Взлётная полоса,ч4.Мёртвая петля, 4/4
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Глава седьмая
1
Видя, что Чехословакия выходит из-под контроля, Брежнев дал команду Андропову, чтобы тот подготовил через свои секретные спецслужбы в Праге небольшой раскол в ЦК компартии этого государства, найдя среди чехов или словаков нужного человека, который бы возглавил новое марионеточное правительство. Такой человек был найден, им оказался 55-летний честолюбивый словак Густав Гусак, состоявший в чехословацкой компартии с 1933 года. Параллельно этому указанию было дано задание и генштабу СССР разработать план молниеносной оккупации Чехословакии советскими войсками на "случай", если Прага запросит оказать ей "братскую помощь" военной силой. Густав Гусак устроил в правительстве Чехословакии дискуссию "несогласия с политикой Дубчека" и заготовил "Обращение" к Брежневу нового правительства, которого ещё не существовало в природе, за "братской помощью", а генерал Павловский разработал в генштабе СССР десантную операцию по оказанию этой "помощи". Как только всё было готово, Брежнев, уже имея у себя на столе "документ" от "нового правительства" Чехословакии, в котором была "официальная" просьба о помощи, дал команду на осуществление плана генерала Павловского. Ночью 28 августа 1968 года над разными районами Чехословакии и над Прагой раскрылись в небе парашюты советских десантников, которые за 4 часа блокировали все стратегические аэродромы, танкодромы и электростанции, суверенного до этих часов, государства. В пражском Кремле была арестована вся "пражская весна", а её бывший (уже бывший) руководитель, первый секретарь ЦК КПЧ Александр Дубчек вывезен на советском самолёте в Москву. В его кресло сел Густав Гусак, глава "нового правительства", которое возникло, как узнали все соседние государства, несколько дней назад, и обратилось к Советскому Союзу за "братской помощью" против "раскольников", которые хотели "предать идеи социализма". Дескать, переговоры, проведённые недавно с ними советской делегацией в Закарпатье, ни к чему не привели, и потому-де пришлось "честным коммунистам" обратиться к братьям за помощью, дабы спасти Чехословакию от угнетения империалистами, так как те уже сплели на территории ФРГ заговор с подобными целями. Всё было грубо извращено, поставлено с ног на голову, но московский Кремль это уже не смущало: "против военного лома нет приёма". Не был тронут лишь президент Чехословакии, Герой Советского Союза, Людвиг Свобода - его не с руки было свергать, да и Брежнев надеялся, что превратит и его в свою марионетку. Внешне же, с точки зрения политической, неприкосновенность президента суверенного государства выглядела почти прилично, хотя с ним ни о чём не советовались и не спрашивали разрешения на арест членов его правительства.
Когда президент США проснулся от звонка своего посла в Чехословакии и узнал, что в Праге русские танки, то был изумлён до растерянности: "Как?.. Ведь ещё вчера никаких советских войск даже близко от Чехословакии не было!" "Да, господин президент, вчера их не было. А теперь они уже стоят на границе с Федеративной Республикой Германией".
В Праге, увидев едущие по улицам советские танки, какой-то студент по имени Ян Прохазка, узнав, в чём дело, облил себя бензином и в знак протеста поджёг. Весь мир был потрясён этим актом самосожжения. Не смутились только кремлёвские вожди в Москве. Объявили новое правительство, сформированное по их указке Густавом Гусаком, вполне законным и напечатали в "Правде" текст "Обращения" этого правительства к правительству Советского Союза за "братской помощью" от... "готовящегося вторжения в Чехословакию войск ФРГ".
Потом была поездка президента Чехословакии Людвига Свободы в Москву, чтобы добиться освобождения из подвалов Лубянки Александра Дубчека и его возврата домой. "Блестящая" военная операция по высадке военного десанта в суверенное государство стала политическим позором СССР для всего мира. Но Брежнев продолжал делать вид, что "всё законно", а сам дал команду установить негласный надзор за правительством "дружественного" государства. По этому поводу в Москве моментально распространились ядовитые комментарии: "Старший советский брат чехословацких народов, приглашённый Гусаком в гости, приехал в Прагу на танке". В ответ на это Кремль сделал по-своему умный, но и подлейший ход: заставил правительства стран, входящих в Варшавский блок, ввести свои войска в Чехословакию тоже. Таким образом, позорную участь "старшего брата", въехавшего в Чехословакию незваным гостем на танке, разделили и остальные "братья" - поляки, восточные немцы, венгры, болгары, приехавшие в гости на своих танках. Против такой военной силы сразу нескольких государств никто уже не мог осмелиться и в будущем на повторение "пражской весны" ни в Польше, ни в ГДР, ни в других "братских" государствах. Ну, а не братские, чужие, тоже вряд ли отважатся на "военное возмущение". Ничего, что в дерьмо сел почти весь "соцлагерь", зато одним ударом убиты все будущие свободолюбивые зайцы. Чтобы неповадно было...
А в Днепропетровске Хозяин, шедший утром на работу как обычно в сопровождении генерала Кашерова, угрюмо-озлобленно спросил:
- Скажи мне от шо: чому твоё "Недреманое око" ничё не делает, той, из антисоветчиками?
- Какое ещё око, Василий Мартынович? - изумился Кашеров.
- Твой начальник отдела Герасименко. Это его так прозвали, как доложил Тур, наши писатели и журналисты. Так от он, мой заместитель по идеологии, говорит, шо, в связи с событиями у Чехословакии, местные антисоветчики подняли головы. Раскупают, той, "Руде право" у заграничному киоске нашей "Союзпечати" и рассказуют гражданам, шо в этой газете написано. А твой Герасименко, ноль внимания на это. Безобразие! За шо же ему государство тогда деньги, той, плотит?
- Но мы же не полномочны запрещать продажу иностранных газет в городе: есть международное соглашение...
- А хто тибе говорит, шо надо, той, запрещать? Рази низзя узять за жопу тех, хто читает эти газеты? И, той, пересказует их содержание. За это ж трэба головы знимать, а не цацкаться з нимы! Они ж плодятся, як комары на болоти! Потому, шо Герасименко в тибя - дэмократ!
- Слушаюсь, Василий Мартынович! Я ему покажу, демократу, что надо не книжки на работе читать, а заниматься, чем положено. Я ему повышение на Москву испорчу...
- Шо за повышение? - не понял Хозяин.
- Из Москвы пришло распоряжение: перевести его на службу в КГБ СССР.
- А шо, в нёго там есть "рука"?
- Его знает Брежнев как эрудированного сотрудника. Может, он посоветовал Андропову?
- Не! Ссориться нам из Москвою, той, не годится. Ограничьсь головомойкой. Насып ему у штаны бджол! - посоветовал Хозяин, отпуская от себя генерала в его "Серый Дом".
После этого разговора заработал принцип армейского "домино": получивший "втык", передаёт его по субординации дальше - пинает в зад своего заместителя; тот - пинает нижестоящего, и пошла игра в домино, где подставляют не костяшки, а чужие задницы, и бьют тем больнее, чем дальше продвигается игра.
В подчинении "Недреманого ока", отвечающего за негласный надзор, находилось несколько тысяч осведомителей, сотни папок в шкафах отдела с фамилиями платных сексотов, руками которых наполнялись эти папки: где, когда, кому и что говорил "объект". Подражали германскому пунктуальному гестапо. Если папка переполнится, как чаша терпения, "объект" вызывают в "Серый Дом" для принятия мер. Папка "А.И.Русанов" переполнилась последней каплей "Полкана" (Полюхова), влитой недавно, а тут и втык от генерала, идущий от самого Хозяина области, произошёл в унизительной форме, и подполковник Герасименко, любитель истории и сторонник демократических мер и принципов, задумался. Даже "Энциклопедический словарь" из шкафа достал, чтобы освежить память (шеф назвал его "гнилым демократом" и "кабинетным служакой"). Листая словарь и от обиды вздыхая, Евгений Александрович мрачно думал: "Жизнь - это, наверное, ежедневное выяснение отношений. Чем хуже взаимоотношения, тем хуже жизнь. А ведь демократия зародилась в древней Греции ещё до нашей эры... Вот, нашёл!" - увидел он в словаре слово "демократия". Прочёл: "... от греческого "demos" - народ и "кратос" - власть. Форма государства, основанная на признании народа источником власти, его права участвовать в решении государственных дел в сочетании с широким кругом гражданских прав и свобод. В классовом обществе демократия всегда является выражением диктатуры господствующего класса. В современных буржуазных государствах демократия отличается от иных политических режимов формальным признанием равенства всех граждан, провозглашением прав и свобод. Подлинная демократия возможна только в социалистическом государстве, где демократические права и свободы не только провозглашаются, но и гарантируются государством, обществом".
Поставив словарь в шкаф, Евгений Александрович подумал: "Какая злая ирония жизнь! Мы вернулись назад, примерно, в 5-й век до нашей эры, когда в древней Греции олигархи приказали прислужникам сбросить с высокой скалы в море хромого баснописца Эзопа, который прочёл им вслух несколько своих басен. Хотя Эзоп был уже не рабом, а вольноотпущенником, то есть, равноправным гражданином Афин. Правда, он был не греком, фригийцем. А ведь наш баснописец Кротов сочинил 3 года назад, как докладывали сексоты, злую эпиграмму о судьбе этого Эзопа, построенную на рифме-ловушке.
Однажды КГБ пришёл к Эзопу,
И хвать его за... шляпу.
Смысл этой басни ясен:
Писать не надо басен".
На душе от остроумной эпиграммы, казавшейся прежде смешной, стало ещё горше. Память подбросила другой интересный факт: "Отец демократии в Афинах Перикл тоже погиб в море, добровольно бросившись с той же скалы, чтобы не заразить чумой окружающих, как заразился от кого-то сам. Какое жуткое совпадение через 100 лет после Эзопа! Мистика? А я верю в судьбу и в английскую поговорку: "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет". Да, господин Случай сыграл роковую роль в судьбе не только многих великих людей, но и государств. Рухнули в небытие и Рим, и Византия. "Фортуна эст нон пенис, ин манус нон реципит!" - говорили древние римляне недаром. По форме - смешно: "Судьба - не пенис, в руку не возьмёшь". А по мысли - глубоко. Как, впрочем, и другая римская поговорка: "homo homini lupus est" - человек человеку волк. Разве не к этому мы пришли? Ну, да ладно. Что делать с Русановым? "Своя рубашка к телу ближе" - хоть и не древняя пословица, а правду отражает не хуже. Кто он мне? Спасать надо себя, а не его, вон сколько накапали на него! Могут спросить уже и с меня: почему никаких мер не принял?"
Перед уходом с работы домой Евгений Александрович перечитал заявление Полюхова, которое тот принёс ему на Русанова лично как давнему сослуживцу, и вспомнил, что 5 лет назад на Русанова прислали "телегу" Штейнберг и писатель Великанов. Когда-то, а точнее, в 1949 году, Штейнберг пострадал за политику сам. В стране шла кампания по борьбе с так называемыми "безродными космополитами", а он, где-то на еврейской пирушке, ляпнул: "С какими там космополитами! Правительственные антисемиты расправляются с еврейскими учёными под видом борьбы с космополитизмом". На него донёс секретный сотрудник КГБ Голод, отец нового директора издательства, теперь уже покойный. И Моисея Абрамовича исключили из партии, а как беспартийного уволили из редакции областной партийной газеты, где он занимал должность заведующего отделом пропаганды и агитации. Пришлось перейти в рядовые корректоры в издательство, которое возглавил тогда бывший директор пивного завода Тарасочка. Там он через несколько лет как-то очистился от старой грязи, снова вступил в партию, перешёл в "опытные" редакторы, одним словом, воскрес из пепла, словно известная птица Феникс, и поссорился с Русановым.
Мордвин Полюхов, выдвинувшийся в годы войны до полковника своей беспощадностью к бандеровцам, работая уже в "Сером Доме", пострадал, как и Штейнберг, на "еврейской почве". В 1952 году, когда ещё только заваривалась каша гражданской войны в Корее, он, ссылаясь на свой практический опыт, написал рапорт, в котором просил послать его в Северную Корею для выявления врагов социализма. Однако, вместо этого, его уволили из "Серого Дома" в запас. Дело в том, что в Москве шло, нашумевшее на весь мир, "дело кремлёвских врачей", а еврейка, жена Полюхова, где-то вякнула, что это - новый поход антисемитов на евреев, а не просто на врачей. Сама она была тоже врачом, а будучи женою заслуженного полковника, позволяла себе раскрывать рот шире, нежели другие граждане. И полковника не пощадили свои же: "homo homini lupus est". Напуганный превратностями фортуны, которая, как известно, не "икс", отставной полковник начал проявлять себя патриотом и принципиальным коммунистом вновь: если знаешь, где затаились враги, доложи! Он стал приносить в "Серый Дом", благо дорогу хорошо знал, а куда нести, ещё лучше, свои пространные заявления-доносы на врагов советской власти, которых чувствовал, как его охотничья собака фазанов, затаившихся в камышах, и "выявлял" их в "народном хозяйстве страны". Очередным из таких "выявленных" был Русанов, перешедший работать в "Оргтехстрой" из Трубного института. Сообщая о его зловредной деятельности, Кирилл Афанасьевич, по мнению подполковника Герасименко, может быть, и сгустил краски, но об уме Русанова был высокого мнения и полковник Дидусенко. А умный враг - самый опасный. И Евгений Александрович решил: "Пора с этим Русановым кончать игру в демократию! Сколько ещё терпеть? Да и зачем, когда в Чехословакии вовсю наступает реакция! А у нас антисоветские настроения стали расти, как грибы после дождя".
Утром, придя на работу, он приказал своему помощнику капитану Ковалёву:
- Вот вам номер рабочего телефона антисоветчика Алексея Ивановича Русанова, сейчас же позвоните ему и сообщите, чтобы немедленно явился к нам!
- Слушаюсь, товарищ подполковник. Позвольте вопрос: будет промывание мозгов или... арест? Если арест, нужна санкция прокурора. Звонить прокурору?
- Пока не надо. Решу во время допроса.
Ковалёв отправился звонить Русанову из своего кабинета, а Евгений Александрович занялся изучением московской почты, рассылаемой секретной связью. Среди различных бумаг, присланных из КГБ СССР для ознакомления, одна информация оказалась настолько интересной, что он даже задумался. В заголовке стояло "План Даллеса. 1945."
В годы тайной борьбы, начатой Сталиным, с "еврейским засильем" в структурах государственной власти, Евгений был здесь молодым гебистом, закончившим училище, и хорошо помнил, как тогдашнее руководство "Серого Дома" ссылалось на секретные "Протоколы собраний сионских мудрецов", написанные каким-то сионистом-каббалистом Ашером Гинцбергом. Фактически это была программа для сионистов, проживающих почти во всех странах мира. "Протоколы" инструктировали их, как можно и нужно захватывать власть в чужих государствах над их народами при помощи масонства. Начинать предлагалось с наиболее развитых государств, таких, как США, Англия, Франция и другие, где власть уже почти принадлежала еврейским банкирам и жидо-масонским ложам. Главным оружием захвата власти в очередных государствах считалось создание в этих странах подходящего идеологического и финансового климата, необходимого для развития анархий, террора и финансового влияния на правительства. Насилие должно было стать основным принципом сионистов в странах социализма, куда ещё не проникло масонство (развязывание репрессий в этих государствах, аресты, пытки, чтобы посеять среди населения страх), а хитрость и лицемерие - правилом для жидо-масонов. В Германии всё это уже было, в Советском Союзе тоже, но без масонства, однако спутала все планы война. Зато после войны форпостами прежней политики сионистов должны были стать жидо-масонские ложи и банки, с создания которых следовало приступать к задуманному покорению вновь.
Любопытна была история появления самих "Протоколов", в которых сионист Гинцберг изложил свои идеи захвата власти в виде отдельных инструкций, связанных в единый план. Он прочитал его всемирному Еврейскому конгрессу на тайном закрытом заседании. Это было в Базеле, в 1897 году. Однако плану Гинцберга противостояли 2 европейских сиониста: германский профессор социологии 48-летний еврей Зюфельд (он был сыном раввина), женатый на немке и выступавший на конгрессе под псевдонимом Нордау, и еврей Теодор Герцль. Как более европеизированные и оттого умереннее, нежели каббалист-мистик Гинцберг, они раскололи конгресс на 2 противоборствующих лагеря, и программа "бешеного" сиониста Гинцберга была отклонена большинством голосов (не помог и выстрел в Нордау из пистолета, оцарапавший не столько жертву, сколько повредивший престижу плана Гинцберга). Тем не менее, молодой и горячий Гинцберг, к тому же, разозлённый неудачей, не сдался. Он разослал свою программу в ряд еврейских диаспор в странах Европы, надеясь, что ознакомившись с его планом не понаслышке, а собственными глазами, они приведут его на очередном конгрессе к победе. Но, вместо победы, произошла утечка информации. Тайная программа Гинцберга каким-то образом попала в Россию, и там была опубликована в 1905 году Сергеем Нилусом. Этот русский патриот предупреждал свою общественность о намерениях сионистов закабалить русский народ. План Гинцберга он почему-то назвал "Протоколами собраний сионских мудрецов" и всполошил ими всю Европу, кроме царского правительства, которое не восприняло "Протоколы" всерьёз. Этим воспользовались в Европе иерархи сионизма, напуганные размахом общественного озлобления против евреев. Зная, что разговоры о "Протоколах" не затихают уже во всём мире, они боялись катастрофического разоблачения своих идейных основ, так как "Протоколы" опирались на Моисеево "Пятикнижие" и Талмуд, фундамент иудаизма, и были насквозь пропитаны его духом. А потому, не жалея ни денег, ни энергии на то, чтобы замять поднятый С.Нилусом незатихающий скандал, они решили в 1937 году спасти свою репутацию хитростью. Полагая, что в Европе мало кто знаком с текстами еврейских священных писаний, и установив, что в библиотеках Берна нет переводов Талмуда ни на какой язык, главари сионизма устроили в Берне открытый суд и, подкупив его, "доказали" на нём, что "Протоколы", напечатанные Нилусом, "фальшивка". Разумеется, эта акция обошлась истцам недёшево, зато "невинность" сионизма была спасена ещё на 2 десятка лет. Тем не менее, о "Протоколах" вспомнили снова в Москве, когда Сталин, знакомый и с книжкой Нилуса, и с историей, связанной с её появлением на свет, организовал в 1952 году свой суд по "делу кремлёвских врачей", и КГБ, осведомлённый о многих тайнах мира, начал снабжать гебистов, работающих в областных комитетах КГБ, сведениями о сионистах, их планах. Кремлёвские евреи-врачи преподносились как одно из звеньев этого плана.
Продолжая эту традицию просвещения сотрудников госбезопасности и после смерти Сталина, КГБ СССР известил свои областные организации о том, что в 1955 году в Буэнос Айресе вышла в свет книга "Всемирный заговор", раскрывшая, наконец, подлинные цели сионистов по захвату власти евреями над другими народами, что "Протоколы" Гинцберга, а не Сергея Нилуса, это - сливки с идей "Пятикнижия" и Талмуда, которые уже переведены многими государствами, и ни о какой подделке больше не может быть и речи. Сионисты на эту книгу не откликнулись, ну, а молчание, как известно, знак согласия: "Протоколы" - не фальшивка. Да и премьер-министр Израиля Бен-Гурион писал (ещё до создания этого государства) в нью-йоркской еврейской газете "Кемпфер": "Если бы у меня была не только воля, но и власть, я бы подобрал группу сильных молодых людей - умных, скромных, преданных нашим идеям и горящих желанием помочь возвращению евреев - и послал бы их в те страны, где евреи погрязли в грешном самоудовлетворении. Задача этих молодых людей состояла бы в том, чтобы замаскироваться под не евреев и, действуя методами грубого антисемитизма, преследовать этих евреев антисемитскими лозунгами. Я могу поручиться, что результаты, с точки зрения значительного притока эмигрантов в Израиль из этих стран, были бы в 10 раз больше, чем результаты, которых добились тысячи эмиссаров чтением бесплодных проповедей".
Евгений Александрович вспомнил, как в Днепропетровске был пойман еврей, расклеивавший ночью на домах антисемитскую листовку. Примерно такому же провокационному методу учит и "Протокол" Гинцберга N8. Достав из шкафа брошюру с "Протоколами собраний сионских мудрецов", он нашёл протокол N8 и прочёл: "Кому поручить ответственные посты в правительстве? На время, когда ещё будет опасно поручать ответственные посты в государствах нашим братьям-евреям, мы их будем поручать лицам, прошлое и характер которых таковы, что между ними и народом легла бы пропасть, таким людям, которым, в случае непослушания нашим предписаниям, остаётся ждать или суда, или ссылки. Это для того, чтобы они защищали наши интересы до последнего своего издыхания".
"А ведь всё это уже действует, - подумал Евгений Александрович, - и у нас, и в США, где президентов давно уже "рекомендуют", а затем и проталкивают в Белый Дом ("выбирают") еврейские банкиры-сионисты. А у всех наших членов правительства либо жёны еврейки, либо "рыльце в пуху". А сколько просто предателей или "невозвращенцев". В прошлом году из Москвы прислали портрет нашего гебиста Григория Климова - сфотографирован во Вьетнаме на строительстве авиабазы США, стал у них там известным писателем... Мой ровесник. Кто его сманил, чем?"
Придвинув к себе полученную только что информацию "План Даллеса. 1945", он ещё раз удивился: "Тоже любопытный фрукт... В 1945 году он был руководителем политической разведки в Европе и сочинял этот "свой" план. В 1947 году, когда было создано ЦРУ, он возглавил в нём всю внешнюю разведку. А с 1953 по 1961 год находился на посту директора этого учреждения и, видимо, активно осуществлял вот этот "План Даллеса" на практике. Потом пенсионер, и вот опасно заболел и, как сообщают о нём, теперь находится в госпитале и может умереть. Ему пошёл уже 75-й год...
Любопытно, что его сын провёл много лет в доме для сумасшедших. Впрочем, там же провела целых 20 лет и сестра президента Джона Кеннеди, убитого в Далласе. Зато брат Аллена Даллеса, Джон Форстер Даллес, был министром иностранных дел США и, возможно, тоже проводил политику, которую ему диктовали сионисты. Уж очень знаком, а вернее, похож план Аллена Даллеса на... "Протоколы".
Подполковник взял один из листов "Плана" с отчёркнутыми синим карандашом абзацами - место о Советском Союзе - и прочёл отчёркнутое ещё раз: "... В управлении их государством мы создадим хаос и неразбериху, - писал Даллес 23 года назад. - Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу - всё это мы будем ловко и незаметно культивировать, всё это расцветёт махровым цветом.
И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ их оболгать..."
Вспомнив о заявлениях на Русанова евреев Штейнберга и Великанова, Полюхова, женатого на еврейке, Евгений Александрович неожиданно ощутил гневный прилив крови к щекам и, мысленно обращаясь к далёкому и больному Даллесу, пробормотал вслух:
- Хотите, господин Аллен Уэлш, моими руками набросить на шею нашего умного парня удавку?
В кабинет без стука вошёл капитан Ковалёв, обрадовано произнёс:
- Разрешите, товарищ подполковник, поздравить вас с повышением по службе?!.
- С каким повышением? У нас все места вроде бы заняты.
- Вас - переводят в Москву!
- Кто сказал? - спросил Евгений Александрович со счастливым изумлением в голосе.
- Кадровик. Только что.
2
Алексей Русанов был на работе, когда его пригласил к телефону капитан Ковалёв и заявил, что ему надо прийти в КГБ.
- Зачем? По какому вопросу? - спросил Алексей, чувствуя, как пересыхает во рту.
- Это не телефонный разговор. Придёте, вам всё объяснят на месте, в кабинете N217.
- Хорошо, - согласился Алексей, представляя себя уже Дубчеком. Положив трубку и написав на листке цифру "217", он тут же вспомнил кинофильм Михаила Рома "Человек номер 217", который шёл в 45-м году, сразу после окончания войны. Картина рассказывала об узниках гестаповских камер-одиночек. Именно в такой клетке, лишённый фамилии, обезличенный, Алексей ощутил и себя в государстве, где попираются не только законы, но и всё человеческое. За что вызывают? Что совершил он плохого? В то время как крупные государственные воры и расхитители находятся на свободе и командуют всем: кого лишить свободы, на какое государство набросить петлю для удушения: "Ах, мыслите не по-нашему, не по-воровски, придушим!"
Алексей позвонил жене:
- Танечка, меня вызывают в "Серый Дом". Сообщи об этом Леониду Алексеевичу по телефону из автомата.
- Алёшенька, можно я пойду с тобой?
- Нет, Солнышко, этого делать не надо, позвони, куда я сказал, и с ним обсудишь потом, как поступать, если я к вечеру не вернусь домой.
- Я поняла, я всегда и во всём с тобой! Я люблю тебя. Мы тебя в беде не оставим, можешь не сомневаться!
- Ладно, милая, хватит, не надо говорить лишнего. Я тоже люблю тебя, а себя считаю ни в чём невиновным. Просто мы патриоты и честные люди. О Юрии Алексеевиче мы... ничего не знаем! Запомни это и, в случае, если станут спрашивать и тебя, стой на этом твёрдо и до конца! А насчёт посылки с колбасой - да. Отправляли, это - не грех. Целую, пока! - Алексей повесил трубку, проверил ящики рабочего стола - ничего компрометирующего, как и полагал, не было - и пошёл, надеясь, что рабочие телефоны не прослушиваются: слишком много плёнок потребуется для записей, дорогое удовольствие!
"Может, насовсем, - думал он по дороге, закуривая сигарету. - Вдруг, уже начинается новый 37-й год? Тогда и Танечку вышлют куда-нибудь в Сибирь вместе с Юлькой. И моих стариков... Господи, что же с ними будет? Я-то уж ладно, но их-то за что? Вот государство-лагерь, мать его в душу!"
В комнате N217 Алексея встретил светловолосый, с небольшой рыжинкой мужчина лет 48-50, одетый в штатский серый костюм. Был он одного роста с ним и такой же комплекции - стройный, подтянутый. Голубые внимательные глаза, грубое "мужицкое" лицо, но с нежной, ухоженной кожей. Взгляд почему-то отводил, хмурился. Показал рукой на стул перед столом, сел сам и, поправив пластмассовый стакан с карандашами, раскрыл толстую, листов на 200, тетрадь, исписанную мелким почерком. Не представившись, с хода начал:
- Алексей Иванович, чем вы недовольны?
"Хам, - подумал Алексей, рассматривая бесцеремонного хозяина кабинета, который казался ему теперь почти ровесником. - Руки не подал умышлённо, хотя и не предъявил ещё не только обвинения, но и вообще ничего: я для него уже не "товарищ", а "гражданин". А он для меня, стало быть, "гражданин начальник"? Как Аршинов в лагере".
Алексей знал, как нужно ответить на подобный вопрос, чтобы спрашивающий почувствовал себя хамом. Но, обдумывая "официальный" ответ, всё ещё молчал. Оба, словно примериваясь к поединку, смотрели друг на друга изучающе - кто чего стоит? Правда, "начальник" прочёл об Алексее всё, что ему о нём написали, а вот "гражданин Русанов" не знал о "начальнике" ничего. И потому ответил:
- Не понимаю вашего вопроса.
- Ну, чем вы недовольны, спрашиваю! - зло переспросил следователь. - Ведь давно уже тянется... Вам не надоело?
- Что - тянется?
- Ну, эти ваши разговорчики...
- А что, разве свобода слова уже отменена?
- Вы прекрасно понимаете, о чём я. Речь не о разговорах вообще, а об антисоветских разговорах.
Русанов снова подловил подполковника на нелогичности:
- Вы хотите сказать, о футболе говорить - можно, а иметь своё мнение о политике - нельзя? Правильно я вас понял?
- Нет, почему же, у нас, согласно Конституции, можно находиться даже в оппозиции к существующему строю. Но... - Подполковник замолчал, торопясь придумать логичный ответ и понимая, что загнал себя в угол.
Русанов ждал. И не дождавшись, подтолкнул:
- Но... что "но"? Нельзя об этом говорить? Можно только думать и... "находиться"? - поддел он осторожно опять.
- Я этого вам не говорил.
- Тогда, зачем вы меня вызвали?
Следователь налился праведным гневом, раздражённо перешёл от обороны в наступление:
- Затем, что вы допускаете в своих высказываниях призывы к свержению советской власти! А это - законом запрещено! - "Вот так-то!.." - подумал он с удовлетворением.
Русанов оторопел:
- Кто же это вам сказал, что я призывал к "свержению"?
- Неважно, кто. Важно, что призывали.
- Тогда, наверно, не менее важно, чтобы вы смогли это доказать. В противном случае...
- Не беспокойтесь, докажем.
- А если нет?..
- Это почему же? - В столе следователя раздался лёгкий писк.
Русанов мгновенно потребовал:
- Включите ваш магнитофон! Зачем вы его выключили?
- Какой магнитофон?.. Нет никакого магнитофона...
- Есть. А у меня - нет никаких расхождений с идеями советской власти. Но с практикой запугивания - как это делаете вы - есть!
- Никто вас не запугивает...
- А разве не запугивание - ваше утверждение, что меня можно по статье закона... на основании лжи, будто я призывал к свержению? Поэтому без магнитофонной записи дальнейшего допроса - я разговаривать с вами не буду!
- Почему?..
- Потому, что вы откажетесь потом от того, что нарушили моё право на равенство перед законом!
- Чем же это я его нарушил?
- Вы ставите своего осведомителя в преимущественное положение. Да ещё и не называете его фамилии!
- Ух, какой вы, оказывается, многоопытный!.. А мы и не знали об этом. Недаром, значит, о вас говорят...
- Меня не интересует сейчас, что вам говорят осведомители. Меня интересуют факты. Они у вас есть?
- А что это вы так хорохоритесь? Будто вас тут кто-то боится!..
- Это касается моей судьбы, потому и хорохорюсь. И - включите, пожалуйста, магнитофон, если действительно ничего не боитесь и совершаете правое дело, а не играете в "законность".
- Да нет никакого магнитофона, понимаете!..
Помолчав, следователь добавил:
- Это не допрос. А беседа. Вы же не будете отрицать, что ездили к Солженицыну? Что не согласны с тем, что наши войска введены в Чехословакию. Или будете?
- А кто... нас... туда приглашал?..
- Значит, не отрицаете?
- Не отрицаю. Это - моё мнение. Я могу иметь личное мнение? Или это запрещено?
- Никто вам не запрещает, я уже говорил.
- Тогда, в чём дело?
- А к Солженицыну?..
- Я - писатель. Он - тоже писатель, только покрупнее. Почему же один писатель... не может съездить... к другому, за советом? Или показать рукопись. Мы же не в лагере пока?!
- Как будто вы не знаете, что Солженицын - антисоветчик! И уже сидел, кстати, за это!..
- Но... ещё недавно... его печатали. Выдвигали на Ленинскую премию! Считали... жертвой культа личности. Как с этим быть?..
- Не понимаю вас...
- Что же тут непонятного? Вчера - значит, одно государственное мнение о человеке и его деятельности. Сегодня - другое. А завтра - возможно, будет и третье? Что опять он... хороший. А вы - уже торопитесь с выводами. И не только о нём...
- Ну и что? Жизнь - это диалектика, не стоит на месте, а развивается. Разве у вас - не меняются мнения о людях?
- Бывает, меняются. Но я же... никого не наказывал за это! А вот вы - хотите именно этого: наказывать людей за то, что они не поспевают за вашим, всё время меняющимся, мнением. То есть, за их мысли, а не за поступки. Но, разве можно наказывать за... мысли?
Следователь вновь запылал яростью уязвлённого самолюбия:
- Вы рано возомнили себя русским Экзюпери! Хотя и тоже лётчик-бомбардировщик в прошлом. Но вы - никому не известны. Не забывайте этого!
Русанов отреагировал устало:
- Антуану Сент-Экзюпери не нужно было защищать элементарную демократию и права свободного человека во Франции - он воевал против германского фашизма. Но... если бы он был на моём месте... и у нас - его тоже никто бы не знал.
- Опять вы за своё!..
- Не за своё личное "я" - в этом вся разница. Поэтому вам не следовало вызывать меня сюда, без оснований. Вы должны вызывать сюда шпионов, предателей родины. А вы - боретесь с патриотами!
Следователь, хлопнув в раздражении ладонью по столу, припечатал:
- Слушайте, "патриот"! Что вы всё время думаете, что мы тут... занимаемся не тем, чем положено? Вас мы вызвали, как раз - не без оснований! Основания - есть... - Красный от гнева, он достал из стола новенькую книжечку Уголовного кодекса Украинской ССР, развернул её на странице с закладкой и, протягивая Русанову, насмешливо произнёс: - Вот! Прошу ознакомиться со статьями 187 "прим", 190 "прим", 191 "прим" и другими, отмеченными значком "прим". Прочтите их, и напишите на листе бумаги - вот вам бумага, ручка - что вы... были ознакомлены с этими статьями. В будущем, в случае нарушения этих статей, будете привлечены к судебной ответственности... именно по ним. Так что вызывал я вас - законно, гражданин "законник"!
- И потому вы... заранее... меня не уважаете? Не назвали себя, не подали мне руки, не произнесли слово "товарищ". А своего стукача Прошкина - уважаете, верите его лживым доносам.
- Кто вам сказал, что он секретный работник? - изумился следователь.
- Спросите любого в издательстве, и он скажет, что Прошкин и Левчук - стукачи! Их ненавидят за это все, но зато вы их цените и потому не поймали ни одного настоящего шпиона за все эти годы!
- Почему это "потому"? - растерялся следователь.
- Да потому, что такие же у вас "сексоты" и на автозаводе, и на других режимных предприятиях! Их же сразу видно: длинные уши, вечно прислушивающиеся ко всем, а если люди умолкают при них, то они провоцируют нас! Да ещё деньги получают за это.
- Какие деньги, от кого?..
- От государства, через вас. На каждую сотню рабочих - полагается один платный стукач. А на порядочных людей - вы заводите "дела". Разве не так?
- Откуда у вас такие сведения? - пролепетал следователь.
Алексей ответил ему на это вопросом:
- Как вы думаете, сколько миллионов денег уходит в год на стукачей во всём государстве?.. Сколько жилья можно было бы построить на эти средства для народа?
- Ну, вы говорите, да не заговаривайтесь! - опомнился следователь. Но Алексей не удержался и ляпнул:
- Система, при которой борьба с инакомыслием важнее жилья, никогда не вызовет у меня уважения! Я - патриот, и - ни за какие деньги не продам свою честь и совесть! А вот прошкины - продают. Да и среди вас они есть, иначе, откуда бы всё знали про ваши "порядочки"?..
- Прекратите! - Хлопнул следователь ладонью по столу. - Слишком много на себя берёте!
Алексей поднял руки вверх:
- Всё, прекратил. Можете продолжать ваш допрос... то есть, простите, "бе-се-ду". Давайте ваши "законы"... - Он уткнулся в уголовный кодекс и стал читать все, отмеченные "птичками", статьи. Смысл их сводился к тому, что лица, которые посмеют оскорбить честь советского флага, герба или же допустят в своих выступлениях охаивание советской власти, будут привлечены к судебной ответственности, и указывалось, на какой срок.
Алексей был поражён. Разве это законы? Они же официально перечёркивают статью конституции о праве всех граждан на свободу слова. Ведь под эти законы можно подвести любое высказывание, и человека осудят за... мысли? А под "советскую действительность" подпадают любые выходки Хозяина области и его сатрапов: взяточничество, коррупция, да мало ли чего. Выходит, критика этих "недостатков" есть нарушение закона? Ничего себе "закон"! За частные разговоры, "порочащие", можно вызывать в КГБ и...
Потом он дал подписку по установленной форме, что ознакомлен с указанными статьями, и поставил число, когда ознакомлен. И понял, с этой минуты - "шахматные часы", подключённые к его судьбе, пущены. То есть, своей подписью и числом он, как бы, утопил кнопку. Ход сделан, и часы затикали. А вот, когда теперь подполковник нажмёт свою кнопку, и утопит его, Алексея Русанова, неизвестно. Может, через месяц, год, а может, и завтра. Словом, когда ему вздумается. Ибо пришить человеку охаивание строя, всё равно что пуговицу пришить к пиджаку - очень просто. Высказал человек критику против антисанитарного состояния больницы, например, или против взяточничества государственного чиновника - всё это легко можно повернуть на охаивание не больницы, не чиновника, а государственного строя, системы, управляющей государством. Словом, этими статьями уголовного кодекса отсекалось право голоса вообще. Такого ещё не было ни в Испании фашиста Франко, ни в Германии Гитлера, нигде в мире. Но вот уже есть такие статьи в уголовных кодексах республик Советского Союза, и они действуют, коли утапливаются их кнопки практически.
Следователь так и не стал доказывать Русанову "законность" вызова на "беседу" в КГБ - не показал ни согласия прокурора, ни каких-то других гражданских властей. Просто использовал "право" осведомителя оговорить кого угодно, и на этом "основании" своё "право" вызвать к себе с работы подозреваемого в инакомыслии для запугивания. А за часы, проведённые Алексеем у следователя, а не на работе, заплатит государство. Заплатит за это, собственно, не подполковник из своего кармана, а отец Алексея, другие труженики, вот кто заплатит. И всё это будет называться "советской демократией", и нельзя будет ни опротестовать этого произвола, ни куда-либо пожаловаться - нет таких органов в государстве. Поняв это, Алексей похолодел. Выходило, что самый жестокий режим наступил с узакониванием этих статей не где-то, где существуют похабные диктаторские режимы, а у него дома, на родине. И он, не зная, что с этим делать, в глубине души всё ещё не веря в серьёзность происходящего, попросил у следователя разрешения переписать себе эти уголовные статьи. На что тот ответил:
- Прошу извинения, но мне некогда ждать, пока вы будете заниматься тут переписыванием. Купите себе кодекс в магазине или попросите в читальном зале библиотеки.
- Разрешите закурить? - спросил Алексей. Следователь кивнул и задал новый вопрос:
- Зачем вы ездили к Солженицыну? Только не надо... нам известно всё... Вы были у Солженицына?
- Да, был.
- О чём говорили?
- Хотел показать ему свою рукопись.
- "Россия на взлёте"?
- Да, - ответил Алексей, удивляясь тому, кто мог их выследить или предать?
- Ну, и что же, он прочёл ваш роман?
- Нет, он занят своей работой, ему было некогда.
- Он передал вам своё "Письмо"?
- Какое письмо?
- Ну, это... обращение к съезду писателей.
- Нет, никакого письма он мне не передавал.
- У нас, Алексей Иванович, другие сведения...
Алексей пожал плечами:
- Он не мог настолько доверять мне, чтобы...
- Почему?
- Потому, - соврал Алексей, - что потребовал у меня при знакомстве паспорт. Значит, не доверял.
- Ну, хорошо, хорошо. А в "Новый мир" он вам... что-нибудь давал?
- Зачем? Я сам отвёз им рукопись и сдал официальным порядком.
- Ну, хорошо, - проговорил следователь, беря с приставки к столу высокую кипу бумаг и начиная её перелистывать. - Поговорим о вашем романе... - И начал цитировать целые куски из рукописи, самые "подлые", с точки зрения КГБ, места. Алексей всмотрелся в лежащую перед ним кипу и понял, это фотокопия страниц из его рукописи. Следователь, видимо, хотел удивить его своей осведомленностью, ошарашивающими возможностями КГБ, спросил:
- А вы Симанова знаете?
- Кто это?
- Вы свою рукопись, ещё куда-нибудь, давали?
- В "Молодую гвардию". Но я это делал официально, открыто. - Алексей не понимал, куда следователь клонит.
- Как вы относитесь к писателю Кузнецову?
- Который уехал в Англию?
- Да.
- Отрицательно.
- Почему?
- Не люблю тех, кто добровольно покидает родину.
- Ясно. А что вы читали у Солженицына?
- Всё, что выходило в печати.
- Ну и как?
- Сильный, честный художник!
- А ведь он и против советской власти писал.
- Не знаю, не читал.
- А я читал, знаю. Так, как же?..
- Может быть, в нём много обиды после лагерей?
- Как вы к нему относитесь?
"Сказать? Уклониться ещё раз? А, хрен с ним!.."
- Я думаю, пройдёт время, и в Москве ему поставят памятник. Как всем нашим великим писателям.
Опустив глаза, следователь молчал. Молчал он долго, закурил. Алексей тоже закурил, глядя на него.
Потом пришёл молоденький, конфетного типа - "сладенький", красивенький помощник подполковника и тоже начался долгий, никчемный разговор о том, что и где Русанов говорил.
- А вы знаете, Алексей Иванович, - подскочил молодой петушок, - что есть закон, запрещающий порочить советскую власть и вести антисоветскую пропаганду?
- Да, уже знаю. Но и закон о свободе слова - тоже помню.
- Так, как же вы, - не обратил он внимания на реплику Алексея, - уже немолодой человек, писатель, и ведёте такие разговоры!.. Например, говорили, что... служить в нашей советской армии - это лишь бессмысленно потерянные годы жизни! Говорили?
- Я вёл речь о себе. Что считаю свои, 14 армейских лет, потерянными. Есть разница или нет?
- Почему вы их считаете потерянными? - спросил следователь.
- В "гражданке" за это время я достиг бы большего.
- В творческом плане, что ли?
- Да, - ответил Алексей. А сам "вычислил" ещё одного сексота. За время "беседы" он с неопровержимостью установил 4-х. Да 3-х знал сам по их грубой работе. Надёжную информацию о нём им гнали за все эти годы только двое, да и то с "коэффициентом" против "объекта". Правда, почти незначительным. Эти были умными и непьющими. Остальные - просто грязь подзаборная, мусор.
Наконец, "клеветническая" тетрадь закрыта, начались вопросы о знакомых, товарищах. Один из них, как Алексей выяснил тут же, был тоже осведомителем. Но он и ему дал прекрасную характеристику, чтобы не подозревали никого, не вели, как за ним, слежку.
И вдруг вопрос:
- Ну, а вот такое, например, вы говорили: "нам теперь остались в жизни только пища, тепло и самка. Да ещё футбол по телевидению! Ни о чём другом помышлять уже нельзя"?
- Нет, я такого не говорил, - подчеркнул Алексей, вспомнив, что писал об этом в письме, в частном. И сразу вспомнил, кому это писал.
Следователь настаивал:
- Хотите, покажем вам эти слова? Вы их написали. Своей рукой. Свой почерк - узна`ете?
- Покажите, узна`ю! - воскликнул Русанов, прикидываясь простаком. "Если покажет, я поймаю его на неконституционных действиях: перлюстрация писем".
Следователь остро посмотрел на него и... не показал. Спросил:
- Чужие радиопередачи - слушаете?
- Да. Попадёшь иногда не на ту волну, ну и, бывает, заинтересует. А что, нельзя?
- Да нет, слушайте, если вам нравится. - Следователь устало вздохнул. - Слушайте, никто не запрещает. Можете даже в оппозицию по отношению к правительству стать. Имеете право...
- А как же ваш закон о запрете "порочащих высказываний"? Ваш помощник сказал, что есть такой закон. Выходит, оппозиция - может только хвалить? Странное понятие у вас об оппозиции... - поддел Алексей.
Следователь, наливаясь краской, промолчал и вернул разговор на обсуждение рукописи Алексея:
- Я вам про Симанова говорил... Нате вот, почитайте... - Он протянул лист фотокопии рецензии на рукопись "Россия на взлёте". Внизу стояла подпись: канд. исторических наук, м-р КГБ Н.С.Симанов. Рецензия начиналась словами: "Не каждый год на редакторский стол попадают такие рукописи..." Затем шли комплименты способностям и таланту автора, затем последовало знаменитое для всякого отказа "но", и пошёл жёсткий укор в том, что рукопись страдает "идейными перекосами", что роман пропитан искренностью заблудшего автора и потому печатать его, в таком виде, нельзя.
- Можно снять копию? - спросил Алексей.
- Нет.
- Откуда эта рецензия? Из "Молодой гвардии"?
- Всё это узнавайте сами. - Следователь забрал фотокопию. - Обратитесь к её автору. Я думаю, вам не откажут.
"Искать неизвестного майора? Где? - подумал Алексей и вспомнил пословицу: "Целовал ястреб курочку до последнего пёрышка". Обойдусь без рецензии".
Потом следователь вручил Алексею несколько чистых листов:
- Напишите ещё на имя генерала Кашерова объяснение: по поводу всех ваших высказываний, которые мы вам тут зачитали. - Следователь показал глазами на клеёнчатую тетрадь. - Форму изложения... я вам не навязываю - свободная... В конце напишете такие слова: "со статьёй УГК УССР N187 прим ознакомлен", и распишетесь ещё раз. Всё поняли?
- Да. Но "высказывания"-то - со слов "стукачей", их надо ещё доказать!
Следователь закурил, достал из ящика стола какую-то книжку и со скучающим видом принялся за её чтение. Алексей же, придвинув к себе чернильницу, взял ручку и быстро написал:
"Мне предъявлено обвинение в разговорах, порочащих советскую действительность. Таких разговоров не помню, а потому и объяснить ничего не могу". Добавил слова, что "ознакомлен", и вручил это хозяину кабинета.
- Это всё?! - изумился тот, прочитав.
- Да, всё.
Следователь усмехнулся:
- Краткость - сестра таланта?
Алексей пожал плечами, хотя было желание сострить: "Я брат таланта". Не решился. Следователь проводил его в коридор и там преобразился:
- Алексей Иванович, - тихо заговорил он, уведя Алексея в закуток для курения, где никого не было, - а вы никогда не задумывались: зачем вам всё это?..
- Что именно, это?
- Ну, вся эта ваша... борьба, что ли? За так называемую справедливость. Ведь вам - уже под 40! Вы умны, талантливы. Могли бы построить себе неплохую карьеру. А вы... Я вас видел на похоронах. Вот и нет уже человека, который любил вас и советовал поберечься, пытался оберегать и сам.
- Задумывался, - ответил Алексей, - простите, не знаю вашего имени...
- Евгений Александрович.
- Задумывался, Евгений Александрович. И не только теперь, а ещё в 20. Когда один тип сказал мне, что "все деревья - это лишь дрова..."
- Ну, и?.. - оживился следователь.
- Есть такая пословица: "Поживи ты для людей, поживут и они для тебя". Вот я, с тех пор, и живу по этой пословице.
- А когда же люди... начнут для вас?.. - в голосе была насмешка.
- Так они это делали всегда. Воевали с германским фашизмом, чтобы я... вырос свободным. Сеяли и пахали, чтобы мы с вами... были сытыми. 2 моих командира полка, по очереди, оберегали меня... от вас. А маршал Жуков - вытащил из тюрьмы. Ну, и так далее. Выходит, я пока... только расплачиваюсь с ними, отстаивая... их человеческие права.
- Ну, и как, многих успели отстоять? - И снова в голосе насмешка.
- Не знаю конкретно. Но то, что вы так всерьёз занимаетесь затыканием мне рта, свидетельствует о том, что в открытую делать это вы, несмотря на "закон" об "охаиваниях", всё-таки не решаетесь.
- Полагаете, стесняемся?
- Судя по событиям в Чехословакии, нет. Но своего народа, видимо, боитесь.
- То есть?..
- А вдруг прозреет. И сочтёт ваши действия незаконными. Вы сами-то уверены, что с нами поступают...
- Ладно, оставим эту дискуссию.
- Почему?
- Потому, что у вас - неверное представление о советской власти. Отсюда и все ваши... заблуждения.
- Спасибо и на этом, - Алексей твёрдо посмотрел собеседнику в глаза. - А в чём же, по-вашему, моё главное заблуждение? Ведь я - с идеями-то советской власти - согласен. Но с практикой...
- Постарайтесь понять, вас окружает...
Алексей вдруг перебил задыхающимся шёпотом:
- Я - был лучшим лётчиком в полку! Но меня - уволили! Я стал лучшим редактором, но меня - сократили! Я стал профессиональным писателем, но меня... не принимают в профессиональный союз и не разрешают печатать мои произведения! Вам - не нужны специалисты, честные и чистые люди! Вам нужны... подхалимы, которые не умеют делать ничего полезного!
Следователь тихо, но резко перебил тоже:
- Вас окружают, Алексей Иванович, завистливые люди! Старайтесь... не говорить в их присутствии на подобные темы, и вы... доживёте до выхода всех ваших книг.
- Я знаю, что стану хорошим писателем, но вы... не разрешите печатать мои книги! Их калечат цензоры, а вы - калечите мою жизнь. Всё опутано липкой паутиной лжи и подлости, которые не дают людям летать! Не я враг живой мысли...
Следователь сурово произнёс:
- Хватит! Успокойтесь. Хорошо, что мы не в кабинете, где каждое слово... - Он выглянул из курилки. Удостоверившись, что в коридоре никого нет, добавил: - Не забывай о дочери, не лезь на рога!