Телега беспощадно тряслась и подпрыгивала на каждой колдобине: толстые ржавые спицы, такой же стальной обод колеса - и все, никакой системы амортизации нет и в помине. Я цеплялся руками за деревянные борта и ощущал, как внутри все дергается и скачет - казалось, меня вот-вот вывернет наизнанку. Под нами лежало навалом пальмовых листьев и жухлой кудрявой травы, выступающей в качестве подстилки, но это нисколько не спасало. Приходилось волей-неволей мириться с бесконечными вибрациями "экипажа".
- Дедушка! - ласково, по-детски теребил за рукав старого лесничего Петров. - А мы думали, ты пропал совсем! Откуда ты узнал, что мы в клубе ночуем?
- Сорока на хвосте принесла, - хитро прищурился старик, показавшись мне похожим на оставившего церковную деятельность священника, не хватало только соответствующих одеяний и атрибутов.
Нечесаные, грязные волосы деда сильно побило сединой, а борода, также давно не видавшая расчесок и мыла, густо и беспорядочно разрослась. Нос его отличался четким греческим очертанием, а оплетенные паутиной морщин глаза излучали добродушие и некоторое лукавство.
Охотничье снаряжение Зайцегуба представляли выцветший, штопанный-перштопанный рюкзак и старенькая двустволка-горизонталка. Одежда лесника давно потеряла свой вид, хотя фасон "милитари" еще прочитывался. Заменяющее сапоги подобие мокасин вносило в его облик легкую экзотичность.
- Если бы не Вы, то мы бы точно не отбились, - слегка осипший Сидоров потрогал опухшую шею.
- Кто они такие? - спросил я. - Чего они от нас хотели?
- Эти-то? - дед ухмыльнулся. - Да это так... Мальчишки местные озоруют. Одичали маленько... Ну, вот и решили городских пошугать. Так-то они ребята неплохие, тихие.
- А чем ты их, дедушка? - любовно поглядывая на старца, поинтересовался Петров.
- Да так, - дед отмахнулся. - Попугал малость... Никого не убил - и ладно.
Телега подпрыгнула на очередной рытвине, и я стукнулся о ее борта. По словам деда, этот примитивный транспорт раздобыть было не так-то легко. Везла телегу крупная, унылая и довольно грязная зебра, рядом с ней трусил такой же грязный и смурной жеребенок. Позади повозки, высунув розовый язык, бежал большой, взъерошенный, весь в колтунах и репьях пес, который вожделенно косил слезящимися глазами на сидящую с нами в телеге Белку. Управлял этой процессией мрачного вида возница - коренастый, смуглолицый и молчаливый человек по имени Бархун. Как мы поняли впоследствии, это был работник фермера, прозванного отчего-то Нельсоном, и к которому, собственно, направлялись. В заброшенной, прогнившей и источенной термитами деревушке, по мнению старого лесника, оставаться было слишком опасно.
- Ребята местные - это полбеды, - хмыкнул Зайцегуб. - На них управу найти нетрудно. А вот ежели даниловцы, не приведи Господи, пожалуют, то тут одной пиротехникой не отделаешься.
- А это кто такие - даниловцы? - спросил Петров.
- Даниловцы? - дед и наш угрюмый извозчик многозначительно переглянулись. - Даниловцы - это, внучек, настоящие звери. Одичали, понимаешь, люди, на хрен. Совсем одичали. Целым колхозом. Прямо во главе с председателем. Данилов-то он и есть - стало быть, вождь ихний... Жрут что ни попадя, разбой творят, идолов ставят, крокодилу поклоняются - обряды у них такие дикие. А председатель, Данилов, вообще, говорят, каннибальством не гребует.
- Господи боже! - вырвалось у Петрова. - Дед, что же здесь такое творится?! Ведь этого не может быть!
- Да, вот оно как, - Зайцегуб закурил. - А все началось со страусов этих, будь они неладны. А потом пошло-поехало... - дед зло сплюнул, замолчал, положил ружьишко на колени и принялся внимательно вглядываться в окружающую нас чащу. Стволы деревьев по обе стороны просеки утопали в зеленом море папоротников. Повсеместно змеились лианы. Между ветвей и над кустами мелькали попугаи.
- Смотри, смотри какие красивые! - заорал Петров.
- Это Какаду, - пояснил дед, попыхивая папироской. - А вон те, зеленые с красной полосой, - это Какарири. А есть еще Таупы - у тех здесь вот черное, - он показал на виски.
- Вот бы поймать, - мечтательно сказал Петров. - Домой привезу - все ошалеют.
- На хрен они тебе нужны? - презрительно сощурился Зайцегуб. - Крику от их... А вон то видишь? - дед указал куда-то в сторону зеленой стены. - Это Олеандры.
- Где? - вскинулся Петров.
- Да вон! Вишь, недавно повыперли. Кажный раз после дождя что-либо да вылезет. Да быстро так. Особенно энтот банбук. Прет, как на дрожжах. Заполонил все. Картоху второй год не садим - негде, - дед вздохнул. - Бананы энти уже во где стоят! - дед провел мозолистой ладонью по горлу. - Скоро хвосты от их расти начнут.
Внезапно из-под густых крон на телегу обрушился целый град бананов. Бархун выругался по-своему и погрозил зеленой стене леса волосатым кулаком.
- Обезьян, твар паганый шалыт, - сказал он, оборачиваясь к нам.
- Бабуины засратые! - ругнулся Зайцегуб, вскинул ружье и выстрелил в чащу наугад. Чаща ответила резкими неприятными криками многочисленного обезьяньего племени и новым дождем крепких зеленых бананов. - Чтоб вам провалиться! - проворчал дед, загораживая лицо локтем. - Поразвелось сволочей... В прошлом годе гамандрилы всю капусту пожрали... Такие твари, что ты! только держись! А противны - жуть! - дед скроил брезгливую физиономию. - И откуда только эта хреномантия вся взялась? Вроде ничего не сажали. Само все мухой повылазило. За год места стало не узнать... Черт-те знает, может, земля какая-то особая, не знаю.
- Как же так? - удивился Петров. - Откуда же семена взялись? Ветром что ли занесло?
- Я так думаю, что они к нам вместе со страусами попали... Ну, и принялись, вишь как, - дед сделал широкий жест рукой. - Как сёрно бацилла какая-либо...
- Да уж... Еще Чехов говорил, - умничал Сидоров, - что у нас почва такая особенная: посади оглоблю - глядишь, тарантас и вырастет.
- Ну, тарантас - не тарантас, а сам видишь, чего только не повылазило, - отозвался дед.
Между тем мы подъезжали к крутой горке. Тропические деревья немного расступились. Наш молчаливый извозчик приослабил поводья и, ощерившись в свирепой улыбке, начал играть с полосатым жеребенком, который бежал рядом и пытался укусить его за толстую волосатую руку. Все, что происходило вокруг, почти не задевало нашего возницу, не вызывало удивления или озабоченности. Он либо уже привык, либо отличался изрядным безразличием.
- Не нравится мне этот чуркес, - шепнул Сидоров. - Ишь какая рожа... Ну, что есть басурман. Такой тебе ночью горлышко чирик - и привет, пишите письма Саддаму Хусейну.
- Да ладно тебе, - зашипел я на него. - Тут от своих-то не убережешься...
- Видел я этих своих. Питекантропы хреновы... - Сидоров поежился. - Да, тут, брат, надо быть начеку.
- И не страшно тебе, Бархун, одному без ружья в лесу ездить? - спросил вдруг Петров. - А если нападет кто?
- Ну, как - кто, - Петров оглянулся. - Ну, мало ли... Хищники. Ну, волки там, медведи, да тут, по-моему, чего только нет.
- Э-э-э... - Бархун на секунду задумался. - Задушю, кэк тарыкан, - сказал он, не отрывая глаз от дороги. - Совсэм задушю.
После такого грозного заявления нашего извозчика наступило молчание. Под громыхание телеги и пыхтение зебры я принялся оглядываться по сторонам, следить за попугаями и бесконечными переплетениями растительности. Но вдруг при штурме очередного подъема Зайцегуб повернулся в мою сторону и произнес:
- А ты, милок, наблюдателен. Ничего не скажешь - наблюдателен. - Чуть не пристрелил меня тогда, ночью...
- Так это вы за нами следили? - вырвалось у меня.
- Приглядывал, - хитро улыбнулся дед, отчего меня так и кольнуло. Странные слова выплыли откуда-то из небытия, из прошлой жизни: Курумпира? Чегивара? Нет, кажется, Тапибара...
"Чтоб тебе провалиться с твоими приглядками!" - злобно подумал я, вспомнив, как помирал от страха, сидя возле не так давно обнаруженного и сожженного нами шалаша... Неужели, дед изображал из себя лося? Совсем из ума выжил что ли?.. Но эта мысль показалась слишком неправдоподобной. Старый лесничий никак не выглядел сумасшедшим...
Мне захотелось возмутиться: почему же тогда Зайцегуб так спокойно наблюдал за нами, почему не пришел на помощь, почему, наконец, позволил уничтожить свою "летнюю резиденцию"?
- Проверить я вас хотел, - как бы отвечая на мои вопросы, лукаво улыбнулся дед. - Поглядеть желал, как с испытанием справитесь.
Этим и ограничились туманные объяснения Зайцегуба, больше он ничего не добавил, а только зевнул, прикрыл глаза и тихо забулькал носом.
Совершенно неожиданно, чуть не расшвыряв нас по кустам, повозка налетела на какой-то булыжник.
- Билат! - воскликнул Бархун, но темпа езды не сбавил.
Я оглянулся и рядом с бархуновским псом увидел нашу Белку. Высоко задрав голову, она бежала за нами и, похоже, заигрывала с новым знакомым.
- Но, Билат! - возница опять повторил странное слово и дернул вожжи.
- Что это вы все Билат да Билат? - спросил Сидоров.
- Так этат ишак зват, - ответил Бархун. - Име такой - Билат.
- Может быть, Булат? - с надеждой предположил Сидоров. - Красивое имя для коня.
- Дэ ти выдишь конь? - Бархун впервые за все время поездки казался удивленным. - Этат ишак паласатий - какой эта конь? Эта дэрмо, а нэ конь. Упрамый такой скатин. Тьфу!
Внезапно зебра захрапела и попятилась, так что на этот раз мы кубарем покатились в дорожную пыль. На борту удержался только Зайцегуб и мрачный возница.
- Э-э-э... твар! - заревел Бархун. - Куда тэбе понэсло?!
- Что там? - выглянул из-за его плеча дед.
Зебра все так же упрямилась, а собаки зашлись лаем. Я глянул вперед и увидел, что в нескольких метрах от повозки дорога перегораживалась упавшим стволом. Но когда я вгляделся внимательней, волосы мои вздыбились, а по телу прошла крупная дрожь. Ствол шевелился, свиваясь кольцами. Невероятных размеров змея поблескивала темным глянцем, медленно извивала свое тело и лениво переползала просеку.
- Анаконда! - выдохнул старик и перекрестился.
Внук его щелкнул ружьем:
- Давай убьем ее, дед!
- Что ты, что ты! Упаси Бог! - тревожно пробормотал Зайцегуб. - Не трогай ее! Мы ее не тронем, она нас не тронет. Пущай ползет... с ей лучше не связываться...
- Э-э-э... - протянул Бархун, но было видно, что и он встревожен. Такое чудовище ему придушить было, конечно же, не по силам. А оно тем временем не спеша пересекло дорогу и скрылось в лесу.
- Заклинаю наступати на змию вредящую, и василиска, и аспида... - бормотал дед.
- Так вот, значит, это она и есть - "змея уядающая жены"? - проговорил перепуганный не меньше остальных Сидоров.
- Эта уест всех, - веско сказал Зайцегуб. - Ну, соколики, по коням!
Минут через двадцать мы оказались у подножия невысокого холма, на макушке которого возвышался частокол из толстых бревен. В стенах частокола виднелось нечто вроде ружейных бойниц. Как видно, люди, построившее это сооружение, были готовы ко всему.
- Эге, да тут у нас настоящий форт! - присвистнул Петров. - Ну и дела!
- Вот здесь и заночуем, - молвил Зайцегуб. - Да и червя заморить не помешало бы.
Телега с трудом взобралась на холм лишь после того, как мы с Сидоровым спрыгнули с нее и, подталкивая, пошли рядом. Зебра выбилась из сил и еле волочила ноги.
- Тьфу, ишак паганый! - презрительно сказал Бархун, обращаясь к животному. - Какой ти конь, ти гавно, а нэ конь...
Нас уже поджидали. В тяжелых массивных воротах форта открылось маленькое окошко, в котором появилось дуло ружья.
- Это ты, Зайцегуб? - послышался простуженный мужской голос.
- Я. Открывай, - нетерпеливо сказал старик.
- Кто это с тобой?
- Внучек мой, - переминаясь с ноги на ногу, ответил дед. - И с ним еще товарищи. Да открывай ты, черт!
- Товарищи? Какие такие товарищи? Данилов тебе товарищ! Щас я покажу вам товарищей! - было слышно, как по ту сторону забора передернули затвор.
Бархун стоял в стороне, безучастно поигрывая кнутом. Чувствовалось, что пропускная процедура ему знакома.
- Документы! - буркнуло дуло ружья.
Мы поднесли к окошку свои охотничьи удостоверения - и они вместе с ружьем скрылись за воротами. Окошко почти закрылось, но можно было услышать приглушенные бормотания стражника, изучающего документы.
- Открывай, Нельсон! Совсем обалдел, - беззлобно сказал дед и пояснил нам:
- Видели - как! Здесь по-другому нельзя.
- Скажи пароль! - документы вернулись обратно, а из окошка опять смотрел на нас черный ствол.
- На горшке сидел король, - серьезно сказал старик.
Загромыхал засов, ворота скрипнули, и нас пустили внутрь.
2
Маклай осторожно приложил ладонь к груди и сказал:
- Мак-лай... Маклай!
И папуас дотронулся до своей татуированной груди.
- Туй! - сказал он.
Так состоялось первое знакомство Маклая с папуасом.
Олег Орлов
Хозяином оказался невысокий крепкий мужичок в старом зелено-коричневом маскировочном халате и необычного покроя сапогах из пупырчатой кожи. Левый глаз Нельсона закрывала темная повязка - и я сразу же понял причину столь необычного прозвища. Гардероб одноглазого завершала широкополая соломенная шляпа, украшенная большим страусиным пером. Черты его лица отличались некоторой хищностью, однако когда фермер увидел входящего в ворота Зайцегуба, на лице его заиграла радушная улыбка.
- Ну, здравствуй, старый черт! - сказал он своим простуженным голосом и протянул деду руку.
- Все хоронишься? - ухмыльнулся Зайцегуб, отвечая на рукопожатие.
- Даниловцы опять баловать стали, - как бы извиняясь, ответил Нельсон. - Третьего дня у меня ламу увели, вчера под горой шаманили. Обожрались каких-нибудь грибов - всю ночь глотки драли. Насилу заснул... Дрянь народец, - брезгливо поморщился фермер. - Мужики наши слышали, что они недавно опять девку крокодилу скормили.
- Как это - скормили? Зачем? - удивился Сидоров.
- Да есть у них обряд такой. Вроде как примета - ежели девкой крокодила побаловать, то непременно урожай хороший будет, ну, и там удачи разные, прогресс и процветание...
- Дикость какая! - возмущенно, с округленными глазами, сказал Сидоров.
- Что верно - то верно, - согласился Нельсон. - Ну, что же мы это на пороге стоим? Проходите, владения мои нехитрые осмотрите. Бархун, запирай ворота! - крикнул он работнику.
Сразу за частоколом располагался широкий грязный двор, местами заросший лопухами вперемешку с невероятно яркими тропическими цветами. По краям двора тянулись крепкие амбары и загоны для скота. В центре - возвышался дом, сложенный из толстенных бревен. Своей незамысловатой архитектурой он походил на большой двухэтажный сарай. В палисаднике росла чахлая пальма, под которой виднелся колодец. Неподалеку, роясь в мусоре, бродили павлины, а у крыльца стояла небольшая пушка времен минувшей войны. Вонь на территории хозяйства стояла как в передвижном зверинце.
- Эким маркизом ты тут, брат, обосновался! - подивился дед, потянув носом. - Павлины вон у его. Одно слово - хозяин!
Проходя мимо колодца, мы приостановились попить воды. Бетонное кольцо колодца - единственная зацепка для глаз из привычного мира. Остальное - извращенная, коллажная реальность. Даже маленькое ведерко, которым мы зачерпывали воду, оказалось сотворенным из кожи и украшенным примитивными узорами с весьма недвусмысленными сексуальными сценами времен какого-нибудь неолита.
Я более-менее спокойно осматривался, однако в следующее мгновение мне и моим друзьям пришлось пережить настоящий шок. По двору, раскатисто рыча, в нашу сторону направлялась огромная пятнистая кошка - леопард...
Я начал медленно пятиться, но запнулся ногами за оглоблю, не удержал равновесия и беспомощно "пятой точкой опоры" плюхнулся на землю. Петров тоже заметил хищника и отпрянул назад, схватив ружье за ствол, - видимо собираясь таким образом отбиться от наступавшего животного.
- Не кинется, не ссы! - засмеялся Нельсон, стоя за нашими спинами. - Ты только ружьем не маши, а то моя Танюха тебе за свою живность голову оторвет! - фермер приблизился к леопарду и протянул руку. - Барсик, Барсик, - забубнил он, поглаживая огромную кошку. Животное заурчало и растянулось в тени колодца.
- Хорошая киска... - неуверенно сказал Сидоров и вслед за остальными быстро прошмыгнул к одному из загонов.
- А тут у меня домашняя птица! - показывая за сколоченную из бамбуковых жердей загородку, похвастался фермер. В загоне бродило несколько длинноногих, похожих на индеек-акселератов птиц.
- Вот они какие - страусы... - протянул Петров, а затем, скорчив рожу, показал любопытно озирающим нас страусам язык.
- Не надо, не дразни, - серьезно сказал Нельсон.
- А что будет? - поинтересовался Сидоров.
- А ничего хорошего. Я вот спервоначалу тож... - невесело изрек Нельсон и показал на повязку, прикрывающую часть лица. - В общем, додразнился... Теперь одним глазом меньше стало...
- Чего ж вы тогда с ними возитесь? - удивился Петров. - Я бы их всех, на фиг, перестрелял и на шашлык пустил...
- Глупая птица, - спокойно отвечал Нельсон. - Что с нее возьмешь?... А того голубчика, который меня в глаз-то... я потом наказал. Как раз голубцы с него и сделал. Да сапоги себе новые справил, - фермер засмеялся и указал на свою пупырчатую обувь.
Мы немного помолчали, изучая страусов и осмысливая сказанное.
- А куда, все-таки, они головы прячут? - решил спросить я, кивнув в сторону птиц.
- А никуда, - спокойно, словно тысячу раз отвечал на этот вопрос, пояснил фермер.
- Как - никуда? - я что-то не понимал.
- А вот так, - Нельсон нисколько не менялся в лице. - Фигня все это, выдумки. Никуда они их не прячут... На то им ноги и даны, чтобы убегать. Ну, или же брыкаться. Шибанет разочек - так все ребра в трусы мигом осыпятся...
Я отбросил "бычок", смущенный своим промахом, все остальные засмеялись.
- Ладно, братцы, - фермер отошел от загона. - У нас гости не каждый день бывают. Надо бы встречу эту отметить как следует.
3
Вот мрачится
Свод лазурный!
Вот крутится
Вихорь бурный!
Ветр свистит,
Гром гремит,
Море стонет -
Путь далек...
Тонет, тонет
Мой челнок!
Александр Полежаев
Как все-таки здорово после стольких дней блуждания по лесу (и какому лесу!) выйти к людям! Мы уютно расположились в просторной избе Нельсона и за обе щеки уплетали обед, которому мог бы позавидовать любой столичный ресторан. Чего здесь только не было: жаркое из антилопы, тушеное мясо гиппопотама, узкие полосы вяленого мяса какого-то экзотического животного, имя которого я слышал всего раз или два, а где - уже не помню. Была вкуснейшая икра некой рыбы, называемой Нельсоном на латыни. Сама рыба напоминала угря, но попробовать ее я не отважился. Зайцегуб толкнул меня ногой и, улучив момент, когда Нельсон отвернулся, шепнул:
- Лучше не ешь! От ее почечуй бывает...
И хотя я с трудом представлял себе, что это такое - почечуй, решил, что береженого Бог бережет: благо, и без того стол заставлялся всевозможными блюдами. Среди прочего имелись прожаренные зерна маиса, страусиная яичница, какой-то невообразимый маринад из молодого бамбука, а так же столь знакомые и привычные соленые огурчики, рассыпчатая картошка и отменный квас. Оглядывая все эти яства, я начинал ловить себя на мысли, что из-за стола мне уже не подняться.
Прислуживала нам жена Нельсона - жизнерадостная, пышущая здоровьем красивая бабенка, которая сидела с краю длинного стола - раскрасневшаяся и распаренная от всевозможных наливок. Она поминутно отбегала на кухню и приносила нам что-нибудь шкворчащее и шипящее в огромной сковороде. Впрочем, надобности в этом уже не было. Желанная сытость пришла сразу, и нам оставалось только обалдело кивать, выслушивая непривычные уху названия очередных блюд.
- Что ж ничего не едите? - обиженно говорила Танюха. - Ай не ндравится?
- Нравится, нравится, - осоловело кивал Петров.
- Вам банбуку подложить? С антилопинкой, - не унималась Танюха. - Банбук у нас в этом годе главный! - говорила она Сидорову, кокетливо улыбаясь и обнажая белоснежные зубы.
- Подложте, - щурил замаслившиеся глаза Сидоров, норовя уткнуться носом в стремительно растущую на его тарелке горку еды.
Я оставил вилку и медленно окинул взором обстановку избы. Мое внимание привлекло зловеще оскалившееся, закрывшее широкие веки, деревянное изваяние в углу. Оно походило на одну из тех фигур, которыми в прежние времена заезжие шабашники украшали детские площадки. Однако большие ветвистые рога и длинная вытянутая морда странного истукана наводили на мысль о животном. И я уже знал, о каком... Забыть эту физиономию было невозможно.
- Лось!... - вырвалось у меня.
- Где? - откликнулся охмелевший Нельсон.
- Вон там - в углу, - пробормотал я и ткнул пальцем на идола.
- А-а... Так это же Великий Дедда! - торжественно произнес хозяин.
- А я все думал: что это у вас тут за такое скопище... Нет, капище... этого... как его... Перумова... или Перунова... не помню, - с пьяной улыбкой промычал Петров. Настойки, похоже, окончательно добили моего друга.
- Это великий основоположник и праотец всего живого! - наставительно сказал Нельсон. - Он тридцать лет и три года жил на печи, покуда ему озарение не снизошло... Явился ему окорок... Тьфу ты! То бишь отрок - весь в белом, светится...
- С косой? - пробормотал Петров.
- Почему - косой? - удивился Нельсон. - Нормальный, не косой, не хромой, только с крыльями, как у воробья... "Вставай, - говорит, - хватит на печи валяться. Эдак и бока отлежать недолго"... Ну, вот и встал Дедда... Встал да пошел...
- Куда это он? - не унимался Петров.
- Ясное дело - куда: в лес пошел. Мудрости набираться. - Нельсон говорил серьезно, с благоговением. - И жил он, значит, там среди зверья дикого, и скитался эдак еще тридцать лет и три года, покамест не постиг суть. А как постиг, так вернулся из лесу и стал уже сам людей уму-разуму учить, сеять, как говорится, разумное, доброе, вечное. Как огонь добывать - учил, как болезни лечить, как на зверя охотиться, как семью - ячейку общества создавать, - Нельсон улыбнулся и хлопнул Танюху по плотному заду. - Всему учил! На то он и Великий Дедда!
- А, скажем, самогонку гнать - тоже он научил? - с иронией спросил доселе молчавший Зайцегуб.
- А как же! Он заступничек!...
- Кто ж ему... это... рога понаставлял? - вдруг поинтересовался пьяный Петров, плотоядно глядя на Танюху.
- Но-но! Ты не богохульствуй! - обиделся фермер.
- А я и не бога... хульствую, - оправдывался Петров. - Я, может, вообще атеист... В смысле, верующий, но в меру...
Голоса плавали и колыхались в избе. Я еще разок осмотрел Дедду. Кем бы он ни являлся - Великим Деддой или призраком из моих сновидений, - мне было уже все равно. Докапываться до истины не хотелось. "Плевать", - подумал я и, кажется, плюнул.
Обед тем временем плавно перетекал в ужин. Из душной избы мы перебрались под навес из густых вьюнов. Вечерело. Усталое солнце продолжало прожаривать землю и листья, но делало это уже не с такой охотой, как днем.
Я отпил глоток бананового ликера и запалил папироску. "И дым от "Честера" нам сладок и приятен"... - завертелось в моих мыслях, однако в большом количестве запасенный у Нельсона "Беломор" в данный момент являлся куда как более драгоценным и близким душе продуктом, нежели "Честерфилд" или какой-нибудь "Палл-Малл".
Сквозь упругие и цепкие стебли, обвивающих навес, проскальзывали последние солнечные зайчики: они прыгали по бревенчатому столику, заставленному блюдами, по лицам, по рукам и одежде. Увидеть с нашего местоположения загон со страусами было трудно (скорее можно было учуять его по запаху), но я хорошо помнил, что несколько левее, за густою листвой вьюна, самодовольно и хитро озираясь по сторонам, разгуливают эти гигантские уроды...
"Черт, - думал я, - страусы, бегемоты, обезьяны, кашалоты и еще, мать его, зеленый попугай... Вот вам и плодородные дебри..." Перед моим внутренним взором, как эпизоды из кинофильмов, замелькали недавние сцены и образы. Одичавшие крестьяне зашвыривали нас индустриальным мусором, бесстыжие мартышки осыпали зелеными бананами. Я опять увидел толстое шевелящееся на дороге бревно и как бы услышал голос опешившего деда. "Анаконда!"... - шелестящим эхом проскользнуло над сменяющейся вереницей пройденных видений... "Не кинется, не ссы..." - гулко отозвалась в памяти фраза Нельсона. Впрочем, фермер удивил новоприбывших еще раз.
- А ну-ка! - воскликнул он, жестом бывалого факира извлекая откуда-то бутыль с мутной жидкостью. Посудина водрузилась на стол, и я, сконцентрировавшись, узрел киснущую на дне небольшую змейку.
- У вас там червячок завелся, - ткнул пальцем в сторону настойки Петров.
- Меня сейчас стошнит, - тихо сообщил мне Сидоров.
- Прекрати, - разозлился я.
- Это не червячок, это змея, - Нельсон ухмыльнулся и назвал длинное латинское слово, которое, прошелестев, влетело мне в одно ухо и, не оставив ни малейшего следа в сознании, вылетело из другого.
- А-а, - сказал Петров. - Я так и думал... А не ужалит?
- Нет, - засмеялся Нельсон. - Змея не ужалит, а вот настойка может... В голову так ужалит, только держись. Танюха ее на молодых змеенышах готовит - по старинному рецепту... Настаивает, значит, - чтоб злей была. Вы только не увлекайтесь особо, а то больно шибко в голову дает...
- Кто? - не понял Петров.
- Настойка эта... Ежели много взять - виденья всякие случаются...
- Посмотрим, - критически сказал Петров и подставил стакан.
Мы выпили.
Окружающий мир растекся и медленно закачался, будто на огромных волнах. "Накрывает!" - успел подумать я, прежде чем огромный вал подхватил меня, словно щепку, и понес в неизвестность...
В потоке бушующей пены промелькнули чьи-то руки, лицо, послышалось нечто похожее на отдаленное пение и наступила темнота, но затем в мои глаза плеснул мягкий солнечный свет... Окружающее окутывал густой сверкающий туман. Я оказался настолько ошеломлен, что сначала не мог ничего как следует разглядеть, однако вскоре осознал, что нахожусь как будто на дне глубокой водяной воронки, а вокруг меня в пене и хаосе, время от времени показываясь на поверхности, проносились знакомые вещи и лица, до слуха пробивались обрывки нелепых разговоров.
Мимо пронеслись стволы деревьев, стол, голые шеи страусов. Толкая впереди себя поднос, рядом со мной проплыла Танюха.
- Помидорчиков домашних не подложить? - пропела она и - будто спасательный круг - протянула мне поднос. - Хватайтесь! - однако хозяйку уже уносило прочь, подхваченную стремительным течением.
Из полосы пены показались Нельсон и Зайцегуб.
- Я же говорю, что Великая Река Транс-с-сентального Мышления, - сверкая глазами и потрясая бородой, кричал дед Петрова. - Да! именно Транс-с-сентального Мышления! своими всепроницающими потоками обнимает только постигшего вкус Божественного Нектара!...
- Постой, постой! - возражал одноглазый хозяин. - Как учил Великий Дедда, я выпиваю - стало быть существую! А существование не может обойтись без попыток интрепанации всей многомерности анатомий!...
Не успел я что-либо подумать, как на поверхность вынырнуло безжизненное тело Петрова. Его кружило и вертело в волнах, словно обломок кораблекрушения. Скорость водоворота возрастала. Лица и предметы проносились мимо, с калейдоскопической быстротой сменяя друг друга, - словно бы летели на карусели.
- Только многомерность анатомий является доказательством существования всего мыслящего! - кричал Нельсон.
- Транс-с-сентально мыслящего, мать вашу! - стараясь перекричать его, уносился прочь Зайцегуб.
- Иванов, не спи! - завывал Сидоров, пытаясь выгрести против течения. - Потонешь!...
- А мы его багром достанем... - не открывая глаз, бормотало тело Петрова.
Окружение наращивало обороты, неслось все быстрее и быстрее, я то окунался с головой, то возвышался над волнами... Скорость увеличивалась, и теперь не замечалось ничего кроме перемен темноты и света... В какой-то момент показалось, что меня затягивает на дно, я попытался вырваться на поверхность, но темнота навалилась окончательно ...
Очнулся - от мощного пароходного гудка. Пронзительно кричали чайки. Оказалось, что я лежу на палубе огромного лайнера, свесившись головой за борт. Прохладный ветер обдувал мое разгоряченное лицо, поблизости прогуливались хорошо одетые люди.
- Черт возьми, Смит, - послышалось за спиной, - какое превосходное судно! Какая мощь! И как только они доверили его такому растяпе как вы? Не понимаю!
Заслышав это замечание я, собрав свои силы, повернулся и увидел лося. Он вразвалку шел мимо меня и, щурясь, поглядывал куда-то в даль. Меж его ветвистых рогов красовалась фуражка морского офицера.
- Кто это - они? - спросил я не без усилия: меня мутило.
- Как это - кто? Конечно, мистер Исмей и мистер Эндрюс! А вы, как я погляжу, совсем ни на что не способны, кроме как пачкать борта этого красавца...
Нос корабля резво рассекал морские волны - и они белыми бурлящими бороздами расходились по сторонам. Ровно и непрестанно шумела ни то пена, ни то паровая машина, несущая нас вперед.
Мне снова стало не по себе.
- Кстати, - сказал лось, крепко зажмурив один глаз и выпучив второй, - да будет Вам известно, что адмирал Нельсон (не этот Ваш знакомый страусиный заводчик, а настоящий адмирал Нельсон) испытывал приступы морской болезни до самой своей смерти в знаменитом трафальгарском сражении! При нем даже постоянно находился специальный человек с тазиком... Ну, чтобы каждый раз не бегать к борту...
- Отвяжись, прошу тебя... - мне было плохо, очень плохо.
- Эх, а какой обед был! - прочувствованно вздохнул лось. - Можно сказать, министерский! А мы его - за борт! Эх, Смит, нельзя же так...
Лось с минуту понаблюдал за моими мучениями и принялся их комментировать:
- О! Вот и антилопинка! И жаркое из бегемотиков! - бульк! А вот, наконец, и огурчики показались!
- Уйди... - простонал я.
- Бутерброд... Не разглядел - с чем, - не переставал издеваться лось. - Ты что - не прожевываешь?
Я приподнялся, в моих глазах застыли слезы:
- Считаю до трех...
Рогатый офицер завертел мордой, оглядываясь по сторонам:
- Ты что - шлюпки пересчитываешь? Брось! Пустое это дело... Ну, что может случиться с кораблем, когда у него такой капитан? Такой... - лось подыскивал слово. - Такой морской волчище, этакий моряк Папай!... Кстати, шпинат еще не выходил? - участливо осведомилось животное. - Оставь. В нем вся сила!
Мне в очередной раз пришлось свеситься за борт. Там в бурунах извивались какие-то странные крупные змеи. Мне показалось, что это анаконды.
- М-да... - задумчиво произнес мучитель. - А ведь, сам того не ведая, ты подтверждаешь теорию о том, что некоторые животные совершенно не способны жить в неволе. Например, чтобы ты знал на будущее, (тут снова прозвучало некое латинское имя неведомого существа) совершенно не может выносить каких бы то ни было загонов и клеток... А уж что говорить о стенках твоего изголодавшегося желудка... Ну вот! Ты видел?! Видел?! - лось торжествующе засмеялся.
Я не ответил. Слова давались с большим трудом, мое состояние оставляло желать лучшего.
- Ну что, отдохнул? - молвил сохатый, нависая прямо надо мной. - Пора, дружок! - и как некий неприятный мусор он небрежно и медленно вытолкал меня своими копытами за борт. - Лети, летчик, лети!
Шипящая вода приблизилась - и раскрывшиеся волны приняли мое обессиленное тело.
4
Аз есмь хмель... С похмелья голова болит, очи не видят, руци и ножи дрожат и ничтожа ему на ум не идет, ясти не жедает, а жедает пити.