Книга 10. Рабы-добровольцы, ч.6 (продолжение)
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 2 "Особый режим-фашизм"
Книга 10 "Рабы-добровольцы"
Часть 6 "Под негласным надзором" (продолжение)
-------------------------------------------------------------------------------------------------
5
Может, этого и не произошло бы, если бы Алексей не поселился в доме своего родственника, Саши Ивлева, у которого была 14-летняя дочь Вера, учившаяся в 8-м классе. Однажды она объявила отцу, что ему надо сходить в её школу на родительское собрание.
- Опять к твоей Неониле?.. - упавшим голосом спросил Саша дочь. Обернувшись к Алексею, добавил: - От неё даже мухи дохнут, такую скучищу развезёт!
- Па, ну я-то при чём? Мама болеет. Ты - не хочешь. Что же мне теперь, дядю Лёшу просить?
Вот тут Саша и пригласил Алексея на то роковое собрание в школе, где всё получилось не по их воле, но заставило задуматься, из какой почвы вырастает всенародное рабство и расползается, словно ядовитая амброзия, по всей славянской земле.
- Лёш, пойдём вместе, а? - ухватился Саша за мысль дочери. - Ты ведь тоже когда-нибудь женишься, родятся дети... Будешь хоть иметь представление о воспитании.
- У меня оно есть.
- Как это? Без детей?
- Я каждый день вижу, как ты с Олей воспитываешь своих: Андрейку и Веру.
- Ну и как?
- По-моему, хуже некуда: никак!
- Тогда пойдём в школу, посмотришь на профессиональных педагогов! Там учат рабскому патриотизму: хоть увидишь, что это такое. Может, перестанешь удивляться взрослым "патриотам"-идиотам!
Саша говорил с какой-то обидой, зло. И Алексей, чтобы утешить его, согласился. Он уже привязался к этому родственнику, которого отец спас на фронте от смерти в 44-м году. Саша был старше Алексея всего на 5 лет, а по убеждениям, взглядам на жизнь они оказались единомышленниками. Однажды как-то засиделись допоздна в комнате Алексея на нижнем этаже за бутылкой водки, и Саша стал рассказывать о своём отце, предупредив:
- Только ни слова об этом Ольге! Она ничего не знает.
Выяснилось, что отец Саши, Николай Константинович, отсидел 10 с половиною лет в одном из норильских лагерей, где просидел 7 лет и новый здешний знакомый Алексея, Василий Крамаренцев. Собственно, с этого Крамаренцева и начался разговор с Сашей, который поинтересовался: "Кто это к тебе приходил?" Алексей ответил, ну, и пошло под водочку...
- Так твой отец живой, что ли? - удивился Алексей.
- Живой, - признался Саша. - Только живёт теперь не здесь, а в Феодосии. А я - в его доме. Его забрали в 44-м прямо отсюда. Оля не знает об этом. Я женился на ней после войны.
- А почему отец уехал в Феодосию?
- О, Лёшенька, длинная история и невесёлая!.. Правда, у моего друга по работе - тоже инженер-металлург, в прошлом москвич - Андрея Воротынцева, ещё печальнее: его отец погиб в норильских лагерях, а мать поехала из Серпухова в Москву, и не вернулась - пропала без вести. Так сказала Андрею его бабушка.
Невесело прошла для Алексея и "экскурсия" в школу дочери Саши - урок, полученный им там, врезался в душу навсегда. Суть того урока отлично воплотилась через несколько лет в анекдоте про "верёвки". Хрущёв созвал москвичей на Красную площадь: "Вешать вас будем!" "Никита Сергеич, - поинтересовался старый партиец, - а верёвки свои брать или партком выдаст?"
Ну, анекдот был потом... А тогда пришли они в школу минут на 20 раньше, чем было нужно, и очутились перед толпой родителей, стоявших у двери в класс. Саша в недоумении обратился к толпе:
- Товарищи, а почему вы не заходите?
Тряхнув кудряшками завитых волос, ему ответила высокая некрасивая женщина:
- Да вот, класс... закрыт на ключ. А наша "классная", - пояснила она, - видимо, задерживается.
По лестнице поднималась группа девочек, и Алексей увидел там малиновый с помпоном берет - Вера. Она была выше всех в классе. А, может быть, и выше всех в школе и могла сойти за девушку, но выглядела ещё слишком тонкой, слишком по-детски доверчивой, с пухлыми губами. Отец любовался ею тоже. Позвал:
- Вера! А где у вас хранится от класса ключ?
- Внизу, у технички, а что? - откликнулась девочка.
- Сходи, пожалуйста, принеси. Видишь? - кивнул Саша на ожидающих родителей.
- Я, конечно, схожу, но мне его не дадут.
- Почему?
- Ключ дают только учителям.
- А ты скажи, что родители просят. Устали, мол, посидеть хотят.
- Хорошо, - Верочка повернулась к подружкам: - Девочки, сходим?
Втроем они начали спускаться по ступенькам. Навстречу им поднимался пожилой подтянутый мужчина - с приятным лицом, в отличном, безупречно отглаженном, костюме.
- Антон Петрович, разрешите взять от класса ключ, - обратилась к нему Вера.
- Зачем вам? Нет, не разрешаю. - И пошёл дальше.
Вера, стоя на ступеньке, задрала голову, встретилась взглядом с отцом: "Видишь, мол?.." Она пожала плечами.
Саша ждал, когда поднимется какой-то Антон Петрович. Узнал от родителей, что это директор школы, и дождавшись, спросил:
- Скажите, пожалуйста, а почему вы не разрешили взять ключ?
- Ключ? Это у нас запрещено. Ключи выдаются только учителям.
- Ну, а если учителя нет? Мы вот пришли на родительское собрание, а классной нет. Задерживается.
- Ничего, она скоро придёт.
- И всё-таки, почему мы должны ждать её здесь, в коридоре? - спросил Александр, уже раздражаясь. - Ведь можно ожидать и в классе, сидя!
- А вы кто такой? - Седеющие брови на красивом лице мужчины вздёрнулись, высокий лоб пересекла вертикальная, застывшая в изумлении, морщина.
- Я?.. Человек. Родитель... - выговорил Саша медленно, еле сдерживая себя.
- А фамилия у вас есть?
- Фамилия у нас есть, - уже не сдерживал себя Александр, - выдавалась при получении свидетельства о рождении. А как, всё-таки, насчёт ключа?
- Я вам уже сказал: сейчас придёт классный руководитель и...
- А если не придёт ещё долго?
- Придёт!
- Ну, а если заболела? Попала под машину...
- А я сказал, придёт!
- Ладно, - завёлся Александр, - допустим, вас не смеют ослушаться и мёртвые - приходят. Но, почему всё же 3 десятка уставших людей должны ждать в коридоре? Вы можете на это ответить?
- Да кто вы такой, в конце концов?! - возбудился и директор.
- Я - не член правительства. И не старый партизан. Обыкновенный рядовой инженер. Теперь скажете?
- Нет!
- В таком случае, позвольте узнать, а кто будете вы?
- Я - директор этой школы!
Алексей, стоявший рядом, понимал, они уже ссорятся. И хотя понимал и другое, перед ними очередной чиновник-дурак, и говорить с ним бессмысленно, тем не менее, возмутился тоже:
- Директор?! И таким тоном разговариваете с родителями?!.
Директор не ответил, но превратился вдруг в ласкового барашка и проблеял, обращаясь к родителям:
- Дорогие товарищи, вы что, действительно, так устали, что не можете подождать?
- Не-ет, ну что вы! По-до-ждё-о-ом!.. - хором ответили несколько женщин, расцветая в дежурных улыбках.
- Вот видите?.. - обернулся к Алексею директор. - Устали только вы.
- Всё?!. - спросил Алексей тоном боксёра, готового нанести удар.
- Что - всё?
- Будем стоять? Или принесём ключ? Почему, собственно, в угоду вашему своеволию брошены 30...
- Ах, так! - перебил директор. - Тогда пройдёмте вниз, в учительскую. Здесь не место...
- Хотя у вас замашки постового, - заметил Алексей, - идёмте... Пойдём, Саша! Пусть послушают и учителя... этого вельможу.
Они пошли вниз. Возле учительской директор остановился и, раскрыв дверь, взвизгнул:
- Входите!
- Слушаюсь, товарищ сержант! - гаркнул Алексей, отдав честь "под козырёк". Директор, войдя в пустую учительскую, заверещал:
- Вы тут что, понимаете? Измываться пришли?!
Алексей перестал себя сдерживать:
- Послушайте, вы, унтер! По-моему, наоборот, издеваетесь вы! Но я - не солдат из вашего взвода, и...
- А я - солдат! Да, солдат! Я воевал за таких, как вы! - закричал директор резаным поросёнком, выпучив глаза и багровея. - У меня нервы, понимаете, на исходе!
- Чего вы орёте на меня? Нервы - надо лечить!
- Я был в плену! Вот... нате, смотрите! - Директор отдёрнул на левой руке белую манишку рубашки. - Видите этот номер?!
На коже был вытатуирован номер, какими обычно клеймили немцы военнопленных в концентрационных лагерях. Алексей опешил. Саша молчал тоже.
- А вы - ещё молоды. И так разговариваете со мной?! Кто вам дал право?!.
Алексей вспомнил рассказы Верочки. Директор любил повергать провинившихся учеников в священный трепет простым способом: задирал в учительской свои штаны выше колен и показывал старые шрамы от ран. Потом тыкал ученику в лицо левую руку с номером и, изображая нечто вроде припадка, истерично кричал: "Мы воевали за ваше будущее! Принимали в лагерях муки! А вы?.." После этого в изнеможении падал на диван и закатывал глаза. Похоже было на то, что он, собираясь повторить испытанный трюк, шагнул к ним, и его красивое лицо перекосилось:
- А вы воевали?!.
Алексей спокойно и жёстко произнёс:
- Та-ак. Значит, кто не воевал, родился позже, тот - человек второго сорта? Нет, вы меня не перебивайте: так или не так?! Саша, покажи ему в следующий раз все свои ордена! Которые ты получил, пока он работал в плену на немцев. И документы о ранениях.
- Я этого не говорил, вы это бросьте!.. - чего-то перепугался и насторожился директор.
- Ну, а вот он, - Алексей ткнул в Сашу пальцем, - да и мой отец не принимали мук в лагерях. Потому, что не все сдавались в плен. Александр Николаич дрался всю войну! 3 раза ранен...
- Я тоже ранен! Можете посмотреть... - директор стал задирать штанину.
- Но мой родственник, - продолжал Алексей показывать на Сашу, - не задирает свои штаны перед девочками! И не тычет людям в лицо, что они теперь ему обязаны всем! И хотя нервы у него тоже ни к чёрту, он умеет себя сдерживать! А уж если кричит, то может накричать и на генерала. А вы сможете? Или только на рядовых?
Директор испугался:
- Я и без вас знаю свои недостатки. Да, я срываюсь, кричу на людей. Вы думаете, директором легко быть?! - Он опять взвизгнул, завёлся: - Каждый день то хулиган... то родители... ученики!..
- Не можете? Смените работу! - отрезал Алексей.
- Могу отдать вам! Берите школу, управляйте!
- Хорошо, беру! Пишите расписку...
- Какую расписку?!. Да вы что, издеваться пришли?
- Вам действительно нельзя быть директором. Вы привыкли к тому, что единственно правильное мнение - это ваше. Потому, что вы - директор.
Директор заплакал. Алексей брезгливо поморщился:
- Пошли, Саша, это не мужчина, а псих.
Когда поднялись на четвёртый этаж, классной всё ещё не было. В коридоре стало тесно от родителей. Алексей постоял немного, думая о ссоре с директором, отошёл в сторону и закурил. Закурил, подойдя к нему, и Александр.
На лестнице показалась какая-то учительница с охапкой тетрадей в руке. Худая, с впалыми щеками, в длинной, не по моде, и узкой юбке ниже колен, она напоминала старуху. И жидкий пучок волос на голове, перехваченный на макушке резинкой, был тоже старушечий, и походка - шлёпающая, усталая. Кофта на ней была длиннющая, широкая, будто с чужого плеча, под ней угадывалась впалая, плоская грудь, усиливающая впечатление о её немолодом возрасте.
Однако Неониле Ивановне было всего 26. В этот раз Саша, узнавший Неонилу, как-то особенно поразился её старческому виду, тонким некрасивым ногам, некрасивому лицу. Комсомолка, а не улыбнётся никогда, не засмеётся. Тихо сказал:
- Сколько разговаривал с ней, и всегда нудная до зевоты, старая в мыслях, с больным, умирающим голосом. А глаза - как у мыши, бусинками.
Действительно, глаза, посаженные близко к носу, придавали ей скорбный вид. И губы казались скорбными, как у печальной маски - уголками вниз. Помнится, Саша удивлялся, что у такой женщины есть муж. Муж был комсомольским работником в горкоме. А вот он, Саша, никогда не полюбил бы такую.
- А какая речь!.. "Мы хочем", "на подоконнику", "ложу портфель". Не человек, отрава в коричневой кофте.
Она и впрямь отравляла. В первую очередь, конечно, учеников. И не лютиками, не пестиками, о которых читала им лекции, а тёмной подозрительностью, нудными проповедями, ханжеством, доносами директору. Её не любили. И она никого не любила. Всё это Саша, оказывается, знал давно - уже 3 года.
Но родители её терпели. И молчали, боясь отместки на детях. Не терпел первое время только отец Веры, Саша. К сожалению, родители ни разу его не поддержали, и он утих. Погоду на родительских собраниях строили 6 человек - члены родительского комитета. Как на грех, считал Саша, туда попали самые наглые из родителей и... самые угодливые. Но их, оказывается, выбрали ещё в 1-м классе, 8 лет назад. Сместить такой спаянный "комитет" не представлялось возможным. Да и стоял этот комитет всегда на защите классного руководителя, и потому всякая критика исключалась заранее. Это были самые крикливые из родителей женщины и один мрачный, выживший из ума старик - дедушка отличницы Лизы Кунцевой. "Подлизы", как прозвали её ученики. Они не любили внучку дедушки. А заодно и самого дедушку, который совал свой нос во все школьные дела.
Лет 15 назад дедушка преподавал и сам, считал себя чуть ли не вторым Ушинским, но был отменно глух и вынужден был школу оставить. Последние 8 лет, с тех пор, как внучка пошла в школу, он не пропустил ни одного родительского собрания и всегда на них выступал. Его не прерывали, потому что ему было 76 лет - возраст, в котором разрешается говорить долго и даже глупости. К тому же, старик был немощным.
Деда не трогали, не останавливали. Как и классную. Здесь вообще никого не трогали много лет - как-то же оно крутится всё и без критики? Ну, и пусть крутится: не нами заведено, не нам менять.
И не меняли.
Неонила открыла ключом класс, вошла, и за ней потянулись родители. Захлопали крышками парт, начали рассаживаться. Правый ряд, возле окон, оставили ученикам - так велела Неонила.
Саша и Алексей заняли места в среднем ряду, на задней парте. Справа от них, всего в полушаге, сидела Верочка: если что, можно тихо спросить. Саша сразу же и спросил: "Чей это отец, вон тот?" Верочка объяснила. Он буркнул: "За 3 года... впервые..."
И тут нудным, обмирающим голосом, заговорила классная:
- Товарищи! Мы с вами. Сегодня. Собрались. На объединённое собрание, где будут родители и ученики. Вот. И я хочу. Здесь, в присутствии ваших пап и мам. Рассказать. Как вы учитесь. Чем занимаетесь на уроках. - Она обвела ученический ряд взглядом и, взяв в руки классный журнал, стала зачитывать, скучно и медленно, оценки учеников по всем предметам.
- Вот как учится Толя Тараненко. Русский язык - 2 тройки, 1 двойка, и опять тройка. - Она перелистала пару страниц. - По геометрии... Опять 2 тройки и двойка. Что себе думает Толя, никому не известно. Но если бы он забросил свой футбол, то таких оценок у него не было бы. - Она опять перелистала журнал. - А вот алгебра. Но и тут у него дела идут не лучше...
Нудным и тихим голосом она прочла все оценки одного ученика, второго, двух учениц, и Алексей перестал соображать - лишь чувствовал, как онемела левая нога, и переменил позу. Неонила продолжала зачитывать оценки.
Минут через 10 Алексей подумал: "Зачитала оценки учеников 12-ти, не более. В классе их 36..." Он мысленно перемножил и обозлился. Предстояло сидеть и слушать только оценки 1 час и 20 минут. А потом станет же она говорить ещё о чём-то... И пожалел, что согласился на Сашино предложение.
Саша потом рассказывал, что сидел и вспоминал, как 3 года назад, озлившись на "методику" Неонилы, выступил здесь и сказал: "Товарищи! В стране идёт борьба за деловитость, за экономию времени. А мы с вами уже третий час толчёмся на одном месте и никак не можем закончить родительского собрания. А ведь за 2 часа можно провести заводское собрание огромной важности и решить серьёзную техническую проблему. Ну, разве же можно, чтобы целых полтора часа учительница сообщала нам оценки учеников по всем предметам, которые увидим сами в табелях успеваемости. В наш стремительный век время - золото. Давайте же его беречь, товарищи! Беречь время людей. К собраниям надо готовиться заранее - продумывать их, планировать..."
Тогда Неонила впервые обиделась на него: "Я же для вас, для ваших детей..." Её поддержали: "Кому некогда, кому не до`роги знания детей, могут уйти, никто насильно не держит!" Говорили так всё те же, занявшие эту позицию ещё в первом классе. Особенно усердствовала белая пышнотелая дамочка с золотыми передними зубами. Он запомнил её (сидела рядом) по какому-то сладкому запаху, напоминающему монпасье. Что оказалось самым удивительным, он не ошибся: дома дочь объяснила ему, что это мама Оли Колесник, она работает на конфетной фабрике.
А тогда он сказал им, что охотно воспользуется данным ему разрешением и собрание это покинет, так как у него действительно времени нет, и он торопится, хотя знания дочери ему и до`роги. Такого от него не ожидали и потому оторопели. А он, выбираясь из-за парты, попросил, чтобы в следующий раз к собранию всё-таки готовились.
Вот когда они пришли в себя! Они смотрели на него глазами праведников, онемевших от чёрной неблагодарности. Они возроптали. Но он всё же не вернулся, не сел, а только сказал от двери "до свидания", слегка наклонил голову и вышел.
С тех пор Сашу считали бунтарём-одиночкой и уже не удивлялись его выступлениям. А потом он и вовсе перестал говорить. Нередко вместо него приходила Ольга, полная и спокойная. Знал, жена, глядя на классную, молчала. Она сама как-то призналась в этом при Алексее и высказала ему своё мнение о классной.
Алексей тоже теперь видел: ничего не переменилось, никаких выводов... Неонила, как и прежде, редким горошком сыпала цифирь: 5, двойка, тройка, 4... опять двойка. Захотелось умереть. Или уснуть. Алексей посмотрел на расслабленные лица родителей, отсутствующие или далёкие их глаза и подумал: "Хорошо, что это - сегодня. Не дай Бог бы завтра: наши играют с турками отборочный матч. Там, у турков. Проигрывать нельзя: тогда будет переигровка с ирландцами, и вряд ли они опять нам проиграют. Нет, надо только выигрывать. Или в крайнем случае пусть уж ничья. Ничья нас тоже устраивает".
- Вера Ивлева... - донеслось до сознания, и он встрепенулся. - ... туре - 5, алгебра - 4, история - 5, английский - 5...
Алексей снова почти не слушал, знал: у Верочки троек нет. Классная уже сыпала горошком о других, и он переключился опять на футбол. На ухо ему зашептала соседка по парте:
- Ну, зачем она про всех! Зачитала бы только тех, у кого двойки.
Он не ответил (посторонний всё-таки), виновато улыбнулся и принялся слушать классную. Классная уже перестала читать оценки и говорила довольно бодро:
- Вот, такая картина, товарищи. По сравнению с прошлым годом на этот период, успеваемость явно снизилась. У нас даже отличников не осталось. Ни одного! О чём это говорит, товарищи? Дети почувствовали себя взрослыми, самостоятельными. Ну, как же! Вступили уже в комсомол!.. А родители ослабили свой контроль...
Она передохнула.
- А посмотрите, что за причёски у ваших детей! Сероштан, встань!
За второй партой поднялся высокий с пышной причёской юноша. От смущения сутулился, опустил голову.
- Вот, полюбуйтесь!.. Это - наш битл. Не причёска - космы. 2 раза` приказывала постричься, и хоть бы что. Вот он, стоит!.. Пусть полюбуются родители!
- Родители не пришли, - тихо сказал паренёк. - Я же говорил вам перед собранием: и папа, и мама - в командировке.
- Ну вот, и родители не пришли! Так у нас всегда, - торжествующе проговорила Неонила. - Может, ты нам сам скажешь: когда обстрижёшь свои космы?..
Ученик молчал, всё ниже опуская голову и плечи.
Неонила переключилась на другого:
- А ты, Либерзон? Встань, когда с тобой говорят! Шо себе думаешь? Полюбуйтесь, товарищи, и на этого битла!..
Невольно подчиняясь, посмотрел на вставшего черноволосого кудрявого ученика. У этого причёска была пышной, редкостной красоты.
- Ну, а когда ты обстрижёшь свои волосы? - вопрошала Неонила. Ученик молчал, раскрасневшись до ушей, нелепо улыбался.
Классная обвела родителей победоносным взглядом:
- А какая, вы думаете, в классе дисциплина?! И кто нарушители?! Таня Усенкова, встань! И ты, Оля! - ткнула она указующим перстом в ученицу возле окна. - Вот, полюбуйтесь теперь на этих! Девочки, называется... На уроках разговаривают, смеются. Все учителя мне на них жалуются! Ну, о мальчиках я уже и не говорю... Эти скоро на головах будут ходить во время урока. В классе всегда шум, гвалт! Успеваемость падает... - Неонила нагнулась, заглянула в тетрадь: - Пастухов!
В середине ученического ряда поднялся маленький невзрачный ученик с густыми веснушками на лице.
- Вот перед вами Пастухов... Я уже зачитывала: по алгебре - двойка, по химии - двойка, черчение... Всего 4 двойки. Куда это годится? Дальше, по-моему, идти уже некуда!
А Ласкер! 3 двойки! Где Ласкер? - Она обвела учеников взглядом. - Не пришёл, конечно? Я так и знала... Где мама Ласкер? Тоже нет? Ничего удивительного. Вот видите, товарищи! Вы сами во многом виноваты... В дневниках не расписываетесь. Как дети готовят уроки - не интересуетесь. Я прямо не знаю, какие ещё меры принимать...
Неонила всплеснула тонкими руками, и её бледное лицо стало покрываться неярким румянцем. Узко поставленные глаза сошлись к самому переносью и были маленькие, злые.
Заёрзал впереди работник областной русской газеты Шилов, стал недовольно покашливать. А Сазоненко, инженер из Гипромеза, не выдержал, спросил:
- Нельзя ли поконкретнее? Не все же...
Неонила будто не слышала:
- Нет, товарищи, так не пойдёт!.. Таня Воронкова, встань!
Несколько родителей в недоумении переглянулись: Воронкова была гордостью школы, много лет.
Неонила продолжала:
- Когда исправишь 2 четвёрки - по русскому и по физике? Ты что же это себе думаешь, а? Отличница, и... Докатилась!
Заёрзал и Алексей. За партами в классе стояли уже трое - опустив головы, водили пальцами по партам - традиция, что ли? А классная поднимала всё новых и новых. Алексей подумал: "Теперь я понял, наконец, зачем Саша меня сюда привёл. Здесь же - кузница рабства! Школы каждый год клепают нам новых и новых рабов. Страна - у которой не может быть будущего! Молодец, Саша! Я бы, на его месте, не додумался пригласить... Главное, не нужно ничего объяснять, спорить. А если бы он мне стал о школе рассказывать, я бы вообще не заинтересовался, наверное. Это - надо видеть!"
Голос Древне-нилы продолжал опустошать:
- Ну-ка, Миша Хрипко, встань, расскажи классу и родителям, что ты думаешь делать дальше, как собираешься учиться?..
Миша поднялся - толстый, румяный, удивительно добродушный. С его толстых губ не сходила блуждающая виноватая улыбка. Он молчал.
- Ну! Что же ты молчишь? Говори...
- Что говорить?
- Как будешь дальше? Как с дисциплиной, двойками?
- Двоек у меня нет. Ну, это... обещаю учиться на хорошо. - Он замолчал.
- Что ещё?..
- Ну, это... И дисциплину.
- Что дисциплину?
- Исправлю, - поднял Миша на классную ясные добрые глаза.
- И это всё?!
- Всё. А что ещё? - Он удивился.
- Ну, хорошо, постой тогда ещё, может, надумаешь. А ты, Оля?.. Ну-ка, вставай, вставай... Вставай тоже. У тебя, правда, с успеваемостью неплохо, но ты - комсорг. Вот и скажи нам, куда смотрит комсорг, когда в классе такое творится? Что думает комсорг делать дальше?..
Ученики стали тихонько хихикать, пересмеиваться - поняли: ничего страшного в этом "объединённом" собрании нет, зря пугали. Идёт всё, как обычно: те же речи, те же Неонилины "воспитательные" штучки... Разом все ожили, зашевелились, заёрзали, и помещение наполнилось лёгким мушиным гулом. Улыбалась комсорг Оля. Она была полной, рослой - походила на сложившуюся девушку и слегка кокетничала: тоже опустила голову вроде бы от стыда, но мило при этом раскраснелась. "При чём тут стыд? Вы только посмотрите, какой я стала!.." И девочка улыбалась яркими полными губами, улыбалась. Потом заговорила почти весело:
- Ну, я - что?.. Как комсорг - даю слово, что... - И опять замолчала, продолжая улыбаться, продолжая знать, что мальчишки ею любуются. А Неонила стала ей подсказывать:
- Что сплотишь класс, да? В единое целое... Что займёшься нарушителями, так, что ли?
- Да, - подняла Оля улыбающуюся мордашку и обернулась в сторону матери. Встретив там осуждение, заговорила, будто бы испугавшись: - Обещаю выполнять все поручения школы вовремя... выпустить к празднику стенгазету...
- Давать поручения и другим, да? - продолжала подсказывать классная.
- Да, поручения. И строго проверять их исполнение. Ну, что ещё?..
- Так, а ты, Ивлева? Когда перестанешь носить свой широкий лакированный пояс? Девочка, как девочка, всегда в форме, а тут - нарушает!..
"Пройдёмте! - подумал Алексей зло. - Нет-нет, гражданочка, уж теперь-то пройдёмте! Нарушаем? Пройдёмте "вниз", только вниз, не в будущее же!.."
Примерно через час Неонила, наконец, выдохлась:
- Может, родители что добавят? Я думаю, вам есть тут, о чём поговорить. Для этого и собрались, кажется. Ну, кто первый? - Она обернулась к стоявшим ученикам, милостиво разрешила: - Садитесь!
В класс вошла учительница русского языка и села возле двери на стул. Неонила продолжала:
- Ну, так кто же? Я жду...
На передней парте подняла руку золотозубая Зоя Васильевна Колесник. Саше почудился запах монпасье. Впрочем, речь этой дамы оказалась действительно сладкой:
- Чего вам не хватает? - обращалась она к ученикам. - Сыты, обуты, одеты. Зачем эти чубы?! А эти царские причёски у девочек! Да они тут скоро и губы начнут красить! А мальчики - пить. И на проспект пойдут. Вы же ничего сами не умеете делать! Ни на что неспособны! И ещё так учитесь!.. Да из вас же одни хулиганы, бандиты получатся!
Говорить ей было не о чем. Она стала повторяться. И упорно держалась мысли, что ученики ничего не умеют, ни на что не способны, и надо принимать какие-то срочные, неотложные меры. Она была членом родительского комитета и считала себя обязанной выступить.
За "сладкой" мамой поднялся другой член родительского комитета, пожилой и тучный Соломон Стриговер. Повернувшись к ученикам, этот начал с показной запальчивостью:
- Я уже целиком согласен с мамой Колесник. Ви, действительно, разболтались тут в школе, и с вас ничего хорошего не ожидается. Как вам уже не стыдно? Вся страна идёт навстречу славному юбилею, а ви уже так скверно учитесь! Позор... Мы уже в ваше время... Вспомните этого... Павку Корчагина, - выкрикнул он, сильно картавя, пережёвывая слова, будто они ему мешали, а рот у него был полон слюны. - Вспомните эту... Зою Космодемяную...
- Космодемьянскую, - поправил кто-то из учеников.
- Я и говору: Космодемьянскую, - не смутился Стриговер. - А Матросов! Я говору - Матросов. Из нашей области был паренёк... Жизнью уже ради вас пожертвовал! А зачем? Чтобы вам хорошо жилось, чтобы ви уже хорошо учились. А ви?..
Стриговер повторялся тоже. Неумолимо шло время, и было всем нудно, тоскливо. От речей веяло тупостью, нафталином. Алексей сидел и с горечью рассуждал: "Что подумают о нас эти девчонки и мальчишки? Неужели мы и впрямь такие олухи? Ну, что вот несёт этот немолодой уже ортодокс! Как он их поучает, в какое время!.."
Совестно было смотреть в сторону Верочки, учеников, и он пригибался к парте всё ниже, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. А там, перед классной доской, худой цаплей вышагивала гордая и довольная собою Неонила: всё идёт правильно, как по нотам - молодое поколение надо учить, учить и учить. Это и Ленин говорил...
"Педакоки, педакоки! - уныло повторял про себя Алексей. - Где вас только находят таких, юродивых?" И тут же вспомнил слова знакомого, старого учителя истории: "А что же вы хотели? - раздражённо говорил старик. - В педагогические вузы идут сейчас самые тупые, самые неспособные по преимуществу. Всё талантливое стремится в физику, технику - там оклады, там положение. Лет через 20 нормальных учителей не станет совсем, увидите! Вот тогда изменятся оклады. И бесправное положение учителя изменится. А пока - не взыщите: что посеяли..." - Старик уходил, опираясь на трость, гневный, разобиженный, словно положение учителей зависело от Алексея.
Сзади поднялась женщина и заговорила ровным спокойным голосом:
- Дети! Я не хочу вас тут ругать при всех, хочу только рассказать вам, как учились раньше мы. Вот я, например, училась на Львовщине. По ночам у нас рыскали недобитые банды Бандеры. Стоило кому-нибудь из нас, молодых, вступить в комсомол, как ночью стреляли в окно и грозились убить или поджечь хату.
А на чём мы писали?! Не было тетрадей, чистой бумаги. Писали на старых газетах. А вот у вас есть всё: и бумага, и учебники, и одеты вы все, и накормлены, а учитесь на двойки. Как же так? И почему у вас такой не сплочённый класс? Почему вы позволяете лодырям позорить вас всех?
Женщину прервала классная:
- Ну, комсорг, слышишь? Это в твой адрес камешек. Вот и подумай, что надо сделать, чтобы сплотить класс.
- Да ведь мы дружим все, кого же сплачивать? - тихо спросила Оля, бросив быстрый взгляд на мать.
- Не видно, не видно... - проговорила Неонила и обратилась к выступавшей: - У вас всё, да?
Та пожала плечами, сделала изумлённые брови и, не сказав ничего, села.
- Кто ещё? - спросила Неонила.
- Разрешите мне? - протянула руку учительница русского языка. Поднялась и стала говорить: - Я тоже хочу рассказать, как учились в ваши годы мы. - Она посмотрела на учеников. - Вот вы все увлекаетесь сейчас музыкой, рисованием, много читаете, все музеи открыты для вас. А я училась в глухой деревушке в Сибири. Я до 18 лет ни одной картины художника не видела. И потом, уже в учительском институте, тоже... так и не пришлось по-настоящему познакомиться с живописью. Послевоенная разруха, голод... не до того было. У меня так и остался этот пробел до сих пор. Ну, а что мешает вам узнать всё, увидеть? Лень. Только лень.
- Разрешите мне? - попросила слова ещё одна мамаша из родительского комитета, когда "русачка" закончила. И начала грозно: - Да что тут с ними говорить! Не умеют ничего, хулиганьё! Им лишь бы одеться получше, да космы отрастить! А через год, если так и дальше пойдёт, их будут судить, и мы с вами будем присутствовать уже не на таком собрании, вот посмо`трите! - вещала она, покрываясь малиновыми пятнами.
Рядом завозился Саша, прошептал:
- Надо, наверно, выступить... - и видя, как ученики всё ниже опускают головы, поднял руку. Классная кивнула.
- Тут много говорили, - начал Александр глухо, - что наши ученики не могут ничего, ни на что не способны и так далее. Не знаю, чем вызван такой пессимизм, но хорошего в этом мало. Говорят, если человека 100 раз назвать свиньей, на 101-й он хрюкнет. - Ученики легонько рассмеялись. Саша продолжал: - Поэтому я хочу, чтобы вы, юные, знали, что во взгляде на вас есть и другая точка зрения. - Он повернулся к ученикам. - Да, недостатки у вас есть: частенько ленитесь, получаете двойки, нарушаете дисциплину. Но это ещё не означает, что вы - люди конченные, ни на что не годные. Будущее всегда было за молодыми.
Школьники дружно подняли головы, выпрямились - что-то новое.
Были серьёзны и родители, эти словно застыли - напряглись, посуровели. В классе установилась опасная тишина. Александр, почувствовав их неодобрение, заговорил осевшим голосом:
- Человечество живёт вот уже почти 2000 лет в новой эре и не становится всё хуже и хуже. Наоборот, каждое следующее поколение - лучше предыдущего, иначе на земле не было бы прогресса.
Кто осваивал целину? Кто строил дорогу Абакан-Тайшет, гидроэлектростанции? Кто вышел в космос? Молодёжь! И нашим детям суждено достигнуть ещё большего, это естественно. А мы тут... мне кажется, не с того бока начинаем.
- Так что же их, по-вашему, хвалить?
- Ви что-то уже не то здесь говорите!..
- Вы всегда вот так... - понеслись выкрики с мест.
И Александр напряг голос:
- Почему хвалить? Я ведь ещё не закончил говорить. Но если уж, по-вашему, нехорошо хвалить, то нехорошо и выступать в роли кликуш, вещающих всемирный потоп. А, может, ругать без конца и поселять неверие в силы это и есть новое слово в педагогике? Мы же приучаем их только к стандарту, к покорности во всём! А надо - к самостоятельной мысли, к пониманию происходящего на земле!
- Товарищи! - поднялась со стула русачка. - По-моему, здесь не место обсуждать эти вопросы.
- Почему же не место? - прогудел Алексей со своей парты. - Почему в юных нужно видеть какие-то абстрактные человеко-единицы, а не личности? Каждый человек - этот, и этим сказано всё! А когда при одних людях что-то говорить можно, а при других - нельзя, это дурно пахнет. Правда - в любой аудитории хороша.
- Лишить его слова! - раздался истерический выкрик. - Кто это такой?..
- Ви думаете уже, что тут говорите?!.
- И это - при детях... Прямо выходка какая-то!..
Алексей поднялся:
- Я - родственник Веры Ивлевой, пришёл вместе с её отцом.
Саша торопливо добавил:
- Это, кстати, наш днепропетровский писатель, Алексей Иванович Русанов. Я специально его пригласил к нам. И не только для того, чтобы он посмотрел на подрастающее поколение, но, может быть, и что-то сказал. А вы его так встречаете, товарищи... Мне даже неловко...
В родительских двух рядах произошло замешательство, а дети чему-то обрадовались и стали выкрикивать:
- Нам интересно!..
- Пусть выступит писатель...
И Русанов, делая вид, что не заметил реплики "прямо выходка какая-то", произнёс:
- Нет, они уже не маленькие дети, они - комсомольцы! Так почему же при комсомольцах надо что-то скрывать? Тогда они не будут нам верить.
Его стали слушать опять.
- Что же нам теперь, воспитывать их на лжи, на неискренности? - спросил Алексей звенящим баритоном.
- На какой это неискренности? - выкрикнула Колесник. - Говорите, товарищ писатель, да не заговаривайтесь!
- А на такой... - ответил он. - Молодёжь всегда берёт пример со старших. И если старшие произносят слова, в которые сами не верят, а говорят их лишь в силу того, что с детьми якобы так и следует вести себя, то что же можно ждать потом от детей? Только ответной неискренности. Однако, наша задача - воспитать будущих строителей справедливости. Так почему же надо перед ними играть какую-то фальшивую роль? Нет, в этом деле должна быть честность, и не будем бояться разногласий! Жизнь - это не однородный хор голосов, и молодые разберутся, где фальшивые голоса.
Сверкая золотом вставных зубов, его опять перебила Колесник, вскочившая с места, словно её ужалили:
- Надо немедленно убрать отсюда детей! А с этим писателем - разобраться...
- Опомнитесь!.. - глухо сказал Алексей. Горестно добавил: - Испугались правды, что ли?
- Какой уже правды, о чём ви тут болтаете! - повернул к Алексею искажённое гневом лицо Стриговер.
- Правда заключается в том, - чётко проговорил Алексей, - что и меж нами бывают разногласия. А вы - перешли на брань. Вот такого примера подавать не следовало бы!
- Да что мы тут такого сказали?!. - возмущённо хлопнула себя по бёдрам Колесник.
Алексей напряг голос:
- Если бы в школе больше проводили лекций по эстетике, по воспитанию вкусов и чувств, парнишка, может, и сам не захотел бы носить лохматую причёску. И вам не пришлось бы здесь, при всех, оскорблять его человеческое достоинство. Но некоторым почему-то удобнее оскорбить человека, нежели разобраться в истинных причинах недостатков.
К Алексею вплотную подошла пожилая женщина в плюшевой жакетке. Заговорила с гневом:
- Та шчо вы отут гово`ритэ, шчо вы гово`ритэ! Та их пороть, пороть трэба! А нэ... Як роблять на сэли? Э-э! - Махнув рукой, она пошла на своё место.
Прорываясь сквозь общий шум, Алексей продолжал выступать:
- Кто уважает себя, тот умеет уважать и других! Уважать личность.
- Неонила Ивановна! Надо всё-таки вывести детей! - поднялась учительница русского. Лицо её начало покрываться крапивными пятнами.
- А в вашей школе, - не сдавался Алексей, - вообще порочная система воспитания. Процентомания! Боязнь процента двоек.
- Дети, встать! - скомандовала классная.
Бледные, напряжённые, ученики поднялись. Такого собрания у них ещё не было, уходить им не хотелось. Но Неонила не давала опомниться:
- Всем идти по домам! Ну, - прикрикнула она, - что же вы!..
- Мы хотим остаться, - робко высказался высокий худой ученик. Его дружно и шумно поддержали:
- Нам интересно!
- И про личность тут...
- Мы тоже люди!
- Когда неинтересно - так заставляют сидеть! А когда касается нас - так нельзя, да? - неслись реплики.
Неонила перешла на крик:
- Сейчас же все: марш из класса! Ну, кому я сказала! Стриговер!.. Кришталёва!.. Колесник!.. Ну!..
Передние ряды неохотно двинулись к выходу. Алексей молча смотрел, как родители помогают выгонять учеников. Понимал, продолжать говорить что-либо теперь бесполезно. Эти, всегда тихие люди привыкли уважать лишь силу и власть стоявших над ними. Страх перед сильными - им знаком, но чувство собственного достоинства ещё неведомо. В них подавлены не только личности, но и способность думать самостоятельно.