Роман повествует о реалиях белорусской столицы в 1993 году, незадолго до первых президентских выборов. Главный герой - молодой непризнанный поэт - жаждет творческого самовыражения, но сталкивается с жесткими законами литературного закулисья...
В этом философско-сатирическом произведении показана лживость и мракобесие чиновников от литературы, что окопались в редакциях еще с советских времен.
часть 1. Пятый лишний
1
Что именно выбило его из колеи, Василий Сурмач не понимал. Хмурый октябрьский день? Так еще вчера, при такой же погоде, чувствовал он себя более чем здорово. Может, увиденная сегодня в обеденный перерыв погребальная процессия? Да не так процессия, как парень в гробу. Так, молодой парень. Василий вообще не выносил смотреть на похороны. А кто любит? Эти отчаянные всхлипы, причитания. Ему всегда становилось тошно и жалко, болезненно жалко родственников покойного. Несчастные, им жить с этим кошмаром всю жизнь! Тогда невольно разбирал страх: а что если умрет кто-нибудь из близких? Ей-богу, не для его это нервов. И вот сегодня, который уже раз за последние месяцы, зловещим напоминанием мелькнуло: а и мне ж умирать! Эта подлая фраза упорно сидела в сознании. И делалось еще больней и страшнее оттого, что, как представлялось Сурмачу, знает об этой неотвратимости смерти один только он. Во всяком случае в СКБ завода, где работал двадцатипятилетний инженер Василий Сурмач, царила типичная суетливо-озабоченная жизнь, а на лицах сослуживцев не заметно было следов мыслей о вечном.
А между тем умирать всем. Василий рассеянно оглядел курилку, в которой сейчас находился. Рядом гомонили работяги из опытного цеха: про водку, про баб, - что они еще могут? А немного поодаль - интеллигенция: парни из соседнего сектора. Василий нарочно не подходил к ним. Как опостылели их банальные смешки, подтрунивания друг над другом, брань в адрес начальства, хвастовство своими коммерческими и любовными успехами! И досадно еще то, что сам он всегда поддакивает им да играет в ту же лицемерную игру языками. Дабы не выглядеть среди них несуразно. А кто они такие, чтобы перед ними заискивать? Вон тот, долгоногий с большой головой - Яшка Шизов, мнит себя остроумцем. Юмор у него грубый, постельный, хохот чересчур звонкий. Его сосед - Володька... как его, дылду... Малашевич, или Янушевич - тот больше молчит с глубокомысленной миной на лице, будто уж одним своим присутствием всех осчастливил. Жесты, мимика, слова у него искусственные. Все играет какую-то роль. Да и все они тут - актеры! Каждый преследует определенную цель, хорохорится перед окружающими. И скверно, что он сам, Василий, что-то из себя строит, волей-неволей, а показывает тому же Малашевичу себя с какой-то лучшей - не лучшей, а неестественной, не своей стороны. Зачем? Помрут же все!
С немой злобой Сурмач выплюнул недокурок. Тот полетел на цементный пол, упал около урны непотушенным. Василий двинулся к выходу мимо оживленной группы рабочих, мимо Шизова и Малашевича. "Сейчас долгоногий скажет что-то вроде: прочистил легкие? И сам же заржет", - подумалось Сурмачу по дороге.
Василия аж передернуло, словно кипятком его обварили: "Гаденыш! И так он каждый день, по раз тридцать - любому! Как он сам себе не опротивел!.."
Взлетев через два лестничных пролета на свой этаж, Сурмач наконец вспомнил, что наиболее тяготило его сегодняшним днем. Пуще мыслей о смерти, о тщете существования и всеобщей людской глупости душу его отравляла женщина, сейчас размашисто идущая ему навстречу. Это была Зойка Шальгович, неизменная и назойливая его любовница. Василий запланировал разобраться с ней окончательно и бесповоротно. Решил он это еще вчера вечером, когда не явился на загодя оговоренное свидание - в Зойкино общежитие. Перспектива мучительного разговора с любовницей весь день давила на подсознание, омрачала дух и понижала работоспособность.
История этого служебного романа до банальности проста. Василий выделил привлекательную Шальгович из прочих женщин отдела практически сразу после своего устройства на работу в СКБ. Статная, с мощными бедрами и высокой грудью, она, цокая по коридору, всякий раз просто кипятила его животную суть. Как, скорее всего, и большинства парней и семейных мужиков их учреждения. Слухи о Зойкиной "сговорчивости" неумолимо достигали не слишком тогда опытного в любовных делах Сурмача. Девушка была старше его на три года, ростом и весом - почти равная, и поэтому Василий не принимал никаких мер, чтобы в той или иной степени с нею сблизиться. Что, однако, не препятствовало ему каждый раз жадно провожать по коридору глазами ее соблазнительную фигуру, здороваться при встречах да понимать ее огневые взоры на свой лад. Воображение помимо воли рисовало весьма знойные картины несбыточных, как тогда казалось, отношений с Зойкой. Но... Однажды летом их завод не выдержал хитросплетений псевдорыночной экономики и остановил свою деятельность на пару месяцев. Всех принудительно, на минимальном денежном обеспечении, отправили в отпуска. Но на наиболее важных темах в СКБ отдельные люди остались. От их отдела в опустевших корпусах трудились Сурмач, пара-тройка приличных семейных мужчин и Зойка Шальгович. Каждый в своей лаборатории.
Как говорится, куда денешься с подводной лодки! Василий как-то невзначай и легко очутился в объятиях более чем сведущей, всегда голодной на известные утехи Зойки. Кой черт толкнул его заглянуть к ней за сигаретами! Хотя, нет! Она сама к нему постучала, затем чересчур долго курила у окна, кажется, пригласила к себе попить кофе. Да, именно так все и было: во время питья она всячески щурилась, потягивалась, демонстрируя и так и этак прелести своей богатой фигуры. А голос ее изливался нежностью, а взгляд пронизывал мужское изголодавшееся нутро просто ошеломляюще. Было жарко. Они подошли к отворенному окну, там курили. Шальгович потянулась через Василия будто бы за чашкой-пепельницей на подоконнике. Упругая грудь молодухи коснулась его груди, длинные волосы защекотали шею... Сурмач не помнит, как вскидывал Зойку на стол, хорошо запечатлелось одно: не он, а она затем раздевала его и делала все так бесстыдно и ловко, что через полчаса вышел Василий из той лаборатории с невнятным двойным ощущением, этаким вычурным сочетанием животного удовлетворения и целомудренного стыда.
Тем летом Василий часто ночевал в Зойкином общежитии. И всякий раз чувствовал себя изнеможенным телесно и нравственно ограбленным - настолько выматывала его эта страстная особа. Раздражали ее умственная ограниченность, нетактичность при встречах на работе, когда Шальгович всем видом показывала сослуживцам свое неравнодушие к нему. Она была слишком требовательная, эта дивчина. Она контролировала каждый его шаг, устраивала сцены ревности, хотела частых и продолжительных свиданий. Она едва ли не ежедневно звонила ему домой, угрожала заявиться собственной персоной и учинить скандал перед его родителями. Наконец, просто умоляла ее с ними познакомить. Явно набивалась в жены.
Она быстро наскучила Сурмачу, и он давно искал повод с ней распрощаться. И, как назло самому себе, уже второй год кряду, неизменно оказывался в ее пылких объятиях. Василий бранил себя за безволие, но никак не мог противостоять Зойкиным чарам и ухищрениям. Что он мог поделать, если тело его жаждало этой женщины неимоверно, невзирая на их полную духовную несовместимость, более того - на полное неприятие его душой внутреннего мира этой особы. Понятно, если таковой мир вообще имел место.
То была какая-то дикая, надуманная, непотребная борьба между ними - с интригами, кознями, каверзами. Вот на что спускались бесценные минуты молодой жизни! А Сурмачу, к слову, шел уже двадцать шестой год, и все чаще задумывался он о женитьбе на приличной девушке. Но Зойка сбила его вкус, развратила тело, которое не хотело слушаться голоса рассудка и требовало неистовой разрядки. Василий никак не мог сойтись с хорошей женщиной.
Так, эту постыдную связь надо было прекращать, и Сурмач решил быть с Шальгович непреклонным. Он исподлобья глянул на ее мощную фигуру, все приближавшуюся по коридору. Поравнявшись, лишь удостоил кивком головы и деланно полез на ходу в карман брюк - словно что-то искал. Но все же Зойка его тормознула.
- Это как, молодой человек, понимать? - Василий ощутил, как проворная рука юркнула ему под локоть и крепко его сжала.
Он стрельнул глазами вперед: оттуда приближались две женщины из его сектора. Если б никого поблизости не оказалось, можно было бы и отшить эту приставалу. Но сейчас Сурмач вынужден был отойти к стене, куда влекла его Зойка.
- Это что, привычка у тебя такая - вешаться на локти каждому встречному? - приглушенно и вместе с тем грубо ответил Василий. - Николаевна, там главный про меня не спрашивал?
Последние слова он обратил к Вере Николаевне, одной из поравнявшихся с ним сотрудниц.
- Да не видно его, гуляй дальше, - Николаевна, как показалось парню, вложила в эти слова определенную долю многозначительности.
Почему-то захотелось съездить Зойку по напудренному лицу, по этой самонадеянной ухмылке.
- У тебя, паря, с памятью нелады, как я вижу. - Зойка источала удушливый запах парфюмерии Сурмачу в ноздри.
- В каком смысле? - скроил недоуменную мину Василий, и оттого стал сам себе ненавистен.
По каким-то странным законам он вынужден был продолжать эту лицемерную игру, хотя с уст так и рвались грубые правдивые слова, брань.
- Ты что это дурака строишь?! - визгливо зашептала дивчина. - Где ты вчера был?!
Лицо Зойки исказилось от гнева, и Василий в который раз за последние месяцы подивился, как он может миловаться с таким агрессивным, хищным животным.
- Дома... - Василий жуликовато осмотрелся, тряхнул рукой и высвободил локоть от жестких пальцев любовницы. - А что?
- Вот морда! - забушевала Зойка. - Сам ко мне вчера напросился, я весь вечер от плиты не отходила. - Ты что, меня за девчонку принимаешь?!
"Хоть бы скорее нашла она себе подходящего хахаля! А то ж не отцепится!" - подумалось Сурмачу.
- Не ори! Разошлась... Не на базаре, - парень поправил помятый свитер. - Извини, не успел... непредвиденные обстоятельства... Потом потолкуем.
Он попытался отступить на несколько шагов. Шальгович схватила его за руку, сильно рванула на себя. Тогда Василий вынужден был больно стиснуть ее кисть и оторвать от нарядной одежды.
- Ты же на коленях ко мне приползешь! - заорала багровая от злобы любовница. Губы ее дрожали. Это предвещало истеричную сцену. - Свинья неблагодарная!
Шальгович уже всхлипывала, когда краем уха уловил Сурмач зычный голос главного конструктора сектора - своего прямого начальника. Петр Ефимович Москаленко, похоже с кем-то переговариваясь, приближался из рукава основного коридора. Поэтому Василию ничего не оставалось, как покинуть поле распри, так до конца и не разобравшись с треклятой любовницей. А чтобы не вышло эксцесса, пришлось, убегая, пообещать:
- Не психуй, загляну сегодня. Там и договорим... Извини... - бестолково пробормотал он, повернулся к Зойке спиной и устремился к двери своего конструкторского сектора.
- Когда, в какое время? Вася! - догоняли его выкрики обнадеженной Шальгович. Слишком громкие.
"Придушить бы тебя, ненасытная!" - мелькнула в голове Василия шальная мысль; он проворно прошмыгнул в сектор.
2
В лаборатории рабочий день подходил к своему завершению. По всем приметам. И хоть по закону работать надлежало еще около двух часов, душою сослуживцы были уже за проходной завода. Кто-то гонял чаи, кто-то предавался благопристойным светским беседам.
Василий сел за свой компьютер, суетливо загрузил чертеж и озабоченно нахмурил брови. Ждал прихода начальника. Рядом, за соседним компьютером, сидел Витька Крюков и, судя по всему, усердствовал отнюдь не на поприще опытного конструирования. Его аппарат был обращен к Сурмачу спиною, но по Витькиному живому и страстному взгляду, по напряженному выражению лица можно было безошибочно догадаться: человек занят игрой.
Крюков был заядлый любитель размяться в виртуальных играх и, по своей прирожденной сметливости, как только получил новый компьютер, поставил его тылом к входным дверям и столу начальника. Так как Петр Ефимович не имел привычки безотлучно находиться на рабочем месте и сновал из сектора в сектор, из отдела в отдел, а с Витькиного форпоста отлично просматривались входные двери, то можно было преспокойно заниматься любимым делом - электронными преферансами, гонками, тетрисами. При внезапном появлении начальника Крюков нажимал пару кнопок и переходил в режим чертежа, который всегда держал загруженным в системе "Windows".
...Начальник, видимо, заговорился на коридоре или заглянул в какую-нибудь из многочисленных лабораторий. Поэтому изображать напряженную деятельность Василию не было надобности. Работать же по-настоящему не хотелось. Он в основном завершил свою разработку три дня назад, но не спешил докладывать об этом Петру Ефимовичу, ибо отведенный на чертежи срок истекал только через неделю. Зачем на рожон лезть? Сурмач расслаблено отвалился на спинку стула и бездумно уставился на чертеж - как в стену...
Вскоре из аморфного фона галдежа сослуживцев Васин слух начал выделять внятные фрагменты. К примеру, кучка мужчин, собравшихся за его спиной, обсуждала перипетии вчерашнего футбольного матча в Лиге Чемпионов. Ругала главного тренера российского клуба, который развалил прекрасный коллектив, опозорил на весь свет и поставил его на грань вылета из Лиги еще до Нового года. Проскакивали и мотивы нарекания на повальный разлад экономики, из чего в конечном счете вытекают различные беды, невзгоды, спортивные поражения.
Две молодые женщины - Наташа и Света - чаевничали совсем близко от Сурмача. Смысл их разговора доходил до него наиболее четко.
- Разве можно дальше так жить! - сокрушалась Света. - Цены, как оголтелые, скачут, а нас утешают обещаниями повысить зарплату. Сволочи.
- И не говори ты, Светик! - страстным полушепотом подхватывала Наташа. - Тот год еще кое-как перебились, а теперь дочку в школу повели - ужас какие расходы! А тут еще завод мужа встал, голова им тресни!
- Они словно целью задались нас измордовать! Так как говоришь: в школу отправить - дорого? Мой Юрка в будущем году должен пойти.
- Не то слово! Тетради, дневник - покупай. Да и учебники - покупай: когда такое было? А одежда - думай как хочешь. Раньше хоть школьная форма была, стоила копейки, как помню. А свое дитя разве хочется плохо одеть? Каждый же выделывается, кто побогаче...
- Боже мой, вот довели страну, ироды! - подвела своеобразную черту Света.
За разговором женщины не забывали прихлебывать крепко заваренный чай да уписывать домашнее печенье с недурным аппетитом. Василия всегда раздражали такие закусывания в рабочее время. Резкие запахи вкусной еды отвлекали от непосредственной работы, задор до которой и так был у Сурмача слабоват. В их секторе ели часто, продолжительно и много. Здесь стоял ведерный электрический самовар, который в рабочее время не остывал никогда. Едва притащившись из дому, сотрудники начинали топить эту электрокачегарку, и в протяжение дня разными голосами объявлялось: "Самовар!", "Кипит!", "Выключайте!" И тогда вереницей тянулись к самовару сослуживцы с чашками и стаканами, куда загодя засыпалась заварка, кофе или какао. Заполнив емкости кипятком, инженеры возвращались на свои места, долго и со знанием дела настаивали эти напитки. Некоторые женщины со скуки сперва растирали растворимое кофе с сахаром, чтобы добиться пены. Чем вконец раздражали Василия Сурмача - он сызмалу не переносил лязга ложек о стекло и фарфор.
Петр Ефимович Москаленко просто истомился бороться с этими чаепитиями-перекусами и закрывал на них глаза. Как, между прочим, и на преждевременные уходы семейных женщин на обеденный перерыв и запоздалое с него возвращение. Он сам был многодетным отцом и не понаслышке знал, как трудно все добывается в магазинах на смехотворную зарплату. Кстати, под шумок перегуливали и парни, и мужики.
...Наконец вернулся начальник. Василий мгновенно вышел из оцепенения, сморщил лоб, положил пальцы на клавиатуру и всем корпусом подался ближе к экрану. Боковым зрением он примечал, как Москаленко обогнул загородку перед своим столом, вошел в проем и грузно сел на рабочее место. Сначала главный с бряцанием отомкнул сейф и долго что-то там перекладывал. Затем полез в ящик стола, копался там. Управившись, он умолк и (Сурмач знал это) углубился в рассуждения: кого б из сотрудников сейчас озадачить. Ибо начальник не мог сидеть без дела, а дел у него в данный момент не было.
- Лухвич Мария, - негромко, будто для самого себя, позвал Ефимович одну сотрудницу - стройную блондинку не самой первой молодости.
Такое обращение было его особенностью. Если же кто не расслышит, что чаще всего и случалось, он называл фамилию повторно - уже на все горло. Затем говорил подошедшему:
- Так заняты болтовней, что и не докричаться до вас? Или, может, дела все поделали?
- Чем занимаешься? - коварно поинтересовался главный. - Да ты садись, садись - не на допросе...
Скучающий Василий подслушивал их разговор.
- Как чем? Редуктор до ума довожу. Да и схема электробезопасности на мне...
- Какая схема?! Ты что, издеваешься надо мной, уважаемая?! - вскипел Ефимович. - Я тебе что дал делать? Усилительный каскад вот где меня душит! - Он выразительно показал на шее это место.
- А я вам еще тот раз... неделю назад доложила, что не возьмусь за него, покамест редуктор не одолею, - дерзко отвечала Маша.
- Что?! - Москаленко аж задохнулся от возмущения. - Да как... Да ты за кого меня... Да я или ты, наконец, командую?!
- А вы на меня не орите, - осадила его Лухвич. - Меня за тот редуктор опытный цех другой месяц донимает. А все из-за деталировки, которую вы мне подсунули будто бы готовую. Да у них сроду таких деталей не водилось!
- Ай, далась тебе эта дрянь! Брось пока что и не волнуйся.
- Так вы это начальнику отдела втолкуйте. Тогда увидите, что он скажет, - перехватывала инициативу Маша. - А только я знаю: не слезет он с меня с этим треклятым редуктором.
- Ты мне голову не морочь! Я только от Егоркина и вернулся. И там он меня аккурат за усилительный каскад песочил, а про редуктор - ни слова.
- А это уже не моя забота. Разве он вам велел именно мне каскад поручить?
- Так, я тебе сказал делать - делай! - главный сгоряча хлопнул по столу ладонью. - Я тут базары разводить не намерен.
- Так намеритесь, когда Егоркин вас через неделю застроит! - агрессивно ощетинилась Маша. - А то вы с ним хитренькие: друг на друга перепихиваете. А по отдельности каждый - меня дерет! Озадачьте вон своего любимца Крюкова или Меркулова. Дни напролет балдеют!
- Так, Мария Лухвич, - за неимением иных аргументов взял строго-официальный тон главный. - Я препираться не собираюсь, а просто вот здесь себе помечаю: "М.Лухвич - усилительный каскад. 9.10.93". И как себе хочешь. Заметь, датировано недельной давностью. И осталось тебе на все про все меньше двух недель...
Лухвич с немой ненавистью смотрела на начальника. Тот тоном победителя добавил:
- Вот так, обожаемая... Вот такие пироги... если полюбовно не хочешь...
Но последующие за сим события разворачивались весьма бойко и неожиданно.
Побледневшая Маша встала со стула и, невероятными усилиями сдерживая гнев, промолвила:
- Ладно, Петр Ефимович. Вы в ближайшие пять минут предполагаете никуда не отлучаться?
- А что? - пренебрежительно глянул на нее главный.
- Вы уж сделайте мне одолжение - чуточку посидите, - молодая женщина порывисто направилась в сторону выходной двери. Уже растворив их, громко метнула: - А вам позвонят.
И действительно, пока огорошенный последними словами подчиненной Ефимович чесал затылок да бестолково пересовывал по столу служебные бумаги, зазвонил внутренний телефон.
Василий, крепко заинтригованный и развеселенный вышеописанной перепалкой, так и наставил левое, ближайшее к начальнической загородке, ухо... Короче, судя лишь по ответам Москаленко и его смиренному голосу, телефонировал начальник отдела Егоркин. "Самый главный", видимо, поставил "главного" на место, напомнив, кто тут правит балом. Редуктор в данном случае победил усилитель, а несгибаемая Маша Лухвич - своего своенравного начальника.
Между прочим, у Маши были все основания недолюбливать Петра Ефимовича Москаленко, так как он явно обходил ее премиями, прогрессивками и инженерными категориями, всегда наваливал непосильную и скучную работу. И все из-за Машиной упрямой дерзости и горделивости. А может, был к ней неравнодушен? И такое случается... Во всяком случае Василий Сурмач с некоторых пор ловил себя на мысли, что охотно бы поладил с этой разведенкой Лухвич. Она была просто красавица. Правда, имела пятилетнего ребенка...
3
До окончания рабочего дня оставалось всего ничего, и Василий уже мысленно участвовал в запланированных на сегодняшний вечер мероприятиях, когда в "загоне" Петра Ефимовича раздался телефонный звонок. Он нахально рассек притихшую атмосферу лаборатории, где все треволнения текущего дня, казалось бы, улеглись...
Это позвонили из ремонтного цеха и сообщили, что Москаленко может забирать от них свою аппаратуру. Те минирадиостанции прозябали там два месяца (Сурмач заносил их на своем горбу), но угораздило же их отремонтироваться именно сейчас, под занавес заморочного рабочего дня, в такое ненастье.
Естественно, главный радостно поблагодарил мастеров ремонтного цеха и бодреньким голосом вызвал к себе Василия.
- Так, одевайся, - сказал начальник, - тут как раз станции отремонтировали. Дам тебе кого-нибудь на подмогу. Две ходки - и по домам.
Он уже обводил конструкторский зал орлиным взглядом. Но выбор был небогат. Молодые здоровые парни, как предчувствовали, разбежались кто куда. Витьку Крюкова Ефимович обычно не трогал по известной причине: он один владел новейшей компьютерной программой объемного конструирования, вел целую тему и был на особом счету у Егоркина. Крикливый и хитрый Крюков всегда сказывался занятым и заваленным работой. Одним словом, поставил себя как следует.
У Василия же не было никаких причин, чтобы отвертеться от роли вьючной скотины, а доказывать, что ты не ишак, а инженер, как-то не приходилось - для этого надо сначала перебраться немного на запад от державной границы. Посему он и на этот раз кротко принял сверхурочное задание, скрыл неудовольствие и поплелся к вешалке. Только пожелал, чтобы дали напарника покрепче - металлические ящики радиостанций в отдельности весили под семьдесят килограмм, а до ремцеха от СКБ было всего лишь полтора километра.
- Гриша, - окликнул главный одного пожилого конструктора, уважаемого в секторе человека, - где там у нас Кравчук или Сермяга? Не видал?
- Да где-то здесь вертелись... кажется, минуты три назад видел... - лукавил Гриша, так как упомянутые оболтусы имели обыкновение убегать домой примерно за час до окончания законного срока. - Может, в курилке они, или по лабораториям поищите.
- Я им поищу завтра... навек запомнят, - сердито буркнул Ефимович и схватился за трубку внутреннего телефона.
- На том конце линии долго не отвечали, затем кто-то вялый (Сурмач стоял рядом и все слышал) прогундосил:
- Слушаю... триста пятнадцатый сектор...
- Игорек, ты? - обрадовался Москаленко.
- Он самый...
- Это Петр, выручай! Слушай... Да не бойся, не про схему. Дай мне человечка помочь станции притащить... А нету своих, одни бабы! Кого - Матуса? Давай Матуса, только скорей! Пускай сюда бежит!
Сашка Матус был кротким деревенским парнем, работал здесь только год и потому всегда оказывался козлом отпущения. Выносливости ему было не занимать.
...От продолжительных и сильных дождей заводская территория покрылась серым хлюпающим веществом. Грузовики и автокары нанесли на разбитое асфальтовое покрытие дорожек тонны грязи, наделали в ней глубокие рытвины. Приличных пешеходных проходов тут просто не было, и потому Василий с Сашкой пробирались к складам, точно белорусские партизаны. Скользили неприученной обувью по колдобинам и выбоинам. Василий так один раз вообще упал и приземлился на вытопыренные руки. Ладони стали черными. Он было обрадовался, что не запачкал одежду, но тут же какой-то фургон вырулил из ближайшего тупика, повернул в их сторону и, припрыгнув на ухабе, щедро обдал молодых инженеров маслянистой грязью.
Нецелесообразно описывать весь их мучительный путь по расквашенной мокрым октябрем заводской территории. Скажем только, что, когда бедолаги доперли один семидесятикилограммовый ящик от складов к месту назначения, то даже толстокожий Москаленко не решился отправить их на вторую ходку. Вид парни имели ужасный.
Чертыхаясь, долго мылся Сурмач в туалете. Стирал мокрыми тряпками с брюк и куртки глинозем, насыщенный машинным маслом и всякой гадостью. Одежду все равно придется отдавать в химчистку. Это ясно. И если бы стоял вопрос просто добраться домой, он бы сильно не переживал за свой чумазый вид. Тем более что смеркалось рано. Да, как на грех, Василий был сегодня приглашен в гости. Не то чтобы в настоящие гости, а так - к одному приятелю, Димке Кулику, куда он всегда отправлялся без церемоний. Но сегодня там предполагаются девушки, и хотелось иметь более-менее респектабельный вид.
Чтобы опять не плюхнуться в какую лужу, из завода Василий выбирался кратчайшим путем - через центральную (не свою) проходную. Бдительный старик вахтер заметил несообразность пропуска Сурмача и хотел было остановить нарушителя... Як получил такую порцию отборного мата, что, потрясенный, осел на свой стул.
Сбежав с крыльца, Василий устремился пешком в сторону проспекта. Тут было недалече. Чтобы хоть немного подсластить безрадостный будний день, он купил в придорожном торговом киоске бутылку пива и на ходу его выпил. Малость полегчало. А после двух сигарет, выкуренных друг за другом, он окончательно убедил себя ехать к Димке Кулику. Заляпанную куртку он снимет в прихожей, да и со штанами можно что-то придумать.
Проспект, как река, тек перед Василием. Правда, течения было два - встречных. Фары и подфарники машин, включенное уже искусственное освещение, подсвеченные изнутри витрины и отдельные огоньки сигарет придавали развернутому перед Сурмачем пейзажу сказочный вид. Направо, за речным мостом, проспект взбирался на большой пологий пригорок. Вдоль русла магистрали громоздились высокие старые здания, производя впечатление крутых берегов. Как маленькие пещерки с кострами у своих входов, сверкали в октябрьских сумерках окна квартир. Троллейбусы то и дело срывали с проводов брызги искорок, которые, не долетая до асфальта, растворялись, погашенные влажным воздухом. Множество дел свершится сегодня под эту мелодию. Сколько людей влюбятся друг в друга, сколько разругаются и расстанутся навсегда! Крик не одной новорожденной души вплетется в этот блюз, и, увы, не одна душа распрощается с землей этим волшебным вечером.
Подобные рассуждения вертелись в голове Василия, пока он приближался к автобусно-троллейбусной остановке. Но они исчезли внезапно и бесповоротно, чуть только ему довелось принять участие в борьбе за место под солнцем. А именно: штурмовать с гудением и скрипом подходящий транспорт. Первые две попытки влезть в нужный номер автобуса успехом не увенчались. Целенаправленные мужики и тетки с торбами, а также редкие, но не менее напористые старики и старухи легко оттирали Сурмача от входных дверей. Хоть был он человеком довольно высокого роста, а телосложения вовсе не худосочного. Парню недоставало нахальства. Поэтому перед третьей попыткой, дабы окончательно не иззябнуть на пронизывающем ветру, он вынужден был забыть о таких исключительно человеческих качествах, как добросердечие и чуткость к ближнему. Он ринулся сквозь толпу диким зверем и преуспел. И хоть сидячее место занять не удалось, продраться вплоть до окна и спрятаться за поручень Василий смог.
Ехать ему надлежало остановок восемь. Парень то и дело упирался руками и коленями в стенку салона, выставлял зад, таким образом защищаясь от толкотни и удушья. Но спустя несколько секунд сокрушающая толпа снова приплющивала его лицом к стеклу, вминала железный поручень в правый бок. Слух беспрерывно тревожили яростные вскрики.
- Эй, куда прешь, чтоб тебя разорвало!
- Ну, молодой человек, вы что - озверели?!
- Убери зад, недотрога!
- Это ж кошмар, лю-юди!
- Я тебе, интеллигентская морда, ноздри повырываю!