Пути истины не только неисповедимы, но и каждым человеком и не только герцогом, интерпретируются в согласии только с собой и сами в себе всегда содержат боль.
- Вам не кажется, что месье Фуко уже прилично подзадержался? - переведя свой взгляд от окна на маркиза Досаду, спросил его Генрих Анжуйский, не забыв перед этим смочить своё горло бокалом вина. Что при его утреннем, как всегда, всё же не слишком утреннем, а скорее предзакатном состоянии, было просто жизненно необходимо. А всё потому, что Генрих, будучи натурой в некоторой степени спешащей жить, а также тем, для кого его принципиальность была путеводной звездой по жизни, конечно же, не мог отступиться от данного самому себе слова. Ну а эти все принципиальные высказанности Генриха, почему-то всегда озвучиваются им в запале, и тогда, когда на его поясе висит тугой кошель. Так что, не нужно быть большим провидцем (вот почему Генрих был первейшим и самым яростным гонителем колдунов, ведьм и всех этих предсказателей судьбы), чтобы понять, куда и к чему все эти слова Генриха приведут.
И как он вчера, глядя на графиню, мстительно решил - непременно сегодня вечером пойти в трактир "Рыло в пуху", и там во всей своей красе отметиться, то так и было сделано. Ну а в виду того, что вид грациозной шеи графини де Плезир, очень долго не выветривался из головы Генриха и преследовал его по всюду, то ему пришлось проявить всё своё усердие, в плане заливания своей памятливости вином, которое было обильно приправлено, способствующими отвлечению герцога от своим хмурых мыслей - драками с непонравившимися Генриху месье, соблазнением им уже понравившихся местных красоток и как окончание всему этому загулу, скачками на лошадях до тех пор (Генрих определённо знал конечную точку своего следования - к графине, но он, потеряв связь со своим языком, на все вопросы куда ехать, отвечал одним только мычанием), пока сам Генрих не доскачется куда-нибудь на свою голову.
Что, видимо, вчера им и было достигнуто в полном соответствии с желанием того вчерашнего Генриха-непоседы-скакуна, чья вчерашняя ушибленность головы об вставшее на его пути дерево, в виде болевых симптомов, не только сказывалась на сегодняшнем, нет на мне такого греха, чтобы было так больно - Генрихе, но и раскалывала его голову на части. И Генрих поутру или судя по находящемуся в зените солнцу, куда позже, чем утро, для начала поднял свои опухшие веки, а затем выбравшись из под своей кровати, куда он, будучи направленным своим безусловным рефлексом - безудержной тягой к самосохранению забрался свалившись с кровати, не стал удивляться своей живучести и сразу же заорал на слуг, которые где-то там прохлаждаясь, совсем забылись и не дают своему господину чем-нибудь смягчить своё ссохшееся горло.
- Вот я вас, колдуны и шарлатаны! - хрипит Генрих, грозя кому-то кулаком.
Но Генрих опять спешит так грозно обвинять своих слуг в нерасторопности, и его верный Дантон уже держит наготове полный кувшин и холодные головные примочки. Которые быстро прикладываются к голове Генриха, а полный бокал с чудодейственным напитком - ко рту Генриха. Генрих же на мгновение замирает, окунувшись всеми своим мыслями и собой в бокал, после чего отнимает свою голову от пустого бокала, который вновь наполняется до краёв этим, не просто верным слугой Дантоном, а бывшим монахом и шарлатаном, ставшим таким угодным слугой герцогу в результате неизведанных обстоятельств непреодолимой силы, которые и направили бывшего служителя церкви (правда, служителей церкви бывших не бывает) на не путь истинный.
Вслед за этим, Генрих вновь, без использования своих, не считая Дантона рук, прикладывается к бокалу, который, как и первый поднос, также быстро сообщается с пустым сосудом - Генрихом. И только лишь после второго пригубления, Генрих приходит в себя и удовлетворённый жизнью лучезарно смотрит на своего спасителя - Дантона. И Генрих почувствовав себя сейчас несколько умиротворённым и даже готовым совершать благочестивые поступки, решил выразить эту свою признательность Дантону, для чего собственно и сказал обнадёживающие Дантона слова:
- Ладно, Дантон. Я так и быть, не отправлю тебя на костёр, как колдуна, и раз ты своим целебным зельем вернул мне жизнь, я дам тебе ещё один шанс на исправление (видимо это был не первый, из череды проступков Дантона, за которые он получал диаметрально противоположные и ведущие к разным результатам шансы).
И, конечно, верный Дантон счастлив услышать такое прозвучавшее в устах Генриха к себе доверие, и он для того чтобы ещё больше закрепить доверительное к себе отношение, столь великодушного к нему вельможи каким был Генрих, быстро наполняет новый бокал и подносит его к Генриху. На что Генрих хитро смотрит на Дантона и, решив проверить его на верность, задаёт вопрос с подвохом:
- А не ты ли мне всегда говорил, что чрезмерность и излишества, есть первый шаг к греху.
На что верный, а также весьма ловкий на слова и другие замысловатости, ничем его не проймёшь и не поколеблешь Дантон, сохранив невозмутимость во взгляде, немигающее смотрит на Генриха. После чего Дантон погладив свой выпирающий вперёд живот, который всегда противоречиво смотрелся на Дантоне, постоянно яростно и аргументировано выступающего в защиту всякой умеренности, даёт свой ответ:
- Чрезмерность излишеству рознь, и вообще, всё зависит от целенаправленности применения этого правила...- начал было развивать свою мысль Дантон (он был сверх категоричен, когда дело касалось наказания и более гибок, когда речь заводилась о поощрении), как вдруг, он к полной своей неожиданности, был резко схвачен за шиворот и перебит полным ярости криком Генриха.
- Где?! - потряс внутреннюю атмосферу своей опочивальни, а также заодно смиренный дух обомлевшего Дантона так резко вскричавший Генрих. И первое, что мог в ответ сделать уже придушенный руками Генриха Дантон, так это попытаться вздохнуть воздуха, которого благодаря усилиям Генриха, у него осталось всего ничего. Правда, если Дантон хочет чтобы воздух к нему поступал в неограниченных количествах, он должен понять своего соверена - Генриха и немедленно найти ответ на заданную им загадку. Что сделать при его загнанном в умственный тупик и к стенке опочивальни замка состоянии, и его знании бесшабашного характера Генриха, кажется весьма затруднительным. Но к большому воодушевлению Дантона, это вся сдавленность его шеи, длится как раз в самый раз, и в результате последующего ослабевания давления на его шею Генриха, он сумел-таки вовремя вздохнуть и тем самым продлить своё существование под сводами этого великолепного замка.
Между тем, такая резкая перемена в настроении Генриха, всё же имела своё логичное объяснение. А всё так вышло потому, что Генрих, удерживая за горло Дантона, совершенно случайно, уже второй раз за время этого своего приступа ярости, взглянул на свой, вдруг, ни с того, ни с сего опустевший палец руки (первый брошенный им взгляд на свой палец руки, где ещё вчера яркими огнями переливался перстень с брильянтом, как раз и вызвал эту вспышку истеричной агрессии Генриха к первому же попавшемуся ему лицу - Дантону) и, не выдержав такого запустения на своей руке, сломленный всем этим перенапряжением, вначале весь ослаб, а затем и вовсе повалился с ног на пол.
Но Дантону, что удивительно для его сана священнослужителя (и так бывает), совершенно не жалко павшего в его ноги герцога и, пожалуй, будь на то его воля, то он бы с огромным удовольствием вытер свои грязные ноги об новый камзол герцога. Но к большому везению Генриха, Дантон не обладает совершенно никакой волей (а вот безволием, как раз в неограниченных количествах - чему способствуют осведомлённость Генриха о не вяжущихся с саном священника поступках Дантона) и он вместо того чтобы воплотить в жизнь свои пожелания и даже мечту, решает словом поддержать герцога.
- Ваша милость. Что с вами? - трагичным голосом вопросил герцога Дантон. Что приводит в чувство, собравшегося было окончательно пропасть Генриха, чья рука уже потянулась в сторону упавшего на пол кувшина с вином. Но так как кувшин находился за пределами длины рук Генриха, а ему самому было не по титулу и в тягость тянуться за такого рода удовольствиями (они, эти винные удовольствия, согласно его представлению, должны сами ему предоставляться), то он решил повременить и всё же найти ответ на мучающий его вопрос касающийся перстня. И Генрих приподнявшись на ноги, приняв проницательное выражение для своего лица, со всей, насколько мог внимательностью посмотрел в глаза Дантона.
Ну а Дантон в ответ даже слегка поколебался, ведь ему за всё своё время нахождения в стенах этого замка, ещё ни разу не оказывалась такая честь - так глаза в глаза, быть замеченным. А это так сказать, обязывает, как минимум на твоё пошатывание перед оказавшим такую честь герцогом. Правда Генрих, как и любой другой величественный вельможа, не только не оценил всех этих трепетных потуг своего слуги, но даже заподозрил Дантона в его злоучастии против его герцогской личности.
- Вон как его качнуло! - Генрих заметив все эти телодвижения Дантона, одновременно восхитился своей проницательностью и в тоже время обомлел от такого коварства Дантона к своему, то есть ему благодетелю. А ведь он его можно сказать, спас от виселицы и побивания палками толпой. И что за это? Только одна неблагодарность.
- Да он определённо, не только замешан во всём этом злодействе, но и скорей всего сам является главарём и идейным вдохновителем тех, кто похитил мой перстень. - Не неожиданно, пришёл к ошеломительному для себя выводу Генрих. - Да я его прямо сейчас велю скинуть со стены в пропасть. - Воспылав возмущением на такое вероломство Дантона, импульсивный Генрих, чуть было не совершил непоправимое, и только жалостная память о перстне, о котором напоминала лёгкость пальца, остановило этот полёт нового Икара - Дантона.
- Нет. Тут вот так сразу резать по живому нельзя. Для начала нужно поймать этого притворщика на слове и заодно выедать всех его сообщников. - Остановившись уже на этом новом решении, Генрих сгустив свои брови в строгость, довлеющее посмотрел на Дантона и не в свойственной себе манере задал наводящий вопрос:
- Дружище. - От неожиданности такого обращения к нему Генриха, Дантон весь напрягся. - Не припомнишь ли ты, что я тебе вчера говорил и вообще, в каком виде я предстал перед тобой?
На что Дантон испугавшись непонятного, судорожно попытался догадаться о причинах такого, определённо неуравновешенного (разве прилично ставить его Дантона вровень с герцогом) поведения Генриха, от которого теперь, что угодно можно ожидать. И Дантон, чьи пятки неудержимо зачесались в предчувствии испанского сапога, о котором Дантон большой любитель хорошей обуви, знал не понаслышке, уже всё проклял и готов был немедленно оставить Генриха на произвол своей судьбы.
- Испанцы, что за злодеи, не имея возможности что-либо противопоставить итальянским обувщикам, решили таким зловредным способом отомстить им. Ведь после этого испанского сапога, вся охота пропадает носить обувь. - Частенько, правда только про себя, Дантон заметив у какого-нибудь титульного вельможи прекрасные сапоги, которые ему никогда не надеть на свои, в своё время ни за что повреждённые ноги, корил инквизиционные порядки, на которых настаивали некоторые властные вельможи.
Правда вот так сразу, без того чтобы вызвать насчёт себя подозрений у Генриха, Дантон не может покинуть его и заодно его замок, и поэтому Дантон вынужден включить всю свою памятливость и вспомнить то, на чём так сейчас настаивал Генрих. Ну а как только Дантон, пожалуй, всё до мельчайших подробностей вспомнил, то он в мстительных целях, не приукрашивая действительность, выложил Генриху всё то, на что он способен в своём приподнятом винными испарениями состоянии.
- Дантон, подлец. Сейчас же посмотри на меня внимательно и запомни на всю свою поганую жизнь то, что я тебе сейчас скажу. - Дерзновенно глядя на Генриха, не утаив ни одного лишнего и даже скабрезного слова, а из них в основном, и состояли все вчерашние заявления Генриха, Дантон обрушил на герцога всю неприкрытую правду. И судя по несколько смущённому и внимающему виду Генриха, он, пожалуй, проникся сказанным. Правда Дантона всё же настораживает то, что Генрих слишком страстно на него смотрит; как будто ждёт от него чего-то ещё.
Что вскоре проясняется и Генрих, чьё лицо до этого его вопрошения выказывало крайнюю степень заинтересованности, начинает через постепенное сгущение в сторону темнения красок лица, выразительно показывать крайнюю озабоченность за судьбу Дантона. И, конечно, Дантон, как человек имеющий чувствительность и обязанности быть благодарным перед своим господином и благодетелем - Генрихом, не может вот так безответно стоять, и он рефлекторно начинает наливаться красками стыда за себя. Правда, Дантон пока ещё не знает, за что на этот раз ему должно быть совестно перед своим благодетелем (а хотя бы за то, что он проявляет неслыханную не внимательность к нему и не улавливаешь порывы тонкой души герцога; а может потому, что не знает) и если бы не Генрих, то неблагодарный Дантон, так бы и стоял, и тупо молчал.
А всё дело в том, что со стороны Генриха, все эти происходящие сейчас события развивались в своём задумчивом ключе. И когда Дантон так дерзновенно и интригующе закончил свой рассказ, первое, что испытал Генрих, так это глубокое уважение к себе за такое своё величественное поведение, даже в невменяемом виде. - До чего же я иносказателен и интригующ, что даже и сам не разберусь в самом себе. - Восхищённо покачал головой Генрих. Правда, это длится совсем немного и на смену первому чувству восхищения, приходит глубокая озабоченность собою.
- Что же я всё-таки имел в виду, заявляя, посмотри на меня внимательно. И что я хотел показать такого Дантону, чтобы он на всю свою жизнь запомнил? - начал терзать себя вопросами Генрих, где он один раз неосмотрительно заглянул слишком далеко, отчего ему даже стало тошно от всех таких далёких своих представлений. И Генрих убедив себя в том, что вчерашний Генрих-гуляка слишком хитроумен для него сегодняшнего Генриха-добродетельного, задал прямой вопрос Дантону:
- И это всё?
- Всё. - Дал мало устраивающий Генриха и по большому счёту зловещий для него ответ Дантон.
- Как всё! - нервно воскликнул Генрих.
- А так, всё. - Дерзко ответил Дантон. - И как только вы это сказали, так сразу же в безсознании рухнули на кровать. - Дополнил Дантон. Но Генрих не сдаётся и продолжает мучить Дантона вопросами.
- Ладно. Но на что я тебе указывал, заявляя, посмотри на меня внимательно? - спросил Генрих Дантона. На что Дантон сразу и не нашёлся, что ответить на этот, однозначно провокационный вопрос - ведь Дантон никогда не придавал большого значения словам Генриха, тем более, в его мало что помнящем состоянии. Что заставляет Дантона спохватиться и своей внимательностью к внешнему виду Генриха, попытаться наверстать вчера упущенное. Но как всегда непрезентабельный внешний вид Генриха не даёт Дантону никаких зацепок, и Дантон даже готов провалиться сквозь пол, чтобы там оказавшись внизу, во дворе, дать дёру отсюда. Для чего Дантон собственно и опускает вниз свои глаза, где по пути вниз и натыкается на нервно теребящие друг дружку руки Генриха. А вот эта нервность Генриха, как раз наводит на догадку мысль Дантона, который узрев пустоту на пальцах Генриха, сумел, наконец-то, сообразить в чём дело.
И Дантон, для которого слово интрига было не последнее слово в его лексиконе, быстро прикинув в уме, на кого бы перенаправить подозрительность Генриха, быстро отличил для себя одного наиболее подходящую для всех этих подозрительных целей Генриха вельможу, и сейчас же косвенно упомянул его в слове.
- Ваша милость, всё это мне говорили, когда меня слишком близко к себе приблизили. В результате чего я не мог сразу исполнить ваше поручение. Ну а как только я попытался выполнить ваш наказ, то уже было поздно и вы уже соизволили почивать. И я как единственный верный слуга, кто остался при вас (и даже неизменно находящийся рядом с вами маркиз Досада, и тот пропал в неизвестном направлении), не посмел вас потревожить и после исполнения своих обязательств перед вами, отправился в коридор, охранять ваш покой. - Сказав всё это, Дантон благочинно поклонился герцогу. И хотя сказанное Дантоном мало что прояснило для Генриха, всё же упоминание им маркиза Досады, неприятным холодком отозвавшись в душе Генриха, заставило перенаправить его мысли в сторону маркиза.
- А и вправду, куда вчера подевался маркиз? - задумался Генрих. - А я ведь его, почитай, после того как папашу Пуссона засунули в чан с вином и не помню. - Начал терзаться тревогой за маркиза Генрих. Что заставляет Генриха при своём умственном упоминании чана с вином, взглядом потянуться к кувшину. Ну а это движение Генриха, на уровне рефлексов всегда уловимо Дантоном, которого просить не надо, и он уже наполнил бокал и поднёс его к Генриху. И Генрих вложив в свои руки бокал, как он обычно делает, подносит его к своему рту для того чтобы восполнить себя, как вдруг, этот вид бокала в его пустой руке, озаряет его всплеском воспоминания.
Ну а проблески памятливости такие, что Генрих не сдерживается и, побледнев, даже вздрагивает. После чего Генрих, чтобы вообще не упасть, облокачивается на Дантона, который удержав герцога, подводит того к кушетке, куда затем и садит. Здесь же на кушетке, Генрих с помощью бокала приводит себя в чувство и уже после того, как он отдаёт в руки Дантона пустой бокал, он начинает расчищать тот кусок памятливого события, которое так неожиданно припомнилось ему. Но как бы Генрих не пытался вспомнить, ему так больше ничего не удалось вытащить на свет, кроме того момента, где он сняв с пальца руки свой перстень, передаёт его маркизу Досаде.
- И что всё это значит? - растерянно потряс себя вопросом Генрих, коря себя за свою непрактичность и слишком большую доверчивость к людям. - От этого маркиза, чего угодно можно ожидать. Тем более тогда, когда не то чтобы ничего не знаешь, а даже не представляешь себе, на что там его ещё подвиг. - Генрих более чем удручённый, из-за такой бесконтрольной доверительности к себе, еле сдержал себя от своей пагубной привычки грызть ногти, которая настигала его в такие волнительные моменты его жизни. При этом Генрих не только догадывался, а определённо знал, чего можно от себя самого ожидать, когда он находится в подобном состоянии роскоши - непростительной для утрешнего себя доверчивости, к непросто не заслуживающим такого к себе доверительного отношения людям, а скорее и честного слова незнающих, что за безнравственных злодеев.
Так что для этой всполошенности, уже вспотевшего под мышками и обливающегося потом со лба Генриха, было своё разумное объяснение и, пожалуй, Генриху, правда, только по его разумению, смахивающему на недоразумение, оставалось лишь один выход - головой в петлю, либо же, что было гораздо удобнее и приятнее - с головою в кувшин с вином.
И вот преисполненный отчаяния за себя Генрих, не испытывая к себе ни капли жалости (всё же самую чуточку он себя жалел и иногда даже жаловал), выбрав второй вариант свода с собой счётов, решает сейчас же, не щадя себя полностью уйти с головою в кутёж. Для чего Генрих величественно приподымается с тахты и, бросив презрительный взгляд на это ничтожество - Дантона, уже было готов произнести свой приговор всем запасам вина в замке, как вдруг к его и Дантона полной неожиданности, без предварительных шумных уведомлений - стука копыт прискакавшего скакуна, ворчливого перекрикивания со стражей, грохота падений замешкавшихся и вставших на его пути слуг и визга кухарок, в покои герцога, с вызовом для душевного спокойствия Генриха, даже не врывается, а полный достоинства, важно и главное тихо, входит маркиз Досада.
Ну а такая необычность в поведении маркиза Досады, не может не смутить и взволновать Генриха, который теперь во всём и в особенности в маркизе, видит тайные знаки и предзнаменования.
- Что всё это может значить? - тут же обратился с через раз повторяющимся вопросом к себе Генрих, пытаясь внимательно всмотреться в лицо маркиза, который, кто его знает, может прибыл сюда со столь нестерпимым для головы герцога тайным, Его величества поручением, что, пожалуй, самому Генриху теперь нужно отдавать предпочтения и поклоны маркизу, а иначе ему точно не сносить головы. Что между тем становится навязчивой идеей для Генриха, чьё внимание к маркизу с каждым мгновением всё растёт и растёт.
Маркиз же со своей стороны совершенно не спешит развеивать все возникшие в голове и даже в ослабших ногах Генриха сомнения, а как дерзновенно - молча, остановился у порога, так и стоит - однозначно возомнил о себе чёрт знает, что, и ждёт, когда его соблаговолят спросить.
Как вдруг, для себя и о себе выясняет Генрих - он как оказывается человек не гордый (это всё наветы завистников), и сам готов первым обратиться к маркизу.
- Маркиз. Вы меня удивляете. Пришли, и молча стоите так, как будто вам нечего сказать своему соверену. - Обратился к маркизу Генрих, чья убедительность сказанного, была подкреплена сжатием в его руке бокала (он, если что, полетит напрямую в голову маркизу).
- Я в точности выполняю ваш наказ. - Многозначительный ответ маркиза, введя герцога в умственный ступор, потряс до основания ботфорт Генриха.
-Какой, такой наказ? - стараясь не показывать виду, начал незримо тереть свой лоб, ничего такого непомнящий Генрих. - И что же мне теперь делать? Выказать Досаде свою неосведомлённость, и тем самым навсегда забыть о перстне? Или же будет лучше, не дать догадаться маркизу и путём наводящих вопросов, попытаться нащупать тот путь, который ведёт к перстню? - Глубоко задумался Генрих, уже не сомневаясь в том, что главарём всех тех злодеев, которые стояли за похищением его перстня, всё же был маркиз, а не эта мелочь, Дантон.
- Нет у этого Дантона той высоты мыслей и аристократического склада ума, чтобы он посмел позариться на столь величественный брильянт (и с чем он его наденет?), который украшал мой перстень (да и по большому счёту, Дантон недалёк). А вот маркиз Досада, с его-то герцогскими амбициями, вполне подходит для этой злодейской роли. Так вот какой малости, о которой он прожужжал мне все уши, ему не хватало для того чтобы стать герцогом! - ошеломлённый той самой догадкой, которая всё расставила по своим местам, Генрих еле удержал свою челюсть от её огромного желания отпасть. При этом остановившийся на нём взгляд маркиза, несомненно, требует от Генриха, хоть какого-то ответа. И Генрих, дабы сильно не раскрываться, с онемением лица, выговорил-таки вопросительное слово:
- И все ли мои наказы тобой выполнены в точь?
- Не считая этого вашего последнего наказа - ни под каким видом не сметь тревожить мою милость, пока я сам об этом не заявлю, первый, также в точности до шага, адресата и слова, беспрекословно выполнен. - Чёткость ответа маркиза и его беспрекословная преданность герцогу, воодушевила Генриха и он похрабрев, задал-таки мучавший его сейчас вопрос.
- И как дословно звучал мой первый наказ?
- Слушай внимательно, скотина, ты сейчас же возьмёшь вот этот перстень и прямо немедленно, без промедления доставишь и вручишь его графине Монплезир. - Не задумываясь и без задержек на припоминания, отчеканил свой ответ Досада. Ну а Генрих, как только до его ушей донеслось упоминание перстня, вначале смело обнадёжился, ну а после, при упоминании того, на что он подвиг маркиза, он тут же пал в пучину, уже безнадёжности. Правда Генрих, никакой графини Монплезир совершенно не знает и даже на библии готов поклясться, что с ней не знаком, что даёт возможность Генриху уцепиться за эту юридическую соломинку. Но маркиз Досада, как будто слышит все эти бушующие в голове Генриха сомнения, и не успевает Генрих обвинить маркиза в недостаточной к нему внимательности, с коверканием имени адресата, как тот, что за прохвост, очень для себя своевременно заявляет о своей, совсем не ко времени внимательности к герцогу.
- Ваша милость, конечно же, остроумно пошутили, говорю я вам. - Заявил маркиз, дав тем самым надежду Генриху на другой исход дела. - После чего вы, явно желая проверить меня на чувство остроумия, огорошили меня своей лицевой и умственной непроницаемостью. Чего уж говорить, а умеете вы сыграть невменяемость, с которой вы, как будто ничего не понимая, и посмотрели на меня. - Каждое новое слово маркиза до боли в сердце резало слух Генриха, своей для него безнадёжностью. - Ну и конечно я, не смог противостоять силе вашей мысли и, поняв ваш завуалированный посыл в именовании графини де Плезир, которую вы из-за весёлости своего характера и бушующей в вашей душе страсти, деликатно назвали вашей, спрятал в платок вручённый мне перстень, и тот час отправился выполнять ваш наказ - вручать этот залог вашей любви графине де Плезир.
- Ах! - что только и мог ответить и то про себя Генрих, на всё сказанное маркизом. Правда Генрих не сдаётся и в него тут же закралась совсем-совсем маленькая надежда на подлость маркиза. Где он соблазнённый величиной и ценностью брильянта, взял-таки брильянт, и с желанием обмануть своего благодетеля и господина - его герцога, свернул с прямой дорожки ведущей к графине и незаметно для всех и даже для себя, отправился прятать брильянт в тайное место.
Что заставляет Генриха с мольбой во взгляде посмотреть на маркиза. Но маркиз Досада, что за хамоватый и беспринципный маркиз (раз уже вступил на путь подлости и всякой другой нечестности, то и придерживайся этой линии поведения, но нет, он когда совсем не надо, как будто специально проявляет преданность), не только не замечает стоящих желаний в глазах Генриха (мог бы и соврать), а не щадя чувств Генриха, игнорирует все эти его пожелания и продолжает свой рассказ, где он, добравшись до особняка графини, в один свой крик поднял весь дом графини на уши.
- Подвесить бы тебя за эти твои уши. - Генрих вновь проявил свою противоречивую натуру, пожелав столько страданий маркизу, на которого ему после им рассказанного, смотреть было тошно.
- Что и говорить, а графиня, несомненно, была застана мною врасплох. - Маркиз Досада продолжил поражать Генриха, который от этих мало приличных слов маркиза даже покраснел, представив до чего же прекрасна графиня, застанная врасплох. Что заставляет Генриха, возбуждённого видами графини и своим благородством по отношению к ней, вскипеть и возмущённо заявить:
- Вы надеюсь, маркиз, повели себя, как подобает человеку благородному, и не воспользовались замешательством графини?
- Зная ваше особенное отношение к графине, я никогда бы не посмел проявить неучтивость к графине. - С обидой на такое недоверие со стороны герцога, сказал маркиз поклонившись. И хотя весь вид маркиза выражал сожаление, всё это лицедейство маркиза не смогло ввести Генриха в заблуждение. И Генрих, будучи уверенным в нескромности маркиза, догадывался о том, что маркиз всё же проявил бестактность по отношению к графине и, не отводя от неё свой бесстыжий взгляд, вовсе глаза смотрел на запыхавшуюся графиню, которая может быть даже была не в парике. - О, боже! - бросил крик отчаяния в небеса Генрих, воспалившись от своих представлений, которые застилала спина впереди стоящего маркиза.
- Я надеюсь, что всё было так, как вы сказали. - Еле удерживая себя в руках, сквозь зубы произнёс Генрих.
- Для меня нет ничего важнее, чем ваше доверие, герцог. - Сказал маркиз, поклонившись Генриху, который сумел-таки заметить стоящую усмешку в глазах этого подлеца маркиза. Но пока открытых доказательств измены маркиза не было, Генрих не решился схватить трость и пробить Досаде голову. И не успел Генрих, как следует подумать о ближайшей участи маркиза, как тот своим вопросом, теперь уже застал врасплох его самого.
- Ваша милость, разрешите мне продолжить? - спросил маркиз Генриха.
"Что он имеет в виду, заявляя такое? - Генрих даже взмок в колготах от своих предположений того, что мог иметь в виду безнравственный маркиз, для виду спрашивая у него разрешение на... - Нет никаких сомнений, что лишь для того чтобы наслаждаться видами графини и вожделеть. - Пришёл к выводу Генрих, отчего ему даже стало плохо от такой близости маркиза к графине, где он совершенно ничего не мог поделать". Но титульное величие в Генрихе берёт своё и он собравшись с собой, кивком головы даёт понять маркизу, что тот может продолжать, а вот что, то это пусть остаётся на его, если не совести, которой у него нет, то тогда как минимум ответственности перед своей головой.
- Так вот, - заговорил маркиз, - графиня к моей полной неожиданности, лично и собственноручно приняла меня у себя. - "Он что, специально? - занервировал в ногах Генрих. "Да", - читалось в масленых глазах маркиза.
- Чему обязана столь позднему визиту, маркиз? - звучащим из самого сердца голосом ("Ах", - ахнул про себя Генрих, готовый убить маркиза), спросила меня графиня де Плезир.
- Если бы не обстоятельства огромной важности, то я бы никогда не посмел, вас графиня, в столь поздний час беспокоить. - Сказал я графине. На что следует её поклон, и она полная внимания смотрит на меня и на то, что я держу в своей полу вытянутой руке. Ну а я в свою очередь не привык заставлять дам ждать в волнении ("Конечно!", - Генрих уже дёргается от злости, глядя на маркиза) и раскрываю то, что таится в платке, в который я и поместил залог вашей любви к графине - перстень. Что и говорить, а графиня при виде перстня, не сдержавшись, ахнула, и чуть было не упала в обморок.
- До чего же подловат маркиз, раз готов на всё, лишь бы взволновать красивую даму. - Генрих не сводя своего злобного взгляда с маркиза, продолжает терзать себя ревностной мыслью.
- Что это? - холодным голосом, как бы невзначай спрашивает меня графиня. Но разве меня можно провести всеми этими холодными играми, когда я по стоящему в атмосфере зала напряжению, уже чувствую весь тот накал страсти, который стоит в душе графине и даже позволяет согревать всю внутреннюю обстановку замка.
"Да что б ты провалился ко всем чертям, со всей своей чувствительностью! - Генрих в свою очередь разит буйными мыслями маркиза, который почему-то, несмотря на всю свою высказанную чувствительность, совершенно не чувствует накала страстей в душе Генриха. - Да он не только нахальный маркиз, но и к тому же не знающий пределов разумения, хвастун! - резюмировал Генрих".
- А разве вы не узнаёте? - отвечаю я. - Сказал маркиз. - На что графиня, видимо решив не раскрывать своей заинтересованной внимательности к вашей милости, - маркиз сделал поклон герцогу, - выразила сомнение на лице и только после этого, сославшись на не слишком хорошее освещение, попросила меня приблизиться к ней.
-Что-что! - тут же занервничал про себя Генрих, считая недопустимым такие близкие отношения между графиней и маркизом, которые, кто их знает, куда смогут привести. Но маркиз даже слушать не хочет все эти стоящие во взгляде Генриха грозные предостережения и, проигнорировав их, приблизился к графине (и возможно даже вприпрыжку). После чего графиня проявляет словесную изобретательность и, спросив маркиза: "Сударь, я вижу, вы слишком сильно устали с дороги", - тем самым завлекает маркиза в дебри своих вожделенных мыслей. Ну а пока он задумчиво предполагал, чего бы это всё значило, графиня взяла и ловко перехватила перстень из рук маркиза.
- Ну а графиня, что и говорить, в свете блеска брильянта вся засветилась и расцвела. - Сказал маркиз.
- Да. - Сорвалось с языка Генриха, поддавшего очарованию своей фантазии и видами блеска глаз графини. Но и на этот раз, сам себе на уме маркиз, не даёт Генриху в полной мере насладиться видами графини и продолжает свой рассказ:
- Теперь я вижу, что это перстень Генриха Анжуйского. - Сказала графиня, внимательно посмотрев на меня.
- Вы всё верно заметили графиня. - Отвечаю я ей.
- И? - вопросительно посмотрела на меня графиня, ожидая, что я без дополнительных подсказок, выскажу ей своё поручение. - И что я мог сделать против такого обращённого на меня взгляда. И я в точности сказал всё то, что вы мне сказали. - Смиренно сказал маркиз, определённо испугав Генриха этим своим заявлением.
- Маркиз, неужели? - схватив маркиза за плечо, воскликнул Генрих, боясь услышать в ответе маркиза проявленную им скрупулёзность в повторении того, что ему сказал вчерашний невыносимый Генрих. Но на этот раз, что неслыханно, маркиз проявил благоразумие, заявив, что он умолчал некоторые подробности из сказанного герцогом. Чем определённо заслужил частичное прощение от герцога. И маркиз наполнившись чувством собственного достоинства (при этом маркиз немного прихватил от герцога его, уже утраченного достоинства), полный нетерпения ко всякому беспокойству, заявил:
- Графине, из всего вами заявленного, было сказано лишь только самое необходимое - герцог препоручил мне преподнести вам этот залог своей любви. И если вы, приняв этот залог, проявите свою благосклонность и великодушие к его милости ничтожному червю, которым является герцог перед вашими очами, то тогда в этом благословенном мире не будет более счастливого человека, нежели герцог. - А вот это заявление маркиза, не только покоробило душу и лицо Генриха, но и вызвало новый прилив ярости по отношению к до чего же нахальному маркизу, решившему таким, с использованием гнусных словечек образом, охарактеризовать своего господина.
"Это что ещё за червь, да ещё и ничтожный? - нет предела возмущению, в один момент потерявшему дар речи Генриху. - И откуда только у него берутся такие малосимпатичные слова? Мог ведь назвать меня потерявшим себя в безднах страданий, ищущим любви странником. Ан, нет, ему обязательно нужно было изобразить меня таким пресмыкающимся животным. Ну и что он хотел этим сказать? Что я преклоняю свою голову перед сильными мира сего. - Генрих теперь уже задумчиво посмотрел на маркиза, пытаясь понять, а не заручился ли маркиз по отношению к нему изменческими намерениями. - Сдаётся мне, что маркиз не смог простить мне свою потерю второго кошеля и в результате чего, так своеобразно выразил мне свою признательность. Ну, это ничего. - Немного успокоился Генрих, всегда готовый сделать такой выгодный размен для себя".
Маркиз же тем временем, продолжает свой рассказ.
- Хм. - Явственно заявила мне в ответ графиня, заставляя меня глубоко задуматься над этим её, хоть и кратким, но столь многозначным ответом. - Что бы это значило? - вопросил я самого себя. Правда графиня столь же добра, как и прекрасна, и она не стала меня долго мучить, ломая мне голову над этим её ребусом, и она тут же дала ответ на него.
- А герцог не перестаёт удивлять. - Заявила графиня. Что наполнило меня огромной радостью за вас мой господин. - Озарившись улыбкой, маркиз Досада, сказав всё это, ввёл Генриха в удивление - герцог совершенно не понимал и не видел, чему тут можно было радоваться. Что (мысленная нерасторопность герцога), видимо, понимается маркизом Досадой (он считал себя несколько умней многих других вельмож и отчасти даже герцогов), и он, пока Генрих слишком незаизумился за и про себя, что ведёт к животным коликам, разъяснил свою радостную позицию по отношению к герцогу.
- Если графиня, не только видит, но и заметила в вас человека способного удивлять, то это отличный знак. - С долей пафоса заявил маркиз, чем заставил в очередной восполниться самомнением Генриха, полностью согласного с этим утверждением маркиза.
"Что есть, то есть, - посмотрев на маркиза из поднебесья, куда занесло Генриха его воспарение самомнения (одних возносит в небеса бурный рост их самомнения, других же тот же бурный рост сомнения первых господ по отношению к ним или к этим другим, так себе или того более, совсем ничтожным господам), он величественным кивком выразил своё удовлетворение аргументацией маркиза".
- Графиня. Что поделать, таков уж наш герцог. - Сказал я.
"Что же за подлость такая. Стоит только мне его похвалить, так он тут же берётся за своё - за подлость. - Возмутился герцог на маркиза, вновь позволившего себе такие на счёт герцога замысловатые утверждения". Но это только начало, и следующие слова маркиза заставляют и вовсе взбелениться герцога, чьи познания насчёт маркиза теперь обрели свои новые нетерпимые для себя формы.
"И каков ваш герцог? - кокетливо спросила меня графиня". - Продолжил рассказ маркиз Досада.
- Таков, каков он есть. - Уклончиво отвечаю я.
- Ну, раз герцог таков, каким вы описываете его, то тогда мне нечего больше сказать и если он сообразно своей таковости, сумеет понять мой ответ ему, то и я буду такова. - Сказала графиня, поднявшись со своего кресла. После чего я поднимаюсь вслед за ней, ответно смотрю на обращённый на меня очаровательный взгляд графини. Затем наступает момент моей зачарованности её чарами и я, как заворожённый, застыв на месте, только что и могу сделать, как только проводить её до дверей зала. - Застыв на месте и сейчас, задумчиво и явно представляя себе удаляющуюся графиню, проговорил маркиз.
На что, явно желающий заглянуть в эти видения маркиза Генрих, не может долго терпеть все эти молчаливые целеустремления в свои воспоминания маркиза и он встряхнув маркиза, вопрошает:
- И это всё?
На что следует в таком же коротком исполнении ответ маркиза:
- Всё.
- И как это всё понимать? - в полной растерянности чувств и мыслей задался вопросом Генрих, оказавшись в неожиданном для себя затруднении, из-за такого непредсказуемого и быстрого финала рассказа. И Генрих, для которого неуловимость смыслов поведения графини испарилась вместе с ней за дверьми зала её замка, теперь даже не знал, что сейчас ему делать - радоваться или плакать. И только маркиз мог разрешить для него эту, нечего сказать, что за странную загадку. Что, конечно же, понимаемо маркизом и он, как некогда герцог, воспарив в небеса, и заручившись поддержкой небеса-предержащих, бросив оттуда на эту мелочь - герцога, взгляд громовержца, пафосно заявляет:
- Теперь дело за вами.
Ну а этот ответ маркиза, к его полнейшей удивлению, не как ожидалось им, возрадовал Генриха, а совсем наоборот, привёл к искажению в гневе лица взбешённого Генриха, чей вид уже точно не нёс ничего хорошего маркизу. А всё потому, что маркиз не учёл тех тайных обстоятельств всего этого дела, которым такое огромное значение придавал Генрих. И если насчёт тех загадок, на которых настаивала графиня (за ними, по мнению Генриха, скрывалась страсть графини к таинственности и приключениям, в общем, она, таким образом, флиртует с ним), Генрих был более менее спокоен, то вот то обстоятельство, что его перстень, без всяких с его стороны согласований, оказался у графини, чьё плачевное финансовое положение требует от неё срочно прибегнуть к услугам ростовщиков (тем более упоминание маркизом слова залог, уже может навести графиню на здравую для своих денежных обстоятельств мысль), то это не может не встревожить Генриха.
Правда, всеми этими своими озабоченностями Генрих не собирается делиться с маркизом. И он, в чьей голове было немало тревожащих его и других, почему-то по большей части неприятных для него господ мыслей, для того чтобы соединить, как только на первый взгляд кажется, несоединимое, решает поинтересоваться у маркиза, как там продвигаются дела с отцом иезуитом, Коттоном. Ну а такой резкий переход Генрихом из одной темы в другую, хоть и немало удивляет маркиза Досаду, но он всё же не выказывает неудовольствия, а даёт ответ:
- Общие вопросы, можно сказать уже улажены, остаётся дело за малым - за виконтом Трофимом.
- Маркиз, вы в своём ответе слегка отклонились от истины. - А вот этот ответ Генриха, определённо заставляет маркиза Досаду растеряться.
- Я не совсем понял...- маркиз попытался нащупать нить, которая, по мнению Генриха оборвалась, но ему не дают договорить, оборвав на полуслове. И Генрих, с выражением полнейшей серьёзности на лице, заявляет:
- Ведь насколько я знаю виконта Трофима, он не так уж мал ростом. - После чего наступает секундная пауза, где собеседники внимательно смотрят друг на друга, и как только напряжение на лице маркиза достигает критической точки, Генрих даёт сигнал к общему веселью и они оба одновременно, начинают закатываться от смеха. И так до тех пор, пока взгляд Генриха, а за ним и маркиза, не останавливается на застывшем в одном положении Дантоне, который как только появился маркиз, уразумел, что ему будет лучше не отвлекать собой столь важных вельмож, для чего собственно, и застыл в монолите, в виде несмышленого бога виночерпия.
И, конечно, у маркиза Досады сразу же возникло подозрение насчёт этого неслучайного слушателя Дантона, чья, до чего же порочная физиономия сама говорила за себя. - А не слишком ли длинный язык, что и уши, у этого Дантона? - задался про себя вопросом маркиз, так до сих пор и не раскусивший этого Дантона, который вызывал в нём невольное чувство держать свои руки на поясе у кошеля. А это верный признак того, что с этим Дантоном что-то не так. Но что не так или что не эдак, так и остаётся не выясненным, так как Генрих, сменив весёлое выражение лица на озабоченное, задал вопрос маркизу:
- Ну, так что там у нас с виконтом Трофимом?
- По моим расчётам, дело с ним должно быть уже улажено. - Не совсем уверено сказал маркиз. Ну а всякая неуверенность всегда тонко чувствуется в тех особенных кругах, кто насчёт себя всегда мнительно настроен, и к которым относится любой могущественный вельможа типа Генриха. И, конечно, Генрих мгновенно почувствовал, что маркиз в своём утверждении как-то колеблется и даже нетвёрд в себе.
- Вы что-то недоговариваете, маркиз? - сурово спросил маркиза Генрих.
- Мне нечего от вас скрывать, герцог. - Несколько взволнованно заявил маркиз. - Месье Фуко в подобного рода делах, очень ловок и до сих пор никогда не подводил своих заказчиков.
- Но наше дело не столь просто. - Выразил сомнение Генрих.
- Прошу прощения, герцог, но оно не более чем другое дело. Так что, давайте положимся на волю проведения и на месье Фуко. - Ответил маркиз.
- Но вам не кажется, что месье Фуко уже прилично подзадержался? - наобум спросил маркиза Генрих, и тем самым попал в точку, где маркиз потерявшись, не смог дать убедительного ответа и только хлопал глазами. Отчего Генриху становится тревожно в душе, и он начинает тянуться рукой к Дантону, чьё понимание Генриха не пример маркизу, находится на близком ему животном уровне и Дантон наполнив бокал, уже готов предоставить его в распоряжение герцога, как вдруг раздавшийся шум со стороны окон выходящих во двор замка, заставляет всех присутствующих перевести свой взгляд туда, к окну.
И хотя крайне обеспокоенному и залюбопытствующему Генриху, как и маркизу не терпелось сорваться с места и устремиться к окну для того чтобы выглянуть в него и узнать о причине уличных волнений, всё же титульное происхождение довлеет на каждого из этих вельможей, не давая им возможности открыто проявить себя так, как им того хочется. Вот и приходится Генриху, как безрукому полагаться лишь на своих слуг, которые и служат для него мостиком между ним и окружающим миром.
- Дантон! - громко взглянул на Дантона Генрих. - Вы разве не слышите мою обеспокоенность по поводу возникшего во дворе шума, который нам с маркизом мешает думать и уже даже тревожит.
- Ваша милость может больше не беспокоиться. - Поклонившись герцогу, сказал Дантон и, в тот же момент совершенно забыв о жажде герцога, исчез с их глаз долой на улицу. Ну а такая забывчивость Дантона, до степени нервной несдержанности (нервного тика в правом веке), не благоприятно сказывается на Генрихе, вызвав в нём ещё большую жажду и яростное нетерпение в ожидании возвращения Дантона. Но Дантон, этот паразит и прихлебатель с герцогского стола, всё же дорожит своим прихлебательством, раз он не задерживается и вскоре появляется на глаза Генриха в сопровождении того, кто стал источником всего возникшего беспокойства и волнения в голове Генриха. А это и был тот самый ими долгожданный и как утверждал маркиз, ловкий на различные дела месье Фуко, известный нам под именем месье Х.
Правда, как сейчас, и по измождённому и в неполном наличном составе виду месье Фуко выясняется, то он как оказывается, не заслуживает столь ловких и лестных слов со стороны маркиза, а вот тот, кто срезал кисть руки месье Фуко, заслуживает.
- Месье Фуко, вы нас удивляете. - С нотками недоумения заявил маркиз Досада, морща свой лоб и, поглядывая на висящую на перевязи и замотанную в тряпьё руку месье Фуко. Что заставляет месье Фуко застыдиться из-за своей неучтивой непунктуальности и ещё больше побледнеть. Что, впрочем, не мешает месье Фуко в своём оправдании проявить чудеса словесной ловкости.
- Лишь обстоятельства непреодолимой силы и подлейшее с элементами вероломства поведение моего противника капитана де Витри, который заручившись поддержкой у удержавшего мою шпагу виконта Трофима, оборвал мою бесценную связь с моей рукой, не позволили мне сразу же прибыть, и своим присутствием развеять все ваши возникшие сомнения, которым теперь есть место быть. - С дрожью в голосе проговорил месье Фуко, чья устойчивость на ногах теперь полагалась на стенку опочивальни, к которой он никого не спросивши, прислонил себя.
- Месье Фуко, извольте объясниться. На что вы намекаете, упомянув о сомнениях? - нервно задался вопросом маркиз Досада.
- Виконт Трофим, всего лишь только ранен. - Удручённо ответил Фуко.
- Что-что?! - одновременно воскликнули герцог и маркиз, определённо не ожидавшие такой подлости от месье Фуко, а также такой живучей непредсказуемости от виконта Трофима.
- Да как он смел? Это просто в голове не укладывается. Что за неуживчивый характер. - Потрясённый такой строптивостью виконта Трофима, маркиз Досада уже и в рамках приличия сдержаться не может и, перебив герцога в его, тоже большом возмущении в отношении Трофима, громче, чем даже Генрих, выражает своё неудовольствие виконтом. И маркизу за неимением поблизости этого злодея Трофима, уже хочется разбить голову, да тому же месье Фуко, который не просто ввёл их в заблуждение, а целенаправленно, для того чтобы заполучить выгодный контракт, представился очень ловким малым, когда на самом деле, он таким вовсе не был. И только слишком неважный вид месье Фуко, спас его от возмездия и маркиз Досада ещё больше озлившись на этого лживого месье за то, что ему нельзя прямо сейчас разбить голову, решает его замучить своей язвительной вопросительностью.
- И как же вы месье так умудрились попасть под горячую руку капитана, когда один только вид месье Неклюжа, а что уж что говорить о первом фехтовальщике Бутвиле, должен был сломить дух противника и открыть для вас путь к вашей цели. - Свирепо посмотрев на месье Фуко, спросил его маркиз. - Ведь мы за вас, можно сказать всё сделали. Посодействовали тому, чтобы вы могли стать компаньоном месье Бутвиля и его сотоварищей, где вам оставалось лишь суметь воспользоваться ситуацией. Что вы, как видно и не пожелали сделать. Из чего я делаю вывод, что вы, как оказывается, тот ещё не помнящий благодарности месье.
- Но...- Месье Фуко попытался было ответить, но в планах мстительного маркиза Досады, не было включены ответы этого неловкого месье, и маркиз резко перебив Фуко, язвительно заявил:
- Вы месье, этим словом кормите свою лошадь, которая, пожалуй, уже за это утро по горло сыта им и вашими скулениями.
И хотя эти нестерпимые для слуха благородного человека слова маркиза, кого угодно могут вывести из себя, в безумстве заставив выхватить шпагу, всё же месье Фуко, как человек не только неблагородный, но и пугливый, не стал хвататься за шпагу, которой у него не было при себе (она осталась в плече виконта Трофима), а ещё больше заволновался за свою дальнейшую судьбу. Ведь когда маркиза Досада (как думается Фуко), так по делу и справедливо его укорял и при этом сознательно не стал упоминать его имя, а применив в обращении к нему безличностное обращение месье, то он тем самым намекнул на дальнейшую горестную судьбу месье Фуко. Где это многоликое обращение месье, может обойтись и без всякой, теперь всего лишь приставки - Фуко.
И если насчёт маркиза Фуко уже не сомневается - он его без промедления отправит кормить собою рыб, то в лице герцога у него ещё была надежда, с которой он и смотрел на не находящего себе места и у себя голову на плечах Генриха. И только новый глоток из поднесённого Дантоном бокала спасает Генриха от вполне возможного раздвоения личности и он, сконцентрировавшись взглядом на Фуко, спрашивает его:
- Где сейчас виконт Трофим?
- Я лишь знаю, что его увёз капитан де Витри. - С сожалением себя, с мольбой в глазах ответил Фуко.
- Что ж, это всё требует обстоятельного размышления. - Задумчиво проговорил Генрих, многозначительно посмотрев на верного Дантона, чьи обязанности были много шире, нежели те, о которых только подозревал маркиз и даже сам Генрих. И Дантон уловив стоящее в глазах Генриха пожелание, к нескрываемому страху месье Фуко быстро переместился к нему и, цепко прихватив его за здоровое плечо, не дав ему возможности на мимолётные лицевые и словесные возражения, быстро увёл его в неизвестное для него, но не для герцога казематное помещение.
Ну а оставшиеся на своих местах Генрих и маркиз Досада, после того как они задумались о печальной судьбе этого обманщика месье Фуко, на чьём примере, в очередной раз проявилась верность истины - быть честным, куда более выгоднее для своей головы, нежели вздумай ты придерживаться обмана (чему всегда, без всякого обмана себя, следовали сии влиятельные вельможи), перевели взгляды на друг друга, и кто вслух, кто про себя, одновременно задались похожими вопросами.
- И что будем дальше делать? - вслух спросил маркиза Генрих. И хотя маркиз первым, хоть и про себя (из субординационных соображений) задался тем же вопросом, он не стал возмущаться, заявляя: "А я-то, откуда знаю, глупая твоя башка!", - а с сознанием дела, выразил на лице это сознание дела и глубокомысленно выдал ответ.
- Я думаю, что это всего лишь временная задержка виконта Трофима на его пути к нашей цели.
И хотя этот невнятный, похожий на отговорку ответ маркиза заставил Генриха поморщиться - он не любил нести ответственность за единоличное принятие решения - он предпочитал опираться на козлов отпущения, которые посоветовали ему такую глупость, на которую по своей доверчивости и согласился герцог - всё же он навёл его на давно (как только прояснилась вся эта запутанная история с перстнем; вот оно с элементами пророчества соединимое несоединимого) им задуманную мысль.
- Маркиз! - неожиданно для маркиза, пристально глядя ему в глаза, сказал Генрих и, проявив своё доверительное к нему отношение, положил ему руку на плечо. - Мы должны непременно похитить графиню.
И хотя такое откровение и доверительность к маркизу Генриха должна только льстить ему, всё же широта души Генриха и употреблённого им в своём выражении слова "мы", несколько пугает маркиза, всегда отдававшего предпочтение слову и по совместительству местоимению "я". Правда, попробуй только маркиз заикнись о таких своих предпочтениях, как Генрих сразу же всю ответственность спихнёт на него и для маркиза всё ещё будет хуже. Так что, для того чтобы твоё "я", так и оставалось нетронутым в самом себе, нужно обладать большой умелостью и ловкостью в лавировании между всеми этими "Я" и "мы", где для первого больше подойдёт - право, а для второго - ответственность. С чем, скорее всего, согласился бы и Генрих, для которого его "я", как и для всех, имеет своё первостепенное значение.
- Ваше предложение отражает лишь чаяние вашего сердца или же вы на всё это дело смотрите несколько шире, включая в него возможность решения множества возникших проблем? - несколько пространно спросил герцога маркиз, при этом позволив себе многозначительно прищурить глаз.
- Вы как всегда догадливы, маркиз. - Улыбнулся в ответ Генрих, посмотрев на маркиза уже через свой прищур глаза.
- Но не настолько, чтобы только полагаться на свою догадливость. - Последовал ответ маркиза.
- Я вас понимаю, маркиз. - Произнёс, отпустив из объятий маркиза, Генрих. - Так вот, главное для нас, чтобы на этот раз дать возможность виконту Трофиму, полностью, а не на какую-то половину плеча проявить всё своё мужество. Что, я надеюсь, вы и поможете ему сделать.
- Для каждого благородного месье, всегда за честь иметь возможность выказать своё мужество в отстаивании чести своего господина. И виконт, я думаю, не понаслышке знаком с этим правилом, которое олицетворяет всякого благородного человека. - Ответил маркиз.
- Нам думать времени больше нет. Для начала найдите мне маркиза де Шубуршена...- вдруг осекся Генрих, натолкнувшись на что-то важное для себя. После чего он бросает взгляд в сторону выхода из опочивальни, куда совсем недавно был препровождён Дантоном Фуко и спрашивает маркиза:
- А я ведь так и не поинтересовался, чем закончилась дуэль.
На что маркиз и сам, непонятно из-за каких соображений проявивший такую забывчивость в столь важном для чести герцога деле, только что и мог, как промолчать.
- Что молчишь? - удивившись такой не изобретательности маркиза, задался вопросом Генрих.
- У меня просто нет сомнений в исходе поединка. - Быстро разродился ответом маркиз. И хотя для Генриха ответ маркиза был понимаем, он всё же из-за своего язвительного характера, решил не прощать маркизу эту его возникшую заминку в ответе и выразил уже своё сомнение насчёт веры маркиза в него.
- И на чьей же стороне, маркиз, была ваша вера? - спросил Генрих маркиза. Что вызывает праведное возмущение у маркиза Досады, который, судя по его возмущённому лицу, даже не предполагал, что герцог мог так насчёт него думать.
- Ваша милость! - оглушил комнату опочивальни своим трагическим голосом Досада. - Я никогда, слышите, никогда...- Но Досаде уже в свою очередь, так и не удалось озвучить то, что значило это его "никогда", когда как Генрих своим: "Я знаю, маркиз!", - сумел не только перебить, но и убедить маркиза не продолжать выражать своё возмущение. После чего Генрих доводит до сведения маркиза, что его вера в него всё также непоколебима и ценима. Ну а как только стороны обоюдно уверили себя в том, что всё это взаимно, то Генрих в доказательство своих слов, на чём совершенно не настаивал маркиз, взял и вызвался сам послать своих слуг с поручением, прознать о судьбе де Шубуршена, и в случае удачного завершения поединка, доставить его к нему.
Когда же получившие наказ герцога слуги скрылись выполнять поручение, то Генрих и Досада, призвав к себе такого предусмотрительного Дантона, в чьих руках уже находился наполненный кувшин вина, переместились в зал для приёма гостей и главное пищи, где и принялись под бокал вина разрабатывать свои планы по похищению графини, где свою ключевую роль должен был как раз сыграть виконт Трофим.
- На этот раз этот Трофим уже не отвертится. - Ударив кулаком по стене, сделал для себя и для Трофима исключающий все другие не согласованные со своим желанием вывод, уже вечером выходящий от герцога, сильно пошатывающийся маркиз Досада.