Он помнил только кошмары. Вернее не то, что в них было конкретно, а лишь навязчивое ощущение страха, но и этого было вполне достаточно, чтобы занервничать. Он понимал: нечто в нём изменяется, неумолимо и неконтролируемо, будто выворачивая всего его на изнанку. "Неужели это я? - думал он, видя себя в зеркале. - Неужели это моё такое лицо. Такое бессмысленное, холодное и пугающе чужое? Неужели у человека вообще может быть такое лицо?" Он задавал себе этот вопрос уже неделю. Каждый день. И не мог на него ответить.
Она пришла вечером. Он услышал, её задолго до появления. Открыл дверь и улыбнулся, потому что не мог не улыбаться, глядя на неё. Она прошла, сняла обувь, вымыла руки и, шлёпая маленькими босыми ножками, отправилась на кухню. Там шуршала пакетами с печеньем, переставляла чайники и чашки, пила чай, мыла посуду. Ещё так по-детски трогательно и неуклюже. Он наблюдал, стоя в дверях, и улыбался, а она взглядывала на него и тоже улыбалась. В такие моменты она казалась ему особенно крохотной и беззащитной.
Он любил её в мерцании свечей, среди запахов весны, роз и бергамота. А после, закрыв глаза, ощущал, как она осторожно водит прохладными пальчиками по его лицу, и как пульсируют на плечах следы от её коготков.
- Знаешь, сегодня мне приснилось, что я умерла, - вдруг сказала она.
- И лежишь в гробу бледная и прекрасная, - неудачно пошутил он.
- Нет... я просто... у меня было чувство, ну... Не знаю как сказать, - она на мгновение замялась. - Я знала, что уже умерла, но почему-то всё ещё продолжаю существовать. Ужасно, когда осознаёшь неизбежность происходящего... такого вот... Мне стало так жутко, аж до паники и холодного пота! - её всю передёрнуло. - Я вот думаю... Хотя, знаешь, у меня такое ощущение, что есть нечто, что пострашнее смерти.
- Ты слишком много читаешь Стивена Кинга, - сказал он.
- Я не читаю Стивена Кинга, - ответила она.
- Тогда слишком часто смотришь ужастики.
- Не в этом дело. Ужастики тут не при чём.
- Да ладно! - возразил он. - Только благодаря им, можно прийти к подобному выводу.
- Я сама к нему пришла.
- У, какое у девочки лицо, я же шучу! - улыбнулся он, видя её, уже успевшую насупиться. - Ну, не обижайся.
- Я тебя люблю, - серьёзно сказала она. - Я тебя очень люблю.
- Я знаю, я тебя тоже очень люблю, котёнок, - произнёс он, целуя её в жёсткие, как шёрстка, пахнущие бергамотом волосы, - ты - самое дорогое, что у меня есть.
- Я бы так хотела тебе помочь.
- Боюсь, мне вообще никто уже не в состоянии помочь, - абсолютно честно признался он.
Она молчала, положив ему голову на грудь. Ей хотелось что-то сделать, но она не знала что и как. И молчала. А он смотрел на неё, свернувшуюся клубочком, словно зверёк, у него на коленях, и думал, что она всегда всё принимает слишком близко к сердцу и что она такая странная. Он погладил её за ухом, потом шею под волосами. Она теснее прижалась к нему и тихо-тихо замурлыкала.
- Мне снятся кошмары... - вполголоса произнёс он. - Каждую ночь, и я не знаю, что с этим делать.
"Это какая-то глупость! Дурацкая, идиотская глупость! Этого просто нет! Нет и быть не может! - уже крикнул он своему отражению, которое больше не узнавал. Из зазеркалья на него смотрел совершенно чужой человек, безразличный и жёсткий. Да и человек ли? - Там должен быть я, а не ты!! Я, нормальный я!!! - он с размаху вдарил по зеркалу, и то протяжно заныло. - Чёрт побери!!!"
Вскоре наступил день, когда он вообще никого не увидел. Он тогда проснулся среди ночи, долго бродил по квартире, мучимый непонятными тошнотворными предчувствиями. Вскоре ему сделалось совсем плохо, и он упал, судорожно открывая рот и прижимая руки и колени к животу, словно объевшийся сладким ребёнок. Воздуха не хватало, от боли гулко зазвенело в ушах, а расширившиеся до предела зрачки, казалось, вот-вот вытекут из глаз. Когда же спазмы отпустили, он поднялся, бледный, весь в испарине, пошатываясь и спотыкаясь, побрёл в ванну. Включил свет и посмотрел в зеркало. Там никого не было. Ни его, ни того, другого. Пусто. Он тёр глаза, но ничего не менялось. Наконец, закрыл их, нервно рассмеявшись. Потом подошёл к окну спальни и поглядел на улицу. Солнце ещё не пробудилось, но птицы пели, радостные и беззаботные. Они были счастливы, что живут. "В конце концов, всё так и должно быть, - промелькнуло у него, - вернее, не должно, но есть... Дешёвые выдумки мистиков - что-то, что страшнее смерти... Я не верю, то есть не верил... никогда не верил... - он повернулся к ней, безмятежно спящей, погладил по волосам, поцеловал в ладошку. - Прости меня".
Светало. Птицы заливались, ни на минуту не давая друг другу передохнуть. Показалось солнце. Оно, словно издеваясь, неспешно ползло вверх, прячась за домами, как стареющая кокетка за веером. "Наверное, так умирает феникс, - решил он. - С первыми лучами солнца сгорает в пепел. Только разница в том, что феникс из него восстаёт, хм... а человек нет... Да, чего только не придёт в голову на рассвете". Желтый шар неумолимо плыл всё выше и выше. Он почувствовал, как его кожу начало жечь, как она зудит и покрывается волдырями. Солнце взошло, и он уже почти горящий, весь охваченный языками пламени и боли, ещё успел подумать: "Я тебя люблю".