- Они поставили под вопрос мое пребывание снаружи или нет?
Ника сидит на самом краешке моей кровати, ловко бегая пальчиками по волосам и заплетая их в косичку. В отличие от всех остальных, она не избегает моего взгляда, а, наоборот, с укором смотрит прямо в глаза.
- Плачь или танцуй, но нет. С побочным эффектом таблеток мало кто может справиться.
Закрываю глаза и кладу сверху холодные пальцы. Я проснулась с мыслью о том, что меня упекут обратно - всё соответствовало этим мыслям, особенно комната, в которой я проснулась. Одноместная, с запертой снаружи дверью. Но Ника, расшугавшая всех молоденьких медсестер своей громкой бранью, решила разъяснить ситуацию, пока я, как она выразилась, "не забила себе мозг ложными выводами" [я переделала это в более-менее приличную форму, потому что она сказала это намного грубее].
- Значит, как только я внушу им, что не представляю никому угрозы, - Ника добавила "и самой себе", - то смогу выйти отсюда?
- А то. И вряд ли тебя будут пускать куда-то ещё помимо крыла, в котором обитает Мценский. Кстати, он доволен твоей вспышкой гнева.
Убираю пальцы с глаз и смотрю на Нику - она внимательно смотрит на меня, покусывая нижнюю губу.
- Это не лучшая твоя шутка, - вздыхаю я и сажусь рядом, свешивая ноги с кровати.
- Это и не шутка. Лучше поговори с ним сама, - она встает и идет к двери. Останавливается и смотрит на меня так, как будто видит в последний раз. - Ты меня пугаешь, подруга. Я помню все твои панические атаки и то, как держала твои волосы, пока из-за таблеток тебя наизнанку выворачивало, но это...
- Накопилось, - пожимаю плечами и смотрю куда угодно, лишь бы не на неё. - Столько всего произошло с моего последнего визита к Мценскому.
- И Матвей стал последней точкой кипения? Рената! - Она подлетает ко мне и, в порыве чувств, не зная, что делать, прыгает прямо на кровать. Чехонина дергает меня за волосы, чтобы я тоже встала на кровать. - Рассказывай.
Первое, о чем я подумала - поздно спохватились, я и она. Я, что сразу ей не рассказала, потому что, быть может, мне бы сразу же полегчало - это же Ника. Мы вместе с ней учились целоваться на помидорах, хотя никогда не верили в то, что действительно когда-нибудь попробуем это. Мы вместе пробовали курить в роще - у кого-то это вошло в привычку, а кто-то давился аж до слез. Мы точно так же прыгали на кровати, когда узнали, что меня выпишут отсюда.
Встаю и начинаю прыгать. С каждым новым отталкиванием ног от матраса я чувствую, как мне становится легче - как будто бутылку переворачивают, и из неё выливается вся стухшая вода. Я говорю без остановки, да и вряд ли Ника хочет меня остановить.
Из-за прыжков чехонинская коса расплелась, и её волосы подпрыгивают вместе с нами, крутясь вокруг нас, словно одеяло из лучей весеннего солнца.
Второе, о чем я подумала - было бы здорово жить с такой легкостью на душе. В окружении её рыжих локонов я чувствую себя защищенный, будто лежу дома под своим одеялом, никакой гаптофобии нет, а экзамены сданы, и никто не говорил "ты мне нравишься".
Вечером мама привозит мне одежду и с каменным лицом выслушивает "мою" версию произошедших событий. Вряд ли она слышала и половину сказанного, но я благодарна ей за кивок в конце рассказа и фразу "позвони, как тебя отпустят отсюда".
После я иду к Мценскому, волоча за собой капельницу, иголка от которой воткнута мне в руку - я не переношу иголки в коже, да и вообще любое прикосновение к коже, кроме тканей, воды и ветра, но выбора особо нет. Никто толком не объяснил, что в меня вливают, да и я не особо пыталась узнать.
Дверь его кабинета открыта настежь. Стучу по дверному косяку и, дождавшись его "входите", захожу внутрь и плюхаюсь на свое место. Мценский закрыват окна и задергивает шторы.
- У меня хорошие новости, Рената.
- Вы вливаете мне какой-то яд, который подействует, когда я усну, и вам больше не придется со мной возиться?
- Больше оптимизма, - он садится в свое кресло и разглаживает образовавшиеся складки на брюках. - Мы посоветовались с врачами и пришли к выводу... А, об этом позже. Ты помнишь Матвея?
- Глупый вопрос, - откидываюсь на спинку кресла, дергая за собой капельницу. - Сколько ему швов наложили?
- Это я попросил его спровоцировать тебя.
Слышу, как сердце пропускает несколько ударов. Я даже рада, что сейчас сижу, а не стою.
- Это было частью твоего лечения. По планам медиков и экспериментальной группы, твой выход из Рокотовки и нахождение в людных местах должны были усыпить твою бдительность и заставить, - он быстро листает свои записи, - твоего "Зверя" отступить. Но ты научилась избегать панических атак в людных местах, ты научилась контролировать их.
Я не знала, что сказать, поэтому просто кивнула.
- Все психологические тесты, которые я проводил с тобой, провалились. Если бы ты была честна со мной, то нам бы не пришлось прибегнуть к помощи Матвея. Никина гаптофобия поддается лечению и она уже готова выйти отсюда, но не ты.
- То есть вы оставите меня здесь?
- Нет.
- Значит, вы выпустите меня обратно?
- Да.
- Тогда я вообще не понимаю, о чем мы тут с вами говорим.
- Ты блокируешь панические атаки в общественных местах, но ничего не можешь поделать с ними, когда испытываешь сильные эмоции. Резинка на руке давным-давно перестала тебе помогать, так что отдай её мне.
Он вытягивает руку ладонью вверх и ждет. Такое чувство, что у меня сейчас отнимут соску и скажут, что её украла мышка. Со второго раза у меня получается снять резинку и отдать её Мценскому, не касаясь его ладони, пальцев или кожи.
- Таблетки пили ты и Ника, - он многозначительно поднял брови. - И, как ты думаешь, кто действительно их пил?
- В нашем с ней случае с вашей стороны вообще законно давать нам таблетки, да ещё и использовать эффект Плацебо?
- По этой фобии вообще мало какой-то либо информации, плюс на практике она почти всегда вылечивалась тем способом, который ты умудрилась избежать, - Доктор Мозг слегка улыбнулся. - Поэтому мы решили узнать, на каком точно уровне её стоит лечить. И вот результат.
Он замолчал. Я поставила руки локтями на колени, а сама положила голову в ладони. Ну конечно, у него был план моего лечения с самого начала.
- Ника почти избавилась от неё, - он тянет слова, будто мед с ложки тягуче капает в чай. - Ей осталось почувствовать "толпу", и если всё пройдет гладко, то мы дадим ей таблетки, - последнее слово он особенно выделил, значит, принимаемые ею пустышки поменяют на настоящие лекарства, - и она свободна.
- Тогда зачем всё это? - Не могу контролировать свой голос, поэтому на слове "это" он заметно подлетает на октаву вверх. - Зачем вы меня выпускали? В чем был смысл моего лечения, когда за один месяц вы могли выпустить отсюда Нику и дать ей пожить по-настоящему?
- Её случай слишком прост, - Мценский удивленно смотрит на меня, как будто говорил это уже в сотый раз. - Мы пришли к выводу, что больше узнаем о лечение этой болезни, если перекинем все идеи и домыслы на более слабую пташку.
Пташку. П т а ш к у. Пташку.
Молча встаю, отдираю от руки пластырь со шприцом, толкаю ногой капельницу на пол и иду к двери.
- Только не говори мне, что сейчас пойдешь к доктору Измайловой и совершишь акт самопожертвования, потребовав выпустить Нику, а себя положить обратно.
Сжимаю дверную ручку так сильно, что если бы захотела, то вырвала бы её из двери с корнем. Вот в чем сильные стороны мозгоправов - пара разговоров с тобой, и они уже знают все твои слабые и сильные стороны.
- Сама подумай, - голос Мценского не поменялся - всё такой же размеренный и успокаивающий. - Ты изначально была тем человеком, в котором гаптофобия пустила корни. Мы были уверены в том, что Ника быстро справится с ней, но вот загвоздка - она познакомилась с тобой.
- Не отходите от темы, - сажусь на пол и прислоняюсь спиной к двери. - Я не хочу знать, по каким причинам вы держите тут мою подругу. Тем более, я не хочу знать ничего о ваших корыстных целях на наше лечение. Словесно подчеркиваю - наше.
Мценский понимает, о чем я говорю, и буквально на глазах преображается - возвращается к тому Мценскому, который обычно принимает меня в назначенное время и пытается выведать все мои детские страхи.
- В целом, твой выход из Рокотовки помог тебе адаптироваться к жизни с людьми, а также научил успокаивать "Зверя". Но какая перед нами стоит задача? - Перед вами стоит задача помириться с женой и вернуться к нормальной жизни, господин Мценский, потому что на вас снова носки разного цвета. - Правильно! Искоренить его. Мне нужно было знать, что ты делаешь во время отчаянных ситуаций, а чтобы узнать, нужно было воссоздать её. Я достаточно провел времени с тобой, чтобы узнать в тебе язвительного и бунтующего подростка, которого легко разозлить, если он столкнемся со своим анимусом.
- Вы хотите сказать, что...
- Ты разозлилась, когда Матвей пообещал то, что не может выполнить сам - тут я согласен, с его стороны это было глупостью, пообещать Диме выздоровление, которое ему не способны дать даже врачи. Но ты разозлилась ещё больше, когда он начал упрекать тебя в бездействие. Это так или вы просто начали обзывать друг друга как буйные тринадцатилетки?
- А у вас какая версия произошедшего? - Звучит очень кисло и ядовито. - К чему больше склоняетесь?
- Я склоняюсь к тому, - он щелкает ручкой, - что в ситуациях с ярко-выраженным эмоциональным фоном твоя гаптофобия отступает. Мало того, что ты смогла прикасаться, так ещё и покусала человека - это и есть прогресс.
- Прогресс? - Чувствую, как холодной волной на меня накатывает истерика. - Это вы называете прогрессом?!
- Он сам согласился мне помочь, - быстро произносит Мценский, опережая мою дальнейшую брань. - Нужно просто снять твой психологический блок, который полностью завязан на твоем эмоциональном восприятии - тогда гаптофобия начнет отступать, - последние слова прозвучали как вердикт божественного суда. - И ты сможешь жить дальше. Без неё.
Мне захотелось встать, вставить иглу обратно в руку и пойти проспать лет шестьсот. После всего того времени, что я провела здесь, мне наконец-то заявляют, что мы знаем, что с тобой делать и как тебя лечить. Уж не знаю, что в таком свете событий будет разумным - пойти плакать или танцевать на кровати от счастья.
- Долго же вы до этого шли, - хрипло произношу я, не в силах сдержать эмоций. - Когда мы начнем лечение?
- Как только ты будешь готова ехать домой. В этот же день выпишут Нику. И Матвея.
- Матвей меня вообще не волнует.
- Скажи это укусам на его руке.
- Собираетесь пристроить его ко мне в качестве надзирателя?
- Нет, просто твои действия и его природная бледность заставили врачей скорее выписать его отсюда и вернуть к нормальной спокойной жизни, где его не будут мучить ночные кошмары с реками крови.
Я не могу сдержать улыбки. Все дети, находящиеся здесь, пытались надавить на жалость врачей, но это было просто апогеем всех просьб, слез и жалостливых постановок.
- Так и сказал?
- Так и сказал, - улыбается мне в ответ Мценский.
- Скатертью дорога.
Встаю, отряхиваюсь и выхожу из кабинета Мценского.
Мне нужно время, чтобы выстроить план дальнейших действий, включая возможность избавления от гаптофобии. И освобождение Ники. И бледнолицого. А ещё разобраться с Максом, раз и навсегда.