Аннотация: Срочно перезалитое, без дефисов в середине слов. И почему никто раньше меня мордой в это безобразие не ткнул?
Пролог.
Кремлёвка, середина лета 125 года от Исхода.
Небо уже начало сереть, гася своим светом звёзды, начав с самых тусклых. Улетели в свои дневные убежища ночные охотники, летучие мыши. Зачирикали, одна за другой, ранние птахи, радуясь приходу дня. А Вратислав так и не заснул, ни на миг не сомкнул глаза. Не смог. И не жаркие девичьи ласки, не весёлая попойка с приятелями стали тому виной. Эту ночь в своей спальне он провёл в одиночестве. Тем более полном, что не было в этом мире никого, не человека, ни любого другого существа, которого ему хотелось бы видеть рядом с собой. И не было в его сердце ни единой капельки любви, но было оно заполнено обидой. Жесточайшей, смертельной обидой на весь белый свет и его обитателей, включая богов. Особенно же на своих соплеменников и родственников.
Вернувшись домой с победой, причём победой из тех, о которых поют песни и слагают легенды спустя десятилетия, а то и столетия, да с богатейшими, невиданными трофеями, он ожидал чего угодно, но не нападок и обвинений. Сбрендившие бабы бросались глаза выцарапывать, хотя достать до них, смогли бы, только взобравшись на стол. Родной брат, пусть с ним уже к тому времени на ножах были, завёл в совете речь о лишении его права водить в бой Малую дружину. Это-то человека, признанного величайшим воином и полководцем среди людей. И все в совете его дружно поддержали! А жёнушка братца-вождя, посмела вслух высказать сожаление, что он вообще родился.
Громкий треск прервал мучительные воспоминания. Вратислав с удивлением обнаружил, что, забывшись, сломал столешницу прикроватного столика. Мореного дуба в палец толщиной. Не разбил ударом кулака с размаха, а именно сломал как жалкий прутик кистями рук. Богатырь горько улыбнулся. На такое среди людей уж точно никто способен не был. Тем более, среди эльфов, гоблинов и прочих слабосильных рас. Разве что, самые могучие из гномов или полканов... да и то... есть сомнения. Но той стерве высушенной, он собирался всё припомнить.
"Подлые, мелкие... гады ползучие, жабы завистливые... вонючки давленные. Я вам всем отомщу, никого не забуду. И никого не пожалею".
Вратислав, в очередной раз, попытался выбросить из головы обиды, расслабиться. Не смог. Видно не судьба, опять, выспаться сегодня. Тем больше оснований для принятия окончательного решения. В голову лезли вопли невестки "Ты куда дел двести тридцать пять человек из трёхсот доверенных тебе?! Где они, наша надежда на возрождение?".
"Ну, погибли. Ушли с дымом погребального костра в небеса, в рай для воинов. Сразу в песни и легенды попали. С великой славой и большой пользой для племени погибли! Какой огромный обоз с трофеями мы тогда привезли. Всё ополчение одели в переделанные гномьи доспехи. Ещё и осталось про запас. А мальчишек бабы новых нарожают. Это я один такой исключительный, единственный, а юнцы в племени найдутся. Не сейчас, так позже. Растёт уже смена, не случайно обязательное многожёнство ввели".
Вратислав с ностальгией вспомнил саму Битву, которой, к всеобщему удивлению, ему поручили руководить. Хотя он привёл с собой жалких триста всадников. И он придумал, как славам разгромить огромную, в непробиваемых доспехах, с мощными самострелами, гномью рать.
"И разбили! Потеряв-то, всего, одного слава на десяток убитых гномов. Меньших потерь и представить себе трудно. А что сгинула на том поле почти вся младшая дружина лужан, так я сам ту атаку на остаток гномьего войска, сохранивший боевой порядок повёл. Впереди скакал, на себя первые вражьи удары принимал. Воин, он на то и воин, чтоб гибнуть за своё племя. Какие ко мне претензии? Зато гномий король так испугался, что мы придём обирать у них их пещеры, что заплатил огромный выкуп за мир. Часть которого, пошла в племенную казну".
Вратислав улыбнулся, представив, как король коротышек дрожит в самом глубоком подземелье, ожидая, что к нему вот-вот вломится страшный и ужасный богатырь Вратислав. Но улыбка, сама собой, потухла. Вспомнилось, как он, очень довольный отношением к себе пригорян, намекнул их князю, родственнику, между прочим, что не прочь остаться командовать пригорянским войском. И получил вежливый, но оскорбительный, по сути, отказ: "Пригорянами командуют пригоряне. Поить-кормить до конца жизни готовы, но дружину доверить не можем". Будто Вратислав не знал, что в пригорянской дружине есть среди сотников и десятников представители разных славских племён. Ясное дело, дочь пригорянского вождя, жена брата, самого страшного врага Вратислава, постаралась. Когда был нужен, призвали на помощь, а как нужда спала, вежливо просят вон.
"Ненавижу! Зачем мне безвозмездные еда и питьё? Я, что, калека беспомощный или старик древний? Мне дело по душе нужно! Такой воин как я должен водить в бой других воинов. Боги даровали мне невиданные для людей силы и воинский талант, грех ими не пользоваться".
Впрочем, с богами отношения у Вратислава тоже испортились. Покровительница племени, Мокошь, вздумала обижаться на лужан, что они вытащили из небытия кой-какие запретные знания. Чихать ей, что без этих знаний им было не уцелеть при нашествии полканов*. Вздорная глупая баба, хоть и богиня. А личный его покровитель, бог битв Барр, отказался помочь в захвате власти над племенем. Его интересовали только драки, а политику, видите ли, чистоплюй лезть не хотел. И на хрена такой покровитель нужен?
Вратислав резко встал, отбросил к стене сломанный стол, подошёл к окну. Солнце уже успело выглянуть из-за кольцевого хребта. Небо голубело в его лучах. Но, в который раз показалось Вратиславу, на родине, в землях лужан, оно было и голубее и... выше, что ли. Богатырь вздохнул в который раз за последнее время. Родину топтали орды людоедов-полкан. Говорят, их теперь уже совсем мало, но ополчением лужан с выдворением захватчиков не справиться. А собрать ополчение всех славов, нереально. У каждого племени - свои заботы. Всем лужанам было понятно, что придётся доживать здесь.
Вратислав проводил взглядом стадо коров, выгоняемое на пастбище. Выглядели коровы не блестяще. Несравненно хуже, чем в южных степях, лужанских землях. Тощие, беспокойные, неряшливые какие-то. Удои, бабы говорят, сильно снизились.
"Хреновый хозяин у здешних мест. И, прямо скажем, отвратительного вида и ещё худших повадок. Кличка "Хозяин Боли" о многом говорит. Зато он готов стать покровителем племени, потерявшего небесную опекуншу. И согласен на владычество в этом племени меня, Вратислава. Что весьма хорошо, одобряет его намерение захватить власть и над другими славскими племенами. Лишь бы я принудил их поклоняться ему. А мне, собственно, всё равно, кому молиться. И боль согласен перетерпеть, лишь бы делать, что хочу. Правда, подвести лужан под руку Хозяина Боли очень нелегко".
Вратислав хмыкнул. Подводить под руку существа, у которого нет рук. Зато, есть множество щупалец, судя по всему, загребущих. Вратислав познакомился с ним этой весной, когда какой-то демон подтолкнул его сплавать на остров в центральном озере. Непонятно, чего хотел Хозяин Боли, внезапно появившись перед богатырём. Если испугать, то сильно ошибся. Скорее сам испугался, увидев в руках Вратислава меч от Бога Битв. Сразу попытался подкупить, обещая горы золотые, реки винные. Да не на того напал. Вратислав на обещания не обратил внимания, начал расспрашивать о его конкретных возможностях. Выяснилось, что сил у демона, занесённого на эту планету из другого мира, немного и ему самому необходима срочная помощь. Жертвы, умирающие в мучениях. Верные поклонники. За них, он готов был помочь богатырю в чём угодно.
"Под такого урода никто добровольно не пойдёт. Мой братец, уж точно. Значит, его придётся убивать, вместе со злобной жёнушкой. Что, конечно, приятно".
Тогда Вратислав уклонился от прямого ответа. Взял паузу на раздумье. Вернувшись из похода на помощь пригорянам, понял, что никто, кроме этого демона ему не поможет. Не водить ему дружину в бой, если он не договорится с Хозяином Боли. Раз надо, значит надо. Мучится в сомнениях Вратислав не привык. Он решился.
* - Смотрите первую из предысторий "Испытания", "Нашествие".
Кремлёвка, преддверие нового, 129, года от Исхода.
Короток зимний день в конце года. Не успеешь и порадоваться тому, что вопреки карканью злобной старой ведьмы, Косой Кузнечихи, с низких плотных туч так и не посыпался снег. И, к счастью, всё собиравшаяся вьюга, вопреки опасениям, так не завыла на улице, не загнала ребят в дома. Хорошо, да, и без того не слишком светлое из-за низких облаков небо, уже темнеет и приходится идти домой. Бросив игру на самом интересном месте. Сколько того зимнего дня для игр, если утром пришлось сначала маме в хлеву помогать. Пока скотницы навоз таскали, ему пришлось коров чистить. Будто боевых коней. "Вот бы на вражий строй на Милашке наскочить... точно бы все попадали. От смеха". Помогать скотницам тоже пришлось. Потом ещё с отцом перебирал и чинил стрелы для предстоящей охоты на лося. Впрочем, чего уж тут, с оружием возиться - это вам не коров драить, топчась по навозу. Медведко с удовольствием занимался бы этим (не уборкой навоза!) весь день, да кто ж ему даст. Говорят: "Сначала, Владимирович, вырасти и мужчиной стань. Взрослое имя получи". Обряд посвящения в воины, Медведку отец и в грядущем году не обещает. Не дорос, говорит, каши ещё мало съел.
- А при чём тут каша! Воину полагается мясо есть. Каша это - бабья еда. И совсем нельзя меня маленьким назвать. Вон Одноухий Хорёк, известный воин, не одного ворога уже успел убить, а ростом пониже меня будет. Как бы не на два пальца! И никто ему каши побольше есть не предлагает. Ну, правда, до высоченного отца мне ещё расти и расти. Не говоря о дяде, величайшем герое в мире. Тот вообще с тролля ростом. Если ждать, когда я его ростом догоню, то испытания мне вовек не видать. Так и умру, ни разу не подвесив к поясу меч.
Медведко растёр, начавший было неметь от мороза нос. Скучно сидеть без дела, когда твои товарищи штурмуют снежную крепость. И, может быть, именно твоего участия им не хватает для успешного завершения атаки. Он с тревогой глянул на небо. Оно, такое у него создавалось впечатление, темнело с такой скоростью, будто солнце не заходило за горизонт, а падало за него.
- Спрашивается, ради чего потратил весь вчерашний день? Трудился как муравей, сам снега целую гору для крепости приволок и других направлял. Намаялся к вечеру так, что еле доплёлся домой, поужинать сил не хватило, сразу спать завалился. Для чего? Для торжества этого рыжего ... эээ... - Медведко затруднился с эпитетом для своего главного врага. Ругань в племени, мягко говоря, не приветствовалась. Если бы не старая Кузнечиха и ей подобные бабки, то ему было бы совсем нечем охарактеризовать оппонента.
Громкие крики со стороны крепости прервали его филологические мучения. И слышалось в криках оборонявшихся, как это не обидно, торжество. Нигде нападавшим не удалось взобраться на полуторасаженные стены. Вчистую они проиграли защитникам соревнование в метании снежков. Особенно выделялась на стене торчащая из-под сдвинутого на затылок треуха рыжая шевелюра Огневика.
Но, что поделаешь, если в самом начале штурма Медведко выбыл из игры. Метко и очень сильно запущенная ему в лоб ледышка (не будь на голове меховой шапки, худо бы лбу пришлось) означала "смерть". Медведко, конечно, в другой раз постарался бы сделать вид, что вражеский снаряд лишь чиркнул вскользь, "ранил". Однако, вот невезуха, в момент попадания проклятой ледышки, у него одна нога на льду стояла, а другую он задрал повыше, пытаясь утвердить её на крепостной стене. Ну, ясное дело, рухнул как подкошенный, под радостные крики обороняющихся. Никакие отмазки про ранение, после падения явно не прошли бы. Не иначе, конопатый Огневик расстарался. Кто другой, бросать ледышку вместо снежка, да ещё в сына вождя, не решился бы. А кузнецов сын ревновал к славе первого силача, завоёванной Медведком среди ровесников, на любую подлость был готов против него пойти.
Медведко почесал ушибленное место. Болело умеренно, но настроение его упало ещё больше. Штурм, как он и опасался, закончился полным разгромом его команды. А на переигровку времени уже не было. С ближайших к месту сражения дворов уже голосили мамки, зовя сынов к ужину. К тем же, кто жил подальше, начали прибывать сестрёнки младшие. С той же целью - разбить, прекратить игру. Парень тяжело вздохнул.
- Эх, испорчено настроение на весь следующий день. Если же, упаси боги, завоет таки на улице вьюга, то гадёныш Огневик будет несколько дней гоголем ходить, своей победой в нос тыкать.
Медведко встал и медленно, будто кто к валенкам гири пудовые привязал, поплёлся к ребятам. Уже перемешавшимся, атаковавшие с оборонявшимися, весело, не смотря на радостный или печальный, конкретно для них исход сражения, обсуждавших подробности закончившейся битвы. Ему самому, почему-то, встревать в эти споры-разговоры не хотелось. Обговаривались (без него!) и планы игры на завтра. Медведко поспешил вмешаться в эти переговоры. - Оглянуться не успеешь, как супротивники пакость какую-нибудь в условии всунут. За всем свой, личный глаз нужен. - Не заметив этого, мальчик воспроизвел про себя слова отца, не раз их ему повторявшего.
О завтрашней битве, оказывается, уже договорились. Без него. Не подождали для переговоров своего командира. Такая поспешность друзей добавила горчинки в настроение. Решив про себя обязательно, потом, им за это попенять, Медведко, чтоб не пустить слезу, постарался свернуть с тропы обиды на более приятную тему. Очередь защищать крепость была у ватаги Медведка и он, про себя начал прикидывать, какую каверзу нападающим можно соорудить поутру. Если удастся вырвать часок-другой от домашних дел. Но и тут проклятый Огневик не дал ему покоя. Самодовольно рисуясь своим баском, звучащим совсем по взрослому, с невероятной наглостью и ехидством, он предложил (почему-то глядя при этом, только на Медведка): - Ане позабавиться нам ещё чуток! Пока родители нас по домам не разогнали.
Вообще-то, Медведко кузнечонку из-за голоса завидовал. Совсем немного, само собой. У него самого, голос был ещё по-мальчишечьи тонкий, хотя ростом он превосходил Огневика на целую ладонь. И сил имел побольше, в чём тот уже не раз имел возможность убедиться. Однако слышать этот басок сейчас, было свыше его сил.
- И что же ты предлагаешь делать? - немедленно ощетинился Медведко. Он и сам был не прочь ещё поиграть, но с Огневиком, особенно после сегодняшнего, готов был спорить по любому поводу. - Построить за полчаса новую крепость или махнуть в лес играть в прятки? Там как раз летучие рыси и волчьи стаи на охоту вышли. Голо-одные. Вот тебе обрадуются.
- Не-е. В лес идти уже поздно, - будто и не заметил Медведковой издёвки Огневик. По-прежнему глядя только на него, ответил кузнечонок. Возмутительно поучительным тоном, кстати. У Медведка жутко зачесались кулаки, если бы не обещание избегать драк, данное отцу... Тот меж тем продолжил: - Давайте лучше на речку махнём. Посоревнуемся, кто с саженного разбега дольше по льду проскользит.
- Ничего себе лучше. До промёрзшего участка не менее получаса бежать. Тем самым лесом. Нам потом за такую выходку так всыпят, до весны на лавку не присядешь.
- А я на луг и не предлагаю бежать. Что, у нас на околице реки нет? Там и поскользим.
- Там же ключи бьют, лёд тонкий, - удивился Медведко. Никогда они, выполняя наказы родителей, там зимой не играли. И летом, если к месту вспомнить, там не купались. Кому охота сгинуть попусту, пойти в услужение к водяному? - Отец, если узнает...
- А кто ж ему скажет? Или, ты привык обо всём сразу бежать и ябедничать? - нагло прервал Медведка Огневик. - Мы быстренько, скользнём по паре раз и домой. А если кто трусит, то может с бережка посмотреть, храбрецов криком поддержать.
- Я не трус! Пошли, посмотрим, кто из нас двоих дальше скользнёт.
Ох, и не хотелось идти на лёд Медведке. Будто кто ему в ухо нашептывал, что беда там может случиться. Но прислушиваться к своему внутреннему голосу он ещё не научился. Как и не ловиться на "слабо". Со времени перехода с женской половины, на которой мальчики воспитывались вместе с девочками до семи лет, на мужскую, он ни разу не нарушил отцовских запретов. Хотя, иногда, ох как хотелось. И вряд ли кто об этом узнал бы. Но настоящий воин должен уметь подчиняться приказам своих вождей. Однако сейчас, получив прямой вызов своего главного соперника, он не сомневался ни единого мига. Считая, что, не приняв этого вызова, он навсегда опозорится в глазах друзей.
До крутого берега Говорухи добежали всей толпой в пять минут. Ребята, и девчата пришедшие звать братьев домой, но увязавшиеся на речку вместе со всеми, ещё скатывались с высоты к урезу берега, когда спорщики вышли на гладкий, прозрачный лёд. Медведко не задумался даже, откуда на реке может быть оголённый лёд, если с неделю назад был снегопад, а мало-мальски сильных ветров с того времени не было? Стоило приглядеться к поверхности реки до и после участка, на который они вышли. Там река была белой от снега, а не стеклянно-блестящей. Но думать Медведке ещё предстояло научиться. Он уверенно зашагал по льду, отойдя на пару шагов дальше от берега, чем Огневик. Пусть все знают, что Медведко, сын вождя Владимира Хитрого и племянник великого героя Вратислава Молота, ни кого и ничего не боится!
Самые медлительные из ребят ещё мыкались по берегу, пытаясь найти место с наилучшим обзором, когда спорщики заняли место на старте. Медведко искоса глянул на соперника. Не только со злостью, но и с удивлением. Сам он был высоким для своего двенадцатилетнего возраста, худой и ещё по-мальчишески узкоплечий. Огневик проигрывал ему в росте, зато был широкоплечим, с объёмистой грудью и приличной мускулатурой. Но кому как не ему было знать, что сил у тощего Медведка никак не меньше, а даже и побольше, чем у него.
- На что он рассчитывает? - мелькнула в голове гордого сына вождя мысль. - Ведь будучи тяжелее, он наверняка проскользит меньше и проиграет. Без какого-то чуда ему соревнования не выиграть. Зачем тогда огород городить? Странно он себя ведёт. Непонятно.
Впрочем, времени на размышление, уже не было. Соревнование началось. Спорщики дружно, по счёту три от лучшего друга Медведки Галчонка, единственного, кроме них осмелившегося сойти с надёжного берега, оттолкнулись правыми ногами от скользкого льда. Медведко сразу же, на разгоне, обогнал соперника. Он так был уверен в победе, что не старался выскочить из собственной шкуры, делая последний толчок у ограничительной черты.
- Эх, жаль, унты не одел, они куда лучше скользят. Кто ж знал. А какая обувь у Огневика?
Медведко скосил глаза налево, но соперника рядом с собой не обнаружил. Пришлось повернуть голову. Огневик отстал на несколько шагов и, почему-то, съехал с прямой, здорово сдав влево, к берегу. Обдумать странное поведение соперника Медведко не успел. Под ним громко, просто оглушительно громко, затрещал лёд. Ничего предпринять, чтоб не провалиться, он не успел. По льду во все стороны от него зазмеились трещины, ещё секунду назад твёрдая поверхность под ним стала вдруг зыбкой, и он обрушился в открывшуюся перед ним полынью.
Ухнул Медведко под воду с головой. Говоруха в этом месте была узка, но глубока. До дна, как бы не две сажени. Ему хватило бы, более чем, и одной.
- Дядя Вратислав прошёлся бы по дну до берега, играючи, ломая по пути лёд руками, - всплыла вдруг у Медведки мысль. Но в его положении надо было не прикидывать, чтоб на его месте сделал великий герой, а всплывать самому. Спасать свою жизнь. Никому он потом не признался, что в первые мгновения от страха буквально оцепенел, будто околдованный злым колдуном. Не мог пошевелить и пальцем. К счастью, он перед вынужденным нырком невольно вздохнул и задержал дыхание, поэтому не нахлебался холодной воды сразу же по погружению.
- Вот и всё, не видать мне больше мамочки. Не цеплять к поясу меча.
И такая обида его взяла, что оцепенение пропало, будто его и не было. Он сразу отчаянно заработал ногами и руками, пытаясь не допустить слишком глубокого погружения. - Главная опасность - быть затянутым под лёд! - вспомнил он наставления отца.
Оттолкнувшись-таки от дна одной ногой ("глубоко погрузился? небольшая глубина?"), он сам смахнул с головы треух, чтоб лучше видеть, куда всплывать. Однако, прозрачный лёд просвечивался, и заметить полынью ему удалось не сразу. Поначалу он врезался лбом в лёд, не почувствовав при этом никакой боли. Грудь уже требовала глотка воздуха, быстро набравшиеся воды полушубок и валенки тянули на дно, открывая мозги для приступа паники. Дикой, вытесняющей всё мысли.
- Конец!
Тем не менее, Медведко не собирался так легко сдаваться. Невероятным волевым усилием он прогнал прочь панику, и продолжил бороться за жизнь. Краем глаза он заметил более светлый фон льда справа от себя и рванул из последних сил туда. И вынырнул!!! Пусть, даже здорово рассадив лоб, об неожиданно острую кромку льда. - Какое же это счастье - дышать вволю!
Первым, что он увидел, было лицо Огневика. Белое как снег, со ставшими вдруг заметными и издали, не смотря на зиму, конопушками. Кузнецов сын стоял на берегу ближе всех к покрывавшему реку льду и внимательнейшим образом всматривался как раз в то место, где вынырнул Медведко. Ребята встретились взглядами, и Медведко сразу понял, что приглашение на лёд было не случайным.
- Он нарочно меня на лёд заманил! Чтоб погубить, - сориентировался Медведко. - Да ничего у него не получится. Назло ему вылезу из реки и сразу набью ему морду.
Да вот беда, пообещать оказалось намного легче, чем выполнить это обещание. Пусть и не произнесённое вслух. При его попытке выскочить из воды, длинная, но узкая полоска льда, с краю, обломилась, и он соскользнул обратно в воду. К счастью, не так глубоко, как в первый раз. Попытавшись опереться подальше от хрупкого ледяного края, Медведко обнаружил, что, таким образом, опираясь на вытянутые вперёд руки, он из воды выбраться, не может. Не хватает сил. А на скользком и ровном льду уцепиться и подтянуться было не за что. Да и намокшие, резко потяжелевшие, полушубок и валенки сильно мешали. Сделав пару безуспешных попыток, ещё раз обломав краешек льда, понял, что таким образом ему не выбраться.
- Эх, жаль, что ломается лёд совсем по чуть-чуть. А то, обломал бы лёд до берега и спокойно на него вышел.
Впрочем, предаваться мечтаниям было не время и не место. Валенки и полушубок становились не просто тяжёлыми, а неподъёмными. Будто кто в карманы полушубка по булаве подложил. Богатырской. Да, в придачу, стельки в валенках свинцовыми подменил. Надо было срочно от них избавляться. Побарахтав ногами, Медведко сбросил валенки на дно.
- Пусть в них раки греются.
Но стремление снять полушубок чуть не кончилась для него печально. Во время этой попытки он опять погрузился в воду. И вынырнул, пожалуй, с большим трудом, чем в первый раз. Так и не сняв проклятой одёжки. Цепляясь за льдину, он обнаружил, что не чувствует кисти рук. Впервые со времени первого треска ломающегося льда, пожалуй, Медведко растерялся. Не понятно, что ему надо было делать, что бы выбраться из воды. Даже в этот момент ему и голову не пришло звать на помощь. Он спасался сам. Сыну вождя, племяннику величайшего из героев, стыдно просить помощи. Какой тогда из него воин будет? Весьма занятый, он за это время только раз-то и посмотрел на берег. В глаз предателя Огневика. - Надо спасаться самому, - считал Медведко. Да как это сделать?
Медведко завис, судорожно цепляясь за лёд непослушными, негнущимися руками. Даже такое, вроде бы лёгкое дело давалось ему с огромным трудом. Какая-то сила тянула его на дно.
- Уж не водяной ли пробудился? Или, русалка, какая балует? - потихоньку съезжая вниз, гадал Медведко. Помня о мучительном выныривании после попытки снять полушубок, он не решался предпринять ещё одно такое усилие. А что можно сделать в его положении ещё, не знал. Посему, когда его тягостные раздумья прервало шевеление левой руки, он удивился. Рука, вдруг, без его стараний, потянулась к берегу, от воды. Медведко с большим трудом открыл левый глаз, правый давно затёк кровью из разбитого лба и не раскрывался совсем. Руку его держал Галчонок, распластавшийся на льду.
- С ума парень сошёл! - вяло удивился без пяти минут утопленник, - как он думает меня тащить, при его скудных силёнках?
Тем не менее, выяснилось, что друг заранее обдумал и эту сторону спасения. Галчонок не тащил его. Он только вцепился в рукав друга, как гном в кусок золота. Не вырвешь ни какими силами. А тащили их обоих все другие ребята. За связанные кушаки, привязанные к поясу Галчонка. Сообразив, наконец, что его пытаются спасти, Медведко из себя героя-недотрогу разыгрывать не стал. Зашевелил, как мог, ногами, стал отталкиваться ото льда правой рукой. И медленно-медленно, будто растущий из жёлудя дубок, стал выбираться на лёд. К друзьям, не бросившим его в беде. К жизни.
Непонятно где, когда и было ли вообще.
Медведко то ли летел, то ли плыл в чём-то жарком и плотном. Похожем на недавно сваренный, не совсем остывший кисель из синеклюковки, только прозрачнее. Скорее, всё-таки, плыл. Крыльев у него не было, рыбы вокруг наблюдались. Плыл куда-то по очень важному делу, о котором так потом и не вспомнил. Непонятно, правда, как он в воде умудрялся дышать? Жабры вырастил? Вынырнуть, чтобы вздохнуть, он, за весь сон, не пробовал ни разу. Но, кто же вспоминает о таких мелочах во сне?
Вокруг сновали яркие, в жизни таких не видывал, рыбки и всяческие чудные существа. Порой самых удивительных и причудливых форм. За свои двенадцать лет (ну, почти двенадцать, до дня рождения всего полтора месяца осталось) Медведко в глаза моря не видел и о его обитателях имел самые смутные сведения. Из морских обитателей ему до этого довелось встречать два-три вида рыб, которых привозили в Кремлёвку сушёными или копчёными. Среди них, от речных сильно отличалась только одна, здоровенная, плоская, с глазами на макушке. Поэтому, увиденные во сне рыба-игла и огромный, с него самого ростом, морской конёк врезались ему в память. В последствии, он не раз, с большим успехом рассказывал об этом своём сне, со всеми деталями, которые смог вспомнить. Неизменно вызывая у родственников и одноплеменников реакцию типа: "Надо же, какая чушь может во время горячки померещится".
Постепенно вода, в которой он плыл, стала темнеть и менять оттенок, не становясь при этом менее прозрачной. Диковинные существа и красивые как бабочки, нет, более красивые, чем бабочки, рыбки исчезли. Вокруг него закружили в хороводе совсем другие рыбы. Все с плоской мордой, огромной, плотно усаженной странными треугольными зубами, пастью. Страшненькие, прямо скажем, рыбки. Отвратней щук и сомов. Впрочем, кружа вокруг Медведки, они благоразумно к нему не приближались, держались на порядочном расстоянии. Видно знали, что ему не нравятся и вблизи он их не потерпит. Присматривая за ними в полглаза, он продолжал свой, одному ему, тому, из сна, ведомый путь.
Кажется, где-то в это месте сна Медведко заметил, во что он одет в этом путешествии. Всего его покрывала блестящая, будто бы серебряная, но он точно знал - не серебряная, кольчуга. Не привычная железная рубаха, а одновременно, рубаха-штаны. Слово и само понятие: "комбинезон" ему в тот момент известны не были. Как естественные, он воспринял во сне, смахивающие на лягушечьи, с огромными ластами, свои ступни ног. Потом, выздоравливая, он долго прикидывал, как можно ходить по земле с такими ступнями? И только через несколько месяцев, ему пришло в голову, что Медведко из сна ноги имел нормальные, а ласты надел, как и кольчугу.
Окружающий мир из синего, стал фиолетовым, по-прежнему не утрачивая прозрачности. Зубастые его спутницы стали постепенно сужать и убыстрять свой зловещий хоровод вокруг него, не теряя, впрочем, осторожности. Медведко понял, непонятно, по каким приметам, что прибыл туда, куда стремился попасть. Повертев головой, он обнаружил хозяина этого места. Раньше он никогда не слышал о существовании хоть кого-то похожего. Не говоря уж о том, чтобы видеть. До этого сна Медведко и вообразить такое чудище не мог.
Оно было фиолетовым, в цвет воды. С мешкообразным туловищем, сразу видно, здоровенным. С целой кучей, поболе полудюжины, если не вся дюжина, невероятно гибких, гнущихся во все стороны (без костей, что ли?) рук, торчащих спереди. Или ног, пальцев, вроде видно не было? Ну, в общем, лап, водяной его забери. Если водяной осмелится к такому чуду подплыть. Ещё не известно, кто кого поборет. Посредине постоянно шевелящихся лап иногда проглядывал здоровенный, наподобие совиного, чёрный клюв. Всем клювам клюв. Таким не раковины морские, сундуки, обитые железом вскрывать. Во! Интересно, почему нигде, если это было море, не было видно раковин? Даже у самого Медведка была парочка, подарок от гостей отца. Таких в Кремлёвке ни у кого не было. Большущие, крупнее папиного кулака, а он у него здоровенный, причудливо закрученные, с многочисленными рогами-колючками по краю, многоцветные. Краси-и-вые... Они их специально для меня, его сына, привезли. Откуда-то с юга. У лужанских... то есть, бывших лужанских берегов таких не было. Ничего, Вот подрасту, соберёт папа рать, и отвоюем мы, лужане, свою землю у поганых людоедов. Давно, кстати, их не видал. Слямзил что ли кто? Сбоку на Медведка, того, из сна, смотрел огромный, в трактирный поднос глазище чудища. Аж мороз по коже, не смотря на жару вокруг.
Медведко (из сна) остановился, видно понимая, что с таким чудищем ему не справиться. То потаращилось на Медведка немного, рассматривая его, а потом взмахнуло одной из своих рук-ног. По этому взмаху одна из круживших рыбин, разинув зубастую пасть, ринулась на Медведка. Да не того напала! Медведко и во сне трусом не был. Выждал немного, да взмахнул сам рукой, а в ней меч откуда-то появился. Длинный, узкий, огненно-красный. Будто сотканный из лучей заходящего солнца. Вовремя взмахнул, меч рассёк голову рыбины почти посредине, не менее чем на пол-аршииа. Той сразу конец настал. Медведко быстро-быстро заработал ластами, удобная, оказывается вещь, уходя вверх и в право, чтобы не столкнуться с телом, уже мёртвой, но продолжавшей двигаться из-за разгона рыбы. Её рана от удара мечём, поначалу выглядевшая как тонкая полоска, разошлась, точно она открыла огромную пасть не поперёк, а вдоль головы. И только после этого рыбина начала медленно тонуть, испуская напоследок из раны целое облако крови.
Медведко из сна продолжал быстро отплывать от места схватки. Видно знал, что делал. Другие плоскомордные зубастые твари прекратив свой бешеный хоровод вокруг него, ринулись на убитую товарку и ни мгновеньем не задумавшись, стали рвать её на куски. Да с такой жадностью, что-то и дело стали выхватывать куски мяса из других своих товарок. Большой вопрос, спасла бы Медведка кольчуга, попади он в эту сумасшедшую кутерьму. Очень хорошо, что они про него забыли.
Тогда чудище, видно недовольное развитием событий, ещё раз взмахнуло своей лапой. Рядом с ним образовалась ещё одна зубастая рыбина. Намного, раза в три или четыре более крупная, чем рвавшие друг дружку твари. Но, хотите верьте, хотите нет, не с плоской, а похожей на молот мордой. С глазами по бокам. И эта жуткая рыбина направилась прямо к нему. Медведко из сна драться с ней не захотел, рванул вверх.
Медведко открыл глаза, и некоторое время не мог понять, где находится. Голова была тяжёлой, будто её кто свинцом залил. Странные звуки, раздражавшие слух, он через полминуты опознал как собственное дыхание. Громкое, со всхлипами, однако всё равно не дающее лёгким достаточного количества кислорода. Сумев, наконец, сфокусировать зрение, он увидел над собой ровную, разве что с меленькими бугорками и ямками, белую поверхность, покрытую кое-где чёрточками. И чем-то эта картина была ему знакома. Причём очень хорошо. Только чем?
- Если я утонул, то почему теплом снизу так греет? И, как я могу тогда дышать? Подо льдом ведь не воздух, а вода, сам недавно убедился. Странно и то, что цвет как у старого снега, а трещины по нему, как по льду. Фу, ты нечистый, это же побеленный мамой ещё прошлой весной потолок нашей хаты! Значит тепло от печи идёт. А где, интересно, все остальные?
Медведко попытался сесть. Но смог только приподнять голову и шею. Далее силы покинули его вместе с сознанием. Сон про своё удивительное подводное путешествие он, тем не менее, запомнил. Разнообразные сны, в основном, судя по обрывкам воспоминаний, снились ему и до, и после этого. Но полностью он запомнил только ещё один сон.
У того самого места, где он чуть было, не утонул, стоял ненавистный Огневик. Чтоб его, гада подколодного, водяной к себе забрал. Давно видно стоял, ждал кого-то. Судя по его вытанцовыванию ногами, да обхлопыванию себя руками, на дворе был добрый морозец. Наблюдавший это как бы со стороны Медведко мстительно подумал: - Так ему, предателю и надо! Чтоб у него все руки и ноги поотмораживались и отвалились!
Тут Огневик встрепенулся, развернулся в обратную сторону и потопал вдоль берега Говорухи. На речной лёд, он, даже у берега, становиться боялся. Идти далеко ему не пришлось. Уже через десяток шагов он встретился с, удивительное дело, дядей Вратиславом, и сразу же зачастил ему что-то рассказывать. Поражённого Медведка очень заинтересовало, о чём же они могут говорить, и он подлетел к ним поближе. Вдруг поблизости, он их не только видеть, но и слышать будет?
Ничего подслушать ему не удалось. Дядя Вратислав сторожко оглянулся, внимательно зыркнув и прямо на Медведка. У мальчишки душа в пятки ушла, хотя никаких пяток сейчас с ним не было. Одна душа. Ох, и злое лицо было у народного героя. Страшное. Видно именно с таким лицом он под Новым Кремлём полканов бил, а в Подгорье гномов крушил. Но бестелесного Медведка он не заметил. Не дослушав, судя по виноватому выражению Огневичьей рожи, его оправданий, Вратислав снял с правой руки рукавицу и молниеносным ударом костяшек пальцев в лоб, сшиб кузнечонка на снег. Ещё раз оглядевшись, дядя легко, как пушинку, поднял мальчишку и, сделав несколько шагов по льду, резко бросил его на затянувший полынью от падения Медведки тонкий лёд.
Ничего не услышал Медведко и в этот раз. Да и что там было слышать? Брошенное могучими руками тело Огневика, легко проломив всегда хрупкий в этом месте лёд, как грузило ушло в воду. Наверное, Огневик утонул, так и не придя в сознание. Дядя ещё раз огляделся, чуть задержав взгляд на Медведке, которого от этого, совершенно не родственного взгляда обдало холодом, но всё же его не увидел. После чего неспешно направился по берегу реки в сторону Злой чаши. Очень неприятный вид был у него. К такому Вратиславу, Медведко на руки точно не полез бы. Неправильный в этом сне был дядя. Не такой, к каким привык его видеть Медведко. В последний момент сна он заметил, что уходивший прочь богатырь обут в валенки. Настоящий Вратислав их никогда не носил.
Кремлёвка, 129 год от Исхода, лютый.
Здесь Медведко проснулся, но ещё некоторое время оставался под впечатлением сна.
- Хорошо, что это не мой дядя. Огневика, конечно, надо утопить, как слепого кутёнка. Смерть как раз по нему. Но нельзя это делать, словно тать в ночи. Даже этот гадёныш имеет право на публичную казнь. Заодно, помучился бы, предатель, перед смертью. Да и дядя смотрелся со стороны... не как великий герой.
Мысли в голове Медведки ворочались медленно, точно мельничные жернова от слабого ветра. Вроде, даже скрип слышен. Обычного для него желания вскочить сразу после выныривания из сна, не было и в помине. Во всём теле ощущалась слабость, словно он вчера весь день косил, а потом, в ночном, лошадей стерёг.
- Да сейчас же зима! - вспомнил он, - до косьбы и ночного, о-го-го, сколько времени осталось. Заболел, наверное.
Медведко открыл глаза и увидел родное мамино лицо. Почему-то осунувшееся, похудевшее, с встревоженными, уставшими глазами. Заметив, что он проснулся, мама неожиданно для него сморщилась и заплакала.
Крупные слёзы появлялись из уголков маминых глаз и, прочертив мокрые дорожки по её щекам, падали вниз. Медведко растерялся. Ему непонятна была мамина тирада, посвящённая его пробуждению.
- Откуда все эти переживания? И почему очнулся, а не проснулся?
А уж мамины слёзы... На его памяти гордая дочь вождя пригорян и старшая жена вождя луговичей позволила себе плакать только один раз. На поминках по младшей дружине, почти полностью полегшей под Красным Утёсом, столицей пригорян. В битве, где герой сражения с полканами под Новым Кремлём Вратислав (родной дядя, младший брат отца Медведки, между прочим), возглавлявший войско славов, в который раз снискал великую славу, в дребезги разбив, полностью, уничтожил войско закованных в непробиваемые стальные доспехи злобных карликов.
- Но тогда же погибло множество молодых луговичей, а сейчас, вроде, никто не погиб, - удивился он про себя. - Мамочка, ты чего? Ты зачем плачешь? Случилось что-то плохое?
- Нет, сыночек. Это я от радости плачу, не обращай внимания. Теперь всё будет хорошо.
- Разве от радости плачут? Так не бывает.
- Бывает, дитятко, бывает. От большой радости и умереть можно. Старые или больные люди, иногда, большой радости вынести не могут.
- Не надо умирать, мамочка, - испугался Медведко.
- Не буду, сыночек. Теперь, уж точно не буду, - улыбнулась, наконец, сквозь слёзы мама. - Не беспокойся. Я ведь ещё не старая.
Медведко имел по этому поводу серьёзные сомнения. Он знал, что уже исполнилось аж тридцать лет. С его точки зрения, это если не старость, то что-то близкое к ней. И болезни у мамы были. По крайней мере, одна, мешавшая ей иметь других детей. Папа даже был вынужден из-за этого взять двух младших жён, которые родили ему двух дочек. Забавных малышек, то и дело начинающих плакать по пустякам. Девчонки, что с них взять. Однако, вслух о своих сомнениях он распространяться не стал. Так, ненароком, можно и обидеть маму, а у неё и без того глаза на мокром месте. С чего, интересно? Во время всех этих колебаний, он почувствовал, что у него очень сильно пересохло горло. Мама, словно мысли подслушивала, тут же спросила: - Пить не хочешь, сынок?
- Хочу. Только не молоко с пенками.
- Нет-нет. Настойка на травах с мёдом.
- Ну, давай, - он попытался приподняться и с удивлением обнаружил, что его собственная голова, жуть какая тяжёлая, а мышцы, почему-то вялые, слабые и не послушные. Мама, как знала, что у него возникнут проблемы, успела подсунуть свою прохладную ладошку ему под голову и помогла её приподнять. От чего дурная башка вдруг закружилась, всё тело охватила слабость. Захотелось лечь обратно и закрыть глаза. Он, всё-таки, попил из маминых рук душистой, сладкой, но с горчинкой тёплой настойки. После чего лёг (не поддерживай его мама, рухнул бы), закрыл глаза и уже засыпая, пробормотал: - Не надо плакать, мамочка. При радости смеяться надо, а не плакать.
* * *
До этого случая, Медведко болел редко, легко, быстро выздоравливал. В этот раз всё было не так. Только на третий день, после первого возвращения в сознание, мама, ему рассказала, что он провалялся в забытьи более месяца. Многие уж и не чаяли, что он выздоровеет.
- Если бы не Ведун, кто знает, чтобы случилось, - вздохнула мама, - это он тебя из навьего царства вырвал. Всегда помни об этом.
Первые дни с начала выздоровления, Медведко проводил однообразно. Просыпался, пил настойку, ел сладкую кашку, с какими-то незнакомыми добавлениями (потом узнал, что питание во время беспамятства и выздоровления осуществлялось либо Ведуном, либо по его прямым указаниям), засыпал. В колдовских ведуньих настойках содержалось, среди прочего, и сильное снотворное. Видел он за это время, только маму и няньку.
Через неделю Ведун разрешил ему пободрствовать подольше. Медведко, наконец, увидел и мужские лица. Отца, в бороде и шевелюре которого, он заметил прибавление седых волос, и самого Ведуна. Чувствовал себя Медведко в этот раз куда лучше. Голова не болела и от слабости не кружилась. Смог даже поучаствовать в общей беседе.
- Будем надеяться, что болезнь пройдёт как ночной кошмар, - сказала мама в ответ отцу, выразившему шутливое неудовольствие Медведке, что он позволяет себе болеть подолгу.
- А я недавно сразу два сна видел, - похвастался он. И рассказал внимательно слушавшим его взрослым запомнившиеся сны.
Первый вызвал у всех неподдельный интерес, а Ведун, неожиданно для Медведки, заявил, что описанные им существа обитают-таки в морях, только не у берега занятого морянами, а южнее. И сон, видимо, ниспослан каким-то из богов. Но что он означает, пока неясно. Во время же пересказа второго сна, про утопление противного Огневика дядей Вратиславом, все вдруг замолкли и начали переглядываться. Молчание после рассказа прервал отец, бросивший Ведуну: - Ты тоже думаешь, что топил он его не из мести?
- Конечно. Заметал следы.
- Жаль нельзя найти покойника и отдать родителям. У Вратислава здорово бы убавилось сторонников.
- Почему, нельзя? В том месте приличное течение, но через три версты река резко мелеет и делает поворот. Тело, скорее всего там и застряло. Можно поискать.
- Э, вы чего, Огневика в реке искать собираетесь, что ли? - растерялся Медведко. Я же вам сон рассказал, гадёныш Огневик, небось, дома сидит.
- Огневик пропал на следующий день после твоего спасения из проруби, - серьёзно, как взрослому, ответил ему Ведун, - и я никак не мог определить, куда он делся. Его скрывала от меня какая-то волшба. Теперь попробую поискать в реке.
- Вы, чё, считаете, что великий герой мог утопить как кутёнка, какого-то мальчишку? - захлебнулся воздухом поражённый Медведка. - Я-то, жив остался. Зачем бы дяде руки пачкать такой местью? Выпороть поганца, чтоб подольше сесть не мог, а топить... не по-людски это.
- Прекратите этот разговор! - голос мамы звенел набатной медью. - У него и на обычную болтовню сил ещё нет, а вы...
- Прости милая, увлеклись, - сразу согласился с супругой отец. И, уже обращаясь к Медведке, пообещал: - Я тебе обо всём расскажу, но попозже, когда выздоровеешь. А то, видишь, мама наша гневается. И правильно, между прочим, делает. Так что выздоравливай побыстрее.
Спешно попрощавшись, отец и Ведун ушли. Медведко, засобиравшийся было поспорить, почувствовал опять проклятущую слабость и заводить дебаты не стал. Поел, попил и мгновенно заснул.
Своё слово отец выполнил. На памяти Медведка он всегда, во всех случаях, держал слово. Ни разу, чтобы ни случилось, от него не отказался. И его к этому приучал.
- Другое дело, - поучал он - что словом нельзя разбрасываться. Давать его часто нельзя, вес у него не тот будет. А скользкому человечешке, можно хитро дать слово. Чтоб если самому надо - выполнить, а если не надо, иметь повод отказаться.
Его не случайно Владимиром Хитрым прозвали, умел он это делать. У Медведка такие фокусы пока не получались. Да и душа его к ним не лежала. Медведко всегда накрепко запоминал наставления отца, но добавка о "хитрых" клятвах никогда не вошла в его привычки. Не осмеливаясь спорить, он, в порыве детского максимализма, про себя решил, что сам всегда будет говорить правду и только правду. Вспомнив о некоторых собственных шалостях, тут же сделал оговорку о необязательности вываливать всю правду. Такие приставки к имени, как Храбрый или Неустрашимый ещё долго ему нравились куда больше, чем Хитрый.
Однако, произошёл разговор, изменивший Медведка не менее болезни, произошёл много позже. Когда мама разрешила. Не получилось в этот раз быстрого выздоровления. Да и медленное было таким медленным, что любая улитка, по сравнению с ним, гляделась борзой на охоте. Болезнь отступала не шагами, а медленными шажками, то и дело, норовя отвоевать назад, всё, что уступила. Пришлось ему даже имя сменить. Превратился он из Медведки в Заморыша. Какой бледного из тощего, ветром качаемого задохлика, Медведко? Может и болячки к Заморышу меньше цепляться будут, им ведь побольше сил высосать хочется. А какие силы могут быть у Заморыша? Видимость одна. Только и переименование, детских имён-то у человека может быть много, как и взрослых прозвищ, помогало слабо.
Кремлёвка, дом и двор Владимира Хитрого
Весь 129 и начало 130 годов от Исхода.
Тяжело начинать жизнь заново. Пусть ты до этого прожил всего лишь неполных двенадцать лет. Всё делать совсем по иному, не так, как привык. Или, делать всё совершенно другое, совсем не то, что хочется. Начинать, сменив даже имя.
- Заморыш. Действительно, имя, куда более подходящее теперь для меня. Бледного, как гриб-поганка, медлительного как недокормленная улитка (или, перекормленная? - Заморыш засомневался, какая из них медлительнее, - в общем, самая медленная), слабого как дед, умирающий от старости. Хлюпика.
Мир Медведки был безграничен. Точнее, он воспринимал его как безграничный, потому как в реальности, естественно, ему было разрешено передвигаться в строго очерченном пространстве. Но у него не было ни малейшего сомнения, что по мере взросления (ох, быстрей бы!), он сможет путешествовать в самые отдалённые места. И он весьма интересовался новостями со всех сторон. А в Пригорье мама, с ним, конечно (попробовала бы она его не взять!), собирались ехать в ближайшее время. Они начали уже обговаривать подарки для пригорской родни. Не судилось.
Мир Заморыша, поначалу, был ограничен размерами комнаты, в которой он очнулся. И в первые дни у него не было сил на интерес к миру внешнему. Да и времени, тоже. Ведун приказал поить его укрепляюще-усыпляющими настойками, так что первую неделю после пробуждения от беспамятства, он почти всё время спал. Очнувшись от своего нездорового сна, он всегда видел родные лица мамы или няни. Когда же Ведун перестал усыплять его сразу по пробуждению, возникла проблема БОЛЬШОЙ СКУКИ. Энергичный, непоседливый Медведко сидеть-лежать на одном месте не любил. Разве что, мог задержаться, заслушавшись рассказов о походах и битвах. Особенно, об потрясающих, впору только богам, по крайне мере, полубогам, подвигах своего родного дяди, великого героя, Необоримого Вратислава.
Однако, не очень-то подпускавшие к его постели других людей, мама и няня говорить о войне не любили. Да и что они о ней могли знать? Женщины. К дяде же, к величайшему удивлению мальчика, обе относились очень плохо. Как к врагу. Мама, по-родственному дипломатично, переводила разговор на другую тему, но только совсем глупый не заметил бы, как ей неприятно вспоминать даже, о знаменитом родственнике. Нянюшка же, казавшаяся ему всегда доброй и ласковой, иначе как "Кровожадный пёс" или "Бешенный бык", его не называла. Тщетными оказались попытки Заморыша, объяснить ей всё величие подвигов Вратислава, к которым чувствовал себя, пусть совсем чуточку, причастным. Как близкий родственник. Но няня нечленораздельно шипела, махала руками, а раз даже сплюнула. В доме!
Да и папа, родной брат, между прочим, говорить о Вратиславе не захотел. Попросил подождать с этим разговором. Он теперь подсаживался к постели сына каждый вечер, и они много говорили о самых разных вещах. Как равные разговаривали. Ну, почти как равные. Вот с папой можно было поговорить и ратном деле. Знаменитый своими воинскими хитростями, он объяснял сыну, когда стоит набрасываться на врага, а когда лучше уклониться от схватки. Учил премудростям жизни и войны. Мальчик ждал этих разговоров весь день.
- Сегодня давай поговорим об умении вовремя отступить.
- А не стыдно ли уступать врагу? Разве не лучше упереться и отбить недруга?
- Нет, сынку. Вот представь, друзья пошли на охоту, а ты остался охранять лесную избушку, где девчата готовят обед. Одного. А тут вдруг, запомни, умный всегда старается напасть неожиданно, из лесу выскочил здоровенный, вроде меня, мужик с топором. Явно тать. Что ты будешь делать?
- Схвачу дрын и постараюсь прогнать его, - не замедлил с ответом мальчик.
- Очень храбрый поступок. И ещё более глупый. Подумай, ты сейчас крепкого мужчину в бою осилить сможешь?
Заморыш открыл рот, чтоб, не задумываясь, ответить, но, подержав его немного в открытом состоянии, закрыл. Осознал, что, действительно, глупо перед папой, знающим его как облупленного, так нагло хвастаться. С тяжёлым вздохом признал: - Не, наверное, не смогу.
- И, всё равно полезешь в драку?
- А как же! Я ж не трус!
- Да никто и не сомневается, что ты у нас храбрец. Причём, получается, безответственный. Тать тебя сметёт как игральные кости со стола. А потом пойдёт обижать девчат, охранять которых тебе доверили. И какой им толк от твоей храбрости, если ты валяешься мёртвым на траве, а тать делает с ними, что хочет? Тебе что поручили, девочек охранять или храбро умереть?
Заморыш глубоко задумался. Самый сильный среди сверстников, имея за спиной ТАКИХ отца и дядю, он отступать, не привык.
- А что же мне тогда делать? Не могу же я бросить девчат и убежать? Кем я тогда буду и зачем мне жить после такого?
- Думать! Всегда и везде, прежде всего надо думать. Бросать своих - действительно, поступок стыдный, горше честной смерти. Но и умирать в заведомо безнадёжном бою, дело бессмысленное. Значит, надо найти способ спасти подопечных. Победить. Если уж не будет другого способа, то и ценой своей жизни.
- А как?
- Вот и подумай до завтра. Вместе и обсудим, что ты за сутки надумаешь.
Об играх с друзьями пришлось забыть, если не навсегда, то на очень долгий срок. Да и какие к демонам игры, если ходить толком не можешь! Поначалу друзей к нему и не допускали, слишком уж он был болен. Приветы от них только передавали. Когда Ведун с мамой, наконец-то, смилостивились, то... лучше бы не разрешали. Первый же визит оказался последним на несколько месяцев. Уж очень не понравилось Заморышу, как смотрели на него друзья-товарищи. В их взглядах, он уловил не столько сочувствие попавшему в беду товарищу, сколько жалящую хуже острого копья, жалость.
- Чего меня жалеть!? Я, что, калека безногий?! - распалялся он от возмущения про себя. - К лету выздоровею и опять сильнее всех буду. Чего они так?
К тому же, на него совсем уж неприятное впечатление произвели пришедшие с ребятами девчата. Они так и не подошли к нему за всё время посещения, так и простояли, перешептываясь, ближе скорее к двери, чем к нему.
- И глядели они, не жалостливо даже, а... трудно выразить словами. Будто на необыкновенную, редкостную гадину. Страшную, противную, но тем и интересную. Я им что, змей заморский или червяк слизистый?
Опыт общения с девочками у мальчика был во много раз меньший, чем с ребятами. Возраст, когда начинает неудержимо тянуть к противоположенному полу, у него ещё не наступил. И быть объектом ТАКОГО интереса ему категорически не понравилось. Вне зависимости оттого, что, им в глупые головы (женщины же) взбрело.
- Померещилось. Точно померещилось. С чего им меня пугаться? Выгляжу я, конечно, не ахти как. Прямо скажем, паршиво выгляжу. Тощий, бледный квёлый, краше в гроб кладут. А раз слабый, значит - не опасный. Мне, ведь, в таком состоянии и таракана не одолеть, - по вполне мужской логике сделал он заключение. Естественно, из-за присутствия женщин, пусть и малолетних, совершенно неверное.
Осадок от встречи с друзьями, (даже с Галчонком и Трегубом!) был настолько тяжёлый, что он сам попросил маму больше друзей, пока он не выздоровеет, не пускать. И мама к его словам охотно прислушалась. Вероятно напрасно, так как испуг в девчачьих глазах Заморышу не померещился. Однако, слухи, его вызвавшие, дошли до него только летом. Родители, узнавшие о них своевременно, недооценили их вредоносность.
В последствии Заморыш узнал, что одновременное прояснение ситуации с Вратиславом для него, и гибелью Огневика для Кузнецов, запланировал Ведун. Он же и активно в ней участвовал, хотя не принадлежал ни к Кузнецам, ни к Брониславовичам. Странное, если не сказать сильнее, отношение родных к боготворимому им дяде, чрезвычайно тревожило Заморыша, вносило дополнительный разлад в его и без того плохое самочувствие. Однако, когда одним, совсем не прекрасным утром ему сообщили, что скоро придут Кузнецы и он узнает, почему его семья изменила отношение к Вратиславу, никакой радости по этому поводу он не ощутил. Наоборот, сердце у него, неожиданно дало сбой, предчувствуя беду. Его, даже в жар бросило. Хорошо, что не стали говорить заранее, вечером. Наверняка бы заснуть не смог.
От Кузнецов на встречу пришли трое. Первым появился в светлице отец Огневика Стан. К стоявшим невдалеке от входа родителям Заморыша он подходить для приветствия не стал. Буркнув что-то себе под нос и кивнув, он сразу прошёл к лавке, у стола, сев в самый дальний её конец. Был он смугл, немногим выше среднего роста, но имел широченные плечи, бочкообразную грудь, огромные мышцы. Заморышу показалось, что от его тяжёлых шагов подрагивает лавка под его собственным задом. Лицо у Стана было мрачное, а единственный взгляд, брошенный им на Заморыша, не предвещал мальчику ничего доброго.
Вторым зашёл отец Стана, дед Огневика, Смысл. Пальца на три повыше сына, не уступающий ему шириной плеч, но менее массивный. На таком же смуглом, как у сына лице не было заметно ни злости, ни раздражения. Скорее, выражение лица было сосредоточенным. Первым делом он подошёл к Владимиру и Велимировне, уважительно поприветствовал их, спросил о здоровье. Вошедшая сразу за ним Кузнечиха, несуразно маленькая и тощая, по сравнению с сыном и мужем, разводить дипломатические политесы не пожелала, сразу проскользнула к столу и села рядом с сыном. Знаменитая на всю округу ведьма, о проделках и невероятных возможностях которой Заморыш наслушался немало жутких историй. В подтверждение их правдивости, на него от неё повеяло дикой злобой и большой опасностью. Задержавшийся возле хозяев Смысл сел рядом с ней. Напротив уселись Ведун, Владимир и Велимировна. Папа был одет так же просто, как и гости, в белую рубаху и чёрные порты. Про Ведуна, и говорить нечего, как всегда был в каком-то странном многокарманном тряпье. Только мама была одета нарядно. В красивую, с кружевами, кофту, шёлковую юбку, с ожерельем из блестящих красных камней на шее и с золотыми кольцами-перстнями на пальцах.
Заморыш, по настоянию Ведуна, сидел в сторонке, на отдельной лавочке, чему в данный момент радовался. Лестно, конечно, было бы посидеть за одним столом с уважаемыми людьми при решении серьёзного дела, но уж очень напряжённой там была атмосфера. В сторонке, на лавочке у печки, было не в пример спокойней.
Правила вежливости требовали долгой, неспешной беседы о пустяках прежде, чем начнётся разговор на важную тему. Ведун на эти правила плюнул, впрочем, как и первыми, нарушившие эти правила, Кузнечиха с сыном.
- Хотите знать, как погиб ваш Огневик?
- Значит, не случайно ты его в реке нашёл? - ядовитым, как укус горной гадюки голосом прошипела Кузнечиха. - Знал, где искать надо? И от кого же?
- Случайно? Я в случайности не верю. Совсем. Всё в этом мире предопределено. Богами ли, судьбой, которая и над богами властна. А об убийстве Огневика, мне рассказал присутствующий здесь человек.
- Кто?!! - тихо проревел Стан, мгновенно собравшись в тугой, готовый немедленно распрямиться, комок мышц. Заморыш потом долго ломал голову, как могут совместиться понятия "тихо" и "проревел"? Но, вот, совместились как-то. Стан не кричал, но в его голосе было столько силы и боли, что замены слову "проревел" Заморыш найти не смог. Правда, надо отметить, что словарный запас у него, на тот момент, был не из богатых.
- Заморыш, то есть, Медведко.
- Как, Медведко? - первой среагировала на ответ Ведуна Кузнечиха. - Он же тогда в беспамятстве лежал.
Набычившийся Стан растерянно захлопал глазами. Такого поворота событий он не ожидал, поэтому потерял не только боевой задор, но, на некоторое время, и способность мыслить вообще. В семье к числу интеллектуалов он не относился.
- Что же ты, Луна? Сама разные вещи о парне на всё село разносишь, и к тайным знаниям, вроде бы причастна, значит должна понимать, некоторые вещи только в беспамятстве или сне можно узнать.
В этом месте разговора, Заморыш чуть было не попал в оглоушенное положение, подобно отцу Огневика, готовившемуся излить свой гнев с помощь кулаков, но обнаружившему, что не на кого.
- Какая луна? При чём тут луна? - и только невероятным усилием мысли догадался, что Луна это - девичье имя Кузнечихи.
- Дитятко, а расскажи-ка ты нам ещё раз, да поподробней, свой второй сон. Ну, тот, о гибели Огневика.
Только сейчас Заморыш сообразил, что непростой то был сон.
- Так, значит.., это получается... - заколодило его мысли. Предчувствие чего-то плохого усилилось ещё больше.
- Ну, рассказывай, чего молчишь? Или забыл, что врать приказали? - сказала, как хлестнула Кузнечиха.
- Расскажи ещё раз, сыночек, - попросила мама, - как просил Ведун. Ничего не добавляя, и, как можно подробней.
Ласковый голос мамы успокоил немного Заморыша. Он собрался с духом и начал рассказывать. Ничего не добавляя (он, что, врун, чтоб привирать?), по возможности, подробно. Благо, сон и сейчас перед глазами стоял, будто только что его видел.
Выслушав рассказ, все немного помолчали. Обдумывали услышанное. Нарушил молчание Стан.
- Так если утопили его здесь, у села, почему нашли аж за десять вёрст? Не сходится!
- Тело течением уволокло, - ответил ему, соображавший несравненно лучше Смысл, - а в месте, где нашли, река заворачивает резко, и мелеет.
- Валенки у Вратислава ты точно рассмотрел, иль подсказал насчёт них кто? - впилась своим страшным взглядом в него Кузнечиха.
Заморыш трусом не был, но тут ему стало нехорошо. Однако он преодолел приступ страха и честно ответил: - Конечно сам. Я врать не люблю. Меня даже во сне это удивило. Все ведь знают, дядя Вратислав валенки не носит. Я тогда подумал, что хорошо, что это неправда, раз он в валенках. Хоть я на Огневика и был зол, но такой смерти ему не желал.
Кузнечиха кивнула и опустила глаза. Отреагировал на его рассказ, внимательно слушавший его, без сверления глазами, дед Смысл: - Спасибо, Заморыш. Мы тебе верим.
И, обращаясь уже к хозяевам: - Благодарствуем, хозяева. Утешили мою душеньку, рассказом о конце любимого внука. Воистину великое утешение, знать, как он погиб. Верю я рассказу вашего мальчика. Мы к вам претензий больше не имеем. Уж извините, если что не так было, - и выжидательно посмотрел на Владимира.
- Чего меж добрыми соседями не бывает, - кивнул Владимир, - и мы к вам претензий не имеем, убийцу, когда вы его найдёте, защищать не будем.
- Вот и ладно, - Смысл одним глотком выпил стоявший нетронутым всю встречу стакан с медовухой. - Спасибо за угощение. Мы пошли. Добра этому дому и здоровья его обитателям.
Не очень-то разобравшийся в происшедшем Стан открыл, было, рот, чтоб возразить, но, поймав повелительно-строгий взгляд отца, молча встал и пошёл за родителями к выходу.
- А свои рассказики-то, на известную тему, надо бы прекратить и опровергнуть. Ты меня понимаешь, Луна?
- Больше никаких новых рассказов не будет, - ответила, не оборачиваясь Кузнечиха.
О каких рассказах шла речь, Заморышу так и не объяснили. Да и не очень-то он на этом настаивал. Его волновало другое.
- Папа, я не понял, о каком убийце вы тут говорили?
- Об убийце Огневика. Он пропал на следующее утро, после того, как ты в полынью провалился. Где его искать, ты нам подсказал. Ведун и нашёл.
- Я-я? Я подсказал? Как я мог подсказать, если был всё время в беспамятстве? Я, что, бредил? Но тогда, как я сам мог узнать? В беспамятстве... - здесь голос Заморыша сел, наверное, от посетившей его догадки.
- Бредить-то ты бредил, но подсказал уже после, когда вышел из беспамятства. Когда свой вещий сон про убийство Огневика рассказал.
- А... Как же... Но... Валенки! Как же валенки! Дядя Вратислав их не носит!
- Раньше не носил. А чтоб своих следов при убийстве не оставить, надел. Когда Огневика искали, ходили и берег с той проклятой полынью осматривать. Кто-то глазастый там огромные следы валенок, ну совсем не детского размера, заметил. Но тогда, с Вратиславом эти следы никто связать не мог. Все знали, что он валенок не носит.
- Неужели вы готовы осудить родича только по моему сну?
- Нет, сынок. Не только по сну. О некоторых вещах тебе рано знать, но мы давно от него пакости ждали. Только не против тебя. Выздоровеешь, я тебе всё расскажу. А пока, ляг, отдохни.
- Боги милосердные! - поверил, наконец, в услышанное мальчик. - Как обидно и больно.
Сколько себя помнил, он воображал себя на ратном поле за левым плечом дяди. Против огромного войска нелюди. Не отца, который был знаменит, пожалуй, не менее младшего брата. Но не как воин, а как удачливый, изобретательный полководец. За левым же потому, что становиться за правым, считал он, бессмысленно. Правой рукой Вратислав орудовал своим знаменитым мечом, и по прикидке Медведко, славы там не добыть. Нелюди во снах и мечтах мальчика менялись. Полканы на гномов, гномы на орков, но левое плечо в чёрном, гномьей работы, доспехе снилось-мерещилось ему постоянно. Медведко твёрдо верил, что вырастет и займёт эту, такую желанную для него позицию в бою против каких-нибудь врагов. И вот, всё. Окончательный конец не только глупым мальчишеским мечтам, но и Медведке. Нет его больше. Теперь на белом свете живёт, точнее, пытается выжить, Заморыш. Совсем другой человек, на Медведку не очень-то похожий даже внешне.
Отдых Заморышу был, действительно необходим. Он был буквально прибит, осознанием мысли, что любимый дядя, весёлый и бесстрашный великан, оказывается, не только герой, но и предатель, и подлый убийца. На несколько дней ему стало плохо. Когда же возобновилось выздоровление, эту проблему заслонили многочисленные, каждодневно возникающие беды и неприятности.
Учиться пришлось заново, не только ходить, подниматься с постели. Мышцы, ранее самые сильные среди ровесников, не могли поднять тело в сидячее положение. Чтобы не позориться лишний раз, а свою слабость он воспринимал как нечто неприличное, стыдное, Заморыш разработал целую систему вставания. Для того, чтобы без посторонней помощи встать на ноги, ему было надо сначала свесить ноги с широкой лавки, на которой он теперь спал. Вспомнить страшно, какую словесную битву ему пришлось выдержать, чтоб переселиться с печной лежанки. - Я, что, дед столетний?!! - главным же в желании убраться с лежанки была невозможность в нынешних обстоятельствах ложиться и вставать самостоятельно, без посторонней помощи. Наверное, именно нежелание просить каждый раз помощи, помогло ему в первый раз в жизни переспорить маму.
Затем, уперев палочку, с помощью которой был вынужден теперь передвигаться, в углубление в полу, можно было сесть, не столько с помощью пресса, сколько с помощью мышц плечевого пояса и рук. Наконец, поставив, с помощью рук, ноги в нужное положение, упираясь левой рукой в постель, а правой отталкиваясь от пола с помощью палочки, можно было попытаться взгромоздиться на ноги. И ещё не факт, что это удастся сделать с первой попытки. Весьма вероятно, что непослушные мышцы, в который раз, подведут и он свалится обратно на постель. В приступе жуткого изнуряющего кашля. Хорошо, если на бок, тогда можно, откашлявшись, сразу же повторить попытку. Если же обвалишься на спину, придётся вертеться на спине, цепляясь и отталкиваясь конечностями. Ну, точь-в-точь, как та бедная черепаха, которую они поймали на лугу и перевернули на спину, когда были малышнёй. Теперь-то Заморыш её хорошо понимал и сочувствовал её бедственному положению. Испытывал, даже, стыд, за собственную бессмысленную тогдашнюю жестокость. Покрутившись так в первый раз, дал себе зарок, никогда впредь беззащитных не мучить. Беспомощность оказалась хуже боли. Много хуже. Боли, которых у Заморыша теперь тоже хватало, он переносил легче. Воину, которым он собирался стать, не смотря ни на что, стыдно бояться боли.
Много хуже, если при попытке вставания, падал на пол. Тогда, без вариантов, приходилось просить помощи. Встать с пола самостоятельно он пока не мог. Предательски ослабевшие мышцы, на такое усилие способны не были. А падать на пол или землю, приходилось часто. Ведун сказал, что чем больше он будет предпринимать разнообразных усилий, ходить, махать руками, наклоняться, тем быстрее мышцы восстановятся. Заморышу очень хотелось побыстрее стать здоровым. Вот он и ходил, то и дело падая. То от скольжения палки, на которую опирался, то, зацепившись неподъёмной ногой за что-то на земле. Чаще всего, от очередного приступа кашля.
- Воинская наука даже калеке в пользу идёт, - сделал вывод из очередного своего падения на вытоптанную, усеянную куриным помётом землю двора Заморыш. Упасть-то упал, в третий раз за день, нога подвернулась, да без существенного для себя вреда. Потому как его ещё совсем мальком правильно падать научили. Вот, надо же, теперь и пригодилось. Иначе, давно бы руки-ноги переломал. Тут, кстати, и дядька Секач невдалеке сбрую ладит, подымет без тягостных причитаний о бедном мальчике и необходимости поберечься.
- Я, что, девчонка, беречься от ушибов?! - возмутился про себя в который раз Заморыш, от воспоминаний об этих слезливых воплях.
Дядька Секач, помогавший в последнее время отцу по хозяйству, был опытным воином и понимал, что воину, пускай и ещё малолетнему, бояться падений и ушибов нельзя. Подойдёт, поставит на ноги и отходит к своим делам. - Все бы так! На няньку или младших жён отца уже нервов не хватает. Пока не накричишь на них, кудахчут, будто куры, углядевшие в небе орла. Особенно, если свалишься неудачно. Набив шишку, или "украсившись" синяком на видном месте. А такое, честно говоря, бывает. Про один случай самому страшно вспоминать.
В тот раз при падении, он очень неловко приложился головой об подвернувшуюся табуретку. "Домового, что ли, чем-то рассердил?" Само собой, белая рубашка из тонкого полотна вся пропиталась кровью. Вид у неё стал, как бы не хуже, чем у самого Заморыша. Не случайно он эти белые и тонкие рубашки с малолетства не любил. "Вечно пачкаются и рвутся! Вон, ребята в рубахах из неотбелённого толстого полотна бегают и куда меньше мороки имеют. И мамам их легче, рвутся у них рубахи реже, пачкаются меньше... по крайней мере, не так заметно пачкаются..."
Мама, увидев особенно живописную ссадину на его лбу, окровавленные рубаху со штанами, расстроилась до невозможности. Никогда её такой он не видел. Всегда спокойная как гранитная глыба, она, обычно, никогда не повышала голоса. Самые жестокие выволочки, делала тихо. И, не глядя на её спокойность, все слушали выговоры очень внимательно. Даже громкоголосый и совершенно бесстрашный гигант Вратислав, от них, словно меньше ростом становился. Но в тот раз она кричала так, что оконное стекло дребезжало. Не слушая никаких разумных возражений, она категорически запретила ему передвигаться самостоятельно, одному. Заморыш тогда совсем растерялся, чуть было не разревелся от бессилия.
- Вот позорище бы было! Разревевшийся от маминого выговора мальчишка. Такие, воинами не становятся!
От катастрофы его тогда спас пришедший домой обедать отец. Послушав немного хныканье сына (вспоминать стыдно!) и, удивительное дело, крики жены, он, впервые на памяти Заморыша, публично настоял на отмене ею, её же приказа. До этого он в её распоряжения по дому никогда не вмешивался. В доме единственной хозяйкой была она, старшая, безусловно любимая и уважаемая жена. Младшие жёны ходили у неё по струнке. Самый тупой заметил бы, что они её боятся как огня. О прислуге, кроме нянюшки, конечно, но она роднее многих родных, и говорить нечего.
- И чего мама тогда взбеленилась? Не первая же ссадина была. Ну, действительно, бровь и лоб здорово рассадил. Ясное дело, кровищи вылилось, будто кто в хате кабана резать вздумал. Место ж такое, кровопускательное. И приступ кашля проклятого, как назло. Вот и не смогли унять кровь сразу. Заштопали рану чуть позже. Так не в первый же раз! Ничего особенного в том случае не было. Вот и пойми этих женщин, если такая умная и выдержанная, как мама, от какой-то царапины истерику выдаёт. Ей же до этого, - Заморыш точно знал, - приходилось ухаживать и за смертельно раненными. Не одной слезинки она тогда не проронила. А тут...
Заморыш потёр пальцем роскошный, самого что ни на есть боевого вида шрам, оставшийся ему на память от того случая. Хоть какое-то утешение от жуткой нервотрёпки.
Ещё маму явно сильно тревожила никак не проходящая его болезнь. Во время одного из приступов мучившего его кашля, ему померещилось даже (в реальности такое вряд ли возможно), что в уголке её глаза сверкнула слезинка. А не могло этого быть потому, что никто не мог похвастаться, что видел гордую Велимировну, плачущей. Да из-за какого-то кашля. Правда, кашля, выворачивающего внутренности, вгоняющего в пот, лишающего последних сил. Ведуна этот кашель, хоть он и старался не подавать виду, тоже тревожил. Особенно лекарь боялся, что появится кровь при отхаркивании. Сколько же разных отваров и настоек, большей частью противнючих и горьких, Заморыш выпил за этот год! Одни боги знают, эти ли настойки, стремление ли его к выздоровлению, или ещё что-то, но кровь так и не появилась. А к зиме, медленно, будто раздумывая, кашель начал утихать. Болезнь, точно убедившись, что ей Заморыша не одолеть, стала отступать. Отступать неспешно, будто дисциплинированное войско, оставляющее поле боя, но не сломленное, не желающее показать врагу спину. Заморыш был согласен и на такую победу.
Но сколько же ему до первых примет отступления болезни пришлось вынести!
Много потерял Заморыш по сравнению с Медведко. Ох, много. Силу, свободу передвижения, любимые игры и развлечения. Общение с друзьями. Ощущение счастья в жизни. Когда просыпаешься и ждёшь от предстоящего дня чего-нибудь хорошего. Заморыш просыпаясь, чувствовал, первым делом, собственную слабость, свою сопливость, часто - жар. На него сразу нападал приступ кашля. Какая же тут радость? Теперь, продрав после сна глаза, он немедленно начинал готовиться к борьбе. Вся его жизнь превратилась в борьбу за возвращение к прошлой жизни.
Радости, конечно, у него и сейчас были. Но, очень отличные от прежних. Самостоятельно встал с постели и не упал. Не шлепнувшись, прошёл от лавки до печи. Смог без отдыха (пусть вспотев и чуть не потеряв сознание от усталости) обойти двор. Ему прежнему в голову бы не пришло, что можно радоваться способности дойти от лавки до печки. Тем более, он вообразить себе не мог, что можно испытывать настоящее счастье, самостоятельно сходив в сортир.
- Чему только может радоваться человек?! Уму непостижимо.
Однако, помимо потерь, были и приобретения. У него резко обострилась наблюдательность. Заморыш стал замечать вещи, ранее легко проходившие мимо его сознания. Несравненно лучше он стал ощущать отношение к себе других людей. Иногда, сам порой, не понимая, по каким признакам. В этом году он сделал переоценку не только дяди, многих людей. Куда большего числа людей, чем хотелось бы. Много большего. Ориентируясь на подлинное, а не словесно-показушное, отношение людей к нему самому и его родителям. Дополнительным камнем на его душу легло открытие, что доброжелательность и приветливость некоторых соседей и родственников маскирует их завистливость. А то и ненависть.
- Разве можно ненавидеть человека за то, что он выше тебя? Или, более уважаем другими людьми? Наверное, они ненормальные, эти завистники.
Воспоминание о дяде продолжало терзать его душу.
- Как герой, храбрец, великий воин и всеобщий любимец может быть, одновременно, ещё и предателем? Зачем ему было это делать?
Папа и Ведун смогли убедить Заморыша, что произошедшее на речке, действительно, покушение на его жизнь. И, что сгинувший в том самом месте, куда до этого заманил его, Огневик, был всего лишь исполнителем, а организовал всё Вратислав. До недавнего ещё времени, горячо любимый дядечка. Обожаемый всей ребятнёй племени. Огневик завидовал Медведке, он и сам об этом знал, наверное, поэтому поддался на уговоры великого воина, за что и расплатился собственной жизнью. Чтоб никто не узнал имени настоящего организатора. Да боги, видимо, рассудили иначе. Но вот зачем Вратислав пошёл на это ни папа, ни Ведун объяснить не могли. От него давно ждали выпада против старшего брата, причина подлой атаки на малолетнего племянника оставалась загадкой.
- Здесь, безусловно, присутствует могучая магия, - делился своими соображениями с Брониславичами, отцом и сыном, Ведун, - но чья, не пойму. Раньше он, Вратислав, мне был ясен, как чистая вода в кружке. А сейчас, я про него, ни в верхнем, ни в нижнем мире ничего узнать не могу. Кто его там прикрывает, ума не приложу.
Зато они объяснили Заморышу, почему нельзя о случившемся, говорить при посторонних. Это вынужденное умалчивание также жгло честную душу мальчика.
За весну на Вратислава было два неудачных покушения неизвестных личностей. В одном случае, его прикрыл собой один из молодых почитателей, поймавший грудью арбалетный болт. В другом, отравилась одна из его жён, тайком выпившая стаканчик его любимой медовухи. Узнать, кто покушался на его жизнь, так и не удалось. Слухи об этом ходили самые разные, в том числе, и совершенно дикие.
После купальской ночи разразился грандиозный скандал, связанный с кучкой кочевников уцелевших при разгроме их народа полканами и прибившимися к младшей дружине Вратислава. Поперва им обрадовались, уж очень не хватало в племени мужчин, почти поголовно сгинувших в битве под Новым Кремлём. Но чем дальше, тем больше их поведение, резко отличное от славского, стало раздражать людей. Сразу несколько из них были обвинены в изнасиловании малолетней девицы, признаны виновными и оскоплены. После чего все кочевники были изгнаны за пределы территории лужан. характерно, что только три женщины осмелились уйти в изгнание вместе с ними. Не смотря на страшную нехватку женихов в племени. Попытки Вратислава их защитить народное собрание игнорировало. Более того, многих юнцов из его окружения забрали родители. Это, а также нехорошие слухи о нём, очень сильно подорвали влияние богатыря на общественную жизнь лужан.
Ещё Заморыш открыл для себя во время болезни книги. Ранее уроки чтения и письма, были для него докучливой обузой. - В толстых фолиантах пускай ведуны копаются, - думал раньше Медведко, - воину надо получше мечом владеть, да из лука стрелять.
Теперь, прикованный к постели, он благодаря книгам смог найти интересное и полезное занятие. Часто заходивший к ним Ведун, пояснял непонятное в прочитанном, приучал обдумывать узнанное. Нередко к разговору присоединялись отец Заморыша, или мама. Случалось, они устраивали подробные обсуждения каких-нибудь важных тем. Правда, мальчику было очень тяжело, особенно поначалу, отстаивать своё мнение. Но уже к следующей зиме, он научился чесать языком почти также ловко, как до болезни метать из пращи. Чем стал немало гордиться.
О причинах странного поведения при посещении его весной, Заморыш узнал под конец Сенокосника. Притомившись от хождения по двору, он сидел в теньке под амбаром. Отдыхал новым путешествием от амбара до забора и обратно. День был тёплый, солнечный, но не слишком жаркий. Удачный. И кашель его редко терзал, и пройти удалось много совсем без падений. Хорошо! Даже запахи во дворе были Заморышеву сердцу милей, чем домашние. Хотя здесь пахло не только свежим сеном, но и навозом, а дома, в светлице висела красивая плетёнка с Золотой (по названию, не сделанной из металла) бабочкой, благоухающей, будто сноп самых пахучих цветов. Эльфийскую плетёнку, всю из себя ажурную, со здоровенной жёлтой бабочкой, ими же выведенной для облагораживания помещений, маме её папа, Заморышев дед, вождь пригорян, прислал. Ясное дело, ни у кого в Кремлёвке ничего похожего не было.
Прелесть дня оценил не только он. Вылезли из дому и младшие жёны отца, Надежда и Лилея. Заморыш узнал об этом, услышав их голоса. Они, видимо стали у того же амбара, но с другой стороны и расстрекотались, что твои сороки. Начало их болтовни он благополучно пропустил мимо ушей.
- Не хватало ещё пустопорожнюю бабскую болтовню слушать! Чего умного могут сказать эти глупые курицы? Только и толку от них, что иногда согревают отцу постель, да могут рожать детей. И то, пока родили обе по девке. Такой же крикливой и глупой, как они сами.
Услышав в тарахтенье собственное имя, невольно прислушался.
- А может Кузнечиха права, и Заморыш всё-таки упырь? Не случайно-то Ведун то и дело его слюну рассматривает, кровь в ней ищет.
- Не-е. По-моему, она со злости наговорила. За внучка своего, по приказу нашего мужа утопленного. Будь-то Заморыш упырём, давно б всех покусал.
- Уж очень, ты вспомни, бледный. Прям, до синевы. Живые люди такими не бывают, а вот, говорят, упыри как раз такие. И пока крови вволю не напьются, тоже тощие и прозрачные. А как напьются, становятся толстыми и красномордными.
- Походить-то походит. Да упыри-то, слышь, сильнее медведя. Никакому силачу с ними без заговорённого оружия не совладать. А наш-то, вот уж, воистину Заморыш, на ногах твёрдо стоять не может. Того и гляди, ветер его сдует. Не-е, не упырь.
- А как же тогда поиски Ведуном крови в его слюне? У кого, как не у упыря, в слюне кровь может быть?
- Ты чего? А чахоточники-то? Забыла-то, про чахоточников? Говорят, они-то, чахоточники, не только кровь, все свои лёгкие, прежде чем помереть, выблевать-то могут. Вот помню...
В этом месте, ставшую для Заморыша очень интересной болтовня прервалась. Он сам, невольно, вмешался в беззаботную болтовню. Давно сдерживаемый им приступ кашля прорвался наружу. Его, буквально скрутило на лавочке, хорошо, что в этот момент он сидел, а не стоял.
Откашлявшись, наконец, ничьих голосов он больше не услышал.
- Вот, досада! Спугнул. Трижды проклятый кашель, когда он только кончится. Глупые клуши, уж заврались, так заврались. И к убийству Огневика отец не имеет никакого отношения, и никакой чахотки у меня нет. Ведун, правда, подозревал, что она может начаться, но, вроде бы, - Заморыш трижды сплюнул через левое плечо и постучал костяшками пальцев по лавке, - пронесло. Вообще-то, нехорошо получилось. Ещё подумают, что подслушивал.
Заморыш поморщился. Мысль, что его могут заподозрить в таком, была ему очень неприятна. С его понятием чести такие действия никак не совмещались.
- Хотя... - Заморыш призадумался. Вспомнилась, уловленная во время разговора неестественность. - Уж очень громко, будто для кого-то, они говорили. Ненатурально, - блеснул в размышлениях сам перед собой, недавно узнанным словом, - обычно они стрекочут куда быстрее и менее внятно. Да ещё всё время перебивают друг дружку. Сейчас же говорили строго по очереди, не частя, разборчиво. Да и не могли они не знать, что я во дворе. Значит... болтали специально для меня.