Автор выражает признательность космических масштабов другу и товарищу Тимофею Костину за неоценимую помощь в работе над текстом.
На Марсе восход солнца не был похож на процесс восхождения румяного и распаренного светила на трон земного небосвода. Великая звезда казалась плывущей в фиолетово-голубой дымке, смешавшейся с красноватой полосой горизонта. В это время года на планете было холодно, и светлый иней выползал с полярных шапок покрасоваться. Зрелище действительно было красивым.
Когда-то Сергей видел нечто еще более завораживающее. Он только-только освоил машину и, приземлившись на отдаленной полосе шахтерской базы, вдруг понял, что идет снег. Снегопады на Марсе были редким явлением, крохотные снежинки легонько кружились в разреженной атмосфере и испарялись, не достигая земли. Этот почти невидимый, едва уловимый танец был самым необычным, самым изумительным, что Сергей видел в жизни, хотя повидал он всякого. Крохотные звездочки, совершенно незначительные, нежно стремились к рыжеватому грунту, но исчезали, не сумев соединиться с поверхностью планеты. Почему-то он всегда сравнивал эти марсианские снежинки с людьми. Нет, не с нынешними, сумевшими добраться до звездных далей. Снежные звездочки походили на Сергеевых предков, мечтателей, неисправимых романтиков и просто людей с горящим в душе огнем. Как долго они стремились к тому, что кажется нынешнему поколению совсем простым, естественным, не волшебным! Как долго пришлось им сражаться с гидрой человеческой подлости, жадности, лени и жестокости, державшей человечество в своих страшных когтях... Ведь всего сто лет назад человек впервые вышел за пределы Земли. Человек, памятники которому стояли во всех земных городах.
Сейчас снега не было. Да и вряд ли Сергей смог бы его увидеть. Он был слишком занят. Пальцы пощипывало напряжением нейрокомпьютерного управления, когда он отклонился от заданного курса. Тонко чувствовавшая аппаратура тут же зафиксировала необычные действия, отраженные изменением показаний приборов, отмечавших состояние организма пилота.
- Седьмой, первый вызывает, - тут же раздалось в кабине. Сергей не сразу отозвался, вглядываясь в показания полупрозрачной панели, позволявшей наблюдать панораму марсианской поверхности на широком мониторе.
- Седьмой на связи, - сказал он.
- Ты даже и не думай, - заворчал привычный голос начальника, сменивший стандартно-приятный голос девушки-диспетчера. - Быстро вернулся на прежний курс!
- Я же в график укладываюсь, - Сергей звучал бы почти обиженно, если бы не был так сильно расслаблен. Человеку со стороны могло показаться, что "седьмой" пьян или засыпает. Но начальник был слишком опытен, чтобы не знать, каково это - управлять "птичкой" через интерфейс "мозг-компьютер".
- Ты у меня в гроб уложишься, - привычно забубнил "первый". - Хулиган. Киношек опять насмотрелся, Покрышкин?
- От Кожедуба слышу, - Сергей, не удержавшись, фыркнул. Начальник имел свойство ехидно, но совершенно необидно пикироваться со всеми и каждым.
- Когда я был в твоем возрасте, нас еще пороли ремнем по заднице, - мрачно сообщил "первый". - Мракобес и ретроград во мне тонко намекает.
- Две минуты, а? - попросил Сергей, меряя взглядом очередной прихваченный инеем участок, проносившийся внизу полуцветным полотном.
- Одна, - отрезал "первый". - И не вздумай убиться. Укушу.
- Слушаюсь.
Над поверхностью Марса, в тонкой, пока еще непригодной для человеческой жизни атмосфере неслась сквозь пространство крылатая машина. Человеку, интересующемуся историей авиатехники, она напомнила бы американский истребитель F-15, летавший в воздухе Земли в конце двадцатого века, ибо на его основе и была сконструирована когда-то. В годы, когда освоение Марса потребовало новых решений, кто-то очень мудро вспомнил пословицу о хорошо забытом старом. Машина войны, созданная для убийства, была кардинально переработана и превратилась в инструмент мирного труда и спасения жизней. От воинственного предка у проекта сохранилось лишь некоторое внешнее сходство и пара конструктивных решений. Новый самолет, называвшийся так исключительно по привычке, получил ласковое прозвище "Перепелка", в пику спесивой кличке старого истребителя "Eagle" - "Орел". "Перепелки" или "Синельниковы АА-2", почти сразу стали важным средством перемещения по красной планете. Они не были столь могучи размерами, как транспортные авиамодули, летали гораздо быстрее, чем ездила наземная техника, и умели много больше. Сергей отлично знал, насколько полезны и важны могут быть эти птички. Ведь он пилотировал "перепелку" геолого-спасательной службы.
К счастью, сегодняшнее ЧП оказалось нестрашным. Всего пара минут работы манипуляторами, извлечение из ущелья двух "техничек". Ох уж эти шахтеры с их дробящей скалы техникой! Вечно не рассчитают и сотворят что-нибудь этакое. Вот и на этот раз вышли на заглубленную полость грунта. Да так вышли, что в получившуюся дыру люди попадали. Глупо, конечно, но никто не без греха. Это еще не беда. Сергею приходилось видеть штуки и страшнее. Всякое бывало, и аварии, и несчастные случаи. Однажды пришлось нести прямо в манипуляторах "птички" колесный ровер с командой ученых, погибших в результате разгерметизации. Вот это было грустно.
Но о грустном думать не хотелось совершенно, и Сергей занялся, наконец, тем, ради чего выпрашивал у начальника жалкую минуту времени. Он увеличил тягу двигателей своей машины и почувствовал, как растет скорость. Пальцы снова ощутимо куснуло напряжением. Почему-то захотелось по-простому взяться за рычаг вместо пассов руками над фальшивыми панелями. Но он сдержал себя, ибо помнил, насколько трудно сразу приспособиться к ручному контролю. А задуманное требовало сосредоточенности и уверенности.
Летевший над неровной равниной летательный аппарат вдруг начал стремительно заваливаться набок. Всего за какие-то секунды "перепелка" Сергея повернулась вокруг своей оси так, что уже смотрела блистером кабины прямиком в поверхность планеты. Но пилот, продолжавший двигать машину, не останавливался. Несясь вперед, марсолет завершил маневр, возвращаясь в исходное положение. Обычная авиационная "бочка" уму, склонному рождать забавные образы, показалась бы похожей на вращение свиной туши не вертеле. Потомок истребителя снова совершил полный оборот, ни на градус не отклонившись от прямого маршрута. Сергей внимательно проверил показания приборов и продолжил игры. "Перепелка" снова накренилась, и на этот раз замерла, когда ее крылья оказались повернутыми перпендикулярно к поверхности планеты. И тогда пилот начал отклонение - взял ручку на себя, как сказали бы раньше. Марсолет повернул вправо, и вместо прямой линии крылатая машина принялась описывать широкую дугу. Сергей ненадолго прекратил кручение "АА-2" и позволил "птичке" вытянуть дугу вперед. Но время бежало неумолимо быстро, поэтому он торопился. Машина развернулась из неприличного положения в нормальное и тут же начала набирать высоту. Задрав нос "перепелки", пилот выжидал. Забравшись достаточно высоко, он на секунду задумался - все-таки не Земля, чтобы играться вот так, да и марсолет - штука непривычная. Однако отступать уже было некуда. И Сергей рванул нос еще выше, заставив машину подниматься вертикально вверх. На долю секунды.
Когда-то, совсем мальчишкой, он увидел эту фигуру пилотажа очень далеко отсюда, на полигоне рядом с родным городом, сидя на плечах у отца. В тот день Сергею и в голову не пришло бы, что через полтора десятка лет он сам совершит нечто подобное. Да еще и на другой планете. Когда "перепелка" начала заваливаться назад, в животе мигом завязался тугой комок, прямо как во время памятного выступления. Интересно, у того летчика тоже поджилки затряслись? Машина словно падала, распластав стальные руки-крылья. Сергей почувствовал, как руки в защитных перчатках бессовестно потеют. Он упорно продолжал удерживать управление не прекращая вращение, но вместе с тем ослабляя тягу. И "перепелка" повиновалась, совершив сальто в воздухе. И еще одно. И еще.
Поверхность красной планеты неумолимо приближалась, и закончивший кувыркаться самолет обещал ввинтиться в грунт буравчиком, уже целясь носом в ближайший холм. Сергей чуть нервознее, чем следовало бы, начал выравнивать машину. "Перепелка" избежала столкновения и пошла вверх в самый последний момент. Сердце билось предательски часто, что не могли не заметить на базе, куда шла телеметрия с его "птички". Начальник точно его покусает. Забота о здоровье работников была одной из главных задач службы.
Судя по часам на голографической панели, выделенное на игрища время кончилось. Успел. Сергей улыбнулся, буквально чувствуя, насколько бледна сейчас, после пережитого, его мимика, и начал ложиться на курс возвращения.
Расположенный на марсианской равнине Эллада город Титов не так уж и давно стал, собственно, городом. Крупная база освоителей Марса, построенная в одном из наиболее пригодных мест, стала домом сначала сотен, потом тысяч, а позже и вовсе десятков тысяч рабочих, ученых, космонавтов, их семей. В первые годы освоения Марса, когда еще использовалось устаревшее слово "колонизация", советское правительство вынуждено было запретить массовые перелеты на красную планету. Простым людям профессий, не связанных с опасностями и трудностями первопроходства, не следовало рисковать в долгом путешествии и не самой безопасной жизни. Но после того, как первая стадия терраформирования была завершена, и над всеми крупными базами землян появились климатические купола, обстановка изменилась. Жизнь стала проще, безопаснее, и титаническая работа первых лет завершилась успехом. Разросшееся население марсианских поселений обросло обширной инфраструктурой, сами базы развивались. Поэтому-то сначала была реструктурирована вся система технического и обслуживающего персонала, что позволило проекту "одомашнивания" стремительно воплотиться в жизнь. И только тогда, когда базы превратились в уютные и хорошо защищенные города, углубленные в грунт и накрытые куполами, к первым поселенцам на Марсе сумели добраться семьи. Не все, к сожалению - были и те, кого отбраковали по здоровью. Увы, не всякий человек пока мог позволить себе двухмесячное путешествие к иному миру. Однако таковых было немного, и тосковавшие по ним марсианские поселенцы получали льготные отпуска для свидания с невезучей родней.
Сергей не принадлежал к числу первопроходцев и не был одним из родственников, поспешивших к отцам и любимым. Он был выпускником открытой в 2029 году летной школы города Ефремова, что всегда забавляло знакомых. Забавляло это их потому, что сам Сергей носил фамилию Ефремов. "Ефремов в квадрате", - говорили ему товарищи. - "Внутренний Ефремов. Ефремов глубокого проникновения. Везунчик будешь, Сережка". Сам герой лишь отмахивался, не придавая значения каким-то там совпадениям. Однако летчиком он и впрямь выходил отменным, демонстрируя талант к управлению крылатыми машинами. В пилотском кресле молодость, задор, авантюрная жилка и отличный самоконтроль превращали молодого Ефремова в живой снаряд, не просто стремительно несущийся к цели, но способный контролировать собственный полет. Единственным недостатком, стоившим молодому человеку почетной медали, была вызванная все той же авантюрной жилкой склонность к выкрутасам - вроде сегодняшних. Уж очень любил Ефремов в квадрате поколдовать с самолетом, чтобы, как он сам сказал инструктору, "ух как сердце захолодело!"
Но медаль медалью, а назначение Сергею разрешили выбрать самому как входившему в тройку лучших выпускников. И, когда открылись вакансии пилотов марсианских "перепелок", он ухватился за этот вариант всеми руками, ногами и зубами. На родной планете юношу ничто не держало, а повидать звездные дали - не мечта ли любого вменяемого молодого человека?
На новом месте сразу же обнаружилось, что ученье - свет. Хотя на тренажерах курсанты и прошли полный курс пилотирования "АА-2", начальник геолого-спасательной службы Алексей Петрович Гирин не подпустил молодых специалистов к рабочим "птичкам" сразу. Всех обязали пройти краткий дополнительный курс, оказавшийся на удивление полезным. Гирин убил двух зайцев одним ударом - доучиваясь и переучиваясь, молодые летчики успели, как следует, освоиться и к первому настоящему вылету стали в Титове и на базе службы совсем своими.
Безо всяких проблем посадив марсолет в вертикальном режиме, Сергей дождался, пока взлетно-посадочная платформа опустится вниз, в ангар. Только когда в кабину проникло бледноватое освещение потолочных ламп, он убрал руки от панелей ИМК и нащупал кнопку отключения рабочего режима на шлеме. Почему-то он всегда оставался настороже до последнего.
В ангаре уже ждала делегация - и самая что ни на есть торжественная. Белобрысая Маша, одна из неунывающей и задиристой банды техников, приветливо помахала рукой, когда Сергей открыл поднял блистер и начал выбираться наружу. Ловко соскочив на плоскую голову робота-транспортировщика, молодой человек пробежал по ней и спрыгнул на пол. Невозмутимая машина лишь зажужжала, беря в любовные объятия "перепелку" и уводя машину в "стойло".
- Ковбой, - ехидно фыркнул стоявший рядом с Машей непосредственный начальник Ефремова, командир спасательного отряда. Фарух Антонович Ртутников обожал держать руки скрещенными на груди и вообще придавать себе вид недобрый и угрожающий. Однако все и каждый знали, что это всего лишь валяние дурака. Большего добряка, чем этот высокий, похожий на жердь, потомок восточных и славянских народов, найти было бы затруднительно во всей Солнечной системе. Шоколадного цвета глаза были прищурены, светлая кожа иорданского лица собралась морщинками в уголках рта. Никто не мог на глаз определить, сколько же Ртутникову лет. Он явно был старше всех пилотов и техников, самому старому из которых едва исполнилось тридцать. Но живостью характера и стремительностью физического существования этот вечно лохматый и расхристанный мужчина давал фору любому юнцу. Полностью соответствуя своей фамилии, Ртутников ни секунды не сидел на месте. Рачительный, как завхоз, он постоянно контактировал с техниками, следил за обслуживанием машин, гонял подчиненных по самым разным делам. Результатом неутомимости старшего были порядок во вверенном отряде спасателей, братание с техниками и ироничные пикировки с коллегами. Характер у Фаруха был сложный, и, несмотря на то, что был добр как плюшевый медведь, он оставался холост и не имел близких друзей.
- Здравствуйте, товарищ шеф, - взмахнул Сергей снятым шлемом и машинально растянул тугой ворот гермокостюма. - А вы чего это здесь делаете?
- Отбиваюсь от военной диктатуры, - мрачно сообщил Ртутников и покосился в сторону остальных членов делегации.
- А за такое можно и в лоб, - глубокомысленно пообещала старший лейтенант Веда Ян, сжав до хруста кулак, затянутый в тонкую защитную перчатку, точно такую же, как те, что стягивал в этот момент Сергей. Молодая женщина в темно-рыжем гермокостюме, провоцирующе расстегнутом, мимолетно кивнула Ефремову. Стоявший у нее за плечом молодой парень приветливо взмахнул рукой.
- Во, уже угрожают репрессиями, - не унимался Фарух. - И нечего на меня так смотреть, кровавая упырица и мучительница народов!
- Не, не в лоб... - протянула Веда, сурово щуря карие глаза, чей томный разрез также говорил о частичке восточной крови. Коротко стриженая брюнетка Ян служила в военно-космических силах СССР, что неизменно становилось предметом тяжеловесных саркастических выпадов Ртутникова. Серьезно увлекающийся историей Фарух при каждом визите старшего лейтенанта норовил вставить в разговор шпильку-другую из арсенала пацифистов - яростных ненавистников армии в прошлом веке. И, хотя вот уже тридцать лет военная службы была добровольной и не так уж сильно отличалась от гражданской, а последний военный конфликт произошел черти когда, пошедшая служить по убеждению Ян реагировала на шуточные реплики достаточно болезненно. Ртутников же будто того и добивался.
- Не дам я вам конденсаторов, не дам, - мужчина яростно замотал лохматой головой. Вечная небрежность, царившая в облике начальника, выделяла его из толпы не хуже роста. Несчастной Веде приходилось смотреть на двухметрового собеседника снизу вверх, но бравая летчица не отступала.
- Это не твои конденсаторы, - она уперла руки в бока, демонстрируя прекрасно вырисовывающуюся под облегающим гермокостюмом талию. У Ян вообще была отличная спортивная фигура, которой молодая женщина по праву гордилась. - Ты прекрасно знаешь, Ртутников, что у нас их в этом месяце нехватка.
- Ничего не знаю, жду трамвая, - категорически отпрыгнул назад Фарух, позабыв о расстегивающем костюм Сергее. Молодой человек улыбнулся, прикрыв глаза. Проходя по одному ведомству в администрации Титова, новорожденный филиал Авиационно-космической академии имени Королева и спасательно-геологическая служба постоянно конкурировали в снабженческом разрезе. Своеобразное соревнование не оставляло обделенным никого, но иногда случались казусы, вызванные просчетами администрирования, которые, впрочем, сразу же устранялись благодаря отсутствию крупного бюрократического аппарата. Непосредственным сглаживанием ведомственных шероховатостей как раз и занимались специально назначенные Ртутников и Ян, что обоим не слишком нравилось.
- Будь человеком! - наступала Веда, что смотрелось комично из-за большой разницы в росте. - Как моим цыплятам в марсианской атмосфере летать учиться без температурных конденсаторов?
- Да хорош глазки строить, милитаристка ты грудастая! - со всей непосредственностью рабочего человека перешел в контратаку Ртутников. - А как мои ребята работать будут?!
- У вас и так комплект, каланча лохматая! - Ян погрозила кулаком. - А у нас всегда требуется сверхнормативная регулировка, военные же машины!
- У нас типа не требуется! - возмущенно всплеснул руками Фарух и неожиданно бросился куда-то мимо собеседницы. Сергей, к тому времени расстегнувший застежки и молнии костюма, отрегулировал состояние своего одеяния до стандартно-земного режима и обернулся посмотреть, что задумал начальник. Веда, машинально увернувшись от порывистого Ртутникова, в следующий же миг кинулась за ним. Ее спутник, незнакомый юноша примерно одного с Ефремовым возраста, остался на месте, дружественно посмотрев на Сергея и изобразив бровями глубокомыслие. Крепкий белоголовый парень в гермокостюме того же цвета, что и у Ян, был на первый взгляд довольно симпатичен: открытое лицо выраженных европеоидных черт, пшеничного цвета волосы, легкая курносость. Почти детский облик портила только тяжелая и твердая линия нижней челюсти, и еще слишком уж холодная глубина темно-синих глаз. Красивый был парень, что, конечно же, заметила жизнерадостная Маша - состроив военному молодцу глазки, она бесшумно убежала вслед за роботом и Сергеевой "перепелкой".
Тем временем Фарух добрался до мобильной грузовой платформы, где как раз обретались контейнеры с проблемными конденсаторами. Молниеносно вскрыв один из контейнеров, рванув рычажок автоматики сбоку, Ртутников продемонстрировал спешившей за ним Ян ряд аккуратных рукоятей, напоминающих вырезанные из обсидиана статуэтки. Взявшись за одну такую рукоять, мужчина вынул из контейнера продолговатый стержень тускло-серого цвета длиной в полметра. Держа стержень как оружие, он заговорил:
- Одна вот такая вот штуковина способна поддерживать нормальное состояние движка "перепелки" максимум два часа. Они у меня на вызовы нашпигованные такими вот палками летают! А если еще там надо будет? Если надо будет конденсатор воткнуть какому-нибудь... раздолбаю, попавшему в беду?!
- Ты меня не жалоби, - непримиримо нахмурилась Веда и ловко выдернула из контейнера еще один стержень конденсатора. - Вот одна такая вот палка, как ты сказал, может одному из наших курсантов жизни стоить! Ты хоть знаешь вообще, что такое атмосферная модель летательного аппарата, каланча?!
Старший лейтенант взмахнула своим стержнем в воздухе, опасно близко от носа собеседника.
- Я вас, что ли, звал в Титов?! - Ртутников, не оставаясь в долгу, сунул стержень Веде под нос и злобно покрутил. - Сидели бы у себя на нормальных военных харчах!
- Может, и сидели бы! - до крайности возмущенная Ян уклонилась от пляшущего перед лицом конденсатора и подняла свой в защитном жесте. - Я никого не просила так спешить!
- А все потому, что вашему министерству неймется поскорее устроить игрища с пуляниями! - Ртутников обвинительно замахал импровизированным орудием. - Подселят вот таких вот кровавых палачей и тоталитарных упырей к нормальным людям...
- Да ты достал, каланча! - старший лейтенант Ян, возмущенная до самых глубин души очередной злобной шуткой неприятного оппонента, слегка потеряла над собой контроль. Видя мелькавший перед глазами стержень, молодая женщина, повинуясь мгновенной вспышке ярости, взмахнула рукой, в которой был зажат собрат обсидиановой полоски. Столкнувшись, две "детали 643-Б" издали гулкий резонирующий звук. Старший лейтенант тут же отдернула руку и посмотрела на Фаруха. Тот уставился на дрогнувший в ладони стержень ошалелым взглядом, в котором очень быстро появилась профессиональная сердитость.
- Да ты что творишь, головорезище?! - свирепо воскликнул Ртутников, в свою очередь махая "изделием". - Ты мне еще переломай тут все!
- Истерик! - не осталась в долгу Веда и, повинуясь извечному инстинкту вредности, снова стукнула стержнем о другой, в этот раз нарочно. Резонирующий звук вышел громче, а Ртутников, окончательно озверевший, двинулся на негодяйку бодрым аллюром.
- Саботажница! - страшным голосом воскликнул мужчина, совершая тот самый поступок, что его так разозлил. Фарух с извечной своей молниеносностью ударил по стержню в руке Ян. Несчастные стержни страдальчески загудели в третий раз.
- Опасный больной! - отозвалась Ян, почему-то попятившись назад. Старший лейтенант явно не желала устраивать гражданскому лицу членовредительство, но покорно отступить под напором наглеца было выше ее сил. Женщина, не зная, что еще делать, защитилась от очередного выпада стержнем. Мучительный гул претерпевавших дикое издевательство изделий слился с ее возгласом: - Прекрати безобразие, каналья!
- Пишите на меня жалобу объединенной администрации Титова, товарищ Ян! - коварно приплясывая, Фарух выжидал.
- Да я тебя лучше расстреляю перед строем!
- Милитаристка!
Ефремов, всеми забытый, стоял в сторонке и с открытым ртом наблюдал за развернувшимся представлением. Его начальник и командир учебной эскадрильи пилотов ВКС, похожие на детей с игрушечными мечами, кружили по ангару и норовили стукнуть друг друга конденсаторными стержнями, звеневшими и гудевшими, словно настоящее боевое оружие. И почему-то данное зрелище казалось Сергею все более и более смешным. Он даже прикрыл ладонью рот, чтобы белоголовый незнакомец не увидел невольной улыбки. Но тот и сам следил за выпадами Ян и Ртутникова с искоркой веселья в глазах.
Кто-то мягко, но энергично, похлопал Сергея по спине. Давешняя Маша-техник, прищурив один глаз, кивнула в сторону выхода. Выражение слегка детского круглого личика несло красноречивый посыл: "Шел бы отсюда, пока есть возможность тихо свинтить, дурилка". В самом деле, стоило воспользоваться тем, что Ртутникову было не до него, и коварно сбежать, благо, смена закончилась. Нужно только было снять костюм и отметиться.
- Они еще долго.
Голос подал спутник Веды Ян. Незнакомец смотрел доброжелательно и, когда Сергей обернулся, кивнул.
- Она без своего не уйдет, а ваш, похоже, упорный. Вы идите. Если ничего срочного, пожалуй, товарищ...
- Ефремов, Сергей.
Сергей, слегка пристыжено, шагнул к молодому человеку и протянул руку для пожатия. Вспомнил, наконец, о вежливости, чурбан этакий. Белоголовый крепко стиснул освобожденную от перчаток руку. Силушка у него, похоже, была немалая.
- Торвальдсен, Данила.
- Я, и правда, пойду, - Сергей улыбнулся. Молодой военный со скандинавской фамилией улыбнулся в ответ, но в улыбке этой почему-то чудилось что-то мрачное. - Удачи вам тут...
- Нам удача ни к чему, мы ее сами делаем, - дружелюбно взмахнул рукой на прощание Данила.
Но Сергей уже спешил в раздевалку и не услышал.
Раньше марсианская база, ставшая теперь Титовым, представляла собой всего лишь набор укрепленных сооружений, соединенных герметичными переходами, но после завершения первой фазы терраформирования под куполом появилась настоящая цивилизация. Активные умы архитекторов сумели даже создать настоящие улицы. Главная из них, названная обитателями Титова по традиции - улицей Гагарина, вела от центрального корпуса администрации и хозяйственной части к жилым корпусам, лабораториям и даже совсем недавно разбитому парку, где выращивали в искусственно поддерживаемой атмосфере растительность. На Марсе и впрямь зацвели яблони, правда, пока что в огромной железной пробирке.
Корпус спасательной службы, где трудился Сергей, расположился, разумеется, у самого края купола, одним своим боком выбираясь за него. К счастью, размерами земных мегаполисов Титов похвастаться не мог, а потому путешествие к жилью не занимало полдня. Сменив костюм пилота на обыкновенные гражданские брюки с курткой, молодой человек выбрался из мрачноватых казематов авиабазы под купол. Взъерошив черные и жесткие, как крылья молодого и крайне чистоплотного ворона, волосы, Ефремов направился к жилым корпусам. Шел он чуть быстрее, чем следовало бы довольному собой небесному лихачу, и чуть суетливее, чем полагалось человеку, далекому от детской порывистости Фаруха Ртутникова. Сергей торопился к девушке.
Длинные вытянутые здания жилых домов, самых молодых архитектурных новшеств города-базы, смотрелись довольно бесцветно, но только на первый взгляд. Каждый раз, глядя на эти тонкие прочные стены, Ефремов вспоминал, как много усилий и ресурсов стоило накопление стройматериалов. Что ни говори о пафосе, но огромный и живой памятник самоотверженному труду заслуживал восхищения. Мысленно стыдясь этой детской восторженности, Сергей, тем не менее, не переставал любоваться собственным домом каждый день. Вот и сейчас простая жилая коробка приветливо подмигнула индикатором на открывшейся со свистом двери. По соседству жила семья инженера Амасова, но сейчас никого из них у себя не было. Стремительно ворвавшись в скромную комнату с видом на склад, молодой человек скинул одежду, решив, что вымыться все-таки не помешает. Воду приходилось экономить, но до конца месяца хватало. Ефремов был педантично чистоплотен.
Смыв рабочее напряжение вместе с потом, он старательно вытерся и высушился. Одеваясь, молодой человек поймал себя на том, что едва заметно приплясывает. От нетерпения ли? От радости предстоящей встречи? Наверное, всего понемногу. Желудок сварливо пробурчал что-то, напоминая о себе, и, натягивая водолазку, Сергей закусил недоеденным вчера синтетическим мясом, не брезгуя остывшей за день едой.
Наконец, ритуалы приготовления были завершены. Поправив высокий воротник водолазки, придававшей облику солидности, Ефремов покинул комнату и направился к зданию, стоявшему всего в паре сотен метров от его собственного дома и выглядевшему как его брат-близнец. Только вот это здание для Сергея было непохожим ни на одно другое. Приближаясь к этой стандартной коробке, он думал не об эпохе прорывов и достижений. Он думал совсем о другом.
Когда открылась дверь, Сергей в который раз удивился странностям восприятия. У Анны за спиной не было никаких сценических источников света, что так любят использовать в пошлых постановках, но почему-то девушка казалась светлой-светлой, будто подсвеченной маленьким солнышком. Он так и прозвал ее про себя - "карманное солнышко". Девушка казалась до ужаса сбалансированной. Стройная фигура, пропорции, длинные ноги. Таких очень удобно рисовать художникам. И лицо, чистое, белокожее, с тонкими соболиными бровями - находка для художника. Серые глаза посмотрели на гостя ласково и приветливо, отчего Ефремов внутренне съежился, а внешне шире расправил плечи.
- Здравствуй, Сережа, - сказала Анна, и чарующий голос повлек молодого человека за собой, потащив через порог.
- Здравствуй, - сказал он, пока дверь за спиной шипела, закрываясь. Сергей остановился на входе и несколько неловко добавил: - Вот я пришел.
- Я вижу, - прыснула девушка, словно посмеиваясь над очевидной неловкостью.
- Ага, - он тоже улыбнулся.
- Заходи, - Аня тряхнула длинными белыми волосами. Этот резковатый и какой-то мальчишеский жест всегда ему нравился. - Мы чай пьем.
Развернувшись, она вышла из крохотной прихожей, больше похожей на чулан, в комнату. Только теперь Сергей заметил, что вместо привычного рабочего одеяния лаборантки или "гражданской" футболки с джинсами на Ане было платье. Настоящее платье, достаточно короткое, чтобы у влюбленного закружилась голова. Открытые плечи тоже смущали Ефремова, ценившего женскую красоту, но еще не научившегося воспринимать ее смело, не боясь натворить глупостей. К счастью, сегодня рядом был противовес, способный выровнять любые похотливые мотивы.
- Ну, здравствуй, здравствуй, - добродушно прогудели из комнаты суровым басом. Навстречу Сергею вышел Иван Викторович Смирнов, отец Анны. Высокий, широкий в обхвате, с красным, будто обветренным лицом, Смирнов ясно давал понять самой внешностью, что дочка пошла в мать. Только волосы, такие же густые и светлые, были у отца общими с ребенком. Ивану было за шестьдесят, и девятнадцатилетняя Аня считалась им поздним ребенком, хотя в нынешние времена пятый десяток, на котором мужчина стал отцом, считался лишь началом зрелости.
- Добрый день, - отозвался на приветствие Сергей и первым протянул отцу объекта собственных воздыханий руку. Ради знакомства со Смирновым-старшим он и пришел сегодня домой к Анне. Имея в отношении девушки весьма серьезные и далеко идущие планы, молодой человек считал обязательным представиться единственному оставшемуся родственнику. Как честный человек.
- Ну, проходи, - солидный Иван Викторович ответил на рукопожатие и посторонился, пропуская Сергея в комнату.
Аня хлопотала над угощением. Несмотря на синтетическое происхождение компонентов современного чая, входившего в перечень поставляемого на Марс продовольствия, она умела приготовить его так, что вкус и аромат выходили с этаким привкусом старины. Сергей понятия не имел, как девушка ухитрялась. Хотя тут скорее дело было в любви, а не в продуктах. Отец опустился в крохотное кресло, Ефремов занял стул.
- Ну, давай знакомиться, что ли, - добродушно предложил Смирнов-отец. - Иван Викторович я.
- Сергей.
- Лихо, - почему-то усмехнулся Иван Викторович. - Где работаешь-то?
- В геолого-спасательной, летчиком, - Сергей невольно попытался искоса глянуть на Анну, хлопотавшую у низкого столика. Ему казалось маловероятным, что девушка ничего не рассказывала родителю. Значит, тот его "щупал" предварительными беседами. Суровый, похоже, дядя.
- Лихо, - повторил отец и откинулся на спинку кресла. - А я на шахте. Спасаешь наших, значит?
- Бывает иногда, - кивнул Сергей.
- Хорошее дело. Сам-то откуда?
- Из Ефремова, из России.
- Учился там?
- Ага.
Анна закончила, наконец, с чаем и угощением. Девушка подвинула к беседовавшим мужчинам столик, легонько толкнув подвижный предмет мебилировки в их сторону. Едва слышно шурша, стол с трапезой остановился прямо между Сергеем и Иваном Викторовичем. Последний солидно взял чашку и отпил чаю. Последовавший его примеру Ефремов едва не заорал в голос, когда чистый кипяток полился внутрь, обжигая язык и небо. Титаническим усилием проглотив этот сгусток кипящей магмы, молодой человек с некоторой поспешностью, не укрывшейся от взгляда Ани, взялся за закуски.
- Люблю горячий хлебать, - пояснил Иван Викторович.
Дальше, к счастью, общение продолжилось без эксцессов и обернулось весьма приятным времяпрепровождением. Смирнов-отец работал в марсианской горнодобывающей промышленности, постоянно перемещался по планете и редко виделся с дочерью. Несколько дней в Титове стали для него почти отпуском. Несмотря на внушительный вид и пристрастие к шпарившему чаю, собеседником мужчина оказался интересным. Пробеседовав где-то с полчаса, они с Сергеем поняли, что симпатичны друг другу. Иван Викторович уважительно отзывался о спасателях, чья помощь сильно пригождалась его подчиненным и коллегам. Ефремов признался, что плохо представляет всю сложность работы по добыче ископаемых, но прекрасно знает, как важны для человечества добываемые на Марсе богатства. Сразу после этого молодого человека понесло, как несло его каждый раз, стоило лишь затронуть "большие" темы. Аня, участвовавшая в разговоре лишь номинально, как и всегда в силу склонности больше думать, чем говорить, лишь улыбалась. А Сергей, оседлав любимого конька, не унимался.
- И ведь все-таки, как это здорово - то, что мы сейчас сидим как дома, а на самом деле - на другой планете. Вы ведь должны представлять себе, Иван Викторович, в какое грандиозное время мы живем.
- Ну так, - загадочно усмехался Смирнов.
- Ведь это же прорыв. Всего сто лет назад, вот в это же самое десятилетие, мы всего-то вырвались на орбиту. А потом вообще сидели, как не знаю кто...
- Ну так.
- Это же прорыв прорывов! Я вот хожу каждый день и радуюсь.
- И хорошо, и молодец.
- Еще отец мой не поверил бы, если бы кто сказал, что сын будет по Марсу летать. А вот я летаю.
- Угу.
Сергей с упоением рассказывал все то, что крутилось в уме каждый день, пока он разглядывал окружающую его кипящую, бурлящую энергией жизнь и поражался необычности ее обычности. Смирнов-отец слушал и дружелюбно поддакивал. Чай, заваренный трижды, кончался. Наконец, Аня, собрав чашки и тарелки, толкнула столик в сторону крохотной кухоньки и пообещала скоро вернуться. Иван Викторович поерзал в кресле и сложил руки на животе.
- Хороший ты парень, Сережа.
- Это почему?
- Говоришь потому что хорошо. Без истерики.
- Ну...
- Пока Аньки нет, скажи - представляться пришел по форме?
- Э...
- А то не видно, - Смирнов усмехнулся. - Да не переживай, вижу, вижу.
- Кхм...
Сергей понял, что подошел тот самый момент, приближение которого заставляло поджиматься диафрагму. Совсем как во время маневров при полете.
В Анну он влюбился давно, сразу по прибытии в Титов. Красивая молодая сотрудница одной из научных лабораторий не могла не поразить молодого летчика в самое сердце уже потому, что была блондинкой - любимый цвет волос. Оказавшись умной, развитой и обезоруживающе милой, Смирнова-дочь прочно опутала сердце молодого человека нитями влюбленности.
Ухаживания проходили на каком-то слегка подсознательном уровне, как бы странно ни звучала эта фраза. Они с Аней виделись, гуляли, разговаривали. Он дарил ей всяческие безделушки, одалживал продукты, когда случалась небольшая нехватка перед следующим завозом. Анна любила говорить с ним о развитии марсианских городов и только изредка переходила на людей. И это несмотря на то, что девушка работала с людьми в своей строгой лаборатории. Она вообще казалась закрытым человеком, что огорчало и распаляло Сергея. Важным шагом в попытке сделать отношения серьезней должен был стать визит к отцу, приехавшему в гости. И отец сразу раскусил намерения "жениха".
- Если тебе интересно мое мнение, а хрена бы тебе оно было не интересно, - продолжил Иван Викторович. - То я не против. Только ты не вздумай мою дочку обижать.
- Э... - Сергей замялся, думая, что бы такого уместного сказать. - Да как-то и в мыслях не было.
- Вот и продолжай в том же духе.
Аня вернулась, убрав посуду, и присела с мужчинами, готовая продолжить дружескую беседу. Однако отец молчал, затягивая паузу, а Сергей чувствовал себя несколько неловко под понимающим взглядом родителя объекта его воздыханий. Эта неловкость явно забавляла Ивана Викторовича, заставляя лукавые огоньки плясать в прищуренных глазах. Наконец, отец заговорил:
- Смешные вы, молодежь.
- Почему это смешные, пап? - потешно нахмурилась Аня.
- Потому что вы совсем как дети. На нас непохожи.
- Чем непохожи? - спросил Сергей.
- Да знаешь... всем, Сережка, - Смирнов зачем-то поерзал в кресле. - Ты кем в детстве стать мечтал?
- В детстве? - не ожидавший вопроса Ефремов задумался. - Хм... Да, наверное, летчиком и мечтал.
- Ага. Анька моя вон тоже мечтала наукой заниматься. А знаешь, кем я мечтал стать, когда мне было семь лет?
- А вот так. Я никем не хотел быть. Потому что никем нельзя было стать.
- Все равно не понимаю.
Иван Викторович вновь водрузил руки на живот и чуть хитровато глянул на дочь. Та понимающе подняла брови, улыбаясь. Отец заговорил снова:
- Да вот, Сережа, знаешь... Ты ведь родился уже тогда, когда история вдруг снова оказалась бесконечной. Вас учат этому в школах-то? А я ровесник века. Даже чуть постарше. Ты как, в семье родился? А меня мамка одна родила. Она тогда специально залетела, хотела богатого мужика окрутить, да не вышло, а с абортом было поздно. Ну, хотела в детдом отдать, только бабушка с дедом не позволили. Рос я, рос, и никем не хотел быть. Нет, вру, в самом детстве мысли были. Сначала бандитом, преступником, но это быстро кончилось. Преступники тогда были самыми богатыми людьми, уважали их. Чего хмыкаешь, Сережа, не хмыкай. Уважали. Даже мои дед с бабушкой. Потом захотелось стать чиновником. И ничего это не смешно. Знаешь, какие открывались перспективы? О-го-го! Только никому я там не был нужен. Учился в школе. Ну, учился - это сильно сказано. Выучиться, как следует, не получилось - пошел работать. Работал там, сям. И все равно никем не хотел быть.
- Да как же это так?
- А вот так. Я не быть хотел. Я хотел иметь. Это вот ты сейчас радуешься возможности летать. А я тогда очень хотел ездить. На машине. Чтобы красивая и дорогая. Потому что престижно, завидовать будут. Хотя до работы мне было десять минут пешком. И жену я тоже хотел, красивую и всяко разно. Потому что престижно. Только не сразу. Сначала я вообще женщин хотел... не так, как сейчас хотят. Не при дочке рассказывать. Ну и, собственно говоря, чтобы много иметь, я начал воровать.
- Воровать?
- Воровать, воровать. Вор я, Сережа.
Ефремов удивленно моргнул, глядя на крупного мужчину, только что признавшегося в позорном и чудовищном поступке. Смирнов-отец продолжал сидеть в уютной позе и хитровато улыбаться.
- Только в тюрьме я не сидел. Не поймали меня. Сопел себе в две дырочки. А потом наступило новое время. Я был еще молодой, окунулся с головой. Помотало меня - ох! Рассказывать долго. Как поперло всю планету, так и я следом.
- Ага... Угу...
Видя озадаченность, упавшую на Ефремова тяжелой каменной плитой, Иван Викторович сжалился.
- Да не гадай, не гадай. Сейчас объясню, зачем рассказываю. Понимаешь, Сережка, я вот смотрю на вас с Анькой и смеюсь. Потому что вы совсем не понимаете разницу между мной и собой. Вот ты пришел, мнешься, потом рассказываешь со счастливыми глазами. Как тебе нравится на Марсе жить. И я вдруг понимаю, что ничего не понимаю. В смысле, не понимаю, как вы на самом деле думаете. Вы же совсем другие. Вы не росли под звуки телевизора.
- А при чем тут телевизор?
- Да при том, что телевизор - это уже не то, что было в моей молодости, Сережка. Я о чем пытаюсь тебе сказать... Я ведь не сам по себе таким был, что не хотел никем стать. Мы все такими были, потому что нам шептали в ухо, что никем быть не надо.
- Хм...
Сергей по-прежнему ничего не понимал. Он украдкой переводил взгляд с Анны на ее отца. Девушка молчала и смотрела на него, смотрела с ожиданием и какой-то странной надеждой.
- Быть-то надо сейчас, когда что-то делается. Чтобы делать, надо быть. А тогда делать не было нужно. Значит, и быть не нужно. Вот я не знаю, как тебе объяснять. Я не ученый. Понимаешь, Сережа, ты не задел даже краем то существование, которого я досыта нахлебался. Ты ведь не знаешь, что такое жить без будущего. Ты не знаешь, что такое не хотеть будущего... да и не надо, пожалуй, об этом.
Смирнов вдруг умолк и моргнул. Вид его из довольного и многозначительного, совсем не подходящего рассказам о жутком, вдруг мгновенно перетек в застывший и строгий.
- Я старый огрызок, Сережка. Слушаю я тебя и понимаю, что ни черта не чувствую. Ну, совсем. Вот я рою Марс. Марс, мать моя женщина! Да я в твоем возрасте вообще не верил, что мы в космос дальше орбиты летать сможем! Мои дед с бабкой стыдились до пенсии дотягивать в НИИ, как нищие. Моя мать пыталась на себе женить замдиректора торговой конторы. Моя дочка работает в лаборатории - почет и уважение. Жених к Аньке пришел - летчик! И сам я... Вот я рою Марс. А мне не это важно, Сережка. Мне важно, что я сытый, уверенный и не нищий. Я доволен сытостью собственного желудка, и все. Больше ничем. Чуешь разницу? Ты в летчики пошел, и как там у вас с зарплатой? Во, глаза большие сделал. А я - больше всего переживаю. Деньги-то не отменили еще, хе-хе. Я не вижу будущего, Сережа. Тебе не понять.
- Действительно, - Ефремов почесал затылок. - Я вас вообще не понимаю, Иван Викторович.
- И не надо. Не понимай этого, Сережка. Не понимай.
- Нет, правда. Я не понимаю, к чему вы вообще мне вдруг это рассказываете.
- А это я тебя с толку сбиваю. Понимаешь, Сережа, мир вокруг нас - это огромное полотно, сотканное из миллиардов лоскутов. И каждый из этих лоскутов - случайный, нелепый момент. Чье-то рождение, чей-то поступок, чья-то мысль. Каждое волевое усилие любого человека, направленное на изменение самого себя или чего-то снаружи, меняет картину мира, пускай совсем чуть-чуть. И сделать мир таким, чтобы в нем было можно жить, чтобы у него было будущее, можно. Но для этого нужно жить как огромный и единый организм. Нужно, чтобы волевые усилия не становились единичными скачками напряжения в разных концах полотна. Нужно, чтобы они сливались в единый мощный поток, который выносит людей на Марс, строит подводные города, превращает наших детей в великих ученых, первооткрывателей и еще черт знает в кого. Нужно очищаться от... как бы это тебе сказать... от скверны. Нужно уходить от конца истории. По-разному. Ты вот летаешь, жизни спасаешь, Нюта моя помогает науку вперед двигать. А кто-то до сих пор в армии служит, хотя ее реформировали так, что мое поколение и не поверило бы. И вы все это делаете зачем? Затем, чтобы построить будущее. Чтобы быть.
Смирнов увлеченно жестикулировал, говоря громко и напористо. Ефремов слушал и смотрел на этого большого стареющего человека, несмотря на заявления о невосприимчивости к "большому", говорившего с огромной увлеченностью. Отец Анны вдруг резко замолчал и опустил руки, сцепленные в замок, словно древний символ единого потока человеческой воли. Он посмотрел на молодого человека, перевел взгляд на дочь и вдруг уставился в пол, впервые отведя взгляд от собеседников.
- Самое главное, Сережка - это быть вместе со всем человечеством. В душе. Без этого никакие космолеты и никакая советская власть не удержат от того, что было в моем детстве. Ты не знаешь и не понимаешь, Сережка. Желаю тебе никогда и не узнать. Вот почему я никогда вас не пойму, молодежь. Вы уже подключены к единому потоку. А я... Я так, куда понесет, туда и понесусь. Я, Сережка, один совсем. На всем белом свете. Одна Нюта у меня осталась. И совсем она чужая...
- Пап! - впервые за весь разговор Анна попыталась вмешаться, возмущенно всплеснув руками. Но отец остановил ее.
- И не спорь, дочка. Чужие мы с тобой, хоть и люблю я тебя сильнее всего на свете. Мне хотя бы хватает ума признать, что совсем вы другие люди. Не такие, как мы. Хотел бы я сказать, что "мы" вас уберегли от той грязи, в которой сами с рождения плавали. Да совесть не позволяет. Мелочь я, воришка трусливый, приспособленец. Жрал да пил, пока другие поток начинали раскатывать. И до сих пор такой, хоть и бурю аж саму красную планету. Нет во мне позвоночника, стержня этакого, какой в вас есть. Да есть, не хмурься, солнышко ты мое. Все вы - дети. Ага, дети. Ну, в каком-то смысле. Почему-то всем кажется, что только взрослый - это хорошо, а дети - глупые. Да неправда это. Немножко в каждом от ребенка должно оставаться. Потому что только дети готовы поверить в чудо, в большое, во что-то, кроме квартиры, дачи, машины треклятой... Понесло меня. В общем, нет в вас цинизма, которым наливается человек от беспомощности. Ты вон, Сережа, летать готов. Летать! Не ползать. Вы все - рожденные летать. А я так и останусь ползать. Потому что я постарел. Постарел душой еще тогда, когда тело мое было молодым. А у вас души молодые. Дети вы. Дети... как это сказать-то... Дети мира.
Смирнов говорил горячо, сбиваясь, махая руками. Он казался опьяневшим, но пьянил его не алкоголь, а слова, прорвавшиеся, видимо, впервые после долгого молчания и многочасовых размышлений наедине с самим собой. А Ефремов вдруг вспомнил совершенно по-детски дувшихся друг на друга Ртутникова с Ян. И ведь прав был отец Анны! Начальник Сергея и старший лейтенант ВКС и впрямь вели себя как взрослые дети, но не из-за глупости их дуэли на стержнях, а из-за той простой, не знающей преград непосредственности и силы. Той силы, что играючи тратили они на препирательства и, если нужно, на важные и опасные дела. Ведь Ртутников был лучшим пилотом-марсолетчиком, а в войска нынче не брали без особых талантов. Люди и впрямь совершали каждый день необычное. И смотрели на это необычное большими детскими глазами, одновременно любующимися и привычными, не понимающими, насколько чудесно увиденное. А он, старый Смирнов, понимал и остро чувствовал разницу между собой и новым поколением.
- Поэтому я вам и чужой. Я живу в прошлом. Потому что мне уже вдолбили в голову, что будущего нет. И голова никак не хочет понять, что будущее - наступило, - договорил Иван Викторович. - Думаю-то я и не головой, вообще-то, а желудком. Вот такой вот конфликт поколений.
Сергей молчал. Молчала и Анна, неразговорчивая сильнее обычного. Девушка смотрела на родителя печально и ласково, очевидно, прекрасно зная, каково сейчас отцу, и что останется в его душе после этого разговора. Молодой человек же, ошеломленный свалившееся на него лавиной чужой мысли, просто не мог подобрать слов, чтобы сказать хоть что-то.
- Хм... Хм... - только и выдавил из себя Ефремов. - Если честно, вообще ничего не понял.
- Ты уже говорил, - Иван Викторович вдруг из строгого полыхающего словами рассказчика превратился обратно в добродушного здоровяка. - Собственно, я к чему... Ты, Сережа, жениться будешь?
- Э...
Ефремов поперхнулся, больше мысленно, чем на самом деле. Отец Анны чудил с каждой минутой все больше. Странный человек. Нет, прямота и откровенность - это хорошо, но вот так сперва рассказывать о себе... а потом напрямик спрашивать... Чего он хотел?
Аня сидела, густо покраснев, но оставалась верна себе и не заламывала рук, не причитала и не демонстрировала ни одного из тех признаков тонкой натуры, что считались обязательными у поколения ее родителей. Представитель этого самого поколения в свою очередь продолжал вопросительно смотреть на Сергея.
- А чего ты застыл? Иван Викторович усмехнулся. - Я ж не потащу тебя прямо сразу брак регистрировать с дочкой. Но мне интересно. Ответь уж, а? Жениться хочешь?
И тут Сергей понял. Эти странные разговоры о том, насколько они разные, были маневром, призванным вывести его на главный вопрос. Именно заставив задуматься о разнице между собой и старшим поколением, Ефремова пытались подтолкнуть к совсем другой мысли. Догадка возникла где-то на самом краю сознания и ртутной каплей забегала в разуме. Сергей еще точно не понимал, о чем догадался, но слова наконец-то пришли сами.
Бедная Аня. Она-то знала родного отца. И потому-то смотрела с надеждой. Она надеялась, что Сергей поймет ее родителя. Поймет, насколько нездоровым было отношение Смирнова-отца к человеческим отношениям. Ведь вопрос вовсе не подразумевал того положительного ответа, о котором можно было подумать.
- Как вам сказать, Иван Викторович... - Сергей вдруг улыбнулся. - Нет.
На Марсе восход солнца не был похож на процесс восхождения румяного и распаренного светила на трон земного небосвода. Красная планета, на краткий миг свободная от песчаных бурь, встретила "перепелку" почти ласково. Сергей вел машину к точке назначения, никуда не торопясь. К счастью, ситуация была не срочной. Никто не умирал, ничего не взрывалось и не горело. Никого не нужно было вытаскивать с той стороны лезвия бритвы, по которому ходишь между жизнью и смертью. Ефремов был спокоен и расслаблен.
Он угадал тогда, дома у Анны, что сказать. Он не стал поспешно уверять, что хочет жениться. Он честно сказал, что не знает. Что не собирается превращать отношения с девушкой в торопливый бег с препятствиями. Что нужно как следует разобраться друг в друге и в себе. И что прежде всего важно, пойдет ли Анна за него.
Ведь именно это хотел узнать ровесник века, добывающий природные богатства для человечества, - какова она, любовь поколения его детей. Полна ли она нетерпения и гормональной глупости? Или все-таки человечество что-то выучило из уроков прошлого? Не зря Иван Викторович так много говорил о чем-то своем, вроде бы непонятном. Не умея сказать по-другому, он старался объяснить, чего хочет от человека, которому отдает единственную дочь. А хотел он, чтобы муж Анны не был таким, как он сам. Он хотел для нее будущего.
Иван Викторович был очень доволен. Он сказал Ане, что теперь точно одобряет ее жениха. И просил позвать на свадьбу.
- Седьмой, первый вызывает, - прервал воспоминания голос диспетчера.
- Седьмой слушает.
- Ты готов, Чкалов доморощенный? - как всегда ехидно спросил Ртутников. Правда, ехидство в голосе звучало как-то жидковато, разбавленное. Наверное, начальник все еще никак не оправился от сделанного накануне предложения руки и сердца. Старший лейтенант Ян, наверное, чувствовала себя ничуть не уверенней, неожиданно став невестой.
- Всегда готов, - ответил Сергей, и непрямое управление отозвалось легким зудом в пальцах.
На самом горизонте показался темный вытянутый силуэт другой крылатой машины. Военная модель атмосферного летательного аппарата двигалась навстречу. Ефремов на миг пожалел, что не может поздороваться с белоголовым Данилой, управлявшим гордым марсолетом. Ну, ничего. Они покачают крыльями.
- Ко второй части совместных учений приступить, - скомандовал Фарух, и "перепелка", скользнув над бурой поверхностью Марса, понеслась вперед.
Идя на сближение, Ефремов вспомнил прощальные слова отца Анны. "Это хорошо, что ты летчик", - сказал тот перед уходом: "Ты летишь вперед и вверх. Прямо как все ваше поколение". И Смирнов снова был прав. Они действительно стремились вперед и вверх. Впервые за всю историю человечества - по-настоящему. Стремились так, как могут стремиться только настоящие дети мира.