- Ананас? Зачем тебе ананас? У нас же есть ананасовые дольки в банках.
Сижу за кухонным столом и смотрю, как мама разбирает сумки с вчерашними покупками. Я не намеревалась рассказывать ей о том, что произошло в супермаркете, к тому же она считала себя виноватой, ведь когда я подошла к машине с сумками, её до сих пор не было, а телефон был недоступен - застряла в обувном магазине на цокольном этаже.
По приезду домой мы просто кинули пакеты с едой на кухне, убрали те продукты, которые нуждались в холоде в холодильник и побрели по комнатам спать - не столько изматывает дорога, сколько нахождение в машине в сидячем положении. И это если не брать во внимание размер этой самой машины.
- Диета, - пожимаю плечами и отпиваю чуть-чуть воды из стакана.
- Ты столько не съешь.
- Ну, я же не буду его весь в рот засовывать. Ты же умеешь делать всякие фруктовые салаты, вот и пустишь его в ход.
- А это что?
Мама достаёт недлинный чек, вертит его в руках, а затем, растянув губы в загадочной улыбке, кладет его на край стола. Взлохмачивает руками недлинные светлые волосы, поправляет съехавшую на одно плечо серую спортивную толстовку и, взяв с собой кружку чая, уходит в гостиную. Если особо не всматриваться, то я бы ещё поспорила, кто из нас мать, а кто дочь - то ли моя мама слишком продвинутая в выборе одежды, что иногда нас принимают за сестер, то ли генетика хорошая, потому что эта женщина слишком хорошо выглядит под свои сорок. Я бы даже сказала, тут не обошлось без магии или ботекса, но ничем свои догадки подтвердить не могу.
Слышу, как щелкает телевизор, и кто-то завывает очередную песню о своей безответной любви к девушке. Перетягиваюсь через стол и беру чек - на обратной стороне написано имя, подчеркнуто, а снизу выведены уходящие вверх цифры.
- Так кто такой Максим? - мама останавливает меня своим вопросом прямо в коридоре - я стою в проходе и раздраженно мну пальцами исписанный чек.
- Ну, - я чешу левую руку, на что моя мать, словно орлица, вскидывает голову и внимательно смотрит на руку. Я прям таки слышу, как быстро крутятся извилины в её светловолосой голове. - Ты и так всё прекрасно понимаешь.
- Конечно, - она возвращается к чтению телепрограммы. - Моя дочь красива, молода и с ней знакомятся в общественных местах - мне стоит чего-либо опасаться?
- Глупый вопрос, - отрезаю я. - Если ты, конечно, ещё помнишь о моей проблеме.
- И ты не убежишь с каким-нибудь студентом-физиком в Тамбов?
- И оставить тебя заботиться об этой волосатой шавке? - Пробка, лежавший у маминой ноги, повернулся мордой к спинке дивана. - Да ты о нем забудешь на второй день моего отъезда.
Мама ничего не ответила - может, та штука, которая называется "ген ответственности" кольнула её где-нибудь внутри. Ну, или ген материнства, который, возможно, она когда-то продала - недолгое время после ухода отца я думала, что мама придет в себя, но она не приходила, поэтому просто решила сама решать происходившие и подступающие проблемы.
Конечно, со временем, она вернулась в колею жизни, стала жестче по отношению к мужчинам, которые вились вокруг неё, здороваясь и приговаривая, какая чудесная погода, но это не возвращало мне те два года, когда она не хотела слезать с дивана и пересматривала все сезоны "Секса в большом городе".
- Так ты звонить будешь?
- А зачем? - беру с тумбочки плеер с наушниками. - Кажется, года четыре назад я стерла надпись со лба "хочу парнишку, чтобы дарил мне цветы на праздники, и мы каждый месяц отмечали годовщину наших сопливых отношений".
- Кому-то не хватает любви, - вынесла вердикт мама, глядя на Пробку. Тот неотрывно смотрел на неё - не дурак, знал, кто его больше любит и кто больше насыплет корма в миску. - Погладить кота не хочешь?
- Чтобы он мне кишки выпустил? Ни за что.
- Зря папа показал тебе в детстве "Зомби по имени Шон".
Останавливаюсь в проходе и слегка поворачиваю голову, чтобы видеть маму боковым зрением:
- Зря он вообще был в нашей жизни.
***
Погода не располагала приятными условиями для пробежки, но мне нужно было проветрить голову, так что я просто переоделась, взяла с собой плеер и пошла к условному месту в парке, где все бегающие обычно собирались вместе.
По расписанию сегодня был не беговой день, но все должны были отписаться Диане на счет диеты. У меня была репутация человека опаздывающего и крайне забывчивого, так что вряд ли она ждала от меня чего-либо. Диана никогда не задавала вопросов о нелюдимости, поведение или ещё о чем-либо, у неё было всего лишь три основных правила, которые нельзя нарушать.
В основном, все бегали, разделившись по группам. Я бегала одна либо впереди всех, либо размеренно плелась сзади, с наушниками в ушах и музыкой почти на полную громкость. Большинство бегало из-за того, что это стало популярно, другие хотели убрать ляжки к лету, а кому-то это помогало собраться с мыслями - я подхожу только под одну категорию.
Бег - не так опасно, маловероятно получить ушибы или раны, а тем самым обращаться к медикам, да и полезно. Конечно, Мценский строго-настрого наказал моей матери, чтобы она хотя бы попыталась проследить за моим питанием или попробовать составить для меня расписание приема пищи, но... Кажется, на второй день я порвала это самое расписание на мелкие кусочки и ссыпала их в горшок Пробки.
Весна вытаскивала людей в парки, да и вообще в любые общественные места, ведь, наконец-то, зима закончилась, а единственным напоминанием о ней оставался холодный ветер, бороздящий среди стеклянных зданий Москва-сити. Это я хорошенько почувствовала вчера на себе, сидя на парковке в одной тоненькой рубашке.
Парк находился на берегу реки, продуваемый всевозможными ветрами, а добраться до него можно было либо с другого конца, топая по С-образному мосту, либо на метро, но кому нужна была очередная толкучка на эскалаторах? Поэтому, сунув наушники в уши, а руки глубже в карманы спортивной кофты на молнии, я легко маневрировала между скейтбордистами и мамочками с колясками.
Осмелев, я оставила ежедневник и телефон дома. Доктор Мозг посоветовал начать доверять хоть кому-то, помимо Ники, которой, увы, здесь со мной нет. Оставить ежедневник на не застеленной кровати было вполне широким жестом по отношению к матери, которая однажды забыла меня в супермаркете. Конечно, она про это не помнила, но я - отлично. Мценский сказал бы "очень интересно, возможно, это истоки твоей гаптофобии". У этого типа почти каждая из моих историй из детства - возможная причина гаптофобии.
Нелюбовь к животным - гаптофобия, завал на экзамене в 9 классе по литературе - гаптофобия, любовь к фильмам Уэса Андерсона - вероятная гаптофобия. Спорить с этим типом невероятно сложно, я постоянно чувствую, как он своим хитросплетением слов и терминов проникает в мою голову, поднимая жалюзи с окна секретов и проблем.
И тут кое-что заставило меня остановиться, прямо посреди моста. Мужчина, зажавший телефон между ухом и плечом, нес в руках целую охапку пестрых оранжево-красных тюльпанов, запах которых смешался с его одеколоном. И я знала этот запах. Оглянувшись, я смогла только рассмотрела его затылок и хорошо сидевшее на нем черное пальто с красивым воротом. Он шел быстро, виляя между идущими навстречу людьми, словно змея оползала камни.
Я повернулась спиной к парку и пошла следом за мужчиной, периодически поглядывая по сторонам - не странно ли это выглядит? Естественно ли? Но окружающим было абсолютно всё равно. В этом городе бдительность хорошо развита только у старушек на лавочках у подъезда и у мамочек с детьми в песочнице.
А в голове у меня уже был голос Мценского, который спрашивал, зачем ты пошла за ним? Что тебя подтолкнуло к этому? Запах, ответила бы я, до жути знакомый запах, перемешавшийся со смазливыми тюльпанами, которые, кажется, означают "любовь".
Мужчина на протяжении всего пути разговаривал по телефону, изредка поправляя огромный букет, а затем и вовсе перекинул его через плечо, взял мобильный в руку и ускорил шаг. Толстые тюльпаны покачивались в такт его шагам, когда он перекинул букет через плечо, засунул руку в карман и остановился у начала моста, подставив лицо весеннему солнцу. Я тоже остановилась, достав из кармана плеер - окончательно выключив музыку и вынув наушники, я подняла голову, а его уже не было.
Быстрым шагом дошла до того места, где он стоял, но его не было видно - что это, черт побери, было? Куда он мог деться за минуту? Ближе всего было метро, но он бы не успел преодолеть расстояние от моста до метро, если бы даже побежал, пока я разбиралась с музыкой.
Куда бы я сунулась в жутко дорогих и начищенных до блеска ботинках и с огромным букетом цветов? В радиусе двух метров было три кафе с такой же вкусной едой, как подошва у тапка соседа. Хоть я и провела черти сколько в клинике, месяца жизни в городе мне хватило на реабилитацию топографического кретинизма, поэтому я примерно знала, куда идти, бежать или ползти, если я захочу скорее скрыться с чужих глаз.
Мужчина стоял напротив витрины кафе и поправлял спутанные ветром волосы. Даже стоя так далеко, я чувствовала этот дерзкий аромат, напоминающий о море и лете, и злилась на саму себя, за то, что не могу вспомнить, где я чувствовала его раньше.
Точно не в клинике, точно не у Мценского, точно не среди бегунов.
Я почти внушила себе, что нет ничего интересного, возможно, мне просто показалось, если бы из кафе к нему навстречу не вышла светловолосая женщина. В красивом платье с цветочным принтом, моих черных сапогах и с красивой укладкой на голове. Я бы не пошла за ним, если бы не запах, который изредка чувствовала и от своей мамы. Так и осталась стоять, глядя, как она с восторгом берет из его рук букет, подставляет щеку под поцелуй и ведет его за собой в кафе.
Похлопала по карманам в поисках сигарет, но ничего не нашла. Кое-как добрела через мост в парк, упала на скамейку, стоящую под раскидистой сосной, и положила ладони на глаза. Я злилась, негодовала, ведь я её дочь, она могла и сказать мне, что встречается с кем-то и не ждать от меня бурной негативной реакции, которая теперь точно будет.
Первое, что сказал мне Мценский на своих сеансах - "научись сдерживать сильные эмоции".
Первое, что я сделала - пошла и купила сигареты.
Я прекрасно знаю, что это плохо, возможен рак легких и так далее, но это было моей личной частью терапии - никотиновые трубочки позволяли унять дрожь, злость, слёзы, желание случайно оставить дверь квартиры открытой, чтобы Пробка наконец-то убежал и перестал писать в мои ботинки.
Второе, что я сделала, несвойственное для меня, прислушалась.
Именно поэтому я сидела на этой самой лавке, приложив к глазам холодные ладони, и пыталась унять в себе буйного подростка. Клиника учит тебя не только имитировать сон и прием таблеток, а ещё позволяет стать хорошим наблюдателем, что дает пищу для самоанализа. Я достаточно насмотрелась на подростков в том самом возрасте, когда всё хочется и всё, "кажется", можно, а сейчас чувствовала, как по венам расходится что-то похожее на бунтарство.
Акт бунтарства на мой диагноз не спишут, так что просто придется поговорить. Может, с расспросами, может, мама сама мне всё выложит, потому что значение этих цветов - "любовь", а дома меня не было давно, кто знает, кто мог появиться в её жизни, пока меня не было.
И если она меня не посвящает в тайну личности, то это значит, это кто-то очень важный. Я еле-еле примирилась с мурчащей шавкой, а тут ещё мужчина, в глазах которого моя мать - создание божие.
Убираю руки от глаз и всматриваюсь сквозь густые ветки в голубые клочки неба. Который раз меня посещает мысль, что сделала бы Ника, будь она на моем месте. Её родители разошлись, когда психиатр подвел окончательные итоги сеансов в клинике словом "гаптофобия". Она не говорила, чья это была инициатива, но изредка упоминала, что папа остался с ней до конца.
История не терпит сослагательного наклонения, но если бы мои родители остались вместе, то, как бы они поступили? Наверняка, папа бы сбежал. Рано или поздно все сбегают, некоторые же гордо уходят, а других выгоняют, как жена Мценского. Мой папа трус, а про семейные перипетии Мценского мне бы хотелось узнать больше.
Может, я не единственная, у кого в жанре жизни всего одно слово - "драма".