Аннотация: Старые потертые ножны. Потемневшая кожа. Слишком гладкая кость навершия. Рука в белой перчатке нежно гладит оружие, рукоять, так удобно ложащуюся в ладонь. Полоса стали чуть показывается между гардой и ножнами. Скоро все закончится.
Старые потертые ножны. Потемневшая кожа. Слишком гладкая кость навершия.
Рука в белой перчатке нежно гладит оружие, рукоять, так удобно ложащуюся в ладонь. Полоса стали чуть показывается между гардой и ножнами.
Скоро все закончится.
Ножны лежат на скрещенных в позе лотоса ногах. На старых кожаных штанах, на разношенных сапогах. Плащ согревает - вокруг засыпанная снегом каменистая пустыня. За спиной возвышаются холмы, где-то далеко переходящие в горы. Горы края света. Впереди - снег и камни, редкие птицы в сером небе. Почти на горизонте - две серые тени. Волки.
Рядом лежит тощий мешок с остатками припасов - закаменевший хлеб, немного мяса, вода. За краем мира еда не нужна.
Солнце медленно поднимается к зениту.
Скоро все закончится.
Ворон спускается на плечо.
Пора.
Открываю глаза. Моя остановка. Поднимаюсь с согретого моим телом сиденья, рукой в перчатке - в черной перчатке - подхватываю дипломат, иду по пустому салону под тусклыми лампами. Поздние пассажиры проводят мутными взглядами - те, кто проснулись. Остальные мирно дремлют, привалившись друг к другу или к холодному узорному стеклу.
Холодный ветер прохватывает насквозь - к вечеру подморозило, - снег поскрипывает под ботинками. Звездное небо над бледным полем. Хотелось бы посмотреть, но ветер режет лицо, болит руки, особенно ту, что держит дипломат. Перчатки - больше для самоуспокоения, чем для защиты от холода.
Подбородком закрываю открытое горло - чтоб не надуло, смотрю поверх уже затягивающихся льдом очков на дорогу, на черный обглоданный листопадом лес, на редкие луны фонарей.
Вымерший рынок - поздно уже. Пустые прилавки. Безжизненные ларьки. Ветер гоняет пакеты по затянутому льдом асфальту, громко хлопает глупыми флагами возле входа на рынок.
Глыба дома с гирляндой окон. Там - тепло. Там - хорошо.
Перехватываю дипломат. Убираю замерзшую руку в карман, отогреть. Отмороженные во время одного из героических стояний на остановках в ожидании транспорта щеки начинают болеть. Слезятся под настывшими стеклами глаза.
Кто-то проходит мимо. Короткий настороженный взгляд.
Девушка.
Черная шуба, темная шапка, сумочка. В глазах, наверное, тоска и усталость. Может быть, страх. Как у всех.
Как, наверное, и у меня.
Лампочка над дверью в подъезд - круг света на перемешанном с грязью снегом. Дверь, старая, но с хорошей пружиной, бьющей с размаха так, что слышно на третьем этаже. Мне - на первый.
Замерзшей рукой вылавливаю ключи, попадаю в замок. Небольшая схватка с разбитым замком. Вот я считай и дома. Обшарпанный 'карман', который давным-давно надо бы побелить. И пол не мешало бы покрасить, или хоть коврик положить. А впрочем: Кому это надо?!
Дверь, держащаяся на 'честном слове'. Квартира. Уставшая матушка отрывается от чтения, привычно спрашивает 'Ну, как?' Привычно не дождавшись ответа, продолжает 'Есть будешь?'
Буду, разумеется. Голодный все же. Пока переодеваюсь и жадно отогреваюсь у батарей, матушка подогревает ужин, ставит чайник, и течет неторопливая беседа. Я рассказываю, как прошел мой день, новости, свежие анекдоты, которые слышал от друзей и которые 'можно' рассказывать. Матушка - новости с работы. Иногда прерываемся - если по радио поют что-нибудь хорошее.
Но ужин заканчивается, радио выключается - и мы разбредаемся по своим комнатам. Читать - оба, стучать клавиатурой, играть или учить - я. Бывает.
Ближе к десяти матушка желает ритуальной 'спокойной ночи', вскоре и я выключаю электронного друга, протираю уставшие глаза, пару секунд прислушиваюсь к тишине - не гудит вентилятор, не шумит винчестер, и отправляюсь спать.
Скоро Новый Год.
Старые потертые ножны. Потемневшая кожа. Слишком гладкая кость навершия.
Рука в белой перчатке нежно гладит оружие, рукоять, так удобно ложащуюся в ладонь. Полоса стали чуть показывается между гардой и ножнами.
Скоро все закончится:
- Вот такой сон. Постоянно снится, - теперь можно и размешать сахар, и попробовать крошащееся печенье.
За спиной гудит холодильник. В окно стучит дождь. Проливной. В январе. Завтра опять будет грязь. И зонтика нет, и капюшон не пристегнул. Может, переждать?
- Однако, - Вася задумчиво барабанит по чашке. Отхлебывает кофе. - Крышу у тебя сносит конкретно. Факт.
- А может, это зов: - пожимаю плечами. Напиток обжигает горло, падает теплым комком в желудок и растекается по телу.
На столе - лампа, уютный круг света и тепла, белеют в полумраке шкафчики для посуды: ряд на полу с почетным представителем плитой, ряд навесных. В темноте не видно, что их давно не мыли.
- Ну да, ну да: - кивает Вася. Сгрызает печенье. - Не, крышу у тебя уже снесло. - Взрывается. - Какой, к черту, зов?! Ты что?!
- Прошлой жизни. Другого мира, - говорю устало. Знаю, что скажет дальше. Интересно - только скажет, или предложит еще и свои услуги по доставке в нужную лечебницу, как Сашка?
В углу - не вижу, помню, - паук ждет добычу. Зря ждет. Зимой только если редкий заблудший таракан вляпается в паутину. Придется ждать весны, затягивать пояс и класть зубы на полку.
- Ага, - Вася смотрит в чашку. На поцарапанный стол. Прячет глаза. - Слушай, сходи к психиатрам, проверься. А то этак, знаешь ли:
- Вот и я думаю - надо сходить, - киваю. Вздыхаю. Естественно. Псих. И никак иначе. Ладно хоть руки не заламывает и не названивает в 03. Допиваю кофе.
В окно барабанит дождь.
Оттепель.
:Ножны лежат на скрещенных в позе лотоса ногах. На старых кожаных штанах, на разношенных сапогах. Плащ согревает - вокруг засыпанная снегом каменистая пустыня. За спиной возвышаются холмы, где-то далеко переходящие в горы. Горы края света. Впереди - снег и камни, редкие птицы в сером небе. Почти на горизонте - две серые тени. Волки:
Черный снег.
Черные вороны. Кричат, каркают, срываются стаей и кружат над кладбищем, над деревьями.
Серое небо. Ветер и морось.
Ряды крестов. Большинство - с облетевшей краской, старых, некоторые покосились. Многие надписи трудно прочитать, фотографии - не разглядеть. Стелла с портретом во весь рост, в натуральную величину, как будто от этого покойнику легче. Или его родственникам и знакомым.
Рыжеет среди грязи прямоугольник вскрытой глины.
Рядом - уже закрытый недорогой гроб.
Немного родственников и друзей. Пару заплаканных лиц, все стараются сделать вид помрачнее и посочувственнее. Зачем? По традиции. Сиротку надо жалеть. Скриплю зубами. Не стесняюсь - все равно никто не поймет. Решат, что от горя.
Двое могильщиков. Работают уверенно, спокойно.
Последние глупые слова. Уж лучше бы без них. Зря я так легко оделся. Холодно. И одежа уже сырая насквозь от мороси. Начинаю дрожать. Скорей бы уже все закончилось, вернуться в квартиру, забраться в ванну, отогреться: Ну кто еще не высказался? Ну не была она таким ангелом, как ты говоришь, и все здесь стоящие это знают. Была - хорошей и замечательной, доброй и: Да какая теперь-то уже разница? Хватит уже, хватит!
Спасибо.
Гроб опускается.
Первый комок земли - мой. Замерзшая камнем глина. Глухой удар о дерево. Теперь каждый считает своим долгом бросить по куску-камню в могилу. Бестолково толкутся возле могилы. Кто-то вспоминает про святую воду. Женщина, нельзя вам! Нельзя! Мужчина должен: А впрочем, делайте что хотите: Хоть буги-вуги танцуйте:
Медленно вырастает холм.
'Отче наш, иже еси на небесах:' Молитва идет просто. 'Прости ей все прегрешения, вольные и невольные, и пусть ее новая инкарнация будет доброй:'
Еще один крест. Пока что новый. Красивый.
Пора домой.
Наконец-то.
- Держись, - это дядя. Брат усопшей.
Киваю, сдерживаю дрожь.
Этого от меня и ждут. Тихой скорби. Без лишнего плача, без лишнего спокойствия, тем более без радости. Спокоен или радостен - плохой сын. Наплевать. Но устал - и ни радости, ни плача уже нет.
Обязательные глупые поминки. Ряды бутылок. Немного закуси. Требуют пить с ними за упокой души. Кто-то злится, назревает скандал. Нет, успокаивают. 'Не хочет - пусть не пьет' Надо же. Разрешили.
Бутылки пустеют. Начинаются воспоминания. Начинается смех. 'А еще было:' Было. Очень смешно. Подняться и выгнать всех к чертовой бабушке. А впрочем:
Начинаются анекдоты. Интересно, танцевать будем? Нет? И на том спасибо.
Ближе к полуночи начинают расходиться. 'Все будет хорошо', 'Держись', да не обязательно мне что-то говорить на прощание! Хватит и 'До свидания', можно было бы 'До свидания на сорока днях', как все и думают, но ведь не прилично. Прощайте.
Не будет вам сорока дней.
Уходит последний. 'Ты не очень-то. Если что - звони. Все будет нормально'.
Пустая квартира.
Слезы.
На деревьях над могилой распускались почки:
:Рядом лежит тощий мешок с остатками припасов - закаменевший хлеб, немного мяса, вода. За краем мира еда не нужна.
Солнце медленно поднимается к зениту.
Скоро все закончится:
- Ты что, псих? Ты правда квартиру продал?! - у Светы нет слов. Наверное, стоит что-нибудь соврать, чтобы прожить еще несколько дней без лишних вопросов и суеты. И так проблем хватает. Ей со мной скучно. Вечно я где-то в облаках витаю. Что со мной - что со стенкой говорить. Со мной 'в город' стыдно выйти. И это притом, что говорит, что любит. Она: Нравилась. Красивая. Умная. Но:
- Да, - я слишком устал. И уже все равно.
- Зачем?! - кричит Света. Ну зачем так громко? Что же, глухой я, что ли? Кошка недовольно и шустро выскакивает из комнаты - от греха подальше. Кричащая комната. Яркие обои, какие-то поп-звезды на стенах, плакаты, фотообои, - наверное, все, что можно было, то и оказалось аккуратно приклеенным маленькими кусочками скотча - чтобы не повредить обои, когда надоест. Точнее, когда появится что-то новое. А ведь комната могла бы быть уютной. Если бы не эта огромная кровать. Не пестрые шторы. Не мебель, перегружающая пространство, не подходящая друг к другу:
- Уезжаю, - все-таки сильно устал. Хоть здесь надо было что-то врать:
- Куда тебя несет, Господи?! - ну, до Господа мне еще далеко, а вот улыбку все же лучше сдержать. Не поймет. И так сидит, сверлит глазами, комкает одеяло. Красивая:
- В Канаду. Или в Исландию. Не решил еще, - это правда. Я еще не определил, где Горы Края Мира, ясно, что в одной из этих двух стран. Осталось понять - в какой и ехать. Вещи уже давно собраны.
- Боже! Туда, в сон?! На самом деле в сон?! Не сходи с ума! Это же сон! Сон! - повторяет Света, как будто от повторения что-то изменится. Или от повышения тона.
- При чем здесь сон? - устало спрашиваю я. Похоже, Света приближается к истерике. Забыла, что все лицо в косметике? А ведь даже когда брат попал в больницу, она не плакала - тушь потечет, дорогая, да и сколько красить надо. - Там, в Канаде, вроде, иммигрантов приветствуют.
- Так я тебе и поверила! - ну, не получилось соврать. Да не очень-то и хотелось. Чтобы такое сказать для убедительности?
- Не хочешь - не верь.
- Какой же ты дурак! - а теперь она все же начинает плакать. Бедная тушь! Черными ручейками сбегает по щекам. В этом я виноват - и она это запомнит, и вспомнит при случае:
- Хуже: - плачет она в плечо. Бедная девушка. И почему ты решила, что влюблена в меня?
Май, наверное.
Весна.
:Ворон спускается на плечо.
Пора.
Вот она, каменистая пустыня, полузасыпанная снегом.
Горы.
Горы границы мира.
Развожу костерок.
Сажусь, скрестив ноги.
Бережно укладываю меч.
Закутываюсь в плащ.
Жду.
Старые потертые ножны. Потемневшая кожа. Слишком гладкая кость навершия.
Рука в белой перчатке нежно гладит оружие, рукоять, так удобно ложащуюся в ладонь. Полоса стали чуть показывается между гардой и ножнами.
Скоро все закончится.
Скоро все закончится.
Ножны лежат на скрещенных в позе лотоса ногах. На старых кожаных штанах, на разношенных сапогах. Плащ согревает - вокруг засыпанная снегом каменистая пустыня. За спиной возвышаются холмы, где-то далеко переходящие в горы. Горы края света. Впереди - снег и камни, редкие птицы в сером небе. Почти на горизонте - две серые тени. Волки.
Рядом лежит тощий мешок с остатками припасов - закаменевший хлеб, немного мяса, вода. За краем мира еда не нужна.