Больше двух суток висел Заморыш на священном ясене, но боги так и не снизошли к нему. Он, по-прежнему, оставался Заморышем. Вещих снов не было. Да что там вещих, за всё это время Заморыш лишь несколько раз проваливался на короткое время в обычную, не дающую доброго отдыха, дремоту. Тягостную, с головной болью после выныривания из неё, ни капли не освежающую. Откуда у него брались силы на бодрствование, он и сам понять не мог. Не случайно, ведь, его нарекли Заморышем. После перенесённой в детстве лихорадки, он долго был слабее всех ребят и почти всех девчат племени своего поколения. Да и мальчишки на два-три года младше, легко его бороли ещё год назад. За последние месяцы, правда, он немного поднакопил мясца в мышцах, но не настолько же...
Силы кончились давным-давно, их не осталось и на мольбу к духам предков об окончании этой пытки. Но солнце палило во всю, будто собираясь запечь славского парня и конца-края этому видно не было. На его лбу, наверное, яичницу можно было жарить. Мухи, слепни и неизвестные ему по названию мошки, не давали ему покоя днём, а по ночам их сменяли комары как, сговорившись, норовили выпить его кровушку, глаза нельзя было открыть. Странно, что за эти дни-ночи, они не высосали его досуха. Заморыш уже не был уверен, точно ли их было всего двое, ему начинало казаться, что висит он здесь с начала времён.
'Может они, предки, за что-то прогневались на него? Или, даже это боги... Хотя, чем, малолетний и незначительный мальчишка, мог прогневать обитателей неба'?
Уж настолько больших грехов Заморыш за собой не знал. За всеми болячками и бедами, обрушившимися на него после того, рокового выхода на лёд, у него и грешить-то особых возможностей не было. А до купания в ледяной воде он был обычным, ничем не примечательным пацаном.
'Какие там великие грехи я мог совершить? Соврать по мелочи маме? Не принести вовремя жертву божеству? Чепуха на деревянном масле!'
Заморыш перенёс вес тела с левой ноги на правую. Естественно, он все эти дни не столько висел, сколько стоял на вбитых в ствол священного ясеня сучьях. Иначе ремни, привязывавшие его к дереву, давно бы его задавили насмерть.
'Может, не заметил'? - продолжил поиски такой несуразной длительности собственного висения Заморыш. 'Но какие? Не-е... Скорее всего, всё-таки, духи предков. Говорят, среди них есть, жуть, какие сварливые и злопамятные. Предки-то, они, тоже... разные были. Видно кого-то из них чем-то я нечаянно обидел. Знать бы только чем и кого, принёс бы жертву, попросил о прощении... Авось и смилостивились бы'.
Мысли в голове Заморыша ворочались как тяжёлые камни, выкатываемые с поля слабыми руками. Медленно, с натугой, то и дело, виляя в сторону. Голова перегрелась, будто её в растопленный очаг сунули. Язык распух и мешал дышать, сухим, шершавым кляпом перегораживая глотку. Зато нос, ещё в первую ночь, заложило напрочь. Может и к лучшему, потому как во время Испытания, в кустики не отбежишь. С забитым носом, хоть вонищи не чуешь. Что, при обострённом обонянии, было бы ещё одной мукой. Давно не чуял он и собственных ног, коими опирался на колышки, вбитые в дерево. Но попытки повисеть на ремнях, прикреплявших его к дереву, заканчивались быстро. Ремни немедленно начинали, причём болезненно, мешать ему дышать. Стоило чуть-чуть задержать возвращение в стоячее положение, голова начинала кружиться, сознание мутнеть. И вспоминалось предупреждение Ведуна о смертельной опасности такого положения. Приходилось снова опираться на колышки. Он устал, как не уставал никогда в жизни и, в который уж раз молить богов о милосердии.
'Не хотите дать имени, заберите у меня душу совсем! Только поскорее'!
Умереть от сдавливания ремнями было стыдно, такая смерть была бы смертью от слабости. А быть умерщвлённым богом - почётно. Но не слышали боги крика души славского паренька. Или, не хотели снизойти к его мольбам. Видимо, не интересовали их ни он сам, ни его душа. С небес, беспощадно бледно-голубых, без единой тучки, по-прежнему лились лучи солнца. Для большинства - животворные, для Заморыша - иссушающие, выматывающие, жгучие. Хорошо, по совету Ведуна, озаботился заранее загаром для кожи, иначе сгорел бы ко всем злым демонам.
Солнце (наконец-то!!!) скрылось за пышными кронами могучих дубов, росшими на закат от священного ясеня. У Заморыша появилась возможность держать голову прямо, а не отворачиваться всё время на север, пряча от солнечных лучей глаза. Часа два, наверное, а по ощущениям... несравненно дольше, он был вынужден выкручивать собственную шею до предела. От чего она стала болеть почти так же, как многострадальные ноги. Но, что тут поделаешь? Получить право на меч ослепнув... не хотелось. Зачем слепцу меч?
В тени стало полегче даже дышать. Совсем не намного, но легче. Странное дело, нос полностью забило ещё в первую ночь, а горло пересохло, будто его специально высушивали на костре. С каждым часом оно становилось всё горячее и горячее. 'Как бы таким образом в огнедышащего дракона не превратиться...' - Улыбнулся мысленно сам себе Заморыш. Удивительно, но пить уже хотелось меньше, чем утром.
Глаз зацепился о что-то напротив и Заморыш долго, мучительно ворочая сплавившимися мозгами, пытался сообразить: 'Что же, всё-таки, там было не так'?
Мысли, по-прежнему, возвращаться на обычную, 'галопную' скорость не спешили. Ворочались в его голове медленно, как мельничные жернова при слабом ветре. Пейзаж перед ним был, вроде бы, привычным, всё виденным-перевиденным, успевшим надоесть до адских демонов.
'Глаза б на эту дубраву, пусть она трижды священная, не смотрели. Да смотреть особо больше некуда. Вот стемнеет совсем, можно будет полюбоваться звёздным небом. Под комариное пение, чтоб их, кровососов, всех до одного, стрекозы сожрали'!
С большим опозданием, будто эту мысль в его голове везла самая ленивая улитка, Заморыш понял, что привлекло его внимание недавно. На самом ближнем к нему дубе распустилась цепочка бледно-розовых цветочков. И в нынешнем своём состоянии, он легко догадался, что это цветы лианы-муравьедки, выбравшей для опоры ствол могучего дерева. Жрецы и ведуны муравьедку в священной роще не трогали, так как она деревьям не вредила. В отличие от лианы-древодушительницы. Впрочем, у древодушительницы цветы красные, да и никто ей бы в священной роще расти, не позволил. Распускались цветы муравьедки, где-то, за час до заката. Приближение которого, не могло не радовать Заморыша, высушенного солнышком, как вяленая рыба.
Заморыш попытался найти у себя во рту хоть капельку слюны, чтоб смочить слишком сухое и для дыхания горло. Попытка окончилась неудачно. В горле было суше, чем в безводной песчаной пустыне, которая по рассказам знатоков простиралась южнее степей.
'Сегодня всё решится, - понял Заморыш, совершив напрасное, глотать было нечего, но при этом весьма болезненное глотательное движение. - Или боги смилостивятся и дадут таки мне имя, или... я умру. Да, или Заморыш станет кем-то, или его не станет совсем. По крайней мере, на этом свете. Ещё одну ночь на дереве, без воды и питья, собственно... без еды, демоны с ней, обойдусь ещё, и есть-то сейчас, не хочется, но без воды мне точно не выжить. Странно, что протянул так долго. Не напрасно видно мучил себя разными нагрузками. Или, напрасно?'
Правая нога, на которую опирался в этот момент Заморыш, вдруг, ни с того, ни с сего, подломилась и он резко обвис на ремнях. От чего они, ремни, буквально выдавили у него дух, то есть дыхание. В голове Заморыша помутилось, в глазах - потемнело, в ушах - зашумело. Только нос на выбрык ноги не отреагировал совсем. Как был непроходимо заложен, так и о стался забитым.
Перенеся вес тела на левую ногу, приподнявшись немного, Заморыш с наслаждением отдышался. Дышать было, не смотря на все болезненные ощущения, радостно и удивительно приятно. К нави*, вопреки недавнему обращению к богам, ему не хотелось категорически.
'Надо же', - почему-то подумалось ему, - 'Во рту, где жидкость нужна позарез, влаги - ни капли. А в носу, где она не просто не нужна, а здорово мешает, её полным-полно. Только в таком виде, что не сглотнешь, ни, без помощи рук, не высморкаешься. Боги на испытания во время Испытания не жадничают. Выделяют полной мерой'.
Темнота накрыла священную рощу неожиданно быстро. Вроде бы, вот, совсем недавно, Заморыш заметил распустившиеся цветы муравьедки, а вокруг уже совершенно темно. Он даже удивился:
'Будто старая, загнанная кляча, еле-еле волочившая ноги вдруг превратилась в крылатого пегаса и, каким-то образом незаметно для всадника, совершила полёт'.
О том, что провёл 'пропавшее' время в забытье, он тогда не догадался. А темнота в эту ночь должна была быть особенной. На небе могли появиться только звёзды, пусть и особо многочисленные, из-за отсутствия лун. Наступала ночь двойного новолуния, как ему объяснял недавно Ведун, такие ночи бывали раз в несколько десятилетий, считалось, что несут они миру великие беды. Собственно, чтоб избежать влияния грядущей безлунной ночи, и начали они испытание за двое с лишним суток до неё. Кто ж мог знать, что испытание так затянется?
'Интересно, что же, всё-таки, втирал мне в кожу Ведун перед испытанием, если комары и мухи летят на меня, как на праздничный пир? Неужто, мазь от солнечных ожогов? Непохоже... Тогда от чего же он хотел меня защитить'?
Ответ на свой не высказанный вслух вопрос, Заморыш получил через несколько минут. На фоне уже тёмного, но ещё не чёрного по ночному неба, он заметил несколько кружащихся вокруг Священного ясеня летучих мышей. Сначала обрадовался: 'О, хорошо, комарья меньше будет'. - Но присмотревшись к их дёрганному полёту, заметив, что они не охотятся за насекомыми, а целенаправленно кружат вокруг Священного ясеня, понял: 'Вампиры'!** - Кровососы, а не обычные летучие мыши, страшные только для насекомых и пугливых девчонок. Твари, вполне способные высосать жизнь и из крупного животного, почему-то не могущего оказать им сопротивление. Связанный, совершенно беззащитный человек, был для них лёгкой и желанной добычей. Возможно, всю кровь они и не выпьют, но кровопотеря и действие яда, которым вампиры разжижают кровь жертвы, гарантировали ему смерть.
Сказать, что Заморыш испугался, когда осознал, кто вокруг него кружит, даже сильно испугался - значит сильно смягчить его реакцию. Да не будь его мочевой пузырь пуст, как дождевая бочка в разгар сильной засухи... а то и совсем бы... Уж очень неприятный, да что там, страшные ходили слухи о смерти от укусов вампиров и посмертии после такого ухода из жизни. Нет, нет, он, конечно же, верил Ведуну, который объяснял ему вздорность этих слухов, но... от ужаса впал в состояние прострации. Не безобидная, оказывается, это вещь, страшилки у ночного костра.
Сколько он пробыл в оцепенении от страха, ведают только боги. Когда способность соображать к нему вернулась, небо было уже по настоящему ночным, чёрным. Судя по положению звёзд, дело шло к полуночи. Не будь у него нос так забит, наверняка смог бы унюхать, даже вися на Священном ясене, запах раскрывающихся в это время, звездоцветов, обильно произраставших в священной роще. Цветов маленьких, невзрачных, но очень пахучих.
'И чего мне эти звездоцветы вспомнились?! Тут вокруг ТАКОЕ твориться, а я об цветочках вспоминаю...Проклятье, стоять сил нету, а пугаться, так пожалте, на стадо зубров достанет'.
Заморыш попытался сплюнуть, но не преуспел в таком естественном и лёгком деле. Вокруг продолжали летать вампиры. Целая стая, может, стайка. Никуда они за время его беспамятства не делись, продолжали кружить, на некотором отдалении, вокруг Священного ясеня. Их можно было засечь, не смотря на их чёрный цвет, когда они заслоняли во время полёта звёзды. Однако, судя по всему, ближе пяти сажен они к дереву не приближались. Он понаблюдал за их полётом: 'Похоже, может с перепугу, у меня обострилось ночное зрение, вроде бы, их что-то не пускает к Священному ясеню или, ко мне, висящему на нём. То ли они не могут преодолеть защиту священного дерева, то ли их отпугивает та самая мазь, которую втирал мне в кожу Ведун'.
Мысли у Заморыша, кстати, после выхода из ступора, двигались очень шустро, хотя и несколько беспорядочно. Будто стайка вспугнутых кошкой воробьёв. Такая ассоциация возникла у него после того, как одного из вампиров на лету поймала (только пискнуть успел!) и утащила сова. Породу ночной хищницы, возможно, его спасительницы, Заморыш не опознал. Точно, что не гигант филин и не малышка неясыть. Остальные кровососы в испуге брызнули во все стороны.
Вспомнив соответствующие наставления, Заморыш навёл порядок (хотя бы относительный) в своей голове и огляделся. Вампиров рядом больше не было. Как и каких-нибудь других животных или людей. Звёзды показывали скорое наступление полночи. Его сердце, после треволнений из-за вампиров стало успокаиваться, возбуждение спадать.
'Удивительно, и тревожно, что кровососы вообще появились в священной роще. Ни разу не приходилось слышать о подобных случаях', - он попробовал ещё раз расслабить мышцы ног, дав им отдохнуть. Но дать отдых обеим ногам сразу опять не получилось. Ремни почти не чувствовавшиеся, пока стоял хотя бы на одной из ног, сдавили грудь, мешая дыханию. Пришлось выпрямить колени и делать вид, что боль в мышцах не так уж докучлива и, даже, терпима. Боги знают почему, может, из-за пережитого волнения и успокоения после него, Заморыш начал вываливаться из состояния бодрствования, но не в сон, а... он не знал слова для такого состояния. Ведь, если спишь, то, что видишь, считаешь реальностью, даже видишь глупость какую-то. Если же не спишь, то никак не можешь видеть происходящее в другом месте. Заморыш ЗНАЛ, что именно видит происходящее где-то по настоящему, а не бредит. Кстати, о том, что висит в это время на Священном ясене, он тоже помнил. Ведун потом объяснил ему, что правильно называть ЭТО видением.
'Видение, так видение, а по мне так больше похоже на подглядки".
Дело происходило на какой-то каменистой пустоши. Совершенно безжизненной, там не было ни одного, самого маленького росточка, ни одно зверушки или пичужки. Конечно, можно сказать, что в темноте-то, целую рощу можно проглядеть. Но, увидев это место, он, опять-таки, ЗНАЛ, что ничего живого здесь быть не может. Смотрел Заморыш на открывавшуюся ему сцену, как бы со стороны, никем не замечаемый, что было удивительно. Потому как если первым, кого он увидел, был его дядя, необоримый воин Вратислав, то его собеседником было чудище из второго, 'подводного' сна. По стоявшему рядом гиганту Брониславичу, было видно, какое оно огромное. Тело - не менее двух зубровых туш, глаза величиной с поднос, клюв - человека можно за раз перекусить, а многочисленные руки... особая песня. Длинной почти с само чудище, невероятно гибкие, видно действительно, без костей, как человеческий язык. 'А ведь это не просто чудо-юдо подводное, а демон. Или, даже, какой-то злой бог'. - Решил вдруг Заморыш. Или понял? - 'Обычному то чудищу на суше туго пришлось бы, даже самому огромному, оно сразу бы в воду полезло бы. А это спокойно валяется себе на камнях и о чём-то с Вратиславом беседует. О чём'? - Заморыш, по-прежнему никем не замечаемый, приблизился к странной парочке. 'Очень интересно было бы знать, с кем это дорогой дядечка сговаривается, против кого, я и так знаю'.
Подобравшись к ним ближе Заморыш смог лучше рассмотреть чудище. Выглядело оно... глаза б не смотрели. Ещё более отвратительно, ужасно и устрашающе, чем издали. Попутно он отметил приниженный вид Вратислава. Великий воин, всегда ходивший с гордо поднятой головой и без страха глядящими на мир глазами, сейчас стоял на коленях, с понурой спиной, опущенными глазами. Да, такого, раболепного и униженного Вратислава до этого не только его племянник, но и вряд ли кто ещё мог видеть. Заморышу приходилось видеть, как дядя приносил жертву своему покровителю, скорее всего уже бывшему, богу Битв Барру. Там Вратислав вёл себя как воин пришедший отдать положенную долю своему командиру. У Барра было много титулов: Даритель смерти, Великий Разрушитель, Берущий кровь, но ни от кого он не требовал унижений. В любимчиках у него всегда числились гордецы и первый среди них - Вратислав. 'И вдруг, такое превращение... И что ж ему это чудище пообещало, чтоб он сменил покровительство бога Битв на пресмыкание перед этим уродом? А ведь Барр может и обидеться... Неужто чудище сможет защитить Вратислава от гнева Барра'?
Заморыш тщательно перерыл в памяти известных ему богов, но никого похожего не вспомнил. 'Наверное, это демон недавно появившийся в этом мире. И очень могучий, иначе Вратислав не стал бы с ним связываться. Даже злейшие враги, дураком богатыря не числили'.
Заморышу крайне захотелось узнать, о чём же они сговариваются? Полюбоваться, если можно так выразиться, на что-то выклянчивающего у чудища дядечку он смог, а вот подслушать их не удалось. Звука в этом видении, к его великому сожалению, не было. Когда парень, уверившись в своей полной невидимости, завертелся совсем уж рядом с ними, чудище заворочало и завращало глазами, явно пытаясь кого-то высмотреть. Видно почуяло славский дух и стало высматривать наглеца, посмевшего его без спросу потревожить. Заморыш не решился проверять, сможет ли оно его, невидимого и, вроде бы, бестелесного, выглядеть и поймать. Потихоньку отлетел назад и в сторону, выходя из-под жуткого взгляда гигантских глаз пришельца.
'Ну его, ну его... Кто знает, на что этот страшненький демон способен? Схватиться с таким на кулачки - глупость несусветная, а не храбрость. Главное я узнал: дядечка, чтоб его паралич разбил и вши насмерть загрызли, опять затеял какую-то пакость. Учитывая, с кем он здесь шушукается, неприятности наверняка грозят не только отцу и мне, а и многим другим славам. Такому чудищу двоих сожрать - всё равно, что медведю пару перепелят слопать, аппетит только разыграется. То-то в последнее время стали случаться пропажи ребят и девчат... уж не их ли рук дело? А дядечка-то, о как поклоны земные бьёт, на земле перед каким-то уродом валяется... и это Брониславич'!
Заморыш, отлетев сажен на двадцать, остановился и принялся наблюдать за подозрительной парочкой издали.
'Интересно, а как это я передвигаюсь? Летаю туда-сюда без крыльев или рук, хотя бы плавников, как в старом сне, будто обычное дело, будто всегда так летал куда хотел. Каким образом, интересно'?
Заморыш попытался осмотреть себя, но у него ничего не вышло. С таким же успехом он мог попробовать развернуть глаза в собственной голове зрачками внутрь. Сделав круг вокруг самого себя, он обратил свой взор на дядю с чудищем. У них разговор, судя по всему, подходил к концу. Вратислав, не вставая, на брюхе, отползал от демона.
'Брониславич! Герой! Тьфу!..' - вскипела в племяннике кровь. Кстати, в видении плевок у него получился. Смачный. Правда, никому не видимый и не слышимый.
Демон же, и без того огромный, стал раздуваться, увеличиваясь в размерах. Затем, неожиданно для Заморыша, медленно приподнялся над поверхностью, взлетел над землёй на высоту где-то около аршина, удивив и в видении. 'Такая туша и парит над землёй!'
Чудище зависло на некоторое время неподвижно, перебирая только своими непривычного вида руками. Заморыш, не отрывавший, теперь от него взгляда, успел даже подумать: 'Если здесь могу, без всяких крыльев я летать, простой и не очень здоровый слав, то почему не может это делать демон? Пусть он сколь угодно здоровенный. Зато, наверняка, колдовать умеет'.
Демон же распрямил во все стороны свои многочисленные руки и закружился вокруг своей оси, постепенно убыстряясь. Его дынеобразное тело задралось при этом, вверх.
'Или, голова? Тогда где у него тело? А если тело, то, что, он совсем без головы'? - Наблюдая за вертящимся всё быстрее и быстрее чудищем, задался вопросом его анатомии Заморыш. - 'Никто ведь не может же существовать совсем без брюха. Или, может? Ну, например, весь из себя волшебный. А как же он тогда питается? Вроде бы и богам, своя, божественная, пища нужна. Чем же он её переваривает? Надо будет Ведуна спросить'.
Пока парень размышлял на такую 'важную' для него тему как физиология сверхъестественных существ, ситуация развивалась дальше. Гибкие демонские руки простирались на немалое расстояние от туши. Заморышу такое сближение с демоном не понравилось: 'Невидимость невидимостью, а от такого чудища, да ещё колдующего, лучше находиться подальше. Руки у чудища, похоже, уж очень загребущие, даже на вид'.
Он благоразумно отлетел ещё на десяток саженей и поднялся повыше, воспарив на уровень верхушек деревьев, хотя никаких деревьев вокруг не было. Впрочем, многие, вряд ли посчитали бы лишний десяток саженей достаточной формой благоразумия. Демон, тем временем, раскрутился до скорости хорошо разогнанного волчка, руки его, практически, слились в круг, потом из него, вдруг брызнули во все стороны лучики чёрного цвета... По глазам Заморыша ударило ярчайшим светом, много, много ярче солнечного.
Пришёл в себя он на Священном ясене. Очнуться то, он очнулся, да не совсем. Уж очень странные, удивительные, на редкость... реальные события ему пришлось наблюдать в видении. 'Да и световая колдовская вспышка... кстати, разве может свет быть чёрным'? - при всей своей невесомости, глушанула его весьма существенно. Особенно если вспомнить, в каком состоянии пребывал его истощённый, измученный организм.
'Интересно, меня оттуда одним из чёрных лучиков вышибло? Тогда почему в глазах вспышка солнечного цвета была? И чёрный цвет, только у колдовской, или и звёзды такие бывают, чёрные? И где всё происходило'?
Послышался какой-то не естественный для ночной рощи звук. Заморыш прислушался и скоро понял, что по священной роще идёт человек, причём, то ли пьяный, то ли раненый. Уж очень шаги были нетвёрдые, передвижение - прерывистым. Нормальные люди так не ходят. К тому же, пришедший часто останавливался. Один раз чуткое ухо парня, ('хвала всем богам, в ушах сопли не заводятся!') уловило звук падения неизвестного на землю. И очень медленное, судя по звукам, вставание. Направлялся он, определённо, как раз к Священному ясеню. Спустя сколько-то минут, чувство времени на дереве у Заморыша притупилось, удалось рассмотреть плохо видную в темноте фигуру, шедшую, действительно, шатаясь. Каково же было удивление Заморыша, когда он смог рассмотреть, кто нарушил его уединение!
* * *
'Ведуны не должны вмешиваться в дела вождей' - так гласил один из заветов. Пожалуй, наименее соблюдаемых. Случалось ведунам втягиваться в борьбу в племенном совете. Как на стороне какого-нибудь одного из числа вождей против другого, так и выступая против решений всего совета. Всегда вмешивались, однако, помня о завете, старались делать это осторожно. И серьёзного противостояния у ведунов с вождями не было. Поэтому явное предпочтение корпорации старшего брата младшему никого не удивило и, по большому счёту, не возмутило. Всё постепенно шло к вытеснению Вратислава из общественной жизни племени. Воин он, конечно, был великий, но как человек, слишком непредсказуем и заточен на войну. Вреда от него для людей, было несравненно больше, чем пользы.
Ведун тяжело вздохнул, вспоминая, сколько удобных моментов было им самим упущено по уничтожению богатыря, пока это можно было сделать. Барр своих любимцев никогда не охранял, считая, что воина должны хранить его навыки и заслуженная им слава. Принесли бы богу Битв обильные жертвы, устроили бы, в его честь, набег на полкан, он бы смилостивился. Да тогда сам ведун относился к Вратиславу не очень серьёзно. Ну, да, здоровый и сильный как тролль. К тому же, не смотря на рост и вес, быстрый и ловкий. Но уж очень легко читались на его лице все эмоции и обуревавшие его желания. И о последствиях своих поступков он, как показала практика, не задумывался и впредь ломать голову не собирался.
Привычка легко брать всё, что захочется, сыграла с богатырём плохую шутку. Когда он захотел не смазливую девку, могучего жеребца или доспех гномьей выделки, а власти над племенем, у него ничего не получилось. Власть потребовала больших трудов, унижений и каждодневной работы, а Вратислав к этому не привык. Даже самые его громкие победы скорее, отделяли Вратислава от власти над лужичами, чем приближали к ней. Бару были по сердцу кровавые победы, чья кровь проливалась на землю, ему было безразлично. Именно такие победы Вратислав и одерживал обычно. Лужичи же, видя, как много соплеменников гибнет под началом Вратислава, относились к нему всё прохладней и прохладней. Всё было понятно и предсказуемо. Раньше.
Изменение поведения младшего из Брониславичей Ведун заметил несколько лет назад. 'Года три? Или, четыре? Да, пожалуй, четыре, да с большим хвостиком. Кажись весной 128 года, бросилась ведь в глаза хитрая интрига, затеянная Вратиславом в племенном совете. Вот именно тогда надо было вцепиться в эту странность зубами и когтями и разузнать, откуда она взялась'.
Ведун опять по-стариковски тяжело вздохнул. У главного ведуна племени много разных забот и дел. Каждый день. Будь в дне не двадцать шесть часов, а все пятьдесят два, всё равно со всеми делами и хлопотами не разобраться. приходилось выбирать важнейшие. Тогда он ошибся, посчитал интригу Вратислава случайностью, малозначительным событием. Что поделать, ошибаются даже боги.
Первую серьёзную попытку разгадать тайну нового покровителя Вратислава, Ведун предпринял после чудесного спасения Медведки. Узнав от него о сне с гибелью Огневика, сон наверняка кто-то из богов наслал, Ведун приложил всё своё умение, потратил массу времени и сил, но так и не смог узнать, кто стал покровителем Вратислава. Духи предков сообщить ничего не могли, так как он и от них отгородился. Шушера из Верхнего и Нижнего миров, которую он смог вызвать, тоже ничего не знала. Боги на запросы, даже с самыми обильными жертвами, не ответили. Мать Сыра Земля, покровительница всех славов, разобидевшись на своих подопечных, ни на какие призывы после войны с полканами не отвечала. Другие же боги, до которых удалось ему за это время достучаться, кто уклонялся от конкретного ответа, отдлываясь непонятными ему намёками, а кто прямо оказался отвечать. Сил эта разведка требовала целую прорву, ничего добиться толком так и не удалось и он тогда, отступил.
Этой, особой ночью, Ведун решил попробовать раскрыть тайну Вратислава ещё раз. Не посмотрел на свой преклонный возраст, вышел из тела с закатом и, наконец-то, смог всё разузнать. Но лучше бы ему этих новостей не слышать никогда.
* * *
У дерева стояла знакомая фигура! Вроде бы... Так, по крайней мере, виделось в неярком свете звёзд Заморышевым глазам. Остановившийся у Священного дерева Ведун, если это был действительно он, на сиплое хрипение Заморыша не обратил внимания (на другие звуки горло Заморыша, в нынешнем состоянии, способно не было). Крикнуть с пересохшим горлом ему не удалось.
Ведун (?), тем временем, извлёк что-то из одежды и в его руке загорелся неяркий, будто от свечки, огонёк. Присмотревшись к лицу стоявшего под деревом человека, Заморыш усомнился, что это именно Ведун. Старый голами, Ведун выглядел всегда, сколько он его помнил, мужчиной лет сорока. Разве что немногим старше собственного отца Заморыша, Владимира. Под деревом же, стоял старик. Худой, осунувшийся, вялый какой-то.
'Неужели он мог постареть так сильно за два дня'? - Заморыш поднапряг глаза, но испещрённое морщинами лицо не разгладилось.
Рассмотрев что-то в траве, Ведун погасил свой волшебный (или, запретный?) огонёк. На некоторое время Заморыш почти ослеп, но вскоре его глаза приспособились к неверному звёздному свету, и он смог, не так чётко, но вполне терпимо видя, рассматривать пришедшего.
'Кстати, как я могу в тёмную безлунную ночь, рассматривать лицо человека с расстояния не менее двух сажен'? - Он глянул на небо, желая убедиться, что там не появилась ни одна из лун, или редких небесных хвостатых гостий, комет. Естественно, ничего, кроме звёзд, он не увидел.
'Наверно, опять морок мерещится. Вроде того чудища, только странно, что ноги ноют и горло болит. И пить просто нестерпимо хочется'.
Заморыш прислушался: слышны ли звуки вокруг? В недавнем мороке и старых вещих снах, кажется, никаких звуков не было. Никаких птичьих трелей или треска сверчкового он, как ни старался, не услышал. Для летней ночи такое беззвучие было чрезвычайно странным.
'Точно морок', - решил Заморыш, когда услышал, таки, звуки. Звуки собственного дыхания. Из-за заложенного носа и больного горла, дышал он довольно шумно. Тут же он вспомнил, что старика он сначала услышал, а потом уж рассмотрел. Осознание собственной несообразительности, выбило его из колеи. 'Так значит, старючий Ведун - не морок? Это как же... Или, всё-таки, морок, только со звуком?' - со скоростью соображения у него снова начались проблемы.
Тем временем Ведун, или человек похожий на Ведуна, как самый что ни на есть древний старик, с явной натугой поднял с земли лестницу и приставил её к Священному ясеню. Очень неловко, больно ударив Заморыша по косточке на правой ступне. Заморыш попытался зашипеть, но получился у него только тихий хрип. Боль убедила его, что он находится не в мороке, а в действительности, в реальном мире.
'Тогда, значит, и старик, скорее всего, настоящий Ведун'?
Оглядев, как стоит лестница, пришедший, будем считать, Ведун, что-то пробормотал себе под нос и переставил её. Стукнув теперь верхним концом по тощей ляжке заморыша, не так больно, как по косточке, но всё равно... обидно. Подёргав лестницу, проверяя, надёжно ли стоит, Ведун полез по ней вверх.
Лез он, тоже... как-то, не по ведунски. Неловко, медленно, неуклюже переставляя ноги с одной перекладины на другую. На середине подъёма заметно пошатнулся, чуть было, не свалившись на землю. С трудом удержавшись от падения, по-стариковски медленно, стал перерезать ремни, притягивавшие ноги Заморыша к дереву.
'Как можно так долго резать обычные мягкие кожаные ремни знаменитым, бритвенно острым резаком из небесного металла'?
Заморыш сам видел, всего с месяц назад, как Ведун одним ударом своего резака, перерубил здоровенный гвоздь. Долгое перерезание, похожее на перепиливание, естественно, вызвало у него приступ раздражения. Висение на дереве характера не улучшает. Не только у Заморыша, это уже по Одину можно было заметить.
'Да что такое с ним случилось?! Какая беда? Почему он молчит'?
Ведун, по-прежнему не говоря ни слова, допилил, наконец, ремень внизу, поднялся на одну ступеньку и начал возню с ремнём на бёдрах Заморыша. Парень невольно потесней прижался к дереву, напрягся и втянул посильней живот, хотя после двух суток висения на дереве, там и втягивать-то было нечего, а орудовал Ведун ножом заметно ниже пупка. Но, как тут не разволноваться, когда действуют ножом рядом с... очень уж уязвимым местом. Всё его внимание, все мысли, если можно назвать мыслями бессвязные обрывки предложений и образов, крутившиеся в это время в его голове, всё его естество сосредоточилось в районе мерно двигавшегося ножа. Наконец ('какое облегченье!'), распался и этот ремень! Заморыш вздохнул, будто с плеч тяжелейшую ношу сбросил, сообразив, что последнюю минуту не дышал. Вернулась к нему и способность видеть, а не только пялиться, выпучив глаза.
'Да это же не резак Ведуна, а обычный нож! Как бы не кухонный, из дрянного железа. Так, может... и орудует им... не Ведун? Тогда кто?!'
Старик, будто услышал мысли Заморыша, отозвался, хорошо знакомым ему с детства голосом. Безусловно, Ведунским.
- Сейчас, сейчас, подожди... - начал пилить ремень, прижимавший правую руку к боку. Также медленно и неловко, как ремни на ногах. Заморыш заметил даже, что во время частых отдыхов, у Ведуна, совсем по-стариковски, трясутся руки.
'Ну, что же с ним такое случилось!? Двое суток назад он выглядел, когда приматывал меня этими самыми ремнями, кстати, крепким, совсем не старым мужчиной. Какая жуть с ним за это время приключилась? Или, всё-таки, я сейчас не в Священной роще, а... то есть в Священной роще, но ненастоящей... тьфу! В мороке, в общем,' - мысленно сплюнуть Заморыш мог. Благо, слюна на это не нужна.
Таинственное и не доброе преображение, да не кого-нибудь, самого Ведуна, окончательно взбаламутило мысли парня. В которых и до появления наставника, сумбура хватало. Ведуна он считал самым сильным в племени человеком. Пусть не физически, хотя и мышцы у него, были ого-ого какие не слабые, но, так сказать, по совокупности качеств. Сила ведь, не только в мышцах и длинном мече, она и в глубоком уме и тайных знаниях может быть. Ведуна, не без основания, наверное, самым сильным колдуном славских племён числили. ВСЕХ племён. Он, когда кто-то, в том числе и сам Заморыш, его об этом спрашивал, от славы колдуна отнекивался. Но, как-то неубедительно. Притом, что убедительным умел быть, как никто другой из известных Заморышу людей.
'Неужто, Ведун помирать собрался? Вот не вовремя! Без него одолеть дядечку будем много трудней. Кстати, уж не против ли Ведуна Вратислав козни строил? В мороке... то есть, видении с демоном. Так получается... мне это... не привиделось? То есть... дядечка, таки слыгался где-то с демоном. Странно только, почему против Ведуна? Почему не против отца, или, на худой конец, меня? Или, меня Священная роща защитила? А отец!? Что с отцом!?'
Ведун, наконец-то, ремень державший руку Заморыша перерезал и, отдышавшись, будто после тяжёлой работы, вытер его рукоять об рубаху (от пота?), сунул её в его руку.
- На, режь дальше сам. Только поосторожней, не вырони невзначай нож. Сам видишь, подбирать его с земли и возвращать тебе, в нынешних обстоятельствах мне будет затруднительно.
Заморыш каркнул, иначе не скажешь, что-то и самому непонятное, пытаясь спросить Ведуна о судьбе отца, но, поняв, что до питья говорить не сможет, принялся пилить (гадство, неужели Ведун не мог прихватить с собой что-то более острое?) ремень на груди. Надёжно державший его эти дни ремень, будто не хотел отпускать своего пленника, перерезанию поддавался плохо. Трижды сменив подход к перерезанию, ему удалось, наконец, допилить ремень. Распавшись на две половинки, он соскользнул вниз. Заморыш вздохнул полной грудью и... чуть было, не полетел за ремнём. Тело привыкло к опоре-ремню, и её исчезновение стало для него неожиданностью. Спас от падения Заморыша другой ремень, державший его левую руку. Рванувшись, без малейшего намерения это делать, телом вперёд, он потерял опору под правой ногой, взмахнул освобождённой, правой рукой (нож рыбкой нырнул во тьму), задел, слава всем богам, не лезвием, а кулаком, лицо Ведуна, чуть не сбив его с лестницы, чудом удержался на опоре для левой ноги. Помахав, для сохранения равновесия, правой рукой, каким-то чудом, нащупал правой стопой до боли знакомую полочку. С огромным трудом, вернувшись, в ставшую привычной за последние дни, позу. Стояние спиной к Священному дереву.
Передать словами мысли Заморыша в этот момент... весьма затруднительно. Потому как, эти самые мысли в момент падения, слава всем богам, несостоявшегося, разлетелись из его головы. И способность мыслить к нему вернулась не мгновенно. Хотя и раньше, чем восстановило свою нормальную скорость зачастившее сердце. Может быть, благодаря услышанному замечанию.
- И чем ты собираешься резать последний ремень? - и, прежде чем Заморыш успел испугаться всерьёз, послышалось спасительное: - На, держи запасной нож. И не вздумай ронять его. Третьего у меня нет.
Заморыш мёртвой хваткой вцепился в сунутый в его руку нож. Ещё более тупой, с коротким лезвием, неудобной для хвата рукоятью. Последний ремень он пилил не спеша, боясь потерять равновесие. А уж как спускался... вспоминать стыдно. Ноги норовили отказать, в руках не хватало сил твёрдо держаться за перекладины лестницы... ужас. Да и на земле стало не намного легче. Разве, что, немножко менее страшно. Падать не так боязно. И Ведун, спасибо ему огромное, вовремя поддержал вынужденного древолаза за локоть, не дал свалиться на землю.
- Да... грозную мы с тобой сейчас представляем парочку. Настоящие богатыри в походе. А биться то, всё равно придётся. На, попей, совсем иссох, наверное.
Ведун отпустил Заморышев локоть и сунул ему в руки маленький туесок***, волшебно булькнувший при этом.
'Вода!!!' - понял парень и присосался к заветному туеску. Вода, точнее, какой-то отвар, но всё равно, невероятно вкусный, проявил неуместное коварство и полился, почему-то, не в то горло, вызвав у Заморыша приступ кашля. Откашлявшись, он допил таки жидкость из туеска.
- А почему так мало? - к крайнему огорчению Заморыша воды там было с обычную кружку. Для утоления жажды после такого воздержания, воды требовалось существенно больше. - Ещё есть?
- Сколько надо, столько и налито. А ещё попьёшь в убежище, куда нам обоим стоило бы поспешить.
- Каком-таком, убежище? Зачем поспешить? От кого?
- Каком надо, убежище. Подробности расскажу в нём. Пошли.
Заморышу очень хотелось поспорить, но ещё больше ему хотелось пить. А также, сесть, лучше же, лечь, предоставив долгожданный отдых усталым мышцам ног. Придавив в себе дух противоречия и любопытство, мешавшие достичь желаемого, он двинулся в путь, направляемый рукой Ведуна. Нетвёрдой, кстати, и подрагивающей. Но и такая поддержка Заморышу была крайне необходима. Уж очень ненадёжно он держался на ногах.
'Боги милостивые! Только не возвращайте мне болезнь! Во второй раз я тех мучений могу и не пережить, ох... - он понимал, конечно же, что слабость ног у него временная, однако страх перед возвращением слабости и беспомощности накатил и не уходил. Вопреки всем доводам разума. - Только не проклятая слабость опять. Лучше совсем душу заберите!'
Будто перебравшая на празднике хмельных медов парочка, поддерживая друг друга, Заморыш с Ведуном шли к ведомой только одному из них цели. Слава всем богам, недолго шли. Потому, как не только Заморыша ноги плохо держали, долго идти у них обоих вряд ли получилось бы.
Остановку у самого большого дерева в роще, парень поначалу воспринял как передышку перед продолжением пути. Переведя дух, глянул на наставника, и его бешено бившееся сердце дало краткий сбой. На лице Ведуна не только появились ранее незаметные морщины, оно ещё и было белым, как отбеленное полотно.
'Порой, краше в гроб кладут, - вспомнилась ему невольно поговорка. - Оказывается, это не только про раненных в голову можно сказать. Ох! А ведь...'
Накрутить себя по поводу возможных несчастий с Ведуном Заморыш, по счастью, не успел. Ведун открыл глаза и его лицо потеряло сходство с ликами умерших. Видимо заметив испуг в глазах парня, Ведун, отдышавшись, успокоил его:
- Не беспокойся, сегодня - не мой день умирать. Не имею я права умирать сейчас. Точнее, мы оба, с тобой, не имеем права на смерть. Но об этом, потом. Пошли в убежище.
И, пока Заморыш пытался сообразить, о чём, собственно, говорит Ведун, тот сунул палец на уровне своей головы в кору дерева, нажав на что-то там. В дереве ('Внутри! Будто в сундуке!') что-то стукнуло, грюкнуло и... в коре образовался проход. Высотой почти в рост Заморыша (немалый, кстати, и по меркам взрослых славов), шириной... где-то около локтя. Около - не потому, что Заморыш не мог точно определить эту самую ширину, а потому, что проём был неровный, извилистый какой-то. И мрачный как логово страшного зверя, чёрный-чёрный. Даже своим обострившимся ночным зрением Заморыш ничего внутри не рассмотрел. Ничего не дала и его попытка прислушаться к происходящему.
'Подозрительно это. То стукало да грюкало, а теперь тишина. С чего бы это?'
Попытался, было, Заморыш, к открывшемуся проёму и принюхаться, но с намертво забитым носом сделать такое простейшее дело оказалось невозможно. Пришлось смириться, что одно из важнейших человеческих чувств у него временно не работает. Лезть в непроглядную темноту, да ещё после всех, в крайней степени непонятных и странных событий последнего времени, Заморышу не хотелось.
- Чего застыл, будто в камень превратился? - обозвался ставший не только старым, но и нетерпеливым, чего раньше за ним не водилось, Ведун. - Пролазь быстрей, нельзя нам мешкать.
И Заморыш стал осторожненько протискиваться внутрь подозрительной темноты, тщательно прощупывая носком поверхность, на которую приходилось ставить ногу. Было у него подозрение, что если упадёт, споткнувшись, то встать сам, из-за слабости, не сможет. А переживать подобные моменты снова ему не хотелось... ну, ОЧЕНЬ сильно. Опасаясь проходить вглубь, он, войдя, сразу стал смещаться влево вдоль стены ('или, правильнее сказать, коры?'), маленькими шашками вбок, придерживаясь рукой за стену. На ощупь это была именно стена. Гладкая и деревянная, на шершавую кору совсем не похожая.
Вокруг вдруг стало светло и, от неожиданности, Заморыш чуть было не шлёпнулся на землю. Вошедший в дерево ('Как звучит, а? Вошедший в дерево. Будто в сказку попал, чтоб её... Предупреждать же надо!') вслед за ним Ведун, держал в руке что-то вроде сучка, из конца которого изливался белый, неяркий, но много более сильный, чем от свечи, свет. Неприятный какой-то, мёртвый.
'Нет, на пол. Падать бы пришлось на пол. Деревянный, но не составной, из досок, а цельный. Можно сказать и дно. Выровненное и выскобленное дно дупла. Всем дуплам дупла. Да-а... такое нарочно не придумаешь, дупло в дереве величиной с комнату. А Ведун совсем обнаглел, будто пёс с цепи сорвавшийся. Опять Запретные знания, да ещё без серьёзного повода. Да что же случилось, пока я на дереве висел?'
Привалившись лопатками к стене, чем, собственно, и спасся от падения, Заморыш, инстинктивно прижмурившись, наблюдал за наставником. Сильно постаревшим и очень обеспокоенным. Усталость непереносимым грузом навалилась на его плечи, силы стремительно убывали, ноги дрожали, он почувствовал, ещё немного и даже подпорка в виде стены не поможет ему сохранить стоячее положение.
'Завалюсь сейчас на пол и гори всё, синим пламенем. С искорками. Благо, здесь есть чему гореть. Всё равно ноги меня уже не держат. Вот, только, попить бы... и не капелюшечку, а всерьёз, побольше...'
Будто почуяв его состояние, Ведун глянул на него недовольно и ехидно осведомился: - Ну, что стоишь как не родной? Присаживайся, ложе перед твоим носом. А сейчас тебе попить дам.
Второго приглашения Заморыш ждать не стал, сел сразу. Да вот в его состоянии, даже такое простое дело, как сесть на лежанку, оказывается, не самое лёгкое. Вместо того, чтоб спокойно присесть на край лежанки, он позорно обрушился поперёк неё, больно ударившись головой о стенку и раскорячившись в непонятной, полусидя, полулёжа, позе. Самое обидное, силы тут же окончательно его покинули, он и не пытался пересесть, принять более удобное положение. Знал, не сможет. Опыт по беспомощности у него был богатый, захочешь, не забудешь.
Подошедший Ведун понял причину странной позы парня и молча помог ему сесть нормально. Заморыш, надеясь, что наставник не заметил влаги, появившейся в уголках его глаз, также молча, немедленно присосался к фляжке из тонкого серебра, соблюдая при питье осторожность. Наполовину выкашлянная предыдущая порция жидкости, вынуждала к осторожности. Проливать питьё, пусть совсем немного, не хотелось категорически. Напрасный расход воды воспринимался сейчас Заморышем как святотатство. Кстати, и на сей раз, Ведун дал ему не воду, а отвар каких-то трав. Других, не тех, что в первый раз.
Сколько не растягивай удовольствие, а долго пить из маленькой фляжки не удастся. Если, конечно, пьёшь по настоящему, а не притворяешься.
'А Ведун, кажись, стал не только старючим, но и жаднючим. Воды ему жалко дать вволю напиться. Человек тут на солнышке похлеще тарани высох, а он... - додумать сравнение Заморыш не успел, так как Ведун сунул ему в руки маленькую деревянную мисочку с густой, кашеобразной массой. - Откуда он эту миску достал? Вроде бы, когда фляжку с отваром подавал, ничего больше у него в руках не было...'
Но обнаруженная глазами еда, немедленно была затребована желудком. И отринув мысли о её непонятном появлении, парень взялся за ложку, торчавшую из предложенной еды. Состоявшей из мёда, с добавкой трав и ещё чего-то.
'И с едой пожадничал. Ну что такая маленькая порция - для человека, не бравшего в рот ни маковой зернинки целых два дня? Да, можно сказать, ничего! Даже меньше, чем ничего! Только аппетит раззадорить. Да я за это время проголодался так, что телёнка в один присест слопаю!'