспитанность на базаре не купишь. Назад

Комментарии: 4, последний от 22/01/2011.
Размещен: 14/12/2009, изменен: 04/01/2010. 246k. Статистика.
Роман: Проза

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Комментарии: 4, последний от 22/01/2011. © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com) Размещен: 14/12/2009, изменен: 04/01/2010. 246k. Статистика. Роман: Проза 5. Эпопея, цикл 1. `Эстафета власти` Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:

Сотников Борис Иванович : другие произведения.

Книга 7. Сталин и красный фашизм, ч.1