Турбин Андрей , Светлицин Азар: другие произведения.

Тропик Страуса (2 часть)

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • ? Copyright Турбин Андрей , Светлицин Азар (alexspiro@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 223k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
  •  Ваша оценка:

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ

      
      
      
      

    1

      
      
       Глубоко в джунглях -
       Куда я вернусь, когда я кончу дела,
       Глубоко в джунглях -
       Где каждый знает, что сажа бела,
       Глубоко в джунглях
       Пьют так, как пьют,
       Потому что иначе ничего не понять,
       Но достаточно бросить спичку -
       И огня будет уже не унять.
      
       Из песни Бориса Гребенщикова
      
      
      
      
       Телега беспощадно тряслась и подпрыгивала на каждой колдобине: толстые ржавые спицы, такой же стальной обод колеса - и все, никакой системы амортизации нет и в помине. Я цеплялся руками за деревянные борта и ощущал, как внутри все дергается и скачет - казалось, меня вот-вот вывернет наизнанку. Под нами лежало навалом пальмовых листьев и жухлой кудрявой травы, выступающей в качестве подстилки, но это нисколько не спасало. Приходилось волей-неволей мириться с бесконечными вибрациями "экипажа".
       - Дедушка! - ласково, по-детски теребил за рукав старого лесничего Петров. - А мы думали, ты пропал совсем! Откуда ты узнал, что мы в клубе ночуем?
       - Сорока на хвосте принесла, - хитро прищурился старик, показавшись мне похожим на оставившего церковную деятельность священника, не хватало только соответствующих одеяний и атрибутов.
       Нечесаные, грязные волосы деда сильно побило сединой, а борода, также давно не видавшая расчесок и мыла, густо и беспорядочно разрослась. Нос его отличался четким греческим очертанием, а оплетенные паутиной морщин глаза излучали добродушие и некоторое лукавство.
       Охотничье снаряжение Зайцегуба представляли выцветший, штопанный-перштопанный рюкзак и старенькая двустволка-горизонталка. Одежда лесника давно потеряла свой вид, хотя фасон "милитари" еще прочитывался. Заменяющее сапоги подобие мокасин вносило в его облик легкую экзотичность.
       - Если бы не Вы, то мы бы точно не отбились, - слегка осипший Сидоров потрогал опухшую шею.
       - Кто они такие? - спросил я. - Чего они от нас хотели?
       - Эти-то? - дед ухмыльнулся. - Да это так... Мальчишки местные озоруют. Одичали маленько... Ну, вот и решили городских пошугать. Так-то они ребята неплохие, тихие.
       - Мальчишки, говорите, - подивился я, припоминая бородатых дикарей.
       - Ну да, тинэйджеры... - хмыкнул Сидоров.
       - А чем ты их, дедушка? - любовно поглядывая на старца, поинтересовался Петров.
       - Да так, - дед отмахнулся. - Попугал малость... Никого не убил - и ладно.
       Телега подпрыгнула на очередной рытвине, и я стукнулся о ее борта. По словам деда, этот примитивный транспорт раздобыть было не так-то легко. Везла телегу крупная, унылая и довольно грязная зебра, рядом с ней трусил такой же грязный и смурной жеребенок. Позади повозки, высунув розовый язык, бежал большой, взъерошенный, весь в колтунах и репьях пес, который вожделенно косил слезящимися глазами на сидящую с нами в телеге Белку. Управлял этой процессией мрачного вида возница - коренастый, смуглолицый и молчаливый человек по имени Бархун. Как мы поняли впоследствии, это был работник фермера, прозванного отчего-то Нельсоном, и к которому, собственно, направлялись. В заброшенной, прогнившей и источенной термитами деревушке, по мнению старого лесника, оставаться было слишком опасно.
       - Ребята местные - это полбеды, - хмыкнул Зайцегуб. - На них управу найти нетрудно. А вот ежели даниловцы, не приведи Господи, пожалуют, то тут одной пиротехникой не отделаешься.
       - А это кто такие - даниловцы? - спросил Петров.
       - Даниловцы? - дед и наш угрюмый извозчик многозначительно переглянулись. - Даниловцы - это, внучек, настоящие звери. Одичали, понимаешь, люди, на хрен. Совсем одичали. Целым колхозом. Прямо во главе с председателем. Данилов-то он и есть - стало быть, вождь ихний... Жрут что ни попадя, разбой творят, идолов ставят, крокодилу поклоняются - обряды у них такие дикие. А председатель, Данилов, вообще, говорят, каннибальством не гребует.
       - Господи боже! - вырвалось у Петрова. - Дед, что же здесь такое творится?! Ведь этого не может быть!
       - Да, вот оно как, - Зайцегуб закурил. - А все началось со страусов этих, будь они неладны. А потом пошло-поехало... - дед зло сплюнул, замолчал, положил ружьишко на колени и принялся внимательно вглядываться в окружающую нас чащу. Стволы деревьев по обе стороны просеки утопали в зеленом море папоротников. Повсеместно змеились лианы. Между ветвей и над кустами мелькали попугаи.
       - Смотри, смотри какие красивые! - заорал Петров.
       - Это Какаду, - пояснил дед, попыхивая папироской. - А вон те, зеленые с красной полосой, - это Какарири. А есть еще Таупы - у тех здесь вот черное, - он показал на виски.
       - Вот бы поймать, - мечтательно сказал Петров. - Домой привезу - все ошалеют.
       - На хрен они тебе нужны? - презрительно сощурился Зайцегуб. - Крику от их... А вон то видишь? - дед указал куда-то в сторону зеленой стены. - Это Олеандры.
       - Где? - вскинулся Петров.
       - Да вон! Вишь, недавно повыперли. Кажный раз после дождя что-либо да вылезет. Да быстро так. Особенно энтот банбук. Прет, как на дрожжах. Заполонил все. Картоху второй год не садим - негде, - дед вздохнул. - Бананы энти уже во где стоят! - дед провел мозолистой ладонью по горлу. - Скоро хвосты от их расти начнут.
       Внезапно из-под густых крон на телегу обрушился целый град бананов. Бархун выругался по-своему и погрозил зеленой стене леса волосатым кулаком.
       - Обезьян, твар паганый шалыт, - сказал он, оборачиваясь к нам.
       - Бабуины засратые! - ругнулся Зайцегуб, вскинул ружье и выстрелил в чащу наугад. Чаща ответила резкими неприятными криками многочисленного обезьяньего племени и новым дождем крепких зеленых бананов. - Чтоб вам провалиться! - проворчал дед, загораживая лицо локтем. - Поразвелось сволочей... В прошлом годе гамандрилы всю капусту пожрали... Такие твари, что ты! только держись! А противны - жуть! - дед скроил брезгливую физиономию. - И откуда только эта хреномантия вся взялась? Вроде ничего не сажали. Само все мухой повылазило. За год места стало не узнать... Черт-те знает, может, земля какая-то особая, не знаю.
       - Как же так? - удивился Петров. - Откуда же семена взялись? Ветром что ли занесло?
       - Я так думаю, что они к нам вместе со страусами попали... Ну, и принялись, вишь как, - дед сделал широкий жест рукой. - Как сёрно бацилла какая-либо...
       - Да уж... Еще Чехов говорил, - умничал Сидоров, - что у нас почва такая особенная: посади оглоблю - глядишь, тарантас и вырастет.
       - Ну, тарантас - не тарантас, а сам видишь, чего только не повылазило, - отозвался дед.
      
      
       Между тем мы подъезжали к крутой горке. Тропические деревья немного расступились. Наш молчаливый извозчик приослабил поводья и, ощерившись в свирепой улыбке, начал играть с полосатым жеребенком, который бежал рядом и пытался укусить его за толстую волосатую руку. Все, что происходило вокруг, почти не задевало нашего возницу, не вызывало удивления или озабоченности. Он либо уже привык, либо отличался изрядным безразличием.
       - Не нравится мне этот чуркес, - шепнул Сидоров. - Ишь какая рожа... Ну, что есть басурман. Такой тебе ночью горлышко чирик - и привет, пишите письма Саддаму Хусейну.
       - Да ладно тебе, - зашипел я на него. - Тут от своих-то не убережешься...
       - Видел я этих своих. Питекантропы хреновы... - Сидоров поежился. - Да, тут, брат, надо быть начеку.
       - И не страшно тебе, Бархун, одному без ружья в лесу ездить? - спросил вдруг Петров. - А если нападет кто?
       - Хто? - переспросил Бархун густым хриплым голосом.
       - Ну, как - кто, - Петров оглянулся. - Ну, мало ли... Хищники. Ну, волки там, медведи, да тут, по-моему, чего только нет.
       - Э-э-э... - Бархун на секунду задумался. - Задушю, кэк тарыкан, - сказал он, не отрывая глаз от дороги. - Совсэм задушю.
       После такого грозного заявления нашего извозчика наступило молчание. Под громыхание телеги и пыхтение зебры я принялся оглядываться по сторонам, следить за попугаями и бесконечными переплетениями растительности. Но вдруг при штурме очередного подъема Зайцегуб повернулся в мою сторону и произнес:
       - А ты, милок, наблюдателен. Ничего не скажешь - наблюдателен. - Чуть не пристрелил меня тогда, ночью...
       - Так это вы за нами следили? - вырвалось у меня.
       - Приглядывал, - хитро улыбнулся дед, отчего меня так и кольнуло. Странные слова выплыли откуда-то из небытия, из прошлой жизни: Курумпира? Чегивара? Нет, кажется, Тапибара...
       "Чтоб тебе провалиться с твоими приглядками!" - злобно подумал я, вспомнив, как помирал от страха, сидя возле не так давно обнаруженного и сожженного нами шалаша... Неужели, дед изображал из себя лося? Совсем из ума выжил что ли?.. Но эта мысль показалась слишком неправдоподобной. Старый лесничий никак не выглядел сумасшедшим...
       Мне захотелось возмутиться: почему же тогда Зайцегуб так спокойно наблюдал за нами, почему не пришел на помощь, почему, наконец, позволил уничтожить свою "летнюю резиденцию"?
       - Проверить я вас хотел, - как бы отвечая на мои вопросы, лукаво улыбнулся дед. - Поглядеть желал, как с испытанием справитесь.
       Этим и ограничились туманные объяснения Зайцегуба, больше он ничего не добавил, а только зевнул, прикрыл глаза и тихо забулькал носом.
       Совершенно неожиданно, чуть не расшвыряв нас по кустам, повозка налетела на какой-то булыжник.
       - Билат! - воскликнул Бархун, но темпа езды не сбавил.
       Задремавший Зайцегуб пробудился, хрустнув суставами, поежился и сквозь грохот колес сказал:
       - Скоро уже!
       Я оглянулся и рядом с бархуновским псом увидел нашу Белку. Высоко задрав голову, она бежала за нами и, похоже, заигрывала с новым знакомым.
       - Но, Билат! - возница опять повторил странное слово и дернул вожжи.
       - Что это вы все Билат да Билат? - спросил Сидоров.
       - Так этат ишак зват, - ответил Бархун. - Име такой - Билат.
       - Может быть, Булат? - с надеждой предположил Сидоров. - Красивое имя для коня.
       - Дэ ти выдишь конь? - Бархун впервые за все время поездки казался удивленным. - Этат ишак паласатий - какой эта конь? Эта дэрмо, а нэ конь. Упрамый такой скатин. Тьфу!
       Внезапно зебра захрапела и попятилась, так что на этот раз мы кубарем покатились в дорожную пыль. На борту удержался только Зайцегуб и мрачный возница.
       - Э-э-э... твар! - заревел Бархун. - Куда тэбе понэсло?!
       - Что там? - выглянул из-за его плеча дед.
       Зебра все так же упрямилась, а собаки зашлись лаем. Я глянул вперед и увидел, что в нескольких метрах от повозки дорога перегораживалась упавшим стволом. Но когда я вгляделся внимательней, волосы мои вздыбились, а по телу прошла крупная дрожь. Ствол шевелился, свиваясь кольцами. Невероятных размеров змея поблескивала темным глянцем, медленно извивала свое тело и лениво переползала просеку.
       - Анаконда! - выдохнул старик и перекрестился.
       Внук его щелкнул ружьем:
       - Давай убьем ее, дед!
       - Что ты, что ты! Упаси Бог! - тревожно пробормотал Зайцегуб. - Не трогай ее! Мы ее не тронем, она нас не тронет. Пущай ползет... с ей лучше не связываться...
       - Э-э-э... - протянул Бархун, но было видно, что и он встревожен. Такое чудовище ему придушить было, конечно же, не по силам. А оно тем временем не спеша пересекло дорогу и скрылось в лесу.
       - Заклинаю наступати на змию вредящую, и василиска, и аспида... - бормотал дед.
       - Так вот, значит, это она и есть - "змея уядающая жены"? - проговорил перепуганный не меньше остальных Сидоров.
       - Эта уест всех, - веско сказал Зайцегуб. - Ну, соколики, по коням!
       Минут через двадцать мы оказались у подножия невысокого холма, на макушке которого возвышался частокол из толстых бревен. В стенах частокола виднелось нечто вроде ружейных бойниц. Как видно, люди, построившее это сооружение, были готовы ко всему.
       - Эге, да тут у нас настоящий форт! - присвистнул Петров. - Ну и дела!
       - Вот здесь и заночуем, - молвил Зайцегуб. - Да и червя заморить не помешало бы.
       Телега с трудом взобралась на холм лишь после того, как мы с Сидоровым спрыгнули с нее и, подталкивая, пошли рядом. Зебра выбилась из сил и еле волочила ноги.
       - Тьфу, ишак паганый! - презрительно сказал Бархун, обращаясь к животному. - Какой ти конь, ти гавно, а нэ конь...
       Нас уже поджидали. В тяжелых массивных воротах форта открылось маленькое окошко, в котором появилось дуло ружья.
       - Это ты, Зайцегуб? - послышался простуженный мужской голос.
       - Я. Открывай, - нетерпеливо сказал старик.
       - Кто это с тобой?
       - Внучек мой, - переминаясь с ноги на ногу, ответил дед. - И с ним еще товарищи. Да открывай ты, черт!
       - Товарищи? Какие такие товарищи? Данилов тебе товарищ! Щас я покажу вам товарищей! - было слышно, как по ту сторону забора передернули затвор.
       Бархун стоял в стороне, безучастно поигрывая кнутом. Чувствовалось, что пропускная процедура ему знакома.
       - Документы! - буркнуло дуло ружья.
       Мы поднесли к окошку свои охотничьи удостоверения - и они вместе с ружьем скрылись за воротами. Окошко почти закрылось, но можно было услышать приглушенные бормотания стражника, изучающего документы.
       - Открывай, Нельсон! Совсем обалдел, - беззлобно сказал дед и пояснил нам:
       - Видели - как! Здесь по-другому нельзя.
       - Скажи пароль! - документы вернулись обратно, а из окошка опять смотрел на нас черный ствол.
       - На горшке сидел король, - серьезно сказал старик.
       Загромыхал засов, ворота скрипнули, и нас пустили внутрь.

    2

      
      
       Маклай осторожно приложил ладонь к груди и сказал:
       - Мак-лай... Маклай!
       И папуас дотронулся до своей татуированной груди.
       - Туй! - сказал он.
       Так состоялось первое знакомство Маклая с папуасом.
      
       Олег Орлов
      
      
      
       Хозяином оказался невысокий крепкий мужичок в старом зелено-коричневом маскировочном халате и необычного покроя сапогах из пупырчатой кожи. Левый глаз Нельсона закрывала темная повязка - и я сразу же понял причину столь необычного прозвища. Гардероб одноглазого завершала широкополая соломенная шляпа, украшенная большим страусиным пером. Черты его лица отличались некоторой хищностью, однако когда фермер увидел входящего в ворота Зайцегуба, на лице его заиграла радушная улыбка.
       - Ну, здравствуй, старый черт! - сказал он своим простуженным голосом и протянул деду руку.
       - Все хоронишься? - ухмыльнулся Зайцегуб, отвечая на рукопожатие.
       - Даниловцы опять баловать стали, - как бы извиняясь, ответил Нельсон. - Третьего дня у меня ламу увели, вчера под горой шаманили. Обожрались каких-нибудь грибов - всю ночь глотки драли. Насилу заснул... Дрянь народец, - брезгливо поморщился фермер. - Мужики наши слышали, что они недавно опять девку крокодилу скормили.
       - Как это - скормили? Зачем? - удивился Сидоров.
       - Да есть у них обряд такой. Вроде как примета - ежели девкой крокодила побаловать, то непременно урожай хороший будет, ну, и там удачи разные, прогресс и процветание...
       - Дикость какая! - возмущенно, с округленными глазами, сказал Сидоров.
       - Что верно - то верно, - согласился Нельсон. - Ну, что же мы это на пороге стоим? Проходите, владения мои нехитрые осмотрите. Бархун, запирай ворота! - крикнул он работнику.
       Сразу за частоколом располагался широкий грязный двор, местами заросший лопухами вперемешку с невероятно яркими тропическими цветами. По краям двора тянулись крепкие амбары и загоны для скота. В центре - возвышался дом, сложенный из толстенных бревен. Своей незамысловатой архитектурой он походил на большой двухэтажный сарай. В палисаднике росла чахлая пальма, под которой виднелся колодец. Неподалеку, роясь в мусоре, бродили павлины, а у крыльца стояла небольшая пушка времен минувшей войны. Вонь на территории хозяйства стояла как в передвижном зверинце.
       - Эким маркизом ты тут, брат, обосновался! - подивился дед, потянув носом. - Павлины вон у его. Одно слово - хозяин!
       Проходя мимо колодца, мы приостановились попить воды. Бетонное кольцо колодца - единственная зацепка для глаз из привычного мира. Остальное - извращенная, коллажная реальность. Даже маленькое ведерко, которым мы зачерпывали воду, оказалось сотворенным из кожи и украшенным примитивными узорами с весьма недвусмысленными сексуальными сценами времен какого-нибудь неолита.
       Я более-менее спокойно осматривался, однако в следующее мгновение мне и моим друзьям пришлось пережить настоящий шок. По двору, раскатисто рыча, в нашу сторону направлялась огромная пятнистая кошка - леопард...
       Я начал медленно пятиться, но запнулся ногами за оглоблю, не удержал равновесия и беспомощно "пятой точкой опоры" плюхнулся на землю. Петров тоже заметил хищника и отпрянул назад, схватив ружье за ствол, - видимо собираясь таким образом отбиться от наступавшего животного.
       - Не кинется, не ссы! - засмеялся Нельсон, стоя за нашими спинами. - Ты только ружьем не маши, а то моя Танюха тебе за свою живность голову оторвет! - фермер приблизился к леопарду и протянул руку. - Барсик, Барсик, - забубнил он, поглаживая огромную кошку. Животное заурчало и растянулось в тени колодца.
       - Хорошая киска... - неуверенно сказал Сидоров и вслед за остальными быстро прошмыгнул к одному из загонов.
       - А тут у меня домашняя птица! - показывая за сколоченную из бамбуковых жердей загородку, похвастался фермер. В загоне бродило несколько длинноногих, похожих на индеек-акселератов птиц.
       - Вот они какие - страусы... - протянул Петров, а затем, скорчив рожу, показал любопытно озирающим нас страусам язык.
       - Не надо, не дразни, - серьезно сказал Нельсон.
       - А что будет? - поинтересовался Сидоров.
       - А ничего хорошего. Я вот спервоначалу тож... - невесело изрек Нельсон и показал на повязку, прикрывающую часть лица. - В общем, додразнился... Теперь одним глазом меньше стало...
       - Чего ж вы тогда с ними возитесь? - удивился Петров. - Я бы их всех, на фиг, перестрелял и на шашлык пустил...
       - Глупая птица, - спокойно отвечал Нельсон. - Что с нее возьмешь?... А того голубчика, который меня в глаз-то... я потом наказал. Как раз голубцы с него и сделал. Да сапоги себе новые справил, - фермер засмеялся и указал на свою пупырчатую обувь.
       Мы немного помолчали, изучая страусов и осмысливая сказанное.
       - А куда, все-таки, они головы прячут? - решил спросить я, кивнув в сторону птиц.
       - А никуда, - спокойно, словно тысячу раз отвечал на этот вопрос, пояснил фермер.
       - Как - никуда? - я что-то не понимал.
       - А вот так, - Нельсон нисколько не менялся в лице. - Фигня все это, выдумки. Никуда они их не прячут... На то им ноги и даны, чтобы убегать. Ну, или же брыкаться. Шибанет разочек - так все ребра в трусы мигом осыпятся...
       Я отбросил "бычок", смущенный своим промахом, все остальные засмеялись.
       - Ладно, братцы, - фермер отошел от загона. - У нас гости не каждый день бывают. Надо бы встречу эту отметить как следует.

    3

      
      
       Вот мрачится
       Свод лазурный!
       Вот крутится
       Вихорь бурный!
       Ветр свистит,
       Гром гремит,
       Море стонет -
       Путь далек...
       Тонет, тонет
       Мой челнок!
      
       Александр Полежаев
      
      
      
       Как все-таки здорово после стольких дней блуждания по лесу (и какому лесу!) выйти к людям! Мы уютно расположились в просторной избе Нельсона и за обе щеки уплетали обед, которому мог бы позавидовать любой столичный ресторан. Чего здесь только не было: жаркое из антилопы, тушеное мясо гиппопотама, узкие полосы вяленого мяса какого-то экзотического животного, имя которого я слышал всего раз или два, а где - уже не помню. Была вкуснейшая икра некой рыбы, называемой Нельсоном на латыни. Сама рыба напоминала угря, но попробовать ее я не отважился. Зайцегуб толкнул меня ногой и, улучив момент, когда Нельсон отвернулся, шепнул:
       - Лучше не ешь! От ее почечуй бывает...
       И хотя я с трудом представлял себе, что это такое - почечуй, решил, что береженого Бог бережет: благо, и без того стол заставлялся всевозможными блюдами. Среди прочего имелись прожаренные зерна маиса, страусиная яичница, какой-то невообразимый маринад из молодого бамбука, а так же столь знакомые и привычные соленые огурчики, рассыпчатая картошка и отменный квас. Оглядывая все эти яства, я начинал ловить себя на мысли, что из-за стола мне уже не подняться.
       Прислуживала нам жена Нельсона - жизнерадостная, пышущая здоровьем красивая бабенка, которая сидела с краю длинного стола - раскрасневшаяся и распаренная от всевозможных наливок. Она поминутно отбегала на кухню и приносила нам что-нибудь шкворчащее и шипящее в огромной сковороде. Впрочем, надобности в этом уже не было. Желанная сытость пришла сразу, и нам оставалось только обалдело кивать, выслушивая непривычные уху названия очередных блюд.
       - Что ж ничего не едите? - обиженно говорила Танюха. - Ай не ндравится?
       - Нравится, нравится, - осоловело кивал Петров.
       - Вам банбуку подложить? С антилопинкой, - не унималась Танюха. - Банбук у нас в этом годе главный! - говорила она Сидорову, кокетливо улыбаясь и обнажая белоснежные зубы.
       - Подложте, - щурил замаслившиеся глаза Сидоров, норовя уткнуться носом в стремительно растущую на его тарелке горку еды.
       Я оставил вилку и медленно окинул взором обстановку избы. Мое внимание привлекло зловеще оскалившееся, закрывшее широкие веки, деревянное изваяние в углу. Оно походило на одну из тех фигур, которыми в прежние времена заезжие шабашники украшали детские площадки. Однако большие ветвистые рога и длинная вытянутая морда странного истукана наводили на мысль о животном. И я уже знал, о каком... Забыть эту физиономию было невозможно.
       - Лось!... - вырвалось у меня.
       - Где? - откликнулся охмелевший Нельсон.
       - Вон там - в углу, - пробормотал я и ткнул пальцем на идола.
       - А-а... Так это же Великий Дедда! - торжественно произнес хозяин.
       - А я все думал: что это у вас тут за такое скопище... Нет, капище... этого... как его... Перумова... или Перунова... не помню, - с пьяной улыбкой промычал Петров. Настойки, похоже, окончательно добили моего друга.
       - Это великий основоположник и праотец всего живого! - наставительно сказал Нельсон. - Он тридцать лет и три года жил на печи, покуда ему озарение не снизошло... Явился ему окорок... Тьфу ты! То бишь отрок - весь в белом, светится...
       - С косой? - пробормотал Петров.
       - Почему - косой? - удивился Нельсон. - Нормальный, не косой, не хромой, только с крыльями, как у воробья... "Вставай, - говорит, - хватит на печи валяться. Эдак и бока отлежать недолго"... Ну, вот и встал Дедда... Встал да пошел...
       - Куда это он? - не унимался Петров.
       - Ясное дело - куда: в лес пошел. Мудрости набираться. - Нельсон говорил серьезно, с благоговением. - И жил он, значит, там среди зверья дикого, и скитался эдак еще тридцать лет и три года, покамест не постиг суть. А как постиг, так вернулся из лесу и стал уже сам людей уму-разуму учить, сеять, как говорится, разумное, доброе, вечное. Как огонь добывать - учил, как болезни лечить, как на зверя охотиться, как семью - ячейку общества создавать, - Нельсон улыбнулся и хлопнул Танюху по плотному заду. - Всему учил! На то он и Великий Дедда!
       - А, скажем, самогонку гнать - тоже он научил? - с иронией спросил доселе молчавший Зайцегуб.
       - А как же! Он заступничек!...
       - Кто ж ему... это... рога понаставлял? - вдруг поинтересовался пьяный Петров, плотоядно глядя на Танюху.
       - Но-но! Ты не богохульствуй! - обиделся фермер.
       - А я и не бога... хульствую, - оправдывался Петров. - Я, может, вообще атеист... В смысле, верующий, но в меру...
       Голоса плавали и колыхались в избе. Я еще разок осмотрел Дедду. Кем бы он ни являлся - Великим Деддой или призраком из моих сновидений, - мне было уже все равно. Докапываться до истины не хотелось. "Плевать", - подумал я и, кажется, плюнул.
       Обед тем временем плавно перетекал в ужин. Из душной избы мы перебрались под навес из густых вьюнов. Вечерело. Усталое солнце продолжало прожаривать землю и листья, но делало это уже не с такой охотой, как днем.
       Я отпил глоток бананового ликера и запалил папироску. "И дым от "Честера" нам сладок и приятен"... - завертелось в моих мыслях, однако в большом количестве запасенный у Нельсона "Беломор" в данный момент являлся куда как более драгоценным и близким душе продуктом, нежели "Честерфилд" или какой-нибудь "Палл-Малл".
       Сквозь упругие и цепкие стебли, обвивающих навес, проскальзывали последние солнечные зайчики: они прыгали по бревенчатому столику, заставленному блюдами, по лицам, по рукам и одежде. Увидеть с нашего местоположения загон со страусами было трудно (скорее можно было учуять его по запаху), но я хорошо помнил, что несколько левее, за густою листвой вьюна, самодовольно и хитро озираясь по сторонам, разгуливают эти гигантские уроды...
       "Черт, - думал я, - страусы, бегемоты, обезьяны, кашалоты и еще, мать его, зеленый попугай... Вот вам и плодородные дебри..." Перед моим внутренним взором, как эпизоды из кинофильмов, замелькали недавние сцены и образы. Одичавшие крестьяне зашвыривали нас индустриальным мусором, бесстыжие мартышки осыпали зелеными бананами. Я опять увидел толстое шевелящееся на дороге бревно и как бы услышал голос опешившего деда. "Анаконда!"... - шелестящим эхом проскользнуло над сменяющейся вереницей пройденных видений... "Не кинется, не ссы..." - гулко отозвалась в памяти фраза Нельсона. Впрочем, фермер удивил новоприбывших еще раз.
       - А ну-ка! - воскликнул он, жестом бывалого факира извлекая откуда-то бутыль с мутной жидкостью. Посудина водрузилась на стол, и я, сконцентрировавшись, узрел киснущую на дне небольшую змейку.
       - У вас там червячок завелся, - ткнул пальцем в сторону настойки Петров.
       - Меня сейчас стошнит, - тихо сообщил мне Сидоров.
       - Прекрати, - разозлился я.
       - Это не червячок, это змея, - Нельсон ухмыльнулся и назвал длинное латинское слово, которое, прошелестев, влетело мне в одно ухо и, не оставив ни малейшего следа в сознании, вылетело из другого.
       - А-а, - сказал Петров. - Я так и думал... А не ужалит?
       - Нет, - засмеялся Нельсон. - Змея не ужалит, а вот настойка может... В голову так ужалит, только держись. Танюха ее на молодых змеенышах готовит - по старинному рецепту... Настаивает, значит, - чтоб злей была. Вы только не увлекайтесь особо, а то больно шибко в голову дает...
       - Кто? - не понял Петров.
       - Настойка эта... Ежели много взять - виденья всякие случаются...
       - Посмотрим, - критически сказал Петров и подставил стакан.
       Мы выпили.
       Окружающий мир растекся и медленно закачался, будто на огромных волнах. "Накрывает!" - успел подумать я, прежде чем огромный вал подхватил меня, словно щепку, и понес в неизвестность...
       В потоке бушующей пены промелькнули чьи-то руки, лицо, послышалось нечто похожее на отдаленное пение и наступила темнота, но затем в мои глаза плеснул мягкий солнечный свет... Окружающее окутывал густой сверкающий туман. Я оказался настолько ошеломлен, что сначала не мог ничего как следует разглядеть, однако вскоре осознал, что нахожусь как будто на дне глубокой водяной воронки, а вокруг меня в пене и хаосе, время от времени показываясь на поверхности, проносились знакомые вещи и лица, до слуха пробивались обрывки нелепых разговоров.
       Мимо пронеслись стволы деревьев, стол, голые шеи страусов. Толкая впереди себя поднос, рядом со мной проплыла Танюха.
       - Помидорчиков домашних не подложить? - пропела она и - будто спасательный круг - протянула мне поднос. - Хватайтесь! - однако хозяйку уже уносило прочь, подхваченную стремительным течением.
       Из полосы пены показались Нельсон и Зайцегуб.
       - Я же говорю, что Великая Река Транс-с-сентального Мышления, - сверкая глазами и потрясая бородой, кричал дед Петрова. - Да! именно Транс-с-сентального Мышления! своими всепроницающими потоками обнимает только постигшего вкус Божественного Нектара!...
       - Постой, постой! - возражал одноглазый хозяин. - Как учил Великий Дедда, я выпиваю - стало быть существую! А существование не может обойтись без попыток интрепанации всей многомерности анатомий!...
       Не успел я что-либо подумать, как на поверхность вынырнуло безжизненное тело Петрова. Его кружило и вертело в волнах, словно обломок кораблекрушения. Скорость водоворота возрастала. Лица и предметы проносились мимо, с калейдоскопической быстротой сменяя друг друга, - словно бы летели на карусели.
       - Бегемотинки испробуйте! - кричала мне Танюха! - Бегемотинка нонеча удалась!..
       - Только многомерность анатомий является доказательством существования всего мыслящего! - кричал Нельсон.
       - Транс-с-сентально мыслящего, мать вашу! - стараясь перекричать его, уносился прочь Зайцегуб.
       - Иванов, не спи! - завывал Сидоров, пытаясь выгрести против течения. - Потонешь!...
       - А мы его багром достанем... - не открывая глаз, бормотало тело Петрова.
       Окружение наращивало обороты, неслось все быстрее и быстрее, я то окунался с головой, то возвышался над волнами... Скорость увеличивалась, и теперь не замечалось ничего кроме перемен темноты и света... В какой-то момент показалось, что меня затягивает на дно, я попытался вырваться на поверхность, но темнота навалилась окончательно ...
       Очнулся - от мощного пароходного гудка. Пронзительно кричали чайки. Оказалось, что я лежу на палубе огромного лайнера, свесившись головой за борт. Прохладный ветер обдувал мое разгоряченное лицо, поблизости прогуливались хорошо одетые люди.
       - Черт возьми, Смит, - послышалось за спиной, - какое превосходное судно! Какая мощь! И как только они доверили его такому растяпе как вы? Не понимаю!
       Заслышав это замечание я, собрав свои силы, повернулся и увидел лося. Он вразвалку шел мимо меня и, щурясь, поглядывал куда-то в даль. Меж его ветвистых рогов красовалась фуражка морского офицера.
       - Кто это - они? - спросил я не без усилия: меня мутило.
       - Как это - кто? Конечно, мистер Исмей и мистер Эндрюс! А вы, как я погляжу, совсем ни на что не способны, кроме как пачкать борта этого красавца...
       Нос корабля резво рассекал морские волны - и они белыми бурлящими бороздами расходились по сторонам. Ровно и непрестанно шумела ни то пена, ни то паровая машина, несущая нас вперед.
       Мне снова стало не по себе.
       - Кстати, - сказал лось, крепко зажмурив один глаз и выпучив второй, - да будет Вам известно, что адмирал Нельсон (не этот Ваш знакомый страусиный заводчик, а настоящий адмирал Нельсон) испытывал приступы морской болезни до самой своей смерти в знаменитом трафальгарском сражении! При нем даже постоянно находился специальный человек с тазиком... Ну, чтобы каждый раз не бегать к борту...
       - Отвяжись, прошу тебя... - мне было плохо, очень плохо.
       - Эх, а какой обед был! - прочувствованно вздохнул лось. - Можно сказать, министерский! А мы его - за борт! Эх, Смит, нельзя же так...
       Лось с минуту понаблюдал за моими мучениями и принялся их комментировать:
       - О! Вот и антилопинка! И жаркое из бегемотиков! - бульк! А вот, наконец, и огурчики показались!
       - Уйди... - простонал я.
       - Бутерброд... Не разглядел - с чем, - не переставал издеваться лось. - Ты что - не прожевываешь?
       Я приподнялся, в моих глазах застыли слезы:
       - Считаю до трех...
       Рогатый офицер завертел мордой, оглядываясь по сторонам:
       - Ты что - шлюпки пересчитываешь? Брось! Пустое это дело... Ну, что может случиться с кораблем, когда у него такой капитан? Такой... - лось подыскивал слово. - Такой морской волчище, этакий моряк Папай!... Кстати, шпинат еще не выходил? - участливо осведомилось животное. - Оставь. В нем вся сила!
       Мне в очередной раз пришлось свеситься за борт. Там в бурунах извивались какие-то странные крупные змеи. Мне показалось, что это анаконды.
       - М-да... - задумчиво произнес мучитель. - А ведь, сам того не ведая, ты подтверждаешь теорию о том, что некоторые животные совершенно не способны жить в неволе. Например, чтобы ты знал на будущее, (тут снова прозвучало некое латинское имя неведомого существа) совершенно не может выносить каких бы то ни было загонов и клеток... А уж что говорить о стенках твоего изголодавшегося желудка... Ну вот! Ты видел?! Видел?! - лось торжествующе засмеялся.
       Я не ответил. Слова давались с большим трудом, мое состояние оставляло желать лучшего.
       - Ну что, отдохнул? - молвил сохатый, нависая прямо надо мной. - Пора, дружок! - и как некий неприятный мусор он небрежно и медленно вытолкал меня своими копытами за борт. - Лети, летчик, лети!
       Шипящая вода приблизилась - и раскрывшиеся волны приняли мое обессиленное тело.

    4

      
      
       Аз есмь хмель... С похмелья голова болит, очи не видят, руци и ножи дрожат и ничтожа ему на ум не идет, ясти не жедает, а жедает пити.
      
       Подпись под гравюрой второй половины 18 века
      
      
      
       Море штормило.
       Где-то отдаленно и глухо трепало парус. Я видел только потолок и какое-то время пялился в его фактурные доски, но в конце концов решил, что пора бы и оторваться от жестковатой постели. Однако ноги совершенно не хотели удерживать меня в равновесии. Все пошло ходуном, наперекосяк, а стоявший рядом шкаф - весь облепленный старыми наклейками с улыбающимися девицами - резко набросился и крепко стукнул. От удара брюнетки, шатенки и блондинки сорвались со своих насиженных мест и запорхали вокруг моей головы - будто огромные пестрые бабочки. Я попытался отмахиваться от их шуршащих крыльев и, кстати, проделал это вполне успешно. Во всяком случае мне удалось загнать всех этих красавиц обратно на шкаф, но вот только одна дама восточного типа с телефонной трубкой никак не желала повиноваться и все время норовила сесть мне на голову. С ней пришлось порядком повозиться, покуда я не водворил ее на прежнее место - и даже пришпилил к фанерной дверце кстати подвернувшейся булавкой.
       Где-то ударили в колокол. Раз, другой, третий.
       "По ком это звонят? Может, сегодня праздник какой-нибудь? Но ведь я в море. Какой, к чертям, праздник в такую болтанку?" Мысли наталкивались одна на другую, отчего в голове возникла давка.
       Снова ударили в колокол. Теперь это был настоящий набат.
       За отодвинутой шторой оказалась светлая, не очень большая каюта. Весь ее интерьер медленно плавал, струился и колыхался. Яркий солнечный свет пробивался в пульсирующие - словно отражение лампочки в стакане чая - иллюминаторы и резал глаза. Да и всего меня - с головы до пят - охватывала предательская боль и слабость. Мозг готовился вот-вот разорваться в клочки, чрево крутило и подсасывало, кисти и колени находились во власти дрожи.
       - Петров!.. - пробубнил я. - Петров!..
       Но ответа не последовало.
       - Сидоров!.. Ты здесь?.. - слова медленно и глухо входили в мякоть каюты, но оставались безответны. - Что случилось, братцы? Где это я?..
       Вместо дорогих голосов товарищей я в очередной раз услыхал отдаленное биение паруса. Что-то резко и неприятно зазвенело в углу. Несомненно, я находился где-то на корабле, и ужасно страдал от морской болезни, чего обычно совершенно не замечал за собой; за другими, например за Сидоровым, - да, за собой же - никогда. И еще оставались смутные припоминания о лосе, шикарном пароходе и о чем-то еще. Было ли все это правдой или пришло в глубоком и темном сне - я не понимал, не помнил, находился не в том состоянии, чтобы думать, анализировать и сопоставлять...
       Так что же тут звенит? Я зацепился за этот звук - будто в нем одном и находилось мое спасение, но не увидел ничего кроме небольшого круглого приспособления с двумя черными стрелками и маленькой красной кнопкой над пляшущими по кругу цифрами. "Часы", - угадал я, порадовавшись возвращающейся ко мне способности трезво мыслить. Но тут корабль резко накренился, меня понесло в другой угол, и если бы не дверной косяк, я бы очутился на полу. Но и здесь все оказалось совсем непросто. Моя опора закрутилась, завертелась - словно змея. Вместе с ней закачался и я, отчего стало дурно и пришлось отцепиться от вибрирующей деревяшки и провалиться в открывшийся проем.
       За ним возникло еще одно по-утреннему освещенное помещение с иллюминаторами, которые медленно и плавно принимали квадратные очертания, а в одном из них я даже заметил обычную форточку.
       Беспощадные волны, как мне показалось в ту минуту, еще раз накинулись на наш корабль, из небольшого прямоугольника света, плывущего передо мной, пахнуло горелым, и ноги сами собой вышвырнули меня наружу.
       Я завис на пороге и, борясь с позывами рвоты, уже ничего не замечал, не слышал, не чувствовал.
       Когда немножко отпустило, я присел и осмотрелся. Корабль терял мачты на глазах и сотрясался всем корпусом, постепенно превращаясь из гордого покорителя морей в двухэтажный жилой сарай фермера Нельсона. Мир утрачивал тягучесть и эфемерность, однако сильная бортовая качка давала о себе знать.
       В следующую минуту низкий замедленный голос вывел меня из прострации.
       - Ххэээйй... - послышалось где-то совсем рядом - и я увидел почти что перед носом руку с чашей, в которой тихо бурлила зеленая жижа. - Ххэээйй...
       Я ощутил новый приступ тошноты и стал падать куда-то в бок, но нечто воспрепятствовало свободному падению и пару раз сильно встряхнуло.
       - Пей! Пей давай! Чего развалился?! - кричал Нельсон и, поддерживая меня за плечо, подсовывал стакан странного зелья. - Пей, давай! Полегчает.
       В мою неуверенно поднятую руку он вложил стакан с густой, неоднородной жидкостью, помог сомкнуть на граненых боках пальцы, и я, не чувствуя вкуса этого эликсира, выпил его в несколько глотков.
       Колокола в голове разом стихли. В природе и душе установился штиль. За какие-то полчаса я пришел в более менее подобающее состояние и, сидя на порожках фермерского дома, посматривал, как хозяин на пару с Бархуном варит на небольшой печке смолу, и как при помощи Зайцегуба они смолят новые колья для забора. Мужики были немного бледны, но двигались вполне уверенно и даже степенно.
       Танюха, закончив с перетряхиванием половиков, покрывал и прочих тряпок, принялась колдовать у необычного деревянного предмета, который Нельсон благоговейно называл Священной Ступой Великого Дедды. Петров праздно околачивался возле дворовой пушки, вертел на ней рычажки и рукоятки и, вообще, проявлял к орудию повышенный интерес.
       - Дед, - наконец крикнул он, - эта пердюлька работает хоть?
       - Да ты что, совсем либо ничего не помнишь? - вскинулся Зайцегуб. - Вчера же проверяли.
       Нельсон, помешивая смолу, укоризненно поглядел на Петрова.
       - Как - проверяли? - Петров почесал затылок. - Не помню. Совсем ничего не помню.
       - Вы же на бутылку вчера с Нельсоном спорили. Так садануло, едва стекла не повылетали!
       - Правда, стреляли? - Петров наморщил лоб. - А в кого?
       - Да ни в кого. Шуганули по лесу картечью, - дед ухмыльнулся. - Так что, внучек, с тебя магарыч какой-либо!
       - Жаль только - последний снаряд был, - вздохнул Нельсон, продолжая помешивать смолу. - Я его на особый случай берег... Хотя, бабахнуло что надо...
       - Черт, все равно ничего не помню... Совсем ничего... - Петров выглядел подавленным.
       - А как на Барсика охотиться хотел, помнишь? - прищурился дед.
       - Вы с его манто своей жене хотели сделать, - недовольно откликнулась Танюха.
       - Какое манто?... Нет... не помню, хоть тресни... Вы уж того... не обижайтесь... Не нарошно я...
       - Дружок-то ваш ищо ничего, - Танюха кивнула в мою сторону. - Выкушал и уснул себе на травке. Только когда мы его с Бархуном в дом тащили, все вырваться пытался... Умора! - Танюха всплеснула красными руками. - Сам, говорит, доплыву. Брось, говорит, меня, спасайся, Роза. И ручонками так дрыгал - будто и впрямь плывет!... Помрешь!...
       - Ну и как - доплыл? - хмыкнул Зайцегуб.
       - Вроде, доплыл, - сказал Нельсон, окидывая меня взором. - Выглядит только как утопленник.
       - А где же ваш третий? - захохотала Танюха. - Который вчерась страуса хотел поймать. Насилу уняли...
       Мы огляделись. Сидоров словно провалился. Однако интенсивные поиски вывели нас на пропавшего друга. Он оказался в загоне со страусами, где довольно мирно и сладко спал, обернув голову старой телогрейкой. Вокруг, уже присматриваясь к незнакомому объекту, бродили огромные птицы.
       - Только бы он там не шевелился, - озабоченно сказал Нельсон. - А то затопчут, на хрен...
       - Да, этот уклюнет, так уклюнет! Это тебе не какой-либо петух говенный! - согласился дед.
       Нельсон осторожно снял соломенную шляпу с пером, насадил ее на длинную палку и поднял над головой.
       - Птица-то она хоть и здоровая, но дура дурой... Ежели кого здоровей себя видит - признает. Мол, выше - стало быть сильнее... - оценивая ситуацию, Нельсон пристально следил за животными. - Я как зайду, вы, значит, сразу за мной. И тащите голубчика... - фермер приостановился у входа. - И как это он умудрился туда заскочить? - не понимаю... Ну, открывай!
       С видом знаменосца, удерживая водруженную на палку шляпу над головой, Нельсон шагнул в вольер. Я и Петров двинулись следом. Ближайший страус, разглядывая странную процессию, вытянул шею.
       - Ну, реагируй, твою мать! - прошипел Петров, высовываясь из-за спины Нельсона.
       - Права качает, - мрачно сказал хозяин и осторожно продвинулся вперед. - Не хочет признать, что я выше...
       - Не выше, а длиннее, - ни к селу ни к городу Петров вспомнил крылатую фразу Наполеона.
       - Нет, выше, - настаивал на своем Нельсон, не переставая приближаться к телу нашего товарища. - Мы все-таки цари природы, а не эти дятлы с длинной шеей...
       Неожиданно Сидоров громко зевнул и, не открывая глаз, что-то пробормотал. Страус заметно напрягся.
       - Брысь, уроды! - заорал Нельсон и повел в сторону животного палкой. - Я царь природы!
       Шляпа угрожающе качнулась и чуть не соскочила с шеста. Это, видимо, и решило исход дела. Страусы, как по команде, метнулись в дальний угол вольера и озабоченно, выражая неодобрение, завертели головами. Мы подобрали мычащего Сидорова и быстренько оттащили его в безопасное место.
       - Ну, какой ти птиса? - говорил задержавшийся у вольера Бархун. - Гамно ти, а нэ птиса... Ундюк и тот умнэе, - презрительно сплюнул царь природы и пошел разогревать смолу.

    5

      
      
       - Эти идиоты поместили фарфоровый контейнер со "студнем" в специальную камеру, предельно изолированную... То есть это они думали, что камера предельно изолирована, но когда они открыли контейнер манипуляторами, "студень" пошел через металл и пластик, как вода через промокашку, вырвался наружу, и все, с чем он соприкасался, превращалось опять же в "студень". Погибло тридцать пять человек, больше ста изувечено, а все здание лаборатории приведено в полную негодность. Вы там бывали когда-нибудь? Великолепное сооружение!
      
       Аркадий и Борис Стругацкие
      
      
      
       Спустя пол часа Сидорова удалось вернуть к жизни с помощью все того же чудесного снадобья Нельсона. Придя в себя, он принялся громко икать.
       - Ты как туда забрался? - спросил его фермер, указывая на вольер со страусами.
       Сидоров непонимающе заморгал:
       - Не помню... Н-ик-чего не помню...
       - Ну, естественно, - ухмыльнулся я. - Ты не оригинален. Воды попей, может, память вернется.
       Мы закурили. Денек выдавался погожий и чистый. Золотой мячик солнца купался в голубом, не замутненном облаками бассейне, заливая зеленое одеяло земли радостным светом и неопаляющим теплом.
       Остатки недавнего хмеля улетучивались, а по телу разливалась приятная истома. Вместе с устроившими перекур работниками мы уселись на высоком крыльце фермерского дома, благодушно разглядывая неспешную дворовую жизнь.
       Равнодушный ко всему Барсик лениво дремал, распластавшись в теньке возле колодца. Танюха, что-то негромко напевая, кормила павлинов и диковинного вида кур с длинными гребешками и пышными хвостами. У коновязи Бархун брезгливо вычесывал Зебру и непослушного жеребенка. Белка где-то крутила шашни с фермерским псом. Мы же беседовали о какой-то ерунде, но в конце концов сами не заметили, как вернулись к вчерашнему разговору о причинах невероятных метаморфоз лесной действительности.
       - Черт-те знает, отчего оно так стало, - хмурился Зайцегуб, зажигая узловатыми пальцами спичку. - Кто семена завез - хрен его знает, теперь уж не докопаешься... То ли впрямь почва у нас тут какая-либо особая. Толи этот... как его...
       - Микроклимакс, - выказал свою ученость Нельсон.
       - Ну да, - подтвердил старик. - Он самый. И вот вишь ты, как оно все поразрослося. Как на дрожжах каких-либо... Живем - будто в зоосаде...
       - Да... такой вот нонсунс... - кивнул Нельсон. - Одно слово - акзотика...
       - Надо говорить: ик-зотика, - поправил фермера Сидоров и потянулся за ковшом с водой.
       - Один хрен, - отмахнулся Нельсон. - С Изотикова все и пошло - с губернатора нашего. Он всю эту хреномантию затеял... Я попервости совсем по ночам спать не мог. Уж больно шумно стало. Днем вроде ничего, тихо, а по ночам их словно черти раздирают...
       - Кого? - спросил Петров.
       - Да зверье это. То завоет, то зарычит... Развелось дряни всякой дюже много. И гамандрилы, и геенны... да мало ли...
       - "Вдруг откуда-то шакал на кобыле прискакал, - вспомнилось мне. - Вам телеграмма от гиппопотама"...
       - Вот-вот, - сказал Нельсон. - Гипотамы эти вообче все позасерали. А какие пруды были! Чистота, цветы, камыш! А теперь поди - выкупайся... хрена... Просто не подступишься - весь берег копытами поистолкли. Опять же вонища... Фекаликус максимус, говоря по науке.
       - Позарастали стежки-дорожки... - вставил Сидоров, пока замолчавший Нельсон лазил в карман за "Беломором".
       - Я начальству уж и говорил, и писал, - подхватил разговор Зайцегуб. - Слал им эти... как бишь их...
       - Эпитильи, - уточнил Нельсон, сжимая в зубах новую папиросу.
       - Правильно, петиции присылал каждую неделю. Мол, что вы делаете, природа ж не простит, мать ее итит... Вишь, даже стихами заговорил, - Зайцегуб усмехнулся. - Куда там... Этим ракоголовым хоть кол на голове чеши...
       - Кому, кому? - не переставал уточнять Петров.
       - Начальству нашему... бывшему. Головы-то рачьи, если б думали чем-либо, как оно все обернется... Сначала страусов привезли, потом еще всякой твари по паре завозить стали. Глядят, прижились. Ну и обрадовались. Глянь-ка, заповедник-то какой получается. Нигде такого нету.
       - Это точно, - вздохнул Нельсон. - Теперь нигде этакого нет. Даже в каком-нибудь Конге...
       - Поначалу ездили, корреспондентов возили чуть ли не кажный день, - продолжал рассказывать Зайцегуб. - Туристы из центра - толпами, с аппаратами - щелк, щелк. Задолбали совсем. Охи, ахи, вздохи, мордографятся на каждом шагу... Чудо, говорят, да и только...
       - Феномент, - вклинился Нельсон.
       - Ага. Ментов понагнали тож. За каждым страусом по менту ходило. А к жирафам и вообще спецназ приставили. А только зря все это. Природу не перехитришь, у нее на каждую хитрую попу какой-либо ключик имеется... - Зайцегуб помолчал, затянулся, кажется, уже второй или третьей папиросой. - Потом, как все поперло, ездить стало труднее. Только проложат просеку, а она враз зарастает. Послали строителей - дорогу делать, да только их и видели...
       - Куда же они девались?
       - Что значит - куда? Понятное дело - на корм зверью пошли. И две других бригады туды ж... Начальство забеспокоилось, решило, раз оно так все идет, значит надо сафари устраивать. Ага. Ну, и где оно - то сафари? Сначала на вездеходах пробовали - ни хрена. Потом на вертолетах, один даже сел. Корпус вон с левой стороны у прудов до сих пор лежит. Зарос, правда...
       - Ну, а милиция-то что? - почему-то спросил Сидоров. - Куда смотрела?
       - А что ей смотреть. Первой и драпанула... в смысле, попыталась... Продукты ведь для зверья завозить перестали... да и как их подвезешь? Хорошо хоть почту поначалу сбрасывали... Вот. Ну, а зверье-то, оно не будь дураком, тоже не стало смерти дожидаться. Разбрелось, значит, по округе, ну и перешло на самообеспечение... А за ним и менты разбежались: они же тоже без довольствия не могут... Да только, видно, далеко не ушли. Мужики наши по округе еще долго мундиры находили. Естественно, со следами насилия. Зверье-то, оно так же блюдителей порядка, знать, не любит...
       - Или, наоборот, любит, - мрачно пошутил Нельсон. - Участковый, видать, вкусней всех был.
       - Да ладно тебе, - усмехнулся Зайцегуб, выпуская табачный дым. - А и то верно. Папарадзе держался дольше всех. Потом и его не стало... Он же привык чуть что-либо не так - свистеть. Ну, а зверье ведь не понимает, ему свисти, не свисти - все едино... Спецназцы - те поумнее малость оказались, они хоть вместе держаться пытались. Сказывают, на юго-восток куда-либо ушли, пробиваться. Но от их давно уж ни слуху, ни духу... Вот какая оказия. Разумеется, и про нас тож забыли. Начальство, видать, порешило, что так проще. Зачем им, рачьим головам, лишние проблемы? Так что, ничего - живем. Попривыкли уже. Тут у нас не заскучаешь... Вишь ты, какой дисбаланец сотворился, а ничего... Жива демография!
       - У вас-то на большой земле чего делается? - спросил Нельсон, но его перебили: в это время послышался громкий настойчивый стук в ворота.

    6

      
      
       Я никада ни видила Скота Физеральдатрезвым но он мой бальшой друг. Он часто говарил мне пра свой метод. Он начинает утром с 3 (трех) чистых виски и с тех пор многа лет не останавливается. Я-то сама танцовщица и не умею писать правильна даже как миня звать.
      
       Из книги Сары Мэйфилд "Изгнанники из рая. Зельда и Скотт Фицджеральд"
      
      
      
       - Ишь, кого принесло! - изумился Зайцегуб, завидев двух полуобнаженных людей, прошедших стандартную пропускную процедуру Нельсона. - Здорово, лиходеи! Никак на охоту собрались? - старик незаметно сплюнул в сторону и, ухмыльнувшись, в полголоса добавил:
       - Охотнички хреновы. С утра уже "на рогах"...
       Огромного роста детина в дырявом треухе, важно раздувая щеки, остановился и оглядел Зайцегуба маленькими заплывшими глазками. Фигуру незнакомца живописно драпировали мохнатые шкуры; сквозь его красный мясистый нос была продета небольшая вязальная спица; шею и грудь украшало ожерелье из устрашающего вида желтых клыков. За спиной охотника на грязной перевязи висело необычайно большое ржавое корыто.
       Детина растянул рот в пьяной улыбке, смачно рыгнул, обдав нашу компанию запахом перегоревшего самогона и, схватившись за внушительно выпуклый живот, загоготал. Второй охотник почтительно хихикнул. Его мятая кепка сползла на затылок и оголила нецензурную татуировку, синеющую меж редких волос.
       - Фомичев, - пробасил первый охотник, протягивая мне свою громадную мозолистую руку.
       Я едва сдержался от рефлексивного вопля, потому что этот мастодонт с такой силищей сдавил мою ладонь, что я испугался за сохранность пальцев. Стараясь не выдавать болезненных ощущений, я поспешно спрятал руку в карман. Фомичев аналогично поприветствовал остальных. Я заметил побледневшее от боли лицо Сидорова и напряженную улыбку Петрова. Тем не менее, друзья, так же как и я, не выдали своих эмоций.
       Глядя на новых знакомых, я все отчетливее понимал, что мы находимся в стране исполинов, диких животных и законов джунглей, в стране, которая несмотря на свою долгую историю и относительную близость к городам все же являлась совершенно белым пятном на карте. Нас окружали необычные люди, странные явления и невообразимый животный мир. И все эти изменения, все сдвиги и перекосы произросли из каких-то жалких семян, завезенных в наши края вместе со страусами. Поверить в это было крайне трудно, но, тем не менее, приходилось принимать как должное...
       Охотник продолжал исполнение правил странного ритуала. Он запустил руку в шкуры и порывшись в них, извлек наружу детородный орган, вырезанный из дерева. Фомичев взял его наперевес и грозно потряс им, словно дубиной.
       - Фомичев идет на охоту! - прорычал он, обдав нас новой волной перегара. - Фомичев убьет зверя!
       Его спутник, представившийся как Вася, смущенно хихикнул и почесал татуированную голову.
       - Ну-ну, - скривился Зайцегуб и мрачно бросил в сторону:
       - Совсем какой-либо стыд потеряли...
       - Да мы... э-э-э... в общем... - неуверенно сказал Вася и пригладил остатки жирных нечесаных волос.
       - Вася - друг! - заявил Фомичев, оглушительно икнув. - Фомичев говорил с богами! - прорычал он и, хлопнув себя по животу, наконец-то спрятал свое слегка смущавшее всех мужское естество.
       - Да... вот как оно... так вот, - веско поддержал его Вася, выискивая что-то в недрах своего носа. - Вот оно как!
       - А на кого-либо вы это собрались? - поинтересовался Зайцегуб, критически оглядывая охотников.
       - Хе! Да вот! - обстоятельно начал Вася, но тут в руке Фомичева оказался большой мутно-белый пузырь, из которого воин сделал длинный затяжной глоток. - Вот как оно! - отозвался Вася, тревожно заглядывая ему в рот и нервно облизываясь.
       - Фомичев идет на льва! - заявил Фомичев. - Он идет к Плешивому Броду!
       - Да, вот оно как. Туда вот, - подтвердил намерения друга Вася.
       - Фомичев убьет льва! - снова глотнув самогона, выкрикнул сам Фомичев. Издав дикий воинственный клич, он запел странную песню, слова которой я не смог разобрать. Припевом же оказалось замысловатое славянское ругательство. Вася в меру сил старался подтягивать припев.
       "Эк его разбирает, как же он собирается охотиться?" - мелькнуло у меня в мыслях. Фомичев и Вася удалялись от нас и, кажется, снова разговаривали с богами. Вася заливисто икал, а Фомичев, придерживая корыто, пустился вприсядку и временами высоко подпрыгивал вверх, как это делают какие-нибудь зулусы или масаи. Закатив глаза и выкрикивая при каждом новом прыжке "Эх, бля!", он исполнял священный танец охотника. Корыто с ржавым звоном ударяло его по заднице.
       При виде этой отчаянно вырывавшейся наружу дикой первобытной стихийной силы меня охватил невольный трепет. Друзья, почтительно отойдя на приличное расстояние, наблюдали за танцем издалека. Только Зайцегуб сплюнул, отвернулся и презрительно помочился под буйно разросшиеся лопухи.
       - Ладно, пошли, - мрачно сказал он. - Посмотрим на эту охоту.

    7

      
      
       "Не дразните льва!" - "Почему?" - спросил я у смотрителя. - "Понос у него начнется".
      
       Станислав Ежи Лец
      
      
      
       Путаясь в сочной и густой траве, мы шагали по направлению к Плешивому Броду. Едва заметная тропинка шла под уклон, спускаясь с невысокого холма. В дороге Вася языком жестов объяснил нам, что лев загрыз корову из фомичевского стада и теперь у брода справляет свою кровавую тризну.
       Фомичев, гордо подняв голову, не говорил ни слова, а только величественно сопел проколотым спицею носом. Болтавшееся корыто мерно вторило его сопению, с тихим звоном хлопая его по ягодицам. Фомичев шел убивать зверя! И наконец зверь заявил о себе глухим рычанием, донесшимся со стороны брода. Лев был там.
       Фомичев предостерегающе поднял вверх руку.
       - Тсс, - сказал Вася. - Вот оно как!
       Мы замерли и наблюдали за тем, как Фомичев с мрачной торжественностью принялся готовиться к бою. Он осторожно снял с себя огромное корыто и издал при этом облегченный вздох. Видимо, корыто было тяжеловатой и неудобной ношей даже для такого исполина, как он. Лев находился примерно в сотне шагов внизу у брода. Он лежал неподалеку от воды и мирно дожевывал то, что осталось от коровы Фомичева. Над зверем и его жертвой с клекотом кружили стервятники.
       Фомичев нетерпеливо хлебнул самогонки и передал бутыль Васе, глаза которого тут же зажглись тихим внутренним светом.
       - Вот так оно и бывает, - сказал Вася и благоговейно булькнул из бутыли. Он явно волновался за исход поединка.
       Великий охотник на львов извлек деревянный член и проделал с ним какие-то манипуляции, что-то бормоча под нос. Потом он воткнул его в землю и обратил свой пылающий взор к хищнику.
       - Ужо я тебя! - прорычал Фомичев и, прикрываясь корытом, как огромным щитом, взял в правую руку самодельную пращу, на конце которой болталась увесистая шестеренка: таких на поясе охотника висело несколько связок. Он послюнявил палец и поднял его вверх, чтобы определить направление ветра. Ветер как назло дул в сторону зверя. Исполин неодобрительно крякнул, напрягся и заметно покраснел. Зайцегуб хмыкнул и отступил на несколько шагов назад. Мы последовали за ним.
       Фомичев побагровел, глаза его страшно выпучились. Внезапно он оглушительно и грозно пукнул. Внизу у брода ему ответило раскатистое эхо. Не успевший отойти Вася от неожиданности оступился и сел в траву.
       - Вот оно как... - пробормотал он слегка растерянно.
       Мне показалось, что лев прервал свою грозную трапезу и насторожился. Птицы испуганно заметались в вышине, резко и тревожно крича.
       Вокруг Фомичева образовалось легкое подобие облака. Подняв щит и помахивая пращей, воин молча двинулся в этом облаке, как в защитном коконе, прямо по направлению к залегшему зверю. Он шел, уверенно ступая в густой траве и медленно раскручивая пращу над головой.
       - Газовая атака, - язвительно заметил Зайцегуб.
       Мы вытянули шеи, чтобы лучше видеть то, что происходило у брода.
       Охотник оказался примерно в двадцати шагах от цели. Здесь он с грохотом опустил свой щит, то бишь корыто, на землю, до предела раскрутил пращу и метнул в зверя шестеренкой. Нам было хорошо видно, как лев недоуменно мотнул мордой и нехотя, с ленцой потрусил в сторону нашего героя.
       - Наверное, в гриве запуталась шестерня-то, - сказал дед. - Жаль. Ее бы в дело...
       Но Фомичев не терял времени даром. Он успел спрятаться под корыто и лежал теперь под ним, будто огромная черепаха в своем панцире.
       - Ну все. Накрылся наш воин... медным тазом! - почти трагически воскликнул Зайцегуб.
       Лев добежал до места, где должен был находиться Фомичев, и, не найдя охотника, принялся удивленно обнюхивать корыто. Но в следующую минуту хищник внезапно отскочил от него, отчаянно фыркая и обалдело мотая гривой.
       - Ишь ты! - хмыкнул дед. - Учуял! Наш-то воин теперь там все равно что скунс какой-либо...
       Фомичев быстро поднялся и швырнул в зверя еще одну шестеренку. Лев вздрогнул, обернулся и кинулся на обидчика, но тот снова успел юркнуть в свое убежище. Тогда лев прыгнул прямо на корыто, огласившее округу громким металлическим грохотом, что заставило зверя тут же испуганно отскочить и, поджав хвост, отбежать на почтительное расстояние.
       Фомичев в очередной раз встал в полный рост, но применить свое оружие не успел. Заметив его маневр, лев уверенно бросился вперед. Охотник едва успел спрятаться под корытом. На этот раз царь зверей уходить не собирался. Он уселся на корыто, отчего Фомичев оказался в осаде.
       - Вот оно... как бывает... - тревожно сказал Вася, взволнованно булькнув пузырем.
       Лев долго оставался на страже и не слезал с корыта. Он грозно и раздраженно рычал. Я понимал его. Мы все немного нервничали.
       Наконец смышленый Фомичев решил предпринять новую газовую атаку. Хотя не исключено, что это вышло у него случайно. Вскоре из-под корыта раздался глухой звук, похожий на выстрел. Лев вздрогнул и испуганно отпрыгнул.
       - Кабы он там не того... - сказал Зайцегуб.
       - Чего - того?
       - Кабы не задохнулся. А, Вася? Что думаешь?
       - Да это оно враз, - ответил Вася, не переставая хлебать самогон.
       Эпизод повторился. На сей раз Фомичев успел запустить в зверя шестеренкой и укрыться корытом.
       - Эх, а ведь какой МТС был! - вспомнил почему-то Зайцегуб. - Все порастаскали! Вот так вот - по гаечке, по болтику!
       Вася, вылакав из бутыли все содержимое, повалился в траву и забылся нервным сном: он, все-таки, переживал за друга.
       Время шло. Вечерело. От пышных деревьев побежали длинные синеющие тени, жара спадала. Стало слышно, как мелодично и спокойно переливается река. В лазурном небе, широко раскинув крылья, кружили хищные птицы, напуганные грохотом корыта и выжидающие окончания битвы.
       Устав от однообразия действий Фомичева, мы лежали в траве и мирно беседовали. Один только Зайцегуб не переставал контролировать ход поединка льва и человека, в то время как мы озирались по сторонам и уже подумывали об ужине.
       - Слышь, дед, - вдруг сказал Петров, вглядываясь куда-то вдаль.
       - Чего? - дед оторвался от наблюдения за Фомичевым и повернулся к внуку.
       - А кто это там дерево колбасой увешал?
       - Это колбасник.
       - Колбасник? - такой ответ показался Петрову недостаточным. - Ну, это я могу понять, что колбасник. Вот только зачем он дерево колбасой увешал? Приманка что ли?
       - Причем тут приманка? - дед совсем не раздражался. - Никакая это не приманка. Дерево такое. Его у нас колбасником прозвали...
       Возникла недолгая пауза, за время которой я тоже присмотрелся к дальним деревьям и так же счел их плоды схожими с ливерной колбасой.
       - Ну, а на вкус как? Похоже на колбасу?
       Дед закашлялся и зашелся тихим хрипловатым смехом:
       - Да кто ж ее есть-то будет - срамоту эту? У нас это дерево знаешь как еще называют? - Зайцегуб нагнулся к Петрову и шепнул ему на ухо.
       - Ну, дед... вы тут даете! - Петров слегка покраснел. - Это же надо, никогда от тебя такого не слышал!
       - А что? Разве не похоже? - Зайцегуб развеселился до слез. - А ты говоришь - есть его!..
       Старик провел ладонью по бороде и, ухмыльнувшись, продолжил:
       - Колбасник - это еще что, обычное дело. Такого у нас теперь навыперло вдосталь. Вот на лещиновском пруду яйца на деревьях растут. Здоровые такие - что твои груши... Найти бы нам какого-либо Мичурина - чтобы одни-то деревья с другими скрещать... Вот хреновина получилась бы! - с морковиной! - дед снова захохотал. - Баб наших ни за что б не отвадили от дерев ентих!
       - А не врешь ты все, дед? - с подозрением заметил Петров.
       - Чего мне врать? Люди говорят, что как яйца вызреют, как подойдут, так в воду и ссыпаются. Там с их утята и вылупляются: самые обыкновенные... Ну, а местные, кто посмекалистей, не будь дураком, срок вылупления подгадали и караулят с сачком. Потом-то тварь эту шиш поймаешь. Местные же, сразу как скорлупка сойдет, утенка хвать - и в корзину. А вот на недельку опоздаешь - тут уж извиняйте, пиши пропало. Дичают, прячутся, а то и вообче улетают. Как наука говорит, синезитивный период! То бишь время такое, покуда еще приручить можно...
       - А сам-то, дедуль, видел уток этих? - подал голос Петров, когда Зайцегуб закончил свой рассказ и вернулся к наблюдению за охотой Фомичева.
       - Нет, не довелось, - ответил Зайцегуб, не оборачиваясь. - Никак до Лещиновки не дойду - дюже далече. Туда теперь хрен пролезешь! Мне Никодим Колдырев рассказывал, пастух... - дед почесал затылок. - Да, он первый и пересказал. А потом уже и Ванька Бурдюк, и Михон Михоныч божился, клялся на чем свет стоит, что собственнолично наблюдал, да и подмогал излавливать... Ну и прочий люд какой-либо - местный и пришлый - про тож толкует...
       После этой невероятной истории мы долго молчали. Зайцегуб, сонно помаргивая, поглядывал на сцену охоты, Петров, откинувшись в траву, задремал, а Сидоров отошел в кусты. Я же все глядел на висящую на деревьях "колбасу", осмысливая историю деда.
       Вернувшийся Сид сел рядом с Зайцегубом, посмотрел в сторону Плешивого Брода и спросил:
       - А что будет, когда все шестеренки у Фомичева закончатся?
       - Да... - протянул Зайцегуб, жуя травинку. - Шестеренок у Фомича становится все меньше. Причем, как в прямом, так и в другом каком-либо смысле... Дичает народец!
       - Почему бы просто не пойти и не убить этого льва? - поинтересовался я. Новый грохот корыта говорил о том, что зверь все еще там, но вставать и смотреть мне уже не хотелось.
       - Охота, - загадочно сказал Зайцегуб, - это ведь тоже удовольствие... Я вот как-то книгу читал про старика и море. Вот там один мужик рыбу на спиннинг ловил цельный день. А мог бы ведь в пять минут... динамитом!
       Новый "выстрел" из-под корыта свидетельствовал о невредимости охотника. Однако и он, и лев заметно утомились.
       - Ну, ладно, - сказал Зайцегуб. - Забираем этого голубчика, - он кивнул в сторону Васи, - да пошли отсюда. А то уже темнеет...
       - А что же будет с Фомичевым? - спросил я, все же тревожась за охотника. - Нельзя же его так оставлять.
       - А что ты предлагаешь? Ждать, пока этот лев умрет от старости? - раздраженно ответил Петров.
       - Да ничего не случится, - зевнул Зайцегуб. - Яд уже начал действовать, лев скоро подохнет. Пошлите-ка, ребяты, домой!
       - Какой яд? - удивился Сидоров. - Фомичев, конечно, воздух отравляет... периодически, но чтобы убить животное?!
       - Шестеренки-то отравленные, - сказал дед. - Вася их ядом курары смазал...
       Грязный, но очень довольный Фомичев вернулся на рассвете, волоча за собой головой вперед - "по шерсти" - тушу убитого им льва. Он растолкал Васю, и они вдвоем все утро пили и плясали во дворе свои дикие танцы смерти.
       - Жги, жги, жги! - хрипло кричал Фомичев, подпрыгивая, словно масай.
       - Так его, бля, разэтак! - вторил ему пьяный Вася.
       Когда пиршество охотников подошло к концу, я вышел на крыльцо и увидел Васю: он мирно сопел, зарывшись лицом в густую гриву убитого животного. Рядом, в своем ржавом боевом корыте преспокойно дрых отважный победитель львов, воин Фомичев.
       Они разговаривали с богами...
      
      
      

    8

      
      
       Догорела в земле свеча воску ярого
       До тоя-то бочки с черным порохом,
       Принималися бочки с черным порохом,
       Подымало высокую гору ту,
       Разбросало белокаменны палаты.
      
       Русская народная песня "Как царь Иван Казань-город брал"
      
      
      
       День начался с того, что оба охотника, едва продрав глаза, принялись, громко матерясь, разделывать тушу льва прямо посреди двора, и вскоре к их брани присоединились вербалии проснувшейся Танюхи, которой все это страшно не понравилось. Весь двор оказался измазан кровью убитого животного. Барсик нервничал и метался на цепи. Танюха гоняла веником налетевших невесть откуда стервятников.
       Кроме того слетелись тучи огромных мух, так что к моменту нашего окончательного пробуждения жужжание сотен насекомых напоминало гул военного аэродрома.
       Как только шкура была снята, Танюха велела вынести останки льва за частокол и сей же час закопать. Кровь была обильно посыпана пыльным песком, но это едва ли уменьшило количество насекомых.
       Перемазанный запекшейся кровью Вася подарил мне устрашающего вида львиный коготь.
       - На вот, - пробормотал он, немного стесняясь и вяло отмахиваясь от насевших мух.
       - Вы бы умылись что ли, - посоветовал я. - Воды принести?
       Вняв совету, оба охотника снисходительно позволили окатить себя из кожаного ведерка, что, впрочем, мало изменило их жутковатый вид. Утирая рукой бурое от кровавых разводов лицо, Фомичев заявил, что желает сдать шкуру в заготконтору, для чего ему требуется подвода.
       Однако зебра, учуяв запах льва, совершенно "размагнитилась". Выкатив безумные глаза, животное храпело и выбираться из загона не желало ни под каким предлогом. Каким-то образом ей удалось зацепиться задними копытами за одно из бревен, так что выволочь зебру из стойла и впрячь ее в телегу не представлялось возможным.
       - Вот дэрмо какой, - проворчал Бархун, разводя руками. - Нада этат скатин тоже на шкура сдат.
       Фомичев заскрипел, зарычал, заворочал челюстями, но все же сгреб шкуру за загривок и, взвалив ее себе на плечо, зашагал прочь из усадьбы. Вася суетился рядом, поправляя, подтыкая непослушно сползающую с фомичевского плеча роскошную мантию.
       Они воротились к обеду, когда мы дрыхли у частокола, спасаясь от полчища мух, пикирующих над усадьбой.
       - Много ли выручили чего-либо? - поинтересовался Зайцегуб, щуря глаза на охотников.
       Фомичев ответил утробным рычанием, в котором слышалась досада. Он достал из подмышки пару поллитровок.
       - Дюжа много выручили! - насуплено произнес Вася, вываливая из карманов продукты обмена. - Дюже много - говна колоду. Вот как!
       За "рога и копыта" царя зверей дали горсть крупных гвоздей, ржавый перочинный ножик, десяток ружейных гильз, пару напильников, три бутылки банановой настойки (одна из которых была уничтожена по дороге) и заржавленную банку сгущенного молока, которую Фомичев со слоновьей грациозностью любезно передал Танюхе взамен причиненных неудобств.
       Танюха зарделась, расплылась в улыбке, долго и умиленно разглядывала подарок, а затем объявила, что "обед скоро должен быть готов". Она ушла, бодро покачивая мощными бедрами и бережно прижимая банку к груди.
       - Хороша баба! - глядя ей вслед, выразил общее мнение Зайцегуб.
       - Ур-р-р, - одобрительно согласился Фомичев.
       - Так то оно так, - философски протянул Вася, косясь на банановую настойку.
       - Ишь пренья развели! Будя преть-то! - цыкнул Нельсон, однако было заметно, что комплименты в адрес Танюхи ему пришлись по душе. - А и то верно. Танюха у меня что надо... Баба, строго говоря по науке, визуальная! - Нельсон довольно усмехнулся, подмигнув нам одиноким глазом.
       Мы молча согласились.
       Денек выдавался серым и каким-то безрадостным. Все перебрались поближе к кухне и сидели теперь на пороге дома, предвкушая развлечение - сытный обед. Из глубин джунглей до усадьбы Нельсона не долетало ни единого звука. Чувствовалось нечто гнетущее и недоброе в этом молчании, которое нарушалось только мерным храпом охотников и резкими неприятными криками гуляющих по двору павлинов.
       Не прошло и десяти минут, как новый непонятный шум привлек наше внимание. Зайцегуб вскочил и напряженно прислушался. Леса оживали. Где-то внизу, под холмом что-то происходило. Над кронами ближних деревьев взвились и закружили в небе испуганные птицы. Из джунглей послышался мерный рокот приближающихся барабанов.
       - Даниловцы, - сказал дед. - Эх, не было печали - жди беды, - тревожно добавил он, озабоченно покачав головой.
       Наступающие барабаны не умолкали. Во двор усадьбы влетел увесистый камень, который был завернут в желтоватую линованную бумагу, выдранную, очевидно, из какой-то ведомости.
       Нельсон поднял камень, развернул бумагу и прочитал это странное "каменюке":
       "а патамучта ты давно уже нас задалбал Нельсан сваим гацким повиденьем и патамучта ты стрельнул в наше свищеное озеро снарядам каторый урон учинил рыбу нашу паглушил и багов напужал а ищо сказавают у тибя абретаюца низваные чужаки прешельцы ты их нам выдаш мы с имя пагаварим ането тибе трындец
       ДАНИЛОВ
       и хазяйству тваму и павлинам тоже трындец а Таньку тваю спортим апосля чаво отдадим зверьям
       с преветом ДАНИЛОВ"
       - Вишь ты, просто черная метка какая-либо, - пробормотал Зайцегуб, выглядывая из-за плеча Нельсона. - Ну, что ответим?
       - А ничего, - Нельсон грозно сверкнул единственным глазом. - Есть у кого-нибудь карандаш?
       Пониже послания Данилова фермер размашисто написал:
       "ВОТ НАША НОТА ПАКТРИБЕНТРОПА!
       ХЕРУШКИ ТЕБЕ, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ!"
       - Вот это я понимаю - дипломатия! - восхищенно сказал Зайцегуб.
       Нельсон завернул свое письмо в обломок кирпича и со словами "ответ Алегры - Антанте" бросил его через забор. Яростный вой по ту сторону частокола свидетельствовал о том, что послание нашло адресата.
       - Ну, а теперь, ребятки, быстро, - Нельсон уже заряжал дробовик, на ходу отдавая команды. - Бархун - к воротам! Вы держите задний двор! - кинул он Петрову и Сидорову. - Танюха будь возле дома, отвяжи Барсика. И разбудите кто-нибудь этих чудил! - фермер кивнул в сторону задремавших Фомичева и Васи, но сделать это никто не успел.
       Осаждавшие повалили со всех сторон. Используя длинные и крепкие шесты, они перекинули свой авангард через частокол - и тот мигом рассыпался по двору. От выстрелов Нельсона, не выпускающего из рук дробовика, по верхушкам забора разлетались фейерверки щепок. Бархун поймал двоих нападавших и, схватив обоих за глотки, принялся хладнокровно душить их.
       - Э-э-э, шайтан, - сопел он, злобно укладывая своих противников на землю. - Куда, дурак паганый, лэзешь?
       Одного из бойцов Данилова срезал Зайцегуб, сильно треснув прикладом юркого, злобного вида мужичонку с лицом, измазанным яркой краской. Мужичонка взвыл и уткнулся раскрашенной образиной в траву.
       Я не на шутку испугался и все никак не мог сосредоточиться на затворе: руки дрожали, патроны рассыпались по земле.
       - Какого черта возишься? - заорал в очередной раз выстреливший Нельсон.
       Я наконец зарядил ружье и пальнул наугад в сторону забора. Оттуда, из-за частокола взлетела целая стая гаек, крупных шестеренок и несколько увесистых булыжников.
       - Берегись! - крикнул Нельсон, укрываясь за пушкой.
       Одна из шестеренок попала в лоб спящему Фомичеву. Охотник вздрогнул, сел и принялся осоловело моргать. Он пихнул Васю, который тут же, обалдело озираясь, вскочил на ноги:
       - Это чтой-то? Зачем?
       В это время большой камень угодил ему в плечо.
       - Во как! - только и успел сказать Вася, прежде чем плюхнулся на спину.
       - Чё-о-о?! - заорал Фомичев, обводя мутным взором двор усадьбы; его перепачканное кровью убитого льва лицо приобрело свирепое выражение. - Ваську бить?! А-а-а!!! - он схватил оглоблю и бросился с нею в гущу нападавших. Те не ожидали такого поворота событий и быстро разбежались по сторонам.
       Облаченная в лиловый халат Танюха обнаружила неожиданную ловкость в обращении с коромыслом, которое она вращала, как некое экзотическое оружие. Мгновенно и опытно, помогая себе босыми грязными пятками, она повергла троих "интервентов". Четвертый даниловец долго не хотел сдаваться, но, сраженный мощным пинком, рухнул наповал в пыль двора. Противник отступил, за исключением тех, кто, постанывая, остался лежать внутри усадьбы.
       Фомичев все еще яростно бегал по двору с оглоблей и выискивал себе жертву.
       - За Ваську - порву! - рычал он.
       Во дворе стоял пороховой угар. Гомон шайки Данилова не прекращался, и было ясно, что подготавливается нечто посущественней. Ответ оказался скорым: глухо, покачнув заграждение, нечто тяжелое бухнуло по его бревнам - в ход пошло стенобитное орудие.
       Потребовалось еще несколько мощных ударов, чтобы ворота рухнули. Лавина дикарей прорвалась внутрь. В клубах поднятой пыли замелькали свирепые лица врагов, раскрашенные в цветную полоску, шашечку и горошек. Грозно размахивая примитивными дубцами и перепрыгивая через недосмоленные бревна, они стремительно ринулись на нас.
       Бархун уже снова ухватил двоих за глотки, Фомичев, грозно завывая, сломал об кого-то жердь, а Танюха, сделав резкий разворот, влепила одному из даниловцев точнехонько в нос, но нападавших было больше, значительно больше...
       Орда Данилова уже поглощала горстку обороняющихся, и я не знаю, что могло бы случиться, если бы Нельсон не спустил-таки с привязи леопарда. Барсик, клацая зубами, кинулся выручать хозяйку из беды. Где-то за домом, с тыла, по-прежнему не смолкали хлопки выстрелов, а здесь, у ворот, в скоплении врагов уже зарождалось замешательство.
       Авангард наступавших головорезов остановился, попятился, но попал под натиск задних рядов, не успевших разглядеть, что творится перед домом.
       Окончание этой потасовки я не увидел, потому что с заднего двора донесся зовущий меня голос Петрова.
       Обессиленный, задыхающийся Петров стоял возле дома, прислонившись к заднему крыльцу. Руки его сжимали обломок жерди, которым он с трудом отмахивался от атакующей пары даниловцев, при виде меня поспешившей ретироваться за сарай.
       - Там дед! - прохрипел Петров, указывая вслед убежавшим и подсовывая мне свой обломок. - Там мой дед! Давай к нему! Быстрее!
       Машинально, даже не подумав о том, что ружье в данной ситуации - куда как более эффективное средство обороны, я схватил дубинку Петрова и поспешил на подмогу.
       За поворотом, скрючившись, как ежик, и прикрываясь большой деревянной колодой, воевал Зайцегуб. Мимо проносились каменья, железяки и прочий хлам, взятый сподвижниками Данилова на вооружение. Дед, не глядя, наугад отстреливался и совершенно не собирался сдаваться.
       Ухватив обеими руками обломок и игнорируя свист "снарядов" дикарей, я устремился на даниловцев. Замелькали размалеванные и всклокоченные морды, звериные шкуры; порыв ярости вынес меня за пределы фермерской усадьбы, где я боролся уже голыми руками.
       - Бей их! - орал Нельсон.
       - Тьвар паганый! - зловеще хрипел Бархун.
       - За Ваську - порву! - ревел обезумевший Фомичев.
       - Банзай! - громко визжала Танюха, а Петров не переставал беспокоиться о своем предке.
       - Дедушка! - слышался его надломленный голос.
       Внезапно поверх голов нападавших в воздух взвилась туча стрел и дротиков, обмотанных горящей паклей. Дом Нельсона вспыхнул - подожженный с разных концов. Двор окутался густыми клубами едкого дыма.
       В удушающем дыму было уже не различить где свои, а где чужие. Давя людей, по двору метались обезумевшие животные. Пугая животных и натыкаясь друг на друга, в дыму и неразберихе носились озверевшие люди.
       - На вылазку! Пробиваемся к воротам! - перекрывая шум битвы, призвал голос Нельсона. - Танюха, за мной!
       Из последних сил отбиваясь от насевших на меня со всех сторон даниловцев, я увидел, как из проема ворот вместе с клубами дыма, калеча мозолистыми ногами нападающих, в толпу врагов врезались совершенно одуревшие страусы. Они пробили брешь, в которую следом за птицами, как пробка из бутылки, вылетели из усадьбы ее героические защитники: Бархун верхом на зебре; Танюха с Барсиком; разя прикладами ружей направо и налево, Зайцегуб, Сидоров и Петров. Прикрываясь корытом и заботливо придерживая хромающего Васю, из огня выкатился свирепый охотник Фомичев. Последним горящую усадьбу - словно поверженный, но не сдавшийся врагу корабль - покинул одноглазый "адмирал". Нельсон появился из дыма, гордо подняв голову. Его глаз пылал гневом и жаждой мести. Подмышкой бывший фермер крепко держал отчаянно вопящего от страха павлина...
       В этот момент что-то укололо меня в плечо - и по всему телу от ужаленного места прокатилась леденящая волна. Я ослабел, повалился на бок и, не чувствуя получаемых ударов, через мельтешение волосатых ног и обволакивающую мой взор муть увидел, как, разрезая ряды нападавших, из пылающей фермы не спеша вышел рогатый истукан.
       Сразу вслед за этим горящая постройка рухнула. В воздух взметнулись тысячи искр, и все вокруг поглотили клубы белого дыма...

    9

      
      
       Все накрылось медным тазом,
       Но покуда тлеет разум,
       Ощущения конца
       Все же нету до конца.
      
       Игорь Иртеньев
      
      
      
       Кто бы мог подумать, что под водой можно так легко и свободно дышать! Без акваланга, масок, трубок и прочего снаряжения ныряльщика я плыл над колыхающимся дном, освещенным неведомым рассеянным светом. В грозном великолепии застыли коралловые рифы, медленно и сонно двигались упругие водоросли. Множество разнообразных рыб спешило по своим делам, что-то выискивало меж огромных обросших камней, сбивалось в стайки, переливалось, поблескивало и мерцало.
       Я был одним из них.
       Уверенно манипулируя большими плавниками и шевеля жабрами, я направлялся к огромному, частично развалившемуся силуэту судна, который мрачным обелиском поднимался над этим морским великолепием.
       Обветшалая палуба, угрюмая капитанская рубка и пробоина в борту медленно проплыли мимо. Плавно спикировав внутрь, я, казалось, должен был очутиться в темноте, однако там сохранялось невероятное океаническое сияние. Подо мной рассыпались горы обломков, мусора, почему-то совершенно нетронутые водорослями и обитателями дна. Но вдруг из хаоса былой трагедии, глядя своими пустыми глазницами в никуда, выпятилась огромная и покалеченная кукольная голова. Я заметил еще несколько голов, дно плавно перешло в нескончаемый ковер деталей от этих детских игрушек. В немой мольбе, подстать кораллам, тянулись ко мне пластмассовые руки и ноги, дешевыми ювелирными камешками глядели недвижные, окаймленные черными ресничками глаза, морской водорослью шевелились рыжие, черные, белые волосы из синтетических нитей...
       Завороженный и изумленный, окидывал я все это своими большими глазами, взволнованно вздымались жаберные крышки, осторожно двигались плавники и изгибалось тело, в котором начала проступать некая ломота и слабость.
       Я подумал, что этому кладбищу "домашних манекенов" не будет конца, но меня ожидало еще одно открытие: черным квадратом возник на пути дверной проем, над верхней кромкой которого красовались зеленые неоновые буквы "ВХОД". Черный холодный вакуум бездны распахнулся и всосал меня в свои недра.
       Вскоре, оправившись от первого потрясения, я огляделся и увидел, что оказался в странном освещенном керосиновой лампой помещении. У переборки, рядом с разбитым иллюминатором, стоял покрытый зеленым сукном стол. Я пригляделся и узнал в этой мебели часть клубного интерьера заброшенной деревни. Но здесь сукно состояло из коротко и аккуратно подстриженных водорослей. На нем возлежала здоровенная амбарная книга, рядом стояли полинялый глобус и сильно коптящая лампа. Возник и хозяин этого добра - огромный коричнево-красный краб. Вращая нумерованными, как бильярдные шары, глазами, он выполз из-за стола и оценивающе уставился на меня. Я стоял не шелохнувшись и тоже изучал этого мутанта, совсем не замечая, что вернулся в человеческое обличье.
       Краб щелкнул клешней, надвинулся и, крепко ухватив меня за грудки, проговорил:
       - Выворачивай карманы! Все на стол: документы, личные вещи! Кортик сдать под расписку!
       - Какой еще кортик?
       - Такой... Не придуривайся, давай.
       Меня ощупали с головы до пят. Когда крепкие клешни шарили по моей одежде, я испугался, что подводная тварь, выросшая до размеров полуторагодовалого теленка, просто-напросто отхватит мне голову.
       - Ага... А это что?
       В клешне оказались старинные бронзовые часы с массивной цепочкой. На крышке часов когда-то выгравировали грозно нахохлившуюся птицу, а чуть пониже красовалась надпись: "Эдвард Дж. Смит".
       - Так... Чудесно, чудесно! - хлюпнул краб, потирая красные клешни. - Бронзовая птица нашлась. А где же, все-таки, кортик?
       - Я Вас не понимаю, - смутился я.
       - Кортик, конечно, потерял, - усмехнулся краб. - Эх, Смит, Смит... Ну, какой из Вас теперь Капитан? Вот видите, у Вас даже кортика нет!...
       - Была паника, давка... - сам не зная - почему, сказал я. - Люди дрались за места в шлюпках...
       - Я читал отчеты, - невесело отозвался краб. - Корабль просрал, кортик вот посеял... Айсберг повредил... Ну что мне с Вами делать, Смит?! А кортик, между прочим, именной был! Красивый такой, блестящий!...
       - Да мне и самому жаль, - буркнул я виновато, словно управляемый кем-то еще.
       - Марш в угол! Жаль ему... - краб грозно посмотрел на меня. В его беспрестанно вращающихся нумерованных глазах неожиданно выпало тринадцать. - Не везет Вам сегодня... - вздохнуло чудище.
       Его интонации показались мне странно знакомыми. Я огляделся, с тоской думая о предстоящем наказании. В поле зрения неожиданно влезла аккуратная, украшенная золочеными узорами и надписями коробка. Коричневатые, толстенькие тельца сигар выглядывали из-под малость сдвинутой в сторону крышки. Легкий трепет охватил мое тело. Маятник часов, исполненный в виде блестящей розы ветров, внезапно замер. Казалось, замер и сам воздух, если только он был. За спиной краба проступил портрет Чарльза Дарвина и размашистая надпись под ним: "IN EVOLUTION WE TRUST". Я, как завороженный, уставился на рядок сигар.
       - Что с вами, Смит? - спросил монстр, вращая свои глаза-шары.
       - Последнее желание... - решился я. - Можно сигару? И... присесть на дорожку... В ногах-то правды нет...
       - Ее нигде нет, - булькнул краб и придвинул мне коробку, торопливо захлопнув крышку. - Покури, болезный, покури.
       Я сел. Кресельная пружина больно укололась, под стопой что-то пискнуло.
       Я попытался раскрыть вожделенный сундучок, но ничего не получилось. Руки мои оказались за спиной, а вывести их оттуда я не смог. Тщетно поелозив на месте (пружина злобной пчелой впилась в мой зад) и подрыгав непослушными руками, я ощутил, как на глаза наворачиваются слезы обиды.
       - Вот то-то и оно... - ехидно улыбаясь, вымолвил монстр и пустил из возникшей откуда-то трубки густое чернильное облако.
       Во мне что-то прорвалось: этот голос! его ни с кем не спутаешь!
       - Лосяра безродная! - вскочив, закричал я. - Меня не проведешь! Никакой ты не краб! За идиота меня держишь?! От тебя же за версту смердит, животное!
       Пахнуло навозом. Воздух в каюте завибрировал и заструился, как над газовой конфоркой. Все покрылось мутью, растеклось и заколыхалось. Недвижным камнем возвышались только большие стенные часы в углу. Циферблат испещряли незнакомые знаки и символы и бороздили витые, похожие на рога стрелки. Маятник с розой ветров по-прежнему оставался без движений. Стол, над которым замаячила зыбкая фигура сохатого, загромождали такие же зыбкие, ненадежные книги. Весь пол густо устлали разнообразные детские игрушки: кукол уже не было, зато предостаточно валялось под ногами пластмассовых бегемотов, плюшевых слонов, резиновых обезьян и других всевозможных животных. Я неосторожно наступил на маленького лосика. Тот тихонько крякнул вмонтированной в него свистулькой. Мне страшно захотелось растоптать этот резиновый портрет сохатого, но я сдержал импульс агрессии и снова присел на неудобное, с обнаженной пружиной кресло.
       "Свинтить бы этой скотине рога", - помечталось мне.
       - Ну, так что мне с Вами делать, Смит? - сказал лось и скрестил копыта на покрытой жесткой шерстью груди.
       - Я тебе не Смит, рогатый ублюдок! А ну выпусти меня отсюда!
       - Ладно, хорошо, - причмокнул длинными звериными губами лось. - Тогда так. Чур, ты будешь Пьер Аронакс, а я, чур, буду...
       - Капитан Немо! - со злым смешком вырвалось у меня.
       - Итак, господин профессор, - серьезно произнес лось. - Вы взяты в плен на поле битвы. Одно мое слово - и Вас сбросили бы в пучину океана. Вы напали на меня! Вы пытаетесь овладеть тайной моего бытия! И Вы воображаете себе, что я позволю Вам вернуться? Да никогда! Я буду держать Вас на борту ради собственной безопасности! Однако Вы можете считать себя моим гостем...
       - Дай же, черт возьми, мне сигару, урод! - не вытерпел я.
       - Для гостя Вы не очень-то любезны, - вздохнул лось и протянул мне сигару.
       Она медленно поплыла ко мне, но перед самым носом неожиданно вильнула хвостом и, взмахнув небольшими плавниками, снова юркнула в коробку.
       Лось зашелся резким неприятным смехом.
       - Ладно, не обижайтесь, - хмыкнул он. - Давайте серьезно. У Вас нет выбора, причем, как я понял, уже давно. - Сдайтесь по-хорошему, это лучшее, что я могу Вам предложить! Мы повсюду, нас много, мы везде! Примите наши условия, Иванов, примите! Или будет хуже!...
       Лось, плавающий в загадочном мареве, все бормотал и бормотал. Слова его то возникали ясно и четко, то становились глухими, как в глубоком подвале.
       "Бред какой-то", - мелькнуло в моих мыслях.
       - ...Иванов, Вы уже могли убедиться в преимуществе нашей силы. Вы уже знаете, на что мы способны... Ваш мир, как и всякая большая империя, рухнет... Я еще раз предлагаю Вам сдаться, не усугубляйте ситуацию, не заставляйте нас прибегать к более радикальным мерам! Одумайтесь! Одумайтесь, Иванов! - гаркнул лось, сверкнув темными зрачками, и пустил мне в лицо из своей трубки длинную, пахнущую костром струю дыма...

    10

      
      
       Ай, ну их к лешему, перерожденцев этих, лучше от них подальше. Страшные они, и не поймешь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, еще до Взрыва жили, перерожденцы-то. А все может быть.
      
       Татьяна Толстая
      
      
      
       Белый густой дым, поваливший через кривые, но прочные прутья клетки, сделанной из темных ветвей и лиан, заставил меня закашляться. Замотанные за спиной руки ломило, подбитое плечо побаливало, а подбородок саднило; сухие, слипшиеся волосы лезли в глаза, слезящиеся от едкого курения. Я с трудом встал на ноги и огляделся.
       Мои тюремщики собрались готовить обед. Через сплетение окружающих ветвей и клубы дыма виднелись суетящиеся около огня фигуры в облезлых шкурах, слышался гортанный, уродливый гогот и богатый незнакомыми оттенками мат.
       Невыносимо хотелось пить. Утром мой надзиратель высыпал на землю несколько похожих на яблоки плодов, а когда я жадно покончил с ними, несмотря на просьбы обойтись без веревки, отборно ругаясь, обратно скрутил мои руки.
       Мучнистые яблоки только распалили мучительную жажду. Наверное, я был бы готов, уподобившись козлу или корове, закусить раздирающую сухость во рту сочной, всюду растущей травой или мясистыми листьями - что бы это за собой не повлекло, - однако подо мной был утоптанный и покрытый изрядным слоем пыли земляной пол. Я вдруг осознал, что целиком и полностью обвалян в этой пылище, словно подготовленная к жарке рыбешка.
       "У очищенных карасей удалить хвосты и плавники, - неожиданно откуда-то возникло начало кулинарного рецепта. - Затем посолить, поперчить, обвалять в муке и обжарить"...
       Ох уж эта непоследовательность... Сколько раз мы выезжали на рыбалку, сколько карасей, окуней и прочих рыбешек поварили в ухе и пожарили - в фольге, тесте, глине... И вдруг захотелось пострелять, захотелось дичи...
       "Подготовленного гуся посолить, поперчить, - новым издевательством припомнились годы кулинарного училища, - и нафаршировать дольками яблок"... И тут меня передернуло... С невероятной отчетливостью предстали перед внутренним взором яблоки, катящиеся из небольшого мятого ведерка в руках бородатого, морщинистого стража с железной дубиной.
       Так вот как они со мной... Гусь... Я для них всего лишь гусь в яблоках. В глазах потемнело, меня бросило на колени и вырвало. Липкая горечь застряла во рту, а связанные руки не позволяли утереться.
       - Чавой-то он? Ай хворый какой? - послышалось совсем рядом. В ответ - неразборчивая ругань. - Кабы не скопытился раньше сроку-то!...
       Мрачным эхом отозвались эти слова в моей голове. Судьба была предрешена. Я никогда не мог подумать, что закончу свои дни в лагере одичавших колхозников, в лапах безумных каннибалов. Преодолевая дурноту, я попытался встать, рвануться в надежде разрушить эту омерзительную клетку, но рухнул на бок, в мутное забытье...
       Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем меня окатили холодной водой и, подхватив под руки, подняли. Ноги подкашивались, перед глазами расплывались неприятные, нечесаные и неумытые хари. "Вот он... решающий момент"... - отчаянно подумал я, но сильный удар в спину заставил меня двигаться вместе с конвойными.
       - А ну пошел! - гаркнул один из них чуть ли не в ухо. - Вождь видеть изволют! Пошел! Пошевеливайся, мать твою за ногу! - и он снова толкнул меня меж лопаток.
       Во время передвижения у меня появилась возможность поближе рассмотреть обиталище дикарей. Вокруг, выпячиваясь из широкой пальмовой листвы, громоздились кособокие, а в местами даже двухъярусные шалаши. Их укрывали шкуры, оплетали лианы и скрепляли полоски гибкой, прочной коры. Нелепо смотрелись на этих лачугах металлические заплаты из радиаторных решеток, крыш и капотов сельскохозяйственной техники. В одном из дворов я заметил огромное колесо от сеялки, нанизанное на толстый кол и по всей длине обода увешанное иссохшими костями, гайками и не всегда целыми зеленоватыми бутылками с выбеленными остатками этикеток. Вероятно, здесь проживал кто-нибудь из местных шаманов...
       Все это поселение организовывалось вокруг широкой и лишенной застроек поляны. Местные жители, пока я проходил мимо них, оскалясь, озирались, посмеивались и непристойно выражались. Некоторые возились с пойманной дичью (как например, пара свирепого вида подростков, препарирующая удава), кто-то играл в кости, кто-то дрых в тени, а некоторые с откровенными воплями и стонами отдавались любви... Я ужаснулся. Оказывается, здесь имелись и женщины - такие же дикие, серые, всклокоченные и агрессивные.
       В центре "главной площади" возвышался выдолбленный из дерева и раскрашенный разноцветными красками идол с большим, пробитым множеством дырок котлом, предназначенным, по-видимому, для жертвенного огня. Опоясывало деревянного истукана прилично утоптанное, свидетельствующее об усердных ритуальных плясках земляное кольцо. По периферии поляны маячили кривые тотемные столбы с невнятными харями неизвестных богов. За спиной главного божества (я сразу определил, кто здесь главный) - крупный, крытый шкурами шалаш вождя. Туполицые охранники с небольшими нержавеющими шестеренками в ушах и с проколотыми кольцами носами загораживали вход в обитель Данилова двумя посохами. Древко их оружия украшали крысиные черепки и покрывали невообразимые узоры, а завершалось оно тонкими кривыми ножами из обломанных кос. Над входом, завешенным аляповатыми бамбуковыми кружевами, красовалась оскалившаяся тигриная морда-чучело с пожелтевшими клыками и потухшими глазенками. Я вспомнил по неосторожности сожженный нами шалаш петровского деда и подумал, что казавшееся нам тогда диким и ужасным являлось лишь детской забавой, причудами старого лесника. Истинная дикость и неподдельный ужас были здесь и сейчас - вокруг да около. И против всего этого только я - один одинешенек, без друзей и поддержки.
       Хранители входа расступились, а меня так сильно толкнули внутрь, что я невольно полетел вперед и рухнул на колени перед длинным столом, покрытым грязно-красным бархатом. Его заставляли большие и малые бюсты всевозможных выдающихся личностей, начиная с какого-то античного мудреца и заканчивая, кажется, Хрущевым.
       Не поднимая головы, я успел хорошо разглядеть это собрание. Среди скульптурного пантеона я заметил гипсового Вольтера; несколько раз продублированного бронзой, гипсом и чугуном Владимира Ильича; похожих, как близнецы, Владимира Семеновича и Владимира Владимировича - Высоцкого и Маяковского, стоявших нос к носу. Здесь же хороводились Карл Маркс, композитор Чайковский, некий кондотьер, имя которого я не смог припомнить, весьма похожий на императора Нерона баснописец Крылов. Слегка выделялась топорно сработанная "головогрудь" человека, смахивающего на Джона Леннона. Несколько особняком от всех на столе покоилась большая сахарная голова Великого Вождя всех времен и народов. Кто-то отгрыз товарищу Сталину ухо и часть фуражки, но выглядел Иосиф Виссарионович достаточно грозно и внушительно. Между бюстами хаотично размещались свечи, которые освещали помещение, придавая ему довольно своеобразный вид. Строго в середине стола возвышался огромный ведерный графин розового стекла, на горлышко которого была нахлобучена надтреснувшая голубая чашка.
       Я посмотрел на захвативших меня врагов. Слева от стола на деревянной скамейке восседал некий страшный, с покрытым шрамами лицом дед в бабьем салопе, в невероятно грязной мантии, сшитой из старого транспаранта, и в разношенных в капусту, мерзко пахнущих валенках. Его подслеповатые глазенки сверлили меня, словно раскаленный буравчик. Справа на отчаянно скрипящем венском стуле громоздился крепкий лысый детина с раскрашенным зеленкой лицом и с небольшой гармошкой-ливенкой, болтающейся на могучей груди, которую кое-как прикрывали остатки старой рубашки.
       В центре стола сидел невероятно толстый, потный дядя в новенькой тюбетейке, украшенной павлиньим пером, с вислыми холеными усами, абсолютно голый и подрумяненный, как жареная птица. На его шее висел большой валдайский колокольчик на голубой атласной ленточке, какую обычно повязывают младенцам. Данилов, а это был он, молча, не спеша изучал меня, как пойманного в силки зверя, и будто размышлял, что же сделать: сразу прибить или помучить.
       Странно, но лицо председателя не показалось мне свирепым. Поглядев на меня изучающе с минуту, Данилов вполне добродушно улыбнулся.
       Первая волна моего страха отхлынула, так что я спокойно смотрел в глаза дикарям.
       Наконец председатель пошевелился, причмокнув, пожевал губами и, раскрыв пухлый розовый, слегка капризный рот, проговорил:
       - Видишь, какое дело, лапуля. Споймали мы тебя, значит... Мы вот с вами хотели по-хорошему договориться, а вы, значит, эвон как - капрызничать! Нехорошо получается и даже некрасиво как-то, - председатель обиженно надул губы. - Как нам с тобой теперь дружить? Мы бы, лапуль, вас бы не тронули. Просто поговорили бы по-хорошему и отпустили бы на четыре стороны... Правильно я говорю, дедушка Мизгирь? Это, кстати, дедушка Мизгирь - наш верховный жрец.
       Старик яростно засопел и завозил валенками, отчего помещение окатила новая волна вони.
       - А это, кстати, мой заместитель, моя, так сказать, правая рука.
       - Бабаясенев, - коротко отрекомендовался заместитель.
       - Он, лапуль, меня постоянно подсиживает. На место мое метит, падлюка, - ласково сказал председатель и заразительно засмеялся.
       - Будет Вам - подъелдонивать-то, - укоризненно прогундосил Бабаясенев, опустив глаза. - Кто подсиживает-то, кто?
       - Да кто ж, как не ты? - улыбнулся Данилов. - Вы с дедушкой-то и подсиживаете... Дай хоть вот прохожему человеку пожалуюсь.
       Сидящий слева старец встрепенулся и засучил валенками.
       - Вижу агромедные знаменья! Агромедные знаменья! - старик воздел глаза к потолку, где болтались и крутились на сквозняке красные вымпелы с бахромой и профилем Ленина. - Великий Ататуй идет!...
       - Тихо, тихо, дедушка Мизгирь, - мягко сказал Данилов и, чтобы совсем успокоить старца, позвонил в колокольчик.
       Старик нахохлился, будто попугай, но перебивать председателя не решился.
       Я поморщился, потому что вонь от верховного жреца исходила нестерпимая. Данилов понимающе посмотрел на меня.
       - Видишь, лапуля, с кем приходится работать. Вот такое у нас тут заседание правления, значит. Ты, лапуль, удачно зашел. Мы как раз решали, что с тобой делать, - председатель повернулся сначала к Бабаясеневу, потом к верховному жрецу. - Как поступим, товарищи? Прошу высказываться.
       - Шлепнуть его, бля, - бодро сказал "правая рука" и дернул левой за ливенку. - "Гоп-стоп, Сэмен, засунь ей под ребро", - загундосил он.
       - Так. С этим все ясно, - улыбнулся Данилов. - А что нам дедушка Мизгирь скажет?
       Старик встрепенулся и вдруг хаотичными, безумными движениями принялся драть на себе жидкие волосы, царапать лицо и плечи, а затем, как в эпилептическом припадке, шмякнулся на пол и замер. Кривоногим сфинксом он стоял на корячках, скривив рот, пуская слюни и мерно покачиваясь.
       - Вых-х-хтыммм! Вых-х-хтыммм! - завыл сумасшедший шаман. - Вых-х-хтыммм! - и так же неожиданно Мизгирь обмяк, сложился и распростерся на полу, будто старый грязный половик.
       Данилов напустил на себя озабоченный вид, со вкусом ковырнул в носу и слегка потеребил колокольчик.
       - Понимаешь какое дело, лапуль... Глас народа, он сам, видишь, крови хотит... - вздохнул председатель. - Видишь, теперь с кем работаю... - Данилов неприязненно повел круглыми плечами.
       - Будет Вам подъелдонивать-то, Покляп Бурнастич, - обиделся лысый Бабаясенев.
       - Молчать! - брезгливо скривил рот председатель и снова позвонил в колокольчик. - Видно делать нечего, лапуля, - сказал он. - Слушали, постановили, все такое... - Данилов потеребил вислый ус и сдвинул тюбетейку набекрень.
       - Постойте, подождите! - закричал я. - Вы же не можете вот так просто... живого человека...
       - Ну, это долго не продлится. Уверяю тебя, что еще до темноты ты перестанешь быть живым, - улыбнувшись, заверил меня председатель.
       - Вых-х-хтым, - согласился Мизгирь, приподняв голову от пола.
       Бабаясенев весело высморкался и потянул мех ливенки:
       - "К ногам привязали ему колосник и тряпкою труп обернули"...
       - Но вы же не можете, вы же не звери! - крикнул я.
       - Ты что - хочешь сказать, что у нас тут все не по-людски? - удивился Данилов и скривил обиженный рот. Мизгирь недовольно засопел и заерзал на полу.
       - Обижаешь, лапуля, - сказал Данилов почти ласково. - Неуместные упреки говоришь. И как это... - председатель тихо щелкнул пухлыми пальцами.
       - Беспочвенные, - подсказал Бабаясенев.
       - Правильно, - похвалил председатель. - Беспочвенные. Мы же здесь не просто абы как собрались языки почесать. Мы не шайка какая-нибудь. Мы - ячейка! У нас все по закону. Мы тут представители трудового коллектива как-никак. Вот это - дедушка Мизгирь, - кивнул он в сторону пола. - Вот это - мой заместитель...
       - Бабаясенев, - коротко подтвердил заместитель.
       - А вот это - я, - сказал Данилов. - Пожал бы, лапуль, тебе руку, да ведь они у тебя связаны... И чтобы предупредить какие-либо недоразумения, мы тебе покажем протокол заседания, - Данилов глянул на верховного жреца и властно произнес:
       - Сядь, дедушка Мизгирь.
       Мизгирь, кряхтя, поднялся с пола и сел на свое место.
       - Вот видишь - заседание у нас, - Данилов достал страусиное перо, и оно быстро побежало по бумаге. - Э-хе-хе, - поморщился председатель. - Все приходится делать самому... Я и швец, и жнец...
       - И писец! - заржал Бабаясенев.
       - Цыц, - ответил Данилов. - Трудодни не зачту!... Так... Вот, лапуль, и протокольчик готов, - он показал мне лист бумаги, точь-в-точь похожий на "черную метку", влетевшую на двор к Нельсону.
       - "ПРАТАКОЛ, - прочитал Данилов. - Апатамучта мы тута сабрали у себе правление и парешили малова каторава надысь пымали паставить на вид"... Вот. Ставим, значит... Как тебя по фамилии-то? - спросил председатель.
       - Иванов... Может, и паспортные данные нужны? - попытался съязвить я.
       - Ну зачем же? - улыбнулся Данилов. - Год рождения, инициалы и все... Мы же не крючкотворы какие-нибудь...
       - Мы с бюрократией боремся, - возник Бабаясенев.
       - Так значит... - председатель опять заскрипел пером. - Вот. "Ставим значить на вид гражданина Иванова А.С. 72 г.р. патаму как он есть... есть..." - перо на секунду запнулось. - Есть тебе давали хоть?
       - Давали, - подавлено ответил я, - яблок.
       - Яблоки в этот год так себе, - отозвался Бабаясенев. - Вот батат хорош, ядреный! Ухулей тоже ничего обещает быть. А кокосы штой-то погорели, - вздохнул заместитель. - Червяк что ль завелся?...
       - "...как он есть атступник сукин сын бизродный касмапалит вридитель-шпиен и огресор", - продолжал писать Данилов. - Ты уж извини, что я с ошибками, - слегка потупился он. - До народа так лучше доходит... Ну, что-то навроде азбуки Толстого... Они тут у нас все равно с ошибками думают.
       - Ничего, - сказал я, - бывает.
       - "Апатамучта мы паталкавали тута прамеж себе и парешили маламу энтаму изделать празничный Ататуй к вечиру на матице. Явка абизательна форма адежи па сизону. В праграме:
       1. даклад Пакляпа Бурнастича Данилова о миждународном палажении
       2. пестни страданья чистушки куплеты
       3. ататуй
       4. всеобчее ликаванье
       5. протчее
       Правление: персанальный пачетный жрец дедушка Мизгирь..."
       Мизгирь вздрогнул, послюнявил костлявый палец и ткнул им в бумагу.
       - "...замиститель и правая рука тов. Бабаясинив то бишь Борька Бабай..."
       - Погоняло у меня такое, - сконфузившись, сказал лысый заместитель и поставил против своей фамилии крестик.
       - "...ну и я - Гиниральный Номарх Вождь и Придсидатель Данилов Пакляп Бурнастич". Ну вот, - улыбнулся председатель, подписывая бумагу. Он оттиснул ее своим колокольчиком и еще раз показал мне. - Ну так что? Пора зачинать!
       Меня подхватили под руки и поспешно вывели наружу. Последнее, что мелькнуло еще в палате Вождя, - это плотоядно облизывающийся и радостно потирающий валенки Мизгирь.
       Возвращать в клетку меня почему-то не стали, а потащили в противоположную часть селения. Здесь вились все те же загаженные тропки, а разнообразные сельскохозяйственные конструкции заменяли конструкции жилые. Как старый, дряхлый мамонт, поблескивая бивнями своих хромированных упоров, выглядывал из зеленеющих кустов экскаватор, в огромном ковше которого умело организовали нечто подобное домашней кухне. Кто-то сутулый и тощий - не понять, женщина или мужчина - хлопотал с обедом. Далее уродливым жирафом с квадратной шеей вырастал из земли корпус зерноуборочной машины, вокруг - переделанные в "особняки" с кабинами-балконами комбайны, превращенные в лавки и лежанки культиваторы, а так же нескончаемые старые и новые, малые и большие, тусклые и яркие, но все убогие и принадлежащие к единой "скульптурной школе" идолы, отдаленно напоминаюшие "пантеон" на столе председателя.
       Я спотыкался, испуганно оглядывался, а когда приближался к большому сараю, по-праздничному увешанному полинялыми транспарантами, получил по голове, потерял равновесие и плашмя рухнул в сухую траву...

    11

      
      
       Ф и н е я
       Люблю, чтоб музыка... звучала!
       Вот, например, от бубенцов
       Я без ума. А вы?
      
       У ч и т е л ь
       Сеньора!
       Такая музыка скорей
       Подходит... гм... для лошадей.
      
      
       Лопе де Вега
      
      
      
       Через какое-то время меня привел в себя поднявшийся возле сарая шум. Крепко связанное тело ныло от тупой боли, а на макушке чувствовалась большая шишка. Насколько было возможно, я оглядел себя и обнаружил множество навешанных украшений из различных перьев и цветных ленточек, какими в основном украшают свадебные машины. Лицо немножко зудело и, как я догадался, было покрыто какими-то узорами.
       Совсем рядом мужичонка, одетый в не единожды штопаную куртку фирмы "Adidas", колол дрова, постоянно фыркая и приговаривая "ёпс" после каждого удара. Чуть левее раздавалось жестяное бряцанье, посвисты, скрежет и низкий грудной голос: местный оркестр готовился к праздничному концерту. Одетый в затертый китель дедок с лицом, разлинованным в красную косую клетку, и значком общества любителей книги на груди кривыми, но проворными пальцами перебирал струны обшарпанной балалайки и монотонно напевал скорее всего авторские строки:
      
       Ай-лю-ля-ли-лю-ли-бля
       Ёпсель-мопсель-штоп-тебя
       Гоголь-моголь-хер-наны
       Чуки-хряки-трах-торы
       Оэ-оэ-трах-торы...
      
       Периодически он останавливался, чутко вслушиваясь в инструмент, подтягивал колки и снова заводил свою тарабарскую песнь.
       Коловший дрова стащил куртку, под которой оказалась не менее излохмаченная морская тельняшка, плохая синяя татуировка на соответственную тему и удивительный амулет из нескольких пластмассовых бигуди.
       - Сыграй-ка, дед Гемор, а? - обратился он к барду и достал белый блестящий портсигар с порнографической чеканкой на крышке. - Так, чтобы это... раззинулась душа-то...
       Он закурил. Защекотавший ноздри запах заставил меня позавидовать и проникнуться еще большей ненавистью к этому деградировавшему морячку-лесорубу. Я крепко, загоняя свою досаду внутрь, стиснул зубы.
       А дед поднял свое незрячее лицо к небу, выдержал паузу, за которую все остальные выжидающе замерли со своими невероятно побитыми, ископаемого вида дудками, барабанами и гармошками, грянул по струнам и проникновенно начал:
      
       Вы, пески мои, песочки, пески зыбучия,
       Пески зыбучия,
       Вы, болота мои, кочки, болота вязкия,
       Эх, топкия,
       Вы, кусты мои, кусточки, кусты чахлыя,
       Вы, кусточки мои корявыя,
       Эх, да корявыя, терновыя!...
      
       - Ататуй-Ататуй, Мана-Мана, Ухулей! - нестройными голосами подтягивал припев хор.
       Крепкий детина из их "брямс-бэнда", смешно раздувая щеки и сдвинув набекрень пилотку, приложился к пионерскому горну. Его более хлипкий товарищ застучал в аналогичный барабан. К дребезгу струн добавился плач пилы и вяканья детской пищалки-молоточка: этой штукой манипулировал низкорослый музыкант, на лице которого отчетливо проступали черты глубокой и безнадежной задержки психического развития. На его долю выпало еще и детское, размером с чемоданчик пианино: удар пищалкой - удар по черно-белым, наполовину разлетевшимся клавишам, молоточек - пианино, молоточек - пианино... И так на протяжении всей песни. Звуки музыканту явно очень нравились, о чем свидетельствовала счастливая улыбка от уха до уха.
      
       Некуда нам, ребятам, податься,
       Эх, податися.
       Все рябятушки наши половленные,
       Эх, половленные да посаженные,
       Как осталось-то нас малым-мало...
      
       - Ой, малым-мало, ой, малым мало! - заголосил нестройный хор, подпевая на странном малопонятном наречии.
       - Ой-да, ой-да, ой-да! Ой-да, ой-да, тру-ля-ля! - громко пропел слепой Гемор и, чуть не оборвав, в последний раз дернул толстые струны.
       Музыка закончилась, наступила передышка. С нескрываемым умилением, с проступившими на глазах слезами, утирая непрошеные сопли, стоял заказавший песню дровосек: сигаретка его давно погасла, но он этого не замечал. Наконец музыканты вернулись к прежним наигрышам, к коротким пересудам и советам.
       Мужичок спрятал окурок в свой портсигар, взял было топор, но ткнул его обратно и спросил:
       - А может, еще енту... Про то, как Покляп Бурнастич...
       Однако детина с пионерским горном и в красной, явно не по размеру обтерханной пилотке резко перебил его:
       - Неча маэстро отвлекать! Ты, Петюня, знавай свое дело-то - руби!
       Петюня возражать не стал. Поплевав на ладони, взял в руки топор и, все еще находясь под большим впечатлением, в растроганных чувствах, долбанул по очередному полену, половинки которого разлетелись по сторонам. А тем временем, неторопливо пощипывая струны, маэстро Гемор затянул:
      
       Ёгин-могин-хер-ля-ля
       Гутен-таг-не-голоси
       Йохин-хухоль-муха-бля
       Йошкар-оле-гое-си...
      
       - Оле-оле, гое-си... - тихонько вторили ему остальные...
      
      

    12

      
      
       Чарли-Варли
       Стибрил марли
       Из аптеки - и бежать.
       Но беднягу в миг догнали
       И по шее надавали,
       Чтобы знал, как воровать!
      
       Рифмы Матушки Гусыни
      
      
      
       Музыканты неспешно собрались и ушли, Петюня заготовил достаточно дров и с большой охапкой подался куда-то в сторону матицы (так они называли главную поляну села), а я остался один - без присмотра, но все так же связанный и беспомощный.
       Вот тут-то и попытался я осуществить свою отчаянную идею.
       После исполнения песни дровосек не единожды просил Гемора сыграть что-то еще, но всякий раз получал отказ пионера-переростка. Обжигаясь горячим металлом, неровно обшивающим сарайную стенку, на которую опиралась моя спина, я захотел отодвинуться немного в сторону, как вдруг наткнулся на выступающий уголок металлической обшивки... Сначала меня охватила злость - из-за отсутствия возможности хотя бы просто, выражая свое негодование, пнуть эту "железную хижину", но в следующую минуту щеки мои загорелись от неожиданно возникшей мысли. Все последующее время я с надеждой молил Бога ниспослать мне удачу в задуманном. "Уйдут они отсюда или не уйдут?" - переживал я и страшно боялся упустить, может быть, единственный шанс. Но что музыканты, что Петюня не обращали на меня особого внимания: оркестр громыхал инструментами, а дроворуб работал и не переставал периодически клянчить еще одну песню.
       Но вот меня оставили одного. Нервно дрожа от напряжения, я заерзал, пытаясь поддеть веревки за выступающую кромку, подобрал колени и несколько раз рванулся, используя всю силу ног. Веревка сильно надавила на грудь, но не порвалась: она оказалась слишком крепкой, а кромка - недостаточно острой для того, чтобы принести освобождение. Не замечая жжения в исцарапанных кистях и уже осознав, что ничего из всей этой возни не выйдет, я продолжал, как цепляющийся за всякую соломинку утопающий, возиться с тупой железякой.
       Однако если бы не моя сосредоточенность на тщетных попытках освобождения и если бы не накипающая в душе досада, я, возможно, заметил бы, что уже не первую минуту за мной наблюдает пара зорких женских глаз. Я потел, пойманной на крючок рыбой трепыхался и дрыгался, как вдруг медленно возникшая из-за угла сарая фигура заставила меня испугаться. С разрывающимся от неожиданности сердцем я уставился на стоявшую рядом девушку. Длинные, черные, как смоль, волосы, вытянутое загорелое лицо, большие чувственные губы и стройная фигура. В ее маленькой изящной руке холодным лезвием сверкал огромный кухонный нож...
       Все звуки, несущиеся от матицы, резко притупились. Я неотрывно, как жалкий кролик перед величественным питоном, глядел на незнакомку и слышал только сумасшедшее сердцебиение...
       - Куды ты чкаешь?! Разве сюды чкать нужно?! Чкай туды! - неожиданно и грубо напомнила о себе действительность: работавшие на матице мужики громко и безудержно заматюкались. - Разве так пхают, раззява?! Ты че, совсем зенки свои потерял?! Пхай по-другому, твою матерь!
       Девушка встрепенулась. Сжатый в ее руке нож блеснул, а в следующую минуту засверкал уже перед моим носом. Вяло задрыгав ногами, пытаясь отодвинуться и простонав "нет", я вжался в горячее железо. Легкая и нежная рука легла на плечо, и я ощутил мягкое прикосновение женских волос на своем лице. Нож пролез под веревки, натянул их и перерезал.
       Я ошалело посмотрел на спасительницу.
       - Беги! - шепнула она и выпрямилась.
       Ошарашенный таким поворотом событий, я, как каменный, застыл на месте.
       - Беги! Ну же! - повторила девушка и снова коснулась моего плеча.
       В мгновение ока ободрившись, я суетливыми движениями, чувствуя в отекших руках пульсацию освобожденного потока крови и легкое жжение царапин, сорвал с себя путы, еще раз посмотрел в очаровательные глаза спасительницы и пустился наутек.
       К моему везению, добраться до леса оказалось несложно. Практически без проблем, легкими перебежками я достиг спасительных джунглей. Там, чтобы перевести дух, остановился и оперся спиною на ствол высокого дерева.
       Над головой в неподвижности нависали очень маленькие, совсем не пропорциональные размерам ветвей листочки. В глазах моих колыхались и пульсировали черные круги, так что не удалось толком разглядеть, что за темная масса притаилась в молчаливой кроне: то ли наблюдающая за мной обезьяна, то ли просто сук. Вглядываться было некогда. Прислушавшись к бесконечным перебранкам, несущимся из села, я рванулся в чащу, но тут же получил кулаком в ухо - кто-то выскочил из-за другого дерева, накинулся на меня и придавил к земле. Я врывался носом в лесную почву, бесполезно дрыгался, чувствовал сладковатый вкус крови во рту и не слышал ничего кроме отвратительного звона в ушах.
       Побег провалился. Зато поднялся такой шум и гам, что сбежалась вся деревня.
       Возникший невесть откуда местный Гиппократ в широких одеждах (сшитых, вероятней всего, из грязно-белых медицинских халатов) раскрыл крепенький, хорошо сохранившийся саквояж. Из его недр показался фонендоскоп, посыпались какие-то травы, вяленые лягушки, сушеные грызуны и всевозможные склянки. Зловеще сверкнув толстолинзыми очками, знахарь разлепил в слюнявой улыбке губы и при помощи мужиков (наверное, местных медбратьев) преодолев мое сопротивление ловко и быстро разжал мне рот и влил в него какую-то липкую гадость.
       - Потерпи, потерпи, болезный, - приговаривал он. - Вот так, вот так. Сейчас тебе, солдатик, легче станет.
       После этой процедуры меня снова связали, потащили на матицу и бросили в образованный группой дикарей круг. По моему телу разлилась слабость. Ноги стали как ватные, а в голове закружилось.
       - Архаровцы! Саботажники! В расход пущу! - орал бушующий Бабаясенев. - Кто?! Чья это работа?! - раскрасневшись и выпятив вперед волосатое брюхо, потрясал он пудовым кулаком. - Чья работа, я спрашиваю?!
       Подтащили взмыленного Петюню.
       - Нет! Нет! Это не я!!! - бешено кричал он, припадая к земле. - Не я!!!
       - А кто же?! - взревел Бабаясенев. - Кто? Пушкин?
       - Почему это Пушкин? - заорал смуглый невысокий мужичонка с огромными бакенбардами. - Чуть что - так сразу Пушкин!
       - Не он это, отец родной, не он!... - от толпы отделился горбатый старик. - Не он это... Марьянина работа... Марфы Покляповны... Ейные проказы...
       - Что-о-о-о? - Бабаясенев позеленел от злости. - Ты, дед Уяма, говори да не заговаривайся!
       Деда Уяму легко, как щепку, подцепили под руки и подвели к раздвинувшейся толпе, из которой чинно выступил председатель. Великий вождь сверкал гладким, загорелым телом. На нем была лишь небольшая кокетливая набедренная повязка и лохматая кавалерийская бурка.
       - Ну ты, старик! Как смеешь на дочь мою напраслину возводить?
       Уяма не дрогнул. Горбун, гордо взирая на председателя, блеснул из-под кустистых бровей глазами и прошепелявил беззубым ртом:
       - Богом клянусь, век воли не видать, бля буду, честное пионерское, чтоб я сдох, зуб даю!
       Последнее заявление несколько смутило старика, но вождь, видимо, удовлетворился этой страшной клятвой. Решимость горбуна заставила председателя призадуматься. Он застыл, высоко подняв брови, окинул Уяму тяжелым взглядом и гаркнул, повернувшись к своим подручным:
       - Подать сюды Марьяну!
       Не прошло и мгновения, как она оказалась в кругу расправы. Воины Данилова хотели подхватить под руки и ее, но та оттолкнула их и предстала перед разъяренным отцом.
       - Марьяна!... - начал председатель, немного снизив интонации. - Марьяна!...
       Но вид председателевой дочки говорил все. Решительно смотрела она в глаза отца, смело, натянувшись, как струна.
       - Она енто! Она! - бормотал Уяма. - Лично! Лично видел!
       Председатель чуть не взорвался. Холеное лицо побагровело.
       - Ах ты сукина дочь! Змея, взогретая на груди! - казалось, еще немного - и из его глаз посыпались бы молнии. - И ты туды ж! Мать твою блудницу спровадили! Да и ты, значит, за нею?!
       Марьяна сохраняла молчание и не менялась лицом.
       - А ну повязать ее! В клетку сукину дочь! В клетку! Пущай образумится!
       Меня подняли, и удаляясь, я все еще слышал, как Данилов изрыгает из себя грозные проклятия. Но вскоре голос его затих.
       Через несколько минут нас вдвоем кинули в уже знакомую мне клетку. Словно плененная волчица, глядела Марьяна на схвативших ее мужиков и отчаянно сопротивлялась их крепким ручищам. Я восхищенно смотрел на пожертвовавшую собой спасительницу. Когда наши глаза встретились, она смутилась и опустила лицо.
       Я хотел сказать что-то утешительное и доброе, но мои пересохшие губы пробормотали:
       - Зачем ты это?...
       Она посмотрела на меня и в этом взгляде я прочел однозначный ответ: "А то сам не понимаешь"...
      
      
      
       13
      
      
       Я от деда ушел,
       Я от бабы ушел,
       Я от зайца ушел,
       Я от волка ушел
       И от тебя, медведь, убегу.
      
       Колобок
      
      
      
       - Что такое Ататуй? Что они собираются со мной сделать?... с нами сделать? - спросил я у Марьяны, когда она во второй раз освободила меня от пут.
       - Ататуй - это священный обряд, - устало ответила девушка. - Тебя отдадут в жертву Великому Ёхимбе... Но перед этим папаша съест твое сердце... Таков обычай.
       - Сердце? Как - сердце? Боже мой, неужели он на это способен? Но это же ужасно... это... это... варварство какое-то... - слева в груди заныло, я сел, прислонясь к прутьям клетки. - А ты? Что будет с тобой?
       - Мое сердце он уже съел - изверг! Я все равно больше так не могу. Лучше Ёхимба, чем такая жизнь.
       - А кто такой Ёхимба? - спросил я, сочувственно глядя на девушку.
       - Великий Ёхимба живет в священном озере. Он могуч и ужасен, он постоянно требует новых жертвоприношений, - ответила Марьяна и заплакала. - Ну, почему ты не убежал? Почему?
       - Ну, перестань, не плачь... - я попытался утешить девушку и погладил ее по волосам.
       Чтобы отвлечь Марьяну, я показал на идолов, громоздящихся на матице:
       - А это кто? Вон там, на поляне? Тоже божества?
       - Да, это наши боги... - всхлипнула Марьяна. - Их боги, - поправилась она. - Вон тот с глазами навыкат - это Сукомба. Это тоже великий дух. Он поедает урожаи.
       - Ну и харя, - заметил я.
       - Вон видишь рядом с ним Ухулей? Это дух воды.
       - Тоже не краше.
       - А вон это с телом змеи - богиня Фикали. Когда она гневается, с неба падают холодные прозрачные камни - ее слезы...
       - Это называется град, - сказал я, слегка гордясь своим превосходством в знаниях метеорологии. - А вот тот с рогом на лбу? Это кто?
       - Это Туебанга - ночной дух. Он очень злобный.
       - Заметно... Ну и прозвища у ваших богов: Сукомба, Ухулей, Туебанга... Ничуть не лучше их мерзких физиономий...
       - Не говори так! - Марьяна пугливо оглянулась. - Ты можешь прогневить их!
       - И что случится? - я гордо вскинул голову. - Что произойдет? Ко мне приплывет богиня Фикали? Или забодает этот ваш Туебанга? А может быть, другой какой-нибудь Туе...
       Внезапно вдали послышался глухой раскат грома.
       - Видишь! Боги гневаются на тебя! - в страхе закрыв уши, закричала Марьяна.
       - Да это чушь собачья! Это же просто гром. Ты что - книг не читала?
       - Читала... Только всю литературу отец приказал уничтожить... Несколько книжек спрятал у себя Букин... Но когда отец узнал об этом, он разгневался и принес его в жертву Ёхимбе... А меня... меня научил грамоте Зайцегуб...
       - Зайцегуб? - я чуть не подпрыгнул. - Ты знаешь Зайцегуба?
       - Да. Раньше он часто приходил к нам в деревню. Он тайком научил меня читать и писать... Вот смотри, - Марьяна вывела пальцем на пыльном полу клетки: "МАМА МЫЛА РАМУ".
       - Умница, - похвалил я.
       - А еще я знаю стихи, - улыбнулась Марьяна. - Я запомнила их наизусть.
       Она закрыла глаза и вдохновенно продекламировала:
       - Природа - это, типа, мать.
       А мать нам надо уважать.
       Когда смотрю я на природу,
       Готова каждому уроду
       Набить, не глядя, его рыло,
       Чтоб тварь природу не губила... - Марьяна посмотрела на меня. - Правда здорово? - в ее глазах стояли слезы восторга.
       - Да, очень... э... поэтично, - сказал я, глядя в лицо девушке. - Но я где-то уже слышал эти строки... - призадумался я. - Надо поблагодарить Зайцегуба за то, что он привил тебе романтические идеалы...
       - Поблагодари, - грустно улыбнулась Марьяна, - если выберешься... Когда отец узнал, что Зайцегуб учил меня грамоте, то он сильно разозлился... А моя мать заступилась за меня... И тогда отец принес ее в жертву Ёхимбе, - девушка всхлипнула и прижалась ко мне.
       - Ничего, ничего, мы что-нибудь придумаем... - сказал я, но на сердце была невыносимая тяжесть. - Что же делать? Что?...
       Время тянулось невыносимо долго. Даниловцы во всю готовились к предстоящему священнодействию. На поляне установили длинные грубо сколоченные столы, которые застелили большими пальмовыми листьями. Здесь же соорудили скамьи.
       Старик Мизгирь суетился возле капища, быстро суча валенками, перебегая от одного идола к другому. Возле каждого истукана он возжег подозрительно напоминающие дешевую "Приму" курения. Женщины, что-то весело напевая, уставляли столы кушаньями. Принесли и водрузили рядом с пантеоном большую бамбуковую трибуну, украшенную гирляндами цветов и увенчанную огромным графином. Даниловцы весело перекликались, предчувствуя праздник.
       Пришатался пьяный Бабаясенев. Он долго, любовно глядел на нас, привалившись к прутьям клетки.
       - Уйди, дикарь! Ты мне противен! - гордо воскликнул я, стараясь изображать из себя Овода. Меня била довольно крупная дрожь, которую я изо всех сил пытался подавить.
       - Уже недолго, - радостно сопя, сообщил Бабаясенев, пьяно улыбнулся и провел ладонью по горлу. - Ёхимба плюс... эле... электрофекация всех стран соединяйся! - сообщив этот дикий лозунг, "правая рука" председателя справил малую нужду прямо возле клетки и ушел, шатаясь из стороны в сторону.
       Наконец в грязно-белой парадной бурке заявился сам Данилов. Пузо его лоснилось, весь он глянцево блестел и сильно пахнул какими-то приторными благовониями, которые, как позже объяснила мне Марьяна, готовились из машинного масла и неких плодов дерева Пои-Пои. Голову Великого Вождя венчала каракулевая шапка-пирожок, украшенная фазаньими перьями. Набедренная повязка, сшитая, очевидно, из вымпела, прятала и одновременно украшала мужское естество председателя. На ней отчетливо читалась надпись "Ударник труда". Председатель держался напыщенно и официально.
       - Ну ты как? Готов? - спросил он.
       - Кровопийца! Урод! Чучело огородное! - вырвалось у меня. - А ну отпусти нас, больной придурок!
       - Вижу, что готов, - удовлетворенно усмехнулся Данилов и обратился к Марьяне:
       - Повинись, змея! Последний раз говорю: повинись и покайся всенародно!... Тогда, быть может, и прощу...
       - Еще чего, - Марьяна гневно сжала маленькие кулачки, смело глядя в лицо отца. - Не в чем мне перед тобой виниться, изверг! Я его отпустила! Я, слышишь? И дуст в священное озеро тоже я высыпала! И книжки я читала! Да, читала! МАМАМЫЛАРАМУ! - яростно бросила непокорная дочь и показала язык. - МАМАМЫЛАРАМУ! - повторила она, сверкая глазами и прожигая Данилова взглядом, в котором читались презрение и ненависть.
       - Что ты сказала? - лицо председателя покрылось красными пятнами. - Ну-ка повтори, что ты сказала!
       - МАМАМЫЛАРАМУ! - как заклинание, стиснув зубы, проговорила Марьяна.
       - О-о-о, змеища подколодная!... Такое сказать отцу! Ах, ты... ах, ты... - Данилов пытался подобрать слова, задыхаясь в бессильном гневе. - Я ее взрастил! Вскормил! На ноги поставил! А она мне же за мою доброту... Ну, все! Не будет тебе прощенья, не будет, так и знай! - председатель брызгал слюной и тряс прутья клетки. - Мерзавка, дрянь неблагодарная, хамка невоспитанная!
       - Хватит орать-то, - спокойно сказал я, беря Марьяну за плечи. - На себя лучше посмотрите. Какой из вас отец? Разрядились, как пугало! Стыдно! Взрослый человек!
       - И ты туда же? Уже сговорились?... Ну, все! Никого не прощу! На вид поставлю обоих! Хотел по-хорошему, а вы вот, значит, как! - председатель повернулся к Марьяне. - Ну, знай, не дочь ты мне! Не дочь! Растил я тебя, как родную! Думал, человеком станет!... Мать-то твоя со студентом приезжим, с практиканом, спуталась!... Убежать думала гадина! Но нет! Не вышло! - Данилов дико захохотал, ударив себя в маслянистый живот. - Где тот студент? Где? Одни очки остались! Где мать твоя, блудница? Вон где! - он указал в сторону озера. - И ты там будешь, засранка! Все! - председатель обернулся в сторону окружившего его народа. - Берите обоих!
       Нас схватили, поволокли на поляну и привязали к столбу, одиноко стоявшему у кромки воды. Веревки больно врезались в тело. Краем глаза я мог видеть происходящее на поляне.
       С шумом и гвалтом даниловцы расселись за накрытые столы. Торжественно загремели барабаны, противно загундосил пионерский горн.
       Обряд начался.
       Данилов торжественно взгромоздился на трибуну, зашатавшуюся под его тяжестью. Председатель поднял графин, слегка потряс им и сделал затяжной глоток.
       Племя огласило округу радостным воем.
       - Давай, отец родной!
       - Говори, Покляп Бурнастич!
       - Наддай, батя!
       Вождь прокашлялся и позвонил в висевший на шее колокольчик.
       - Тише вы, черти! - сказал он, благожелательно оглядев собравшихся. Акустика на поляне была замечательной, поэтому все модуляции голоса говорившего очень хорошо слышались даже здесь, у воды.
       - Ну, - начал председатель, - мы тут, значит, правление собирали. Потолковали кой о чем меж собой. Вот. И прикинули так, что за истекший период мы добились определенных успехов! - вождь достал и показал всем некий сильно попорченный временем график.
       Племя одобрительно загудело.
       - Ну, во-первых, битва за урожай, - председатель огляделся и сделал широкий жест рукой. - Урожай сами видите какой. Фрукт прет, только поспевай! Землица-то, она того... родит стерва! Бананы, ананасы, кокосы - хоть попой кушай! Противно даже, ей-богу, - Данилов скроил брезгливую мину. - У меня от фруктов этих... газы постоянно... - вождь показал на туго раздутое пузо. - Дедушка Мизгирь вот давеча жаловался, что стул у него от киви нехороший... Правильно я говорю, дедушка? (Мизгирь зло сплюнул.) Маракуйя опять же... План по ней перевыполнен. Вроде бы хорошо... Но спрашивается: на кой хрен нам столько этой самой маракуйи? Ее даже Борька Бабай уже не жрет...
       - Картошечки бы с лучком намять! - мечтательно крикнул Бабаясенев.
       - Вот и я о том же. Мне что ли картошечки не хочется? - Данилов обвел взглядом собравшихся. - Так ведь ее посадить надо, родимую. Навозом подкормить, окучить, от жука уберечь, выкопать потом. Собрать, просушить, перебрать... Во сколько всего! А вы же, мерзавцы, совсем обленились! Лазаете по лианам, как обезьяны, да дрыхнете целый день. Орехов такую кучу для чего насшибали? Ни пройти, ни проехать! Ай солить собрались? А?
       - На самогонку пойдуть! - крикнул кто-то.
       - Самогонку, говорите? - усмехнулся Данилов. - А какая с них самогонка - это вы у Борьки спросите! Мы его третьего дня насилу откачали!
       - Башка трещит, мочей нету! - крикнул Бабай. - Лучше ананасы затереть. С них хоть отрыжка не такая говенная!
       - Вот я и говорю, - продолжал Данилов. - Ни украсть с вами, ни покараулить... Нельсона вот упустили! А он, между прочим, пальмовую водку делал что надо! Где рецепт? Где Нельсон? Проворонили? Э-эх... - Данилов укоризненно покачал головой. - А ну как зима холодная придет? Что делать будете?
       - Не придет! - выкрикнул Бабаясенев. - С чего ей приходить-то? Ты ж нам сам про парниковый эхвект рассказывал! Ай забыл?
       - Э-эх! Дурни вы, дурни... Ладно, сейчас не об этом... Вот у нас тут сегодня дело наметилось... Вон та парочка у озера. Малый пришлый - вредитель и шпиен. И дочка моя бывшая, которая с ним спуталась. Отца продала отступница, дрянь такая, хамка негодная! Что за это полагается?
       - Ататуй! Ататуй им! - закричали десятки глоток.
       - Вых-х-хтым! - крикнул Мизгирь и ударил в бубен.
       - Да здравствует наш вождь и идейный вдохновитель Покляп Бурнастич Данилов! - заорал Бабаясенев и, подняв стакан, добавил:
       - За тебя, отец родной!
       - Ура председателю! - пронеслось над поляной.
       - Дуй до дна, ребята!
       Орда дружно выпила. Мизгирь, пританцовывая и проворно топоча отравляющими воздух валенками, стал кружить вокруг нашего столба. В этом занятии старец обнаружил завидную прыть. Он брызгал слюной и постоянно лопотал какую-то тарабарщину.
       Племя притихло и заворожено наблюдало за выполнением обряда.
       Мизгирь кружил вокруг столба, окуривая нас зловонным дымом. Я закашлялся.
       - Поди прочь, старый идиот! - закричал я, будучи уже не в силах сдерживать свой гнев. - Сходи в баню!
       Улучив момент, когда старик повернулся ко мне спиной, я изловчился и дал ему хорошего пинка - ногой, которую мне удалось освободить от пут. Мизгирь ойкнул, споткнулся и вонючим клубком покатился в озеро.
       По воде пошли круги. Племя ахнуло, аборигены разинули рты, завопили и вскочили с мест, размахивая дубинами. Вода в озере неожиданно вспенилась и заклокотала. Огромная тень метнулась из воды, мелькнула уродливая хищная пасть, обнажились в оскале здоровенные зубы и сомкнулись на теле барахтающегося у берега старика. Еще миг - и жрец скрылся в водовороте кровавой пены...
       Спасти нас могло только чудо. И оно явилось.
       Громкое, визжащее "И-и-и-их-х-х!" звуковой молнией прорезало воздух. На поляну влетело нечто мохнатое и сразу же преобразилось в Фомичева. Великий охотник на львов нанес сокрушительный удар по трибуне, отчего та опрокинулась и похоронила под своими обломками председателя. Пинком Фомичев поддал жертвенную чашу, и огонь вмиг охватил деревянных истуканов. В это время над опешившей толпой с разных сторон и прямо в людскую гущу, как миниатюрные кометы, полетели искрящиеся, источающие густой дым шары.
       Толпа завопила и перемешалась в беспорядочном метании. Фомичев, пользуясь замешательством, схватил председателев графин и, орудуя им, словно дубинкой, раздавая удары направо и налево, пробился к столбу. Откуда-то из ревущей толпы, прихрамывая, выскочил неразлучный приятель великого охотника. Вася быстро перерезал путы, и Фомичев, схватив меня и Марьяну в охапку, по-бычьи наклонив голову, словно таран, пошел сквозь орду испуганно визжащих дикарей.
       Позади раздались вопли ужаса - это огромная тварь, живущая в священном озере, прожевала дряхлого жреца и выскочила из воды за новой жертвой.
       Словно нож, разрезающий масло, мы промчались сквозь толпу беснующихся даниловцев и скрылись в полумраке джунглей, оставив за спиной опустошение, сумятицу и ужас...
       Фомичев, с хрустом продираясь сквозь кусты и путаясь в лианах, мелкой рысью сбежал на дно неглубокого оврага. Следом за ним скатился Вася. Только тут Фомичев поставил нас на ноги и удовлетворенно крякнул.
       - Ну и вот... - тяжело дыша, сказал Вася. - Вот так, значит.
       - Бугай здоровый, все бока намял... - потирая ушибленные места, проворчала Марьяна.
       Фомичев удовлетворенно загоготал, видимо, расценивая это как комплимент.
       Из темноты навстречу нам выскочили радостные и возбужденные Петров и Сидоров, Нельсон, Танюха и Зайцегуб. Даже Бархун выглядел менее степенным, чем обычно. Едва не сбив с ног, он хлопнул меня своей волосатой лапищей по плечу.
       - Маладэс, - произнес он.
       - Мы уже думали - все, сожрут вас, - сказал растроганный Сидоров.
       - Не дождетесь! Ей вот спасибо, - я с благодарностью взглянул на Марьяну. - И тебе, Фомичев, спасибо... выручил.
       - Да ладно, чего уж там... - пробасил великий охотник на львов.
       - Зайцегуб опять помог своей пиротехникой, - подал реплику Петров.
       - Ну, будет, будет, - торопливо сказал Зайцегуб, прислушиваясь к шуму, доносившемуся со стороны поляны. - Надо бы нам, ребяты, сматывать удочки, да побыстрее. Даниловцы это дело так не оставят...
       Сгущались сумерки. Наш небольшой отряд, прорубаясь сквозь хитросплетения лиан и кустарников, бросился вперед по дну оврага. С шумом взлетали потревоженные попугаи, из-под ног с писком разбегались небольшие зверьки в черепашьих панцирях, похожие на одетых в броню ежиков. Громко шипя, расползались по сторонам змеи и необычные ящерицы. Далеко позади нас злобно гремели барабаны даниловцев, слышались вопли, проклятия и угрозы.
       Скоро идти стало совсем невозможно.
       - Все, делаем привал, - сказал запыхавшийся Зайцегуб. - До рассвета они не решатся сунуться глубоко в лес. Я знаю неподалеку одну подходящую пещерку. Там и переночуем.
      
      
      
       14
      
      
       Вечерком однажды, летом,
       в логове своем нагретом
       наш Барсук сидит, молчит...
       Слышит: кто-то в дверь стучит:
       там-там-там-там! Дерь-дерь-дерь!
       - Что такое? Что за зверь?
      
       Владимир Леви
      
      
      
       В довершении всего пошел ливень. Повесив на плечо ружье, и опершись на шероховатый камень входа в пещеру, Зайцегуб спокойно наблюдал за тем, как вместе с сильными потоками на залитые влагой джунгли ниспадает ночная мгла.
       Все же мы успели набрать большую охапку дров и развести костер в украшенной каменными сосульками норе.
       Среди сталактитов, расположившись на прихваченных в поселении Данилова шмотках, отдыхал наш утомленный отряд. Вылакав трофейную бутылку самогона, в своем любимом боевом корыте сопел Фомичев. Рядом с ним покоился его неразлучный друг и соратник Вася. Даже Бархун, и тот, привязав у входа зебру, завалился возле костра на обрезок какой-то шкуры и громко захрапел.
       - Вот жеж досада! - сокрушался Зайцегуб. - Это же надо так подгадить-то, а?! Ведь, как пить дать, догонят теперь нас, ой догонят... Завтра будем выбираться чуть свет...
       - Да ну, - возражал Петров. - По такой-то дождине не пройдут... Завязнут...
       - Эх, внучек, - отвечал дед, - не знаешь ты Данилова, сразу видно... Такому проходимцу как Данилов это не дождь, а так - тьфу... А вот мы с зеброй да с поклажей завязнуть можем!
       Я прислушивался к ворчанию Зайцегуба, но внутренне даже радовался возможности передохнуть. Я желал не торопясь осмыслить все то, что случилось со мною за последние дни. Теперь, по воссоединении с друзьями, безумное племя колхозников отчасти казалось сном. Но рядом со мной была Марьяна. Сейчас, когда в ее глазах мерцали отблески пламени костра, она походила на дикую кошку. Ее присутствие напоминало, что я и в самом деле находился на грани гибели и чуть не пошел вместе со своей новой спутницей на ужин огромному аллигатору...
       - Где ты подцепил эту кошечку? - словно заглянув в мои мысли, прошипел над ухом Петров.
       - Что значит - подцепил? Это тебе не репей!
       - Ого! - воскликнул приятель, вглядевшись в лицо Марьяны. - Знакомая селянка, прелестная пастушка... Это же та самая девица, которую я в лесу встретил! Ну, она еще отговаривала меня, чтобы в деревню не ходил, помнишь? - Петров засиял улыбкой. - Девушка, давайте познакомимся! Меня Сережа зовут... Ай, ну что ты брыкаешься?! - вскинулся он, оборотясь ко мне. - Тоже мне Отелло! Подумаешь! - Петров, нахохлившись, отсел в темный угол пещеры.
       Пламя костра трепетало и плясало причудливыми тенями на стенах пещеры, зажигало сотни искр в сталактитах, отчего наше временное убежище становилось похожим на сказочный чертог.
       Я прислушался к негромкому разговору, который вели старый лесничий и его приятель фермер.
       - Не бойся, - говорил озабоченному Зайцегубу полный решимости Нельсон. Он сидел возле огня и, выказывая несомненное знание военного дела, перебирал свой дробовик. - Сначала нас нужно еще найти... Ну, а уж тогда... - Нельсон передернул затвор, нацелил ружье в пустоту и добавил:
       - Еще посмотрим, кто кому жопу надерет.
       Но несмотря на слова Нельсона, в Зайцегубе не было такой самурайской уверенности и отваги. Он придвинулся к костру и протянул к нему свои морщинистые ладони.
       - Надо идти через болота, - бросил дед спустя несколько минут.
       Ответа не последовало, но лесничий, видимо, и не торопил.
       - Дохлый номер, - наконец подал голос Нельсон, взявшись за правку своего огромного охотничьего ножа. - Там теперь не болота... а прямо-таки топи эхиопские... В минуту засосет - пикнуть не успеешь...
       - В Эфиопии нет болот, - заявил Сидоров. - Болота есть в Южной Америке. Ну, где-нибудь в районе Амазонки...
       - Больно ты грамотный, - фыркнул Нельсон. - У нас вон тоже всего не было до поры... А теперь есть... И даже в избытке... Ты вот на Фомича посмотри. Между прочим, он раньше передовым механизатором был. Всегда на хорошем счету. А теперь глянь, как разрядился... - Нельсон покосился на Марьяну. - Данилов тоже раньше никогда таким ванпиром не был... А теперь, вишь ты, до чего докатился упырь проклятый. Дочерью крокодила накормить решил! Разве это дело?
       - А может, все-таки, через болота? - не унимался Зайцегуб. - Я там раньше ходил...
       - Это все раньше... Теперь - верная погибель. Ты Ванька Поссакуна знал?
       - Ну, - кивнул Зайцегуб.
       - А где он сейчас - знаешь?
       - Да слышал что-то...
       - Что-то... - передразнил бывший фермер, пробуя пальцем свой тесак. - Вот как раз на болотах и было... Отошел Ванек к кустам пописать... хоп - и нету Ванька! Куда делся? Булькнулся Ванек... А ты говоришь! Ну, а про Вову Канпотика ты, надеюсь, слыхал?
       - Ну так... Кто-то, вроде, говорил, пропал он...
       - Пропал! Пропал бы - еще полбеды. Анаконды его задрали. Как раз на День Конституции... Остались от него, как говорится, рожки да ножки...
       - Странно, что вы еще помните такие даты, - удивился Сидоров. - День Конституции!
       - Ну, это мы помним. Отчего ж не помнить. И Петров День, и Красную Горку. Потом этот... Христос Воскресе, потом еще Вознесение Пограничников, Рамадан Связистов, Курултай Шахтеров... Или нет, у Шахтеров - Успение. Курултай, кажется, на Женский День бывает. Еще есть Фрейлакс Работников Печати... Да много праздников. Какие зачем - уже не помним, но даты стараемся не забывать, отмечаем...
       - Новый Год празднуем, - вспомнил Зайцегуб.
       - Правильно, - подхватил Нельсон. - Хэпинюр!
       - Багряные Лица! - пробасил спросонья из своего таза Фомичев и поскреб заросшую физиономию.
       - Великий праздник! - подтвердил Нельсон. - Видишь, мы тут не совсем еще того! Кое-какие даты помним.
       Возражать Сидоров не стал. Он глядел на потрескивающие ветки костра и молчал. Подвижные, нереальные тени падали от огня, сияние которого, путаясь в сталактитах, выхватывало из пещерного мрака лица-маски обсуждавших дальнейший путь и вспоминавших праздники людей.
       - Надо через карьер, - предложил Нельсон.
       Дед почесал в бороде, только открыл рот для замечания, как вдруг, перекрывая шум ливня, откуда-то сверху, над входом в пещеру посыпались крупные камни. Вертясь и подпрыгивая, они пролетели дальше и уже там, у подножия укрывшей нас скалы, с треском скатились в овраг.
       Собаки навострили уши и, оскалившись, зарычали. Барсик вскочил и, готовый к прыжку, застыл в ожидании.
       - Э-э-э, шайтан!... - прохрипел Бархун, стукнувшись головой о каменную сосульку.
       - Тихо! - поспешил шикнуть на него и собак Нельсон. - Не дышать! - он схватил обрезок шкуры и быстро загасил им горящий огонь. Запахло горелым ворсом. - А-а, черт!...
       Впрочем, возможный противник уже давно мог засечь нашу стоянку.
       Воздух пещеры, казалось, отвердел. Я слышал, как в унисон с сердцем Марьяны колотится мое сердце. Шелест дождя, смешанный с рычанием собак, стал ближе и громче. Целая вечность уместилась в одну-единственную минуту ожидания дальнейших событий.
       И вдруг громкий голос оборвал этот невыносимый миг:
       - Зайцегуб! - послышалось сверху, будто громыхание грома. - Зайцегуб, ты здесь?
       На входе щелкнул затвор ружья.
       - Парамон желает говорить с тобой, Зайцегуб! - прогромыхал незнакомец, после чего я услышал облегченный вздох старого лесника...
       Вошедших было трое. Смуглые торсы, обернутые на африканский манер бабьими павлово-посадскими платками бедра. Страусиные перья венчали замысловатые прически, вымазанные белой краской лица контрастировали с загорелой, выдубленной ветрами кожей. На шеях - ожерелья из костей животных и лишь у старшего, который держался более величественно, чем его спутники, жилистую шею украшало блестящее колье из пивных пробок.
       Двое гостей остались возле входа, сжимая в руках короткие копья, сделанные из немецких штыков Второй Мировой. Старший прошел к огню и уселся на крохотную раскладную табуреточку, которую принес с собой и которая, очевидно, составляла некий символ власти.
       - Бванов, - представился он. - Меня прислал Парамон Губастый Сандаль.
       - Я узнал вас, Люди Песка, - церемонно поклонившись, ответствовал Зайцегуб.
       - Мы тоже узнали тебя, Истребитель маленьких пушистых зверюшек с длинными ушами.
       Окрещенный таким пышным развесистым титулом дед довольно ухмыльнулся.
       - Привет и тебе, Смотрящий вдаль единственным глазом! - посол поворотился к фермеру. Нельсон привстал и тоже изобразил поклон.
       - Мы пришли поговорить с вами, - сказал Бванов.
       - Понятно, - серьезно ответил Зайцегуб и придвинулся к странному послу. - Погуляйте покамест, ребятки, - кинул он нам.
       Мы нехотя поднялись и перебрались в глубь пещеры. Здесь было совсем темно, и лишь слабые блики костра играли на сталактитах. Пахло мышиным пометом и сыростью.
       - Это еще что за клоуны? - поинтересовался раздраженный Сидоров. - Люди Песка! Ну и рожи! Совсем, что ли, от жары сбрендили?
       - Терпение, терпение, - пробормотал Петров. - Подожди немного, о ты, Пустая голова, задающая много глупых вопросов.
       Сидоров хмыкнул:
       - Привет и тебе, Неразумный внук истребителя ушастых маленьких зверюшек.
       Марьяна неожиданно засмеялась.
       - Тебе что-нибудь известно про этих Людей Песка? - спросил я у нее.
       - Совсем немного, - Марьяна пожала плечами. - Их племя живет в старом заброшенном карьере. Они заклятые враги моего отца, потому что он ворует их женщин и приносит несчастных в жертву Сукомбе. (Меня передернуло от воспоминания о страшном идоле.) Люди песка, в свою очередь, всячески вредят отцу и его племени. Это очень давняя вражда. Мы теперь тоже враги отца, значит, эти Люди Песка наши друзья...
       - Хм... - сказал Сидоров. - Враг моего врага - мой друг? Так что ли?
       - Скоро мы это выясним, - пробормотал Петров.
       Песчаные люди посидели некоторое время у огня, о чем-то совещаясь с Зайцегубом и Нельсоном, а затем, церемонно раскланявшись, тихо вышли в дождь.
       Мы вернулись к огню. Зайцегуб выглядел обрадованным.
       - Ну, - потирая руки, усмехнулся старик, - кажется, у нас появились союзники!
       - А я и говорил, - встрял Нельсон. - Мы еще посмотрим, кто кому задницу надерет!
       - Ну, а теперь спать, ребятки! Завтра встаем едва рассветет, иначе нам не уйти.
      
      
       15
      
      
       "В конце концов, я тоже человек, - закричал он, - появляясь в окне. - Что это? Дом отдыха или..." Он не окончил, так как сознавал сам, что это давно уже не дом отдыха, а это самое "или" и есть.
      
       Илья Ильф
      
      
      
       Мы действительно проснулись ни свет ни заря. Вернее, нас растолкал старый лесничий, который дежурил всю ночь.
       - Быстро, быстро, - подгонял старик, - перекусим по дороге.
       В лесу было сыро и сумрачно. Густой туман слался по дну оврага. Дождь все еще шел, хотя и не такой сильный, как ночью. Зайцегуб все время к чему-то прислушивался, Барсик тревожно рычал, нервно постукивая хвостом по мокрой земле и сбивая с травы жемчужные капли. Белка и пес Нельсона, успевшие подружиться, тоже вели себя беспокойно.
       - Ну, давай, Билат, вэселей ходи, - понукал зебру Бархун. Понурое животное, тащившее нашу нехитрую поклажу, вязло в грязи, переступая копытами по дну оврага, превратившемуся в вязкий кисель.
       Вдруг до нашего слуха донесся отдаленный грохот барабанов.
       - Даниловцы! - зло сплюнул дед. - Попробуем уйти от них в тумане. Тихо всем! Не шуметь!
       - Топай, шайтан паласатий! - шипел Бархун на зебру. - Ходи бистро, праклятый скатин!
       Зебра дрожала полосатым крупом и отчаянно фыркала. Сонный и мутный Фомичев шел впереди. Шумно сопя, он рубил лианы направо и налево огромным мачете - остро заточенной лопастью авиационного пропеллера. Расширяя проход, следом плелся Вася. Грохот барабанов нарастал.
       - Стоп! - скомандовал Зайцегуб. - Так дело не пойдет. Они нас скоро нагонят. Попробуем выбраться и пройти через старый санаторий...
       - Город обезьян? - нахмурился Нельсон. - Думаешь, мы сможем пройти?
       - У нас нет другого выхода!
       Мы с трудом вскарабкались по крутым склонам оврага и вклинились в чащу. Двигаться стало еще труднее. Деревья и кустарники так переплетались друг с другом, что образовывали сплошную непроходимую стену. Повсюду кишели клещи, огромные муравьи и странного вида жуки, которым, похоже, было плевать на нелетную погоду. Москиты огромной тучей вились над нашими головами. Белка тихонько поскуливала. Фомичев рычал и матерился, однако, не снижая темпа, рубил и рубил переплетения веток и лиан.
       Самым спокойным из всех был Зайцегуб.
       - Глянь, внук, это вон Филодендроны, - кивнул дед куда-то в сторону прилепившихся к деревьям растений.
       - Ну их, дедушка, к лешему! Я уже по горло сыт вашим, блин, дендрарием! - раздраженно воскликнул Петров, отчаянно отгоняя насекомых.
       - Нас тут скоро заживо сожрут! - раздвигая цепляющиеся за одежду ветки, поддакнул Сидоров.
       - Потерпите. Еще немного! - старый егерь снова прислушался, поеживаясь от сырости. - Должны успеть!
       Метров через двести мачете Фомичева неожиданно ударило по металлу. Неприятный режущий слух звук заставил всех вздрогнуть. Фомичев с Васей расчистили заросли, и мы увидели ржавый столб с указателями. Надписи пострадали от времени, но разобрать их еще не составляло труда.
       - "Гидромассаж", "Туалеты", "Столовая", "Бассейн", - читал Сидоров облупившиеся названия.
       - Может, заглянем в столовую? - предложил Петров. - Самое время червя заморить.
       - Давайте быстрее вперед! - подгонял Нельсон. - А то скоро сами червей морить будем!
       Еще через пятьдесят метров, которые показались самыми трудными, впереди забрезжил свет. Мы выбрались на большую поляну. Среди зарослей тут и там белели полуразрушенные каменные стены.
       - Вот он санаторий! - оглядываясь по сторонам, произнес Зайцегуб. - Но задерживаться здесь не стоит. На том конце поляны есть старая дорога. Ходу, ребята, ходу! Берегите головы!
       Едва мы двинулись через поляну, как местность вокруг огласилась оглушительными криками. Поляна ожила. Повсюду стали собираться стаи потревоженных обезьян. Завидев наш отряд, они подняли страшный шум и гвалт. Барсик угрожающе зарычал. Обезьяны разбежались, укрывшись в зарослях, и ответили дождем из крепких зеленых бананов и обломков кирпичей. Увесистый кусок красного кирпича пребольно стукнул меня по голове.
       - А-а, твари краснозадые! - заорал Петров, увертываясь от летящей в него грозди бананов.
       - Барсик, ату их! Ату! - скомандовал Нельсон, и леопард, злобно рыча, заметался по поляне, распугивая полчище приматов.
       Почти бегом мы пересекли поляну. Многочисленное обезьянье племя оглушало нас дикими воплями на разные голоса.
       - Вон где у них общежитие, - крикнул Сидоров, указывая на показавшийся из зарослей двухэтажный корпус санатория, весь увитый плющом и заросший лианами. На его ступенях, крыше и в проемах окон бесновалась целая орда обезьян.
       - Господи, ну и вонь! - поморщился Сидоров.
       - Общага как общага, - хмыкнул Петров. - Похоже на студенческую сходку.
       - У них, наверное, встреча выпускников, - вставил я.
       - А вот эти посерьезней остальных! - заметил Зайцегуб: к нам приближался отряд животных, напоминающих больших уродливых собак с безобразной мордой. - Павианы! Эти даже леопарда не боятся!
       Скаля длинные острые зубы, корча рожи и злобно визжа, павианы были настроены явно агрессивно. Некоторые из них размахивали палками.
       Внезапно бесчинствующая орда расступилась и смолкла. Навстречу нам, тяжело переваливаясь, выступило громадное существо, с головы до пят заросшее грязно-бурой с седыми подпалинами шерстью.
       Странная обезьяна передвигалась на двух ногах и имела на носу допотопное надтреснутое пенсне.
       - Ух ты! Мартышка и очки! - тихо съязвил Петров.
       - Ни хрена себе мартышка! - усмехнулся Сидоров, тревожно оглядываясь. - Настоящий Кинг-Конг!
       - Тьфу ты, - сплюнул Нельсон, вставив матерное словцо. - Даже у этих свой идейный доминант нашелся!
       - Тише, не орите. Попробуем договориться, - Зайцегуб обернулся к Бархуну и перебросился с ним парой тихих фраз.
       - Да застрелить его и все! Тоже мне реликтовый гомноед! - злился фермер.
       - Правильно, - согласился Сидоров, - начинать надо с главного... А все остальные сами разбегутся!
       - В данном случае скорее кончать, - я попытался внести ясность.
       - Долго думаем, надо валить примата! - настаивал Сидоров.
       - Нельзя, - ответил Зайцегуб. - Нешто можно живого человека? Если бы скотина - тогда ладно, а так...
       - Какого живого человека? - Петров встрепенулся. - Откуда?
       - Да ведь это бывший главврач санатория Саибов. Вишь ты, как человек деформировал! Можно сказать, оскотинился мужик. А раньше известный специалист был по сердечным делам.
       - Кардиохирург что ли? - с сомнением глядя на наступавшее человекообразное, спросил Петров.
       - Точно, - кивнул дед. - А ты говоришь - стрелять! С волками жить - по-волчьи выть. А тут даже не волки, а еще хуже. Тут поневоле как-либо озвереешь. Ты что, "Маугли" не читал?
       - Я читала, - ответила из-за наших спин Марьяна.
       - Ну вот! Закон джунглей. Слыхали про такой?
       Тем временем оскотинившийся Саибов приближался, угрожающе рыча и беспрерывно почесываясь. В лапище он сжимал небольшой резиновый молоток, каким пользуются невропатологи.
       Обезьяны притихли, наблюдая за своим вожаком. Над поляной установилась тишина, лишь где-то далеко позади не смолкал нарастающий грохот барабанов.
       - Бархун, поговори с ним, - сказал Зайцегуб, пропуская работника вперед. - Вы, поди, как-никак земляки, - добавил он с надеждой.
       - Какой эта зэмлак? - вполголоса критически заметил Бархун. - Обижаешь! Эта орангутян, а нэ зэмлак.
       И все же, поворчав, он выступил вперед и не спеша подошел к Саибову. Некоторое время оба стояли друг против друга, напряженно сопя.
       - А знаете, я бы не сказал, что они так уж сильно отличаются друг от друга, - тихо заметил Сидоров.
       - Ну да, наш только одетый, - согласился Петров. - Землячки! Как там? Рыбак рыбаку глаз не выклюет?
       - Я вот помню, книжку читал одну... - не к месту вспомнил Нельсон. - Так вот, там двое были похожи, как две капли воды, - он хлопнул себя по лбу. - Как бишь книга-то называлась?.. Желтая такая... Эх, запамятовал что-то...
       Бархун медленно вернулся к нам, не поворачиваясь спиной к обезьянам.
       - Чего хочет-то? - спросил нетерпеливый Петров.
       - Бакшиш хочет, - ответил Бархун.
       - Вишь ты! Главврач! - разозлился Нельсон. - Обезьяна обезьяной, а дело свое помнит. Шиш им, а не бакшиш!
       - Тише, не ори! - урезонил его дед. - Они вон подходят.
       Саибов подошел к нам, выпрямился и принялся напряженно выискивать в густом подшерстке насекомых.
       - Ты спроси его, Бархун, что конкретно требует, - горячился Петров.
       Бархун перебросился с бывшим кардиохирургом несколькими отрывистыми непонятными нам фразами.
       - Часы твои хочет, - сказал Бархун, указывая на "Rolex", болтающийся на запястье Петрова.
       - Что? Мои часы? Да он знает, сколько они стоят? Да что он себе позволяет? Ишь ты, обезьяний царь... Твою мать!
       - Лучше отдать, - посоветовал Сидоров.
       - Спорить некогда, давай, внучек, разувайся! Постарайся уж ради обчества! - Зайцегуб подтолкнул внука к Саибову.
       - Давай, Петруша, не ерепенься, - шепнул Сидоров. - Твоему "Ролексу" в базарный день цена - полушка. Если выберемся, я тебе таких еще десяток куплю.
       Петров нехотя снял часы и брезгливо протянул их Саибову.
       - Грабитель, блин, - процедил он сквозь зубы. - Примат хренов.
       Бывший главврач схватил "Rolex", высоко поднял часы над головой и издал громкий гортанный звук. Обезьянья орда торжественно завопила в ответ. Павианы расступились, корча нам невообразимые рожи, однако больше в нашу сторону не полетело ни единого банана или кирпича.
       - Пошли быстрее. Таможня дает добро! - ухмыльнулся лесничий, и мы поспешили покинуть поляну.
       Полчище животных сомкнуло свои ряды, а наш отряд снова оказался под сенью деревьев. Отсюда в глубь леса вела едва различимая, но все же видимая, некогда асфальтированная дорога.
       Нельсон неожиданно остановился и, просияв, хлопнул себя по лбу:
       - Вспомнил, как книжка та называлась - где про двоих похожих! "Принц и Ницше" - вот как!.. Надо же, не забыл! Фермер радостно постучал пальцем по темени. - Варит горшочек-то, варит родимый!
       Мы нервно засмеялись, и только Петров тоскливо оглянулся. Он все еще не мог смириться с потерей часов. Уже значительно позади ликовало многочисленное обезьянье племя во главе с Саибовым.
       - Тарзан долбанный! - проворчал Петров. - Вот бы, Нельсон, садануть из твоей пушки по этому рассаднику!
       - Ты мне еще пузырь должен, - ухмыльнулся одноглазый фермер.
       - Пошли резвее, - подбадривал дед. - Данилова обезьяны тож просто так не пустят. Ну, а мы, пока они там рядиться как-либо станут, в обед уже к карьеру должны выйти. Так что поторопимся.
       - Не горюй, Петруша, - утешал друга Сидоров. - Хорошо, что живыми выбрались. Верно, Фомич?
       - Фомичев клал на всех бабуинов! - величественно ответил охотник.
       - Да, вот как... с прибором... - поддержал Вася. - С большим прибором, вот оно как!
      
      
       16
      
      
       Камуг поднялся на крепостную стену.
       - Эй, ты, носорог, с чем прислал тебя твой начальник? - спросил он араба.
       - Сын шакала, ты неправильно назвал меня носорогом. Я - Абдуррахман-Слон.
      
       Роман Петрозашвили
      
      
      
       Если и было все это когда-то песчаным карьером, то очень большим. Пейзаж выглядел натуральной пустыней. Повсюду расстилался горячий желтый песок, из которого в некоторых местах, словно уродливые грибы, вылезали кактусы. Ломаная линия горизонта, легонько колеблясь и расплываясь в потоках знойного воздуха, теряла свою отчетливость. Солнечный клубок перекатывался через зенит, а способные прикрыть его тучки как назло испарились. Вот уже час, как, оставив позади себя влажные леса, мы брели по горячему песку.
       - Значит, говоришь, дед, это называется карьер? - раздражению Петрова, казалось, не будет предела.
       - Он самый, - холодно пояснил Зайцегуб.
       - Какой, на хрен, карьер? Это Сахара какая-то... Калахари, мать ее так!
       - Успокойся, - утирая пот, разъедающий глаза, я попытался урезонить друга. - Какая муха тебя укусила?
       - Да, представь себе... именно муха... в лесу еще. И ничего смешного в этом нет. Знаешь, как зудит? - Петров показал место укуса.
       Дед и Нельсон внимательно осмотрели ранку на шее Петрова.
       - Что за муха? Как выглядела? - тревожно спросил Зайцегуб.
       - Ну, такая... с желтыми полосками, навроде пчелы.
       - Муха Цеце, - мрачно констатировал Нельсон. - Опасная штука. Я про такое слыхал. В Лещиновке, говорят, один мужик помер - от аполлексичного укушенья.
       - Как помер? - зрачки Петрова расширились. - Вы что? Серьезно?
       - Конечно, серьезно, - дед нахмурился, оглядывая воспалившееся место на шее внука. - У нас в Бамбуках от ее много коров слегло - тех, что звери не сожрали...
       - Ну, дедушка, Вы скажете тоже. То коровы, а то я!
       - А какая разница? - дед оставался серьезен. - Муха ведь переносит трипаносому - бациллу сонной болезни. Ты, часом, спать не хочешь?
       - Трипо... чего? - Петров выглядел абсолютно подавленным. - Не хочу я спать. Я пить хочу!
       - Все едино - надо спешить, - подгонял Зайцегуб. - Доберемся до места, надо обязательно показать тебя шаману.
       Тянулись минута за минутой, час за часом, километр за километром, а конца и края этого так называемого карьера не было и в помине. Иногда на песке можно было заметить черное тело змеи или увидеть важного "песчаного дракона".
       Чтобы не получить солнечного удара, каждый из нас по настоянию Зайцегуба обмотался подручным тряпьем на манер индусских бурнусов. Танюха откопала откуда-то махровый полосатый полотенец и выглядела как накрутившая бигуди домохозяйка. Однако особенно выделился из всех Бархун, умыкнувший где-то в пылу сражения у даниловцев парадную скатерть, а то, может быть, и флаг. Теперь его крепкая круглая макушка облачилась в красное и дополнилась желтой бахромой. Нельсон по-старому щеголял своей ободранной и помятой, с обломанным пером, соломенной шляпой. Фомичев обливался потом, парясь в жарких шкурах, но только тихо рычал, по-прежнему не расставаясь со своим боевым корытом. Позади него ковылял верный Вася.
       Марьяна тоже сильно страдала из-за жары, но упорно шла вперед, сжав зубы и задумчиво глядя в даль. Своим упорством она прибавляла мне сил: когда я падал, поддерживала под руку, остерегала от змей, давала пожевать вязкие листья, на какое-то время притупляющие чувство жажды и голода.
       Я поглядывал в ее утомленное лицо, радовался ее близости, но вместе с тем ощущал, что от подкатывающих к сознанию миражей меня ей не спасти...
       Внезапно на зыбком горизонте возникли очертания озера и расположенного вокруг оазиса. Все это походило на прекрасный атолл посреди бескрайнего песчаного моря.
       - Вижу воду, - пробормотал Петров и рухнул в песок. - Мираж!
       - Нет, это не мираж! - Нельсон вгляделся в горизонт. - Это озеро. Его называют Ясная Будятина... Эге, старик, а внучек твой, похоже, того! Спекся!
       Деревня Людей Песка представляла собой небольшой оазис, раскинувшийся вокруг озерца с мутноватой бурой водой. Несколько выкрашенных в желтый цвет строительных вагончиков, полузасыпанных песком и окруженных пыльными садиками, которые прорезали небольшие каналы наподобие арыков. Невысокие пальмы были взъерошены частыми ветрами, будто вывернутые зонтики. Возле одной из пальм околачивался тощий злой верблюд, который не преминул плюнуть в нашу сторону, едва только мы приблизились к нему.
       - Э-э, какой красавэц! - воскликнул Бархун. - Самэц! Харощий самэц!
       Я был сильно поражен, как этот столь неблаговидно отзывающийся обо всех и вся тварях человек, завидев верблюда, вдруг проникся к нему небывалым уважением.
       - Гордий какой! - утирая слюну, восхищенно сказал он. - Настаящий джигит! Ай, маладэс! - Бархун порылся в карманах и извлек оттуда желтую засаленную пачку из-под сигарет "CAMEL". Он старательно сличил изображение на пачке с оригиналом.
       - "СА-МЭЦ" - внятно прочел он надпись, несколько по-своему истолковав английский алфавит. - Точно САМЭЦ! - радостно воскликнул Бархун и засмеялся, кажется, в первый раз за все время нашего с ним знакомства.
       - Тьфу ты! - сплюнул Сидоров. - Караван-сарай какой-то, ей богу! Учкудук, блин, приколоться!
       - Хоть тенек есть, - выдохнул Нельсон. - Будет где привал сделать, а то я уже умаялся по этим пескам ползать...
       Бархун, не меняя выражения лица, тихо поглаживал верблюда, который, почувствовав на себе тяжелую длань горца, стал вдруг покорным, будто агнец.
       Словно заблудившиеся в неведомой сказке дети стояли мы возле двугорбого жителя пустыни, наблюдая за изменениями, происходящими с нашим некогда суровым и непримиримым возницей...
       - Глядите! - воскликнул Сидоров. - Нас уже встречают!
       Из поселения навстречу нам приближалось человек пятьдесят туземцев. Впереди верхом на буйволе ехал наш недавний знакомый Бванов.
       После короткой приветственной церемонии нас повели в поселок, где мы смогли наконец вдоволь напиться и даже выкупаться в хотя и теплой, но все-таки освежающей воде озера, из которой там и здесь торчали перископы бегемотов. Петрова пришлось сразу же сдать на руки местному шаману - глухой бабке с раскосыми глазами и лицом, похожим на печеный картофель. Бабка окропила тело Петрова какой-то жидкостью и принялась обмахивать его подпаленной сухой пальмовой веткой. Затем забубукала, загугукала, залопотала что-то понятное одной ей, склонившись над пациентом. В довершение всего она скормила нашему другу огромную ископаемую таблетку аспирина, которую, видимо, хранила еще черт знает с каких времен.
       - Господи, сплошные пережитки, - мрачно сказал Сидоров. - Кормить-то нас будут?
       Обед оказался весьма скромным, но примечательным тем, что нам любезно предложили отведать жареной саранчи. Но ел ее лишь один Зайцегуб, я же два раза отлучался, извинившись, иначе меня стошнило бы прямо за столом. В то время как дед трескал кузнечиков за обе щеки, а остальная компания скромно конфузилась, пытаясь подавить в себе приступы дурноты, Фомичев засопел, оторвал полные удивления и немого укора глаза от экзотического блюда, двинул мощным кадыком и произнес только одно слово:
       - Мясо!
       Бванов молча оглядел громадную фигуру великого охотника, вздохнул, подозвал одного из своих людей и что-то шепнул ему на ухо. Через минуту на столе выросла горка сероватого вяленого мяса.
       - Вот это я понимаю, - удовлетворенно облизнулся Вася, беря в руки кусок.
       Мясо было слегка солоноватым и имело необычный привкус, но все же это было мясо...
       - Мясцо так себе, - ковыряя в зубах, высказался Сидоров. - Кстати, а что это было?
       - Игуана, - пряча усмешку, коротко ответил Бванов.
       Сид вежливо улыбнулся, побледнел и, прикрыв ладонью рот, быстро исчез за вагончиком.
       После обеда Бванов объявил, что нас уже ожидает на аудиенцию Парамон Губастый Сандаль.
       - Но почему Парамон сам не вышел встретить нас? - спросил Зайцегуб. - Ай зазнался?
       - Болен, - ответил Бванов. - Третьего дня у опушки охотились на жирафов, и Парамон повредил себе ногу.
       - А за что его называют Губастый Сандаль? - улучив подходящий момент, поинтересовался я у Зайцегуба.
       - Сандаль у них вещь священная, - ответил старик. Навроде как связной между нижним миром, человеком и богами ихними, которые на небе. Стало быть штука, по их понятию, магическая. Они тут понаделали себе обувку из носорожьей кожи - сносу нет, бетон! Ну и верят, что у этих сандаль сила есть какая-либо сверхъестественная. Дуреют от жары - сам понимать должон... - закончил дед свое нехитрое объяснение.
       Парамон оказался смуглым сухоньким дедком, который изо всех сил пытался напустить на себя важный вид и сохранить достоинство. Он принял нас в своем вагончике, живописно драпированном антилопьими шкурами, на которых Губастый Сандаль полулежал, важно выпятив свои действительно примечательные пухлые губы. На голове Парамона был воздвигнут роскошно взбитый шиньон, вернее, два шиньона по бокам глиняной нашлепки-ермолки с воткнутыми в нее иглами дикобраза, к концам которых прикреплялись разноцветные лоскутки яркой материи. Парамон зябко кутал свое смуглое голое тело в серый оренбургский платок. Посреди вагончика находилась большая чугунная буржуйка, которая к тому же топилась, отчего в помещении стояла адская духота.
       - Ай мерзнешь? - спросил Зайцегуб без всяких церемоний. - Экое пекло тут у тебя, Парамоша!
       - Холодно сегодня чегой-то, - перестав важничать, ответил Парамон. - Радикулит проклятый прям разыгрался, сил нет! Нога вот дергает, ходить не могу, - пожаловался он.
       - Слыхали, слыхали, - ответил Зайцегуб, закашлявшись. - Может, лучше на воздух выйдем, а, Парамоша? Дышать у тебя совсем нечем.
       Парамон нехотя покряхтел и, натянув поверх платка старую телогрейку, с нашей помощью выбрался наружу.
       Военный совет решили держать, рассевшись в жидкой тени одной из пальм. Несмотря на жару Парамон кряхтел и кутался в телогрейку. Рядом с ним уселись Бванов и несколько старейшин в затейливых глиняных ермолках, однако попроще, чем у Парамона. С нашей стороны были все, кроме Петрова, Танюхи и Марьяны. Женщины на совет не допускались, а Петров еще не отошел от одолевшей его хвори.
       Вскоре потек неспешный разговор. Единодушно осудили Данилова.
       - Совсем распоясался, - говорили старейшины. - Всех девок покрал да покрыл. Как род продолжать будем?
       - А нешто сможете продолжать, если девки сыщутся как-либо? - подначивал старейшин Зайцегуб.
       Старейшины смущались, но стояли на своем.
       - Биться будете? - спрашивал Нельсон. - Или лучше на коленях жить?
       - Будем! - говорили старейшины. - Только задавит нас упырь. Даниловцев, почитай, раза в три больше.
       - А мы? - вскакивал Сидоров, указывая на дремлющего Фомичева. - Да один Фомич целого войска стоит!
       - Так-то оно так, - отвечали старейшины. - Только у Данилова козырь в рукаве имеется.
       - Что за козырь такой?
       - Слоны у него. Боевые. Специально обученные. Такие кого хошь сомнут. Управляет ими нарочно приставленный человек. Его из самой Индии выписали вместе со слонами, когда заповедник создавался. А потом, когда все наперекос пошло, его Данилов к себе переманил. Очень хитрый человек. Фамилия - Харирама. Слоны его во всем слушаются.
       - М-да, - почесал непокрытую голову Зайцегуб. - Слоны - это плохо, против слонов у нас ничего нет.
       - Как нэт? - подал голос Бархун. - Самэц есть!
       - И впрямь, - вставил Нельсон. - Сколько у вас верблюдов?
       - Ну, с десяток найдется, - ответил Бванов.
       - Это уже что-то. Можно сказать, целый эскадрон.
       - Все лучше, чем пехом, - подтвердил Зайцегуб.
       Командовать "кавалерией" назначили Бархуна, отчего тот зарделся и радостно засмеялся, обнажая ровные белые зубы.
       - Слон - гамно! Самэц - эта карабель пустини!
       В разгар военного совета прибежал запыхавшийся человек и сообщил, что от Данилова получено послание.
       - На опушке они, - выпалил гонец, отдышавшись. - У границы песка. Вся орда вместе со слонами!
       Парамон развернул пожелтевшую бумагу.
       "Ну теперя вы меня вканец разазлили всем вам трындец! И Фамичову и деду и тибе Парамон дурак старый давно у меня руки чисалися иду войной. Ужо мои слоники из вас липехи понаделают тьфу на всех сволачи а Марьянка пускай даж ни думает назад виртаца отлупцую римнем а патом все адно Ехимбе скармлю.
       ДАНИЛОВ".
       - М-да, ничего не скажешь, стиль у него есть, - заметил Сидоров.
       - Сколько слонов? - спросил гонца Парамон.
       - Пять слонов и три боевых носорога.
       - Боевые носороги? - удивился Сид. - Это еще что?
       - Это изобретение Данилова. Он сам их приручил. Черт его, дьявола, знает, как он это сделал...
       - Боевые носороги - страшная вещь, - мрачно изрек Парамон. - Посерьезней слонов будет!
       - У Данилова есть специальные длинные загоны на колесах, - объяснял Бванов. - Помещают туда носорога, подвозят к противнику, суют носорогу под хвост горящую паклю и открывают вход в загон со стороны противника...
       - Ну и что? - спросил Сидоров.
       - А вот и посуди сам! Это ж какой-либо снаряд направленного действия получается! - подвел итог Зайцегуб.
       - Да... это похлеще Хиросимы будет, - подумав, согласился Сидоров.
       В наступившей тишине было слышно, как ветер теребит кроны деревьев и мерно сопит спящий охотник на львов.
       - Что же делать? - сказал Зайцегуб, обведя взглядом собравшихся. - Как защищаться?
       - Пока мы в карьере - преимущество на нашей стороне, - стал рассуждать Бванов. - Слоны с носорогами в песке увязнут. Даниловцы к лесу привыкли. На равнине они будут чувствовать себя не очень уверенно...
       - Ты, Бванов, кем раньше был? - спросил вдруг старый лесник.
       - Когда раньше?
       - Ну, до всей этой хреномантии.
       - Геодезистом... инженером. Здесь, в карьере разработки вели, а что?
       - Ничего, я смотрю, стратег ты. Башка-то у тебя того - шурупит! - прищурился Зайцегуб.
       - Все это хорошо, но Данилов тоже не дурак, - вмешался Сидоров. - Он же понимает, что к чему. Не станет он с места в карьер рваться.
       - Это верно, - подтвердил Зайцегуб. - Там, на опушке, земля твердая, как паркет. Нет, не станет он на пески соваться, не резон ему...
       Неожиданно раздался гулкий бас проснувшегося Фомичева.
       - Вопрос! - прогудел Фомичев, разлепляя заспанные глаза.
       - Говори, - разрешил Парамон.
       - Что такое паркет? - спросил великий воитель, исследуя грязным указательным пальцем недра своего огромного носа, уже давно утратившего украшение из вязальной спицы...
       - Нет, я так не согласен! - перебивая, вмешался в разговор фермер. - Кто так воюет? Это не война, а гамно какое-то - наподобие вашей саранчи.
       - А что ты предлагаешь, Смотрящий вдаль одиноким глазом? - Парамон проглотил фразу прямолинейного Нельсона.
       - Я считаю, должна в этом деле быть стратегия! Объясняю. К примеру, даниловская военщина идет на нас с мечом. Так?
       - Так, - ответило сразу несколько голосов.
       - А раз так, то надо выбрать свою тактику ведения военной компании. Это либо наступленческая тактика, когда марш-марш вперед на плечах противника от тайги до британских морей и пленных не брать! Либо отступленческая - типа ни шагу назад, клеить листовки, огня не жечь и пустить супастата по старой смоленской дороге.
       - По какой такой дороге? - удивился ровно ничего не понявший Сандаль.
       - Какая разница - по какой! Все одно - стратегия должна быть! Дескать, ты к нам со слоном пожаловал, а мы твоему слону шах и мат! Во как!
       - Это что же - матом что ли обложим? - снова ничего не понял Парамон.
       - А хоть бы и так! Для начала можно и по матери полирнуть, чтобы, значит, ухи у них завянули.
       - Ну, уши у их и так вялые, - вставил от себя Зайцегуб. - Ты, Кутузов, дело какое-либо говори, будет туман напускать-то!
       - А я и говорю! - гоношился фермер. - Такое дело с кондачка не решишь. Тут совет в Филях нужен! Обговорим по науке что и как, а потом и войну изладим!
       - Какое такое Филе? Вы что - плохо пообедали? - Губастый Сандаль с нескрываемой тревогой посмотрел на говорившего.
       - Да нет, я в смысле посоветоваться! - объяснял Смотрящий вдаль одиноким глазом.
       Наконец, после бурных и продолжительных дебатов Парамон согласился посовещаться с вышестоящими инстанциями.
       - Нам надо поговорить с богами, - заявил он, "выкатывая на передовую" пресловутую мутную бутыль.
       Разливал Бванов. Настойка горчила и обжигала горло.
       - Это... это что еще... за бодяга такая? - спросил Сидоров, выпучив глаза и хватая ртом воздух.
       - Это кактусовка! - ухмыльнулся старый лесник, ответив вместо хозяев. - Поди, не хуже текилы будет, - добавил он и подмигнул нам.
       Выпив, старейшины чинно расселись полукругом и для начала спели ритуальную песню. Кажется, что-то из "Белого солнца пустыни", хотя утверждать я не берусь.
       Затем Люди Песка разулись и принялись подкидывать свои сандалии в воздух. Они внимательно следили за их полетом и потом долго изучали взаимное расположение упавшей обуви, ее расположение по отношению к солнцу, а также к почитаемому ими озеру Ясная Будятина.
       Слегка захмелевший Сидоров, следуя примеру старейшин, стащил с себя сапоги и тоже швырнул обувь вверх. Потом поднял и принялся, слегка сощурившись, разглядывать свои сапоги, поднеся их к лицу.
       - Ну, что там? Орел или решка? - в нетерпении спросил Зайцегуб. - Пора бы, ребята, и честь знать.
       - Мои сандалии сказали мне, что нам нужно просить помощи Проводника! - торжественно возвестил Парамон, надевая обувь.
       - А что говорят твои сапоги? - поинтересовался я у Сидорова.
       - Сапоги советуют сделать набойку, - мрачно ответил Сид.
      
      
       17
      
      
       Наполеон простужен был
       В бою при Ватерлоо:
       Вот почему в последний час
       Ему не повезлоо.
      
       Спайк Миллиган
      
      
      
       - Значит, нам нужен Проводник? - Сидоров немного нервничал. - Хорошо, очень хорошо. Но может мне кто-нибудь объяснить - зачем?
       Парамон, Бванов и старейшины дружно повернули головы и посмотрели на Сидорова долгим крайне удивленным взглядом.
       - Таков жребий, - изрек Парамон. - Священные сандалии велят, чтобы было так!
       - Великолепно! - Сидоров взвился не на шутку. - За нами по пятам гонится сумасшедший председатель бывшего колхоза со стадом слонов и черт знает чем еще... С боевыми носорогами какими-то! А в это время другой сумасшедший устраивает нам тут гадание на тапочках! Вы что - сговорились что ли? Одной на всех белены наелись? Мне уже вот где ваши джунгли стоят, - Сидоров указал ладонью на горло. - И Сахара ваша тоже! Верблюды, блин, игуаны!.. Я домой хочу, слышите? Домой! А не смотреть, как вы здесь пасьянсы из обуви раскладываете! - раскрасневшийся Сидоров махнул рукой и зашагал к вагончику, в котором находился захворавший Петров. - Надеюсь, вы сможете придумать что-нибудь дельное, - кинул он, не оборачиваясь к нам.
       - Прости его, Парамоша, - тихо сказал Зайцегуб. - Сам видишь, устал человек. Да и молод еще... Кого к Проводнику-то пошлем?
       После некоторых жарких (в буквальном смысле) дебатов была принята резолюция. Бванов как знающий дорогу, Бархун как средство физического воздействия и я (на всякий случай) направлялись к Проводнику. Все остальные, способные держать оружие, обязывались его держать, собрав свои силы в разящий кулак, который выступил бы навстречу войскам неприятеля, не ввязываясь в противоборство и не выходя за границу песка.
       - По возможности неплохо бы "языка" у Данилова захватить, - озабоченно высказался Зайцегуб.
       - Зачэм язык? - удивился Бархун, седлая верблюда. - Пэчень вкуснэе!
       Узнав, что военный совет окончен, наши женщины вернулись.
       - Как там Петров? - спросил я Марьяну.
       - Он будет жить, - ответила Марьяна, подняв на меня большие печальные глаза. - Я поеду с тобой! Не оставляй меня одну!
       - Да, брат, - женщины! - подмигнул мне старый лесничий. - Поезжайте, только быстрее! Времени у нас мало.
       В течение нескольких часов, показавшихся мне вечностью, мы, трясясь и колыхаясь из стороны в сторону, ехали верхом на верблюдах на встречу с магическим Проводником. Тот, кто путешествовал с помощью верблюдов, или тот, кому довелось испытать качку в бурном море, сможет меня понять. Пару раз я останавливал корабль пустыни, бросал якорь и травил с подветренного борта прямо в кусты какого-нибудь саксаула. Мне было неловко. Марьяна выглядела немногим лучше меня, но держалась без жалостливых причитаний и слез.
       Молодцами смотрелись только Бванов и Бархун. Последний, радостно ощерясь, горцевал на верблюде, будто на породистом арабском рысаке, немало не смущаясь неказистым внешним видом своего "Самца".
       Наконец, после нескольких часов одуряющей жары и тошнотворного качания на песчаных волнах, мы наткнулись на казавшуюся древней железнодорожную ветку. Она выныривала из песка и, слегка петляя, терялась в невысоких зарослях сухих колючек, тут и там торчащих из песчаной пыли. Вскоре вдали показался одинокий, похожий на прямоугольный бархан товарный вагон, навсегда остановившийся посреди этой пустыни.
       Мы подъехали ближе.
       - Вот здесь он и обитает - Проводник... - тихо сообщил нам Бванов. - Это старая заброшенная ветка. Когда-то по ней переправляли грузы. К нам, на разработки.
       Бванов, сощурившись на солнце, некоторое время изучал владения Проводника, а затем громко и несколько неожиданно крикнул:
       - Колян! Встречай гостей, Колян!
       Вместо ответа в недвижном воздухе послышался сухой ружейный выстрел. Невидимая рука сорвала с моей головы кепку и отбросила ее в сторону.
       От вагона отделился маленький человечек в нижнем белье и увенчанный фуражкой министерства путей сообщения.
       - Какого черта, а?! - выкрикнул он, не выпуская ружье. - Что надо, а?
       - Это я! Бванов! Нас послал Парамон! Не стреляй, Колян! Будь человеком!
       В ответ новая пуля выбила фонтанчик пыли у ног неохотно спешившегося Бархуна. Оголенный по пояс, с вздымающейся волосатой грудью и обмотанной красной бахромчатой тряпкой головой, он представлял из себя довольно свирепое зрелище.
       - А-а, тарыкан!.. - проревел Бархун и в следующую секунду резко бросился к Проводнику. Еще миг - и мощные руки подхватили Коляна за грудки. Я услышал, как лопнула, будто старый парус в бурю, его грязная майка. Ружье, которое опешивший Проводник так и не успел перезарядить, упало в песок.
       Бархун сильно затряс жертву. В глазах Проводника застыл неподдельный ужас.
       - Не бейте, не надо, не бейте! - загундосил Колян. - Все отдам, только не бейте!..
       - Э-э-э, - протянул Бархун и разжал пальцы. Перепуганный Проводник мешком плюхнулся на задницу.
       - Открой нам вагон, - попросил Бванов. Он тоже понял, что долгие разговоры бесполезны.
       - Пожалуйста, - заюлил Колян и с усилием, нехотя отодвинул вбок тяжелую ржавую дверь вагона.
       Мы влезли внутрь. Здесь пахло мышами и чем-то еще - страшно затхлым. Сам Колян также явно не благоухал. Я закашлялся.
       - Помылся бы, - посоветовал Проводнику Бванов.
       - Водицы-то нет почти! - хлюпнул носом Колян. - Помоешься тут, как же...
       - Воды мы тебе дадим... немного. А ты покажи, что у тебя есть. Только побыстрее, Колян, мы спешим.
       - Да что ж у меня-то, а? У меня ничего-то и нету. Все ж на водицу да на хлебушек выменял...
       Вагон заполняли всевозможные ящики, тюки, банки, ведра.
       - Сиротка, значит? - оглядевшись, произнес Бванов с явным раздражением. - А здесь у тебя что?
       - Не трожь! - противным голоском завизжал Колян. - Убери грабки, паскуда, не твое это добро!
       Бархун молча закатил Проводнику увесистую оплеуху. Фуражка министерства путей сообщения мигом слетела с плешивой головы Коляна.
       - Не бейте! - снова захныкал он. - Берите что хотите, только не бейте!..
       Следующий час мы занимались перетряхиванием вагона. Наружу были выброшены многочисленные мешки, коробки и пакеты. Чего здесь только не хранилось! Садовый инвентарь, банки с олифой, несколько мешков твердокаменных сухарей, просроченная армейская тушенка.
       - Закопал бы ты ее, - осмотрев консервы, посоветовал Бванов. - Не ровен час отравишься...
       - Щас, разбежался! - отозвался Колян, злобно сверкая маленькими глазенками. - Ишь, богатей какой!
       Далее нашлось несколько очень больших пакетов молотого красного перца.
       - Это еще зачем? Верблюдам меню разнообразить? - мы с Бвановым переглянулись. - Во ты корсар какой! В старой Европе на этом перце ты бы себе состояние сколотил!
       - Тут вам не Европа, - огрызнулся Колян. - Хрена тут чего сколотишь!
       Неожиданно обнаружилась новая, обильно смазанная солидолом арфа.
       - А это для чего?
       - Как это - для чего, а? - удивился Проводник. - Раз есть, значит надо! Странные вы люди! Это же вещь! Вы что, про Поганьини не слыхали, а?
       - Слыхали, - сухо отозвался Бванов из темного угла. - А это что за мешки?
       - Это дуст...
       - А-а, понятно. По крайней мере тараканы у тебя не водятся...
       - Эй! Иды суда! - неожиданно позвал Бархун.
       - Посвети-ка, - сказал мне заинтересовавшийся Бванов. - Что это тут такое?
       В глубине вагона находился огромный фанерный ящик. Я расчистил паутину.
       - Что это? - спросил Бванов.
       Колян вздрогнул.
       - Шар...
       - Какой такой шар?
       - Обыкновенный шар. Воздушный. Вы что, шаров никогда не видели, а? - Колян злобно следил за нашими движениями.
       Бванов на секунду задумался, смерил взглядом Коляна, осмотрел неожиданную находку и, вдруг преободрившись, скомандовал:
       - А ну-ка, давайте его на воздух, ребята!
       С огромным трудом мы выволокли из вагона тяжеленный ящик и содрали с него упаковочные доски.
       - Вот это да! - изумился Бванов. - А шар-то, похоже, рабочий!
       Некоторое время ушло на изучение инструкции и подготовку к полету. К счастью, в закромах у Коляна нашлось чем заправить горелку аэростата.
       - Грабьте! - мрачно процедил сквозь зубы Колян.
       Вскоре все приготовления к полету закончились, и огромный синий с красными полосками пузырь мерно покачивался у земли, удерживаемый только веревками.
       - А ветер-то в нашу сторону, - заметил Бванов. - Неужели полетим?
       Корзина аэростата вместила бы и четверых, но Бархун наотрез отказался расстаться с полюбившимся верблюдом.
       - Самэц не брошу, - заявил он.
       В качестве балласта в корзину загрузили мешки с дустом и пакеты с перцем.
       - Есть у меня мыслишка одна!.. - усмехнулся Бванов.
       Колян провожал свое добро бранью и крокодильими слезами, катившимися из злобных глазенок. Но на него никто уже не обращал внимания.
       - Много перца есть вредно, - успокаивал я Проводника. - От этого изжога бывает...
       - Ну что, с Богом! - сказал Бванов, когда мы с Марьяной влезли в корзину. Он включил горелку и шар оторвался от земли. - Руби веревки, Бархун!
       Шар величественно взмыл над вагоном. Я посмотрел вниз: стремительно уменьшающийся проводник стоял возле груды своего добра и, размазывая слезы по щекам, кричал нам вослед проклятия.
       Вскоре вагон с Коляном и Бархун, цепочкой уводивший верблюдов, стали совсем маленькими. Шар поднялся на несколько сот метров и, слегка покачиваясь, поплыл над песками.
       - Летим! - восторженно заорал я, обнимая Марьяну.
       - Летим... - с дрожью в голосе подтвердила непокорная дочь председателя и опасливо посмотрела вниз.
       Внизу, под нами проплывали пески, на которых игра света и тени оставляла причудливые узоры. Вскоре Бванов настолько хорошо освоился с управлением аэростатом, что мы смогли сделать небольшой маневр и повернуть к проступившей из золотистой дымки границе леса. Зеленый, голубеющий вдали ковер джунглей быстро приближался. Внимание Бванова привлекло пыльное облако у самой кромки песков.
       - Нам туда! - крикнул бывший инженер. Он выключил горелку, и земля стала приближаться. Пыльное облако придвинулось, закрыв собой часть горизонта.
       - Это Даниловцы! - прикрывшись от яркого солнца ладонью, сообщил Бванов. - А вон наши! - показал он на темное пятно неподалеку.
       Скоро удалось разглядеть фигурки людей и верблюдов.
       - Э-эй, это мы-ы! Эге-ей, Си-идоров! Фоми-ич!
       Снизу донеслись приветственные крики - нас узнали. Небольшой отряд Людей Песка, подкрепленный горсткой наших охотников, отсюда казался еще меньше.
       Со стороны стремительно наступавшего пыльного облака послышались многочисленные воинственные крики и трубные звуки боевых слонов.
       Даниловцы начали атаку. До нашего слуха донесся оглушительный грохот и лязг металла - дикари ударили копьями в щиты из кастрюльных крышек и прочего металлолома. Противно загундосили боевые дудки. Среди их какофонии до меня долетел знакомый призыв - это звучал отобранный у меня во время плена утиный манок.
       - Смотри, носорогов заряжают! - Бванов показал вниз. Пыль под нами слегка рассеялась, и мы увидели огромные клети на колесах с беснующимися в них носорогами. Рядом, грозно трубя, устрашая громадными бивнями, пылили слоны. Позади животных перла в атаку орда одичавших колхозников. Впереди всех на огромном белом элефанте в развевающейся кавалерийской бурке восседал председатель. Мы снизились настолько, что могли разглядеть могучие спины исполинских животных, на которых покачивались боевые платформы - сооружения, напоминающие кабины от комбайнов, которые с помощью ремней удерживались на крупах слонов. Внутри каждой такой кабины сидела пара дикарей, грозно размахивая метательными шестеренками.
       Вот, низко пригнув свирепую морду, увенчанную смертельной пикой, понесся в атаку носорог. На конце хвоста разъяренного чудища болталась подожженная пакля. Взвыв от боли и бешенства, грузный зверь мчался вперед со всей стремительностью, на какую только был способен.
       Не зная, чем помочь нашим, я вцепился в борта корзины и закричал "Разбегайтесь!", а Марьяна в страхе закрыла руками лицо.
       - Без паники! - крикнул бывший инженер. - Самое время заняться опылением! Давайте-ка сюда перец!
       Я быстро подхватил увесистый куль и передал его новоявленному воздухоплавателю Бванову.
       - Берегите глаза! - подняв пакет, он распорол его ножом и швырнул вниз - в самую гущу наступавших. - Эх, давненько я в шахматы не играл! - возбужденно воскликнул Бванов, щурясь и разглядывая фигуры животных. - Слону шах, - объявил он, чихнув. - Черт, все-таки в нос попало... Давайте теперь дуст!
       Рыжее перечное облако взвилось из лопнувшего пакета и окутало белого слона, которого Данилов гнал вперед кавалерийской рысью.
       Вопль ярости и боли потряс округу, перекрыв даже дикий рев, издаваемый подпаленным носорогом. Трудно сказать, кто вопил громче - слон или его наездник. Могучее животное завертелось на месте, давя поспевающих за ним дикарей. Следующий слон с ходу влетел в облако перца, сделал шумный вздох, втянув в себя изрядную дозу рыжей пыли, на секунду замер, присев на задние ноги, затрясся всем своим исполинским телом, а затем так оглушительно чихнул, что из его хобота вылетела струя перца. Ремни, удерживающие боевую платформу, лопнули, и кабина, отлетев на несколько метров, упала на головы нападавших. Атака даниловцев захлебывалась. Мешки с дустом, сброшенные на врага, довершили дело.
       Совершенно одуревшие и взбешенные слоны, подминая под себя наших недругов, заметались из стороны в сторону в едком облаке красного перца. Животные, казалось, решили выместить всю свою боль и ярость на тех, кто гнал их в эту неправедную битву.
       Шар, едва мы сбросили мешки, стал легче, взмыл вверх, и оттуда нам открылась картина полного и ужасающего разгрома. Обезумевшие исполины, растеряв боевые платформы, топтали остатки кашляющей, чихающей и вопящей орды и гнали испуганных дикарей к лесу. Казавшееся ранее могучим воинство Данилова, побросав оружие, беспорядочно улепетывало от разъяренных животных, стараясь как можно быстрее укрыться за спасительными кронами деревьев.
       В авангарде стремительно отступающего воинства огромный рыжий слон гнал впереди себя полуголого, осыпанного с ног до головы перечной пылью человека в разорванной бурке, отсюда - сверху - похожего на рыжего муравья. Было видно, как мелькают босые пятки председателя. Даже до нас доходили громкие вопли и матерщина генерального номарха. Петляя и мячиком прыгая по песчаным кочкам, он менял направление, будто затравленный заяц. Слон не отставал, гоня Данилова перед собой, словно локомотив - багажную тележку.
       Вскоре они оба с треском исчезли в густом подлеске. Вслед за ними растворились, влившись в джунгли, и перепуганные остатки некогда грозной орды.
       Таким образом, победа над злобными, наводившими страх на всю округу дикарями свершилась без единого выстрела...
       - Ну, вот и все! - торжественно изрек Парамон Губастый Сандаль, когда шар приземлился, а друзья кинулись обнимать нас и поздравлять с победой. - Большое дело сладили. Вишь ты, помог, стало быть, Проводник-то! - он хитро подмигнул нам, растянув морщинистое лицо в торжествующей улыбке.
      
      
       18
      
      
       Красная Куртка, этот благороднейший индеец, всегда поднимавший свой то­магавк в защиту преследуемой и одинокой расы, ушел из мира с такими тро­гательными словами на устах: "Воковампапусувиннебадобаловсагаморесаска-чеван". Ни один глаз в вигваме не остался сухим.
      
       Марк Твен
      
      
      
       Когда отзвучали радостные победные крики, стихли здравицы, а рыжее облако давно унеслось вдаль рваной ржавой тучкой, Сидоров, провожая его глазами, задумчиво проговорил:
       - Глядишь, где-нибудь в столице оранжевым дождем прольется...
       Мы сидели на опушке у самого края зеленой стены джунглей. Даниловцев и след простыл. Мы позволили этим дикарям подобрать павших, и они убрались подобру-поздорову, в страхе твердя, что от них отвернулись боги. Мне стало даже немного жаль этих несчастных. Их всемогущие божества были повержены в одночасье несколькими килограммами перца.
       Мне стало от чего-то грустно. Я чувствовал себя Александром Невским, выигравшим Ледовое побоище при помощи установки "Град".
       - Ну вот... сумерки богов, - произнес я, кажется, несколько пафосно и бессвязно. - Кончина древнего мира... "Выдыбай, наш боже!" "Железный конь идет на смену крестьянской лошадке!"...
       - М-да, - протянул Петров. - "А дикари теперь заламывают руки, ломают копия, ломают луки"... А все-таки задали вы им перцу. Я как увидел этих слонов, все, - думаю, - хана нам. Теперь, наверное, не скоро опомнятся!
       - Хорошо бы, коли так, - прищурился Зайцегуб. - Однако сдается мне, что Данилов так вот просто не угомонится...
       - Попритихнет маленько, соберется с силенками - и опять за свое, - вставил Парамон. - Хотя... Как знать, как знать...
       - Да где он - ваш Данилов? Нету его! Один пшик остался! - засмеялся Петров, пытаясь изобразить этот самый пшик.
       - Ладно тебе, вояка, - покосился на внука Зайцегуб. - Ежели бы не "авиация", ты бы до сих пор от слонов по околотку бегал!
       - Это верно, - задумчиво молвил Губастый Сандаль. - Летучий пузырь помог... Разделались с агрессором!
       При слове "пузырь" слегка задремавшие Вася и Фомичев мигом оживились.
       - Хорошо бы того... этого самого... за победу... вот, значит! - застенчиво предложил Вася.
       - И чтобы не последний раз! - пробасил Фомичев.
       Откуда-то вынырнула до боли знакомая мутная бутыль.
       За победу выпили из половинок кокосового ореха - стоя. Мне "стакана" не хватило, но кто-то нашел скорлупку страусиного яйца. Потом выпили за пророчество священных сандалий. Третий тост был за женщин. Танюха с Марьяной, слегка смутившись, спели что-то свое - женское. Фомичев неожиданно исчез, оставив с нами стремительно хмелеющего Васю. Вскоре вернулся, волоча за ствол выдернутую с корнем молодую березку.
       - Вот, - прогудел он, - Белое Дерево! Пасодим в честь победы!
       Великий охотник, сопя, вырыл яму и старательно впихнул туда "саженец".
       - Ура! - крикнул Вася. - Так ее, разэтак!
       - Крэкс, фэкс, пэкс, - усмехнулся Петров.
       За Белое Дерево выпили еще по одной.
       - Ну вот, - радостно сообщила зарозовевшая Танюха, - а как вырастет, с его сначала груши народятся, а потом с етих груш утята повылупаются!
       - Это называется береза! - доказывала Марьяна, серьезно посмотрев на меня. - Правда-правда, раньше таких много было в лесу, я читала...
       - Сама ты береза! - весело захохотала Танюха.
       Затем решили выкурить "трубку мира". Зайцегуб набил чем-то из своего кисета огромную козью ножку, которая долго плавала по кругу. Курили, чинно затягиваясь, одни мужчины. Потом, кажется, снова стоя пили за отважных воздухоплавателей.
       - Значит, домой полетите? - спросил меня Зайцегуб. - А то бы остались до вечера, посидели бы как следует!
       - Нет, дедушка! - весело заорал в ухо старику захмелевший Петров. - Будя! Навоевались! Теперь пора до хаты - цурюк, нахаус шпацырен! Ферштейн?.. Мы и тебя с собой заберем! Хватит по лесу шастать.
       - Ну уж нет, - старый лесничий помрачнел, затянулся и выпустил похожее на бублик кольцо. - Я здесь попривыкнул.
       - А то, может, и правда останетесь? - в единственном глазу Нельсона блеснула непрошеная слеза. - Поохотились бы, а?
       - Тут этих львов до жопы! Вот как! - пытался интриговать Вася.
       - И то верно! По авокады сходили бы, - поддержала Танюха. - Я место одно знаю - там этой авокады страсть сколько! Апельсин бы в дорогу натрусили. У нас в последнее время вообще богато! Банан, кивей, манги-манги...
       - Что грязи! - радостно подтвердил Фомич, передавая мне "трубку мира".
       - Короче, оставайтесь, пацаны - оторвемся по полной форме, - неожиданно высказался Губастый Сандаль. Или мне это послышалось?
       - Спасибо, но лучше вы к нам! - я глубоко затянулся, чувствуя, как мир вокруг начинает раскачиваться. - Мы все-таки полетим... Правда, Марьяна? - и полетел...
       Я облетел опушку, паря в метре над землей, пока, вернувшись, не зацепился за Белое Дерево. Или оно зацепилось за меня? На его ветках уже болтались большие, необычные по форме груши. Один из этих странных плодов качнулся, сорвался вниз и покатился в траву. Серо-синие пятнистые бока груши, издав звук открывающейся бутылки, треснули, и наружу показались маленькие, но уже ветвистые рога. Из негустой кроны молодого деревца, будто крупный град, посыпались маленькие звероносные плоды, из которых тут же вылуплялись крохотные, похожие на уток желтые пушистые лосята.
       - Эк меня накрыло-то... Не забыть бы спросить у деда рецепт этой "трубки мира", - замелькало в голове.
       - Лови! Лови их! - это нежданно-негаданно возник мой старый и давно не появляющийся знакомый - лось. - Да что ты встал? Давай, лови их! - надрывался сохатый, действуя голубым детским сачком. На его толстой шее болтался потемневший от времени плетеный лыковый короб, скрывающий от взоров пойманных лосят.
       - Не стану я их ловить, - заартачился я.
       - Это еще почему? - лось выглядел удивленным.
       - Потому что тебя нет. Ты - плод...
       - Я - плод?
       - Да, ты плод моего воображения! Я покурил! А тут ты! Значит, тебя нет! Потому... потому что если бы я не курил...
       - Логично, - нетерпеливо оборвал меня сохатый. - Может, все-таки поможешь?
       Черт знает - почему, но я кинулся за одним из новорожденных зверенышей. Как назло "птенец" оказался жутко проворным и неуловимым. Пришлось порядком попотеть, прежде чем юркое животное оказалось зажатым в кулаке. Я успел заметить, как злобно сверкнули его крохотные глазки. Он неимоверно широко раскрыл свою маленькую пасть и пребольно вцепился в мой большой палец.
       - Ай, блин! Кусается зараза!
       Лось снисходительно посмотрел в мою сторону.
       - Ну вот, а ты говоришь: плод воображения! Давай его сюда! - сохатый кивнул на распространяющий пищание короб.
       Я передал маленького поганца и присел. Или, вернее, повис в нескольких сантиметрах над землей, потому что твердой основы подо мной не ощущалось. И только укушенный палец кровоточил и пощипывал, будто после легкого ожога.
       Не придав большого значения ранке, я поднял небольшой ком земли и запустил им в зверя. Однако промахнулся.
       - Вот-вот! - лось нисколько не испугался. - Вот как раз с такими молодчиками, как вы, и теряешь уйму времени! Воспитываешь их, воспитываешь, а им хоть бы что!
       - А никто и не просил... меня воспитывать! - разозлился я. - Тоже мне воспитатель нашелся!...
       - Ну да, конечно! - воскликнул лось. - И ради таких речей разве ж стоило тридцать лет и три года мотаться по болотам?! А? По пещерам ютиться, по дебрям, где лазют, кстати, такие же, как и вы, охотнички! Пьють, курять, бычки бросають, костры разводють, безобразничають... А кто, спрашивается, за вами убирать будет? Кто?
       Крышка плетеного короба приподнялась - и оттуда показалась маленькая лосиная морда. Я подумал, что это тот самый злодей, что укусил меня за палец.
       - Ку-у-да? Ку-у-да, родный? - лось резко переменился в голосе и поспешил захлопнуть короб. - А ну спать! На место, я сказал!
       Короб недовольно что-то проверещал, но затих и перестал раскачиваться на лосиной груди.
       - Так... На чем мы остановились? - лось глубокомысленно приставил копыто ко лбу. - Ах, да! Вспомнил! - он пристально, коварно сощурившись, посмотрел на меня. - А где я, по-вашему, буду тепереча жить? А? Раз уж вы такие воспитанные, такие умные, вот и скажите, вот и разъясните! Давайте, давайте, нечего молчать! Я вас слушаю, давайте, говорите! - и он, словно глухой старец, повернул ко мне свое левое ухо.
       От такого вопроса я малость растерялся, но все же, приняв как можно более независимый вид, ответил:
       - А я откуда знаю, где тебе жить?
       - Ага! Во-во! Я так и думал! Я так и знал! - лось утвердительно покачивал головой. - Шалаш, значит, спалили... Ну это ладно, это черт с ним... Это не мое дело... Но стоило мне подыскать себе тихое, укромное, спокойное местечко у Нельсона, где сухо, тепло, слепней мало... А что еще надобно измотавшемуся за тридцать лет и три года скитальцу? А-а-а... Тьфу! - лось махнул копытом и молча поглядел на меня. - А он, понимаешь ли, тепереча ничего не знает... А что же ты знаешь, родный, ась?
       Я не отрываясь следил за животным. Смутные догадки, тяжело ворочаясь, теснились в моей голове.
       - Так ты... - начал я, - так ты и есть Дедда?...
       - Ах-ты, батюшки боже! - неожиданно резко дернулся лось. - Совсем заговорился! Ай-я-яй! Прохлопал. Ой, прохлопал! Вот досада! Пора уже! Дела не дремлют! - сохатый протянул мне довольно грязное копыто, которое я оторопело и немного брезгливо пожал. - Ну, ладно... Может, свидимся как-нибудь? Как говорится, "будете у нас на Колыме..." - слегка пригнув рогатую морду, лось зашагал по направлению к темной стене леса... Но неожиданно обернулся:
       - Да, хотел сказать... А СКВО твоя ничего...
       - Кто?
       - И фигура, и вообще... Да! И вот еще что, - мне показалось, что сохатый усмехнулся. - Вы давайте-ка того... природу берегите! Она ведь, типа, мать! Верно я говорю?..
       С сухим треском рогатый великан скрылся в подлеске.
       - Постой... погоди! - запоздало крикнул я. - А вот это все - пальмы эти, крокодилы, дикари, вся эта хрень? Это что? Это правда или я покурил? Ну, отвечай же!
       - Минздрав предупреждает! - донеслось из лесу. - Предупреждает... предупреждает... - ответило слабое удаляющееся эхо.
       Темная густая шеренга деревьев неожиданно стала бледнеть и расплываться, как будто уходил от меня не лось, а я стремительно удалялся от него, двигаясь спиною вперед. Все вокруг подернулось густым туманом и поплыло, словно бензиновые пятна по луже. Вновь возникло знакомое чувство давления в ушах. Как тогда, у черного озера...
       Я закрыл глаза... Вернее, открыл. Надо мной склонилось тревожное, строгое, но такое родное, такое близкое лицо...
       - Марьяна... Мария... Маша!
       - Ну, слава тебе, Господи! Очухался, - жена смотрела на меня с состраданием и укором. - Предупреждала я тебя! - она потрепала меня по голове, в которой густой непроницаемой пеленой клубился туман. - Дурачок ты мой, дурачок! А ведь вроде выпил вчера не так много...
       - Мы праздновали победу, - сказал я и сел на постели. Из тумана постепенно выплывала комната. Приобретала прежние очертания люстра. Возвращался на место шкаф с книгами, вернулись кровать и стул с моей аккуратно повешенной на спинку одеждой.
       - Какую победу? Ты что? Мы же были в гостях у Сидоровых, - жена потрогала мой вспотевший лоб. - Ты не заболел?
       - Погоди... А как же джунгли? Слоны, бегемоты... Данилов? Наша победа... Зайцегуб... Как же так?
       - Лоб, вроде бы, не горячий, - удивилась Маша. - Дорогой мой, на твоем месте я бы сходила к врачу. Надо серьезно заняться твоим здоровьем! Кто обещал мне начать бегать?
       - Я побегу... - пообещал я, - обязательно побегу... от инфаркта и обратно.
       Я, слегка пошатываясь, встал и добрел до ванной комнаты. Из зеркала на меня взглянула небритая всклокоченная физиономия.
       - Неужели все это сон? - спросил я у отражения, но ответа, разумеется, не получил. Помятый субъект по ту сторону стекла сонно и глупо моргал. - Поднимите мне веки, - попросил он.
       - Вы так отплясывали вчера, - доносилось из зала, - что и в кино не увидишь... Вообще салат ничего сготовили, а вот утка, по-моему, была жестковата!..
       - Утка... - пробормотал я и погрозил небритому типу в зеркале кулаком.
       - И потом, перцу они в рис слишком много накидали. Зачем столько?
       - Перец... - вспомнил я, жадно глотая воду из-под крана.
       - Ты точно не заболел? - щебетала Маша. - Слушай, а платье Нинкино мне понравилось... Только, по-моему, слишком откровенный вырез. Тебе не показалось?
       - Показалось... - будто эхо повторил я. - Откровенно говоря, показалось...
       Вдруг мне стало ужасно тоскливо.
       - Ты давай - приводи себя в порядок. Я опаздываю на работу, - Маша чмокнула меня в колючую щеку, поморщилась. - Да и побрейся в конце концов! Посмотри, на кого похож! Горе ты мое луковое!... Все, я побежала. Щи с картошкой в холодильнике.
       Я с нежностью посмотрел на жену.
       - Ты мое СКВО... - пробормотал я, - вернее, моя... Эх, ё-мое! Может, и правда начать бегать?
       - Только к ужину давай возвращайся! - засмеялась Маша. - Все, убегаю!
       Я замер, прислушиваясь, как ее каблучки стучат по лестнице. Умылся. Тщательно побрился. Субъект в зеркале немного посвежел, но все еще выглядел грустным и озадаченным. Я походил по комнате взад вперед. Оделся. Выглянул в окно.
       За окном царила осень. Последняя осень. Город таял в золотом мареве, прямо под балконом наливался багрянцем старый клен.
       Я вяло пожевал картошку, выпил подкисшего кефиру. Туман в голове немного рассеялся, но на душе было по-прежнему грустно. На глаза попалась книга, и я как-то машинально открыл ее наугад и задумчиво зашелестел страницами.
       "...В одиннадцать часов двадцать пять минут послышался второй пушечный выстрел. Гигантский воздушный шар, удерживаемый канатами, поднялся метров на пятнадцать над поляной. Его гондола покачивалась над замершей от волнения толпой. И тогда дядюшка Прудент и Фил Эванс, стоявшие в передней части гондолы, приложили левую руку к груди - в знак того, что они душою вместе со всеми собравшимися. Затем они простерли правую руку к небесам в знак того, что самый крупный из дотоле существующих воздушных шаров готов, наконец, овладеть воздушным пространством..."
       В раздражении я задвинул книгу подальше, в самые недра книжного шкафа. Там ей и место. Черт! Начитался всякой ерунды. Жюль Верн, Майн Рид... Фенимор, блин, Купер! Тридцать лет скоро дурню, а нет, все туда же... Все, все, хватит дурацкой романтики, пора быть серьезнее... Нет, правда, теща права! Надо смотреть на вещи трезво... Нет, нет, больше ни капли, и зачем это я курил вчера?... Мы ведь курили?... А ведь Минздрав предупреждал меня... а я ему не поверил. Я подвел Минздрава. Результат налицо... то есть на лице... Нет, все! Бегать, бегать. Надо заняться, наконец, собой. Вставать рано и, вдыхая морозный воздух, заставлять свое тело пузыриться мускулами, притянуть к себе турник, подняться над собой со штангой в обеих руках, размашисто плыть куда-то, разрезая грудью бездну вод... (Я представил себе, как пружинисто бегу сквозь предрассветную мглу, толкая перед собой ядро.) Да, вот так и буду жить... На радость Богу и семье займусь чем-нибудь общественно полезным! Прочь, проклятые, вздорные книги!... Вон труба в окне. Она реальна, весома, жизнеутверждающа, наконец! ("Черт побери, как красив, все-таки, клен", - мелькнула шальная мысль, но я тут же прогнал ее пинками.) Проклятый, вздорный, глупый сон. И привидится же такая чепуха... Страусы, аборигены, крокодилы. Все, с завтрашнего дня бегу трусцой... или нет, лучше даже рысцой! Да, так будет лучше! Я снова представил себе, как мчусь быстрой иноходью по осеннему городу, обгоняя зазевавшиеся автомобили.
       Резкий звонок в дверь оборвал позитивный ход моих мыслей.
       - Кого еще там принесло? - мне было неприятно, что мой бег рысцой так бесцеремонно прервали.
       За порогом стояли загадочно ухмыляющиеся Сидоров и Петров.
       - "Заходили два амбала, указали путь в Шамбалу!", - продекламировал Сид и, не здороваясь, шагнул в квартиру. - Ты что, нам не рад? Петруша, полюбуйся на него! Выглядит, как прямоходящий! Ишь ты! Он даже побрился... Неужели голова не болит?
       - Немного... - признался я. - Тут еще сон такой приснился... дурацкий... Будто бы мы...
       - Ладно, потом расскажешь, - Сидоров извлек из недр своей сумки столь знакомую бутылку портвейна "три семерки".
       - Знаешь древнеримский рецепт от похмелья? - спросил Петров. - Нужны всего три вещи: небольшое отдельное помещение, раб, чтобы держать таз, и перо страуса...
       - Не надо страуса, - сказал я и поморщился.
       - Не надо так не надо, - согласился Петров.
       - Мне больше по душе рецепт Лорда Байрона, - усмехнулся Сидоров, разливая дешевый портвейн. В стаканах засверкал и заплясал, преломляясь гранями, золотой мячик осеннего солнца.
       - Диктуй, - сказал я. - Буду записывать.
       - Итак, рецепт Байрона: "Будем пить вино, любить женщин, веселиться и смеяться. Наставления и содовую оставим на завтра"!
       Мы торжественно чокнулись, засмеялись и выпили.
       - А я тут уже хотел новую жизнь начинать, - покаялся я, когда приятная теплота растеклась по телу. - К черту, думаю, книги, стану, например, марки собирать...
       - Ну да, - сказал Сидоров, - акцизные! - он подобрал со стола обрывки акцизной марки и положил рядом с моим стаканом. - Вот. Первый вклад, - произнес Сид, расплываясь в улыбке. - Бери, бери! Мне для друга ничего не жалко!
       - Ну, ладно, хорош прикалываться! - прервал его Петров и, скомкав бумажки, выбросил их в урну. - Что там за сон? Давай, рассказывай. Сейчас растолкую!
       - Да бред какой-то... - я потер виски. - Джунгли, крокодилы, дикари сумасшедшие... такой... такой странный сон... И самое главное - такой реальный...
       - Это наверняка означает, - изобразив серьезность, начал Петров, - это означает, что...
       - Ерунда! - усмехнулся Сидоров, перебивая. - Вот мне недавно сон приснился! Представляете, приснилось мне, что мы с Николай Петровичем, с губернатором нашим, в каком-то чертовом театре ловили мышей. На липкую ленту... прямо в оркестровой яме...
       - Ну и как? Много поймали?
       - Да нет! - Сид махнул рукой. - Не клеилось у нас там чего-то!.. Потом свет на сцене включили. Вот. "Ромео и Джульетту" давали почему-то... Ну, а мы с Петровичем полезли, как тараканы, на этот свет по-пластунски. Представляете, приснится же!
       - Угу, тяжелый случай, - улыбнулся Петров. - Я бы даже сказал - клинический... Но, ребята, нам ли быть в печали? - оживился он и, потянувшись к окну, распахнул его малую раму. - Какая может быть печаль, когда за окном такая обалденная осень?! Чувствуете? Дымком пахнет! Журавли летят!.. Ого! А это что? - Петров держал на ладони желтоватый, весь в бурых пятнах запекшейся крови львиный клык.
       - Где ты это взял? - голова моя пошла кругом.
       - Да здесь, на подоконнике лежало, - петров повертел зуб царя зверей в руке. - У тебя что - цинга началась, или это молочный выпал?
       - Дай посмотреть, - потянулся Сидоров. - Какой здоровенный! Похоже, в наше отсутствие ты, дружище, успел сходить на медведя!
       - Положите на место, - мрачно отозвался я. - Это подарок!
       - Удачной тебе охоты, человечий детеныш! - весело заорал Петров, потрясая клыком и хищно раздувая ноздри. - Все! Хватит киснуть здесь в четырех стенах! Надо выбираться на воздух!
       - На волю, в Пампасы! - поддержал Сид, издавая боевой клич. - Айда на природу! - Он дернул со стены старенькую гитару, ударил по струнам:
      
       А в тайге по утрам - туман. Дым твоих сигарет.
       Если хочешь сойти с ума, лучше способа нет...
      
       Чувствуя, что шалею, я подхватил срывающимся голосом:
      
       Я знаю веселые сказки таинственных стран
       Про черную деву, про страсть молодого вождя,
       Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
       Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя!..
      
       - Я вот тут подумал... Да послушайте вы, черти! - Петров прищурился и весело посмотрел на нас, зажав струны на гитаре Сидорова. - Послушайте, я серьезно. Мне тут такая штука в голову пришла... А может, нам и в самом деле сходить на охоту? А? Что скажите?
       - Хорошая мысль, - немного помолчав, согласился Сидоров и достал вторую бутылку.

    ?

    Все персонажи и географические названия, упомянутые в этой книге, не имеют реальных прототипов и являются вымышленными.

    Любые совпадения случайны.

    ?

    Авторы выражают искреннюю благодарность:

    Генри Миллеру - за "Тропик рака" и "Тропик Козерога",

    Майн Риду - за "В дебрях Южной Африки",

    Артуру Конан Дойлу - за "Затерянный мир",

    Эдгару По - за "Низвержение в Мальстрем",

    Джону Рональду Роуэлу Толкиену - за "Властелина колец",

    Герману Мелвиллу - за "Моби Дика",

    Роберту Льюису Стивенсону - за "Остров сокровищ",

    Жюль Верну - за "Робура-завоевателя" и "2000 лье под водой",

    русскому народу - за песню "Как осталось нас малым-мало",

    а так же всей приключенческой и детективной, фантастической и реалистической, классической и современной, зарубежной и отечественной, одним словом, всей мировой литературе.

       59
      
      
      
      
      
       86
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • ? Copyright Турбин Андрей , Светлицин Азар (alexspiro@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 223k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
  •  Ваша оценка:

    Все вопросы и предложения по работе журнала присылайте Петриенко Павлу.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список