Итак, 19 июля 42 г. мы прибыли на Воронежский фронт. Этот фронт возник в июне 42 г., когда немецко-фашистские войска развернули наступление на юго-востоке страны с целью выхода к Волге и на Кавказ. На Воронежском направлении немецким танкам удалось прорваться к реке Дон. К 12 июля немцы овладели западной, основной частью Воронежа. В наших руках сохранился лишь пригород, расположенный на левом берегу реки Воронеж с находившимся там заводом синтетического каучука.
Напомню, что 17 июля началась Сталинградская битва
Задачей войск фронта было не только остановить дальнейшее продвижение немцев, но своими наступательными действиями отвлечь фашистов от Сталинграда.
Первое "боевое крещение" медсанбат принял в с. Почепское 22 июля, где мы по образцу, отработанному на учениях, развернулись в палатках и приняли в течение двух дней 22 раненых и 61 больного.
Это размещение было неудачным - мы оказались почти на уровне огневых позиций, пришлось переехать до 2 августа в поселок Софьино, где мы приняли 850 раненых. По сути, в Софьино началась для нас настоящая военно-полевая практика
Мы сразу почувствовали, как отличаются наши теоретические представления от реальной жизни. Прежде всего оказалось, что табельного имущества не хватает. В нем не были предусмотрены такие элементарные вещи как ведра, тазы, щетки. Ни в каких руководствах не указано, что в полевых условиях операционное белье приходится повторно стирать, а перевязочный материал - восстанавливать. Из оборудования не хватало столов, табуретов. Ведь только в большой операционной нужны шесть операционных столов и не менее трех столов для инструментария и для растворов. Я не упомянул передвижные инструментальные столики, которые мы в последующем научились заменять импровизированными подкладными досками.
Конкретно в Софьино, мы проблемы эти решили за счет местного населения. Отдавая должное его несомненному патриотизму, хочу заметить, что определенную роль сыграло и то, что село непрерывно бомбили.
Как мудро заметил мои давний друг фельдшер Ахунов, людям легче расставаться с имуществом, когда их бомбят.
Однако пребывание медсанбата под минометным обстрелом и бомбежками, побудило начальство отвести нас подальше. В результате, мы оказались в Новой Усмани - районном центре, расположенном в 18 км. от Воронежа. Если нашу работу в Почепском и Софьино я помню плохо то Новую Усмань запомнил на всю жизнь. Еще бы! Мы там простояли почти полгода и приняли 11022 ранбольных. (Этот неблагозвучный термин присутствовал в военно-санитарной статистике). Разумеется, понимать надо: раненых и больных и приведенное выше количество составило свыше четверти всех пострадавших (ранбольных) принятых нашим медсанбатом до конца войны. Одних только раненых мы приняли в Новой Усмани 8779 человек.
В Софьино мы убедились, что работать в палатках следует только там, где нет других возможностей: днем палатки накаляются и в них очень жарко, а ночью даже в конце лета в них холодно. Большие неприятности доставляют тучи мух, устремляющихся на запах крови. Поэтому в Усмани мы весь хирургический блок разместили в помещении школы
Весь период нашей работы в Новой Усмани дивизия вела наступательные бои на западном берегу реки Воронеж, захватив там плацдарм в пригороде Чижовка. Немцы надежно укрепились на высотах, прицельно обстреливали реку и ее берега. Поэтому переправа раненых была очень затруднительной и осуществлялась главным образом ночью, и сроки доставки были нередко поздними.
Количество раненых колебалось, в зависимости от напряженности боев, от двух десятков до нескольких сотен в день. В августе 43 г. был даже день, когда мы приняли свыше тысячи раненых. В такие периоды нам значительную помощь оказывали хирургические группы армейской роты медицинского усиления (ОРМУ) Врачи в этих группах были обычно опытными хирургами и мы охотно учились у них, особенно на первых порах.
В общем, организация хирургической работы у нас соответствовала общепринятым указаниям. Операционная для самых сложных вмешательств, главным образом, при ранениях живота, была развернута на два стола, вторая большая операционная, условно называвшаяся перевязочной, содержала шесть хирургических столов и два инструментальных стола. Перед каждой операционной имелась предоперационная, где раненые и хирургические бригады готовились к операции.
Рядом с операционной размещалась противошоковая палата на шесть коек. По современной терминологии ее следовало бы назвать реанимационной палатой. В ней были настоящие койки и матрасы из тюфячных наволочек, набитых сеном. Это имущество, кстати, было раздобыто в порядке самодеятельности - оно не входило в перечень табельного. Раненым в ДМП* полагалось, очевидно, лежать на носилках или просто на соломе.
У нас не было специальной реанимационной бригады. Все назначения в шоковой выполняла одна из хирургических сестер под присмотром одного из хирургов. Чаще всего этим приходилось заниматься мне самому. В основе противошоковой терапии были внутривенные вливания специальных противошоковых и кровозамещающих растворов, и консервированной цитратной донорской крови.
Значительная часть растворов готовилась нашей аптекой. Консервированную кровь мы получали из армейской станции переливания крови, но довольно часто, особенно в последующем, при частых перемещениях, использовали кровь своих доноров. Донорами же были все в медсанбате, самым активным донором была у нас Клава Воронина - у нее была первая группа крови, и она была кладовщицей (т.е. нормально питалась). Она сдала за время боев шесть литров крови. Однако, после войны это, по-видимому, сказалось, и Клава много болела. Много крови сдавала Тихомирова. Я тоже сдал свыше трех литров крови.
Из других противошоковых мероприятий следует упомянуть новокаиновые блокады по Вишневскому - шейную ваго-симпатическую* при ранениях грудной клетки и футлярные* - при ранениях конечностей. Блокады часто оказывались очень эффективными.
Несколько раз мы применили субокципитальные* инъекции противошоковой жидкости акад. Штерн*, не получив эффекта. Справедливости ради следует заметить, что делались эти инъекции только крайне тяжелым больным.
Работа хирургов велась бригадным методом. Каждый хирург имел постоянную бригаду, включавшую сестру и санитарку. Операционные сестры работали самостоятельно, посменно.
Их работой руководила старшая операционная сестра Виноградова Зоя. Она же занималась приготовлением белья и материала, контролировала работу автоклава. Белье и значительная часть перевязочного материала стирались, и так как сушить их было некогда, влажными закладывались в автоклав. Для обработки небольших ран требовалось большое количество полупростыней и полотенец (чтобы обложить рану). Их тоже пришлось самим заготовлять при помощи местного населения. Биксов* не хватало, их заменяли сдвоенными наволочками. Пользуясь стационарным своим положением, мы вместо примуса сложили под автоклавом печь, что упростило и ускорило стерилизацию.
В периоды большого поступления раненых, в перевязочной работали днем три хирургические бригады, ночью - две. В операционной постоянно действовала одна хирургическая бригада.
Продолжительность работы бригады достигала 16 часов в сутки.
Мне же приходилось поспевать везде: сменять Тихомирову в операционной, консультировать врачей в перевязочной, включаясь иногда в операцию; а также следить за происходящим в противошоковой палате, в госпитальном отделении и в сортировке.
Кстати, я настоял на обязательной термометрии всех раненых в приемном отделении. Ведь очень сложно оценивать состояние раненого, не видя раны. Температура тела, при всем прочем, давала представление об обширности раны и развитии инфекционного процесса.
Я уже писал о том, что почти все наши санитарки выполняли в определенной мере функции сестер, обучаясь в процессе работы. Регистраторами же нередко использовали раненых из команды выздоравливающих. Все записи в журналах и карточки передового района* производились под диктовку одновременно с оперативным вмешательством.
Были большие трудности с ночным освещением, пока Адамантову не удалось раздобыть где-то небольшой электрогенератор. До этого, а в последующем нередко и после этого, чего только не использовали - от самодельных светильников из снарядных гильз, керосиновых ламп, ацетиленовых светильников и очень эффективных трофейных ламп накаливания, действующих подобно примусу.
Работа в хирургическом блоке шла как бы по конвейеру. В предоперационной раненых раздевали и обмывали в пределах необходимости. Затем на одном из операционных столов, пока на соседнем продолжалась операция, раненого готовили к операции т.е. мыли и брили вокруг раны, делали необходимые инъекции и вводили в наркоз, если предполагалась операция под наркозом, что в общем, в перевязочной применялось нечасто. Тем временем на соседнем столе операция заканчивалась, хирургическая бригада переходила к подготовленному раненому. Уже прооперированному одновременно накладывались повязка и шина, он снимался со стола и вместо него укладывался следующий раненый.
В период пребывания в Новой Усмани нас несколько раз посетил армейский хирург 40-й армии д-р Помосов Владимир Николаевич. Вероятно, снисходя к нашей молодости, он в общем одобрительно отнесся к нашей работе, дал деловые указания по сортировке, по хирургической помощи и даже раза два сам становился за операционный стол. В особо трудный момент, когда в сортировке собралось свыше тысячи раненых, Владимир Николаевич лично отобрал и отправил прямо из сортировки в армейские госпитали часть тяжело раненых.
Бывал у нас несколько раз в период большой нагрузки начсанарм 40 А - полковник Попков. Помню, в первый свой приезд он спросил кого-то из хирургов, кормят ли нас ночью. Услыхав отрицательный ответ, он тут же вызвал нашего замполита Мееровича и спросил его:
- Почему Вы хирургов ночью не кормите?
- Не положено, товарищ полковник.
- Вот прикажу Вам постоять хоть рядом с операционной ночь, а потом доложить мне положено или не положено
С тех пор ночью, в те полчаса, когда перезаряжали движок, нас кормили ужином. И верно, после этой зарядки, работа лучше спорилась, и меньше хотелось спать. А вообще спать порой хотелось безумно. Пока оперируешь, или, скажем, руки перемываешь -держишься. Но, если позволишь себе присесть, к примеру, записать что-либо, или просто передохнуть пока больного снимут со стола -засыпаешь мгновенно. Мне-то, по должности полагалось быть днем на работе, но нужно было дать отдохнуть Тихомировой ночью. А вообще работали на износ. Помню, раз за операционным столом закружилась голова, и ноги как ватные стали, сейчас чувствую - упаду. Успел позвать д-р Рудых чтоб она меня сменила, полежал немного в шоковой и пошел заканчивать операцию. Выручали, немного группы ОРМУ, но они-то как раз хотели работать только в дневные часы.
В периоды наибольшей нагрузки ни помещений школы, ни палаток не хватало. Приходилось размещать раненых в ближайших домах местных жителей. К ним там относились доброжелательно, ухаживали за ними, мыли и обстирывали их - ведь из этих домов тоже ушли на фронт мужья, отцы, сыновья и дочери. Даже в наш медсанбат призвали несколько сестер и санитарок из той же Усмани.
Наша работа осложнялась поздними сроками доставки раненых и приходилось иметь дело с ранними инфекционными осложнениями. Случалось даже - снимешь повязку с обширной раны, а она вся кишит "червями" - личинками мух. Поначалу не только девушки наши, но и мы врачи робели. Ведь о них на лекциях почему-то не рассказывали ,и в учебниках не писали.
Я, правда, от Захарова еще в Архангельске слыхал об этом осложнении, как о безвредном и даже полезном - личинки объедают все мертвые ткани. В последующем я не раз видел чистые гранулирующие раны после личинок. К тому же с личинками быстро научились расправляться: орошали скопление личинок хлорэтилом или эфиром и легко их смывали антисептическим раствором
Однако именно в Новой Усмани нам пришлось столкнуться со многими случаями такого грозного осложнения как газовая гангрена*. В течение последующих двух лет работы на фронте это осложнение встречалось редко, в единичных случаях. А в Усмани количество газовых гангрен превысило два десятка. Главным образом, гангрены наблюдались при ранениях бедра, реже голени, но были случаи гангрены и при ранениях плеча и даже предплечья. Высказывалось даже подозрение, что фашисты применили биологическое оружие.
Но все объяснилось проще. Обратили внимание на то, что некоторые раненые прибывают испачканными в каловые массы. Выяснилось, что некоторые окопы и траншеи наших частей находятся на бывших канализационных полях.
Среди наблюдавшихся нами больных были все формы газовой гангрены: с выраженным газообразованием, с преобладанием резкого отека, с очевидным расплавлением тканей. Разумеется, у нас не было никаких возможностей бактериологического исследования и все, о чем я пишу здесь это вспоминания о клинических наблюдениях шестидесятилетней давности. У меня не сохранилось никаких записей, ведь вести записи было запрещено, да и некогда было ими заниматься. Кстати, все цифровые данные и наименования населенных пунктов, которые я привожу в этих заметках, основаны на таблицах, которые мне в послевоенные годы переслал Н.Д. Адамантов. К сожалению, в них нет данных об исходах, хотя бы о погибших.
Сейчас, задним числом, я иногда думаю, что были и случаи ошибочной диагностики. Конкретно я вспоминаю, однако, один только факт, когда больному с закрытым переломом голени наши врачи собирались делать ампутацию, приняв сильный отек и обширные кровянистые пузыри за симптомы отечной формы гангрены. Что было делать? Наши новоиспеченные хирурги почти не видели закрытой травмы. Правда, на любую ампутацию требовалось заключение консилиума с непременным участием Вавилова или моим.
Что касается согласия раненых на ампутацию, или вообще на хирургическое вмешательство, то изредка случались отказы. В таких случаях созывался консилиум с участием кроме трех врачей, нашего замполита Мееровича, и, обычно, больного удавалось убедить. Если же и консилиуму это не удавалось, то только в случаях, когда были жизненные показания, операция производилась без согласия раненого. Больной, в такой ситуации, вводился в наркоз под видом обычного укола. Врачи знают, что при тяжелых состояниях, например, при той же газовой гангрене, вследствие интоксикации, больные не в состоянии самостоятельно оценить свое состояние и принять правильное решение.
Помню только один случай, когда мы вынуждены были уступить решительному отказу больного от ампутации. Речь шла об офицере, подполковнике, служившего в штабе какого-то корпуса. У него было ранение нижней трети бедра с повреждением кости и бедренной артерии с очевидными признаками гангрены. Требовалась срочная ампутация, откладывание ее угрожало жизни больного, состояние которого уже было весьма тяжелым. Он не сознавал что ему угрожает и категорически, даже агрессивно отвергал решение консилиума и увещевания Мееровича. Мы не решились делать этому человеку ампутацию и срочно, в сопровождении сестры отправили его в ближайший армейский госпиталь. Там он сразу согласился на ампутацию.
Возвращаясь к нашим "газовикам", вспоминаю ужасные случаи. когда инфекция перешагнула на тазовую область, брюшную стенку или грудную клетку, где "лампасные"* разрезы были эффективны разве что при подкожных формах. Там, где успевали сделать ампутацию, больного обычно спасали. А вообще смертность при газовой инфекции была большая, не берусь назвать цифры. Конечно, мы применяли все рекомендуемые в то время средства - противогангренозную сыворотку, инфузионную терапию, включая переливания крови. В период массового поступления раненых нам пришлось для больных с газовой инфекцией создать небольшое отделение с особой операционной, которым руководила Тихомирова.
Но особенно волновали нас плохие исходы среди раненых в живот. Из-за поздней доставки в этой группе погибали после операции почти 80% раненых. Один из хирургов ОРМУ вообще отказался оперировать раненых в живот, и доставленных позже 6 часов после ранения - они доставались Тихомировой и мне.
По моей просьбе, в начале сентября меня с моей хирургической бригадой, дополненной Поповой и двумя санитарами высадили на западный берег реки Воронеж. Там мы по соседству с полковым медицинским пунктом 472 с.п. в подвальном помещении разрушенного здания оборудовали операционную и палату. Мы пробыли там 10 дней и прооперировали 12 раненых в живот через 2-3 часа после ранения. Из них выжили девять человек.
Но в середине сентября вновь начались активные бои в Чижовке и нам пришлось вернуться в Новую Усмань. Хотя кроме раненых в живот, мы в Чижовке оперировали еще несколько тяжелых раненых, наша "производительность" не могла быть признана приемлимой, а в условиях массового поступления раненых мы были нужны в медсанбате. Тем не менее, моя инициатива была оценена командованием положительно, и осенью 42 я первым в медсанбате был награжден медалью "За отвагу"
В сентябре были вновь кровопролитные бои. Рядом с нашей дивизией бои за Воронеж вели еще две стрелковые дивизии и танковый корпус. Из этих частей тоже немало людей прошли через наш медсанбат (1694 человек). Город и на этот раз освободить не удалось, а насколько мы отвлекли немцев из-под Сталинграда - не мне судить
В октябре наступило временно затишье и воспользовавшись им в Тамбове был проведен 1-й съезд хирургов Воронежского фронта. Меня тоже включили в делегацию от 40-й Армии, До Тамбова ехали вместе всей делегацией, по пути заезжали в армейские госпитали, где нас гостеприимно принимали. А уже в Тамбове встретил неожиданно своего двоюродного брата - Железняка Яшу, который, оказывается, был начальником ПАЛ (патолого-анатомической лаборатории) 40-й Армии. На съезд были приглашены выдающиеся хирурги страны в их числе Бурденко, Ахутин, Гирголав и др. Участвовал в работе съезда Начальник ГВМУ (главного военно-медицинского управления) Ефим Иванович Смирнов.
В ожидании почетных гостей открытие съезда отложили на сутки, а для простых делегатов открыли тем временем бесплатный буфет со всякими напитками. Ежели кто думал, что русские хирурги пить не станут - постесняются, то ошибся сильно. К вечеру уже предлагали съезд не открывать, пока буфет открыт. Однако, народ все же собрали, ведь время тоже, не надо забывать, было военное. Сделали наоборот - ларек прикрыли, а съезд открыли.
Мы же с Яшей с удовольствием провели этот день вместе: пообщались, в кино сходили, а вечером в местной русской драме посмотрели спектакль "Давным давно"
О самом съезде писать не хочется. Было много докладов, основанных, главным образом на статистике, смысл которых во многом терялся из-за засекреченности. Выступали и ученые, но никаких новых идей в их выступлениях не прозвучало. Дельно выступил Е.И. Смирнов. Он призывал сократить многоэтапность, проводить эвакуацию строго по назначению. Мне понравилось в его выступлении понимание недостатков этапного лечения. Конечно, в той войне этапное лечение с эвакуацией по назначению при единой военно-медицинской доктрине, было, вероятно, оптимальным решением. Но каждый практический врач знает сколько ампутаций можно было бы избежать при отсутствии необходимости эвакуации, что многоэтапность рождает безответственность, неизбежность промахов и запоздалых решений.
Хотя выдающихся событий на съезде не произошло, но в целом такое общение как бы приподымало, вселяло большую уверенность. Удалось познакомиться со многими хирургами, сверить наши результаты со средними. При этом оказалось, что мы отнюдь не из худших. Удалось разжиться на съезде и кое-какой полезной литературой.
Употребив это выражение, хочу объяснить своим внучкам, что литература делится с моей точки зрения на полезную, развлекательную и вредную. Полезная это та, что нужна для конкретного дела или расширяет кругозор, обогащает знаниями. Развлекательная - которая дает возможность отдохнуть от будничных дел и забот, увлекает сюжетом и поднимает настроение. Вредная - которая ничего не дает ни душе, ни телу и только отвлекает читателя от нужной книги, занимая время, она подобна сорнякам.
Возвращался со съезда в хорошем настроении. К тому же работы было мало, боевые действия приобрели позиционный характер и погода стояла великолепная Начинался ноябрь, а продолжалось "бабье лето", ходили в одних гимнастерках. И вдруг сразу после ноябрьских праздников (7-8 ноября) ударили морозы И оказалось, что их почему-то в частях не ожидали Не успели выдать зимнее белье и одежду, в блиндажах не было обогрева, сушилок для портянок. К нам начали поступать отморожения десятками. В основном наблюдались отморожения пальцев стоп, но нередкими были и отморожения пальцев рук.
Где-то в начале декабря подкатил к нашей школе "виллис", из него вышел офицер в танковом комбинезоне и потребовал вызвать старшего. Старшим в этот момент оказался я. Офицер сообщил мне, что со мной будет разговаривать командующий 60-й армии, генерал Черняховский. (Наша дивизия в это время была передана 60-й А)
Генерал, одетый, кстати, тоже в танкистский комбинезон, не выходя из машины, сердито спросил:
- Сколько вы приняли обмороженных?
- Около сотни, товарищ генерал.
- Что значит "около"? Вы что, даже точного количества не знаете?
- Обмороженные поступают почти непрерывно. Мы им оказываем необходимую помощь, и сразу же многих эвакуируем так как при глубоких обморожениях даже одних пальцев, сроки лечения продолжительны.
- Как? Вы их еще и эвакуируете? Немедленно прекратить! А отчего это у вас появились обмороженные?
Начинаю элементарно объяснять на уровне значка ГСО (готов к санитарной обороне): внезапные морозы, солдаты без теплых портянок. без рукавиц, нет сушилок для одежды...
- Чушь! - сердито обрывает меня генерал. Это все членовредители. Вот завтра пришлю к вам прокурора - пусть разбирается.
Я, признаться, опешил. Слыхал до того о Черняховском только хорошие отзывы. Но с командующими не спорят.
Назавтра, верно, приезжает бриг. юрист. Только что на уровне медсанбата могут прокурорские ромбы решать? (Юристы в ту пору еще не получили новых воинских званий и у высшего комсостава были на петлицах знаки отличия - ромбы) Поговорил, значит, армейский прокурор с обмороженными, и велел нам на каждого отмороженного акты писать. Дескать, мог ли рядовой такой-то при данных обстоятельствах получить соответствующее отморожение естественным путем. Мы и написали сто бумаг, что все могли. Если кого-нибудь подозревали, то не нам врачам решать такие вопросы.
По теории отморожения могут возникать даже при плюсовой температуре. Прокурора наши акты устроили, невзирая на качество почерков. Он разрешил нам эвакуировать обмороженных и уехал.
Кстати, после визита командующего поступление обмороженных прекратилось. Правда, и морозы ослабли. Не берусь судить на кого разнос командующего подействовал больше - на командиров частей или на климат. Думаю, что в частях были приняты энергичные меры
Во всяком случае, в последующем массовых обморожений мы больше не встречали. Однако, единичные отморожения и даже тяжелые встречались каждую зиму. Припоминаю и три случая общего замерзания. Двух солдат удалось спасти.
Хорошо, что свои подозрения насчет членовредительства генерал поручил расследовать прокуратуре. Обычно членовредителями занималась почему-то контрразведка, которая в ту пору именовалась "СМЕРШ" - смерть шпионам. Нам, хирургам, тоже приходилось иметь дело с членовредителями, но не столько с выявлением их, поскольку большинство их обнаруживали еще в батальонах и полках, сколько с лечением и экспертизой. Мы с презрением относились к людям, которые с целью увильнуть от борьбы с врагом - немецким фашизмом, сами наносили себе увечья.
Но иногда мы жалели некоторых, особенно молодых ребят из Средней Азии, не знавших русский язык. Я представлял себе, как им трудно было служить. Хочу надеяться, что в армии не только наказывали, но и занимались серьезным изучением причин этого жуткого позорного, и не столь уж редкого явления. Мы, к примеру, заметили, что в периоды наступательных действий членовредителей почти не было. Ведь судьба этих людей была ужасна: если характер ранения позволял надеяться, что после излечения человек сможет воевать, его лечили, а затем отправляли в штрафную роту. В противном случае членовредитель был обречен на расстрел. Теперь, вероятно, понятна значимость нашей экспертизы. Иногда мы опровергали подозрение в членовредительстве.
В середине декабря меня командировали на усовершенствование в госпитальную базу фронта - там были организованы такие курсы. Я поехал в тот же Тамбов. Винного буфета на этот раз не предвиделось, но было очень интересно получить представление, как долечиваются наши раненые, и что мы могли бы сделать лучше на нашем этапе.
В отличие от конференции, где все было на словах, на этот раз мы увидели жизнь фронтового госпиталя. Я попал в ортопедическое отделение, которым руководил доктор из Винницы - Слюсар. Во фронтовых госпиталях широко применялись гипсовые работы. Подумалось, что и мы бы иногда могли использовать гипс, будь у нас готовые упаковки гипсовых бинтов. Но мы научились неплохо использовать стандартные "лестничные" шины. Если такую шину умело отмоделировать, т.е. изогнуть соответственно форме конечности, хорошо обложить ее ватой, да прибинтовать ее надежно, не жалея бинтов - получается неплохая для транспорта иммобилизация*.
Одно время в госпитале, куда мы отправляли больных с переломами, были очень довольны нашими шинами, даже передавали благодарность. Еще бы! Мы те шины обкладывали не ватой, которой всегда не хватало, а щедро овечьей шерстью, склад которой раздобыли в нашей окрестности следопыты из команды выздоравливающих. Рассказывали, что в этом госпитале весь женский персонал обеспечил себя шерстяными носками и варежками.
К сожалению, учеба на этот раз получилась краткой - в январе всех учащихся отозвали в части. Готовилась наступательная операция Воронежского и Брянского фронтов, получившая название Воронежско-Касторненской. Наша дивизия начала наступление 24 января 43 г. и, хотя после разгрома под Сталинградом сопротивление немцев резко ослабло, мы все же приняли в первые дни наступления около 500 раненых. Среди них была значительная группа раненных противопехотными минами.
Немцы готовились к своему отступлению из Воронежа и оставили в нем большое количество мин. А для наших солдат это был первый город, освобождаемый от коварного врага. И мы, все шесть хирургов, почти двое суток занимались ампутацией ног. Нам этот вид повреждений уже был известен, но только по единичным наблюдениям.
Мы уже знали, как опасны и коварны взрывы противопехотных мин. В одних случаях отрываются стопы. При этом не было сомнений в оперативной тактике: производилась хирургическая обработка раны с формированием культи. Другой вариант - открытый перелом голени (редко - бедра), обычно с обширным повреждением мягких тканей. Здесь также хирургическая тактика не вызывала сомнений. Очень трудно было определить свое поведение при третьем варианте, когда, казалось бы, имела место почти закрытая травма: не было ран, одни лишь ссадины и кровоподтеки, сохранено кровоснабжение стопы, при совершенно очевидном переломе костей голени.
При первых таких случаях мы стремились проводить консервативное, сберегательное лечение. Однако при этом быстро нарастал сильный отек, ухудшалось кровоснабжение стопы, и одновременно возникала выраженная интоксикация - отравление организма тканевыми ядами. Механизм этих явлений был вскоре понят нами. Взрывная волна дробит кости голени на осколки, которые в свою очередь, продолжая свое движение, разминают мышечную ткань. Удается уцелеть при этом лишь коже и крупным сосудам в силу их эластичности, но мелкие сосуды, особенно вены, рвутся. Нарастающий отек сдавливает сосуды, нарушает питание и вызывает омертвение сохранившихся при травме мышечных волокон. Всасывание в кровь ядовитых продуктов распада тканей обуславливает отравление организма.
Я так подробно описываю механизм повреждений при взрывах противопехотных мин оттого, что мне не приходилось читать подобных работ, хотя уверен, что подобные исследования несомненно проведены. Ведь в послевоенные годы возникло общественное движение против этого вида оружия.
В ту пору, когда наша дивизия заканчивала бои за Воронеж, у нас практически не было альтернативы ампутации при этих повреждениях. Только в случаях двухсторонних повреждений, если были признаки сохранившегося периферического кровообращения, мы пытались ограничиться широкими послабляющими разрезами. При этом мы воочию убеждались в какое крошево превращаются мышцы при этих повреждениях. Но мы старались надеяться, что быть может на последующих этапах эвакуации удастся сохранить хоть одну ногу.
МЫ В НАСТУПЛЕНИИ. ФЕВРАЛЬ - МАРТ 43 ГОДА.
ЧЕРНЯНКА.
Медсанбат двинулся вслед за боевыми частями 1 февраля и в тот же день достиг районного центра Белгородской области Чернянка. Там мы пробыли целую неделю и приняли всего146 раненых, хотя развернули по неопытности ДМП по полной программе. Но в дальнейшем, следуя за стремительным движением войск, мы развертывались только в меру необходимости, так как в некоторых населенных пунктах задерживались менее суток, и принимали немного раненых. Понятно, однако, что операционная развертывалась всегда.
Чернянка запомнилась тем, что в ней мы наткнулись на госпиталь, в котором содержались венгерские евреи. Они не были военнослужащими, следовательно, не могли считаться военнопленными. Дело в том, что в районе действий нашей 40 армии, вместе с немцами воевало какое-то венгерское соединение. Для строительства оборонительных сооружений венгры пригнали большую группу евреев. Отношение к ним было скверное, люди эти были плохо одеты для русской зимы, поэтому среди них было много обмороженных, которые и составляли основной контингент этого госпиталя. При отступлении этот госпиталь оставили без всяких средств.
Адамантов первым узнал о существовании этого заведения, и поручил мне взглянуть на этот госпиталь, размещенный в помещении одной из школ. Я пошел туда, прихватив с собой Машу и, по рекомендации Адамантова , еще и Попову. То, что мы увидели там, удручало. Больных было свыше сотни, почти все с обморожениями стоп. У некоторых стопы были забинтованы какими-то тряпками, у других сквозь обрезанные носки торчали черные мумифицированные пальцы. Смрад мы почувствовали еще на крыльце, а в помещении он был нестерпим. Среди больных было несколько врачей, некоторые сносно говорили по-русски. Конечно, жаловались на отсутствие лекарств, перевязочных материалов, еды, топлива. Сообщили, что есть несколько тяжелых лихорадящих больных. Я старался их ободрить, заверил их, что советская власть их в беде не оставит, что за нами идет госпитальная база, что и мы тоже постараемся им помочь насколько сумеем.
- Знаете что, Вениамин Аронович,-- обратилась ко мне почему-то совершенно по- граждански Люся Попова, когда мы вышли, - вы сами этой помощью не занимайтесь. Поручите это мне с Машей. Мы все возможное сделаем. А Вам не стоит привлекать к себе внимание нашего малоуважаемого Айвазова. (представитель СМЕРШ в медсанбате)
Я понимал, что слова Поповой искренние и выражают заботу обо мне. И все же они как-то задели меня. Неужто она имеет в виду то, что я еврей, и эти бедняги в госпитале тоже евреи, хотя и венгерские? И почему Адамантов послал именно меня в этот госпиталь? Я был совершенно убежден, я и сейчас знаю, что ни Адамантов, ни Попова не были антисемитами. И вообще мне в этом отношении долго везло: мне не приходилось сталкиваться с антисемитизмом в предвоенные годы, да и в армии тоже. Но, видимо, у Адамантова, и у Поповой были, если не сведения, то быть может предчувствия грядущих перемен. Ведь оба они были старше меня и лучше помнили 37 год
Я и в самом деле не занимался больше этим госпиталем, но от Маши узнал, что они с Люсей отнесли туда целый комплект Б-1 (перевязочный материал), марганцовку и несколько буханок хлеба и, что им помогли Валя Посоховская (нач.аптеки) и Клава Воронина - кладовщица.
Из Чернянки мы начали стремительное движение в юго-западном направлении, в сторону Харькова чуть ли не ежедневно меняя расположение. 9-10 февраля полки вели тяжелые бои за г.Шебекино Белгородской области и мы приняли там 149 раненых, но уже 13.02 передовая группа медсанбата прибыла в Русскую Лозовую - большую деревню в 18 км. севернее Харькова.
РУССКАЯ ЛОЗОВАЯ.
Как я уже упоминал, быстрое продвижение войск вынуждало нас дробить медсанбат: создавать передовые группы, поспевающие за боевыми частями и "осадочники" - группы, которые задерживались на предыдущем этапе с ранеными до возможности их эвакуации. По мере нашего продвижения, мы все больше отрывались от госпитальной базы, и эвакуация становилась затруднительной так, что иногда возникало даже несколько "осадочников". Ведь сложности эвакуации были обусловлены не только отдаленностью, наличием транспорта и состоянием дорог, но и состоянием раненых. Так, некоторым категориям раненых транспортировка была противопоказана. Например, после операции по поводу ранения органов брюшной полости, даже при благоприятном течении, эвакуация разрешалась только через семь дней.
Понятно, что мы не имели возможности оставлять в осадочниках врачей. Оставалась обычно одна из сестер и с ней в помощь 2 - 3 санитара из команды выздоравливающих. При этом кто-либо из врачей ежедневно объезжал все осадочники. Иногда эти визиты не ограничивались осмотром, перевязками, указаниями сестре, но и неотложным хирургическим вмешательством. С содроганием даже сейчас вспоминаю ампутацию, которую произвел в каком то селе, использовав слесарную пилу из соседней хаты.
Относительно небольшой отрыв от своих баз начинал сказываться и на снабжении. Вспоминаю в связи с этим небольшую деревушку, расположенную на горе перед Русской Лозовой, кажется, она называлась Алисовка. Нам там пришлось принять около полсотни раненых. А в каждой хате отогреваются и дремлют солдаты наступающих частей. Пришлось действовать решительно - вносить в переполненные избы носилки с ранеными. В одном из отвоеванных таким образом домов, развернули что-то вроде операционной. Так как нам приходилось это часто делать, у нас выработалась определенная стандартная схема такого развертывания: Из помещения выносилась вся ненужная мебель, - оставляли стол, который использовался в качестве операционного и одну-две лавки вдоль стен. Стены и земляной пол обметались мокрым веником. Потолок над столом завешивали трофейным парашютом, центр которого привязывали к традиционному крюку для колыбели. Эта часть комнаты отгораживалась простынями. Стерильное белье, материал и инструментарий везли в биксах.
Наловчились мгновенно нагревать помещение, сжигая в тазу флакон эфира.
Но чем-то нужно было покормить раненых. Наши девушки пошли просить по хатам - у нас были только сухари, да и те в обрез. Но в хатах было все съедено, и только в каком-то погребе нашелся для нас мешочек с маком. Им и кормили раненых, да и сами ели.
К 15 февраля наша дивизия вошла на окраины Харькова, а 16 февраля совместно с другими соединениями освободила город.
Передовая группа нашего медсанбата прибыла в Русскую Лозовую 13.02, а затем сюда подтянулась и основная часть. Мы разместились в местной школе, стоявшей на пригорке, и работали напряженно, приняв из-под Харькова 169 раненых.
Село при нас сильно бомбили, и нам пришлось оказывать помощь также группе местных жителей. У меня с Русской Лозовой связаны два печальных воспоминания о конкретных раненых, о которых хочу рассказать. К сожалению,. не помню их фамилий.
Первого из них я приметил как только мы прибыли. Бегло осматривая лежавших на соломе раненых, я обратил внимание на молодого офицера, раненого в живот. Минут через двадцать, возвращаясь с этого обхода, я заметил, что за эти минуты офицер еще больше побледнел. Возле него стоял врач его части- дивизиона гвардейских минометов ( "катюш" ).Предполагая внутреннее кровотечение, я приказал нести раненого немедленно в операционную, хотя она еще не была полностью развернута, а врачу предложил поассистировать мне. Как только вскрыли брюшную полость, убедились, что она полна крови. Оказалось, что повреждена селезенка, других повреждений не обнаружил. Я уже держал в руках селезенку, пережимая пальцами ножку, собираясь удалить. К этому времени лицо больного порозовело, кровотечение прекратилось, и мой ассистент спросил меня нельзя ли сохранить селезенку. Дескать, человек молодой, еще может ему селезенка понадобится - не зря же ее сотворил Господь. Тут я вспомнил, что недавно, будучи в Тамбове, читал в каком-то сборнике статью, автор которой утверждал, что селезенку следует сохранять, если она не размозжена. Там же предлагалась методика как ее зашивать, обернув сальником. Я и поступил в соответствии с этой рекомендацией. Мы еще перелили больному кровь, тут же взятую у нашей сестры, и сняли его со стола в вполне удовлетворительном состоянии. Я продолжал работать в операционной. Как вдруг началась бомбежка, где-то близко взорвалась бомба, в школе посыпались оконные стекла. Ко мне подошел доктор из гвардейской части и предложил перевезти своего офицера в расположение части на окраину села.
- Там ему будет хорошо,- сказал он, - мы сами присмотрим за ним. Сейчас он проснулся и чувствует себя сносно, только холодно ему - ведь окна вылетели. А у нас тепло, и насчет ухода не беспокойтесь - Вы не представляете ,все наши девушки влюблены в этого Сережу
- Тем не менее, очень опасно перевозить сейчас его, - возразил я .
- А мы перенесем его на носилках!
И я согласился. А на следующее утро за мной примчалась машина - офицер погибал. Вечером, накануне он шутил с девушками, а потом уснул и уже не просыпался. Очевидно, с какого-то момента кровотечение возобновилось, но было скудное и не было распознано вовремя,
И второго погибшего в Русской Лозовой я отчетливо помню. Это был очень молодой парень, почти мальчик, но уже младший сержант из Вологды. Он шел в атаку и подорвался на мине. У него была оторвана одна нога выше колена и размозжена вторая голень. Он обратил на себя внимание задорными частушками, что на весь голос раздавались из кузова случайной машины, в котором его привезли. С трудом его переложили на носилки и выгрузили. Он было примолк, но увидев наших девушек, опять начал балагурить и грозиться, что от таких красавиц никуда дальше не поедет и навсегда останется в Харькове.
- Он что пьян ? -спросила меня санитарка Настенька.
- Увы, нет. К сожалению нет. Это эректильный шок. Алкоголь мы сейчас только начнем ему вливать. И нужна кровь, много крови.
Неискушенному читателю, ежели такой найдется, придется объяснить, что при травматическом шоке иногда наблюдается эректильная фаза - период возбуждения, вслед за которой следует вскоре так называемая торпидная фаза - фаза угнетения всех функций. У нашего вологодца все произошло как по учебнику. Он как бы таял на глазах. Он вскоре замолчал, резко побледнел, стал покрываться холодным липким потом. По-видимому, он потерял слишком много крови и натерпелся боли - ведь его и привезли без жгута и без шин. Все наши попытки вывести его из шока, включая переливание крови, вливание противошоковых и кровозамещающих жидкостей, новокаиновые блокады - оказались безуспешными.
Много лет спустя, 23 августа в день освобождения Харькова , у автобусной остановки на Русскую Лозовую, возле лесопарка, я вдруг вспомнил этого сержанта и, придя домой, написал стихотворение, всеми признанное несостоятельным. Тем не менее, я перепишу его в эти воспоминания - вот оно:
ПАМЯТИ СЕРЖАНТА ИЗ ВОЛОГДЫ.
Лежит он в Русской Лозовой - за Харьков вел он этот бой.
Когда его везли в санбат, был в возбуждении солдат.
" Теперь уж в Харькове,- шутил,- коль я его освободил,
почну гостить, а то и жить."
Потом о Вологде грустил
" Что за февраль здесь, - говорил. -
Одна лишь слякоть, грязь одна.
То ль северная сторона -
Там лес и снег, и тишина
Вдохнешь - здоровьем грудь полна.
Нет, только там могу я жить.".
Но не пришел солдат домой -
лежит он в Русской Лозовой.
Погиб в санбате. Не узнал,
что Харьков позже снова пал,
и только в августе опять,
его другим пришлось уж брать.
И их по праву ныне чтут...
А тех, что пали в феврале
На мерзлой харьковской земле
Когда-то тоже помянут?
Я напечатал это стихотворение потому, что оно напоминает мне бессонную ночь которую мы провели возле этого славного парня, пытаясь его спасти. Вероятно, нам не хватило крови. Но ради чего он погиб?
9 мая 93 в том же Харькове на площади, рядом с памятником Ленину я увидел листовку, в которой было написано: "Не святкуйте це свято.люди! Бо це була не перемога, а замена нимецькои окупации - совецькою." Вот тогда мы с женой стали укладывать вещи.
А совсем недавно в канун Дня Победы в одном из кибуцев состоялась встреча группы наших олим с ветеранами кибуца, с людьми преклонного возраста. Почти все они выходцы из Польши и в период войны находились в Советском Союзе. Говорили, понятно, о второй мировой войне. Наши рассказывали, как трудно было в тылу и на фронте, я говорил о героизме и сплоченности советских людей, и в частности упомянул этого паренька из Вологды.
Потом говорили кибуцники. В основном, тоже рассказывали о горе, которое им доставила война. И на советскую власть, между прочим, тоже жаловались - дескать, неласкова к ним была во время войны. Под конец выступила еще одна очень пожилая женщина. Она сказала: " Да, там было трудно, очень трудно в эвакуации. И люди, и власти были суровы в то время, и не только к нам. Но не забудьте, что в конце концов, именно ОНИ СПАСЛИ НАМ ЖИЗНЬ.
Но я далеко отвлекся от основного своего рассказа. Потому, что тогда в Лозовой очень переживал свои неудачи и переживаю их до сих пор. Разумеется, у нас и раньше погибло немало раненых. Но это были обычно ранения, о которых принято говорить "несовместимые с жизнью" или смертельные осложнения, которых в ту пору почти невозможно было избежать. Я ведь тогда понимал, что недостаточно опытен, для того чтобы работать самостоятельно хирургом, да еще и руководить другими хирургами. Мне казалось, что в более опытных руках могут быть лучшие исходы. Однако, присматриваясь к работе других хирургов, скажем из групп ОРМУ, я не видел особых преимуществ, разве, что техника у некоторых была несколько лучше. Зато мне казалось, что переживают они за раненых меньше. И это было мне, в общем понятно. Для них это были обезличенные люди, как выразился после победы Сталин - "винтики". Для нас же, каждый солдат представлял какую-то нашу часть, мы знали его командира, замполита, врача, иногда товарищей, - каждый из них мог справиться об этом солдате. С подобной проблемой я встречался многократно и после войны в больших клиниках крупных городов.
ЛЕБЕДИН, ВЕЛИКЕ БУДЫЩЕ, ГАДЯЧ.
Между тем дивизия быстро продвигалась на Запад. Пехота рвалась вперед, пренебрегая морозами и оттепелями - то по глубокому снегу, то по слякоти и бездорожью. Медсанбат даже в Харьков не заходил. 18.02 мы двинулись из Русской Лозовой. Гляжу в перечень наших перемещений по спискам Адамантова. Там вслед за Русской Лозовой указано с. Белка (22.02 - принято 14 раненых) ,а затем сразу с.Велыке Будыще (27.02 - принято 16 раненых)
Но я помню, что до Будыщ мы останавливались (но, видать, не развертывались) в Лебедине - райцентре сумской области. Лебедин мне запомнился тем, что там я впервые после Новой Усмани прошел санитарную обработку. С начала наступления прошло свыше трех недель, все это время ночевали в случайных крестьянских избах, не раздеваясь. Но вот в Лебедине, после изнурительного ночного перехода по снежной каше, я попал в уютный дом полугородского типа, где хозяйка гостеприимно постелила мне в теплой кровати (кажется даже с периной). Я, разумеется, понимал, что до меня в ней переночевало немало народу. Уснул мгновенно, а проснулся оттого, что все тело чесалось - я был завшивлен с головы до ног. К счастью оказалось, что в этом городке каким-то чудом уцелела и даже действует баня. Оставив все дела, я, вероятно еще с кем-то, отправился в баню, взяв со склада чистое белье Старое белье сжег в топке, обмундирование вытрусил на снегу, а затем у той же хозяйки прогладил утюгом, хотя, признаться, не было желания вновь заходить в этот дом.
А теперь про Велыке Будыще. Мы только начали развертываться в этом большом, как понятно из названия, селе. Но прискакал верхом на лошади наш дивизионный врач Макаров и обрадовал нас известием, что он дает нам сегодня выходной. Он, оказывается, дал указание всех раненых везти в расположенный неподалёку город Гадяч, где сохранилась и действует районная больница. Тех раненых, что прибыли в Будыще тоже следует незамедлительно отправить в больницу, с хирургом которой есть договоренность, Хирург там опытный - бывший армейский хирург 5 А попавшей в окружение в 41 году.
Отвлекаясь от основной нити рассказа, считаю уместным указать, что с этим хирургом - доктором Монблановым мне пришлось после войны вместе работать в Киевском институте ортопедии и травматологии. Это был действительно опытный хирург, человек немолодой, сухощавый и молчаливый. Ему пришлось много пережить, когда армия попала в окружение. Ему удалось избежать плена и осесть в местной больнице. В феврале 43г. он и обрадовался, и испугался приходу наших войск. Он произвел на меня впечатление порядочного человека, мы с ним не дружили, но по работе были товарищами, часто обменивались мнениями. Но одна тема была запретная - он решительно избегал разговоров о своей военной службе и, в частности, о тех событиях, которые связаны с судьбой наших раненых в Гадяче. А произошло вот что: Только мы отправили раненых в Гадяч и занялись мытьем, наведением порядка в комплектах, белье и прочем, как рядом с нашим расположением приземлился "кукурузник". (Это название не имеет ничего общего с Хрущевым. Так солдаты называли биплан Петлякова, который широко использовался на фронте, да и после войны за его надежность и неприхотливость.) Прилетевший офицер справился, где находится штаб дивизии, и направился туда. И почти тотчас туда вызвали Адамантова. Не прошло и двух часов, как поступил приказ - срочно отходить. За сутки надлежало отойти на 80 км. Немедленно послали две машины в Гадяч за нашими ранеными и сопровождавшей их сестрой Ропаковой Валей, но вскоре машины вернулись без них - в Гадяче уже были немцы.
В августе 43 мы вновь проходили вблизи Гадяча и узнали, что немцы расстреляли всех наших раненых и нашу Валю. Ропакова могла спастись, но она не захотела оставить раненых.
Оказалось, что, продвинувшись за февраль 43 на 650 км (передовые части достигли Лохвицы ) войска не только устали и оторвались от тылов, но и подверглись угрозе окружения. Немцы успели оправиться немного от поражения под Сталинградом, и начали контрнаступление - в тылу у нас уже был повторно захвачен Харьков.
Рассказывая о нашем движении, я все время употребляю слова "шли", "переход", и это отражает действительность. Ведь дивизия наша была пехотная, да и нам, медсанбату, пришлось больше идти чем ездить на машинах. Наши маршруты проходили, главным образом, по проселочным дорогам, то погребенным под глубоким снегом, то превратившиеся в непролазную грязь. Машины то и дело застревали или вообще стояли - не было горючего. А мы, все равно, на телегах или санях по грязи ли, по снегу - вперед! Собственно, этот конный транспорт, не без труда и скандалов конфискованный у крестьян, предназначался для имущества и для раненых. Не могли же мы в каждом селе создавать " осадочник". А мы шли. До сих пор даже во сне вспоминаю эти переходы. Идешь, бывало, за телегой, держишься за нее, чтобы не упасть, переступая по глубокой и скользкой грязи, в мокрой, как правило, обуви и иногда еще и дремлешь - ведь не высыпались. Шли-то чаще ночью для маскировки от авиации и потому, что дневной свет нужен был для работы. Придешь под утро в какое-то селение, а там уже ждут раненые. Но все равно, шли с воодушевлением от сознания, что почти без сопротивления освобождаем свои города и села.
Но вот теперь, с Гадяча, а для нас точнее из Велыких Будыщ началось наше отступление. И, если почти весь февраль мы продвигались "вперед - на Запад", как призывали нас плакаты, то весь март мы отходили, по солдатской терминологии "драпали" вплоть до 8 .04, когда, мы, наконец, надолго остановились в райцентре Белгородской области Ракитное. Я прикинул по карте - отошли мы на северо-восток против течения р.Псёл по прямой всего на 150 км. Но во-первых, шли мы, разумеется, не по прямой, а во-вторых, какие же это были мерзопакостные километры. Шли дожди, дороги так развезло, что хоть с саней и телег в лодки пересаживаться. В каком-то селе фельдшер Ваня Баско раздобыл зонт и, шутки ради, уселся демонстративно под ним на санях, ползущими по грязи. Вдруг нашу колонну обгоняет легковая машина, останавливается против Баско, щедро обдав его водой из лужи, и выглянувший из машины генерал приказывает остановиться. Затем под продолжающимся дождем происходит такой диалог:
- Доложите, кто Вы такой, и из какой части!
Баско, несколько сконфуженный, докладывает.
- Вы - офицер Красной Армии?
- Так точно, товарищ генерал.
- В Красной Армии зонты на снабжении не приняты. Доложите своему командиру, чтобы он наложил на Вас взыскание за нарушение формы одежды.
В Одессе это называется: "Лопни, но держи фасон!" И, хотя, насколько мне известно, Ваня отделался этим замечанием, он еще и обижался: "Зонт это не форма, а приспособление, в данном случае солдатская смекалка. За нее поощрять полагается, а не наказывать."
Сейчас вспоминая этот эпизод, думаю, что было смешно. Но тогда никто не смеялся. Все были, промокшие, промерзшие и голодные.
По данным Адамантова мы за эти 38 дней развертывались в 9 населенных пункта и оказали помощь 482 раненым. Пожалуй, для лучшего понимания периода "драпа" т.е. бегства стоит исключить из этих девяти пос.Казачек перед Ракитное, где части дивизии оказывали уже упорное сопротивление, создавая стойкую оборону, а мы находились 18 дней. В этом случае период отступления составлял всего 20 дней, развертывались мы 8 раз и приняли 226 раненых. Из этих восьми - в шести наше пребывание ограничивалось всего одним днем. Сопоставляя эту статистику со своими чахлыми воспоминаниями, я обнаруживаю, что в перечне, представленном Адамантовым, не учтены населенные пункты, где мы на ходу вынуждены были принять несколько раненых.
К примеру, я отчетливо помню, что в населенном пункте, называвшемся не то Ивановская Лисица, не то Казачья Лисица (обе отсутствуют в перечне) мы приняли несколько раненых, пострадавших при бомбежке, расположенного рядом штаба дивизии. Среди них был помощник начальника штаба, которому оторвало руку. Под продолжающейся бомбежкой в наспех развернутой операционной я при помощи Маши и Люси Поповой делаю хирургическую обработку и в момент, когда я отпиливаю конец плечевой кости, в сени ("предоперационную") врывается с криком хозяйка дома:
- Ви що соби думаетэ? На тому кинци села вже нимци ! О, боженьку! Воны ж отут всих поубивають!
Успеваю перевязать сосуды. Оставляю Люсе наложение повязки, а сам бегу во двор, помогаю грузить раненых на телеги и с ужасом думаю о том, что понятия не имею куда двигаться с ними. К счастью, к погрузке последнего раненого, появляется на коне Адамантов и выводит нас из этой Лисицы.
Наступать было трудно, отступать - тяжко. Немцы ездили по дорогам, мы тащились по проселкам. На каком-то этапе, вероятно в с.Буймер мы разделились. Основная часть медсанбата, забрав автомашины и около сотни раненых, отправилась по более безопасному и лучшему пути, а мы с Адамантовым, двумя сестрами и несколькими бойцами из команды выздоравливающих на одной машине следовали, не отрываясь от штаба дивизии. Однако, на машине удалось поездить недолго - все время застревали в грязи. Когда, наконец, выбрались на сухую просеку, оказалось, что у нас заканчивается бензин. По карте сообразили , что где-то рядом спиртзавод. Таки дотянули до него, раздобыли бочку спирта. Но на спирту машина не шла. Сначала перегревалась через каждые 200 м., а затем и вовсе стала. Шофер достал из бочки котелок спирта, мы его распили, закусили снегом, ( есть-то было нечего ), машину оставили и пошли вперед, т.е. назад - на Восток.
В ближайшем селе раздобыли лошадей и телегу и продолжили движение вслед за штабом дивизии. Это было тяжким испытанием отбирать лошадей у крестьян. Ведь за два года оккупации люди уже привыкли к частной собственности, да и нужны были им лошади для хозяйства чтобы что-то вырастить. Но и мы не могли обойтись без транспорта - раненых нужно было вывозить. Раненых было немного, но они все же были, - при налетах авиации, при действиях разведгрупп, приходилось изредка подбирать раненых, оставленных в селах еще при наступлении. Было в этот период и немало больных- 184 человек.
И раненых, и больных нужно было еще и кормить, опять же не обойтись без помощи населения. Правда, после сталинградской битвы и нашего зимнего продвижения, люди больше верили в то, что "победа будет за нами" и охотнее помогали нам, хотя мы и отступали опять. И лошадей, и харч доставали, главным образом, бойцы из команды выздоравливающих, оснащенные для большего авторитета, карабинами. Иногда и сестры что-то выпрашивали. Помню, в какой-то деревне зашли в одну хату и попросили у хозяйки что- либо поесть.
- Тож нема ничого, - ответила хозяйка, еще и руками развела для убедительности.
- А что у Вас бабушка в котелке, который в печи,- спросила Люся.
- Ишь, какая зоркая, таки высмотрела. Та там, диточки, картопля дрибненька, я для поросят зварила.
- А, вы, бабушка дайте этот котелок нам, мы поедим. А поросятам другой сварите.
Так мы поели в тот раз. А то еще было, у Адамантова лошадь захромала. Уже не помню, что случилось с ней, только что делать с хромой лошадью при отступлении? Лошадь пришлось пристрелить, а мы пару дней ели конину. В общем, бывало голодно, но не голодали.
Сложности значительные были с нашей основной, лечебной работой. Во всех упомянутых населенных пунктах, где мы развертывались, производилась стирка белья и перевязочного материала, стерилизация его и инструментария, так, что мы были постоянно готовы к работе. Оперировать приходилось чаще всего в деревенской избе при отвратительном освещении. Понятно, что, уходя из деревни, раненых забирали с собой, но несколько умирающих пришлось оставить среди местного населения. Угнетали чуть ли не враждебные отношения с этими людьми, которых мы опять обрекаем оставаться под властью врага и у которых вынуждены забирать лошадей, повозки, продукты.
Несколько раз попадали в опасную ситуацию. Об одном таком эпизоде в какой-то из Лисиц, я написал выше. Второй такой эпизод произошел в деревне Пожня, где мы попали под бомбежку. Была смертельно ранена санитарка Иевенко Лена. Я в это время оперировал тяжелого раненого в грудь - большая сосущая рана. Вдруг рядом взрыв, вылетают стекла. Наклоняюсь над раненым, большой салфеткой прижимаю рану. Внезапно над моей головой с визгом проносится крупный осколок. Потом в русской печи, что была за мной, находим отверстие размером с кулак. Хорош бы я был, если бы не наклонился! Но это было моим неукоснительным правилом: при бомбежках, обстрелах никогда не оставлять больного, который на операционном столе, и пытаться в меру возможного защитить его от повторного ранения.
Я почему-то плохо запомнил последние этапы отступления с. Солдатское и пос.Казачек, где мы продержались по данным отчета 22 дня и приняли 320 раненых и169 больных - полки упорно сопротивлялись, переходя к стойкой обороне. Помню, что как раз пруд с. Солдатское стал рубежом нашей обороны, образовав в последующем одно из звеньев "курской дуги".
РАКИТНОЕ
В этом районном центре Белгородской обл. наш медсанбат находился почти четыре месяца с 8. 04 по 30.07 .43г., расположившись поначалу на окраине вблизи большого пруда, относившегося к местному сахарному заводу. В последующем мы переместились в здание школы центра поселка. Установились погожие дни, раненых было мало - дивизия находилась в стойкой обороне и занималась приведением в порядок своих частей и подразделений, пополнением и подготовкой к грядущим наступательным боям. Всего мы приняли в Ракитное 1279 раненых, т.е. в среднем 11 в день. Раненые появлялись при действиях разведчиков и при периодических бомбежках. Значительно больше было в этот период больных - 2903 чел. Сказывались последствия зимнего наступления и последующего отступления. Но основное количество больных было обусловлено вспышкой малярии, которой переболели, к стати и многие наши сослуживцы в их числе и я сам. Нужно отдать должное нашим терапевтам д-ру Фонареву и его помощнице д-р Андреевой, которые отлично справились - без потерь с этой вспышкой, хотя были и очень тяжелые коматозные больные.
Нам же, хирургам, пришло время осмотреться, оглянуться. Несмотря на то, что командование дивизии и медицинское начальство были удовлетворены нашей работой, я сам чувствовал неудовлетворенность, ощущал недостаток знаний и опыта для того чтобы работать самостоятельным хирургом, и ,тем более, руководить коллективом хирургов. Об этом мне постоянно напоминали неудачи, которые не забываю до сих пор. Иногда они и сейчас неожиданно возникают во сне, заставляя просыпаться в холодном поту. Вот некоторые из них :
Еще в Усмани я оперировал солдата по поводу проникающего ранения живота. У него оказались множественные повреждения кишечника. Удалось обойтись без резекции, простым ушиванием ран. Послеоперационный период протекал в начале благоприятно. Мы уже надеялись на выздоровление, но со второй недели после операции возникла лихорадка и состояние больного стало неуклонно ухудшаться. Мы понимали, что где-то образовался гнойник, но не смогли его обнаружить. Незадолго до смерти гной сам прорвался в верхнем углу раны. Уже после войны, читая замечательную книгу Войно-Ясенецкого "Очерки гнойной хирургии" я понял, что, по-видимому, у больного был поддиафрагмальный абсцесс. Но что я знал об этом в 42 г.?
Второй случай еще более трагичен. Молодой высокий офицер крепкого телосложения поступил по поводу относительно благоприятного, сквозного пулевого ранения грудной клетки, проникающего, но без выраженных осложнений. Мы его не оперировали, состояние его не вызывало опасений. Как вдруг к вечеру у него почему-то стала развиваться кишечная непроходимость. Быстро стал раздуваться живот , появились нестерпимые боли, рвоты. Больной орал: "Разрежьте мне живот! Дайте мне нож, я его сам разрежу!" Мы предполагали динамическую, спастическую непроходимость. Но все попытки консервативного лечения, включая введение спазмолитиков и поясничную новокаиновую блокаду, оказались безуспешными, больного пришлось оперировать. Под масочным эфирным наркозом произведено чревосечение. Тотчас на стол вывалился сильно раздутый тонкий кишечник. Помощники с трудом удерживали его простынями чтобы он не свалился на пол. При осмотре кишечника оказалось, что непосредственно над слепой кишкой имеется участок резко спазмированной подвздошной кишки. На протяжении примерно 20 см. кишка как бы исчезла, превратилась в плотный тяж толщиной с карандаш .Мы инфильтрировали брыжейку ¼% новокаином, но немедленного эффекта не получили.. Резецировать спазмированный участок кишки я не решился: состояние больного стало угрожающим, а нам еще предстояло как-то вправить кишечник в брюшную полость и закрыть её .Пришлось многократно пунктировать кишечник и отсасывать газы. С большим трудом зашили рану. Вскоре после операции больной скончался. До сих пор, честно говоря, не знаю, в чем была наша ошибка, хотя и советовался потом со многими хирургами,
Я многократно в этом повествовании употреблял "мы", потому, что действительно, постоянно советовался с нашими хирургами, и с Тихомировой, и с Вавиловым. Но, конечно, понимаю, что именно я ответствен за судьбу этих больных.
И особенно потрясающее впечатление произвели на меня события, связанные с ранением нашего вновь назначенного командира дивизии полковника Беззубова Н.А. В июне 43 он сменил ген. Перхоровича и в том же июне подорвался на минном поле
У него был открытый осколочный перелом правого бедра с нарушением кровообращения дистального отдела конечности и размозжена левая голень. Сопровождавшие его офицеры погрузили его в кузов грузовика и привезли в медсанбат. У него тоже был эректильный шок, как у того сержанта в Русской Лозовой, но его возбуждение было иным: Он грубо ругался, не обращая внимания, на присутствие женщин - наших врачей и сестер, он рвался встать с носилок и со стола. Его пришлось привязать к столу после того как ему ввели гексенал и он задремал. Мы немедленно поставили ему систему для внутривенного вливания и начали вводить ему противошоковую жидкость.
К тому времени, в предоперационной собралось все дивизионное руководство, включая начальника СМЕРШ и прокурора. Адамантов зашел в операционную.
- Как дела, Спивак? Что ты собираешься делать?
- Дела очень скверные. У него уже начало падать давление. Лембриков готовит переливание крови, а я делаю новокаиновую блокаду. Надеюсь, что давление мы ему хоть временно поднимем, но без ампутации, по крайней мере левой голени, не обойтись.
- Ты что с ума сошел? Без его согласия? Да он никогда в жизни не согласится - ты его не знаешь. И не бери на себя! Это же командир дивизии! Уже решили послать машину за армейским хирургом. Но это займет не менее четырех часов.
Я относился с большим уважением и доверием к Жмуру В.А. - армейскому хирургу 60 А, в состав которой входила тогда наша дивизия. Это был очень опытный хирург из клиники Спасокукоцкого. Но я не понимал почему нельзя позвонить в Армию, чтобы Жмур немедленно выехал. И четыре часа ждать!
Конечно, мне стало, как бы легче - с меня сняли такую ответственность! Но я понимал, что шансы выжить у комдива уменьшились. Оставалось надеяться на эрудицию и мастерство армейского хирурга.
Однако, приехал не Жмур, а его заместитель д-р Юрьев - армейского хирурга почему-то не нашли. Это для нас комдив - полу-Бог, для армейского начальства его божественное положение не столь заметно.
К моменту приезда консультанта, несомненно очень опытного хирурга, состояние больного ухудшилось после некоторого временного улучшения, а мы в сущности исчерпали свои противошоковые возможности, хотя и продолжали вливание кровозамещающих растворов. Д-р Юрьев согласился со мной в показаниях к ампутации, но не решился делать ее в таком состоянии, да еще и без согласия больного. Может быть, Жмур и решился бы? Кто-то из начальства шепнул: "Пусть лучше умирает, чем оставаться без обеих ног." Впрочем, начальство постепенно разошлось, а мы с Юрьевым и помощниками до утра находились при больном, наблюдая, как он постепенно умирает. Надо же было еще и бумаги оформить.
После этой трагедии состоялась у меня беседа с Адамантовым. Я сказал ему, что и сам ощущаю недостаточную подготовленность, для того чтобы быть ведущим хирургом, что при назначении кадровики обещали мне прислать ведущего хирурга, очевидно пора напомнить им об этом. Адамантов ответил мне решительно и даже сердито:
- Слушай, Спивак, я запрещаю тебе с кем-либо вести разговоры на эту тему. Тебе в дивизии и, понятно, в медсанбате должны верить как Богу. Ты не случайно первым в медсанбате, и одним из первых в дивизии, получил правительственную награду. Ты ее безусловно заслужил, мы тебя даже на "звездочку" представляли. Но кроме того, для офицера или солдата, попавшего на операционный стол, важно, что его будет оперировать заслуженный врач, отмеченный правительственной наградой. Мы же с Мееровичем и Макаровым понимаем, что чудес не бывает. Невозможно стать опытным хирургом без хирургического опыта. Всякий врач приобретает опыт в течение всей жизни. Но мы убедились, что у тебя хорошие знания и надежные руки, ты, однако, не задавайся. И что сам ты человек надежный, порядочный - собираемся вот, в партию тебя принимать. А опыт что ж, опыт дело наживное, приходит с годами. Как сказал кто-то из мудрых: "Молодость- недостаток, который быстро проходит." А знания , кстати, это коллективный опыт. Не будем мы обращаться к кадровикам. Сам понимаешь, где набраться опытных хирургов на такой фронт - от Белого моря до Черного. И неизвестно еще кого пришлют! Так, что работай. Советуйся, по мере необходимости, с Вавиловым и Тихомировой, они опытнее тебя, но в знаниях уступают тебе. Так, что ты по праву ведущий хирург. А что к комдиву консультанта вызывали, так ты не обижайся, и тебе, и мне не стоило брать на душу жизнь комдива.
Вскоре после этого разговора я действительно был принят в члены Коммунистической партии Советского Союза. Я поступил в партию с полной верой в её идеалы создания справедливого человеческого общества. Поступил тогда, когда партия возглавила смертельную борьбу с фашизмом, когда она объединяла лучших людей страны. И, хотя я уже давно не состою в КПСС - ее просто не стало с развалом Союза, я храню свой партбилет и горжусь тем, что состоял в партии в годы сражений, в годы побед.
Еще в одном вопросе изменилось мое положение в армии летом 43 года. В этот период происходили некоторые реформы в армии, в частности переход на новую систему воинских званий, введение новой формы одежды и погон. Когда переаттестация коснулась меня, то оказалось, что у меня до сих пор, в сущности, нет воинского звания. Ведь оттого, что по велению доброго майора Никольского в августе 41г. мне нацепили знаки отличия военврача 3-го ранга, я не получил этого звания на самом деле. Поэтому меня аттестовали как бы впервые и поэтому присвоили звание "капитан медицинской службы", хотя по занимаемой должности должен был получить звание майора. Впрочем, в ту пору это меня не заботило - я ведь не собирался делать военную карьеру
В период пребывания в Ракитное, я впервые столкнулся с ранениями, которые наносились нашими офицерами своим солдатам в случае неповиновения. В соответствии с действовавшим тогда дисциплинарным уставом, офицер имел право силой оружия заставить выполнить свое приказание. Но в условиях стойкой обороны стрелять своему солдату в живот?! Когда поступил второй такой раненый, я обратился через Мееровича в политотдел и больше таких раненых уже не было.
Из памятных по Ракитное раненых, хочу написать еще о двоих.
Первый из них это - Дима. Я запомнил этого парня по имени - так его звали наши девушки, жалея его и подшучивая над ним. У Димы было ранение грудной клетки, осложненное клапанным пневматораксом. При этом осложнении воздух из раны легкого нагнетается в полость плевры и затем через рану грудной клетки вдувается в окружающие ткани и особенно туда, где есть рыхлая клетчатка. Мы неоднократно встречались с этим осложнением, но в такой степени как у Димы пожалуй больше не видели. Дима поступил в крайне тяжелом состоянии. Ведь при клапанном пневматораксе сдавливается легкое, смещается сердце, перегибаются крупные сосуды. Парень был синий, задыхался, пульс был нитевидный, и весь он был раздут, как мяч. Голова и лицо шарообразные, глаза закрыты раздутыми веками, губы большие выпяченные, шея толстая короткая, воздух под кожей по всему телу, мошонка как огромный мяч. Мы откачали воздух из плевральной полости, поставили клапанный дренаж. Состояние больного вскоре улучшилось, он стал быстро худеть, и через пару дней превратился в худощавого симпатичного юношу, девушки им любовались и даже заигрывали. Его все же пришлось эвакуировать, но месяца через три, мы уже за Днепром были, пришла из далекой Сибири посылка на мое имя по полевой почте от Диминых родителей. В ней были пряники, конфеты - "подушечки", кедровые орехи и бутылка самогона. Лакомства были, естественно, розданы Диминым "болельщицам", а самогон использовали как дезинфицирующее средство - как раз недавно в одном из госпиталей от такого питья погибли врачи.
Другой запомнившийся раненый был старший лейтенант, летчик. К нам он поступил, однако, без погон, портупеи и других отличий - из штрафной роты, по поводу сквозной пулевой раны голени, осложненной нагноением. Достаточно было белого взгляда на рану, чтобы определить, что ранение нанесено с близкого расстояния, т.е., что это, по-видимому, самострел.
Собственно, сам больной еще до осмотра, попросил поговорить с ним без свидетелей и рассказал, что он случайно прострелил себе ногу при чистке оружия. Но так как он за какую-то провинность находился в штрафной роте, он скрыл это происшествие, не без основания полагая, что ему могут не поверить, и запросто расстрелять. Несколько дней он нес службу и терпел. Однако боли в ноге нарастали, он уже не мог стать на нее, начало знобить, и пришлось обратиться к фельдшеру. Он умолял меня не сообщать о его ранении и ни в коем случае не эвакуировать его.
Я вскрыл ему межмышечную флегмону и спустя пару дней отправил его в команду выздоравливающих, оговорив, что первое время сам буду его перевязывать. Через месяц его товарищи из авиаполка приехали за ним, привезли ему его обмундирование и он пришел прощаться, такой красивый с двумя орденами на груди. Он поцеловал Машу, а мне сказал, что век не забудет и после войны разыщет меня.
Больше я с ним не встречался. Не знаю, дожил ли он до конца войны. А послевоенные встречи с бывшими ранеными были очень редкими, ведь я у них был только первым врачом. Затем большинство из них, я имею в виду тяжелых раненых, прошли армейские, фронтовые тыловые госпитали - разве тут всех упомнишь? Но все же были редкие встречи, и письма, и трогательные телеграммы. К примеру из Череповца от Тимакова : "Спасибо что сохранили мне руку". Хранится у меня подробное письмо от бывшего комбата Кошкина Михаила, которого оперировал по поводу ранения живота с множественными повреждениями кишечника перед самым концом войны. Но этого летчика даже фамилии не помню.
КУРСКАЯ ДУГА И ПУТЬ К ДНЕПРУ.
Немецкое наступление началось 5.07.43г. Наша 100-я дивизия стойко держала оборону на южном участке дуги . Ценой огромных потерь фашистским войскам удалось прорваться левее нашей дивизии, углубившись до35 км в сторону г. Обоянь. Но дальше им продвинуться не дали. Целый месяц продолжалось историческое сражение на Курской дуге. А 3.08 наши войска перешли в контрнаступление.
Наша дивизия в составе 40 А включилась в это наступление 5.08. Медсанбат до 30.07 продолжал оставаться в Ракитном, а в предвидении наступления переместился в пос. Красная Яруга, где в течение четырех дней принял 114 раненых. Прорыв немецкой обороны не был легким, против нашей дивизии были брошены танки и авиация. При овладении с.Почаево 6.08 попал в окружение 472 полк. Мы переместились поближе - в лес возле с. Крысаново, когда меня вызвал Адамантов.
- 472 полк окружен, но геройски сражается, - сказал он. - Однако там много раненых и, в их числе, замполит полка. Комдив приказал послать туда хирурга, а командир полка просил именно тебя. Вечером будет самолет. Полетишь ты с Ахуновым. Вы же старые приятели, а женщин решили не посылать.
Мы приготовили обычные укладки, как для передовой группы, ждали самолет. А его все не было. Уже в полночь сообщили, что вылет отменяется - окружение ликвидировано, а еще до того фельдшер Финикова вывела из окружения раненых. Этим 78 раненым мы оказали помощь там же в лесу в палатках.
Остается объяснить, почему командир 472 полка требовал персонально меня. С полковой медчастью и старшим врачом 472 с.п. Кунгуровым П.Я. я подружился еще в Воронеже, когда отчасти на их базе оперировал раненых в живот. А с Луговцевым, недавно назначенным командиром полка, встретился впервые месяц тому при необычных обстоятельствах, когда полк еще упорно оборонялся. Примчался дивизионный врач Макаров и потребовал: " Кто у вас специалист по ушным болезням?" Адамантов ему резонно отвечает: "В медсанбате такой специалист не предусмотрен." Макаров, и так почему-то возбужденный, вспыхивает:
- Что значит - не предусмотрено? Это вы тут не предусмотрели! Вы обязаны оказывать квалифицированную медицинскую помощь - больше в дивизии некому! Вон в 472 с.п. командир полка Луговцев внезапно оглох. Ты себе представляешь? Человек ведет бой, руководит целым полком, и оглох! Комдив приказал немедленно послать к нему врача! А ты мне - " не предусмотрено".
Адамантов говорит: "Черт его знает, кого послать. Разве что Дорду- зубного врача. Все- таки к уху поближе. И пошлю с ним Спивака - он что-то придумает".
А мне что делать? Не могу же я сказать Адамантову, да еще при Макарове, что я ушные болезни вообще не изучал, их по программе изучают на пятом курсе, который мне заменила война. Бегу в свой угол, достаю свой спасительный "Медичний довидник", лихорадочно перелистываю "ушные страницы" и, представьте, нахожу: Серные пробки, оказывается, чаще всего вызывают внезапную глухоту после купанья, а Макаров, кстати, обмолвился, что они там вроде искупались. Мой дорогой "довидник " еще и учит как лечить: надо эти пробки, оказывается, просто вымыть под давлением большим шприцем Ну, с этим мы обязаны справиться! Едем на командный пункт, и там не медля, вымываем Луговцеву огромные пробки из обоих ушей. Результат чудодейственный. Капитан ( или уже майор?) Луговцев в восторге сообщает, что он раньше никогда в жизни так хорошо не слышал. Тут же появляется, понятно, водка, мы выпиваем за победу и за фронтовую дружбу, и нас с почетом провожают в медсанбат. Знал бы я тогда, что со временем М.В.Луговцев станет генерал-полковником, вероятно осторожнее был бы с его ушами. Без консультантов бы не обошлись.
С 7.08 полки дивизии начали быстро продвигаться в юго-западном направлении. Задержка произошла в районе райцентра Тростянец ( Сумская обл.) Мы, пройдя недоброй памяти Пожню, задержались в с.Верхолюджье с 10.08 по 20.08, а затем в самых Тростянцах до 25.08. Всего в боях за этот райцентр к нам поступило 1024 раненых. Начинала сказываться отдаленность от госпитальной базы - от Ракитного мы продвинулись на сто километров, но в Тростянце нас впервые "накрыл" армейский госпиталь, принял наших раненых, и нам не пришлось создавать там "осадочник".
Из поступивших в Тростянце раненых запомнился совершенно необычный и, конечно, нетипичный случай. Поступил подполковник из какой-то "не нашей" части - т.е. не из нашей дивизии. Это, отнюдь, не было редкостью - в том же Тростянце таких раненых было 123. Правда, офицеры, тем более старшие, обычно предпочитали лечиться в своих лечебных учреждениях. Но у этого подполковника было тяжелое ранение - сквозное пулевое ранение бедра с повреждением кости, т. е. огнестрельный перелом. Его доставил к нам сопровождавший его ординарец, который сообщил, что подполковник ранен шальной пулей, когда они вместе ехали верхом по полю. Подполковнику оказали необходимую помощь и временно поместили в госпитальное отделение, хотя состояние его было совершенно удовлетворительным.
Через пару дней к нам наведались два офицера из той части, где служил подполковник и, узнав, что он у нас задали вопрос, не может ли быть это ранение самострелом. Оказывается, он чем-то серьезно провинился, и внезапно исчез. Я ответил, что у нас таких сомнений ранение не вызывало. " А вы его одежду осматривали?" - спросил один из офицеров, вероятно, следователь. При осмотре одежды оказалось, что на ней повреждений нет. Выяснилось, что, отослав ординарца разведать дорогу, этот человек слез с лошади, спустил брюки и кальсоны, смазал кожу йодом, и, отведя руку с пистолетом подальше, прострелил себе ногу, не намереваясь повредить кость. Подполковник этот остался в госпитале, который нас сменил, и дальнейшая его судьба мне неизвестна.
Из Тростянца мы выехали 25.08 и затем до конца сентября двигались за частями дивизии, которые с боями, порой упорными, пробивались на Запад, по направлению к Днепру, освобождая десятки населенных пунктов Сумской, Полтавской и Киевской областей. На этом трехсоткилометровом пути нам пришлось развертываться в 12 населенных пунктах, приняв в целом 627 раненых. Разумеется, в разных населенных пунктах количество раненых было не одинаковым. Так, к примеру, в с.Бандура мы приняли 194 раненых, а на хуторе Шевченко только 8. При этом по мере приближения к Днепру количество раненых уменьшалось. Очевидно, немцы решили занять стойкую оборону уже за Днепром.
Для нас, однако, путь этот был тоже нелегким. Началась осенняя распутица, госпитальная база отстала, пришлось создать несколько "осадочников", да и вообще частые перемещения и развертывания сами по себе трудоемки и удовольствия не доставляют. Но радовало то, что приближаемся к Днепру, к родному Киеву. И, вообще, это наступление было несравненно легче зимнего. Наш путь проходил через крупные населенные пункты Ахтырку, Гадяч, Лохвицу, Пирятин, но мы в них не задерживались и не развертывались
ДНЕПРОВСКАЯ ПЕРЕПРАВА. БУКРИНСКИЙ ПЛАЦДАРМ.
В конце сентября наша дивизия подошла к Днепру в районе Переяслов - Хмельницкого, и боевые части начали незамедлительно переправляться на правый берег, укрепляя только что возникший Букринский плацдарм. Переправлялись главным образом на так называемых "подручных плавсредствах". То есть в ход шло все доступное: рыбацкие лодки, самодельные плоты, связки бревен, бочки и т. п. Немцы, укрепившиеся на высоких холмах правого берега, не только в охотку наблюдали весь этот цирк, но и прицельно расстреливали его. Правда, им в какой-то мере мешала наша авиация и артиллерия с левого берега.
Наш медсанбат 30.09 развернулся в прибрежном селе Вьюнище на левом берегу, и в течение пяти дней принял с переправы и правого берега 262 раненых, из них более половины не из нашей дивизии. Мы очень скоро поняли, что раненые поступают с большим запозданием, так как их переправа становилась возможной только ночью, когда фрицы отсыпались, - немцы все еще пытались воевать с удобствами.
Все понимали, что нам нужно быть на том берегу, но плавсредств не было. Выход нашли наши толковые и неотразимые девушки. Они успели познакомиться с танкистами 3-й танковой армии, которые, как оказалось, переправляются на понтонах вблизи нашего расположения. Дальше, понятно с разрешения Адамантова, и, надо думать, командира дивизии, наши девчата разыграли такой дипломатический спектакль: Пара девушек пробиралась к переправе и затевала с танкистами примерно такой разговор:
- Ребята, нам нужно на тот берег, - оказывать помощь раненым.
- Если вы, красавицы, надумали с нами, то очень сожалею, но это совершенно исключено. Непонятно даже как вы сюда пробрались мимо часового. Вы что не понимаете, что мы абсолютно засекречены, переправляемся только ночью и как это опасно плыть в понтоне под обстрелом! Обойдутся там без вас!
- Да, ты вот обойдешься! Ходишь тут, замурзанный так, что смотреть обидно, во что может превратиться симпатичный парень. Ну, а на том берегу кто о тебе позаботится, ежели подстрелят?
- Это начальство обязано заботиться. Почему они вас туда сами не переправили?
- Ты что же хочешь чтобы нас послали впереди танков? Начальство свое дело знает. Вот, обещали мост построить, а тогда и нас переправить. А мы тебе предлагаем рационализацию - ты и танк переправишь и нас заодно, на всякий случай, вдруг понадобится наша помощь.
- А нельзя ли вашему начальству с нашим договориться чтоб мы с вами не должны были прятаться в кустиках?
- Вот, видишь. Ты уже и в кустах с нами боишься посидеть. Если, паря, пехоте договариваться с танкистами, да еще понтонными частями на уровне начальства, так это до генерального штаба можно дойти. Войны на переговоры не хватит.