Сашка угрюмо плелся по скользкой от ледяного нароста улице, сшибая палкой снежные головы с заборов и веток. Старая шапка съехала ему на глаза, перекрученная лямка спортивной сумки сдавливала плечо, но он, словно бы и не замечая, двигался дальше. Ему было больно и досадно смотреть на все: и на нарядные елки в окнах соседей, и на горластых ворон, и на краснощекого картонного деда мороза, улыбающегося ему с витрины магазина подарков. И, конечно, больше всего он злился на приятелей, с которыми час назад играл в хоккей: после жаркого матча у него пропала коробка из-под папирос, в которой он прятал последние деньги. Как Сашка ни искал, бесценной пропажи ему найти так и не удалось. Теперь в его душе клекотал страшный, всеразрушающий гнев, и на его лице пролегла такая глубокая тень разочарования, что встреченная им по дороге старушка с бидоном молока с укоризной покачала головой. Но он не удивился и не придал этому значения: он привык к косым взглядам, в которых сквозили предостережения и упреки.
Сашка шел один, с распухшей губой − напоминанием о недавней ссоре на стадионе. Губа еще болела, и он время от времени срывал сосульки с каменных выступов и прикладывал лед к синяку. Возвращаться домой Сашке не хотелось: жалко было расстроить мать очередной ссадиной. Пусть уж сначала опухоль чуть-чуть спадет, чтобы было незаметно. В школе Сашка не был уже недели три, отговорившись от учителей придуманной болезнью.
К великой радости Сашки, после получаса скитаний по захолустным дворам он увидел на одной из детских площадок неумело слепленного снеговика. Подойдя ближе, он с силой ударил снежную фигуру. Кулак проделал вмятину в белой груди снеговика, и Сашка принялся наносить удар за ударом, срывая злость. Он представлял перед собой ухмыляющуюся рябую рожу Генки из восьмого дома − это точно он подговорил ребят украсть деньги, положив конец долгой дружбе. При этом воспоминании обида еще сильней жгла ему душу, и Сашка с ожесточением крошил улыбающееся снежное лицо, слепленное маленькими детскими ручками. Глядя на изуродованную фигуру перед собой, Сашка с досадой подумал, что отец, будь он жив, не одобрил бы этого.
Сашка гордился своим отцом-летчиком. Когда несчастный случай унес его жизнь, мальчику было восемь лет. Детская память мало что могла задержать крепко, но один урок отца Сашка запомнил на всю жизнь. Бывало, летчик сажал сына рядом с собой и, гладя его по волосам, говорил: " Беги, Санька, от злых путей: по ним идти, что по кругу блуждать. Тянись к добру и будет тебе счастье". Что мог ответить отцу теперь пятнадцатилетний Сашка после того, как его так жестоко предали?
Наконец разрушенный снеговик упал ему под ноги. Выпустив гнев, Сашка совершенно не знал, куда бы ему еще податься, и огляделся вокруг. Внезапно до его ушей донеслись радостные детские крики, визг и смех. На этот гомон накладывался басистый голос, по-доброму густой и звучный. Сашка мгновенно вспомнил обладателя этого голоса − настолько прочно его облик врезался в память. Имени его он, правда, не знал, но в округе этого человека звали просто − Трубач. Такое прозвище ему дала местная шпана за тот самый глубокий голос. Трубачу было около сорока пяти, и в городке он прославился тем, что активно помогал сиротам из детских домов. В свободное от работы время он часто помогал в школах и детских садах. У него была повреждена нога, и ходили слухи, что свою травму Трубач получил на какой-то недавней войне. Побывав на грани жизни и смерти, почувствовав чужую боль, он внутренне изменился. Трубач посвятил жизнь чужим детям, не имея собственных. Для того чтобы им никогда не довелось пережить страданий, свидетелем которых он стал на войне.
Ноги сами понесли Сашку в сторону голосов. Он помнил, что сейчас канун Рождества, и в это время каждый год Трубач раздавал благотворительные подарки. Они были недорогими и маленькими, но никто не сетовал на это: и небольшое добро греет душу. Сашка поднялся по скользкой крутой тропинке, руководствуясь слухом, и очутился на площади перед домом культуры. В центре нее красовалась нарядная рождественская елка, увешанная гирляндами и блестящими шарами. Под елкой нестройными рядами толпились ребятишки-детдомовцы. Их раскрасневшиеся лица светились безмятежным счастьем. На ступенях перед дверьми стояли несколько воспитателей и улыбающийся директор дома культуры. Трубача с ними уже не было; видимо, он зашел внутрь. Сашка замер, разглядывая толпу, и в это время по приглашающему жесту директора дети гурьбой ринулись в открытые двери.
Сашка несмело двинулся следом за ними. Торжественная красота помещения восхитила и заворожила его. Протиснувшись сквозь толпу, он вдруг увидел перед собой самого Трубача. Раньше Сашка никогда не видел его так близко, и стал с интересом вглядываться в его лицо. У Трубача были седеющие волосы, бледноватые губы, бугристый нос и совершенно удивительные глаза. Они были по-настоящему молодые и смотрели на собравшихся с такой любовью, с такой жизненной силой, что Сашка поневоле загляделся на эти глаза. Трубач сидел на стуле в центре зала и качал на руках смеющуюся веснушчатую девчушку лет пяти. На столе рядом с ним были аккуратно разложены блестящие свертки. Заметив Сашку, Трубач посмотрел на него и весело ему подмигнул. Под этим ласковым и заботливым взглядом мальчику почему-то стало неуютно, и он поспешил отвернуться и затеряться в толпе. "Неужели он меня знает? Но откуда?" − думал Сашка. Он уже собирался уходить, как вдруг Трубач встал и подошел к тряпичной сумке, лежащей на подоконнике. Раскрыв ее, он достал оттуда ароматный леденец и протянул его девочке. Та захлопала в ладошки и залилась восторженным смехом, а Сашка заметил, что Трубач забыл закрыть сумку. Подойдя поближе, Сашка заглянул внутрь. На дне сумки виднелся бумажник. У Сашки захватило дух при мысли, что содержимое бумажника может с лихвой покрыть украденные у него деньги.
Сашка с ребятами не раз на спор воровал помидоры на рынке и делал это столь незаметно и искусно, что никогда не попадался. Копеечные овощи не шли ни в какое сравнение с настоящими деньгами! Мальчик огляделся. Трубач сидел к нему спиной, воспитатели увлеченно что-то обсуждали, а столпившихся вокруг Трубача детей интересовали только подарки, которые он им вручает. Сашкины руки тряслись, пальцы чувствовали неприятный холодок. Внезапно он подался вперед, хищно схватил бумажник и молниеносно засунул его в карман. Вокруг никто ничего не заметил. Сашка стал рывками пробираться из толпы к двери, и вдруг поймал пристальный взгляд Трубача. Страх на мгновение парализовал его, и он с огромным усилием заставил себя как ни в чем не бывало выйти из зала. Закрыв за собой дверь, он кинулся бежать по коридору, по памяти пытаясь найти путь к выходу.
Сашка остановился, чтобы перевести дух, только когда рождественская елка осталась далеко позади. Он испытывал самые разные чувства: и радость, и страх, и стыд. Сашка был уверен, что ему удалось восполнить свою потерю, но к восторгу примешивалось ощущение тяжкой вины. Сашка решил не появляться дома до вечера, переждать на каком-нибудь пустыре: его не отпускал страх, что Трубач обратится в милицию. Но сначала ему нужно было получше рассмотреть свою находку, а вокруг, как назло, было слишком многолюдно. Наконец, завернув в первый попавшийся подъезд, он дрожащими пальцами раскрыл бумажник. К его ногам упало несколько монеток. Сашка судорожно выдохнул. Бумажник был пуст.
***
Прошло два дня, в милицию Трубач так и не обратился. Сашка носил кошелек с собой, боясь, что его случайно обнаружит мать, которой он старался по возможности не смотреть в глаза. Он по-прежнему пропадал целые дни напролет, слоняясь по городу в одиночестве. С бывшими друзьями общаться не хотелось: доверие к ним было утеряно навсегда. Поначалу Сашке удавалось избегать встреч с ними, обходя дальней дорогой их излюбленные места, но в конце концов он все-таки наткнулся на гуляющую компанию. Их было трое. Первый − Генка, до недавнего времени искусно притворявшийся его лучшим другом. Второй − Вадик, озлобленный на жизнь беспредельщик, гроза всего района. Он был старше Сашки и Генки на два года. Имени третьего Сашка не знал.
Генка по-дружески хлопнул Сашку по плечу, но тот грубо оттолкнул его руку. В Генкиных маленьких глазках зажглась злоба. Троица обступила Сашку. Тот чувствовал, что Генка готов броситься на него в сию же секунду, но не смеет сделать этого без позволения главаря. Но Вадик молчал, ковыряя носком ботинка снег. Ему было глубоко наплевать и на Сашку, и на продажного Генку. Вдруг на рябом лице Генки засияло отвратительное торжество, и он издевательски протянул:
− Вадик, а знаешь, где два дня назад малыш Сашенька утирал слезки после драки? В норе у Трубача. На коленках ползал, ботинки ему лизал за подарочек.
Вадик загоготал, и вслед за ним разразились смехом оба его спутника. Сашка покраснел, пелена гнева помутила его взгляд, и он подался вперед, с размаху ударив Генку по лицу. Смех застыл в горле Вадика, и он, переменившись в лице, шагнул к Сашке. Генка выпрямился, поспешно утирая потекшую слезу: главарь этого не одобрит. Сашка изо всех сил не поддавался желанию убежать, с трудом вынося тяжелый взгляд Вадика. Тот приблизил к нему свое лицо и тихо, но так, чтобы все слышали, произнес:
− Завтра утром. На заброшенной стройке.
С этим он развернулся и ушел, за ним засеменили его дружки. Сашка стоял как вкопанный: он слишком хорошо знал весь ужас брошенных Вадиком фраз. Для ребят его школы эти слова были равносильны приговору. Как в полусне, Сашка побрел прочь от места злополучной встречи.
Домой Сашка возвращался к ночи. Он смертельно устал, ему казалось, что он вот-вот рухнет лицом в снежную корку, и тут внезапно его кто-то окликнул. Повернувшись на голос, он увидел знакомого с соседней улицы, Сережку. Сережка был на два года моложе Сашки, щупл и малоросл, с компанией Вадика не знался, чем всегда вызывал Сашкино доверие. С пониманием качнув головой, он тоненьким голоском быстро спросил:
− Вызвали, да?
Сашка поморщился. Было неприятно, что о дневном происшествии успело узнать полшколы.
− Пойдешь?
− Не пойду. − В Сашке вдруг загорелась обреченная решимость.
− Хуже будет. Лучше иди.
− Не пойду, и все тут. Пересижу на пустыре.
Сережка фыркнул, качнул головой и прошел мимо. Сашка стал подниматься по ступеням к подъезду, размышляя, спит ли уже мать или еще нет...
***
Они появились внезапно, из-за угла, когда Сашка отвлеченно ковырял гвоздиком оледеневшую рябину. Впереди шел Сережа, за ним − Вадик, Генка и остальная разбойничья ватага. Генка улыбался ровно такой же улыбкой, какую видел на его лице Сашка в годы тесной дружбы. Каменное лицо Вадика было непроницаемо. Все молчали − говорить было нечего. Сашка положил гвоздик и сделал шаг навстречу процессии. Поневоле он смирился с бесполезностью сопротивления − пусть бьют, он все равно не попросит снисхождения. Он лишь удивился, что Сережка, указав на него, отвернулся и затрусил обратно. Может быть, совесть не давала покоя...
Когда они приближались к нему, Сашка вдруг услышал странный звук − легкий, несопоставимый с грузными шагами окружавших его беспризорников. Он вспомнил, что с таким звуком щелкает по льду тросточка и обернулся. Решительной и твердой походкой к сборищу двигался Трубач. Он словно бы вырос и казался плечистее и моложе. Внезапно он напомнил Сашке отца.
Неожиданное появление Трубача было поразительным, но не давало особой надежды: Сашка знал, что Вадик не боится никого. Страха в Сашке почему-то почти не осталось, и он лишь с интересом наблюдал сложившуюся перед ним картину. Трубач остановился прямо перед Вадиком, неотступно смотря ему в лицо. Глаза Трубача, удивившие Сашку во время первой встречи, сейчас вызывали у него восторг и зависть: в них мерцала такая могучая сила, что, казалось, они излучают свет. Вадик и Трубач уставили взгляд друг на друга. Стало тихо. Все вокруг замерли как один, мгновения потянулись, словно вечность. Сашка не знал, сколько длилось это безмолвное противостояние.
Вадик отвел взгляд первым. Он наклонился, покраснев и задыхаясь, и с каждой секундой, пока он смотрел вниз, таяло его лидерство. Сашка видел, как у него на виске пульсирует жилка. Тем временем беспризорники стали медленно расходиться, стараясь ускользнуть от страшного взгляда Трубача. Последним, ковыляя, ушел Вадик. И, когда он скрылся за поворотом, Сашка больше не смог сдерживаться и в первый раз в жизни заплакал. Он не пытался остановить поток слез, и все протягивал обнимающему его Трубачу кошелек, извиняясь и придумывая ненужные оправдания... А невдалеке, сияя золотыми куполами, белая церковь оглашала округу колокольным звоном прощения.