Аннотация: Опубликован в сборнике "Аэлита/005", Екатеринбург: Уральский следопыт, 2009 г.
Первая глава.
28 декабря, понедельник.
Проснулся я на полу. Вокруг по потертому ковру живописно раскинулись желтые таблетки, полупустая баночка закатилась под стол, запуталась в проводах от компьютера.
Я медленно сел, ожидая стона в мышцах, тупой боли в голове, дикого желания спать. Воровато осмотрел комнату в сумеречном свете, пропущенном шторами. Справа столик с компьютером, прямо - кровать со взбитым одеялом, за спиной шкаф, налево - длинная светлая этажерка, заставленная классикой, методиками, кипами журналов и ученических тетрадей. Сейчас две стопки тетрадей подбитыми ласточками разлетелись по комнате, большинство рухнули прямо возле этажерки.
Неудобно как-то перед детьми получается.
Постанывая, поднялся на четвереньки, подобрался к этажерке, собрал тетради, сжав зубы поднялся на колени и водрузил обе стопки на их законные места рядом с другими классами, рядом с лекарствами. Сел, скрестив ноги, прислонился к этажерке спиной.
Давно уже приступов не было. Опять ничего не помню, и еще что-то не так. Покряхтывая, опять на четвереньках вернулся к столу, убрать таблетки. И тут понял - что не так.
Ничего не болело.
Я замер. Очень осторожно распрямился, встал. Наклонился вниз, в стороны, помахал руками, покрутил головой. Мышцы играли. Интересное кино. Я сел на кровать, уставился на мертвый монитор. Голова не болела, не была ни тяжелой, ни "чужой", как обычно с утра после приступа. Может, он мне приснился, и с дуру полез за таблетками? Или...
С другой стороны - какая разница?
Гладкие желтые таблетки приятно перекатывались в ладонях, хотелось подольше не возвращать их в белую баночку с невзрачной этикеткой. Но - понедельник, выходные в очередной раз закончились, и хотя уже начались каникулы, все равно надо идти в школу. Вряд ли, конечно, придет хоть кто-нибудь на факультатив двадцать восьмого-то декабря. Это ж каким фанатом фантастики надо быть. Ну да вдруг найдется кто. К тому же хорошо бы засветиться пред светлыми очами Тамары Егоровны, незачем зарабатывать лишние проблемы на Новый Год.
Вздохнув, встал с кровати, автоматически застелил, набросил покрывало. Подошел к полке, перебрал на удивление послушными пальцами диски, сложенные стопками возле "Бум-Бокса", выбрал "Агату Кристи", "Позорная звезда" девяностого пятого года - поактивнее, поагрессивнее, увеличил громкость и пошлепал в ванну, бросив домашние джинсы и майку на батарею - согреваться.
Привычным движением ноги задвинул поглубже в угол груду одежды "на стирку", не менее привычно груда вернулась на место. Сначала - душ. Горячей воды не было. Была - теплая, комнатной температуры, не горячо, не холодно. Ладно. Главное - не холодно. Старая плитка покрылась паром, зашуршали брызги по полиэтиленовой занавеске. Почистить бы почерневшую внизу занавеску, да все времени не хватает... Отфыркиваясь и поеживаясь, быстро помыл голову.
Зеркало, конечно же, запотело. Заклеивая его когда-то наклейками от жвачек, я оставил амбразуру, в которой сейчас отразилась моя бодрая заросшая за выходные физиономия. Мне никогда не нравилось бритье до начала и во время процедуры, зато после - приятно осознавать себя цивилизованным человеком, чувствовать гладкость кожи и знать, что Люба не будет ворчать. К тому же лезвие затупилось достаточно, чтобы не резать в ответ на неловкое движение, но оставалось достаточно острым, чтобы не скрести кожу до бесконечности. Жаль, что это на несколько раз.
Обычно я чистил зубы уже приплясывая от холода, но сегодня, похоже, был особенный день. День, не омраченный утром - это замечательно. Одежда не обжигала холодом, правда, не успела нагреться. Наверное, опять батареи чуть теплые. Крутился диск, случайный выбор песен.
До свидания, малыш.
Я упал, а ты летишь.
Ну и ладно улетай
В рай.
Ничего-ничего,
Мы увидимся еще.
Я и сам, я и сам,
Назло врагам,
Буду там.
Из угла кухни сиротливо глянули два полных мусорных мешка, из раковины - гора немытой посуды. С усыпанного крошками стола лениво разбежались толстые тараканы. Я улыбнулся. Не удалось-таки Любке вывести живность из квартиры. Не то, чтобы я любил шестиногих рыжих, просто порой любопытно наблюдать за ними. И ухаживать не надо - сами пропитание находят.
В кастрюле осталось еще довольно много каши, я отсыпал часть на сковородку, разбил туда же яйцо из стратегических запасов, перемешал. Поставил чайник на огонь рядом, безуспешно поискал чистую тарелку, нашел чистую вилку и решил не выпендриваться, можно и со сковороды позавтракать. В хлебнице нашлось немного хлеба, вполне съедобного, и я со спокойной душой выглянул на улицу.
Серое утро, затянутое тучами небо. Далеко внизу, на шесть этажей, белели занесенные снегом недостроенное кирпичное здание, мусор, блоки, все это чинно огораживалось забором с забавным навесом неопределенного назначения - от дождя все равно не защищал, разве что мог изменить траекторию залетного кирпича. За стройкой грязно зеленел куб двухэтажного торгового центра, за ним возвышалась общипанная елка украшенная двумя гирляндами крест-накрест, словно матрос патронташами, уныло повисли несколько ленточек. Дальше - по Крупской проезжали машины и редкие троллейбусы, на той стороне - "Старом Восьмом Кирпичном" застыли ровным строем три одинаковых общежития, левее золотился буддийский храм... Ветер поднимал небольшие снежные вихри на детской площадке вокруг елки, где одинокая мать пыталась развеселить свое чадо. Чадо в шубке выглядело шариком на ножках, и самостоятельно подниматься просто не могло.
Наша красота, подлая судьба
Нас еще погубит навсегда.
Это не беда, не твоя вина,
Ты веди нас за собой, Позорная звезда!
Каша уже разогрелась, правда, что-то в ней сегодня не заладилось. Вкус не чувствовался. Наверное, слишком долго простояла, сварил-то я ее в четверг. Чай с остатками батона, показался таким же пресным, как каша. Видно, батон тоже чересчур состарился.
На работу полагалось ходить в "других" джинсах, водолазке и "приличном" свитере вместо "удобного". Ладно хоть на каникулах разрешалось носить кроссовки вместо туфель или ботинок. Надел пуховик, глянул на себя в зеркало перед выходом, прикидывая, чтобы такое я мог забыть. Вроде бы ничего.
На улице было тепло, даже ветер не холодил лицо. Да и шел я через рощицу, сто метров каких. По опушке школу огораживал заговоренный забор, как будто зомби не могли спокойно пройти через калитку. На небольшой площадке перед входом ветер гонял снежную пыль. Над крыльцом трепыхалась старая красная тряпка с наивным "Добро пожаловать!", все трехэтажное здание выглядело мертвым.
Только выглядело.
- Доброе утро, Виталий Федорович, - поздоровалась вахтерша, Людмила Аркадьевна, пожилая сухонькая женщина, выскакивая навстречу.
- Доброе утро, - ответил я, останавливаясь. Похоже, Людмила Аркадьевна имела честь что-то сказать.
- А вы слышали, Николай Николаевич ползарплаты любовнице отдает? - заторопилась вахтерша.
- Так ему ж... - похоже, Николай Николаевич чем-то обидел Людмилу Аркадьевну. Не поздоровался, что ли.
- Во-во, такой молоденький - и такой срам! - с жаром выпалила Людмила Аркадьевна.
- Однако...
- А дома-то! Дома-то - сынку три года нет, а папка уже на сторону бегает, во не повезло мальчонке! Куда жонка только смотрит?! А родители?! Да еще ж пропивает сколько!.. И откуда деньги берет?!
- Может, подрабатывает... - предположил я, прекрасно понимая, что вопрос риторический. Но правила безопасности при общении с Людмилой Аркадьевной предписывали живо реагировать на любые вопросы.
- Щазз! Это он пусть жене заливает, что подрабатывает! Взятки он от учеников берет, вот что!
- Какие взятки?! - не поверил я.
- А такие! Не поднесешь - будет давить и давить, пока не раскошелишься, уж я-то знаю!
- Дааа... - я показал, что разделяю ее негодование и восхищаюсь ее осведомленностью.
- Вот я и говорю! А казался ведь таким интеллигентным человеком! Ну, что это я вас заболтала совсем, - спохватилась вахтерша, довольная, что ее выслушали. - Вас же, наверное, дети ждут.
- Да что вы, Людмида Аркадьевна!
- Ладно-ладно, идите уж, - пожилая сухонькая женщина вернулась на пост, под часы. Обернулась. - И выглядите не очень. Вы себя как чувствуете?
- Спасибо. Вроде, нормально.
- Ну и слава Богу, - вздохнула Людмила Аркадьевна. - А то, говорят, грипп опять идет.
Гулким эхом отдавались шаги в пустой школе. Кто-то додумался изобразить на стене возле учительской представителей культуры. Мысль была неплохая, но доверили их рисовать художнику, на деятелей этих жутко обиженному. И художник отомстил им всем, страшно. Пришлось пририсовывать подписи, чтоб было ясно, кто из уродов есть "ху".
В учительской на старом диване чинно сидели учительницы, три штуки в ряд. Пока я вешал пуховик в шкаф, учительница русского языка, Елена Ивановна, спросила, как прошли выходные.
- Нормально.
- Что-то ты плохо выглядишь. Отмечал, небось, три дня праздников?
- Нет, - искренне ответил я. Ничего я не отмечал, а вот на лице ночной приступ, видимо, все-таки сказался.
- А ты посмотрел мне раскройки? - заговорила учительница химии.
- Еще нет, Татьяна Николаевна, я и в интернет-то не вылезал сам.
- Ну да, конечно...
- И мне, наверное, не распечатал, - настороженно сказала учительница биологии.
- Извините.
- Ну конечно, праздники. До нас ли вам, молодым!
- Татьяна Михайловна! Завтра принесу.
- Последний раз поверю. А то, если трудно, так я могу и в других местах поискать. В конце концов распечатка сейчас не так дорого стоит, пустяки, какая там у меня зарпалата...
- А знаете, Диму нашего, в вытрезвитель забрали, - вмешалась Елена Ивановна.
- Это Дмитрия Ивановича? - насторожилась Татьяна Николаевна.
- Его, его. Двадцать пятого - рождество, видать, католическое отмечал и доотмечался. Уже и бумага пришла, будем обсуждать его возмутительное поведение.
- Будем, - согласился я.
- А Оленька-то наша, никак новенького подцепила, - добавила Татьяна Михайловна. - Гуляли под ручку вчера, и так друг на дружку смотрели, ну просто голубки. И на работу не пришла.
- Да и не придет, что ей тут делать! - поддакнула Татьяна Николаевна. - Я б с таким-то молодцем все каникулы носа сюда не казала!
- Надо будет поздравить, - улыбнулся я, мучительно выискивая в памяти свежие сплетни. Вспомнил. - А Валя, правда, со своим не живет?
- Как? - ахнула Елена Ивановна. - И давно?
- Да недели две, вроде. Говорят, напился он...
- Опять?! - подалась вперед Михайловна.
- Ну да, день рождения у него был, что ли...
- А, подождите, подождите... Да, точно, стрелец он, а число-то какое, известное такое... - напряглась Елена Ивановна.
Двое старшеклассников ждали под дверью. Принесла же их не легкая. Но - правила педогогики! - пришлось более-менее приветливо улыбнуться.
- С наступающим! - поздравил молодых фантастов. Потом, как будто в шутку, добавил. - И чего вам дома не сидится...
Петька переглянулся с Андреем, Эндрю, широко улыбнулся.
- Так ведь вы сами учили, что надо писать даже по праздникам и выходным.
- Учил, - в самом деле говорил что-то похожее. Но уж никак не думал, что кто-то меня слушает. Неужели эти всерьез решили писать?! - Новое что есть?
- Есть, Виталий Федорович, - резко кивнул Эндрю, долговязый очкарик. Болеет вечно, с девочками мало общается. Что Это может написать? Ни разу еще не слышал его. Ну раз что-то есть, придется торчать здесь, с ними, слушать бред начинающих авторов, покровительственно улыбаться а потом анализировать, что в рассказе плохо, или, если накатит подходящее настроение, советовать отправить в какой-нибудь журнал. "Если", "Вавилон" - где рассказы точно не возьмут. Про "Порог" упоминать нельзя. Еще примет.
В классе пустынно. Рядами надгробий стоят на партах перевернутые стулья, смотрят со стен давно умершие классики, надоевшие еще в школе, в институте я их люто возненавидел и теперь старательно передавал свою ненависть школьникам. Пушкин, Лермонтов - дуэлянты, нарвавшиеся, наконец на пули. Гоголь, Достоевский - сумасшедшие. Ни одного нормального человека...
Ветхий стул, который когда-нибудь все же развалится под учителем. Надеюсь, этим учителем буду не я. Сегодня еще, похоже, выдержит. Жестом пригласил садиться будущих Стругацких. Петька получше, у него, может, что и выйдет - он хоть немного жизнь знает. Правда, рассказики слабые, над стилем еще работать и работать, да и над сюжетами...
"Фантасты" уже привыкли, что я часто молчу - наивные, верили, что собираюсь с мыслями, настраиваюсь слушать. Не мешали.
- Ну-с, Эндрю? Или, может быть, Петька начнет?
- У меня еще не закончено, Виталий Федорович, да и вычитать бы неплохо.
- И когда же мы дождемся наконец Ваш шедевр?
- К шестому.
- Нет, чувак, так не пойдет. Через неделю. Будет готово?
Петька поколебался, прикидывая, искоса глянул на Эндрю. Решился.
- Будет.
- Другое дело. Писательство - это работа, запомните раз и навсегда. Не будете работать - не будете писателями. Не думайте, что написать действительно что-то стоящее проще, чем грядку вскопать. Это потяжелее, чем целый огород перекопать...
Эндрю поморщился. Не понравилось ему сравнение, сынку маменькину. За всю жизнь, небось, лопаты в руках не держал. Руки вон какие, пальчики тонкие, белые. Ладно.
- Ну что же... Перейдем к делу, - я достал из джинс блокнот, ручку, приготовился делать пометки. - Петька, ты уже слышал?
- Нет, Виталий Федорович, - ответил Эндрю. - Я еще никому не читал.
- Благодарю за честь, - криво усмехнулся я. - Начинай. И, пожалуйста, без всех этих жестов на публику, откашляться, еще что.
- Хорошо.
Рассказик был небольшой. Но хороший. Эндрю читал с распечатки, сначала чуть дрожащим голосом, чуть подрагивали руки, державшие листки довольно высоко над партой - видно, очки были слабоваты.
Отрывок из жизни какого-то фэнтезийного героя. Живой быт. Живые герои. Не только главный - все прописаны так, что видишь их и чувствуешь. Ничего глобального. Но - очень хорошо. Я даже про блокнот забыл. У меня самого так получилось только однажды - на пятом курсе, в рассказе, где герои двигались и жили, а не были условными схемами. Даже в том романе, что я писал сейчас, живых героев раз-два и все. Писал уже третий год, начал еще во время госов, никак продолжение не идет. То времени нет, то желания, то Люба придет... А у этого молокососа получилось в одиннадцатом классе!
- Как вам, Виталий Федорович? - тихо спросил Эндрю, преданно глядя прямо в глаза. Дурак. Знал бы он, как я ему завидовал. Мне стало его почти жаль. Почти. Я зевнул.
- Скучно. Что-то есть, но... Герои-схемы, ни одного живого, выпуклого. Описания прихрамывают. Сюжет не затягивает. Хотя, если хочешь, могу посмотреть, может, переделать чего можно, улучшить хоть немного.
- Наверное, не надо, - Эндрю поник, потух блеск в глазах. Похоже, он считал свой рассказ гениальным. По совести он был не так уж и не прав. По совести.
- Что-нибудь еще есть? - скучающим голосом спросил я.
- Ну... это отрывок из повести.
- И большая повесть?
- Ну... Тысяч тридцать...
- Знаков? - уточнил я.
- Слов.
- Принеси почитать, если хочешь. Может, в повести оно получше смотреться будет. В любом случае, чтобы научиться писать - надо много читать и много писать. Так что ты на верном пути, Эндрю, и не расстраивайся, что ты в самом начале и пока ничего не получилось. Все с чего-нибудь начинают. Дерзай. И, как напишешь еще что-нибудь, приходи, наверное, лучше будет.
- Спасибо.
- Не за что. Так рассказ оставишь или повесть принесешь?
- Наверное, не стоит.
- Сам хочешь работать? Тоже правильно. Если что - подходи.
- Спасибо. До свидания.
- До свидания, Эндрю. И - подумай.
Эндрю неловко собрал листки в папку, бросил ее в рюкзак и быстро ушел.
Петька не уходил. Смотрел в парту.
- Ну? - я догадывался, что он хочет мне сказать. Не ошибся.
- Виталий Федорович, ведь рассказ хороший. Олежек гораздо хуже читал, а вы его хвалили.
- Ты думаешь, у Олежека хуже?
- Да. Зачем вы его так?
- Кого? Олежека?
- Эндрю. У него астма.
- А у меня сердце. Дальше что? Слушай, Петька, чего ты от меня хочешь? Чтобы я догнал его, сказал, все ок, чувак, я был не прав, ты - гений, хоть сейчас шли рассказ Стругацкому, он с руками оторвет? Или чего?
- Думаю просто.
- Думать полезно.
- Да. Наверное. До свидания, - поднялся Петька.
- Через неделю приходи, чтоб рассказ готов был. Не забыл?
- Это вряд ли, - от двери бросил Петька.
- Что значит "вряд ли"?!
- До свидания, Виталий Федорович.
- А ну вернись! - я вскочил. - Ты чего тут передо мной своих коников кидаешь?! Дома маме кидай!
- А вы не кричите, - "фантаст" остановился, обернулся.
- Ишь смелый какой... - нравился мне Петька. Если бы он такой рассказ написал - наверное, даже обидно б не было. Чем-то он меня напоминал. Правда, не был я таким наглым. Не был, но хотел быть. - Не напрягайся. Притягивай Эндрю, потолкуем, обмозгуем, может, и из него человека можно сделать.
- Ну да.
- День у меня сегодня плохой. Магнитные бури. Злой я и раздражительный.
- Заметно. И выглядите плохо.
- Ладно. Будем думать, что делать. Добро?
- Ладно, - сдался Петька. Поверил, что я честный и благородный, только устаю иногда. - А еще кто придет?
- Мне-то откуда знать? - я пожал плечами. - Захотят - придут, дело добровольное. Олежек не собирался, не знаешь?
- Он в деревню уехал, на все каникулы.
- В Болдино? Так осенью надо было.
- Да нет, к бабке.
- Жаль.
- Ну, он и там может писать. Ну, с наступающим вас, Виталий Федорович!
- С наступающим.
Мир восстановился. Не хватало, чтоб пожаловались, что их на факультативе унижают. Я с таким трудом его выпросил, можно сказать, зубами выгрыз этих лишних десять у. е. к зарпалате. Из-за какого-то сопляка теперь лишиться? Ну уж дудки!
Постоял, полусидя на столе. Вот мальчишка. Хорошо ему. Ни забот, ни хлопот - сиди да сочиняй. А как мне? К урокам готовься, тетради проверяй, поручения как молодой учитель - третий год всего! - выполняй. И пристают все, и отказать нельзя - заклюют. Прикажут "по собственному желанию", и езжай в глубинку поднимать целину да образованность спившихся колхозников. Где уж тут писать?! Если время и останется, так настроения никакого нет, испоганили сволочи малолетние. Душу им отдаю, клоуном перед классом скачу - а всем по барабану. Никакой отдачи. Только приходят такие миленькие очкарики и читают рассказы, от которых зависть душит. Хватит! Уйду домой, буду свое писать. Как раз каникулы, две недели можно книгой позаниматься!
Я громко хлопнул дверью, зло закрыл на два оборота...
- А что это вы тут шумите, Виталий Федорович, а?
Тамара Егоровна, собственной персоной. Сорокапятилетней незамужней настырной персоной, мать ее.
- Сквозняк, Тамара Егоровна, - быстро придумал я. - С наступающим.
- А мы разве уже не увидимся до праздничка?
- А хорошему человеку можно и несколько раз пожелать, не жалко.
- Спасибо. У вас факультатив был?
- Да, ребята приходили.
- Молодцы. И много их было?
- Да почти все, кто ходит, - ходит-то всего десяток.
- Надо же. Замечательные дети. А что ж вы так недолго занимались? Плохо себя чувствуете?
- Да нет, нормально. Просто праздник на носу, пусть родителям помогут. Обсудили новинки, решили, кто что прочитает, чтобы всем рассказать...
- Ох уж эти ваши новомодные методики, Виталий Федорович. Проверить бы вас, чему молодежь учите.
- Проверьте, пожалуйста. Всегда рады будем видеть.
- Учту. Всего хорошего, Виталий Федорович.
Испортила мне завуч настроение. В учительской осталась только Елена Ивановна. Уже одетая.
- О, Виталик! - обрадовалась она. - А я вот собиралась к тебе идти, помощи просить. Проведи за меня факультатив, а?
- Но...
- Да там, может, и не придет никто. Посидишь в кабинете часиков до двенадцати и иди домой.
- А говорить-то что, если придет кто-нибудь?
- А что захочешь, - улыбнулась Елена Ивановна. - Рождественскую тематику возьми. Или придумай что-нибудь.
- А по плану?
- А я план забыла дома, представляешь? - вымученно улыбнулась Елена Ивановна. - Да не волнуйся. Ну, ты же поможешь, да? А то мне надо домой бежать, а ты ж молодой, семьи нет, детей нет, что тебе дома делать? Договорились? Вот и славно! И, кстати, не забудь распечатать Татьяне Николаевне, что она просила.
- Конечно, конечно...
Мне оставалось только обречено кивнуть, забрать ключ и криво улыбнуться убегающей учительнице. А потом плестись в кабинет. Второй кабинет русской литературы и языка.
В классе было пусто, такими же унылыми рядами стояли стулья на партах, только здесь еще одинокая муха монотонно жужжала и билась в окно. Перед Новым Годом, надо же.
Я уселся на стул, забросил голень на колено, откинулся на спинку и попытался вернуться к роману. Своему. Не получилось. Отвлекала муха, отвлекал "заказ" Татьяны Николаевны, злость на Елену Ивановну. Я бы мог уже сидеть дома за компьютером, перечитывать написанное, проникаться духом. А там, глядишь, и дальше дело бы пошло. А так... Я встал со скрипнувшего стула, подошел к окну. Небольшое заснеженное поле, нагромождение серых десятиэтажек. Редкие прохожие, быстро шагающие через поле. Ветер поднимал и гнал вихри снежной пыли.
Я стоял и барабанил пальцами по замерзшему стеклу, сквозь заклеенные щели поддувал слабый холодок. И было мне грустно и больно. Четыре дня до Нового Года, а роман опять не закончен. Да что там не закончен. Он за весь год продвинулся страниц на пять. А было время, когда пять страниц в день писал, и мало было. И в журналах печатали...
И напечатают еще! И книгу издадут! Я прижался лбом к стеклу. Надо только выделить, наконец, время. Наплевать на школу - работать для галочки, накопились же план-конспекты за три года, друзьям позвонить - однокашникам, авось помогут. Отказаться от всех этих дурацких "просьб". И - писать, писать, творить! Хотя...
Положение у меня не то. Настучат Галине Ивановне, а у директрисы зуб на меня, вроде как какого-то ее протеже обломал, когда сюда устроился. Рычаги у матушки оказались действеннее, чем у директора, блат выше. Да и батя что-то кому-то помогал делать, детали какие-то, что ли. Или магнитофоны за "спасибо" оформлял. Не знаю точно...
Где там эти детишечки? Еще полчаса подождать и можно валить. Куда? Там и определюсь. Главное - отсюда.
Прошелся по классу. Обшарпанные парты, все в автографах, в надписях. Странно, что в этом году не скребут детки лак с парт, не покрывают новыми слоями... Может, родители, достающие этот самый лак, уже дождались выпуска своих чад? Теперь таскают "помощь" в институты. Обязательные шкафы с книгами в конце класса. Книги - времен послевоенных. Как раз, как Колчака с Деникиным прогнали, их и напечатали. "Как закалялась сталь", "Руины стреляют в упор", Пушкин, Пушкин, Пушкин... Даже почитать нечего. На шкафах - лопухи растений. Сколько раз мне повторяли их название - все равно чистые лопухи с виду.
Поход назад, к доске, на которой уже невозможно что-то разглядеть. Слишком много поколений учителей и учеников царапали ее мелом и скребли тряпками. Телевизор над доской - экзаменационный класс, как-никак. Черно-белый монстр, чудом живой до сих пор. Включают пару раз в год - узнать, какой диктант писать выпускникам.
Муха все жужжала. Не заметила, как я подошел. Вот дура. И охотится не интересно. Шмякнуть один раз, и останутся крылышки да лапки.
Никто так и не пришел.
В полпервого я запер класс, зашел в учительскую за пуховиком. К счастью, никого не было. Ключ я забрал с собой - этакая маленькая месть Елене Ивановне. И, если что, - невинное лицо и отговорка: "Ой, и правда я забрал... А я был уверен, что оставил на месте". А еще лучше - опоздать завтра немного на работу.
На улице - те же серые тучи, мелкий редкий снежок. Пара лыжников-школьников проскользнули возле рощицы направо. К роднику, наверное, поехали. А неплохая идея... Километра два до него, давно не был. Может, там уже и церковь достроили. Да и вообще...
Было тепло, даже в расстегнутой куртке. Шел я по утоптанной тропке среди целины снега, подставлял лицо ветру и редким снежинкам, жизни радовался. Слева в рощице началось и закончилось кладбище, огороженное бетонной стеной с колючей проволокой поверх, с вышками на углах. Вместе с кладбищем закончился город. Через поле и налево началась очередная рощица.
Никого. На дачах направо - ни дымка, ни машин.
Тишина.
Белизна.
Снег повалил хлопьями. Большими. Ветер покорно затих, и хлопья мягко падали на землю, на меня, закрывали дачи...
На длинном и пологом склоне перед родником резвилась детвора. Ранние пташки, человек двадцать. Кто мчался с протяжным воплем вниз, кто уже вез саночки наверх, чтобы соскользнуть с самой вершины еще раз...
Река возле родника замерзла. Ровной площадкой убегала в обе стороны, скрываясь в снегопаде. Вдалеке налево чуть заметно чернел мост объездной дороги. На стоянке машин не было, да и кто потащится за водой в такую даль в понедельник утром накануне Нового Года?
Возле родника тоже пусто. Под крышей, пристроенной к часовенке, лет пять назад на столбик-ножку насадили металлический блин, по форме - настоящую "летающую тарелку", с рядом отврестий-иллюминатаров, из которых тонкими струями бежала вода. В центр же "тарелки" воткнули небольшой серебристый шестиконечный крест.
За часовенкой, на небольшом пригорочке, возвышалась уже почти законченная церковь. Напротив, на вершине круто поднимающегося холма, скромно прилепился буддийский храм.
Постояв у "тарелки", я зашел в часовенку. Ряды свечей отражались в золотом убранстве икон. В углу дремала над свечками и Библиями на продажу бабушка - божий одуванчик. Второй божий одуванчик неторопливо прохаживалась, прикидывая, какие свечи гасить, а каким разрешить гореть дальше. Бабушка посмотрела, кто пришел, вздрогнула, охнула и быстро-быстро шмыгнула за иконостас. Проснулась продавщица, что-то зашептала, начала креститься, злобно поглядывая на меня из-под платка.
Похоже, я забыл перекреститься. Или снег с шапки счистить.
А потом из двери в иконостасе выскочил священник, молодой, с бородкой. Здоровенным распятиям в правой руке трижды размашисто перекрестил меня.
- Изыди! - завопил высоким голосом священник. - Прочь из святого места!
Я уставился на него. Он начал надвигаться на меня, перехватывая распятие как дубинку.
- Прочь!
- Изыди! - заверещали обе бабушки.
Я попятился, выскочил на улицу. С похмелья они, что ли?!
Священник вышел следом, остановился на пороге и завыл пароходной сиреной:
Я огляделся, испуганно разыскивая обещанного живого трупа. Никого не было.
А священник упорно призывал православных на помощь, и требовал вызова Отряда по Борьбе с Зомби. Возле церкви на пригорок высыпали рабочие с лопатами, священник простер указующее распятие в мою сторону. Стало ясно, кого батюшка обозвал зомби. Рванул я с места на несколько секунд раньше, чем рабочие разглядели меня сквозь снегопад.
Бежал я по оврагу, вдоль мелкой речушки, и материл священника и рабочих, которые сначала изрубят "труп", потом сожгут, а уж после начнут разбираться, живой он был или все-таки уже мертвый. Я б и сам на их месте сделал именно так, не дожидаясь подхода ОБэЗников.
Я знал местные овраги вдоль и поперек лучше своих пяти пальцев, к тому же снег продолжал валить, мешая рабочим. Это хорошо. Хуже, что у меня в любой момент мог начаться приступ. Пока что в груди не болело, даже одышка не начиналась, и ноги не устали. Обэзников можно не бояться - им минут пятнадцать, а то и все полчаса добираться сюда из города.
Надо следы запутывать.
Я свернул направо, лед на речушке захрустел, кроссовки зачерпнули воды - мелочи. Крики рабочих слышались уже совсем близко. Пробежав по оврагу до первых завалов бурелома, я запрыгнул на поваленное дерево, с него прыгнул на склон и начал быстро карабкаться наверх, оскальзываясь, хватаясь за деревья, упираясь в землю. Перчатки промокли почти сразу. Рабочие добежали до бурелома, помчались было дальше, но какой-то следопыт заметил, что следы закончились. Я как раз добрался до края оврага, но опоздал - некий Соколиный Глаз закричал, где искать врага народа.
Несколько человек полезли следом, остальные рванули к более комфортному подъему дальше - на перехват. Пришлось бежать, с трудом улавливая тропинку, скрывшуюся под снегом, и вслушиваться, и бояться услышать голоса и ругань слишком близко сзади или - еще хуже! - спереди. Какие-то пареньки облюбовали себе пустынное местечко для катания на санках. Увидев меня, шарахнулись в сторону, один покатился вниз, второй быстренько оседлал санки и сиганул следом. Теперь расскажут, Павлики Морозовы, куда дядька-зомби побежал, чтоб им пусто было.
Лесочек закончился небольшим полем. За ним - рощица с кладбищем, скрытая снегопадом, школа, а там уже и дом близко. Только бы успеть. Заметут ведь в чистом поле. А если бежать еще быстрее - сердце не выдержит. Колебался я пару секунд. Авось да выдюжит - до сих пор я даже с дыхания не сбился. А так - если рабочие лопатами не порубят, так ведь на крик охранники с вышек запросто очередь могут дать, да и прохожие подсобят. Я б сам подсобил, если б кричали "Держи зомби!". Еще б и завалить попробовал... Выдохнув, побежал изо всех сил. И бежал, летел, и не задыхался, и вспоминал разговоры о мобилизации всех сил в момент опасности, и просил еще несколько секунд, еще немного, чтобы успеть вломиться под деревья, да бежать мимо кладбища - а там уже дом.
Добежал, прислушался - вроде бы немного оторвался, и рванул дальше, дальше, вдоль стены, вдоль забора школьного. Перед домом перешел на шаг, более-менее спокойно вошел в подъезд, поднялся на свой этаж, быстро открыл дверь, в коридор, потом в квартиру. Выглянул в окно. Потеряли. Повезло. Теперь не найдут.
Сбросил пуховик и кроссовки, стянул мокрые носки, вылез из "удобного" свитера. Бежал я быстро - так что даже промокшие ноги не замерзли. Вот же сволочь священник. Какой ему кошмар спросонья привиделся? Вот ведь скотина. А тут еще завтрак до сих пор комом в животе лежит. Я шагал по комнате, два шага - балкон, два шага - шкаф, назад. Черт! А если бы зомби-бойцы успели подъехать? Конечно, разобрались бы, но... Ничего приятного! Я сел за стол, включил компьютер. Пока он гудел, скрипел и загружался, я опять вскочил. Не мог я писать. Подошел к книгам... Как же. Внутри все бурлило, какое тут чтение... Поставил "Аквариум", "Библиотека Вавилона" девяносто третьего. Пролистал несколько песен. Повалился на кровать, уставившись в потолок.
Козлы! Козлы! - пел Гребенщиков.
Мои слова не слишком добры, но и не слишком злы.
Мне просто жаль, что вы могли бы быть люди...
Козлы!
Я был с ним полностью согласен. Были же когда-то люди как люди, и вдруг... Одни козлы.
Вторая глава.
28 декабря, понедельник.
Я смотрел в потолок и слушал БГ. Подпевал. Альбом начался сначала, "Ангелом всенародного похмелья", когда пришел Кеша. В черном засыпанном снегом пальто, с раздувшимся пакетом, с улыбкой на широком лице.
- Привет! К тебе можно?
- Привет! - расплылся в улыбке и я. - Конечно! А работа?
- А ну ее, - отмахнулся Кеша, отдал мне пакет, сам закрыл за собой дверь, снял пальто. Черные джинсы, белый свитер а ля "Данила Багров" - Закончили мы вчера. Отметим?
- Не вопрос. Только...
- Все с собой, - заверил Кеша, отобрал пакет и отнес его на кухню. - Слушай, у тебя "ДДТ" есть, а?
- А БГ? - засмеялся я, но диск поменял.
На столе уже высились две полтарашки пива, буханка хлеба-кирпича, по баночке паштета и майонеза, короткая змейка сосисок.