Я уже третью неделю сижу на центральном рынке нашего большого города. Утром меня сюда возит моя старуха, и я вижу в окно трамвая множество высоких домов с тёплыми квартирами, в которых проживают добрые люди. Они очень - очень добрые - потому что когда глядят на меня, как мне холодно в картонной коробке изпод бананов, то на женских глазах всегда выступают слёзы, которые они осторожно промокают носовыми платками, чтобы не потекла тушь, а их мужчины берут меня на руки и гладят - гладят долго - так что мне становится гораздо теплее, чем на подстилке из бабкиной старенькой шали.- Какой же он славный,- говорят они,- пушистый, глазастый, прекрасный,- и мне хочется, чтобы они не замолкали так, пока я сворачиваюсь клубочком в их тёплых ладонях и отдаю им свой жар, своё сердце и душу - но наверное я слишком маленький и они их не чувствуют, как ни стараюсь, и снова нежно кладут меня обратно в коробку. После таких встреч старушка жалеет, что сразу не утопила меня в ведре, я тоже жалею её; но всё-таки каждое утро мы снова на чудо надеемся.
===================================
Эпоха - громоздкое слово во времени, как слон среди мелких животных или высотное здание в нищебродье лачуг. Эпохи так могучи и знамениты своими свершениями, что в узкий зазор между ними могут провалиться несколько малозначимых поколений. Вот была до меня талантливая эра возрождения, за мною последует золотой творческий век - а сам я, выходит, затянулся в болото пространства да времени, где нас мириады в безвестии гибнут - а может и сгинут потом, как пришли никуда. Потому что подспория нет: золотые века тем и славны, что у них молодые творцы подкрепляли друг дружку, и музыка живопись книги шагали в бурлящей стремине созвучья бок о бок - легионы симфоний портретов стихов. Их несли на себе великаны с оголёнными торсами, выпуская на волю все радости сердца.
===================================
Думаю, что булгаков писал светское евангелье - историю обычного человека иешуа, идущего дорогой иисуса. Те же у него радости, что у мессии, но и невзгоды да мытарства - вот только сыном божьим он представлялся в подобии всех людей земных, детей божьих. Он определял в себе и других равнозначье пред высшим рождением - что все мы едины от господа - иисус николай александр - и лишь сила веры, мощь убеждений отличает нас в мире.
А мастер в романе - это конечно свято верующий апостол евангелист. Любому слабому человеку нужен впереди светоч, и так как слабых подавленное большинство на планете, то им обязательно надобна возвышающая вера, чтобы не сломить всё в хаос, не угробить жизнь на земле от великого страха перед ужасом космоса и его сумасбродных химер.
===================================
Частный хозяин издал в Канаде мою толстую книжку на русском языке, и теперь я подсчитываю у себя дома свои возможные барыши. Мне всё больше хочется, чтобы там было много наших эммигрантов - я уже насчитал их три мильёна - и пусть хоть один из тысячи купит меня. Благородного доброго сильного, как будто все остальные писатели до сего времени оказывались не на должной высоте, а даже совсем в нижине - но теперь вот пришёл я, герой попандопул, впрочем может хвастун завирала. Я давно мечтал сказать необычное людям, чего они сами не знали или признаться боялись; я для этого выпячивал до гротеска свои мелкие грешки и крупные пакости, а с ними вместе казавшиеся великими, возможно пустенькие благодеяния - но произнёс ли хоть одно яркое слово, буковку, среди тысяч собственных придуманных словес.
===================================
Подкрадывается ко мне с утра наш вояка прораб, и говорит:- Юрбан барабан, дресированный кабан - вы когда закончите монтаж ограждения на новых лестницах?
Я, высунув изо рта язык, отвечаю ему не прямо а в околичку:- Знаешь ведь, вовка морковка, что нашей бригаде с тобой не совсем повезло - электроды, которые ты купил за бесценок, фальшивы. Пальцем будем варить?
Он серьёзно напрягся, потому что на этой вот сделке себе выгадал прибыль, и нос почесав как завзятый брехун, начинает мне петь:- Ты, юрец огурец, говоришь ерунду - на всех ваших пачках печати лицензии, тавро знака качества, а всё дело в сварщике, который дрожит с перепоя.
Подходит, услышав такие слова, к нам серёжка с лукошком: тот самый сварной, что о ком наболтали сейчас.
И делает категоричное заявление, такое что спорить уже бесполезно и кричать милицию никому не поможет:- Ты с каждым днём всё больше наглеешь, наш хитрый прехитрый прорабчик - не набить ли тебе воровской баклажанчик?
Вовчик пончик, который сначала плохо прочувствовал за спиной боевую угрозу, теперь вдруг подкис как протухшее масло, завилял шелудивым хвостом, оттого что глаза у серёжки от обиды стали размером с картошку, а кулаки у него как раз с то ведро, в коем мы её запекаем к обеду.
- что ты, Серёженька?! я ж не про то то-то-то!..- на губах его жалобных, склизких, запрыгало счастье узреть дорогого дружка; и тугой заплетался язык, спеша доказать объясниться.
- А про чёчёчёчё?- ещё глуше навис чёрной тучей Серёга.