Курортные городки французской Ривьеры не из тех, что скрывают свои секреты от посторонних глаз. Ментона - один из них, а это значит, что ваша жажда еще не испытанных впечатлений будет утолена немедленно по приезде. Теплый и тихий воздух, лимонные и мандариновые деревья, у которых опускаются руки от тяжести плодов, терракотовая крыша собора св. Михаила Архангела, бастион, казино, мэрия, палеонтологический музей.

Но не атавистическое почтение к древним костям и любовь к мандариновому пастису заставляли меня уже второй год подряд преодолевать глухое сопротивление французской консульской службы, покупать билет "Аэрофлота", пытающегося выжать максимум из своего монопольного положения, и одолевать тошноту, подступающую всякий раз, как автобус, следующий по маршруту Ницца - Ментона, накренялся над головокружительной пропастью. Нет, меня влекла тайна.

Дело в том, что несколько лет назад я, на свою беду, прочитал незавершенный роман Набокова "Ultima Thule" и с тех пор не нахожу себе места. Для того чтобы читателю стала понятна причина этого беспокойства, я, с вашего позволения, вкратце перескажу содержание "На краю света" (примерно так можно перевести это название с латинского на русский язык).

В неназванном городе где-то на побережье Лигурийского моря у художника Синеусова умирает жена. Будучи в отчаянии, он обращается за разъяснением некоторых метафизических вопросов, касаемых жизни и смерти, к своему знакомому, Адаму Ильичу Фальтеру, бывшему учителю математики. Фальтер утверждает, что в результате случайного стечения обстоятельств познал истину, "суть вещей¹", "получил ключ решительно ко всем дверям и шкатулкам" (впрочем, его родственники считают, что он просто сошел с ума). Эта истина имеет смертоносную природу: итальянский врач-психоаналитик умирает от разрыва сердца, когда Фальтер сообщает ее ему; сам же Фальтер, по его словам, только чудом остался жив. Между Фальтером и Синеусовым происходит беседа, в ходе которой Синеусов просит Фальтера открыть ему эту истину. Фальтер отказывается, но на прощание сообщает, что нечаянно проговорился, "всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины". Скоро Фальтер умирает, но незадолго до его смерти Синеусов "получил от него самого записку - из госпиталя: четко пишет, что во вторник умрет и что на прощание решается мне сообщить, что - тут следуют две строчки, старательно и как бы иронически вымаранные".

Вот, собственно, и все, но с тех пор эти две строчки не выходили у меня из головы. Боже мой, как же я хотел узнать те два-три слова! Как жаждал ухватиться за краешек истины и извлечь на белый свет ее всю целиком! Мне нужна была эта истина, и я поклялся найти ее во что бы то ни стало. Но почему мне была нужна именно она? Мало ли на свете истин? Волга впадает в Каспийское море, Земля - круглая, человек - смертен. "Но что же вы скажете об истине, которая заключает в себе объяснение и доказательство всех возможных мысленных утверждений?" Вот то-то и оно.

Чертов Фальтер! Я завидовал этому человеку, который вышел в боги так же просто, как другой выходит в сени по малой нужде. Но что если это фальшивый бог? Что, если Фальтер просто искусный софист, пытающийся обвести нас с Синеусовым вокруг пальца? Кто вы, Фальтер? Судя по всему, Набоков и сам об этом не знал. Вот что он писал в предисловии к "Ultima Thule": "Быть может, закончи я эту книгу, читателям не пришлось бы гадать: шарлатан ли Фальтер? Подлинный ли он провидец? Или же он медиум, посредством которого умершая жена рассказчика пытается донести смутный абрис фразы, узнанной или не узнанной ее мужем".

Шарлатан? Провидец? Медиум? Читатель гадал, читатель пытался читать между строк и справа налево, читатель высчитывал количество знаков с пробелами и без пробелов и даже прибегал к эвристическому анализу, в конце концов читатель выучил этот роман наизусть, но все это ни на шаг не приблизило его к разгадке: при тысяча первом прочтении текст оставался так же герметично непроницаем, как и при первом. Истина ускользала от меня. Фальтер, должно быть, смеялся надо мной из своего метафизического далёка. В конце концов, когда мельтешение шарлатанов, провидцев и медиумов стало сниться мне по ночам, я решил выехать на место литературного происшествия, не без основания рассчитывая на то, что из будущих впечатлений тайна выведется сама, как число из суммы.

Но для начала следовало выяснить, действительно ли события, описанные в незавершенном романе, имели место в Ментоне, а не в каком-нибудь другом городке французской Ривьеры, которые похожи друг на друга, как братья-близнецы. Как правило, Набоков предпочитал вымышленные топонимы (Фиальта, Лекарно²), но на этот раз у меня имелись неопровержимые доказательства. Цитата: "Помнишь, мы как-то завтракали в ему (Фальтеру) принадлежащей гостинице, на роскошной, многоярусной границе Италии, где асфальт без конца умножается на глицинии и воздух пахнет резиной и раем?" Действительно, глицинии здесь повсюду: местные ландшафтные дизайнеры обожают эти листопадные лианы, издали похожие на нашу сирень, а средиземноморский асфальт имеет в своем составе резиновую крошку. Но в основе самого главного доказательства лежит очевидный географический факт: Ментона - последний французский город перед итальянской границей (сорок минут неторопливой послеобеденной прогулки вдоль моря по Променад дю Солей - и вы уже в Италии).

Приехав сюда в первый раз, я все три недели своего отпуска провел в бестолковой беготне, стараясь осмотреть максимальное число достопримечательностей за минимальное количество времени. Дворец Европы, дворец Карноле... К счастью, дворцы быстро кончились, и я поспешил вступить под стеклянные своды musees. Посещение палеонтологического музея (его я уже упоминал и упомяну еще), музея Жана Кокто и еще одного, муниципального, заняло у меня один день моей жизни. Дальше густо пошли ботанические сады и парки: специализирующийся на пасленовых сад Валь-Раме (7 евро с человека, включая скидки и абонемент), сад Марии Серены (все больше цитрусовые да оливковые), сады Бьове и Фонтана Роса, парк дю Пиан, парк де Коломбьер и Валь-Рахмех-а-Гараван - всего больше десятка парков, садов и скверов на 28 683 жителей, если верить переписи 2007 года. Совсем не случайно девизом Ментоны является фраза, в переводе на русский звучащая совершенно по-маяковски: "Ma ville est un jardin³". Православная церковь Пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца, часовня Белых кающихся грешников⁴, монастырь Черных нераскаявшихся грешниц (шутка!), собор св. Михаила Архангела (о нем я тоже упоминал) и, конечно, солидный, дубовый и мраморный отель "Астория", лично для меня являющийся обязательным к посещению объектом религиозного паломничества.

Вооруженный самой доброжелательной из своих улыбок, я вошел в просторный, кондиционированный холл, лелея свою давнишнюю мечту: взглянуть собственными глазами на автограф любимого писателя. Осуществить ее оказалось проще, чем я думал, и мне не пришлось прибегать к помощи частного детектива, как главному герою из романа "Истинная Жизнь Себастьяна Найта", для того чтобы заглянуть в старые регистрационные книги. Быстроглазый ресепшионист с бриллиантовой искрой в ухе любезно показал мне запись, сделанную первого мая 1934 года (изящный, отчетливый, с уклоном вправо почерк, чем-то неуловимо напоминающий мой собственный): Владимир Владимирович Набоков, писатель. Через десять дней здесь, в Ментоне, родился его сын Дмитрий.

На первых порах я и сам остановился в этом отеле, но необходимость повязывать галстук к ужину и величина когда-то останавливающегося здесь писателя, отбрасывающего на меня тень неуместного благоговения, мешали мне сосредоточиться на моем расследовании. Я съехал и поселился в более демократичных апартаментах через площадь, за которой, если верить табличке, присматривали Соединенные Штаты Америки. Впрочем, "площадь" - это слишком сильное слово. На самом деле это был еще один ботанический сад: горбатый мост через рукотворное озерцо, чью воду вечно голодные золотые рыбки были вынуждены делить с не менее голодными черепахами; фиги, финики, пальмы, а в центре площади - трехсотлетний фикус в три обхвата (по сотне лет на каждого обхватывающего).

Увы, мои усилия пошли прахом: все это время осмотрительная Ментона как будто смотрела на меня сквозь невидимую преграду, прозрачную и крепкую, как пуленепробиваемое стекло, прикидывая про себя, стоит ли мне доверять, да так и не пришла к какому-либо выводу. Я вернулся домой несолоно хлебавши и весь год перебирал полученные впечатления, раскладывая их и так и эдак, словно пасьянс, и ни разу мне не удалось разложить воспоминания по мастям.

Приехав в Ментону во второй раз, я решил сменить тактику. Превратившись в один широко распахнутый глаз, я бесцельно бродил по городу и его окрестностям, и дело как будто сдвинулось с мертвой точки: все чаще меня посещало странное чувство, похожее на дежавю (я уже был здесь, я уже это видел).

Старая и новая Ментона переплелись между собой так тесно, что подчас невозможно понять, где заканчивается первая и начинается вторая. Улочки старого города, разлетевшись с горы, не успевают затормозить перед местным пешеходным "арбатом", носящим имя Феликса Фора, президента французской республики с 1895 по 1899 год, и, едва избежав столкновения с праздно шатающимся туристом, бегут дальше до самого моря. Престарелая вилла, еще сохранившая следы былой красоты, заискивающе заглядывает в окна отеля из стекла и бетона, а средневековый рыбный рынок соседствует с Макдональдсом.

Набережная Бонапарта, площадь доктора Теофиля Форнари, перекресток авеню Карно и улицы Эдуарда VII. Все больше законодатели да юристы. Красный сигнал светофора. Законопослушно останавливаюсь и жду. Мимо меня с воем проносится желтая реанимационная машина. В "лимонной столице Франции" (так написано в рекламном проспекте, который, сложенный пополам, лежит у меня в заднем кармане) умирают чаще обычного: престарелые французы съезжаются сюда со всей страны, чтобы последние годы жизни держать ноги в тепле. Впрочем, сидящие в летних кафе опрятные старички относятся к происходящему с царственным безразличием: смерть в Ментоне - это простая формальность, не способная помешать естественному, неторопливому течению времени. Никто никуда не спешит, никто не торопится прибыть вовремя в таинственный пункт назначения, которого все равно не минуешь. Возможно, поэтому самое лучшее, самое высокое место в городе занимает кладбище, расположенное на вершине горы, куда вас рано или поздно приведет любая из крутых, мощенных кирпичом и морским камнем улиц старого города или неумолимое время, если вы - ментонец. Каменные кресты и скорбящие ангелы, чьи крылья на закате приобретают абрикосовый оттенок, основательные семейные склепы, где нашло последний приют не одно поколение местных жителей, а напротив выхода - памятник изобретателю регби, так и не успевшему занести свой похожий на дыню бронзовый мяч в зачетную зону. Немало здесь и русских могил: золотой купол православной часовни виден из любой части города.

"Ca se voit mieux de haut⁵", - утверждала эпитафия, выбитая на могильной плите храброго французского пилота, покорителя Африки (1900-1930). Я был полностью согласен с этим утверждением: отсюда действительно открывался отличный вид, а густая тень платанов и кладбищенских кипарисов надежно скрывала от любопытных глаз того, кто намеревался встретить здесь ночь. Укрывшись за кустом шиповника, я ждал, пока престарелый сторож с лицом бурым, как топинамбур, запрет ворота и удалится, звеня ключами, садился на теплую каменную скамью и, обратив лицо к заходящему солнцу, погружался в своего рода транс, в надежде, что метаморфоза превращения темного литературного текста в лучезарную истину произойдет сама собой, без участия ума. День катился к своему концу, и уже скоро от него оставались только догорающие на горизонте руины, еще тлеющие в быстро наползающей со стороны моря темноте. Ангелы продолжали каменеть. Цикады играли свою металлическую музыку. Минуты тянулись как резиновые. Затекали ноги. Что может быть банальней заката над кладбищем? Только мысль о том, что, возможно, и наша жизнь - это такой же закат над кладбищем упущенных возможностей и разбитых надежд. Я поднимался и еще долго стоял в остывающей темноте, пока в моих окаменевших ягодицах снова не начинала покалывать жизнь.

В сущности, Ментона - это леденец, завернутый в экзотическую обертку, но на вкус мало чем отличающийся от своих соседей (Карноле, Кап-д'Ай, Эз, Болё-сюр-мер): то же море, те же бронзовеющие тела на пляже (внимание отдыхающих: измеряемая в квадратных сантиметрах площадь женских купальников официально одобрена Михаилом Архангелом и городской мэрией!), те же увитые виноградом виллы в ложно классическом стиле с указателями "а vendre⁶" или "a louer⁷". Все продается, все сдается в аренду, все выставлено напоказ, и места, которые хотелось бы посетить, исчерпываются пиктограммами достопримечательностей, указанных в туристической карте. Ничто не обольстит, не очарует внимательных глаз беспокойного путешественника, ищущего неизвестно что неизвестно где, ничто не заставит захотеть остаться здесь навсегда. Но какая же сила влечет меня сюда? Почему я слышу (не ушами, а сердцем) таинственный голос, похожий на голос моря, который предупреждает моряков о приближающейся буре? Кто зовет меня, о чем предупреждает? Ментона, чего же ты хочешь? Зачем манишь меня и смотришь на меня сверху вниз многозвездными, полными ожидания очами? Ночь, роение огней над головой, молчание. Предлагаю тебе сделку, Ментона! Скажи мне свой секрет, и я рассчитаюсь с тобой полной мерой. Говори! И она говорит:

- Il fait un temps de demoiselle⁸.

Не знаю, почему я пишу о тебе в настоящем времени, любовь моя. Возможно, потому, что только настоящее длится вечно. Present progressif⁹. Ты действительно похожа на стрекозу в этих зеленых солнцезащитных очках на пол-лица. Волосы цвета соломы и сена, загорелые руки, в руках - корзина (все больше репчатый лук да кудрявый салат, из которого высовываются твердые и тяжелые, как нефрит, кабачки).

- En Russie nous parlons: le pluie dе champignon¹⁰, - говорю я на своем брутальном французском, и ты смеешься, показывая мелкие белые зубы.

Сегодня утром я решил, что вместо пляжа пойду на деревенский рынок. Твердый, как дерево, хамон, круги домашней колбасы, похожие на толстых, коричневых, наполовину проглотивших самоё себя удавов, медовые груши, бледно-зеленое оливковое масло, пучеглазые камбалы, пахнущие свежими огурцами анчоусы, черный и жирный, словно майская грязь, тапенад¹¹. По дороге домой мелкий, пропитанный солнцем дождик загнал меня в пустой и гулкий, как барабан, палеонтологический музей, в вестибюле которого меня уже поджидала ты. Любознательная французская девушка никогда сразу же не пошлет вас к черту, если узнает, что вы из России.

- О-ля-ля, - уважительно качаешь ты головой. - Там холодно?

Мы поговорили о меховых шапках, водке и ручных медведях, обсудили наглых ментонских чаек, которые только и ждут, чтобы съесть вашу еду, выпить ваше вино и даже отбить у вас девушку, при условии, что все это вы оставили без присмотра на открытой веранде. Мы померились корзинами (в моей - литровая бутыль дешевого rouge¹², гроздь синего, с белым налетом винограда и баночка руя¹³, а о твоей я уже говорил), и уже через пятнадцать минут, набравшись смелости, я вызвался помочь тебе донести покупки до дому.

Мы вышли на оранжерейно-влажную улицу. Дождь то ли закончился, то ли переводил дух. Перебравшаяся через ограду глициния цвела, спустя фиолетовые рукава до самой земли. Было душно, и только невидимое отсюда море, напоенное дождем, дышало полной грудью. Полицейский с мокрой спиной закусывал на ступеньках музея, прислонив к стене сверкающий хромом велосипед. Моя спина тоже не долго оставалась сухой: высоко же ты залетела, моя стрекоза! Пришлось ползти в гору по витой дороге, навстречу ручьям, и даже карабкаться по старинной каменной лестнице. Я едва поспевал за тобой, обливаясь потом, но мои внимательные глаза все равно примечали "кедр, эвкалипт, банан, терракотовый теннис, автомобильный загон за газоном". Где-то я уже это видел: санаторий, детский сад, "отель, расположенный под перистой мышкой холма, поросшего мимозником, и не полностью застроенную улочку с полдюжиной каменных дачек" за беленым забором, в котором вдруг, словно затвор объектива, стремительно распахнулась калитка, и на моментальной фотографии моей памяти навсегда запечатлелись смуглая девочка (твоя сестра? судя по возрасту - ровесница века), держащая сразу три апельсина в одной руке, а у нее за спиной - мокрая терраса, на террасе - женщина, вытирающая белый пластиковый стол, а рядом с ней, опершись на перила, усатый мужчина в полосатом халате смотрит на меня, подняв брови.

Прогрессивное время, прогрессивная девушка. Левой рукой приняв у меня, казалось, наполненную камнями корзину, ты кладешь правую ко мне на плечо и у всех на виду трижды целуешь воздух на французский манер, едва касаясь щекой моих щек.

- Еще увидимся, - обещаешь ты, и калитка захлопывается.

La cigale et la fourmi¹⁴. Стрекоза упорхнула, и бедный муравей потек в обратный путь на ватных ногах, все еще ощущая нежность и теплоту твоей кожи. Немного придя в себя, я осмотрелся более основательно: отель, детский сад, санаторий (должно быть, тот самый, в котором умирала от чахотки жена художника Синеусова), "витая дорога между чрезвычайно чешуйчатых сосен и колючих щитов агав". Подумав, я вернулся обратно, чтобы узнать название улицы. Ну конечно: страница 135! Черт возьми, это воодушевляло: кажется, Ментона начинала поддаваться под напором моей любознательности! Палило солнце. Играла далекая музыка. Через пустую дорогу перелетали стрекозы и быстро присаживались на блестящую сырую глину по обочинам, чтобы спустя мгновение продолжить полет. Я вспомнил твои зеленые очки и вдруг почувствовал, что в моей душе образовалась такая пустота, которую получасом позже не смог заполнить собой даже литр красного вина (пришлось спуститься и купить еще бутылку)... Неудивительно, что, когда на следующий день какая-то девушка окликнула меня с набережной, мне потребовалось время, чтобы узнать в ней свою вчерашнюю знакомую.

Узкая полоска каменистого пляжа мало населена: семейные отдыхающие предпочитают песок на другом конце города. Я лежал на животе, плоский и красный, пересыпая из ладони в ладонь мелкие камушки, похожие на перепелиные яйца, пока моя раскаленная спина не начинала пузыриться, и передо мной со всей неизбежностью не вставала необходимость морского купания. Плавать я не умел, зато ты оказалась родом из тех спортивных французских девушек, что ездят на велосипеде, катаются на горных лыжах, лазят по скалам и заплывают за буйки. Ты подсмеивалась надо мной, наблюдая, как я плескаюсь на мелководье вместе с малышней, но малодушный ужас, который я испытывал всякий раз, когда мои ступни не чувствовали под собой надежного дна, не позволял мне заходить далеко: берег в районе Ментоны круто уходит под воду.

Наплававшись всласть, ты решительно (не то что я: на карачках, борясь с откатом) выходила из моря и ложилась, голорукая и голоногая, рядом со мной. Вы знаете, чем пахнет счастье? Нет? Так я вам скажу: оно пахнет солнцезащитным кремом "Амбр Солер", фактор защиты 10 (мне-то приходилось довольствоваться "тридцаткой", не меньше), который я, коленопреклоненный, втирал в твою коричневую, безукоризненной лепки спину.

- Un moment¹⁵, - говоришь ты и, заведя руки за спину, расстегиваешь купальник, чтобы предоставить в мое распоряжение всю ее целиком.

Несколько алмазных капель, которые не успело выпить солнце, еще поблескивали в ложбинке вдоль позвоночника, у самого копчика, и мои торжествующие пальцы спускались так далеко, как только позволяли приличия.

Искупавшись еще раз, ты вытиралась полотенцем и уходила куда-то по своим делам, которые я представлял себе только сквозь призму твоих рассказов (мои попытки увязаться за тобою следом ты решительно пресекала). Мне становилось скучно.

Словно по инерции я продолжал свои блуждания в поисках еще не испытанного, волшебного, небывалого впечатления, способного наконец утолить жажду моей любознательности, но что-то изменилось. Ментона поблекла. Ментона утратила свои краски. Несмотря на то что таинственная связь продолжала накрепко связывать нас друг с другом, этот город как будто потерял ко мне интерес, став похожим на выгоревшую на солнце туристическую открытку с видами самого себя. Теперь все эти улицы, лестницы, переулки выглядели немного по-бутафорски, словно декорации, оставшиеся от чьих-то чужих трагедий и драм. Я чувствовал себя виноватым в этой перемене, в этой необходимости выбирать между миром, пусть тихо, пусть шепотом обещающим мне раскрыть все тайны бытия; миром, где я, как на картине неизвестного итальянского мастера, осененный млечным путем, попираю ногами грозовое облако (Флора одесную, Фауна ошую); между вот этим миром божественных энергий и чем? В глубине души я и сам понимал невозможность нашей совместной жизни с тобой, жизни, которая скользила бы мимо, наполненная бытом (не бытием), жизни, каждую секунду которой я бы прислушивался к шороху упущенных возможностей, рассыпающихся в прах за моей спиной. В житейском море не выловить жемчуга. Нет. Да. Не знаю. Ладно, проехали.

Короче говоря, Ментона воротила от меня нос, зато на личном фронте, кажется, наметился прогресс. Порядочная французская девушка никогда не поднимется в номер к незнакомому мужчине, но мы были знакомы уже неделю. Помню эти вечера, любовь моя! Всегда буду помнить даже в самых темных закоулках потустороннего. Открытая терраса, настольная лампа, с которой снова и снова чокается пьяный ночной мотылек, сонное расположение домов, в которых уже зажигаются окна и ложатся изумрудно-зелеными квадратами на темный газон, пахнущий черносливом "Жетан" без фильтра, рассыпанные по столу карты (червы-козыри побили невинные вини), винные виньетки на белой, хрустящей скатерти, которую крохоборы-гиперборейцы на этот раз не поскаредничали как следует накрахмалить... А вчера ты осталась у меня ночевать, и, когда, приняв душ, выходила из ванной комнаты, мое сердце уже спешило к тебе навстречу.

- Qu'est-ce que tu fais?¹⁶ - спрашиваешь ты, смеясь.

Француженки - народ любознательный. Но я не могу ответить на твой вопрос, потому что уже целую твою шею и плечи, гладкие и влажные, и ты, так и не получив ответа, прилаживаешь свои губы к моим.

***

Всю ночь погода куксилась, но утро выдалось с просветами, и, прикончив оставшуюся с вечера пиццу, мы отправились на пляж, решив перекусить более основательно часом позже.

Ухало море. Флаги на набережной неистово рукоплескали неизвестно чему. Белая собака из любознательности лакала морскую воду. Cet animal est tres mechant. Quand on l'attaque il se defend¹⁷. Шумное итальянское семейство общими усилиями надувало доброго резинового крокодила.

Одним движением плеча ты сбросила свое легкомысленное платье и сразу полезла в воду, а я лег на спину и стал смотреть в бледное небо, по которому ползли серые и массивные облака. Солнце изо всех сил пыталось светить, но они грузно наползали на него, свет потухал и ждал своего шанса, чтобы вспыхнуть снова. Вот, кажется, прямо надо мной наметилось сияние, но первым озарилось кладбище - крокодил, собака, итальянцы и я среди них все еще находились в тени, ровной и темной, в то время как там солнце уже радостно лилось на землю, освещая крышу собора св. Михаила Архангела, бастион, казино, мэрию, палеонтологический музей. Все это я уже видел.

Я перевернулся на живот и бросил взгляд на часы. Ты отсутствовала уже 20 минут. Я поменял солнцезащитные очки на обыкновенные и стал смотреть из-под руки в сторону моря. Сегодня народу было больше обычного, и мне никак не удавалось разглядеть твою маленькую черную голову среди десятка подпрыгивающих и перекатывающихся маленьких черных голов. Ах, вот ты где: качаешься на волнах несколько в стороне и машешь мне рукой. Но что это? Ты кричишь?! Ты зовешь на помощь?! Я вскочил на ноги. "Держись, - заорал я тебе по-русски, и испуганные итальянцы прыснули от меня в разные стороны, - держись, я сейчас!" Нахлынувшая волна сбила меня с ног, отобрала очки, перевернула раз, другой, а когда, наконец, я вернулся в исходное положение, то не обнаружил у себя под ногами ничего, кроме воды. В результате чрезвычайного напряжения сил мне удалось вынырнуть на поверхность. Весь мир расплывался, искрился и сиял, как белое серебро. Я плыл, стараясь держать голову над водой, но волны перекатывались через меня, такие соленые, такие тяжелые, что было нечем дышать, и еще этот странный шум в ушах, как в детстве, когда лежишь, выздоравливая после отита, обложенный скрипучим компрессом, и слышишь сквозь ватную глухоту, как в соседней комнате глухо бубнит телевизор, и каждый звук, словно закупоренный сам в себе, неприятно отдается головной болью, но если закрыть уши руками, то станет тихо.

Я вышел на берег. Далекое, плоское, словно ненастоящее море, серая полоска земли на краю света, призрачный город, похожий на сон, который мы с тобой раньше почему-то воспринимали всерьез, и мучительное, нестерпимое, разрывающее сердце чувство, что вот-вот, сейчас, в эту самую секунду...

Ты рыдала на плече у мускулистого молодца в красных трусах, ты объясняла ему, что пошутила, а еще один, похожий на первого как две капли воды, делал мне искусственное дыхание. Стоя в толпе зевак, окруживших мое не желающее оживать тело, я смотрел в небо, чей лазоревый купол как будто разнялся, и в образовавшуюся прореху Фальтер, улыбающийся и довольный, тянул ко мне свои прозрачные руки, сквозь которые сиял ослепительный свет приближающегося события. Ментона сдержала свое обещание: мое расследование подходило к концу. Стоило ли оно того? Пока я этого не знал, но уже мог сказать с полной определенностью: "Только обыватели, сидя в полумраке своего жилища, любят думать, что путешествия уже не раскрывают никаких тайн; на самом деле горный ветер так же будоражит кровь, как и всегда, и умереть, пускаясь в достойную авантюру, всегда было законом человеческой чести".


Примечания:

¹ Здесь и далее цитируется по книге Набоков В. В. Романы. Рассказы. Эссе. СПб.: Энтар, 1993г.
² Города, в которых имели место события, описанные в рассказе Набокова "Весна в Фиальте" и романе "Смотри на Арлекинов!" соответственно.
³ (фр.) Мой город - сад.
Французское правописание некорректно: местный скрипт не поддерживает аксанты.
⁴ Chapelle des Penitents Blancs.
⁵ (фр.) Вид сверху лучше.
⁶ (фр.) Продается.
⁷ (фр.) Сдается в аренду.
⁸ (фр.) Идет грибной дождь. В буквальном переводе "время стрекоз".
⁹ (фр.) Настоящее продолженное время.
¹⁰ (фр.) В России мы говорим: грибной дождь.
¹¹ Паста из измельченных оливок, анчоусов и каперсов.
¹² (фр.) Красное вино.
¹³ Соус для рыбных блюд.
¹⁴ (фр.) Стрекоза и муравей.
¹⁵ (фр.) Секундочку.
¹⁶ (фр.) Что ты делаешь?
¹⁷ (фр.) Это животное очень злое. Когда на него нападают, оно защищается.
Слова из популярной песни "La Menagerie" (Зверинец).

31

Лобода А. Тот, кто говорил со мной   11k   Оценка:6.46*4   "Рассказ" Фантастика

   После открытия возможности перемещений во времени фобия "эффекта бабочки" довлела над учеными. Ведь желающие имелись прикончить не только бабочку, но и кого-либо из великих диктаторов прошлого, да и просто из великих...

   Подобно дамоклову мечу эта угроза висела над человечеством, пока не обнаружили то, что назвали феноменом отката. Любое изменение в прошлом не сказывалось мгновенно на нашей реальности, что вело бы к массе парадоксов, а создавало, говоря языком обывателя, параллельную реальность - и эти изменения можно обратить.

   Тогда те же ученые предложили эксперимент с "прогрессорством" в отдельно взятых сообществах. Выбрали два таких сообщества - полностью изолированных очага цивилизации, прекративших своё существование без воздействия извне. Таким образом, минимизировав риск глобальных изменений в истории.

   Разумеется, при этом с досконально отработанной возможностью "отката".

   "Объект N1 - Нан-Мадол. Характеристика миссии - прогрессорская. Цель - предотвратить разрушение города, сохранить государственное образование и с его помощью искоренить или минимизировать каннибализм, человеческие жертвоприношения и войны между племенами.

   Результат - на промежуточной стадии частичный успех; итоговая неудача. Город сохранен, установлено влияние на весь архипелаг. Каннибализм удалось затабуировать, но человеческие жертвоприношения имели тенденцию к рецидиву при каждой смене поколений. В итоге Нан-Мадол уничтожен испанскими конкистадорами. Несмотря на возражения части энтузиастов проекта, дальнейшее вмешательство признано нецелесообразным.

   Объект N2 - гренландские викинги. Характеристика миссии - гуманитарная. Цель - сохранить общину викингов в Гренландии, погибшую вследствие неприспособленности к суровым климатическим условиям; способствовать установлению мира с эскимосами и взаимному культурному проникновению."

  

***

  

   Зимы становились всё холодней, корабли из Норвегии приплывали всё реже, и уже долгое время вовсе не появлялись на горизонте, где серое небо сливалось с таким же свинцово-серым морем. Когда иссякли запасы зерна, угроза голода стала неотвратимой. Женщин в Поселении оставалось заметно больше, чем мужчин. Многие викинги уплыли на юг, бросив всё, включая своих подруг, чтобы найти там себе замызганную ирландку. А скрелинги наоборот становились всё многочисленней, думала Сольвейг, кутаясь в подтороченную мехом накидку. Одежда слабо спасала от холода. Но не кутаться же, как те скрелинги, в звериные шкуры...

   Девушка спешила в церковь. Здесь тоже собрались в основном женщины. Вокруг бледные, осунувшиеся лица. Молодых, как она, почти нет - Сольвейг исполнилось пятнадцать зим. Стариков, впрочем, тоже - те умирали первыми. Начавший проповедь священник Олаф - один из последних стариков в Поселении.

   И снова его проповедь об Ионе во чреве рыбы... по толпе пробежал ропот. Асмунд, один из немногих присутствовавших мужчин, возмутился громче всех:

   - Опять старый дурак за своё... - лицо Асмунда напоминало Сольвейг волчье.

   - И хотя исполинская рыба исторгла Иону назад, нигде в Писании не сказано, что человек не должен есть рыбу, - голос Олафа разносился над толпой.

   - Этот запрет установлен не тобой и не мной! Если мы перестанем соблюдать законы предков, то превратимся в ублюдочных скрелингов! - уже заорал Асмунд. Сольвейг вздрогнула, поскольку Асмунд стоял рядом с ней. Почему-то он всегда оказывался рядом с ней.

   Олаф дрожавшими пальцами перелистнул страницу и лишь потом посмотрел на крикуна.

   - Я снова слышал Голос. Он сказал, что мы должны начать есть рыбу. Мы должны учиться у скрелингов. Учиться ловить рыбу, охотится на тюленей, сохранять тепло. Иначе мы все погибнем. - Всё-таки Олаф волновался. Старческое дребезжание в голосе сейчас было особенно отчётливым.

   - Учиться у скрелингов?! Нам? Мы - викинги! Пока к нам не пришли похожие на тебя ирландские болтуны со своими проповедями, наше имя гремело по миру и вселяло страх! Мы строим каменные дома, слагаем саги, играем в шахматы, в конце концов - чему нам учится у дикарей?! - капельки слюны изо рта Асмунда в полёте замерзали.

   - Каменные дома это хорошо, но согревают ли они нас без топлива, которое кончилось? Если мы вымрем, некому будет пересказывать саги. И в конце концов, не ты ли, брат Асмунд, постоянно проигрывал мне в шахматы? - голос Олафа неожиданно окреп.

   Женщины захихикали. Сольвейг тоже улыбнулась, но улыбка девушки сразу сникла под злым взглядом Асмунда. Тот скользнул взглядом вниз по ладной фигуре девушки, и, резко повернувшись, вышел.

  

  

***

  

   "Эксперимент развивается согласно прогнозам. Вождей эскимосов удалось убедить соблюдать мир, хотя на их стороне уже весомый численный перевес. Ведётся работа по искоренению табу на употребление рыбы у викингов. В условиях похолодания, вызванного им ограничения продовольственной базы и разрыва внешних связей, выживание общины при сохранении этого запрета проблематично.

   Дальнейший прогноз - умеренно оптимистичный".

  

***

  

   Сольвейг сидела в домике Олафа. И старик и девушка тепло одеты, виден пар от дыхания - отапливать помещение почти нечем. Зато изнутри согревал горячий чай, заваренный на сосновых иголках. Вкус, мягко говоря, не очень, но это верное средство против цинги.

   - Последняя ветка, - сказал Олаф, - пей, мне недолго осталось, а вот твои белые зубки надо сберечь до свадьбы, - Олаф слабо улыбнулся, тут же зайдясь в приступе судорожного кашля.

   Сольвейг чуть отхлебнула, улыбнувшись с благодарностью, и продолжила жаловаться.

   - Еды очень мало. Каждую ночь появляются новые покойники, ну да не вам ли об этом не знать... вчера, когда хоронили Йона, долго долбили мёрзлую землю... в итоге просто завалили тело кучей камней. Медведи не доберутся и ладно. Странно, что скрелинги нас пока не трогают. Они могли бы перебить оставшихся мужчин за одну ночь. Асмунд объединил большинство мужчин вокруг себя, и сам поговаривает о нападении на скрелингов!- возбужденно говорила девушка.

   - Безумец, - покачал седой головой Олаф.

   - Он действительно всё больше походит на безумца. А иногда он так смотрит на меня... будто хочет съесть, - Сольвейг понизила голос и округлила глаза.

   - Ты красивая девушка, Сольвейг, - но в этих словах Олафа сейчас прозвучало больше сожаления, чем одобрения...

   Следующей ночью Олаф умер.

   Асмунд теперь не давал Сольвейг прохода. Девушка понимала - рано или поздно он возьмёт её силой. Его люди тем временем уже забирали без особых церемоний всё лучшее - как необходимое для жизни, так и абсолютно бесполезные сейчас монеты, золотые кольца, серебряные фибулы и даже книги. Всё это сносили в дом Асмунда. Сам Асмунд не читал, но собирал книги ревностно.

   Одно зеркальце Асмунд подарил Сольвейг... и девушка не отказалась. Мерзкая ей самой мысль ответить на заигрывания Асмунда посещала девушку всё чаще. Однажды утром, как обычно согрев зеркальце дыханием и протерев, она увидела в отражении кровящие от цинги дёсны. В тот день Сольвейг решила, что не оттолкнёт Асмунда в следующий раз... он поможет ей выжить. Не просто выжить, поправила она себя. Выжить вполне можно было и без него, пока теплится жизнь в Поселении. Но девушке хотелось не просто выживать, а и хорошо выглядеть, носить украшения... да просто вкусно поесть, в конце концов.

   Как раз в тот день Асмунд неожиданно потерял к ней интерес. Он ходил мрачнее тучи.

   - Асмунд тоже слышал Голос, как и Олаф, - тревожный слух разлетелся по Поселению.

   Приближалась великая ночь Йоля.

   В один из коротких дней люди Асмунда напали на небольшое стойбище скрелингов.

   На следующий день жителям Поселения, всем кроме нескольких мужчин - противников Асмунда, раздали мороженное мясо. А избранных Асмунд пригласил разделить трапезу в его доме.

   Уже позабытый жар от пылающего очага, отблески и тени сошлись то ли в танце, то ли в схватке на покрытых плесенью стенах. И сосредоточенное чавканье множества ртов. Сольвейг жадно впилась белыми зубами в истекающий жиром кусок мяса. "Сколько мяса! Это сколько же добычи они отбили у скрелингов", - думала девушка, вполуха слушая Асмунда.

   - Голос сказал мне: преступи черту, нарушив запрет. И я сделал это. Тот, кто говорил со мной, надеялся, что мы станем есть рыбу и превратимся в скрелингов. Но мы перехитрим его... мы будем есть скрелингов! - Асмунд зашёлся в безумном смехе.

   Чавкающие рты, груда меховых одежд скрелингов в дальнем углу... Сольвейг не помнила, как оказалась наружи. Её с кровью вырвало на серую заледенелую корку снега. Асмунд, тяжело дыша, выскочил за ней. Обжигающий щеки холод привёл девушку в чувство. Лишь сейчас по расширенным зрачкам Асмунда она поняла, что тот не просто пьян, а находится под дурманом грибов.

   - Ты гнусный выродок, - вязкой после приступа рвоты слюной Сольвейг плюнула мужчине в лицо, - да ты опустился ниже последнего из скрелингов!

   Асмунд оскалил жёлтые зубы. Сейчас он напоминал не волка, а скорее взбесившегося пса.

   Боль вспыхнула в самом нутре и пульсирующими волнами разлилась по телу.

   Асмунд рывком вытащил нож из её живота и сделал шаг назад, позволив девушке растянуться на снегу.

   - Твою печень я съем сырой, - сказал он и глупо захихикал.

   Не считая собственного стона, это было последним, что услышала Сольвейг перед смертью.

  

  

***

  

   "Эксперимент окончился чудовищным провалом. Непосредственно в ходе эксперимента в общине зародился каннибализм. Его противники убиты в междоусобной войне.

   Оставшиеся в живых уничтожены эскимосами.

   Провалы в Нан-Мадоле и Гренландии вынуждают отказаться от практики "локального вмешательства". Эксперимент прекратить путём "отката". Вернуться к абсолютному запрету любых изменений прошлого".

  

***

  

   На долгожданном драккаре Сольвейг покинула Гренландию, где после смерти пастора Олафа её ничто не держало. Драккар держал путь в Исландию. Говорят, эти исландцы едят рыбу... Сольвейг сморщила носик Ужасные люди.

   По ослепительно белому склону оставшегося позади берега двигались две точки. Когда её глаза уже слезились от снежной белизны, Сольвейг поняла, что это спускаются к морю два скрелинга. Те, кому будет принадлежать Гренландия.

32

Бершицкий Н.О. Государство Земля   18k   "Рассказ" Проза, Фантастика

  Государство Земля

  Прошло целых десять лет с того момента, как большинство крупных держав Мира объединились в Содружество Земли, общество, в котором нет разницы между ее членами. Религиозные войны ушли в прошлое, люди создали универсальную Доктрину Разума "во главе" с Создателем, всецело удовлетворяющую духовные устремления каждого. Ресурсы и их дележ больше не являлись насущной проблемой: после того, как совместившие усилия величайшие умы Земли сумели обуздать солнечные ветры, энергия поступила в свободный доступ и в неограниченном количестве. Территории России, Европы, Западной и Восточной в равной мере, Америк, Канады, Китая, Японии, Индии и ряда других малых и больших государств слились в единое целое, именуемое Содружеством Земли. Наука достигла пика развития, все виды промышленности поднялись на вершины, фабрики и заводы работали без перебоев, активно использовалась вторичная переработка. Наступил Золотой Век человечества! Век, равного которому государства Земли не видели!

  Но ни одно новшество не приходиться по вкусу всем, особенно если существует всего-навсего десять лет. Нашлись недовольные, не желающие вступать в Содружество по тем или иным причинам. Африка, Ближний Восток и ряд мелких стран и государств, даже внутри членов Содружества, стояли на своих идеалах. Порой под маской подчинения действующим законам пряталось неповиновение, иногда перехлестывающее через край в виде вооруженных конфликтов. Рукотворный Рай не был обретен. И тогда Правительство Содружества Земли создало Миротворцев. Это спецподразделение не примиряло врагов в других странах, оно принуждало непокорных сложить оружие и присоединиться к Земле: когда мирными переговорами, а когда и силой пушек и пулеметов.

  

  Конфликтная зона - Тибет, область Лхасы. До Правительства дошли сведения о скоплении недовольных жителей Китая и Индии на границах Тибета, всю свою историю имевшего славу непокоренной твердыни духовных лидеров человечества и наиболее спорной области на карте мира. Было принято решение выслать небольшую группу частей миротворцев для ненасильственного урегулирования ситуации, тем не менее, на приказе стояла пометка "действовать по ситуации". Моторизованная рота из семидесяти человек и семи новейших БТР-100, вошедшие в строй пару лет назад, выдвинулась с границ бывшей Российской Федерации в сторону высокогорной страны мистических царств. Сначала их, правда, перебросили в Индию, а оттуда колонна двинулась своим ходом. Андрей Конюхов носил звание капитана ВССЗ и возглавлял операцию. Открыв верхний люк первой машины, он смотрел на растущие у горизонта горы, укутанные снегом и дымкой. В руке подрагивал АК-12, хорошо зарекомендовавший себя в боях Последней Мировой Войны и до сих пор активно использующийся войсками Земного Содружества. В душе миротворец надеялся, что применять его все же не понадобится, догадываясь, что ошибается.

  Путь (подходящий ныне к концу) предстоял неблизкий, около недели. Это было отнюдь не случайно, недовольным выдвинули ультиматум и отвели срок, в течение которого ответ должен поступить членам Правительства. К тому же сбрасывать десант или наносить воздушные удары - слишком грязно. Тем временем ответа все не было и не было. Рота уже два дня назад пересекла границу Тибета, а сообщения об отмене операции не поступило. Поговаривали о худшем варианте. Страха не возникало. Во-первых, бойцы миротворческого корпуса оснащались лучшим образом, а, во-вторых, в случае оказания сопротивления они обязаны были связаться со штабом. Не пройдет и часа, как в небе над Тибетом появятся стаи сверхзвуковых бомбардировщиков и транспортных дисколетов, собранные по чертежам Третьего Рейха и модернизированных под нужды нового времени. Европа хотела применить их в Последней Войне, но тогда дело не дошло. Отныне они на службе у всего Мира. На границах бывшего Китая ожидали команды еще четыре роты: две мотострелковые и две танковые. При необходимости можно было бы обрушить на противника настоящий ад.

  Похолодало, высота над уровнем моря незаметно росла, достигая тысяч метров. Непреступная страна небесных посланников и темных колдунов, неоднозначных богов и демонов, живущих в каждом озере, открывалась иноземцам во всей холодной красоте и монолитном величии. Вдоль дороги, находящейся в ужасном по меркам гражданина СЗ состоянии: побитая, усыпанная щебнем разного размера, грязная, убогая; тянулись мерзлые или болотистые луга, перерастающие в горные гряды. На пороге зимы природа этого края облачалась в суровое платье, серо-белое и неприглядное. Древние горы, чья высота била все рекорды, обступали дорогу со всех сторон, шапка священного Кайласа, словно глава в короне, поднялась над бренным, смертным миром. Он был далеко, но точно луна всюду сопровождал людей из чужой страны, будто бы делался больше. Издали виднелся Эверест, теряющийся в стаде густых облаков, солнце ползло к заснеженным пикам, разливаясь по ним фруктовыми тонами. Магическим образом все вершины Тибета виднелись отсюда, словно молчаливые стражи, отгоняющие миротворцев от хранимых ими тайн.

  Дорога петляла в направлении деревушки, от которой рукой подать до Лхасы - меньше сотни километров, но нужно было сделать передышку. Машины выбрались на открытую местность, откуда вид на легендарные горы Тибета открывался превосходный. Они были так далеко, однако их мистическая сила ощущалась в затвердевшем от мороза воздухе. Деревня показалась ровно через столько минут, сколько отмерил навигатор, над ней возвышалась одинокая ступа, конический храм буддизма, изображающий Вселенную - единственное напоминание об исповедуемой тут древней религии. Селение окружала необыкновенная природа, которой больше нигде не встретить. Камни, словно вытесанные скульптором статуи, принимали под час самые необычные формы, и издалека казались животными, задержавшимися, чтобы взглянуть на звездные небосклоны. В сгущающихся сумерках повисло желтовато-розовое свечение, отражающееся от тонкого полога снега. Редкие жители полупустого поселения проигнорировали появление миротворцев, будто обращать на них внимание было ниже их достоинства. Эти края уже несколько лет погрузились в тишину стародавних времен, туризм и паломничество почти полностью прекратились с момента создания и укрепления позиций Содружества Земли. Тибет же стал отдельным мирком, застывшим вне времени, забытый и покинутый.

  Конюхов не раз удивлялся, почему Тибет до сих пор хранил независимость, ведь соседние Китай, Индия и ряд мелких государств официально влились в Земной Союз, но лишь официально. Тем не менее, Китай раньше можно сказать владел Тибетом и вдруг такое. Раньше Правительство закрывало глаза на то, что в Тибете находили прибежище недовольные властью, а сейчас терпение кончилось. Андрей не чувствовал враждебности, не осознавал, что находится на территории злостных бунтовщиков. А вообще интересная ситуация: во благо всей Земли приходиться давить силой отдельные ее клочки и населяющих их людей. Они воспринимались как жители другой планеты. Это особенно забавно выглядело при обращении к гражданам Содружества - "земляне", так они называли друг друга. Бронеколонна остановилась посреди пустой промерзшей дороги, пронизывающей деревню, моторы заглохли, солдаты шумно высыпали на улицу, привнеся оживление этой пустой и молчаливой местности.

  - Рассредоточиться, осмотреть село! - приказал Конюхов. - Как убедитесь, что все спокойно, выставьте караул, остальные могут отдыхать. Завтра идем на Лхасу. Кван, - обратился он к землянину азиатской наружности. - Ты говорил, твоя семья отсюда родом. Что ты можешь сказать по поводу маршрутов?

  - Не совсем, капитан, - отозвался Кван. - Они жили в Амдо, а не в У-Цанге, хотя я немного разбираюсь в здешней географии. Да и в Лхасе был в детстве.

  - Отлично, наметь наиболее удобные пути прохода к столице и занеси данные в навигаторы. Черешин, ты со мной!

  Крепкий парень с румяным лицом и пулеметом наперевес подбежал к Андрею и приложил руку к голове. Конюхов вяло ответил на приветствие и пошел прямиком к ступе, влекомый неведомой силой. Вокруг тянулись скучные одно- двухэтажные домики, вдоль дороги смиренно брело маленькое стадо яков с умными, человеческими глазами. На улице кто-то жарил лапшу, от которой всюду распространялся аппетитный запах. Работал всего один магазинчик на целое село, ассортимент в нем был крайне скудным, однако эти люди привыкли к лишениям и скромности. На фоне холеных миротворцев они в своих потрепанных одеждах смотрелись ничуть не более жалкими. Напротив, был в них какой-то властный дух, невидный снаружи.

  Идя к входу, Андрей мимоходом, не задумываясь, крутанул ритуальный барабан, куда обычно кладут свитки с молитвами. Дверь ступы со скрипом отворилась, солдаты прошли внутрь. С порога их сразу "встретила" двухметровая статуя Будды Шакьямуни, стоящая напротив, возле которой теплились лампады с ячьим маслом. В темноватом углу чуть правее статуи шептали два монаха в оранжевых робах, помимо них тут был еще один человек в ритуальных одеяниях и с белым шарфом на шее, беседующий с оборванным человеком. Тот, что в шарфе, говорил мало и еле слышным голосом, возраст невозможно было определить: может пятьдесят, а может и все восемьдесят лет, если не старше. Лицо не доброе и не злое, на нем застыла легкая улыбка вечного блаженства. Создавалось такое впечатление, будто он видит иной, прекрасный мир, недоступный остальным. Собеседник его, вероятно, был паломником-фанатиком. Судя по изношенной одежде, прорванной до дыр обуви и исхудалому телу, он только-только вернулся из многокилометрового похода вокруг святынь. Конюхов жестом попросил Черешина посторожить вход, а сам двинулся к статуе, прорываясь сквозь маслянистые испарения от лампад, от коих его лицо и волосы словно покрылись воском. Странник как раз поклонился монаху и отправился на улицу. А человек с улыбкой повернулся к военному и несколько неодобрительно глянул на оружие у него в руках.

  - Вам некого здесь бояться, - заметил он, говоря на чистом русском языке.

  Андрея это не сильно удивило: в новом мире английский и русский языки стали основными, постепенно сливаясь. Однако русский в силу широты гаммы передаваемых эмоций и мощной ассимилятивной способности занимал место основного разговорного. Элементы английского языка переместились в деловую область, в промышленность и торговлю. Частично он охватил военное дело, поскольку способствовал передаче кратких, четких и емких команд на поле боя. Закинув АК за плечи, капитан осмотрел статую снизу вверх. Но странный человек не оставил его в покое.

  - Я знаю, зачем вы пришли, - произнес он, словно обвинял чужеземцев. - Напрасно вы преследуете людей оружием, особенно в этой стране. Они пришли за спасением...

  - А что вас смущает? - огрызнулся Андрей. - И надо говорить за укрытием. Вы их не спасаете, а покрываете.

  - Многие пытались завоевать Тибет, но получали только иллюзию победы. В этих краях обитает сила, не терпящая зла и насилия, - не слушая доводов солдата, продолжил монах.

  - Зла?! - глубже ввязался в разговор Конюхов. - Мы только и делаем, что боремся за благо во всем мире. Вы вообще видели достижения Содружества, люди больше не рвут друг другу глотки за кусок хлеба и каплю нефти.

  - Хотелось бы верить, - опять улыбнулся монах, но что его развеселило? - Но нет такой силы, которая сможет заставить цветок расти против его воли или цвести раньше срока. Пусть природа делает свое дело.

  - Мы не оспариваем природу. Знаете, существуют такие рыбы - цихлиды. В одном озере обитает множество видов этого семейства. И самое интересное, что, кормясь с одной скалы, они не воюют между собой. Один вид вычесывает пищу из водорослей, другой - ест сами водоросли. Мы создаем такое общество.

  - Интересно рассуждаете, - признал тибетец. - Вы на верном пути, молодой человек и, надеюсь, люди, стоящие за вами, тоже. Но вы допускаете роковую ошибку. Чтобы за вами шли народы, нужно увлечь их своими достижениями, а не силой. Тот, кто сильнее будет прав даже тогда, когда неправ. Какой пример вы подаете?

  - Люди не могут жить без государства... - начал возражать Андрей, но досказать не успел.

  - Государство? Когда-нибудь, в процессе развития человека, его разума и совести государство изживется само собой. Оно просто отпадет, как мертвая кожа. Но чтобы к этому прийти нужно правильно выверять каждый шаг. Если нежелающие признать ваше господство откажут, вы будете их убивать?

  Конюхов промолчал, ощутив острый укол совести.

  - Я тоже не признаю Содружество, вы собираетесь застрелить меня?

  Миротворец невольно глянул на пистолет, висящий у бедра, и покачал головой.

  - Вы не выстроите идеального царства, если ради этой цели придется приносить кровавые жертвы, пусть и маленькие. Тонпа Шенраб принес учение Силы много тысяч лет назад, однако оно пока не победило. Каждая забранная жизнь не пройдет даром для мира и Вселенной. Мы, жители Тибета, имеем полное право судить об этом. Но зря вы верите, что сможете примирить свободных людей с вашим законом. Они могут сказать "да", но в душе не смирятся, продолжат борьбу, они будут бороться с пылом, ведь на кону самое дорогое человеку - свобода. И тогда вам придется стянут веревку на горле своих граждан. Вы скатитесь к тирании в самом страшном проявлении. Бегущие от вас находят приют именно здесь, под сенью древних гор, среди озер, где купались боги, на высотах, занесенных вековым снегом не случайно. На нашей земле не будет тиранов, и дело не в сопротивлении. Тибет отмечен небесными мудрецами, он уготован новому человечеству. Вы можете подготовить ему гнездо, либо разрушить его фундамент.

  - Если мы позволим кучке бросать нам вызов, другие пойдут по их стопам.

  - Не пойдут, если блага Содружества истинные, а не придуманные. Но, убив или же принудив тех людей, вы определенно заведете гораздо больше врагов. Страх и наказание еще никого ничему не научили, кроме ненависти и мести. Зло надо предотвращать, а не наказывать. Лишь тогда оно не возродиться. Возможно, в другой жизни я с радостью присоединюсь к Содружеству, если его курс не измениться, а пока я хочу сохранить свою свободу.

  - С чего вы решили, что свободны сейчас? - с вызовом спросил капитан.

  - Прямо сейчас нет. Скоро я уйду в горы, где, впрочем, тоже задержусь не надолго. Вам непременно надо сходить к Кайласу, и вы поймете, о чем я толкую. Только вам следует изменить взгляды на жизнь, иначе гора не примет вас.

  - Чушь какая-то, я теряю время, а я должен выспаться перед завтрашним днем. Все, кто обходит Содружество Земли - глупы или темны. Только дурак и дикарь не понимают выгоды глобальной взаимоподдержки, предпочитая вражду сотрудничеству.

  - Вы понимаете суть лишь на половину, - продолжал монах. - Дело не в тугоумии, а в нежелании втискиваться в рамки. Есть такие люди, которые не хотят жить по указке, но достаточно мудрые, чтобы не нарушать правил природы. А те, кто не понимает выгод, должны их увидеть. Перед вами сложный выбор, не спешите обманываться внешней простотой. От ваших завтрашних поступков зависит, как будет выглядеть Новый Мир послезавтра. Я не хочу учить вас, просить или настаивать, хочу лишь дать совет: оставьте каждого при своем мнении, палкой вы не сделаете глупого умнее. Пусть они видят ваши достижения, пусть хотят стать частью вашего мира. В Тибете вы сделаете вред себе, пытаясь навредить другим, паритты, читаемые за сию землю слишком сильны. Борьба за судьбу нашей планеты идет, она никогда не прекращается, однако, наконец наступил момент, когда светлые боги Шамбалы взяли перевес. Не проливайте крови, не нарушайте хрупкий покой, он и так не вечен. Нагспа не дремлют в своих подгорных обителях, они следят за нами, они ждут раскол порядка, их демоны наготове. Будда грядущей эпохи, Сострадающий Владыка Майтрейя, скоро явиться с небес Тушита, но до этого еще надо дожить, еще не время. А Тонпа Тангма Медрон совсем близко. Борьба не будет равной, если люди вступятся за него на свою беду.

  - Я... должен идти, - смущенно проговорил Конюхов. Слова загадочного человека его удивили, переменили отношение к данному заданию. Правильно ли поступает Земной Союз, поглощая страны одну за другой? Ведь не все идут по доброй воле, не все так быстро перенимают новые идеи и воззрения. Может быть, им действительно нужно время на осмысление? Они должны увидеть! И правильно ли будет ему теперь идти против воли Правительства? Определенно нет. И все-таки, как же донести до верхушки мысль о том, что великие дела быстро не делаются.

  - Так что вы собираетесь делать, когда знаете? - вопросил монах.

  - Я знаю, что у меня приказ, - задумчиво отозвался Андрей. - Вам бы лучше уйти, на всякий случай.

  - Я же сказал, что не задержусь, а когда вернусь - решать не мне. Ну а пока птицы проголодались.

  Смысла последних слов капитан не разобрал, напоследок его взгляд обратился на трехгранный кинжал, торчащий из-за пояса незнакомца. Ритуальный кинжал Пурба смотрел на него в ответ злобным ликом гневного божества. С других сторон находились еще два таких же лица. К чему бы это внимание привлек именно он и именно сейчас? Как ни странно, у двери Черешина не оказалось, и след простыл. Конюхов вышел наружу, с ужасом обнаружив, что над горами и музеем из камней разгорается восход. Время словно сжалось, час превратился в минуту, пока он там разговаривал. При всем при том он чувствовал себя свежим и бодрым, будто крепко высыпался последние несколько часов. Миротворцы, потягиваясь, выходили из домов местных жителей, так охотно и безропотно приютивших их. Яки медленно брели на пастбища, подметая улицу длинной шерстью, щипать заиндевелую траву. Странное дело, в храме все блистало от золота, а селяне были бедны, тем не менее, никто не стащил и маленькой монетки, возложенной на алтарь. Что же особенного в этих свободолюбцах? Андрей вскарабкался на БТР, не переставая думать ни на минуту. Лхаса находилась совсем близко, да рукой подать. Государство Земля еще не достроено до конца, а у него был четкий приказ.

33

К.Варб Слеза Собаки   30k   Оценка:8.55*6   "Новелла" Фэнтези

Слеза Собаки.

(Поэма, ритмизованная проза, постмодерн).

(Притча о литературе по мифам Большого Кавказа.)

"Два похитителя жизни, с широкими ноздрями, два удумбала,

Два вестника Ямы, бродят они среди людей.

Пусть они снова сегодня здесь дадут нам

Счастливую жизнь, чтобы мы увидели Солнце!"

[Ригведа Х. 14.12]

"Отталкиваясь от материалов Великоалександровского кромлеха, таких собак можно связывать с Большим и Малым Псом, которые в ночь летнего солнцестояния ("на Купала" и др.) провожали в потусторонний мир умирающего (и воскрешающего затем по весне) бога первого урожая..."

[Ю.Шилов "Прародина Ариев" III.3.Домашние животные.]

Есть на Руси обычай:

Димитровской субботой ставят на каждое блюдо по два набора:

одно для мёртвых,

и одно для живых.

И славят дедов.

Как передают деды, так заповедовал

Великий Охотник Бой!

А также повелел выносить из дома два полных миса для его верных псов, и кликать их:

Стары!!!

Гары!!!

Бой жил был во времена неолита, когда земное небо покрывало огромное осеннее созвездие Кабана, пожиравшее силу солнца. Но с наступлением энеолита оно распалось.

Так возник современный Зодиак. А под летними знаками засияло созвездие Охотника с ярчайшими альфа звёздами Большого и Малого Пса.

И они стремительно приближаются к нам...

Via antiqua, via tuta.

" Имперская история - история прогресса человеческого..."

1. Древние дороги - дороги безопасные.

На них не пилят и заливают ежегодно асфальт, не наводят повседневный глянец спецсредствами, не осваивают новые технологии... Поворот вправо влево ли на них предопределён, есть только один выбор:

Вверх или вниз...

Их строили легионы и до и со времён Рима. На них нет ни одного автомобиля! Нет, не было и не будет!

Не обольщайтесь!!!

Да не обманется некто, заметив нечто самодвижущееся; так ссыпается осыпь:

То Промысел истончённого времени!

Он - любящий, Он - снисходительный к путям человеческим, да не доверяйтесь лжепроводникам; Он - не верблюд, Он никогда не ступает по трухе, только по твёрдому; вот и говорят: "Древняя дорога - дорога безопасная!"

Так все они и сложены из камней:

Больших и малых, цветных и серых; изысканно точеных, гладко шлифованных, пренебрежительно грациозных, простых и безыскусных...

Тысячи лет по камням ластится ветер, хлещет дождь, жжёт солнце... Тысячи лет касаний стоп; шелест шагов, стук копыт, скрип колёс...

Тысячи лет кого только не носило на них безжалостное время:

Великих и преничтоженных, Прославленных и безызвестных, Могучих и немощных... Мириады мириад прошли по мириаду мириад; с болью и радостью, благоговением и яростью...

Тысячи лет! Почти всё то порушилось да покрошилось в прах, смылось да унеслось в мутные воды бурной реки забвения.

Вот и дорога на Анцуру...

Только один камень не треснул от соположений, не дрогнул от несметных сопреткновений ног, копыт и колёс, от хвалы и хулы; тот камень - слеза...

Тысячи лет она черна как смоль, царственна как нефрит, остра как обсидиан, целебна как горное мумиё; раскалённым днём жарче угля плавильного горна; а в тёмную ночь, лишь нюх Гончего Пса учует её, вновь повлажнеет и заблестит чистым изначальным блеском, блеском слезы:

Слеза Собаки:

Город Богов Багаран.

1. Наша История начиналась так:

Лето заканчивалось.

Наступал новый год.

Был праздник.

Праздник благодарения хозяина.

День медведя.

День радости и веселья...

День танца ярких свежевыкрашенных тканей.

День обновления.

Тогда ещё не Великий Царь, а просто царь, Руса, давал перед своим дворцом пиршество народу и принимал дары. То были древние дикие времена и при трёх неурожаях подряд, правителя принято было удавливать... Ну, или изгонять как лютого зверя. Как медведя...

Но земля вновь и вновь давала щедрый урожай. Люди благодарно праздновали; радовались, веселились и славили эпоху своего вождя...

Скатерти ломились от яств; сладостей и разносолов...

Хмель тёк рекою...

Однако... однако многочисленные и могущественные враги уже положили свой глаз на возделанные долины и готовились напасть, чтобы наложить свою длань и обложить данью или разорить то государство. Владыка ведал об этом, и принимая своих подданных оставался хмур, ибо не знал что может придать его трудолюбивому и миролюбивому, но совершенно неопытному в войнах, народу силы для победы...

Многие склонялись в тот день с подношениями; лестью и просьбами, а кто и с советами...

Но всё было не то...

Руса так и не решился объявить военный сбор, чтобы упредить своих противников. Ибо не видел благоприятного исхода.

День таял. На землю ложились длинные тени. Праздник заканчивался. Солнце, обогнув Арарат, падая рассыпаться на зубцы гор, застыло. Маленькая фигурка спускалась с горы. Она росла и росла. Путника словно несло на крыльях, но он не поднимал взор от тропы. И вот он у ворот.

Арсен, этот человек в небрежно поношенной медвежьей шкуре был огромен, стражники знали суровый нрав отшельника, поклонились ему и расступились... Он проскользнул между ними... И лишь подойдя к трону, вскинул голову:

- Прости мне, о, мой господин, что я пришёл не в праздничных одеждах... Я спешил к тебе, о, достойнейший, ибо нёс благую весть, боги смилостивились к нам, и даровали мне, для тебя о земле, Свой Дар...

Я принёс его почти с самой вершины горы, с горы Арарат.

И вот поднимая Его как факел, я склоняюсь перед тобой.

Могущество Дара столь велико, что ты царский скиф, и я грек, применив Его, сможем положить эту гору как Центр Вселенной, ибо это:

Слеза Собаки.

2. То было давным-давно когда дэвы задумали погубить людей и их небесный предводитель, превратившись в свирепого кабана поглотил Солнце.

Страх, хлад и глад загнали людей по пещерам...

И казалось, что не было уже никакого спасения.

Но тогда, как ты помнишь, наш славнейший предок, Ара, решил подняться к богам на небо, чтобы испросить у них помощи.

Он был удачливый охотник, и с помощью своих верных псов Ставра и Гавра выискал заповедные тропы, и свершив путь, на самой вершине горы, горы называемой теперь Арарат, встретил богов.

Но боги или не захотели или не смогли ничем помочь, сказав; что у них нет избыточного света, ибо тьма властно поднимается от земли.

Они покинули Ару и удалились в свои жилища.

Он застыл в нерешительности, но Ставр и Гавр не оставили своего господина, а звали и звали идти. И он пошёл, пошёл вослед богам, к их обителям. Боги сидели у волшебного огня называемого пламенем, который согревал, объединял и освещал их, и за это они кормили тот пламень небесным хворостом.

И Ара решился привнести это пламя людям...

Чтобы люди стали столь же могущественны, как и боги.

А он был всего лишь человек. Но он осмелился и переступил порог и взошёл к очагу. И тогда услышал язык богов:

Боги говорили по-разному, но понимали друг друга. Это был тот жгучий, медвежий, язык, на котором мы; я Арсен, и ты, о, Руса, о царстве Урарту, сейчас разговариваем!!!

Ара стал равным им, ибо познал и понял язык, язык в котором заключено бессмертие.

Он принял их пламя, и, зная о скаредности людей тяжело навьючившись целым стогом небесного хвороста, двинулся в обратный путь. Он спешил, сгибаясь под большим грузом, закрывавшим обзор; и оступился; и упал в небесную пропасть; и не смог встать; и потерял сознание...

А тем временем на земле; под покровом тьмы дэвы беспрепятственно заставляли людей пожирать друг друга.

Гавр протяжно завыл, ища и не находя в пустоте отклика, и Ставр опустив голову уткнулся мордой в неподвижное тело.

Пёс понял что всё было напрасно, господин уже не поднимется, и люди не получат ни тепло божественного хвороста, ни свет божественного огня, и мир... мир навсегда замёрзнет во мраке...

А им суждено навсегда так и застыть втроём в небесной бездне. И они ничего уже не смогут. Ничего!!! Никогда!!!

И глаз его стал влажным.

О, не было в нём тогда столь знакомого нам ослепительного осколка, запавшего в него когда Гавр, вспоров брюхо кабана, вырвал и возвернул солнце на небо, рассыпав мириад звёздных брызг, сам, став огненно рыжим...

Глаз Ставра был мрачен как наступившая тогда над миром ночь, он был полон отчаянья, и из него покатились раскалённые как уголь, острые как обсидиан, величественные как нефрит, чёрные как смоль, горькие как мумиё слезы... Они стекали, по его белоснежной шерсти, падая и падая к земле огненным дождём; стыли и становились крепки и тяжелы как камень.

Их было много; и они продолжают ниспадать с небес с древнейших времён и до сих пор.

И будут ниспадать по мере необходимости до скончания веков...

И вот одна из них теперь перед тобой: это и есть:

Слеза Собаки.

3. И тогда Ара очнулся.

Он понял, что надо идти. Что никто не сможет сделать это кроме него. Если он не встанет и не дойдёт, то люди не узнают огня возжигающего хворост, не согреются и неминуемо погибнут поражённые злобой и свирепостью дэвов. И тогда мир самоуничтожится...

Он шёл по небу.

Шёл медленно и тяжело, думая лишь об одном; как бы дойти. А хворост осыпался и осыпался ему во след. Он прошёл через всё небо и донёс совсем-совсем ничего, ибо почти всё высыпалось и мерцает теперь Млечным Путём.

Но он дошёл! И разжёг огнём что донёс, и научил людей языку. Божественному языку. Он научил их всему тому, что облегчает горести жизни и делает её счастливее и радостнее. И объединил всех. И объединив людей, вывел их из пещер, и победил дэвов, и сбросил демонов в бездну.

А потом сам...

Сам, с помощью этого божественного языка, Ара, ведомый своими верными псами смог вновь подняться на небо и победить кабана сожравшего солнце!

И теперь оно снова всходит и заходит над землёй. Солнце Правды.

Каждый божий день оно мутнеет во тьме поднятых от земли грязи и пыли, воспаляется, и неизбежно исходит к закату... Но омытое росой, чистое и прозрачное восходит вновь и вновь... освещая и согревая, как пламя! День за днём, поднимаясь к зениту, и отступает по слабостям человеческим к надиру...

А они втроём, став сияющим треугольником, сберегают его путь и воззывают его бег назад к людям!

И ты, о, Руса, обладая Слезой, сможешь победить им неприятелей, как Ара победил демонов!

Понести мир и свет по земле...

Однако, как ты знаешь, огонь надо непрестанно кормить хворостом, чтобы он не потух! Так и Слезу Собаки надо непрестанно поливать новыми слезами, чтобы она очищалась от мути и сверкала своим чистым изначальным прозрачным блеском, давала силу и вела в путь.

Блеск Сириуса сейчас ал, как кровь и огнь войны, но говорят, что позднее наступят благословенные времена, когда многое... многое можно будет решать лишь словом, и глаз Большого Пса засверкает с небес белоснежно...

- Арсен, я понял тебя, ты великий мудрец, но ты же знаешь людей, они хотят радости и веселья! Зачем слёзы во дворце? Люди этого не поймут... Люди хотят благодарения богов!

Да будет так:

В дар небесному пламени повелю построить им город Багаран, и там же достойное слезы хранилище, найму обученных и искусных служителей, чтобы они исследовали и изучали её, писали и пели о ней, да плакали, видя как недостижимо прекрасна и совершенно небесна древняя

Слеза Собаки.

Via antiqua, via tuta.

2. Дорога на Анцуру.

Дорога - горная.

Дорога - суровая.

Днём её жжёт невыносимый зной, а ночью спускается холод и над тропой свисают крупные, чистые как слёзы, звёзды. Они так близко, что до них можно дотянуться рукой, дотянуться и потрогать. И даже сорвать...

Она уныло петляет у подножий среди долин и резко поднимается в гору к разбитым Русой на склонах виноградникам орошаемых пробитыми им же в скалах протоками...

И о том доныне гласят горы. Гласят и о том, как Руса собрал войско и одолел врагов, и, осветив окрестности солнцем; создал империю.

Она поднимается на перевалы и опускается, кружит серпантином, расширяется и сужается над расщелинами до узкой тропы, и по твёрдому ведёт и ведёт далее...

Устремляясь на свет звёздной слезы...

Несметное множество слёз халдейского царства было сорвано и собрано, да щедро рассыпанно по окрестностям...

Представить их можно по наиболее из них сохранившейся: Книге Иова...

Дорога взбирается выше к трещинам и выбоинам нанесённых трёхгранными стрелами и копытами в память о походах,которые совершили сюда Цари Царей...

Восходит на многоцветные луга, шепчущие ароматами о возмездии разрушительной и безутешной страсти коварной обольстительницы Семирамиды...

И устремляется за облака к сверкающим вечными нетленными льдами вершинам...

Но за очередным перевалом, ломается; и начинает клониться к долу, опускаясь всё ниже и ниже... Этот излом место, когда запылилась, а затем была отвергнута и забыта Слеза Собаки.

Город царя царей Тигранокерт.

1. О, то была эпоха Великого Митридата!!!

Но не Митридата Второго - Митридата Великого, а, любимца Зевса, данного Митрой Диониса, Диониса Евпатора!

Великая Скифь после побед над Александром Двурогим подобно Святогору погружалась от нерастраченной силы в крашенных гробах величественных курганов, и некому было более дерзнуть примерить электрум золотой, исполненной яхонтами гривны; гривну Царя Царей!

И о титуле заспорили языки полуденных стран; парфяне, армяне, а позднее когда он стал чуждым и совсем обесценился, то даже и понтийцы...

О, то был век парфянского Царя царей Митридата Великого, век изысканной и утончённой роскоши, лести и неги...

А с Запада неудержимо, как атлантический циклон, волна за волной наступали грозовые тучи легионов Вечного Города... И разбивались о нерушимую скалу Митридата Евпатора, заставлявшего их просыпать свой опустошающий град на иссохшиеся и растрескавшиеся от злодеяний человеческих камни Малой Азии.

И был Тигран, Тигран Второй, воспитанник и заложник Митридата Великого, Тигран всем превзошедший своего наставника и сам провозгласивший себя Великим! Ибо царствие его возрастало во всём...

Но в дни, когда почтил визитом его тесть, Дионис Евпатор, бывший не только "другом и союзником римского народа", но и укрывшихся гостеприимным Понтом и составившим ему свиту римских сенаторов, которых неудовлетворённые триумфами императоры объявили изменниками, налетел на страну шквалом, двумя легионами Лукулл, стремительно дойдя до Тигранокерта.

И Тигран бросив всё, бросился собирать войска... Путь его лёг через Багаран.

Оронт, в белоснежном пропалённом льняном дамаске расстелился перед ним:

- О, Тигран, даже горы, заслышав твою поступь, вторят; о, Тигран, Тигран - Великий!

Приветствует тут всё Тебя и падает ниц перед тобой в прах, падает в городе богов!

Но богов здесь нет! Когда ты был у Царя царей отец твой забрал их в свою столицу...

А теперь Ты сам Царь царей, решил ли Ты почтить своим вниманием Святыню Святынь Древнюю Небесную Слезу, дабы никогда не вошли торжествующие враги во врата основанной Твоим Величием Прелестнейшей Тигранакерты? Или Ты решил повелеть испечь диски для увековечивания Твоих милостей или же отпечатать с них Твою волю во все края подвластной земли...

- Жрец, ты не столь промыслителен, как шепчет о тебе пустая молва, ты даже не знаешь, что Моя столица в осаде врагов, и прибыл я сюда не в праздности, чтобы уделять внимание древностям, ибо; когда трубят трубы и звенит бранью несокрушимая бронза - щебет муз не слышен!

Оронт, ты отважный и опытный воин, столица моя в кольце врагов, и дорог всякий доблестный клинок, я призываю вас, всех смелых и умелых витязей, чтобы вы, как бессмертные, проникли в город и вывезли из него казну и сокровища для полного сбора войска!!!

- О, Царь царей, а как же почтение Святыне?

- Это потом...

Да пусть это будет песня о Победе, о такой Победе, которую века никто не сможет превзойти ни честью, ни славой! И чтоб у каждого при упоминании о Ней проливалась слеза умиления и восторга!

- О, Тигран, да будет по повелению Твоему! Ты мой Господин, и я как пёс вынужден следовать по избранному Тобою пути; доверяясь, что Твоя Мудрость не уступает Твоему Величию!!!

Я, Оронт, я жрец Багарана, я первый и последний, и Я забираю эту Святыню с Собой, да будет Она талисманом Победы!

И витязи легко и споро решили задачу. А когда войско было собрано, первыми подошли к очерченному кругу, сбросить камни, чтобы можно было потом исчислить Цену, узнать число павших.

- Оронт, а что это за скрижаль, которую ты непрестанно вертишь перед собой; - спросил его боевой товарищ, отмеченный многими достоинствами Трдат.

- То Древняя Слеза Небесной Собаки:

Так было в эпоху начала начал, когда этот мир был юн, в самые первые дни творенья, когда люди познали что они созданы из той же самой глины что и боги, и возгордились! Возгордились и пренебрегли подарками и в отличие от всех животных не получили ничего...

И тогда великий герой, наш предок Ара, ведомый своими верными псами Ставром и Гавром, отправился к богам просить о милосердии и справедливости!

Он пробился к ним как мы через кольцо врагов; через тьму дэвов: и проник в город, в Город Богов. И побыв там, стал равным богам, и они дали ему для войны с дэвами свои сокровища, и он поспешил вернуться к людям...

И принёс воспламеняющий глаза мешок, но не как мы, не как ты и я, мешки золота и самоцветов, Он принёс мешок тростника и пламя в нём! Пламя богов, Пламя которое никогда не потухнет!!! И чтобы люди стали как боги возжёг его...

И ухватившись за ту соломинку, много ещё подвигов совершил он ведомый своими псами; Он научил людей искусствам и ремёслам... Но позабыл о самом главном: Не научил собирать небесный хворост! И люди, став могущественнее богов, так и не обрели счастья, ибо собирают всякую мишуру, а потому и не могут на равных: Они разжигают свой огонь, и небрегут небесным...

А если на защиту своего пламени к ним слетают боги, люди убивают и сжигают их, дабы погреться от волшебства небесного тепла!

За то и сковали Ару, чтобы он более ничего по своей глупости не выкинул для людей! И приковали его у самой вершины горы, горы Арарат, чтобы он с неприступной высоты обозревал последствия своих деяний: Он смотрит вниз и в великой скорби стенает! И непрестанно раскаивается за тяжесть преступления своего! И каждый ясный день слетает на него царственный орёл и в два клюва выклёвывает ему переполненную желчью печень...

Но временами наступает непогода... И тогда... ...тогда псы успевают зализать его раны, Он набирается сил и разрывает оковы из грехов человеческих... и взбирается на бледного коня и начинает Сезон Дикой Охоты!!!

И он несётся...

Несётся в вихре гнева над нашей землёю, вместе с преданными ему белым и рыжим псами, его фиолетовый плащ развевается по небу, исторгая громы и молнии, а с фиолетовых языков псов падают звёздные капли... и горе всякому кто кинет на него свой взгляд, взгляд не на равных!

Он мечется по небу; ища место, место на которое он мог бы спешиться, место, где бы он мог ступить на землю; ищет неосквернённый очаг... и не находит!!!

Но если и находит... находит и ступает, то... То люди смотрят на него либо с ненавистью, либо со страхом... И никто не догадается просто подать ему руку, чтобы он мог переступить порог и выступить на землю. Ибо люди не признают своих преступлений, а выискивают для себя оправдания.

И он вновь и вновь вынужден покидать их...

Но силы оставят Его, и прейдёт непогода...

И куют люди благодарением богов цепи новые в надежде сковать его до скончания времён!

И всякий кузнец своего счастья трижды в год скрепляет его узы!

И тогда из воспалённого ока рыжего пса, пса вернувшего Солнце на Небо этого Мира, льётся горючая слеза... и звенящей бронзой тяжело падает на Землю!

Так в основание кучи из мириадов камней была сброшена...

Слеза Собаки.

2. Ибо такова воля богов, что никто не подаст ему руку, до тех пор, пока будет скрипеть пустой тростник и блеять бараны!

- Ну, а если найдётся такой дерзкий и подаст?! И бросит всем вызов???

- О, если бы кто подал, то тогда мир бы засиял синим, небесным, пламенем!

- Да, люди боятся огня! Был у меня случай...

На пиру, одна рабыня предо мной так всплеснула руками... так всплеснула, что я... не удержался... я схватил её за руку и потребовал: "Продайте мне эту рабыню!" Мне рассмеялись: "Она не продаётся!" И тогда я, удержав её, на коленях, схватил факел и закричал: "Отдайте мне её, либо я тут всё сожгу и сам сгорю вместе с ней!"

И так я овладел ей силой... Силой огня! И теперь она моя;

Моя Нино!

Наверное, я поступил неподобающе для званного витязя, поступил как мерзкий мальчишка?? - !

И Трдат сбросил свой камень.

- О, нет, это поступок настоящего мужчины... достойный того чтобы о нём помнили в веках!

А я вот свой факел бросил - добавил Оронт, и опустил забрало...

И потом, когда войска уже строились на битву, он пел о грядущей победе, о победе мёртвых над живыми, о победе Митры воскресшего над омертвелым;

о победе на поле Аварайр.

И пока падали и падали сбрасываясь в кучу камни, кучу в мириад камней, Владыки восседая на конях, планировали сражения:

- Тигран, о, многое я познал на своём веку: Верность и небрежение, любовь и отрешённость, отчаянье и безмятежность...

Видал ли ты пожар степи?

От края до края!

Ни что; ни дождь, ни ветер не может погасить его... но... только пущенный навстречу огонь!!!

Это Истина.

Истина не даёт счастья, скорее наоборот... но... Свободу!!!

Свободу бежать несчастий или встречать их лицом к лицу!

Свободу применять истину или не применить, принимая всю полноту ответственности.

А человек слаб!

И чем более я это познаю, тем более и более ненавижу... Себя!!!

И я не лгу! Ибо ложь всегда как пелена мрака закрывает пути...

Но если я не лгу, то лгут вокруг меня и мрак смыкается неодолимой стеной. И нет никого, кто бы мог мне разведать пути! А раньше было не так...

Я возрос среди вольного разнотравья, там где сотня встречает тысячу, встречает десяток за десятком, и уничтожившись почти целиком, последними десятками вконец рассеивает её по степи так, что даже воронам и гиенам не удаётся собрать всё чтобы достойно помянуть добычу своим пиршеством. И эту истину в веках навевает быль...

Только не каждый может её расслышать. Лишь свободный!

Тигран, эта не первая моя война с Римом и не последняя! Вначале боги благоволили мне! А потом... потом я собрал лестью, златом, страхом, обманом и хитростью князей и народы вкупе, вдохнул в них жажду возмездия, наживы и могущества и не смог одолеть Рим...

Пришёл Сулла. И я заключил мир. Как с сильным! Но не из осторожности, а как равный с равным, на доверии... Как друг с другом! Как лев со львом!

Сейчас же в Риме лишь жадные, но слабые шакалы... Они атакуют скопом хитростью и коварством, ибо не способны противостоять когтям и силе проснувшегося царя...

Но так будет не всегда. Однако я знаю, что делать...

Тогда я вновь уйду в дикую степь, и если вокруг меня не струсят, не предадут, не обманутся...

То я не только остановлю, но и поверну колесницу римских войн вспять!

- О, Митридат, ты старый лис, а рассуждаешь наивно; как поэт, не философ: Ты пытаешься объять необъятное, а не поднять цену обладаемому!

Ты вначале правильно делал, что истреблял римлян... Однако ты пытаешься истребить и их принцип! Рим - ничто, принцип Рима - всё!!! Принцип нельзя остановить, но им можно овладеть! Ты воюешь не столько против Рима, сколько против принципа! Принципа: кому и по сколько брать первым! Ты разрушаешь цивилизацию! Цивилизация зиждется на философии!

Философия - это наука из наук торжествующего разума!

Философия позволяет превратить мерзкое в прекрасное, безнравственное в высокоморальное, недостойное в добродетельное!

- Тигран, зависимый от чужой воли никогда не станет свободным!

Я, верно, знаю, что в бою можно положиться только на выросшего в свободе коня, лично покорённого силой и лаской! Не в философии дело! Мы Великие Владыки! Мы можем не только упорядочить подвластное... Нам того мало.

Не только сберечь, но и приумножить!

Я воюю за пространство для своей славы, которая подаёт мне силы из земель никем не ведомых, ты воюешь за величие и народы, которые подают тебе почести, развлечения и удовольствия; а как думаешь, за что воюют они, как воевал Сулла, не заботясь о потерях всего, что им принадлежит и дорого дома?

- За золото, Митридат, за соль да за золото. Разве ты забыл, как Гай Гракх украл у твоего отца Великую Фригию, разве забыл почему? Ибо эти "владыки мира" не владеют ничем, кроме воздуха и света, не имеют даже логова или норы, куда они могли бы спрятаться; ибо не приучены подчиняться никому кроме как лживым ораторам. А ораторы мыслят о золоте для себя и соли для всех кого они поманили... Если им не заплатят за молчание вдвое!

- О нет, не за ту соль, не за просто солёную соль они воюют... И даже не за золото, ибо золото металл несвободы! Я тоже раньше думал как ты... И заливал им их глотки, увы, нет...

Рим воюет не за золото, это обман...

И не за тем чтобы повелевать владеющими золотом, это самообман...

Рим был порождён огнём, но не от царевны, а от блудливой рабыни. Рим ненасытен, он воюет за чужих богов, и забирает их к себе, делая их своими! Вот за что он воюет. И вот в чём его сила!!! И утолить его может только по-настоящему солёная...

Слеза Собаки.

3. - Митридат, ты возрос среди вольных степей и впитал песни дикого ковыля, но то ничто...

А я вырос в среде изысканной роскоши и тонких ремёсел! И с юности познал, как сотня бессмертных на закованных в брони конях врезается в поле врагов, как серпы в пшеницу, и пожинает его всё целиком, не притупившись!

Никто уже не сражается в традициях древних, то давно неутильный антиквариат, то давно бесполезная ветхость...

Куда бы ты ни пришёл, ты хочешь, чтобы люди стали свободными и самостоятельными, а значит несчастными и слабыми, как дикари...

И именно поэтому самые знатные и достойные, самые лучшие плетут против тебя интриги и планируют заговоры!

Иерархия вот основа цивилизации! Только жёстко сформулированная воля, воля, доведённая до буквального исполнения, даёт силу! Силу объединённой массы. Ныне всё решают большие легионы, материально техническое превосходство, и ничего иного!

Рим овладел железом Этрурии. Но я увёл и собрал в свой земле знающих мастеров; и они доказали, что наши рудники не хуже, брони крепче, а клинки и острее! Вот мы собрали большую прекрасно оснащённую армию, пусть и не испытанную, не закалённую в боях.

Ты посмотри, кто нам противостоит?! Зачем они пришли?

Лукулл поторопился: Два легиона слишком много для посольства, но слишком мало для полноценной армии.

Мы ударим; вспомогательные войска дрогнут и побегут! В прямом бою римляне устанут и рассыплются, и будут уничтожены!!! Или ты хочешь ждать, когда сюда прибудут ещё и другие?

Пусть наше войско ещё не совсем обучено, но это не впервой... Это наши долины.

Как же Руса одолел куда более многочисленных и умелых врагов? А также как и я одолел парфян!

Но у Русы был только один Арсен, а у меня их сотни! Это знающие и опытные в военном деле командиры. Ни у кого никогда так не было раньше! Они жаждут проявить себя. Свет победоносной Ники вдохновляет их.

Я собрал, как и Рим, всю эллинскую премудрость...

Так восславим её! И начнём...

- Но был в здешней истории и Руса Второй, погубивший своё царство, может не следует спешить с генеральным сражением?

- Нет! Сейчас или никогда!

И была битва.

Тигран и Митридат опрокинули и рассеяли изменников ставших римскими союзниками, покрыв долину Никефории их трупами.

А затем в бой вступили развёрнутые манипулы легионов...

И неучёная, спешно набранная пехота надломилась как горная лавина, увлекая своим потоком...

И всё смешалось...

И бессмертные стали смертными...

А на переправе Оронта поглотили мутные девы реки Никефории...

В Рим же ушла депеша: "Греческий гарнизон открыл ворота, и благодарное население славило победителя; в битве пало десять римлян и десять тысяч армян."

Лукулл получил припасы и богатства Тигранокерта, и последовал далее...

На Багаран...

Но тысячи глиняных дисков его не интересовали, свято же место было пусто. И все поиски закончились безрезультатно. Главная добыча бесследно исчезла.

А из кучи в мириад неразобранных камней, легион, по его приказу, начал выкладывать имперскую дорогу к Риму... Однако дорога туда так и не была достроена...

Непобедимый в боях Евпатор дождался свои войска и последовательно заставил сложить римлян и вновь пришедшие и ранее вторгнувшиеся легионы. Лукулл бежал. Армения сохранилась, но никогда уже не была великой. Лишь съёживалась и съёживалась...

Ибо была неузнана и утеряна

Слеза Собаки.

Via antiqua, via tuta.

3. В мире много дорог. Многие уже вытерлись и поросли травой...

Многие закончились, почти не начавшись, ибо изначально вели в никуда...

Но те, которые куда-то ведут, все как одна, все похожи на древнюю дорогу на Анцуру.

Либо Багаран, либо Аварайр, либо...

Увы, Он ступает только по твёрдому.

Древние дороги - дороги безопасные...

Миллиарды прошли по ним.

Океаны слёз и моря крови были пролиты по пути. Но почти всё иссохло да смыли дожди... Поскольку всё то было пролито о суетном... О себе. Капли пролитые ни о чём...

Лишь то, что и через мириад лет черно как смоль, царственно как нефрит, остро как обсидиан, целебно как горное мумиё; что и в раскаленный зной жарче чем уголь плавильного горна; то, что и в тёмную ночь блестит чистым изначальным блеском, есть истинная Слеза Собаки...

P.S.: Как передают деды, тростник должен быть наполнен небесным огнём,

а бараны...?

Бараны должны пастись!

Стары!

Гары!!!

И никаких козлов!

34

Кашпур В.В. Рыбалка Тора   7k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Байки

  Рыбалка Тора

  

  - Я не могу поверить, этот выкормыш Лаувейи опять ушёл от нас! - Один в сердцах швырнул магический сосуд себе под ноги. Тот обиженно звякнул о прибрежный камень, руны полыхнули красным, цверг Квасир, смешно перебирая маленькими ножками, поспешил его подобрать.

  - Фу, какая гадость! Ну, попадётся, выцарапаю его зелёные глазища!- прекрасная Фрейя с брезгливостью пыталась стряхнуть слизь со своей белоснежной одежды - Я так ловко набросила на него соколиное оперенье!

  - А я так крепко схватил Локи! - в свою очередь заметил Нъёрд и погрузил руки в воду, надеясь отмыться.

  - Ничего не получится, Нъёрд, слизь угря так просто не смоешь, это я тебе как рыбак говорю - рыжий Тор хохотнул, протягивая тряпицу - возьми, намочи, вываляй в песке и три что есть мочи.

  - Всё вы рыбаки, одним дерьмом мазаны! - рявкнул Один.

  Тор согнал улыбку со своего лица. Он понимал, что Отец Богов намекает на их с Локи совместные похождения и рыбалки в том числе.

  Остальные уныло молчали - перед ними простиралось огромное озеро Мьёрс, куда улизнул хитроумный Локи. Асы гонялись за ним десять дней и ночей! Победа была близка - обернувшегося в сокола отступника почти запихнули в Сосуд Полного Заточения. Оставалось только закрыть крышку, но Локи превратился в чёрную гадину и вывернулся из рук разъярённых асов.

  - Отец, я поймаю его... - Тор попытался успокоить Отца Богов, Один гневно оборвал его. - Ты Ёрмунганда тоже хвалился поймать - его единственный глаз мстительно сверкнул. - Хугин, Мунин, летайте по очереди - как только Локи высунется из озера, дайте знать. Квасир, беги к своим сородичам, пусть перекроют все подземные источники. Ты, Нъёрд, поставь на реке сеть, завтра спустишь в неё озеро. Всем остальным ставить лагерь и отдыхать!

  На берегу возникла лёгкая суматоха - тяжело хлопая крыльями, с плеч Одина взлетели вороны, асы бросились выполнять приказание грозного Отца.

  - Постой, постой Квасир. Дай мне Сосуд, куда тебе с ним бежать? - Тор остановил цверга и забрал у него посудину, затем сказал пасынку, мнущемуся за спиной - Магни, вырежи пару удилищ, а я займусь наживкой. Наловим рыбы, сварим вкусной ухи. Глядишь, Один и остынет.

  Шустрый мальчуган понятливо кивнул - когда Отец Богов сердится, лучше держаться от него подальше.

  Они облюбовали скалистый мысок вдали от обеспокоенно снующих асов и забросили снасти.

  - Очень тонкая леса, отец!

  -Тсс.. - Тор обеспокоенно поёрзал на жёстком камне - она свита из волоса Слейпнира. Подрезал ему хвост. У него знаешь, какой волос? Стадо быков вытащит! Если Один узнает, как обошлись с его любимым скакуном, нам худо придется.

  - Да, он сильно разошёлся. Как думаешь, получится поймать здесь Локи?

  - Один мудрейший из асов, но ничего не понимает в рыбалке. Ну кто ловит угря сетью? А Локи может превратиться в любую рыбу. Обернётся лососем, да и перепрыгнет преграду.

  Кусок коры, свободно болтающийся на мелкой волне, дрогнул и как заправская ладья рванулся к берегу. Тор выждал, когда он начнёт зарываться отточенным носом в воду и умело подсёк. Удилище согнулось, крупный сиг вылетел, сверкая узким телом. Вскоре он уже бултыхался в Сосуде Полного Заточения.

  Магни завистливо причмокнул. Через некоторое время ему пришлось проделать это ещё несколько раз - сиг клевал у Тора безостановочно. Наконец Магни не выдержал:

  - Это несправедливо! Почему у тебя клюёт, а у меня нет! У нас ведь одинаковая наживка!

  - О, это великая тайна рыбаков. Мне её поведал старый великан Хюмир. Зная её, ты поймаешь любую рыбу!

  - Ты меня разыгрываешь! Нет никаких тайн! - Магни с подозрением посмотрел на отчима. Тот невозмутимо нацепил очередного рачка и через несколько мгновений опять тащил сига. Мальчик закусил губу от зависти.

  - Хочешь, я заколдую твою приманку, и у тебя тоже клюнет? - сжалился Тор над терзаниями пасынка - а потом тебе всё расскажу. Это очень простое таинство.

  Как заворожённый, Магни потянул из воды свою снасть. Огромные ладони Тора сомкнулись над её крючком, насаживая нового рачка. Магни вытянул шею и навострил уши, но это ему не помогло - крючка видно не было, а шёпот заклинания отчима походил на шум волны - слабые, шелестящие звуки. Всё ещё не веря, он сделал заброс. И у него клюнуло! Да!

  - Вот это сиг! Всем сигам сиг! - радостно завопил он.

  Большая рыбина в его руках была хороша - чешуя горела серебром, плавники пылали с жёлтым отливом, а огромные зеленоватые глаза вовсю таращились на рыбаков. Магни поспешно бросил долгожданный улов в Сосуд и затеребил Тора:

  - Отец, ну говори. Говори быстрей, ты же обещал!

  - Терпение, сынок, терпение, ты такой же горячий, как и Локи, а это никогда до добра не доводит. - Тор посмотрел как красавец, выловленный Магни, забился в стайке пойманной рыбы, пошевелил своим удилищем. - Теперь клёва может и не быть, всегда так бывает, когда выловишь самого крупного и осторожного.

  - Ну, папочка! Я буду самым терпеливым асом в мире, только расскажи.

  Слово "папочка" растрогало Тора. В первый раз Магни его так назвал. Скрывая смущение, он закряхтел, почесал свою огненную бороду и сдался:

  - Случилось это, когда я хотел спасти богов и убить Ёрмунганда.

  - Самого Ёрмунганда, Мирового Змея, сына Локи?

  - Да, того самого. Я погрузил в ладью много всякой наживки и поплыл к тому месту, где лежал Змей. Что я только не насаживал на крюк, чтобы поймать его! Барана, огромный кус сыра, бочонок мёда. Проклятый Змей ничего не хотел есть! Я уже хотел плыть обратно, когда мне повстречалась лодка великана Хюмира.

  - И он тебе открыл тайное заклинание? - Магни затаил дыхание.

  - Заклинание? Нет, он просто сказал, что один раз вёз в клетке обезьяну на продажу. Глупое животное раскачало клетку и бултыхнулось в море. Змей сразу её проглотил!

  - У тебя с собой была обезьяна, и ты насадил её на крюк? - глаза Магни округлились как у недавно пойманного сига.

  - Нет конечно, - Тор подобрал крышку от Сосуда и посмотрёл на своё отражение в полированном металле - я сказал самому себе: "Теперь ты, Тор, знаешь, на что ловить сына Локи".

  - Ничего не понимаю.

  - Что тут понимать? - рука Тора ловко опустила крышку на Сосуд, руны вспыхнули зеленью, намертво его запечатывая. - Сына Локи, как и самого Локи надо ловить на любопытство! У меня с собой был бык, я оторвал ему голову, насадил её на крюк, начал таскать за ладьёй. Змей клюнул как миленький! Мыслимое дело, чтобы голова крутила рогами без бычьего тулова? Как такое не попробовать на зуб?

  Сосуд дёрнулся, словно изнутри на свободу рвался сам Ёрмунганд, но рука могучего аса удержала его.

  - Сиди, Локи, не дёргайся, твой змеёныш улизнул тогда от меня, тебе это не удастся. Для тебя рыбацкие байки всегда были лучшей наживкой! Сматывай снасти, Магни, понесём Отцу Богов наш улов. Он обрадуется ему больше чем ухе!

  Они шли к дыму костров. Сосуд с усмирённым Локи покачивался в руке рыжего силача.

  - Ничего, ничего не понимаю... - бормотал Магни в спину грузно ступающего Тора. - Если никакого заклинания нет, и ты всё выдумал, чтобы поймать Локи, почему сиг клевал только у тебя, пап?

  - Никогда не вгоняй крючок в панцирь рачка. Он сразу сдыхает, а сиг падалью не питается. Цепляй крючок за кончик хвоста и весь сиг будет твой! Я ведь говорил, что это очень простое таинство!

35

Семенов С.А. Змеиное болото   6k   "Рассказ" Проза, Детская

  О том болоте мы наслышались многого. Пока мы ждали поезда, местные жители, перебивая друг друга, рассказывали нам о змеях, впивающихся в руку и висящих потом на ней, не желая отцепиться, о летающих змеях, в стремительном броске преодолевающих несколько метров, о скверных повадках змей, преследующих свою жертву, если та обратилась в бегство. И все это относилось к нашим родным русским гадюкам. Я даже стал подумывать: "Не запугивают ли нас специально в надежде оградить ягоды и грибы от непрошенных городских жителей".

   - В особенности остерегайтесь медянок, - заканчивал напутствие один из "знатоков".

   - Почему же? - заинтересовался я.

   - О, это гораздо более ядовитая и коварная змея.

   Наконец, после часовой тряски в узкоколейном вагончике мы сделали первые шаги по направлению к таинственному, загадочному болоту.

   Болото! Как много ассоциаций вызывает это слово! Одни его связывают с маленькой вонючей лужей. Другие со страшной трясиной, от которой надо держаться подальше. И лишь немногие, которые знают о нем не понаслышке, ценят тишину, безлюдье, царящие там, неброскую его красоту. Не только ценят, но и при первой возможности стремятся туда попасть. Цивилизация сегодня проникла в самые отдаленные уголки планеты. И очень нелегко в 150 км от Москвы найти такие пустынные места, где можешь жить днями и не только не встретить, но и не услышать человека или что-либо с ним связанное. Ты стоишь посреди унылой (на первый взгляд) бескрайней равнины. Вокруг тебя, насколько хватает глаз, тянутся жалкие сосенки, березки, кочки, мох. И как-то сладко и тоскливо становится в груди. Кажется, что не было никаких достижений человечества: ни ракет, ни лазеров, ни интернета. Из людей остался только ты. И вот ты один на один с природой...

   Итак, мы с сыном направились в сторону болота. Вначале нам попадались люди, но по мере того, как они встречались все реже и реже, наш энтузиазм таял, мы становились все осторожнее. Дойдя до противопожарной трубы (памятника социалистической бесхозяйственности), мы забрались на нее, и пошли быстрее. Наконец, впереди показался знакомый пейзаж: группа деревьев, выделяющихся среди своих чахлых собратьев, и за ними - озеро. Пора было слезать с нашей стальной дорожки, чтобы оставшиеся 200-300 метров проделать по кочкам, утопая по колено в пышном зеленом мху.

   - Алеша, давай отдохнем перед последним броском.

   Алексей согласился. Он спрыгнул с трубы первым. Собрался слезать и я, чтобы на небольшом сухом участке растянуться, отдыхая от тяжелого рюкзака, как вдруг Алексей закричал:

   - Папа, змея!

   Я посмотрел в направлении, указанным сыном и увидел пестрый клубок, который в то же мгновение скрылся под трубой. Гадюка сидела как раз на том месте, где я собрался отдохнуть.

   - Может, не будем отдыхать, дойдем как-нибудь так? - предложил я.

   Встреча со змеей придала нам новые силы, и мы через 10 минут были на нашей стоянке у озера.

   Не буду описывать наше пребывание на болоте, чтобы не утомлять читателя, а главным образом, чтобы не дразнить свое воображение, которое тотчас же перенесло бы меня на пленительные завораживающие просторы. Скажу только, что выполнив намеченную нами норму по сбору ягод, мы решили пройти к трубе, в гости к нашим опасным соседям. Мы предположили, что змеи концентрируются в окрестностях трубы, используя творение рук человеческих как укрытие. Забравшись на трубу, мы пошли по ней, договорившись смотреть один все время на правую сторону, другой - на левую. Я был убежден, что если змеи здесь есть, и если ты задался целью их увидеть, то обязательно увидишь. Но шли минуты, а мы не видели никого. Пройдя метров 200, мы обратили внимание на растущий рядом с трубой подберезовик. Алеша спрыгнул с намерением его сорвать. Вдруг я увидел сидевшую рядом, греющуюся на солнце, свернувшуюся в клубок змею.

   - Алеша! - вскрикнул я. Змею, не прореагировшую на сотрясение почвы от прыжка Алеши, мой голос испугал, и она тотчас же скрылась под трубой. На этот раз она была желтовато-серого цвета. "Не медянка ли?" - подумал я. Побродив еще по окрестностям и не встретив больше никого, мы пошли к лагерю. Пробираясь через невысокие деревца и стараясь наступать на кочки, я заметил небольшую черную ленту, ползущую среди невысокой растительности. "Может уж?" Змея заползла в заросли голубики и скрылась из виду.

   - Ну что, Алеша, пошли?

   - Папа, она там сидит, - прошептал Алеша, показывая в сторону невысоких кустиков.

   Желая получше рассмотреть змею, я, чтобы выгнать ее из кустов, стал в них топать и шуршать. Змея поползла дальше и, показавшись из кустов, повернула голову в нашу сторону и зашипела. Нашу смелость как рукой смело. Это был не уж.

   - Алеша, пошли отсюда.

   Алексея долго уговаривать не пришлось, и мы стали спешно удаляться от опасного места.

   - Папа, что же это такое!? - воскликнул в сердцах Алеша. - Я думал, они живут под трубой, а они повсюду! Я не могу свыкнуться с этой мыслью. Мне надо все переварить.

   Алеша замолчал, обдумывая сложившуюся ситуацию. Вернувшись в лагерь, я предложил завязывать вход в палатку на время нашего отсутствия.

   - Зачем? - спросил Алеша.

   - Так, на всякий случай, - ответил я, не желая лишний раз пугать ребенка.

   В оставшееся время поведение Алеши сильно изменилось. Он стал ходить следом за мной, нашел где-то палку, перестал собирать ягоды. Да и я с опаской тянул руку к ягоде, всякий раз ожидая встретиться с царицей болот лицом к лицу.

   Когда мы шли обратно, встретили еще несколько гадюк, которые тут же уползали при виде нас. Встреча с болотом оказалась не такой уж страшной, как представлялась вначале. Алеша чувствовал себя настоящим героем: еще бы, видел живых змей, ядовитых и не где-нибудь в зоопарке.

   - Ну что, поедем еще на болото? - спросил я сына.

   - Конечно, поедем! - ответил радостно он.

36

Нечисть Неспешный сказ   7k   "Рассказ" Фэнтези

Солнце лениво переползло из-за края реки, скупо освещая окрестности белесыми волнами своего полога. Тихое утро нарушали лишь торопливые шаги невысокого служки, прятавшего лицо под широкополой шляпой. Паренёк быстро удалялся от деревни, закинув на плечо странноватый чугунный черпак на длинной тонкой ручке. Ему навстречу неспешно приближался оборванного вида незнакомец, нёсший под подмышкой свежеспиленный чурбан. Мужчина удивлённо проводил взглядом уже почти бегущего юношу и тем же размеренным шагом продолжил свой путь. Развелось тут личностей странных, понимаешь ли! Зевнул он, покрепче обхватывая свою нелёгкую округлую ношу. До разрушенного моста оставалось всего двести метров, что не могло не радовать владельца импровизированного табурета. Именно за этим мужчина и проделал спозаранку свой долгий путь - воздать дань уважения Туманной реке и пожелать ей и впредь столь же рьяно стеречь границы мироздания. Процесс весьма долгий, нудный и непрерывный, так что стоять почти весь день на ногах нашему герою не улыбалось. Мысленно восхвалять реку можно было и в любой другой точке вдоль её бесконечно долгого русла, однако только в этом месте собиралось небольшое количество любителей попялиться в пустоту. Дойдя до пункта назначения, мужчина мысленно приценился к местности и поставил свою ношу в траву неподалёку от правого невысокого столба, служащего опорой для металлического слегка проржавевшего фонаря. Обшарив свои многочисленные карманы, наш герой нащупал искомую самокрутку и, присев на импровизированный табурет, закурил её с превеликим блаженством. Мужчина шумно выдохнул клубы сероватого дыма и устремил свой взор в сторону лет двести назад обрушившегося моста да глубокой, полноводной реки, изредка весело журчащей где-то под слоем густого, белого, нагловатого тумана.

Стал накрапывать мелкий противный дождик, небольшими мазками окрашивающий желтоватую сельскую дорогу в более тёмные тона. Со стороны заброшенного поселения раздались спокойные лёгкие шаги, нарушая ход мыслей оседлавшего чурбан мужчины, вида заинтересованного не подавшего и потому продолжавшего оценивать местные красоты. На самом деле он ожидал, когда новоприбывший попадёт в его поле зрения. А тем временем к нашему герою приближалась необычного вида девушка, не забывшая захватить с собой ярко-красный бумажный зонт. Дойдя до двух деревянных столбов, в которые некогда упирался край моста, незнакомка окинула беглым взором окрестности и присела на закрытую мусорную урну, ни мало не заботясь о происхождении опоры. Куда больше юную особу волновали её длинные тёмные волосы, прямые концы которых щекотали ей талию. Мужчина перевёл взгляд на соседку, молчаливо устроившуюся напротив. Друг от друга их отделяла та самая уже полностью намокшая сельская дорога. Девушка была одета в короткое платье, имитирующее кимоно и украшенное многочисленными лентами в тон к цветочным узорам, избороздившим наряд.

- Чем же это надо бумагу обработать, чтобы она так не промокала? - подумалось нашему герою, поворачивающемуся вновь лицом к реке и откровенно завидовавшему молодой барышне, ибо самокрутка его промокла насквозь и коптила с премерзким запахом. Напоследок он успел заметить, как новоприбывшая ловким движением перебросила зонт из левой руки в правую, качнув ногой, обутой в округлую тёмную туфельку.

Раздумья мужчины вновь полностью принадлежали развалинам старого моста. Спустя несколько минут, мыслитель выявил, наконец, раздражавший его всё это время фактор. Им оказался едва дышащий рыжий огонёк, трепыхающийся в фонаре, закреплённом на пограничном столбе бывшей переправы. Этого быть не должно. Кто же принёс сюда живой огонь?..

Туман, питаемый небесной влагой, развернулся вширь и уже всерьёз намеревался захватить своими плотными щупальцами беззащитный берег в плен, однако сам был атакован стрекучей травой, посеянной специально на случай таких вот посягательств.

Дождик кончился, а вместо него Туманная река обрела нового и довольно шумного почитателя в лице молоденькой девушки в классическом красном кимоно, украшенном вышитыми на нём бледно-жёлтыми цветами. Новоприбывшая напевала какую-то песенку, перепрыгивая с ноги на ногу в такт, а деревянные сабо на её маленьких ножках издавали лёгкий стук, едва касаясь земли.

- Мода, у них что ли, Ориентальная опять пошла... - подумал наш герой, неодобрительно глядя на певунью. Та заметила выражение его лица, ойкнула и продолжила чуть тише, радостно улыбаясь своим мыслям. Мужчина неодобрительно покачал головой, стряхнув тем самым запутавшиеся в его чуть выгоревших русых волосах дождевые капли, и прикурил следующую самокрутку.

По прошествии получаса у дороги появился новый возмутитель спокойствия. На этот раз гордый и слегка взлохмаченный наездник чуть не свалился с импровизированного табурета, когда наткнулся взглядом на знакомую уже по прошлому году тёмно-зелёную деревянную маску, скалящуюся лукавой ухмылкой. От удивления наш герой выронил изо рта почти до конца истлевшую сигарету, тут же ставшую добычей шустрого зверка непонятного происхождения, мигом ускользнувшего обратно в траву.

- За своей территорией следить надо! - раздосадовано промолвил неудачливый курильщик, а маска, скрывающая лицо сгорбленного, но всё ещё высокого старика, полностью укутанного в рыжий выцветший балахон, казалось, ещё более скривилась в хищной улыбке. Ну, насколько вообще могут кривиться в улыбке хищные маски, тьфу, ты! Хищно кривиться в маске улыбки...

От лёгкой дремоты нашего героя спасли немного дребезжащие, ворчливые голоса трёх стариков, пришедших на утреннее хваление. В их речи упоминались события такой далёкой давности, о которой в приличных разговорах и не вспоминают. Однако сей прискорбный факт вовсе не смущал сплетников, не мешая жаловаться им на то, что раньше трава была зеленее, да и травой-то вовсе не была...

- Вы бы, ещё, вспомнили события тысячелетней давности! - в свою очередь пробормотал раздражённый мужчина, шаря по карманам, в поисках очередной сигареты.

- А если надо, то и расскажу! - возмутился один из стариков, ловко до этого прикидывающийся глухим на оба уха.

- Ой, и правда! А расскажите, пожалуйста! Я такие истории очень люблю! - прощебетала певунья, вновь скачущая с ноги на ногу, но уже от возбуждения.

- А отчего бы и не рассказать... - затянул старик с невозмутимой миной, а наш герой спешно отвернулся от намечающейся дискуссии, привлечённый странными гремящими звуками.

- Хоооо! - промолвил он, не веря своим глазам и вновь роняя чудом найденную самокрутку, на радость притаившимся в траве зверькам: стремительно разворачиваясь, словно рулон ткани, с противоположного берега на собеседников нёсся новенький обработанный лаком деревянный мост, край которого озорно догонял разгорающиеся "потерянные огни", размечавшие чуть по бокам ему путь. Приземлившись уже на этот берег, край моста энергично боднул деревянные столбы с фонарями, расшевелив этим в последних мощное пламя. На той стороне им отозвались задорные огоньки аналогичных светильников, дружелюбно приглашая в Пору ночных бдений пересечь Параду Сотни Демонов Туманную реку бытия...

37

Юношева Т. Песни горной реки   14k   "Рассказ" Фэнтези

   На поляну, уютно расположившуюся среди гор, опустились плотные сумерки. Ожили фонарики, перемигиваясь огоньками с первыми звездочками: с наступлением темноты жизнь в палаточном городке не утихала.

   Две девушки, кутаясь в штормовки, остановились рядом с начальником туристического приюта.

   - Добрый вечер, Сан Саныч!

   Невысокий седой мужчина, излучавший добро и радушие, обрадовался:

   - А-а, туристочки вылезли на свет Божий! Я распереживался: шли такую даль, а не хотят полностью вкусить походной жизни, сидят в помещении. Утомились?

   - Еле поднялись, думали: ноги навечно отказались ходить. Четыре перевала протопать - не шутка. Не ожидали, что будет так трудно.

   - В первый день все жалуются, некоторые требуют, чтобы их сняли с маршрута, а на другой год смотришь - знакомые лица. Возвращаются. Идите к костру, там почти вся ваша группа, да еще каша, чай и пение, какое редко услышишь в других местах.

   - Это не наши поют, мы без гитары.

   - Серега старается, самый преданный постоялец. Мы к открытию сезона сюда добираемся вертолетом, иначе с грузом невозможно, а он нас уже встречает. Первым приходит на поляну, ставит палатку у реки и все лето радует туристиков пением. Так и живет здесь с самого июня.

   - Один приходит?

   - А чего вы удивляетесь? Плавают же одиночки по океану, чем горы хуже?

   - Зато уйти может с нами, мы последние на маршруте. С компанией веселей.

   Сан Саныч покачал головой.

   - Не раз предлагали, отказывается. Мы-то уже на мешках да ящиках сидим, вас откормим - и домой. Серега помогает грузиться, провожает, только после сворачивается и идет своей дорогой. Такое его решение.

   - О, тише! Послушайте! - встрепенулась одна из девушек. - Цой! - и подпела: - "Кто живет по законам другим и кому умирать молодым...". Класс! Правда, здорово?

   - Так я об этом и толкую,- подхватил Сан Саныч.- Да вы двигайтесь туда, погреетесь, смотрю - озябли.

   Девушки остановились у навеса над кострищем, не решаясь протиснуться на скамью, пока звучит музыка. Песня закончилась, а пальцы гитариста продолжали перебирать струны, наигрывая мелодию. Потом стихло.

   Раздались аплодисменты.

   Руководитель группы вскинул руку.

   - Тихо. Запомните, есть закон: у костра не хлопают. Это не концерт, человек живет жизнью похода, петь требует его душа, а вы слушайте и подпевайте. Серега,- он долго тряс руку гитариста,- уважаю. Сколько слушаю, не надоедает. Я рад, что наши пути который год сходятся на этой поляне. Давай еще по сто. Все наливайте. Девчонки, вам плеснуть? За талант, умение быть нужным - за Серегу!

   - Нам лучше чаю.

   - Тоже дело, чай нашенский, с дымком, сгодится.

   Огромный закопченный чайник приветливо пыхтел на огне.

   - Серега,- продолжал руководитель,- поднимай. За тебя, за это место, за то, что не изменяешь ему!

   Выпили.

   - Как же изменить,- вытирая губы, произнес Сергей.- Здесь настоящий рай. Спасибо природе, что создала поляну. Все для отдыха: там,- он махнул рукой,- питьевой ручей, с другой стороны - река, да какая! Чистый хрусталь, и душа такая же - чистая, щедрая. Вокруг - горы, хочешь, смотри на голые скалы, а повернешь голову - леса возвышаются.

   - Вот,- оглядел руководитель собравшихся,- это и есть творческая натура. У реки, говорит, душа. Поэтому и поет так здорово, что верит в такое. Учитесь. Давай, Серега, про крылья,- и неумело напел:- "которые нравились мне".

  

   В вертолет погрузили последние мешки. Сан Саныч внимательным взглядом окинул вверенное ему хозяйство.

   - Вроде сделал все, как надо. Ты, Серега, на всякий случай осмотрись тут, мало ли. А, может, полетишь с нами? Посмотришь на горы с высоты, ох и зрелище! А-а, - махнул рукой Сан Саныч,- знаю твою улыбку.

   - К горам нужно прикасаться, чтобы почувствовать их, а не смотреть со стороны. Пока стою на этом.

   Летчик свистнул: закругляйтесь, пора.

   - Давай, Серега,- Сан Саныч крепко обнял его.- Встретимся. Ты же завернешь к нам на следующий год?

   - Как обычно, пока планы не меняются. Будьте спокойны, я присмотрю за вашими владениями. Отправляйтесь, смеркается, и так провозились.

   - Думаешь, одному тебе дороги эти места?- Это Сан Саныч прокричал сквозь шум заводящейся машины.

   Услышал Сергей или нет, осталось не понятным, но он улыбнулся, поднял руку и махал вслед до тех пор, пока вертолет не скрылся из виду. А Сергей все стоял, прислушиваясь к затихающему шуму.

   Поляна примолкла, настраиваясь на жизнь в одиночестве - девятимесячный перерыв, чтобы подготовиться к очередной встрече с друзьями.

   Тишину нарушили легкие шаги за спиной Сергея, но он не обернулся.

   Стройная девушка в светлом платье, волнами спадающем к земле, остановилась рядом. Ее наряд казался бы неподходящим к условиям, в которых она находилась, если бы так удивительно не гармонировал с местностью, словно они были одним целым.

   - Проводил?

   Сергей еле заметно кивнул, продолжая смотреть вдаль.

   Девушка некоторое время прислушивалась, сказала осторожно, словно боясь причинить боль:

   - Не слышно, они уже далеко.

   Помолчали.

   Сергей вздохнул, отошел к валуну и присел, молча оглядывая горы.

   Девушка села рядом, вопросительно посмотрела на него, дотронулась до руки:

   - Грустишь?

   - Сезон закончился слишком быстро. Только начало сентября, а уже прошла последняя группа.

   - Ты же знаешь: сейчас тепло, а через пару недель все,- она махнула рукой,- спрячется под снегом.- Внимательно осмотрела небо, как будто готова была увидеть наступавшие снежные тучи.

   Сергей вслед за ней бросил быстрый взгляд вверх, сник, сказал:

   - А у нас осень длится долго-долго, с бабьем летом, паутинками, шуршанием листьев под ногами. Я очень любил затяжные дожди! А как трогателен мокрый листок, прилипший к окну: он всматривается в комнату, где сухо, светло, но, думаю, вряд ли бы захотел пробраться за стекло и высохнуть от искусственного тепла батарей.

   - В тебе с каждым годом все больше печали. Не поддавайся!

   Сергей глубоко вздохнул.

   - Знаешь, Река, в такие минуты я жалею, что ты не приняла моего тела.

   Девушка улыбнулась.

   - Ты много раз говорил эти слова. Я начинаю подозревать: для того, чтобы еще раз услышать, как меня очаровало твое пение. Часто вспоминаю: группа альпинистов обосновалась на берегу. Как обычно - костер, гитара. Но как ты пел! Сродняясь со струнами, природой, впустив ее в себя! Я даже замедлила течение, боясь в шуме что-то пропустить.

   - Да, да,- усмехнулся Сергей,- и этим потревожила моих друзей. Долго вслушивались в тишину, находя ее необычной. Кто-то сказал: не слышно шума реки...

   - А я осторожненько двинулась дальше, заскользила по порогам, постепенно выравнивая течение. Не могла я после этого позволить твоему телу разбиться о камни, мчаться, цепляясь за пороги, застрять в узком месте, достаться стервятникам. Как бы я равнодушно перескакивала через тебя? Позволить твоим волшебным пальцам распухнуть, превратиться в ничто?

   Сергей обнял девушку.

   - Прости, любимая Реченька, мое ворчание. Знаю, как тебе было тяжело.

   - Да, нелегко. Пришлось повернуться вспять, пробивать временное русло, чтобы затащить тебя под ледник. Надежней убежища не придумаешь. А потом плакала, видя горе друзей, которые искали тебя ниже по течению. Зато в их памяти ты остался живым.

   - А через много-много лет, когда все вокруг изменится, меня найдут замурованным во льду и будут изучать, как мамонта.

   - Шутишь - это уже хорошо. Вот и не грусти, межсезонье пройдет быстро, на поляне вновь задымятся костры, гости будут тянуться на огонь костра и твои песни.

   Сергей тихонько тронул струны, которые с готовностью откликнулись, но тут же успокаивающе прижал их ладошкой. Обернулся к Реке, улыбкой извиняясь за попытку нарушить покой, всмотрелся.

   - А ты, собственно, что здесь делаешь? Почему не ушла провожать последних? Всегда же говорила: бегу за ними, пока не свернут, желаю удачи, прошу, чтобы вернулись на следующий год. Ты краснеешь? Вот это новость!

   - Я не умею краснеть, слишком холодна. Как-никак - горная река, всего 4 градуса.

   - Хорошо, не краснеешь, но в смущении прячешь глаза. Рассказывай, почему нарушила традицию? Не все мне плакаться.

   Река вздохнула, сказала тихо, как самой себе:

   - Испугалась.

   Сергей развернулся всем телом, не выдержав, встал, осмотрел девушку с ног до головы.

   - Это говоришь ты - холодная, энергичная, красивая? Ты, которая на одну ночь может повернуть течение и потом наверстать упущенное? Кого испугалась?

   - Себя, своей сути, не понятной людям. Что вскинул брови?

   - Ты не перестаешь меня удивлять. Какая же ты чудесная, горная Река!

   - Я тоже думала, что знаю себя. Потом случай с тобой, когда я пошла против природы. А в этот раз... В последней группе был мальчик - невысокий, щупленький, из тех, которые не запоминаются. Он пришел ко мне с фотоаппаратом, час сидел на одном месте, ловя в объектив течение, падение с порога, блики на воде. Он напомнил тебя своей отдачей, душой, был такой чистый, природный, что я на миг оттаяла, от волнения температура подскочила градусов на десять. Те, кто в это время купались во мне, потом посмеивались: не такая уж вода холодная, как говорили. Я смотрела на него во все глаза, старалась быть красивой, чтобы он не разочаровался итогом, смеялась, вздымала брызги, которые сверкали на солнце! Едва сдержалась, чтобы не раскрыться, показать себя. Поздно спохватилась, пожалела, что была неосторожна. Мои глаза - они проявятся на пленке, столько я вложила во взгляд. Мальчик не поймет: вода, течение и нечто, проглядывающее сквозь это.

   - Подумает, игра света, дефект.

   Река покачала головой.

   - Он бы пришел на следующий день, чтобы попытаться исправиться, такими кадрами не бросаются, но, видимо, испугался, почувствовал необычное. В каждой капле на фотографии - смеющиеся глаза! Мне захотелось рассказать ему, чтобы не боялся: я, как и он, часть природы. Если бы пошла следом, не выдержала, показалась бы им, желание было огромным. Но не пришло еще время. Мне так не хочется, чтобы мальчик просыпался от страха, когда ему приснится мой взгляд сквозь воду.

   - О-о, что тогда говорить обо мне? Рассказы о Черном альпинисте - главная тема у ночных костров. "Погиб, не найден, бродит по горам...". Меня вообще должны бояться, я же, по их словам, рыскаю с желанием отомстить. Выдумщики. Вот и выходит: живем, но не имеем права жить. Мы просто легенды.

   Река вздохнула, вновь с ожиданием посмотрела вверх:

   - Скорее бы замело, пора на покой.

   Гитарист согласно кивнул.

   - Ты права. Мне легче: я усну, время пробежит незаметно, а тебе предстоит трудиться безостановочно: путь длинный, и не везде бывает лед, помогающий отдохнуть. Пусть его в этом году будет больше! Можно, я попрошу тебя об одолжении?

   Река улыбнулась:

   - Конечно, мне приятно, что у тебя есть желания.

   - Послушай, что сейчас поют, принеси новые песни. Я застрял в одном времени, репертуар не меняется, это начинают замечать.

   - Я выберу для тебя самые лучшие! - твердо пообещала Река.- Ой, смотри - медведь, вернулся, крутится, тоже не верит, что лакомство теперь нужно искать в другом месте.

   - Да, попугал он туристов в этом году, так его привлекали бачки для отходов. Запах остался, вот и вертится. Увы, дружок, погрусти вместе с нами.- Сергей поднялся.- Пойду, поброжу по поляне, еще раз проверю, все ли закрыто, укреплено, как полагается. И попрощаюсь по-своему, поблагодарю, что не отвергает меня. Она тоже живая, все понимает, ждет доброго слова. Проведу ночь у костра, побренчу для души. Пойдешь со мной?

   - Это твоя дорога. Я посижу здесь, многое нужно обдумать. Вернется ли сюда мой мальчик? Очень этого хочется, иначе буду чувствовать вину. Еще нужно проведать форель, она с утра не в настроении. Туристы подкармливали ее, специально сбрасывали в воду остатки каши, форель привыкла, теперь ждет и ворчит. Потом вернусь, приходи, вместе встретим утро.

   - Хорошо. И мальчик когда-нибудь придет. Ты же сказала, что он похож на меня, поймет, что ждут. Вот такой у нас сегодня грустный день!

  

   - Светает. Для меня последний рассвет в этом году. Повезло, что чистый, смогу еще раз взглянуть на розовые горы. Никогда не перестану наслаждаться этим зрелищем.

   Река кивнула.

   - Я тоже. Бывалые туристы объясняют новичкам: железо и марганец, поэтому такой эффект. Мне хочется добавить: и капельки крови. Когда ты падал со скалы, ударился о выступ и оставил на нем частичку себя. Она не пропала, влилась в общий свет и теперь радует людей. Ты всегда любил жизнь, поэтому сияешь и после нее. Помолчим.

   Они стали плечом к плечу, задрав головы вверх.

   Юный солнечный луч нашел лазейку в зарослях леса, первым прорвался к горе и поцеловал ее вершину. Гора вспыхнула, зарделась, выделяясь на светлеющем небе розовым исполином. Тут же спохватилась: не пристало стражу местности показывать душевное волнение. Впрочем, пусть лучик видит, что ей приятно. Три минуты гора держала цвет, потом взяла себя в руки, успокоилась, стала заметно бледнеть и вскоре приняла повседневный вид - гигант, позволяющий тяжелым тучам отдыхать у себя на груди.

   Солнце поднималось выше, рассеивая утреннюю дымку над пустой поляной. И только у большого валуна долго держался сгусток тумана. Потом, подталкиваемый ветерком, двинулся в сторону реки вслед за едва заметным ручейком, и оба растворились в воде.

   В тишине отчетливо слышалась музыка реки: спорый бег, прыжки с порогов, журчание при перекате через камни. Все вместе складывалось в мелодию, сквозь которую угадывались слова: "Где твои крылья, которые нравились мне?".

  

38

Быков М.В. Горный пришелец   23k   "Рассказ" Проза

   ГОРНЫЙ ПРИШЕЛЕЦ

  

  В конце второй недели сентября группа людей, в которую входил и я, отправилась для сбора ягод и грибов в таежное местечко 'Булаг', что в сорока километрах от небольшого городка. 'Булаг' - это шумный таёжный ручей, впадающий в горную речушку длинной в сотню километров. В устье ключа располагалась большая поляна, окруженная могучими лиственницами. Я подумал, что здесь когда-то было поселение, но природа уже давно сравняла признаки человеческой деятельности с землёй и только отдельные почерневшие пни указывали на то, что деревья свалил лесоруб. Именно лесоруб, ибо лиственницы были не спилены пилой, а срублены топором - то есть способом каким теперь давно не валят лес. Отец был уверен, что срубить такие толстые лесины можно было только инструментом особой конструкции.

   - Знающие люди утверждают, что такой своеобразный топор в виде секиры с отверстием внутри его рабочей поверхности ковали в древности в Тибете. Пням не меньше века. - Сказал задумчиво отец. - Старики - тувинцы говорят, что такими топорами рубили лес байты - редкий народ, который в этих местах строил свои поселения в прошлом веке. Байты малочисленная народность Монголии, их территория раньше простиралась так же по землям Тувинцев и Алтайцев. Они обычно селились там, где степь примыкает к лесистым горам Саянского хребта, а сейчас проживают только в районе большого озера. - Очевидно, он имел в виду Монгольское озеро Убсу-Нур?

   Мой отец в те времена работал кладовщиком большого продовольственного склада и дружил с продавцом автомагазина Ростовцевым Федором. Последний как раз и привёз нас на поляну. Мы выгрузились из автолавки и Федор, не задерживаясь на поляне, вернулся назад, чтобы обслужить скотоводов. Мы проезжали мимо их юрт стоящих вдоль берега реки.

  Брат стал разводить костёр, а мы с отцом двинулись вокруг поляны. Место, на котором наш отряд расположился, было настолько же загадочным и красивым, как и его название.

  

   - Пользоваться топором и строить дома, байтов, по всей видимости, научили китайцы. Вон в зарослях черёмухи лежат огромные камни с выбитыми на них знаками. - Показал он на буйно разросшийся кустарник у самой подошвы горы и продолжал объяснять.

   - Там под горой располагается кладбище, а эти камни не что иное, как погребальные плиты. Камни тщательно обработаны человеком и закрывают древние могилы. Очевидно, на поляне когда-то располагался сомон (деревня) байтов. Раньше монголы по большей части бросали мертвецов в степи на съедение зверям и птицам, а эти старые могилы говорят о том, что китайские дровосеки приложили руку и к ритуалам байтов, обучив их устраивать захоронения.

  Закончив обход поляны, мы расселись вокруг импровизированного стола, чтобы выпить чая и немедленно отправиться в старые гари в россыпи ягодников. Небольшой костёр к тому времени уже догорал, а запашистый чай приправленный листьями смородинника нагонял аппетит. Мой брат успел нарезать закуски, рядом с ним полулежал на шелковистой осенней траве приятель отца Николай Коваленко - крепкий рыжий мужчина. Он с юных лет шоферил, и нелёгкая профессия водителя оставила отпечаток на его фигуре и руках. Компания не успела приступить к трапезе. Нашему застолью помешали птицы. Вверху по течению ручья в густой зелени ельника и кедрача громко затрещали кедровки. Раньше их крики тоже доносились до нашего лагеря, но было понятно, что птицы переговариваются в отдалении от поляны. Теперь же они трещали у самых подходов к биваку. Такое шумное поведение таежных птиц указывало на то, что по тропе спускается человек. На зверя эта чуткая и шумная птица реагирует редко, считая его жителем дебрей. Тропа, выходившая к устью ручья, почти полностью заросла травой, но всё ещё угадывалась прогалиной в темном лесу, подступающем со всех сторон к поляне. Неожиданно до этого чистый прозрачный воздух над поляной и вокруг нас стал приобретать какой-то странный белёсый оттенок. Можно было подумать, что дым от костра не рассеивается, а стелется под невидимой тяжестью над землёй. Все посмотрели на костёр. Он почти не выделял дыма, по крайней мере, его не хватило бы, чтобы затянуть обширное пространство вокруг лагеря.

   - Кто-то спускается по тропе. - Сказал отец и поднялся на ноги. - Пойду навстречу. - Он не успел шагнуть в нужном направлении, ближняя к лагерю птица, протрещав напоследок, снялась с ветки и в тот же момент, на поляну вышел человек. Его появление сопровождалось легким порывом ветра. Тайга сменила тон своей вечной песни. Черемушник качнулся слегка, сбрасывая первые порыжевшие листья. Лёгкая дымка, затянувшая было поляну, от порывов ветерка быстро улетучилась. Человек замер на краю тропы и пристально стал всматриваться в нашу сторону. На его лице не было и тени усталости. Одной рукой пришелец сжимал ремень закинутого за спину оружия, другой слегка прижимал широкие ножны, прикреплёные к поясу. На шнурке через плечо висел рог горного козла, очевидно служивший пороховницей, он был запечатан сверху крышкой искусно смастеренной из бересты?

   Отец махнул призывно рукой и крикнул не громко.

   - Идите сюда! У нас давно готов чай!

  Глядя на пришельца, невозможно было отделаться от удивительного чувства говорившего, что появившийся человек загадочным образом вписывается в ландшафт древней поляны, он был не то что её деталью, а скорей создателем всего окружающего и с момента его появления наш отряд превратился в чужеродную вещь совершенно не свойственную этому удивительному месту. Я невольно перевел взгляд на дорогу. В неглубокой колее виднелся след протектора автомобильных шин, и я подумал о том, что отпечатки техники здесь ни к чему и оставлены случайно. Примерно такие же чувства испытала вся наша компания, когда увидела странного путника вышедшего на поляну 'Булага'.

  Захваченный мыслями о неуместности прогресса я вдруг осознал, что на окружающее пространство неожиданно навалилась странная тишина, она будто ватой заткнула наши уши. На какой-то миг неслышно стало трескотни птиц, плеска воды в ручье, гул тайги только что поменявший ноту, теперь не мог пробиться сквозь невидимую преграду. Даже крик отца показался далёким и неестественным, словно из-за стены. Это состояние глухоты длилось до того момента пока человек не шагнул в нашу сторону. Охотник шевельнулся, и в природе всё ожило, вновь возвращая в атмосферу движение, запахи и звуки. Мужчина уверенной походкой, шурша кожаными одеждами, подошел к костру и поклонился, не проронив ни слова, стал изучать наши лица.

   - Присаживайтесь. - Пригласил отец. Мужчина сел, подобрав ноги под себя. Так предпочитают сидеть азиаты кочевники. В те времена я был молод и не умел быстро по виду человека определить род его занятий, однако в данном случае не надо было особо напрягаться. Про вышедшего из леса человека я подумал, что это точно охотник. Без сомнения пришелец был силен духом и довольно смелый человек. Он, находясь в одиночестве в тайге, храбро подошёл к группе неизвестных людей принадлежащих к чуждой ему расе, тем более что наш отряд выглядел для пришельца совершенно не правдоподобно, по всей видимости, так же как и он для нас.

  Возраст пришельца определить навскидку было невозможно. Мы с интересом стали рассматривать гостя. Мой брат тем временем налил в кружку чая, поставил её перед мужчиной и пододвинул поближе к незнакомцу хлеб. Как сам мужчина, так и его одежды выглядели непривычно для наших глаз. Пришелец не обладал чисто азиатскими чертами лица. Нам был неизвестен тип его лица. Он чем-то напоминал восточный, но одновременно в нем угадывались и черты западные европейские. Слегка раскосые темные глаза чуть приплюснутый нос, выщипанный до последнего волоска твёрдый подбородок, придавали гостю храбрость и решительность. Длинные черные как смоль волосы его были заплетены в толстую тугую косу, спускающуюся на широкую спину обтянутую кожаной курткой зашнурованной впереди на ремешок. Штаны и сапоги охотника были сшиты из той же кожи что и куртка и сидели на незнакомце как влитые. На поясе у него висел широкий охотничий нож. Легко опустившись в позу лотоса, мужчина положил себе на колени связку из ружья и треноги.

   Ни я и никто другой из нашего отряда раньше не видели подобного оружия.

   Густого черного цвета шестигранный ствол ружья был накрепко прикручен сыромятными ремнями к деревянному прикладу, мастерски изготовленному из куска дерева мягкой породы. Приклад оружия был отполирован руками охотника до такой степени, что блестел всеми изгибами и фигурами своего тела. На казённой части ствола поднимался белёсый от воздействия порохового жара запал с еле заметной прорезью для прицела. Шестигранный шомпол для забивания пыжей и пуль был вставлен в ствол и удерживался в нём при помощи такого же мягкого ремешка привязанного особым узлом к цевью ружья. Тренога, отполированная с не меньшей тщательностью, чем приклад была намертво связана с ружьём. С неё свисал широкий ремень, предназначенный для переноски оружия за спиной. Ко всему этому охотничьему ансамблю был прикреплён небольшой кожаный мешочек с пулями. Я почему-то подумал, что пули могут быть не обязательно свинцовыми, для их изготовления мог бы вполне подойти какой-нибудь сплав из других вполне благородных металлов, которые можно было легко намыть с помощью примитивного лотка в вершине ручья.

  Подняв кружку с дымящимся чаем, охотник обвёл нас взглядом темных глубоко сидящих в глазницах глаз и заговорил на незнакомом языке. Речь его звучала отрывисто и слегка гортанно, но в ней не чувствовалось и намёка на взволнованность. Закончив фразу, пришелец сунул руку в карман шуршащей от сухости куртки и вынул небольшой предмет, блеснувший на солнце, и показал его нам. Эта была вещь округлой формы, похожая на амулет с выбитыми на его поверхности иероглифами, смахивающими очертаниями на китайскую или японскую письменность.

   - Ваш язык не похож на монгольский. - Заметил отец. - Вы, наверное, китаец? - Он наклонился, чтобы лучше рассмотреть предмет в руках пришельца, после чего тот спрятал амулет в потайной карман своей одежды.

   - Я могу разговаривать на тувинском языке или монгольском. Вы понимаете эти языки? - Спросил настойчиво отец.

  - Мен белбеси. - Охотник ударил себя в грудь ладонью. Прозвучавшие из его уст слова явно не принадлежали китайскому языку. Скорей всего это был искаженный акцентом монгольский. Нам стало ясно, что с пришельцем придётся разговаривать на языке жестов. Отхлебнув чая, гость поставил кружку подальше от своих ног и вновь отрывисто заговорил, жестикулируя и показывая то на одного из нас, то на свои глаза, тронул свою чёрную косу, потом показал на пшеничного цвета чуб моего брата. Всем стало понятно, что пришелец впервые видит белых людей и очень удивлён цветом их глаз и волос.

  - Мы русские. - Сказал отец по-монгольски, в свою очередь, ткнув себя в грудь и показывая на остальных членов нашей группы. Мне показалось, что охотник понял, о чем идёт речь. Скупая улыбка тронула его суровое лицо, он потянулся к куче нашего снаряжения и взял в руки обыкновенное ведро, сделанное из оцинкованной жести. Мужчина некоторое время с большим интересом рассматривал посудину, постучал по ней костяшками пальцев, прислушиваясь к характерным звукам, и протянул его не отцу, а четвёртому члену группы Николаю. Бывший шофёр взял ведро в руки, не говоря не слова, поднялся на ноги, подошел к ручью и зачерпнул воды. Охотник кивнул удовлетворенно головой и вновь постучал теперь уже по заполненному ведру костяшками пальцев. Было понятно, что его интересует ни сам сосуд, а материал, из которого он сделан. У меня было впечатление, что пришелец видит впервые не только жестяное ведро, но и человеческие лица, какими обладали мы, люди белой расы. Пришелец вновь постучал легонько кулаком по полному ведру. Мне в голову пришла мысль, что таким образом гость желает убедить нас в том, что он не призрак, а вполне материальное существо. Очевидно, так думал не я один?

   - Этот человек не знает не только белых людей, он никогда не видел современных вещей и ружьё у него древнее. Это шомполка. - Определил отец. - Он говорит на языке похожем на китайский? Однако известно, что как такового чисто китайского языка нет в природе. Поднебесная многонациональная страна. Очевидно, где-то в горах существует древнее поселение или монастырь, откуда он мог прийти?

   - Может он пришёл с монгольской территории? - Предположил я. От того места где мы сейчас находились до монгольской границы было километров сорок-пятьдесят и охотник вполне мог пересечь плохо охраняемые рубежи. Странный гость внимательно вслушивался в наш разговор, зорко наблюдал за каждым движением всех членов группы.

   - Где твой дом? - Спросил мой брат, показывая руками форму строения, и палочкой нарисовал на земле профиль юрты с трубой и дымком над ней. Было такое чувство, что этот человек должен жить именно в юрте или чуме. Посмотрев на рисунок, гость решительно и легко поднялся на ноги, закинул за спину ружьё, поклонился теперь уже на прощание и, не произнося не слова, пошёл в сторону зарослей черёмухи. Всем стало предельно ясно, что он прекрасно понял рисунок. Гость направился прямо к подошве горы, где лежало древнее кладбище, когда он миновал тень деревьев, лицо его окрасило бронзой низкое утреннее Солнце. Уверенность чувствовалась в каждом движении пришельца и говорила о том, что эти места ему знакомы. Он ни разу не оглянулся, и нам было понятно, что незнакомец легко ориентируется на поляне.

  - Он знает это место. - Сказал отец. Мы все поднялись на ноги и смотрели вслед охотнику.

   - Он, по всей видимости, пришёл сюда, чтобы посетить старое кладбище.

  Действительно охотник подошел к первому самому крупному могильному камню и опустился перед ним на колено. Возможно, он что-то говорил на своём языке, плечи его слегка вздрагивали. Отсюда с нашего места человек вдруг казался неестественным, появилось желание подойти и потрогать его тело и оружие, но я прекрасно помнил, что охотник легко поднял кружку с чаем и стучал своими пальцами по ведру. Очевидно такие же мысли бродили в головах всех остальных членов нашего отряда. Николай всё время до этого молчавший хмыкнул и сказал.

   - Древний какой-то странник? Я таких бойцов на картинках видел в одной исторической книжке. Это скорей средневековый воин, чем охотник.

   - Или талантливый артист? - Высказал своё мнение мой брат.

   - И как он здесь оказался? Не с Тибетских же гор, в конце концов, спустился? Возможно, он живёт не так далеко от 'Булага', так как при нём нет поклажи и даже мешка для переноски добычи. Он пришел сюда явно не для охоты. - Продолжил размышления Николай.

  Упоминание о загадочном Тибете подняли в моём воображении фантастические картины, в которых смелые отчаянные люди покоряют заснеженные вершины, но вместо оружия у них в руках ледорубы, а на ногах не мягкие сапоги, а массивные ботинки с острыми шипами. Наш гость не походил на альпиниста. Он вообще не походил на современного человека, пусть даже проживающего отшельником в глухих горах.

  Тем временем охотник выпрямился перед каменной плитой, поправил за спиной ружьё, тронул на поясе нож и шагнул в гущу кустов. Ветви черёмухи качнулись за пришельцем, ещё какое-то время была видна голова с гладко уложенными волосами и наконец, исчезла и она, растворилась в зелёной листве.

  - Куда это он пошёл? Хотя там есть тропа. - Вспомнил отец. - Я по ней ни разу не ходил, но знаю, что охотник спокойно сможет подняться этой дорогой в вершину ручья, только по левой его стороне.

  Удовлетворённые объяснениями отца, все как-то с облегчением стали усаживаться вокруг 'стола' и принялись за еду, однако разговор продолжал вертеться вокруг столь неожиданного визита загадочного охотника, не владеющего известными нам местными языками. Кто-то высказал предположение, что это вовсе не охотник, а оленевод, спустившийся с горных белков и что у этой категории кочевников, вполне могло сохраниться древнее ружье, стреляющее при помощи запала. - Существуют же подобные экземпляры в коллекциях любителей стрелкового оружия? - Сказал брат. Он знал толк в ружьях. У него дома имелось несколько стволов различных марок, но шомполки конечно не было.

   - Надо было попросить у охотника ружьё и рассмотреть его внимательно, а может даже выстрелить. - Запоздало сожалел брат. - Уж больно быстро он убрался с нашего бивуака.

  

   Закончив с чаепитием, я поспешно встал, отряхнул с одежды остатки еды и пошёл к зарослям, в которых скрылся удивительный странник. Я не мог логически объяснить его появление в этом прекрасном таёжном месте и решил выяснить, что он сейчас делает на территории древнего кладбища. Что-то таинственное прослеживалось во всём облике странника, в его снаряжении и действиях. Средневековое ружьё этого внезапно появившегося человека не убеждало меня в том, что он спустился с далёких гор Тибета, пересёк пустынные места Монголии только с одной целью - посетить могилы предков? Возможно, прав Николай и жилище охотника находиться где-то рядом? На Земле ещё остались места, где живут представители каменного века и разного рода отшельники, навсегда порвавшие отношения с современным миром.

  Не спеша тем же маршрутом, что и неожиданно появившийся и так же необъяснимо исчезнувший гость из средневековья, я дошёл до кромки зарослей, постоял у каменной плиты, у которой минуту назад приклонил колено пришелец. Амулет, который только что у костра показывал нам загадочный охотник, мирно лежал на шершавой поверхности надгробного камня. Пришелец положил его в небольшое углубление среди полустёршихся иероглифов. Я не осмелился взять загадочный амулет в руки, помня всеобщее поверье, что с кладбища нельзя уносить вещи принадлежащие мертвецам. Огибая другие надгробия и просто валуны, прикатившиеся сюда со склона горы, не спеша углубился в заросли. Я старался не ступать на предполагаемые могилы, хотя отец говорил мне, что они закрыты огромными камнями и давно разграблены. Охотник прошел где-то здесь, но след его обнаружить было невозможно. Пройдя сотню шагов, я наткнулся на довольно приметную тропу. Она извивалась между валунами и уходила на подъём в сторону скальных россыпей. Я нырнул под кроны черёмуховых кустов, отбиваясь от преграждающих путь веток с гроздьями спелых чёрных ягод. Теперь на тропе я высматривал след, который должен был оставить охотник. Ничего похожего на то, что здесь только что прошел человек, обнаружить не удалось. Я осторожно пробирался тропой не забывая осматриваться по сторонам и наконец достиг подошвы горы. Здесь тропа скользнула в промежуток между двумя огромными кусками скалы и исчезала сразу же за ними. Далее за тем местом, где прервалась тропа, начинались каменные россыпи и незнакомца, если бы он пошел в ту сторону, я бы сейчас видел. Подниматься по каменным россыпям не лёгкое дело и на это отважится не каждый. Возможно, охотник свернул в сторону и скрылся в подступающем к горе лесе?

   Осторожно шагая, я почти достиг глыб и неожиданно почувствовал некое сопротивление, как будто невидимая преграда перекрыла мне путь. Я чувствовал, что прозрачный барьер, возможно, преодолеть, однако чутьё подсказывало мне, что этого нельзя делать, по крайней мере, в данный момент. Недолго постоял перед проходом, соображая, что могло вызвать сопротивление, но на ум пришло совсем иное. Я почему-то подумал, что странный охотник ушёл именно в эту сторону, в щель между огромными кусками скалы и растворился в неизвестности. Невероятное и поразительное для моего сознания событие произошло в тот момент, когда я уже собрался повернуть от каменного входа в правую сторону. Из промежутка между скальными глыбами раздался далёкий выстрел. Казалось, выстрелили где-то под землёй и довольно далеко. Донеслись ещё какие-то приглушённые звуки, то ли топот, то ли хлопанье крыльев? В ту же секунду над моей головой закричала кедровка. Я бы мог поклясться, что птица вылетела из-за камней, будто бы напуганная выстрелом. Очевидно, только что я слышал хлопки её крыльев? Никогда в жизни ничто меня так не поражало. Необъяснимое явление, связанное с сопротивлением незримой преграды, с донесшимися невесть откуда звуками и появлением птицы привели меня в трепет. Я попытался уговорить себя, что выстрел послышался не из расщелины, в которой прерывается тропа, а прилетел по россыпи с вершины горы, куда возможно успел подняться загадочный охотник? Я не убедил себя в этом. В следующую секунду из пространства между кусками скал вылетела ещё одна птица и с громким криком села рядом с первой, и они уже вместе продолжили орать во всё горло, заглушая все остальные звуки.

   - 'Может быть, птицы действительно сидели по ту сторону камней и только мои движения их вспугнули?' - Подумал я. Это означало бы, что охотник здесь не проходил и мои предположения о том, что он исчез в расщелине, не имеют под собой основания. В то время мне не было известно, что существуют природные энергетические места, через которые возможно переместиться в иной мир или иное время, или попасть в наш обычный мир людей. Я подумал совсем о другом; о том, что у каждого кладбища есть врата, которые ведут в загадочный потусторонний мир, в то пространство и время в котором располагаются известные всему человечеству Приделы Бога - Рай и Ад. Я ужаснулся от мысли, что наш странный гость мог быть призраком, копией, когда то давно жившего в этих местах человека, который по какой-то одному ему известной причине посетил мир людей, поговорил с нами и так же загадочно вернулся в теперешнюю свою жизнь!

  Меня позвали от бивуака, предупреждая, что пора отправляться в ягодники, куда возможно ушёл и наш гость. Услышав крики, я подумал о том, могу ли я рассказать о случившемся со мной членам нашего отряда? И понял, что не могу. Меня тут же поднимут на смех, сошлются на мою впечатлительность и фантазёрство. Все будут уверять меня, что это происки моего воображения, возбуждённого странным и неожиданным появлением охотника экипированного в средневековое снаряжение. Что до меня лично, то я и сам не очень-то поверил в собственные выводы искажённые суеверием о кладбищенском проходе в иной мир. Я стал себя успокаивать и подумал, что мой ум каким-то образом изобрёл невероятную историю о путешествии странника между мирами. Признаюсь, эта вера в проход между мирами сохраняется у меня до сего времени.

   Я ответил на крики, пообещав товарищам, что догоню отряд и, преодолевая волну страха, сделал ещё один шаг в сторону расщелины. Слабый прохладный ветерок тронул моё лицо. Он дул из прохода. Я напряг зрения всматриваясь в затенённое пространство. Тропа как бы смазывалась и исчезала в пяти метрах от входа, обозначенного камнями. Не знаю, что меня побудило поступить, так как я поступил? Я поднял с земли увесистый камень и бросил его в загадочное пространство. Камень пробил тугую преграду и глухо загремел в невидимом для моего глаза пространстве. Никто в это не поверит. Я и сам не верил в случившееся, и какое-то время пристально всматривался в тропу пытаясь найти заброшенный камень. Но тщетно. Его нигде не было.

  Признаюсь, через несколько лет я посетил 'Булаг', даже ночевал на той загадочной поляне. Побродив по старому кладбищу, рискнул и прошел по тропе между кусками скалы до самого тупика, но ничего не случилось, хотя тропа, как и прежде, выглядела хорошо утоптанной. Это могло говорить о том, что по ней постоянно кто-то ходит. Укрываясь от Солнца среди камней, посмеялся над своими суевериями насчет мифического кладбищенского прохода в иной мир, а сам подумал о том, что он открывается только умершим.

  

   М. Быков.

39

Лушин А.В. Камень   19k   Оценка:9.00*4   "Рассказ" Детская, Приключения

Камень

   Битва чудовищ

Вад Капустин

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   "В лето изыдоша коркодилы лютии звери из реки и людей много поедаша". (Вячеслав Федоров, с. Владимирское, Воскресенский район, Нижегородская область).

  

  

   В Полесье пришел Юрьев день. Глухо закуковала первая кукушка. Всадник на белом коне выехал из Пинска утром 6-го мая, направляясь к торфяным болотам.

   Крестьяне и пастухи засуетились в полесских деревушках, дожидаясь защитника и избавителя. Поселян ждал сезон прибыльной работы. Теплая ранняя весна обещала урожайный год. Мужчины в полуопустевших деревеньках ради праздника отложили в сторону ножи, ломая хлеб руками - чтобы не наточить зубы волкам. В косяки хлевов всадили топоры - для защиты от нечистой силы. С той же целью накануне с вечера зажгли новомодные китайские фейерверки с хлопушками. В поле председатель сельсовета закопал купленный в сельском магазине кирпичик хлеба - чтобы почаще завозили хлеб из райцентра.

   И все пошли обмывать светлый праздник, повторяя любимую шутку бывшего председателя.

   - У нас в Полесье, - любил повторять старик, - двадцать третье февраля - день мальчиков, восьмое марта - день девочек, первое апреля - день трансвеститов. Ну, а шестое мая - день чудовищ!

  

   На болотах закопошились испуганная нечисть - по народным поверьям, юноша, едущий на белом коне, должен был закрывать голыми руками разверстые пасти диких зверей, чтобы те не покушались на тощих белорусских коров, и, повергнув огненного змея ниц, предать его лютой смерти на глазах сельчан.

   -Что будем делать? - спросил Верлиока. Истребитель жизни - ростом высок, в плечах пол-аршина, на голове щетина - он подрабатывал в зимний сезон охранником в Пинском отделении Беларусбанка, а весной возвращался просаживать деньги домой, в Заречье. Глава полесской нечисти взял зажженную свечу и поставил на высокую кочку, как имел обыкновение делать перед каждым Святым Юрием. В этом году на обсуждении председательствовал багник, так что гости нашли укрытие на торфяном болоте.

   Одинокий вражеский мессершмитт, выглядывавший в белорусских лесах становища толкиенутых партизан, польстился на огонек и неосторожно приблизился. Поднявшийся от озера в неимоверную высь столб воды закружил и увлек охотника на дно.

   -То-то, - назидательно буркнул ваукалак. - Разлетался, гарцук. Молодчина, Айтварас!

   Услышав добрые слова, змей-дракон медленно потянулся на берег, сыто порыкивая.

   -А помнишь? - подмигнула огненному крокодилу вужалка. - Тысяча двести тридцать седьмой? Славное было времечко. Все войско татаро-монголов подъели! А сколько узкоглазых русалки защекотали! А сейчас мальчишка городской хочет нам руками пасть заткнуть!

   -И то верно, - согласился дед Албастый. - Не в первый раз, отобьемся. Да и не руками он.... Ну, мелочь, конечно, пострадает...

   - Ты главное-то, леший, не забывай! - хмуро оборвал ваукалак. - На этот раз в лес едет сам Андрей - вдовий сын!

   -Ага! Андрей - всех мудрей! - обрадовано повторил глуповатый аржавенник. - Поговорить любит. Договоримся.

   -Это ты, что ли, договоришься? - буркнул Верлиока. - А кто на вопросы отвечать будет?

   Андрей, сын богатой вдовы Городницкой, славился в Полесеье патологической настырностью и страстью к знаниям, за что и получил почетное прозвище.

   С раннего детства хлопец преследовал нечисть по родным лесам и болотам, задавая дурацкие вопросы, на которые невозможно было подобрать ответ.

   Плывут по небу облака... Откуда они взялись? И куда плывут? Шумит за деревней река... Куда течет? Почему? Растет лес... Зачем? Кто его посадил? Почему у птиц крылья, всюду вольно летают, а у человека крыльев нет? Сидит кто-то под кустом. Чего сидишь? Долго ли будешь тут сидеть? Разгребает двухголовый мужик мусор. Ты зачем это, дядька, мусор разгребаешь? А почему у тебя одна голова лишняя?

   Все вздохнули свободнее, когда занудный мальчишка, наконец, уехал в город и поступил в Полесский государственный университет на факультет организации здорового образа жизни. А нечисть повеселела, когда оттуда Андрей Городницкий удачно перевелся аж в Минск на филфак белуниверситета, где начал изучать народный белорусский фольклор.

   И вот сейчас он возвращался в родное село на белом коне. В Юрьев день.

   -Дипломную работу, вдова сказывала, пишет, - с нехорошим красным блеском в глазах сказал ваукалак. - На тему "Чудовище Адама Олеария и белорусский эротический фольклор". Будет у нас материал для диссертации собирать. Вдова мне даже начало введения показала.

   -И что? - невольно заинтересовался багник.

   -Срамота! - мрачно ответил ваукалак. - "Эротика в белорусском фольклоре была представлена не вульгарно, не броско, не брутально, а как в жизни. То есть - главным образом в песнях и загадках".

   -О! - томно простонала вужалка.- Ох уж мне эти загадки белорусской эротики и Адам Олеарий!

   Она лениво потянулась и чуть подправила обтягивающее декольтированное платьице из золотистой кожи, едва прикрывающее основание гибкого хвоста. Гламурная дочка змеиного царя c две тысячи седьмого года снималась в рекламе женской одежды бренда "Фрау Шмидт", активно осваивавшей белорусский рынок. Имидж роковой женщины дополнял модный макияж в синих тонах. - Помню я Адамчика, помню. Лет триста назад искал в нашем болоте крокодилов. Вместе искали и даже, вроде, кого-то нашли. Хороший был мужик, только шнапса пил много...

   -Вот тебе и о! - тоскливо отозвался дед Алабастый. - Представляешь, сколько у Андрюхи вопросов накопилось? А если уж он начнет материал собирать, сами пасть разинем!

   -Ясно, - бодро ответил аржавенник. - Андрюхе мы не ответим. Значит, нужен Интернет, нужен Интернет, траляляля-ля!

   -А ведь и верно. Интернет есть у москаля, лесника Власия! - очень кстати припомнил ваукалак.

   -И кто туда пойдет? - страшным голосом спросил Верлиока. Чудовища обреченно переглянулись.

   -Кто придумал, тому и идти, - дочь змеиного царя кокетливо улыбнулась Айтварасу, и, сочувственно подмигнув аржавеннику, добавила: - А мы тебе поможем. Издалека посмотрим.

  

   Лет сто пятьдесят стоял в здешних местах густой помещичий лес. И все это время в сторожке у озера жил Власий, лесник -- осташ, с широкой бородой и круглым красным лицом. Как и все москали, он пил паленую водку, но курил только сигареты Голуаз, как Альбер Камю. В последнее время осташ активно приобщался к благам цивилизации - приобрел газовый баллон, телевизор, мобильник. Стоял у него в избушке на столе и скромненький ноутбук Тошиба.

   Нечисть и Власий давно и упорно не ладили. Леснику досаждало озерное чудище, и он грешил на подопечных Верлиоки. Гуляя пьяным вдоль берега, Власий часто видел, как навстречу ему из озера лезет огромное, страшное животное. Лесник пугался, бросался бежать в сторожку, а зверюга кидалась за ним, однако ни разу так и не нагнала. Власий кафтан-то сбрасывал и швырял чудищу в морду, чтобы отпугнуть. Прибегая в сторожку, осташ хватал ружье и возвращался на берег посмотреть, кто же там ходит. Но каждый раз находил у озера только изорванный кафтан. Никаких следов зверя не оставалось, и на следующий день лесник шел к Верлиоке скандалить. И никакие уверения, что крокодилище почудилось Власию с пьяных глаз, не принимались.

   Обозленный лесник начинал гонения: ставил капканы, обрызгивал кусты священной водой. Нечисть отыгрывалась, как могла. Несколько раз, предполагая вытащить сеть с целой стаей лещей, выуживал лесник из озера разных чудовищ с большими головами, с огненными глазами и с кожаными перепончатыми крыльями. А порой извлекал костистые останки то ли щуки, то ли ящера, то ли крокодила. Осташ страшно ругался и обещал люто отомстить.

   Понятно, что обращаться к леснику за помощью в Юрьев день никому не хотелось. Нечисть решилась всего на одну попытку. Тихо подкравшись к озеру, аржавенник спрятался в кустах, росших у берега, и затаился.

   Сегодня, по случаю праздника, пьяный колдун в лаптях и домотканом кафтане, в кожаном фартухе, сидел у озера на гнилом пне, медленно вытягивал сеть и голосил нескладным голосом песни. От пения его, как сумасшедшие, взлетали в воздух утки, звери выбегали из леса и убегали сломя голову, выли собаки. Аржевеннику даже показалось, что в общем хоре отчетливо слышится хриплый вой ваукалака.

   -Нет, - болотник в ужасе рванулся прочь. - Уж лучше смерть! Лучше Андрейка!

   Чудовища встретили посланца понимающими укоризненными взглядами. Они тоскливо вслушивались в пение москаля, дожидаясь пришествия своей судьбы.

  

   Андрей - Вдовий сын был счастлив. Недалеко от Пинска всадника на белом коне заметила знакомая девушка и предложила подвезти на своем белом порше до самой развилки на родное село. Коня привязали сзади: по ухабистой дороге машина ехала медленно. Избавившись от надоевшего наездника, бедняга готов был смириться с любыми неудобствами, в том числе, с шумом мотора и выхлопными газами.

   Страдал не только конь, страдала и Ляля Залеская, племянница директора пинского банковского колледжа, которую многие в Пинске называли богиней любви. Обманутая привлекательной внешностью высокого светловолосого голубоглазого хлопца, она позабыла, каким он может быть занудным. Андрей искренне пытался развлечь симпатичную собеседницу, рассказывая о теме будущей диссертации, и не умолкал ни на мгновение.

   -"Адам Олеарий и нашествие коркодилов на Новгород тысяча пятьсот восемьдесят второго года", как тебе тема, класс, правда? - бубнил он, задавая риторические вопросы, и продолжал болтать, не дожидаясь ответов. - Абсолютно новый взгляд на историю славянских народов! Тогда новгородцев спасли только мы, литвины. А ведь для новгородской земли нашествие взбунтовавшихся "коркодилов" было заметным событием. Непонятно только, откуда в новгородской земле взялось столько "коркодилов". И что же их взволновало так, что они взбунтовались? А как ты думаешь? Не важно. Для нас важен лишь один факт -- крокодилы в белорусских лесах жить могли! Доказанный факт! Засвидетельствовано в летописях - тридцатый том полного собрания рукописей, страница шестьсот восемьдесят пять. Адам Олеарий...

   -Опять Адам Олеарий! - мысленно простонала Ляля. Но вслух девушка ничего не сказала, боясь вызвать новый поток объяснений. В конце концов, ехать оставалось недолго, даже по раскисшему проселку, не больше трех часов. Зато потом не слышать про новгородских коркодилов всю жизнь - это ли не счастье?

   -Да, так вот, Адам Олеарий, путешествовавший по Руси в XVII веке, описал святилище водного божества, похожего на крокодила. Раз крокодил стал божеством, значит, был уже редок. Очень возможно, что к XVII веку коркодилы в славянских землях уже начали вымирать. А ведь это подлинная трагедия. Гигантская потеря для науки! Вот возьмем, например, легенду о светлоярской щуке!

   -Господи, помилуй! - горячо молилась Ляля, провожая унылым взглядом зеленую тарелку, летящую в сторону полесских болот. - Я отрекусь от языческих идолов и приму крещение. Пусть только он, наконец, заткнется.

   Но боги молчали, и Ляля не выдержала.

   -Вылезай, - сказала она, распахнув дверь и выталкивая спутника из машины.

   -А как же я...? - растерянно вопросил Андрей.

   -Марсиане помогут, - буркнула девушка, неопределенно махнув рукой в сторону летающей тарелки, и рванула машину с места, устремившись по бездорожью в глубь полесских болот.

  

   Летательный аппарат приземлился на поляне у села, и оттуда вывалился Андрей, в полном здравии, только непривычно задумчивый.

   -Собрали Чужие лучи в один пучок и блеснули мне в голову, - объяснил он набежавшим односельчанам, поведав сперва о чудовищном поступке предательницы. - И вмиг стало у меня в голове ясней и светлей, а сердце сделалось холодным, как лед. Зато теперь я ответы на все вопросы знаю.

   Готов был Андрей помочь землякам советом, да только первым ему попался неблагодарный лесник Власий.

   -Не пей! - посоветовал ему мудрый хлопец. - Не кури! Чудищ не гоняй.

   -Да я! Да ты! - разгневанный Власий не погнушался рукоприкладством, а потом, убоявшись справедливого возмездия, сбежал в тот же день к внучке в Калугу.

   Однако помудревший Андрей не озаботился местью. Ни с кем не попрощавшись, он немедленно отбыл в столицу, а немного времени спустя женился на дочке ректора медицинского университета с хорошими связями в верхах.

   Лялю вместе с машиной и с конем вытащили из полесских болот и доставили на место благодарные чудовища. А 6-го мая, украшенная венками и цветами, как богиня любви, красавица символически провела огненного змея по селу к ближайшему болоту. Сельчане вздохнули с облегчением - урожай был обеспечен. Чудовища тоже порадовались. Избушка Власия с газовым баллоном и Интернетом, по старшинству, досталась Айтварасу.

   Андрей же, сделав стремительную политическую карьеру, перестал разбрасываться советами, а начал отделываться неопределенными обещаниями. Впрочем, его репутации в родном краю ничто повредить не может.

   -Наш Андрей - всех мудрей, - с гордостью повторяют односельчане.

  

   Ну, а мнения чудовищ, как обычно, никто не спрашивает.

  

  

  

  

  

   Краткий мифологический словарь

  

   Айтварас -- в литовской мифологии летучий дух в виде огненного змея, дракона

   Албастый -- одно из прозвищ лешего

   Аржавеннiк -- по белорусским поверьям один из болотников, хозяин болота, покрытого ржавчиной

   Багник -- в белорусской мифологии болотник, обитающий в багне -- безжизненном торфяном болоте

   Ва?калак -- белорусское название оборотня, человека-волка

   Вужалка -- в белорусском фольклоре девушка-змея, дочь змеиного царя

   Гарцук - стихийный дух, вызывающий непогоды

  

  

  

43

Лысенко С.С. Гибралтар   26k   Оценка:8.00*4   "Рассказ" Постмодернизм

ГИБРАЛТАР

  

   Слон опять повернулся к нему задом. Инспектор Джон Магриби, сын марокканского еврея и монахини-кармелитки из Хаэна, вскарабкался взглядом по камням и деревьям на Скалу. Где-то там прятался предполагаемый насильник - гигантский рыжий магот.

   - В сущности, он милый, - сказала жертва, поглаживая коленки. - Он не сделал мне больно, просто напугал...

   Джон Магриби неохотно спустил свои мысли со Скалы - в душный кабинет.

   - Он же вас изнасиловал.

   Англичанка кивнула и попыталась изобразить улыбку на конопатом коровьем лице. Красивое начиналось с выреза блузки.

   - Джессика, он обесчестил уже одиннадцать девушек. Некоторые меньше моей дочери. Помогите мне остановить его. Вспомните вчерашний вечер. Любая деталь может оказаться важной.

   - Ладно...

   Она наполнила грудь воздухом и нацелила её на Магриби.

   - У него было шесть пальцев на руке.

   Джон Магриби потянулся за салфеткой, пот капнул на бумаги.

   - У обезьяны?

   За окном потемнело. Каменный слон почему-то отбросил треугольную тень.

   - Значит, он шаман? Я слышала, у шаманов лишние пальцы.

   - Это значит, что он местный. Родился в госпитале Сенбернара.

   Бен Стокер. Шестипалый Стокер. Профессия - контрабандист. Возил из Марокко гашиш, мандарины и шоколад. Сейчас мотает срок за изнасилование.

   Изнасилование? Инспектор вытер лоб салфеткой.

   - Это правда, - сказала Джессика, рассматривая свои большие крестьянские руки. - В госпитале рождается так много детей с отклонениями, что приходится скрывать статистику.

   - Мы семнадцать лет смешивали кровь, - сказал Магриби.

  

***

  

   В городе, отгороженном слоном от Альборанского моря, смешались даже строения - банк сросся с синагогой, а над церковью нависла мечеть. В Мавританском замке музей соседствовал с тюрьмой, крошечные камеры Башни чести занимали заключенные и восковые фигуры.

   Арабский завоеватель Тарик ибн Зияд, основатель династии Абдул-Мумин и шестипалый контрабандист Бенджамин Стокер.

   - Какими ветрами, инспектор?

   Перед Джоном Магриби сидел настоящий макак. Длинные рыжие волосы, викторианские усы и бакенбарды.

   - До сих пор ищете тот груз?

   Бен Стокер по-обезьяньи завизжал.

   - Я же вам говорил, инспектор... Скорость течения два узла, но ветер усилил его вдвое. Обратное подводное течение - полтора узла...

   - Я здесь не для того, чтобы решать математику.

   Бен Стокер издевательски закудахтал.

   - Значит, вот вам оккультная задача. Как я мог быть с той девицей, когда был здесь?

   Каменный слон топнул ногой - замок затрясся, как при испанской осаде.

   - С какой девицей?

   - Джессикой Гриффин, разумеется.

   Спокойно... Этого не может быть. Ему кто-то рассказал.

   - И чем вы занимались?

   - А чем занимаются мужчины и женщины?

   Бен Стокер заржал и надвинулся на Джона Магриби.

   - Без извращений, инспектор. Невинная миссионерская поза.

   - Вы... Вы с ней?

   - Ага... У неё давно никого не было. У меня тоже...

   За дверью стоял надзиратель - старый португалец Нуно де Са. Он поклялся, что Стокер провел ночь в камере.

   - Конечно, мы досмотреть все здесь, - сказал надзиратель после стакана холодной воды. - А то случай. Заключенные подкопать подземный ход. Они набеги на город, на людей и квартиры. Все добро назад, в тюрьму. Никто не догадаться искать грабителей здесь.

   - Помню, - сказал Джон Магриби. - Я уже работал в полиции.

   В камере они нашли целый склад женских предметов - пудреницы и помады, кольца и цепочки, чулки и трусики.

   - А вы мне не верили. Там есть сережка мисс Гриффин.

   Джон Магриби и Нуно де Са продолжали ковырять кладку и стучать по стенам.

   - Вы теряете время, инспектор, - сказал Бен Стокер. - Приходите с более интересными версиями.

  

***

  

   Колдун жил возле площади Казематов. В Гибралтаре слухи опережают полицию. Поэтому Лайниус Шелли подготовился к визиту инспектора.

   - С точки зрения магнетизма, это возможно, - сказал маг, обхватывая чашку зеленого чая шестью пальцами. - Астральное раздвоение. Каждую ночь духовное тело выходит из плотского тела и путешествует в четвертом или пятом измерении со скоростью света. Тела привязаны друг к другу серебряной нитью, чтобы не потеряться в момент пробуждения. Во сне вы можете побывать на других планетах, во Дворце Кармы и на Божественном суде...

   - А в Гибралтаре?

   - Я понимаю, к чему вы клоните. Мастера и магистры прошлого раздваивались в любом измерении. В трактате "Призраки живых" говорится, что эта практика была известна древним египтянам. А шотландцы считали, что эфирное тело просто является к человеку в знаменательные случаи. Такие как смерть.

   Лайниус Шелли смыл зловещую улыбку глотком чая.

   - Вы можете сами попробовать. Вы католик? Иудей? Неважно. Перед сном положите руки на сердце и прочитайте молитву. Потом мантру: "ЛАААБ-РРРААА-ДОООРРР". Изобразите коленями гибралтарскую Скалу и погрузитесь в сон. Как только услышите сверчков, резко встаньте оттуда, где находитесь.

   Джон Магриби поблагодарил колдуна и встал оттуда, где находился.

   - Вы не беспокойтесь, - сказал Лайниус Шелли, - там тоже есть своя полиция. Бена Стокера накажут и без вас.

  

***

   - Я никогда никого не наказывал, - сказала мумия. - Меня слушались и дети, и обезьяны.

   Ветеран Второй мировой Бертрам Стокер порылся в медалях на своей груди.

   - Вот... - сказал он слабым голосом, - вот этот орден.

   Бертрам Стокер выбил из себя вековую пыль кашлем.

   - Летом сорокового мы чуть не устранили Канариса. Ночью отряд обезьян высадился в испанском Альхесирасе, где планировалось нападение на Гибралтар. То совещание стало последним для немецкой разведгруппы. Мы усеяли город трупами офицеров Абвера. Увы, среди них не было адмирала. Канарису удалось сбежать в Мадрид.

   Бертрам Стокер попытался отделиться от одеяла. Инспектор успокоил его.

   - Я видел Черчилля... Я...

   Старик захрипел и замолчал. Джон Магриби тихо выругался и отошел от кровати.

   - Гибралтар стоит не на слонах. Он стоит на обезьянах... Черчилль знал это.

   Инспектору опять показалось, что Стокер испустил дух.

   - Мы были лидерами. Он - британским, я - обезьяньим. Когда началась война, мы встретились и обменялись идеями. Черчилль назначил меня командиром отряда. С того дня я стал готовить маготов для диверсионных операций. И в сороковом мы напали на немецких офицеров. Они уже захватили форт Эбен-Эмаэль, следующим был Гибралтар.

   Бертрам Стокер указал на свой орден.

   - Жаль, что война закончилась. Меня наградили, а обезьян увезли от греха подальше. Ханумана, Мерлина и Красавчика. Дарвина, Калигулу и Быка. Забрали всех. Чтобы они не угрожали мирным жителям. Я получил новых маготов, но не захотел их дрессировать.

   - И занялись детьми?

   Старик непонимающе посмотрел на Джона Магриби.

   - Злые языки... - сказал Бертрам Стокер. - Разве моя жена похожа на макаку?

   С настенной фотографии скромно улыбалась пышная девушка. Её щеки едва умещались в рамке.

   - Марта всегда была верна мне. Когда я отсутствовал, за нею присматривали Патрик и Дарвин. Они не подпускали других мужчин на пушечный выстрел.

   Бертрам Стокер закашлялся.

   - А после войны женой занимался я. Итогом наших отношений стал Бенджамин. Он унаследовал лучшее.

   Инспектор зажевал ухмылку.

   - Бен - мой сын, слышишь? - захрипел старик.

   Он приподнялся на локте.

   - Я воевал! Я встречался с Черчиллем! И ты должен меня уважать...

   Инспектор не успел - Бертрам Стокер все-таки свалился с кровати.

***

  

   - Мисс Гриффин, Джессика... У меня ещё несколько вопросов.

   Она стояла в дверях, заспанная, помятая, неодетая. Щурилась на полуденном солнце.

   - Минуту, инспектор...

   Она пошумела водой. Ровно через минуту из ванной выскочила совсем другая девушка.

   - Извините... У меня тут беспорядок.

   Всё вверх дном. Видимо, после сражения карфагенян и римлян здесь побывали вандалы. Джон Магриби растерянно застыл посреди комнаты.

   Джессика быстро разгребла завалы одежды и усадила инспектора в кресло.

   - Так вы уже поймали его?

   Она скрылась за ширмой

   - Поймали, - сказал Джон Магриби. - Причем давно...

   - То есть?

   - Бен Стокер третий год сидит в Мавританском замке...

   Она показала удивленное лицо, затем показалась вся - в кружевном черном платье.

   - Какой Стокер? И где это Мавританский замок? Я не местная, инспектор. Мы хотели сыграть свадьбу в Гибралтаре, как Джон и Йоко, но мой жених не доехал. Он нашел другую в Андалусии...

   - Вы говорили, - прервал её Магриби. - Сочувствую...

   Джон Магриби показал фотографии шестипалого контрабандиста.

   - Может быть, - сказала Джессика. - А может, нет. Он тут без бороды. Я не уверена...

   Она повернулась к зеркалу и примерила кулон.

   - Вы не могли бы мне помочь?

   Джон Магриби застегнул цепочку. Его пальцы задержались на загорелой шее. В зеркале отразился заинтересованный взгляд девушки.

   - Благодарю...

   Джессика повернулась, намотав на себя его руки. Запорошила глаза веснушками. Пока инспектор моргал, она исследовала его рот толстым языком. Она знала, что делает. Магриби ощущал её силу, её уверенность. Проще всего было подстроиться под её движения. Инспектор не представлял, как Бен Стокер справился с ней.

   Одежда опала как листья. Голые деревья переплелись ветками и завалились на диван. Джессика Гриффин не отдала инициативу. Она танцевала на Магриби алегриас. Бурно, но недолго. Когда она дошла до сапатеадо, у него случился булериас. Инспектор представил Шарлотту де Вильнёв.

   Потом они лежали рядом. Пот блестел на коже. От него пахло луком, а от неё молоком.

   - А где твоя жена?

   - В Андалусии.

   Они засмеялись.

   - Правда?

   - Она убежала с другим, - сказал инспектор. - Забрала Еву. Но я же полицейский. Дочку я вернул.

   Его горбатый нос выглядел как Скала. Джессика провела рукой по профилю Магриби.

   - Не было никакого насильника, да?

   Она резко поднялась, вырвав свою грудь из рук Магриби.

   - Почему ты меня обманываешь, Джессика?

   Она указала ему на дверь.

   - Вам пора, инспектор. Мне больше нечего сказать.

  

***

  

   Чем дольше люди вместе, тем сильнее они похожи. Рассматривая фото подельников, инспектор все больше убеждался в этом.

   - Вот ты кто... Рой Соверен...

   Джон Магриби посмотрел на следующую фотографию. Бен Стокер и Рой Соверен на борту "Лабрадора". Морские волки, капитаны-обезьяны... Рыжие, наглые, бородатые.

   - Но зачем тебе это, Рой? Неужели так любишь Бена?

   Две жирные папки на столе. Внутри самый кипяток - каша преступлений лезет из-под обложек.

   Неразлучные, как адмирал Рук и принц Гессен-Дармштадский, они штурмовали сны Джона Магриби. Четырнадцать тысяч ядер по его цитадели. Днем инспектор вел контрбатарейный бой, но все снаряды улетали в море.

   Контрабандисты были слишком быстрыми и маневренными для него. Проскальзывали в Гибралтар с партиями гашиша и героина. Не попадись Стокер на изнасиловании, Джон Магриби никогда бы не поймал его.

   Когда Магриби перевели в другой отдел, Рой Соверен уже успел сколотить состояние. Завести семью, дочерей - Голди и Бритни. Его вилла пряталась в саду под Скалой. До моря - считанные ступеньки.

   И все это благодаря инспектору.

   - Хозяина нет, - сказала фигуристая служанка. - Он в Ла-Линнеа.

   Ему чуть не прихлопнули нос дверью. Инспектор отскочил и обернулся.

   На пристани - корабли контрабандистов. Змеиный клубок грузчиков. Работа кипит даже ночью.

   - Эй!

   - Всего лишь апельсины, инспектор.

   Знакомый голос. От змеи отделилась голова. Сняла капюшон кобры. Томас Харди, ещё один контрабандист.

   - Вот... Решили заняться делом. Пока Бог наполняет ведра.

   - Как там Виктория?

   Дочь - одноклассница Евы.

   - Я не в курсе... Судья запретил мне приближаться к семье ближе, чем на сто ярдов. За то, что я изнасиловал жену. Разве не смешно?

   Джон Магриби загадочно хмыкнул.

   - А где вы были позавчера вечером?

   - Что-то случилось, инспектор?

   Томас Харди попятился.

   - В "Трафальгаре", естественно. Я пил до самой ночи.

   - Том, - позвали снизу. - Ты ещё долго?

   - Простите... работа не ждет. Я, правда, ничего не знаю. Скоро приедет Рой. Он вам все расскажет.

   - И даже о Джессике Гриффин?

   Томас Харди сделал вид, что не расслышал.

  

***

  

   Слон купался всю субботу. Волновал Альборанское море. Обрызгивал Бетику и Эр-Риф. Зачерпывал воду хоботом и поливал Гибралтар дождем.

   Дворники вырезали в воде туннели, в которые сразу же устремлялась машина инспектора. Джон Магриби плыл по безлюдной Мэйн-стрит. Рядом с ним сидела шестнадцатилетняя дочь.

   - Надеюсь, в этот раз все будет нормально...

   Они остановились у "Трафальгара".

   - Пообещай... Никакой крови Нельсона.

   - Ну хватит, па...

   Густая челка скрывала половину лица девушки. В сефардском носу блестело колечко.

   - Пожалуйста, не расстраивай меня, Ева.

   Она улыбнулась и выскочила под дождь. Кеды и узкие джинсы. На майке - забавная рыжая макака.

   - Я арестую того, кто продаст вам алкоголь.

   Музыка заглушила его. Кафе проглотило Еву Магриби и причмокнуло дверью. В теплом желудке "Трафальгара" её подруга - Шарлотта де Вильнёв - отмечала свой семнадцатый День рождения.

   Инспектор закрыл глаза и представил француженку. В его воображении молодая красавица всегда улыбалась и всегда роняла бретельки.

   Слон вернул его в реальный мир. Затрубил и погнал волны. Машину инспектора отнесло от "Трафальгара".

   В районе морского кладбища зазвонил мобильный.

   - Инспектор Магриби?

   Встревоженный голос владельца кафе.

   - Что-то с Евой?

   - Она отделалась царапинами. Но лучше заберите её.

   В самый разгар вечеринки в кафе ввалилась банда англичанок. Голди Соверен, Виктория, Бритни... Подогретые ромом и колой, они выстроились в две колонны и врезались в группу франко-испанских союзниц.

   Если бы не Анна Сантана, они сразу добрались бы до именинницы. Точный удар в глаз ненадолго остановил мисс Соверен. Пока та приходила в себя, в её волосы вцепилась Рене Нептюн. Виктория и Бритни занялись Соледад и Евой Магриби. Кому-то расцарапали лицо, кому-то разодрали одежду.

   Англичанки были старше и крупнее. Они прорезали строй союзниц и погнались за Шарлоттой де Вильнёв. Владелец кафе попытался помочь француженке, но получил удар ниже пояса. Официанты не рискнули вмешиваться в драку.

   - Я больше не буду, - поклялась пойманная Шарлотта. - Даю честное слово.

   Голди Соверен кивнула и убрала свои когти.

   Когда англичанки ушли, все сразу же принялись утешать Шарлотту де Вильнёв.

   - Кто это сделал? - спросил Джон Магриби, найдя исцарапанную дочь в толпе утешителей.

   Ева Магриби не ответила. Впрочем, инспектор и так знал, что во всем виноваты Соверены.

***

  

   Утром в Гибралтар пыталось пробиться солнце. Но тучи устояли.

   И снова дождь. Голос Эми Уайнхаус в машине. На ногах Слона алоэ и кактусы. Валуны маслин над разъяренным морем. А впереди вилла Соверенов.

   Джон Магриби припарковался рядом с белым "Мазерати".

   Он спустился по ступенькам, отмахиваясь от дождя. На море проходил ватерпольный матч. Волны гонялись за маленькой человеческой головой, хватали её лапищами, перебрасывались, отпускали подзатыльники.

   Когда голова оказалась у бровки, из воды перископом высунулась пятерня. Инспектор помахал в ответ, но человек поплыл обратно - навстречу шторму. Вскоре он вообще исчез из вида.

   Джон Магриби долго стоял на берегу. Мокрый ветер хлестал его по щекам. Но на душе было тепло и радостно. Если Рой Соверен не хочет утонуть, ему придется выйти на сушу и встретиться с инспектором.

   - Такое море как раз по мне, - сказал Рой Соверен, наконец-то вылезая из воды.

   Он был достаточно голым, чтобы Магриби мог рассмотреть его.

   - Здесь оно самое злое, самое беспощадное. В спокойном море купаться скучно. Это как коррида без быков. Вы согласны со мной?

   Джон Магриби кивнул на всякий случай. Увиденное озадачило его. Рой Соверен серьезно облысел и носил по пять пальцев на руках. Он уже не походил на Бена Стокера.

   - Какое море, такой и человек. Вы откуда, инспектор?

   - Я вырос в Марокко. В Агадире.

   - На курорте? Оно и видно. Без обид. Мои женщины тоже боятся пивной пены в морском бокале. Кстати, я уже знаю...

   Рой Соверен и не думал одеваться. Он по-обезьяньи попрыгал наверх. Инспектор направился следом.

   - Мне уже сообщили о драке в "Трафальгаре", - сказал он, борясь с одышкой. - Ваша дочь не сильно пострадала? Я не оправдываю свою, но... Это дети. Я поговорю с дочерьми. Накажу... Ограничу... Такого больше не повторится.

   - В этом я тоже сомневаюсь, - сказал Магриби.

   Дом выплюнул младшую дочь. Та равнодушно промчалась мимо. Недовольство разливалось на её лице.

   - Бритни... Трудный ребенок.

   - Когда вы в последний раз видели Стокера?

   Мысли перекосили лицо Соверена.

   - Так он же в тюрьме.

   Рой Соверен растерянно посмотрел на море. Оно продолжало выбрасывать на берег баранов.

   - В последний раз... - сказал он. - Мы виделись перед тем, как его посадили.

   - И вы не навещали его?

   - Я стыжусь, - сказал Рой, поворачивая дверную ручку. - Стыжусь дружбы с ним. Я могу понять убийство... Но изнасиловать девочку... У меня двое детей. Знаете, что я сделаю, если он приблизится к моему дому?

   Он зашел в дом и взял полотенце из рук служанки. Та похотливо посмотрела на него.

  

***

  

   Ночью запахло обезьянами. Казалось, что все гибралтарские маготы собрались у дома Джона Магриби.

   Инспектор стоял на крыльце. То тут, то там мелькали тени. Из зарослей доносились легкие шорохи и тяжелые одышки.

   - Что там, па? - сказала Ева.

   - Наверное, ветер качает зонтики ибериек, - неуверенно сказал Магриби, пряча пистолет.

   - И топчется по крыше...

   - Иди спать, Ева...

   Джон Магриби захлопнул дверь и обошел дом. На крыше обезьянничала только луна

   - Кто тут? - сказал он тише, чем хотел.

   - У тебя красивая дочь, - сказали из темноты.

   - Она ещё ребенок...

   Инспектор вспомнил, что в руке пистолет. Он почувствовал себе увереннее.

   - Я не позволю тебе, Стокер... Я вооружен.

   Ему не ответили.

   - Уходи, Стокер! Или я убью тебя.

   Снова тишина. Джон Магриби поднял пистолет и подошел к кустам.

   И тут он услышал крик дочери.

   Крик Евы Магриби разбудил весь Гибралтар. Её крик разбудил слона. Каменный исполин повернулся передом и открыл глаза.

   Дом инспектора сотрясся от выстрелов. Пули продырявили красивую рыжую шерсть. Джон Магриби остановился только тогда, когда расстрелял всю обойму. Еву Магриби остановили лишь в больнице.

  

***

  

   - Хорошо, что у вас закончились патроны, - сказал комиссар. - Иначе его родной папа не узнал бы.

   На опознании тела присутствовал Бенджамин Стокер. Он подтвердил, что убитый приходился ему сыном.

   - Игра окончена, - сказал Бен Стокер. - Я контрабандист, а не насильник. Увы, Брэд не пошел в меня. Немного не вышел умом. Я никогда не брал женщин силой. Они отдавались сами. Как его мать с мозгами макаки. У Брэда такие же. Но он мой сын. А с детьми нужно играть.

   - Вы заигрались, Стокер.

   - Вы посадили меня вместо него. А что делать в тюрьме? Брэд развлекал меня по ночам. Приносил трофеи, хвастался своими подвигами. Висел на оконной решетке как обезьяна. Нам никто не мешал. Старый Нуно глуховат, а у молодых охранников свои проблемы.

   - И теперь они ими займутся.

   Магриби незаметно выскользнул из кабинета. Он побрел по бесконечным коридорам участка. Его приветствовали какие-то люди, звали, протягивали руки, но чувство вины тупило взгляд инспектора.

   Он отрешенно приближался к выходу из лабиринта.

   Впереди зазвенели ключами. Залязгали замками. Тихий обезьяний вой затопил проходную.

   Джону Магриби пришлось поднять свой тяжелый туканий клюв...

   Томас Харди с драконьими красными глазами и огненным ромовым перегаром. Полицейские в виде крыльев и хвоста. У одного подбит глаз - до самого уха. У других изодрана униформа.

   - Он сопротивлялся при задержании.

   - Какого зад?.. - закричал Харди.

   - К нему пришел розовый слон, - пояснил полицейский с фингалом.

   - Не-е... - сказал Томас Харди. - Я сам!

   - Мы нашли его у батареи Принцесс-Кэролайн. Он пытался расстрелять нас из орудий, а затем скрыться в пещере. Считал себя дома, в графстве Стаффордшир, в Жилище Тора.

   - На скале Белый Пик, - добавил другой полицейский.

   Томас Харди тупо помотал головой.

   - Я все видел... - сказал он. - Видел, но не сказал. Потому что слон...

   Томас Харди забился в руках полицейских.

   - Я видел Стокера... Верхом на слоне. Это всё они.

   - Мы знаем, - сказал Джон Магриби.

   - Это они! Приходят по ночам. И нас... насилуют. Я видел. Но не сказал.

   - Потому что слон?

   В глазах Харди появилась осмысленность.

   - Потому что Стокер - мой друг. Он такой, как я.

  

***

   На закате слон окрасился розовым. Макаки оживленно закричали и заерзали наверху. На город посыпались камешки.

   Джон Магриби покрутил в руках фэншуйную статуэтку. Обезьяна верхом на слоне. Символ карьерного роста.

   Старший инспектор поставил её на место.

   - Я готова, - сказала Джессика Гриффин.

   Невидимые шпильки поднимали девушку высоко над землей. Полупрозрачное платье с блестками было слишком прозрачным.

   Магриби подхватил её под руку и повел к машине.

   - Как красиво... Люблю закат.

   Старший инспектор зажег ключами двигатель.

   - Я, наверное, декадентка. Мне нравится, когда умирает день, а джаз и огни сжигают ночь. Когда зло эротично, а тени - сексуальны. Когда гибель - это спасение. Понимаешь?

   Джон Магриби кивнул и вырулил на Мэйн-стрит.

   - Плоская Земля тоже пережила декаданс. Слоны разбежались и случился апокалипсис. А может, наоборот. Сейчас уже не докажешь. Вопрос в другом. Допустим, гибралтарский слон раньше держал мир. Значит, все люди раньше были гибралтарцами?

   - Значит...

   - И египтяне, и евреи... Все пошли от них.

   Джон Магриби строго посмотрел на девушку - та, наконец, рассмеялась. В темноте она выглядела красивее. Даже красивее Шарлотты де Вильнёв.

   - А вообще интересно получается... - сказала она.

   - Да, - сказал Джон Магриби, - счастье и несчастье по кругу ходят.

   Он снова остановился позади слона. Возле "Трафальгара". Хотя они собирались в "Портобелло".

  

  

44

Васильева Н. Мубангу   19k   "Рассказ" Мистика, Хоррор

  

  

  - Нет, ты все-таки кретин, Питер. Полнейший кретин! - Клаус отхлебнул тепловатого пива и прищурился. - Разве нормальный человек потащит с собой в такую вонючую дыру маленького ребенка? Тем более - девочку!

  - Может, ты и прав, - спокойно отозвался его собеседник. - Но я скорее предпочту быть кретином, чем негодяем. Малышка никогда не простила бы моего отъезда. После того, как ее мать... В общем, пока она будет со мной, и точка. Через год я отвезу Грети назад в Европу, устрою в лучшую школу-интернат, и тогда уже ей решать: возвращаться в Монго - хотя бы на каникулы - или нет.

  В небольшой комнате сидели двое немолодых мужчин. Один - тот, что держал в руке банку с пивом - улыбался и глазел в окно. Его красное круглое лицо обрамляла редкая светло-рыжая бородка, слипшаяся от пота. Без усов она смотрелась совсем несерьезно. На обширном животе расходился не слишком свежий больничный халат. Звали толстяка Клаус Фишер. Был он хирург от Бога и балагур по собственной воле. Он просто упивался возможностью выговориться, его яблочно-зеленые, утопающие в щеках глазки, сверкали от удовольствия. Идеалы юности привели Клауса в этот занюханный африканский городок на обочине цивилизованного мира, а лень и чувство ответственности - он и сам не знал, что больше - не позволяли ему послать все к дьяволу. Собеседник рыжебородого - Питер Бранд - вяло листал медицинский журнал двухмесячной давности и также вяло отвечал на безобидные колкости и нападки коллеги. В отличие от Фишера он был подтянут и строен. На гладко выбритом лице выделялись крупный прямой нос и холодные светло-голубые глаза. Питер приехал сюда с месяц назад, заключив весьма выгодный в финансовом плане контракт на пять лет.

  

  

  Госпиталь Красного креста святого Франциска - слишком громкое название для больнички на тридцать пять коек. Кроме двух врачей-немцев белый персонал включал еще трех человек. Заведующий госпиталем, в основном, занимался улаживанием дел с местной властью, оборудованием и медикаментами. Дипломированные медсестры Анна Шванн и Соня Граховски ассистировали на операциях, работали в перевязочной, раздавали лекарства больным и присматривали за набранными из местных жителей санитарками.

  Городок Габуту находился в глуши и был провинциален даже для этой части света. Коротковолновые приемники не ловили столичное радио, да врачей не особо и интересовала местная политика. Даже сведения об очередном государственном перевороте - а они случались чуть ли не каждый год - часто доходили сюда с опозданием в пару недель. Кто бы ни стоял у власти - демократы, социалисты или националисты - никто из них не хотел терять зарубежные субсидии, а значит - иметь проблемы с нарушением Женевской конвенции. Даже диктатор Мгобо, который съел сырыми полтора десятка сердец своих врагов, велел не трогать белых колдунов Габуту.

  Почему госпиталь разместили именно здесь? Первоначально - это был исследовательский центр по изучению редких кожных заболеваний. Позднее его свернули и на оставшейся базе создали это крошечное лечебное учреждение.

  

  

  - И все-таки мы занимаемся ерундой, - Клаус переключился на другую тему. - Гордимся современными препаратами. Кичимся университетскими знаниями. А аборигены предпочитают грязную лачугу какого-нибудь колдуна. У нас шесть пустых коек, а у Мекобе очередь из страждущих сутками дожидается приема. И что самое паршивое, друг мой, этот чертов Мекобе им помогает. И как помогает! Помните девочку с гангреной? Мать не разрешила ампутацию, подарила этому старому язычнику двух коз, и что же? Он спас ребенку руку! Кстати, тебя не смущает, что Нолу - старшая дочь Мекобе?

  

  

  Красивая негритянка лет тридцати сидела на крыльце, плела корзину из гибких прутьев и негромко пела густым низким голосом. На нижней ступеньке пристроилась белая девочка в голубом комбинезончике и с такой же голубой панамой на белокурых волосах. Грети играла с толстым рыжим щенком, а тот, радостно повизгивая, прыгал вокруг маленькой хозяйки. Отец с минуты на минуту должен вернуться с дежурства, поэтому девочка уговорила Нолу посидеть на крыльце. Ведь оттуда так хорошо видна дорога к госпиталю!

  Белостенный дом Брандов с красной крышей ничем не отличался от четырех таких же строений рядом. Затянутые сеткой окна подслеповато щурились на чахлые кусты и выжженную солнцем землю.

  - Пить хочу, - девочка дернула Нолу за подол юбки, та отложила работу, сходила в дом и принесла коробочку с апельсиновым соком.

  Их общение пока ограничивалось короткими фразами и выразительными жестами. Прислуга бегло болтала на английском - в Монго, где кроме двух основных народностей жило еще с десяток небольших племен, он был основным государственным языком - а по-немецки знала десяток слов, которым ее научила Грети. Девочка же дальше чтения книжек Беатрикс Поттер не продвинулась. Если честно, то и в них она только разглядывала картинки с забавным зверьем, а сказки ей читала и тут же переводила мама. Мама... Каждый раз, когда Грети вспоминала ее, острое чувство утраты сдавливало горло, и из глаз сами собой начинали капать слезы. Мама могла очень сильно поругаться с папой, могла, это случается. Но раз мама ушла от них, значит она, Грети, была плохой дочкой. Папы не всегда живут с семьей, но мамы... мамы хороших детей не бросают!

  И до этого тихая и необщительная, после приезда в Габуту девочка оказалась совсем одна. Отец постоянно в госпитале, местные ребятишки шарахаются в сторону, когда она с Нолу идет за покупками. А негритянка, которая в доме прислуга на все руки и - в первую очередь - нянька, и рада бы поговорить, но пока это выходит плохо. Вот Нолу и учит понемногу девочку словам наречия народа монго-помо, а в минуты отдыха поет ей длинные грустные песни.

  

  

  Питер вымыл руки и сел за стол, где его уже дожидалась дочь.

  - Как прошел день у моей Грети? - поинтересовался он, пока Нолу расставляла салаты и раскладывала по тарелкам жаркое.

  - Хорошо, папа, - девочка помолчала и спросила. - Можно, мы завтра сходим на базар? Я хочу купить подарки для Лизы.

  Лизой звали ее единственную подругу в Германии. Прощаясь, они обещали не забывать друг друга, и Грети уже послала в Штутгарт два письма с каракулями и фотографиями.

  - А чем тебе не подходит сувенирный магазин? Впрочем, почему бы и нет? - машинально ответил занятый своими мыслями Питер и ласково добавил. - Кушай, а то все остынет.

  После обеда Грети не удалось побыть вдвоем с папой, о чем она мечтала весь день. В дверь постучали, и в дом влетела улыбающаяся Анна Шванн с бумажным пакетом в руке. Со дня приезда Брандов в Габуту она взяла над ними покровительство: нашла им Нолу, показала город и надавала кучу полезных советов. Сегодня Анна принесла пирог - по ее словам - собственной выпечки, хотя на самом деле кулинарила Соня. Молодая и энергичная, с загорелым веселым лицом, медсестра настолько явно старалась понравиться Питеру, что это поняла даже малышка. Поняла и сразу невзлюбила претендентку на мамино место.

  

  

  - Ты так и будешь отпираться? - Питер повысил голос, что для него было равносильно крику. - Повторяю, я тебе ничего не сделаю. Просто, я хочу посмотреть на баллончик, из которого ты опрыскала комнату. Если у Грети возникнет аллергия, я должен знать, чем она могла быть вызвана!

  - Я ничего не делала, сэр. Никаких химикатов. Утром я зашла разбудить девочку, а они уже лежали на полу. Я не обманываю вас, сэр, я говорю правду, - дрожащим от обиды голосом повторяла Нолу.

  Полчаса назад прибежав на визг прислуги - по счастью он в тот момент находился дома - Питер не поверил своим глазам: весь пол был покрыт трупиками насекомых. Жуки, мухи, москиты, тараканы, даже белесые затворники-термиты. Ни одна тварь не подавала признаков жизни - ни дерганья лапками, ни шевеления усиками. На кровати сидела удивленная Грети, явно не понимая, из-за чего все так всполошились. Подцепив пинцетом несколько экземпляров и поместив их в пакетик, Питер приказал Нолу тщательно собрать и сжечь на улице все эту пакость, а после - учинил прислуге допрос с пристрастием. Он был уверен, что она распылила в комнате какое-нибудь сомнительное средство от насекомых.

  - Поймите, если передохли все жуки, вещества небезопасны и для ребенка! - возмущался Питер.

  Нолу все отрицала, потом расплакалась и выбежала из комнаты.

  Сутки спустя ему пришлось перед ней извиниться. Лабораторные исследования дали отрицательный результат. Никакой химии, ни одного известного ядохимиката.

  - Наверное, они не вынесли запаха твоего одеколона, - хохотнул Клаус, и на этом обсуждение странного случая прекратилось. Тем более, что за ним последовали менее безобидные происшествия.

  

  

  Месяц спустя Грети прибежала к отцу на работу вся в слезах. К груди она прижимала Замми. Маленький песик висел, как тряпочка, и через минуту Питер убедился, что тот мертв. Пока Анна пыталась утешить девочку, чем вызвала еще больший поток слез, Клаус произвел вскрытие.

  - Я не специалист в собачьей анатомии, - сообщил он Питеру, - но на мой взгляд, все в норме - ни воспаления, ни опухолей. Сделай на всякий случай посев на микробы, но если честно, не думаю, что ты что-нибудь обнаружишь.

  И он оказался прав.

  Замми похоронили недалеко от дома. Нолу помогла украсить холмик круглыми камушками и белыми раковинами. Теперь Грети каждое утро навещала своего маленького друга. Сидела рядом и поверяла ему свои радости и печали. Последних всегда почему-то оказывалась больше. Питеру все это не нравилось. Он несколько раз приносил в дом щенков и котят, но дочка укоризненно смотрела моментально красневшими от слез глазами и отрицательно качала головой.

  

  

  - Нужно что-то делать. И срочно! - Анна пригласила Питера на чашечку кофе, и разговор сразу свернул на Грети. - Она же у тебя чахнет. Ты слишком потворствуешь детским капризам. Мы, немцы, сентиментальны, и к чему нас это приводит? Разреши мне заняться ею. Ежедневная зарядка, походы по выходным дням, изучение скаутинга, и через месяц она будет улыбаться. "Allzeit bereit!"

  - Не слишком ли она мала для этого? - попытался возразить Питер.

  - Я была еще младше, когда пришила скаутскую лилию на свою блузку. Доверься мне и моему женскому чутью, - она похлопала ладонью его руку и ободряюще улыбнулась.

  Последствия этого разговора для девочки оказались плачевны. Анна взялась за нее всерьез. Этому было несколько причин, и не последняя из них - попытка приручить дочку мужчины, на которого она имела виды.

  Если раньше Грети была предоставлена самой себе - под неназойливым присмотром Нолу, разумеется - то теперь ее ежедневно муштровали, словно маленького солдатика. Во дворе Анны стояли и висели нехитрые гимнастические приспособления, и девочка сразу возненавидела брусья и мерзкий шершавый канат, по которому ее заставляла взбираться мучительница.

  Однако, всему приходит конец. Даже самому плохому. Прискорбно, правда, когда спокойствие одного другому оборачивается трагедией. Вернувшись с суточного дежурства, Соня обнаружила подругу лежащей посреди той самой спортивной площадки. Анна уже не дышала.

  

  

  - Эти внезапные необъяснимые смерти сведут меня с ума, - исхудавшее от переживаний лицо Клауса сморщилось, и он стал похож на большую грустную обезьяну. - И главное - никакой зацепки. Абсолютно здоровая молодая женщина... И кто следующий? Ей Богу, я начинаю верить в колдунов и проклятье!

  Фишер и Бранд сидели в гостиной у Питера, и, несмотря на адскую жару, пили бренди.

  Нолу увела Грети на кухню. Негритянка взялась за шитье, а девочка рисовала букеты разноцветными карандашами. Как обычно, Нолу завела песню, но Грети прервала ее, попросив:

  - Спой лучше, как старуха Гумамби обманула леопарда, и он сам отдал ей свою шкуру.

  Нянька запела, но пару минут спустя остановилась и удивленно спросила девочку:

  - Как ты поняла, о чем эта песня?

  - Не знаю, - Грети казалась удивленной и слегка испуганной. - Раньше не знала, а теперь знаю. Смотрю на что-то и понимаю, зачем оно. Слышу слова на монго-помо, и они мне почему-то знакомы.

  - И давно так? - встревожилась Нолу. - Вспомни.

  Девочка наморщила лоб, потерла его и неуверенно ответила:

  - После того, как умер Замми? Нет, помнишь, когда ты мне подарила шапочку?

  

  

  Базарами в Габуту называют небольшие торжища на пустырях, где товар раскладывают прямо на земле. Рядом с украшениями блеют и роняют помет козы, а между торговцами фруктами может затесаться цирюльник с устрашающего вида бритвой и ножницами. Купив для Лизы бисерное ожерелье и амулеты из ярких перьев, Грети помогла Нолу уложить в корзину овощи, и, взявшись за руки, они пошли обратно. Когда они поравнялись с большой туземной хижиной - их хватало на окраине городка - негритянка остановилась. Это был один из домов ее отца. Не тот, где он принимал и лечил больных, а хижина его первой жены, после смерти которой там жила одна Нолу. Правда, работая у Брантов, негритянка и ночевала у них в доме, а сюда только изредка заглядывала. Улыбнувшись, Нолу сказала девочке:

  - Подожди здесь. Ничего не трогай. Сейчас вернусь. Сюрприз.

  Она завела Грети внутрь, усадила на низенькую скамеечку и куда-то вышла.

  Воспитанный ребенок должен слушаться старших. Но Грети словно что-то тянуло вперед. Она встала и медленно подошла к большой темной нише. В ней стояла деревянная кукла. Размером почти с девочку, она была одета в алую складчатую юбку, шея увешена разноцветными бусами, а лицо скрывала белая накидка. Грети приподняла тонкую ткань. На нее уставилось искусно вырезанное женское лицо с большими чуть раскосыми глазами и усмехающимися пухлыми губами. Мертвый нарисованный взгляд встретился с живым, голова у Грети закружилась, и она - чуть не упав прямо на куклу - оперлась о нее обеими руками.

  Девочка не помнила, как она оказалась снаружи. Вернувшись, Нолу слегка поворчала на нее, а потом вручила обещанный сюрприз - шитую бисером шапочку с точно таким же узором, как в купленном на базаре ожерелье.

  

  

  Ты трогала Мубангу, - негритянка не спрашивала, а утверждала. - Это плохо. Мне срочно нужно увидеть отца. Скажи сэру Питеру, если меня спросит, что я скоро вернусь.

  

  

  - Почему ни у матери, ни у меня ничего не вышло? Почему ты и этот белый ребенок? Почему Мутангу и Мубангу избрали вас?

  Старый Мекобе тяжело вздохнул:

  - Не мы выбираем Богов. Боги решают, чье тело станет подходящим кувшином. Ты же знаешь, почему не каждый может быть божественным сосудом. Человек слаб. Сущность Бога пожрет его душу, а до этого начнет поглощать другие. Она будет убивать до тех пор, пока не наберет Силу, чтобы справиться со своим носителем.

  - Что же мне делать, отец?

  - Оберегать Мубангу и ту, кого она предпочла тебе. Ты не смогла стать кувшином, значит, твой путь - следить, чтобы другой кувшин не разбился. Мутангу - светлый Бог. Он помогает мне исцелять. Его сестра Мубангу - дочь тьмы. Она забирает жизнь. Но она справедлива. Дай ей время. А теперь - уходи.

  Нолу тряслась от мелкой дрожи, несмотря на жаркий душный вечер. Благословение их рода стало проклятьем для ребенка, которого ей доверили. Который доверял ей!

  Прошло шестнадцать лет, но она помнила все: таинства посвящения, многодневную мучительную боль, когда она пыталась принять в себя Мубангу, чужие мысли в своей голове, опустошенность, когда обряд прервался, потому что Богиня отказалась от нее. Сосуд по имени Нолу оказался с трещиной, божественная сущность вытекла, и люди отвернулись от нее. Она не стала воплощением Мубангу. Но она и не могла жить, как все. Она не жила эти годы, а доживала. Без мужа, без детей Нолу влачила унылое существование, помогая отцу. И теперь, много лет спустя, последствия ее ошибки обрушились на невинного ребенка! Остался только один способ. Отец не одобрил бы его, но терять Нолу уже нечего.

  

  

  Совершив все приготовления, негритянка зажгла священные травы и запела призывную песнь. Хорошо, что хозяин снова в больнице, и ей никто не будет мешать. Она заклинала Мубангу, надеясь, что та не вошла в полную силу, что убеждение или обман вернут богиню в хранилище, из которого та вырвалась в детское тело. Большая красивая кукла в алых одеждах стояла у изголовья кровати, на которой лежала усыпленная сонным зельем Грети.

  Девочка застонала, распахнула глаза, и с ее губ сорвался злой смешок:

  - Ты думаешь, я откажусь теперь, когда мне осталось совсем немного? Лживая душонка белой женщины была славной поживой. Ты опоздала, Нолу. Ты опять опоздала!

  - Я найду тебе другой сосуд. Буду искать столько, сколько потребуется. Пусть на это уйдет вся моя жизнь. Клянусь кровью нашего рода!

  - Я тебе верю, Нолу, но ты опоздала. Мне нравится этот маленький кувшинчик, и я из него не уйду.

  Внезапно в детскую вошел Питер. Его глазам предстала страшная картина: полуголая прислуга с размалеванными белой краской лицом и торсом нависла над его дочкой и бормотала что-то глухим голосом. К кровати прислонен зло ухмыляющийся идол. В комнате воняет горелой травой. В ярости Питер отшвырнул Нолу так, что та отлетела в сторону и ударилась головой о стену. Потом пнул деревянного болвана и схватил дочку за руку:

  - Не бойся, Грети, твой папа здесь. Не бойся. Эта идиотка не напугала тебя, ведь правда?! - пробормотал он.

  Девочка села на кровати, причмокнула и протянула:

  - Как вкусно!

  Питер почувствовал внезапную слабость и упал на колени, не выпуская дочкину руку из своих.

  - Не трогай его, мать Мубангу, он отец девочки! Возьми мою душу! - прохрипела окровавленными губами Нолу. Она ползла к кровати, и кровь с разбитого лица чертила по белым узорам извилистые дорожки.

  - Как ты думаешь, чья душа слаще - моей глупой жрицы или белого женоубийцы? - насмешливо спросила девочка, и Грети схватилась свободной рукой за плечо Питера. Он дернулся, как от удара током, и обмяк.

  Мубангу пожирала его "я", но Питер из последних сил поднял тяжелеющую голову и заглянул в лицо дочери. С бледной детской мордашки на него смотрели темные, почти черные глаза. Смотрели не со злобой, нет, с бесконечным равнодушием.

  - Ты все-таки кретин, Питер. Полнейший кретин! - прошептали его мертвеющие губы.

45

Торлов Е.А. Собачий долг   26k   "Рассказ" Проза, Фэнтези

   К вечеру поднялся сильный ветер, и из-за горизонта поползли тяжёлые серые тучи. На долину Муиртемне надвигалась тень, отчего угасающий свет заходящего солнца казался зловещим, навевая уныние на воинство Коннахта.

   Фер-Диад сразу после долгого изнурительного разговора с Медб начал собираться в путь. Разумеется, ей уже доложили о скором отбытии прославленного воина, она только ждала удобного момента для своего внезапного появления.

   Когда возница Фер-Диада заканчивал запрягать коней в колесницу, а сам Фер-Диад укладывал оружие, он услышал голос из-за спины:

  -- Ты решил уехать, не сказав ни слова на прощанье своей королеве?

  -- Все слова мною уже сказаны, моя королева, - Фер-Диад даже не соизволил повернуться к Медб лицом.

  -- Отчего же благородный воитель решил ехать вечером? Ведь ты мог покинуть лагерь с восходом солнца.

   Сын Дамана обернулся. В его серых глазах читалась незримая печаль, и ещё, далеко, в самой глубине, горела искра гнева. Он смерил взглядом высокую черноволосую Медб, пришедшую в сопровождении двух стражей, облачённых в отполированные до блеска чешуйчатые доспехи. От её стройной фигуры с высоко поднятой головой, от белой кожи, от бездонных непроницаемых чёрных глаз, даже от платья тёмно-алого шёлка буквально струилось величие... и, конечно, высокомерие, столь свойственное всем правителям. Другой бы мужчина восхитился этой женщиной и тут же пал бы ниц к её ногам, но Фер-Диад молча смотрел на королеву Коннахта и видел, как нелепо смотрится изящество и напускное благородство Медб на фоне угрюмых лиц воинов. Те стояли за спиной её стражников, измождённые бессмысленным походом, многие в шрамах, со следами прошлых битв. Они взирали на всю эту картину, точно зная, что беда не минует их вне зависимости от исхода боя.

   Подняв печальные глаза к небу, устремив их в сторону надвигающихся туч, Фер-Диад развеял воцарившуюся тишину довольно странной фразой, казалось, сказанной совсем не к месту:

  -- Скоро будет дождь.

   Словно вторя ему, от столкнувшихся друг с другом туч раздался пронзительный удар грома.

  -- Позволь мне обнять тебя на прощание, о великий Фер-Диад!

   С этими словами Медб нежно и изящно раскинула руки в стороны, зазывая в свои объятия. Ничуть не стушевавшись, воин решительно направился к ней, повинуясь зову королевы Коннахта. Она обвила Фер-Диада тонкими покрытыми дорогим шёлком руками и громко, так чтобы услышали многие, произнесла:

  -- Да пребудет с тобой благословение Махи[1]!

   Не удержавшись от порыва всепоглощающего раздражения, Фер-Диад сжал хрупкое тело женщины с такой силой, что захрустели позвонки. Оба телохранителя королевы схватились за рукояти мечей. Он посмотрел в обращённое к нему испуганное лицо Медб, и, ослабив хватку могучих рук, прильнул к её уху и прошептал:

  -- Скольких мужей ты уже погубила, королева Медб?

   Он не стал дожидаться ответа. Фер-Диад быстро в несколько огромных стремительных шагов дошёл до колесницы, запрыгнул в неё и приказал ожидавшему его вознице трогаться в путь. Возница, проехав немного вперёд, резко развернул колесницу, объезжая по дуге расставленные палатки военного лагеря, и пустил коней рысью.

   С чуть видимой победоносной улыбкой Медб смотрела в сторону удаляющегося на восток Фер-Диада.

  

   Дождь застал воина и возницу ещё в дороге к единственному Броду через реку Ди. Лицо Фер-Диада, по которому стекали крупные капли дождя, не выражало никаких эмоций. Он продолжал безучастно смотреть вперёд, пока колесница мчалась к развязке в его судьбе. Куртка и рубашка под ней промокли насквозь, а светло-зелёный плащ, пропитавшись водой и оттого отяжелев, облепил его широкую спину.

   Несмотря на узкое русло, река Ди была довольно полноводна с быстрым течением. Помимо Брода её можно пересечь на лодке или на плоту, но она протекала через равнину, лишённую каких-либо лесов за исключением небольших зарослей кустарников и ивовых рощ, удалённых друг от друга. Так что переправить пятидесятитысячное войско Коннахта возможно было только через тот самый Брод, к которому прибыл Фер-Диад.

   На берегу у самого Брода он расстелил подстилку и овечьи шкуры, и под открытым небом стал дожидаться утра. Колесничий вместе с конями расположился поодаль от своего хозяина. Хотя дождь закончился, Фер-Диад долго не мог уснуть. Его сердце источилось кровью под гнётом страшного предчувствия. В голову без конца лезли дурные мысли. Всю ночь он проворочался на подстилке, и лишь к утру его одолел сон. Наверное, поэтому коннахтец не услышал грохота приближающейся колесницы. Возница насилу растолкал спящего Фер-Диада.

   В этот ранний час окутанная лёгким туманом природа ещё спала. Не сыгравшие свою ночную песню из-за дождя сверчки прятались в высокой траве, устланной обильной росой. Не слышно было возни куропаток, что дремали в пасмурное утро. Даже река текла как-то беззвучно, без всплесков мелких рыбёшек, спасающихся от хищного окуня, без волн, разгоняемых ветром, который тоже затаился либо в тонких ветвях кустарника, либо в кроне одиноко стоявшей на другом берегу ивы. Лишь звук копыт мчащихся во весь опор коней да лязг боевой колесницы разрезал царивший вокруг покой.

   С помощью возницы Фер-Диад надел кольчугу, а затем накинул наплечники и пристигнул их на груди красивой бронзовой застёжкой, на которой были выгравированы огамические надписи. Высокий шлем, покрытый эмалью и самоцветами, он оставил в руках, дабы встретить соперника, не скрывая лица.

   Наконец, на противоположном берегу показался воин Ульстера. Он сошёл с колесницы и, сняв золотого цвета шлем в виде разинувшего пасть волкодава, хотел было поприветствовать противника.

  -- Фер-Диад!? - в изумлении воскликнул он. - Не тебя я хотел увидеть здесь.

  -- Приветствую тебя, Кухулин сын Суалтайма!

   На лице совсем ещё юного Кухулина показались недоумение и тревога.

  -- Не ты, о Фер-Диад, должен бы сражаться со мной.

  -- Коннахт идёт войной на Ульстер, - с равнодушным спокойствием начал Фер-Диад. - Я же присягнул на верность своей стране и своему правителю... Как и ты, Кухулин.

  -- Но когда мы жили у Скатах[2], разве не бились мы всегда бок о бок, разве не терпели мы вместе нужду и лишения? Разве не были мы друзьями в пиру и на празднестве? Разве не делили мы постель и не спали рядом?[3]

  -- Я помню наши прежние деяния, о Кухулин, совершивший чудесные подвиги, помню, как мы вместе учились поэзии и боевому искусству. Теперь же мы по разные стороны. Ты воспользовался правом на поединок и одолел уже несколько коннахтских воинов, и теперь я стою пред тобой...

   У Кухулина перехватило дыхание, он продолжал разговор, выдавливая из гортани слова:

  -- Да мог ли я поступить иначе, когда все мужи Ульстера лежат в корчах и, стеная, не могут поднять оружия[4]. Да, я договорился с Медб о праве на поединок, но разве тебя, Фер-Диад, я вызвал. Нет! С кем угодно я готов биться, только не с тобой. Или тебя прельстили богатства твоей королевы, которыми она склоняла на свою сторону и меня?

  -- Не думай, что взор мой затуманен блеском золота, Кухулин. Причина вовсе не в этом...

  -- Так в чём же!? - не выдержав, выкрикнул Кухулин, и рядом из высокой травы вспорхнули две испуганные куропатки.

   С кривой безрадостной ухмылкой Фер-Диад проговорил:

  -- Такова судьба воина, друг мой. Мы рождаемся во славе наших отцов, живём, наполняя собственный кубок славой, и умираем, испив его до дна.

  -- Не слишком ли жестока судьба, что заставляет братьев проливать кровь друг друга? Неужто, по-твоему, нанести раны названному брату является славным поступком?

  -- Не славы жажду я, а страшусь бесславия. Думаешь, я не отказывал Медб, когда она умоляла меня выйти с тобой на поединок? Не думаешь ли ты, верный Пёс Улада[5], что я желал снискать славу в бою с тобой? Королева Коннахта жестока и коварна. Она пообещала опорочить моё имя. От Рат-Круахан[6] и по всей Эрин[7] пошли бы поэты с насмешливыми стихами о трусости некогда храброго Фер-Диада, филиды бы пели на улицах всех городов позорные песни обо мне. Именно поэтому моя рука нанесёт тебе раны сегодня. Не вспоминай о нашей дружбе, о Пёс Улада, это не поможет тебе.

   Оба замолкли. Они стояли на разных берегах одной реки, не решаясь взять в руки оружие. В их сердцах скорбь теснилась с уродливой насмешкой злой судьбы.

   Некоторое время Фер-Диад перекладывал свой шлем из руки в руку, смотря на безмятежное течение реки Ди. Вдруг взгляд его обрёл уверенность. Он быстро надел шлем и совсем неожиданно для Кухулина негромко, но ровным голосом произнёс:

  -- Я думал, что смогу переступить через дружбу. Думал, что дороже славы для меня ничего нет. Прости, друг, я ошибался. Прощай!

   Он развернулся и направился к колеснице, чтобы навсегда уйти с пути воина. Поступок храбрый и безрассудный, сродни самоубийству. Кухулин знал об этом и не мог дать другу совершить его. Голубые глаза юноши сверкнули. Он схватил короткий острый дротик и, прокричав: "Фер-Диад! Я не дам тебе уйти!" - метнул в повернувшегося на крик коннахтского воителя.

   Фер-Диад отскочил в сторону. Слова Кухулина ещё отражались от изумрудных холмов эхом, разбившимся на тысячи звуков, когда коннахтец взял воткнувшийся в землю дротик и тихо произнёс: "Да будет так". В следующее мгновенье он, что есть силы, метнул его обратно. Пролетев мимо увернувшегося Кухулина, дротик воткнулся в молодую иву, пронзив её насквозь и расщепив ствол.

   Тогда воины взялись за тяжёлые копья с широкими наконечниками. Кухулин уже пересёк на колеснице Брод и мчался на только набиравшую ход колесницу Фер-Диада. Копьё ударилось о щит и ушло в сторону, угодив в одну из шишек на нём. Фер-Диад устоял на ногах.

   От резкого разворота кони пронзительно заржали. Возницы вновь направили колесницы на противника. Прикрываясь огромным щитом, Фер-Диад со всего маху ударил Кухулина, целя в грудь. Щит встал преградой на пути смертельного удара, но Кухулина отбросило назад, словно муравья снёс сильный ветер.

   Только воин Ульстера, вставший на ноги, перевёл дух, и дыхание его восстановилось, как увидел, что к нему бегом направляется спешившийся и вооружившийся мечом Фер-Диад. Кухулин, подбегая к щиту, валявшемуся в нескольких футах от него, крикнул вознице:

  -- Лаэг! Мой меч!

   В то время как Пёс Улада поднял щит, продев руку в ремни из жёсткой кожи, колесничий Лаэг, промчавшись мимо своего хозяина и управляя колесницей одной рукой, другой бросил меч острием вниз, так чтобы он воткнулся рядом с Кухулином, и чуть не сшиб с ног набегавшего Фер-Диада. Подбежав к Кухулину, коннахтец тут же обрушил на него тяжёлый меч. Тот укрылся щитом и взмахнул в ответ уже подобранным оружием. Изловчившись, Фер-Диад отбил ответный удар своим грозным клинком и сильно оттолкнул щитом противника, отчего Кухулин упал навзничь, сумев при этом не выронить меча.

   Одурманенный неистовством битвы, Фер-Диад начал наносить удары один за другим, будто рубил дрова. У Кухулина даже не было возможности встать. Он пятился назад, опираясь на изодранные о землю костяшки пальцев, что держали меч, и только успевал отбивать щитом непрекращающийся шквал атак. У него был всего один шанс выйти невредимым из-под сокрушительного напора Фер-Диада. Рискованный опасный для собственной жизни выпад вслепую нашёл плоть соперника. Неожиданно вынырнув справа из-за щита, меч пронзил бедро Фер-Диада. Сам Кухулин упал на спину. Когда он услышал истошный крик боли, вырвавшийся из груди Фер-Диада, то перевернулся на щите в левую от себя сторону, оголяя спину, и вскочил на ноги.

   От коннахтца шёл пар, до того он разгорячился в бою. Хотя ткань штанов Фер-Диада выше колена окрасилась красным, рана оказалась не столь серьёзной. Меч вошёл в бедро с краю, не задев сухожилий.

   Два друга, вовлечённые волей богов в смертельную схватку между собой, снова скрестили мечи.

  

   Поединок продолжался чуть ли не до самого заката, и никто не мог взять верх, пока тяжело дыша Фер-Диад не сказал Кухулину:

  -- Давай на сегодня закончим.

   Пёс Улада согласился. Они передали оружие колесничим, обнялись ослабшими от напряжения и усталости руками и разошлись.

   Кони обоих воинов устроились на ночлег в одном загоне, а их возницы грелись вместе у одного костра.

   В сгущающихся сумерках вечера Фер-Диад перевязывал себе пораненное бедро. Он услышал шорох травы неподалёку. Кто-то пытался незаметно подкрасться к нему.

  -- Кто крадётся ко мне? - заговорил он, не переставая перевязывать ногу, и после с усмешкой добавил, - Зверь дикий или человек? Или, может, пёс, сорвавшийся с цепи?

   Кухулин недовольно фыркнул и вышел на освещаемую костром поляну.

  -- Ты всегда был чуток на слух, Фер-Диад.

  -- А ты всегда прятался в тени подобно пьянице, вышедшему из дома по нужде, Кухулин. Что привело тебя ко мне?

  -- Я принёс лечебные травы.

   Фер-Диад посмотрел на протянутый в его сторону кожаный мешочек, по всей видимости, с беленуцией, затем перевёл взгляд на левую руку Кухулина и спросил:

  -- Уж ли не в этом бурдюке твои лечебные травы?

  -- Нет... В нём вино. Причём очень хорошее, - как бы пытаясь доказать правдивость своих слов, Кухулин потряс бурдюк, в котором заплескалось уладское вино.

  -- Думаю, вино поможет мне лучше. Хотя и целебные травы не помешают. Садись рядом, Кухулин, погрейся у моего костра да отведай оленины.

   Сверчки стрекотали, как оголтелые. В ночном небе сквозь тёмно-лиловые облака слабым призрачным светом начала проглядывать луна.

   Глотнув вина, Кухулин почувствовал как хмель приятным теплом растекается по его телу. Он передал бурдюк Фер-Диаду, который заново перевязал бедро, приложив к нему целительную беленуцию, и коннахтец также вкусил божественный напиток. Воины некоторое время сидели молча, пока Кухулин не спросил:

  -- Послушай, Фер-Диад, Медб не предлагала тебе в жёны Финдабайр?

  -- Свою прекрасную дочь? Да. Думается мне, что и в твои руки мог попасть этот дар, согласись ты перейти на сторону Коннахта.

   Кухулин, улыбаясь, не проронив ни слова, кивнул головой.

  -- Видимо мы с тобой не одни, кто мог стать её мужем.

  -- Почему же никто не согласился, раз она так прекрасна?

   С серьёзным видом, сдвинув в раздумье брови, Фер-Диад ответил:

  -- Боятся, что Финдабайр подобно своей матери будет бросаться в койку к каждому встречному.

   Друзья одновременно громко рассмеялись. Сверчки, испугавшись их раскатистого смеха, ненадолго притихли.

  -- А ты с Медб?.. - Кухулин не успел договорить, как Фер-Диад выплюнул только что набранное в рот вино, подавившись им.

   Немного откашлявшись, он озвучил и без того понятный ответ:

  -- Нет, Кухулин... Хотя Фергус[8] разделил с ней ложе да и сейчас ночами посещает её шатёр.

  -- Неужели Айлиль[9] не может уследить за своей женщиной. Будь она хоть трижды королевой, я бы не простил ей блуда. Выпорол бы у всех на виду.

   Тихо, будто открывая страшную тайну, Фер-Диад прошептал Кухулину:

  -- Ходят слухи, что король Айлиль ищет вовсе не женской ласки.

   И снова смех зазвучал в прохладном ночном воздухе.

   Внезапно Кухулин помрачнел.

  -- Каким оружием мы будем сражаться завтра? - спросил он друга.

  -- Тебе выбирать, Кухулин.

  -- Тогда - всё или ничего, - сказал Пёс Улада, и Фер-Диад сокрушился всем сердцем, осознавая, что на следующий день одного из них уже не станет.

   Когда Кухулин в поспешности покинул его, Фер-Диад сделал внушительный глоток оставленного ему вина и уснул в забытье, не видя снов.

   На водной глади реки Ди заиграли блики от лучей солнца, которое появилось на небе среди малочисленных крохотных облаков. От его тепла земля дала испарину так, что на утоптанной ногами и копытами коней траве невозможно было рассмотреть собственных ступней. На рассвете облачённые в кольчуги и в шлемах, отливающих на солнце золотом, воины встретились у Брода, стоя на разных берегах, как и день назад. Лицо у Фер-Диада было бледным, и Кухулину сразу бросился в глаза его болезненный вид. Обеспокоенный он крикнул через реку:

  -- Зачем же ты вышел на бой больным, Фер-Диад? Не стоит ли нам отложить поединок ещё на день?

  -- Ни к чему слова, Кухулин. Сражайся! Бери оружие и сражайся.

   Оба взяли у возниц крепкие острые копья и широкие щиты. Из-под ног Фер-Диада полетели брызги, когда он ринулся вперёд. И Кухулин рванул навстречу ему.

   Встретив соперника посреди Брода, Фер-Диад в прыжке занёс копьё над головой Кухулина. Металлический наконечник ударился о щит, а сам Кухулин отшатнулся в сторону. Фер-Диад тут же перехватил своё копьё так, чтобы большой палец оказался сверху древка, и попытался пронзить левый бок Кухулина. Пёс Улада парировал и этот удар, и на сей раз сам сделал выпад. Безуспешно.

   Они бились до самого полудня, и ни один не желал уступать. Тогда Фер-Диад решил обезоружить Кухулина. Прикрываясь щитом, он резко ушёл влево и ткнул копьём в надежде ранить воина Ульстера в плечо, дабы кисть в болезненной судороге выпустила из пальцев оружие. Пот, заливший глаза, помешал Фер-Диаду исполнить задуманное. Острие прошло под мышкой Кухулина. Коннахтец, поскользнувшись на камне, покрытым илом, подался вперёд на защитника уладов и не успел вовремя одёрнуть копьё обратно. Воспользовавшись такой оплошностью, воин Ульстера зажал древко копья Фер-Диада между предплечьем и телом, сделал усилие и сломал его. Однако Фер-Диад, выбросив негодный обломок, мгновенно схватился за копьё, скользнувшее острием по кольчуге, и притянул к себе ошарашенного Кухулина. Их щиты столкнулись и, больно ударившись о край, Пёс Улада в кровь разбил себе нос.

  -- Мечи! - в исступлении закричал он.

   Воткнув в песчаное дно отобранное у Кухулина копьё, Фер-Диад сломал его ногой и резкими шагами, разгоняя воду, пошёл к вознице за мечом.

   Кольчуга Кухулина была залита кровью, всё ещё текшей слабой струйкой из носа, когда он с мечом в руках встретил мощный напор Фер-Диада. Воины обменивались сокрушительными ударами. Вскоре руки, державшие щиты онемели, и они не успевали защитить себя. Наконец, Фер-Диад застал Кухулина врасплох и ударил его мечом, вонзив его глубоко в плечо. Река окрасилась обильной кровью и, казалось, вместе с воплем Пса Улада кричат демоны, духи и воют оборотни. Взор Фер-Диада застлал туман. Он видел, как воды Брода ушли из-под ног. Он и раненый Кухулин стоят посреди сухого русла реки, потому что гладь реки отступила перед ними в ужасе.

   Наваждение исчезло. Коннахтец почувствовал острую боль во всём теле и увидел, как Кухулин по колено в воде, отбросив щит, спотыкаясь и крича, бежит к возничему.

   Он просил у Лаэга га булга - смертельное оружие, пользоваться которым его и только его одного научила Скатах. Тем временем Фер-Диад, превознемогая боль в онемевших вдруг ногах пошёл вслед за ним.

   Кухулин взял из воды брошенное возницей га булга. Он обернулся к надвигающемуся на него Фер-Диаду и продел ногу в металлический карман своего оружия. Кухулин мог в любой момент метнуть га булга, поэтому воин Коннахта остановился. Видя движение ногой, коннахтец опустил щит, прикрывая живот и ноги.

   Из воды, словно взбесившаяся хищная рыба с острыми зубами, вылетело га булга и прошло поверх щита сквозь кольчугу, погрузившись глубоко в грудь и вонзившись в каждую жилу своими зубцами. Фер-Диад ещё стоял на ногах, когда задыхающийся Кухулин подошёл к нему с коротким мечом в руке. У Фер-Диада подкосились колени. Опираясь на щит, окровавленными губами он промолвил:

  -- Довольно! Теперь я умру.

   Пёс Улада продолжал жадно хватать ртом воздух, вникая в обрывистую речь друга.

  -- Прошу... прошу, Кухулин. Перенеси меня...

   Фер-Диад совсем ослабел, и Кухулин едва успел подхватить его.

  -- Перенеси через брод... Умереть... чтобы умереть на той стороне.

   Собрав последние силы, Кухулин поднял Фер-Диада и, пройдя несколько шагов, упал вместе с ним в воду. Он взял под руки своего друга и потащил волоком, как услышал приближающихся колесничих, желающих ему помочь.

  -- Нет! Нет, я сам. Уйдите. Прочь!

   И возница Фер-Диада, и Лаэг вернулись назад.

   Слёзы потекли по лицу героя Ульстера, а изо рта героя Коннахта сочилась кровь, но он продолжал дышать. Кухулин смог-таки перенести Фер-Диада на северный берег, чтобы он умер на стороне своих предков. В горле Фер-Диада что-то заклокотало, и губы зашевелились, подзывая Кухулина. Воин Ульстера нагнулся к коннахтцу, пытаясь расслышать его последние слова.

  -- Злая судьба... свела нас... и злое это дело, что я погиб... - дыхание заканчивалось, и жизнь покидала его, - от твоей руки.

   В серых глазах навсегда угас свет жизни. Всем телом Кухулин содрогнулся в рыданиях. Он сам готов был упасть и умереть рядом с Фер-Диадом, такая слабость охватила его.

   Сквозь пелену горестного забвения до него пытался докричаться Лаэг:

  -- Вставай, Кухулин, - тормошил колесничий своего хозяина за плечи. - Поднимайся, армия Коннахта уже на подходе.

  -- Зачем? Зачем мне вставать, - вопрошал Кухулин, продолжая рыдать, - когда он погиб от моей руки?

   Лаэг положил израненного, находящегося уже в беспамятстве Кухулина в колесницу и во весь опор погнал лошадей в Эмайн-Маху[10]. Бездыханное тело Фер-Диада возничий коннахтского героя вёз в военный лагерь королевы Медб.

   Наспех омытое тело в чешуйчатых доспехах, отполированных до блеска, держа на груди меч с золотой рукоятью, лежало в открытой повозке. Рядом перед тысячами своих воинов стояли Медб, её муж Айлиль и бородатый благородного происхождения мужчина с проседью в волосах, коим был Фергус. Она подняла вверх руку, чтобы прервать ропот в толпе и громким властным голосом заговорила:

  -- Сегодня печальный день для всех нас! И я скорблю вместе с вами, мои верные воины. День этот запомнится на века, ибо ознаменован он не только смертью Фер-Диада, но и поражением Кухулина, некогда непобедимого бойца Ульстера. Рука Фер-Диада нанесла серьёзные раны Псу Улада и открыла нам дорогу на Ульстер, сохранив сотни жизней. Так возрадуемся же последней победе славного и храбрейшего из воинов Эрин Фер-Диада!

   Подбрасывая копья и поднимая вверх мечи, подданные королевы Медб разразились радостными кликами, хоть и скорбели сердцем.

   Войско Коннахта двинулось к Броду Фер-Диада, и там, подняв тело, его уложили в могилу, над которой водрузили вытащенный из реки огромный камень, где огамическими письменами вывели: "Величайший воин Эрин Фер-Диад сын Дамана из племени Фир Болг".

   Последние лучи медного солнечного диска пролились над холмами. Угасая с каждой минутой, они провожали, озаряя спины, воинов Коннахта, ворвавшихся в земли Ульстера и готовых разорить их. На могилу Фер-Диада легла тень, и только одинокая ива на противоположном берегу, пронзённая насквозь дротиком, ствол вокруг которого уже начал подсыхать, ловила кроной остатки тепла заходящего солнца.

  

   Немало дней пролежал Кухулин в слабости и оцепенении. Когда он наконец открыл глаза, то увидел сидящего у изголовья своего отца. Суалтайм сразу разглядел беспокойство на лице сына.

  -- Не беспокойся, Кухулин, проклятье спало с воинов Ульстера, - заговорил с ним отец, пытаясь отвлечь от тревожных мыслей. - Они уже защищают родные земли с оружием в руках.

   Кухулин отвернулся к стене. Он облизал пересохшие губы и попытался задать вопрос. Из гортани вырвались странные звуки. Он прочистил горло и после, повернув голову к Суалтайму, спросил:

  -- Ответь мне, отец, почему судьба так жестока к нам? Почему она заставляет нас наносить смертельные раны тому, кого мы любим?

  -- Кухулин, сын мой, судьба здесь ни при чём. Так всегда было, воюют короли, а глотки друг другу грызут их верные псы.

  

  

Декабрь 2010-январь 2011 г.

  

  

  

  

  

  

  

  

Егор Торлов. Собачий долг

  

  

  

  

  

  

  

  

   [1]Маха - одна из трёх богинь войны и разрушения наряду с Морриган и Бадб.

   [2]Скатах - великая воительница, обучавшая военному искусству Кухулина и Фер-Диада.

   [3]Томас Роллестон Мифы, легенды и предания кельтов / Пер. с англ. Е.В. Глушко. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2010, стр. 179.

   [4]По преданию жители Ульстера некогда оскорбили и унизили богиню Маху, представшую пред ними в образе беременной женщины, и она прокляла их, сказав, что каждый раз в минуту опасности их воинов будет одолевать недуг и тело будет пронзать боль, которую испытывает каждая женщина при родах.

   [5]Кухулин (букв.) переводится с кельтского как пёс Кулана. Имя, данное Кухулину при рождении, - Сентанта.

   [6]Рат-Круахан - столица Коннахта.

   [7]Эрин - древнее название Ирландии.

   [8]Фергус - воин, служивший королю Ульстера Конхобару, взбунтовавшийся после смерти своего сына и перешедший на сторону Медб.

   [9]Айлиль - король Коннахта и муж Медб.

   [10]Эмайн-Маха - столица Ульстера.

  

46

Джус С.Л. Сказ про Ивана-землепашца   21k   "Рассказ" Сказки

  Эту историю я услышал от своего деда, который прожил долгую жизнь и до самой старости был здоровым и сильным человеком. Он легко мог, расправиться с целой поленницей дров, а потом согнуть толстый железный прут или перетащить бревно с одного места на другое. Мальчишкой, я всегда с восхищением смотрел на него и однажды, не выдержав, сказал:

   - Знаешь, дедушка, ты, наверное, волшебник, потому что только они могут быть такими сильными, или у тебя есть какой-то секрет?

   Дед засмеялся и присел рядышком:

   - Ты прав внучек, есть у меня секрет и, если захочешь, то я тебе его открою.

   - Конечно, хочу! Если я буду такой же сильный, тогда мне легко будет справиться со Степкой.

   - Э, нет, - насупил брови дедушка, - я могу поведать тебе тайну, но при условии что, если ты получишь силу, то никогда не будешь применять её против людей, иначе волшебство не подействует. Со Степкой можно разобраться по-другому, потому что настоящий мужчина все свои дела решает словом, а не кулаками. Другое дело, ежели тебе приходится защищаться или, когда заступаешься за слабого, а силы неравны. Ну что, даешь слово?

   Мне очень хотелось узнать дедушкин секрет, и тогда я решил, что со Степкой, действительно лучше поговорить и подружиться, зато я всегда буду таким же сильным, как мой дед.

   - Ладно, - протянул я руку - даю честное слово, что никогда не буду применять свою силу против людей без надобности!

   - Вот и молодец, - улыбнулся дедушка и крепко пожал мне руку, - Ну что ж, могу сказать тебе, что здоровье мое и сила от нашей Матушки земли. Всё это - от неё, родимой, кормилицы нашей. Посмотри вокруг, до чего она прекрасна и величава. Ни в каком другом уголке земли ты не сможешь найти таких бескрайних лесов, где обитает столько зверей и птиц, что и пересчитать невозможно. Поля, покрытые сочной высокой травой и яркими цветами такие широкие, что кажется, нет им ни конца, ни края. Полноводные реки омывают песчаные и скалистые берега, а в озерах вода такой голубизны, что может поспорить с самим небом. Непроходимые горы, покрытые снежными шапками, упираются ввысь, и мало кто может добраться до их вершин, разве только гордые орлы, да и те не поднимаются так высоко. Глубоко в своих недрах земля прячет несметные богатства, но главное сокровище земли - это человек. Всю себя она отдает ему и, как мать бережно охраняет от бед и несчастий. Дотронься до земли, обними любое дерево или камень, и ты почувствуешь, как её сила передаются тебе. А чтобы ты поверил, послушай это предание.

  

   1

  

  Давным-давно это было, в те времена, когда земля наша называлась Святая Русь, а люди, которые жили на ней, именовали себя русичами.

   Жили в одной небольшой деревеньке, что стояла у края леса, два друга - Иван да Никита. Иван был сыном землепашца, который сеял и выращивал пшеницу, потом из неё делали муку и пекли самый вкусный и душистый хлеб. Отец Никиты был кузнецких дел мастер и, никто лучше него не мог подковать лошадь или смастерить охотничий нож. Пока мальчики были совсем маленькими - каждое утро они бегали к золотистому полю, и с восхищением наблюдали, как отец Ивана, словно волшебник, с легкостью срезал высокие колоски пшеницы, а затем ловко и умело вязал снопы, выстраивая их рядами. Насмотревшись вдоволь, ребята спешили в кузницу. Там, они с восторгом следили, как отец Никиты управлял огнем, а из-под его тяжелого молота выходили то подкова, то серп, а то и вовсе, дивные украшения.

   Друзья мечтали, что когда подрастут, то станут такими же ловкими, сильными и умелыми, как их отцы, а так как время летит быстро, то вскоре - все мечты сбылись. Иван стал помогать отцу в поле, а Никита был подмастерьем в кузнице. Каждый любил свою работу, поэтому через несколько лет они превзошли в мастерстве своих отцов и стали лучшими в своем деле. Хлеба из Ивановой пшеницы получались самые вкусные, а изделия Никиты-кузнеца радовали глаз своим совершенством. Слава об их мастерстве разнеслась не только по всей округе, но и далеко за её пределы.

   Как-то раз, решили друзья по осени съездить на ярмарку, которая проходила в небольшом городке. Давно они хотели туда отправиться, да всё некогда было, а тут, как раз Иван решил жениться и прикупить подарки невесте, да гостинцы родителям. Урожай в том году выдался хороший, вот и решил Иван продать часть зерна. Никита тоже собрался кое-что из своих поделок продать, да обновки справить - как-никак свадьба у друга, да и у самого девица имелась, которая любила шелковые платочки да леденцы сахарные. А путь, надо сказать, был не близкий. Сначала через лес полтора дня, потом через поле целый день, и только за березовой рощей, возле реки и был тот городок, в котором устраивали ярмарку. С шутками да прибаутками, наконец, добрались друзья до березовой рощи - немного осталось, как вдруг, попридержал коней Иван и говорит Никите:

   - Чуешь? Дымом да гарью пахнет, ветер как раз со стороны города. Что-то здесь не так.

   Присмотрелись друзья - и правда, будто вся березовая роща в сером тумане, да и запах был не медвяный березовый, а едкий словно от пожарища.

   - Надо быстрее ехать, может там беда какая и помощь требуется, - сказал Никита и, хлестнув лошадей, друзья, что есть мочи помчались вперед.

   Когда они миновали задымленную рощу, перед ними предстала страшная картина. Весь город был охвачен пламенем, которое поднималось до самого неба, а откуда раздавались душераздирающие крики и мольбы о помощи. Люди метались охваченные огнем, а между ними, как стая черного воронья, с диким воем носились всадники и размахивали саблями, опуская их на головы беззащитных жителей. Всё смешалось в одно кроваво-огненное месиво и тонуло в плотном черном дыму, оглушая всю округу воплями да плачем. Иван да Никита от всего этого ужаса словно остолбенели, сколько бы они так простояли, как вдруг, из-за кустов, что росли рядом, раздался стон и друзья, очнувшись, бросились туда. Там, в окровавленной рубахе, лежал израненный старик. Осторожно подняли они его и перенесли на телегу:

   - Что случилось, дедушка? Кто поджег город и, что за люди беснуются там?

   - Несчастье обрушилось на нас, сынки - нет больше города, - тихо простонал старик, - Войско хана Кучума напало на нас - всех молодцев порубили, девиц да детей малых в полон забрали, а немощных стариков почти всех изничтожили. Бегите отсюда, пока и вас не настигла вражья сила. Всем передайте, всех упредите, что злобный ворог напал на нашу землю Матушку.

   Сказал так старик и тот час умер, а друзья, схоронив несчастного, вскочили на коней и помчались в свою деревеньку, чтобы рассказать жителям какая беда на них надвигается.

  

  

   3

  

   Много ли, мало ли прошло времени с того страшного дня, уже и сосчитать было невозможно, потому как черной тучей нависла беда над Святой Русью и стерла из памяти светлые ясные дни. Злые вороги-басурманы захватили города и поселения русичей, обложили непосильной данью жителей, забрали у матерей детей малых и увели их в плен на работы каторжные, а с непокорными была жестокая расправа на месте. Хуже зверя лютого бесновались вороги на земле нашей Матушке. Стон и плач стояли по всей Руси, и не было силы, которая могла бы противостоять вражьим войскам, и не потому, что перевелись богатыри на Святой земле, а потому, что невозможно было совладать с предводителем вражьего войска - ханом Кучумом. Говаривали, что был он будто заговоренный - ни какой меч, сабля или стрела не могли его уничтожить, что силы в нем столько, как может быть только у самого злобного и лютого зверя. Вот это великое зло, которого скопилось в нем множество, и несло вокруг только смерть и разрушения.

   Не миновала горесть и деревеньки, которая стояла на краю леса - хищной стаей примчались сюда вороги проклятые. Плетьми да нагайками они истязали жителей, жестоко расправляясь с теми, кто посмел им противиться, а тех, кто остался в живых заставляли день и ночь работать - пополнять припасы для вражьего войска.

   Ивану строго-настрого приказали, чтобы вся, выращенная им, пшеница доставлялась самому хану Кучуму:

   - А если, хоть одно зернышко утаишь - всю семью твою уничтожим и деревню сожжем дотла, а тебя закуем в цепи, и ты всё равно будешь работать на нас.

   А, увидев Никитину кузницу, обрадовались:

  - Вот кто будет нам славные мечи да ножи ковать!

  Только отказался Никита - не мог он ковать оружие, которое будет направлено против сородичей. Избили его жестоко и бросили умирать в поле, а наутро исчез куда-то кузнец, и больше его никто не видел.

   День и ночь, не покладая рук работал Иван, весь урожай отдавая чужеземцам, которые зорко следили за ним. Но всё равно удавалось ему сохранить немного зерен, чтобы потом отдать тем, у кого ещё оставались дети совсем малые, да старикам, которым совсем худо было.

   Так и жили поселяне, обливаясь горькими слезами под плетками да побоями жестоких извергов, постепенно умирая от горя и голода.

   Однажды, посреди ночи разбудил Ивана стон, который доносился с лавки, где спал его больной отец. Подошел Иван и видит - совсем старику стало худо, дал он ему воды испить и спрашивает:

   - Чем помочь тебе, батюшка?

   - Мне, ты уже ни чем не поможешь - чую, сынок, смерть рядом стоит, в лицо мне дышит.

   Заплакал Иван, а старик ему и говорит:

   - Не по мне слезы лить надо, а по земле нашей родимой, которую топчут ироды проклятые, черной саранчой изничтожая её. Земля наша Матушка стонет, залитая кровью людской, и не кому её защитить, не кому за неё заступиться. Всё своё мастерство передал я тебе - стал ты лучшим землепашцем на Руси. Только для того ли я тебя учил, чтобы умение твоё шло во благо ворога? Больно мне видеть, как народ слезами умывается да с голоду пухнет тогда, как враг жирует на хлебах, взращенных на нашей земле. Тяжко мне, видимо не дождусь я зари алой, поэтому в свой смертный час прошу тебя выполнить мою просьбу. Дай мне слово, сынок, что освободишь ты землю, кормилицу нашу, от басурманского ига.

   - Почему я, батюшка и, как же мне это сделать? - растерялся Иван, - Я и не боец вовсе, а хлебопашец, да и никакого орудия в руках не держал, кроме сохи и серпа. Сколько богатырей вставало против Кучума, но никто не мог одолеть его, потому как силы в нем немерено.

   - Никто не мог, а ты сможешь, - твердо сказал старик, - Было мне во сне видение, что только тот сможет спасти землю нашу, кто любит её, как мать родную, холит да лелеет руками своими, и отдает себя ей без остатка - вот свет небесный на тебя и указал. Должен Никита выковать тебе меч из железа заговоренного, которое в горе запрятано, пусть омоет его чистой водой родниковой, да к земле приложит, чтобы вобрал он в себя всю мощь - этим мечом ты и сразишься с ханом.

   - Так Никиты давно уже нет - пропал он, видимо люди добрые тайком похоронили его, пока вороны да коршуны не склевали его тело.

   - Жив Никита, и найдешь ты его в лесу у дальних гор, где он прячется от полона. Он тебе и сделает меч, но ты должен помнить, что сила к тебе придет не только от меча, сделанного его руками, а главное - от земли нашей страдалицы. Обними её перед боем да вдохни запах трав зеленых, затем омойся ключевой водой и сразу почуешь силу неимоверную. Дай мне слово, сынок, что спасешь ты Матушку нашу.

   - Хорошо, батюшка, раз так - исполню я твою волю, - склонил голову Иван, а когда поднял, то увидел, что испустил дух отец, а глаза всё ещё с мольбой смотрели на него.

   Схоронил Иван отца, а на рассвете, как только небо чуть порозовело, отправился на поиски своего друга. Долго он шел, пробираясь сквозь буреломы и болота, пересекая небольшие реки и поля. Наконец, очутился в лесу, что располагался у самого подножия гор, а в том лесу отыскал маленькую избушку, возле которой сидел сгорбленный седой старик. Окликнул Иван его, а когда тот повернулся, то с удивлением распознал он в этом седовласом старце Никиту. Обнялись они, и рассказал другу Иван все, что поведал ему отец:

   - А перед тем, как закрыть глаза, просил он меня, чтобы освободил я землю нашу от чужеземного ига, и только ты должен сделать меч, чтобы смог я сразиться с ханом Кучумом. Я слово ему дал.

   Выслушал его Никита, помолчал, а потом, тяжко вдохнув, тихо промолвил:

  - Посмотри на меня, Иван, руки мои совсем ослабли, да и забыл я всё кузнечное дело - давно это было, навык весь растерял, какой из меня кузнец? Я теперь не то что меч - ножа простого сделать не смогу. И потом, я слово себе и Господу нашему дал, что никогда не буду делать оружие, способное причинить зло людям.

   - Слово дал? Ты посмотри, что творится на Святой Руси - народ стонет и страдает от ига басурманского, дети сиротами растут, матери все глаза выплакали по чадам своим, а над невестами нашими день и ночь глумятся звери проклятые. Там, где города должны красоваться - камни да пепелище, там, где хлеба должны колоситься - всё засеяно могильными холмами. Меч, который ты сделаешь, поможет мне защитить нашу землю Матушку и освободить её от иноземцев. Господь простит тебя, потому как, будет это во благо и спасение всего народа. Нельзя допустить, чтобы русичи навечно оставались рабами жестоких извергов.

   Вскочил Никита, заходил в волнении, потом, упав на колени, долго молился, а когда закончил - ушел в сторону гор, и долго его не было. Только к вечеру вернулся и, положив к ногам Ивана большой сверкающий в отблесках заходящего солнца железный валун, распрямил плечи и твердо сказал:

   - Хорошо, выкую тебе меч, только не знаю - будет ли он лучше того, который есть у хана, но обещаю, что выполню наказ твоего отца. Постараюсь приложить все свое умение, всё своё мастерство, которому учил меня мой отец, чтобы сделать меч, только бы он помог тебе в битве с беспощадным врагом.

   - Об этом ты не печалься, - обнял друга Иван, - Против вражьей силы будут у меня три помощника и защитника - меч, сделанный твоими руками, народ, который поднимется против басурманского ига и самый главный мой защитник - Земля наша Матушка.

   4

  

  

  

   Как только появились желтые листья на деревьях, и наступило время сбора урожая, поехали помощники хана Кучума по городам да селениям дань собирать. Поехали, да вернулись не все - те, кто отправился в деревеньку у края леса, совсем пропали, а возвратился только один, да и тот весь растерзанный да израненный - еле-еле добрался до ханского логова. Он и рассказал, что жители всех помощников казнили, а его отпустили, чтобы передал он хану вызов на честный бой от Ивана-землепашца. Разозлился Кучум - не привык он, чтобы ему перечили, в одночасье собрал своё войско и, как полчища голодных волков, с воем помчались они по степи на кровавую расправу с непокорными. Хан, как коршун, почуявший добычу, летел на вороном коне впереди всех.

   Вот и деревенька показалась, только перед ней плотной стеной стояло войско русичей, облаченное в серебристые кольчуги, с оголенными мечами, готовое принять бой. Их было так много, что казалось вся Святая Русь поднялась на защиту своей земли. Впереди войска на белом коне восседал всадник, весь закованный в латы, а в его руке, переливаясь всеми цветами радуги, сверкал, высоко поднятый, меч. Осадил Кучум коня, а вместе с ним и вся разбойничья стая остановилась.

   - Кто ты такой? - злобно крикнул он, обращаясь к белому всаднику, - Как смеешь ты противиться мне? Я - хан Кучум, непобедимый властитель всех земель и народов!

   - Я - Иван-землепашец. Ты, может быть и властитель, но только не моей земли, которую мы никому не отдадим. Убирайся подобру-поздорову к себе домой и больше никогда не возвращайся сюда, иначе несдобровать тебе и твоим головорезам.

   Расхохотался хан, да так, что чуть с коня не свалился, а вместе с ним, словно подтявкивая, смеялось всё его войско, хватаясь за бока.

   - Ох, и повеселил ты меня, Ванька. Смелость твоя похвальна, только не знаешь ты против кого идешь. Я - хан, а ты - простой пахарь. Мой удел властвовать и быть хозяином всего мира, а твой удел - землю пахать да зерно выращивать, чтобы кормить моё войско. Я - прирожденный воин, а ты и оружие то в руках держать не умеешь. Ты, видимо, не знаешь, что у меня волшебный меч, силу которого многие узнали, лишившись своих голов?

   - От чего же - знаю, - усмехнулся Иван, - только ты, Кучум, тоже не знаешь, что на Руси хозяин - Землепашец и ещё тот, кто землю свою любит, как мать родную. А, что до меча, так у меня тоже меч волшебный, который не хуже твоего срубает головы, хочешь попробовать?

   Взбеленился хан и, злобно рыча, словно дикий зверь помчался в сторону белого всадника, держа меч наготове, а за ним и всё его войско, как саранча набросилось на ряды русичей. Завязалась такая жестокая битва, какой доселе никогда не знала Святая Русь. Три дня и три ночи стонала окровавленная земля под ногами пеших и конников, три дня и три ночи дикие вопли дерущихся пугали птиц и зверей, заставляя покидать их родные места. Три дня и три ночи без устали отважно бились воины, защищая родную землю от своры разъяренных врагов. На четвертый день, к полудню все пали на землю - кто был ранен либо убит, а кого оставили последние силы в длительной борьбе, и только двое продолжали без устали сражаться - Иван да Кучум. Словно птицы летали мечи в их руках, но чувствовалось, что силы были уже на исходе. Вдруг, то ли Иван замешкался, то ли хан как-то изловчился, только пронзил меч Кучума насквозь грудь землепашца, да так, что пригвоздил его к земле по самую рукоятку. Упал Иван, раскинув руки и, устремив глаза в небо, из последних сил прошептал:

   - Прости меня отец родимый, прости земля Матушка. Видит Бог, я сделал всё что мог.

   Победным кличем завыли остатки вражьего войска, и громче всех слышен был радостный вопль самого хана. Но в ту же секунду разразилась страшная буря. Подул сильный ветер, пригибая деревья к земле, по небу поползли черные тучи, засверкали ослепительные молнии, и потоки воды хлынули с такой неистовой силой, словно само небо было недовольно исходом битвы. Казалось, будто зашевелилась земля, и сквозь свист ветра и раскаты грома все услышали, голос, раздавшийся из глубин :

   - Вставай, Иван!

   - Вставай! - шелестели листвой леса и рощи.

   - Вставай! - вздыбились реки и озера.

   - Вставай! - застучали камнями горы и скалы.

   - Вставай! - выдохнул ветер в лицо Ивану.

   Зашевелился Иван, земля будто подтолкнула его, заставив приподняться и встать. Обхватил он руками, пронзивший его насквозь меч, и вынул из груди. Тот же час дождевая вода омыла кровоточащую рану, ветер бросил горсть земли на неё, а березовый лист крепко прижался к ней - будто и не было ничего вовсе - исчезла рана, а Иван стоял здоровее прежнего и, казалось, сил у него прибавилось вдвое. Тут же всё успокоилось - стихли раскаты грома, ветер разметал черные тучи, и выглянуло ослепительно лучистое солнце, от неба к земле протянулась семицветная радуга, играя яркими бликами на волшебном мече, который держал Иван, высоко подняв над головой. Охваченные ужасом и паникой, как трусливые собаки, бежали остатки вражеского войска, а впереди, быстрее всех, воя от страха, трусливо удирал хан Кучум.

   - Бегите, бегите злобные псы и никогда больше сюда не возвращайтесь! - крикнул им в след Иван, а затем повернулся в сторону Святой Руси и поклонился в пояс:

  - Спасибо тебе, земля Матушка, что щедро одарила меня силой своей! Пусть все знают, что главная сила сокрыта не в волшебном мече, а в земле родимой!

   5

  

   - Вот такая история приключилась в давние времена. Ну, теперь-то ты веришь, в силу земли нашей, понимаешь, что она значит для человека? - закончив свой рассказ, спросил дедушка.

   - Понимаю. Я буду стараться беречь её, - ответил я, - Только скажи мне, а что стало с Иваном потом? Он стал охранять Русь от врагов?

   - Зачем? - засмеялся дед, - Иван - землепашец, а каждый должен заниматься своим делом. Он, до глубокой старости, так и продолжал пахать землю и выращивать пшеницу, из которой пекли самый вкусный и душистый хлеб.

   - А, меч, куда делся меч?

   - Меч? А куда ж ему деться? Он так и хранится на земле нашей, от того мы и непобедимы, ведь он волшебный! - хитро подмигнул мне дедушка.

47

Алексеев А.А. Суд Париса   21k   "Рассказ" Проза

  Молодой пастух задумчиво смотрел на зловещую скалу Гаргар, венчавшую сумрачную Иду. Где-то там, на самом верху, таился и парил горячий источник Ксанф. Он, окруженный соснами и кипарисами, и незаметный с холма, на плоской вершине которого расположились Парис и царские коровы, неслышно нес свои воды в быстропучинный Скамандр. Только серные пары, клубившиеся над соснами у скалы, выдавали движение теплой воды. Уже остывшая, она вливалась в реку, напоминая о себе не теплом, но неприятным едким запахом.

  Если скромный ручей был почти незаметен, то Адрамитский залив у Светлого мыса (который впоследствии назовут мысом Пирра) радовал взор буйными красками моря, от хмельной, винной, до молочной, белой. За мысом на холмах привольно расположился огромный склад лесотоваров, которые охотно раскупались хитрыми и вероломными морскими гостями - финикийцами. Ближе к морю и немного дальше от мыса, если двигаться в сторону, откуда дует Борей, шумел грязный порт Антандр, где вечно галдели чайки, громко ругались на диковинных языках кормчие, томно раскачивались на якорных стоянках крутобокие торговые корабли и звучно щелкали бичи надсмотрщиков, подгонявших грузчиков-рабов, нагруженных подобно пафлагонским мескам тюками с разнообразным добром. Из порта вверх по холму, петляя как змея, вилась дорога в крепкостенный Илион.

  Парис, довольный тем, что коровы разлеглись в негустой траве и, лениво помахивая хвостами, задремали, смотрел на мыс, где в закатных лучах солнца пламенело святилище Пеннорожденной. Он чего-то ждал, он как будто предчувствовал, что должно случиться что-то необычайное. Сердце у него забьется, точно стреноженный жеребец, дыхание перехватит, как в тот раз, когда его восхитила деревенская нимфа, зеленоокая Энона, обнявшая его во время купания в Скамандре. Однако теперь Энона беременна и немного не в себе: пугает, что если он бросит ее ради другой, то их сын, который вскоре должен будет родиться, убьет отца, чтобы овладеть той, другой - разлучницей. Чего только не приходит в голову сельским нимфеткам, природную мнительность которых усиливает беременность!

  Парис поморщил свое прекрасное чело, которое так нравилось троянкам (всем без исключения!) и вздрогнул от неожиданности: заколебалась земля, встревоженно замычали царские буренки, залаяли собаки. Перед дивным, словно вырезанным из светлого мрамора, добытого в каменоломнях на ближнем берегу Пропонтиды у Афнитского озера, носом юноши промелькнул огненный шар, прозрачный воздух наполнился багровым дымом и, несколько позже, когда дым, потемнев, рассеялся, появился средних лет, среднего роста, элегантный мужчина в изящном плаще-накидке, крылатой шляпе и крылатых же сандалиях. Осмотревшись, он безмятежным жестом отогнал бросившихся к нему собак - так, что те завизжали и трусливо бросились врассыпную.

  - Я вас приветствую, Парис Приамович, - несколько развязно заявил мужчина и, почесав безупречный брюшной пресс, так и просившийся на гемму мастера из Тиринфа, протянул оторопевшему пастуху визитную карточку с золотым обрезом. На карточке, украшенной эмблемой жезла, перевитого парой змеек, линейным письмом 'Б' было начертатано:

  'Гермес Психопомп, Председатель Торгово-промышленной палаты, Сопредседатель Международной предпринимательской ассамблеи, Глава Ассоциации чрезвычайных и полномочных послов и посланников, Предводитель Панэллинского туристического общества, Почетный Покровитель астрологов и Руководитель союзов прокладчиков шоссейных дорог, химиков-технологов, изобретателей и работников связи Эллады, а также Президент и генеральный директор Палаты мер и весов, Института языка и литературы, Федерации атлетов...'

  далее в выразительных глазах юноши, золотистый свет которых сводил с ума первых красавиц ветристой Трои, зарябило, и четкие строки карточки щеголя в крылатой шляпе начали расплываться. Замелькали, утрачивая очертания и смысл, странные титулы:

  '...Верховный рекламодатель...Главный партнер ОАО 'Компания любителей денег'... Первый Авторитет Всеэгейского воровского братства... Король плутов, обманщиков, трепачей...'

  Последнее, что успели рассмотреть расширившиеся от удивления и оттого еще более прекрасные пастушеские очи, был адрес: 'Перребия, Многовершинный Олимп, Главная улица, дом номер такой-то, тел./факс, электронная почта...'

  Парис ошарашенно посмотрел на собеседника и промямлил:

  - Откуда вы знаете, как меня зовут?

  - Риторический вопрос, - надменно отозвался безбрюкий модник, поправил объемистый кожаный кошель с тетрадрахмами, прикрывавший причинное место, и тоном заговорщика добавил, - у меня к вам деликатное дело.

  - Слушаю вас, Божественный Вестник, - в тон Гермесу проговорил Парис, начинавший приходить в себя и кое-что соображать.

  'Божественный', почесав мускулистую грудь, которой мог бы гордиться любой атлет, довольно хмыкнул.

  - Вот вам яблоко, - протянул он юноше увесистый румяный плод, - вручите фрукт той, которая, по вашему разумению, его достойна.

  Парис в недоумении уставился на яблоко. Тем же линейным письмом 'Б' кто-то криво нацарапал на темно-красном боку одно лишь слово: 'Прекраснейшей'.

  - Не понял, - пробормотал пастух.

  - Да что же здесь непонятного? - снисходительно заметил мужчина в шляпе. - Вон там в кустах стоят три дамы. Той, которая, по вашему суждению, достойна титула, указанного на яблоке, вы обязаны его и вручить.

  Юноша резко обернулся в сторону, туда, где топорщились заросли вечнозеленого миндаля, мирта, розмарина, дикой фисташки, и оцепенел. Там действительно стояли, застыв в монументальных позах, три миловидные особы женского пола: одна - немолодая, но всё еще привлекательная; вторая помоложе, с копьем, в полувоенной форме и ослепительно сиявшем армейском шлеме, суровая и подтянутая; от третьей невозможно было отвести глаз - она была хороша собой настолько, что Парис тотчас же представил, как сочетается с ней любовью на ложе страсти, усыпанном лепестками роз вперемежку с пучками критской душицы и малотиры.

  Поскольку пауза затягивалась, франт в крылатых сандалиях, видимо, счел нужным сделать некоторые разъяснения:

  - Есть мнение, - веско сказал он и придал своему лицу выражение пиетета и значительности, - что вы, молодой человек, знаете толк в сердечных делах. Не каждому на шею вешаются тутошние нимфы...Да и Отец Эрота вас положительно характеризует: вы, будучи спортивным судьей, справедливо наградили его на прошлогоднем первенстве Троады по тавромахии. Поэтому Он...Тучегонитель, значит, поручил вам рассудить спор его супруги и... так сказать, родственниц. Видите, всё очень просто.

  Юноша принялся в нерешительности разглядывать яблоко, время от времени настороженно косясь на прекрасных дам. Наконец, он глухо изрек:

  - Я разделю его на три части и...

  - Нет-нет, так не пойдет, - прервал Париса Психопомп, раздраженно шлепнув комара на своей правой ляжке, имевшей идеальную форму (впрочем, форма левой была столь же совершенна), - вы что, хотите ослушаться Громовержца? Послушайте, Парис, - перешел на шепот Тот, что на Агоре, - я же не могу вам советовать...вы должны понять, что речь идет о важном государственном деле, где замешаны первые лица...воспользуйтесь своим природным умом и рассудительностью.

  'Так, деться некуда', - лихорадочно сообразил царевич, а вслух громко объявил:

  - Тогда пусть соперницы пообещают, что в случае проигрыша не будут таить на меня зла. Я всего лишь простой смертный, так сказать обыватель, и могу быть необъективен.

  Дамы, после некоторого раздумья, церемонно кивнули, и довольный Трисмегист, вежливо приподняв крылатую шляпу, обратился к ним с вопросом:

  - Мои прекрасные Леди, готовы ли вы?

  Богини, продолжая хранить молчание, вновь склонили свои очаровательные головы.

  - По каким критериям надлежит оценивать бессмертных? - с серьезным видом спросил Парис, стараясь в разговоре с Гермесом использовать 'научную' терминологию. - Следует ли мне учитывать, как они одеты, фасон, покрой одежды, соответствие моде, макияж, мейкап? Как двигаются, что говорят?

  Божественный Вестник поправил крылышко на левой сандалии, невольно продемонстрировав коровам свои безупречные мощные ягодицы, и ответил любезным тоном:

  - На ваше усмотрение. Можете заставить их попробовать себя в эолическом мелосе, играть на арфе, танцевать эмеллию, кордак, сикканиду. Всё в ваших руках.

  - Тогда, - смущенно пробормотал юноша, - не соблаговолят ли они разоблачиться.

  Гермес хмыкнул, повернул голову к соперницам, которые безмолвно кивнули в третий раз.

  - Валяйте,- небрежно бросил Покровитель Перекрестков и неторопливо пошел к дремлющим коровам. Там он демонстративно отвернулся от пастуха и трех богинь, притворно занявшись рассматриванием залива и горных массивов, нависавших над изумрудопенным морем. На самом деле Божественного Вестника заинтересовало царское стадо, которое он принялся оценивать наметанным глазом животновода и торговца крупным рогатым скотом.

   Тем временем Парис обратил вопросительный взор к бессмертной троице, невольно расслышав в ее рамках оживленный обмен мнениями.

  - Я пойду первой, - живо заявила Афрогенея, моментально сбросив свой прозрачный пеплос, который, собственно говоря, ничего и не скрывал.

  - Тогда будь добра, Обманщица, сними свой волшебный пояс, из-за которого все мужики, и даже Папа, теряют рассудок и бегают за любой юбкой, на которую ты укажешь, - столь же живо отреагировала Паллада.

  Пеннорожденная мило улыбнулась и не без ехидства заметила:

  - В таком случае и ты, о Змея Пестровидная, сними с головы свой гривастый шлем мудрости, которого боится даже мой Эниалий.

  - Девочки, не ссорьтесь, - властно обронила Эвропия, - молодой человек без вас сообразит, кто пойдет первой.

  Вежливо кашлянув, Парис позволил себе приблизиться к раздевавшимся богиням и как можно мягче сказал:

  - Медам, мадмуазель, прошу вас снять с себя абсолютно всё, а первой пусть будет Волоокая, поскольку она - супруга Ниспосылающего Дождь.

  Высокоцарящая Гера польщено улыбнулась. Она несколько надменно бросила спутницам 'Отойдите', а затем подняла голову, распустила волосы и, покачивая бедрами, принялась кружить вокруг пастуха, безмятежно демонстрируя перед ним достоинства своего ухоженного тела.

   - Смотри, мальчик, смотри, - со спокойной уверенностью проговорила она, - здесь всё на месте, всё без изъяна. - Знай, что если признаешь меня Прекраснейшей, я сделаю тебя властелином Азии, перед могуществом которого падут ниц все вожди и страны. Ты будешь купаться в золоте, и даже златообильные Микены покажутся тебе нищими.

  Парис поперхнулся:

  - Вы подкупаете меня?

  Гера сверкнула очами.

  - Если у тебя есть хоть капля ума, ты должен оценить красоту и мудрость зрелой женщины. Женщины, терпящей бесконечные измены похотливого изверга-мужа; жены, испытывающей унижение за унижением, регулярно и жестоко избиваемой своим благоверным; матери, чувствующей безразличие и неблагодарность детей. Но нет, - с обидой прошептала Волоокая, - вам, соплякам, подавай молодых и таких же глупых, как вы... Ну что же, сеанс окончен. Ты видел всё, что хотел?

  - Да, Гениоха, - в страхе отозвался царевич.

  И Устроительница Браков и Родов, незаметно смахнув слезу, с достоинством удалилась. 'Будь проклято это место, - еле слышно шептала она, глядя на скалу Гаргар, где в свое время, за четыреста лет до страшной Гигантомахии, происходила торжественная церемония ее бракосочетания с Тучегонителем. - Как счастлива я была тогда, не ведая, что мой брак обернется медленной пыткой. Будь проклято это место и этот самовлюбленный юнец со всеми своими многочисленными родственниками и подданными'.

  Тем временем к безусому судье быстрой гимнастической походкой приблизилась Совоокая Паллада.

  'Похожа на амазонок, которые в позапрошлом году приезжали к нам на турнир культуристок Азии', подумал молодой человек, рассматривая тонкое, чрезмерно мускулистое, почти мальчишеское тело богини. Узкобедрая, с неразвитой грудью, она старалась выглядеть уверенно и независимо. Голова у нее была вытянута словно яйцо и коротко острижена. Вылитый мальчишка! Гиппия двигалась резко, порывисто и угловато - так двигаются даже не юноши - подростки. При этом выражение ее лица было дерзким и сосредоточенным.

  - Послушай, Саша, - нетерпеливо сказала она, неожиданно назвав пастуха по его второму имени и почти вплотную приблизившись к нему, - у тебя есть шанс прославиться: ты войдешь в историю как искуснейший полководец всех времен и народов, как мудрейший из всех мудрецов Эллады. Пройдут тысячелетия, но твое имя будет по-прежнему на устах философов и военных. Битвы, которые ты блистательно выиграешь, и мысли, которые за тобой запишут твои ученики, будут изучаться в лучших академиях мира до окончания времен.

  - Я, конечно, могу дать сдачи, когда на меня нападут с дубинами и кольями, как это однажды сделали мои разлюбезные братья, - брякнул, не подумав, Парис, - но воевать, грабить и убивать, а также опустошать чужую страну, сжигать дома, насиловать жен врагов мне как-то не по душе. Да и от философии меня, если честно, клонит в сон. Я - пастух, а не воин или мудрец. К тому же у нас здесь мир, во всей Фригии никто не воюет, а лидийцы дружат с нами и заинтересованы в расширении торгово-экономических связей...

  Лицо Сероглазой Паллады исказилось судорогой, она резко повернулась и, шепча 'Дурак, будь ты проклят! "Нет войны" - будет тебя война, да еще какая, уж я постараюсь!', почти бегом направилась к зарослям миндаля, в которых блистал ее шлем, лежали пеплос, копье и эгида. И по-армейски ловко, в течение сорока пяти мгновений, облачаясь, Провидящая продолжала угрожающе шипеть в сторону царевича: "Подожди, вот натравлю на Крепкобашенную Трою прекраснопоножных ахейцев, да меднохитонных аргивян вкупе с резвоконными данаями, тогда посмотрим, какой у вас здесь будет мир..."

  Парис понял, что нажил врага. 'Но ведь они обещали...' - подумал было он, но в этот миг перед ним предстала застенчиво улыбающаяся Киферея, вид которой заставил юношу позабыть о своих опасениях.

  'И чистота лебединых перьев не может сравниться с блеском ее гладкой кожи, которая нежнее плоти цыпленка; запах, источаемый ее волосами, пьянит сильнее, чем ароматы цветущих лугов высокого Скироса; глаза мерцают как звезды и горят как у сокола в час охоты; кудри вьются как плющ, а лицо и тело - цвета спорящих между собой нарцисса, анемона и желтой розы; косы - светлы; лоб - ясен, брови- дуги; нос прям и соразмерен, мал томный ротик, ямочки на щеках и подбородке притягивают, они, как и пухлые губы, зовут, чтобы их поцеловали; белеет стройная шея, и грудь точно вылеплена из алебастра; видны подъёмы и склоны двух белоснежных полушарий, ноги вырезаны из розового пентеликонского мрамора, а то, из чего они растут притягательнее всего на свете, кроме разве засады и убежища Эрота...' - такие нескромные мысли и видения проносились в сознании бедного пастуха.

  - Смотри внимательнее, будет обидно, если ты что-нибудь пропустишь, - лукаво щебетала Пеннорожденная. - Должна признаться, что как только я тебя увидела, сразу поняла, что ты самый красивый юноша в Азии. ...Эней не в счет... Настоящий "герос-эвлокамос", выражаясь по-эолийски ("прекраснокудрый герой" - прим. автора). Зачем пасти этих жирных коров? Это так не престижно, не говоря уже о том, что торчать здесь, в глуши, и хоронить свою красоту просто глупо! Тебе надо увидеть мир, Спорады, Киклады, Библос, Вавилон, египетские пирамиды. На худой конец, можно съездить в Микены или Спарту. Кстати, супруга царя Менелая, Елена - прекраснейшая из смертных женщин. Впрочем, что это я - она же моя родственница, и у нее все шансы стать бессмертной!

  Киприда чуть отодвинулась от завороженного Париса, склонила голову и искоса 'стрельнула' по покрасневшему лицу юноши своими задорными лазоревыми очами.

  - А хочешь, - затараторила она так, как если бы ее только что посетило некое откровение, - я устрою твою женитьбу на Елене из Лакедемона. Говорят, к ней сватались первые женихи Эллады, даже хитроумный Одиссей, бывший от нее, кстати, без ума...и быстроногий Аякс, у которого от красоты невесты отнимались ноги...и пылкий Патрокл, и рассудительный Идоменей, и друг Геракла многострадальный лучник Филоктет, и этот мужлан и хам Диомед, только и умеющий, что вспарывать животы врагов на поле брани да умножать свои табуны захваченными у них конями...Да что там говорить, коли сам Тесей влюбился в Елену, когда та была еще семилетней девочкой и, обезумев, похитил ее из родного дома!

  - Но как же я женюсь на ней, если она уже замужем за этим, как его...- обескуражено спросил царевич.

  - Менелаем, - подсказала Афрогенея, весело усмехнувшись. - Подумаешь, 'замужем'! Да я сама замужем за главным металлургом Гефестом, но подумываю развестись, поскольку руку и сердце мне предложил Арес, зам верховного главнокомандующего, умеющий ценить женскую красоту. Менелай сам не понимает, каким сокровищем обладает. Ты думаешь, почему Елену выдали за него? Да потому, что Тиндарей, ее отец, польстился на золотые дары Менелая, которые, кстати, тому ссудил богач Агамемнон, его царственный брат. По сути Менелай купил Елену - остальные женихи давали меньше, а жадность Тиндарея известна даже олимпийцам! К тому же Елена, бедняжка, очень страдает: Менелай не любит ее и все ночи проводит с рабыней из Этолии Пиеридой, от которой прижил уже двух сыновей!

  - А как выглядит Елена? - с робким интересом вопросил заинтригованный юноша.

  - Похожа на меня как две капли воды - ведь мы же родственницы - только она чуточку страстнее и блондинка.

  Анадиомена внимательно посмотрела на молодого человека и прибавила:

  - Отдашь яблоко мне, и я всё устрою: с торговой миссией ты поедешь в Пелопоннес, там тебя пригласят посетить Лакедемон, ну а дальше - дело техники...

  Между тем, две отверженные богини шептались в зарослях мирта и дикой фисташки.

  - Этого следовало ожидать, - кусая губы, шипела Волоокая, - она его окрутила. Узнаю любимую тетю.

  - Надо напомнить ему об Эноне, - деловито вставила Воительница.

  - Обязательно, - решительно проговорила Лилейнораменная Гера и, повысив голос, обратила к Парису крылатые речи:

  - Молодой человек, прежде чем принимать роковое решение, вспомните о беременной от вас нимфе Эноне! Уверяю вас, она наделена даром пророчества. Вспомните и о нем: ваш сын от связи с нимфой через 18 лет влюбится в Елену Прекрасную, а та будет строить ему глазки; когда вы, ревнуя, броситесь на родного сына - Корифа, запомните имя вашего первенца! - он перехватит меч и нанесет вам рану в живот. Энона, эта добрая несчастная нимфа, обладающая к тому же умением врачевать, будет призвана вами и вы, истекая кровью, станете униженно умолять ее вылечить вас. Но такова будет ее ненависть к вам, что, она, обливаясь слезами, не станет помогать, и вы, злосчастный, умрете в мучениях как последняя собака...

  Гера задохнулась от волнения, но ее тираду продолжила шлемоблещущая Афина:

  - А ваша соломенная вдова, - визгливо заверещала Сверкающеглазая, размахивая копьем с золотым смертоносным жалом, - быстро утешится, выйдя замуж за вашего брата, безмозглого Деифоба! А потом распахнутся Скейские ворота, дабы пропустить деревянного коня, пожар поглотит великий города, падет от меча свирепого Пирра ваш отец, копьеносец Приам, погибнет в огне весь народ тевкров. А после гибели высоковоротной Трои, виной которой будете вы и ваша смазливая пассия, Елена сбежит на Родос, где ее благополучно повесят!

  - Что это они раскричались? - рассеянно спросил Парис, глядя влюбленными очами на Афродиту. - Я ничего не слышу, у меня перед глазами ты, только ты...

  - Так, завидуют, - мягко прошептала Киприда, - не обращай внимания. В конце концов любовь превыше всего: умирают люди, рушатся царства, сменяются цивилизации, даже боги уходят в небытие, одна любовь вечно зеленеет подобно венчающему ее лавру...

  С этими словами Каллипига прижалась к пастуху и прикоснулась к его полным чувственным губам. Царевич вздрогнул, точно его пронзила стрела. Рука, сжимавшая плод, разжалась, и пастух заключил богиню в объятия. Яблоко выпало, но его подхватила божественная длань Урании. Дело было сделано.

  'Будь что будет, - испытывая блаженство, подумал юноша, - кажется, я влюбился. В первый раз в своей жизни'.

  - И в последний, - сухо произнес, разминая божественный торс, Психопомп, которой был способен читать мысли смертных.

  

  

48

Андрощук И.К. Охотники за именами   15k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Фантастика

  Одно время, пока не постиг истинной природы вещей, я много путешествовал. Из этих путешествий я привозил истории одну удивительнее другой; по крайней мере, такими они мне тогда казались. Вот одна из них: её рассказал мне пожилой человек, с которым мы плыли в одной каюте из Сиднея в Лондон.

  "Меня зовут Берн Йохансен: я ношу это имя уже пятьдесят лет, хотя на самом деле мне намного больше. Я возвращаюсь на родину, в небольшой городок Энборг на севере Дании. Там, скорее всего, я уже не застану ни друзей, ни знакомых, ни родных - я ведь был одним ребёнком в семье. Да и сам Энборг теперь, наверное, стал совершенно другим - я ведь не был в нём полвека. Спросите, зачем же тогда возвращаюсь? Бог весть. Что-то тянет туда. Это как боль: бывает, болит нога, зуб ноет. Так у меня болит Дания - и с приходом старости эта боль становится всё острее и невыносимей.

  Как я уже сказал, я не всегда был Берном Йохансеном. Было время, когда я и знать ничего не знал ни о Дании, ни о Энборге.

  Родился я в лесном селении Йе-кйори на людоедском острове Малаита. Род моего отца происходил от арековой пальмы, мать принадлежала к тотемному обществу собаки. Но не пытайтесь найти в моём облике папуасские черты: их нет. События, которые произошли полстолетия назад, многое изменили. Тот, кого вы видите перед собой - Берн Йохансен из Энборга, а не безымянный уроженец Соломоновых островов.

  Я не оговорился, сказав "безымянный": дело в том, что у меня раньше действительно не было имени. Когда отец и другие мужчины отправились за именем для меня в селение горных людей, их встретили отравленными копьями. Горные люди откуда-то узнали о готовящейся охоте за именами и устроили засаду. Нас с матерью, согласно обычаям племени, забрал к себе брат отца. Мать скоро умерла, и я остался один в большой чужой семье.

  Здесь я не чувствовал себя пасынком - родители не делили детей на своих и чужих, и даже странное прозвище Игису, Безымянный, которым меня окликали, не казалось чем-то обидным. Детские годы мои ничем не отличались от детских лет любого папуасского мальчика: те же друзья, те же игры, те же запреты и тайны. Словом, пришло время, и меня, как и других юношей моего возраста, перевели в мужской дом.

  Вскоре я влюбился в девушку по имени Уалиуамб. Уалиуамб была редкой красавицей и дочерью вождя нашего селения. Её отец, казалось, не возражал против нашего брака - и я начал готовить свадебные подарки.

  Но случилось так, что как раз в это время в селение пришёл белый человек. Его звали Берн Йохансен, и он был немногим старше меня.

  Берн попросил разрешения пожить с нами некоторое время. О себе он сказал, что пришёл собирать и описывать травы и деревья, растущие в наших лесах. Вождь встретил гостя радушно и даже назначил ему проводника: выбор пал на меня.

  Первое время мы с Берном посмеивались друг над другом - он не мог воспринимать всерьёз некоторых обычаев нашего племени, точно так же и я хохотал до слёз над некоторыми ритуалами белого человека. Но вскоре мы научились понимать друг друга и относились к разного рода странностям скорее с сочувствием, чем с терпимостью. Так, я с увлечением помогал ему находить разные редкие цветы и травы - хоть это и не занятие для взрослого, тем более для мужчины. Целыми днями, а то и по нескольку дней я водил его по тайным тропам, разыскивал в лесной глуши и на склонах гор редкие растения и рассказывал легенды о том, как они появились в наших краях. Наши находки приводили его в восторг, однако, над рассказами он только подшучивал. И зря: если бы Берн Йохансен хоть немного вник в наши предания, он не был бы так беспечен.

  Однажды в селении Берн обратил внимание на играющего мальчугана: мальчику было уже лет шесть, и кожа его заметно посветлела. Берн спросил меня, как зовут этого мальчика. Я уже знал, что белые не охотятся за именами, поэтому, не задумываясь, назвал имя и сказал, что в нашем селении много белых детей. Берн удивился:

  - К вам, наверное, приплывал корабль с белыми людьми?

  - Да, - ответил я, - шесть лет назад у нашего берега стояла большая лодка белых людей.

  Берн расхохотался.

  - Эти люди, сказал он, покатываясь со смеху, - были мои соотечественники.

  Честно говоря, смешного в этом было очень мало.

  Тем временем истёк срок моего сватовства: в назначенный день я пришёл к вождю со свадебными подарками. Но вождь не принял подарков. "Не сердись, Игису, - сказал он. - Ты хороший парень и прекрасный воин, но я не могу отдать дочь тому, кто не защищён жизненной силой. Жизненную силу даёт человеку только имя. Моя дочь Уалиуамб станет женой человека по имени Берн Йохансен".

  Трудно передать, каким ударом были для меня эти слова. Однако выбора у меня не было. Я разрисовал лицо белой краской, сел у порога мужского дома и со слезами на глазах запел ритуальную песнь. Вечером ко мне подошёл Берн Йохансен. Он удивился, увидев меня в столь унылом состоянии, и спросил, чем оно вызвано. Я передал ему свой разговор с вождём. И сказал, что очень люблю Уалиуамб. Выслушав меня, Берн очень развеселился. "Успокойся, - еле выговорил он сквозь смех. - Мне не нужна твоя девушка. Уалиуамб никогда не станет женой человека по имени Берн Йохансен".

  Ночью я разбудил Берна и спросил, не хочет ли он увидеть цветок ботем, которого не видел ещё ни один белый человек. Берн сказал - да, но почему среди ночи? Давай подождём утра. Я объяснил, что ботем цветёт только ночью и только один раз в году - сегодня как раз такая ночь. Не успел я договорить, как Берн уже собирался. Через несколько минут мы были в пути.

  Луна в ту ночь была белой, как лицо воина, вышедшего на охоту за головами. Мы направились на её свет, ибо в этом направлении всегда уходили охотники. Один только раз, шесть лет назад, луна светила им в спину. Тогда в той стороне, на воде, стояла большая лодка белых. Я шёл впереди и тихо напевал. Если бы Берн внимательнее относился к нашим обычаям, он бы понял, что это за песня и куда мы идём. Но он ни о чём не подозревал.

  Мы прошли лес: дальше была открытая местность, за которой начинались владения горных людей. Здесь, в долине, прячась в высокой траве, журчали ручьи, бежавшие с гор к побережью. На берегу одного из них и цвёл ботем.

  В том, что я сообщил об этом цветке Берну, была лишь часть правды: - его действительно не видел белый. Но не потому, что он столь редок, просто белым, которые забредали к нам прежде, было чихать на цветы. И сегодняшняя ночь не была, конечно, единственной в году - просто ботем цветёт только в полнолуние. Я привёл Берна на место и показал на куст ботема, свесившегося над водой. Берн пошёл вперед: послышалось его удивлённое бормотание, и вскоре он уже ничего не видел и не слышал вокруг себя. Я выхватил бамбуковый нож: конечно, железный, который мне подарил Берн, был острее и надежнее, но обычаи племени должны быть соблюдены.

  В моём рассказе я опускаю многие подробности, которые с гордостью повторял бы и повторял, рассказывая соплеменникам молодой йе-кйори. То, в чём папуас видел гордость, в белом вызывает ужас и омерзение. Короче говоря, в селение я возвращался уже один - если не считать головы Берна Йохансена, которую я нёс под мышкой.

  Утром я с моим трофеем отправился к колдуну. Выслушав мой рассказ, колдун подумал и сказал, что череп Берна Йохансена раздобыт с соблюдением всех ритуальных требований йе-кйори. Теперь это имя и жизненная сила, которую оно содержит, принадлежат мне. Тут же был совершен ритуал присвоения имени.

  Так я стал Берном Йохансеном. Вскоре состоялась свадьба - прекрасная Уалиуамб стала моей женой. Все были довольны, и больше всех - отец невесты: конечно, старый хитрец и в мыслях не имел отдавать дочь датчанину, ему нужно было только имя. Мои друзья ко дню свадьбы построили нам с Уалиуамб хижину. Череп Берна и оставшийся от него гербарий заняли в нашей хижине почётное место.

  Потом у нас появились дети. Как и все отцы йе-кйори, я ходил за именами для них в горные селения и даже дальше, на восточное побережье. В охоте за черепами я оказался удачливее моего отца - каждый раз приносил имена не только для своих сыновей, но и для племянников - моих и Уалиуамб. Соплеменники считали, что причина моих удач - жизненная сила моего нового имени. Возможно, так оно и было.

  Но прошли годы, прежде чем сила имени Берн Йохансен заявила о себе по-настоящему.

  Через шесть лет у меня начала светлеть кожа. Происходило это медленно и незаметно - я обнаружил перемену только тогда, когда однажды сравнил свою кожу с кожей Уалиуамб. Одновременно распрямлялись и становились светлее волосы. Началась дикая, не прекращающаяся ни днем, ни ночью боль в суставах - тогда я не знал, чем она вызвана, и только намного позже понял, что мой скелет приходил в соответствие с моим новым обликом.

  Потом меня вдруг начали интересовать растения. Я мог часами, а то и сутками бродить по окрестным лесам, разыскивая редкие травы, я мог часами изучать их, разглаживая вьющиеся стебли, рассматривая листья и цветы: порой откуда-то выплывали названия, и эти названия не имели никакого отношения ни к языку йе-кйори, ни к другим языкам, которые мне приходилось слышать.

  Потом мне стали сниться сны белого человека.

  Чаще всего это был маленький городок - красные черепичные крыши, утопавшие в зелени, каланча, шпили ратуши и собора. Я должен был попасть в этот город, но это всякий раз оказывалось невозможным: чем ближе я к нему подходил, тем более он отдалялся от меня. Я бежал, скакал на коне, взмахивал руками и летел, пускался на какие-то уловки - во сне этих уловок сколько угодно - но всё тщетно. В лучшем случае мне удавалось добежать до окраинных садов, - но сады эти тот час превращались в джунгли Малаиты, светила полная луна, над дрожащим ручьём дрожали бледные венчики каких-то экзотических цветов и страшные дикари с лицами, разрисованными белой краской, набрасывались на меня, размахивая длинными бамбуковыми ножами и вопя что-то на непонятном языке (во сне я не знал этого языка).

  Реже снились родители Берна - эти сны были чёрно-белыми, вернее, бело-коричневыми, как те несколько фотографий, которые я нашёл между страниц гербария. Меня самого в этих снах как будто не было. Каждый раз отец и мать были заняты какой-то домашней работой, время от времени они перебрасывались несколькими словами на датском языке (во сне я понимал этот язык), иногда вздыхали и смотрели куда-то в пространство - сквозь то место во сне, где меня не было.

  Но чаще других людей в мои сны приходила девушка - очаровательное белокурое существо с милой улыбкой и блестящими от слёз глазами. Это была Дебора - возлюбленная Берна. Её родители отказали Берну, потому что у него не было имени - он был всего лишь бедным студентом-ботаником. Может быть, именно за именем и уехал Берн на Соломоновы острова, хотя себя он убеждал в обратном, в том, что просто бежит от Деборы, от условностей уродливой цивилизации, которые не дают соединиться влюблённым.

  Вы уже поняли, что произошло: жизненная сила, которую содержало имя Берн Йохансен, медленно превращала меня в того, кто носил это имя до меня. С каждым днём я становился всё меньше йе-кйори и всё больше - белым человеком. Однажды, проснувшись утром, я увидел рядом с собой спящую Уалиуамб и содрогнулся от отвращения. Меня ужаснуло, как я мог столько лет жить с этим чёрным уродливым существом, любить его и называть своей женой?

  В тот же день я бежал из селения. Долгое время скитался по острову, скрываясь в лесах и питаясь кореньями и рыбой. Наконец встретил белого - это был миссионер.

  Священник помог мне перебраться на Гуадалканал: оттуда я попал на Новую Каледонию, затем - на материк. Здесь, затерявшись в огромном городе, я начал новую жизнь.

  Некоторое время, особенно сразу после побега, меня ещё преследовали сны йе-кйори: но вскоре их полностью вытеснили сны белого человека. Постепенно ко мне возвращались слова, имена, воспоминания: я вспоминал не только то, что делал Берн, но и то, что он думал и что чувствовал. И сильнее других чувств, даже острее, чем боль по утраченной Деборе - это со временем всё-таки прошло - во мне ныли мои корни, мой маленький черепичный Энборг. Пока был помоложе, я ещё боролся с этим - нужно было много, очень много работать, чтобы накопить денег на дорогу, потом откладывал поездку под разными предлогами. Женился, теперь уже на белой, и моя новая жена до самой своей смерти не узнала, кем я был на самом деле.

  Теперь, когда я снова один и смерть уже не за горами, Энборг всё-таки победил. И вот я возвращаюсь. В этой папке всё, что я везу с собой на родину и заберу на тот свет".

  При этих словах он достал потёртую кожаную папку и вынул из неё нечто, отдалённо напоминающее старинный семейный фотоальбом. Это был гербарий. С его пожелтевших страниц своими сухими глазками смотрели диковинные цветы растений, сорванных полвека назад под созвездием Южного Креста. Внизу под ними стелилась плющом выцветшая латынь...

  С тех пор прошло много лет: Берна Йохансена, должно быть, давно уже нет на свете. Однако я часто, и с годами всё чаще, ловлю себя на мыслях о нём. И каждый раз, когда я о нём думаю, я как будто вижу Берна: сутулый сухонький старичок идёт через поле к утопающим в зелёных садах красным черепичным крышам маленького, почти игрушечного городка.

  В его робкой походке, в худеньком бритом затылке, в папке с гербарием под рукой есть нечто такое, от чего мне на глаза выступают слёзы.

  Прежде мне казалось, что это душевное волнение вызвано некоей общностью наших судеб, - ведь эта книга, которую вы теперь читаете, по сути дела - такой же гербарий, собрание диковинных цветов, сорванных в разное время под разными широтами. И Берн Йохансен - всего лишь засохший цветок на одной из его страниц. И не за горами уже время, когда я, такой же робкий, маленький и неприкаянный, с почти таким же гербарием под рукой, предстану перед Господом - и этот гербарий один будет свидетельствовать за меня перед грозным Судом Его.

  Так я думал раньше. Но теперь, когда время летит всё быстрее и всё меньше его остаётся, я понял, что это не так. Потому что всякий раз, когда я думаю о Берне, я думаю о родине. О моей далёкой родине, которую я, как и он, оставил ещё безусым юнцом. И чем ближе смерть, тем сильнее я ощущаю то, о чём говорил Берн, мне всё нестерпимее болит она, моя родина, меня всё неодолимее тянет - быть может, уже не "на", а "в" - родную землю. Потому что - я понял это, возвращаясь к рассказу Берна Йохансена - то, чему мы приписываем эту боль и называем нашими корнями - на самом деле вовсе не корни. Это - щупальца, которыми, где бы мы ни были, это чудовище достаёт нас, хватает и втягивает в свою ненасытную чёрную утробу.

  

---

Оставить комментарий © Copyright Моя Планета (wasyata@mail.ru) Размещен: 26/02/2014, изменен: 26/02/2014. 815k. Статистика. Сборник рассказов: Проза

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"