Взлётная полоса,ч3.Красная паутина, 2/3
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Мысль о смерти, но не собственной, а дочери - так стали развиваться события после возвращения из Фрунзе - погнала Людмилу на север, но уже не самолётом, а поездом. Вспомнила вновь о том сне, а ведь в нём мать говорила ей и о возможной смерти детей. А события, обрушившиеся на Людмилу, указывали именно на такую опасность...
Татьяна, объясняя в своём письме, почему не приехала в этом году в отпуск в Мариуполь, сообщила, наконец, что её "Грек" беспробудно пьёт. Что за пьянство его даже уволили с работы. Спрашивала у Людмилы, как она смотрит на то, если Татьяна подаст на развод...
Людмила этому только обрадовалась, хотела уже писать дочери, что ждёт её к себе насовсем, как на голову ей самой обрушился новый удар судьбы - без всякого предупреждения в дом вернулся Михаил, да ещё с такими признаниями, от которых у него, мужика, текли слёзы. Оказывается, мать познакомила его там с какой-то молодой женщиной, хотела женить на ней, но он продолжал любить только Людмилу, чувствовал себя всё время несчастным и тосковал по ней. В конце концов не вынес такой жизни и вернулся вот.
Привычно став перед Людмилой на колени, он молил:
- Люсенька, милая, ну, прости меня, прости! Я же всегда ощущал, что ты не любишь меня, потому и уехал. Думал, и тебе станет легче, и сам как-то сумею забыть тебя. Но ничего из этого, как видишь, не получилось. Я не могу без тебя жить, понимаешь - не могу! Так глубоко вошла ты в моё сердце...
Она это понимала и знала лучше его, но всё равно спросила:
- Ты там пил?..
- Нет! - испуганно вырвалось у него. Но тут же поправился, зная, что она не поверит: - Вернее, пил, но - только сначала... Я сильно тогда тосковал по тебе. А потом - пить перестал. Деревня Маргазы - место глухое, там ни вина, ни водки нет в продаже. А пить самогон - я не мог, у меня к нему физическое отвращение: рвота. Ну, я и бросил. Но, всё равно, чуть с ума не сошёл там от тоски! Веришь, нет?..
Верила его глазам - таких тоскливых ещё не видела. Даже подумала: "Как у Володи тогда..." Её охватила острая жалость: "Господи! Не приведи, чтобы и этот что-нибудь сделал с собой... Тогда и я не смогу жить: оба мужа на совести!.."
Вот так, лишь из жалости, Людмила согласилась жить с Сысуевым вновь. Забыла даже спросить: "Что же ты на сына-то мне ничего не присылал?" Наоборот, бегала опять к директрисе, упрашивала принять Михаила на работу хотя бы на полставки. Раиса Михайловна всё ещё чувствовала себя виноватой перед Людмилой, согласилась. Тем более что новый школьный военрук собирался на пенсию, работать больше не хотел - старик, и директриса только спросила:
- Пить твой Сысуев - перестал, что ли?
- Не пьёт пока, - честно призналась Людмила. - Да и там, говорит, не пил.
- Люда, а зачем он тебе нужен такой? Только честно: ты ведь не любишь его?
- Зачем? Вот этого, Раиса Михайловна, я и сама не знаю теперь. - Людмила опустила глаза. - Володи - уже нет на земле. Я тоже никому уже не нужна. А Сысуева - мне просто жалко. Да и Вовочке - всё же он отец, разве не так?
- Ну, допустим, что так.
- Разве этого мало? - Людмила подняла голову. - Он теперь - тихий, ласковый...
Не знала Людмила, что всё, что произошло с Михаилом в его Кирове, было не так, как он ей рассказывал. Там он поступил в педагогический институт на льготных условиях - как инвалид войны. Учась заочно на историческом факультете, устроился работать военруком в одной из школ. Затем, зная от матери, живущей в деревне, что в Кирове работает на кондитерской фабрике его двоюродная сестра - Лиза Овсянникова, дочь дяди по матери - познакомился с ней. Лиза эта до войны жила с родителями в Смоленске. Её отец, Григорий Семёнович, никогда ни в Киров, ни в Маргазы к сестре не приезжал, и потому Михаил его не видел. Ведал только, что в войну он погиб где-то, как и его собственный отец-колхозник. Наверное, поэтому не воспринималась им как сестра и Лиза, которую тоже не видал никогда до знакомства. Да и рассказ Лизы о том, что мать её умерла в Смоленске во время немецкой оккупации от тифа, а Лизу 19-летней девушкой вывезли немцы на работы в Германию, не особенно тронул его родственные чувства - выслушал, как совершенно чужую. Ну, вывезли, ну, уцелела там, ну, вернулась - так что? Тысячи людей теперь с такими судьбами... Да и была она некрасивой, замуж так и не вышла. В Смоленске - у неё никого не было, вот и приехала в Маргазы к родной тётке. Тётка ей не обрадовалась, встретила сухо и строго - у самой нелёгкая доля. Но всё-таки помогла ей через каких-то знакомых в городе устроиться и на работу, и прописаться в женском общежитии. А теперь вот, совсем недавно, Лиза получила от своей фабрики маленькую комнатёнку в новом доме, построенном на деньги производства.
Почему-то она тоже восприняла Михаила в этой своей комнатёнке, как чужого, а не брата - сидел какой-то мужчина, слушал, а сам всё смотрел на её стройные длинные ноги. Особенно, когда поднималась из-за стола и ходила по комнате - то за рюмками в шкафчик, то за чайными чашками. В Германии она стала женщиной в первый же год, но почему-то не рожала. А в Кирове, несмотря на её красивую фигуру, никто из мужчин на неё не польстился - слишком много других свободных женщин после войны, красивых. Лиза мучилась из-за этого. И вот, лишь этот - какой-то родственник, гость - хотел её, она это почувствовала. Может, потому, что выпил, а может, потому, что сбежал от своей жены и давно уже ни с кем не спал. Из себя он был ничего - высок, широкоплеч, пожирал её глазами. И Лизе захотелось его тоже.
Остальное произошло как-то само собой. Мужиком Михаил оказался тоже неплохим, и Лиза, не привыкшая предохраняться, стала сожительствовать с ним, а потом, когда поняла, что беременна, призналась во всём своей тётке, приехавшей к сыну в гости. Михаил жил у Лизы на правах брата.
- Ах, ты, кобелина безмозглая! - набросилась мать на него с присущей ей злобой и "простотой". - Да ты хоть подумал, кем эта девка тебе доводится?!.
Тут же досталось и девке:
- А ты, сучка, о чём думала, когда ложилась под ево? Ведь эта ж - грех-то какой!.. Ложися теперича вот - под аборт, окаянная!..
Лиза оказалась женщиной хваткой, но неопытной. С абортом всё тянула, надеясь, что Михаил на ней женится, и пришлось ей рожать - поздно стало делать аборт. Родила девочку, которую, по совету Михаила, назвала Людмилой. А Михаил после этого снова сбежал, только на этот раз в Жданов, назад к Людмиле. Всё это Людмила узнала, когда получила от Лизы большое письмо. Михаил при ней здесь не пил, был ласковым. Перевёлся, чтобы не ездить на экзамены в Киров, на заочное отделение исторического факультета поближе, в Днепропетровский университет. Да и мужчину в нём Людмила почувствовала, наконец, только не хотела признаваться в этом директрисе. Такая перемена в ней произошла, видимо, потому, что не стало у неё острой тоски по мужу первому. А этот, второй, показался ей после 2-летнего перерыва в близостях неожиданно желанным и сладким.
Так началась у неё вроде бы спокойная, почти счастливая полоса в её семейной жизни. А главное, конечно, в том, что Михаил притих - работал, учился, не пил... Может, эта тихая жизнь будет продолжаться счастливо и дальше - разве она не заслужила её?
Пугала, правда, иногда мысль: "А ведь мама говорила в том сне, чтобы я не выходила второй раз замуж!" Но тут же сама и отмахивалась: "А, чепуха это всё!.." Однако теперь, когда началось что-то похожее и с Татьяной, Людмила насторожилась снова... Дочь спрашивала в письме, можно ли ей вернуться домой?
Господи, что за вопрос!.. Разве не приняла бы Людмила в отчий дом собственную дочь? Но всё упёрлось опять в Михаила, который не переносил Татьяну, а Татьяна - не переносила его. Как быть? Вот где могла разразиться беда... Пришлось писать дочери, что вернулся Сысуев. Хотя и ведёт себя пока смирно, но уже напился при известии о возможном возвращении падчерицы. Ну, и так далее.
Письмо Людмилы было спокойным только с вида - дипломатичным, что ли. Однако Татьяну оно не обмануло и вызвало у неё самую неожиданную реакцию. Её ответ пришёл не из Кандалакши, а из какого-то Оленегорска - еле нашла его на географической карте. Это означало, что дочь, вместо приезда в родной дом подготовленной к мирному сосуществованию с отчимом, выехала ещё дальше на север, где, поди, у неё и знакомых-то нет. Что её к этому вынудило? Сообщила, что бросила всё - пьяницу-мужа, работу, квартиру, которую порт выделил им на двоих, и уехала с какой-то подругой в Оленегорск, да ещё по вербовке! По кабальному контракту на несколько лет, надо понимать?
Людмила поняла - случилась какая-то беда. И началась она там, в Кандалакше, видимо, давно, да Татьяна скрывала. А теперь, вероятно, сил больше нет переносить это всё, и она завербовалась. Пугало даже само это слово, означающее одно - деваться больше некуда, нужно бежать. А от чего женщина может бросаться в неизвестность, спасаясь поспешным бегством? Только от безысходности. Ну, а что такое безысходность, Людмила знала по личному опыту - это беда, полное одиночество и отчаяние! Значит, нужно немедленно ехать к ней и спасать. Забрать, вырвать и увезти домой. А там видно будет, что делать дальше... "Но чем я смогу её убедить ехать домой? Нужны очень сильные слова, чтобы она почувствовала мою душевную поддержку, а не просто страх за неё. Может... может, её потрясут письма отца, которые я не хотела ей переслать до срока, который наметила?.. Да, письма могут подействовать. Девочка не знает, что такое настоящая любовь. А когда прочтёт, поймёт, что дороже этого у людей ничего нет, и тогда любые иные потери ей покажутся мелочью. Поймёт, что самое главное в жизни - у неё ещё впереди. А чтобы не ошиблась, не приняла опять какую-нибудь пьянь за любовь, надо иметь письма Володи!"
Решение было принято, Людмила засобиралась в дорогу. Оставив на Михаила сына, выехала к дочери в Оленегорск. Уже в поезде на Москву, подумала: "Хорошо, хоть ребёнком не обзавелась".
В Москве Людмила пересела на прямой поезд "Москва-Мурманск", и через 2 дня, постаревшая ещё больше от переживаний и неизвестности, подъезжала к Кандалакше, рассказав в дороге свою историю соседке по купе.
Та удивилась:
- Неужто вы настолько всерьёз восприняли ваш сон? Ведь чаще всего нам то и снится, о чём постоянно думаем. Это у вас от самовнушения, а вы бросились ехать, чтобы напугать ещё и дочь!
За окнами вагона летел лёгкий пушистый снег. Где-то впереди, за Хибинами, покрытыми по-зимнему белым саваном, догорал короткий полярный день. Людмиле казалось, что её тащил в пугающую неизвестность не локомотив, а судьба. Это же надо, в какую северную даль занесло...
Из Оленегорска Алексею Русанову нужно было добираться до своего гарнизона по узкоколейной железной дороге, ведущей в сторону Мончегорска. Поезд "Москва-Мурманск", высадив пассажиров в Оленегорске, пошёл дальше, к Кольской губе, а Русанов направился по перрону к вокзалу - там, в зале ожидания, ему придётся сидеть почти 2 часа. Потом подойдёт крохотный паровозик с маленькими допотопными вагонами-лилипутами, выпущенными ещё во времена Керенского и его Временного правительства. Останавливаясь на каждом разъезде, на каждой станции, этот поезд будет тащиться ещё почти 2 часа, пока довезёт Алексея до его "21-го километра". Утешал только юмор: "Хоть долго, но всё-таки - "очко", выигрыш!"
В предутренней темноте мимо него пробежала какая-то девушка и бросилась к женщине, с которой Алексей ехал в одном вагоне и невольно выслушал часть истории её жизни. Красавица девушка радостно воскликнула:
- Ой, мамочка, как я рада тебе! Но всё-таки - ты это зря...
Дальше Алексей ничего уже не слышал и стал думать о том, как встретят его лётчики - по 4 звёздочки теперь у него на погонах, и кучу денег дали за шар! Половину отослал уже родителям, остальные пойдут на обмывание звёзд и на другие холостяцкие удовольствия - не копить же деньги не женатому человеку!.. В общем, лезла в голову всякая житейская ерунда - даже о судьбе подумал: сегодня живой, а завтра, быть может, последний полёт, и... прощай всё!..
А судьба, между тем, почти вплотную подошла к Алексею. Но... то ли ради насмешки, то ли ради игры в случайности не дала ему познакомиться в это утро ни с Татьяной Куликовой, ни с её матерью, хотя и провела их мимо него всего в трёх шагах.
Алексей был уже в зале ожидания, когда Татьяна спросила мать, ставя её чемодан на снег, утоптанный возле автобусной остановки:
- Что у тебя в нём? Гири, что ли?..
- Всякая ерунда в основном. Ты же теперь на новом месте: ни своего кола, ни двора, как говорится. Вот я и прихватила всего понемногу... А теперь - рассказывай, что у тебя произошло в Кандалакше? Я не рассмотрела её, как следует, хотя и выходила на перрон, когда поезд стоял. Да и название какое-то неприятное: словно кандалы...
- Оно так и есть, - рассмеялась Татьяна. - Когда-то на этом месте, когда ещё не было города, а был только последний этапный пункт для ссыльных арестантов... - Татьяна принялась рассказывать матери историческое происхождение названия города, но Людмила Алексеевна не дослушала:
- Ладно, ты мне зубы-то этими кандалами не заговаривай, в чём дело было, выкладывай!
- Ну, хорошо, мамулечка, это даже и лучше, что ты - хочешь узнать обо всём сразу. Поэтому буду краткой и изложу тебе лишь общую суть...
- Краткость, как любила ты говорить, когда работала в газете, мать таланта, так, что ли?
- Сестра, - поправила Татьяна. - И потом - это не мои слова, а Чехова.
- Ладно, пусть будет Чехова, - улыбнулась, наконец, Людмила Алексеевна, радуясь тому, что с дочерью вроде бы всё в порядке: здорова и даже смеётся.
- Мама, ты оказалась провидицей! Генка - действительно стопроцентный алкоголик. И я - получила от него всё то, что и ты от своего "Психа". Вот тебе и вся суть. Работает теперь грузчиком в порту...
- Так что же ты с ним тянула целых 3 года?! Я же говорила тебе ещё дома, что все алкаши - одинаковы! Надо было разводиться сразу.
- Он и по сей день мне развода не дал! Уехала, не дождавшись.
- А почему сюда, а не домой?
- Не хотела попадать из огня да в полымя!
- Михаил Петрович сейчас не пьёт, я же писала...
- И ждёт не дождётся любимую падчерицу? - На Людмилу Алексеевну смотрели умные, немного насмешливые глаза. Она подумала с облегчением: "Значит, уже "отошла", слава Богу! Самое трудное, видимо, позади". Спросила:
- Ну, а как там он? Не собирается нагрянуть сюда к тебе?..
- А с чем он нагрянет? "Всё, Танечка, больше - ни капли! Даже в рот не возьму...", - передразнила она своего мужа. - Слыхала я уже эту пластинку. - И Татьяна передразнила опять: - "Завтра - начинаем с тобой совершенно новую жизнь! Ты - меня знаешь: воля у меня ещё есть, завязываю с пьянками и со всеми алкашами на морской узел!" А через месяц - снова за своё. Вот я и тянула, пока его не выгнали из лоцманской службы.
- И как он отнёсся к этому?
Татьяна снова передразнила мужа: "Молчать! Я - сказал, значит - точка! Я тут все мели и рифы знаю. С закрытыми глазами любое судно проведу... Им - такого лоцмана ещё придётся поискать! Сами позовут..."
- О, Господи! - с сочувствием вздохнула Людмила Алексеевна. - До чего же пьяницы одинаковы!
- Вот и я ему: "Позвали уже. Только не тебя, а Павла Иваныча, с пенсии, старика. Шёл бы ты, Гена, на курсы мотористов, пока есть возможность. Всё-таки будет хоть какая-то специальность". А он мне на это: "Кто - я?! В мо-то-ристы?! Я - лоцман! Они ещё пожалеют..." В общем, одна и та же пластинка. Ну, и другой пьяный бред, так что надеяться было уже не на что. В порту - и не вспомнили больше о нём. - Татьяна передразнила: - "По-жа-леют!.." Как же, держи карман шире... - Дочь покосилась на поджидающих автобус пассажиров в сторонке, умолкла.
Людмила Алексеевна поняла: выдохлась. И перевела разговор на другое:
- Что это там... вдали? Это и есть Оленегорск, что ли? Какой слабый рассвет здесь!..
- Да, там - город. А вон и наш автобус, кажется, появился - едет сюда...
- А кто такая эта Катя, с которой ты переехала сюда?
- Ещё познакомлю, сама скоро увидишь - не люблю заранее давать людям характеристики! - пояснила дочь своё нежелание рассказывать о подруге. Но главное всё же высказала: - Понимаешь, без неё - я, может, и не решилась бы сюда одна. Она - уже развелась со своим, ей легче.
- Красивая?
- Эх, мамочка! В том-то и дело, что красивая. Да только - не родись, говорят, красивой, родись счастливой! А мы с ней - кажется, не счастливые...
- Ладно, милая, не надо об этом... - тихо произнесла Людмила Алексеевна и всхлипнула. - Видно, не от нас это зависит...
- А всё-таки, мамочка, я - словно и впрямь сняла с себя в этой Кандалакше свой железный обруч. У моей Кати - здесь работает дядя. Начальником строительного Управления. Пилипчук его фамилия. У него в Управлении освободилось сразу 2 места. Он сообщил ей об этом. Вот мы к нему и приехали. Оказалось, прежние его сотрудницы дослужились до хорошей пенсии, и выехали куда-то на юг. Старушки. Так что этот Пилипчук обеспечил нас сразу не только работой, но и жильём. Ему - что главное? Чтобы на работу к нему не попали "летуны", алкоголики или девицы лёгкого поведения. Кате он так и написал: если, мол, подруга у тебя - человек серьёзный, то бери, пусть едет. Бухгалтерии - обучитесь, мол, здесь, на месте. Обещал даже помочь.
- Ну, и как, помогает?
- А как же! Он - тоже серьёзный мужчина, на ветер слов не бросает. Говорит, что через год - мы с Катей ещё больше будем получать: пойдёт "полярная" надбавка. Так что возвращаться в Жданов - я отсюда не намерена. Пошли! Автобус подходит... - Татьяна ухватилась за тяжёлый чемодан.
- Ой, доченька! О самом главном забыла тебя предупредить...
- Мамочка, после! Успеешь ещё...
К остановке подкатил небольшой городской автобус и остановился, овеваемый колючей снежной позёмкой. На его оконных стёклах были крупные капли - значит, там, внутри, тепло, определила Татьяна и подстроилась с чемоданом к очереди. Людмила Алексеевна, ставшая за её спиной, прошептала ей в ухо:
- Не выходи замуж во второй раз...
Татьяна не поняла: "Как это - не выходи? Почему? Что за глупость такая: свободна, красива, без ребёнка, и?.." Но спрашивать у матери ничего не стала - некогда, потом, и двинулась вперёд, чтобы сесть.
12
После неожиданного присвоения очередного звания время для Алексея стремительно понеслось вперёд - будто от спячки проснулся. Зимой жил ожиданием отпуска, который дали, как обычно, в декабре. Провёл его опять у родителей, ходил в заводской клуб на танцы, но и на этот раз, к великому огорчению матери, всё равно не женился, хотя и жила в доме приехавшая учиться миленькая, прехорошенькая девочка Нина, поступившая в "Промышленный техникум", но оставшаяся без места в общежитии. Мать про неё влюблёно сказала: "Ну, Алёшенька, уж если и такая прелесть тебе не по душе, то я - отказываюсь вас, господин офицер, понимать вообще!"
- Мам, ну, не надо только из-за этого сердиться! Ниночка - действительно, чиста и прекрасна. Но ведь она - ещё девочка, нас - даже откажутся регистрировать в ЗАГСе. А главное, она же ещё не любит никого. В том числе и меня.
- Полюбит! - горячо заверила мать. - А через 2 года - ей будет 18.
- А вдруг я за это время - там, вдали от неё - влюблюсь во взрослую девушку? А Ниночка тогда - как?.. Наобещал, уехал и предал. Так, что ли?
Довод был убедительным, и мать только снова вздохнула от огорчения. Отпуск уже кончался, Алексей наделал кучу фотографий Ниночки (так, на всякий случай), надев на неё свою фуражку с "крабом" и френч с погонами капитана - военная форма милой девочке удивительно шла - и уехал, смутив её какою-то тайной надеждой, промелькнувшей в погрустневших, прекрасных глазах. Мать это заметила, кажется, тоже. На вокзале тихо произнесла:
- А всё-таки лучше этой Ниночки... тебе жены не найти!
Алексей почему-то вспомнил другую милую девочку, Машеньку. Тяжело вздохнув, ответил:
- Ладно, мама, не будем сейчас об этом, хорошо? Там видно будет...
А потом произошёл серьёзнейший разговор с отцом, от которого ещё тяжелее стало на душе. Начал его Алексей, правда, сам:
- Папа, ну, когда у нас закончится такая скверная, какая-то бессмысленная жизнь? Ведь и Сталина уже нет, и Берии, а...
- Эх, сынок! Мне кажется, всё дело в нас самих: притерпелись ко всему, и живём по принципу "не нами заведено, не нам и менять". Всё стерпим без ропота, да и забастовки запрещены, а самогонка - дешёвая...
- А на хрена же тогда существует правительство?!
- Вот тут, Алёша, дело обстоит сложнее: по "советской диалектике".
- Что ещё за диалектика такая? Я знаю лишь одну: "всё течёт и изменяется".
- Нет, сынок, по советской: всё течёт только в одном направлении, в берегах, устроенных из лозунгов КПСС, и потому утвердилась привычка: ничего не менять!
- В ком утвердилась?
- Тут замкнутый круг, Алексей. Правительство привыкло ни за что не отвечать, а народ - терпеть и... тоже ни за что не отвечать. Вот всё и течёт, как текло. Без перемен.
- Но это же - дурость, а не диалектика!
- Правильно, - согласился отец. - Всему миру известно, что СССР - страна дураков и плохих дорог. А я понимаю - или расшифровываю - это так: при царях у нас в правительстве сидели немцы, которым было наплевать, как живётся под ними русскому народу. Вот они, вместо строительства дорог - занимались лишь расхищением государственной казны. А Россия жила в постоянных нехватках. Проверять этих госчиновников было некому - премьер-министры тоже были из немцев. Ну, а с приходом к власти Ленина с евреями, у него с первых же дней возникла одна задача: удержать в руках власть, захваченную незаконным путём. И опять правительству было не до строительства дорог: занялось воспитанием, необходимых ему, дураков и рабов-добровольцев, привыкших терпеть насилие и не имеющих права даже на забастовки.
При Сталине, сам знаешь, началось уничтожение умных крестьян, объявленных кулаками-эксплуататорами, чтобы остались только неумелые дураки, и добивание уцелевшей от ленинских репрессий интеллигенции, с которой и я попал на строительство не дорог, а Беломоро-Балтийского канала имени Сталина, который был нам тогда нужен, как щуке зонтик. А какая это была каторга, я тебе рассказывал. Добавлю лишь: я был молодым человеком, не участвовавшим ни в каких движениях, незадолго до этого женился, ты у нас родился, а меня - в тюрьму! За что, спрашивается?.. Ладно...
Ну, а без электричества, без дорог, разве можно, сынок, наладить жизнь людей по-настоящему при повальной нищете. Электростанции, правда, начали строить ещё при Ленине и до сих пор продолжают. А вот дорог почти не прибавилось. И это при огромных бездорожных пространствах, на которых проживают миллионы крестьян - основная часть населения! Зато дураков, оставшихся без интеллигенции и знаний, становится всё больше. Всюду воровство, хищничество партийцев и - полная, круговая безответственность, несмотря на увеличение тюрем и заключённых. Сталину даже выгодно было увеличивать число заключённых: почти бесплатная рабочая сила. А своим кремлёвцам - привилегии, то есть, как бы узаконенное расхищение государственного бюджета. Этим - не надо было и воровать. А народ приучен жить в страхе перед НКВД - не ропщет, спивается и не стремится работать, потому что на зарплату не разбогатеешь. От этого - всеобщая безответственность, равнодушие, а потому отсутствие качества выпускаемой продукции. Не знаю, как идут дела у вас в армии, но полагаю, что и там всё то же: равнодушие и бардак. Вот к чему привели дороги к коммунизму!
- Ну, насчёт Вооружённых сил, батя, ты, по-моему, подгоняешь под общую гребёнку. У нас контроль, я думаю, есть!
- А разве не ты мне рассказывал, что творилось у вас в Африканде? Сплошные похороны, вместо полётов, и гибель дорогостоящих самолётов! А мы тут, с матерью, не только плохо живём, но ещё и переживаем за тебя: вдруг и в Мончегорске много дураков среди безответственного начальства? При таком положении дел в стране - а солдат и офицеров поставляет вам спивающийся народ - и у вас там они, видимо, пьют, привыкнув к мысли, что всё как-то обойдётся само собой. Ты у нас - единственный сын, вот и боимся за твою судьбу. Работа у тебя и без того опасная, да ещё на севере служишь, я те места знаю! Там безответственность - ещё быстрее до беды доведёт. Судьба человека - неотделима от судьбы народа. Мы все связаны одной пуповиной в общих делах. Но гниение всегда начинается, как у рыбы: с головы. А от этой головы наша жизнь зависит. Даже пословица есть: "Каков поп, таков и приход". А Хрущёв - был он у нас тут, занесло зачем-то перед твоим приездом - напился, как свинья, обрыгался... Стыдно вспоминать! Стало быть, пьянство в стране, при вожде-алкоголике, не кончится.
Невесёлый состоялся разговор с отцом.
Доехав до Москвы, Алексей опять вспомнил о Машеньке, единственно чистой душе из тех, которые подсовывала ему судьба, оставив щемящее чувство. Но ехать в Лужки было уже некогда, да и с какими глазами, с какими намерениями? Чужая жена...
Время не давало опомниться Алексею и в части. В феврале, когда из-за темноты и непогоды почти полностью прекратились полёты, и в гарнизоне начались тайные холостяцкие пирушки, в Москве произошло событие, которое он решил отметить в городском ресторане: маршала Жукова назначили министром Обороны СССР вместо Булганина, который стал председателем Совмина. Кто там, в Кремле, делал эти перемещения, Алексей не знал. Для него важным было другое: любимый маршал, сделавший его капитаном, занял, наконец-то, подобающее ему место. Пили за это целых 3 дня. Да и вообще, тёмное время года пролетело как-то незаметно - под преферанс, дни рождения, другие зимние праздники. А потом в Москве началась кампания проводов комсомольцев на распахивание в Казахстане целинно-залежных земель; поддержали и её комсомольскими песнями. Но не в "сухую" же пели - что-то и пили. В партию Алексей вступать не хотел, держался за комсомол.
И всё же скука, вызванная бездельем и непогодами, кончилась - докатилась весна и до широт северных: начались интенсивные полёты, которые не прекращались и летом. Некогда было не только писать свою прозу, но даже задуматься о жизни. Остатки свободного времени уходили на чтение "Нового мира", который неизменно выписывал и читал. Однако чувствовал непрерывно: какой-то пустою стала его жизнь. Внешне - вроде бы наполнена делом, стремительно куда-то неслась. А вот внутренней работы, в душе - не стало. Было ощущение, что чего-то ему не хватает. Это его расстраивало, но как-то смутно, непонятно.
Летом судьба будто сжалилась над Алексеем - он влюбился. Да так, что время, казалось, взорвалось, исчезло - он словно ослеп и не видел уже ничего другого вокруг. А тут ещё интенсивность полётов на аэродроме усилилась. За лето, пока стояли над Кольским хорошие погоды, нужно было успеть подготовить своих лётчиков к зиме, когда им придётся заходить на посадки вне видимости земли, по приборам. В этой летней авиакутерьме Алексею некогда стало думать не только о жизни вообще - с её проблемами, переменами, но и о самом себе. А когда началась любовь, он ещё и не успевал высыпаться - особенно в последние дни.
Последние... Если бы мог человек знать, что сегодня - это его последний полёт, может, он и задумался бы. Может, послушал бы своего штурмана отложить этот вылет. Но опять было - некогда...
Предполётные указания начальства Алексей дослушивал сегодня на аэродроме с сосущим от голода желудком. Наконец, раздалась долгожданная команда "разойдись!", и он побежал с экипажем к своему бомбардировщику - белому двухтурбинному Ил-28, испещрённому рядами круглых заводских клёпок. Там уже их поджидал техник - вылет через 5 минут. Стартовый генератор был подключён заранее. От белого фюзеляжа к спецмашине, стоявшей под крылом, тянулся тонкий чёрный электрошнур. Шофёр, ожидая команду на запуск, сидел в кабине.
- Лёша, поешь! - напомнил Зимин, вытаскивая из портфеля термос и свёрток.
- Некогда уже! - Алексей забрал еду и полез в кабину. Со стремянки добавил: - Я потом, в полёте. Когда настрою автопилот.
Положив пакет и термос в бортовую сумку, Алексей надел парашют, пристегнулся к сиденью привязными ремнями, подсоединил к бортовой фишке шнур шлемофона и включил аккумулятор. Стрелки на всех электрических приборах сразу вздрогнули, заняли исходные положения.
- Штурман, готов? - запросил Русанов по внутренней связи.
- Готов, командир.
- Радист?
- Готов.
- К запуску! - скомандовал Алексей, и показал технику знак: "Включай!".
Увидев, что лётчик делает рукой круги перед лицом, техник продублировал команду шофёру. Тот увеличил мотору обороты, машина его задрожала, на крыше кабины загорелись синие контрольные лампочки.
Сначала Алексей запустил левый двигатель, потом правый и вывел их на малые обороты. Определив по прибору, что самолётный генератор включился в работу, Алексей кивнул технику. Тот подал знак шофёру "отключайся". Шофёр вылез из кабины, отсоединил от розетки в самолёте свой электрошнур и начал его сматывать, чтобы ехать к другому самолёту.
Алексей опробовал двигатели на полных оборотах и, когда шофёр отъехал из-под крыла самолёта, опять кивнул технику. Тот подал знак двум мотористам, и они, освобождая путь для выруливания, убрали из-под колёс бомбардировщика большие красные колодки. Алексей нажал на роге штурвала кнопку радиостанции, запросил КП:
- "Сокол", я - 406-й, разрешите вырулить на старт?
- Выруливай, 406-й, я - "Сокол".
Лётчик прибавил двигателям обороты и отпустил ногами тормоза. Бомбардировщик тронулся с места, и Алексей направил его по бетонированной рулёжной дорожке к взлётной полосе. До взлёта оставалось 2 минуты.
Вырулив на старт, он затормозил колёса и, удерживая самолёт на тормозах, начал выводить обороты двигателей до взлётных. Запросил по радио:
- Разрешите взлёт, я - 406-й.
- Взлёт разрешаю, - ответил руководитель полётов.
Алексей отпустил тормоза, и самолёт, оставляя за собою ураганные смерчи, устремился на взлёт. Навстречу - прямо в глаза - понеслась серая полоса бетонки. Быстро росла скорость. На середине полосы Алексей потянул штурвал на себя, и переднее колесо, под сиденьем штурмана, приподнялось от бетона. Через несколько секунд машина отделилась от полосы и круто ушла в воздух.
На полигон в горах они вышли вовремя. На высоте 8000 Алексей настроил автопилот и передал управление автопилотом штурману. Для этого у штурмана есть 2 небольшие рукояти на прицеле бомбометания, и он может электрически управлять мелкими доворотами сам. Это обеспечивает ему независимость от пилота, быстроту и точность в выполнении доворотов при бомбометании.
Теперь Алексею делать было нечего, и он осмотрелся. Высота - заданная, в небе - ни облачка, только летать на бомбёжки. Внизу - освещённые косым утренним солнышком Хибины. Зубцы гор виднелись чётко, будто нарисованные. Вообще виднелся во все стороны почти весь Кольский полуостров - зеленел далёкими тундровыми кустарниками, взблескивал гладью бесчисленных озёр.
Вспомнив о завтраке, который взял у штурмана перед вылетом, Алексей подумал: "Ни хрена себе - командир звена, капитан, а образ жизни, как у голодного студента! Зимин, наверное, прав: пора кончать с холостяцкой жизнью, а то и впрямь угроблю и себя, и экипаж. У других - в 27 лет уже дети растут, а у меня... Вот он и поругался со мной. Не потому же, что надоело приносить мне завтрак!.."
Алексей достал из бортовой сумки пакет, развернул бумагу и, оттянув от лица кислородную маску чуть вбок, принялся есть. Ел быстро, с аппетитом. Потом с наслаждением выпил горячее какао из термоса, и вернул кислородную маску на место. Вот когда по-настоящему захотелось курить - со смаком, а не то, что было натощак. Ну, да сам виноват: раньше надо просыпаться...
- Захожу на цель! - сообщил из своей кабины штурман азартным, "охотничьим" голосом. Машина, управляемая им, слегка накреняется влево, ещё раз, и - выравнивается.
Алексей нажимает на кнопку радиостанции, докладывает на полигон о том, что его самолёт находится на боевом курсе. Получив разрешение работать, сообщает об этом штурману, беспечно смотрит на голубое бездонное небо над головой, на приборы, и сладко потягивается. Делать ему по-прежнему нечего.
Двигатели работают ровно. Машина идёт плавно - болтанки на такой высоте нет, да и Север это, не родная жаркая Киргизия - и он, от нечего делать, думает о Тане: с чего же всё началось?..
Случилось это полтора месяца назад, в субботу. Было ещё лето, ездил к морякам в Кандалакшу, чтобы передать документы о совместных действиях по обнаружению морских целей. Командировка была простой - отвезти график выхода кораблей в море и график изменения частоты радиоволн для связи между штабами. Короче, как говорится, туда - и обратно. Никаких хлопот и забот.
Хлопот и не было. В порт он прибыл ночью, а утром уже находился на палубе нужного ему эсминца, который пришёл точно к назначенному времени откуда-то из-под Архангельска. Через час Алексей освободился и вернулся из порта на вокзал. Выяснил там, что поезд на Мурманск будет не скоро и, чтобы скоротать время, взял такси и выехал за город к дальним скалам на берегу. Хотелось посмотреть на Кандалакшский залив с берега, а не с воздуха.
Окружённый скалистыми берегами залив уходил далеко-далеко на юг и восток, где сливался с Белым морем. Виднелись вдали острова и мелкие островки, скалы, торчавшие кое-где из воды, как большие обкатанные камни. Судоходство по заливу считалось непростым, поэтому в порту для гражданских судов была организована лоцманская служба. Всё это Алексей узнал от шофёра, который тоже любовался с высокого места дикой северной красотой.
Почему-то было грустно. Над головой жалобно вскрикивали чайки, сносимые ветром. На рейде стояли корабли, пришедшие из далёких морей. Глядя на них, хотелось и самому куда-то уплыть или улететь, как чайки.
Лететь, знал, некуда - неведомые страны остались в детстве, и Алексей, томимый молодой кровью и одиночеством, вернулся назад. Всё-таки город, люди...
Разглядывая женщин, он будто предчувствовал эту встречу. Знал, многие специально вербуются на север, чтобы выйти там замуж. Мужчин на севере много, а вот насчёт женщин - большой дефицит. Ну, и едут. Алексей подумал, вдруг среди таких встретится красивая...
Он увидел её на вокзале, когда она направлялась к окошечку кассы. Показалось, что именно такую и ждал всю жизнь. Молочная кожа чуть прихвачена солнцем на лбу и щеках. Уложенный "по-гречески" ржаной сноп на голове венчала пилоточка - как у стюардесс. И костюм был под стюардесс - приталенный, с короткой юбкой, открывающей стройные ноги. Голубоглазая, светлая, как божий день, ну, просто чудо, а не женщина! Взмах ресниц - и лицо озаряется синевой прозрачных озёр. Может, навстречу шла сама судьба?.. Потому и почувствовал её ещё там, у далёких скал? И кольца`, кажется, нет - на пальцах ничего не блестит. А вдруг она возьмёт сейчас билет на Ленинград?.. Что тогда делать? Вот тебе и судьба. Для ленинградцев. Будто мало у них там своих красавиц. А может, она оттуда и есть? Приехала сюда к родным или в командировку.
На его счастье красавица внятно проговорила кассиру:
- Один сидячий, до Оленегорска! - И протянула деньги.
Ему тоже нужно было до Оленегорска. Там - пересадка на поезд узкоколейки, час с лишним тащиться в маленьких допотопных вагонах до родного гарнизона. Пригородные эти, "карликовые" поезда называли "керенскими". Видимо, чтобы подчеркнуть их дореволюционное происхождение.
"Может, и вправду - судьба?" - обрадовано подумал Алексей. И с той минуты во всём уже видел только знамение судьбы. Почему-то решил, если удастся познакомиться с девушкой в пути, то в Оленегорске можно будет не спешить с пересадкой домой - всё равно завтра воскресный день. Никто его в гарнизоне не ждёт. А служба - тоже потерпит безболезненно до понедельника.
- Один билет до Оленегорска! - радостно сообщил он старичку-кассиру. И зная, что тот повторял красавице: "У вас - 5-й вагон, 31-е место!", попросил: - Тоже 5-й вагон, пожалуйста.
Старик вроде и не смотрел на него, а улыбнулся:
- Понимаю, молодой человек, понимаю!.. - И выдал билет на 32-е место.
В зале ожидания, ещё не зная, что у судьбы свои законы, что девушкой она распорядится по-своему, он наблюдал за ней, как охотник из засады за ланью. А когда надо было выходить к поезду, пошёл следом. Мимо пробежала по дощатому перрону маленькая девчушка. Споткнулась, упала и заревела. Переполненный нежностью ко всем, он поднял её, присел перед нею на корточки:
- Ну, что ты? Не больно ведь.
- Больно! - капризно возразила девочка. Но реветь перестала. - Я испугалась почему-ж-то.
- Чего же ты испугалась? Ладно, до свадьбы заживёт. Как тебя звать?
- Надя. А что такое свадьба?
- Да это ещё не скоро... когда женятся. А где твоя мама?
- А вот она... - девочка показала пальцем. - Бежит.
Алексей передал ребёнка запыхавшейся женщине с клетчатым чемоданом, и тут заметил, как смотрит на него та, которая ему понравилась и которую считал уже своей судьбой. Улыбаясь, она сказала:
- Сразу видно, любите детей.
- Да? - удивился он. - Я как-то не думал даже.
- Разве у вас нет?
- А что, я похож на отца? Думал, холостяка за версту видно.
Глядя не на него уже, а на облака над заливом, она сказала:
- Счастливый!
Что-то насторожило в её голосе, он спросил:
- А вы?
- Пока - нет.
Он уточнил:
- Пока - не счастливая? Или пока - не замужем?
- Уже - не замужем, но - ещё не счастливая.
А улыбалась беззаботно, весело. Но тут же, будто вспомнив что-то, вновь стала серьёзной. И Алексей, посерьёзнев тоже, спросил:
- Не повезло, что ли?
Было непонятно, отчего так всё выходило - тонули друг у друга в глазах. И - будто оглохли. Но, выходит, всё-таки слышали, и почему-то сразу стали откровенны, чувствовали себя легко и свободно. Она призналась:
- Сейчас - всё позади. А вот начиналось... И любил меня муж, и лез с кулаками...
Наверное, на лице Алексея появилось разочарование. Она сбилась с искреннего тона, ненатурально улыбнулась. А у него вырвалось с изумлением:
- Бил? Ва-ас?!
Теперь он стеснялся взглянуть ей в лицо. Видимо, она поняла, что нравится ему, и опять заговорила откровенно - должно быть, чтобы не удивлялся и не разочаровался в ней.
- Ревновал меня здесь к каждому встречному, даже к близким знакомым. На севере - без знакомых нельзя. Все с кем-то дружат. Ну - собирались по вечерам... А он напьётся, и с кулаками потом. - Она помолчала, пока их обошли женщины. - Да и пить начал по-настоящему - ничто уже не удерживало. Хорошо, я на девичьей фамилии осталась - как чувствовала. А он и на это обижался.
- А на работе он как же?..
- Работа - была хорошая. Был лоцманом тут, - она кивнула на порт внизу. - Проводил по заливу суда. Выгнали, дурака, стал грузчиком. Ну - тут уж совсем распустился.
- Почему?
- Бесхарактерный. Написала обо всём маме...
- Зачем? - не понял он, вспомнив прошлогодний разговор в поезде женщины, ехавшей к дочери.
- Да ведь я верной ему была! А тут уж - всё испарилось к нему. И что не высокий, стала замечать, и носатый... Он из мариупольских греков.
- Ну, и что же ваша матушка?..
- У неё у самой - такой же крест. Мой отчим - тоже горький пьяница. Я из-за него и замуж-то выскочила за этого грека. Чтобы жить, значит, самостоятельно. А попала из огня да в полымя, как говорится. Мама написала мне сразу: бросай, если пьёт. Пока детей нет, это, мол, не страшно. Да я и сама уже поняла, жить с таким - погубить и себя. Хотя по натуре он добрый.
Алексей удивился опять:
- Ничего себе, добрый! Кулаки распускал. Против девчонки.
- Да нет, это он с дурной ревности, хотя до побоев не доходил. Ну - я за чемоданы, и от него. Только не домой, а ещё дальше на север. Домой - стыдно было. Да и отчим там. А тут - строительному управлению в Оленегорске нужен был счетовод. Отдельную комнату обещали. Дали уже - живу. Я и не раздумывала больше - рядом ведь! Это всё мне подруга устроила: у неё - здесь дядя. Вместе переехали.
- Так у вас что... - он запнулся, - родился ребёнок, что ли?
- С чего это вы взяли? - удивилась она.
- Раз отдельную комнату дали...
- Не-ет! - она рассмеялась. - Замуж я пока ещё не вышла. Хватит с меня! А комнату дали - одной.
- Это почему же?
- Бухгалтеру - надоело счетоводов менять. Не держались. Вот начальство - чтобы нас заинтересовать... Да и возможность была: строители всё-таки! А для подруги - управляющий...
- А сюда, снова - зачем?
- Приехала-то? Да только сегодня - нас развели, наконец! Год с лишним тянулось. Мой "какаду" не хотел являться в суд. А сегодня - пришёл, нас и оформили. Всё теперь с этим!..
- Я слыхал, если нет детей - разводят и без согласия. В ЗАГСе.
- Так он письмо писанул в ЗАГС! Что у нас родился, будто, ребёнок, а я - не дала ему справку из роддома. Чтобы ребёнка зарегистрировать. Вот нас и перебросили в суд разбираться. Пока разобрались - год пролетел.
Алексей вдруг заметил, от вокзала решительно приближался по перрону невысокий, одетый в рабочую флотскую робу, парень. Был он коренаст, смотрел перед собою с лютой ненавистью и держал на уровне груди сжатые загорелые кулаки. Увидела его и собеседница Алексея. Лицо вытянулось, негромко воскликнула:
- Господи, и здесь от него покоя нет! Приложился уже, растерзанный...
Морячок, шедший на них атакующим танком, пьяно возвестил:
- А, бляха, где падаль - там и черви! Хахаля уже себе завела?..
Было в его лице что-то угрюмо-грозное. Бушлат - расстёгнут, тельняшка на груди - порвана. Алексей инстинктивно загородил собою свою "судьбу". Матрос злобно прохрипел:
- А ну, капитан, отчаливай с дороги! Не лезь в чужой разговор!
- По-моему, это ты, парень, лезешь. И если...
- Что - если? Запомни! У меня - там... - пьяный показал пальцем на порт, - полно корешей!
Из-за спины Алексея обиженно раздалось:
- Тебе-то какое дело, кто со мной теперь? Кто ты мне!..
Матрос с надрывом выкрикнул:
- Танька! Ты это брось - кто! Ты мне - жизнь, курва, разбила! - Он пытался ударить её, но Алексей перехватил руку.
- Ну, зачем же так? - проговорил негромко. - Я - даже не знаком с ней. А ты людей собираешь, смотрят на нас...
Пьяный, должно быть, поверил, удивился:
- Не знаком? Как это?..
Был он ничего из себя - походил на кавказца. Только с тоской в глазах. А после слов Алексея сразу обмяк, некрасиво скривился, будто собирался заплакать, и начал оправдываться:
- Понимаешь, капитан. Ты меня извини: я жить без неё не могу. А она, сука, меня бросила...
Из-за спины Алексея Татьяна проговорила опять:
- Жизнь, Гена, ты сам себе загубил. Вот и нечего!..
Медленно, как и во все времена, в сторону моря шли облака - уплывали. Носились над кораблями равнодушные к людям чайки. Вскрикивали словно от неожиданной боли. А здесь, на перроне, на глазах Алексея разыгрывалась чужая и непонятная для него драма, на которую неловко было смотреть. На севере всё чистое - воздух, снег. И вдруг эта грязная брань...
Алексей отчуждённо подумал: "Молодой же парень!.. Хотя молодость изнашивается от водки везде одинаково. Как пиджак. Кажется ещё крепким, но рукава и воротник уже залоснились от грязи и начали портиться".
- Таня, Тань-ка... Вернись!.. - пьяно просил матрос. Слова вырывались у него из груди, как вопль. Должно быть, от горького одиночества. Он даже не понимал, что унижается. - Брошу всё, вот увидишь!.. Честное слово, Тань... Пальцем не трону...
Татьяна, стесняясь людей, отвечала чуть слышно:
- Ну, хватит об этом! Со средины жизнь не начнёшь.
Алексей увидел, как встретились их глаза. У матроса - с жёлтыми белками, молящие. У женщины - холодная синева, отведённая мгновенно на семафор впереди. Путь там кому-то уже открыт. Может, ей? В судьбу с другим человеком?..
Матрос, словно подслушал Алексея:
- Прощай, Танька! Да что теперь, безжалостный ты человек...
Мёртвые губы его шептали что-то ещё, но ничего слышно не было. Видимо, понимал и он: руганью былых отношений не исправить. Уронил голову на грудь и, весь горький, сломавшийся, пошёл. Но, почему-то не к вокзалу, а вперёд, по железнодорожным путям, расходившимся перед ним веером. Будто кто-то невидимый шептал ему в ухо: "Иди теперь, Гена, дальше один. Куда потащит тебя слепая судьба. Не сумел ты сам выбрать себе дорогу и перевести стрелку..."
Он уходил на север, в ту сторону, где с обвальным грохотом бросался вниз головой, вылетавший из скальных теснин озера, Нивский водопад. А может, хотел, чтобы его задавило поездом где-нибудь на подходе к станции с красивым названием Полярные Зори? Кто его знает.
На Таню, похожую в своём костюме на красавицу-стюардессу, и на Алексея, военного лётчика, давно уже с любопытством посматривали пассажиры, ожидавшие поезда. А когда поезд вынырнул из-под семафора и подошёл к перрону, от них отвернулись и ринулись к вагонам. Алексей тоже поспешил в свой вагон.
Тани всё не было. Поджидая её, Алексей нервничал, а закурить нельзя - пассажиры кругом, женщины, дети. Ударил колокол, Таня в вагон не входила. Алексей заволновался, направился к тамбуру, где стоял с красным флажком проводник. Поезд уже тронулся и начал набирать ход.
Потеснив на подножке вагона проводника, Алексей выглянул и посмотрел назад. "Куда же девалась? Может, вернулась в зал ожидания? Так зачем?.."
И тут увидел. Женская фигурка в голубом мелькнула прямо перед ногами внизу и осталась позади на щебенчатой насыпи. "Куда же это она? Тоже к Полярным Зорям? За Геной?.."
Не обращая внимания на проводника, не слыша в грохоте, что тот ему говорит, Алексей шагнул на самую нижнюю ступеньку, резко оттолкнулся - чуть вправо и полностью откидываясь спиной назад, будто падая на неё против хода поезда. Так делали всегда каскадёры в кино, изображавшие героев, уходивших от погони. Его тут же выпрямило инерцией хода. А в следующее мгновенье он успел лишь подставить ноги, чтобы не упасть лицом в щебёнку. И уже бежал вперёд, балансируя руками, ничего не видя, думая только о том, как удержаться и не упасть. Когда он остановился, увидел перед лицом двутавровый рельс, к которому был прикручен толстой ржавой проволокой телеграфный столб, чёрный от мазута и копоти. Слева оглушающе грохотал мчавшийся мимо него поезд, набравший полную скорость. Из-под колёс вихрилась пыль, он ощущал её вздрагивающими ресницами. Закрыл глаза снова, хотя пыль и встречный ветер уже не мешали смотреть.
Грохот продолжался до тех пор, пока не промчался последний вагон. Тогда всё разом оборвалось, и в удалявшемся шуме лишь чётко выстукивали колеса на прогибавшихся от тяжести рельсах: "Та-та... та-та... та-та!" Но это уже где-то там, впереди, затихая.
Алексей открыл глаза. Опять перед его лбом был стальной двутавр, вкопанный в землю. Будь он вкопан чуть ближе или прыгни Алексей с подножки на секунду позже, и на этом дурацком двутавре могла оборваться его жизнь. Но смерть посторонилась на пару шагов.
Дрожащими руками Алексей достал папиросу и закурил. Шум поезда уже затих в далёком ущельице, прорвавшемся сквозь поперечный каменистый кряж, чтобы пропустить к морю речку Ниву. Но было не до поезда. Теперь он действительно во всём видел знамение судьбы и решил, что не люди её строят себе, а она сама выбирает их. Вот только как: слепо или намеренно?..
За его спиной раздался испуганный женский голос:
- Ой, думала, сердце оборвётся!.. Разве можно так?..
Он обернулся. На него глядели распахнутые глаза-озёра. Строгости в них не было - только испуг. Видимо, бежала и потому запыхалась.
- Я подумал, вы остались. Чтобы вернуться... к нему.
Губы Тани задрожали, нос сморщился, и она, привалясь к его плечу, проговорила с всхлипами:
- Мне его стало жаль, дурака. А теперь вот - и вас...
- Меня-то, почему? - спросил он, поглаживая её по спине.
Она отстранилась:
- Пойдёмте на вокзал. Глупо всё! - Глаза её сделались далёкими - думала уже о чём-то своём.
В пустом зале ожидания они узнали, что следующий поезд на Оленегорск будет только ночью. Таня проговорила упавшим голосом:
- Что же нам теперь делать? И билет пропал...
Русанов вздрагивает, видит перед собой приборы, небо и слышит голос Зимина:
- Лё-ша! Бр-росил пер-рвую! Передавай!
Алексей переключает на абонентском аппарате рычажок с внутренней связи "ГВ" на "РС" - внешнюю, и нажимает на кнопку радиостанции:
- "Сосна", "Сосна", я - "Сокол-406", бр-росил пе-р-рву-ю-у!..